испытывая недостатка в электроэнергии, а вода течет из всех кранов. - Видите ли, проблемы деталей нет. "Скайтрак" имеет две гондолы, и левая не повреждена. Правый двигатель получил повреждение корпуса из-за удара винта о песок, но оно несильное, поскольку сила вращения машины при столкновении была направлена влево и поднимала все правосторонние компоненты: винт, главное крыло, фюзеляж и хвостовое крыло. Полагаю, вал выдержит. Мы очистим карбюратор от песка, забившего его во время полета. Стартер, конечно, цел, поэтому без особых усилий удастся запустить правый двигатель. В правом баке достаточно горючего и для большего полета, чем тот, который потребуется нам. Баки с охладителем уцелели. Масла хватит, если мы не будем сжигать его слишком много в светильниках и сигналах для капитана Харриса. Большая часть жидкости из гидравлики вытекла, но я продумал прямые тяги управления. Это не проблема. Свой рассказ он пояснял быстрыми рисунками на песке, выравнивал песок и опять рисовал, сидя на корточках, худой, убежденный в каждом своем слове, похожий гладко выбритым лицом и пенсне на молодого Ганди. Таунс стоял, прислонясь к корпусу самолета. Глаза его скрывали темно-зеленые очки, может быть, они были зажмурены. Все же казалось, он слушает. - Я провел некоторые грубые расчеты, - продолжал монотонный голос. - Из запасов рельса в грузовом отсеке и лонжеронов фюзеляжа мы возьмем материал для изготовления салазок для взлета. Не думаю, что можно отремонтировать шасси. Будут ли работать салазки на этом песке? Стрингер поднял глаза на Таунса, и Моран надеялся, что тот его слушает, потому что вопрос был проверочный. Теперь всем им нужен этот парень, а пренебрежительным отношением его можно спугнуть. - Возможно, и будут, - ответил Таунс. Стрингер облизал пересохшие губы. - Посложнее с установкой крыла, так как придется вставлять болты в проушины изнутри. Но позади двигателя можно поставить стойку и отвести от нее страховочные тросы к крыльям. Не вижу никаких проблем с хвостовой частью, потому что вся правая половина цела, имеется достаточная часть хвостовой секции и между фюзеляжами - ее хватит на оба борта. Воспользуемся двумя панелями фюзеляжа, чтобы приподнять вертикальный стабилизатор и получить увеличенную килевую поверхность, так как мы в ней будем нуждаться. Не вижу также проблемы с... - Не видите? - Таунс широко раскрытыми глазами уставился на Стрингера. По его седым вискам струился пот, заметно было, как пульсирует жилка. - Вы не видите многих проблем, мистер Стрингер. Позвольте подбросить парочку. - Он вперил взгляд в узкое мальчишеское лицо, на котором за стеклами очков удивленно округлились карие глаза. Тонкогубый рот открылся, но словно иссяк ровный поток шедших из него гладких фраз. Не вечно же ему длиться, этому монотонному голосу с метал- лическим дребезжанием: "Есть проблема... Нет проблем". - Если я правильно понял, мы попросту отделим правое крыло и прикрепим его к левой гондоле? Моран еще не терял надежды. Без Таунса им не обойтись. - Да, - ответил Стрингер. - Я уже объяснял: конусы были бы неверным путем... - К черту конусы! Вы знаете, сколько весит крыло? Тонну. А нас только восемь. Вы способны поднять двести пятьдесят килограммов, мистер Стрингер? И опять ни одна эмоция не окрасила мальчишеский голос: - Мы воспользуемся клиньями и вагами, мистер Таунс. - Вагами? На этом песке? - У нас достаточно плоских листов металла. - А знаете ли вы, сколько физических сил у нас останется через пару суток? Стрингер "убрал" свой рисунок на песке, как бы стирая и это возражение: - Крыло нужно будет передвинуть в первую очередь. Сегодня ночью. - Сегодня ночью! - Эти слова делали всю сумасшедшую затею ужасающе реальной. - Придется работать ночью, когда холодно, а спать днем. - Работать - при коптилках? Построить из груды хлама самолет при свете коптилки? - Голос Таунса оборвался, и Морану показалось, что сейчас командир зайдется в приступе хохота. Он вмешался: - Все же, Фрэнк, давай дослушаем. - Он чувствовал себя предателем, поддерживая этого парня против Таунса. - Вряд ли мистера Таунса это интересует, - вдруг отрезал Стрингер. Моран засуетился: - Конечно же, это ему интересно. Пожалуйста, повторите вкратце основные факторы конструкции. Меня вы убедили. Стрингер демонстративно отвернулся. Сейчас он был похож на мальчишку, которому хочется, чтобы скорее открылись школьные ворота и он оказался на воле. - Присядьте. Мы вас слушаем, - сказал Моран. - Если мистер Таунс готов уделить внимание... - Мы все слушаем. Садитесь, - мягко повторил Моран. Стрингер вычертил на песке полукруг и принялся его рассматривать. - Разумеется, не при коптилках, - с легким торжеством объявил он. - Я продумал простую крутящую передачу для подключения к генератору правого двигателя. Она будет заряжать батареи, и мы сможем работать при электрическом свете. - Прекрасно, - похвалил Моран. На Таунса он не смотрел. Парень, наконец, присел. - Что касается общих факторов конструкции, здесь особых проблем нет. Если оставить левый двигатель на его нынешнем месте, то возникнет утяжеление носа, но мы компенсируем его грузом, то есть нами самими. Как только мы уравновесим корпус на подъемниках и найдем таким образом центр тяжести, мы сможем распределить груз и соответственно места для каждого из нас по обе стороны фюзеляжа - им будет, разумеется, сама гондола. Нагрузка на крылья будет более чем наполовину меньше, чем у "Скайтрака", так как мы оставим на земле основной корпус, правую гондолу, шасси и груз, - и это очень важный момент, потому что теперь у нас будет только один двигатель. Новую нагрузку на крыло я оцениваю на уровне 20-25 фунтов, и потому, имея только половину первоначальной тяговой силы, мы все же будем обладать запасом мощности. Разумеется, будет избыточное паразитное торможение, так как нам придется размещаться вне фюзеляжа на выносных консолях; но профильное торможение окажется меньше, поскольку нынешний корпус мы оставляем на земле. - У нас много металлического листа, можно сделать обтекаемую обшивку, - вставил Моран. Теперь он осмелился глянуть на Таунса, сидевшего в прежней позе, спиной к самолету, с зажмуренными глазами. - Мы сделаем обтекаемым все, что сможем, - подтвердил Стрингер. Он автоматически чертил на песке профиль дирижабля. - Отношение тяги к торможению я оцениваю на уровне восемь к одному, даже при высоком паразитном торможении. Вспомните, от какой части веса мы избавимся, - не только от корпуса, гондолы, правого двигателя, шасси и груза, но и от половины горючего, масла, охлаждающей и гидравлической жидкости. - Он уверенно посмотрел на Морана. - Таковы важнейшие моменты. Не без заднего умысла, имея в виду Таунса, Моран спросил: - А как насчет самого полета? Стрингер бросил взгляд на Таунса. - Полагаю, мистер Таунс продумает это сам. Последовавшему молчанию Моран позволил длиться не больше пяти секунд. - Но ведь вы же конструктор. Вот и расскажите, как полетит "новичок". - Итак, ширина самолета уменьшится на основной корпус и две промежуточных секции, и фюзеляж окажется довольно узким, поэтому относительное удлинение будет намного большим. Аппарат не будет слишком маневренным. Но нам ведь нужна машина, способная на прямой и ровный полет на расстояние примерно в двести миль и с абсолютным потолком в несколько сот футов, при наличии достаточного горизонтального маневра, чтобы избежать столкновения с возвышенностями. Просто мы будем лететь, пока не наткнемся на оазис. - Ион набросал силуэт пальмы на песке. Моран ждал. Стрингеру больше было нечего сказать. Он закончил. Вот его цель - пальмовое дерево. Он уже был там, потому что не видел никаких проблем. И тут Моран понял, что имел в виду Лумис: стоит им взяться за этот безумный проект, и они ступят на канат, и если однажды глянут вниз и увидят, как высоко забрались, то сразу же свалятся вниз. И самолет никогда не будет построен. Они не должны видеть никаких проблем. - Вы когда-нибудь управляли самолетом? Моран вздрогнул. Таунс опять смотрел парню прямо в глаза. У Фрэнка даже лицо изменилось: выпяченный подбородок, зеленые тени от солнечных очков. Это было лицо слепца, старое, заросшее седой щетиной, потное. - Нет, - ответил Стрингер. Таунс чувствовал, что должен выложить этому юнцу весь свой опыт полетов на всех трассах, где ему довелось бывать. Но какую долю всего этого опыта можно передать словами? - Итак, вы никогда не управляли самолетом. Я же летал на всяких. Не собираюсь обременять вас исповедью пилота-ветерана, мистер Стрингер, хочу только сказать, что не всегда я возил нефтяников. Был командиром и на больших авиалиниях, на "Боингах" и "Стратолайнерах" - по сто тонн за раз. Лондон - Токио, Нью-Йорк - Лиссабон и тому подобное. А на коротких маршрутах - арктические вертолеты; полеты в джунгли, куда угодно. Я не говорю, что я хороший пилот, - он красноречиво посмотрел на оторванную стойку шасси. - Вы видите, каков я, но... - Ты посадил его, как перышко, - вставил Моран. - Да уж, перышко. - Таунс опять повернулся к Стрингеру. - Но скажу вам, что у меня большой опыт. Вы знаете куда больше моего об аэродинамике, коэффициентах торможения и факторах напряжения - ваша теория прекрасна. И если бы вы сами собирались повести то, что намереваетесь построить, я бы сказал: дерзайте, вы в себя верите. Но сообразите: у этого мотора опорная сила две тысячи фунтов, и стоит его запустить, как он сразу же растрясет плод вашей фантазии из латаного хлама, и прежде чем кто-нибудь успеет спрыгнуть, пропеллер превратит его в фарш. Вы действительно считаете, что вы можете... Но Стрингер уже стирал сандалиями нарисованную им пальму. - Фрэнк, послушай... - Помолчи! Стрингер монотонно резюмировал: - Я сообщил мистеру Морану, что нет проблем с постройкой самолета, но предположил, что у нас может возникнуть трудность с пилотом. - И он ушел, вжав в бока худые голые руки. Моран смахнул пот с лица: - Фрэнк, послушай... - Нет, это ты послушай, - голос Таунса понизился. - Я убил двоих. Добавь туда же Харриса, Робертса и Кобба, у которых нет никаких шансов. На том же пути Кепель. Шестеро. Шесть человек, Лью. Ты хочешь, чтобы я умертвил еще восьмерых, пытаясь поднять с земли эту химеру? Моран ждал. Стрингер скрылся из виду. Остальные, сидя под пологом, разбирали инструменты, готовые ухватиться за свой единственный шанс. - Сколько раз, Фрэнк, ты нарушал летные инструкции, и все сходило? Сотни раз. Ты сам рассказывал, как сажал машины с избытком горючего, потому что это было безопаснее, чем идти на новые виражи при забитых воздушных путях. В конце концов, именно пилот принимает решение, потому что он там, на самолете, и должен его посадить, а ребята из наземного контроля сидят себе на земле задницами в креслах и пьют чай. Таунс снова зажмурил глаза, и Моран знал, что он слушает. - Я заметил, как стая гусей пересекла наш курс как раз перед тем, как мы попали в песчаную бурю, с запада на восток. Знаешь, что случилось бы, если бы мы повернули на Эль Ауззад и попробовали сесть? Его бы закрыли еще до того, как там оказались эти чертовы гуси. Все закрылось бы для нас - господи, ведь не только здесь прошла эта буря! Если ты не усвоишь правильный взгляд на это крушение, то, Фрэнки... - Хорошо, я не виноват. - Голос Таунса был таким же изможденным, как и лицо. - Опять же, я не буду виноват и тогда, когда этот умненький мальчик построит свою ветряную мельницу, а вы в нее заберетесь, - потому что я ее не поведу. Все что угодно - только не убийство. Моран поднялся. На вспотевшие ноги налип песок, солнце жгло спину. Он сказал: - Ты ведь знаешь, может пройти шесть месяцев, а нас не найдут. - Мы продержимся столько, сколько хватит воды. На тридцать дней ее не хватит. Моран вышел на солнцепек, зажмурив глаза, обогнул самолет, осмотрел большой пропеллер правого двигателя. Две лопасти были повреждены, но Стрингер сказал, они их укоротят, все три, и потеряют не больше пяти процентов площади. Он понимал, что имел в виду Таунс. Три металлических плоскости, раскрутившись с двухтысячефунтовой силой, поднимут собственную песчаную бурю и в миг сломают любую недостаточно прочную структуру. Такой пропеллер способен скосить целую армию. Рядом появилась чья-то тень. - Инструменты не так уж плохи, - заметил Белами. - Да? - Дрянь, конечно, но могло быть и хуже. - Он уверенно смотрел в глаза штурману, скрестив на груди руки, и не спрашивал, какое решение принял Таунс: они слышали их спор и знали, что Таунс против. - Вы доверяете Стрингеру? - спросил Моран. - То есть его способностям? - Да. Потому что он способен на сумасбродство. Моран понял, что он имеет в виду. То же самое высказал и Лумис. Это было общее их мнение. - Мне попадались такие технари, - сказал Белами. - Всегда немного с приветом. Если такому втемяшится идея, его уже не остановишь. Стрингер из них. Моран стукнул ладонью по пропеллеру. Он был крепким. Стрингеру штурман доверял, но верил также и в Таунса, в его опыт. Голова его раскалывалась. Насколько пессимизм Таунса был связан с двумя могильными холмиками, с чувством личной вины? Насколько оптимизм Стрингера объяснялся одержимостью технической задачей, которая не учитывала такие человеческие факторы, как жажда, голод, самосохранение? Только не смотреть под ноги, вспомнил он слова Лумиса. Он спросил: - А как остальные? - Все готовы приступить к делу, кроме Уотсона и мальчишки Тилни. Не знаю только, как быть с пилотом. - Значит, пятеро из восьми? - Большинство. - Тогда начинаем. ГЛАВА 8 По песку шла арабская девушка лет четырнадцати, обнаженная. Маленькие груди подпрыгивали в такт движениям. Сержант Уотсон напряженно ждал ее, прикрыв глаза от жаркого марева. Никогда раньше ему не случалось видеть миражей. Господи, прошло, должно быть, уже три недели с тех пор, как он последний раз был с женщиной. В Джебеле борделя не было, две недели никого не было рядом - только проклятый Харрис. И как это терпят нефтяники? Женщины в такие поселки не допускаются, их тут же изнасилуют. Его коснулась легкая тень девушки. - На всякий случай нам нужно знать, присоединяетесь вы к нам или нет? Он скосил глаза и увидел штурмана. Мысленно выругавшись, сержант сказал: - Вот уж не думал, что вы серьезно. Моран всмотрелся в постоянно хмурую кирпично-красную физиономию: над мясистым носом почти срослись черные брови. Сержант растянулся в тени полога, оголив огромные лодыжки. С уходом капитана вид его был подчеркнуто неслужебный. - Мы приступаем к работе сегодня вечером. - Моран заметил, что находившийся рядом Тилни тоже слушает. - Как только станет прохладнее. - Дело ваше, я так понимаю. - Уотсон засучил ногами. - Поэтому на вас не рассчитывать? - Я бы не стал так формулировать. Вы ведь знаете, чем все это кончится, - вы будете надрываться день за днем и, пока дойдете до половины дела, окочуритесь от жажды, не говорю уж о голоде. Так какой смысл, а? Сейчас лучше всего тихо лежать и поменьше потеть, сохраняя силы до той поры, когда нас найдут. В пустыне можно прожить в два раза дольше, если экономить энергию. Моран повернулся к Тилни: - Ты тоже так считаешь, малыш? Заметно было, как мальчишка призывает на помощь все свое мужество. - Думаю, он прав. Думаю, каждый должен делать то, что считает лучшим. - Он изрек эти слова, как вновь открытую истину, ища поддержки у сержанта. - Нам нужно только знать, на кого можно рассчитывать, вот и все, - заключил, уходя, Моран. Вдали, на гребне дюн, он заметил фигуру Таунса. Тот стоял спиной к самолету, расставив ноги и закинув вверх голову, - вглядывался в небо. С этим ничего не поделаешь. До смерти напуганный мальчишка прав в одном: каждый имеет право на свой выбор. Возможно, в ближайшие несколько дней окажется прав и сержант. Они впятером решились свою энергию расходовать. Но этих двоих не в чем упрекнуть: нельзя принудить человека искать собственной смерти. Весь риск лежал теперь на Стрингере. Он заметно расстроился, когда "мистер Таунс" не поддержал его проект; видимо, в душе он уважал Таунса и нуждался в его поддержке. - Может, он еще присоединится к нам, когда дело пойдет на лад. Вы ведь знаете летчиков - они готовы взлететь в воздух на чем угодно, лишь бы лишний раз полетать, - успокаивал Моран конструктора. - Он не верит, что самолет полетит. - Стрингер чертил ногой на песке. - Но ведь конструктор-то вы, и в этом вы лучше его разбираетесь. Уотсон и Тилни Стрингера не беспокоили. Его мысли все время возвращались к пилоту - ведь нет смысла строить новый аппарат, если его некому вести. Моран как мог убеждал его, отрезая пути к отступлению. У парня было нечто вроде боязни первой брачной ночи; он понимал - как только они приступят к работе, вся ответственность ляжет на него. - Три года я сидел рядом с лучшим в мире летчиком, - уговаривал его Моран. - Если уж на то пойдет, полечу я. За час до заката Стрингер собрал всех перед обломками самолета. Уотсон и Тилни остались в тени, Таунс все еще стоял на гребне дюн. На Кепеля рассчитывать не приходилось, Харрис, Робертс и Кобб ушли. Итак, их было пятеро. Белами, Кроу, Лумис, Стрингер и Моран. Все коротко обрезали штанины как часть стратегического плана: для сбора росы утром, когда будет нужный ветер. Наготове были длинные скребки, лотки для воды. Случись это завтрашним утром - они разложат парашютный шелк, покрывала сидений, отрезанные штанины, все, что способно впитывать влагу. До последней капли снимут они драгоценную влагу с корпуса, двигателей, крыльев. Парни из Джебела - Кроу, Белами и Лумис - уложили в ряд десять обшарпанных ящиков с инструментами, открыли крышки и рассортировали содержимое. Без курток, с оголенными руками, несмотря на щетину, они смотрелись работниками. Стрингер заранее попросил Морана: - Объясните им, что надо делать. У меня не получится. Он снова повторил подробности плана, демонстрируя их на разбитой машине. Казалось, не было ничего такого, чего бы он не предусмотрел; учел даже их совокупную силу в фут-фунтах. Все окружили Морана. Каждый из них был инженером в своей области - два бурильщика, геолог, знакомый с механикой, штурман - с опытом расчетов, и авиаконструктор. У них были инструменты, хоть и изношенные, был еще пока и запас сил. Они решились на осуществление бредовой идеи, и он с замиранием сердца обратился ко всем: - Я только что еще раз выслушал Стрингера и, честно говоря, уверен, что его план удастся. Следует помнить три главных момента. Со всей осторожностью нужно относиться к инструментам, особенно сверлам и полотнам пил, потому что заменить их нечем. Самую трудоемкую работу мы должны закончить в ближайшие две ночи, пока есть силы, а дальше все пойдет как по маслу. И третье. Не доводить себя до предела, экономить энергию. Девизом пусть будет: все делать спокойно. Стрингер хочет, чтобы я повторил все операции, и я его понимаю: ему нужно убедиться, что я сам все усвоил. Лумис вежливо хохотнул. Моран повернулся вместе со всеми к самолету, - Основной план вы уже слышали. Мы прилетели на двухмоторной машине с двумя гондолами, а улетим на одномоторном самолете с обычным фюзеляжем. Левый двигатель останется на своем месте впереди левой гондолы, а сама гондола превратится в фюзеляж. Левый хвостовик тоже остался цел. Считай, у нас уже больше половины нового самолета есть. Сегодня и завтра ночью снимем правое крыло и отсоединим левую гондолу от корпуса. Если все пройдет гладко, то останется еще время, чтобы подготовить крыло к монтированию на фюзеляже. К третьей ночи самое худшее будет уже позади. Затем... - Я не говорил... - вмешался Стрингер, но Моран его перебил: - Затем мы поднимем хвостовой костыль, собираем хвост и рычаги управления. Это работа не тяжелая и не отнимет много времени. Он готов был снова оборвать Стрингера, если тот вмешается со своими поправками. Он помнил, что говорил Стрингер: три ночи на крыло, три - на фюзеляж и гондолу. Почти неделя, но невозможно представить, что с ними будет через неделю. Он испытующе смотрел в лица окруживших его людей. - Итак, Стрингер разработал очень красивый проект, но я убедил его, что условия необычны. Главное - это сделать самолет, который сможет пролететь пару сотен миль, после чего неважно, если он и развалится при посадке. - На то, чтобы убедить конструктора в "необычности" условий, ушло полчаса. - Поэтому сосредоточимся на идее мощности и летучести и больше ни на чем. За свой внешний вид эта игрушка призов не потребует. - Короче: отверстия в панелях мы не вырезаем, а выбиваем, - внес ясность Кроу. - Правильно. - Штурману понравился тон Кроу. Парень готов вдребезги разнести весь самолет, а потом сколотить из него новый. - Если возникнут вопросы, обращайтесь к Стрингеру. Он у нас босс, - заключил Моран. Он отступил на шаг, сложил на груди руки и красноречиво глянул на длинную худую тень Стрингера. После неловкого молчания Стрингер спросил, не обращаясь ни к кому конкретно: - Кто хотел бы наладить генератор? Свет очень важен. - Я, - вызвался Белами. Впервые они обращались непосредственно к Стрингеру. - В механике разбираетесь? - Стрингер словно ступал по зыбкой почве, явно напуганный словом "босс". - Диплом строителя, - кивнул Белами. - О! На обшивке правого мотора я сделал грубый чертеж. Это вовсе не проблема - два шкива и рукоятка привода. Удобные шкивы можно найти в аварийной цепи в хвосте - они нам больше не понадобятся. Вместо кабеля используйте изолированный провод для крепления легкого груза - это в шкафчиках в задней части салона. Укрепите его на чем-нибудь поблизости от батарей - я их отсоединил на случай короткого замыкания. Белами вновь кивнул и ушел. - Да, вот это крыло, - присвистнул Кроу. - Должно весить добрую тонну. - Воспользуемся вагами и тросом. В кабине есть стальной рельс и лебедка, рассчитанная на три тонны груза. Позже я покажу вам, - сказал Стрингер. Снова установилось молчание. По песку потянулись тени западных дюн, свет приобретал темно-оранжевую окраску. - Пора, - сказал Моран, и они зашевелились. Перед самым закатом увидели медленно плывущие по небу темные силуэты. Моран подошел к краю дюн и спросил: - Ты видел? Таунс резко обернулся: он не слышал, как подошел Моран. - Кого? - он нахмурился. - Стервятников. - Угу. Они проплыли по небу с юга на север, туда, куда ушли трое - Харрис, Робертс и Кобб. - Фрэнк... Нам ведь здесь долго не продержаться. И нет никакого смысла идти вслед за ними. - Песчаный океан забагровел на севере, на небе заблестела первая звезда. - Стрингер предлагает единственный выход, и мы хотим, чтобы ты был с нами. Было уже темно, когда они вместе спустились с дюн, а вдали, среди темных очертаний самолета, горела электрическая лампочка и слышался шум инструментов. Кто-то насвистывал. ГЛАВА 9 Металл обшивки был холодный. Белами постоял около него с минуту, прикоснулся языком, как бы пытаясь извлечь влагу, но поверхность была суха. До этого он так же пробовал шелк навеса, но и он был сух. Ночью ветра не было. Край восточного горизонта осветился. На руке саднил ушиб. Когда освободили крепление крыла, под его тяжестью сломались козлы и сшибли его с ног. На песке распростерся Кроу, уставив взгляд в светлеющее небо. Белами улегся рядом. - Росы нет, Альберт. - Не было ветра, нет росы. У Кроу ныло все тело, рот ссохся. Дважды за прошедшую ночь он спускался в салон, находил свою бутылку, брал в руки, встряхивал, прислушиваясь к идущей изнутри музыке, но всякий раз удавалось пересилить себя и не прикасаться к пробке. Новая выдача из аварийного бака будет на рассвете. Вместе с собранным вчера дополнительным галлоном воды осталось на пять суток - по пинте на каждого. Но и думать нельзя о том, чтобы залезть в завтрашнюю норму, потому что если больше не случится росы, это - конец. Пять суток по одной пинте, еще два дня вообще без воды, и - конец. А Стрингер сказал, на все уйдет тридцать дней. - Ты ел финики, Альберт? - Верблюжий корм не по мне. Не могу проглотить. Сержант обошел крыло и упал на песок рядом с ним. - Привет, радость моя, - сказал Кроу. Ответа не последовало. Лумис стоял у хвоста, наблюдая, как луч света серебрит горизонт. За считанные минуты свет стал багровым и окрасил дюны - враг пробуждался. Лумис видел, как улегся на песок Уотсон. Вчера вечером, перед началом работы, Лумис подошел к сержанту. - Понимаешь, - попытался он втолковать парню, - этот шанс мы должны испробовать все вместе, а не кое-кто из нас. Ты один из самых крепких. Понимаю, дело не в том, что ты боишься тяжелой работы... Сержант зарывал в песок свои босые ноги, обдумывая ответ. - У нас только один шанс - затаиться и не шевелиться, а если и это не спасет, то ничто уже не спасет. Послушай, я - в армии, понял? Завербовался на следующие десять лет, и не спрашивай, почему я это сделал. У меня квартира на Фэнхем Ист, рядом с газовым заводом. Это единственное на свете место, куда я могу сунуться, - там живет моя теща и вся чертова женина родня. Если бы у меня была с собой ее карточка, я бы ее тебе не показал. Она весит за сто кило, а волосы, как растрепанный веник, не говорю уж о голосе. Слава богу, у нас нет детишек. Глядя в глаза Лумису, он засомневался, можно ли все это выразить словами. - Я в армии скоро уже девятнадцать лет. Видел войну и все такое, а потом меня пинали по всему свету люди вроде этого Харриса - слыхал его вечное "Сержант Уотсон!"? Он и другие ублюдки так погоняли меня, что - веришь? - я сыт всем по горло. А теперь скажу тебе кое-что такое, что тебе покажется смешным. Я в отпуске. В отпуске с того самого момента, как мы сюда свалились, понял? Я не в армии, и Харриса тут нет, и нет никаких других дел, кроме как сидеть без ботинок с утра до ночи и вспоминать всех женщин, с какими имел дело. А если нас не найдут и такая моя судьба, то я умру спокойно. И хочешь знать еще? У меня при себе пятьдесят монет. Сойдут за обратный билет, дополнительный, конечно, а? Я ведь первый раз провожу отпуск не на этой занюханной Фэнхем Ист, где меня ждет с протянутыми руками весь выводок. Пятьдесят монет, и не на что их тратить, здесь-то! Подумать только! - Он дернулся всем телом, между истертыми кривыми пальцами ног засочился песок. - Прямо как миллионер в отпуске! Лумис возразил: - Но если мы построим этот самолет, ты ведь будешь его пассажиром? Что скажешь на это? Ответ у Уотсона был наготове: - А что, разве я не платил за билет? Выход нашел Моран. Они работали, вытаскивая монорельс и лебедку, отпуская большие полуторадюймовые гайки крепления крыла, строя козлы из поломанных лонжеронов и устанавливая их на камнях, на которые наткнулся при посадке "Скайтрак". Но для того чтобы извлечь основание крыла из зажимов, сил не хватало. Рельсовый рычаг мог повредить стойку основания - он, таким образом, исключался. И хотя было уже заполночь, они обливались потом. Так прошел час, пока Моран не направился в салон и не растормошил крепко спящего сержанта. - Пойдем, Уотсон, быстрее, - шепотом, чтобы не разбудить Кепеля, скомандовал он. - В чем дело? - Шевелись! Тилни тоже проснулся и побрел за ними, прислушиваясь к разговору шедших впереди мужчин. Моран говорил: - Я мобилизую вас на эту работу. Обоих. Это приказ. - Эй, послушайте... - Молчать, Уотсон! В дюнах отозвалось эхо последних слов. Они присоединились к работающим. Моран объявил: - У нас прибавилось двое. Попробуем еще раз. Козлы сломались, но к двум утра крыло было свободно, и они начали долгую и упорную борьбу за то, чтобы перетащить его по песку, двигая то за край, то за основание, разравнивая лопатами песок, взрыхляемый крылом, пока Лумис не догадался упереть рельс в выгнутую стойку шасси с левой стороны и тащить лебедкой. Они по очереди сменяли друг друга у шестерни с туго натянутым стальным тросом, а остальные, по дюйму за раз, подтаскивали крыло, пока оно не легло на песок там, где указал Стрингер. Отдохнули и поели фиников. У кого в бутылке оставалась вода, допили ее или сделали по глотку. Остальные попытались отвлечься посторонними мыслями. Моран, в непокое своих мыслей, повторял про себя, что человека нельзя принудить умереть, но надо заставить его жить, если он не способен заставить себя сам. Но его аргументы содержали в себе фальшивую ноту: это было древнейшее оправдание всех диктаторов - войны всегда велись ради "блага народа", и Уотсона он привлек в упряжку прежде всего ради общего блага, потому что они нуждались в его физической силе. Он сыграл на слабости этого человека: без команды Уотсон предпочел бы плыть по течению. Всю ночь он работал усердно, как и все другие, не сказав ни слова. И сейчас обессиленный лежал на песке. Взошло солнце, и кожа сразу же ощутила его жар. - Погасите чертов фонарь, - сквозь дрему пробормотал Кроу. Дейв Белами наблюдал, как дюны в кроваво-красном ореоле обретали очертания полумесяца. - Какая тишина, - невольно залюбовался он. Что-то мертвое чудилось в этом молчании. - Это после дрели, - пояснил Кроу. У них в Джебеле поселок находился в миле от вышек, поэтому никогда не прекращавшийся гул буровых спать не мешал. Бурильщики дошли до глубины двенадцати тысяч футов, а порода все еще оставалась сухой. Прекратить бурение решили на тридцати тысячах, если нефти не будет. И он сейчас подумал о том, суждено ли ему или Кроу снова увидеть Джебел. Перед ним разворачивался рассветный мираж: в горловине между дюнами стояло зеркало ярко сверкавшей воды, уходившей за горизонт. Слава богу, не было ни пальм, ни белостенных фортов. Видение воды было нормальным: свет, отраженный под тупым углом от блестящих песчинок. Когда тебе начинают мерещиться другие картинки, считай, что ты уже "поехал". Он поднялся. - Ты куда? - За дневником. Кроу пошел с ним. В салоне сидел Тилни, и Кроу у него осведомился: - Что стряслось, сынок? - Ничего. Хотел с ним поговорить. - Он указал на Кепеля. - Оставь его в покое. - Кроу как-то слышал рассказы о тибетцах, что они могут вылечивать почти все болезни сном и голоданием; этому бедолаге ничего другого не остается, как только спать, а из еды одни финики, но к ним он не прикасается. Пока Белами писал в своей тетради, Кроу сидел с обезьянкой. Бимбо дрожал уже не так сильно, но его глазки оставались странными: то надолго закрывались, то внезапно распахивались. Кроу прижал его к плечу, и Бимбо уцепился ему в волосы. Слышно было, как бьется его крошечное сердце. - Запиши, - вдруг припомнил Кроу, - как прекрасно было на вечеринке, пока не кончилась выпивка, а Мейбл свалилась с лестницы, возомнив, что она фея. - Заткнись, - оборвал его Белами. - Как некультурно, а, Бимбо? "Первая ночь. Все проработали целую ночь, почти сорок восемь человеко-часов, неплохо. Крыло снято и готово к установке, но бог знает, как мы это сделаем. Надежда только на Стрингера. Росы не было, поэтому пределом остаются пять суток, если мы сможем держаться на пинте в день, но как это получится теперь, когда мы работаем? Вчера вечером пролетело несколько стервятников, остается надеяться, что они ничего там не увидели". Он упомянул об Уотсоне, но забыл написать о козлах и своей ушибленной руке. Заметил, что почерк стал неряшлив - на это он всегда обращал внимание. Это его обеспокоило. Когда Таунс и Моран вошли в салон, чтобы отмерить очередную выдачу из водяного бака, Кепель открыл глаза. - Как там новый аэроплан? - поинтересовался он. - Ему ответили, что все идет великолепно. - Я хотел бы помогать вам. Я мог бы вертеть ручку генератора. У меня сильные руки. Таунс наполнил его бутылку. В салоне было еще холодно, но светлый пушок на лице юноши блестел от пота, а глаза были тусклыми. - Старайся быстрее поправиться, малыш. Так ты лучше всего нам поможешь. Если новый самолет когда-нибудь будет построен, раненого нужно будет перенести так, чтобы не убить. В аптечке была отложена последняя доза морфия - на этот случай. Кепель попросил бумаги. Ему протянули пачку незаполненных бланков полетных рапортов. Лумис дал свою ручку. Один за другим они отходили от него, нетерпеливо держась за горлышки бутылок, хотя и делали вид, что не торопятся. Каждый понимал, что другого жажда мучит не меньше, чем его, и от этого испытывал смущение, словно ему предстояло нечто слишком интимное, чего не должен видеть никто. Лумис направился в кабину управления, где был установлен рычаг генератора. Он плотно притворил за собой дверь, воспользовавшись этим как предлогом, чтобы избавить Кепеля от лишнего шума. Белами сделал свое дело добросовестно - прежде чем подвести провода к батареям, пустил их через амперметр на приборном щитке: щелчок рычажка давал постоянные четыре ампера. Для тени укрепил над окнами металлические листы и даже соорудил из четырех пластин, соединенных со шкивом, небольшой вентилятор для оператора. Рычаг поворачивался легко - труднее было поверить, что, вертя его, можно будет в один прекрасный день попасть в Париж и не опоздать. Час его дежурства еще не минул, когда снаружи закричал Моран, стуча по корпусу: - Останови генератор! Стой! Раздались и другие голоса. Пробежав через весь самолет, он выпрыгнул в дверь. Все выбрались из-под навеса, стояли в полной тишине. Задрав головы, прикрывая руками глаза, они вглядывались, вслушивались в шедший с неба высокий, едва пробивающийся звук самолета. ГЛАВА 10 Белами первым добежал до лотка, где лежала промасленная тряпка, и, ломая спички, наконец, поджег ее. Черный Дым полз вверх сквозь накаленный воздух. От пристального вглядывания в небо из глаз брызнули слезы, его ослепило. С ракетницей бежал сержант Уотсон. Его остановил Таунс: - Стой, не стреляй! Кроу и Лумис поднимали отражатель гелиографа, ища положение, при котором лучи захватят всю его поверхность. Тилни изо всех сил семафорил прикрепленной к палке полосой парашютного шелка. Без дела стояли только трое. Стрингер, Таунс и Моран. Приложив к глазам козырьком ладони, они всматривались в белое марево раскаленного небосвода. По их щекам текли слезы. Дым взбирался вверх толстым черным столбом, его остроугольная тень указывала на то, что было позднее утро. Звук самолета едва доходил. Таунс и Моран касались друг друга плечами. - Четырехмоторный. - Высокий потолок, идет с севера на юг. - Каир - Дурбан. Звук доносился с востока. Тилни взывал к небу несвязными словами мольбы, махая своим семафором до тех пор, пока не распушились края ткани. Из салона слышался голос Кепеля. Он спрашивал, что случилось, но ответить ему было некому. - Не вышло, Франк. - Не вышло. Сели на горячий песок, прикрывая лица руками, осушая глаза, все еще ослепленные. - Хватит, - подал голос Таунс. - Достаточно. Они побрели в тень. -Он нас не заметил, - бормотал Тилни, - не заметил. Рокот не совсем стих, и Таунс прислушивался еще минуту, пока не возвратилось великое молчание пустыни. И опять они остались одни. - Они нас не заметили бы, - медленно резюмировал он, - даже если бы мы подожгли самолет. - Он потрогал бороду. - Они шли на высоте тридцать тысяч футов. Держат свой курс, идут по графику, на борту полный порядок, разве что скучновато. Сейчас вызовут стюардессу и попросят кофе, чтобы развеять скуку. Уже сегодня вечером будут принимать душ в новом отеле "Хилтон" в Дурбане, а а потом выйдут прогуляться. - Он снова глянул в небо, открыв покрасневшие веки. - Удачи вам, ребята... и удовольствий. Белами загасил тлеющую тряпку. Уотсон разрядил и упрятал ракетницу. - Они нас не заметили, - тихо, стонал Тилни. - Как, черт побери, это возможно с тридцати тысяч футов? - Таунс увидел искаженное болью лицо парня и смягчился. - С такой высоты они не заметили бы нас, даже если бы специально искали. Забудь об этом. Как ни странно, всплеск несбывшейся надежды не сменился подавленностью. Когда все лежали в тени, пытаясь уснуть, Моран высказал их общее чувство: - Приятно хоть несколько минут побыть в обществе. Мейбл будет волноваться. Очевидно, было сообщение по радио. Сообщат и в газетах, потому что это был самолет британской компании. Если и велись поиски, то к настоящему моменту "Скайтрак" уже считают без вести пропавшим. Он не хотел, чтобы волновалась Мейбл. И иного выхода, кроме как выбираться отсюда как можно скорее, не было. На лицо упало несколько песчинок. Шелк навеса вздулся огромным пузырем и снова упал. Белое было теперь зеленым - он носил солнечные очки, которые сделал ему Белами. Белами не мог ни спать, ни отдыхать - разве покимарить час-другой за сутки. Из разбитого плексигласа с крыши он вырезал три пары солнечных очков. Если им предстоит услышать еще один пролетающий самолет, то будет хоть какой-то шанс разглядеть его и от этого немного взбодриться. Работал генератор. Дежурство Уотсона. Жалобный стон генератора действовал на нервы. Шелк трепетал, как парус, по обнаженной руке били песчинки, но воздух не становился прохладнее. Если встать на солнце, то можно ощутить, как жара высасывает из тела влагу. Чем-то напоминает смерть от потери крови. Он потянулся за бутылкой, взболтал ее, прислушиваясь к музыке. Осталась половина. Четыре часа. Еще пятнадцать часов до следующей выдачи. Рот, как кусок угля. Песчинки попадали в лицо, и он отвернулся. Огляделся вокруг. Лумис, Таунс, Моран, жалкий бедняга Тилни - боже, все они похожи на мертвецов. Вот кем они станут, когда кончится... заткнись, Альберт. Прихватив с собой дрель, Белами вышел наружу и посмотрел на небо. На юге горизонта не было: дюны вздыбливались песком. Из-за крыла появился Стрингер, блестя стеклами очков. Он тоже смотрел на юг. Кроу проснулся, когда затрепетал на ветру шелк. Зашевелились и другие, сметая с лиц песок. - Дейв! - А? - Поддувает, - Кроу потянулся за сигаретой и вспомнил, как читал в "Дайджесте", что, пока отвыкнешь от того, к чему привык, должно пройти три месяца, потому что человек - существо привычки, говорилось там. ...Песок омывал ноги Белами, он проворчал: "Еще повезло". Таунс и Моран снимали навес, Кроу и Белами помогали. Лумис растолкал и мягко поставил на ноги Тилни. В этот момент воздух стал желтым, а земля задымилась. Ветер в полную силу погнал песок с окрестных дюн. Они едва слышали друг друга, когда удушающие порывы ветра громыхали ослабленными листами обшивки. Что только смогли второпях найти в самолете-провод для крепления груза, чехлы сидений, запасной парашют, тем и укутали воздухозаборник левого мотора, лебедку, оголенный зев правого крыла. Тем временем Моран, скользя по облепленной песком металлической обшивке крыла, забрался на мотор и закрыл заслонки. Жаркий ветер сбивал с ног, песок ослеплял. Мимо самолета пронесся, крутясь и разбрызгивая масло, лоток с тряпкой для дымового сигнала, а вслед за ним листы рваного металла, из которых выкладывали "SOS". Блюдо гелиографа ударило о хвост. Солнце скрылось, оставив после себя темно-охристый мир без неба и горизонта. Ссутулившись и шатаясь, все убежали в укрытие самолета, заперли дверь, слезами очищали глаза и пытались - без слюны - выплюнуть забившийся в рот песок. Сидели и ждали, слушая грохот обшивки и шорох песка. Ждать пришлось три часа. Выйдя из нагретого салона, они оказались под звездами и в полной тишине. Темнота прогнала ветер и возвратила привычный мир: округлости дюн, длинную тень тускло блестевшего крыла, силуэт гондолы. - Смотрите! - крикнул Лумис, и все повернулись. Низко над западным горизонтом висела искривленная игла молодой луны. На новолуние нужно загадать желание, вспомнил Альберт Кроу. Воды, подумал он, воды. - Начнем, что ли, - сказал он. Стрингер повел всех на работу. "Вторая ночь. Все пошло наперекосяк, но кое-что удалось сделать. Пишу это в четыре утра. Боюсь, что могу что-нибудь упустить, а кому-то, если он это прочтет, может, интересно будет узнать, какие мы прилагали усилия, хотя и безуспешно". Белами с большой осмотрительностью относился к тому, что писал, и не упоминал о жажде. Само собой разумеется, что теперь писать было легче, чем говорить: свистящие и хриплые слова, сходившие с опухшего языка и иссохших губ, делали неузнаваемым собственный голос. Час ушел на то, чтобы очистить песок, и еще час, чтобы найти и откопать камни, на которые прошлой ночью ставили козлы. Приняв дневную зарядку от генератора, батареи давали хорошее освещение. Установили высокий столб и подвесили на нем лампочку; можно было наблюдать, как вместе с ними работали их тени на песке. Стрингер снова оживился. Ничто в течение долгого тревожного дня не побуждало его к речам. Теперь все, что было нужно, он высказывал Морану, решив для себя, что ему легче общаться с одним человеком, чем со всеми вместе. - Левое крыло будем передвигать на двух козлах, чтобы не упало, когда отделим гондолу от фюзеляжа. Внутренние крепежные болты я уже отсоединил, так что особых проблем нет. Морану осталось только напомнить им, что они люди с весьма уязвимым телом: - Смотрите не стойте под крылом, когда отделится гондола, - вдруг сломаются козлы. Но даже он забыл о Кепеле, и когда гондола, скрежеща рвущимся металлом, оторвалась от фюзеляжа, раздался пронзительный крик юноши. Первым до салона добежал Кроу, на бегу успокаивая Кепеля: - Все в порядке, сынок, все в порядке... - Он притронулся к его сухой холодной руке, осветил фонариком, увидел только неясные очертания бледного лица. - Все идет по плану, ничего не случилось, сынок. - Но сначала надо было предупредить его! Господи, почему не предупредили! - Я в порядке... - Слова давались парню с трудом, дыхание было свистящим, глаза лихорадочно блестели. Никто не присоединился к Кроу, пока он успокаивал Кепеля. У двери остановился, подняв голову к звездам, Лумис. Ему было невыносимо стыдно: ведь ясно же было - когда гондола оторвется от фюзеляжа, самолет затрясется. Он слушал, как говорит Кепель, и сила, звучавшая в его слабом голосе. невольно вызывала у Лумиса восхищение - впрочем, он тотчас смутился от невольного своего чувства. - Это произошло, когда я спал. Поэтому я не понял, что происходит... Если я кричу, то это из-за кошмарных снов. У меня бывают иногда кошмары, - словно оправдывался Кепель. Слишком горд, чтобы признаться в собственном страхе. Они молча ушли. Все это время Стрингер изучал открывшуюся часть гондолы. - Повреждений нет, - бесстрастно констатировал он. И Моран в этот момент ненавидел его. Все молча ждали указаний, но никто не обращался непосредственно к Стрингеру. Тот проверял козлы, не замечая собравшихся вокруг людей, потом сказал обычным монотонным голосом: - Придется отодвигать весь самолет, если не сможем поднять правое крыло и установить его сверху фюзеляжа. Никто не возразил, да он бы и не услышал ответа. Все наблюдали, как он взбирается на крыло, энергичный, с головой ушедший в дело, забывший о жаре холоде, жажде или чужой боли. Под тяжестью его тела просели козлы. А они не очень-то надежны, подумал Кроу. Если сломаются, он свернет себе шею. Вот смеху будет. Пользуясь, как нивелиром, куском трубы, Стрингер сопоставлял высоту крыши и основания, куда нужно было подвести правое крыло. Дважды перепроверив, спустился. Глянул в сторону Морана. - Мы сможем поднять крыло по этой стороне фюзеляжа - сначала запрокинуть, а потом с помощью лебедки поднять основание. Полагаю, вам понятно, что я имею в виду. В белом свете лампы Моран обдумывал предстоящие работы. - Если только выдержит крыша самолета, - засомневался он. - Она прогнется, но не сильно. Это лучше, чем двигать на новое место сначала все крыло, а потом гондолу. - Справедливо. Всем все ясно? Начали перетаскивать на другую сторону лебедку, а Лумис пошел к Кепелю. Сначала будет немного шума и скрежета, но, думаю, самолет больше качаться не будет. Кепель писал. Он исписал оборотные стороны двух полетных рапортов. - Я в порядке, - повторил он спокойно, - благодарю вас. Не беспокойтесь обо мне. Под золотистым пушком светилось мертвенно-бледное лицо, глаза тускло блестели в свете лампочки, которую они установили для него. Лумис понял, что мешает. Должно быть, пишет длинное письмо родителям. Он ушел. Прошло два самых холодных часа ночи. Руки немели от ледяного металла, до волдырей обжигающего в дневные часы. Дважды заматывался трос лебедки. Его распутывали. Немного удалось приподнять с песка крыло, как снова соскользнул трос, и в крыле, ударившемся о козлы, пробило дырку. Работали почти без слов. Стрингер вовсе молчал. Перерывов не делали. Попробовали выровнять край крыла стальным рельсом, но сил не хватало, и крыло соскальзывало с десяток раз. Вдруг громко выругался Таунс: когда в очередной раз сорвалось крыло, ему ободрало руку от локтя до запястья. Стрингер командовал, а они перетаскивали по песку крыло на другую сторону, протянув трос через крышу фюзеляжа. По мере подъема груза корпус самолета искорежило, но Стрингер оказался прав: его вмяло только до ребер жесткости, а они устояли. К рассвету крыло уложили наискось на продавленной крыше кабины управления - концом вниз. Дальше тащить его лебедкой было невозможно. Попробовали перетаскивать вручную. Первым обессилел Тилни: шатаясь, упал на песок. Белами растянул сухожилие. Остальные сидели в полной прострации, сложив руки на коленях, со свистом втягивая воздух пересохшими губами. Стрингер сказал: - Надо сделать еще одни козлы и поднимать рельсом за край, постепенно козлы наращивая. Горизонт побелел. Скоро появится солнце, а вместе с ним жара. Не было нужды ощупывать металлический корпус: если бы выпала роса, то ночью был бы иней. Инея не было. - Надо построить козлы, - бесстрастно повторил Стрингер. Таунс промолчал. Он не верил, что они смогут двинуть это крыло, не разрезая его. Сил не оставалось. - Должен ли я объяснять в деталях? - настаивал Стрингер. За всех ответил Кроу: - Нет, Стринджи. Сходи пописай и дай нам пару минут передохнуть, будь хорошим мальчиком. Только Лумис заметил выражение лица Стрингера в этот момент. И сразу понял, что произошло нечто очень серьезное. Веретенообразное туловище натянулось, руки вытянулись вдоль тела; стекла превратились в два светоносных пятна на затемненном лице. Он надвинулся на Кроу и срывающимся от гнева голосом выдавил: - Меня зовут Стрингер. Пожалуйста, запомните. Стрингер. И резко зашагал к самолету, закрыв за собой дверь. ГЛАВА 11 Пел сверчок, кружился в голубом небе и пел. Он пытался поймать его и съесть, когда тот садился, но прижатая к земле рука не слушалась, и опять трещал сверчок. Насекомые разбивались о дверь, и мальчишки-арабы подбирали их и тащили жарить. Они способны съесть что угодно. Даже жареную саранчу. Тошнит. Теперь сверчок тикал, над ним поднималась и медленно падала белая стена, снова вставала и падала. Он закричал. Хотел убежать, но тело не слушалось из-за жары, и в абсолютном белом безмолвии на него обрушилась белая стена, и он опять крикнул. - Дейв, - послышался чей-то голос. То был Кроу - по другую сторону стены. Он звал его. - Дейв, приди в себя! Болела ссадина на руке, жгло растянутую мышцу на спине. Падала и поднималась белая стена вместе с волнующимся на ветру шелковым пологом. Он открыл глаза. Под ухом тикали часы. Шевельнул рукой и почувствовал резкую боль. Рядом сидел Кроу. - Полдень, - сказал он. Покрасневшими глазами и носом-клювом он походил на птицу. - Что? - Надо зажечь факел. Остальные спали. Кто-то дежурил у мерно стонавшего генератора. Очевидно, Таунс, - рядом его не было. - Пошли. Пошатываясь, отлили немного масла из правого двигателя. Для фитиля воспользовались обрезком чьей-то брючины. Дым поднимался под углом к западу - опять ветер дул не с севера, не с моря. Сквозь горячие волны золотистого воздуха нетвердо зашагали обратно в тень хвоста. Белами хрипло сказал: - Придется просить Таунса, чтобы увеличил норму. - Дело ваше. Я просить не могу. Я ведь делюсь с беднягой Бимбо. - Боже мой! Осталось всего на четыре дня. - Десять минут, которые они провели на солнце, вызвали сильное потоотделение. - Если все мы решим увеличить рацион, то хватит только на три. - Я обещал Робу, что присмотрю за Бимбо. Они заметили, что Стрингер чем-то занят в тени установленного на козлах крыла. Он стоял на плоском камне. Никто не видел его спящим. - Он не человек, - сказал Кроу. Он так и не понял, что же все-таки произошло сегодня на рассвете. Ни с того ни с сего Стрингер надулся как гусь. - Чего это он? - спросил Альберт у Белами - Ты же назвал его "Стринджи". - Я? А что мне, лордом его величать? - Он чувствительный. - Да ну? Чувствительный? В это трудно было поверить. Должна быть какая-то другая причина. Он даже не помнил, как сказал это слово. Он нагнулся, чтобы перевести дух, а над ним все скрипел нудный голос Стрингера, вот он и сказал ему, чтобы пошел пописать, и больше ничего. Его бы на пару деньков в Джебел, где так окрестят... Только не ублюдком. Это ругательство почему-то не любят. Но никто ведь его так не обозвал. Чего же он нагрелся? Кроу опять прилег и попробовал уснуть, но сна не было. В час дня пошли гасить факел. Остатки дыме поднимались вверх. Ветер замер, и опять застыл шелковый тент над головой. - Может, помочь Стрингеру? - предложил Белами. - Ты что, рехнулся? - Кроу опять вытянулся в тени. - Если мы не перестанем потеть, это конец! Знаешь что? Последний раз я мочился вчера утром. Мы засыхаем, Дейв. Рано или поздно ссохнемся. - А Стрингер - не человек? Стон генератора прекратился, и из самолета вышел Таунс. Весь в поту, он упал на песок рядом с Мораном. Монотонное верчение шкива усыпляло. Теперь в кабине управления можно было только сидеть, потому что крыло сильно подмяло крышу. Его беспокоил запах горючего: то ли разорвали один из баков, когда передвигали крыло, то ли на жаре рассохлись клапана. В кабине был постоянный запах, а щетки динамо искрили. Сидя у генератора, он мучил себя кошмарами: если произойдет загорание, то взорвется бак в крыле, лежащем прямо на крыше, и, прежде чем они успеют пустить в ход огнетушители, пламя охватит весь самолет. Не станет последнего укрытия. И был еще Кепель, которого нельзя трогать с места. У сержанта Уотсона есть пистолет. К нему и придется прибегнуть, прежде чем огонь доберется до мальчишки. Из-за работ с крылом Кепеля придется все-таки передвинуть: в любой момент возможна случайная искра от трения. Прошлой ночью слышно было, как плещется горючее в баке. При этом все время терся трос лебедки. Но слить горючее некуда, кроме как в левый бак, а это удвоит вес с одной стороны - тогда не выдержат козлы. Немецкого мальчика двигать придется, а это его убьет. Снова откроется кровотечение, и он потеряет и кровь, и влагу: с потерей крови автоматически увеличивается жажда. Кепель и сейчас выпивает по полторы пинты в сутки. Так что с этим ничего не поделаешь. Остается вдыхать пары, сидя в кабине, а если этому суждено случиться, то придется прибегнуть к пистолету сержанта. Моран спросил: - Чья очередь, Фрэнки? - Белами. - Я позову его. Первые два часа помогал свет новой луны - смягчал тени, отбрасываемые лампой. Они подперли рельс самым большим камнем и подставили под середину крыла козлы, так что к полуночи конец его был уже на высоте человеческого роста. Отдыхали, не вступая в разговоры, потому что от прикосновения к зубам болел язык, а губы стали малоподатливы. Едва успели возобновить работу, как увидели, что со стороны пустыни кто-то приблизился к освещенному кругу и упал на самом его краю. Кроу бросился на помощь и, узнав лицо, выдохнул: "Боже!" Лицо было обожжено, между высушенными губами торчал черный язык. Тело распласталось на песке, только рука тянулась вперед, к свету. Подошел Лумис. - Кто это? - Капитан Харрис. Его уложили в салоне на двух сиденьях, укрыли куртками и велели Тилни, как самому слабому, присматривать за ним. Таунс наполнил бутылку, поднес к сморщенному рту и вливал воду, пока не открылись глаза. Харрис тупо уставился на них. Вцепившись в бутылку, издал устрашающий горловой рык. Немного воды пролилось, пришлось силой отвести руку. Они спрашивали только одно: где Робертс? Капитан глухо прохрипел: "Потерялся". В пустыне потеряться - значило умереть. Продолжая работать рядом, ни Белами, ни Кроу не заговаривали. Оба знали Роба почти год. В поселке нефтяников это большой срок. Трудно было забыть лицо капитана Харриса, то, как он смотрел на освещенную площадку. Такими в недалеком будущем станут они сами. Тилни вздрогнул, увидев в двери самолета сержанта. Странным голосом Уотсон сказал: - Выйди на минутку, сынок, помоги там. Оставшись наедине со своим офицером, он наклонился над ним, пристально вглядываясь в испеченное лицо. Он не смог сдержаться и пришел поглядеть на этого человека, чтобы потом вспоминать его в теперешнем состоянии, - полумертвого и беспомощного. Харрис вернулся совсем другим. Даже и сейчас изо рта его, казалось, готов был вырваться окрик - сержант Уотсон! - но он лежал, как его положили, на двух сиденьях, с закрытыми глазами и ободранными веками. Совсем мало нужно, чтобы никогда больше не услышать этот голос. Сержант сидел, раздумывая об этом и вспоминая прежнего Харриса. Он высказал бы сейчас все ему прямо в лицо, но здесь этот мальчишка-немец, а он понимает по-английски. И он только мысленно выговаривал в это лицо все, что было на уме. Выговорившись, вышел наружу. Они работали, пока солнце не окрасило самолет. Весь прошлый день они вслушивались в направление ветра. В первом утреннем свете стали оглядывать окружающие дюны, надеясь увидеть иней. Но поверхность крыла была сухой. Капитан Харрис лежал с открытыми глазами и уже осмысленным взглядом. Он попробовал заговорить, но Лумис сказал, чтобы он немного подождал. Им и самим было трудно говорить, пока не разделят воду. Когда наполнили бутылки и они немного отпили, Белами обратился к Таунсу: - Норма недостаточна, верно? В красноватом рассвете они избегали смотреть друг другу в лицо. У всех шелушилась кожа под щетиной, вокруг ртов сложились старушечьи складки. - Надо, чтобы хватило. Росы ведь не было. - Таунс не добавил к этому, что возвращение Харриса сократило их время. Не сказал, что в баке осталось меньше воды, чем должно быть. Не так просто выразить все это словами. На кран замок не повесишь, но если Харрис останется в сознании, ему можно будет вменить в обязанность сторожить бак. Они повалились в тень на песок и тотчас уснули. В полдень Харрис натужным шепотом начал свой рассказ, часто прерываясь и снова делая над собой усилие. - Случилась песчаная буря... вчера. Мы проделали большой путь, все время на север, в первую ночь... но он растер ногу... Робертс... пятку. Она сильно кровоточила, и мы шли медленнее... Мы решили идти днем, но напрасно, слишком сильно потоотделение - потом начала протекать моя бутылка, под крышку попал песок. Я думал, крышка плотная... за ночь почти все вытекло... Мы поделились... увидели мираж, шли к нему три часа под солнцем... думали, что видим траву, уверены были... ее не оказалось. Страшная жара днем, никакого укрытия... Пока он рассказывал, все смотрели себе под ноги или поверх его головы в окно - на черно-белые в полуденном мареве дюны. Один Тилни уставился на капитана, с ужасом осознавая, что это такое - в полном одиночестве идти по пустыне. - Мы начертили карту... для собственного успокоения... отметили самолет и ближайшую группу оазисов, как мы себе ее представляли... эту карту унесло ветром... - На изможденном лице и сейчас было написано крайнее удивление, неспособность поверить в то, что произошло. - Во время бури карту унесло ветром... И Робертс пошел ее искать. Я пытался вырыть в песке яму, копал руками... невероятно... - невероятно... что там было! Когда он не вернулся, я долго кричал, ходил на поиски... видимость была не больше нескольких ярдов... все кругом, как в дыму, - залепляло глаза. - Откинув голову, Харрис стукнулся затылком, высунул по привычке язык, чтобы облизать губы. - Он должен... должен был вернуться... должен был слышать, как я кричу, иначе... Виноват я... я виноват... Итак, ветром унесло клочок бумаги, вот и все. Такова пустыня. То же случилось и с Джо Викерсом в Джебеле - прошел пять миль во время бури и не заметил ни освещенную вышку высотой в двести футов, ни поселок. Буря, которая была здесь два дня назад, выходит, унесла Робертса. - Было уже темно, когда буря стихла, но я искал его по квадратам, ориентируясь по звездам и считая шаги... потом понял, что он направился обратно к самолету, когда догадался, что потерялся... Я повернул к югу... по звездам, надеясь догнать его. Никаких признаков. Увидел ваш дым... спасибо вам... самую верхушку. Теперь уже без воды, вся кончалась... его бутылка была, конечно, с ним. Днем миражи, но я держался... не позволял себе обманываться... и много спал. Шел к югу по звездам... думаю, часто сбивался с курса. Перед глазами огни, знаете, как это бывает, когда... кажется, искры летят из глаз... - Да, - подтвердил Таунс. - Знаем. Лумис тоже слышал об этом: как увидишь яркие огни - это конец. - Я думал, это мираж, свет... а это был... ваш свет... тот, который зажгли вы! Единственный мираж, который я себе разрешил... - Он снова откинул голову и закрыл глаза. Минуту спустя Моран спросил: - А Кобба вы не видели? - Кобба... - его глаза оставались закрытыми. - Да, да, теперь ясно. - Он задрожал. - Так это был Кобб? Бедняга! - Не в силах смягчать слова, сказал: - Его обглодали. Голый скелет. Я подумал, это случилось давно. Теперь вспоминаю... Я видел стервятников, два дня назад. - Он уставился в пустоту широко открытыми глазами. - Робертс не вернулся? - И снова повторил, как будто вопросительная интонация таила надежду: - Он не вернулся? - Пока нет, - ответил Лумис. - Будем ждать. Рука капитана ощупывала колени, словно пытаясь унять их дрожь, глаза снова прояснились, узнавая знакомые лица, рот скривился в нелепой улыбке. - Уотсон... вы все еще с нами... Сержант отвернулся. Остальные, смущенные видом капитана и его жутким рассказом, молчали. - Я виню себя... за Робертса... Смотрите получше, вдруг он придет. - Было слышно, как трется язык у него во рту. Таунс налил ему полбутылки. Чтобы не пролилось ни капли, попробовал напоить его сам, но Харрис осторожно перехватил бутылку; - Я могу... Я уже в порядке, видите... Опорожнив бутылку, он продолжал сосать горлышко, зажмурив глаза. Дрожь в теле прекратилась. Вечером в небе опять пролетели птицы, направляясь на север. После рассказа Харриса Белами и Кроу зажгли факел - на случай, если Робертс жив и находится где-нибудь поблизости. Лумис дошел до северных верхушек дюн и долго всматривался в песчаный океан. Потом вернулся и сел рядом с товарищем, не сказав ни слова. Перед закатом Кроу загасил песком дымящееся блюдо с маслом. Еще несколько минут дым красным столбом висел в небе - красивое, но бесполезное зрелище. Весь день молчали. Иссушенные языки не в силах были выразить угнетавшие их мысли. За час до того, как заалели дюны и в небе взошла первая звезда, Стрингер принялся за работу. Спустя некоторое время позвал их: - Пора начинать. Никто не двинулся с места. Он стоял, вытянув руки вдоль туловища, глядя себе под ноги. Таунс ответил за всех: - Нет смысла. Стрингер удивленно развел руками: - Но ведь мы много сделали. Таунс спокойно объяснил, слишком усталый для того, чтобы гневаться на человеческое непонимание: - Мы думали, воды хватит. Ее не хватит. ГЛАВА 12 Луна отбрасывала их тени вперед. Они дошли до самых дюн. За дюнами лежала огромная тишина, настолько глубокая, что ее можно было почти разглядеть. За всеми этими бесконечными милями не было ничего, кроме песка. Позади раздавался приглушенный рокот кем-то включенного генератора. Отсюда обломки теряли всякое сходство с аэропланом - это могло быть все что угодно. Внутри самолета зажегся свет, но рабочая лампа на столбе оставалась темной. - Мы погибли, Дейв. Все мы. Они опустились на песок. Пока сказывалось дневное тепло. Еще совсем недавно они стояли бы, осматривая окрестности. Сейчас легче было сидеть - ослабли ноги. - А чего ты ждал? - Плохо дело. Надо что-то предпринять. - Таунс прав: продолжать работу нет смысла. Мы спятили. Несколько минут молчали, каждый был погружен в свои мысли. Белами только что немного поговорил с Кепелем, послушал его рассказ о доме в Вюрмлихе на краю Черного Мыса, об Инге с длинными светлыми волосами. Капитан Харрис был в коме, и Лумис находился поблизости, смачивая лоб каплями воды из его бутылки. Кроу взял на руки обезьянку и дал ей немного попить - первый раз после утренней выдачи. Теперь Бимбо принадлежал ему, и он сэкономил свои двадцать монет. Похоже на волшебную загадку: жадный загадывает желание, желание исполняется, но оборачивается ему во зло. - Бедняга Роб, - невольно вырвалось у Кроу. - Он только на несколько дней опередил нас, Альберт. Теперь наша очередь. - Ради бога, прекрати, понял? Именно это я имел в виду, когда сказал, что мы погибаем и надо что-то делать. - Послушай, Альберт. Я никогда не пробовал обмануть самого себя, никогда. Роса, что выпала несколько дней назад, была капризом, причудой матери-природы, и она может не повториться месяц. Она вселила в нас надежду, и мы начали строить самолет, подумать только! И все потому, что Стрингер навязал нам идею, которая способна прийти в голову только лунатику. Теперь, наконец, у меня наступила полная ясность. Как ты думаешь, сколько продержится Кепель? А Харрис? А когда они дойдут до предела, мы что, будем наблюдать, как они мучаются, и не отдадим им половину своей нормы, чтобы поддержать в них жизнь? А что будет дальше? Лучше смотреть на вещи, как они есть, чем себя обманывать. Он хотел сказать что-то еще, но не узнал свой голос. Это был голос старика со снятыми зубными протезами, смешной и слабый. Все они были теперь старики - старики в том смысле, что подходили к краю своей жизни. Не хотелось продолжать этот разговор. Хотелось лечь и забыться сном. - Что бы ты ни говорил, Дейв, надо действовать. Как - не знаю. Не можем же мы свернуться калачиком и ждать смерти. Над залитым лунным светом песком замер звук генератора, и все поглотила тишина пустыни. У самолета копошилась только одна фигура. Это был Стрингер, одинокий и беспокойный. Он расхаживал между фюзеляжем и левой гондолой, иногда прислушиваясь к голосам летчика и штурмана. То, о чем они говорили, было для него крайне важно. Прежде чем приняться за Таунса, Моран все обдумал. - Слишком рано сдаваться, - решительно заявил он командиру. - Слишком поздно продолжать, - вяло ответил Таунс. - Парень прав, Фрэнки. Мы много сделали. Таунс долго молчал. Он только что осмотрел обломки самолета, намеренно держась в стороне от Стрингера. Левое крыло лежало на козлах, сооруженных из отрезанных от фюзеляжа кусков лонжеронов, скелетов ломаных сидений и клетей, в которых помещался груз. Фюзеляж стоял на песке. Правое крыло под невероятным углом торчало над примятой крышей кабины управления. До того, как они приступили к работе, все это было похоже на разбившийся самолет. Теперь зрелище было куда безобразнее: это был самолет, который никогда не летал и никогда не взлетит. - Был бы у нас месяц, Лью, ну, три недели, мы имели бы какой-то шанс. Но я же сказал - воды не хватит. Уже завтра будем черпать со дна. Весь день он по очереди приглядывался к каждому из них, творил суд над ними, пытаясь отыскать одного, виновного. Нет, это не Лью. Кроу? Белами? Нет, если только Кроу не брал для обезьянки. Кепель неподвижен - бак подвешен высоко на переборке кабины, вне его досягаемости. И не Лумис. Может, сержант? Из мести, что его принудили работать: вполне объяснимая логика поведения для такого человека. Ведь он хотел просто лежать и как можно меньше потеть, а его заставили отдавать влагу - что ж, раз так - он ее восполнит. Или Стрингер? Он держится лучше всех. Но его поддерживает его навязчивая идея, и он тонкокостный - такие держатся дольше других в подобных условиях. А может, мальчишка Тилни, до смерти напуганный тем, что придется умирать? Его лицо не такое страшное, как у остальных, даже губы не потрескались, но ведь он моложе, а может, ему помогают финики - он все время жует их, как конфеты. Кепель половину времени проводит во сне. Его не разбудит струйка воды или бульканье в чьем-то горле. В чьем? Это было все равно, что медленное убийство, он был так поражен, что не мог рассказать о своем открытии даже Лью, неспособен был передать это словами. Однажды на его глазах погиб во время взлета пилот, он знал его много лет. Это было ужасно, но шок наступил только через три дня, когда он прочел обо всем в газете, увидев его имя, набранное холодным шрифтом. Слова несли с собой некую печать конечного суда. Вот и сейчас ему не хочется их выговаривать: один из нас ворует воду из бака. Это невозможно высказать. - Если еще будет выпадать роса, - услышал Таунс голос Морана и заставил себя переключиться, - то останется какой-то шанс. Мы сняли крыло, оно почти готово к установке. Это самая трудоемкая часть дела. Еще одна ночь, сегодня, и вот он - шанс. Если мы не сделаем это теперь, то не сделаем никогда. К завтрашнему дню у нас не останется на это сил. - Он очень старательно следил за артикуляцией, язык мешал жестким губам выговаривать шипящие - и сами его аргументы против смерти от жажды разбивались о каждое произнесенное им слово. - Время наступило критическое, Фрэнк. Сегодняшняя ночь - и крыло на месте, а остальное в наших руках. К тому же теперь нам помогут Харрис и полнолуние. - Слова его прозвучали не очень убедительно. - Ну а если не будет росы, что ж, тогда не будет воды, и все кончится. Что мы теряем, в конце концов? Таунс молчал. Рассердившись, Моран поднялся и пошел к Стрингеру. - Дружище, если мне удастся собрать ребят, то мы работаем? В лунном свете лицо молодого человека было бледным и гладким, глаза за стеклами загадочно двигались, как у рыбы. Моран невольно представил прошедших все искусы новообращенных христиан Рима. Стрингер тоже был охвачен божественным экстазом - его ангелом был "Скайтрак". - Я работу не прекращал, мистер Моран, - он не случайно употребил официальное обращение: это было еще одно предупреждение. Мистер Стрингер не любил панибратства. - Они беспокоятся о воде. Осталось совсем немного. - Я не позволяю себе думать об этом. У меня нет времени. Моран согласно закивал. - Разумеется, вы целиком отдались делу. В каком-то смысле я тоже, потому что хочу выжить. - Он направился с уговорами к Лумису, и тот сказал: - Я готов, но кто сможет убедить Фрэнка Таунса? - Если мне это не удастся, обойдемся без него. - Беда в том, - мягко возразил техасец, - что у нас здесь нет лидера. Думаю, вы меня понимаете. Стрингер у нас самый главный, это естественно - все мы у него в руках. Но он совсем не похож на лидера, верно? Его не очень интересует, как бы это сказать... человеческая сторона. Таунс - именно - тот человек, который мог бы возглавить нас, он самый старший и командир самолета. Вот почему он нам нужен. - Я сделал все, что мог, но он сильно переживает это крушение - он считает себя виновником катастрофы, и отчасти он прав. Из-за него уже погибли люди, и он боится погубить оставшихся. Я понимаю его чувства: какой бы самолет мы ни построили, в конечном итоге никто не может гарантировать безопасности. А ему придется им управлять. Лумис помотал головой: - Дело, думаю, не в этом. Но давайте привлечем к работе остальных. А потом, может, он присоединится, как в первый раз. Моран зашел в самолет и включил фонарь на столбе. Вокруг стало светло. Капитан Харрис лежал без сознания, Кепель что-то писал. Штурман вызвал Уотсона и Тилни. Они окружили Стрингера. Тот спросил: - Где остальные? Лумис рассмотрел две фигуры, приближающиеся со стороны дюн. - Идут. Стрингер ждал. - Попробуем еще разок? - спросил подошедший Кроу. - Пригласите мистера Таунса, - потребовал Стрингер. - Он подойдет, - сказал Моран. - Я не начну без него, - отрезал Стрингер. - Важно, чтобы он был с нами. - В его голосе звучало раздражение. - Это он виноват, что мы оказались здесь. Он должен это понять, а он отказывается нам помочь. Почему? - Скажу вам, почему, Стрингер! -Таунс стоял перед конструктором, его бледное впалое лицо освещал свет фонаря. - Я не верю в вашу идею. Он смотрел прямо в лицо Стрингеру, который не скрывал своего отвращения к командиру. Гладко выбритое лицо, расчесанные волосы, блестящие стекла очков делали его похожим на студента. Он казался совсем юным, стоя против грузного человека с седой бородой и угасшими глазами. - Вы совершенно правы - я виноват. Это была ошибка пилота. И я это признаю. Два человека лежат вот под теми холмиками, еще двое - где-то там, в песках, и над ними нет даже креста, и еще двое здесь, среди нас, уже умирают. И, наконец, мы... И виноват во всем я. Но в следующий раз виноват буду не я, Стрингер, а вы - ваша конструкция. В принципе она логична, но это не значит, что она удержится в воздухе. Я в нее не верю. Но давайте договоримся: если вы готовы взять на себя ответственность, то я помогу вам построить машину и полечу на ней - но только один. - Не понимаю... - Есть много такого, чего вам не понять, Стрингер, потому что вы еще молоды. И тут до Морана дошел смысл того, что Таунс не высказал словами, но что стояло за этими сошедшимися в молчаливой схватке глазами. Таунс не доверял молодости. Мальчишка Стрингер пытался взять верх над ветераном-неудачником. Это была ошибка поколений, причем старший был уже придавлен своим прошлым. Он это увидел. Должно быть, все это увидели. - Это ведь достаточно просто, - твердо продолжал Таунс. - Если воды хватит и мы построим эту штуку, я поднимусь на ней один и доставлю сюда помощь. Стрингер возразил: - Это невозможно. Размещение груза, то есть пассажиров, является критическим фактором конструкции - в противном случае, из-за тяжести двигателя будет перевешивать нос, и нам придется даже добавить груз... - Используйте балласт - нечто такое, что не погибнет, когда машина разобьется... - У меня нет намерения менять конструкцию на данной стадии, мистер Таунс... - Фрэнк... - попытался вмешаться Моран, но тот не дал ему сказать. - В таком случае, наше соглашение расторгнуто... - Фрэнк. - Моран взял его за руку и увлек в сторону. - Это наш единственный шанс, и мы попусту теряем время, потому что все готовы ухватиться за него - кроме тебя. Ты думаешь только о своем положении - тебя беспокоит не то, что могут погибнуть люди, а лишь то обстоятельство, будешь ли ты виноват. Оставь к черту свои беспокойства - остальных они не касаются. Все, чего мы хотим, - это выжить, если сумеем, а если нет, то и винить будет некого. Ты предлагаешь сидеть здесь на задницах и ждать, пока иссякнет вода и придет смерть? Но и в этом ты будешь виноват, Фрэнк! Так что, если хочешь затеять процесс против самого себя, то пожалуйста, это очень просто: Фрэнк Таунс - виновник крушения "Скайтрака" и гибели четырнадцати человек. Виновник! Потому что не захотел брать на себя ответственность... - Лью, ради бога... - Нет уж, выслушай до конца! Давай-иди, катайся по земле, посыпай себе голову пеплом, вымажись дерьмом - предайся самобичеванию. Но когда все это кончится, приди и помоги нам построить самолет, потому что, если на этом свете найдется для нас хоть капля воды, мы улетим отсюда так же, как сюда прилетели, и нашим пилотом будешь ты. Моран резко повернулся и решительно направился к самолету. - Мы начинаем, - сказал он Стрингеру. - Если мистер Таунс решит нам помочь, - проскрипел конструктор. Неплохо бы хорошенько влепить по этой чопорной физиономии и заставить умолкнуть этот нудный голос. Но это был бы также и единственный в своем роде способ самоубийства. - Мистер Таунс, - вполне официально произнес Моран, - присоединится к нам чуть позже. ГЛАВА 13 Ночная работа прошла успешно. Они действовали, как роботы, как механические существа, рабы машины, которую возводили. В ночной темноте все, как Стрингер, были одержимы страстью преодолевать трудности, изобретать и импровизировать - короче, построить аэроплан. Бедами даже похолодел от пришедшей ему на ум странной мысли: они должны закончить работу прежде, чем умрут, только после того, как будет сделано дело, можно спокойно умереть. На какое-то время он забыл даже о причине, заставлявшей их строить самолет, - его просто нужно было закончить до того, как все погибнут. Он понимал абсурдность своей мысли - это его и тревожило. Нелепостям нет места в этом мире, составленном из трех стихий: жизни, смерти и пустыни. "Мы тронулись", - сказал вчера Кроу. И малоутешительным было то, что единственным из них, кто никогда не тронется, был Стрингер - потому что он и так ненормальный. Одержимый! Не будет странным, если, закончив и подготовив к полету самолет, он отойдет на пару шагов, осмотрит свою работу и скажет: "Как я и предсказывал... никаких проблем". И, довольный, замертво упадет на землю. Это было видно по тому, как он работал. Не суетился и не брал передышек, как другие, чтобы полюбоваться звездами или полежать немного на стылом песке. Для него звезд не было, не существовало - его звездами были детали конструкции. Тело его не чувствовало боли. Кроу уже выразил эту истину: Стрингер - не человек. Ночью все в какой-то мере были, как Стрингер: группа безумцев, затерявшихся в пустыне и строящих для себя летающую гробницу. В воздухе разносились ритуальные заклинания: "Еще дюйм в эту сторону... не сходится хомутик... поднимайте за край..." Командовал в основном Стрингер, Король Стрингер, можете звать его хоть господом богом, только не запросто Стрингером, не то он сложит свои инструменты, и никому уже тогда не выбраться из пустыни. Белами потерял всякую связь с тем, что делал, но руки работали и подчинялись чужим указаниям. Так же работали и другие - автоматы, лишенные всего человеческого, как и этот спесивый очкарик, ни в чем не видящий проблем. К утру крыло было водружено на место, болты вставлены и закреплены. Они отошли в сторону и залюбовались своим творением. Белами, все еще погруженный в свои мечтания, испугался, что Стрингер сейчас скажет: "Как я и предсказывал..." - и умрет. Первым, однако, заговорил Моран: - Похоже на самолет. Рассвет высветил возникшую за ночь новую форму, присутствие ее навевало некий мистический страх: эта машина унесет их в один прекрасный день в другой мир - от песка, смерти и жажды к зеленым деревьям, ручьям и дорогим лицам. Эта машина наделена властью одарить их еще тридцатью, пятьюдесятью годами жизни. Через год от них может остаться в этом богом забытом месте только горка обглоданных костей - но они могут и очутиться в совсем другом мире - сидеть, например, на крикетном матче, в тени каштана, с пивной кружкой в руках. Только эта машина способна преодолеть единственную настоящую границу, известную человеку, и они вместе с ней. Какими бы разными путями ни приходили они к этой мысли, для всех она значила одно и то же, в ней была заключена их надежда на жизнь, - Похоже на самолет, - громче повторил Моран. Кроу пошевелил пересохшим языком: - Похоже, черт меня побери! Крыло было укреплено в гнезде параллельно другому. Между ними натянули трос к тому месту на двигателе, где предстояло установить стойку, - и конструкция приобрела форму аэроплана: два распростертых крыла и три ножа пропеллера. Вчера Таунс видел нагромождение обломков, еще более бесформенное из-за снятого и водруженного на крышу крыла. Он не мог выразить словами своих чувств. Такое ощущение испытывает каждый пилот, когда его самолет неподвижно стоит в начале взлетной полосы и башня дает разрешение на взлет. Душой он был уже в полете. Стрингер стоял в стороне, осматривая линии конструкции, уже весь в следующей операции: установке стойки и натяжении тросов. Они будут держать новое крыло. - Смотрится так, будто вот-вот взлетит, - заметил Белами. Таунс с отяжелевшим от усталости телом направился к старому фюзеляжу. Проведя рукой по крылу и глянув на сухие пальцы, он проворчал: - Жаль, что этого никогда не случится. И впервые за это утро они задумались о своем положении. Росы опять нет. У них был бензин, было масло, был самолет, но не было того, чем можно поддержать искру жизни. Стрингер молча отвернулся, и Моран подумал: намеренно ли сказал это Фрэнк? Вероятно. Потому что ночью верх взял Стрингер. Поднялось солнце. Они почувствовали его тепло - скоро оно перейдет в нестерпимый жар. Ночи как будто не было. Вот оно залило песчаный океан. Вздыбились на фоне неба горбы дюн, и вдруг Белами увидел плывущие над восточным горизонтом вертолеты: один за другим они беззвучно пролетали прямо по солнечному диску, три красные тени, отраженные в водяном мираже, всегда возникавшем здесь на рассвете. - Альберт, - едва слышно выдохнул он. - Что такое? Так же тихо, сохраняя ряд, они скользили над несуществующей водой, все те же три. Боже правый, почему три, а не один, не десять, не сто, наконец, - какая разница?! И - исчезли. Не скрылись за дюнами, а просто испарились. - Ничего, - ответил он. Так вот что такое очутиться в шкуре Тракера Кобба! Сначала не так уж плохо: хотел увидеть самолеты-спасатели - и вот ты их видишь воочию, но в этот момент ты еще можешь справиться с собой и сообразить, что это только мираж. А в следующий раз ты уже пристанешь к Кроу: "Смотри, неужели не видишь? Вон там!" И Кроу понимающе скосится на тебя, сжав губы. Так постепенно будешь расслабляться, вроде бедняги Тракера, и в конце концов начнешь верить, что вертолеты настоящие, а все другие сошли с ума, потому что не видят их. Белами тряхнул головой и последовал за Таунсом в самолет. - Что будет, - обратился он к нему, - если мы поднимем норму до полутора пинт? - Голос звучал ровно, хотя губы шепелявили и некоторые слова не выходили. Таунс как раз наполнял из бака бутылку капитана Харриса. Излишки воды тонкой музыкальной струйкой стекали обратно. - Ближе будет конец, - ответил Таунс. - Ты торопишься? Белами подумал: а ты уже как мертвец, черт тебя побери. Лицо пилота было ссохшимся, из-под щетины лезли клочья омертвелой кожи, рот - как дыра на смятой маске. - Могу подождать, - кивнул Белами. Собрались остальные, выстроившись в очередь со своими бутылками. Лумис взял воду для юного немца и капитана. Харрис усилием воли встал на ноги, ухватившись прозрачной рукой за спинку сиденья. - Как, - глухо прохрипел он, - идут дела с... нашей работой? - В его глазах блеснула улыбка, лицо искривилось гримасой. - Поработали хорошо, - ответил Лумис. - Когда сможете, выходите - покажем. - Пре-вос-ход-но! - Бутылка в руке вздрогнула, и, заметив, что Лумис готов подхватить ее, он прижал ее к телу и дождался, пока все уйдут, так как знал, что может пролить несколько бесценных капель, а они бросятся ловить их на лету. - Пей, Бимбо, - говорил Кроу, наблюдая, как в трясущееся скелетоподобное тело обезьянки вливается вода, как она щурит от удовольствия глаза. Белами сказал: - Этого хватило бы тебе самому. Любому из нас хватило бы. Даже неузнаваемый голос не скрасил того, что он сейчас сказал. Он вовсе не собирался говорить этого - отвратительная мысль вырвалась сама собой. Точно так же помимо воли он "видел" только что вертолеты. Кроу на него даже не посмотрел. - Это тебя не касается. И меня тоже. Он - Роба. Делая очередную запись в дневнике, Белами не упомянул ни о вертолетах, ни о Кроу. Кроу гибнет сам, но хранит верность слову, данному другу. Можно плакать, можно смеяться - но в дневник этого не запишешь. Писать ровно было трудно, поэтому он ограничился короткой записью: "Кепель пока жив. Харрис выглядит лучше. Мы поставили крыло. Росы не было. Теперь спать". Моран перевернулся и заметался, еще во сне пытаясь стряхнуть с себя забытье, уже достаточно справившись с этим, чтобы понять, что он крепко спал и его разбудил звук, который мог означать только одно - во сне его стерегло безумие. В глазах было нестерпимо ярко. Он прислушался к собственному дыханию, напоминавшему тяжелое сопение животного. Он сознавал, что нужно окончательно стряхнуть сон, иначе будут продолжаться сумасшедшие звуки. Это было женское пение. По-собачьи встав на руки и колени, он поднял голову. Перед глазами кружились белесо-голубое небо и расплавленное золото песка. Кружение продолжалось и после того, как он закрыл глаза, вслушиваясь в слова песни. Он повалился на землю, проклиная прекрасный женский голос из сна, крепко зажмурил глаза, боясь увидеть эту женщину прямо перед собой, если их откроет. Песня слышалась явственно, звук эхом отражался от дюн, манил своим прекрасным обманом. Теперь он не спал, ощущая и песок, в который зарылись руки, и жар в нагретой спине, и мышечную боль, - но песня из сна продолжалась. Раздался чей-то голос, кто-то прошел мимо. В ярком свете он рассмотрел Лумиса, тот нетвердо шел к двери самолета. Другие тоже встали. Вдруг пения не стало. Он с облегчением упал на песок, освободившись от кошмара. - Давай еще, - проговорил Кроу. Моран повернул голову и открыл глаза. Неужели и другие спятили? Мужской голос заговорил по-арабски. "Национальный референдум... долг народа... собрался комитет советчиков..." Голос вдруг ослабел. Моран вскочил на ноги и бросился к двери, где сгрудились все остальные. - Давай опять Каллас, - попросил Кроу. ...Таунс проснулся от навязчивой мысли, не дававшей покоя даже во сне. То хотелось убить Стрингера, то разбудить всех и крикнуть: "Кто из вас, ублюдков, берет воду из бака?" Он прокрался в самолет, надеясь поймать вора, но там были только Кепель и Харрис. В проходе валялся холщовый мешок. Он поднял его, вспомнив, что видел его у Кобба. Тесемка развязалась, показался хромированный корпус приемника. Таунс вытащил транзистор. Если он работает, можно послушать последние известия из Каира и Рима. Рим передавал запись Марии Каллас, из "Мефистофеля". Он не мог заставить себя повернуть ручку настройки, потому что это был голос из внешнего мира, и они больше не были одни. Политическая передача, должно быть, шла из Бейды, новой столицы. Он снова настроился на Рим. Теперь все слышали голос Каллас. Они улеглись на песок, опершись на локти, и слушали, не проронив ни слова, пока не кончился концерт. - Где вы это нашли? - спросил Кроу. - У Кобба. - Он возражать не будет. - Можно будет узнать новости, - сказал Уотсон. - К дьяволу новости, давай еще музыку, дружище. Теперь было так же, как тогда, когда удалось извлечь из шелкового навеса галлон воды: они не знали, что им делать со своим богатством. Таунс вынес приемник наружу, чтобы шум не мешал Кепелю. Капитан Харрис, шатаясь, в первый раз вышел из самолета. На это Кроу заметил: - Вот это женщина! Может поставить на ноги даже мертвого. Трудно было понять, откуда у бедолаги Харриса взялись силы - он выглядел как сама смерть. - Садись рядом, кэп. Я купил билеты. Что хочешь услышать? Попробовали все станции, и в полдень наткнулись на сводку новостей на английском языке с Кипра. В ней ничего не говорилось о пропавшем без вести неделю назад грузо-пассажирском самолете. Мир за пределами пустыни как ни в чем не бывало продолжал беспечно жить. Где-то в середине дня появились признаки помешательства у Тилни. Лумис наблюдал, как он играет со своей бутылкой: встряхивает, прижимает к лицу, отвинчивает пробку и присасывается к горлышку, будто в бутылке еще есть вода. Лумис сказал, что следующая выдача будет утром, уже скоро, но мальчишка только глянул в его сторону пустыми глазами, по-идиотски раскрыв рот. Белами подумал: это не дело. Не в силах больше все это вынести, он обратился к Таунсу: - Капля-другая может еще его спасти. - До завтра? А что будет завтра? - Я прошу вас выдать ему несколько капель сейчас. - Послушайте. - Глубоко посаженные, в кровяных прожилках глаза командира были совершенно спокойны. - В баке осталось по полпинты на каждого. Когда вода кончится, это будет все. Вы меня поняли? Поэтому не вижу особой разницы, когда мы ее выпьем. Теперь это только вопрос времени. Парень может получить свою долю сейчас - и вы тоже, если хотите. Но либо он сделает выбор сам, либо ответственность за выбор ложится на вас. Решайте. От себя скажу только, что на себя такую ответственность не беру. Весь сегодняшний день он думал, кто из них первым предпочтет пулю. Белами отошел в сторону, сел так, чтобы не видеть Тилни. Таунс прав: теперь уже неважно, когда у них кончится вода. Если налить мальчишке сейчас, он протянет до утра, но все равно погибнет первым - завтра или послезавтра. Нужно ни на что не обращать внимания, постараться сохранить рассудок. Не смотреть на Тилни, не видеть, как Кроу делится водой с обезьянкой, не вглядываться в горизонт, иначе опять покажутся эти три вертолета. А завтра написать короткое письмо домой, сказать, что они не мучились в конце и все такое. Это обязательно надо сделать: есть ведь шанс, что однажды, в один прекрасный день, письмо найдут. Вечером, едва удерживаясь на ногах, к Таунсу подошел капитан Харрис. - Сколько охлаждающей жидкости в баках? - Пятьдесят литров. Десять галлонов. Десять галлонов глицерина, смешанных с водой. В наших условиях все равно что стрихнин. Харрис закачался, но удержался, прежде чем Таунс успел протянуть руку. - Сколько там воды? - Около половины. - Понятно. - Он собрался с силами и осторожно, как пьяный, пытающийся скрыть свое состояние, развернулся. Белами, Моран и капитан обдумывали свою идею до ночи. Всю охлаждающую жидкость они слили в один сосуд, нашли среди ломаных сидений гнутую металлическую трубку, соорудили переходник и приладили трубку к сосуду, наконец, установили сосуд на решетку. Снизу подожгли смесь масла с бензином, а под другой конец трубки подставили бутылку. Остальные молча наблюдали со стороны. Таунс посоветовал: - Я бы не садился ближе, чем в десяти ярдах от этой штуки. Отверстие слишком мало, и если жидкость закипит, будете иметь дело с кипящим глицерином. - Будем осторожны, - пообещал капитан Харрис, но с места не двинулся, следя за своей импровизированной ретортой. В эту ночь работал только Стрингер. Всем было сказано, что на каждого осталось по полпинты, и каждый может получить свою воду, когда пожелает. Тилни и сержант Уотсон попросили свое сразу же и отпили половину. Остальные дождались рассвета. Хотя Стрингер продолжал работать, укрепляя стойку, никто не предлагал ему помощи, да он о ней и не просил. Фонарь на столбе светил заметно тусклее, потому что последние двенадцать часов не было желающих крутить генератор. Не сговариваясь, они опять пришли к выводу, что все, что в их силах, они уже сделали, и продолжать работу нет никакого смысла. Их знобило, глаза лихорадочно блестели, затруднительно было даже связно думать, язык не повиновался. Счастливы были те из них, кто был захвачен своей навязчивой идеей, у этих не оставалось времени на посторонние мысли - о жажде или смерти: Стрингер, целиком ушедший в свою машину, Харрис, сидевший перед пламенем своего светилища, и Белами с Мораном, его помощники. Лумис остро переживал то, что вскоре с ним произойдет. Он чувствовал себя ближе к Джил, чем когда-либо раньше в своей жизни. В начале ночи Кепель пожаловался на боль, и Таунс, зная, что мальчик способен признаться только в непереносимой боли, дал ему морфий - последний, который оставался. Альберт Кроу наблюдал, как на небе зажигаются первые звезды. Он включил транзистор, но от него потребовали либо выключить радио, либо убираться с ним к дюнам. Опять, не сговариваясь, все были согласны в том, что звуки, так явственно доносящиеся из приемника, будут напоминать о внешнем мире: о доме, дожде, друзьях. Кроу щелкнул выключателем, взял на руки обезьянку и про себя забормотал что-то несвязное - нечто такое, что не могло потревожить их слух. Сержант Уотсон сидел невдалеке от "химиков" - на случай, если Харрис захочет его позвать и дать указание. Сержант не видел другого способа ослушаться приказа, кроме как убить его. Эта мысль зудела в нем с того самого момента, как ублюдок приполз обратно. До него доносились только рыдания и невнятные мольбы Тилни, но Уотсона они не тревожили. Таунс часто поглядывал на Кепеля, страшась момента, когда он придет в сознание, потому что теперь справиться с болью мог только пистолет. Как только взошла луна, командир ушел к дюнам. Ему не хотелось слышать, как этот ненормальный Стрингер возится со своим самолетом. Скоро над ними расправит свои крылья смерть. К середине ночи луна села за дюны. Воздух стал по-зимнему холоден. Пламя было слишком слабым, и охлаждающая жидкость все не закипала. На них надвинулась тень от дюн, отбрасываемая низкой луной. ГЛАВА 14 На рассвете вырыли еще одну могилу рядом с двумя другими и перенесли туда тело. По песку тянулись их длинные тени. Почти всю ночь Белами и Моран лежали в полудреме, а капитан Харрис бодрствовал, сидя по-турецки у желтого огня, добавляя масло, когда пламя угасало. Время от времени его "ученики" открывали глаза и наблюдали за ним. Он сидел, как йог, блики пламени играли на его изможденном лице, только подрагивание век выдавало, что он жив и не спит. Когда взошло солнце, его нашли в той же застывшей позе. Моран услышал бульканье охлаждающей жидкости под горелкой и какое-то мгновенье не мог понять, зачем здесь этот сосуд. Обратился к Харрису, с отчаянием слушая идиотские звуки, издаваемые его пересохшей глоткой: - Сколько вышло? Капитан как будто не слышал, но когда Моран повторил вопрос, повернул к нему голову. Вытащив из-под трубки бутылку с водой, протянул ее Морану, а на ее место поставил другую, присыпав для устойчивости песком. - Половина, - говорил он с трудом, но его растрескавшийся рот сложился в улыбку, а глаза заблестели. Моран взвесил в руках бутылку, слушая плеск воды. - Хорошо, - похвалил он. - Хорошо, кэп. - Нормальная речь требовала усилий, он выбирал слова короткие, те, что легче произнести на одном выдохе. Он думал: она нагревалась всю ночь - и только полпинты. А нам нужно по пинте в день на каждого, и нас десятеро... Моран затрясся, вернее, закашлялся было от смеха, но ощутил резкую боль в грудной клетке. Когда кашель прошел, зажгло в горле и боль перешла в постоянную, но он спросил: - Что делать с этим? - Он встряхнул бутылку. - Отдайте Кепелю. - Харрис с усилием повторил: - Кепелю. Моран встал на ноги и закачался, ослепленный огромным красным солнцем, слыша доходящий сквозь красный туман голос: - Держи бутылку! Держи... Она скользнула по ноге, и он бросился за ней, ныряя в песок, открыл глаза и увидел пятно на песке. Схватил бутылку, ужасаясь тому, что натворил. Пролилась почти половина. Губы сами зашептали: - Простите... простите... - Бывает, - тихо сказал Харрис, - бывает. Шесть часов, мучил себя Моран, шесть часов нужно, чтобы получить то, что он пролил. - Он ухватил бутылку двумя руками и пошел, демонстрируя осторожной походкой, что больше этого не случится. Сильно болели ноги: ныли икры после судорог, которые начались вчера. Встававшее солнце обжигало лицо. В салоне самолета был один Кепель. Ночь была холодная, но все остались снаружи, привлеченные огнем, который сторожил Харрис. Моран крепко держал в одной руке бутылку, опираясь другой о сиденья - на случай, если споткнется. Если он опять уронит бутылку, ему никогда не найти сил признаться в этом. Придется сказать: "Парень выпил все до капли". Это было бы ужасно. Он приблизился к Кепелю. Его глаза были закрыты, а лицо имело цвет свечи даже при ярком солнце, проникавшем в самолет. Моран впился глазами в лицо мальчика, держа перед собой бутылку, а сознание заполняла одна мысль: теперь придется отдать это Тилни. В какой-то момент в этой долгой ночи Кепелю удалось подтащить себе под руку брезентовый мешок. Теперь эта рука висела, кисть окрасилась струйками крови, а пальцы тянулись к брезенту. Другая рука, сложенная на груди, все еще сжимала карманный нож. Полетные рапорты были аккуратно сложены на противоположной стороне, где он держал свои личные вещи: зажигалку, несколько ключей, монеты, ручку, одолженную у Лумиса. На обратной стороне верхнего листа Моран прочел: "Надеюсь, моя, доля воды поможет вам. Пожалуйста, отправьте письмо. От всей души благодарю вас за то, что вы ухаживали за мной. Отто Герхард Кепель". В салоне стояла полная тишина. Моран вышел, осторожно неся бутылку. И опять она едва не выпала, когда он зацепился ногой за порог. Плеск заставил его поторопиться и скорее отдать воду Тилни, чтобы не испытывать этого ужасного соблазна - опрокинуть бутылку в собственный рот. Пока оставались силы, принялись за погребение. После того как юношу вынесли из самолета, капитан Харрис прибрал сиденья и нашел еще несколько завалившихся листов. Одна страница была замысловато свернута, образуя конверт. "Отец, мать и Инга". И ниже адрес. Харрис думал, письмо будет адресовало на фамилию родителей - герру и фрау Кепель. Но нет... в свой последний час он называл их с детства дорогими и потому самыми уместными сейчас именами. Было исписано почти полстопки бланков. Харрису хотелось узнать, следует ли их отправлять домой с первым случайно залетевшим сюда ангелом. Первый лист был озаглавлен "Белая птица". "Однажды, давным-давно, в глухом лесу, намного большем, чем Чертов Лес или любой другой лес на свете, жили три человека. Их дом был сложен из толстых бревен, а по бокам нависали скаты крыши..." Капитан почувствовал, как его нога медленно скользит по крови, пролившейся из брезента. Продолжая чтение, он крепче оперся на другую ногу. "Давным-давно двое из них при печальных обстоятельствах лишились сына, а третья, самая красивая девушка во всем лесу, оплакивала своего возлюбленного... она так горевала, что обрезала свои длинные белые волосы. Но они снова отросли, словно этого хотел ее возлюбленный. Она опять их обрезала, и опять они выросли и так красиво блестели..." На третьем листе почерк стал нечетким, нажим пера сильнее. Дальше говорилось о белом замке и о какой-то старухе-волшебнице, жившей в пещере. Она сделала магическое прорицание тем троим, что жили в бревенчатом доме, наказав запастись терпением и ждать. ..."Настал день, когда они увидели большую белую птицу, летающую в вышине над лесом, а на спине птицы сидел юноша в золотых доспехах, который кого-то им сильно напоминал. Трижды прокружилась над ними белая птица и опустилась на ближние вырубки. И они втроем бросились в том направлении. Длинные светлые волосы девушки развевались на ветру, пока она бежала меж огромных деревьев, а..." Сквозь дверь донесся чей-то голос: - Вот так-то, кэп. Это был Кроу с тряпкой в руке. Харрис скатал листы и положил на сетку для ручной клади. - Надо немного убрать, - говорил Кроу, опускаясь с тряпкой на колени, и капитан вышел из самолета. Ему захотелось постоять у свежей могилы. Он знал заупокойную молитву на память, потому что ему несколько раз приходилось помогать священнику. Уже пятеро. Над головой неподвижно висел голубевший на фоне неба шелк. Вокруг него, обжигая лицо и глаза, волнилось марево, в котором перемешивались небо, песок и гнетущая тишина. Сэмми, Ллойд, Робертс, Кобб, Кепель... Ты все сказал, Лью. Это Фрэнк Таунс разбил "Скайтрак" и убил четырнадцать человек, потому что возомнил себя выше риска, на который шел. Жар опалял глаза, и если бы Харрис решился их открыть, то наверное ослеп бы. Это было как раз то, что нужно: ему больше не хотелось видеть. Пятеро. Осталось девять. Чтобы медленно их догонять. Ты окажешься прав, Лью. Надеюсь, это принесет тебе какое-то облегчение. Он чувствовал себя сгорающим на медленном огне. Пистолет висел на ремне в кобуре. Ему нравилось держать его при себе. Если хочешь пробиться в этом мире, надо иметь одно из двух, что поднимает над остальными; деньги или пистолет. Подпишись, Уотсон, еще на десять лет. Если тебе повезет, мы устроим еще одну славненькую войну. А война может вывести в люди. Пусть подавятся, свиньи. Теперь он король, миллионер на каникулах, и при пушке. С полудня он следит за Харрисом. Проклятый Харрис уселся перед своей химией, подливает масло. Забавно наблюдать за ним. Не замечает других, только разве тогда, когда к нему обращаются. Можно подумать, жизнь зависит от этой карманной кухни, которую он там развел. Все, что она даст тебе, не больше плевка, но до него это никогда не дойдет. Сидит с прямой спиной, как на параде. Такие до последнего делают вид, что ничего не случилось, пока не отдадут концы. Корчась от боли, сержант лежал в вырытой ямке - не то постели, не то могиле, считай как хочешь. Во рту такое ощущение, будто удалили все зубы и искололи язык. Перед ним низвергался водопад, во все стороны летели брызги, сверкали на ярком солнце скалы, расстилались зеленые луга... Но он будто не видел ничего этого, потому что следил за Харрисом. Капитан сидел спиной к своему сержанту, клочья кожи слезали с его шеи. Уотсону он виделся неясно - из-за яркого света и боли в глазах. Временами Харрис оказывался другого цвета и расплывался, но Уотсон делал над собой усилие и снова сосредоточивался. Он не помнил, как расстегнул кобуру, - сознавал лишь, что в руке у него пистолет, черный и тяжелый. Сержант Уотсон! Сэр! Не двигайтесь, сэр! Оставайтесь на месте, сэр! Сержант Уотсон! Сэр? Чем могу служить, сэр? Еще десять лет вонючей службы, сэр? Стоять на месте! Шесть пуль. Одна для шеи, одна в рот, две в ваши милые глазки и по одной в каждое ухо. Ну как, сэр? Вы знаете, как меня зовут? Звание - сержант. Попробуй крикни еще раз, проклятый ублюдок. Черный пистолет оттягивал руку. Такое и во сне не приснится. Прямо миллионер на каникулах, с заряженной пушкой, и шея капитана Харриса в шести ярдах от тебя. И никто ничего не спросит... уже никогда. Вот славный конец для карьеры сержанта! Роскошь да и только. Ну, Уотсон, нажимай. Жалобный стон, доносившийся из самолета, действовал на нервы. Он продолжался уже час - достаточно, чтобы свести с ума. Свет проникал через сжатые веки, ноги жгло огнем. Через минуту он встанет и разомнется. Если он этого не сделает сейчас, ему уже не подняться. Он хотел поговорить с Белами, но тот писал письмо домой. Он хотел сказать ему, что нельзя просто так лежать и ждать смерти, но не решился мешать. Бедняга Тилни выглядел совсем скверно. Только и может думать - о боге. Кроу встретил его взгляд, и Тилни обрушил на него бессвязное бормотанье: "Еще не поздно, не поздно подумать о боге, надо взывать к господу и молить его о спасении. Никакой надежды, если не будем молиться..." - и так далее в том же духе, до тошноты. Если сам бог не видит, в какой переделке они оказались, то нет никакого толку от этих стенаний. Сильно жгло глаза. Наконец, шатаясь, он встал, ударился головой о фюзеляж, но удержался и вошел внутрь, держа на руках обезьянку. Корпус самолета был как жаровня, все сиденья пусты. Жаль