Эллестон Тревор. Полет "Феникса" --------------------------------------------------------------- OCR: Aleksandr Evmeshenko (A.Evmeshenko@vaz.ru) --------------------------------------------------------------- Перевод с английского Г. Грубмана РОМАН Есть люди, которые, будучи поставлены перед выбором - умереть или сделать невозможное, - выбирают жизнь. В их честь и написана эта история. ГЛАВА 1 Ветер взметнул песок на тридцать тысяч футов в небо, окутав сплошной пеленой пространство от Нигера до Нила, - и где-то там, в этом небе, летел самолет. Двумя часами раньше на погодной карте не было отмечено ничего подобного, но метеобюро в Джебел Сарра пользовалось репутацией 49-процентной точности прогнозов, и самолет поднялся в бледно-голубое небо, имея на борту пилота, штурмана, двенадцать пассажиров из городка нефтяников Джебел и груз использованных инструментов и обгоревших наконечников буров для замены. То был грузо-пассажирский "Скайтрак", двухмоторный самолет, совершавший короткие рейсы на маршрутах Сахары. После вылета из Джебела штурман сверил направление, высоту и положение относительно пункта назначения - им был Эль Таллаб в группе оазисов Коуфра. Через минуту порыв ветра вырвал из гнезда антенну. Шум был слышен по всему самолету, и пилот скомандовал своему штурману: - Выйди и объясни им, что случилось. Скажи, все в порядке. Моран шагнул через переборку и обратился к четырем пассажирам, сидевшим ближе к кабине. Человек в хвосте все еще держал у себя под курткой обезьянку, и если даже до штурмана доходил ее запах, то каково было самому хозяину? Штурман сообщил, что произошло, но это пассажиров вроде не очень заинтересовало. Они сели в самолет, чтобы долететь до места, и не собирались ломать голову над тем, что случилось в пути. Кое-кого Моран знал в лицо. Кобб - старший бурильщик на платформе, обрюзглый рыжий человек с изжеванным морщинами лицом, на котором было написано все, что ему хотелось бы вычеркнуть из памяти (говорили, что его отправляют домой на лечение к психиатру); Лумис, техасец со спокойным взглядом, получил телеграмму: что-то стряслось с женой; Кроу - лондонец, больше похожий лицом на обезьяну, чем сама обезьянка у него за спиной, - летел в отпуск; Робертс - уже третий раз в этом году покидает лагерь нефтяников, хотя на вид вполне здоров. Других Моран не знал, но был уверен, что увидит еще не раз. Может, все дело было просто в деньгах, но что-то держало людей в этом городке до самой смерти. Штурман вернулся в кабину управления, размышляя над тем, разрешит ли психиатр Тракеру Коббу возвратиться в Джебел. Таунс внимательно вглядывался в наземные ориентиры. С высоты пятнадцати тысяч футов пустыня под "Скайтраком" была похожа на детскую песочницу с беспорядочно разбросанными игрушками: на бескрайней коричневой глади поднимались дюны, отроги и горные массивы, а между ними лежали травянистые оазисы, заброшенные нефтяные вышки и лагеря, уже наполовину засыпанные дрейфующими после последней большой бури песками. С севера на юг тянулся нефтепровод Оум эль Семноу, параллельно верблюжьему тракту, где пыльное облачко обозначало караван в пути. Моран надел наушники и спросил: - Продолжаем полет, Фрэнк? Таунс чуть шевельнул головой в знак того, что еще не решил; его глаза то пронизывали разворачивающуюся внизу панораму, то впивались в горизонт. - А чем мы рискуем? Привычная фраза успокоила штурмана. Он сказал: - Не понимаю, где тут можно потеряться. Мы ведь здесь живем. Единственный риск - если испортится погода. Спустя минуту Таунс ответил: - Мы сильнее. Моран был удовлетворен - конечно, не тем, что молчало радио или что метеосводки часто никуда не годились. Он был доволен Таунсом. Уже три года они вместе летают от буровой к буровой. Теперь нужно было вместе пройти по ступенькам процедуры принятия взвешенного решения. - Какой ты назвал запасной аэродром? - Эль Ауззад. - Боже мой! Пара десятков слепленных из грязи хибар с дверями, облепленными мухами, с похожей на собачью конуру мечетью и тремя колодцами, из которых два наполнены соленой водой, а третий крысиными трупами. Отправляясь в древний оазис (по-здешнему касбах) Эль Ауззад - затерянный в песках клочок пальмового рая, - следует прихватить с собой слоновый дробовик - единственное, что не по зубам термитам, и то при условии, что сможешь быстро его перезарядить. - Полоса форта Лакруа на ремонте, - сказал Таунс, - а врезаться в пик Туссид на хребте Кемет, если что случится, мне не улыбается. Убеди меня присесть на пару ночей в Эль Ауззад, пока они там найдут провод для антенны, и мы это сделаем, Лью. Он держал курс, поглядывая то на тянущийся с севера на юг нефтепровод, то на длинный коричневый хребет массива Кемет с другой стороны. Через минуту поинтересовался: - Как там они? - В порядке. Ты видел - у нас на борту Тракер? - Нет. - Его отправили в психолечебницу. Похож на тронутого. Знаешь, как они при этом выглядят... Таунс кивнул, наблюдая, как на горизонте медленно меняет направление массив Кемет, и ожидая появления под правым крылом оазиса Тазербо. Если все будет хорошо, часа через два они достигнут северной части Центральной пустыни и окажутся в пределах досягаемости оазисов Джало. Он замычал что-то в свой микрофон, но Моран вскоре велел ему заткнуться. Спустя час они наткнулись на пелену песка и опустились на сотню футов, обойдя ее стороной. Моран прильнул к плексигласу смотрового стекла, пытаясь высмотреть верблюжий тракт Радеу-Сиффи - единственный наземный ориентир, который они смогут взять в этом районе, где Центральная пустыня охватывала весь окоем с востока на запад. Снова задул ветер, и Таунс вытянул шею, глядя через голову Морана на запад, где горизонт заволокло вскипающей пылью. Слух его автоматически улавливал звучание моторов и находил его совершенным. Жаль все же, что у них нет радиосвязи. Моран сверил указатель гирокомпаса и развернул полоску жевательной резинки, что Таунс не часто за ним замечал. В наушниках пошло неприятное чавканье. Пока что в кабину никто не заглядывал, хотя обычно на борту непременно оказывался какой-нибудь инженер из буровиков, который, чтобы убить скуку, вваливался в кабину и начинал учить, как управлять этой "штукой". В грузо-пассажирских самолетах вроде этого их просто некому было выпроваживать. Таунс спросил Морана: - Обезьянка там, с ними? Моран принюхался: - Уж не меня ли подозреваешь? Все еще не было следов верблюжьего тракта. Его укрыла буря. Такая буря способна замести всю нефтеразработку, кроме разве вышки. Западный горизонт продолжал вскипать - бурое и желтое перемешалось с синевой неба. За двадцать минут указатель гиро сдвинулся, и Моран снова установил его, озабоченно жуя резинку. Он давно уже молчал. Ему было известно то, что знал и летчик: еще час, и они будут в Джапо, пусть даже сами небеса опрокинутся. Спустя десять минут курс "Скайтрака" пересекла на высоте десяти - двенадцати тысяч футов стая перелетных гусей, держа на восток. За ними, там, была сплошная пелена взметнувшегося ввысь песка. Когда "Скайтрак" нырнул в воздушную яму, Моран стукнулся головой. На западе горизонта уже не было: пустыня и небо перемешались. Песок начал попадать в ветровое стекло, и Моран выпрямился в кресле, следя за гиро и делая поправки на отклонения стрелки компаса, вызванные железосодержащими горами к северо-западу от оазисов Коуфра. За какие-то десять минут солнце скрылось, и они устремились прямо в густеющую желтую тьму. Таунс опустился до трех тысяч футов - минимум, который он мог допустить из-за песчаных вершин, доходивших порой до двух тысяч; ветер и здесь не прерывался ни на миг Песок, вскипая, поднимался с земли, как пар над кастрюлей. Спустя пятнадцать минут он поднялся до двадцати пяти тысяч футов - здесь тоже была сплошная желтая мгла. Пустыня теперь была не только под ними - она была и в небе. - Сверь направление, Лью. - Идешь абсолютно точно. По ветровому стеклу, как сухой дождь, зашелестел песок. - Есть десятиградусный снос, - сказал Таунс. - Я это учел. Они направлялись на север, а ветер дул с запада, от Феззана, а может, с самых отрогов Хоггар. Сильный поперечный ветер дул со скоростью тридцать-сорок миль в час, а возможно и больше. Жевательная резинка во рту стала неприятной на вкус. Один фактор риска уже сбывался: метеобюро Джебел Сарра снова оправдывало сорок девять процентов своих прогнозов. Но не зря Фрэнк Таунс сказал, что они сильнее: за три года у него не было ошибок. За этими тремя годами, что знал его Моран, стояло двадцать семь тысяч часов летного времени, а всего его было сорок тысяч. Звук за спиной заставил Морана вздрогнуть. Это был один из пассажиров, Моран его не знал. Он снял правый наушник. - Если сломалась антенна, - заговорил этот человек высоким, но спокойным тоном, - и нет видимости, то как же ваш пилот отыщет запасной аэродром? Моран окинул взглядом тонкое молодое лицо с мягкими, чуть вялыми глазами, увеличенными за стеклами пенсне. Больше похож на студента, чем на бурильщика. Может, им он и был. Так и хотелось ему сказать, что запасной аэродром в Эль Ауззаде остался в двухстах пятидесяти милях позади, но Моран справился с этим желанием. Смысла не было испытывать грубый юмор на таком лице. Вообще-то вопрос сформулирован правильно, даже слова "ваш пилот" подобраны точно. - Идем по курсу и по расписанию, - отрезал штурман. - Если будет что-нибудь интересное, дадим вам знать. Увеличенные карие глаза медленно моргнули, как у ящерицы. - Благодарю вас. Пассажир вернулся в главный отсек, аккуратно притворив дверь и убедившись, что замок защелкнулся. Ему пришлось перелезать через расставленные ноги тучного человека, потому что тот даже не шевельнул ими. До сих пор разговор с толстяком, в ходе которого выяснилось лишь его имя, был нелегким, но очкастый попробовал завязать его снова. - Я только что разговаривал с ними в летной кабине, мистер Кобб. Они уверяют, что полет идет по плану, но, должен сказать, я рассчитывал, что к этому времени они свернут с маршрута на запасной аэродром. - И вежливо осведомился: - А вы как считаете? Тракер Кобб медленно повернул голову, отвечая на взгляд - этих мягких вопрошающих глаз. Он сознавал, что люди пытаются проникнуть внутрь его, Кобба, мира, и ему приходилось делать над собой усилие, чтобы не пустить их дальше порога. - Ты из Джебела, сынок? - Там мой брат. Он геофизик-аналитик. Наша фамилия - Стрингер. Юноша отвел глаза, наткнувшись на тяжелый немигающий взгляд. - Я насмотрелся всего этого. Видел вдоволь. И Кобб уставился в иллюминатор. Там, за бортом, был песок. Кобб везде мог узнать цвет песка - то был цвет его болезни. Стрингер продолжал: - Тем не менее, они уверили меня, что полет проходит нормально. Полагаю, пилот знает, что делает, хотя, по правде говоря, он выглядит достаточно пожилым, чтобы все еще летать. Ему лет пятьдесят, не меньше, а это много. Не так ли? За спиной Кобба капитан Харрис закурил еще одну сигарету и ощутил, как дернулся самолет, когда пилот поправлял снос. Он был бы непрочь сделать глоток воды из бутылки, потому что тушеное мясо, которое он ел перед взлетом, оказалось пересоленным, но на нем была форма, и следовало проявлять самодисциплину. Ко времени, когда они сядут в Сиди Раффа, жажда будет еще острее, и тем приятнее будет ее утолить. К тому же рядом был Уотсон, а он улавливал у других малейшие слабости. Самолет снова дернуло, и кто-то в шутку вскрикнул, еще кто-то засмеялся. Сержант Уотсон, сидевший позади своего офицера, рассматривал его худую вытянутую шею. На ней была розовая потертость между воротничком и тем местом, которое еще не успело окрасить солнце после вчерашней стрижки. Эта шея, размышлял Уотсон, годится для пули. Он уже давно думал об этом, и сама мысль доставляла ему удовольствие. Можно в полной безопасности разглядывать чью-то шею - всегда успеешь отвести взгляд, если человек обернется. Никакого риска нарваться на ответный огонь. Можно все время держать его под прицелом. Этот ублюдок уже два часа как мертв. Это помогало. Сильно помогало. Насытившись сладостью победы, Уотсон осмотрелся вокруг и подумал, что охотно навсегда расплевался бы с армией, смешался с толпой таких вот парней, разоделся бы в гражданскую одежду, как у них, - джинсы и туфли какого хочешь цвета, клетчатую рубаху и все такое, - а какие деньги, должно быть, они гребут... у каждого золотые часы величиной с будильник, а в карманах паркеровские ручки! Некоторые загребают по двести монет, да еще раз в три месяца ездят домой на целый месяц за счет компании... об этом и думать невыносимо. И никаких над тобой выскочек-офицеров, этаких отцов-командиров, свысока поглядывающих на тебя как на сопливого трущобного мальца. Этих проклятых Харрисов. Он снова прицелился в красно-белую полоску на шее и дал пару коротких очередей - для разрядки. Кепель, юноша-немец, рассматривал в пожелтевшем иллюминаторе свое отражение, вслушиваясь в беспрестанный шорох песка. Позади него молчал техасец. В телеграмме было сказано "срочно приезжай", и он по-разному раскладывал в уме эти слова, пока они не потеряли всякий смысл. Сидевший в хвостовой части Кроу не пытался перебраться поближе. Робертс не шевелился вовсе. Между ними шел торг. - Послушай, ты легко купишь себе другую в следующий раз. Он почти доставал до лица Робертса длинным заостренным носом, тыкаясь в него, как в кокосовый орех. - Ты и сам можешь с таким же успехом. - Я же сказал, у него день рождения. - У него будет еще много дней рождения. Робертс держал руку на пуговице куртки на случай, если обезьянка попытается выпрыгнуть. Со стороны это выглядело так, будто Кроу при первой возможности собирается выхватить обезьянку. Он не представлял, как Кроу со всеми его кремами, лосьонами и тальками выдержит близкое соседство с беднягой Бимбо. Дома все будет хорошо: если раз в день ее купать с мылом, то, говорят, и лучший друг ничего не унюхает. Но до той поры... - Двадцать монет, но это последняя цена, Роб! - Не продаю. - Ты что, глухой? Двадцать! Ты сможешь на эти деньги купить новенький тепловоз, десяток вагонов и целую гору путей. - Он знал, что Роб любитель игрушечных поездов, да и самому ему они нравились. - Я и так все это куплю, - ухмыльнулся Робертс. Чек на пятьсот фунтов был отправлен в его местный банк вперед. - Если бы мне предложили двадцать монет за блохастую вонючку вроде этой - к тому же полудохлую, это видно по запаху, - я бы схватил их и убежал. Сидевший рядом Белами с интересом наблюдал за длинным носом на остром личике. С Альбертом Кроу он познакомился больше пяти лет назад, когда оба были двадцатилетними юнцами, только что приехавшими с зеленой Англии ковырять в поисках нефти горячую земную кору, потому что за это платили хорошие деньги, и еще потому, что загар на коже, пальмы, грациозная поступь верблюдов - все это было прямо из легенды. Хасси Мессауд... Эджелех... затем далеко на юг вместе с бурильщиками, прибывшими отовсюду; французами, американцами, греками, итальянцами, англичанами, так же, как они, заочно влюбившимися в само слово "Сахара" и люто возненавидевшими ее вместе с неизбывным пеклом, во все концы света уходившим прямо от их поселка. Сахара - величайшая в мире открытая тюрьма со стенами из песка толщиной в сотни миль и до самого неба высотой. Вот где оба они получили воспитание, он и Альберт; и все эти пять лет почти не было случая, когда бы он не видел перед собой это клювоподобное личико с острыми, все замечающими глазками. - Двадцать монет, - повторил Кроу, - включая блох и все остальное. Машина резко накренилась, затем выровнялась. Тилни вскочил с сиденья и двинулся по проходу. - Не нравится мне это, - сказал он. Хорошенькое мальчишеское личико на минуту утратило свое обычное пустое выражение: он был явно напуган. Кроу озабоченно осматривался. Желтизна иллюминаторов стала гуще. Теперь песчинки били по стеклам, как мелкий гравий. Тилни шагнул в проход, открыл дверь переборки и, игнорируя запрет "не входить", просунул нос в отсек. Он дважды прокричал свой вопрос, прежде чем летчик его услышал. - Послушайте, шкипер, как мы будем садиться в этом аду? Таунс смерил его взглядом и ответил: - Так же, как полмиллиона раз, когда тебя еще на свете не было. С той стороны двери ты увидишь надпись. Прочитай ее внимательно. Промолчав, Тилни хлопнул дверью. Моран закрыл за ним задвижку. Тесный летный отсек был весь залит желтоватым светом. Прежде чем выйти из строя, правый двигатель кашлянул не больше двух раз. Таунс автоматически включил максимальную тягу левого мотора, потом зафлигировал правый пропеллер. Казалось, нет никакой защиты от этой загустевшей пелены. Жиклеры забило, и не было смысла пытаться снова запустить двигатель. Штурман и пилот вчитывались в показания приборов - первое, что делает в момент кризиса любой экипаж. "Скайтрак" продолжал устойчивый полет, даже с пяти-семиградусным сносом легче было управлять теперь, когда максимальная тяга была с подветренной стороны. В чистом воздухе левый двигатель мог часами работать при открытом дросселе без перегрева и заедания, но в сплошном песке он мог засориться в любой миг; это означало бы вынужденную посадку с неработающим двигателем при видимости в пятьдесят ярдов. Ответ был очень прост. Моран молился, чтобы Таунс не задал ему, штурману, самый рутинный вопрос: где они сейчас находятся? Потому что этого он не знал. Таунс разворачивал самолет по ветру. - Мы садимся, Фрэнки? Стало тихо, так как песок падал теперь по ходу самолета, а правый двигатель молчал. - Единственное, что можно сделать, пока не выключился и этот. Таунс нажал на штурвальную колонку, показания альтиметра стали падать в сторону сектора 15000. - Гляди в оба - сейчас будет еще гуще. В кабине быстро темнело. Они спустились до пяти тысяч футов, когда остановился и второй мотор, и все затихло, кроме глухого шороха песка по обшивке. ГЛАВА 2 В водворившейся тишине голос Таунса прозвучал непривычно громко: - Скажи им: пусть приготовятся к аварийной посадке. Моран поднялся, выплюнув изо рта резинку, - теперь она была небезопасна. Пока штурман был занят собой, Таунс тщательно обдумывал ситуацию. При отсутствии в течение последнего часа радиосигналов и без наземных ориентиров их местоположение неизвестно. Если он точно учитывал снос с момента последней визуальной корректировки, то они оставались на трассе. Избыточная коррекция увела бы их к западу, недостаточная - на восток. Сейчас это никак не выяснишь. С того момента, как несколько минут назад на высоте пятнадцати тысяч футов они пошли по направлению ветра, курс лежал на запад. Насколько далеко увел он их, можно было рассчитать по указателю скорости и часам - но без связи с землей они не могли знать фактическую скорость ветра. Индикатор скорости показывал. Если принять скорость ветра за 40, плюс-минус 10, то они плавно снижались со скоростью 160 миль в час. Вой ветра был теперь громче, но сила его, возможно, осталась прежней, так как замолкнувшие двигатели и более плотные по мере снижения тучи песка усиливали шум: надо учитывать и это. Они сядут где-то в Центральной Ливийской пустыне - образ се заполнял сознание. Четырнадцать человек наверно смогут продержаться перу дней, имея при себе бутылки с водой плюс аварийный питьевой бак. Этого хватит. Долго сидеть на земле не придется: они приземлятся, укроют моторы и дождутся, пока утихнет буря. На это уйдет от трех до шести часов: в это время года бури бывают частыми, сильными, но непродолжительными. Когда ветер утихнет, они снимут оба карбюратора, чтобы очистить жиклеры от песка, потом соберут их, запустят и взлетят. С горючим хорошо. Смогут даже наладить антенну, если сохранилось гнездо. Риск заключался в грунте. При неработающих моторах и речи не могло быть о том, чтобы попытаться с предельно малой высоты выбрать ровную полосу: им придется садиться вслепую и с первого раза, каким бы ни был грунт. Это мог быть и плотный улежавшийся песок с твердой коркой, но мягкий внизу, и выветренная каменистая осыпь, и песчаная дюна, и крутой склон плато высотой в тысячу футов. В этой желтой мгле он все равно не мог разглядеть грунт; но шасси придется выпустить, иначе им никогда не взлететь. Соблазн посадить машину на фюзеляж очень силен. Он будет ему противиться изо всех сил. Потому что нужно не только сесть, но и взлететь. Ведь это самолет. В конечном счете, решать нужно будет самому: если кто-нибудь погибнет, виноват будет только он. Он должен был следовать правилам и взять курс на запасной аэродром в Эль Ауззад, когда сломалась антенна. Моран занял свое место, закрепив дверь переборки в открытом положении: в случае неудачной посадки мог понадобиться выход. На его лице никак не отражался ход мыслей. Если они сядут на склон плато, так тому и быть; если при посадке повредят шасси и их не найдут - что ж, такова судьба. В такой момент легко быть фаталистом: это рассеивает страх и позволяет сосредоточиться на одном - как выжить. Так же просто все поставить на Франка Таунса. Фрэнка считали неудачником. В каком-то смысле так оно и было: прослужив всю войну летчиком в Транспортном управлении, он уже через год после ее окончания командовал своим первым большим лайнером, летал на "Констеллейшенах", пока компания не перешла не новые "Суперы". Переучивание прошло без сучка: оба типа самолетов не очень различались. И тут он возомнил себя ветераном и позволил усомниться в компетентности экзаменаторов на каирской линии, дважды заваливших его на зачете по аварийному оборудованию. Большинству пилотов не нравилась практика таких экзаменов, но мало кто жаловался на провалы. Тогда-то и появилось первое пятнышко в личном деле Фрэнка. В течение года он провалил еще два зачета и экзамен; хотя в ЮКА знали, что он первоклассный летчик, его предупредили, что такое отношение к тому, что он называл "возвращением в школу", чревато неприятными последствиями. Он заупрямился и провалил курс переучивания с двухмоторного на большой четырехмоторный ДС. Тогда компания перевела его на побочные маршруты, обслуживаемые "Вайкаунтами". Через год его попробовали перевести на "Комету", но он опять провалился. Он рассказывал Морану: "Знаешь, сколько приборов у этой проклятой машины? Они занимают весь потолок. Я летчик, а че органист в театре". С 1958 года Фрэнк работает, куда пошлют: летает через моря и пустыни, в джунгли, куда ни придется. И уже шесть лет его личное дело безупречно. Переучиваться он не пытался - чтобы не "возвращаться в школу", - и летал в такую погоду, когда никто другой не осмелился взлетать, поднимал машину с пятачков среди леса и взлетных полос в пустынях и на болотах, с которых впору было стартовать одним птицам. Правду говорил Фрэнк: он летчик старой школы, небо для него все равно что игровая площадка; но для новой школы он не годился, слишком стар - и не столько годами, сколько самим своим опытом: полет он чувствовал, что называется, задним местом и не нуждался в целой батарее приборов. Моран никогда не был штурманом на главных линиях, но на местных летал уже пятнадцать лет. Работал с десятками пилотов, но только одному доверял безоговорочно, и сейчас он был рядом с ним. Когда Моран занял свое место, Таунс осведомился: - Ну, как там они? - Прекрасно. Жалоб нет. Большинство пассажиров было из Джебела: профессия бурильщика небезопасна, рисковать им не внове. - Ремни застегнули? - Да, Фрэнк. - Груз проверил? - Крепление в порядке. - Моран следил за высотомером. - Спуск отмеряешь? - Угу. Время три десять. Скорость двести в момент разворота. Моран записал все это в блокнот, оторвал листок и сунул в карман. - Данные у меня в кармане. Блокнот мог оказаться при посадке где угодно, даже сгореть, и если с ним что случится, Таунс будет знать, где искать эти цифры. Даже примерный расчет координат лучше, чем ничего. В момент, когда они увидят землю, нужно будет успеть занести время и последние показания скорости и спрятать данные в карман. Теперь песок, бивший в ветровое стекло, был черного цвета - должно быть, они попали в собственную тень. Внешне и по звуку это было похоже на черный дождь. А позади все оставалось желтым. Таунс нагнулся над штурвальной колонкой, как будто лишняя пара дюймов чем-то увеличивала пятидесятиярдовый предел видимости. Он готов был нажать рычаг в тот самый миг, когда увидит землю. Когда высотомер показал тысячу пятьсот футов, Моран спросил: - Садимся на ботинки? - Придется, иначе нам никогда не взлететь. - Ясно. Штурман уже перестал автоматически считывать показания приборов. Теперь в этом не было смысла. Таунс посадит машину только головой и руками. Морану хотелось сейчас высказать свои чувства: "Знай, Фрэнк, нет никого, с кем бы я еще хотел летать". Но вслух такого не вымолвишь, да и Таунсу теперь это неважно: они уже слились в одно - этот человек и его машина. - Я слежу, - вот все, что он смог сказать. - Давай. Моран тоже наклонился, уперев руки в губчатую аварийную обивку. В самом конце наступит миг, когда нужно будет попытаться избежать удара. Внизу ничего не было видно, ни изменения цвета, ни прояснения или затемнения сплошной пелены. Высотомер, отрегулированный по уровню моря, мог теперь искажать показания на целую тысячу футов. "Скайтрак" быстро терял скорость. Обтекание было плавным, к тому же, слава богу, не изменилось направление ветра, но теперь Таунсу нужно было избежать пикирования. При отсутствии видимости ощущалось приближение земли - чувство "нуля футов", возникающее из многих мелочей: давление на барабанные перепонки, вдавливание в кресло, реакция организма на падение скорости, тяжесть машины, которую он ощущал, даже не держа рук на штурвале. Моран несколько раз медленно закрыл глаза, чтобы избежать потери пространственной ориентации. - Думаю, уже близко, - бросил Таунс. - Угу. Предметы задергались, заскрипели металлические узлы-ощутимо падала подъемная сила под крыльями. - Думаю, что... - Плато... - Еще не земля. - Уже рядом. Морану подумалось: "В гору не врезались. А могли бы". Мимо что-то проплыло, Таунс резко нажал рычаг, и они опять ощутили подъем, но ничего нельзя было разглядеть, пока, извиваясь, не промелькнула серповидная дюна. Пелена песка впереди была непроницаема, и Моран сознавал, что даже если бы самолет уже стоял на земле, они все равно ничего не увидели бы, потому что не было границы между небом и твердью. Они миновали плато и летели теперь между низкими дюнами, пропахивая колесами вздыбленные вершины. Щели закрылков были широко раскрыты, чтобы еще хоть на мгновение удержать подъемную силу, пока инерция не замрет на точке покоя в тот самый момент, когда девятнадцать тонн мертвого груза забарахтаются в песке, падут всей тяжестью и дезинтегрируют. Моран отметил на листке время и скорость и сунул его в тот же карман, что и первый. Раздался грохот, как от морского прибоя, и он закричал: - Касание, Фрэнк, касание... - Нет еще. Моран глянул, туго ли затянут ремень безопасности на Таунсе, подтянул свой, приподнял колени и, уперев ноги в перекладину кресла, а руки положив свободно на колени, усилием воли заставил себя расслабиться. Шасси нырнуло в плотный песок, и как только упал нос, Таунс отжал рычаг. Машина задергалась, и в тот самый миг, когда колеса ударились о землю и гидравлика приняла на себя первый, второй и третий удары, а на ветровом стекле рассыпалась груда песка, мимо проплыла черная дюна. Дернулась кабина, бешено затрясло приборную доску на антивибрационной стенке. Сзади кто-то кричал. "Скайтрак" последний раз ударился о землю и закружился на месте. Колесо на что-то наткнулось, машина отскочила бумерангом, беспорядочно затряслась, упираясь стойками шасси и принимая удар на фюзеляж. Сквозь шум слышно было, как треснул лонжерон. Моран успел услышать, как оборвалось крепление груза и как груз всей своей тяжестью проломил обшивку, когда самолет в последний раз дернулся всем корпусом. Потом кровь переполнила одну сторону головы, и штурман потерял сознание. Кто-то завизжал. И все затихло. ГЛАВА 3 Снаружи, куда выбежал, прикрыв лицо руками, Тилни, сквозь пелену взмывающих песчинок фильтровалось золотое свечение. Кольцо окрестных дюн отбрасывало горбы теней. Среди следов валялась опора шасси. Порывы ветра едва не валили с ног худого Тилни. Пассажиры выбрались наружу, чтобы размяться, и разглядывали золотое небо и причудливые горбатые дюны; молча они бродили взад-вперед. Крепко прижав к груди обезьянку, Робертс сидел на земле, пытаясь успокоить животное. Открытый рот обезьянки исказила гримаса страха, сквозь рубашку Робертс чувствовал ее острые зубы. Она испачкала его, но он этого не замечал, повторяя раз за разом: "Бимбо... все хорошо, Бимбо", - и гладил похожую на кокосовый орех головку. Моран очнулся, как только кончилось дерганье. Отстегнул ремень, выбрался из кресла и с удивлением вслушался в шорох песка. Таунс высвободился из своего ремня и какое-то время продолжал сидеть, уставившись прямо перед собой. Его лицо было пепельным. - Ты цел, Франки? После показавшейся долгой паузы Таунс ответил; "Угу". Он встал и, качаясь, прошел в дверь, а Моран вспомнил, что кто-то дико кричал. Он пошел следом. Свет в главном отсеке был тусклым. Кто-то открыл дверь, ее качало на ветру. При посадке скалой пропороло фюзеляж, и ботинки Морана ступили прямо в песок. Один из пассажиров поинтересовался: - Свет работает? Выключатели потерялись в жеваных складках обшивки, и Моран, вернувшись в кабину, попробовал включить аварийную цепь, но и она не работала. У Кроу и Бедами оказался электрический фонарик. При его свете они увидели на полу, там, где скала пробила фюзеляж, безжизненное тело. Кроу отвел в сторону фонарик и осмотрелся. К ним присоединились Моран и Лумис; Таунс принес из кабины аварийный фонарь, о котором забыл Моран. Жертв оказалось две. Оба трупа уложили рядом, в задней части главного отсека. Среди груза была незакрепленная клеть с тяжелыми буровыми наконечниками. Она проломила переборку и вдребезги разнесла несколько задних сидений. Целый час ушел на то, чтобы вытащить из-под обломков юношу-немца. Таунс дал ему морфий из аварийного набора, и он затих. Уложив его на два передних сиденья и закрепив тело привязными ремнями, Кроу с Бедами вышли наружу и закурили, заслонив от ветра зажигалку. Они молчали, прислонясь к корпусу самолета. Слушали, как внутри бравый вояка Харрис отдавал какие-то команды своему сержанту. - Утихает, Дейв, - заметил Кроу. - Что? - Ветер. - Поздновато. В песчаной пелене мелькнула чья-то фигура. Вот она вовсе исчезла из виду, и Кроу сказал: - Что там за идиот? Они с Бедами отправились посмотреть, кто это, и вскоре привели Тилни. - Будешь слоняться, Тили, запросто потеряешься. Юноша не отрывал рук от лица. Он хныкал, и его усадили к Робертсону. - Вот еще с ним понянчись, Роб. Ради бога, не отпускай его от себя. В этой кутерьме отойдешь на десять шагов и уже не найдешь дороги обратно, - сказал Кроу. В самолете капитан Харрис разговаривал с юношей-блондином, припоминая те немногие слова по-немецки, которые знал. Глаза у Кепеля были ясные и спокойные, хотя зрачки оставались расширенными от наркотика. Он почему-то отвечал по-английски: может, оттого, что владел им лучше, чем Харрис немецким. - Пожалуйста, не нужно больше наркотика. Теперь боль не такая сильная, благодарю вас. Он небрежно раскуривал сигарету, будто довольный, что может шевелить руками. Кровотечение было слабым, но Лумис, ощупав и осмотрев парня, сказал, что раздроблен таз и сломаны обе ноги. Его нельзя передвигать. Первый солнечный луч проник через отверстие, где раньше был иллюминатор, и упал на густые яркие волосы Кепеля. К нему обратился капитан Харрис: - Если тебе что-нибудь понадобится, зови меня или кого другого. Между подушками под тобой есть дырка: внизу брезентовый мешок. Тебе, видишь ли, нельзя двигаться, поэтому если захочешь в уборную... Все устроено очень удобно. - И он улыбнулся докторской улыбкой. - Теперь надо подумать, как привлечь к нам помощь. Спасателей. - Благодарю, капитан. Вы ведь капитан? - Так точно. Меня зовут Харрис. А это сержант Уотсон. - Отто Кепель. Так меня зовут. Сержант Уотсон, вытянувшись вдоль стенки отсека, думал: "Бог мой, как на слете бойскаутов! Все эти церемонии, а рядом распластан искалеченный мальчишка. Еще один повод покрасоваться для проклятого Харриса. Не хватает только барабанщика". - Я понял, капитан, что... - лицо юноши растянулось в болезненной гримасе, - что есть жертвы. - Э... да. Да. - Сколько? - Двое. Бедняги, - Он выпрямился. - Тебе повезло. Теперь нам нужно все здесь организовать. Прихватив с собой сержанта, он приступил к детальному осмотру самолета. Из подручного материала они выложат на песке сигнал "SOS", как только затихнет ветер. Уотсон ему показался чересчур спокойным, но, кажется, он всегда такой. Надежный парень, если, конечно, правильно себя с ним вести. Хорошо иметь такого под рукой. Пока они осматривались, рядом остановился невысокий человек, назвавшийся Стрингером. Он слушал внимательно капитана Харриса, и тот был доволен, что у него есть аудитория: действовать им нужно сообща, а большинство этих парней, вероятно, не имеют представления о том, как выжить в пустыне. В пять часов ветер внезапно прекратился, песчаная пелена в момент осела, и сразу же со стороны западных дюн ослепило яркое солнце. Моран обратился к Таунсу: - Спать нам придется внутри, Фрэнки. Нелегко было теперь называть его "Фрэнки": взгляд Таунса был отрешенный, наглухо закрытый для всего внешнего. Моран знал: он думает сейчас о расследовании. Два слова погубят тридцатилетнюю карьеру. Ошибка пилота. Правило совершенно ясное: в случае неисправности радио и полного отсутствия контакта с землей командиры воздушных судов тотчас же ложатся на курс в сторону ближайшей из намеченных запасных посадочных площадок и там приземляются, независимо от имеющегося запаса топлива и ограничений на вес самолета при нормальных условиях. - Если спать будем внутри, - продолжал он, обращаясь к Таунсу, - то придется вынести этих двоих. Верно? Таунс делал над собой усилие, чтобы понять смысл сказанного. Лицо его сейчас было много старше. Молча он последовал за Мораном, взял из аварийного комплекта лопату, вырыл в песке две неглубокие траншеи. Им помогал Лумис. Все прочие держались особняком, будто их это не касалось. Погибших обернули в белый парашютный шелк, когда прибудут спасатели, тела нужно будет извлечь из песка и увезти с собой. Таунс едва сдерживал желание сейчас же поделиться с Мораном и Лумисом всем, что было у него на душе, вложить это в обычные слова, которые, быть может, освободят его от кошмара. Он бы сказал: это я убил их, своими руками. Лопата блестела на ярком солнце. Утихший ветер оставил после себя гулкую тишину, в ней ясно разносились голоса людей. Когда дело было закончено, Лумис сказал: - Думаю, это место надо отметить. - Он направился к самолету и вернулся с куском изогнутой трубы. Форма ее напоминала крест. Солнце коснулось края вытянутых дюн к западу от места посадки, когда к Таунсу подошел капитан Харрис. - Мы считаем, что нужно принять организационные решения. Вы согласны? Лицо Таунса уже не было столь отрешенным, и все же он спросил: - Почему я? - Ну, разумеется, я должен обратиться к вам как командиру судна. Сержант Уотсон смачно плюнул на песок. Наблюдавший за Таунсом Моран отметил его удивленный взгляд. Это было вообще первое чувство, которое проявилось на лице пилота с того момента, как пепельно-бледный Таунс принял решение садиться. Командир долго разглядывал разбитый фюзеляж с крыльями, торчавшими, как сломанные кости. Вдруг он громко засмеялся, откинув голову и зажмурив глаза. Моран смущенно отвернулся. Харрис внимательно посмотрел на пилота - у парня все еще ощущаются последствия шока, как и у большинства остальных. Придется им собраться с духом. Он повернулся к штурману, который, кажется, пришел в себя. - Прежде всего, сколько, вы считаете, нам придется здесь находиться? Полагаю, скоро нас начнут искать с воздуха? - Сейчас мы должны были бы уже прибыть в Сиди Раффа. Несколько часов им понадобится для выяснения обстановки, потому что мы могли сесть где угодно, у любого из десятка колодцев, где нет ни телефона, ни радио. Так что... поиски с воздуха начнутся не раньше, чем завтра на рассвете, - ответил Моран. Он никак не мог найти сигарету, а у Таунса просить не хотелось. - Благодарю вас, - бойко продолжал Харрис. - Разумеется, наше местоположение известно? Ну... хоть приблизительно. - Я думал об этом. Да, конечно, знаем только приблизительно, и это совсем неблизко от нашего курса, так как мы отклонились от него под прямым углом на запад. Впрочем, могу сказать точнее. Центральная Ливийская пустыня. Ему почему-то было приятно видеть изумление на холеном розовом лице капитана. Интересно, давно ли он служит в пустыне? Сознает ли, что это такое - оказаться в сердце Центральной Ливийской? - Понимаю. - На холеном лице отразилось только размышление. - Итак, мы должны подготовить огни, на всякий случай. Бензина и масла у нас в достатке? "Почему бы не держать про запас готовую форму сигнала", - подумал сержант Уотсон. - Когда мы услышим гул, мы в две минуты сможем зажечь всю эту штуку, - ответил Моран. - Но в самолете этот парень - немец! - Я имею в виду не буквально самолет, капитан. - Что ж, хотел бы с вашего разрешения отлить немного бензина и масла, чтобы подготовить костер. Моран кивнул. - Давайте. Только не запалите баки. - Сержант Уотсон! А, вот вы где. Поищите какое-нибудь тряпье - любое, какое попадется, - и мелкие сосуды. Если понадобится, сделайте из металлических панелей. Моран направился за капитаном в самолет, нашел инструмент, помог ослабить крепление топливного насоса. Харрис вел себя разумно, и незачем было чинить ему препятствия. К тому же существует опасность того, что медики называют "послеаварийной инерцией": нежелание что-либо предпринимать, раз уж случилось худшее. К полуночи температура упала до десяти градусов ниже нуля. Спящего Кепеля укрыли куртками. Харрис подготовил дюжину костров, расположив их в форме острия стрелы. Он пытался заинтересовать своих спутников идеей выживания. - Таунс говорит, у нас есть аварийный бак с питьевой водой емкостью в десять галлонов. Вместе с нашими бутылками и двумя банками апельсинового сока, которые мы нашли на борту, чуть больше одиннадцати галлонов. При минимуме в одну пинту в сутки воды хватит на семь дней. Уотсон изготовил небольшую коптилку, способную гореть в самолете всю ночь. Сидели молча. В глазах отражался лишь тусклый огонек коптилки - но и этот единственный признак жизни был заемный. Ответа на свои предложения Харрис не дождался. При свете фонарика Белами записал в своем дневнике: "Думаю, могло быть много хуже. Летчик посадил самолет, как перышко, но мы налетели на те несколько камней, которые всегда есть в округе. Если бы не сдвинулся груз, мы не потеряли бы Сэмми и Ллойда. Не могу не думать о них, как и все остальные, полагаю. Не хотел бы оказаться на месте летчика. Слава богу, с Альбертом все в порядке - я не вынес бы, если бы с ним что-то случилось. В любом случае завтра нас найдут. Нам повезло". Перед этим он заметил кровь на руках Кроу. - Ты поранился, Альберт? - Да. Слегка. Позже Бедами заметил, что кто-то очищает кровь с развороченных сидений, должно быть, это Кроу, он не выносит неопрятности. - Что касается продовольствия, - попытался продолжить капитан Харрис, - то на борту ничего нет, кроме фиников. - Берегите их, капитан, - сыронизировал Кроу. Этого добра в грузовом отсеке было две полных клети, упакованных и с этикетками. Сам Кроу потерял аппетит к этой верблюжьей жвачке в первый же месяц пребывания в Джебел Сарра. Розовое лицо Харриса покачивалось в свете коптилки, он упорно гнул свое: - Даже в высушенном состоянии финики содержат немного влаги, мы сможем продержаться на них довольно долго. И все же следует очень серьезно подумать о воде. Он надеялся, что его слова не поймут так, будто он поддался паническим настроениям, но он прекрасно знал инструкции о том, как выжить в пустыне. В случае, если оказалась затерянной группа людей, строжайший рацион воды следует вводить сразу же, даже если предполагается, что до колодца можно добраться за несколько часов. - Я был бы рад услышать ваше мнение, Таунс. - Странно, что нужны такие усилия, чтобы заинтересовать этих парней в собственном спасении. - В тех немногих случаях, когда я застревал в пустыне, - с усилием ответил Таунс, - меня находили в течение суток. - Тогда и мы будем надеяться на удачу завтра. Некоторые уже свернулись в клубок, чтобы согреться, и пытались уснуть; прежде чем сдаться, Харрис обратился к штурману: - У нас есть какой-нибудь провод, который можно использовать как антенну? - Я проверил радио после посадки. Лампы разбились. - Ясно. Харрис вышел наружу, прихватив с собой сержанта. Они принялись зажигать световые сигналы, потому что по инструкции не следовало ложиться, если можно было еще хоть что-нибудь сделать ради идеи выживания. Внутри разбитого отсека Моран слушал, как тяжело ворочается во сне Тракер Кобб, и думал о том, каким будет этот человек завтра. По словам Кроу и Белами, Кобб медленно сходил с ума в Джебеле, довольно долго скрывая это от всех и предпочитая бороться с недугом в одиночку. Это был обычный случай; у парня появились сбои в работе, поначалу они тщательно скрывались, потом стали явными, наконец, возникли галлюцинации - на него нападали совы, во тьме за нефтевышкой мерещились огни. Моран, услышав шорох, поинтересовался; - Все в порядке, Фрэнк? - Угу. Огонек коптилки отбрасывал тени на изгиб крыши. Снова заворочался во сне Кобб, пытаясь удобнее уложить голову на жесткой коробке, служившей ему подушкой. Это был транзисторный приемник, который Кобб, наконец-то, отодвинул в сторону. В полночь радио Каира передало, что установилось спокойствие над огромной пустынной областью от Хоггарского хребта в Алжире до Красного моря. Правда, в юго-восточной части Средиземного моря еще ощущалось сильное волнение, но сила ветра уменьшилась до пяти баллов. Потерпевший крушение танкер "Звезда Египта" был теперь на пути в Александрию в сопровождении двух других кораблей. В ходе успешной операции по спасению экипажа рыболовного судна, вертолетчики, находившиеся в тот момент в пяти милях к северу от Токры у ливийского побережья, сообщили, что заметили в этом районе потерпевший крушение самолет. Полагали, что это был "Скайтрак" сахарской грузо-пассажирской компании, который шестью часами ранее должен был приземлиться в Сиди Раффа. Представитель компании подтвердил, что самолету предстояла исключительно трудная посадка в Сиди Раффа в условиях песчаной бури и при отсутствии радионаведения. Опасались, что самолет не попал на посадочную полосу на побережье и упал в море, так как курс его от Джебел Сарра привел бы его к побережью в этом месте и как раз там, где заметили обломки крушения. Поэтому самолеты ливийских воздушных сил, отправленные ночью на поиски с воздуха, были возвращены на базу. Звездный свет, падавший на кольцо дюн, серебрил иней, образовавшийся перед рассветом из росы. Светильник в темном отсеке загасили, но ровно горевший наконечник стрелы всю ночь сигналил в пустое небо. ГЛАВА 4 Весь вчерашний день они всматривались в небо, и глаза их покраснели от напряжения. На лицах выросла щетина. Теперь они были похожи на потерявшихся. В белесом мареве второго дня, стоя в тени раскрытого над самолетом парашюта, капитан Харрис обратился к Таунсу: - Может, попытаемся выбраться самостоятельно? Таунс прищурился. Парашют давал тень, но его белый шелк отсвечивал почти так же сильно, как небо. - Я остаюсь. - Надолго? Есть, знаете ли, предел. - Тогда... до предела. - Лицо пилота оставалось бесстрастным. Харрис присел на корточки, закурив последнюю сигарету. - Разумеется, вы можете поступать, как сочтете нужным, но я сегодня вечером уйду. Заберу с собой Уотсона и любого, кто захочет к нам присоединиться. - Ну, и каким путем вы намерены "выбираться"? - спросил Таунс. - Вот здесь вы и штурман могли бы мне помочь. Как далеко до ближайшего колодца? - Капитан глянул на Морана. - Вы говорили, что будете делать еще одну ориентировку. Минуту спустя Моран уточнил: - Сколько человек вы возьмете с собой? Вы уже знаете? - Нет пока. - Пора бы знать. Под обломками гондолы сидели трое. Харрис сообщил им о своем намерении, и скоро вокруг него собрались все, кроме раненого Кепеля и Тракера Кобба, не промолвившего за двое суток ни слова. На расспросы Харриса Моран ответил: - Мои расчеты приблизительны, но отклонение не слишком велико, с поправкой на возможную ошибку в десять-двадцать процентов. Он окинул взглядом плоскую площадку, на которой вчера за шесть часов вырыли огромные буквы "SOS", За ночь слабый ветер полностью их замел. - Я считаю наше местоположение на 27-м градусе северной широты и 19-м градусе восточной долготы. Мы находимся в центре окружности с радиусом примерно в 160 миль. Радиусом - не диаметром. Окружность проходит через три ближайших колодца: Морада на севере, Тазербо на востоке и Намус на юге. К западу отсюда ближайшее место - Себха, в двухстах восьмидесяти милях. О нем можно забыть. Ближайший караванный путь - тот, который идет с севера на юг между оазисами Джало и Тазербо. Самый близкий пункт на этом пути в двухстах милях на восток. Так что восток и запад можно исключить. Таунс вытащил из планшета карту, и они разложили ее на песке. Моран показал им Мораду, небольшое поселение вокруг колодца, населенное исключительно африканцами. - Сто шестьдесят миль отсюда. Как, скажем, от Лондона до Шеффилда. Лумис подумал: как от Нью-Йорка до Олбани. - Тогда это и будет нашей целью, - сказал Харрис. Он надеялся, что голос его звучит достаточно уверенно. - Или Намус. Примерно такое же расстояние, - Моран почесывал непривычную щетину. - Вы когда-нибудь ходили по пустыне, капитан? - Только во время учений. - Как далеко? - О, миль на десять. Разумеется, с полной выкладкой. Моран кивнул: - И сколько хочешь воды в запасе, верно? - Достаточно, - согласился капитан, - Мне немного пришлось пройти по пустыне, - продолжал Моран, - чуть больше, чем вам. И не на учениях. Не знаю, каковы ваши практические навыки в ориентировании, но у меня с этим обстоит неплохо. Красноречивым взглядом он обвел линию горизонта, где мерцающий отсвет огибал подковообразное кольцо дюн и сливался с небом. - Целый океан, и вы не заставите меня сделать и десяти шагов на пути в его глубины, потому что днем там 120 градусов в тени, но тени-то этой нет. Вы возьмете с собой по пинте воды на день, а испарять ваше тело будет по десять. Он обратил внимание на то, как внимательно вслушивается в каждое его слово сержант Уотсон. - Мы намерены идти по ночам, - заявил Харрис. - Превосходно. И в каком направлении? - Разумеется, мы возьмем компас. - Думаете, он что-нибудь показывал, когда мы пролетали над нагорьем Джебел Харуджи, вот здесь? - Моран ткнул пальцем в карту. - Там большей частью магнитные породы. Вы когда-нибудь видели, какие искажения может давать компас? - Можно ориентироваться по звездам, - Харрис вспомнил инструкцию о том, как выжить в пустыне. - Прекрасно. Вы знаете, куда направляетесь, но не знаете, откуда начнете свой путь. Мои расчеты могут быть на двадцать процентов ошибочны. Если вы, мистер Харрис, ошибетесь лишь на один процент и прошагаете сто шестьдесят миль, ориентируясь по звездам, то пройдете мимо Эйфелевой башни, не заметив ее. Гляньте, где Моранда, вот. Вы минуете этот крошечный пучок деревьев и уже не остановитесь, пока не уткнетесь в берег моря на любой точке между Сирте и Дерна, в трех-четырех тысячах миль отсюда. Возьмите любую другую точку, скажем, группу Тазербо или Аозу, на юго-восток. Промахнетесь - и вам придется заканчивать путь в Судане, в тысяче миль отсюда. Но вы не пройдете мимо них. Вы даже не будете знать, где они, чтобы промахнуться, потому что звезды не стоят на месте, а ваш компас будет колебаться, и вы пойдете по кругу. Вы не левша, мистер Харрис? - Разумеется, нет. - Тогда вы пойдете по окружности влево, потому что ваша правая нога развита сильнее левой и делает больший шаг, и ничего вам с этим не поделать. Сгрудившись под прикрытием из ослепительно белого шелка, красивым, как шатер эмира, все слушали Морана. Только его ровный голос прерывал напряженную тишину пустыни, где нет ни шелеста листьев, ни птиц, ни животных, ни человеческого следа. Такой тишины не бывает даже в центре океана. Со своего места Кроу следил за большой фигурой Кобба, сгорбившейся в тени под хвостом. Тракер Кобб беспокоил Кроу. Прошлой ночью он вытащил всех из самолета, потому что увидел на горизонте огни. И настаивал, что они настоящие. Вчетвером они едва удержали его, когда он вознамерился пойти в том направлении, а Лумис целый час гасил тлевшую в нем ярость. Кобб сердился, что ему не поверили. - Если вы все еще намерены пойти, - продолжал Моран, обращаясь к Хар- рису, - то вам следует учесть и несколько других факторов. Этот самолет и парашют - единственный клочок тени на площади примерно в пятьдесят тысяч квадратных миль, так что вам понадобится кепка. Если случится еще одна буря, вы погибнете, так как сойдете с ума. Не исключено, что вы попадете в зыбучие пески, это верная смерть. Я видел, как это случилось с человеком, арабом на верблюде, он не успел даже закричать. Харрис обжег губы дотла догоревшим окурком, наконец, выплюнул его и тщательно затоптал. - Вы слышали о человеке по имени Джо Викерс? - не оставлял его в покое Моран. - Нет, - ответил Харрис. Он готов был слушать все что угодно, только не то, что он не должен идти. - Я знал Джо, - вставил Бедами. - Ну расскажите тогда капитану. С явной неохотой Белами стал рассказывать: - Джо сам, по собственной воле, остался на нефтевышке после захода солнца - заменить какую-то шестерню. Вышка была освещена, как и поселок, что в миле от нее. Поднялась песчаная буря - не такая сильная, как та, в которой очутились мы. Она занялась очень быстро, знаете, как это бывает, так вот, Джо попробовал дойти до лагеря. Всего-то миля. Мы нашли его в пустыне, в пяти милях от нас. Мертвого. Теперь над промыслом в Джебел новый прожектор - виден на десяток миль даже при буре. Когда его включают, мы называем это "свечкой в память Джо". Харрис встал, аккуратно заправив форменную рубаху под поясной ремень. Он был ниже Кобба или Лумиса, но доставал головой до провисающего шелкового полога и всем видом показывал, что с ним такое произойти не может. - Отчего он погиб? - От пустыни, - ответил Моран. - Это потому, что он поддался панике. - Конечно, поддался. Стоит только понять, что ты потерялся, и твои шансы падают наполовину. Остальное довершает пустыня. Не всегда это жажда, или жара, или расстояние, которое надо пройти. В конечном итоге, убивает пустыня. - Понимаю. Бедняга. Капитан произнес это проникновенно, и Кроу даже залюбовался невесть как оказавшимся среди них розовощеким роботом, с его принципами, срабатывающими, как часовой механизм. В любых иных устах это "бедняга" звучало бы как сарказм. Но чувствовалось, ему действительно было жаль беднягу Джо Викерса. - Мне нужно сделать приготовления, - сказал Харрис, не адресуясь ни к кому конкретно. - Если кто-нибудь решится, я охотно приму его в свою группу. На рассвете мы уходим. - И он шагнул под шелковое укрытие, откуда тотчас послышалось: - Сержант Уотсон! Таунс стоял прямо на полуденном пекле и вглядывался в небо сквозь темные очки, бросавшие на лицо зеленые тени. - Не понятно. Ничего не понятно, Лью. - То же самое командир говорил вчера, точно так же, стоя на солнце и оглядывая небо. - Они ищут по нашему курсу, - ответил Моран, - вот и все. - Мы бы увидели отсюда. - Мы не знаем, где находимся, Фрэнки. Тебе не кажется, что Харрис тихо помешался? Таунс отвел взгляд от пустого неба. - Он не пойдет. - Он пойдет. - Это невозможно! Боже правый, если и они погибнут... Он двинулся к самолету, спустя минуту, за ним последовал Моран. Не было смысла повторять Таунсу, что виноват не он, а метеорологи. Один раз Таунс уже зло оборвал его: - Тебе бы немного убедительности, когда ты говоришь это. Сперва убеди самого себя, но и тогда ты все равно будешь неправ. Когда Моран зашел под навес, Кроу спросил: - Что случилось с поиском с воздуха, Лью? - Поиск, может, как раз сейчас ведут. - Боже, как они могут не заметить! Все утро они с Белами выкладывали новый знак "SOS" на песке из кусков оторвавшегося металла, чехлов для сидений и другого подручного материала. Они позвали на помощь Тилни, но от того мало было толку. Он без конца повторял одно и то же: "Ведь они должны найти нас? Должны, а?" Кроу противно было это слушать. Его заинтересовал Стрингер. Трудно было его понять. Он ни с кем не заговаривал, как бы даже не понимал, в каком скверном положении они очутились, его занимал только разбитый самолет. Опять и опять ходил он вокруг него, осматривал повреждения, держа руки в карманах и укрыв голову носовым платком. Стрингер был единственным из всех, кто побрился. У него была электробритва с трансформатором для автомобиля: она работала от батарей "Скайтрака". Остальные не брились и не умывались. Таунс согласился с предложением капитана Харриса, и жесткая норма вступила в силу: одна пинта воды в сутки на человека, ни умывания, ни бритья. Дополнительная порция предусматривалась для раненого Кепеля, если потребуется. О запасах воды много не думали: если держаться в тени и не напрягаться, то и потеть будешь меньше. Большинство же понимало, что все это иллюзии: даже в тени потоотделения, едва выступив на коже, тотчас испарялись. Лумис тоже большей частью молчал. Телеграмму передали из Парижа на радиопост Джебел Сарра, и он думал о том, что же случилось. Он приобрел квартиру с видом на Сену, и они прожили в ней ровно год. Он прилетал раз в один-два месяца, и, хотя они вместе уже двенадцать лет, его приезды были чередой медовых месяцев. Только поэтому и еще потому, что ему нравилась работа по разведке новых месторождений, он мог вынести пустыню с ее ужасающими размерами и одиночеством. Но та пустыня, с которой ему недостает сил справиться, возможно, открывалась перед ним сейчас. В телеграмме сказано "срочно". Куда бы он ни смотрел, везде видел это слово, написанное на песке огромными буквами, даже большими, чем сигнал "SOS". Текли минуты и часы - а он не мог сдвинуться с места. Сегодня юноша-немец не жаловался на боль. Он вежливо разговаривал с менявшимися собеседниками. Иные уходили уже через минуту-другую, заметив, что он говорит через силу. Опять открылось кровотечение - возможно, он неудачно повернулся. Его лицо покрылось золотистой щетиной, но она его не старила. Юноша держался стойко, только раз спросил, сколько может пройти времени, прежде чем их спасут. Таунс ответил просто: "Недолго". Всякий раз, когда он проходил мимо мальчика, он боялся ощутить кисло-сладкий запах, который появляется при гангрене. Около полудня к Кроу обратился Робертс: - Ты можешь оказать мне услугу, если желаешь. Обезьянка была у него под курткой. Время от времени она начинала дрожать. Медленно закрывала она ярко-карие глаза, а когда они открывались, в зрачках явственно читался страх. Когда Робертс в первый раз после аварии дал ей отпить из металлической кружки, она ухватилась за ее край миниатюрным кулачком и долго рассматривала в воде свое отражение, пока у Робертса не иссякло терпение. Теперь он стоял перед Кроу, почесывая затылок. - Ты бы мог присмотреть за ней вместо меня? - Ты спятил! - изумился Кроу. - Имей в виду, даю только на время, с возвратом, - он расстегивал куртку. - Не могу же я взять ее с собой. Когда Кроу брал из его тонких костистых рук обезьянку, Робертс съехидничал: - Какое сходство. Вы могли бы сойти за братьев. - И пошел предупредить капитана, что к утру будет готов. Тогда никто из них не думал, что есть какая-то связь между решением Робертса и поведением сержанта Уотсона. Казалось несомненным, что Уотсон последует за капитаном, даже если к ним больше никто не присоединится. Но произошло непредвиденное. Услышав крик Уотсона, Таунс бросился к нему. Тот неуклюже сидел на песке, вытянув ногу. По вискам катился пот, малиновая физиономия кривилась от боли. - Подвернул, - сказал он сквозь зубы, - подвернул проклятую. Его втащили в тень под полог и усадили. Подошел Харрис. Кривясь от боли, Уотсон рассказал, что случилось. - Там, где мы вырыли наш сигнал, сэр, я споткнулся. Видите ли, она была под песком, и я не заметил... Он стиснул зубы, пока Харрис ощупывал лодыжку. - Вывихнул, - со стоном выдохнул он. Харрис кивнул: - Держите ее в покое. Боюсь, мы не сможем сделать холодный компресс. Но перелома нет. Через полчаса он вернулся к Уотсону, помог снять ботинок. - Попробуйте пошевелить пальцем, Уотсон. Тот повиновался, скорчив гримасу боли. - Все в порядке. Обычное растяжение... - Капитан выпрямился. - Мне жаль, что это случилось. Разумеется, вы не пойдете со мной, Глядя на него, Уотсон решил воспользоваться часто им применяемым трюком, одним из тех, что по вкусу этим горлопанам: - От меня вам будет мало проку, сэр. Боюсь, что я подведу вас, а мне бы этого не хотелось. - Ничего. Всякое случается, Уотсон. - Неужели мало того, что уже случилось, сэр? - Вам просто не повезло. Пусть это вас не тревожит. Я думаю как раз о вас - бог знает, сколько вам придется здесь пробыть, пока мы сможем направить помощь. - И он вернулся в самолет, где Робертс рассматривал карту. Незадолго перед закатом к Харрису подошел Тракер Кобб, походка его была нетвердая, руки отвисли, как плети, рыжие волосы не чесаны. - Говорят, вы уходите? - Так точно. - Я тоже пойду. Кто еще идет? Капитан косо глянул на него, ощущая, как становится страшно. До сих пор, - он это выяснил уже давно, - напугать его могло только одно: присутствие рядом человека, который не совсем в себе. Ему припомнился дикий взгляд Кобба в ту ночь, когда силой пришлось удерживать его, чтобы он не пошел на свет "огней". - Я беру с собой мистера Робертса. Нас только двое. И он занялся упаковкой рюкзака, болезненно ощущая присутствие рядом с собой тучного человека. Все равно, что оказаться запертым в помещении с неразорвавшейся бомбой. - И я, - настаивал Кобб. Вряд ли до него дошло сказанное капитаном. Харрис заметил, что вслушивается в тиканье часов. Он не представлял, насколько невменяем этот человек и сколько ему еще нужно, чтобы окончательно перейти предел. Он знал только одно: взять с собой Кобба - все равно, что отправиться туда верхом на тигре. Он вспомнил слова Морана: "Не всегда это жажда, жара или расстояние, которое нужно пройти..." - Есть риск потеряться... - услышал он свои, еще не до конца обдуманные слова. Он заметил, как тяжело дышит Кобб. Это от жары, конечно. - Все остальные, кроме Робертса, решили остаться, и я уверен, они правы, - он натянуто улыбнулся. - Считают меня беспокойным типом... - Улыбка, однако, тотчас сошла с его лица, стоило ему взглянуть в глаза Кобба. - Они пусть делают, что хотят, а я... - Взмахнув огромной рукой, Кобб неожиданно крикнул: - Господи, хватит с меня всего этого, хватит! Ты понял? Харрис пытался говорить спокойно, сознавая, что очутился в такой опасности, какую трудно даже представить. - Не будем беспокоить беднягу Кепеля. Поговорим там. - Он положил руку на плечо этого человека. На ощупь оно было, как деревянная балка. И тише добавил: - Ему лучше помереть. Кобб, не мигая, смотрел Харрису прямо в глаза. - Как и всем нам - и вы это знаете. Поэтому вы и уходите. - Поверх руки Харриса, все еще лежавшей на его плече, он положил свою ладонь; огромные пальца истекали потом. - Ты возьмешь с собой и меня, сынок. Ты знаешь дорогу. Харрис резко выдернул руку, словно боясь, что она попадет между створками захлопывающихся ворот. Кобб заслонил проход. За дверью на дюны садилось солнце. Капитану было стыдно, что он не видит иного выхода, кроме того, который подобает трусу. - Давайте обсудим этот вопрос с остальными. - Ну их всех знаешь, куда. - Взгляд Кобба повеселел, он радовался прекрасной идее: вместе с Харрисом пойти домой. Теперь это был человек, нашедший спасительное лекарство. Харрис скосил глаза на блестящую кобуру лежащего рядом револьвера. Пакуя рюкзак, он не решил еще, как быть с оружием. В пустыне можно наткнуться на воинственных бедуинов. Таких осталось немного, они не осмеливались нападать на нефтяные прииски, но частыми были случаи угона скота. Два христианина в пустыне значили бы для них легкую добычу. Конечно, едва ли здесь поможет один револьвер. Но была и другая сторона дела. Если они с Робертсом потеряются и больше не останется воды, револьвер поможет умереть достойно и в своем уме. Он легко мог опередить Кобба, но сознавал, что тот дошел до предела: из-под спутанных рыжих волос смотрело лицо ребенка, которому пообещали лакомство, - голубые глаза алчно загорелись. Скажи ему сейчас, что его лишают этого лакомства, и он не только выхватит револьвер - под танк бросится. Разумеется, о стрельбе не может быть и речи; револьвером можно воспользоваться только для устрашения, блефуя. Кобб тучен, кажется, у него одышка, это человек, который быстро погибнет в пустыне даже при двойном рационе воды. Сам Харрис был среднего сложения, а Робертс почти тощий. Если они потеряются, Кобб погибнет первым, и умрет умалишенным - он и сейчас не в себе. Им придется отдавать ему часть своей нормы, ждать, когда он будет отставать, помогать, когда ослабеет. И все это совершенно бессмысленно. Даже будь он в здравом рассудке, и тогда его нельзя брать с собой. И Харрис решился на нечто такое, чего никогда прежде не делал. - Хорошо, Кобб. Пойдем. ГЛАВА 5 По мере того как исходил день, дюны окрашивались в розово-лиловый цвет. Песок под ногами был еще горяч, но в воздухе становилось прохладнее. Они наблюдали, как капитан застегивает кобуру. Все встали, даже сержант Уотсон. Рубец на щеке Лумиса почернел, на щетине запеклась кровь. Кобб находился где-то по другую сторону самолета; тревожно было слышать, как рыдает такой грузный человек. Намеренно пойдя на обман, - поступок столь чуждый Харрису, что голос его дрожал, - он дал Коббу десять минут на сборы. Это была единственная возможность переговорить с остальными. Все без споров согласились с позицией капитана, а Лумис взялся уговорить Кобба остаться. Прежде чем Лумису успели помочь, разъяренный Кобб сбил его с ног. От схватки поднялся в воздух песок. Кобб разразился рыданиями, зажмурив глаза и безвольно раскинув на песке руки. Его оставили одного. Он поднялся на ноги и в безнадежной ярости ребенка побрел в хвост самолета, подальше от людей. Кроу хотел было пойти за ним, чтобы утешить, но Белами остановил его. - Он изобьет тебя до полусмерти. Харрис, как бы извиняясь за случившееся, произнес: - Очень сожалею, но мы не можем взять его с собой... - Да, это равносильно самоубийству, - согласился Таунс. - Здесь он будет в порядке. - Возьмите хороший темп в первый час. Нам нелегко будет присматривать за ним, когда стемнеет, - сказал Моран. Когда солнце опустилось за дюны, Харрис бодро проговорил: - Что ж, до свидания, Уотсон. Теперь оборону придется держать вам. Им пожелали удачи, и Харрис с Робертсом зашагали в сторону проема между дюнами - следом по песку тянулись длинные тени. Пока оба не скрылись из виду, все остальные оставались на месте, как на панихиде. Широко расставив ноги, Таунс вглядывался в пурпурный горизонт, молясь про себя, чтобы эти двое выжили; двое уже мертвы, вслед за ними умрет Кепель - счет этот тяжелым грузом ложился на его плечи. Моран, стоя с ним рядом, смотрел, как двое исчезают за дальними дюнами. Он думал о том, что у них, наверное, есть нечто общее, раз только они решились выбрать такую дорогу домой. Лумис, привалившийся длинным сутулым туловищем к корпусу самолета, отвернулся в сторону прежде, чем двое скрылись из вида, потому что ему казалось, что они сейчас, у всех на глазах, теряются в опускающейся на землю темноте, и данное Харрису поручение отправить телеграмму - "Дорогая, скоро буду, Ким" - никогда не будет исполнено. На руках у Кроу затихла обезьянка. Он не смел шевельнуться, когда она засыпала. Он предлагал Робу двадцать монет за Бимбо, а сейчас отдал бы ему эти деньги только за то, чтобы он остался. Белами стоял с полуприкрытыми глазами. Его грудь еще тяжело вздымалась после стычки с Тракером. В уме складывались слова для дневника: "Сегодня нас оставил Роб, и с ним Харрис. Не думаю, что мы увидим их снова". В тонких пальцах Тилни дрожала сигарета; у него не было сомнений насчет того, что делать, - уходить или оставаться. Если те, двое, выберутся, они сразу же отправят помощь, если же нет, спасение все равно придет - ведь с воздуха легче заметить потерпевший аварию самолет, чем две человеческие фигурки в пустыне. Он невольно дрожал от мысли, которая сама шла на ум: "Господи, милый боже, пришли нам спасение..." На лице Уотсона ярко блестели глаза. "Это собьет с него спесь - если только он выберется оттуда". Мысленно он слал проклятия вслед своему офицеру. Один Стрингер оставался у левой гондолы самолета, где провел весь прошедший день. Наконец, переглядываясь, они двинулись в самолет. - Теперь нас только десять, - тихо резюмировал Кроу. Всю ночь под холодными звездами горели огни. И небо, и пустыня молчали, и единственными звуками на огромном пространстве были те, что шли от крепко спавших в обломках самолета людей. Спать снаружи было слишком холодно, но когда первые лучи окрасили в розовый цвет восточные склоны дюн, инея не оказалось, так как ночью роса не выпала. Едва солнце осветило машину, они проснулись и первым делом увидели розовую продолговатость двери; от того, что им снились города, деревья и все, без чего нет нормальной жизни, пробуждение сулило кошмар еще одного дня; и сразу пришло на ум, что эта залитая солнцем дверь ведет в никуда. Они продолжали лежать, пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, снова уснуть и погрузиться в мечту о том, как их находят. Тилни дрожал, в который раз умирая очередной смертью. Таунса терзали тяжелые сны о будущем, вновь и вновь разные голоса повторяли одно и то же: ошибка пилота... Кепель, глядя в уже красный дверной проем, пытался вернуться в то время, когда ему не приходилось лежать с раздробленным телом в тошнотворном запахе собственного пота и грязи. Кроу сквозь искаженную перспективу рассматривал беспорядочно разбросанные сиденья и ободранные металлические панели, оглядывал и тех, кто еще не поднялся, и тех, кто уже сидел, откинувшись в креслах, подобно пассажирам во время полета. Осторожно перебравшись через свернувшегося клубочком Белами, он вышел наружу. Стрелка костра догорала; не ощутимый на лице ветерок увлекал за собой нити черного маслянистого дыма, паутиной отражавшиеся на гладком песке. Солнце огромным полукружьем поднималось над верхушками дюн, и косые его лучи изгоняли последние ночные тени. Обходя вокруг самолета, Кроу трогал его пальцами; металл был сухой - росы не было. Осмотрев все вокруг, заглянув под низкую плоскость правого крыла, в желоба и воронки, пропаханные на песке самолетом, он вернулся в самолет. Заметив, что Белами не спит, сказал: - Кобб ушел. Солнце слепило Белами глаза, он морщился. Только что ему снился дождь, стучавший в окна его дома в Ридинге. - Кобб? - Он ушел. Белами ощутил неприятную сухость во рту. Он потянулся за водой, но вспомнил, что на день давалась только одна кружка. Все же выпил глоток, чтобы смочить рот. - Куда ушел? - спросил у Кроу. - Куда тут пойдешь, черт побери! - Кроу повернулся и вышел наружу помочиться. Следя за струйкой, он испытывал острую жалость к себе от того, что приходится отдавать воду. Нельзя ли как-то ее очистить, пусть бы получилась самая малость, хоть с яичную скорлупку, и то хватило бы еще на пару часов. Это ужасно - все равно что мочиться золотом. Из самолета вышел Бедами. Солнце блестело на его щетине. - Давай-ка посмотрим вокруг, Альберт. Низкое солнце хорошо освещало следы вокруг места крушения, и они сразу увидели три ниточки - две из них рядом, Харриса и Робертса. Третья соединялась с ними ближе к проходу между дюнами, а дальше мешалась с двумя первыми. - Самоубийца, - проговорил Кроу. - Все-таки ушел. Они прошли по следам до дальнего края дюн и остановились. Впереди лежала плоская золотистая нетронутая пустыня, и Белами вспомнил слова Морана: "Там - целый океан". В первый раз он видел сушу - такую пустую и безбрежную. В Джебел Сарра и на других буровых всегда было на чем задержать взгляд - то вышка, торчащая, как церковный шпиль, то крыши поселка, то грузовик или движок, а в Джебел был даже оазис Маффа-Суд, на южном горизонте, с похожими на клубы зеленого дыма финиковыми пальмами. Здесь, если обернуться, увидишь только дюны, а между ними обломки самолета. - Боже, каким крошечным кажется самолет отсюда, Альберт. - Даже отсюда. Совсем вблизи. Не удивительно, что нас все еще не заметили сверху. Кроу снова посмотрел вслед цепочке следов. - Думаю, надо рехнуться, чтобы пойти вслед за ними, Дейв. В такое-то пекло! Часу не прошло с тех пор, как поднялось солнце, а небо уже ослепляло скорее белым, чем голубым сиянием; щетина на лицах зудела от пота. - Должно быть, ускользнул тихо, - промолвил Кроу. - Никто и не услышал. - Кажется, я слышал. Подумал, вышел кто-то по нужде. Он вспомнил, как вчера вечером рыдал Тракер, - человек в здравом уме не способен издавать такие звуки. У свихнувшихся вроде него часто остается достаточно хитрости. Тракер собрался идти с Харрисом и Робом; его не пустили, но он решился - и ушел. Невозможно было определить, когда именно он пустился в путь и насколько те двое оторвались от него со вчерашнего вечера. Должно быть, он взял с собой фонарик, хотя и при свете звезд следы были достаточно различимы. - Если он их догнал, что ж - такова их судьба, Дейв. И его тоже, - заключил Кроу. - Надо было лучше за ним смотреть. - Дейв повернулся спиной к северу, куда вели следы, не желая больше думать об ушедших, о том, как спятившему, обливающемуся потом Тракеру видятся миражи, как он не дает своим спутникам покоя, кричит и смотрит дикими глазами, и это до тех пор, пока капитан Харрис не пристрелит его из чувства самообороны. Так оно в конце концов и будет. У двоих есть хоть какой-то шанс выйти к колодцу, если даже окажутся неверными расчеты Морана - а именно на это делает ставку Харрис. Но с таким довеском, как Тракер... Застрели капитан беднягу Тракера, его оправдает любой суд; но Харрис не выстрелит, такой человек, как он, никогда не возьмет этого на свою совесть. - Пошли, - сказал Кроу. - Есть кое-какая работа по дому. Они зашагали обратно. Даже сюда, сколь бы малыми ни казались обломки самолета, явственно доходили голоса людей. Вдруг в воздухе раздался другой звук. Кроу первым уловил его и замер, потянув за руку Белами. - Дейв! - выкрикнул он на одном дыхании. Они застыли, вслушиваясь в слабый мерный рокот, не веря своим ушам. Кроу завертелся на месте, пытаясь определить источник звука. Невыносимо яркое солнце жгло глаза - куда бы он ни смотрел, везде мерещилась черная точка самолета, даже на песке, куда в конце концов он отвел переполненные слезами глаза. Белами тоже осматривал небо над горизонтом с той стороны, где должен был появиться самолет. Звук громче не становился, но все еще звенел в воздухе. Но вот его заглушил смех Кроу, и Белами недоуменно уставился на него. По щекам Кроу катились слезы, он дрожал от хохота, вставляя между приступами: - Этот... это этот, черт побери, Стрингер... бреется. Белами вслушался. Верно: звук шел от самолета. Электробритва Стрингера. Он сильно толкнул Кроу. - Заткнись, бога ради! Надо сказать, у тебя странное чувство юмора! Они зашагали к самолету. Стрингер, как птица на насесте, сидел в дверном проеме, сквозь очки обозревая окружающий мир. Его лицо было холодным и гладким. - Хорошо выбрились, а? - поинтересовался Кроу, Белами утащил его, чтобы он опять не зашелся смехом. Пока полуденная жара не загнала под купол, занялись "домашними" делами - все, кроме Стрингера. За ночь замело знак "SOS", они очистили его и убрали магниевые панели, сложенные на ночь поближе к кострам, чтобы в случае надобности побыстрее бросить их в огонь для яркости. Теперь был день, и вместо них наготове лежали отражатели гелиографа, взятые с поврежденной правой гондолы. Харрис с самого начала велел Уотсону надраить их средством для чистки пуговиц. У Таунса в кабине имелся ящик осветительных ракет и ракетница. Все равно, что плести паутину в надежде поймать муху, сказал Кроу. Точно в полдень по часам Морана зажгли большой масляный факел, как просил Харрис. Черный столб дыма уходил на такую высоту, что не доставал взгляд: слепило солнце. В течение четырех дней они будут жечь этот сигнал с двенадцати до часа, чтобы у Харриса и Робертса была возможность отыскать дорогу обратно, если они потеряются. После четвертых суток, сказал Харрис, факел уже не понадобится. Остальное машинное масло держали про запас, чтобы зажечь, когда услышат звуки поисковых самолетов. Ночные огни брали масла немного. Наступило полуденное оцепенение. В это время невозможно оставаться на открытом солнце, прикасаться к металлическим поверхностям или всматриваться в горизонт за дюнами, надеясь увидеть самолет; в этот час все, о чем они могли думать, непременно принимало форму бутылки с водой. Сидели в пылающей тени парашютного шелка и ждали. Между вялыми всплесками разговоров все чувствовали на себе давящее белесое молчание небосвода. В этом молчании слышалась огромность пустыни. Кроу тихонько удалился в самолет, чтобы поговорить с мальчиком-немцем, но Кепель спал. Внутрь салона проникал солнечный свет через дыру в крыше, проломленную стойкой. На свету голова юноши была золотистой и лицо тоже - на щетине блестели капельки пота. Он был похож на спящее божество. Кроу нашел кусок материи и заткнул дыру, но и сейчас лицо Кепеля озарялось остатками тлеющей в нем жизни. Обезьянка не спала, но пить не хотела. - Бимбо, - нежно заговаривал с ней Кроу. - Бедный Бимбо, все будет хорошо. В глазках животного он мог видеть свое отражение. О чем она думает? Какие мысли бывают у обезьян? Те же, что и у всех теперь. Пить. Но заставить ее попить не удалось. Он вышел наружу и уселся в тени. Стрингер держался особняком. Невзирая на жгучее солнце, все продолжал осматривать обломки, весь погруженный в себя. Тилни пошел за следующей пригоршней фиников. Уже двое суток он ел их, как конфеты. Лумис решился выпить вторую порцию воды за этот день - один полный глоток из бутылки. Для этого он отошел в сторону, потому что кое-кто уже покончил со своей дневной нормой - один вид вскинутой над головой бутылки был бы жестокостью по отношению к ним. Белами сидел на парашютном мешке, жмурясь от солнца. Его солнечные очки сломались при посадке. До него донеслись слова Кроу: - А все-таки нам повезло. - Повезло? - удивился Белами. - Повезло, что мы здесь, а не там. - Кроу думал о Харрисе и Робе. И о бедняге Тракере. Снова нависло молчание. Тилни доел последний финик. Слышно было его неровное дыхание. - Они найдут нас, - бормотал он, - обязательно найдут, правда? Никто не отвечал. "Бедняга", - подумал Кроу и обратился к Белами: - Слышал про трех черепах? - Про кого? - глаза Белами были зажмурены. - Они сидели на большой скале на берегу моря - Том, Дик и Гарри. День был жаркий, вроде как сегодня, и они заспорили, кому идти за пивом... Вернулся Лумис и тихо присел под тентом. - Гарри проиграл, и идти выпало ему. Прошло шесть месяцев, и Том спросил у Дика: "Послушай, а не слишком ли долго Гарри несет нам пиво?" И тут они услыхали из-за скалы голос Гарри: "Еще одно слово, и я совсем не пойду". Преувеличенно громко рассмеялся один Уотсон, и снова навалилось молчание. Кроу кусал губы и проклинал себя за то, что вспомнил о пиве, но было поздно. Все слышали, как дышит Тилни, - то был звук самого страха. Лицо обжигала жара. Столб дыма бросал на песок полосу тени - дорогу, не имевшую конца. Кто-то вернулся под полог, Белами открыл глаза и увидел Стрингера. Он поочередно оглядел каждого из них, требуя к себе внимания. На фоне яркого песка лица его не было видно, только очки. - Я исследовал самолет. - Он замолчал, видимо, хотел убедиться, что его слушают. - Вы? - удивился Таунс. - Да. - У него был тихий вкрадчивый голос, как у нервного школьника. - У нас есть все необходимое, чтобы построить новый самолет и улететь. Семеро мужчин молча глядели на него. Таунс осведомился: - Вы шутите? Стрингер отвернулся. - Я так и думал, что вы скажете нечто в этом роде. - И он отошел, обиженно ссутулившись. Минуту спустя, Кроу сказал: - Шутка вышла неудачная. - Лучше, чем твоя про черепах, - ответил Белами. Снова надвинулось гнетущее молчание. ГЛАВА 6 Его неподвижная тень кривилась на ломаных панелях фюзеляжа, безжалостное солнце, проходя через линзы очков, разноцветно искрило. Узелки на носовом платке, закрывавшем голову, торчали на его тени, как рожки, будто еще одна шутка бога Пана - уродец с кривой спиной и бриллиантом вместо глаза. Он коснулся металлического лонжерона и обжег руку. Никак не привыкнешь, подумал он, отдергивая руку. После двухдневного ковыряния в этих обломках ладони и пальцы покрылись волдырями. На крыле можно было жарить яичницу. Во рту жгло. Только это напоминало ему о том, что у него есть тело, которому скоро предстоит умереть. Это его не пугало - расстраиваться не было никакого смысла, но стыдно умирать как раз в тот момент, когда поставил перед собой прекрасную задачу. Похоже, это будет единственная задача, которую ему так и не удастся решить. Он почти сожалел, что она пришла ему на ум. В этом месте груз пробил корпус самолета: когда машину завертело, разлетелись по сторонам буровые наконечники из клети; на первых фазах торможения их швырнуло вперед, поломав задние сиденья, пока самолет вертелся волчком; затем центробежная сила направила их в бок фюзеляжа, и теперь они валялись разбросанными по песку, а на некоторых остались куски мяса с почерневшей кровью. Он обратил на это внимание еще вчера и удивлялся, почему нет мух, до тех пор, пока не понял, что здесь не выживает ничто - даже муха. Он перебирал в уме цифры и названия своих любимых понятий: габариты, вес, рычаги и отношения момента, ожидаемая подъемная сила, лобовое сопротивление и угол атаки несущих поверхностей, ракурс и кривизна того, к чему испытывал наибольшее влечение, - крыла. Он мечтал обо всем этом, как поэт, отыскивающий драгоценные рифмы среди нагромождения словесного мусора. Задача была красивой, но и сложной. Жаль было оставлять ее нерешенной. Всю свою жизнь он не уклонялся от задач, но теперь выбора не было. Можно сказать, смерть - это способ уклониться от решений. Чья-то тень приблизилась к его собственной, и ему это не понравилось. Прошел час с того времени, как он их оставил, но они все еще были ему противны за то, что не согласились с его идеей. - Раньше мы вас не видели на нефтеразработках. Он нарочно прикрыл глаза - как будто удалив человека из поля своего зрения, можно лишить его существования. Тянулась тяжелая жаркая тишина. - Вы бурильщик? - Нет, - ответил он, все же глянув на подошедшего. Им оказался штурман. Штурман был ему не так отвратителен, потому что обладал техническим умом и мыслил цифрами. - Не в отпуск же вы сюда явились, - сказал Моран, и Стрингер опять возненавидел его. - Как ни странно, в отпуск. - Слишком легко люди хватаются за готовые ответы. - Мой брат - геофизик-аналитик в Джебел Сарра. Я навещал его. - Он был не прочь поговорить о брате: Джек обладал великолепным умом, он им гордился. Моран стоял, уперев руки в бедра, по лицу катился пот, и его поражало, как этот мальчишка может часами стоять на солнце. На нем даже не видно испарины. Все же стоит поговорить насчет его предложения. Если им суждено отдать концы, то уж лучше так... - Вы тоже геофизик? - Нет. Моран подождал еще, но разъяснении не последовало. Первое чувство насчет этого мальчишки его не подвело: к таким нужен подход, встречаются типы, которые вроде и рядом с тобой - и при этом очень далеко. - В какой области вы работаете? Стрингер старательно рассматривал наклон крыла, будто в нем ища ответ. Моран ждал. - Конструирование самолетов. - Ого! И сколько вы учились? Узкое лицо Стрингера повернулось к штурману, глаза медленно заморгали. - Учились чему? - Конструированию самолетов. - А сколько, вы думаете, мне лет? Смерив его взглядом, Моран ответил: - Двадцать - двадцать два. - Мне за тридцать. Уже два года я руковожу конструкторским отделом в фирме "Кейкрафт". Моран, соглашаясь, кивнул: трудно было подвергнуть сомнению то, что говорит этот юнец, - такой уж у него тон. - Вы кажетесь моложе, потому что выбриты. - Я никогда не выхожу небритым. Моран снова кивнул. Реплика была верна по существу: юный мистер Стрингер предпочитал бриться ежедневно, как требуют приличия. Он взял с собой электробритву в Центральную Ливийскую пустыню и пользуется ею. Каждый сходит с ума по-своему. - Вы сказали, - продолжал Моран, подумав при этом, каким громким кажется его голос в этой тишине, - что исследовали самолет. И что будто его можно заставить взлететь. - Я не готов обсуждать эту тему. - Стрингер отвернулся, сделав вид, что сосредоточенно рассматривает разбитую гондолу. Морану подумалось; боже, на это уйдут часы, но я должен все выяснить. Он задавал вопросы, демонстративно вежливо и будто незаинтересованно, зондируя Стрингера... Невозможно было смириться с тем, как заканчивался и этот день. Трудно было поверить, что с закатом снова воцарится молчание. Они начали выходить из укрытия, будто для того, чтобы понаблюдать, как краснеют дюны и с наступлением сумерек окрашивают песок; но в действительности они вставали на ноги в знак невысказанного протеста: дни их сочтены, вот минул еще один, и нет никаких признаков того, что мир не вычеркнул их из памяти. - Что же, мы совсем никому не нужны? - спросил Белами, а Кроу укоризненно покачал головой. Обычно Белами не выставлял напоказ свои чувства. - Ничего не понимаю, - только и мог ответить Таунс. - Ничего не понимаю. Тилни суетился так, словно ему нужно куда-то идти, а потом вспоминал, что идти некуда. "Надо было пойти с ними, надо было слушать капитана Харриса. Боже, здесь же нельзя оставаться, а?" - вопрошал он то ли самого себя, то ли темнеющее небо, повернувшись спиной к своим спутникам - уже потерянный. Для него сейчас существовали две вещи: он сам и мысль о смерти. Чтобы как-то его успокоить, Лумис пообещал: - Они прилетят завтра. Сто процентов. Кроу полез за сигаретой, но вспомнил, что сигареты кончились, и сказал: - Жди - сунутся спасатели в этот уголок нашего шарика. - Он испытывал бередящее душу облегчение от того, что язвил над последней своей надеждой. Наблюдая за тем, как на небе угасают последние признаки дня, Лумис думал: "Если ей скажут, что я пропал во время авиакатастрофы, она будет думать обо мне как о мертвом и сама перестанет бороться за жизнь. Мы как-то говорили об этом - если один из нас умрет, другому тоже незачем будет жить; конечно, многие так говорят, но мы-то и думали так, я и сейчас так думаю. Если бы я сейчас узнал, что она умерла, я бы ушел в пески, и ребята смогли бы воспользоваться моей долей воды. Она не должна умереть, но прежде всего не должна умереть от мысли, что осталась одна". В то самое время, когда он через тени дюн и лежащие за ними мили пространства обращался к Джил, на небе взошли звезды; ведь телепатия - доказанная штука. Он повторял про себя ходульные фразы, принятые в телеграммах, утверждая, что жив, здоров и что она должна быстро поправиться. Зажгли коптилку, дым от нее темным следом подбирался к белому шелковому пологу. - Курнуть у кого-нибудь есть? - спросил Уотсон. Молчание подтвердило: ни у кого не осталось. - Когда вернусь, напишу в "Миррор", - сказал Кроу. - "Как я бросил курить за три дня". Моран присел на еще теплый песок рядом с Таунсом и сказал: - Я несколько часов слушал Стрингера. Он прав. Это возможно. С севера подул легкий ветерок, шелк над их головами зашевелился. - Что? - словно очнулся Таунс. - Дай нам месяц, и мы улетим. В тишине слышно даже то, что говорится шепотом; в пустыне ничто не адресуется кому-то одному - всем сразу. Тилни повернулся к Морану, штурман затылком почувствовал его трепетное дыхание. Негромкий ответ Таунса прозвучал резко, как окрик: - Хорошо, тогда мы летим! У Морана даже екнуло внутри. - Что же ты не запускаешь двигатель? Подсел поближе Лумис: разговор шел как раз о том, о чем он думал. Белами обернулся, ища Стрингера, но его вблизи не оказалось. Едва колебался фитилек Уотсоновой коптилки, и их тени на стенках самолета. - Я ведь так сказал, Фрэнк. Для смеха. - Таунс резко встал, вздыбив полог. - О чем вы там? - спросил Кроу. Таунс вышел из-под навеса, задрав голову, он осматривал небо. По привычке. Морана обеспокоила резкая реакция командира. Он решил уточнить ситуацию. - Стрингер авиаконструктор. Он убедил меня, что можно разобрать это корыто и из его деталей собрать самолет поменьше. Вот и все. Он и сам не понимал, зачем рассказал обо всем Таунсу. Лучше бы промолчать, и он равнодушно заключил: - Ничего серьезного. Так - умственная разрядка. Кроу встал. - Что ж, надеюсь, она тебе на пользу. - И пошел в самолет проверить Бимбо. - За месяц можно и пешком дойти, - вставил Уотсон. - Конечно, - согласился Моран. - Забудем об этом. - Не вижу смысла, - сказал Белами. - Никакого смысла, - вновь согласился Моран и отошел в сторону, но не туда, где стоял Таунс. - Я думал, все это серьезно, - по-детски закапризничал Тилни. - Я думал, он и вправду собирается поднять самолет. Белами отодвинулся, не видя возможности его утешить. В поселке он встречал его редко: Тилни служил разъездным курьером - при встречах с таким парнем обычно смотришь в бумаги, которые он тебе привез. Здесь, в тусклом свете коптилки, Тилни обрел человеческие очертания: капельки пота на мягком пушке, покрывавшем лицо, бегающий, ускользающий взгляд. - Мы здесь теперь на веки вечные, - заявил Уотсон, глядя на курьера. Белами подумал: нарочно пугает малого. А сержант не унимался: - Смотри - прошло уже трое суток, а спасателями и не пахнет. Если бы они искали, то давно бы нашли. Здравый смысл подсказывает... - Ты что-нибудь слышал о надежде? - перебил его Белами. - Не привык себя обманывать. - Уотсон открыл свою бутылку. Воду он распределял так: полбутылки на ночь, следующий глоток на восходе солнца. Но стоило во рту оказаться прохладному металлическому горлышку, как он уже не мог остановиться и глотал влагу, пока не опорожнял бутылку, испытывая покой и насыщение еще и потому, что никто теперь не орал - и никогда впредь не будет - над головой по двадцать четыре часа в сутки: "Сержант Уотсон!" Чтобы не слышать бульканья воды, Белами ушел в самолет. Сегодня у него начали трескаться губы. Он глянул на Кепеля. - Все в порядке, малыш? - Кепель не открывал глаз, его дыхание было неровным. Видимо, Таунс сделал ему еще один укол. Белами решил: "Когда наступит час, мальчик будет единственным, кто не испытает мучений, даже если мне самому придется дать ему сверхдозу". Он посветил вниз фонариком, заметил, что в брезентовом мешке собралась моча, и опорожнил его. Кроу сидел в хвостовой части, баюкая обезьянку. - Вонь невыносимая, - заметил Белами. - Зажми нос прищепкой. - Она уже пила? - Половину моей дневной нормы. - Кроу будто бы гордился собой. - Ты рехнулся! - Я такой. - Не дури, Альберт. Ты же знаешь, что поставлено на кон. Тут или твоя жизнь, или ее. - Но ведь это моя вода. - А мне что - спокойно смотреть, как ты отдаешь концы? Кроу наморщил нос и отрезал: - Я всегда делаю то, что мне нравится, дружище. - Ну, теперь тебе осталось уже недолго. Тотчас же пожалев о сказанном, Белами вытащил свой дневник и записал: "Третьи сутки. Никаких признаков поисковых самолетов. Интересно, где теперь Роб и Харрис. Бедняга Тракер, никак не могу его забыть. Сегодня началась жажда, по-настоящему. Кепель пока держится, мне почти хочется, чтобы это для него кончилось. Все мучаются, и я в том числе, а Альберт делится водой с обезьянкой. Сигарет не осталось, нет ничего, что можно было бы протолкнуть в желудок..." В первый раз и совсем неосознанно он закончил запись нотой безнадежности: "Если кто-нибудь это прочтет... есть только один вопрос, который мы хотим задать. Почему нас не искали?" Запах от животного был ужасный. Белами закрыл тетрадь. - Может, переночуешь сегодня с ней снаружи? - попросил он Кроу. - Но она подохнет! Белами встал, надел куртку и принялся срезать ножом ткань с поломанных сидений, не успокоившись до тех пор, пока не оголил три-четыре панели. Особо от этих тряпок не согреешься, но можно будет хоть как-то укрыться от мороза. Щелчком закрыл нож и молча вышел на свежий воздух - говорить больше было не о чем. Над ним висели яркие, как бриллианты, звезды. Поминутно то одна, то другая разрывала черную тьму и кривой прочерчивала небо. Он пробовал угадать, где пролетит следующий метеор, вглядываясь в небо, но всякий раз обманываясь. Он пытался отвлечься от трех наваждений: тишины, безмолвия и жажды. На какое-то время задремал, но его разбудил холод. Посмотрел на часы и увидел, что скоро наступит рассвет. Шевельнув рукой, почувствовал, как от мороза шуршит одежда. На вершинах дюн, освещенных звездами, лежал иней. Труднее всего было в разгар ночи, когда мысли никак не могли отвлечься от Кроу и его вонючей обезьянки; он жалел себя за то, что приходится спать на морозе, ненавидел Кроу за его эгоизм, перебирал в памяти все годы, что они были знакомы, припоминая каждый его недостойный поступок, упиваясь своим обличением, пока не надоело. Кроу есть Кроу, и принимать его надо таким, каков он есть. Бывают пороки и хуже, чем любовь к животным. Ноги опять затекли. Он пошевелил ими и уловил сухой шорох инея. Прошла еще минута-другая, прежде чем он понял, как ему повезло. Осторожно, чтобы на ткань не попал песок, вылез из-под панелей и принялся облизывать их. Через каждые несколько секунд останавливался от боли в языке, потом лизал снова, пока не заныл от холода рот и не онемели челюсти. Иногда оборачивался на восток, чтобы убедиться, что день еще не наступает - и с ним солнце - естественный враг всего живого в пустыне. Только теперь, сидя на корточках со сведенными от ледяной влаги ртом, он осмотрелся вокруг и ужаснулся тому, как медленно работает его голова, как преступно он расточает время. Ноги плохо слушались его, пока он бежал, увязая в песке и с ужасом отмечая, что первые лучи уже окрасили верхушки дюн. Он бросился под шелковый полог, провисший под грузом толстого слоя инея, и ввалился в салон, встряхивая их одного за другим: - Эй, помогите! Эй, ко мне, на помощь! ГЛАВА 7 Собрали целый галлон. Солнце уже согревало руки, песок снова размягчился, иней сошел. Вид окрестностей за этот час так изменился, что Белами засомневался, то ли это место: не стало ни огромного звездного купола над головой, ни тьмы и серебра морозной ночи. Кончился леденящий холод, солнце высвечивало песчинку за песчинкой, отовсюду шел жар. Опять казался вечным знойный золотистый мир. Собравшись вокруг воды, разглядывали собственные отражения. Утро подарило им сокровище. Целый галлон. К тому времени, как Белами вытащил их из самолета, солнце уже поднялось над дюнами - иней превращался в росу. Они сняли белый шелковый полог и, не давая ему волочиться по песку, ярд за ярдом выжали в широкий сосуд, который смастерили из листа металла. Зачарованно, как святыней, они любовались образовавшейся лужей и обменивались репликами. - Не очень чистая. - Пить можно. - Отдает лаком от парашютного шелка. - Наплевать. - Бог мой, никогда не видел столько воды! Искупаемся? - Кто бы мог подумать. Так много! - В ней много шелка... - А знаешь, сколько может впитать в себя мокрый кирпич? - Сколько? - Пинту. - Давай искать кирпичи! - Так, - решил Таунс, - перельем в бак, пока не испарилась. Оживленно заспорили: размешается ли привкус лака в прежней воде. С другой стороны, если разделить ту воду и эту, труднее будет следить за расходом. Как бы то ни было, нужно как можно быстрее спрятать ее в тень. Как мальчишки с новой игрушкой, они не знали, куда ее деть. Таунс добился своего: вода пошла в общий бак. Затем приступили к торжественному ритуалу заполнения бутылок, отмерив двойную норму Кепелю, который был в сознании и задавал вопросы. Он слышал шум и суету снаружи самолета. - Это мы собрали иней, - пояснил Моран, склонившись над юношей, полуголый и чернобородый, похожий на моряка, рассказывающего небылицы. - Вышло не так много, но завтра мы будем организованней. На дне пустой кружки оставалась капля воды, и Моран подбрасывал ее, как жемчужину. Радость была столь велика, что не хотелось ее омрачать разговором с искалеченным мальчиком. Чтобы поставить его на ноги, надо много больше, чем кружка грязной воды. - Ну, как ты себя чувствуешь, сынок? И раненый понял, что через минуту Моран найдет предлог, чтобы уйти. Первые сутки Кепель провел в кошмарном сне. Ему виделись семья и Инга, у которой загорались длинные золотистые волосы, - это морфий высвободил страшные силы в его мозгу. Часы, когда все пробуждались, он проводил в холодных мыслях о доме с вытянутыми узкими карнизами и резными ставнями, о матери и отце, об Инге, ее платьях и улыбке. На второй день он начал запоминать лица тех, кто подходил к нему, и знал теперь, кто из чувства долга отбудет положенные минуты и торопливо уйдет, а кто, невзирая на естественное отвращение к его изуродованному телу, останется подольше, расскажет о чем-то таком, что может отвлечь от мыслей о крушении, жаре и его ногах. С тех пор как ушел Харрис, Моран был единственным, кто терпеливо расспрашивал его. Другие боялись услышать что-то неприятное: о боли, отчуждении, желании плакать. - Я чувствую себя хорошо, благодарю вас, - Теперь ждать недолго. У нас возник план. Расскажу тебе, как только все обсудим подробно. - Моран поднес кружку ко рту, будто в ней оставалась еще капля, поднялся и закончил: - Если тебе что-нибудь понадобится, ты только скажи, мы все сделаем, сынок, что в наших,силах. И медленно, как бы нехотя, вышел, думая про себя: ничего не стоит давать обещания, когда тебе хорошо. А если дойдет до дела, интересно... какую часть своей нормы он готов будет отдать мальчику, чтобы поддержать в нем жизнь? Впрочем, пока нет смысла думать об этом. Вот когда такой час наступит, тогда посмотрим. Остальные продолжали оживленно разговаривать, даже молчаливый солдат Уотсон иногда вставлял слово. Снова натянули полог между фюзеляжем и гондолой. Этот парашют должен был спасти чью-то жизнь, если бы пришлось прыгать с самолета, подумал Моран. Но и теперь он делает свое дело, даруя всем воду и тень. Кроу и Белами копошились в одном из инструментальных ящиков, извлекая из него то гаечный ключ, то пилу с целыми зубьями, то сверло. Всего ящиков было десять, все инструменты никудышные - на "Скайтраке" их как раз и отправили вместе с буровыми наконечниками в Сиди Раффа для замены. Таунса здесь не было. Моран видел, как он разговаривает со Стрингером по другую сторону хвоста. - Итак, договорились? - спросил конструктор Таунса. - Черт возьми, неужели это возможно? Моран отошел. Это дело Стрингера. Вчера конструктор убедил его, может, сегодня ему удастся убедить Фрэнка. Лумис обрезал штанины брюк выше колен, когда к нему обратился Моран. - Мне хотелось бы знать ваше мнение. Лумис выпрямился и неторопливо оглядел штурмана сверху вниз. Прежде чем он заговорил, на щеках обозначились морщины. - Я геолог и мало смыслю в самолетах. Думаю, Стрингер в них разбирается. Я слышал его, и вы тоже. Может оказаться, что технически это возможно. Но есть другой вопрос - вода. - Увидев поблизости Тилни, Лумис отвел Морана в сторону. - Хочу кое-что вам сказать. Я никому этого не говорил, но ночью был северный ветер, он и принес с собой влагу с моря. Это не будет повторяться каждую ночь. Если бы мы могли рассчитывать на галлон воды в сутки, было бы превосходно. Но гарантии нет. Потом - вопрос с питанием. На сушеных финиках долго не протянешь, даже если их целые ящики. Нужна зелень. Через неделю у нас мало останется сил, во всяком случае, не для тяжелой работы. Нам бы следовало думать о пополнении запасов воды и отлеживаться в течение дня в тени, чтобы меньше потеть. Мы сохранили бы силы на тот день, когда придется махать руками, чтобы привлечь самолет, который мы заметим. - Длинными пальцами он держался за край искореженного при посадке пропеллера, глядя вдоль плоскости крыла. - Но думаю, есть все же шанс, хоть и незначительный, поднять этот хлам в воздух. Я верю в Стрингера, поэтому готов начать. А вы? - Этот способ сойти с ума ничуть не хуже любого другого, - сказал Моран. Лумис ответил со всей серьезностью: - На такое могут решиться только сумасшедшие. Все равно что ходить по канату. Никогда не смотреть вниз. Фрэнка Таунса, казалось, не убедить. Моран знал его три года, но даже в тесноте кабины не узнаешь все о человеке. Сначала он думал, что Таунс уперся потому, что ему недостает духа отважиться на невозможное. Таунс часто оглядывался на два холмика, над которыми Лумис поставил крест. Потом Морану подумалось, что он их испытывает, проверяет серьезность намерения, хочет заставить, чтобы они убедили его любой ценой. Уже несколько дней он не мог уяснить, против чего возражает Таунс. Но вот в течение часа Таунс выслушивает Стрингера. Тот дал командиру подробный график необходимых работ, указал даже время, которое понадобится на отдельные операции, и их последовательность. Временами Стрингеру казалось, что Таунс не слушает, и он обиженно замолкал, тогда подошедший Моран просил его продолжать. Сам тон, которым конструктор излагал свою идею, придавал ей какую-то странную осуществимость: он говорил так, будто они находятся в самолетном ангаре где-нибудь в Англии, не