Андраш Тотис. Убей когда сможешь Пер. с венгерского. Воронкина Т.И. Физкультура и спорт. 1992 OCR Халиман А.Т. FineReader 5.0 ГЛАВА ПЕРВАЯ Шел дождь. Лил бы он по крайней мере так, чтобы можно было сказать: ну и хлещет! Лил бы дни, недели, образовал потоп, который стер бы с лица земли этот грешный, нечестивый город! Хотя господь бог и на сей раз наверняка пощадил бы это полчище скотов... Но дождь не хлестал, не лил, а просто моросил: постепенно промокали ботинки, носки, брюки, становились мокрыми волосы... -- "Полиции следует вмешаться. Общество должно вступиться, когда бессовестные и безответственные дельцы подвергают опасности человеческую жизнь, желая получить огромные барыши". Что ты на это скажешь? Буасси отложил газету, сдвинул очки на кончик носа и уставился на Альбера. -- Ничего. -- Ну и весельчаки, -- сказал Буасси. -- Умора, да и только! С тех пор как он начал пользоваться очками, его манера разглядывать людей раздражала еще больше, чем раньше. Он торжественно сдвигал очки на нос, для удобства слегка наклонял голову и взирал поверх стекол, словно мудрый, старый профессор. Раньше Альбер делал вид, будто не замечает, что Буасси на него смотрит. Он терпеть не мог, когда на него пристально смотрят. Выходил из себя, когда кто-то дышал ему в затылок, не переваривал, если приходилось беседовать, когда нет охоты. -- А все же? - настаивал Буасси. -- Да, -- автоматически произнес Альбер, про себя гордо перечисляя, сколько всяких вещей и при каких обстоятельствах он не выносит. -- Надо же! Не хватает еще нам вмешиваться! Прокуратура или разрешит, или нет. Разрешит -- их дело! Насильно туда никого не тащат. -- Да, -- ответил Альбер. -- И вообще, что значит опасно? Жизнь сама по себе опасна. И автомобильные гонки опасны. И парашютный спорт опасен, и опасно... -- ...передвигаться по парижским улицам, сидеть в ресторане, делать покупки в Лафайетте, быть полицейским. -- Вот именно, -- с воодушевлением подтвердил Бу-асси. Альбер смотрел в сторону двери. Там стоял Бришо в светло-сером костюме, с папкой под мышкой. Круги под его глазами казались темнее обычного, на лице резко выделялись морщины. Может, вечером у него было рандеву, и он не спал всю ночь? А может, постигло фиаско?.. Постояв нерешительно в середине комнаты, Шарль Бришо приблизился к своему прежнему письменному столу. Бросил на него папку, сел на свое старое место, откинулся, закурил. -- Как там? -- спросил Буасси. Бришо только отмахнулся. Уже несколько лет они знали, что Бришо обязательно повысят. Он будет заместителем комиссара Корентэна, потом его преемником, затем префектом полиции, министром внутренних дел... кто знает, может, и министром назначат. Знать-то они знали, да вот представить себе по-настоящему не могли. Не задумывались над тем, чем все это будет сопровождаться. Над тем, что за этим назначением последует. Не полагали, что однажды их друг соберет свои вещи, с задумчивым видом выкинет множество всякой дряни из письменного стола, остатки аккуратно сложит в досье с надписанными им наклейками и уйдет. И с этого дня они будут видеть его все реже. Сначала он еще будет ходить с ними завтракать, потом у него не станет хватать на это времени, а позднее некогда будет присесть и потолковать со старыми приятелями. Вскоре сюда пришлют нового человека, который займет его письменный стол,'и этим все'закончится. По календарю была как будто весна. Люди послушно сбросили теплые пальто, истопники прекратили работу, но дождь за окном становился все холоднее. А в помещении царило приятное тепло. Здание, правда, не отапливалось, но новая дама сердца Буасси презентовала ему электрокамин, эдакую симпатичную штуковину с вентилятором, которую Буасси удалось протащить сюда в портфеле контрабандой. Новая дама?.. За два года ей посчастливилось вытеснить всех остальных, и теперь уже не было сомнений, что рано или поздно Буасси на ней женится -- это было так же несомненно, как и назначение Бришо. Бог знает, как этой толстой стареющей женщине удалось взять верх в сердце Буасси над прочими стареющими толстухами. Может, именно тем, что послала электрокамин, когда было холодно. И кофе, чтобы ее дружку не приходилось пить бурду, и вкусные домашние сандвичи, чтобы не тратил деньги на всякую гадость. -- Ну, а твое какое мнение? -- Теперь Буасси обратился к Шарлю Бришо -- немного более уважительным тоном, чем несколько недель назад. -- К шефу приходил один субъект и сделал заявление. -- Шарль с удовольствием отметил, что даже Альбер прислушался. -- О подстрекательстве к убийству. -- И шеф его не вытурил? -- С ним было четверо журналистов. А тот тип -- адвокат и представляет какую-то группировку, которая требует запретить проведение матчей. -- На каком основании? -- вознегодовал Буасси и выпрямился. -- Кому не нравится, пусть не ходит. Немного развлечься и то нельзя -- сразу завидовать начинают! -- Хорош адвокат, если не знает, что шеф ничего не может сделать, -- с удовлетворением заметил Альбер. Он любил указывать на людские промахи, в особенности если эти промахи делали адвокаты. -- Тертый калач, -- ответил Бришо. -- Выкопал какой-то закон стопятидесятилетней давности о запрещении дуэлей. -- Но ведь это не дуэль! -- Дуэль то, что ею называют. Шарль потянулся за стаканом в ящик, Буасси привычным движением вытащил термос. Они всегда вместе пили сваренный толстухой кофе и поедали ее сандвичи, а потом шли в кафе напротив Главного управления, чтобы есть там гадость и пить бурду. Альбер грустно смотрел на них. -- Но субъект приходил не ради этого, -- продолжал Бришо как ни в чем не бывало. -- Сказал, что явился с заявлением. Мы его вежливо выпроводили, а теперь, если на тех чертовых соревнованиях кто-нибудь в самом деле умрет, все шишки повалятся на наши головы. -- Думаешь, кто-нибудь действительно помрет? -- Буасси копался в письменном столе в поисках запасного стакана. -- Удивлюсь, если этого не случится. -- Черт побери! -- Буасси, как и оба его приятеля, с отвращением уставился на стакан, который он выудил. Остальные тоже. К его дну прилипла темная, застывшая кофейная гуща, стенки стакана были серыми от многолетней откладывавшейся грязи, а края покрывала темно-зеленая плесень. -- И вообще, подумаешь, велика беда, если кто-нибудь помрет! -- Буасси повысил голос, словно собирался убедить тысячную аудиторию в большом зале. -- Кто на это идет, рискует. Помирают и во время автомобильных гонок. Их же никто не запрещает! -- Он отбросил стакан и обратился к Бришо: -- Хочешь немного кофе? -- Сказать тебе, в чем разница? Скажу. -- Альбер тоже разгорячился. -- Если кто-то погибнет в автомобильных гонках, это несчастный случай. Трагедия, хотя ее и смакуют. Но на соревнования по кетчу ходят для того, чтобы посмотреть, как люди убивают друг друга. Это вроде современных игр гладиаторов. Бришо встал. -- Поработай и ты немного, -- сказал он и перебросил Альберу досье, которое принес с собой. Досье тонкое, значит, преступление свежее. -- Произошло это ночью, точнее, на рассвете. Парню перерезали горло. -- Надеюсь, что фотографий нет, -- с отвращением произнес Альбер. Шарль словно и не слышал. А может,, в самом деле не слышал. Две недели, прошедшие после его повышения, уже развили в нем выборочный слух. -- В переулке вблизи площади Пигаль. До этого он заходил в одно увеселительное заведение. В "Рэнди Кок". Знаешь? -- Я там завсегдатай. -- "Резвый самец", -- задумчиво перевел Буасси. Английского он не знал и свой словарный запас черпал, вероятно, из порнографических фильмов. -- Наверно, веселое маленькое заведеньице. -- Не очень веселое, но действительно маленькое, -- сообщил Шарль в манере их шефа комиссара Корен-тэна. -- Пять-шесть столиков, стойка бара, небольшая сцена, под потолком телевизор. Несколько стареющих танцовщиц и стакан бесплатной выпивки на входной билет. -- Чего вы от меня хотите? -- оскорбленно спросил Альбер. -- Парень с кем-то поссорился, а тот перерезал ему глотку. Все! Нам такое же дело до этого, как до вашего садистского соревнования. Полицейские из окружного участка там побывали, расспросили^ с кем этот тип поссорился, а потом заберут кого следует, как обычно. И все в порядке. Бришо глядел на него со злорадством. Иногда его бесило, когда Альбер старался спихнуть с себя работу. Но не сейчас. Сейчас ворчание Альбера было такой же неотъемлемой частью уютной атмосферы, как тихо мурлыкающий камин с вентилятором, Моросящий за окнами дождь и спортивная газета на столе Буасси. -- Шеф просил передать, чтобы ты посмотрел материал. Альбер потянулся к досье. Взял его двумя пальцами, словно подавляя брезгливость. Он видел ехидную улыбку на лице Шарля, чувствовал, как Буасси дышит ему прямо в затылок. Альбер раскрыл досье и уставился на лежавшую в нем фотографию. II Грубое, потасканное мужское лицо. Словно за сорок с лишним лет жизни по нему прошелся дорожный каток, обладателя его били по голове железным прутом и кастетом, и он дрался со всяческой сволочью, то побеждая, то терпя поражение, вероятно, за исключением дорожного катка, -- так оно и было. Короткие курчавые волосы, широкий, плоский нос -- большая голова, казалось, срослась с плечами. Создавалось впечатление, будто удары от него отскакивали, палки о него ломались, ножи зазубривались. Возможно, -- за исключением ножей, -- так оно и происходило. Он был здоровенным человеком в два метра четыре сантиметра ростом, весом в сто сорок килограммов, и кто читал газеты, знал, что его сто сорок килограммов сплошь состоят из мускулов. На фотографии в досье человек с перерезанным горлом был одет в спортивную куртку с капюшоном и некогда голубую рубашку. Он лежал на проезжей части улицы, головой к краю тротуара. Рот у мужчины широко открыт, словно он хотел закричать, но выражение лица скорее гневное, чем испуганное или страдающее. Альбер старался не смотреть на зияющую на шее рану. За долгие годы работы в полиции он так и не сумел к этому привыкнуть. Изменилось, вероятно, лишь одно: теперь он уже мог отводить взгляд от ран, а в свое время, застыв, пялился на них, борясь с подступающей тошнотой -- да что там борясь!.. -- Ничего себе! Красивый ему второй ротик сделали, -- произнес Буасси чуть ли не с удовлетворением. Он умел ценить хорошую работу. Буасси ничего не боялся и ни к чему не испытывал отвращения, пока дело не касалось его собственной персоны. Альбер вспомнил фотографию этого мужчины, которую видел в последний раз не так давно -- в метро, по дороге на работу. Там он был изображен в борцовском костюме, стоял, слегка наклонившись вперед с протянутыми руками. Снимали его снизу, и он казался непобедимым исполином. За ним виднелись размытые трибуны арены с пятнами вместо лиц, ослепительный, свет прожекторов делал стоящую фигуру мрачной. Хорошая была афиша. "Кто устоит против меня?!" -- гласила надпись, и у всякого, кто ни взглянет на нее, тотчас пропадала охота драться, однако сразу же возникало желание посмотреть, кто осмелится выступить против такой туши и чего он добьется. -- Хм, -- произнес Альбер. -- Ты все еще думаешь, что достаточно сходить в тот бар и забрать преступника? -- спросил Бришо. Добрый старый Бришо. -- Это тот самый вольник* с афиши, -- сказал вдруг Буасси. Бришо потрепал Альбера по плечу. -- Я должен вернуться к себе. Зайди, если что. III Этот мужчина ростом тоже был метра в два, и вес его значительно превышал сто килограммов. Он был мускулистым, но не из культуристов, а из тех лишь на вид растолстевших, ленивых и неуклюжих людей, с которыми весьма охотно сравнивают себя действительно разжиревшие, ленивые, неуклюжие субъекты. Был он почти совсем лысым, только на макушке рос длинный, редкий, похожий на плеть хмеля клок волос, который он пытался намотать вокруг головы словно тюрбан. Светло-серый летний костюм сидел на нем, словно смокинг на цирковой дрессированной горилле. Был ему к лицу. Последний раз Альбер видел его по телевизору не- сколько дней назад. Тогда он был в борцовском костюме, а на заднем плане сильные, мускулистые мужчины тренировали броски, подкидывая других мускулистых мужчин без всякого видимого напряжения. В углу кто-то чуть ли не со скукой пинал ногой мешок с песком. Два пинка левой ногой, один правой. Пауза. Два левой, один правой. Пауза. Жиле возглавлял борьбу за запрещение властями чемпионата "Все дозволено". Того самого состязания по кетчу, с афиши которого убитый Фанфарон призывал любого с ним сразиться. Сделав два звонка по телефону, Альбер узнал номер Жиле, позвонил третий раз, выяснил, что гигант находится дома и готов их принять. Таким образом, меньше чем . через полчаса сыщики были на шестом этаже дома на улице Дюнкерк и Пытались чувствовать себя взрослыми. Это было затруднительно. Казалось, будто мастер трюков Спилберг перебросил их в страну великанов. Квартира в добрых сто двадцать квадратных метров находилась на последнем этаже, и владелец соединил ее с чердачным помещением. Если когда-то здесь и были комнаты, следов их не осталось, квартира представляла одно громадное помещение. Единственная дверь вела, очевидно, в туалет. Она была выкрашена коричневой краской. Коричневыми были балки, перекрытия вверху, коричневыми -- огромные кожаные кресла, в которых Альбер и Буасси ощущали себя потерянными, коричневой была стойка бара, за которой хлопотал Жиле. Здесь царил торжественный полумрак, словно в английском клубе, где забыли включить электричество. Откуда-то сверху узкими, тонкими полосками просачивался свет. Афиши и анонсы Жиле, казалось, колыхались в этом свете. -- Убили, значит... То, что голос этого гиганта не был глубоким, сотрясающим небеса басом, действовало как-то успокаивающе. Он покачал головой, словно не понимая, как можно себе такое позволить. Жиле стоял спиной, лица его они не видели, а широкая спина скрывала от них, что он там в миксере намешивает. -- Давно вы его знаете? -- спросил Альбер. -- Давно ли? -- переспросил Жиле. -- Лет десять, пятнадцать. Разве это важно? -- В каких вы были отношениях? Им хотелось, чтобы он наконец повернулся. Хотелось видеть его лицо в те долгие секунды, когда, он раздумывал над вопросами. -- Мы были коллегами. Как вы. Но. Собственно говоря, Буасси был шофером. Бог знает, какими путями попал он в отдел по расследованию убийств, где наконец прижился и чувствовал себя превосходно. На бумаге он тоже числился сыщиком, однако у него хватало ума лишь изредка вмешиваться в следствие и погружаться в оскорбленное молчание, когда его ставили на место. Но машину он водил как моторизованный бог, и часто ему достаточно было лишь приподнять свою похожую на лопату руку, чтобы наступила тишина. Жиле наконец к ним повернулся. Широкий нос картошкой цвел на его красноватом лице. В руках он держал поднос с каким-то странным, напоминающим гипсовый раствор напитком. -- "Любимый напиток чемпиона", -- гордо произнес гигант. -- Да? -- Альбер часто встречался с рекламой этого повышающего кондицию напитка и каждый раз решал обязательно его попробовать. К сожалению, продавали его только в специальных магазинах и имеющих на то разрешение клубах, где занимались повышением кондиции. В самом ли деле -- к сожалению? Напиток и на вкус напоминал гипсовый раствор. Альбер вспомнил о рекламе напитка, на которой парни со вздувшимися мускулами и девушки с прекрасными фигурами пили эту гадость с огромным удовольствием. -- Витамины, белковые концентраты -- секретный рецепт фирмы, -- гордо произнес Жиле, словно сам изобрел этот коктейль. -- Для вкуса я добавляю в него авокадо. Ну, каков? -- Хорош, -- хором заявили полицейские. Альбер с задумчивым лицом поставил стакан и вынул из кармана блокнот. -- Как его убили? -- неожиданно спросил Жиле. На афишах он фигурировал под кличкой "Палач", и, когда на мгновенье взгляд его помрачнел, оба полицейских поняли, почему он ее получил. -- Ему перерезали горло. -- А кто? Альбер оторопел. -- Да вот... мы думали... может, вы нам поможете. -- Я? -- На лице гиганта отразилось удивление. -- 0x01 graphic Как же я могу помочь? Я даже не знаю, где это случилось и когда. -- На улице, у бара "Рэнди кок". -Ночью. -- Весьма сожалею. -- Жиле сделал глоток коктейля, словно подтверждая этим свои слова. -- Я в такие заведения не хожу. -- Мы не это имели в виду. Но вокруг состязаний разгорелись такие страсти... -- Конец фразы словно растворился в воздухе. -- Думаете, кто-то из нас? -- Жиле поставил стакан и осторожно приподнялся со стула, Альбер последовал его примеру. -- Исключено, -- продолжал "Палач", а Альбер снова опустился в кресло. -- Если б я захотел с кем-нибудь рассчитаться, я сделал бы это голыми руками. А вот нож, бритва... знаете, кто за них хватается? Альбер думал, что знает. Он двадцать лет служит полицейским в Париже. -- Преступники, хилые сутенеры, -- сообщил им свое мнение Жиле. -- Однажды я... -- горячо начал Буасси, однако под взглядом Альбера осекся. -- Но Фанфарон был таким же сильным, как вы. Может, еще сильнее. Вы осмелились бы принять его вызов? Жиле встал и направился к стойке бара. То ли он хотел еще выпить, то ли не желал, чтобы они увидели его взгляд. Ясно было одно: стаканы полицейских еще полны. -- Все. об этом спрашивают, -- сказал он после небольшой паузы. -- Журналисты. Мои знакомые. Официанты в ресторанах, незнакомцы на улицах. А теперь еще полицейские. Некоторые говорят, что я трус, поэтому протестую против кетча. Одна журналистка назвала меня гуманистом. Нет! Это не так. Я не трус и не гуманист. В любое время мог бы померяться силами с этим хвастливым малым. Вы спросите, но тогда почему же я не желал этого делать? Альбер действительно спросил бы, если б осмелился перебить. -- Видите ли, мы обычно об этом не говорим, хотя все знают. На арене мы ведем не настоящую борьбу, а даем представление. Понимаете? Представление. -- Он говорил медленно, раздельно, чуть ли не по слогам, будто объяснял что-то недоразвитым детям. Махнув рукой, немного спокойнее продолжал. -- Мы не спортсмены, а актеры. Думаю, разница понятна. Это моя профессия, понимаете, мое ремесло, которое я люблю. -- Он снова вошел в раж и, как оратор на трибуне, бичующий грехи человечества, возвышался за стойкой бара. -- А теперь скажу вам, что нужно публике. Слушайте внимательно, это весьма поучительно. Зрителям нужна кровь. Разгул страстей, скандал. У нас они это получают. Они знают, что их обманывают, однако делают вид, будто не замечают. А сказать вам, что произойдет, когда явится такой скот и организует состязание, гда на самом деле друг друга убивают? Полицейские переглянулись. К счастью, им не нужно было отвечать на вопрос. Жиле сам подавал себе мячи, которые мог красиво погасить. -- Я вам скажу, что произойдет. После этого зрителю потребуется настоящая кровь, настоящее убийство! -- Быть может, не всем... может, только... -- Буасси в замешательстве развел руки. Жиле не дал ему собраться с мыслями, сказать, что, мол, он, Буасси, тоже не прочь сходить на такое состязание, только бы билет достать, ему страх как любопытно посмотреть, что они там делают друг с другом на самом деле, однако он не хочет, чтобы эти соревнования проводились всегда, ведь он же не садист. Жиле его перебил. У него самого было что сказать, и он вовсе не желал, чтобы его перебивали. Масса народу приходит на состязания по кетчу, публику они интересуют. А потом люди либо жалеют, что пошли, либо нет, но любопытство у них пропадает. Это как бой быков. Его осуждают за жестокость, но все-таки, когда приезжают в Испанию, стараются не пропустить. И речь совсем не о них, а о тех, кто сейчас ходит на состязания по вольной борьбе. Что будет, если они привыкнут к новой моде? Нам либо придется делать то же самое, либо искать другую профессию, потому чти не на что станет жить. -- Может, это все же не понадобится потом зрителям, -- сказал Альбер без особого убеждения. Жиле даже не услышал. -- Сейчас публика играет вместе с нами. Делает вид, будто верит: то, что мы делаем, не понарошку, а настоящее. Да что там -- делает вид! Верит! Согласна верить, хотя, если бы задумалась, поняла бы. Но она не задумывается. Не желает задумываться. Но когда потом пойдет настоящая борьба, она не сможет так поступать. Альбер слушал и молчал. Жиле выглядел так, словно ему и трех разумных фраз не связать. А тут -- на тебе -- этакая проповедь! Да, да, это настоящая проповедь, Жиле несомненно не в первый раз ее произносит, и не в последний. Возможно даже, слова не его. Ему написали, а он сыграл, как роль Палача в вольной борьбе. -- В конце концов и кетчистов не останется, -- сказал Буасси. -- Не думаю, -- возразил после минутного размышления Жиле. -- Наберут настоящих борцов, боксеров, каратистов, кунфуистов. Чем многообразнее, тем лучше. Как в древности на играх гладиаторов. Зрители хотели видеть не только обычные поединки, им было еще любопытно, побьет ли парень с мечом того, у которого только сеть да острога, или гладиатор с мечом и щитом -- двоих с мечами, но без щитов. Вот вам интересно, кто победит в состязании: хороший боксер или такой же хороший борец? -- Еще бы! -- без колебаний ответил Альбер. Он уже не раз задумывался над этим. -- Кто победит: боксер или каратист? Каратист или вольник? А? Спрашивать, кто победит, не было смысла. Жиле несомненно назвал бы вольника. А они послушно бы согласились. Альбер давно выпустил нить допроса из рук. Он никогда не принадлежал к числу .полицейских, агрессивно ведущих допрос. Он просто беседовал, не обижаясь даже в том случае, если из него делали чуть ли не болвана. Всему верил, во всем давал себя убедить. Это не было сознательной тактикой, но себя оправдывало. Поначалу Альбер действительно принимал на веру все, что ему говорили. Что подозреваемые никогда на месте преступления не были, что в указанное время находились у друзей, что деньги выиграли в карты, что сделали это лишь ради спасения жизни ребенка -- деньги были необходимы на операцию и тому подобное... Позднее, через полчаса или час, он начинал сомневаться, продумывал про себя весь разговор, находил в нем бреши, противоречия в тех фразах, которые никогда не были бы произнесены, если бы допрашиваемые не считали, что полицейского легко обмануть. Но обычно он все-таки не выпускал из рук нити допроса. Однако с Жиле у него это не получалось, и он точно знал, почему именно: рядом с этим гигантом он чувствовал себя ребенком. Рост Альбера добрых сто восемьдесят сантиметров, весит он восемьдесят килограммов, и килограммы эти состоят, главным образом, из мускулов. Правда, его нельзя назвать здоровенным или очень уж сильным. Он привык к людям выше себя на голову и тяжелее килограммов на двадцать-тридцать, рядом с ними он ощущал себя в крайнем случае слабым. Но разве случалось, чтобы он доходил кому-нибудь до живота, чтобы кто-то при желании мог бы поднять его, словно пушинку, и даже отшлепать, положив себе на колени? В последний раз он оказался в таком положении в детстве, да и то самом раннем, так как взрослел сравнительно быстро. А сейчас в сорок лет ему пришлось ощутить, что он смотрит на Жиле с такой же верой, с таким же доверием, как в свое время на взрослых. Не смеет перебить, не смеет вымолвить, что все, сказанное Жиле, лишь подтверждает их подозрения относительно того, что Фанфарона -- этот символ состязаний "Все дозволено" -- убил кто-то из противников по соревнованиям. Кто-то, видящий, как у него отбирают из рук хлеб, губят его ремесло, его специальность. -- Теперь вы, быть может, поняли, почему я против состязаний по кетчу, -- на удивление тихо произнес Жиле. -- Я никого не боюсь. Выстою против любого. Но если положение обострится, если стрельбу начнут вести не холостыми патронами, рано или поздно я обязательно проиграю. Рано или поздно все проигрывают. -- А другие об этом не думают? -- Люди вообще об этом не думают. А что, если текст ему никто не писал? Жиле разумен. Но зачем он все это им говорит? -- Надеюсь, теперь вы поверите, что я не испугался бы с голыми руками пойти на Фанфарона, сойтись с ним лицом к лицу, -- продолжал Жиле. -- Думаю, теперь вы понимаете, что у меня не было с ним никаких недоразумений. Соревнования не станут отменять из-за его смерти. Если это послужило причиной его убийства, кто бы ни был человек, совершивший преступление, он ничего не достиг. . -- Да, -- ответил Альбер, в этот момент проникшись уверенностью, что Жиле прав. "Для чего ему убивать?. Какую пользу это принесет?" Он почувствовал облегчение, когда вышел из квартиры. Уже на лестнице он вновь ощутил себя нормальным человеком, а, когда вышел на улицу, неприятное чувство неловкости и какого-то трепета исчезло окончательно. Машина их стояла довольно далеко, до нее пришлось идти пешком. На тротуарах женщины в дождевиках делали покупки, мужчины толпились возле какого-то автомобиля, несмотря на моросящий дождь, они были с непокрытыми головами, в расстегнутых спортивных куртках. О чем-то спорили. Альбер отвел взгляд, спор его не интересовал. Когда они добрались до машины, у него возникли первые сомнения. "Почему все-таки Жиле не смотрел им в глаза, когда обдумывал ответы на задаваемые вопросы". Он сел в машину, пристегнул ремень безопасности и попытался найти какое-нибудь приемлемое объяснение. Может, ^Киле имел в виду, что, окажись Фанфарон лицом к лицу с нападавшим, он сумел бы себя защитить? Пожалуй... Буасси больше не выдержал молчания. -- Ну, что скажешь об этом фрукте? Интересно, какая у него женщина? Как думаешь, а? -- Плоская, -- ответил Альбер и задумался. В самом деле, какая у Жиле женщина? А у Фанфарона? -- Он толкал тот же текст, -- с удовлетворением заметил Буасси. -- Что ты имеешь в виду? -- Ты не видел по телевидению? Позавчера по второй программе. Мог бы знать, что Альбер не смотрит спортивные передачи. Мог бы знать, но не знает. Скоро десять лет, как Буасси просто' не в состоянии это понять и каждый раз удивляется. -- А что он говорил? -- То же самое. Я же сказал тебе! Машин на улицах было мало. А ведь день уже клонился к вечеру, но автомобили словно исчезли с улиц Парижа. Будто людям неохота было выходить из дому. В последнее время и у них работы поубавилось, вероятно, преступники тоже лучше чувствовали себя в четырех стенах. Только ему, Альберу, такое везенье! Вляпался в подобное дело! Оба молча сидели в машине. Буасси, наверное, обижало молчание Альбера, никогда у него не поймешь. Или он все. еще размышлял над тем, какая женщина у Жиле, или вспоминал о старых добрых временах, когда вместо ворчливого, неприятного сыщика возил на своей машине государственных деятелей, политиков. Альбер же думал о том, что заберет домой досье Фанфарона, даже если это незаконно. Он не останется в здании Управления читать бумаги и обдумывать следующие шаги. Не останется там ни на минуту дольше, чем требуется, пусть они оба хоть лопнут: и Бришо, и комиссар Корентэн. Но ни тот, ни другой не лопнул. И вообще он даже не встретился с ними, так как, когда сыщики вернулись на набережную Орфевр, комиссар и его заместитель уже удалились. Буасси даже не поднялся в контору, просто пересел в собственную машину и отправился домой. Аль-бер бы не возражал, если бы тот его немного подвез, но,пока он решал, стоит ли просить об этом, старый "пе-жо" Буасси уже исчез. И не доставил Альберу настоящего удовлетворения тот факт, что задние подфарники машины Буасси не были исправны. Альбер поднялся в пустую контору, сел за свой стол. За два кабинета от него что-то печатал на машинке дежурный, из более отдаленного помещения слышался крик. Альбер -- будто одно из полушарий его головного мозга, занимающееся профессиональными делами, жило своей, особой жизнью, -- одновременно раздумывал над тем, почему убили вольника, и над тем,- стоит ли покупать новую машину. Старая -- то ломалась, то ее не заправляли, то ею пользовалась жена. У Альбера не было оснований предполагать, что с появлением новой дело существенно изменится, но пока это не отнимало у него охоту к покупке. Доносившийся откуда-то крик утих, потом послышался шум, топот ног, глухой стук от падения тела. "Что, к черту, там происходит?" -- мелькнуло в голове Альбера. Стук пишущей машинки прервался, наверное, и дежурный подумал о том же, а может, у него просто кончился лист бумаги. "У новой машины есть свои преимущества, -- вернулись в прежнюю колею мысли Альбера. -- Убийца мог застать Фанфарона врасплох, набросившись со спины, Жиле прав. Начать с того, что на новую машину дают годовую гарантию, а под предлогом обкатки несколько месяцев можно ею пользоваться одному. Фанфарон явно не рассчитывал на нападение, убийца оказался позади него. Впрочем, высоко профессионального драчуна не смутит то, что нападающий находится у него за спиной. Он мог ударить его ногой, перебросить через-себя, несомненно, что-то сделать. Правда, для того, чтобы перерезать кому-нибудь глотку, много времени не нужно. Орудием, вероятно, была бритва или острый, как бритва, нож, мачете, ятаган... За двадцать лет с чем только я не встречался... Схватить субчика, один рывок... Но старую машину теперь мне удастся продать только за гроши. И, если истрачу деньги на машину, что будет с пу- тешествием, которое мы с Мартой задумали. Он положил в нейлоновую сумку досье Фанфарона, чтобы незаметно вынести его из конторы, и отправился в путь. Когда голова и ботинки его начали намокать, когда его охватила грустная, безнадежная атмосфера, царившая на станции метро, когда он услышал несущиеся из подземного перехода звуки аккордеона, когда его вторично оттолкнули и ударили по колену продуктовой сумкой, его мысли снова вернулись от убийства к покупке машины. Альбер жил в Сен-Дени, в жилом районе, где дома были трехэтажные. Они располагались в черте старого города в соответствии с каким-то сложным проектом. Меж ними росла трава и находились игровые площадки. Это было какое-то смешение жилого района с кварталом коттеджей, но, к сожалению, преобладал первый. * Двухкомнатной квартире Альбера за годы его проживания в ней довелось пережить множество • увлечений ее владельца, а также попыток Марты приукрасить их жилище. Альбер уже строил в ней газовый котел, сам оклеивал ее обоями, устраивал здесь фотомастерскую, лабораторию и тренировочный зал; задним числом трудно решить, какое хобби было хуже. Во времена газового котла Марта даже упаковала свои вещи, чтобы уехать от него; когда он занялся оклейкой комнат, ему повезло, ибо к тому времени, когда жена вернулась из провинции, Альберу -- с помощью Буасси и Бришо -- удалось отчасти уничтожить следы ужасного разгрома. Дело в том, что когда-то, еще в юности, Альбер поверил, будто любые знания можно приобрести, любому мастерству научиться с помощью книг, и многократный горький опыт не смог убедить его в противном. По книгам Альбер учился ремонтировать машину, чинить радио, телевизор, учился акупунктуре и акупрессуре, лечебному массажу, поднимающему мужскую потенцию •(который он еще не сумел испробовать на практике, так как массировать нужно было собственную спину), учился самообороне, культуризму, учил китайский язык и медитацию-Дзэн. Все это было бы не страшно, если бы он не жаждал употребить приобретенные на практике познания. В начале их брака Марта со снисходительной улыбкой смотрела, как Альбер разбирает машину, ломает телевизор, заваливает химикатами ванную комнату. Она терпела, когда мешок с песком свешивался с крюка на потолке в одной из комнат и когда Альбер со своим другом Жаком тренировались в бросках и выкручивании рук. Неприятности начались со времен газового котла. Тогда Марта взбунтовалась, и с тех пор она уже не прежняя. -- Какие новости? -- спросила жена. -- Какие могут быть новости, -- ворчливо ответил Альбер, уставший от часового пути. -- Что-нибудь случилось? -- Что могло случиться? Убили одного борца, меня в метро обчихали, наступили мне на ногу, оторвали пуговицы, нога ноет, голова болит, я голоден. -- Значит, все как обычно, -- успокоилась Марта. Альбер зашел в комнату, включил телевизор. На фоне сверкающего разноцветными огнями заднего плана сидели двое мужчин с крашеными волосами, в алых пиджаках и рассказывали всякие забавные истории. Альбер приглушил звук, засунул руку под одну из декоративных подушек и вытащил оттуда книгу. Лишь однажды он оставил ее на столе и очень тогда пожалел. Прежде, чем он сумел вымолвить хоть слово (сказать, что получил ее в подарок от Бришо или что-то в этом роде), Марта набросилась на него как тигрица. И началась ссора, продолжавшаяся всю ночь. В книге описывалась силовая тренировка морских пехотинцев для поднятия кондиции, и Марта боялась, что муж притащит в квартиру деревянную стенку, канаты и прочее столь же полезное и необходимое снаряжение. Альбер встал на стул и положил морских пехотинцев на самую верхнюю полку книжного шкафа между руководствами по йоге и по стрельбе из лука. Стрельба из лука! Господи! Он успел лишь купить складной лук и только-только начал разбирать его на составные части... С той поры книга с верхней полки не снималась. Из кухни послышались грохот, звяканье осколков, вызвавшие в нем чувство удовлетворения. Кажется, что-то разбилось! Значит, у него есть по меньшей мере пять спокойных минут. Он вынул из кармана свою новую покупку и весь отдался радости приобретения знаний. Девушка получила четыре удара ножом. Два из них были смертельными. Хорошее соотношение, большинство преступников, орудующих ножом, не может похвастаться таким результатом. Один удар перерезал вену на шее. Это было чистой случайностью. Убийца все четыре раза пырнул ножом в область желудка, но, когда он ударял четвертый раз, жертва его пошатнулась и упала корпусом вперед. Второй удар пришелся в сердце, но, как знать, возможно, хороший хирург, попади девушка в больницу, и попытался бы что-то предпринять. Когда ее нашли, она лежала в красном платье на каменном полу кухни, словно куча тряпья. Тело было теплым, кровь еще не запеклась, но врач уже не мог ничем помочь. У девушки была хорошая фигура, черные волосы до талии, невыразительное, но умело накрашенное лицо. Ее нашла одна из подруг, которая обычно водила к ней на квартиру мужчин в те часы, когда девушка была занята на работе -- с десяти вечера до четырех утра. Пока подруга вызывала полицию, мужчина, которого она с собой привела, куда-то исчез. Полицейская машина прибыла быстро, но служители власти уже мало чем могли помочь; даже зевак не оказалось, чтобы их разогнать. Подругу допросили, причем каждое слово полицейских, сам тон задаваемых вопросов, показывали, что подозревают они ее: что ей здесь было нужно, зачем понадобилось прийти, где тот таинственный мужчина, когда она вызвала полицию, что здесь передвигала, на что она вообще живет, была ли у нее судимость... Затем прибыли еще полицейские, которые целеустремленно захлопотали, засуетились, все это вызвало у девушки чувство доверия, так как напоминало начало смены на заводе, где она раньше трудилась. Ей казалось, что эти полицейские знают свое дело, знают, чего хотят, и так же быстро доставят убийцу в полицию, как слетает с конвейера изделие при хорошо организованной работе. Двое -- один средних лет, когда-то вероятно красивый, другой в сером костюме, молодой, с мешками под глазами -- вновь расспросили ее обо всем как и те, в форменной одежде, только чуть вежливее. Задавали и другие вопросы. Платит ли она за пользование комнатой? Кто были друзья убитой? Был ли у подруги парень? Не угрожали ли ей? Водила ли она тоже мужчин в свою квартиру? Потом все это она повторила новому полицейскому, курившему странные ароматные сигареты и утверждавшему, что работает в отделе по расследованию убийств. Девушка устала, в голове у нее шумело. Краем глаза она видела, как двое мужчин в халатах тащат на носилках черный пластиковый мешок. Теперь она впервые обрадовалась, что ее допрашивают. Мужчины, бранясь, пытались развернуться с носилками в узкой передней. Когда этот полицейский тоже пошел звонить по телефону, девушка догадалась, что вместо него прибудет еще один и ей заново придется рассказывать всю историю. (Ее это не смущало, только хотелось поскорее убраться отсюда. Теперь она говорила автоматически, следить за беседой уже не приходилось). Ей было любопытно, каким окажется следующий сыщик. Наверняка будет еще более вежливым, чем предыдущий. Он оказался молодым, красивым, хорошо одетым. То есть вблизи он выглядел не таким уж молодым, зато еще более симпатичным. Он слушал рассказ девушки, но, видимо, едва обращал на него внимание. Бришо не жалел о том, что его потревожили. Корентэн будет благодарен, что вечер испортили не ему... "Шарль, вы ведь все равно холостяк..." Да, если б мадам Корентэн знала, какими делами занимается ее муженек вечерами! Но не это было существенно. Шарль наслаждался тем, что заменял шефа. Что у него просят совета, что он необходим, что люди вскакивают и козыряют ему, когда, откидывая назад волосы, он входит в кабинет. Вполуха он слушал девушку и между тем раздумывал. Определенно надо известить Альбера. Лучше всего сделать это немедленно, сейчас. Нельзя, чтобы в нем возобладали эмоции. Корентэн сразу же потревожил бы Альбера. Он, Бришо, тоже, если бы и сейчас оставался его коллегой, а не шефом. Альбер как будто весьма чувствителен к этому. -- ...и тогда я вызвала полицейских, -- закончила девушка. Она вопросительно глянула на Бришо. У нее были большие глаза, и даже излишек косметики не портил ее. "Поговорю с Альбером завтра утром", -- подумал Шарль. -- Пойдемте, мадемуазель, -- обратился он к девушке. -- После таких волнений вам не помешает глоток вина. VI Марта усилила звук телевизора. Видимо, она не обратила внимания ни на виноватое лицо Альбера, ни на книгу, которую он держал в руках. Вообще-то Марта была терпеливой женщиной. Она переходила в нападение лишь в тех случаях, когда чувствовала, что со стороны мужа сохранности их квартиры вновь угрожает опасность. На экране телевизора возле окутанного дымом здания метались пригнувшиеся люди с автоматами. Альбер из принципа не смотрел на экран, только очень надеялся, что пожар происходит не в Париже. Он живо помнил о том, как ему пришлось преследовать террористов среди стонущих раненых. Помнил и сестру одного из террористов, прекрасную Марианну... На мгновенье он прикрыл" глаза, затем открыл их, чтобы новая книга отогнала воспоминания. Прекрасная книжечка. Написал ее Джон Вайсмэн, называлась она "Как выжить в любом месте Земли". Книжка была • руководством по выживанию для САС -- штурмовых отрядов английских парашютистов. В гЛазах Альбера САС был окружен сияющим нимбом. Одетые в защитную форму молчаливые мускулистые мужчины, которым нипочем небольшая перестрелка, которые знают, как надо ориентироваться в лесах, из коры какого дерева сварить чай и из какого мха сделать печенье, если их сбросят в джунглях. Альбер с детства мечтал о такой науке. Теперь, правда, маловероятно, что он станет исследователем Африки, однако никогда нельзя знать... Ста двадцати франков и впрямь не жалко, чтобы узнать, как вести себя на дрейфующей льдине, если у тебя всего-навсего обычное снаряжение. -- Эй, прекрати! Он не слышал шагов жены, не заметил, как она оказалась у него за спиной. Марта была англичанкой, преподавала в средней школе английский язык дерзким, непослушным озорникам. И прекрасным, длинноногим девицам, похожим на манекенщиц, перед которыми Альбер робел всякий раз, когда с ними встречался. По-французски Марта говорила с едва заметным акцентом и -- благодаря детям -- шагала в ногу с наиновейшим молодежным жаргоном. -- Руководство по выживанию... знаменитый САС. -- У жены национальные командос не пользовались столь высоким авторитетом, как у мужа. -- Айсберг... Сахара... Джунгли... Они что -- сдурели? -- Почему? -- оскорбленно спросил Альбер. -- Какого черта кто-то полезет в джунгли? -- Ну, например... -- начал было муж. -- Значит, так ему и надо! -- А что, если... -- Пусть лучше работают как следует и будут повнимательнее хотя бы в Европе, где живет большая часть человечества. -- Но если ты плывешь на корабле и он... -- Мы живем в городах, дорогой, а не в джунглях и не в Сахаре. Пусть эти великие умники напишут, как нам выжить в таком городе, как Париж! -- Но... -- Как нам спастись от террористов, захватывающих заложников, как предотвратить транспортные аварии и несчастные случаи, что делать, чтобы нас не насиловали, в нас не стреляли и, когда я хожу за покупками, не избивали просто потому, что у меня другое произношение. -- Разве это случалось? -- встревоженно спросил Аль-бер. -- Вот какую книгу надо написать! Такую и я бы купила. Напишите вы, полицейские. И издайте. И раздавать ее людям надо бесплатно. -- Знаешь... -- начал было Альбер без особой уверенности. -- Ты уже столько всякой ерунды начитался, что и на самом деле мог бы написать. Альбер задумчиво смотрел на руководство для САС. Неужели и он, если бы так не верил в английских командос, тоже считал книгу ерундой? А может, если французская полиция издаст такую... На экране появился комиссар Корентэн. Он сидел за письменным столом' на фоне книжных полок с юридическими справочниками, в которые комиссар никогда не заглядывал, похвальными дипломами, несколькими архивными фотографиями из истории парижского отдела по расследованию убийств. Письменный стол почти совершенг но пуст, столешница сверкает. Слева, где стоит пепельница, вверх тянется тонкий, синеватый трубочный дым, перед Корентэном -- стопка досье. Он листает их, словно сейчас впервые увидел или словно зрители -- это его коллеги, с которыми он жаждет поделиться свежей информацией. Альбера всегда восхищали телевизионные выступления Корентэна. Комиссар выглядел так, будто авторы классических детективных романов вылепили его собственными руками, взяв за образец портреты своих любимых героев. Высокий, представительный "Мужчина, приближающийся к шестидесяти, но благодаря теннису, парусному и лыжному спорту и, разумеется, своему счастливому телосложению сохранивший стройность фигуры. Его удлиненное лицо излучало интеллигентность и надежность. Волосы все еще не хотели редеть, а темные с проседью кудри ему очень шли. Альбер знал, что Корентэн совсем не так листает досье в присутствии своих сотрудников, знал, что шеф ни- какой важной информацией не располагает, но все-таки даже он ощутил какое-то доверие. Комиссар говорил об убийстве Фанфарона, о котором уже писали газеты. Сказал, что борцу перерезали горло, что оружием послужила бритва или острый нож, что убийца напал на жертву сзади, иначе бы Фанфарон защищался. И все это ему удалось преподнести как ценнейшую, конфиденциальную информацию. Затем на секунду появился Бришо и положил перед Корентэном какую-то бумагу. Альбер вскрикнул от восторга. Бришо тоже блестяще удавались подобные выступления. Он умел произвести впечатление серьезного, мужественного человека, миллионам телезрителей становилось ясно, что они видят на экране официальное лицо, сознающее свою ответственность перед обществом. -- Есть ли какая-нибудь связь между убийством и объявленными состязаниями? -- спросил репортер. -- Это пока еще неизвестно, -- предсказал Альбер. -- Рано было бы делать выводы, --• ответил Корентэн. -- Но такая возможность существует, -- сказал Альбер. -- Но следует проанализировать и эту возможность, -- заявил комиссар. Марта взглядом заставила Альбера умолкнуть, и он уступил .поле боя своему шефу. -- Фанфарон был одним из организаторов события, вызывающего у многих антипатию, а благодаря афишам стал чуть ли не его символом. Следовательно, нельзя исключить, что кто-то, являющийся, скажем, противником этого... э-э-э... состязания, считал правильным, чтобы... Репортер поспешил ему на помощь: -- Вы думаете, таким образом хотели воспрепятствовать организации состязаний? -- Как я уже говорил, расследование находится сейчас в такой стадии... -- нерешительно произнес шаблонную фразу Корентэн. -- Вы не полагаете, что в данном случае можно ожидать дальнейших убийств? Альбер увидел, что Корентэн ошеломлен. -- С такой возможностью всегда надо считаться, -- сказал Альбер, и его голос заглушил слова Корентэна. Он глянул на Марту. Жена не .казалась рассерженной. Она улыбнулась ему, и на мгновенье ее лицо напомнило улыбающийся персик с популярного плаката. -- Подумай, подумай над книгой! Двое мужчин средних лет не имели никакого желания улыбаться. Оба они одеты в строгие костюмы, обуты в ботинки, начищенные до блеска, и это придавало обоим весьма старомодный консервативный вид. -- Чего они хотят? -- Мужчина, не отрывая глаз от экрана, закурил. -- К Жиле они уже приходили, -- сказал другой. -- Кто? -- Сыщик по фамилии Лелак. Явно человек этого паяца. Репортаж закончился, на экране появился диктор, и один из мужчин выключил звук с помощью дистанционного управления. Телевизор стоял в углу на блестящих, хромированных стальных ножках. -- Чего он хотел? -- Расспрашивал о состязании. Вроде бы подозревал Жиле. -- Да? -- Тот, что был постарше, с удовлетворением выпустил дым из носа. Второй молчал, словно нарушить эту церемонию было верхом неприличия. Когда дым рассеялся, мужчина вздохнул и тихо, словно боясь, что jtTO-то их подслушивает, сказал: -- Пожалуйста, наведи о нем справки. Поговори со своим другом, а если потребуется... потолкуйте и с этим Лелаком. ГЛАВА ВТОРАЯ I Утром снова шел дождь. Альбер Лелак встал с постели, выглянул из окна, увидел детей в дождевых накидках, которые, размахивая портфелями, спешили к станции метро. Маленькие синие, желтые, алые плащ-палатки с надвинутыми на головы капюшонами. Между домами виднелся темно-зеленый грунт, капли дождя доносили в открытое окно свежий запах земли. Видимо, Марта отправилась пешком, потому что их "рено" стоял на месте перед домом. Под лопаточкой дворника мокла квитанция автостоянки. Дети свернули за угол, площадь затихла. Только появившаяся откуда-то кошка загадочно, не спеша, с чувством собственного достоинства бесшумно продвигалась к своей таинственной цели. Альбер захлопнул окно, за одну минуту он продрог. Перешел в другую комнату позаниматься гимнастикой. Отжимаясь на полу, он думал о Фанфароне. Сколько раз нужно отжаться, чтобы победить такого гиганта? Что следует для этого знать? Он попытался продумать приемы самообороны, которые отрабатывал на тренировках со своим другом Жаком. Такому, как Фанфарон, он не смог бы вывернуть руки, не смог перебросить его через себя, такого нельзя пнуть ногой, удары от него отскакивают. На такого даже с ножом не рекомендуется нападать. Он перешел к подъемам туловища из положения лежа. Вчера вечером Альбер изучил досье Фанфарона, Накануне борец пришел в "Рэнди кок" немного раньше полуночи. Видимо, он не считал дл'я себя обязательным соблюдать спортивный режим. Он был один. Посмотрел программу, побеседовал с официантом, швейцаром, около двух ночи ушел. Пьяным не был. Пил пиво, бутылки три или четыре -- ему это нипочем. После четвертой серии подъемов Альбер почувствовал, что мышцы брюшного пресса разрываются, пот так и льет ручьями. "Я должен это делать, -- говорил он себе. -- Как иначе защищаться от таких силачей, от убийц, вооруженных ножами, если даже на эти пустяковые упражнения у меня силы воли не хватает? Если у меня слабые мышцы живота -- лежа на спине, -- размышлял он. -- Как защититься, если на меня нападут сзади? Да еще неожиданно? Если рефлексы быстры, можно, перехватить руку у шеи. Но Фанфарону это не удалось". Он покачал головой. Фанфарон был не менее двух метров ростом. От пятой серии он отказался. Медленно, не спеша, наклонился вперед, встал на колени и выпустил воздух из легких. Он чувствовал, что должен пойти в "Рэнди кок", хотя не мог объяснить, зачем это нужно. Ведь сыщики, которые опередили его, явно провели безукоризненную работу. Поговорили .с персоналом, посетителями, и действительно они не виноваты в том, что никто ничего не знал. Сегодня он дежурит после полудня, время у него есть. Мог бы, допустим, полчасика потренироваться, отрабатывая удары на мешке с песком. Или с резинкой попрактиковаться перед зеркалом в подскоках, и поворотах. Однако, когда он вспомнил о Фанфароне и Жиле, ко всему этому у него пропала охота. Он зашел в ванную комнату и под теплым душем размышлял над вопросом, который репортер задал Корентэну: можно ли ожидать новых убийств? II -- Я в это не могу поверить, -- Ле Юисье замолчал, покачал головой и уставился на Бришо искренними, карими глазами. Лицо Шарля оставалось невозмутимым. Он тоже едва верил в то, что видел. Ле Юисье, организатор состязаний "Все дозволено", оказался тощим, слегка сгорбленным человеком с наметившимся брюшком. Он выглядел так, словно не вынес бы даже одной оплеухи, словно презирал насилие. Когда Бришо положил перед ним фотографии мертвого Фанфарона, казалось, Ле Юисье стошнит. -- Не могу в это поверить, -- продолжил он, увидев, что Бришо не реагирует. -- Не думаю, что его убили из-за состязаний. Бришо ожидал не совсем этого. -- Вы даже не удивляетесь тому, что его убили? Ле Юисье пожал плечами. -- Мы живем в мире насилия. Бришо хотелось спать. Он надеялся пойти позавтракать с Альбером в кафе на углу, рассказать про вчерашнюю женщину и понаблюдать, как его друг со скучающим лицом сделает вид, будто все это его не интересует. Он обсудит с ним дело об убитой девушке и, попивая кофе и беседуя, ощутит, что работа продвигается, что в мозгу Альбера крутятся колесики. Он забыл, что его друг придет только после полудня. Забыл про Ле Юисье, который вчера сообщил по телефону, что явится сегодня в полицию. -- Состязание мы организуем в любом случае, -- заявил Ле Юисье тоном, не терпящим возражений. -- Если к тому времени убьют еще двоих участников, то и без них. Если меня убьют, -- он поглядел в глаза Бридю, словно ожидая, что тот успокоит его, скажет, что этого просто быть не может, -- другие организуют состязание без меня. Нельзя воспрепятствовать состязаниям по кетчу таким способом. -- А другим? Ле Юиеье самоуверенно ухмыльнулся. -- И другим способом нельзя. Прогресс не остановишь! Скажете, это бесчеловечно? Но, простите, чему тут удивляться? Весь мир бесчеловечен. Публика требует таких состязаний. И она их получит. Почему же это бесчеловечно? ц -- Их может запретить прокуратура, -- перебил Бришо. -- Да отчего же? Разве запрещают автогонки из-за того, что они опасны? Не скажите! Если старт четырежды будет неудачным, если машины врежутся в зрителей, сотня людей погибнет, тысячи будут покалечены, получат ранения, что сделают? А? Дадут пятый старт. Да, мосье, так и произойдет. -- Ле Юисье вошел в раж. -- Вы можете назвать хотя бы один футбольный матч, который отменили после брюссельской трагедии? Даже брюссельский не отменили! Эти доводы Бришо уже читал в газетах так же, как и контраргументы. -- В автогонках целью является победа, а не физическое уничтожение противника, -- сказал он. -- В ваших состязаниях участники стремятся убить друг друга. -- Неправда! -- воскликнул Ле Юисье. Кадык его запрыгал под пуловером цвета сливочного масла. -- Они так же хотят победить, как и все другие спортсмены. Про-тибник может сдаться, если... -- тут воодушевление покинуло его или он просто пришел в замешательство, не зная, как бы поделикатнее выразиться. -- Если он не хочет подохнуть, -- продолжил Бришо. -- Если он в проигрышном" положении, -- нашелся Ле Юисье. -- Наше нововведение заключается лишь в том, что мы не пытаемся втиснуть нашу борьбу в чужие правила. Почему же это бойня? В уличных драках абстрагируются от физической невредимости противника, однако не убивают друг друга. -- Иногда убивают, -- сообщил ему заместитель руководителя отдела по расследованию убийств. -- И потом на улицах дерутся не идеально тренированные силачи в центнер весом. -- Иногда и такие дерутся, -- информировал его Ле Юисье. Оба искоса поглядывали друг на друга через письменный стол. Бришо все еще не понимал, чего хочет посетитель. -- Иначе говоря, прокуратура не станет запрещать состязания, и мы их проведем, что бы ни писали некоторые газеты. Я уверен, -- он наклонился вперед, чтобы подчеркнуть то, что хочет сказать, -- абсолютно уверен в том, что убийство Фанфарона не имеет никакого отношения к этому событию. Он хотел было встать, чтобы уйти. Однако полицейские обладают средствами для того, чтобы насыпать гражданам перцу под нос. Бришо вежливо попросил его снова присесть, включил магнитофон и начал расспросы. Это только в фильмах люди, оскорбившись или возмутившись, вскакивают и выбегают с допроса в полиции. На практике дело длится до тех пор, пока сидящий по ту сторону стола считает это необходимым. Разумеется, вторая сторона тоже способна на многое. Она может лгать, злиться, ей может все надоесть, но отвечать так или иначе приходится. Ле Юисье, видимо, пытался делать хорошую мину в этой игре. Бришо расспрашивал его о личной жизни Фанфарона, его заработках, хобби, его прошлом, о партнерах по тренировкам, о состоянии коммерческих дел. Без всякой особой связи собирал информацию на магнитофонную ленту. Ле-лак будет ему благодарен: он сэкономил ему допрос. III Альбер сидел дома за письменным столом, уставившись на развинченную шариковую ручку. Перед ним валялся пустой лист бумаги, в каждой руке он держал по половине ручки. Потом свернул свой "Паркер" и размашистым почерком написал вверху листа: "Альбер Лелак. Выживание в мегаполисе. Руководство для отдела по расследованию убийств Парижской криминальной, полиции". Снова развинтил ручку. У него не было сомнений относительно того, почему Марта побуждала его заняться этой чепухой. Жена считала, что лучше, если она даст мужу какое-нибудь занятие, чем он найдет его сам. Как знать, а вдруг он отправится в пустыню испытывать рецепты парашютистов или изготовит планер, найдя какое-нибудь руководство по летательным устройствам. Хотя Альбер. и понимал, какая ведется игра, идея Марты захватила его. Что потом скажет Корентэн? Бришо? Конечно, на обложке будет напечатана его фотография, на которой Лелака изобразят с нацеленным пистолетом. Он отбросил перо, встал и вынул пистолет. Повернулся к зеркалу, прищурил один глаз и поднял оружие. "Плохо, -- подумал он. -- Выгляжу будто клоун. Одна щека сплошь в морщинах. Кстати, создается впечатление, что я кровожадный зверь. И так уже о полицейских сложилось подобное мнение. Может, лучше стать около полицейской машины с меланхоличным задумчивым лицом, но чтобы из-под пиджака все-таки выглядывала рукоятка оружия". Он надел пиджак и попробовал встать таким образом. Это оказалось нелегко. Если застегнуть проклятый пиджак, пистолет вообще не виден, зато кажется, будто у него вывихнуто бедро. Если распахнуть полы пиджака, браунинг, засунутый по-любительски в брюки, виден хорошо. У него было десятизаряд-ное восьмимиллиметровое оружие, Альбер привез его из Англии и с великим трудом добился, чтобы Корентэн раздобыл ему разрешение на ношение браунинга. Очень хороший пистолет. Стреляет очередями, с удобной рукояткой, красивый, как любое оружие. Альбер боялся, что однажды в самом деле придется из него выстрелить в человека, но ходить на работу без браунинга тоже боялся. Кроме того, боялся, что, когда потребуется, он из побуждений человечности заколеблется, стоит ли стрелять, и из-за этого страха скорее, чем следует, спустит курок. Любое оружие предназначено лишь для того, кто не поколеблется его использовать. Он засунул пистолет обратно в кобуру и снова сел за письменный стол. Вновь скрутил перо и записал эту премудрость. Подчеркнул, а потом в скобках добавил: "Каждый должен выбирать такое оружие, использовать которое он готов физически и психологически". "Не так уж трудно", -- подумал Альбер, продолжая быстро писать. IV Когда к полудню дождь прекратился, показалось, что его даже недостает. Люди все еще недоверчиво держали над головами зонтики и поспешно обходили лужи. Альберу пришлось ехать добрый час, пока он добрался до набережной Орфевр. Метро было переполнено, со всех сторон к нему были притиснуты люди, состоявшие сплошь из костей, локтей, зонтов и чемоданов. По гулким коридорам станции Шателе, казалось, двигалась целая армия -- орда в дождевых плащах продиралась к -й линии, в направлении Орлеанского вокзала. Альбер вышел на остановку раньше, чем обычно, предпочтя пройтись пешком. Он любил город в такую пору, быть может, больше всего именно в такую. Бурлящая вдоль краев тротуаров вода напоминала ему журчание ручьев его детства. Обычно после долгих дождей из ручьев исчезал мусор, цвет их становился светлее, запах... по крайней мере выносимым. В такую пору он шел по улицам, не опасаясь, что его толкнут. Люди, пьющие кофе на застекленных верандах, словно в каком-то модерновом зоопарке, скучая наблюда- ли за гуляющим под дождем человеком, как за бродящим на свободе зверем. Но дождя уже не было, хотя этот факт еще не проник в защищенные стеклами помещения веранд с их уютным, пропитанным запахом кофе и сигаретного дыма теплом. До начала работы оставался еще час. Он остановился у двери одного кафе, потом все же пошел дальше и повернул на улицу Понт-Неф. Там находилась книжная лавка, в которой ему хотелось приобрести какую-нибудь специальную литературу по вольной борьбе. Против этого у Марты не может быть возражений. Это нужно ему для работы. Необходимая закулисная информация, он даже возьмет счет и попросит все ему оплатить. (В это, впро'чем, он и сам не верил.) Специальной литературы он не нашел. Но отыскал книгу, в которой пытались разоблачить цирковых борцов. Альбер с отвращением положил ее обратно. Разоблачения ему не требуются, лучше бы его чему-то дельному поучили. Но таких пособий не было. Он взял брошюрку о борьбе, в которой на рисунках были показаны броски и захваты, проглядел другую подороже, в которой то же самое было отпечатано на красивых цветных фотографиях, заглянул в книгу под названием "Грязные трюки". Даже близко не подошел к полкам с книгами "Сделай сам" и почувствовал, что явно заслуживает похвалы. Он давно мечтал о труде под названием "Фотографирование эротических сцен". Когда с пакетом в руках Альбер вышел на улицу, снова шел дождь. Он засунул под пальто книгу и, втянув шею, поспешил к набережной. В Управлении полиции его встретил странный, неприветливый порядок. Стоящий в дверях полицейский проверил его удостоверение, хотя они по меньшей мере года два знали друг друга. В коридорах он не увидел группы беседующих людей, а вниз по лестнице шествовало несколько внушительного вида господ, которых сопровождал сам комиссар. На Корентэне был темный костюм, и своей консервативной одеждой он скорее напоминал директора банка, чем полицейского. Альбера он будто и не заметил. Только Буасси выглядел как обычно. Концы усов его были в крошках, словно он таким образом заготавливал пищу впрок на черный день. Он читал газету и что-то про себя бормотал. -- Явился? -- Нет. Сейчас поворачиваю за угол. -- Тебя искали. -- Да? -- Голос Альбера угрожающе повысился. -- Корентэн дважды. А Бришо поминутно. Буасси перевернул страницу. -- Да? -- Альбер несколько сбавил тон. -- Ничего, найдут. Он распаковал книги и сел. Корентэна на месте нет, а Бришо может катиться подальше. -- Что случилось? -- Вчера во время допроса умер один тип. Буасси говорил непривычно тихо. Случись это где-нибудь в другом месте, уж он бы посмаковал. -- Что-о?! -- Родственники утверждают, будто его отделали у нас, а их адвокат уже бьет в тамтам. -- Да брось ты! -- махнул рукой Альбер. -- Что значит -- брось? -- Буасси, нервничая, отложил газету, даже немного смял ее. -- Опять строишь из себя великого умника. Проводят серьезное расследование. Тебя тоже искали. Альбер не ответил. Оскорбленный Буасси вновь потянулся за газетой. -- Наше счастье, что нас тут не было, мы как раз тогда ездили к вольнику. А то и нам бы влетело. -- Почему? -- спросил Лелак и тут же пожалел. Какое идиотство! Он знает почему. Напрасно он подсадил Буасси в седло! ---- Всем влетело, кто был здесь. -- Вот как? Тогда схожу к Бришо. -- Резко отодвинув стул, он встал. -- Посмотрим, что ему надо? -- Какое-то дело... -- начал было Буасси, но Альбер не обратил на него внимания. Он вышел, на секунду приостановившись у двери. Буасси, вероятно, считает, что Лелак тоже поехал прямо домой. Не знает, что он еще вернулся в контору навести порядок в бумагах и забрать с собой досье Фанфарона. Или просто хочет помочь ему, как всегда неловко. Он вспомнил вчерашний вечер. Услышанный им шум, стук, крики, доносившиеся снизу-Буасси прав. Если он и был здесь, то все равно ничего не знает. Что он слышал? Стук вроде как при падении тяжелого тела... к черту!.. Звук был таким, будто кого-то шарахнули о дверь или о шкаф. Этот звук хорошо знаком Альберу. Да и какому полицейскому он не известен? Кому из них не приходилось бороться, отшвыривая от себя такого полубезумца с пеной на губах? -- В коридоре послышались чьи-то шаги. Лелак направился к кабинету Бришо. -- Я тебя искал. Где ты был? Шарль Бришо положил исписанный на машинке лист, который держал в руке, встал и, протянув руку, поспешил к Альберу. Театральный жест, который у них не был в ходу. -- Это еще что за глупости? -- ворчливо спросил Альбер. И уселся прежде, чем Шарль опустил руку. -- Вчера убили девушку, -- быстро заговорил Шарль. Он сделал два шага и, остановившись у стола, вытащил из груды бумаг фотографию, которую бросил на колени Альбера. Альбер не взглянул на нее, не взял в руки. С тех пор, как Бришо получил назначение, он стал одеваться консервативнее. Коричневый спортивный пиджак, светло-коричневые вельветовые брюки в рубчик, вместо шейного платка галстук. Куда идет мир?! -- Ее зарезали в собственной квартире, -- упрямо продолжал Бришо. Его не смущала пассивность Альбера. Он мог бы на "отлично" сдать экзамены по предмету, который назывался наукой о Лелаке. -- Ее не ограбили, соседи не слышали никакой ссоры. -- Профессионалка? -- спросил Альбер. Бришо насмешливо покачал голЪвой. -- В какие времена мы живем! Если уж это спрашивает такой прекраснодушный эстет, как ты, который приближается к женщинам только с цветами в сердце. -- Значит, профессионалка, --, констатировал Альбер. -- Не обязательно. Ее подруга, которая нашла труп, вот та из про р. То есть, наполовину. -- Он махнул рукой. -- Оставим это. Девушка была танцовщицей. Она танцевала в ночном баре. Обнаженная. Присев боком на край письменного стола, он сложил руки на груди. Губы растянулись в веселую улыбку. В глазах засветилось благодушие. Альберу был знаком этот взгляд. -- Ты, с ней переспал? -- спросил он. .-- Ты с ума сошел? -- Я имею в виду раньше. Когда она была жива. -- Нет... -- Улыбка Бришо сделалась шире. -- А вот что касается подруги... Альбер пропустил это мимо ушей. Задумался. -- Как ты думаешь, где работала девушка? -- В баре "Рэнди кок". Они смотрели друг на друга. Бришо покачал головой, сгреб в охапку одно досье и перебросил его Альберу. -- Если пойдешь вечером, скажи. Я составлю тебе компанию. Альбер кивнул. -- Еще кое-что. Возможно, тебя заинтересует. Бришо, вероятно, не замечал, что начал перенимать фразы Корентэна. "Возможно тебя заинтересует". "Мог бы заглянуть". "Я уже тебя разыскивал..." Он переймет и сферу его деятельности, и его любовницу. Что касается последней, Альбер тоже был бы не прочь. Миленькая блондиночка -- губки бантиком -- с глупеньким личиком. Уже несколько лет она то порывала, то мирилась с комиссаром. Работала она в архиве, внизу под ними, и сколько бы раз они не встречались в коридоре, Альберу всегда хотелось спросить, почему она крутит с Корентэ-ном, хороший ли партнер, комиссар, что рассказывает о своих сотрудниках. Девушка всегда улыбалась Лелаку. -- Сюда приходил Ле Юисье. Тот фрукт, который •организует эти состязания. Профессиональный менеджер. -- Ну и что? -- Хотел убедить меня в том, что убийство не имеет никакого отношения к состязаниям. Сказал, что кого бы ни убили, состязания все равно состоятся, следовательно, _ это не может быть мотивом убийства. -- А если они убили Фанфарона потому, что он передумал, отказался, не согласился выступить? Это не аргумент? Бришо пожал плечами. -- Погоди. Корентэну позвонил какой-то депутат. Попросил шефа информировать его о деле, потом заявил, что советов давать не хочет, не хочет вмешиваться в работу полиции, но... -- ... дело не имеет отношения к состязаниям, -- закончил Альбер. Шарль кивнул. Альбер раскрыл лежавшее у него на коленях досье и рассеянно начал читать протокол о том, как нашли убитую танцовщицу. -- Нож был тот же? Бришо выразительно развел руками. -- Они не могут сказать. В одном случае убийца заколол, в другом перерезал горло. Ясно одно: речь идет о * заточенном, остром, как бритва, сравнительно длинном лезвии. -- Звучит успокоительно, -- проворчал Альбер. -- Узнал что-нибудь от ее подруги? Бришо откинулся назад, прикрыл глаза. -- Она работала с десяти вечера до четырех утра. Каждые полчаса должна была танцевать по пятнадцать минут в паре с другой девушкой. Их там пятеро или четверо. И рассчитано так, чтобы пары каждый раз менялись. -- Что-то вроде математического примера. Вычислить наименьшее количество девушек, которые должны работать в этом вертепе. Бришо не расслышал реплики. -- Подруга не знает, был ли у нее постоянный партнер, хотя, естественно, иногда ее провожали домой. Альбер продолжал листать досье. -- Это я и прочесть могу. Шарль улыбнулся. Смущенной улыбкой. -- А что ты узнал от Ле Юисье? -- спросил Альбер. Бришо указал на магнитофон: -- Тебе нужно все или достаточно конспекта? -- Достаточно. Альбер откинулся назад, ухватил ножку стула и начал ритмично сжимать ее. Бришо не обратил внимания. -- Фанфарон собирался все бросить, но потом у него уплыли денежки, и пришлось ему взяться за дело. На афишу его поместили из-за того, что вид этой мускулистой громады с мрачным, некрасивым лицом, но весьма приличной фигурой производил устрашающее впечатление. По мнению Ле Юисье, он бы добился большего, если бы не любил так ночную жизнь и женщин. -- Ишь ты, скажи на милость! -- произнес Альбер. -- Он начинал культуристом, потом стал классическим борцом, выступал со средним успехом. Теперь не узнаешь, что бы из него вышло, если бы он это не бросил. -- А почему он бросил? -- Деньги нужны были. Некий .менеджер по имени Ламан сманил его в вольники. -- Бришо умолк, глядя на то, как Альбер возится с ножкой стула. -- А зачем ты это делаешь? -- Для здоровья. Шарль покосился на него. -- Этот самый Ламан один из противников соревнований по кетчу. ГЛАВА ТРЕТЬЯ То, что Ламан когда-то занимался борьбой, по крайней мере было заметно. Он казался низеньким, однако был среднего роста, плотный, с короткими ногами и лысеющей головой. Издали его можно принять за толстяка, но вблизи он производил впечатление человека, от которого отскакивают пощечины. Он сидел в углу зала за ветхим письменным столом, позади которого стоял старомодный шкаф для папок и досье. Возле письменного стола стул для посетителя, чтобы визитер не загораживал панораму. -- Вы одновременно и тренер? -- спросил Альбер. Он пришел один, хотя Бришо и Буасси хотели его сопровождать. Но Альберу были знакомы тренировочные залы, хотя он и не бывал на тренировках вольников. Все бы непременно обратили внимание на трех мужчин нерешительно глазеющих по сторонам, гадали бы, кто они, чего им нужно, почему мешают работе. А тренер мечтал бы, чтобы они поскорее выкатились отсюда. Сам Альбер спортом не занимался. Разве что ходил на тренировки по бегу и одно время для укрепления кондиции в спортивный зал полицейского управления. Там он изучал приемы самообороны. Дома по особым программам занимался гимнастикой и, когда находилось время, практиковался со своим другом Жаком. Жак весил чуть больше шестидесяти килограммов, был тощим, но быстрым, как молния, выносливым и сильным, как стальная пружина. -- Черта с два, -- ответил Ламан. -- У них нет тренера. Они лучше любого тренера знают что делать. Альбер не понял, издевается он или говорит серьезно. -- У начинающих есть свой мастер, -- продолжал Ламан. -- Те, кто чего-то- добился, тоже кому-то платят, чтобы им помогали. Но не так, как... -- он махнул рукой. -- Вы занимались борьбой? -- спросил Альбер о том, что было заведомо известно. -- Тридцать лет. Знаете, когда бросил? В пятьдесят! В свой день рождения я еще выступал. Это было в последний раз. Тогда я сказал: хватит. Ты уже стар для того, чтобы тебя выбрасывали с ковра. -- Сколько вам лет? -- недоверчиво спросил Альбер. -- Будет семьдесят, -- ответил Ламан. Он насмешливо щурился. Вероятно, привык к изумлению. -- Но этим щенкам все еще могу наподдать. Альбер вежливо кивнул, но не сумел скрыть сомнения. "Щенки" были мускулистыми мужчинами лет под тридцать. На ринге, находящемся в центре зала, они упражнялись в какой-то сложной борьбе. Накидывались друг на друга, бросали на канаты, один выпал за ринг, но в падении как-то зацепился. Другой ударил его ногой по руке. Жутковатое было зрелище. Затем тот, кто оказался над партнером, помог товарищу влезть обратно, тл после долгих объяснений они решили начать сызнова. -- Не верите? -- живо спросил Ламан. -- Хотите поборемся? Я дам вам борцовское снаряжение... -- Нет, спасибо, -- в замешательстве выдавил из себя Альбер. -- Почему? Какой-то борьбой вы занимались. Заметно по тому, как вы владеете телом. Похвала была приятна, но могла завести в опасные воды. -- Что вы! Только обучался самообороне в полиции, -- сказал он. У старика это, вероятно, хорошо оправдавший себя трюк. Никто явно не примет его вызова. Любители, вроде Лелака, побоятся каверзного приема, который может применить старый мошенник, все еще сохраняющий хорошую форму. А профи постыдятся хорошенько ему наподдать. Старик с некоторым психологическим преимуществом начинал любую беседу, завязывал любые связи. -- Чему вы там научились? -- упорствовал Ламан. Альбер задумался. -- Был у нас тренер по дзюдо, учил ударам и пинкам, и был мастер-каратист. Этот показывал приемы, захваты, броски. -- А не наоборот? -- спросил Ламан. -- Нет. От слова "самооборона" мы просто дурели. Дзюдоист на своих тренировках иного и не делал, только бросал нас, а это у него очень здорово получалось. Но когда речь заходила о самообороне, он всегда хотел показать нечто особое, экзотичное. Удары ребром ладони, тычки кончиками пальцев и прочее. Однажды, когда мы упражнялись, зашел мастер-каратист и чуть богу душу не отдал от хохота. Он-то бил, словно молния. Руки его нельзя было заметить. В мгновенья проносился несколько метров, и пока я успевал сообразить, он уже отдергивал руку. У нас в полиции он учил самообороне, тренировал нас, показывал, как выворачивать нападающим руки. -- Вот лучшая самооборона, -- сказал Ламан. И ука- 0x01 graphic зал на ринг. Оба "щенка" вытирали с себя пот. Они казались усталыми. Альбер вежливо кивнул. До сих пор каждый мастер говорил ему так о своей системе. "Надо бы привести сюда Жака, -- подумал он. -- Он выстоит против старика, хотя бы из удали". -- Какое у вас мнение о состязаниях "Все дозволе • но"? -- попытался проявить инициативу Альбер. Ламан вытащил из письменного стола термос и стертый стакан из желтой пластмассы. Налил себе темный, похожий на чай напиток. Альберу не предложил. -- Что вы хотите узнать? -- переспросил он. -- Ну... -- Альбер не мог точно сказать. -- Ваше мнение об этих состязаниях? -- Они не очень меня интересуют. -- Не погубят ли они вольную борьбу? -- Ее ничто не погубит. -- А если после них публика захочет смотреть только такие соревнования? -- Альбер пытался вспомнить аргументы, слышанные от Жиле. -- Какие? -- вопросом на вопрос ответил Ламан. На мгновенье показалось, будто ему хочется выплюнуть жидкость обратно в стакан. Альбер этому бы не удивился. -- Ну, такие, где все дозволено, ничего не запрещено, где не ведут нормальную борьбу, соревнования, которые длятся до тех пор, пока один из участников способен продолжать состязание, -- сказал он. Ламан с удовлетворением глядел на Альбера. Он поставил стакан на стол и завинтил крышку термоса. "К ответу он подготовился. Едва может дождаться, чтобы высказать .кому-нибудь свое мнение, до сих пор оно никого не интересовало", -- подумал сыщик. -- Вы вообще-то когда-нибудь дрались? -- спросил Ламан. -- Ну... -- Альбер заколебался. Он не знал, что понимает под своим вопросом старик. -- Конечно. -- Дрались. Ходили на занятия по самообороне. Знаете, какова настоящая драка? -- Какова? -- с любопытством переспросил Альбер. Если он напишет книгу "Выживание в Париже", то посвятит старику специальную главу. -- Она скучная. Два болвана нападают друг на друга. Начинается отчаянная возня. Никакой техники, но много крови. В мозгах у них мутится, они ни на что не обращают внимания, ни на партнера, ни на себя, вот так. Я, правда, этого терпеть не могу, но поглядите, какая толпа собира- ется вокруг них на улице. В том случае, когда один из них профи, и то есть на что посмотреть. Если вы сейчас наденете костюм, я вышвырну вас с ринга, скручу в узел, но осторожно, и буду внимательно следить, чтобы не нанести вам травму. . "Если он еще раз похвалится, я поймаю его на слове", -- сказал про себя Альбер. Он надеялся, что собеседник не поймет по его лицу, о чем он думает. -- Но не так обстоит дело, когда борятся равные. Посмотрите соревнования по классической борьбе или финал по дзюдо. Они набрасываются друг на друга, дергают, толкают, отпихивают, ни один не смеет напасть по-настоящему. Бросков, конечно, нет, для того они и придумали вспомогательные очки и все прочее. В особенности, если дело -идет всерьез. Тут сто раз подумаешь, прежде чем что-то испробовать. Как вы считаете, почему сложился такой вид борьбы? -- Он не шевельнул рукой, лишь головой кивнул в сторону ринга, где два силача снова накидывались друг на друга. Они делали то же самое, только применяли другие варианты, кричали, бранились, тот, что был снизу, пытался захватить ногу противника и вцепиться в нее зубами. Оба хохотали, тот, что был на ринге, протянул руку, чтобы другой смог уцепиться. -- Говорят, это цирк. Ну и что? Попробуйте повторить! Пожалуйста, выступите против любого из этих парней! Посмотрите их настоящие тренировки! Посмотрите! Альбер смотрел. Он и до сих пор краем глаза следил за ними. Человек двадцать работали в зале вокруг ринга. Большинство упражнялось в бросках на потрепанном ковре. Да, они были быстры и решительны. Было что-то убедительное в том, как они накидывались друг на друга, затем один неожиданно поднимался в воздух. Альбер размышлял о том, чтобы он мог сделать в схватке с таким спортсменом. От их тел, сплошь состоявших из мускулов, от их крепких голов отскочил бы и тот единственный удар, который ему удалось бы нанести. -- Что скажете? -- спросил Ламан. Он засучил рукава тренировочного костюма и медленными, сладострастными движениями начал почесывать свои бицепсы. Кожа у него была морщинистая, покрытая родимыми пятнами. Поймав взгляд Альбера, он опустил рукава. -- Сойдет! -- сказал Лелак. -- Здесь и Фанфарон тренировался? -- Давно. Когда был мальчишкой. Я учил его бороться. Тогда он еще не считал, что этот зал ниже его достоинства. Альбер не проронил ни слова. До сих пор он лишь в американских фильмах видел такие залы с дешевыми металлическими раздевалками, старомодными душами за нейлоновыми шторками и крепкими, но никогда не добивающимися истинного успеха мужчинами. Зал находился на третьем этаже, стекла в окнах дрожали, когда каждые четыре минуты мимо них проносились поезда. Будучи пассажиром, Альбер любил, когда поезд метро выскакивал из-под земли и на высоте третьего этажа мчался между домами. Но быть жильцом такого дома он бы не хотел. Ламана это, по всей видимости, не смущало. Как и то, наверное, что на лестнице стояла вонь и возле дверей околачивались какие-то типы. -- Парень занимался культуризмом, но без особого успеха. Он был высоким, к тому же здоровым как бык. Сила у него была зверская. Но среди культуристов он не числился в лучших. Так никогда и не смог научиться принимать красивые позы, правильно двигаться. .Никогда так и не сумел заставить работать те мышцы, которые его не интересовали. Вы культуризмом занимались? -- Нет. -- Но спортом занимались, правда? Это сразу заметно. Ламан, уставившись перед собой, что-то бормотал. Теперь Альберу он показался старым и достойным жалости. -- Вы были его тренером? -- Менеджером, -- устало ответил Ламан. -- Заключал договора. -- Он поднял руку, чтобы собеседник не перебивал его. -- Я научил его тому, что ему было необходимо. -- Когда он вас оставил? -- Пять лет? Десять? Наверное, уже десять. Не все ли равно? -- Вы знаете Ле Юисье? -- Разве я могу отрицать? -- Он много заработает на этих состязаниях? Старик некоторое время с любопытством, пристально разглядывал лицо Альбера. -- Вероятно. Большую часть он, конечно, отдаст, но все же и ему обломится. -- Кому отдаст? -- Тому, кто дал деньги на организацию. -- Он поднялся и сделал несколько шагов к ковру. Положил руки на бедра, выпятил грудь. -- Да не вползай ты, словно вошь. И, как захватишь, толкни вперед задницу. Больше Альбер его не занимал. А тот еще на минутку задержался. Ему было любопытно: если парень начнет быстрее двигаться и толкнет вперед зад, каким получится бросок? Показалось, будто точно таким же. Потом Альбер встал и тихонько, не прощаясь, вышел. Когда он проходил мимо околачивавшихся в дверях типов с мрачными физиономиями, он распрямился. Может, они подумают, что он тоже борец. В конце ко.нцов по нему заметно, что он занимался спортом! Но они даже не глянули на него. Альбер, сунув руки в карманы, брел по направлению к станции метро. Небо над ним было серым, серыми были дома, да и сам он казался себе серым. Зашел в кафе и по телефону, что находился рядом со стойкой бара, позвонил Бришо. Мгновенье раздумывал о том, как заставить Шарля узнать, кто именно финансирует состязания Ле Юисье, но так, чтобы посетители, пьющие кофе, не обратили на него внимания и не исторгли из своего общества с тихим отвращением, положенным по традиции для полицейских. Но тут он мог говорить все, что хотел, никто не обращал на негр внимания. Каждый был занят лишь самим собой. Альбер спокойно рассказывал Бришо, о чем говорил с Ламаном, потом сообщил, что отправляется домой подготовиться к вечерней экскурсии. -- Хорошо, -- коротко сказал Бришо и положил трубку. Теперь, когда ему приходилось отвечать за Альбера, он не очень-то хотел знать, где тот бродит. В конце концов, если он и проведет часть ночи вне дома, это не причина для того, чтобы отправиться домой сейчас, когда ему полагается быть на службе. Альбер знал, что Бришо никогда не осмелится сказать ему это. Он выпил скверный кофе, расплатился и вышел в серый холод. Бредя к метро; сунул руку в карман и вытащил блокнот. Посмотрел адрес убитой девушки и до самой станции метро размышлял лишь о том, как удобнее туда добраться. II Бришо не думал о том, зачем Альберу понадобился список людей, финансирующих соревнования. За долгие годы, проведенные вместе, в нем развилось безграничное доверие к Лелаку. Это чувство он скрывал, никогда о нем не говорил, однако считал, что Лелак достиг предела своих возможностей. Его никогда не повысят, он так и уйдет на пенсию инспектором, чтобы потом скучать, предаваясь своим многочисленным увлечениям. Напротив, он, Шарль Бришо, восходящая юная звезда, человек будущего. Ну, разумеется, не столь уже юная, как в те годы, когда о нем распространилось это мнение. Назначение заместителем шефа заставило себя ждать слишком долго, но теперь, вероятно, лед тронулся. Он, Бришо, который, по колким замечаниям своих друзей, не остановится до тех пор, пока не станет министром внутренних дел, завидует Альберу Лелаку. Ибо только одна половина его "я" была политиком, стремящимся сделать карьеру, ловким чиновником, жаждущим занять высокое место. Другая же половина была исполнительным, надежным, хорошим полицейским. И эта половина завидовала Альберу Лелаку. Лелак мог ткнуть пальцем в небо, а попасть в точку с наивной самоуверенностью, везеньем аборигена, ищущего воду с помощью волшебной палочки, и, возможно, с данными ему Богом способностями. Шарль представить не мог, зачем нужен этот список Альберу. Для чего кому-то из этой компании убивать или отдавать приказ об убийстве Фанфарона -- символ великого начинания, главное действующее лицо рекламы? Лелак, вероятно, снова ткнул пальцем в небо. Быть может, узнал что-то, но скрывает от коллег, стесняясь того, что это вдруг может оказаться глупостью, и сознавая абсурдность дела. Бришо потянулся к телефону. Он не мог насытиться приятным чувством, которое дарил ему новый ранг. Несколько месяцев назад ему потребовалось бы долго льстить, прося о помощи группу -по расследованию экономических преступлений. Теперь в качестве заместителя Корентэна он звонил по телефону, и любой, кто поднимал трубку, считал необходимым без промедления оказать ему маленькую услугу. III В метро было сравнительно пусто. Перед Альбером остановился старомодный вагон с деревянными сиденьями и каким-то затхлым, прелым запахом, казалось, неистребимо впитавшимся в его металлические стены от сотен миллионов людей, перевезенных им до сих пор. Альбер сел и позволил своим мыслям свободно перепархивать с предмета на предмет. Он думал о задержанном, умершем в полиции, о борце с перерезанной глоткой, о заколотой молодой девушке, которая сегодня ночью должна была танце- вать в обнаженном виде в баре "Рэнди кок". Место ее уже наверняка заняли, никто в ней не нуждается. И вообще неизвестно, связана ли ее смерть с соревнованиями, хотя Альберу казалось, что дело обстоит именно так. Более того, какой-то необъяснимый внутренний голос шепнул ему, что и человек, забитый во время допроса в полиции, тоже имеет к этому отношение. Он затряс головой. В вагоне, в котором он ехал, это сейчас казалось естественным. Чуть поодаль от него сидел бородатый старик с развевающимися космами в грязном, драном пальто и безостановочно что-то бормотал про себя. На сиденье напротив расположился молодой человек лет двадцати с закрытыми глазами. На голове у него были надеты наушники плейера, одной ногой он непрерывно отбивал такт; временами плечи у него подергивались. Рядом с ним сидела женщина в чем-то темном, юбка у нее была короткой, колени сжаты, грудь выпячена, в руках она чинно держала черную сумочку. Лицо было румяным от косметики, рот очерчивала узкая длинная линия помады, вокруг глаз за черными тенями тянулись широкие синие пятна. Альберу она была не по вкусу, но что-то все же притягивало его взгляд к женщине. На мгновенье глаза их встретились, по ее лицу пробежала удовлетворенная улыбка, потом она оскорбленно отвернулась. Что-то не нравилось Лелаку в этом деле с состязаниями по кетчу. Большая шумиха, кое-кто пытается воспрепятствовать проведению их, ибо считает, что там будет просто обыкновенная бойня. Другие боятся, что кетч погубит их ремесло. Старик только плечами пожал да рукой махнул; скучно, мол, все это. Настоящая борьба идет лишь в состязаниях низших разрядов, парни из кожи вон лезут, но лишь до тех пор, пока не утвердятся. А когда Альбер сказал Ламану, что там все же существуют правила, запрещены кое-какие технические приемы в то время, как в новых соревнованиях, в кетче, на самом деле все дозволено, старик снова только отмахнулся, словно для того, чтобы ответ стал ясен, Альберу надо знать такие тайны борьбы, в каких ему все-равно не разобраться. На следующей станции в вагон вошел молодой, высокий, хорошо одетый негр. Он сел между Альбером и грязным стариком напротив женщины в темном костюме. Рядом с собой на сиденье положил обтянутый коричневой кожей кейс, вытянул длинные ноги положив их крест-накрест. Взгляд его упал на женщину и на мгновенье оста- новился на ней. Она ответила на его взгляд, но потом жеманно отвернулась. Лелак вышел на станции Бланш: дюжина резвящихся школьников хлынула с перрона и чуть не втащила его обратно в вагон. -- Пардон, -- произнес Альбер. -- А к этому усилителю надо приставить много небольших акустических экранов, -- говорил один из школьников своему приятелю. На улице его встретили блуждающие солнечные лучи, то и дело исчезавшие в тени башен здания, расположенного на противоположной стороне. В воздухе распространялся запах рыбы -- тротуар занимал шумный торговец, предлагавший прохожим плоды моря. Альбер пошел дальше по улице Лепик. Соседей убитой девушки в соответствии с правилами уже расспросили полицейские из окружного участка, но жильцы ничего не знали, с убитой знакомы не были, редко ее видели. Не знали, кто ходил к ней, но определенно утверждали одно -- народу тут бывало много. Так как у мертвых нет прав, полицейские пересмотрели все ее вещи, искали деловой дневник, список телефонов, но не нашли. Альбер собирался еще раз поговорить с соседями. Дом был старым, некогда красивым, посреди двора стояла облезлая скульптура, подделка под какую-то античную женскую фигуру. Вандалы разбили ей лицо, изуродовали бедра и она теперь на самом деле казалась древней. Девушка жила в бельэтаже за скульптурой. Альбер был знаком с расположением комнат в квартире по фотографиям и по плану. Маленькая передняя, из нее двери ведут в кухню и уборную, с другой стороны -- комната с дверью в ванную. Девушку убили в кухне. Возможно, она собиралась приготовить ужин убийце или, напротив, в квартиру впустила, но в комнату не провела. Альбер хотел зайти в квартиру. Пломбы с печатью у него с собой не было, но можно позвонить Буасси от танцовщицы по телефону и попросить его привезти новые. Дверь потом снова придется запечатать, опломбировать. Кстати, ключа от квартиры у него тоже не было, но Лелак знал, что у консьержки он есть. Консьержка была унылой женщиной лет тридцати, припомнить, чтобы девушку навещали мускулистые гиганты, не смогла. Она допустила Аль-бера только до своей передней и, пока искала ключ, Лелак успел изучить висевшие на стенах фотографии в рамках Они изображали маленького ребенка на горшке, на велосипеде, во время игры, криво ухмылявшегося в аппарат. Ребенок не вызывал Симпатий, и Альбер был рад, что не застал его дома. --'" Ваша дочка? -- вежливо спросил он. -- Нет. Мои старые фотографии. Еще мать повесила. Подписывать ничего не пришлось. Он взял ключи и направился в квартиру девушки. Сорвал пломбу, вошел и захлопнул за собой дверь. Здесь был порядок. И, если не заходить в кухню и не видеть на полу очерченный мелом контур фигуры и пятна, если вообще закрыть дверь кухни, ничто не напоминало о том, что здесь произошло. Альбер закрыл дверь кухни. Вздохнул. Он начинал верить, что соседи действительно ничего не знали. Если войти в комнату, во двор уже не выглянешь. Можно только из кухни. Но вечерами на окна кухонь опускают занавески. Если даже слон войдет, его не заметят. Альбер раскрыл шкаф, нерешительно поглядел на пуловеры, белье. Он был уверен что девушка где-то все же записывала номера телефонов. Ладно, простая девушка, у которой нет необходимости в деловом дневнике. Но не помнила же она наизусть номера телефонов своих знакомых. То, что убийца унес с собой блокнот, бумагу, тетрадку, он сразу отбросил. Здесь сразу видно, что работал не профессионал. Тот, кто так искромсал несчастную ножом в кухне, не смог бы обыскать комнату, не оставив следов. И пришлось Лелаку (и ему тоже) обыскивать комнату. Работал он медленно, импровизировал. Включил радио, поискал музыку. У него было странное неприятное чувство. Он привык к чужим квартирам, научился видеть в них место действия, умел не разжалобиться при виде мелочей, оставшихся от исчезнувшей жизни. Над фотографиями, засунутой в ящик детской куклой, заботливо заштопанным пуловером. Но насколько легче работать, когда вокруг суетятся усталые и спешащие коллеги, проявляя истинный или напускной цинизм. Работа есть работа. Он задвинул ящик обратно и уселся возле печки в кресло, чтобы просмотреть лежащую на маленьком столике груду газет, когда услышал шум. Кто-то открывал входную дверь. Альбер отложил газету и прислушался. Может быть, звук донесся от соседей, подумал он. В каждом доме, в каждой квартире есть свои звуки, необъяснимые, таинственные, неистребимые шумы. Может, сосед заглянул, увидев, что кто-то зашел? Может, подруга убитой девушки пришла сюда с мужчиной... возможно с Бришо. Он улыбнулся своей мысли. И продолжал улыбаться, когда в комнату вошел какой-то мужчина и ступил в сторону, давая пройти двум другим. Улыбался, словно мышцы его лица жили самостоятельной, отдельной жизнью. Ухмылка медленно сползала с лица. Гости были вооружены. Долгие годы Альбер готовился к этому моменту. Наверное, будет преувеличением сказать, что с этим он ложился, с этим вставал, но то, что каждый день думал о такой возможности, это точно. Думал, как и все его наиболее разумные коллеги. О той минуте, когда он попадет под дуло какого-нибудь оружия. Когда не он будет угрожать сопротивляющемуся преступнику. И когда в него будут стрелять не на бегу, не во время преследования им преступника -- неуверенно, с минимальным шансом на попадание, а холодно и спокойно наставят оружие, и ему придется решать, повиноваться или... Браунинг его был на месте -- в кобуре под мышкой. Альбер ни за какие деньги не пошел бы без него на работу. Он вообще брал его с собой и в свободное от службы время, больше того, даже когда -- очень редко -- отправлялся ужинать с Мартой или в поход, на экскурсию, если выдавался свободный уикэнд. Чтобы не дай бог хоть один раз, один-единственный раз браунинг не оказался бы у него при себе, когда в нем появится необходимость. Теперь эта необходимость появилась. Теоретически он хорошо знал, что надо делать. Броситься в сторону, перепрыгнуть через ручку кресла, и еще попытаться перекувыркнуться назад. Вытянутая левая рука придаст необходимый размах, правой рукой он выхватит из-под пиджака пистолет. На тренировочных занятиях он проделывал. Может, и сейчас удастся? Пока он все это обдумывал, трое мужчин вошли в комнату, и Альбер потерял шанс на действие. Прикрытие исчезло, теперь куда ни прыгнуть, он останется незащищенным. И он ощутил странное облегчение. Филипп Марло и прочие сыщики из американских детективов привыкли к тому, что на них наставляют пистолет. Они смотрели на него равнодушно, как аборигены на отправляющихся на охоту львов: с осторожностью, но без особого волнения. Альбер сомневался в том, что настоящие американские детективы в самом деле так себя ведут в подобных ситуациях. Знал, что никогда в жизни не забудет этих минут, они будут возвращаться к нему в кошмарных снах. И, пожалуй, даже не сам страх. А чувства беззащитности и уни- жения. Разочарования и самообвинения из-за того, что он не сделал даже попытки. Он вытер ладойи о брюки, чтобы они не были скользкими от пота, если он все же решится... -- Это он? -- спросил один из мужчин. -- Не думаю, -- ответил стоявший впереди. -- У того усы. -- Ты кто? -- Тебе какое дело? -- Ишь, какой ты умный, -- сказал тот, что задал вопрос. -- Большими умниками кладбища полны. И на твоей могиле это напишут. Ох, как хотелось дать по морде этому фрукту! Разыгрывает тут великого профи, Джо Верную Руку. А ему просто повезло. Потому что Альбер пришел один, потому что пялился на них вместо того, чтобы вскочить по своей привычке при первом же звуке, выхватить браунинг, который привез из Англии, взвести курок в тот момент, когда увидел в руке входящего оружие. У парня не осталось бы шансов. -- Ты дружок Кароль? Альбер отрицательно потряс головой. -- Ее подруги. Которой она всегда одалживает квартиру. Лелак не хотел говорить, что он полицейский. Откуда знать, не придет ли им вдруг охота без всякого риска погасить должок полицейскому корпусу. Мужчина глянул на своего спутника. Тот кивнул: -- А где беби? -- Черт ее знает. Сказала, что мы здесь встретимся. -- Сожалею, приятель. Сегодня вы не встретитесь. -- Мужчина отодвинулся в сторону. -- А ну, исчезни!.. Да поскорее! Твоей беби мы передадим, что у тебя дельце подвернулось. Альбер с трудом приподнялся. Он еще не хотел уходить. -- Вы дружка Кароль ищете? Мужчина задумчиво кусал нижнюю губу. И до сих пор лицо его было не из приветливых, а сейчас во взгляде, которым он смотрел на Альбера, появилась беспощадная жестокость. Теперь он больше походил на профи, чем когда выдавал текст, взятый из грошовых романов. Изготовители приключенческих фильмов восхищаются профи. Альбер их восхищения не разделял. Он тоже был профессионалом и знал, что преступникам-профи необходимо лишь одно качество: безудержная жестокость. Он не должен уметь стрелять быстрее других или быстрее наносить удары, не должен быть специалистом в области ядов или взрывчатки. Он должен убивать без колебаний. Лелак не боялся, что в нем узнают полицейского. Где теперь те времена, когда полицейского в штатском все узнавали по темному пиджаку, шляпе и плащу. Ныне сыщики одеваются, как все прочие граждане, как эти преступники, находящиеся здесь, в комнате, и больше похожие на продавцов из лавки. Ныне преступники узнают полицейских по их самоуверенности. Есть нечто такое в поведении служителей власти, что впиталось в них за долгие годы пребывания в полицейском корпусе. И эта самоуверенность сохраняется в них даже тогда, когда на них направлено оружие. Они могут потеть, дрожать, но на физиономиях у них написано, что они сделают с негодяем в изолированном от шума углу полицейского участка,- если жребий повернется. Но этим свойством Альбер никогда не обладал. -- Знаешь его? -- Нет. Но слыхал, что Кароль его выставила. -- Когда? -- Вчера. -- .Да? Ну, спасибо, что сказал. А теперь убирайся побыстрее. Альбер двинулся к выходу. Не попрощался, чинно закрыл за собой дверь. У дома сунул руки в карманы и направился к углу улицы. Он был уверен, что четвертый субъект сидит в какой-нибудь машине, припаркованной здесь же. Почти рядом с домом стояла телефонная будка, и -- словно судьба играла с ним -- в этот момент толстенькая старушка повесила трубку, собрала свои сумки и с трудом выбралась из будки как раз, когда Альбер с ней поравнялся. Сыщик поборол искушение. А ведь знал он, что за углом не найдет телефона, а если отыщет, автомат будет испорчен, или занят до бесконечности, или Буасси не окажется на месте. Так оно и случилось. Он мог только надеяться, что трое субчиков не сразу пройдут в кухню, не тотчас же обнаружат, что в квартире не все в порядке. Пусть хоть полчасика пройдет, пока они сообразят, что к чему, а к тому времени Буасси уже припаркует на улице свой темно-зеленый "пежо" и четыре другие машины будут патрулировать район, прислушиваясь к радио. Только б они пробыли там еще полчаса! Они и пробыли. Удалились лишь через час. Вышли быстрыми шагами, перед домом на мгновенье остановились, огляделись, прежде чем сесть в машину. У них был белый "опель", припаркованный почти у самого дома. Шофера не было, следовательно, Альбер спокойно мог позвонить прямо от дома. Буасси ждал со своим "пежо" на противоположной стороне, а Альбер с Бришо у другого угла дома под табличкой: "Стоянка воспрещается!" -- Какое у них было оружие? -- спросил Шарль. -- У того, который вякал, револьвер, кажется, "Смит и Вессон". У двух других -- шестимиллиметровая "бе-ретта". -- Похоже было, что они пользуются оружием? -- Похоже было, что хотят воспользоваться. Для того и пришли. -- Тебе повезло, -- констатировал Бришо. -- Да. -- Как же ты позволил застать себя врасплох! Эх, нельзя было! -- Серьезно? -- спросил Альбер и почувствовал, что его голос звучит резче, чем следует. А ведь с каким волнением Шарль выслушал его историю, как спешил, мчался сюда... -- Да, -- произнес он тоном пониже. -- Не знаю, что со мной произошло. -- С каждым может случиться, -- сказал Бришо. -- Я еще с ними встречусь, -- пообещал Альбер. Он крепко надеялся, что так и будет. Унизительное чувство забудется лишь тогда, когда он защелкнет на руках у этих парней наручники. -- Если Буасси не упустит их из виду. -- Буасси? Бришо промолчал. IV Буасси их не упустил. Он так ловко петлял со своим "пежо", что ни на секунду не задержал движение и все-таки сумел раствориться в потоке машин, несущихся к бульвару Клиши. Белый "опель" опережал его на четыре машины. Буасси с наслаждением потянулся к микрофону, сказать, чтобы отправляли первую вспомогательную машину. Из всей дрянной работенки больше всего он любил возиться с машиной. И участвовать в преследовании. Но преследовать приходилось редко; ведь только в фильмах полицейские машины мчатся, преодолевая на двух колесах крутые повороты. 'Не беда, просто водить ему тоже нравилось. А в особенности, когда он вел головную машину и, словно дирижер, мог управлять сложной и красивой симфонией преследования. Пусть поглядят на него сейчас все те великие умники, что пренебрежительно подшучивают над ним в полицейском управлении, пусть поглядит Ко-рентэн или хоть сам министр внутренних дел; у Буасси они не найдут ошибок. Надо знать город, знать, на каких улицах одностороннее движение, где паркующиеся грузовики обычно перекрывают дорогу, где может неожиданно рвануть весь транспорт. Надо знать типы машин, их возможности набирать скорость, радиусы поворотов. Сколько раз преследователи терпели неудачи из-за того, что большие сильные машины подозрительно медленно двигались, а маломощные тачки, дерзко напрягая все силы, мчались вслед за преследуемой спортивной машиной, или из-за того, что преследующий преступников автомобиль не сумел достаточно быстро сделать где-то поворот.