жных. Пример: "Граф Чек-Посталь, барон дю Камело, кавалер ордена Татвэн и т.д." Потом вы заводите его в лифт, а сами выходите, чтобы ему не было тесно. Вы говорите ему: "Нажмите на кнопку пятого, мой нунций, смотрите, не защемите сутану дверями, а то можете застрять между этажами". Как только лифт тронется, вы и остальные рысью мчитесь вслед за лифтом наверх. Самое трудное -- это прибежать раньше кабины и открыть ему дверь. Если является парижский граф, не говорите ему: "Здравствуйте, г-н граф", так как он не совсем настоящий граф, в виду того, что на самом деле он принц. Несмотря на то, что у вас республиканский темперамент, вы слегка изгибаете позвоночник, как будто глотаете аршин, и говорите ему: "Для меня большая честь принимать у себя дома Ваше княжеское достоинство в моей скромной малогабаритной трехкомнатной квартире с ванной". Потом действуете так же, как при встрече нунция. Что касается принцессы Маргарет, проявите по отношению к ней больше чувства. Вы чмокаете ее в ручку, потому что она замужняя женщина, и говорите ей: "Примите уверения в моем высоком уважении, принцесса, очень любезно с вашей стороны, что вы приняли мое приглашение. Я долгие годы умирал от желания познакомиться с вами. И я наконец решился, пока вы совсем не стали старенькой". Как и в предыдущих случаях, вы представляете приглашенных, а затем тоже ведете ее к лифту, но на этот раз входите в кабину вместе с ней, чтобы показать дорогу. Когда вошли в кабину, снимите берет. Во время подъема ведите с ней светскую беседу: "Ваша сестра по-прежнему проживает в Букингемском дворце? Как поживают ее детки? Хорошо? В детской комнате не было эпидемии кори?" За столом вы, естественно, усаживаете знатного гостя на почетное место: справа от хозяйки дома, если это мужчина, и по правую руку от вас, если это женщина. Хорошенько порекомендуйте своей супружнице, если у нее, ненароком, своенравный характер, не ругаться, если гость нумбер ван случайно наступит ей на ногу. Запретите своей брюзге хлестать его по фейсу под тем предлогом, что он ее бывшая пассия. Постарайтесь вдолбить ей, что это, в общем, большая честь, когда важная персона вытирает подошвы о ее лакированные лодочки. На вас возлагается обязанность развлекать Маргарет. Только, пожалуйста, без панибратства. Старайтесь быть утонченным и галантным: "Прекрасная принцесса, как бы я хотел, чтобы вы помассировали мне коленную чашечку!" А еще лучше: "Когда смотришь на вас, кажется, что попал в сказку про фей. Любуясь вами, невозможно представить себе, что вы ходите в туалет, как все обыкновенные люди!" Не бойтесь льстить ей. Она с самого рождения окружена типусами, которые к ней подлизываются, поэтому бояться нечего -- лишним не будет! Берюрье замолкает, потягивается, зевает, смотрит на часы и встает. Он подходит к краю эстрады и улыбается нам. -- На этом я кончаю с приемами. Но я хочу вам порекомендовать одну вещь, хотя в моем учебнике она противопоказана. Они там пишут, что во время церемонии представления не следует делать намеков на счет их профессии. Я с этим не согласен. В один прекрасный день, на дружеской вечеринке, был один господии, которого мне представили только по его хликухе, не уточнив, чем он занимается. Какое-то время спустя я начинаю по-всякому поносить советников по финансам, обратив при этом внимание на то, что если бы она хорошо знали свою работенку, то давно были бы не советниками, а миллиардерами. Никто не возникал. Тогца я призываю в свидетели этого имярек, о котором я говорил. "Вы позволите мне оставить ответ за собой, -- говорит он мне, -- в виду того, что я сам -- советник по финансам". Не допускайте подвохов такого рода. И говорите прямо и без всяких эдаких. "Я представляю вам господина Люшнока, который является скульптором по губке. А это господин Фротфорт, который владеет предприятием по очистке переходов". Или так, когда речь вдет о дамах: "Позвольте мне представить вам мадам Бельоньон, любовницу префекта. Господин Келэбель, штатный любовник председательши Бросмуа". Таким образом вы не сделаете ляпа. Если, конечно, вы не сделаете это нарочно! Когда Неподражаемый делает это впечатляющее заключение своей речи, кто-то тихонько стучится в дверь. Лицо Мастодонта покрывается яркими пунцовыми пятнами... -- Наконец-то она пришла! -- бормочет он, как в бреду. -- Я сейчас крикну "войдите", а вы все, хором, мужики, кричите: "Здравствуйте, госпожа графиня!" Хорошо? -- Войдите! -- кричит Его Благочестивость. И мы все вместе, объединенные одним порывом с Берюрье, вопим: --Здравствуйте, госпожа графиня! Дверь открывается и входит хилый, рассыпающийся, помятый Дюпанар. Рассыльный, удостоенный такой чести, от изумления пошел зигзагом. Он смотрит на разгоряченные лица, вытянувшиеся навстречу ему, как вьюнки к солнцу, перекатывает из-под правой щеки под левую комок жевательного табака, будто ни с того ни с сего потерял обоняние. Радость Берю переходит в черную ярость. --Эй, вы, Дюконар!--обращается он к нему, -- с каких это пор вы стали входить в аудиторию во время лекции? -- У меня записка для господина Нио Санато, -- блеет старая развалина. -- Кто этот кретин!--орет его Округлость, который уже забыл мой псевдоним. Я поднимаюсь. Тут Ужасный опадает, как пена ва молоке, когда закрывают кран газовой плиты. Я хватаю конверт, который протягивает мне Дюпанар. В нем лежит фотография какого-то паренька тридцати лет с умным взглядом. У него темные волосы, причесанные в стиле Бельмондо, на подбородке ямочка и очки в оправе из черепахового панциря. К фотографии приклеен листочек, на котором на машинке отпечатана: "Инспектор Авель Канто". Сестрички, у меня от этого свело скулы. И было от чего: у этого Авеля Канто не было ничего общего с тем Авелем, который учился в этой школе и который исчез! И вдруг в моей башке все прояснилось, как при свете неоновой лампы. Ваш обожаемый Сан-Антонио не такой уж недотепа, мои милые, так как он все время что-то варил в своем котелке, пока Берю раздвигал горизонты знаний этих молодых людей. Он всегда оставался комиссаром при исполнении, несмотря на то, что был все время в тени. Сейчас он держится в сторонке, потому что центром притяжения является Берю, но его голова все время работает. И он вас не забывает, поверьте этому. Oн нарочно заставляет вас мучиться от нетерпения. Макиавелли! Когда Сан-Антонио отходит в сторону, желание возрастает! Верх хорошего тона -- уметь уступать свое место, везде, и даже в книге! Сейчас мне все стало ясно, как дважды два: Авель Канто был зачислен в школу, а банда террористов перехватила его в пути и подменила его подставным Авелем Канто. Только два слушателя в школе сыщиков знали настоящего Авеля: Кастеллини и Бардан. Террористы были в курсе насчет Кастеллини и в срочном порядке сбросили его в пролет до приезда в шкалу Канто номер два; но им не было известно, что настоящего Канто знал еще один слушатель. Когда в автобусе Бардан обнаружил подмену, он понял, что происходит что-то серьезное. Он, может быть, даже связал между собой это присвоение чужой фамилии и "самоубийство" Кастеллини? Как бы то ни было, он допустил какую-то неосторожность, когда вышел из автобуса, и она оказалась для него роковой. Какая неосторожность? Это еще предстоит выяснить, во всяком случае, край завесы приподнят, как говорится в еще более плохих, чем мой, романах.* Дюпанар уходит. Берю громко стучит кулаком по столу, чтобы успокоить аудиторию и привлечь внимание к себе. -- Граждане, -- провозглашает Трибун, -- пожар потушили, продолжаем нашу лекцию. Я перехожу к рубрике "правила хорошего тона автомобилиста", ввиду того, что, как я вам уже говорил немного выше, колеса занимают важное место в современной жизни. Указательным и большим пальцем он нежно массирует мочку уха и торжественно заявляет -- Есть два вида автомобилистов: люди, которые крутят баранку своей машины, и люди, которые ее не крутят. Первые называются мерзкие шоферюги, а вторые -- безобразные пешеходы. Берюрье властным, обычным для него и уже знакомым для вас, жестом прекращает смех: -- Между пешеходом и автомобилистом гораздо больше разницы, чем между таксой и Эйфелевой башней. Например: какой-нибудь мужик вертит туда-сюда баранку, чтобы припарковаться. Если у него на пути появляется пешеход, он ему кричит, опустив стекло: "Ты, раззява, ты что, не можешь посторониться?" На что пешеход ему, естественно, отвечает "Ср...ть я хотел на тебя и на твою колымагу!" Ладно. Автомобилист глушит двигатель, через правое окошко опускает монету в счетчик времени стоянки и выходят из машины через левую дверь на проезжую часть. Его задевает проходящая машина. Он тут же начинает вопить: "Давитель! Нет, вы только посмотрите на них, они думают, что им все дозволено, этим шоферюгам!" Такая капитальная трансформация. Мгновенно! Стоит автомобилисту выйти из машины, и он тут же теряет свою шоферскую психологию * Я не хочу хвастаться, но такие романы есть. -- Примеч. авт. водителя. Я позволил себе составить для вас один небольшой список того, что пешеход может кричать автомобилисту, а другой -- того, что автомобилист может выдать пешеходу! Это для тех, кто лезет за словом в свой карман. Он вытаскивает из кармана клочок туалетной бумаги, что красноречиво свидетельствует, в каком месте он предается размышлениям, разглаживает его, как стофранковую купюру, и читает: -- Для пешеходов, двоеточие: Убийцы! Ты, со своим танком! Ты, со своей телегой! Давитель! Педик! Фашист! Выйди из своей развалины, если ты мужчина! Скрипучая телега! Ты меня не напугаешь своим эсминцем! Тварь поганая! Дерьмо собачье! Задница! Противная харя! Бестолочь! Чудак, на букву "м"! Фуфло! Отвали, пират! Отвали, хамло! Отвали, нувориш! Пижон! Бандит! Банкир! Жулик! Бездельник! Гестаповец! Гомик! Зверюга! Страшилище! Подонок! Ты учился водить на сеялке! -- Заучите эти выкрики наизусть, -- рекомендует Толстый, -- у вас уже будет какая-то база. Запомните, чем больше машина, тем больше можете ругаться. Если автомобиль американский, не раздумывая обзовите шофера америкашкой, даже если у нее номер департамента Сена. Если за рулем женщина, не бойтесь обоавать ее путаной, или проституткой, если она медленно едет! Она успеет расслышать, и это ее еще больше расстроит. Перейдем теперь к списку выражений автомобилиста. Когда вы перестаете быть пешеходом и становитесь водителем, вот, что вы должны кричать. Он достает второй клочок пергамента того же рода и того же назначения, что в первый, и читает своам пропитым голосом: -- Отвали с дороги, дохляк! Отвали в сторону, я не хочу пачкать свои колеса! У тебя что, ноги онемели? 3адница! Тварь поганая! Дерьмо собачье! (здесь есть немного общего и для автомобилистов, и для пешеходов). Замухрышка! Моллюск! А это видел, гнусная харя? Если ты торопишься, поезжай на катафалке! У тебя нет желания застраховать свою жизнь? Шкет тротуарный! Уйди с дорога, горилла! Ты, что в деревне, сиволапый! Уйди из-под колес, гнус ты этакий, такую образину давить не хочется! А ты мою сестру знаешь? Ты, малый, что плетешься, как стадо гусей? Заткни хайло, раб! А задницу видел? Дай, я тебя расцелую! А самое страшное ругательство: Пешеход! Берю замолкает. Кто-то опять стучит в дверь. Он хватается рукой ва сердце. -- На этот раз -- это она! -- вскрикивает он оргазмическнм голосом. -- Давайте, все разом, ладно, как только я скажу: "Войдите!", вы: "Здравствуйте, госпожа графиня!" Мы опять проделываем тот же номер, что и несколько минут назад, и опять, как несколько минут назад, входит Дюпанар. Под взглядом наливающихся кровью глаз Толстого он крадучись направляется ко мне. --До каких пор этот гнусиый тип будет вносить мастурбацию в мою лекцию! -- громоголосвт Ужасный в Своем Гневе. -- Скоро прекратится этот бардак, Дюконар? Вы что, в универмаге "Галери ля Файет", папаша? Но Дюпанар по-прежнему сохраняет чувство собственного достоинства, несмотря на то, что его уже дважды приветствовали криком "Здравствуйте, госпожа графиня!" Он подходит ко мне и шепчет в мои лопухи: -- Господин директор просят, чтобы вы после лекция зашли к нему. Я говорю "хоккей", в мужичок выходит из аудитории под саркастическую улыбку Толстого. -- Продолжим, -- говорит он, как отрезает. -- Пешеходы и автомобилисты не всегда лаются между собой. Кампания, организованная газетой "Франс-Суар" под девизом "Давайте не будем сердиться", дала свои плоды. И люди теперь стали упражняться в вежливости. Послушайте, на прошлой неделе, в Париже, я видел волнительную сцену. Один старый господин с тросточкой и в шубе с меховым воротником переходил перекресток. В это время на перекресток выкатывается машина. И останавливается: чтобы не мешать ему. Этот старый господин так это галантно приподнимает шляпу и говорит: "Прошу вас". "Нет, нет, что вы, -- отвечает водитель, -- проходите, месье". "Ни в коем случае, -- упирается тот, -- у вас право преимущественного проезда". "Я не могу этого себе позволить, проходите, прошу вас!" "Обо мне не беспокойтесь, вы едете быстрее, чем я!" -- упрямо возражает старикан. Тут какой-то парень на трехколесном мотороллере, которому они не давали проехать, кричит: "Эй, дед, давай шевели своей з...!" Старик двинулся, и одновременно с ним двинулся автомобилист. В результате старик оказался в хирургическом отделении с одной переломанной конечностью. Вот видите, как опасно быть слишком галантным. Все дело в дозировке. Если у вас право преимущественного проезда, так пользуйтесь им, а не стройте из себя д'Артаньяна. А теперь я хочу вас серьезно предупредить насчет продавцов подержанных автомобилей. Это проклятая раса. Доказательство -- история, которая приключилась с моим другом Симом Камилом. Как-то он заявляется к владельцу гаража, чтобы купить себе какой-нибудь драндулет. И вот хозяин начинает его обхаживать. "Берите вот эту, лучше не бывает". "Я не хочу черную машину", -- отвечает Сим Камил. "Она не черная, а баклажанного цвета, -- возражает продавец. -- Самый модный цвет!" "Послушайте, вроде движок почихивает!" "А больше ничего! Уж не хотите ли вы мне сказать, что эта машина чахоточная! В ней только сегодня утром отрегулировали клапаны, поменяли свечи и контакты прерывателя. Мне каждую машину доводит до кондиции один хороший специалист из фирмы "Монлери", и если выдумаете, что соображаете в этом лучше, чем он, тогда так и скажите!" "И покрышки лысые!" "Да что вы ко всему цепляетесь, честное слово! У всех машин с номерным знаком "X" резина не прошла и восьми тысяч километров!" "Я хотел бы 64-го года выпуска". "Ну, и в чем дело? Разве эта не 64-го? Посмотрите в техпаспорте: выпущена в 63-м году!" "...?" "Ну, вы могли и не знать, но год выпуска исчисляется за три месяца до проведения автомобильного Салона предыдущего года!" "Смотрите, в этом месте крыло выпрямляли! Краска-то другая!" "Вы, что, издеваетесь, папаша! Клянусь, что вы специально цепляетесь ко мне! На этом месте крепилось зеркало заднего вида, и его сняли, потому что по новым правилам с ним нельзя ездить. Машина 63-го года и прошла всего восемь тысяч. Ну, и дела! Вот типчик навязался! Жалуется, что ему попалась слишком красивая невеста! Разве я виноват, что хозяин у нее был не коммивояжер, а водолаз, который ездил на ней только в отпуск? Клянусь вам, что от вас у кого угодно опустятся руки. Я вам дам еще корову впридачу, если вы мне не скажете, что она скоро отелится. Не хотите, не берите, вы не первый, кто упускает единственный шанс в своей жизни! Ваша воля отказаться от такого подарка, зато это будет мне наукой, что я такой идиот!" -- В конце концов, -- подытоживает Берюрье, -- мой товарищ решился. Четыреста штук! Он выписывает чек и едет домой, а продавец в это время занимается оформлением техпаспорта. И что же товарищ видит, придя домой, на кафеле кухни? Окоченевший труп своей любимой жены. Умерла от удушья! Сбежавшее молоко загасило газовую горелку. На следующий день он отправляется к тому же торговцу и просит его купить свою машину назад, ввиду того, что у него больше не лежит сердце к автомобильным прогулкам. И вот что из этого получилось. "Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, я не могу оставить у себя эту машину", -- рыдает Камил. Хозяин гаража выдавливает скупую слезу сочувствия. "По-человечески, я вас понимаю, -- говорит он, -- но дела есть дела. У меня большие накладные расходы". "Я умаляю вас, возьмите ее назад!" "Ну, ладно, я же не людоед. Посмотрим, что у вас за товар". Гаражист начинает ходить вокруг собственной тачки и рассматривает ее, будто видит первый раз в своей жизни. "Какой ужас, она баклажанного цвета! Вы знаете, на этот цвет уже давно не было спроса. Что-то около десяти лет... А потом, прислушайтесь, вы слышите, как работает двигатель? Как испорченный будильник. Будто у него астма или эмфизема легких! Бьюсь об заклад, что в задний мост подсыпали опилок, чтобы он не гремел! А покрышки! Не видно даже намека на рисунок! А сколько там на спидометре? Восемь тысяч! Не делайте из меня идиота, старина, тут и дураку понятно, что его отмотали назад! Если бы вы пешедралом протопали разницу между тем, что показывает спидометр, и тем, сколько она прошла на самом деле, вы бы истерли до колен свои ходули! 63-ий год? Ну, да! Наверняка 62-ой, потому что предыдущий Салон проходил в июне! Я уж не говорю о том, сколько раз ее били! Смотрите, это крыло покрашено свежей краской, к тому же красной. Да, а вы точно уверены, что это была не пожарная машина? В общем, так! Я могу предложить вам за этот металлолом... скажем, его восемьдесят тысяч, да и то потому, что у вас такое горе!" "Но, -- падает в обморок Сим Камил, -- я заплатил за нее четыреста тысяч! Она даже не выходила из гаража!" "Ну, и что из этого? Что я могу поделать, если вы такой законченный кретин?" -- Поэтому принимайте меры предосторожности! -- призывает Берю. Он собирается уточнить, какие меры являются самыми идеальными, как опять раздастся стук в дверь. И тут он не выдерживает, вскакивает со стула и со злостью кричит во всю мощь своих бронхов: -- На этот раз это ему так не пройдет, хватит! Я так врежу под зад этой нахальной образине, что он, как мяч, вылетит отсюда! Чтобы ои знал, что здесь класс, а не общественный писсуар! Ты понял, придурок! -- орет он, рывком распахивая дверь. И, как пораженный громом, замешкает. В дверях стоит графиня Труссаль де Труссо, от талии до волос увешанная драгоценностями. Глава пятнадцатая (бис)* В которой Берю и его графиня вместе делают обзор правил хоро шего тона до того момента, пока Берюрье не испытал страшное разочарование Самое первое, что приходит в голову, это то, что графиня навешала на себя вагон и маленькую тележку! Все свои наряды! Все свои диадемы! На ней одной уместилась вся витрина ювелирной лавки "Ван Клиф". У нее везде драгоценности: на шее, на лбу, на десяти пальцах, на животе, на сосках грудей, на запястьях, на локтях, на поясе, в ушах, в волосах! Закованная в панцирь из золота, бриллиантов и жемчугов, г-жа Труссаль де Труссо вся искрится, сверкает, сияет неоновыми огнями, горят ярким пламенем, переливается всеми цветами радуги. Это просто фейерверк! Она пропускает весь дневной свет через свои капилляры, а потом, обогатив и облагородив и обратив его в огненный порошок, разливает его вокруг себя. Под тяжестью своих редких камней она становится ярко красной. Ее рубины заигрывают с изумрудами, опалы с сапфирами, а бриллианты со всеми остальными. Ее декольте выбрасывало света на десять миллионов франков! Будто волшебный фонтан! Световая реклама! Драгоценная кольчуга! Фея! Волшебница! Восток! Фатима! Врата сказочной пещеры! Маркиза де Шателе! Финал волшебной сказки! Ослепление! Умопомрачение от солнечного удара! Сказочная роскошь! Ударная сила Франции, обратившаяся в чудо! От изумления Берю чуть не теряет рассудок. От восхищения становится пурпурным, от восторга обалдевает. -- Моя графиня, моя графиня! -- как заведенный повторяет он вне себя от радости. -- Какая честь! Какое счастье! Какая радость! И, как говорил глава ливанского правительства на открытия двух недель французского фильма: какое удовольствие принимать у себя в Бейруте такую красивую дэвушку! Входите же, дайте мне вас поприветствовать-с, представить-с вас, поцеловать-с вам ручку-с. Не помня себя от радости, он порывисто, как в театре, склоняется веред ней. Жадными в мокрыми губами он чмокает * Почему глава XV бис? А почему бы и нет? -- примеч. авт. небрежно протянутую для поцелуя руку дамы и, ненасытившись, целует ее в предплечье. Потом в рукав ее платья и затем впивается зубами в накладные кружева. Его зубной протез выпадает из челюсти и остается висеть на платье. Какой необычный трофей. Графиня, полуосуждающе и одновременно полупоощряюще, пытается сдержать его порыв: "Полноте, полноте". Такое бурное проявление чувств ее, конечно, шокирует, и, в то же время, льстит се самолюбию. Какая женщина втайне не мечтает о том, чтобы ее с такой страстью целовали под взглядами четырехсот молодых и налитых соком мужчин? Толстый отцепляет от платья свою вставную челюсть я вставляет ее на место. Затем он за руку ведет графиню на сцену. -- Моя графиня, -- воркует Влюбленный, -- позвольте мне представить вам моих учеников! -- Боже праведный, да это же мужчины! -- восклицает благородная дама. -- Я думала, что они молодые люди, мой славный Берюрье. -- Мужчины или не мужчины, они -- ученики, и я их ставлю в угол, если они того заслуживают! -- посуровев, отвечает Берю. Вы только подумайте, какие метаморфозы происходят с влюбленным мужчиной. Чувствуется, что он готов наказывать, кусать зубами, творить беззаконие, хотя сам по себе он славный малый. Вспомнив о правилах хорошего тона, он с пафосом обращается к нам. -- Парни, я представляю вам знаменитую графиню Труссаль де Труссо, даму, зоологическое дерево которой не рыхлый бамбук, а развесистое ореховое дерево, с твердой сердцевиной! Родословная ее предков берет начало со времен Бульона Горячего Холодного Третьего, не так ли моя графиня? Он усаживает даму на стул. -- Вы нормально доехали, моя графиня? -- осведомляется он. Она очень просто и в тоже время благовоспитанно говорит "да". -- Если вы не слишком притомились, -- с нетерпением в голосе говорит Озабоченный, -- и учитывая, что время идет, можно сразу же перейти к серьезным вещам, идет? Г-жа Труссаль де Труссо отвечает, чти она в его полном распоряжении. -- Прекрасно, -- изрекает Удовлетворенный. -- Начнем с урока "поцелуй руки". Каждый ученик будет подходить к вам, и вы ему сами скажете, правильно он прикладывается или нет. Прекрасный организатор, он делает знак слушателям первого ряда подходить по одному. И вот мы поднимаемся на сцену. А у самих подспудно закрадывается ощущение, что мы солдаты, которых ведут на случку с передовой в ближний тыл. -- Следующий! -- напевно, в стиле Жака Брелля, выкрикивает он. Каждый подходит, складывается пополам, берет протянутую руку и запечатлевает на ней легкий почтительный поцелуй, как предусмотрено в статье 88, параграф 3 Готского альманаха. Графини изумительно исполняет свою роль. Она объясняет, что руку следует брать снизу, а не сверху, что ее надо не чмокать, не вдавливаться в нее губами, не поднимать ее вверх, а, наоборот, самому сгибаться к руке. И еще, что руку не следует резко бросать. Берю ликует. Ои млеет от восторга. Он испытывает чуть ли не чувство сопричастности к происходящему, как подглядун, тайком взирающий на непристойную сцену в замочную скважину. Когда эта церемония завершается. Верю потирает руки, как человек заключивший выгодную сделку. -- Ну, вот, моя графиня, -- со смехом говорит он, -- теперь вам можно целую неделю не мыть эту руку! Как вам понравились мои шалопаи? -- Чудесно! Просто чудесно! -- рассыпается в комплиментах графиня. -- Это настоящие джентльмены, и Франция может гордиться, что у нее такая воспитанная полиция. В знак благодарности ей устраивают бурную овацию. Воодушевленная этим, она добавляет, что наша страна под руководством нашего прославленного генерала, начинает обретать свое настоящее место в мире. То место, которое она утеряла после Людовика XIV. Потом она говорит, что дворянская приставка "де" нашего генерала еще больше сделает для престижа нации, чем его генеральские звезды. До него мы вели себя развязно, клали локти на стол и ковыряли в зубах ножом. Делали "пи-пи" напротив Елисейского дворца и забывали креститься при прохождении похоронных процессий. Теперь -- все в порядке. Мы опять осознали значение учтивости и делаем "пи-пи" только напротив Бурбонского дворца, т.е. напротив парламента. Как она складно говорит. Породистые животные, извините за выражение, умеют найти именно те слова, которые нужно. Она затрагивает широкий круг вопросов. Она выступает за элегантность в одежде. Она рекомендует надевать смокинг всякий раз, когда это возможно, и, когда это невозможно, создавать такую возможность. Это так красиво -- праздничный ужин. Посмотрите, как проходят ужины в Гранд Опера, когда президент принимает важного гостя из далекой африканской страны и, чтобы не ударить перед ним в грязь лицом, показывает ему свой товар -- учениц балетной школы -- лицом. Все разодеты, как на картинке. А он. Главный Хозяин, еще более импозантный в своем смокинге, чем в генеральской мундире; когда он находится на возвышении над всеми, все смотрят только на него и на его орденскую ленту, перекинутую через плечо. Он -- главный распорядитель вечера. Посмотрите, как он царственным жестом снимает и надевает свои очки: надевает -- и смотрит на тебя, снимает -- и не смотрит на тебя! А как он высоко держит подбородок -- будто бросает вызов всему миру и говорит ему, что это он, он, да он же! Чем не манеры великого века, согласитесь? Он отличается от всех предыдущих жильцов Елисейского дворца, не в обиду им будет сказано. Разве они могут с ним сравниться? Президент Ориоль (деверь известной летчицы), который больше походил на владельца консервной фабрики, выдающего свою дочь замуж, или г-н Коти, случайно и к всеобщему огорчению ставший президентом, который хотя и был весь из себя почетный до кончиков ногтей, походил не на президента Республики, а скорее всего на президента административного совета -- со своей хиленькой ручонкой и свистящей, как чайник, вставной челюстью. Усевшись на ступеньку сцены и уперев подбородок в согнутые колени, Берю слушает, как говорит речь его красавица. Знатная дама хорошо подготовилась. Она здорово владеет темой. Она затрагивает весь комплекс проблем. Все чрезвычайные обстоятельства повседневного бытия. Театр? Пожалуйста. Как раздеваться в гардеробе, сколько чаевых платить билетерше! Как держать кресло своей спутницы, когда она садится, с какой стороны держать норковое манто, когда помогаешь ей набросить его на плечи. Какую программку нужно ей купить и как плавным движением руки протянуть ее ей. А также, что нельзя делать во время спектакля: разговаривать, шуршать конфетной оберткой, громко хлопать и снимать башмаки. Берю поднимает палец. -- Вы совершенно правы, моя графиня, -- говорит Глубокоуважаемый. -- Я помню, как-то раз я ходил смотреть спектакль "У матери мадам загорелся дом". В честь этого праздничного события я обул новые корочки из ссохшейся телячьей шкуры. Она была такая ссохшаяся, что я натер мозоли на ногах. Когда мы уселись, я разулся. Тут, как всегда бывает на спектаклях, приходит один опоздавший. Он пробирается по нашему ряду и пинает ногой мои ботинки. Я ничего не заметил. Спектакль заканчивается, а я еще в носках. Я хочу обуться, а туфли исчезли! Я шарю под стульями -- дудки! Этот подонок их стырил. Пришлось мне возвращаться домой в одних носках. Они были дырявыми и разного цвета -- такая неприятность. А мы должны были в тот вечер пойти с приятелем в один шикарный кабак в районе Сент-Уан. Весь вечер в носках -- никакого комфорта! Я никак не мог успокоиться. Графиня властным жестом обрывает его. Ей так много чего надо еще сказать, этой даме. Например, о переписке. Послушайте! Никогда не начинайте письмо с "Дорогая мадам" -- это признак невоспитанности. Никогда не называйте человека по дворянскому званию, если он не герцог. Поэтому, когда вы пишете письмо графине, начинайте его словом "Мадам", а если герцогине -- "Мадам герцогиня". Если вы пишете папе (а папе пишут не так часто, ему предпочитают звонить по телефону, особенно по утрам), начинайте его словами "Очень Святой Отец". -- Вы отдаете себе отчет в том, что ничего не может заменить высокого рождения? -- восторженно кричит Толстый, повернувшись к нам, -- Эта бой-баба все знает! -- Друг мой! -- протестующе восклицает графиня. Он в виде экрана ставит перед ее ртом свою ладонь, делая вид, будто он не дает вырваться из него оставшейся порции белиберды. Свирепо взметнув бровями, мамаша Труссаль де Труссо продолжает прерванную на полдороге блестящую речь. По ее мнению, французы должны еще больше совершенствоваться. Работать над слогом. Бороться с дурными привычками. Например, с этой всем известной манией воровать пепельницы в гостиницах, кафе и даже у своих друзей... Берю снова перебивает ее. -- В виду того, что пепельницы -- это реклама, -- говорит он, -- в этом, моя графиня, нет ничего плохого, за исключением, естественно, пепельниц приятелей.. Поскольку они сами их где-то стибрили, они им дороги как память, поэтому было бы большим свинством брать их у них! Дама снисходительно улыбается. Она переходит к рубрике, которая ее очень волнует. Это грубые выражения. -- Господа, -- говорит она, властно глядя на нас своими смущающими, смущенными и чуточку блудливыми глазами, -- в современном разговорном языке существуют, так сказать, отбросы, на которые уже никто не обращает внимания, потому что они стали совсем привычными для наших ушей. Так, например, ни в коем случае не следует говорить: "Я говорю за это"... -- Нет, -- вмешивается Толстый, -- надо говорить: "Я разговариваю за это". Она продолжает: -- Никогда не говорят; "Я иду к парикмахеру!" -- Следует говорить: "Я иду к цирюльнику", -- прерывает ее Берю. -- А еще проще и естественнее: "Я иду обкорнать свои патлы". -- Не следует говорить, -- продолжает она, еле сдерживая раздражение, -- что поделываешь?" -- А следует говорить: "Над чем колупаешься", -- утверждает Энциклопедист. -- Не следует говорить, -- продолжает гостья благородных кровей: "Я иду в концерт". -- Особенно, если концерт симфонический, -- иронизирует Находчивый. -- Не следует говорить: "Ехай туда"... -- Следует говорить: "Едь туда!" -- Не следует говорить: "Идите, пожалуйста, есть"... -- Надо просто крикнуть: "На рубои!" -- Не следует говорить "Аэроплан". -- Говорят: "Боинг". Графиня пожимает плечами. -- Не следует также говорить: "Я мечтал об вас", а надо: "Я мечтал о вас!" Тут Толстый встает со ступенек. На его лице написана робость и смущение. Он подходит к даме, берет ее отяжелевшую от драгоценностей руку и прижимает ее к своей широкой груди. -- Я всего-навсего простой Берюрье, -- лепечет Его Нежность, -- но я позволил себе мечтать аб вас, моя графиня. Вы слышите? Аб вас! С большой "А". Да, Аб вас!" Это публичное признание в любви рассмешило нас, и мы прыснули, но он и ухом не повел. -- Я мечтал аб вас каждый день и, особенно, каждую ночь, моя прекрасная графиня. Поэтому я не боюсь это сказать вам перед моими дорогими учениками (он повышает тональность), а первый, кто возникнет, будет иметь дело со мной (голос его теплеет); моя жизнь, моя честь и мое счастье у ваших ног. Мы хотели захлопать, но тут открывается дверь, и в аудиторию входит Дюбуа-Дюран, один из посыльных по школе. Это опять ко мне. Он подходит к моему столу. -- Господин директор просит вас немедленно зайти к нему! -- говорит он мне. -- Это что такое! -- лает Толстый с эстрады. -- Вы не знаете, что надо стучаться, когда входишь в класс? -- Извините меня, но это срочное дело, -- растерянно бормочет Дюбуа-Дюран. Но внезапно он меняется в лице. Он замечает графиню Труссаль де Труссо. -- Вот так ничего себе, -- раскрыв от изумления рот, говорит он. -- А ну, брысь отсюда! Исчезните с моих глаз! -- приказывает Толстый. Но посыльный не подчиняется его приказу, а подходит к Верю и графине. Из его глаз вылетают мыльные пузыри, а из ноздрей валит дым. -- А тебе чего здесь надо, потаскуха! -- кричит он. Берю вскакивает, сжимает кулаки и готовится нанести удар. -- Я тебя научу уважать графиню Труссаль де Труссо! Ее предки были полковниками во время крестовых походов и обезглавленными во время Революции! -- Вот эта? Графиня! -- не стесняясь хохочет посыльный, -- вы шутите, господин преподаватель. Да ведь это Толстозадая Мими! Она держала бордель в Монбризоне, а сейчас, кажется, заправляет тайными притонами в Сеyт-Этьене и в Лионе! Это еще та красотка! Однажды, когда мы делали ночью облаву в одном из ее притонов, эта стерва сыпанула мне в глаза горсть молотого перца! Скажи, что это не так, ты, шлюха! -- кричит Дюбуа-Дюран в лицо нелицеприятной гостье этой недели. Так называемая графиня слегка бледнеет и теребит кончик носа. И тут ее естество прорывается наружу. -- Сам ты шлюха! Гомик! -- кричит она Дюбуа-Дюрану-Испортившему Обедню. -- О, ля, ля! Все вы, легавые, одинаковые, в общем, элегантные, как бульдоги! -- Это невозможно! Это невозможно! -- умирающим голосом стонет Толстый, перехватывая руками горло, чтобы сдержать рвущиеся изнутри душераздирающие стоны. -- Вы только посмотрите на этого борова! И он еще строит из себя "Даму с камелиями!" -- мечет она громы и молнии, от чего начинают звенеть все навешанные на ней побрякушки. Она клеймит его пальцем и голосом. -- И этот Господин Мешок с супом воображает, что у него есть способности научиться хорошим манерам! Шматок вонючего сала, который месяц валялся на помойке, пока бастовали мусорщики! Он годится только на то, чтобы выучить отрывной календарь "Вермо", да и то двадцатилетней давности! Очаровашка! Пупсик розовый в вонючих рубашках! Научись сначала правильно спрягать глаголы! И это Его Высочество Стакан еще берется учить других, как делать реверансы, -- с такими-то слоновьими ногами -- и чмокать ручки! Он и без картонного носа похож на клоуна из цирка! А когда он разденется догола, то у него, у этого залатанного-перелатанного херувима, сразу и не поймешь, где морда, а где задница! Козел вонючий! Ты можешь хоть сто лет долбить свои пособия и правила хорошего тона -- все равно из тебя никогда не получится джентельмена великого века! Чтобы хоть как-то заглушить хохот своих учеников, Берю, как створками раковины, закрывает уши. А потом, чтобы спасти лицо, сдавливает его своими заскорузлыми и порезанными пальцами. Я не в силах больше смотреть на страдания своего коллеги и незаметно смываюсь. Я бы вышвырнул под зад коленом эту графиню, но боюсь, что она меня узнает и во всеуслышанье объявит о присутствии в зале такой знаменитой личности. Глава шестнадцатая В которой все проясняется Директор, заложив руки за спину, меряет ногами свой кабинет. Время от времени он останавливается у одной из картин, украшающих стены помещения, чтобы снять нервное напряжение. -- Друг мой, -- говорит он мне, -- я не мог ждать, пока закончится лекция. Мне надо с вами поговорить... Присаживайтесь! Мы садимся по разные стороны его рабочего стола. -- Вы видели фотографию Канто? -- Да, -- говорю я. -- Видел. В школу подсунули мнимого Канто. -- Еще вчера, -- признается Босс, -- я отправил фотографию моего экс-слушателя в службу архивов и в службу криминалистики уголовной полиции. На всякий случай, -- Браво, господин директор! Он снисходительно отмахивается от моего комплимента. -- Почти одновременно с фотографией настоящего Авеля Канто я получил вот это сообщение. Он протягивает мне телеграмму. Я быстро пробегаю текст. Вот что там было написано: ЧЕЛОВЕК О КОТОРОМ ИДЕТ РЕЧЬ НЕКТО ГАНС БЮРГЕР НЕМЕЦКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ ИЗВЕСТЕН ПОД КЛИЧКОЙ ГАНС ДИНАМИТЧИК ТЧК РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПОЛИЦИЕЙ ПЯТИ СТРАН ТЧК Я клаху телеграмму на стол. -- Смелый парень, не побоялся сунуться в пасть сыщикам! Но директор пожимает плечами. -- А пока у меня есть моральное подтверждение того, что готовится покушение. Этот человек подложил бомбу, комиссар! И, будто смакуя эту мрачную новость, шепчет, четко выговаривая каждый слог. -- В этом заведении заложена бомба. -- Поиски что-нибудь дали? -- Ничего! Я сам лично со своими главными сотрудниками обследовал маршрут, которым я хочу завтра провести президента. Он снимает свои очки, дует на стекла и тщательно протирает их шелковым платочком из нагрудного кармана. -- Мы оказались в пренеприятной ситуации, мой дорогой друг. Если произойдет покушение, вы представляете, какой будет скандал? Наша прекрасная Школа пользуется большим авторитетом за рубежом.* Начальники полиции других стран приезжают со всех концов земли, чтобы посетить ее и поучиться нашим методам. -- Господин директор, -- решительно говорю я, -- нужно отменить завтрашний визит, Он пожимает плечами. -- Вы думаете, что я уже не пытался это сделать! Но уже слишком поздно. В министерстве внутренних дел мне настоятельно указали на то, что президент Рамирес очень хотел приехать сюда. Его программа была расписана по минутам. Изменить ничего невозможно, иначе это вызвало бы скандал другого рода. Он стучит ладонью по письменному столу. -- Ну, и потом, вы представляете, что значит сказать президенту: "Не входите. Ваше Превосходительство, вас ожидает бомба?" Нет, нет, надо во что бы то ни стало выбраться из этого тупика. И тогда одна идея, с большой "И", такой же большой, как Вандомская колонна, выстреливает мне в черепок. Я наклоняюсь над столом и импульсивно хватаю руку моего визави. -- Господин директор, раз поиски ничего не дали, остается одно единственное средство! Он быстро водружает на место очки и смотрит на меня. -- Какое? -- Послушайте, -- говорю я. -- Давайте рассмотрим это дело в хронологаческом порядке. Мы не проявляли достаточно серьезного интереса к датам, и это была ошибка, потому что даты о многом говорят. Кастеллини загремел в лестничный проем накануне прибытия Канто (мнимого). -- Точно, -- вздрагивает он. -- Просто потому, что наши противники знали, что он знал настоящего Канто. До того, как "устроить" свое покушение, они навели справки, т.е. операция была тщательно и детально подготовлена. Однако им не было известно, что еще один из ваших слушателей тоже знал настоящего Канто. --Бардан? -- Да, Бардан. Два дня спустя после приезда "новенького" Бардан в автобусе обнаруживает подставку. У вас в школе двести слушателей, и нужно определенное время для того, чтобы они перезнакомились... * Совершенно точно. И пусть мена не обвиняют в симпатии к в.н.ш.п.: она на самой деле ЯВЛЯЕТСЯ одной из самых прекрасных школ Франции. -- Примеч. авт. Сосед Бардана в автобусе кричит: "Ба, это новенький, Авель Канто". Бардан настораживается. Авель Канто -- такую фамилию не часто встретишь, а раз встретив, крепко запомнишь. Он хочет уточнить: "Авель Канто из Бордо?" Ему дают утвердительный ответ. Тогда он начинает по-быстрому соображать. Он же сыщик, Бардан. Он вспоминает Либурн, настоящего Авеля Канто... и Кастеллини. Кастеллини его приятель. И до него внезапно доходит вся правда. Он догадывается, что Кастеллини был убит из-за того, что он знал Канто. Только из-за этого! А он тоже знал Канто. То, что он узнает в автобусе, имеет для него решающее значение. Он выскакивает из автобуса и возвращается в школу. Для чего? Чтобы предупредить вас. Где вы были в тот день, господии директор, когда умер Бардан? -- У меня было совещание с парижскими коллегами. -- Следовательно, не имея возможности попасть к вам на прием, он решил пойти к себе и дождаться, когда вы освободитесь. И его там убили! Какой я кретин, что заподозрил Ганса Бюргера в этих убийствах. Он единственный человек, который не мог их совершить, потому что его не было здесь, когда умер Кастеллини, он находился в автобусе, когда Бардан был отравлен. -- Вывод, -- прерывает меня директор, -- убийца по-прежнему среди нас? -- Да. Именно это может все спасти. -- Как? -- Соучастник мнимого Канто знает, что произойдет и как это произойдет. -- Вполне вероятно. -- Тогда, господии директор, выслушайте меня внимательно. Завтра, во время приема, вы должны сделать так, чтобы весь штат школы был на этом приеме, все: преподаватели, слушатели и технический персонал. И вы их попросите всех участвовать в осмотре школы, чтобы оказать честь вашему гостю. Биг Босс встает. -- Браво! Понял! Потрясающе! -- говорит он. -- Вы думаете, что соучастник захочет смыться, чтобы самому не взорваться? -- Ну, а как же, поставьте себя на его место, это же логично? И в этот момент я его и сцапаю. Я предупрежу вас, вы под любим предлогом должны будете изменить маршрут, как только наш парень проявит намерение улизнуть. И у меня останется несколько минут, чтобы заставить расколоться этого молодца. Положитесь на меня, с помощью моего доблестного Берюрье, я ручаюсь, что он заговорит. Едва я объявляю о своем решении, как в дверь кабинета кто-то стучит. Это Берю. Берю, но какой. С искаженным лицом, сконфуженный, изнеможенный и расстроенный до глубины своих костей. Берю, потерпевший полное поражение и банкротство. Берю, который потерял в себя веру! Берю, который пожирает себя! Берю, который распадается на части и обращается в жидкость, наконец. -- Чем могут служить, дорогой Берюрье? Толстый подходит. Серый. Его всего трясет. -- Рапорт о моей отставке, господин директор. -- Вашей отставке! -- Да. Сан-А вам рассказал? -- Нет, балда, я ничего не рассказывал, у нас есть более важные дела, чем твоя мнимая графиня. И, обращаясь к директору: -- Во время лекции моего младшего товарища произошел небольшой инцидент. Он пригласил псевдографиню на "практическую" часть лекции, но вышеупомянутая персона оказалась просто напросто бывшей содержательницей борделя. Директор сдерживает улыбку. Но Берю протестует. -- А ты знаешь, что она на самом деле графиня? "Она мне объяснила, когда успокоилась, что она вышла замуж за одного разорившегося графа. И ты знаешь, кто этот граф? Фелиций, та мумия, которая служит у нее лакеем! Она откопала его в столовой Армии спасения, гае он подавал суп бездомным бродягам, чтобы заработать на свой. В общем, она вышла замуж за титул. Она призналась мне, что разыграла меня, потому что я главный инспектор. Это могло ей послужить прикрытием, ты понимаешь? Бедняга Берю. Он всегда готов восхищаться! Как это жестокое разочарование истерзало его душу и оскорбило его честь! -- Но, в общем, ты все равно заимел графиню на своем личном счету, -- успокаиваю я его. Но он не так уж глуп. -- Графиня в шкуре проститутки, шлюха! Очень здорово. Спасибо! Хорошо еще, что она не наградила меня прозаической болезнью. -- И вы считаете, что этот инцидент может служить оправданием вашей отставки? -- спрашивает отходчивый директор. -- Да, -- решительно отвечает Берюрье. -- Я перестаю быть преподавателем хороших манер. Как я могу учить этих типусов, которые мне дали кличку Кавалер из Дурдома? Это, конечно, невозможно. Мы соглашаемся с этим, и директор принимает отставку очень уважаемого, но очень кратковременного преподавателя правил хорошего тона. Все утро следующего дня Толстый и я с большой тщательностью осматривали все помещения. Но как я не выворачивал мозги наизнанку, мне так и не удалось найти предполагаемую бомбу. -- Ты думаешь, что он успел ее заложить? -- не выдержав спрашивает Его Истерзанное Высочество жалобным голосом выздоравливающего больного. -- Вспомни, что услышал Матиас на той вилле, где его держали в заключении. "Во всяком случае, -- сказала блондинка, -- присутствие Канто уже не обязательно, потому что все уже подготовлено". Что, неужели не ясно! Он соглашается. Мы находимся в зале стрелковой подготовки. Он садится на скамью. -- Послушай, Сан-А, я о чем-то думаю... -- Тогда ты не зря сел, надо соразмерять свои усилия. -- О, кончай издеваться, -- ворчит Обесчещенный. -- Вы говорите бомба! Ладно... Но как она взорвется? Как они могли до секунды рассчитать, что президент Рамира Рамирес окажется в той или иной комнате? Я подскакиваю. С ума сойти, как такой тип, как Берю, может ясно мыслить! Он много не рассуждает, а идет прямиком -- нормальным логическим путем. -- Ты совершенно прав, вундеркинд, надо, чтобы кто-нибудь подорвал ее в нужный момент! О, ты самый настоящий Моцарт в Дедукции! -- Ты понимаешь, -- вздыхает он, -- я думаю, что, в конечном итоге, я хороший сыщик, но плохой препод. -- Ты не так уж плохо читал свои лекции, Козленок! Мужики из этого выпуска еще долго будут помнить об этих пяти днях лекций по правилам хорошего тона. -- Ты думаешь? -- с надеждой в голосе спрашивает Воспламенившийся. -- Да, -- отвечаю я со спокойной душой и чистой совестью, -- я думаю. Ты с ними говорил нормальным языком и дал им много хороших советов, Толстый. Потому что ты разумный и простой человек. От этих слов Берю воскрешается. Правда, которую он чувствует в моем голосе, равносильна для него искусственному дыханию. Он на глазах становится прежним Берю. -- Это так, -- говорит он. -- Я научил их самому главному -- жить как честный человек и не слишком ломать себе голову. О, я бы еще много мог им сказать, если бы ты только знал... -- Я догадываюсь! -- Послушай, -- вздыхает он. -- Особенно мне жалко, что я с ними не рассмотрел вопрос о похоронах. Но я им напишу из Парижа длинное письмо. Ты поможешь мне написать его? -- Да, Толстый, я помогу тебе. -- Я там объясню им, что смерть -- это просто и не надо вокруг этого устраивать кино. Я, кода умерла моя мать, я не одевал по ней траур. Все происходило внутри, в трауре было мое сердце. Траурные шмотки -- это все ханжество! А потом эта мания запрещать возлагать цветы. Венки, я не спорю, это печаль, но цветы, это так красиво... К тому же, понимаешь, что меня шокирует, так это разные гробы. Хоккей, что люди при жизни играют в богатство! Но когда становятся покойничками, все равны. Если бы я был в правительстве, я бы издал указ о едином гробе для всех. Одинаковое сосновое пальто для всех. Это прекрасная форма для "жмуриков", Сан-А... Главное в этом -- это чтобы все уравнялись, до того, как попадут на эту большую ярмарку для клопов. Нечего выламываться, когда ты в горизонтальном положении. Тогяа, может быть, и похороны не были бы такими похоронными. Слушай, я припоминаю юмористический рисунок Роде Сама. На нем был нарисован вдовец, который на похоронах своей жены слушал по транзистору репортаж о матче по регби между Францией и Ирландией. Я вот так вижу правду... Да, вот так. Мертвые -- это мертвые, а живые -- это живые. Задумавшись, он умолкает. Я тоже задумываюсь. Я думаю о бомбе, которая где-то здесь, недалеко от нас, таинственно ожидает свой час. После обеда мы все в полном составе (и при полном параде) выстроились на плацу для встречи президента Рамиры Рамиреса. Здесь, как я и просил, собрались все: преподаватели, слушатели, охранники, повара, женщины-служащие -- все, кончая садовниками. Директор лично проверил наличие: отсутствующих нет, старшина! В точно указанное время, потому что это правило не только королей, но и диктаторов тоже, Его Превосходительство подруливает на своем бронированном лимузине N 24 бис, доставленном пароходом за несколько дней до его приезда. Сорок цилиндров в ряд, шестнадцать с У-образным расположением и один усиленный -- из бугназального иридия. Чехлы в машине из атласа. В колпаках колес встроены миниатюрные электронные пулеметы, которые открывают огонь при нажатии кнопки "дворников". Что касается спаренной выхлопной трубы, то это только кажется, что она спаренная, а на самом деле одна из хромированных труб -- самая настоящая дальнобойная базука. Двенадцать мотоциклистов в парадной форме открывают кортеж. За ними следует несколько автомобилей, набитых официальными лицами. И лишь потом движется машина президента, на которой на кончике антенны полощется государственный флаг Рондураса.* Замыкают кортеж машины телевизионщиков и журналистов. Полковник ди Бонавалес, офицер из военного кабинета Рамиреса, выпрыгивает из президентского автомобиля и, не дожидаясь полной остановки, открывает дверь своему господину. Президент не спеша, стараясь произвести впечатление (он, без сомнения, боится скомкать его), выходит из машины. Он в точности такой, каким изображен на фотографиях: маленький, плотный, лысый, с кофейного цвета лицом и черными усами наподобие руля гоночного велосипеда, с длинными загнутыми ресницами и черными, как угли, глазами, которыми он не мигая смотрел на вас, за что один из родственников, который наблюдал за ним, когда тот подремывал, дал ему кличку "маленький кондор". Если бы вы только видели директора во время таких торжественных церемоний! Обалдеть можно! Непринужденность, с которой он двигается, свидетельствует свое почтение президенту и произносит в его честь краткую, но прекрасно составленную приветственную речь. Видя, какой ои невозмутимый и улыбающийся, слушая, как он красиво и четко излагает свои мысли, невозможно себе представить, что в гардеробе (или в другом месте) может шандарахнуть бомба и что он об этом знает. Президент слушает, кланяется, долго жмет руку патрону. Под вспышками фотоаппаратов. А потом пылким и звонким голосом говорит так: -- А да, да, нада, перколатор пер бева эль коснстипасьон. Аррива Франция. Эти слова трогают нас до глубины наших сердец, а у самых нечувствительных вызывают на глазах слезы. Поскольку программа очень плотная, сразу после этого начинается знакомство со школой. Берю возглавляет колонну, а я ее замыкаю. Мы являемся в некотором роде овчарками, охраняющими это крупное стадо. Мы идем коридорами плотной группой. Осмотр начинается с нового корпуса. Сначала гимнастический зал, потом библио * На котором изображено, я хочу вам напомнить, полфунта кофе в белом ромбе, вписанном в красный круг, помещенный в зеленый квадрат. -- Примеч. авт. тека по юриспруденции. Затем музей, зал Локара и зал Лякасаня. Президент Рамирес проявляет большой интерес к выставке работ заключенных. Особенно привлекают его внимание скульптуры из хлебного мякиша. До того, как стать президентом, он много лет провел в тюрьме, и, вполне вероятно, проведет там еще многие годы, если не будет убит при очередном покушении на его жизнь. Из музея мы идем в столовую, но Рамиресу как-то наплевать на столы и салфетки в шкафчиках. Оя раздраженно говорит: "Да, да", и мы по-быстрому переходим в телевизионный салон... Нас слишком много, и мы не можем все сразу войти в салон. Большая часть остается в коридоре. Меньшая толпится в дверях, чтобы видеть и слышать президента. Когда мы собираемся тоже войти в салон, кто-то незаметно откалывается от группы. Этот кто-то направляется в сторону туалета. Я тут же подаю сигнал тревоги директору, о котором мы с ним условились. Этот сигнал заключается в том, что я должен помахать над кортежем рондурасским флажком и крикнуть "Да здравствует президент!" Берюрье, который тоже заметил, что какая-то особа оторвалась от группы, устремляется за ней, а в это время директор, с присущим ему присутствием духа, изменяет маршрут кортежа, объявив: -- До этого, Ваше Превосходительство, я хотел бы вам показать кухню. Успокоенный, я бегу в туалет вслед за Берюрье. Он уже держит своей мощной рукой за шею эту особу, которая откололась от кортежа, и лицо которой приобретает темно-фиолетовый цвет. Человек, о котором идет речь, -- Дюпанар. Вы хорошо прочли? Дюпа-нар, сторож ночью и посыльный днем. Дюпанар, славный старикашка. -- Отпусти его! -- говорю я Толстому. Берю подчиняется. Старикан ловит ртом воздух, чтобы восстановить дыхание. -- Вы сумасшедшие! -- негодует он. -- Какая муха вас укусила, господин преподаватель? Я ничего не отвечаю. Я оглядываю его с головы до ног, изучаю, оцениваю, прикидываю, рассматриваю, распознаю, вышелушиваю, инвентаризирую, пальпирую, составляю представление, копаюсь в нем, ласкаю, выдвигаю гипотезы, отдаю в залог и принимаю к уплате. Неужели этот старый трясущийся мужичонка -- убийца? Неужели этот старый мужичонка -- соучастник рондурасских террористов? Как допустить эту возможность? -- Вы зачем пришли сюда? -- спрашиваю я. -- Пипи, -- причитает он, -- у меня простатит. Я и Толстый переглядываемся. У нас в ушах тревожно засвистело. Мы обмишурились, а кортеж тем временем продолжал двигаться. Может быть уже через одну тысячную секунды все взлетит на воздух! Да, может быть... -- Присмотри за ним! -- говорю я Жирному. -- Чтобы с места не двигался! И на ухо: -- Не делай ему больно, а то тебе нагорит! На этом я прижимаю локти к телу, беру ноги в руки, смелость двумя ладонями, а остальное пинцетом и скачу рысью вдогонку за группой. Догнав группу, я пробираюсь к заму директора школы господину Ле Пюи, рослому, энергичному и симпатичному парню, глаза которого рассказывают обо всем, о чем благоразумно помалкивает рот. -- Быстро, -- шепчу я ему на ухо, -- справку на Дюпанара... Он не тратит времени на лишние вопросы. Он знает, что пахнет паленым, что дело срочное и что ои может довериться мне: -- Это бывший моряк торгового флота, -- говорит он. -- Он немало пошатался по свету, но вот уже два года, как он не плавает. -- Моральные качества? Помощник кривится,-- Он поддает, а когда заложит, становится невыносимым. Мы его держим из милосердия, для выполнения мелких поручений. -- Я умоляю вас, -- говорю я, -- если кто-нибудь по той или иной причине отделится от кортежа, нейтрализуйте его. Я вынужден отлучиться. И дорогой неутомимый Сан-Антонио уходит опять. Из туалетной комнаты раздаются стоны. Я врываюсь туда. И вижу Берю. Ои пылает, как охваченная пламенем вязанка хвороста. Рукава засучены. Галстук на боку. На кафельном полу, у его ног, валяется Дюпанар. На черепке здоровенная, как баклажан, шишка. Бровь рассечена. Он массирует свой живот. Причем с таким видом, будто спрашивает себя, что же у него там такое внутри, что мешает ему смеяться. -- Ты видишь, -- шепчет Берю, открывая кран, чтобы ополоснуть руки, -- я принял решение, Сан-А. А так как я смотрю на него глазами, полными страшного любопытства, ои продолжает: -- Теперь, когда это дело закончено, по дороге в Париж мы сделаем небольшой крюк и заскочим в Брид-ле-Бэн, чтобы поздороваться с моей Бертой. Когда мужчина переживает слишком большое разочарование и его переполняют чувства, он испытывает потребность вернуться к своей супружнице и вновь погреться в тепле своего дома. Мне кажется, что без моей моржихи время идет очень медленно. И потом, я так перед ней провинился, что она вполне заслужила свою долю ласки по высшему счету. -- Я одергиваю его: -- Ты все переворачиваешь с ног на голову. Толстый. Перед тем, как разыгрывать передо мной сцену "воин на отдыхе", объясни, что здесь произошло. Он делает мне знак подойти к самой дальней раковине. В раковине на дне лежит небольшая коробочка, усеянная кнопками, из нее торчит миниатюрная антенна. Похоже на транзистор. Но это, тем не менее, не транзистор. -- Во время твоего отсутствия мне пришла в голову мысль обыскать этого старого перечника. И я нашел у него эту штуковину. Коща он увидел, что я его раскрыл, он попытался прокомпостировать меня вот этим инструментом... Он вытаскивает из кармана приличных размеров пистолет 9-го калибра. -- Только, -- продолжает он, -- ты меня, Берю, знаешь... Меня переполняют эмоции. Я беру его за шею и крепко целую его в шершавую щеку. -- Я не только знаю тебя. Толстый, но кроме того, я тебе очень за все это признателен. Ведь это ты спас положение, мой старый полишинель, мой старый пожиратель сыров, мой старый опустошитель бутылок, ты один, мой дорогой, мой славный сыскарь! Эпилог (по Святому Берю) Мы катим в направлении Брид-ле-Бэн по этой прекрасной и утоляющей жажду Савойе. На память школе Толстый оставляет свой ни на что не пригодный драндулет, такой же неприкаянный и потрепанный, как его великодушный хоззян-дароносец. Мы помогли нашим лионским коллегам и, благодаря показаниям Дюпанара, можно надеяться, что будет арестован и мнимый Авель Канто, и станет, наконец, ясно, что случилось с настоящим! Бывший морской бродяга во всем признался: банда рондурасских террористов, пытаясь найти в школе союзника, вступила с ним в контакт, пообещав за услуги кругленькую сумму. И Дюпанар согласился. Он провел Долороса в школу, чтобы "прикончить самоубийством" Кастеллини. Он же заметил Матиаса на лестнице, когда стоял на карауле во время этой операция. Он подумал, что знаменитый преподаватель по пулевым отверстиям видел, как сбросили того, и сообщил об этом своим "нанимателям", которые и попытались нейтрализовать Рыжего. И это, по существу, их и погубило. В тот день, когда Бардан, встревоженный открывшимся ему обманом, вернулся в школу, чтобы рассказать обо всем директору, в его приемной он что-то болтнул этому тихому малому на побегушках. Роковое стечение обстоятельств! Дюпанар понял, что все может провалиться. Он испугался и предложил несчастному Бардану пропустить рюмочку "для поднятия духа", и эта рюмочка того, собственно, и погубила. А поскольку этот типчик кроме всего прочего был еще ночным сторожем, мнимый Авель Канто смог совершенно спокойно установить свою адскую машинку! Сначала он хотел ее спрятать в санчасти, потому что это помещение было очень крошечным, и у него было больше шансов поразить свою знаменитую мишень, но мы с Ракре помешали ему. Тогда он был вынужден искать другое место и выбрал телевизионный салон. Он замаскировал бомбу в трубе подставки телевизора. Взорвать бомбу должен был по радиопередатчику Дюпанар. -- Над чем ты опять ломаешь голову? -- с тревогой в голосе справляется у меня Его Высочество. Удачно проведя операцию, он уже как-то забыл о своей крупной душевной неудаче. -- Я от начала до конца мысленно пробежал это дело, Толстый! Я всегда так поступаю, перед тем как предать дело пыли забвения. -- Да, мы не раз о нем вспомним, -- соглашается он. -- Да нет, Берю, наоборот, мы его быстро забудем и выкинем из нашей памяти. -- С графиней будет посложнее! Как она меня унизила, эта дрянь! -- Твоя графиня исчезнет из твоего прошлого, как и все остальное. Когда ты встречаешься с людьми, вещами, то кажется, что ты их уже давно знал, но как только ты с ними расстаешься, кажется, что ты их вовсе и не знал... Он пожимает плечами. -- Ты прав. Отныне я буду больше внимания уделять моей Берте. Когда я так много говорил о ней в своих лекциях, до меня дошло, как я к ней привязан! На закате дня мы останавливаемся у гостиницы "Отельпансионат Пузо Махатмы Гранди", в которой остановилась Б.Б. (не путать с другой Б.Б. -- Брижит Бардо). Толстый хорошо знает хозяина гостиницы, и тот по знакомству сделал для него большую скидку, потому что сезон уже заканчивался. Консьерж сообщает нам, посмотрев на доску с ключами, что госпожа Берюрье находится у себя в номере, от чего Мастодонт приходит в дикий восторг. -- Ты отдаешь себе отчет, -- говорит он, смело поднимаясь по лестнице, -- моя малютка ведь могла пойти погулять, но, нет: она замуровывает себя в своей комнатенке, чтобы подольше подумать о своем Александре-Бенуа и наслаждаться тем, что она худеет. Боже милосердный, как же я мог доставлять неприятности подобной супруге! -- Сейчас ты искупишь все твои грехи, -- утешаю я его. -- У тебя впереди целая жизнь, чтобы превратить ее жизнь в многоцветный рай. Мы останавливаемся перед дверью с номером 22, что на жаргоне означает "атас" (положение жены полицейского обязывает). Тук-тук! Стучит указательным пальцем толстяк Берю. Нам отвечает взрыв смеха. Тучного, обильного, радостного органического смеха, который чем-то напоминает бульканье опрокинутой винной бутылки. Берю смотрит на меня и улыбается. -- Она, должно быть, читает отрывной календарь "Вермо", говорит он. И открывает дверь. С первого взгляда комната кажется пустой, но мы все-таки решаемся войти. И перед нами открывается необычное зрелище. Берта Берюрье, в ванной комнате, в одной комбинации, сидит на коленях здоровенного мужика не менее десяти пудов весом. Мужик в одних плавках. Никогда еще такая куча живого мяса не сидела на одном биде (потому что громила сидит на биде). Никогда, никогда в жизни я не видел такого скопления сала в таком тесном пространстве. Ванная полна серого и пахучего дыма, и все кажется нереальным в этом чаду. На кафельном полу ванной стоит походная газовая плитка, на плитке чадящая сковорода, на которой в почерневшем масле жарятся около дюжины сарделек. -- Берта! -- вопит Берюрье. Она подскакивает и опрокидывает сковороду. Растекающееся по полу масло обжигает ступни толстокожего ископаемого. Тот издает звук, похожим на мычанье, от которого лопается эмаль ванны и срывается воронка душа. Чтобы облегчить страдания от ожога, он ставит ногу в умывальную раковину и открывает кран с холодной водой. Пол его тяжестью раковина срывается с кронштейнов и падает ему на вторую ногу. И он снова испускает дикий рев. За это время Берта пришла в себя и с непринужденным видом восклицает: -- Какой приятный сюрприз! Вот чего не ожидала, так не ожидала, конспираторы вы мои хорошие! Ова подходят к нам, пожимает мне руку, а своего обалдевшего мужика целует в губы. -- Я представляю вам своего соседа по номеру господина Альфонса, -- говорит она. Сверхтучный склоняет в поклоне свой бюст мамонта. У него двадцать три спадающих каскадом подбородка и свисающие на грудь щеки. -- Мы с господином Альфонсом убиваем время, -- воркует хват-баба с курорта Брид, -- жизнь здесь не очень веселая. Ты здесь, так сказать, в одиночестве. Голос господина Альфонса напоминает тоненький голосок евнуха или сюсюкающей маленькой девочки. Он говорит, что не хочет нас беспокоить, забирает свои штаны размером с воздушный шар братьев Монгольфьер и, прихрамывая, репатриируется в свои владения. Берюрье смотрит ему вслед и покачивает головой с видом человека, который сейчас вот-вот умрет, или которому обещают, что через неделю его покатают на яхте. -- Хорошенькое дельце! -- вздыхает он. Берта подскакивает. -- Ты, хам, ты, может быть, думаешь, что между господином Альфонсом и мной что-то было! Мы были легко одеты, потому что в гостинице жарко натоплено, только лишь поэтому! -- Да не в этом дело, -- вздыхает Удрученный. Он показывает на валяющиеся на полу ванной сардельки. -- За твое несезонное лечение я плачу деньги, Берги, а ты, оказывается, не придерживаешься диеты и трескаешь эти сардельки! Берта раскаивается. Эта добропорядочная душа опускает свои глазки долу. От чувства вины и от того, что ее застали на месте преступления, лоб у нее покрывается пунцовыми пятнами. -- А что ты хочешь, Сандри, как бы ты ни хотел похудеть, но одна столовая ложка натертой моркови и одно яблоко -- это согласись, не ужин. Разве после такого ужина будет хороший сон? Ошеломленный Берю недоверчиво бормочет: -- Ложка натертой моркови и одно яблоко? -- Ну да, и ничего больше! Кроме этого, я ничего больше не ем, я режимлю, -- подтверждает она. -- Вот, посмотри, на ночь у меня всего литр минералки "Брид"! Он недоверчиво всматривается в нее. -- А ты, вроде, поправилась, Берта, -- спокойно и с упреком бросает он ей. -- Да нет же, -- лукавит она. -- Да! -- безапелляционно заявляет Берю. -- Сан-А может подтвердить. У тебя увеличилось водоизмещение. Я так думаю: вся эта водичка -- туфта! -- Ты в своем уме! -- возмущается Б.Б. -- Она волшебная! Тут Берю замечает весы. И забирается на них. Затем вытягивает руку, берет бутыль с волшебной водой и, подавляя отвращение, одним глотком опустошает ее. После этого он ставит посуду на место и смотрит на шкалу. -- Причина понятна, -- говоритон. -- Вместо того, чтобы похудеть, я поправился на целое кило! Ты едешь с нами, Берта! Собирай чемоданы! Она понимает, что протестовать бесполезно, и подчиняется. Берю собираете пола рассыпанные сардельки и кладет их опять на сковороду. Он усаживается на биде, ставит сковороду на хромированный табурет ванной и с жадностью начинает поедать их. По его губам течет жир. -- Ты хочешь? -- спрашивает он меня. -- Нет, иначе я не буду ужинать. Он пожимает плечами. -- Слабак ты! А у меня закуской аппетит не перебьешь! Расправившись с первой сарделькой, он рукавом вытирает рот и без всякого злого умысла говорит своей достопочтенной подруге: -- Я не хотел тебя унижать, Берта, нет, не хотел, но ты готовишь их хуже, чем раньше. Ты что, не помнишь наши сардельки, лапуля? По его добрым разрумянившимся щекам текут слезы. Может быть, от того, что сардельки горячие? А почему нет? Я сажусь возле него на край ванны. И с восторгом и нежностью смотрю на него. Я кладу свою руку на его могучее плечо изголодавшегося человека. -- Я тебя очень люблю. Толстый, Ты настоящий мужик... -- Ты думаешь? -- с клекотом в горле выдавливает он, расправляясь с третьей сарделькой под гипнотизируюшим взглядом наказанной супруги. -- Да, ты незлопамятный и потому нестрашный, Берю. Ты сознаешь себя мужчиной и стараешься им быть, всей твоей кровью и всем твоим сердцем. Ты хохочешь и ешь потому, что это вкусно и доставляет тебе радость. К тому же ты не из тех людей, которые воображают себе, что зеркало может им составить компанию! О, Берю... Берю на всю жизнь! Берю, чудом выживший в некрополе! Берю, пахнущий чесноком и винищем, и вместе с тем остающийся пророком, изрекающим непреложные истины! О, Берю, друг наш, оставайся с нами до скончания века, о, ты, знающий, что такое жизнь, ты, знающий, что такое любовь, и более того, что такое дружба! Он терпеливо слушает мое лирическое отступление и пожирает свою четвертую сардельку. Он всматривается в меня недоверчивым и подозрительным взглядом, пробуя на бегающий зрачок мою искренность. А потом смиренно, с видом человека, принимающего приношение, берет очередную сардельку. -- Что ты хочешь, -- бормочет он, -- такой уж я есть! ПОСЛЕСЛОВИЕ Кто такой Сан-Антонио? Этот вопрос может быть адресован не только советскому, но и французскому читателю. Советский читатель, за исключением тех, кто владеет французским языком и профессионально занимается или изучает французскую литературу, впервые встречается с этим автором, поскольку это первая его книга, переведенная на русский язык, и первое знакомство с его творчеством. Поэтому этот вопрос остается для него открытым. Большинство французов ответят, что это автор и главный герой серии детективных романов. И лишь немногие скажут, что Сан-Антонио -- это псевдоним, а настоящая фамилия автора Фредерик Дар. Фредерик Дар -- романист, сценарист и деятель кино, родился в 1921 году во Франции в небольшом городке Жалье. Свой писательский путь он начинает в Лионе в качестве журналиста одной из газет. Но известность к нему приходит как к автору детективного романа. С 1950 года он пишет не менее 3-4 книг в год и к настоящему времени опубликовал около 200 книг, которые изданы десятками миллионов экземпляров. Под своим настоящим именем он опубликовал всего четыре книги: "Подонки отправляются в ад", "Палач плачет", "Ты -- злюка", "Грузовой лифт". Остальные написаны под псевдонимом Сан-Антонио. Наиболее известные из них: "Стандинг", "История Франции глазами Сан-Антонио", "Берю и его дамы". Главные герои его детективных романов -- это комиссар полиции Сан-Антонио, от имени которого ведется повествование, и его помощник, главный инспектор полиции Алексаидр-Бенуа Берюрье. Это два антипода. С одной стороны, Сан-Антонио -- умный, интеллигентный, элегантный, блещущий остроумием, обаятельный человек, легко покоряющий женские сердца и так же легко и непринужденно распутывающий самые запутанные преступления. И с другой стороны, его полная противоположность Берюрье -- деревенский парень, выросший от рядового полицейского до инспектора полиции. Этот человек не блещет умом, и в то же время не лишен житейской мудрости, не образован, но имеет богатый жизненный опыт, не воспитан, но стремится все делать по правилам хорошего тона, неряшливо одет, но любит красиво одеваться, грубый, но добрый по натуре, равнодушный к женщинам, но иногда воспламеняющийся страстью, массивный, внушительных габаритов, питает большую слабость к еде и вину, верный товарищ, храбрый человек, исполнительный и добросовестный полицейский. Детективная сторона романов Сан-Антонио только фон, на котором автор в пародийной форме описывает окружающий мир: "дерьмовые бутерброды жизни", "всеобщий идиотизм", духовную нищету людей, страх перед смертью. Главное в его произведениях не сам детективный сюжет -- он в объеме каждого романа занимает незначительное место --, а пространные отступления, в которых он описывает различные стороны нашего бытия, где рядом уживается грустное и смешное, трагичное и трагикомичное. Стремясь уйти от литературной безликости языка, автор создает свой собственный, не похожий на других, "рельефный язык", насыщенный диалектными и жаргонными словами, емкими, выразительными метафорами и эпитетами, образными ассоциациями, каламбурами, которые придают его стилю необычайную сочность и образность. Оглавление Введение Папа встречает Маму. Глава первая В которой Берюрье раскрывает причины, пробудившие в нем интерес к правилам хорошего тона Глава вторая В которой Берюрье приводит меня в храм светских манер и как он себя в нем ведет Глава третья В которой визит дружбы имеет самые серьезные последствия Глава четвертая В которой Берюрье, выполняя особое задание, перенацеливается на педагогику Глава пятая В которой Берюрье и я начинаем каждый в отдельности новую жизнь Глава шестая Первый урок Берюрье: объявление о рождении ребенка, выбор имени, уведомительные письма, выбор крестного отца и крестной матери, крестины Глава седьмая В которой происходит нечто темное Глава восьмая Второй урок Берюрье: как воспитывать детей, принятие причастия Глава девятая В которой происходят небанальные вещи Глава десятая Третий урок Берюрье: отрочество и помолвка Глава одиннадцатая В которой все становится еще сложнее Глава двенадцатая В которой продолжается Глава одиннадцатая Глава тринадцатая В которой Берторье рассказывает о женитьбе Глава четырнадцатая В которой ситуация начинает проясняться Глава пятнадцатая В которой Берта делает обзор светских манер Глава пятнадцатая (бис) В которой Берю и его графиня вместе делают обзор правил хорошего тона до того момента, пока Берюрье не испытал страшное разочарование Глава шестнадцатая В которой все проясняется Эпилог (по Святому Берю) Послесловие Кто такой Сан-Антонио?