возможно, это ненадолго. Короче, мы не можем быть уверены в вашем выздоровлении. Поэтому, если вы хотите кому-нибудь сообщить, что с вами случилось... Вам есть кого предупредить? Он остается неподвижным. Светло-голубые глаза ничего не выражают; видят они меня или уже нет? Судя по их странному блеску, это весьма сомнительно. Думает ли он? Доходит ли до него смысл слов? Я поставил успех всей партии на этот вопрос... В таком состоянии он вряд ли понимает, что я полицейский, а доносящиеся до него слова являются официальным допросом. -- Кого надо предупредить? Если умирающий сумеет ответить на этот вопрос, я смогу начать расследование, дойти до истока... Это самое главное. -- Кого надо предупредить? Тут я замечаю, что он физически не может ответить на этот вопрос, поскольку не в состоянии говорить, Он может отвечать только "да" и "нет". Надо найти систему... -- Вам есть кого предупредить? Он моргает. -- Женщину? "Да", -- отвечает он, опуская веки. -- Она живет в Страсбуре? Неподвижность. -- В Париже? Неподвижность. Черт, не могу же я перебирать все города мира! -- Она живет во Франции? Это слишком обще, но что делать? Он отвечает утвердительно. -- Хорошо... В большом городе? "Да". Мне все больше и больше кажется, что я играю в "города". Но эта не игра, а трагедия. Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один. Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции. -- В большом городе на востоке? Неподвижность. -- На юго-востоке? Неподвижность. -- На юге? Взмах ресниц. -- В Марселе? Неподвижность. -- В Ницце? Неподвижность. -- В Канне? Он моргает. Наконец появился хоть какой-то результат... У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне. -- Эта дама живет в квартире? "Да", -- говорят мне его опущенные веки. -- В центре города? Я вздрагиваю... -- Ее фамилия Клюни? Неподвижность. Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту. -- Вы меня хорошо понимаете? "Да", -- отвечает он. -- Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак. Я начинаю: "А .. Б..." Он делает знак. -- Ее фамилия начинается на "Б"? -- спрашиваю я. Утвердительный знак. -- Прекрасно. Теперь вторая буква. Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на "Л" он делает мне знак. -- Вторая буква "Л"? "Да". Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается "А". Я считаю нужным уточнить: -- Значит, ее фамилия начинается с "Бла"? Утвердительный знак. -- Продолжаем. Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до "Т", а он так и не подал мне знак. Один из врачей касается моей руки. -- Можете остановиться. Он умер. Глава 4 Полный финиш! Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан... Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими! Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать. Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену -- или мать, или кого еще -- в пекло? Ни фига не понятно! Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением. Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции. -- Пошли? Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой. -- Странное дело, а? -- спрашивает он. -- Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок. Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение. -- Куда хотите ехать? -- спрашивает он. -- В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему: -- Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации. -- Хорошо. Машина останавливается. Я выхожу из нее один. -- Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие? -- Конечно. -- Хорошо. -- Вам прислать машину? -- Не надо, обойдусь своими силами. Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами. Я его успокаиваю кивком. Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля. Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес. Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации. Тип, похожий на Эриха фон Строхейма[2], только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову -- Что угодно месье? Я показываю удостоверение. Он сгибается пополам. -- К вашим услугам, господин комиссар -- Я пришел по поводу вчерашнего типа, -- говорю я ему. -- Я так и думал, -- шепчет он почтительным тоном -- Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас -- Я все рассказал вашим коллегам -- Моим коллегам -- может быть, -- говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку: -- Он приехал вчера, не так ли? -- Да, вчера утром. -- В котором часу? -- В десять. -- Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала? -- Минут пять, не больше. -- Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет. -- Нет, ни одного. Последний -- скорый из Брюсселя -- приходит в десять минут девятого. Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля... Если только он не зашел к кому-нибудь. -- Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины? -- Не швейцар, а грум. Я указываю на паренька в синей ливрее -- Этот? -- Да. Я делаю мальчишке знак подойти. -- Иди сюда, сокровище. Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это "что- то" делает парня любезнее. -- Вы хотите со мной поговорить, месье? -- Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ. -- Это правда, месье. -- Он приехал на машине? -- Да. -- Какой она была? -- Черной... Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами... -- Сколько народу было в машине кроме него? -- Один мужчина... Но я на него не смотрел... -- Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда? -- Нет. Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку[3]. -- Спасибо, можешь идти. Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму. -- Он попросил у вас отдельный номер? -- Да. -- Сказал на сколько? -- Всего на одну ночь. -- Хорошо. Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку? -- Он поднялся в номер сразу? -- Да. -- А потом? -- Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед. -- Вызовите гарсона, обслуживавшего его. Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ. -- Он сейчас придет. -- Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле? -- Нет. -- К нему приходили? -- Тоже нет. -- Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку? -- Нисколько. Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку. Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере. -- Что он делал, когда вы вошли? -- Читал. -- Что? -- Книгу. -- Как он был одет? -- В рубашку и пижамную куртку. Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал. Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж? -- Его чемоданы были разобраны? -- спрашиваю я гарсона. -- Только один. -- А второй? -- Второй стоял в глубине комнаты. -- Он вам что-нибудь сказал? -- Ничего особенного... Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму: -- Как обнаружили, что он болен? -- Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла... Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло... Она закричала... -- Понимаю... -- Мы вызвали "скорую", и клиента увезли в больницу. -- Давайте поговорим о... находке, сделанной в его чемодане. Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением. ~ Произошел очень неприятный инцидент, -- говорит он. -- Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье. -- И дальше? -- Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки. -- Конечно. -- Тогда я себе позволил... -- Взломать замок? -- Нет, не взломать... У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья... ту штуку... Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию... Я киваю. -- Ясно. Вы говорите "мы". Кто еще был с вами? -- Грум, дежурный по этажу и горничная... -- Ладно, спасибо. Глава 5 Я мчусь в полицию, где нахожу моего сопровождающего. Он выкладывает на стол чемоданы и шмотки покойничка. На одежде нет никаких бирок... Что касается чемоданов, если не считать бомбы (обезвреженной местными саперами), в них нет ничего подозрительного: нательное белье без меток, предметы туалета... Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность. Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает? Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику. Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на "Бла". Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги. Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа. -- А пока, -- говорю, -- я бы хотел позвонить в Париж. Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик. -- Это Сан-Антонио, -- говорю я. -- А! Я с нетерпением ждал от вас известий... Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке. -- Совершенно точно, -- говорю я в заключение, -- что дело m`qrnk|jn таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал... Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе. Босс молчит. -- Алло! -- кричу я, боясь, что нас разъединили. -- Алло, -- отвечает он. Новая пауза, потом он спрашивает: -- Что собираетесь делать? -- Ехать в Канн! Поезд скоро... -- Езжайте, -- соглашается он. -- Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение. -- Дежурство в морге что-нибудь дало? -- Ничего... пока. Я ему благодарен за это "пока". -- Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами. -- Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем, -- Это вам сообщил ваш нос, патрон? -- Допустим, -- отвечает он. -- Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь. -- Какую? -- По фотографии бомбы, присланной сюда фототелеграфом по моей просьбе, наши эксперты определили, что она русского производства! Поскольку я обалдело молчу, не зная, что сказать, он добавляет: -- Счастливого пути. Щелчок. Замечаю, что моя сигарета погасла, снова прикуриваю ее, кладу на заляпанный чернилами стол ноги и с наслаждением затягиваюсь. С одной стороны, я ищу пропавшего русского дипломата, с другой -- нахожу свалившуюся с неба русскую бомбу... Надо признать, нюх у Старика действительно неплохой? Я перебираю в памяти мою коллекцию трупов: Одеревенелый (ему я разнес морду пулей уже мертвому); малышку Фриду разорвало на куски из-за ее благосклонности ко мне; Рашель выпала из окна... с моей помощью; лже-Клюни помер, когда я его допрашивал. Трупы, и опять трупы! И все в большей или меньшей степени на счету некоего Сан-Антонио. Это в конце концов надоедает. И зачем? А я знаю? Ведь не ради конверта, что правительство дает мне в конце каждого месяца. Может, ради куска трехцветной тряпки, болтающейся над госучреждениями? Но я не ура-патриот. В жизни есть страховые агенты, виноторговцы, рабочие заводов "Рено", полотеры... А есть те, кто может жить только на грани. Необязательно на грани закона, главное -- на грани жизни и смерти. Я из их числа. Это как цвет кожи: если родился негром, то негром и останешься, нравится тебе это или нет. Это не выбирают... -- Вот фотографии, господин комиссар, -- говорит вошедший полицейский. Я шумно вздыхаю и гашу сигарету о каблук. Глава 6 Старшего комиссара каннской полиции я знаю потому, что мы уже встречались во время одного расследования, что я вел на юге. Это коренастый брюнет с падающими на широкий лоб вьющимися волосами, смутно напоминающий быка. У него быстрые глаза и сильный южный акцент. -- Зачем приехали? -- спрашивает он. -- Играть в угадайку, -- отвечаю. -- А! Могу я вам помочь, коллега? -- Может быть, -- соглашаюсь я. -- Цель моего приезда -- найти женщину с фамилией, начинающейся на "Бла", которая знает этого человека. Достаю фото Клюни. Пеллегрини -- это фамилия моего приятеля -- смотрит на изображение. фотография безупречна. Ребята из лаборатории придали лицу мертвеца живое выражение, и ошибиться может любой. Любой, но только не такой опытный человек, как Пеллегрини. -- Э, -- бормочет он, -- да ваш малый кажется мне немного мертвым. -- Да не немного, а целиком... Его физиономия вам ничего не напоминает? -- Совершенно ничего. Этот никогда не был в числе моих клиентов. Первое разочарование! Не то чтобы я верил в чудеса, но все- таки смутно надеялся, что мой типчик окажется давним знакомым каннской полиции. Профессиональная деформация! Всегда надеешься, что подозреваемый уже имел с нами дело. -- Для меня нет сообщений? -- Ни единого. -- Ладно. Мне остается только начать поиски той дамы. Пеллегрини подмигивает. -- А мы не можем перед началом осушить по стаканчику анисовой? -- Гм, -- начинаю я, -- я ведь приехал не затем, чтобы надираться... -- В моем бистро, -- продолжает Пеллегрини, -- есть телефонная книга... Я смотрю на него. Я так увяз в своих неприятностях, что даже не подумал об этом простом и в то же время безотказном способе. -- Хорошо! Пошли... Блан, Бланше, Бланшон, Блаве, Блаветт. И все! Не надо пугаться заранее. До того как открыть телефонную книгу, я воображал, что фамилий на "Бла" пруд пруди. Как видите, ничего подобного... Пять! Всего пять, не больше... Меня наполняет волна радости. Если дело и дальше пойдет так, я, может быть, разберусь в этой истории. -- Над чем вы работаете? -- спрашивает мой коллега. -- Над одной запутанной чертовщиной! Я впервые в жизни сталкиваюсь с делом, в котором знаю виновного с самого начала, но все равно не могу его раскрыть. А дело -- международное и крайне важное! К тому же выделенное мне время лимитировано, и этот лимит скоро истекает... Вот, старина, над чем я работаю! Добавлю, что у меня начинают сдавать нервы и я мечтаю все бросить и посвятить себя петанку[4]... Меня заколебали жмурики, и я хочу немного побыть с живыми. Вполне законное желание, а? Пеллегрини из тех парней, что никогда не ломают себе мозги над философскими вопросами. Он смотрит на меня. -- Вы, -- говорит он, -- просто созданы для драки и без нее не проживете... Выпейте-ка лучше еще стаканчик... А потом сходим в порт. Очень успокаивает нервы. Хороший совет. -- Сначала я навещу компанию Бла, -- отвечаю, а потом мы могли бы встретиться за буйабесом[5]. -- Я слышу голос мудрости, -- уверяет Пеллегрини. Пункт первый -- Блан. Меня принимает сам Блан -- старичок, одетый в синий комбинезон, рубашку в клеточку и с кепкой на голове. У него на носу сидят очки в железной оправе, одна из дужек которых прикреплена проволокой. Он смотрит на фотографию, которую я ему показываю. -- Нет, никогда не видел этого типа! -- Ваша жена здесь? Он пожимает плечами. -- Если его не знаю я, она не знает тоже, -- утверждает он с изумительной уверенностью, характерной для чистых душ. -- Можно все-таки показать ей снимок? -- Мели! -- орет он. Является Мели -- бабища в стиле рыночной торговки. Она выслушивает мою басню и смотрит на карточку. -- Нет, я его не знаю, милок... Ей очень жаль. Кажется, Мели обожает детективы Я убираю фотографию в карман. -- Простите за беспокойство. Бланше -- адвокат. Он совсем молод, серьезен, как римский папа, имеет такой вид, словно только что проиграл процесс года. -- Я его не знаю, комиссар, -- заявляет он. -- А мадам Бланше? -- Мадам Бланше не существует. Моя мать умерла, а я не женат. Ничего удивительного. Какую девчонку прельстит его унылая физиономия? Я оставляю его, чтобы навестить кого-то по фамилии Бланшон. На этот раз не существует месье Бланшона. Дверь мне открывает старая грустная дама. -- Мадам Бланшон? -- Да, месье. -- Полиция. Мы занимаемся установлением личности этого человека... Вы его знаете? Она смотрит на снимок. -- Нет, впервые вижу! Как и все остальные, она спрашивает меня, по какой причине я спрашиваю это именно у нее. Я объясняю, что нам известно, что указанный человек имеет знакомых в Канне, чья фамилия начинается с "Бла" ... -- Он убийца? -- спрашивает она. -- Не знаю, мадам... Простите за беспокойство... Я вычеркиваю ее фамилию из своего короткого списка. Поганая работенка! Я выполняю то, что должен делать инспектор из районного комиссариата. Остались две фамилии. Когда я прихожу к Блаве, они сидят за столом. Они живут в скромной квартирке в бедном доме, провонявшем горячим оливковым маслом. Оба супруга толстые, грязные и окружены целой стаей мальцов. Фото не производит на них никакого впечатления, скорее тревожит то, что я из полиции. Я спешу отвалить. Горло щекочет неприятное предчувствие. Остается навестить всего одного "Бла". Если и это ничего не даст, я прокатался на юг за просто так... Мое сердце замирает, когда я подъезжаю к комфортабельному dnls с лифтом и видом на море. Читаю фамилии на почтовых ящиках. На одной спотыкаюсь -- Моника Блаветт! Имя выгравировано красивым шрифтом на медной табличке. Женщина! Одинокая женщина! Сверившись со списком жильцов на стене, узнаю, что милашка обретается в квартирке, построенной на крыше. Я поднимаюсь на лифте на восьмой -- и последний -- этаж. Оттуда на крышу ведет короткая каменная лестница. Жилище малышки Блаветт просто прелесть. Представьте себе маленький домик в стиле бунгало, с круглой беседкой, увитой цветами. Зонтик от солнца в оранжевую и зеленую полоску. Плетеная садовая мебель. Или эта киска дочь короля сыра, или краля короля шоу-бизнеса. Чтобы оплачивать такую фантазию, нужна уйма деньжищ. Подхожу к двери из лакированного дерева, тянусь указательным пальцем к кнопке звонка... и вздрагиваю. Посередине дверь пробита массой маленьких дырочек. Я прекрасно знаю, что такие круглые дырочки проделывают не древесные черви. Если это сделала не очередь из "Томпсона", то я -- ваша бабушка. Дырочки совсем новые! Осколки дерева еще блестят и запачканы порохом. Звоню Никто не отвечает В этой домушке стоит полная тишина. Для очистки совести звоню снова. Поскольку терпение никогда не входило в число моих достоинств, я зову на помощь свою отмычку. Этот очень полезный инструмент, подаренный мне одним вором, которого я избавил от крупных неприятностей, обладает чудесной способностью договариваться со всеми замками. Я в два счета справляюсь и с этим, но, хотя язычок отошел, дверь не открывается. Может, закрыта на задвижку? Нет, она все-таки немного сдвинулась. С силой толкаю дверь плечом. Она открывается сантиметров на пятьдесят, и я пролезаю в щель. И тут же замечаю нечто крайне неприятное! В прихожей лежит девушка. Это ее труп блокировал дверь изнутри. Она получила автоматную очередь в грудь, отчего в грудной клетке образовалась дырка размером с суповую тарелку, через которую вытекла вся ее кровь. Одна из пуль угодила ей в левый глаз, и он жалко висит у нее на щеке, как волчок на веревочке... Я справляюсь с сильнейшим желанием блевануть. Каким бы закаленным вы ни были, а подобное зрелище потрясает всегда. Делаю широкий шаг через красную лужу и иду в квартиру искать телефон. По-моему, помощь Пеллегрини будет мне очень кстати. Глава 7 Пеллегрини морщится, глядя на труп. -- Как они ее! -- шепчет он. -- Милашка и охнуть не успела! Он вдыхает приятный запах этого кукольного домика, построенного между небом и землей. Да, он создавался для любви и радостей жизни, а не как декорация для убийства. -- Почему вы попросили меня приехать одного? -- с любопытством спрашивает он. -- Потому, -- отвечаю, -- что мне кажется разумным принять некоторые меры. -- Какие? Вместо ответа я задаю ему вопрос: -- Почему девушку убивают, не входя в ее квартиру? Потому что хотят только ее смерти! Ее не собирались ни грабить, ни m`qhknb`r|. А почему кто-то может хотеть смерти девушки? -- Месть? -- предполагает мой коллега. -- Возможно. Но кто может ей мстить? Отвергнутый поклонник или ревнивая соперница? Сомневаюсь, чтобы тот или другая воспользовались автоматом. Такие игрушки, к счастью, не всем доступны. Значит, остается другой, более вероятный мотив: девушку убили, чтобы не дать ей заговорить! -- Кто-то знал, что вы ее ищете? -- Получается так. Но я обдумаю это позже, а пока у нас есть более интересное занятие Пеллегрини выходит на крышу. -- Этот труп переворачивает мне всю душу, -- признается он. -- Что вы придумали, Сан-Антонио? -- Нет никакого трупа, Пеллегрини. Слышите? Трупа нет. Женщина тяжело ранена. Он разевает свои моргалы. -- Может, я тупой, но чтоб черт меня взял, если я понимаю, что это вам дает! Я кладу ему на плечо руку. -- Эти ублюдки убили девушку, чтобы заставить ее молчать, но поскольку стреляли через дверь, то не могли проверить, насколько хорошо выполнили работу Они считают, что прикончили ее, потому что это очень вероятно, но уверенными в этом быть не могут. Поэтому я решил, что девушка чудом осталась в живых. Если не возражаете, версия будет такой: малышку нашли истекающей кровью, с несколькими пулями в груди, но по счастливой случайности ни один жизненно важный орган не задет. Она очень слаба, потому что потеряла много крови. Ей сделали переливание, и есть надежда, что завтра она будет в состоянии говорить... -- Понимаю... -- одобряет Пеллегрини. -- Вы надеетесь, что убийцы постараются ее добить? -- Совершенно верно. Если люди идут на риск убрать девушку, значит, твердо решили заткнуть ей рот навсегда. Мы устроим им мышеловку. Вот почему я позвал вас одного. Мне необходимы надежная больница и надежные люди, чтобы доставить ее труп. Я не хочу, чтобы прошел слух, что моя история -- туфта. Пеллегрини размышляет. -- Один мой друг руководит клиникой. С ним будет легко договориться, но нельзя быть уверенным в молчании санитаров, шофера "скорой" и сиделок. Я хочу вам предложить другую вещь... -- Какую? -- Мою жену. Я не сразу въезжаю. -- Вашу жену? -- Ну да... Я велю ей приехать сюда. Она сыграет раненую. Ожидая ее, мы спрячем труп. Таким образом в тайну кроме нас будет посвящен только врач, а за него я отвечаю. Он парень надежный. Мы с ним вместе были в партизанах. Не дожидаясь моего мнения, он снимает трубку телефона и сообщает своей благоверной о роли, исполнения которой ждет от нее. Он кладет трубку и поворачивается ко мне, весь светясь. -- Она у меня романтик. Согласилась с восторгом. Так что у меня будет свободная ночь -- нет худа без добра! Ладно, еду к моему приятелю, чтобы ввести его в курс дела. Как только моя женушка будет тут, позвоните по этому номеру. Он уходит, и я остаюсь наедине с мертвой девушкой. Воспользовавшись этим тет-а-тет, я обыскиваю квартиру, но это ничего не дает. Меня охватывает нервозность. Я закуриваю сигарету, но тут же бросаю ее. "С меня хватит!" -- говорю я себе. За те две недели, что я занимаюсь этим говЕнным делом, все, к чему я прикасаюсь, разваливается, как карточные домики. Я мотаюсь из одного конца Франции в другой, таскаю на себе rpso{, отправляю людей на тот свет, допрашиваю... И все без малейшего результата. Приманка в парижском морге, кажется, рыбку не привлекла... Если бы было что-то новое, шеф бы меня предупредил. Кстати! Надо ему звякнуть. Сев в кресло на плоской крыше, я осматриваю пейзаж, совсем близкое море, пальмы... Не хватает только стаканчика виски. Не знаю, заметили вы это или как, но за последнее время я стал почти трезвенником. Если трезвость годится для верблюдов и воздушных акробатов, то мне это не подходит. Даже наоборот. Чтобы мои мозги фурычили на должном уровне, им нужно горючее. Иду порыться в баре и нахожу как раз то, что хотел, -- нераспечатанную бутылочку виски. Вот что значит постараться как следует. Я в два счета отвинчиваю крышку, смотрю на просвет и приставляю горлышко к месту, которое добрый боженька дал мне для этой цели, ко рту то есть. Раз бутылка полна, мне не приходится особо запрокидывать голову... Посасывая виски, прищуриваюсь. Солнечный луч бьет мне прямо в зенки. Это тем более странно, что стою я не только в тени, но и повернувшись спиной к тому, что поэты называют дневным светилом! Солнечный луч пляшет по крыше. Такое впечатление, что какой-то ребенок развлекается, пуская солнечные зайчики мне в глаза. Мне это не нравится. Совсем не нравится... Смотрю в сторону, откуда идет луч... Это окно современного дома на противоположной стороне улицы. Угол шторы на том окне немного приподнят. Солнце отражается не от чего-нибудь, а от линзы подзорной трубы. Кто-то наблюдает за мной, прячась за шторой, и не знает, что солнце выдало его присутствие. Я вижу в этом счастливый знак. Если солнце встало на мою сторону, можно рассчитывать на полный успех! Глава 8 Шаги на крыше заставляют меня обернуться. Приближается симпатичная невысокая женщина. Сейчас она выйдет на открытое место и попадет в поле зрения наблюдателя. -- Стойте! -- кричу я. Она останавливается. -- Вы мадам Пеллегрини? -- Да... -- Не ходите сюда: кто-то следит за домом в подзорную трубу. Оставайтесь где стоите! Я закуриваю сигарету и небрежным шагом направляюсь к ней. -- Не двигайтесь. Если приедут санитары, скажите, чтобы они тоже не выходили на крышу. Пусть ждут меня. Я сейчас вернусь... Спускаюсь по каменной лестнице, прыгаю в лифт, и вот я уже на улице. Я заметил серьезные ориентиры... Окно, из которого за мной следили, находится на верхнем этаже соседнего дома, между окном со шторой оранжевого цвета и другим, с красной шторой. Ошибиться невозможно. Я спрашиваю себя, кто может быть наблюдателем. Может, это просто маньяк, любящий подглядывать за соседками? Но я хочу удостовериться, так ли это. Перехожу улицу. Интересующий меня дом похож как родной брат на тот, откуда я только что вышел. Молодая и вполне пригодная к употреблению консьержка трет пол yerjni, защитив руки резиновыми перчатками. -- Простите, мадам, -- обращаюсь я к ней со своей самой неотразимой улыбкой, -- вы можете мне перечислить жильцов восьмого этажа? -- А вам зачем? -- беспокоится она. -- Допустим, единственная цель моего вопроса -- удовлетворение естественного чувства любопытства, -- отвечаю я, доставая свое удостоверение. Оно не производит на нее особого впечатления. В наши дни полицейское удостоверение не имеет в глазах молодежи былого веса. -- На восьмом, -- отвечает она, -- живут: учитель плавания (он сейчас на пляже), учительница -- она уехала на каникулы, и одна квартира сдается. -- Повторите! -- кричу. -- Сдается квартира? Я лет сто не слышал от консьержки эту фразу! Она пожимает плечами. -- Это я неправильно выразилась. На самом деле ее пока сдать нельзя. Владелец помер, а наследнички не чешутся. Я размышляю. -- Это та, что посередине? -- Да... -- У вас есть ключ? -- Нет. -- Ничего страшного... Там сейчас кто-нибудь есть? -- Да нет, я же вам сказала... -- Все сходится, спасибо. Я иду по коридору. -- Э, вы куда? -- кричит милашка. Я пока не могу ей ответить, что интересуюсь незанятыми квартирами, используемыми в качестве наблюдательных пунктов. -- На небо, -- отвечаю. -- Поднимусь на восьмой, чтобы быть к нему поближе! Она забывает закрыть рот. Подойдя к двери, навостряю уши. Ни единого звука! Меня наполняет сомнение. А если я ошибся? Если это просто забытый на подоконнике блестящий предмет? Хотя сейчас это не так уж важно. Нажимаю на звонок. Опять тишина. Я без тени сомнений второй раз за день прибегаю к помощи отмычки. Этот замок не упрямее предыдущего. Захожу в прихожую, где стоит затхлый запах. Быстрый расчет позволяет мне определить, в какой комнате находился наблюдатель. Поворачиваю ручку и отскакиваю в сторону, ожидая получить порцию маслин. Ничего такого не происходит. Опять-таки тишина, густая, хоть ножом режь... Осторожно заглядываю в комнату. Она пуста... Я захожу, иду к окну, поднимаю угол шторы и ясно вижу крышу с хижиной покойной малышки Блаветт. Смотрю по сторонам. Ничто не позволяет предполагать, что недавно здесь кто-то находился... Хотя нет -- запах.. Довольно резкий запах, который я уже где-то вдыхал. В этом я абсолютно уверен. Видите ли, в числе прочих моих достоинств есть и отличная память на запахи... Да, этот резкий запах туберозы уже где-то щекотал мой хобот... Но где? И когда? Я вспоминаю. Я глубоко вдыхаю, чтобы хорошо запомнить ассоциации, которые он у меня вызывает, потом осматриваю остальные помещения квартиры. На кухне есть незапертая дверь, ведущая на черный ход. Это через нее слинял наблюдатель, услышав мой звонок. Я действовал как последний идиот. Зря я подчинился условностям... Сейчас мне только не хватало заделаться в джентльмены. Выскакиваю на площадку, к лифту. Если немного повезет, консьержка может увидеть таинственного наблюдателя... Кроме того, ему придется сбегать вниз восемь этажей, и у меня есть шанс догнать его на лифте. Однако меня ждет новое разочарование. Молодая консьержка здесь. Стоит и с любопытством заглядывает в квартиру... Раз она здесь, то не могла видеть выход на сцену интересующего меня человека. -- Куда выходит черный ход? -- спрашиваю. -- В тупик, рядом... Я бросаюсь в лифт, не обращая внимания на ее вопли. На улице я быстро нахожу тупик, о котором мне говорила церберша. Естественно, там никого нет. Как меня надрючили! Я издаю такое мощное ругательство, что оборачиваются человек двенадцать. Все, можно возвращаться к моим жмурам, настоящим и фальшивым! Глава 9 В больнице все дрыхнут. Палата, куда положили бабу Пеллегрини, находится в глубине коридора, на втором этаже. Палата двухместная, кровати отгорожены раздвижным занавесом. Я его задернул и устроился во второй части комнаты, ожидая дальнейших событий с пушкой в руке. Тереза Пеллегрини, таким образом, занимает первую кровать. Ее голову обмотали марлей для большего правдоподобия... Я слышу ее ровное дыхание и через дырку, проделанную в занавеске, вижу маленькую часть лица. Ночник заливает палату болезненным голубым светом, как раз достаточным, чтобы я мог прочитать статью в только что вышедшем номере одной ниццкой брехаловки. Она озаглавлена: ТАИНСТВЕННАЯ ДРАМА В КАННЕ Подзаголовок: Молодая женщина расстреляна из автомата через дверь своей квартиры Написавший статью журналист постарался от души, используя уже готовые штампы. В каждом абзаце есть "чикагские методы", "несчастная девушка", "таинственные гангстеры" и тому подобное. Но в целом все представлено отлично. В заключение сказано, что девушка в клинике Рондо в тяжелом состоянии. У нее многочисленные пулевые ранения, две пули прошли в двух сантиметрах от сердца и так далее. К счастью, не поврежден ни один жизненно важный орган. Крайняя слабость раненой не позволила полиции допросить ее, но после хирургического вмешательства и многочисленных переливаний крови, возможно, завтра она подвергнется первому допросу. Это именно то, что я хотел. Может, даже с некоторым перехлестом! Если парни, замочившие девчонку, хотят навсегда закрыть ей пасть, эта статья должна их встревожить. Или логика вообще ни гроша не стоит, а мозги лучше сразу положить на дальнюю полку Я откладываю брехаловку, чтобы погрузиться в глубокие размышления. Бледный свет способствует эффективности работы моего чайника. Запах, витавший в пустой комнате, терзает меня, как приступ крапивной лихорадки... Поэтому я интенсивно эксплуатирую мое серое вещество. Где я уже вдыхал этот запах? Ну-ка, какие ассоциации он у меня вызывает? Он ассоциируется с зеленью и смертью... Зелень и смерть! Я подскакиваю. Готово! Нашел! Это запах духов дочери Бункса. Так от нее пахло в то утро, когда она появилась передо мной в готическом холле ее усадьбы в Шварцвальде. В тот момент я не обратил на это внимания. Она была так красива, что я не мог отделить запах духов от всего ее очаровательного существа. Именно так.. Зелень.. Темная зелень леса... Смерть -- ее лжебратца, Фриды, Рашели. Я щелкаю пальцами. Наконец у меня есть уверенность, что оба дела связаны между собой, что интуиция шефа его не подвела. У меня есть доказательство этому... Для жюри присяжных оно, конечно, не годится, но зато дает мне внутреннюю уверенность в своей правоте, а именно это самое главное. Мой радостный жест заставил вздрогнуть малышку Пеллегрини. -- Что с вами? -- шепчет она дрожащим голосом. -- Ничего... -- отвечаю я. Я знаю, кто следил за мной из окна дома напротив... Это была дочка Бункса -- прекрасная белокурая Кристия. -- Ничего, -- шепотом повторяю я. -- Ничего страшного, не волнуйтесь, моя милая! Значит, в деле участвует банда нацистов... Человек с русской бомбой был одним из них... Они узнали, что перед смертью он заговорил и я отправился в Канн на поиски женщины, чья фамилия начинается с "Бла". Как они могли это узнать? Загадка. Но я знаю, что, внимательно присмотревшись к ней, смогу ее разгадать... В общем, начинается копошение... Как червяков на трупе. А я люблю, когда дело двигается! Жену Пеллегрини, видно, охватило беспокойство. -- Мне страшно, -- признается она. Да, эта череда часов в тишине, прерываемой время от времени далеким звонком или стоном, давит на нервную систему... -- Ну что вы, -- говорю я, подходя к ее кровати -- Чего вы боитесь, моя милая дама? Я же тут. Я взмахиваю пистолетом. -- И он со мной! -- Мне страшно, -- повторяет она и добавляет: -- Останьтесь рядом со мной .. Официально я обычный врач малышки Блаветт и потому провожу ночь у ее постели Это версия для персонала клиники Поэтому не будет ничего неприличного, если я останусь возле нее, но я предпочитаю прятаться за занавеской. -- Нет, нет, -- едва слышно шепчет она, словно прочитав мои мысли, -- не уходите! Она хватает меня за руку. Ее ладони мокрые. Она привлекает меня к себе... Что себе воображает милашка Пеллегрини? Что я скакну к ней под одеяло и стану успокаивать? Делать мне больше нечего, что ли? Нет, все-таки все бабы одинаковы! Несколько душноватая атмосфера, приглушенный свет, тет-а-тет с неплохо сложенным парнем -- и любая заводится! Я чувствую на своем лице ее дыхание. Ей было бы спокойнее, eqkh бы я лежал рядом с ней... Отметьте, что она стоит того, чтобы ею заняться, но я здесь не за этим. А кроме того, если коллеги станут делать друг другу подлости, что станет с моралью? -- Послушайте, как сильно бьется мое сердце, -- вздыхает она, кладя мою руку под свою левую грудь, которую я немного щупаю. Не экстра-класс, но еще упругая. У меня начинает кружиться голова. Чувствую, что меньше чем через четверть часа у Пеллегрини появится такое развесистое украшение на голове, что он не сможет пройти под Триумфальной аркой, когда приедет в Париж. Но мой ангел-хранитель не дремлет. В тот момент, когда я собираюсь начать сеанс, в дверь стучат. Глава 10 Я сую руку в карман, где лежит моя пушка. -- Войдите! Дверь открывается Это медсестра и одна из ее коллег. -- Я пришла сделать укол, -- говорит она. Почему у меня сразу возникает ощущение, что что-то не так? С врачом было условлено, что за Терезой Пеллегрини будут ухаживать, как за настоящей раненой, но колоть будут воду. -- Доктор сказал, что это вас укрепит.. Нет ничего странного в том, что медсестра, отвечающая за восьмую палату (в которой находимся мы), входит со шприцем в руке. Странно то, что ее сопровождает коллега. -- Кто эта мадемуазель? -- спрашиваю я. -- Моя сменщица, она скоро заступит на дежурство, -- отвечает медсестра. -- Поскольку она новенькая, я ей объясняю ее обязанности .. Ничего не скажешь, все нормально! Так почему у меня появляется неприятная щекотка в груди? Может, из-за голоса девушки? В нем звучит старательно скрываемая тревога... Это практически незаметно, но я обладаю таким козырем, как интуиция, и она мне подсказывает, что тут что-то нечисто. Девушка взяла руку Терезы, засучила ей рукав и водит по коже пропитанной спиртом ваткой... Тем временем новенькая стоит немного в стороне и внимательно смотрит. Малышка полна сострадания, это видно по ее глазам... Но какого дьявола она все время держит правую руку в кармане своего белого халата? Я, зевая, обхожу кровать. -- Мне кажется, ей стало немного лучше, -- говорю я. Оказавшись рядом с новенькой, я внезапно хватаю ее правую руку. Она пытается вырваться, но уж если я в кого вцепляюсь, то намертво, как бульдог. Я заламываю ей руку, и она вскрикивает от боли. Сунув руку в ее карман, я извлекаю из него миленький шпалерок. -- Странный рабочий инструмент для медсестры, -- усмехаюсь я. Вторая девушка положила шприц на ночной столик и упала на кровать вся в поту и жутко бледная. -- Господи, -- икает она, -- как я испугалась... Эта женщина пришла ко мне со шприцем в руке и сказала: "Доктор просит вас сделать этот укол пациентке из восьмой палаты". Я ее не знала и ответила, что должна спросить у доктора, потому что он дал мне четкие инструкции. Тогда она наставила на меня револьвер и сказала, что если я откажусь подчиниться... Девица с пушкой чувствует себя очень плохо. Тереза в своей постели не лучше. -- Смотри, -- говорю я лжемедсестре, -- как я вас облапошил. История с раненой -- туфта, западня, в которую ты попалась... Nqr`b|re нас, -- приказываю я настоящей медсестре и Терезе Пеллегрини, -- Мне надо очень серьезно поговорить с этой дамой! Обе выходят из палаты. Я небрежно поигрываю двумя пушками. -- Ты работаешь на Бунксов, так? -- спрашиваю я ее. Молчок. Хотел бы я знать, какое лекарство от трепа пьют члены этой банды! Из них не вытянешь ни единого слова... Тем хуже для них. После случая с малышкой Рашель я стал приверженцем жестких методов. -- Ладно, продолжим чистку, моя милая, -- решаю я. -- Это займет некоторое время, но я уничтожу вас всех! Я валю ее на кровать двумя сильными пощечинами и крепко привязываю простынями. Сделав это, беру шприц. -- Укольчик достанется тебе, солнышко ты мое... Она вся напрягается; ее лицо становится грязно-серым. Я задираю ее юбки. У нее очень красивые точеные ноги, ягодицы крепкие, в форме яблока. Втыкаю иголку ей в мясо. Она вздрагивает. -- Ладно, -- говорю, -- теперь можно побеседовать. Или будешь говорить, или я нажму на поршень шприца. Надеюсь, ты меня понимаешь, а? -- Да, -- едва слышно выдыхает она. -- Ты француженка? Я предпочитаю начинать с невинных вопросов, чтобы постепенно продвигаться к более сложным вещам. -- Да. -- Ты состоишь в организации Бунксов? -- Да. -- Ты знаешь, где прячут русского атташе? -- Я не в курсе... -- Не советую упрямиться! -- Клянусь, я не знаю! Она это почти выкрикнула. Что-то заставляет меня поверить, что она не врет. Эта девчонка сходит с ума от ужаса и уже не может сопротивляться. Она полностью в моей власти. -- Значит, ты не в курсе? -- Да. -- А насчет типа, умершего в Страсбуре? -- Он был моим мужем. Я чешу клюв. -- Твоим мужем? -- Да. -- Его роль в банде? -- Я не знаю... -- Не знаешь? -- Да! Я его больше не видела... Он меня бросил ради этой девки! Для меня это луч света. -- Ради Блаветт? -- Да. -- И ты продолжаешь оставаться в организации? -- Да. -- Ты знаешь Бунксов? -- Только дочь... Я резюмирую ее историю. Мне кажется, эта девчонка почти ничего не знает. Она пятое колесо в телеге. Ее выбрали добить раненую потому, что знали о ее ненависти к той. -- Чем обычно ты занимаешься? -- Я связная. -- Где ваша штаб-квартира? Она молчит. Догадываюсь, что на этот раз она просто колеблется. Чтобы помочь ей решиться, я снова беру шприц. -- Нет! Нет! -- кричит она. -- Тогда отвечай! -- Штаб-квартиры нет... Организация как таковая не существует... Время от времени приходят приказы... -- Есть же место, где ты можешь связаться со своими руководителями в случае неприятностей? -- Нет! Все ясно! Они не дураки. Их главарь Бункс установил одностороннюю связь. Он может сколько угодно строить из себя франкофила, возглавлять лиги по сближению между нашими странами, поддерживать боннское правительство... У нас против него фактически ничего нет -- лишь одни предположения, и он всегда останется чистым благодаря своим деньгам и связям. Союзники и даже наше правительство за него. Бороться с ним все равно что срывать гору -- результата не дождешься -- Как ты добралась сюда? -- Меня привезли на машине. -- Кто заговорил в Страсбуре? Она не понимает. -- Как вы узнали, что я еду допрашивать эту Блаветт? Врубилась... -- А... Кто-то следит за вами несколько дней... Он видел, как вы уехали в Страсбур, а потом в Канн, и руководство поняло, что вы допросили Леопольда и он рассказал о своей любовнице... -- Она в деле? -- Нет. Видно, они боялись, что он ей что-то рассказал... В общем, все это дало мне очень мало. Моя цель -- похищенный русский -- все еще вне пределов досягаемости. -- Тебя ждут на улице? -- спрашиваю я вдруг. -- Да... -- Кто? -- Двое мужчин в машине. На углу улицы. Я подхожу к окну и выглядываю наружу. В сотне метров дальше стоит машина. Я снимаю трубку телефона и звоню Пеллегрини. Только бы он не смотался погулять под предлогом, что сегодня ночью он холостяк! Нет, снимает трубку. Он узнает мой голос еще до того, как я назвал свое заглавие. -- Получается? -- спрашивает он. -- Все отлично. Но мне нужна помощь. Перед больницей стоит машина с двумя парнями. Они ждут лжемедсестру, которую я держу тут. Возьмите побольше людей и захватите этих урок. У меня есть все основания полагать, что это злые мальчики, так что берите с собой пушки и не стесняйтесь ими пользоваться, ясно? -- Понял! -- Действуйте быстро! -- Считайте, что я уже там. Он кладет трубку. -- Вот видишь, -- говорю я девочке, -- твоя история подошла к концу. Скажи мне, милая, дочка Бункса здесь, так? -- Да. -- Знаешь, где она прячется? -- Нет... -- Ничего страшного! Я проверяю, насколько крепко она связана. -- Я ненадолго уйду. Только не пытайся удрать. Все, что тебе удастся, -- получить содержимое этого шприца в задницу, понимаешь? Она все прекрасно понимает. -- Пока, красавица! Я выхожу. В коридоре стоят медсестра и мадам Пеллегрини. -- Дежурная хотела поднять тревогу, -- сообщает мне верная жена моего коллеги, -- но я ей помешала. -- Правильно сделали. Не волнуйтесь, я сейчас вернусь. Остановившись под козырьком подъезда больницы, я смотрю в сторону машины. Надеюсь, парни не потеряют терпение, а Пеллегрини не задержится. Я уже слышу рокот мотора. Машина на большой скорости выскакивает из-за поворота, резко тормозит и останавливается перед тачкой сообщников "медсестры". -- Выходите с поднятыми руками! -- орет Пеллегрини. На это предложение отвечает сноп искр. В машине полицейских слышится крик. Автомобиль бандитов катит задним ходом. Полицейская машина преграждает ему путь. У сидящих в ней нет выхода... Полицейские открывают огонь, но бандитская машина продолжает катить. Тип, сидящий в ней за рулем, знает вождение. Он быстро разворачивается посреди шоссе. Машина поворачивается передом ко мне, и луч фар выхватывает меня из темноты. Рой пуль пролетает над моей головой, потому что я предусмотрительно упал на колени. Поднимаю мой шпалер и выпускаю две маслины, чтобы ослепить машину. Поскольку она поравнялась со мной, я прижимаюсь к стене и делаю еще два выстрела. Слышу крик. Машина идет зигзагами и врезается в металлический занавес магазина велосипедов. Раздается жуткий грохот. Верх иронии в том, что как раз напротив пострадавшего магазина находится табличка: "Больница. Соблюдать тишину!". Я бросаюсь вперед. Думаю, можно вызывать катафалк. Один из двух типов прошиб башкой лобовое стекло, и из его разрезанной сонной артерии хлещет, как вода из открытого крана, кровища. А второму одна из моих последних пуль снесла верх черепушки и вышибла мозги. Подбегает Пеллегрини. -- Падлы! Суки! -- орет он. -- Они убили Жереми, моего заместителя! -- Им конец, -- сообщаю я. Начинаю обыск мертвецов. При них нет ни клочка бумажки. Бунксовская тактика выжженной земли доказывает свою эффективность. Я сильно разозлен. -- А пошло все... -- говорю. -- Я возвращаюсь в Париж. Займитесь трупами: отпечатки, фото... Заберите девушку, лежащую в палате наверху, найдите владельца машины... По мере получения данных пересылайте их мне в Париж, хорошо? -- Договорились. -- Заодно прочешите все гостиницы и семейные пансионы города. Ищите некую Кристию Бункс. Она очаровательная девушка лет двадцати, блондинка, загорелая... Настоящая красотка. Если случайно найдете, приставьте к ней толкового человека и следите за всеми ее действиями. Я протягиваю ему руку. -- Мне очень жаль, что так получилось с вашим замом. Но с ним бы ничего не было, не выбери он такую говЕнную работу, как наша! Часть третья Глава 1 Когда я вхожу в кабинет босса, часы показывают десять. Стоит unpnx` погода, и хочется делать что угодно, только не ловить этих чертовых шпионов. В большой кабинет босса я вхожу не очень гордый собой. Даже наоборот: я чувствую, что между моей головой и тыквой в плане наличия мозгов разницы практически никакой. Кроме всего прочего, шеф, кажется, не в духе. Сидит, уперев подбородок в свою изящную руку, губы чуть кривятся в горькой гримасе. -- Привет, патрон! -- говорю я так весело, как только могу. Но веселья во мне столько же, сколько в камикадзе. -- Садитесь! -- приказывает босс. -- И рассказывайте, как наши дела. -- Черная дыра! -- отвечаю. -- Я вас слушаю. Именно это и вгоняет меня в тоску! Ну ладно... Рассказываю все по порядку: о моем приезде в Канн, поисках "Бла", обнаружении убитой девушки, о наблюдателе с подзорной трубой в соседнем доме, о замене трупа лжераненой, вмешательстве жены Леопольда, уничтожении людей в машине... -- Вот, -- говорю я в заключение, -- моя ловушка сработала, но результат неполный. Девица, по всей вероятности, почти ничего не знает. А мужики мертвые! -- Почему вы вернулись? -- спрашивает босс -- Потому что меня все достало. Мне нужно было сменить обстановку. -- Вы были неправы. Он протягивает мне телеграмму, длинную, как шея жирафа. Подписана она Пеллегрини. Читаю и сильно вздрагиваю. Мой каннский коллега сообщает, что милашка, которую я оставил привязанной к кровати, сделала ноги. Когда началась пальба, настоящая медсестра и жена Пеллегрини подбежали к окну посмотреть на фейерверк. В палату вошла сиделка, увидела скрученную медсестру, она ее развязала, а той только этого и было надо... Воспользовавшись суматохой, она слиняла со сверхзвуковой скоростью. Двое убитых оказались профессиональными убийцами из Марселя, машину они угнали. По-прежнему осторожно действует банда Бункса. Для силовых акций они вербуют уголовников, чтобы не пачкаться самим, и убирают тех своих, кто, как они чувствуют, провалился. -- Мы на мертвой точке, -- бормочу я. -- Даже хуже, -- добавляет шеф. -- Они теперь знают, чего мы хотим, раз женщина, у которой вы спрашивали о русском, удрала. -- Да, паршиво. Шеф встает. -- Сан-Антонио, -- говорит он, -- я не хочу читать лекции такому человеку, как вы. Вы лучший сотрудник нашей Службы. Вы приучили нас к своим головокружительным трюкам... Человеческая натура привыкает ко всему, даже к чудесам. Чем больше вы играете в супермена, тем больших подвигов от вас ждут. Если Старик не хочет читать лекции, то как называется это?! -- Короче, -- продолжает он, -- Сан-Антонио, решение этого дела должно быть найдено к завтрашнему дню... Он говорит мне это, тщательно подбирая слова, но суть не меняется. Я незаметно пожимаю плечами. -- Если хотите, чтобы творились чудеса, -- тихо говорю я, -- надо брать в Службу Господа Бога! В морге ничего нового? -- Ничего! Я выхожу, ничего не добавив к этому прочувствованному ответу. Как и всегда, когда что-то не клеится, я иду в соседнюю тошниловку. Хозяин жует кусок ветчины шириной с тракторный мотор. -- А вы не грустите, -- бросаю я с горечью, которой наполнен под завязку. Он пожимает плечами. -- Не с чего, -- заявляет он. -- Как подумаю, -- вздыхаю я, -- что тоже мог бы держать забегаловку, вместо того чтобы рисковать своей шкурой, аж сердце кровью обливается! Нагуливал бы жирок за стойкой, играл бы в белот, жрал бы от пуза, лапал официантку да подсчитывал в конце дня выручку! Вот она, красивая жизнь! Толстяк смеется и говорит, что не его вина, если у некоторых в жизни одно занятие -- портить нервы согражданам... Потом он предлагает мне вечный стаканчик беленького. -- Ага, точно, беленького... Только не стаканчик, а лоханку побольше. Мне надо забыться. -- Может, чего-нибудь поедите? Поскольку я не отвечаю, он говорит: -- Загляните в холодильник... Я с силой шлепаю ладонью по стойке. -- Бог ты мой! Да твоими толстыми губами говорит голос разума, -- кричу я. -- Холодильник! Мне только это и остается. Я выбегаю, даже не подумав извиниться. -- Такси! В морг, пожалуйста. Почему в морг? Признаюсь, я и сам толком не знаю. Вернее, не знал в тот момент, когда решил туда поехать. Принять решение меня заставило брошенное хозяином бистро слово "холодильник". Я подчинился какому-то. рефлексу... Но теперь я знаю, зачем еду в морг... И восхищаюсь своим старым чутьем, работающим быстрее мозгов. С самого начала этого цирка я бегаю туда-сюда, натыкаясь на стены, как муха под стаканом. Я слушаю, говорю, убиваю, ору, но не управляю событиями. Я действую, не ища строгой, все освещающей логики. Когда лжемедсестра мне сказала, что банда в курсе моих действий потому, что за мной кто-то следит, я не среагировал... А ведь было от чего подскочить до потолка. Не понимаете? Значит, вы дурее стада гусей. Если за мной кто-то следит и узнает о моей поездке в Страсбур, а потом в Канн, этим "кем-то" не могут быть покойная Рашель, вылетевшая из окошка мамаши Бордельер. Выходит, клан Бунксов посадил мне на хвост не Рашель, а кого-то другого! Этого другого я не смог обнаружить... Но кто в таком случае Рашель? Вдоль моего хребта начинает течь холодный пот. А вдруг я замочил невинную девчонку? Если это так, я швырну на стол Старику заявление об отставке и буду бродить в рубище по дорогам. Однако, если Рашель не причастна к делу, зачем ей было рыться в моих шмотках? Почему она взяла золотую булавку? Почему отказалась давать мне какие-либо объяснения? Я должен ее увидеть... Мне кажется, мертвая она расскажет мне больше, чем живая. В сторожке морга я нахожу одного моего коллегу, который режется со сторожем в белот, посмеиваясь и потягивая винцо. -- Хорошо живете! -- бросаю я. Монжен -- маленького роста полицейский вскакивает и поправляет галстук. -- Господин комиссар... -- бормочет он. -- Вы, кажется, не скучаете. -- Я жду уже три дня, господин комиссар, надо же как-то убивать время... -- Убивать время! -- усмехаюсь я. -- Здесь действительно больше убивать некого. Кто-нибудь приходил опознать труп? -- Никто. -- Кто-нибудь спрашивал, есть ли у вас тело молодой женщины? -- -- Абсолютно никто... -- Прекрасно. Я поворачиваюсь к сторожу. -- Можно мне, используя стандартную формулу, повидать ее в последний раз? -- Следуйте за мной... Очередная прогулка по некрополю, пропахшему смертью. Я начинаю чувствовать себя здесь как дома. Как в собственном ледяном дворце! Парень вытягивает ящик с останками Рашель, над которыми я склоняюсь. Я еще не видел ее мертвой. Последний взгляд я бросил на нее в комнате, где мы перемахнулись... Тогда, бледная от страха, она пятилась к окну. При ударе о землю у нее смялась верхняя часть головы и сломалась шея... Руки, ноги у нее переломаны... Неприятное зрелище... Подумать только, я держал этот мешок костей в своих объятиях! Я долго, очень долго не свожу глаз с ее лица... И вдруг, странная вещь для подобного места, разражаюсь громким, бесконечным хохотом... -- Что... -- бормочет обалдевший сторож. -- А что? -- Я... Ничего! По-моему, он считает, что я совсем свихнулся. Я ржу как ненормальный, хотя никогда не видел, чтобы так ржал даже псих. Я сгибаюсь пополам от смеха. Это радость... Удовлетворение... Гордость... Самое сильное, самое будоражащее ощущение. -- Ладно, -- говорю я наконец сторожу, который обалдевает все сильнее, -- можете закрыть ваш ящик... Я поднимаюсь из подвала на первый этаж, где меня ждет Монжен. Он надел пиджак, застегнул манжеты, убрал карты и спрятал литровую бутылку вина. -- Где бутылек? -- спрашиваю. -- Господин комиссар... -- А ну, -- рявкаю, -- живо! Он подчиняется. Я хватаю бутылку и отправляю внутрь себя солидную порцию. Монжен и сторож ошеломленно смотрят на меня. -- Да, -- говорю, -- обмывать надо все, а особенно большие удачи. -- Вы довольны, господин комиссар? -- бормочет этот лопух Монжен. -- А что, незаметно? -- Рад за вас... Вы... Он хочет меня о чем-то спросить, но не решается и закрывает рот. -- Можешь быть свободен, -- говорю я ему. -- Иди играй в белот в своем бистро. Труп куколки никто опознать не придет. -- Да? -- Да. -- Вы... вы в этом уверены? -- Допустим, что я в этом убежден... Я ухожу из морга, не заботясь о трупе, и возвращаюсь в контору. Это место, где не приходится самому платить за телефонные переговоры, а мне как раз надо позвонить. Глава 2 Если заказать с Германией срочный разговор, то соединяют очень быстро. В страну сосисок с капустой позвонить так же легко, как в Сен-Ном-ла-Бретеш. Меня соединяют со штабом французских войск в районе Фрейденштадта, и я прошу к телефону полковника Лербье. Это тот самый полковник, с которым я имел дело в ходе "трупной" миссии. -- Кто говорит? -- спрашивает он. -- Комиссар Сан-Антонио из Секретной службы. Вы меня помните, полковник? -- Да, прекрасно помню... Чем могу вам помочь? -- Очень многим. Я бы хотел, чтобы вы съездили к Бунксам. Его сына похоронили? -- Сегодня утром... -- Скажите ему, что газета, издаваемая оккупационными силами, хочет опубликовать статью, посвященную его сыну, и попросите его фотографию, чтобы проиллюстрировать статью. У него нет никаких причин вам отказывать... Как только получите карточку, прикажите немедленно привезти ее в Страсбур, откуда мне ее перешлют по фототелеграфу. Хорошо? -- Договорились. -- Благодарю вас, полковник. -- Вам что-нибудь еще нужно, господин комиссар? -- спрашивает телефонист. -- Нет, спасибо... Если для меня будет сообщение или посылка, отложите ее. -- Вывернетесь? -- Да, к концу дня. Я иду в кино. Можете мне посоветовать какой-нибудь хороший фильм? Посоветовал, козел! Фильмец называется "Пламенеющие сердца". Я должен был насторожиться по одному только названию! Это история одного мужика -- хирурга, творящего чудеса только так. Однажды он втюрился в кошку, которая вертит задницей в "Фоли-Бержер". Красотка вытянула у него все бабки и бросила, как изношенный лифчик. Оставшись с хреном, эскулап превращается в клошара. Но однажды любительницу хрустов сбивает автобус линии Шарантон-Эколь. Девочке так жутко поломало ручку, что починить ее сможет только кудесник, а во всей Франции такой только один. Как вы догадываетесь, это эскулап-клошар. Узнав об этом из газет, он прямо в прикиде мейд ин помойка идет оперировать танцовщицу. Она выздоравливает, раскаивается, они целуются, и фильм заканчивается как раз в тот момент, когда у меня начинается головная боль. Я встаю, ругаюсь на идиота, посоветовавшего мне эту мутату. Когда видишь подобные шедевры, хочется узнать адрес режиссера и сходить разбить ему морду в качестве выражения чувств зрителей. Смотрю на котлы: шесть. Как раз успеваю высосать стаканчик дюбонне в соседнем бистро и вернуться в контору. -- Есть для меня что? -- спрашиваю я телефониста. -- Есть, -- отвечает он. -- Фотография, переданная из Страсбура on фототелеграфу. -- Давайте. Пока я распечатываю конверт, он спрашивает: -- Как вам фильм? -- Потрясающий! Того уже понесло: -- Видели, как он кусает губы, когда смотрит на снимок в газете? -- Бесподобно. -- Какой актер, а? -- Да, а какая роль! -- О, это... -- Надеюсь, после подобного фильма он больше не найдет себе работу. Мой собеседник замирает с карточкой в руке. Я не теряю времени на его обращение в истинную веру. Фото, что я достал из конверта, наполняет меня радостью. -- Соедините меня с лабораторией! Мне отвечает Гриньяр. -- Так, малыш, дуй в спецкамеру и сделай фото парня, что маринуется там. В темпе! Оно мне нужно максимум через четверть часа. Принесешь мне его в бистро напротив. -- Хорошо. Я обращаюсь к телефонисту: -- Позвоните Старику. Мне неохота к нему подниматься и звонить. Скажите, что я просил сообщить о моем приезде советскому послу. Я буду там через часок. Я быстро отваливаю. Если бы я пошел к боссу, он стал бы меня спрашивать, как и почему, начал бы взвешивать необходимость визита к Советам, короче -- вставлять мне палки в колеса, в чем я в данный момент совершенно не нуждаюсь. Я предпочитаю вернуться к толстяку из бара напротив, который, наверно, недоволен моим утренним бегством. Когда я являюсь, он орет на официантку. -- Не надо поднимать такой шухер! -- кричу я. -- Месье принимает себя за Цезаря? -- Ха! Удравший! -- восклицает толстяк. -- Я знаю, что утром смылся немного невежливо, но я внезапно вспомнил об одном важном деле. -- Вежливость и легавый -- две несовместимые вещи, -- высказывается кабатчик. -- Точно так же, как ты и интеллект. -- Нет, каков! Он оскорбляет людей у них же дома! -- Слушай, протяни руку и налей-ка мне выпить! На четвертом стакане белого является Гриньяр в белом халате. -- Вот, комиссар. -- Выпьешь стаканчик? Я предлагаю ему выпить исключительно из вежливости, потому что Гриньяр полный трезвенник. Его тошнит от одного вида стакана вина. -- Нет, спасибо, нет времени... Я бросаю взгляд на еще мокрый снимок и аккуратно убираю его в мой бумажник. Мой палец, а он малый хитрый и подсказывает много умных вещей, на этот раз нашептывает мне, что я иду по верному следу. А когда я выхожу на верный след, то любой, кто меня знает, скажет вам, что я с него не собьюсь, -- это моя главная черта. В советском посольстве меня встречает любезный маленький человек. Он в курсе моего визита и ждет меня. Он говорит по- французски без акцента, у него тихий голос и мягкие движения. Nder он в плохо сшитый костюм серого цвета, совершенно безликий. -- Вы, кажется, хотели получить некоторые сведения? -- спрашивает он. -- Да, -- отвечаю. -- Это я веду дело об исчезновении вашего сотрудника. Он кланяется. -- Я знаю... И поверьте, мы очень благодарны вам за ваши усилия и надеемся, что они увенчаются успехом. Я смотрю на него, потом, не сдержавшись, срываюсь: -- Послушайте, милостивый государь, я вижу, вы прекрасно говорите по-французски, так что мне будет легче высказать свои мысли. Прежде всего я хочу вам сказать одну вещь: я полицейский, и полицейский добросовестный. Моя работа -- выполнять приказы начальства, а об остальном не задумываться. Мне приказали найти живым или мертвым человека, и я сделаю все возможное и невозможное, чтобы найти его. Но меня с самого начала удивил один момент. Я не заострил на нем внимание сразу, но по мере того, как мое расследование продвигалось, он удивлял меня все больше... Он достает из жилетного кармана очки в железной оправе, дышит на стекла и вытирает их платком. -- Правда? -- шепчет он своим по-прежнему доброжелательным голосом. -- Правда, месье... э-э... -- Бразин, -- тихо представляется он. -- Меня удивляет, во-первых, то, что вы посвящаете французские спецслужбы в свои домашние проблемы, -- это на вас не похоже. Во- вторых, что вы просите меня найти человека, не дав мне его фотографии. Он пытается вставить слово, но я ему не даю этого сделать и повышаю тон: -- Что касается первого пункта, он относится скорее к компетенции МИДа, чем простого полицейского. Охотно соглашаюсь, что это не мое дело... Но вот пункт второй -- самое что ни на есть мое. Почему вы не приложили фотографию пропавшего к вашей просьбе о розыске, месье... э-э... Бразин? Его глаза сужаются. -- У нас ее нет, -- отвечает он. -- Странно! Но допустим, это так. Тогда почему вы не сообщили точный словесный портрет этого человека, а?.. Хотите, я скажу почему? Потому что он не существует! Он указывает мне на стул и садится сам. -- Вы говорите очень странные вещи, господин комиссар. -- Не надо хитрить. Я получил требование найти атташе советского посольства, по всей вероятности похищенного неонацистской группой, возглавляемой неким Бунксом. Но мне неизвестно об этом атташе ровным счетом ничего, даже его фамилия. Мне показали на собаку и сказали: "Она украла окорок", а о самом окороке ничего не сказали... Так вот, после ряда кровавых приключений я спросил себя, а существовал ли этот окорок вообще... Он встает. -- Вы позволите? -- спрашивает он, направляясь к двери. Он выходит, а я вытираю лоб. Сложная партия. Надо иметь большое нахальство, чтобы явиться в посольство и говорить такие вещи. Теперь понимаете, почему я не сказал Старику о цели моего визита? Я не мог просить у него разрешения пойти к русским и назвать их врунами в их собственном доме! Еще я себе говорю, что эта игра может быть опасной... Ладно, дальше будет видно. Я говорил откровенно и надеюсь, что мне ответят тем же. Проходит десять минут. Любезный маленький человечек возвращается. -- Вы можете пройти со мной? -- спрашивает он. -- Пожалуйста! Он ведет меня в маленький кабинет, обставленный как кабинет директора завода: мебель из светлого дерева, голые стены, картотеки... Сидящий перед окном за столом для стенографиста тип перестает печатать на машинке. Это худой мужчина со слишком широким лбом и ввалившимися Щеками. У него тусклый взгляд, тусклый голос, даже жесты тусклые. -- Вы комиссар Сан-Антонио? -- спрашивает он меня и представляется: -- Анастасьев, личный секретарь посла. Мы пожимаем друг другу руку с видом боксеров на ринге перед началом молотиловки. Он смотрит на меня с какой-то спокойной наглостью, ничуть меня не раздражающей. Все по-честному. Он меня "измеряет". -- Говорите, -- произносит он наконец, -- я вас слушаю. Кажется, вы настроены против нас? -- "Против вас" я ничего не имею, месье Анастасьев... Я просто пришел обменяться с вами некоторыми соображениями так, чтобы мое начальство не знало о точной цели этого визита. Я специально подчеркиваю, что мой демарш неофициален, и, если он вам не понравился, вы заявите протест моему правительству и мне дадут по рукам. Но, зная это, я все-таки пришел, потому что добросовестно отношусь к своей работе и потому что я человек честный... Он не двигается. Бразин прислоняется к стене и о чем-то мечтает. В этом кабинете стоит странная атмосфера. -- Понимаете, -- говорю я, -- я впервые гоняюсь, за ветром... Я это чувствую, потому что люблю свою работу... Мне это надоело, и я говорю вам как мужчина мужчине: давайте не будем юлить. Если вы от меня чего-нибудь ждете, скажите чего. Если вы считаете меня слишком любопытным, тоже скажите, и я откажусь отдела. Кажется, я веду себя с вами абсолютно честно! Глава 3 Анастасьев вдруг становится озабоченным. -- Как вы пришли к тем выводам, которые только что изложили нам? -- спрашивает он. -- Полагаю, вы опираетесь на факты, а не на голые предположения? -- У меня довольно своеобразная манера работать, но до сих пор она приносила отличные результаты. Я доверяю своим предположениям, почему и нахожу потом факты, подтверждающие их... -- В этот раз ваши предположения тоже подтвердились? -- Почти... -- И каковы они, эти предположения? Я смотрю на него, потом на Бразина... Снимаю перед ними шляпу. Чтобы оставаться такими бесстрастными и далекими, надо обладать потрясающим хладнокровием. Настал момент выложить все. -- Мои предположения? -- переспрашиваю я. -- Вот они: Бунксы действуют с вами заодно, мы арестовали не их сына и никакой ваш атташе не был похищен. Я только что получил подтверждение, что человек, содержащийся у нас, не имеет к этой семье никакого отношения. Вот его фотография, а вот фото сына Бункса... Как bhdhre, несмотря на смутное сходство, вызванное общим для обоих светлым цветом волос, это два совершенно разных человека. Они ничего не отвечают, даже не смотрят на снимки. -- Мое начальство держало вас в курсе наших действий, -- продолжаю я. -- Вы знаете, что с целью заставить Бунксов выдать себя мы решили убедить их в смерти Карла. Бунксы сразу поняли, что это туфта, потому что их сын в добром здравии. Однако, поскольку я сунул нос в их дела, они решили меня убрать. К счастью для моего здоровья, у них ничего не вышло. Но в мое жизненное пространство вошла одна милая девочка, которую я счел подосланной Бунксами. Я должен был понять, что это невозможно. Я уехал через двадцать минут после неудачного покушения, устроенного на меня Бунксами. Они физически не могли успеть узнать о своей неудаче, придумать запасной план и поставить девушку в нескольких километрах дальше на шоссе в надежде, что она сумеет установить за мной слежку. Кроме того, такой резкий поворот не состыкуется с их желанием устранить меня. Впоследствии я узнал, что она не имела к банде никакого отношения... -- Как вы это узнали? -- спрашивает Анастасьев. Впервые он проявил какой-то интерес. -- Она, -- отвечаю, -- сестра того человека, которого мы держим под именем Карла Бункса. После моего возвращения из Германии я был поражен сходством Карла с его сестрой. В моей голове произошла путаница. Я видел Бунксов, считал арестованного их сыном и братом, а потом нашел у него сходство с дочерью Бункса. Но потом в моей голове все встало на свои места: я вспомнил, что лже-Карл удивительно похож на эту девушку. Я съездил в морг и убедился, что не ошибся. Кроме внешнего сходства, у обоих одинаково деформирована носовая перегородка... Так сказать, дефект производства на одной фабрике... -- Ну и что? -- шепчет мой собеседник. -- То, что эта девушка умерла... Я продолжил работу над страсбурским делом. Полагаю, вы в курсе. Или мне рассказать? -- Не имеет смысла. Ваш шеф держал нас в курсе... -- Превосходно. После этого мое расследование приняло совсем другое направление... А Бунксы знали обо всех моих действиях. Одна девица, работающая на них, сказала мне, что они установили за мной слежку. Это неправда. Я не считаю себя умнее всех, но у меня очень развито шестое чувство на такие вещи. Если бы кто начал меня пасти, я бы это сразу почуял... Что вы хотите, таков я есть! Я не верю, что кто-то мог так долго сидеть у меня на хвосте... Поэтому я пришел к следующему выводу: если Бунксы знают обо всех моих действиях и даже о намерениях, значит, их кто-то информирует. Так полно их информировать может только один человек, мой шеф, а я ему, представьте себе, доверяю. Тогда малыш Сан-Антонио кой-чего быстренько прикинул. Утечка шла сверху -- утечки всегда идут сверху! Большой босс держал вас в курсе всего, а если вы передавали им сведения, значит, действуете с ними заодно. Вот в общих чертах мои предположения. Теперь, чтобы показать, что у меня в голове мозги, а не застывший цемент, я сообщу вам свою точку зрения. По причине, которая меня не касается, которую я не хочу знать и на которую мне плевать, вы вступили в союз с Бунксами. Опять-таки по той же причине вы поместили в немецкое посольство какого-то типа под именем Карла Бункса. По другой, но тоже касающейся только вас причине тот тип вас предал в пользу Бунксов. Вы решили остановить его деятельность, но не хотели пачкаться сами, чтобы не портить отношения с кланом Бунксов. Тогда вы подсунули эту работенку французской Секретной службе. Вам было нужно только ndmn: чтобы вас избавили от человека, которого мы держим у себя... Это вы придумали историю с подменой трупа. Так мы были вынуждены подставить себя чуть ли не официально, что доказывало вашу невиновность. Когда я замолкаю, мое лицо залито потом. Я говорю себе, что, пожалуй, перестарался и зашел слишком далеко. За моей речью следует тяжелая тишина. Наконец Анастасьев потягивается. -- У вас богатое воображение, комиссар, -- тихо говорит он. У меня перехватывает горло. Половина моей речи основывалась на блефе. А если я ошибся? -- Возможно, -- отвечаю, -- но я не могу продолжать мое расследование на ощупь. В конце концов, раз мое начальство заставляет меня фактически работать на вас, мне надо знать, чего вы от меня ждете... Он смотрит на меня, поигрывая карандашом. Бразин вытирает стекла очков... Пауза затягивается. Наконец Анастасьев встает. -- Я очень счастлив познакомиться с вами, господин комиссар, -- говорит он. -- Надеюсь, вы найдете нашего атташе к назначенному нами сроку, то есть до завтрашнего вечера. Он кланяется и ждет, пока я отвалю. Я не могу дышать. -- Прекрасно, господа! До встречи! -- бормочу я. И кланяюсь, спрашивая себя, правильно ли поступил или вел себя, как чемпион среди дебилов. Глава 4 Да, возможно, я ошибся. Возможно, типы из советского посольства не управляли ситуацией именно так, как я предположил, но я знаю, что основа моих рассуждений верна. Подумав, я не испытываю недовольства своим визитом. По крайней мере русские поймут, что я не деревенский дурачок, и прекратят свои действия, если история с их похищенным атташе все-таки туфта! А теперь я гоню на полной скорости. Я возвращаюсь в Большой дом. Но не подумайте, что я еду к Старику. Он раздразнил мое самолюбие, и теперь я приду к нему только с решением загадки или с заявлением об отставке! Я в каком-то долбанутом состоянии. Не знаю, знакомо ли вам это. Такое ощущение, что крепко набрался... Мне на все наплевать. Мчу, не замечая преград, и тем хуже для того, кто не успеет вовремя вскочить на тротуар. -- Есть свободные люди? -- спрашиваю я, войдя в комнату инспекторов, где сидят несколько парней. Все лица поворачиваются ко мне. Я замечаю Плюме. Этот полный рвения мальчишка как раз из тех, кто не теряет времени зря и с первых шагов уверенно идет к повышениям и Почетному легиону. Эти парни напрочь лишены чувства юмора, зато в драке на них можно полностью положиться. -- Ты свободен? -- спрашиваю его. -- Да, господин комиссар. -- Тогда слушай... Я отвожу его в угол комнаты. -- Ты знаешь, что в подвале у нас есть жилец? -- Да, патрон, знаю... -- Я хочу, чтобы он убежал. -- Чтобы он... Плюме проглатывает удивление, потому что вышколен лучше лакея из богатого дома. -- Да, чтобы он удрал, и рассчитываю в этом на твою помощь. Ты bng|lex| его из камеры. Будь циничным, дай ему понять, что работаешь в конторе "исполнителем" и увозишь его на небольшую загородную прогулку. Возьмешь машину, посадишь его рядом с собой и скажешь, что при малейшем движении шлепнешь его. Он будет думать, что ты один, потому что грязную работу лучше выполнять без свидетелей. Главное -- будь злым, настороженным, грубым... Я поеду за тобой на некотором расстоянии... Улучив удобный момент, ты врежешься в зад другой машины... Насчет поломок не беспокойся, фирма все оплатит. Неизбежно наступит момент замешательства, которым арестант обязательно воспользуется, если он не последний лопух. Сечешь? -- Я все отлично понимаю, господин комиссар. -- Как раз начинает темнеть. Все О'кей... -- Скажите, -- спрашивает он, -- а авария должна произойти в городе или в предместье? -- Только не в центре. Мне так и видится авеню Гранд-Арме. Или даже лучше Пон де НЕйи... -- Понятно... -- Я ухожу. Буду вас ждать на углу улицы. Притормози, чтобы я успел тронуться с места и сесть тебе на хвост. Главное -- будь естественным... Да, и еще: когда тип будет рвать когти, пальни ему вслед. Абсолютно необходимо, чтобы он поверил в подлинность происходящего... Только не подстрели пару-тройку прохожих, а то пресса тебя линчует! -- Не беспокойтесь! -- Ладно, я пойду дать распоряжение, чтобы тебе передали заключенного. Я сижу вместе с Берюрье в его старом "мэтфорде". Берюрье -- это не слишком башковитый толстяк, специалист по массажу солнечного сплетения гангстеров. Я взял его с собой, потому что партия будет крупной, как атомный гриб, и, если я ее проиграю, в конторе начнется большой шухер. За рулем сижу я. У меня больше доверия к моим реакциям, чем к его. Когда Плюме проезжает мимо, он дает короткий сигнал клаксоном и притормаживает. Я замечаю тонкую фигуру арестанта, его бледное лицо... Моя шляпа надвинута на глаза, чтобы он не мог меня узнать, если посмотрит в мою сторону. Но мои опасения напрасны! Поездка начинается. Сначала медленно, но потом, когда мы выехали на Елисейские Поля, быстрее. На Рон-Пуэн между нами и машиной, которую мы преследуем, образуется пробка. Какой-то козел на "веспе" поцеловал грузовик, чем парализовал движение. У меня от волнения сжимаются шары. Если я потеряю из виду Плюме и тому гаду, которого он везет, удастся смыться, я больше не посмею показаться на глаза коллегам. Надо мной будут потешаться лет сто, даже тысячу, пересказывая историю этого кретина Сан-Антонио, который хотел поиграть в кошки-мышки и остался в дураках, как старый слепой котяра! Я жму на клаксон, подавая тем самым пример другим водителям. Через три секунды начинается такой рев, что если бы Париж подвергся сейчас бомбардировке, этого никто бы не заметил. Полицейский-регулировщик злится, оттягивает "веспа-сианца" в сторону и делает машинам знак проезжать. Я несусь к арке... Проспект пуст... Замечаю вдали, у авеню Георга Пятого, "404-ку" Плюме и прибавляю скорость, чтобы догнать ее. К счастью, малыш заметил инцидент и сбросил газ... Объезжаем Триумфальную арку... Вокруг монумента стоят автобусы туристов, которые, наверное, никогда раньше не видели, как горит газ. Стада американцев, скандинавов и швейцарцев фотографируют священную плиту. Эта толчея вызывает новую задержку, но Плюме держится начеку и едет медленно. И тут происходит нечто непредвиденное, от чего я подпрыгиваю на сиденье. Я вижу, как открывается дверца "404-ки" со стороны водителя, из нее вылетает Плюме и остается неподвижным на шоссе; машина идет зигзагами, пока лже-Бункс не хватается за руль... Потом она делает рывок вперед и начинает быстро удаляться. Да, я не предусмотрел такой вариант развития событий; не подумал, что арестант может удрать по-настоящему, да еще на машине! На машине, которой выжать сто пятьдесят в час, как вам выпить стакан вина! А тачка Берюрье тащится еле-еле и начинает дрожать, как девка, которую вы лапаете, едва вы пытаетесь ее убедить, что восемьдесят километров в час -- не предел ее возможностей! Я выкрикиваю ругательства! Дрожу! Брызгаю слюной! -- Надо остановиться, -- замечает Берюрье. -- Плюме ранен. -- Да чтоб он сдох! -- ору я. -- Такой идиот не имеет права дольше портить жизнь своим согражданам! -- Парень крепко саданул его в челюсть, мне отсюда видно, -- уверяет толстяк, не смущаясь. -- Это японский трюк, сразу перекрывает дыхание. Мне один раз это сделали! В рожу как будто влетает футбольный мяч! Ему не оставалось ничего, кроме как вывалиться из тачки... Я не отвечаю... Все мое внимание приковано к "404-ке", на полной скорости удаляющейся в сторону Булонского леса. Глава 5 Я в десятую долю секунды придумываю номер высшего класса. Я могу все потерять, а могу и выиграть. Именно это заставляет меня решиться... Мой тип гонит по шоссе. Чтобы доехать до перекрестка, ему потребуется несколько минут. Поскольку он едет быстро, возможно, поворачивать не станет, чтобы не сбавлять скорость на повороте. Я останавливаю машину. -- Гони следом за ним, -- приказываю я Берюрье. -- Жми на полную, не бойся, что твой локомотив развалится. Я выскакиваю из машины, и он срывается с места. А я выхватываю пушку и встаю посреди шоссе. Проезжают две "дофины", их я пропускаю. Затем возникает новенькая "ланчия". Я поднимаю шпалер и соединяю руки крестом. Водитель останавливается. Бегу к нему. Он зеленый, как сливовое варенье. -- Не бойтесь, -- говорю, -- я из полиции... Я преследую человека на машине и должен во что бы то ни стало его взять. Он ошарашен. Это старичок, явно набитый хрустами, который, очевидно, едет в пригородный ресторанчик к своей милашке. Я его сдвигаю толчком и занимаю его место. Как чудесно чувствовать мощь лошадиных сил, собранных под капотом. Едва я успел досчитать до десяти, как стрелка спидометра аккуратно останавливается на сотне. Снова считаю до десяти и догоняю Берюрье... Я обгоняю его, но, выехав на перекресток, машины лже-Бункса не вижу. Ледяная рука сжимает мое горло. Поколебавшись тысячную долю секунды, решаю ехать прямо, как собирался раньше. Я молюсь, чтобы не попасть пальцем в небо, потому что тогда мне останется Только ехать покупать себе sdnwjh, потому что с работы меня вышибут. Через пятьдесят метров после перекрестка -- вилка. На разветвлении я ничего не вижу. "Так, -- говорю я себе, -- какое направление легче выбрать, если ехать на большой скорости?" Я выбираю левую дорогу. На этот раз я выжимаю сто тридцать... Увидев мое приближение, молоденькие няньки с колясками и их ухажеры удирают на газоны. Старый гриб, сидящий рядом со мной, поправляет языком свою вставную челюсть. Он дрожит как лист и вот-вот хлопнется в обморок, но мне на это, выражаясь ярким образным языком путан, положить! Стрелка подбирается к ста сорока. -- Мы разобьемся насмерть, -- стонет старичок. -- Это не имеет значения, -- отвечаю я, чтобы его успокоить. -- Это безумие, -- завывает он, чтобы меня остановить. Я издаю радостный вопль. Передо мной машина Плюме, а за рулем Карл Бункс! Я заметно сбрасываю скорость... Теперь мне остается только следовать за ним. Я поздравляю себя с тем, что принял это дерзкое решение. На такой тачке, как "ланчия", я не дам ему оторваться. Кроме того, она не может возбудить подозрения беглеца... Как этот парень знает Париж! Он уверенно доезжает до заставы Отей, там сворачивает вправо и въезжает в Булонский лес... Мы проезжаем пятьсот метров, и он сворачивает на маленькую улицу, обсаженную акациями. Здесь полно богатых домов. Я вижу, что "404-ка" останавливается чуть дальше. Чтобы не насторожить его, я опускаю поля шляпы, обгоняю его, сворачиваю на первую же боковую улицу и останавливаюсь. -- Вот, -- говорю я старикашке, -- мне остается только извиниться и поблагодарить вас. Достаю удостоверение. -- Это чтобы доказать, что я на самом деле полицейский. Будет вполне естественно, если вы сурово осудите мое поведение. Я знаю, что действовал весьма бесцеремонно, но меня вынудили обстоятельства. Хотите -- можете подать на меня жалобу. Это ваше право, и я на вас нисколько не обижусь. После этой пылкой речи я его покидаю. Бункс -- я продолжаю называть его этим именем, потому что не знаю настоящего, -- вошел в коттедж с закрытыми ставнями. С угла улицы я слышал, как он позвонил в дверь условным сигналом. Я бесшумно подхожу к этой двери. Навостряю уши, но ничего не слышно. Однако есть же кто-то в доме, раз этот малый позвонил и ему открыли! Достаю отмычку. Этот мой дружок не остается без работы. Я бесшумно открываю дверь. По крайней мере отпираю замок, а открывание двери занимает больше времени. Открывая, я вынужден приподнимать ее, чтобы она не заскрипела... Когда щель оказывается достаточно широкой, чтобы пролезть в нее, я захожу. В доме хорошо пахнет. Это тот запах, что я вдыхал во Фрейденштадте и Канне. Волнующий и тревожащий запах туберозы, запах духов малышки Бункс! Иду по узкому коридору и подхожу к открытой двери. Лже-Бункс и его лжесестра там. Едва я их увидел, у меня сразу исчезают последние сомнения насчет того, что парень не тот, за кого мы его принимали, потому что они занимаются спортом, который обычно не практикуется между родственниками! Я не хочу прерывать подобный спектакль. Любовь -- штука священная, не знает ни границ, ни законов... Сеанс длится еще добрую четверть часа, потом они останавливаются, тяжело дыша... Светлые волосы Кристии свешиваются до пола. Чтобы нарушить блаженство этого момента, я начинаю что есть сил хлопать в ладоши. Видели бы вы, как они подскочили! Видели бы, какими глазами смотрели на меня эти влюбленные! Согласен, человека трудно простить за то, что он подсмотрел зрелище такого рода. Эти не простят меня никогда. -- Поднимите руки, и как можно выше! -- прошу я их. Они не подчиняются. Кристия предпочла бы получить дырку в шкуре, чем выполнить этот приказ. А он бледнее, чем обычно. -- Вы поняли? -- спрашиваю. Он понял, но с сердитым видом скрещивает руки на груди. Чувствую, если смолчу, мой престиж сильно пострадает. -- Ладно, можете скрестить руки, раз вам так хочется... Поднимать их слишком утомительно для мужчины, израсходовавшего столько сил! -- Какой вы мерзкий тип, -- бормочет он. -- Пожалуй, -- усмехаюсь я. Он с решительным видом делает шаг в мою сторону. -- Стойте! Или я буду стрелять! Думаете, он подчиняется? Хренушки! Продолжает надвигаться на меня, как человек, собравшийся раздавить паука... -- Не подходите! -- кричу я. Я хочу заставить его поверить, что выстрелю. Все его существо сжимается от предчувствия, но самолюбие заставляет идти вперед. Я даю ему сделать еще шаг и вытягиваю руку, делая вид, что сейчас нажму на спусковой крючок. Он останавливается, и я влепляю ему мощный удар в челюсть. Это самый красивый хук левой за всю мою поганую жизнь. Он, не охнув, валится на пол, словно сраженный молнией... Я добавляю удар каблуком моего колеса по его затылку, чтобы он вел себя тихо, и подхожу к столу, на котором сидит Кристия. -- Ну, девочка, -- обращаюсь я к ней, -- что нового произошло после Канна? -- После Канна... -- бормочет она. -- Не надо косить под дурочку, детка. Я все понял... Ты первая девка, которой удалось меня одурачить макияжем. Признаюсь, до сих пор я не очень верил в задницу, но сейчас мое мнение об этой части тела изменилось. -- Что вы хотите сказать? -- Это ты была лжемедсестрой в каннской клинике. Браво! Я не устану тебе аплодировать... Твой номер -- настоящее произведение искусства! Я попался еще и потому, что ты изменила не только внешность, но и внутренний облик. Ты превратилась из прекрасной златовласой авантюристки в заурядную девушку из народа, втянутую в грязное дело и не видящую дальше своего носа. Прочитав статью в газете, ты решила вмешаться. Чтобы пойти на такое дело, надо иметь большую смелость, даже дерзость. Ты покрасила волосы, уложила их вокруг головы, потом смыла крем, делающий тебя загорелой, надела контактные линзы, изменившие цвет твоих глаз... Жвачка на деснах изменила форму рта... Белый халат, немного эфира, чтобы сбить запах духов, -- и подавайте на стол в горячем виде. Готова оскорбленная дамочка, мечтающая отомстить девке, которая отбила у нее мужа! Но, любовь моя, в ту ночь, в клинике, я увидел твою задницу, а у меня на них хорошая память, особенно на такие, с темным пушком. Глядя на тебя сейчас, я рассматривал твою задницу и говорил себе, что она мне кого-то напоминает... А потом я заметил, wrn для блондинки у тебя слишком темный пушок. Вуаль упала, и я все понял. -- Вы умнее, чем кажетесь, -- говорит она. -- Обманывать всех -- это часть работы полицейского, моя красавица. -- Я знаю. -- Так, значит, это ты самая главная? Она пожимает плечами. В ее глазах я меньше чем ничто. Мне не нравится, когда девка, так наколовшая меня, еще и держит меня за лопоухого фраера. Я подхожу к ней и влепляю пощечину, но она, кажется, только этого и ждала. Когда моя рука обрушивается на ее щеку, она подставляет свою, в которой держит длинную булавку, и я напарываюсь на нее ладонью. Я взвываю от боли. Кристия ловко пользуется полученным преимуществом. Быстрая, как пантера, она бросается на другую мою руку, ту, в которой я держу пистолет, и вырывает его прежде, чем я успеваю понять, что происходит. Я даже не пытаюсь вернуть себе оружие. Уже слишком поздно. Она начеку... Я ограничиваюсь тем, что вытаскиваю из ладони булавку и нажимаю на ранку, из которой выступает капля крови. -- Не беспокойтесь из-за этой маленькой дырочки, -- говорит девица. -- Я проделаю в вас другие, побольше, наберитесь терпения... Только я хочу знать... -- Что, моя красавица? -- Что известно русским? Тут мне хочется засмеяться, потому что именно этот вопрос задал бы я сам, если бы разговор начинал я. Смотрю на нее, ожидая продолжения. -- О чем? -- спрашиваю. Она указывает на мужчину, работавшего на ней несколько минут назад. -- О Дмитрии! Они знают, что он жив? Дмитрий! Этого малого зовут Дмитрием! Значит, он русский! Он... Я улыбаюсь. -- Вы смеетесь из бравады? -- спрашивает она. Нет, не из бравады. Я смеюсь потому, что, даже когда вас держат на мушке с явным намерением нашпиговать свинцом, вы не можете удержаться от улыбки, если у вас на глазах замыкается круг. А круг замкнулся герметически. Кусочки головоломки встали на свои места. Я ошибся, когда сказал в посольстве, что никто из их людей не был похищен. Нет, их атташе похитили. Мы! Это настолько забавно, что я не могу удержаться, чтобы не объяснить все Кристии. Было бы слишком глупо сдохнуть с этой потрясной историей в чайнике. Я ей объясняю, как по просьбе русских начал поиски их якобы похищенного атташе, как по их наводке похитил того, кого считал сыном Бункса, чтобы заставить его выдать секрет... Как, опять же по их совету, мы проделали трюк с трупом... "Признаюсь, что я в этом ничего не понимаю", -- говорю в заключение. Она прищуривает глаза... Кажется, ее посетили глубокие мысли. -- Зато я понимаю, -- еле слышно говорит она. -- Вам нетрудно просветить меня? Даже если бы я не просил, она бы рассказала. Она будет говорить по той же причине, что и я: подталкиваемая непреодолимым желанием высказать свои мысли, думать вслух. -- Они похитили моего брата около месяца назад, -- говорит она, -- но не могли в этом признаться из-за... -- Из-за ваших отношений с ними? -- Вот именно! Они действовали как чемпионы в дипломатии... Как h всегда! Заставив вас привезти труп моего брата, они обеляли себя... -- Подождите, -- останавливаю я ее, -- я запутался... Если они похитили вашего брата, значит, знали, что мы арестуем не его, а какого-то другого Бункса? -- Как бы то ни было, они не ожидали, что это будет Дмитрий. Он был одним из них... до знакомства со мной. Ее лицо освещается торжествующей улыбкой. -- Он бросил их ради меня. А я, чтобы обеспечить его безопасность, сумела устроить его в немецкое посольство под видом моего кузена, тоже Бункса... Дмитрия арестовали вы, а я думала -- Советы. А они думали, что мы. Я никогда не видел такой серии рикошетов. Жюль думал, что Поль спер часы Луи, а Луи считал, что Жюль стырил велик Поля... Это могло продолжаться долго. А Сан-Антонио играл роль собачки, приносящей брошенную палку. С одной стороны, он прикрывает похищение, с другой -- ищет дичь... Никогда еще такое количество народу не принимало меня за вытертый половик. Никогда еще ни одного сотрудника Секретной службы не выставляли на такое посмешище! -- А кто был парень, загнувшийся в Страсбуре от полиомиелита? -- Наш человек. Он перевозил бомбу, советского производства, собранную нами... Новый луч света для меня. Я и забыл, что папаша Бункс промышленный магнат! У него есть исследовательские лаборатории... Он заключил союз с русскими, чтобы производить новое оружие... Только это было сотрудничество на ножах, где один компаньон норовит подставить ножку другому. -- Почему вы думали, что вашего брата захватили Советы? -- Карл был противником этого сотрудничества и в довольно резких выражениях упрекал за него отца... Они это знали и... -- Понятно. Кристия подходит к Дмитрию и ласково гладит его по голове. Но она не слюнтяйка и обходится без обычных бабьих всхлипываний и причитаний. Она очень спокойна, полностью владеет собой. Я смотрю на ее белые шелковые трусики, валяющиеся на полу, и вспоминаю увиденную здесь сцену. При этом воспоминании я невольно краснею. -- Вы знаете его сестру? -- спрашиваю я, указывая на Дмитрия. -- Рашель? -- отвечает она. -- Да, видела во Фрейденштадте. Она приезжала туда, думая, что нам известно, что стало с ее братом... Я вздыхаю. -- Что-то не так? -- спрашивает Кристия. Я думаю, что жизнь -- омерзительная штука. Она омерзительна потому, что Рашель голосовала на дороге совершенно случайно... Только из любопытства, из-за этого проклятого женского любопытства она обыскала мой бумажник и шмотки у мамаши Бордельер. Я ее интриговал, она догадывалась, что я не такой человек, как все... и случайно нашла булавку своего брата... А я... А я ее подло убил, потому что все эти сволочи стараются перехитрить друг друга, а меня держат за шута. Я убил простую девушку, искавшую своего брата; девушку, которая мне нравилась... -- Вы выглядите очень меланхоличным, -- говорит Кристия Бункс. -- Это жизнь наводит на вас грусть? Успокойтесь, ей осталось недолго досаждать вам. Я смотрю на нее, на мой шпалер в ее руке. -- Ах да, -- говорю, -- с этими взаимными откровениями я совсем забыл о ситуации. Я должен был догадаться, что вы оставили себе эту машинку не затем, чтобы положить ее под стекло вместе с букетиком цветов. -- Все острите? -- Приходится, -- вздыхаю я. -- Это единственное утешение, которое мне осталось. -- Вас пугает смерть? -- Совсем немного. Мы с ней давние приятели. -- В таком случае она, надеюсь, будет рада встрече с вами, -- замечает она. Я вижу, как ее рука поднимается, ствол оружия останавливается на уровне моего лица. Она закрывает левый глаз. Лицо напрягается... Палец медленно нажимает на спусковой крючок. А я его знаю -- он более чувствителен, чем артист. Достаточно его только коснуться, и полетит ливень маслин. Я вдруг понимаю, что разницы между мной и трупом практически не существует. Я пристально смотрю на нее. -- Подождите секунду, Кристия, -- прошу я как можно более чистым голосом, а в подобных случаях говорить чистым голосом ой как непросто! Она открывает зажмуренный глаз. -- Хотите мне еще что-то сказать? -- Вернее, задать последний вопрос. -- Слушаю. -- Так ли уж необходимо меня убивать? Могу вам признаться, что лично я устал от всего этого и если бы был по другую сторону пистолета, то оставил бы вас в живых. -- Ну разумеется, -- усмехается она. -- У легавых нежная душа, это всем известно. -- Она усмехается снова. -- Но я не легавая. -- Да, Кристия, и ваша душа так же нежна, как бордюрный камень. Впрочем, вы уже доказали это в Канне, приказав убить ту девушку и преследуя ее даже в клинике, где она якобы агонизировала... Кстати, а почему вы так хотели ее убить? Что такого опасного для вас она знала? Красотка усмехается. -- Что она знала?.. Что знала? То, что я не Кристия Бункс, всего-навсего! Глава 6 Я совершенно обалдел, как мешком по голове шарахнутый; для полного одурения не хватает порции рома. Хотя я могу ее попросить в качестве приговоренного к смерти. Девочка, кажется, совершенно не расположена продолжать беседу. На этот раз я таки получу право на похоронный марш, венки и деревянный макинтош... Может, еще на медаль (посмертно)... Моя славная матушка Фелиси положит мою фотографию под стекло... До свидания, дамы и господа! Тушите свет... Скоро я получу особое освещение: четыре свечки, по одной на каждом углу надгробной плиты. Она спускает курок, и в то же мгновение я отскакиваю в сторону. Пуля бьет меня в лоб по касательной и улетает в дверцу гардероба. Я оглушен ударом... Ничего не вижу... По моей спине пробегает дрожь. Я больше не могу реагировать... В черепушке противно звонят колокольчики... Глаза застилает туман. Мне полная хана! Свистит новая пуля. Услышав этот звук, я говорю себе: на этот раз, малыш, ты точно перейдешь в разряд холодного мяса. Я удивляюсь, что ничего не чувствую... Открываю зенки и вижу: малышка Кристия держится обеими руками за грудь и шатается... Выпучивает глаза... На ее губах выступает розовая пена. Она делает x`c, второй и валится на паркет, лицом в свои белые трусы! В дверях я вижу толстяка Берюрье. Его рубашка вылезла из штанов, шляпа набекрень, галстук развязан, на щеках пот, в руке дымящийся револьвер... -- Кажется, я появился, как солнышко, -- говорит он. -- Даже лучше, -- отвечаю. -- Как Господь Бог! Он дует в ствол своего не перестающего дымить шпалера, словно ковбой из "Нападения на форт Хендерсон". -- Я думал, что потерял тебя, -- рассказывает он. -- Я все время спрашивал у прохожих. Хорошо еще, что я узнал тебя за рулем "ланчии"! Еще хорошо, что такая машина не остается незамеченной, особенно если чешет по Парижу на ста тридцати в час! Я приехал сюда и увидел перед дверью тачку Плюме... А кто эти люди? -- спрашивает он. -- Я хоть правильно сделал, что шлепнул девку? -- Ты сделал правильно! Очень правильно... Я предпочитаю/чтобы на тот свет отправилась она, а не я. Вполне естественное желание, а? -- Точно! -- соглашается он, подтягивая привычным жестом штаны. -- А потом, девицам в этой истории со мной не везет, -- добавляю я. -- Похоже на то... Он указывает на Дмитрия, лежащего по-прежнему без сознания. -- А с этим что случилось? Поскользнулся на апельсиновой корке или испугался волка-оборотня? -- Хук левой плюс примочка парижским ботинком, -- отвечаю. -- Он скоро очухается. -- А кто этот малый? Я пожимаю плечами: -- Жертва любви! -- И чЕ мне с ним делать? -- Набери в кувшин воды и вылей ему на морду! Дмитрий приходит в себя... Берюрье выплескивает на него новую порцию воды, от чего он фыркает. -- Ну что, лучше? -- спрашиваю я. Он утвердительно кивает. -- Веди себя спокойно, Дмитрий, а то с тобой произойдет то же, что с твоей телкой. Посмотри, на что она похожа... Он смотрит... Происходящая в нем перемена поражает меня. Его лицо искажается, краснеет, потом зеленеет; глаз закатываются, и, наконец, он разражается бесконечным громким взрывом безумного хохота. -- Чокнулся! -- замечает Берюрье, с которым такое никогда не случится. Я смотрю на парня и соглашаюсь с ним. -- Пожалуй. Я в нерешительности. -- Дмитрий, -- зову я, тряся его за руку. Он не реагирует. Точно свихнулся. Одиночное заключение, любовный вихрь, удар ботинком по чайнику и вид мертвой возлюбленной подействовали на его рассудок. -- Слушай, парень, -- говорю я, -- я сделаю тебе подарок... в память одной девушки, которую мы оба знали. Ее звали Рашель. Я оставлю тебя здесь, из первого же бистро позвоню патрону и скажу, где ты. Это займет минут двадцать. Если захочешь -- смоешься. Нет -- пеняй на себя, вернешься туда, откуда вышел. Уходим, -- говорю я Берюрье. Он стоит, уставившись на меня. -- Ты это серьезно? -- Серьезней некуда... Тебе не понять... Минут пять мы ищем тошниловку, наконец находим ее на главной skhve. Патрон поднимает полотняный навес рычажком... Погода хорошая, жизнь прекрасна... -- Два рома, хозяин! Он послушно повторяет: -- Два рома. -- У вас есть телефон? -- В глубине зала, справа... Полчаса спустя, когда мы садимся в тачку Берюрье, мимо проезжает черная машина, в которой сидят четверо мужчин. Красный свет заставляет ее остановиться рядом с нами. На заднем сиденье я узнаю два знакомых лица: Дмитрий и Анастасьев. Дмитрий по-прежнему мрачен и потерян. Анастасьев замечает меня и машет рукой... Заключение Эта история, полная недоразумений, нев