крывает дверь. -- Ну, что тут происходит? -- спрашивает голос. Такие голоса могут быть только у постовых полицейских. У этих гигантов мысли особые голосовые связки! Выхожу. Точно, фараон. Среднего роста, в низком кепи и с таким же низким интеллектом, что заметно по его узкому, как антрекот в дешевом ресторане, лбу. Рядом с ним консьержка и сосед в одной рубашке. -- Что, уже нельзя открыть бутылку шампанского? -- говорю я и протягиваю ему мое удостоверение. Он бормочет: -- Прошу прощения. Я отвожу его в угол площадки. -- Уходите, -- шепотом приказываю я, -- и ни слова консьержке о моем звании. -- Будьте спокойны, господин комиссар, -- кричит он. Я бы отдал что угодно, лишь бы вырвать у него язык. Наконец троица уходит. Я мысленно чертыхаюсь, потому что после этой интермедии могу сказать "прощай" мысли устроить здесь мышеловку. Мирей читает на моем лице недовольство, и это ее приободряет. -- Вы комиссар? -- спрашивает она. -- Кажется... Ее это вроде бы не радует. -- Скажи мне, прекрасная брюнетка, когда приходит Анджелино? -- Когда как. -- Ты должна знать, когда он появится. Раз он сюда ходит есть, ты должна иметь продукты, чтобы его кормить, так? -- Они все приносят с собой... Готовит Альда... -- В общем, они пользуются только, вашей плитой... Забавно... Да, эта пара макаронников забавна. -- И давно они не появлялись? -- Два дня... Я вспоминаю о кьянти. -- Ты говоришь, что жратву они приносят с собой... Пойло тоже? -- Да, все... -- отвечает она. Эта маленькая ложь доказывает, что малютка пудрит мне мозги. Меня охватывает новый приступ ярости. Я хватаю одну из ее прядей и отрезаю. Она издает стон, который заставил бы расплакаться даже разводной ключ. -- Я просил правду, девочка. Только правду, и ничего кроме правды... Ну ты знаешь... Меня прерывает телефонный звонок. Я вспоминаю, что видел аппарат в гостиной. Толкая малышку впереди себя, дохожу до комнаты и снимаю трубку. Повелительный мужской голос спрашивает сразу в лоб, не дав произнести традиционное "алло": -- Кто говорит? Отвечаю так быстро, как могу: -- Шарль. Невидимый собеседник не представляется, а я не решаюсь спросить его имя из боязни насторожить. -- Он у вас? -- осведомляется голос. -- Нет, -- отвечаю. -- Если придет, пусть позвонит Жасмен 25-84. -- О'кей. Тот уже положил трубку. Я отодвигаю аппарат, беру Мирей за талию и сажаю на стол. Ее юбка задирается, и открывается одна ляжка. Какую-то секунду я стою совершенно обалдев. Эта потаскуха замечает мое состояние и поддергивает юбку с другой стороны, чтобы показать, что у ее ляжки есть пара. Что вы хотите, я пялюсь. Пялюсь до такой степени, что мои моргалы вот-вот вылезут из орбит. Мне достаточно сказать одно слово, сделать всего одно движение, чтобы трахнуть эту богиню. Нужна огромная сила воли, чтобы оторвать взгляд от ее ляжек. На ее губах появляется улыбочка уверенной в себе шлюхи, которую я стираю новой пощечиной. -- Нет, Мирей, шутки кончились. Пора садиться за стол. Впрочем, ты уже сидишь на нем. До сих пор ты смотрела на меня как на лопоухого фраера, но я тебе докажу, что ты попала пальцем b глаз, да так глубоко, что можешь коснуться изнутри своих трусов. Анджелино ходит сюда не время от времени, чтобы пожрать. Здесь у него лежбище, красавица. Здесь он хранит запас своего поганого кьянти. Я тебе скажу одну вещь. Когда я начал переговоры у двери, ты позвала своего мужика, а сама пошла в другую комнату. Как-то не по-женски линять, когда назревает мордобой. Наоборот, в этот момент бабы стараются устроиться поудобнее, чтобы все видеть. Так что же ты там делала? Я усмехаюсь. -- Ха, мусор, да ты разбираешься в психологии! -- Я скажу, что ты делала, обворожительная сирена. Ты пошла за пушкой, а главное -- подать сигнал тревоги. Анджелино слишком хитрый малый, чтобы не принять меры предосторожности. Спорю, что, когда он уходит, вы ставите условный знак на окно комнаты, выходящей на бульвар. Поскольку мы находимся как раз в этой комнате, я смотрю на окно и разражаюсь хохотом. Система простейшая: одна из штор, а именно правая, завязана. Я возвращаю ее в нормальное положение. -- Код, доступный даже такому воробьиному мозгу, как твой, -- говорю. -- Завязанная штора означает опасность. А если обе опущены -- "все в порядке". Я попал в десятку. Несмотря на персиковый цвет кожи, Мирей становится белой. А я от души смеюсь. Не столько потому, что поставил ее на место, а главным образом из-за того, что чувствую, как мой мозг начинает серьезно работать. Я подхожу к девочке и машинально провожу рукой по нейлону ее чулок, обтягивающих точеные ножки -- крепкие, нежные и теплые.. Как они говорят! Парень, заявивший однажды, что с цветочками в руках вы не нуждаетесь в красивых словах, не подумал о ножках Мирей. Какое красноречие! Она больше не пытается меня соблазнять, потому что знает: моя рука переменчива -- то ласкает, то лупит. -- Признайся, моя тропическая птичка, синьор Анджелино живет здесь? Она опускает голову и отвечает: -- Да, часто. -- Ну вот, мало-помалу мы таки подходим к правде. И тут снова звонит телефон. Как и в предыдущий раз, снимаю трубку. -- Алло! -- коротко бросаю я. Узнаю голос Анджелино: -- Привет, комиссар. Что новенького? Глава 15 Я никогда не видел гангстера такого размаха, как Анджелино, но также никогда не видел бандита, не любящего театральные эффекты, и мой макаронник не исключение. Справляюсь со своим удивлением. -- Новенького? -- говорю. -- Ничего, если не считать того, что эта идиотка Мирей совершенно не умеет пользоваться пушкой. Хотела попасть в меня, а маслину получил в башку ваш приятель Шарль. -- Это первый раз, когда у него в башке что-то есть, -- замечает Анджелино в качестве надгробной речи. Он кашляет и спрашивает меня: -- Вы хотите мне что-то сказать? -- Нет, спросить. -- Давайте. -- Мне бы хотелось это сделать тет-а-тет. -- Я сейчас занят. Давайте вечером? Какую игру ведет этот тип? -- Хорошо... Где? -- Здесь, -- говорит Анджелино. -- У очаровательной Мирей. Кстати, вы легко нашли мою квартиру? Ему не дает покоя быстрота, с которой я обнаружил его лежбище на Монмартре. -- О, -- говорю, -- вы же знаете, полицейский, как охотничья собака, создан для того, чтобы находить то, что спрятано. Он смеется. -- Браво. Эта похвала идет прямо к моему сердцу. -- Вот видите, -- говорю я без ложной скромности, -- я могу вам при случае пригодиться... -- Верно. До встречи вечером... -- Во сколько? -- В восемь идет? Я хватаю малышку Мирей за запястье и бросаю взгляд на ее часы. Они показывают без двадцати три. Я мысленно говорю себе, что до восьми много чего произойдет, потому что все сильнее убеждаюсь, что он готовит нечто неординарное, и в самое ближайшее время! -- Да, идет, -- отвечаю. -- Всего хорошего... Кладу трубку. Этот звонок показывает, что мой пахан насторожился из-за знака шторой. Он позвонил, чтобы прощупать почву; или нет, скорее он установил за домом слежку, и, когда я подошел к окну и развязал штору, он увидел, кто находится в квартире. Ладно, но почему тогда он захотел со мной поговорить? Новая загадка. Я знаю, что все его действия обоснованны. Он даже пальцем не шевельнет без важной причины. Я чешу голову. А если Анджелино нужно было задержать меня в этой квартире на несколько минут? Или... Не знаю... Ага, понял. Анджелино, возможно, решил, что я собираюсь его здесь ждать, и дал о себе знать, чтобы показать мне, что знает о моем присутствии в квартире. Следовательно, задерживаться в ней для меня нет резона... Что делать? Все это очень сложно... Если бы я был уверен, что Анджелино не хочет меня здесь видеть, конечно, я бы остался. Но я ни в чем не уверен. Хотя нет, в одном уверен: если сегодня в Париже произойдет какая-то заварушка, то это будет где угодно, только не в доме сто двенадцать по бульвару Рошешуар. Мирей молчит, не мешая мне думать. -- Ладно, -- решаю я. -- Мне пора идти. А ты, моя нежная девочка, будешь точно выполнять мои инструкции... Я резким движением вырываю телефонный провод. -- Останешься здесь до нового приказа. Если кто-нибудь позвонит, не открывай никому, кроме меня и Анджелино. Полагаю, у него есть ключи, а я позвоню классической мелодией: та-тагада- гада. Поняла? Если смоешься, твое описание будет разослано повсюду и далеко ты не уйдешь, а я посажу тебя за убийство. Если выполнишь мои приказы, я улажу эту историю с шальной пулей. Ладно, чао! Я оставляю ее в обществе трупа ее дружка. Согласен, что этот тет-а-тет лишен очарования, но, как говорит большой босс, бывают обстоятельства, когда нужно забывать про личные желания ради... дальнейшее известно! Выйдя на бульвар, я чувствую, что очень хочу пить. Эта jnmqr`r`vh тем более ужасна, что, как я имел честь вам сказать, поблизости есть большое кафе. В конце концов, я имею право пропустить стаканчик. Я вхожу в тошниловку. -- Стаканчик белого. Гарсон спрашивает меня, какой стаканчик я хочу, большой или маленький. Я ему отвечаю, что, если он нальет мне в бачок, я буду в восторге. Он улыбается и правильно делает, что веселится, потому что это у него в последний раз. В зеркале, находящемся за ним, я замечаю какое-то движение на улице. Поскольку я немного напряжен, то держусь настороже. Вижу машину, стоящую у тротуара. За рулем крепкий парень в мягкой шляпе, надвинутой на глаза. На заднем сиденье торчит второй малый. Готов поставить карамельку против посоха архиепископа Парижского, что этот второй ~ Мэллокс, мой друг америкашка Мэллокс, которого я долбанул утром по кумполу. Что собираются делать эти господа? Проследить за мной? Пожалуй. Ну что же! Я сыграю с ними одну милую шутку.. Гарсон наливает мне большой стакан пуйи. Я его пью и вижу, что два пассажира машины занимаются каждый своим делом. Шофер заводит мотор, а Мэллокс берет что-то, лежащее рядом с ним на сиденье. Это "что-то" -- автомат. Он поднимает его и направляет в мою сторону. Нас разделяет только большое стекло бистро. Я стою спиной к оружию. Поскольку между ним и мной меньше трех метров, можно предположить -- не слишком рискуя ошибиться, -- что моя биография закончится в этом бистро. В моем чайнике закипела работа. Я знаю, что успею сосчитать до трех, а потом будет слишком поздно. Что делать? Быстро! Быстро! О том, чтобы броситься на пол, и думать нечего... Стекло доходит до пола... Все это мелькает в моей голове за тысячную долю секунды... На губах чувствуется противный вкус страха, в ушах свист. Вдруг я вижу идущую по тротуару влюбленную парочку. Это отодвигает момент, когда Мэллокс сможет выстрелить, на одну-две секунды. Я отбрасываю колебания. В конце концов, это мой единственный шанс. Подскакиваю вверх и ныряю через стойку. Гремит очередь. Красивое стекло разлетается на куски. Я чувствую, как по ногам ударяет горсть осколков. Приземляюсь по другую сторону стойки на целый полк пустых бутылок. Очередь разносит зеркало, оказавшее мне такую услугу, разбивает бутылки, дырявит перколатор[4] и, описав полукруг, заканчивается на гарсоне. Тот валится на меня, заливаясь кровью. Хорошая работа... Люди кричат. Паника... Наклоняюсь к гарсону. Он мертв дальше некуда. Ему уже ничем не поможешь, Я смотрю на свои ноги. Брюки разорваны. Совсем немного, и мои ноги превратились бы в кровавую кашу. Я отделался десятком более-менее глубоких царапин на лодыжках. К счастью, очередь прошла в половине сантиметра выше. Если бы я не совершил прыжок рыбкой, то получил бы всю ее в спину и единственному, а потому самому любимому сыну моей мамы Фелиси пришел бы конец. Люди начинают бегать. Надо думать, все закончилось. Я встаю, постанывая. Одна нога чуточку затекла. Перешагнув через тело гарсона, я обхожу стойку. Прибегает управляющий в смокинге. -- Вы ранены? -- спрашивает он. -- Немного. Вызовите врача. Я хочу, чтобы он остановил кровь, текущую мне в штаны. -- А Альбер? -- беспокоится управляющий. Очевидно, речь идет о гарсоне. -- Он больше никогда не будет подавать чинзано, -- отвечаю я. -- Господи! Какой ужас! Это вас пытались убить гангстеры? -- Вы когда-нибудь видели гангстеров, которые выбирали бы в качестве мишени перколатор? Я показываю ему удостоверение. -- Найдите мне другие штаны, -- говорю, -- и дайте телефонную книгу. Решительно, этот ежегодник стал моей настольной книгой. Приезжает полиция. Капрала, командующего патрулем, я знаю. -- Элуа! -- кричу я ему. Он подходит. -- Господин комиссар! Это в вас... -- Да... Делаю ему знак подойти ближе. -- Уберите труп и очистите окрестности. Я хочу, чтобы сектор был спокойным... -- Понял. Появляется врач. Он осматривает мои костыли и качает головой. -- Вам повезло, -- оценивает он. -- Знаю. Он очищает мои ранки и делает укол. -- Два дня отдыха, и все пройдет... Вы можете взять два дня отдыха? -- Да, -- отвечаю, -- но только в июле. Он пожимает плечами: -- Это ваше дело. Врач прикрепляет к моим ногам дезинфицирующие повязки, напоминающие ползучие растения. Возвращается управляющий с набором штанов, которые выкопал неизвестно где. Я удаляюсь в туалет и приступаю к примерке. Одна пара мне более или менее подходит. Правда, в некоторых местах цвет ткани несколько отличается от основного, но у меня нет ни времени, ни желания привередничать. Итак, Анджелино начал жестокую игру, потому что его поджимает время. Он позвонил именно для того, чтобы организовать засаду. Он хотел удостовериться, что в его квартире орудую именно я. Это подтверждало, что я на верном пути, а значит, стал опасен. Он решил положить конец моим поискам чикагским методом... Однако есть одна вещь, против которой бессильны все гангстеры планеты, -- моя удача. До сих пор мне везло. Кроме того, у меня отличная реакция, что, как кто-то сказал, только помогает делу. Лучшее тому доказательство то, что я все еще жив, а многие урки, разъезжавшие в черных машинах... Анджелино будет недоволен, когда узнает, что его выпускник факультета тра-та-та сумел продырявить только бармена и перколатор. А я воспользуюсь замешательством, чтобы развить свое преимущество. Телефонная книга сообщает мне, что номер Жасмен 25 -- 84 принадлежит некоему Вердюрье, проживающему на улице дез О, двенадцать, в Пасси. Там для Анджелино есть что-то срочное, поскольку его просили rsd` позвонить как можно скорее, а Анджелино не знает об этом звонке, поскольку я его перехватил. Находка нового следа доставляет мне удовольствие. Кое-как приспособившись к слишком узким брюкам, я вхожу в телефонную кабину и набираю номер Старика. -- Сан-Антонио! Я его спасательный круг. -- Да. -- Есть новости? Некоторые слова босса вызывают смех. Новости? Да хоть отбавляй! -- Есть, -- отвечаю, -- но полный пересказ займет слишком много времени. Кажется, я вышел на верный след. Анджелино начинает считать меня слишком любопытным и только что одарил автоматной очередью через третье лицо. -- Потери? -- Бистро вместе с барменом. Со мной все в порядке... Я собираюсь заскочить к некоему Вердюрье, улица дез О, дом двенадцать. Его телефон Жасмен 25 -- 84. Вы бы мне очень помогли, если бы звякнули ему туда этак через три четверти часа... Скажите просто: "Вы мне звонили?" -- хмурым тоном с намеком на итальянский акцент. Я подражаю голосу Анджелино, и патрон очень хорошо имитирует его. -- Пойдет. Будьте кратки. Не знаю, что этот, парень хочет сказать Анджелино. Делайте вид, что вы в курсе, говорите сухо, но неопределенно, чтобы он не удивился. Вполне вероятно, что он заговорит с вами обо мне. Я пока не знаю, под каким видом заявлюсь к нему. Все будет зависеть от атмосферы и его морды. -- Договорились, -- соглашается босс. Он кашляет. -- Это все? -- Подождите. Вы ведь говорите по-итальянски? -- Да. -- Прекрасно. Когда будете говорить по телефону, прервитесь раз-два, чтобы сказать несколько слов по-итальянски женщине по имени Альда. Так будет более правдоподобно. Большой патрон выдает приглушенным голосом тираду на чистейшем итальянском. -- Прекрасно. Думаю, получится... -- А разве с вами может быть иначе? -- Аплодисментов не надо, цветы в машину, -- бурчу я и кладу трубку. Перед заведением стоит плотная толпа зевак, жаждущих сильных ощущений. Чего они ждут? Чтобы им устроили новый Перл Харбор? -- Скажите, -- спрашиваю я управляющего, -- у вас есть второй выход? -- Да. Он провожает меня через служебные помещения до двери кухни, выходящей на улицу. Мимо как раз проезжает свободное такси. Я его останавливаю. Мою машину пока лучше оставить в покое. Глава 16 Роскошный каменный дом. На полу красный ковер, золоченые ручки, как в "Карлтоне". Вердюрье живет на пятом. Я позволяю себе поездку на лифте, чтобы дать отдых уставшим ногам, и начинаю разговор с кнопкой звонка. Мне открывает странный тип. Он высокий, очень худой, похож на туберкулезника или что-то в этом духе. У него морщинистое лицо, крючковатый нос, бледно- голубые глаза и волосы, подстриженные бобриком. -- Что вы хотите? -- спрашивает он. -- Месье Вердюрье? -- Да, это я... -- Я пришел от босса... -- Какого босса? У меня такое ощущение, что я иду по намыленной доске на роликовых коньках. При любом неверном шаге можно загреметь. Я усмехаюсь, чтобы выиграть время. -- Ну, не смешите меня... Я говорю о муже Альды... Его лицо секунду остается напряженным, потом он решается: -- Заходите... Захожу. Квартира под стать дому: густой, как лужайка Тюильри, ковер, роскошная мебель, китайские вазы, здоровые, как телефонные кабины... Он открывает застекленную дверь и приглашает меня в маленькую гостиную, меблированную в стиле Людовика Надцатого. -- Я жду ваших объяснений, -- говорит он мне. -- Объяснений не будет, -- отвечаю с некоторым высокомерием. -- Я только что от Андже... в общем, от патрона. Он мне сказал: "Езжай к Вердюрье, улица дез О, двенадцать. Он мне звонил. У меня сейчас нет времени с ним разговаривать ("Он сидел в тачке", -- объясняю я), но я догадываюсь, чего он хочет. Я ему скоро звякну, а пока у меня есть более интересные дела..." -- Я подмигиваю: -- Понимаете, какие? Он остается невозмутимым. Кажется, он не спешит проглотить крючок, которым я трясу перед его паяльником. Он как те рыбы, что обсасывают червяка, прежде чем заглотнуть его. -- Кто вы такой? -- резко спрашивает он. -- Я вас никогда раньше не видел... -- Ничего удивительного, -- отвечаю. -- Я только вчера приехал... Читали газеты? "Либерте" пришла в Гавр вчера. Вот на ней я и приплыл... Когда Анджелино улетал из Штатов, он мне сказал: "Если хочешь в ближайшее время сменить обстановку, подваливай в Париж. Это такое местечко, где ловкие парни могут быстро разбогатеть..." В тот момент я не очень прислушивался к его словам. Мой рэкет работал как часы. Потом я попал в передрягу: кокнул мусора. Паршивое дело... Будь это любой другой, все бы обошлось, но легавый -- дело особое. Только тронь одного, и на тебя спустят собак... Он перебивает мою болтовню: -- Вы француз? -- Еще бы! Берси. Только я давно свалил в Штаты. Вы слыхали о Кривом Майке? Он говорит, что нет. Меня это не удивляет, потому что я сам никогда не слышал о типе, отзывающемся на эту кликуху. -- Я отправился туда с ним. Он был сицилийцем. Вы знаете, что такое мафия? Там он нашел себе нишу, а раз мы с ним были такими же корешами, как два пальца на одной руке, я тоже имел свою долю. От разговоров у меня высохло горло. Чего там возится большой босс? Почему тянет со звонком? Наверняка три четверти часа уже прошли. -- Короче, вы работаете с... -- Да, -- говорю, -- с сегодняшнего утра. Я слышу тоненькое дребезжание телефонного звонка. Бог ты мой, самое время... Вердюрье встает. -- Извините, -- ворчит он и идет в соседнюю комнату, которая, видимо, служит ему кабинетом. Он закрывает дверь, но у меня слух, как радар. Сосредоточившись, я могу услышать, как муха вытирает лапки о бархат. Он бросает сухое, как он сам, "да", но тут же произносит смягчившимся тоном: -- А! Точно... Он несколько раз повторяет: -- Да... Да... Да... Я звонил насчет девчонки, -- говорит он. -- Она пришла в себя... Я хотел узнать, мне самому допрашивать ее или подождать вас... Хорошо. Ладно... И кладет трубку. Я вижу, что он возвращается со спокойным лицом. -- Это был босс, -- шепчет он. Я изображаю на лице удивление. -- О'кей... Он вас просветил насчет меня? Он утвердительно кивает. -- Прекрасно, -- роняю я и почти невинно спрашиваю: -- Ну что, займемся девкой? -- Да, следуйте за мной. Кажется, он успокоился. Его поведение изменилось. Оно не стало доброжелательным, но по крайней мере сделалось вежливым. Он ведет меня по лабиринту комнат до тесной спальни, расположенной в глубине коридора. Чтобы войти в нее, он достает из кармана ключ, потому что дверь заперта. Мы заходим. В комнатушке стоит только железная кровать, а на ней я вижу свою версальскую красавицу. С прошлой ночи она сильно изменилась. Лицо бескровное, кожа восковая, нос заострился, глаза полузакрыты... Под длинными ресницами я различаю слабый и лихорадочный, но осознанный взгляд. Заметив меня, она открывает глаза шире. Ее губы шевелятся. Я прикладываю к губам палец. Бедняжка Клод не знает, что с ней произошло после операции. Она не может знать, что эти бандиты ее похитили. Если она в состоянии говорить, то назовет меня по имени. Это будет полный финиш. Вердюрье наклоняется к ней. -- Вам лучше? -- спрашивает он. Она утвердительно опускает веки. -- Ну, девочка, у вас все будет хорошо, -- продолжает он. Я понял его тактику. Чтобы завоевать доверие девушки, он делает вид, что она находится в клинике, и играет роль главврача, как настоящий артист. -- Вы можете говорить? -- спрашивает тощий, Она делает усилие и выдыхает: -- Да. -- Прекрасно, прекрасно, -- бормочет Вердюрье. -- Вы сможете ответить на вопросы, которые вам задаст этот полицейский? Я вздрагиваю, но, когда понимаю, что он называет меня так, думая, что обманывает малышку, мне очень хочется расхохотаться, несмотря на серьезность момента. Подхожу к кровати. -- Я комиссар полиции, -- говорю я, подмигнув ей, -- Мне хочется узнать у вас очень многое. Например, вы знаете, кто в вас стрелял? Она показывает, что нет. Кажется, Вердюрье этот вопрос не понравился. Он решительно отодвигает меня. -- Вы знаете мужчину, который был с вами в квартире? Она qlnrphr на него, потом медленно переводит взгляд на меня. В ее глазах появляется удивление. -- Комиссар... -- шепчет она. -- Да, комиссар Сан-Антонио, -- говорит тощий, -- мы знаем. Вы ему рассказали о бюсте, да? Она не отвечает. Этот вопрос в моем присутствии должен ей казаться необъяснимым. -- Отвечайте! -- сухо приказывает Вердюрье. Она шепчет: -- Да. Он раздраженно щелкает пальцами. -- Это все, что вы ему сообщили? -- Да. -- Вы сказали ему о бюсте что-либо еще? Она качает головой: -- Нет. -- Однако комиссар заявил, что у него есть сенсационная информация. Сенсационная! Слышите? Кажется, она находится на грани обморока. -- Ничего не сказала, -- бормочет она. И теряет сознание. -- Она еще слаба, -- говорю я. -- Вернемся попозже... -- Нет смысла, -- заявляет Вердюрье. -- Она ничего не сказала по той простой причине, что ничего больше не знает. Она наверняка не придала значения той детали... Теперь от девчонки надо избавиться. Если есть парень, чувствующий себя как рыба в воде, так это Сан-Антонио. Теперь я знаю, почему Клод похитили из больницы: они хотели узнать, что она мне рассказала, прежде чем прикончить ее. Их не особо беспокоит то, что она мне сообщила; гораздо больше они озабочены какой-то деталью, относящейся к бюсту, о которой Клод могла упомянуть в разговоре со мной, -- деталью, которая должна быть чертовски важной. Но надо думать, что девушка не поняла важности этой самой детали, что удивительно. Чернота по-прежнему льется на это дело не хуже водопада во время наводнения. Мы выходим из комнаты. -- Вот что мы сделаем, -- говорит мне Вердюрье. -- Добьем девку и сунем ее в большую плетеную корзину. Я помогу вам вынести ее из дома, а вы увезете... Я не горю восторгом и не рвусь приступать к осуществлению этой программы. Вам не нужно объяснять почему, верно? Я хмурю брови и принимаю вид Грозы Чикаго. -- Мне не очень нравится таскать на себе жмуриков в корзинах. Лучше вынесем киску на руках, как будто она упала в обморок, и в таком виде уложим в тачку... -- Ну да, -- усмехается тощий, -- чтобы ее увидели соседи или прохожие, не говоря уже о консьержке... -- А как вы ее притащили утром? -- В корзине... -- А! Это у вас лривычка? Я говорю себе, что малышка должна быть на редкость крепкой, если смогла пережить путешествие в плетеной корзине после перенесенной операции. Сейчас дела начнут ухудшаться, потому что ради спасения Клод мне придется стать злым. Раздается новый телефонный звонок. Вердюрье возвращается в свой кабинет. Мне бы хотелось последовать за ним, но это слишком рискованно. Отсутствует он не очень долго. Ожидая его, я поглаживаю рукоятку моей пушки. В случае если ему звонит Анджелино, начнется нечто, не поддающееся описанию... Когда он возвращается, вид у него спокойный. -- С женщинами всегда одни неприятности, -- ворчит он. Из чего я заключаю, что он полаялся со своей бабой, и успокаиваюсь. -- Ну, -- говорит он мне, -- вы действительно хотите вынести ее на руках? -- Да, я предпочел бы это. -- Не забывайте, что ее разыскивают. Это большой риск. Не думаю, что шеф согласился бы с этим. Он улыбается. Однако! Каким добрым ко мне он вдруг стал. Каких-то две минуты назад разговаривал резко и повелительно, а тут ни с того ни с сего сделался приторно-сладким, как гранатовый сироп. Мое удивление не успевает развиться. Вердюрье вытаскивает из внутреннего кармана пиджака свинцовую дубинку, обтянутую кожей, и отвешивает мне по башке. Я пытаюсь парировать удар, но уже слишком поздно. Я ныряю в черноту. Глава 17 Должно быть, я получил крепкий удар по табакерке, потому что, когда прихожу в себя, вокруг меня стоят несколько человек. Я их не вижу: нет сил открыть глаза, но чувствую, как они ходят вокруг меня. Ноги... Ноги... -- И тут, -- произносит Вердюрье, -- мне позвонил тип, выдавший себя за босса. Акцент... голос... Он что-то сказал по-итальянски Альде, потом спросил: "Мой приятель у вас?" Я ответил, что да. Он сказал: "Сделайте все с ним вдвоем, у меня нет времени..." -- Вердюрье заканчивает: -- Он стал спорить о том, как выносить девчонку. Я хотел, чтобы он тащил ее в корзине, а он хотел вынести ее живой на руках... Черт, так это и есть Сан-Антонио! Он в ярости пинает меня ботинком по ребрам. -- Он меня чуть не провел, -- добавляет он. -- Если бы шеф не позвонил... Молчание. У меня жутко болит череп. Такое чувство, что от него отпилили половину. Вердюрье шепчет: -- Ну и что будем с ним делать? -- Надо подождать, пока он придет в себя, -- отвечает голос. Этот голос я прекрасно знаю -- он принадлежит Рюти. Он продолжает: -- Патрон хочет его ликвидировать. Говорит, что ему надоело натыкаться на него каждую секунду. Этот легаш -- кузен дьявола, честное слово! Невозможно знать, чего у него в башке... Анджелино хочет, чтобы перед тем, как шлепнуть, его допросили. Говорит, что очень важно узнать, что ему известно. Он беспокоится, во- первых, насчет статуи, а во-вторых, о деле на Сен-Лазаре... Но об этом он ничего знать не может, каким бы башковитым ни был... Однако лучше убедиться. Я чувствую, что какой-то тип садится рядом на корточки и осматривает меня. Это Рюти. -- Ну ты ему и саданул! -- восклицает он. -- Ничего, -- отвечает Вердюрье, -- у этих гадов крепкие черепа. -- Сходи за водой, -- советует еще один голос. -- Может, лучше подпалить ему лапы? -- предлагает Вердюрье. -- Кажется, это приводит в чувство в два счета... По-моему, самое время подать признаки жизни, если я хочу избежать новых неприятностей. Я вздрагиваю, шумно вдыхаю через нос и наконец ценой mehlnbepmncn усилия открываю глаза. Их трое. Стоят, наклонившись надо мной, как над колодцем. Вид у них совершенно не нежный. Глаза похожи на раскаленные гвозди, которыми они хотели бы меня проткнуть. -- Ну, очухался? -- усмехается третий, которого я не знаю. Я вижу его плохо, различаю только колеса с подошвами, толстыми, как тротуар. Мне удается приподняться на локте. В голове гудит турбина и блестят искры. Сильно хочется блевануть. Я закрываю глаза, потому что башка начинает крутиться, как домик чудес ярмарочного аттракциона. -- Знаменитый комиссар не очень крепок, -- усмехается Вердюрье. У меня нет сил обижаться на него. Во мне не осталось ни ненависти, ни ярости, ни намека на любое другое сильное чувство. Открываю глаза снова. Искры становятся менее яркими, головокружение прекращается. Я сажусь на пол и подношу руку к голове. Кожа на месте удара содрана, и кровь стекает по шее на мои шмотки. Мой костюмчик приказал долго жить. Сначала порвались штаны, теперь клифт весь в кровище... Я был неправ, когда решил в одиночку охотиться на банду этого чертова макаронника. Надо было взять с собой помощников. Но сейчас плакаться уже слишком поздно. -- Что-то ты поблек, старина, -- замечает Рюти. -- Сидишь как в воду опущенный... Что же стало с крутым комиссаром? Он наклоняется, берет меня за плечи и заставляет сесть прямо. Только тогда я понимаю, насколько сильный удар по балде получил. Если бы этот придурок не поддерживал меня, я бы растянулся на полу. Второй, парень в ботинках с толстыми подошвами, берет меня за одну руку, Рюти -- за другую, и они на пару тащат меня в ванную, где сажают на стул из металлических труб и привязывают к нему нейлоновой веревкой, на какой сушат белье. -- Значит, так, -- излагает мне Рюти, -- ты нам расскажешь все, что знаешь... Вернее, что знают твои начальники, потому что тебя мы в расчет уже не берем. Предлагаю тебе маленькую сделку. Ты по- доброму, честно все нам расскажешь, а я кончаю тебя сразу, пулей в котелок. Если начнешь упрямиться, применим жесткие меры. -- Он показывает на своего приятеля: -- Видишь этого типа? Смотрю. У этого малого необычные не только подошвы. Морда тоже заслуживает внимания. У него такая корявая по форме голова, будто мамочка рожала его в овощерезке. Нос повернут к правому уху, а глаза посажены так близко, что находятся практически в одной орбите. Этот тип -- мечта Пикассо. -- Хорошо разглядел? -- интересуется Рюти. -- Да, -- бормочу, -- он того стоит. -- Это чемпион по выколачиванию признаний... Он умеет так спрашивать, что ему невозможно не ответить. Если бы он занялся статуей Свободы, она бы обвинила себя в том, что разбила Сауссонскую вазу[5]. Тот, кажется, в восторге от этой характеристики. Она для него как грамота, подтверждающая дворянское происхождение. Он с важным видом подходит ко мне. -- С чего начнем? -- спрашивает он Рюти. -- Со статуи... -- Что ты знаешь о статуе? -- спрашивает меня корявый. Он стал омерзительным переводчиком. Он разговаривает на языке пыток, и, выходя из его раздутых губ, слова приобретают новый смысл. Я не отвечаю. Жду, сам не знаю чего... Вернее, знаю не очень хорошо: вдохновения, возвращения удачи, той самой удачи, о которой я вам недавно говорил и которая вдруг прервала со мной связь. Кособокий хватает мою левую руку. В его пальцах пилочка для ногтей, которую он вгоняет мне под ноготь. На вид это совершенно безобидная штуковина, а как заставляет запеть! Я издаю крик, который, кажется, вызывает у него восторг. Если бы этот садист мог разрезать на куски половину населения Парижа, он был бы на седьмом небе от счастья. -- Будешь говорить? Его склеенные, как сиамские близнецы, глаза пристально смотрят на меня, на лбу от возбуждения выступает пот, а улыбка вогнала бы в ужас любого вампира. -- Да... Молчание. -- Ну так начинай, мы тебя слушаем, -- говорит он. Я начинаю: -- Попрыгунья Стрекоза лето красное пропела; оглянуться не успела, как зима катит в глаза. Красавец не особо силен в литературе и, наморщив лоб, смотрит на Рюти и Вердюрье. -- Чего это он несет? -- спрашивает он. Вердюрье слегка улыбается: -- Он принимает тебя за идиота. Если ты действительно можешь заставить говорить даже инвалидное кресло, я замолкаю. Палач на толстых подошвах издает носом странный звук, напоминающий первые вокальные упражнения молодого петуха. -- Ну ладно! -- ворчит он. -- Ну ладно! Он роется в карманах и достает маленькие ножницы, блестящие в электрическом свете, как хирургический инструмент. Они очень хорошо заточены, а концы заострены. -- Что ты собираешься делать? -- спрашивает Рюти. -- Увидишь. У Вердюрье горят глаза. Зрелища такого рода ему явно по душе. Гораздо интереснее, чем в кино, и намного дешевле. -- Ты все-таки объясни, что собираешься делать, -- советует он. -- У легавого наверняка хватит воображения представить, что его ждет... Самую малость, чтобы дать общее представление. Кривомордый садист скалит зубы. Они у него тоже необычные: острые, как у акулы, и посажены друг от друга намного дальше, чем глаза. -- Значит, так, -- излагает он, щелкая ножницами, как парикмахер, -- на руке есть одно место, которое кровоточит меньше, чем остальные. Я воткну туда ножницы и вырежу кусок мяса. -- Очень смешно, -- одобряет Вердюрье. -- И, обращаясь ко мне: -- Он шутник, правда? Надо сказать, я немного бледноват. По крайней мере, должен быть таким. Я в отчаянии смотрю по сторонам. Но что я могу сделать с привязанными к стулу руками и связанными ногами? Урод наклоняется и задирает мой рукав. Его лицо в десяти сантиметрах от моего. На меня накатывает волна ненависти, и это доказывает, что мой бойцовский характер берет верх. У меня осталось очень ненадежное оружие -- зубы. Им я и воспользуюсь. Я тщательно готовлюсь, потому что, если промахнусь я, он не промахнется. Немного наклоняю голову, чтобы мой лоб не наткнулся на его подбородок, и бросаюсь вперед, открыв рот. Я никогда не был неловким. Чувствую под зубами хрящи его cnpr`mh. Во рту у меня острый и противный вкус его кожи, на губах уколы от его щетины. Закрываю глаза, чтобы не видеть эту отвратительную кожу цвета прогорклого масла, и изо всех сил сжимаю челюсти. От его вопля в голове у меня расходятся вибрирующие волны. Мои клыки продолжают вгрызаться в его тело. Узнаю вкус крови. Я держу его слишком крепко, чтобы он мог вырваться, а он стоит слишком близко ко мне, чтобы попытаться заставить меня разжать зубы. Двое остальных так ошарашены, что вмешиваются не сразу. А время если и не работает на меня прямо, то уж точно работает против урода. Вдруг звучит омерзительный хруст. Для постороннего этот звук, скорее всего, неслышен, но во мне он отдается мощным взрывом. Мои зубы проходят через что-то мягкое, по губам течет кровь корявого. Я сжимаю челюсти, находясь на грани обморока. Происходящее так ужасно, что превосходит все возможные выдумки: мои зубы соединяются через горло противника. Я открываю рот, но он не падает. Двое других тянут его назад, отрывая от меня. Он валится на пол. Из зияющей раны на его горле, булькая, течет кровь. Глава 18 -- Он мертв! Не знаю, который из двух типов произнес эти слова. Во всяком случае, он это сделал голосом внезапно разбуженного лунатика, -- голосом, в котором прозвучали тревога и недоверчивость. В их голове не укладывается, как избитый и привязанный к стулу человек может убить своего палача. Они от этого просто обалдели. Взгляды, которые они на меня бросают, полны восхищения. Секунду то, что они ко мне испытывают, граничит с почтением. Я несколько раз выплевываю чужую кровь, попавшую в мой рот. -- Вот настоящая работа, -- говорю я им. -- Есть у вас другие спецы, способные со мной справиться? Эта насмешка ставит все по местам. -- Нет, -- ворчит Рюти. -- Ты самый ловкий легавый из всех, что я видел. -- И не говори! Медицинский факультет уже трижды предлагал продать им мой скелет после смерти... -- Вы правильно сделали, что отказались, -- усмехается Вердюрье. -- Никто не знает, где ваш скелет будет завтра... Они стараются этого не показывать, но я чувствую, что они выбиты из колеи смертью своего дружка, а особенно тем незаезженным способом, каким она произошла. Они бы дорого заплатили, чтобы дело взял в свои руки сам Анджелино, но, должно быть, в данный момент он занят. Теперь я знаю, что важные события, которые я предвидел с того момента, как заговорил Вольф, вот-вот начнутся, и у меня появляется дрожь. Я похож на привязанную охотничью собаку, слышащую, как свора гонит кабана. -- Ну, -- говорю я им, -- вы меня кокнете или разойдемся? Они пребывают в нерешительности. -- Мы хотели заставить тебя заговорить... -- произносит Рюти. -- Что за идея! Зачем вам знать, что я пронюхал о ваших грязных делишках и что из этого сказал моему боссу? Результат будет один и тот же... Вердюрье из породы железных парней. Спорю на сто лет жизни на лучшем курорте, что у него больной желудок. А я на дух не выношу rhonb, вымещающих на вас злобу за свой больной желудок, даже ноздри затыкаю. Когда я вижу таких, то прихожу в бешенство. Смотрю на них. Лежащий между нами труп корявого наводит их на серьезные размышления. Ничто так не лишает храбрости, как труп кореша, лежащий на плитках пола ванной. Я решаю идти ва-банк. -- Жалкие кретины, -- кричу, -- вы считаете себя сильными потому, что держите меня в руках? Да ваши замашки крутых парней меня просто смешат. Мне приходится думать о чем-то грустном, чтобы не надорваться со смеху, слово полицейского! Вы наивно считаете, что достаточно влепить мне в пузо кусочек свинца и это расчистит вам путь? Я смеюсь. -- Да за кого вы нас принимаете, дебилы? За болванов? Ну конечно! Легавые идиоты и тупицы, у которых в голове нет ни черта... Вот только они отправляют за решетку всех или почти всех таких, как вы, умников! Знаете последние статистические данные? Только одно преступление из тринадцати остается нераскрытым... Не хило, а? По-прежнему желчный Вердюрье пытается парировать: -- Песенка для плохих мальчиков! Мотив известный: преступление не приносит прибыли... От вас, комиссар, я ждал другого. -- Правда? -- Да. Я не знал, что вы имеете склонность к проповедям. Вам это не идет... Особенно после того, как вас видели в деле. Думаю, если бы у меня была свободна хоть одна рука, я бы сумел схватить его за галстук. -- Заткнись, дурилка! -- бросаю я ему. -- Еще несколько минут, и ты перестанешь умничать... Он снова посмеивается. -- Правда? Зато Рюти уже не храбрится. Он стал задумчивым. -- Пусть говорит, -- озабоченно перебивает он сообщника. -- А! Замечаю, моя проповедь вас интересует, прекрасный брюнет? Ты чуточку поумнее своего кореша. Ты далеко пойдешь, если гильотина не укоротит тебя сантиметров на тридцать... До тебя все-таки дошло, что если я пришел в ваше логово, то не с бухты- барахты... Мои тылы прикрыты, можете не сомневаться! Доказательство, Вердюрье, -- липовый звонок по телефону. Неплохо, а? Теперь вы меня спросите, почему я поднялся сюда один, так? Отвечаю: только из-за малышки. Я знал, что она жива и что если начнется заваруха, вы ее добьете... Я рискнул ради нее... Что вы хотите, я сентиментален! Но дом окружен... Я кашляю и начинаю блефовать: -- Рюти, когда ты шел сюда со своим покинувшим нас корешем (говоря это, я указываю кивком на труп), ты не заметил на улице парней, слоняющихся со скучающим видом? Чем я рискую, спрашиваю я вас? Скучающих парней на улицах столько, что приходится делать крюки, чтобы не наткнуться на них. Вопрос ему задал я, но отвечает он Вердюрье: -- Да... Это верно... Он поворачивается и убегает как угорелый... Догадываюсь, что он помчался к одному из окон, выходящих на улицу. Через три минуты он возвращается весь белый, тяжело дыша. Вердюрье, кажется, начинает нервничать. Ой дергает головой, что означает: "Ну что?" -- Как раз напротив дома стоит мужик с газетой в руках... -- бормочет Рюти. -- Ну и что? -- ворчит Вердюрье. -- Это такая редкость? Рюти дрожит от страха. -- Кажется, я его знаю, -- говорит он. Я вздрагиваю. -- Это тот самый малый, который подслушивал под дверью сегодня утром, когда Анджелино разговаривал с Сан-Антонио... "Равье", -- думаю я. Я должен был догадаться, что патрон предпримет меры предосторожности. Прежде чем позвонить Вердюрье, он послал сюда Равье. Он не хочет, чтобы я погиб... Я разражаюсь хохотом. -- Ну что, цыплятки, теперь убедились? Их раздирают страх и ярость. У Вердюрье преобладает ярость, у Рюти -- страх. Надо нанести большой удар. -- Давайте начистоту, -- начинаю я. -- Анджелино уже давно заставляет о себе говорить. Он перешел все рамки и замахивается на слишком крупные дела, а это не устраивает больших шишек, которые решили с ним покончить... Ваш Анджелино -- теперь гнилая доска, а вы понимаете, что это последняя вещь, за которую следует хвататься, когда падаешь... Мы в курсе многих вещей. Мои начальники знают еще больше, чем я. То, что они могут порассказать о планах итальянца, не уместится на площади Конкорд. Сен-Лазар, бюст -- все это мелочевка... Здесь я открываю скобку, чтобы подчеркнуть, насколько я дерзок. О деле на Сен-Лазаре я слышал только сквозь туман полузабытья, а говорю с такой уверенностью, будто являюсь одним из его главных действующих лиц... На них это нагоняет еще больший страх. Рюти становится зеленым, как незрелое яблоко. Вердюрье сжимает свои челюсти, которые мало чем отличаются от челюстей скелета. -- Короче, я продолжаю. Анджелино сгорел как спичка. В самое ближайшее время мы разберемся с ним и со всеми его молодчиками. Тогда, малыши, начнется большое веселье и вам придется жарко. Это я вам говорю... Некоторых даже вынесут на носилках... -- Ну да! -- снова усмехается Вердюрье. -- Поверьте мне. Короткая пауза, чтобы дать им время переварить сказанное. Вердюрье был прав, когда говорил, что надо стимулировать воображение. У них оно сейчас работает со скоростью две тысячи оборотов в секунду. Пора менять тон. -- Благодаря стечению обстоятельств вы находитесь в привилегированном положении. -- Почему? -- спрашивает Рюти. -- Потому, -- разжевываю я, -- что из всей банды можете спастись только вы. -- Ты понял? -- кричит Вердюрье. -- Своей брехней он пытается тебя одурачить! Я продолжаю, не обращая внимания на его реплику: -- Если вы меня освободите и позволите забрать малышку, о вас никто никогда не услышит, даю слово! -- Да, слово легаша! -- отзывается тощий. -- Заткнись! -- ворчу я. -- Пока что на вашем счету нет ничего особенного. На недавнюю сценку я закрою глаза и не упомяну об улице дез О в рапорте... -- У вас неделя милосердия? -- будем спрашивает Вердюрье. Он поворачивается к Рюти и говорит ему: -- Ты что, принимаешь его треп за чистую монету? Ты когда- нибудь видел, чтобы легавый отпускал парня, который посадил ему на котелок шишку размером с пасхальное яйцо? Я вмешиваюсь: -- Я же сказал, что играю в открытую. Я, ребята, не очень горжусь тем, как разделался с вашим приятелем, хотя и действовал в пределах законной самообороны. Меня никто ругать не будет, потому что в нашей работе разрешены все удары, но и награды я не получу тоже. Так что, если вы согласны, будем считать, что не встречались. -- Ты как? -- спрашивает Рюти Вердюрье. Странное дело, но по мере того как я говорил, последний становился все увереннее. Я вижу по его глазам, что рассчитывать на то, что он дрогнет, не приходится. -- Нет, -- отвечает он, -- это только красивые слова. Я решил играть на стороне Анджелино до конца. Он выходит. -- Ты куда? -- умоляюще спрашивает Рюти. -- Звонить Анджелино. Он обязательно найдет способ вытащить нас из беды, не психуй... Рюти это не убеждает. -- Ну, -- говорю, -- хватит разговоров. Сними с меня веревки, я притомился изображать из себя сосиску. -- Нет, -- отвечает он, -- хрен тебе. Вердюрье прав, я не могу смыться, когда дела начали портиться. Анджелино ловкий парень. Он одурачил больше легавых, чем ты поймал гангстеров. Он подавляет легкую дрожь, -- И в любом случае если я его предам, то далеко не уйду... Я тоже так считаю Значит, моя надежда накрылась. -- Ты пожалеешь, что не принял мое предложение, Рюти. -- Возможно, -- отвечает он. Он собирается присоединиться к Вердюрье. -- Эй! -- окликаю я его. -- Сделай доброе дело, дай сигаретку... Для него это способ приглушить тревогу. Он прикуривает сигарету и сует ее мне в рот, потом выходит, пожав плечами. Если бы сигарета, подаренная им, не была "Пел-Мел", мой трюк не получился бы, но это как раз она, то есть штуковина, на добрый сантиметр длиннее обычной сигареты. Именно этот сантиметр мне и нужен. Вытянув губы как можно дальше и согнувшись как можно ниже, мне удается прижать горящий конец сигареты к узлу веревки, стягивающей мои руки. Она начинает дымиться. По ванной комнате распространяется запах паленого. Я уже веселюсь, когда -- бац! -- сигарета выпадает у меня изо рта и скатывается на пол. Вот непруха! В тот момент, когда дела начали улучшаться! Я изо всех сил натягиваю свои путы и с радостью констатирую, что в том месте, где тлела, веревка разделилась на волокна. Возобновляю усилия, и веревка сдается. Массирую запястья... Уф, уже лучше... Я снимаю веревки, привязывающие меня к спинке стула, а когда дохожу до ног, замечаю, что узел находится сзади, а у меня нет ни ножа, чтобы перерезать веревку, ни спичек. Бросаю взгляд на тело корявого, неподвижно лежащее у моих ног, наклоняюсь к нему и тщательно обыскиваю. Нахожу пистолет, а в моем положении "вальтер" калибра семь шестьдесят пять стоит во много раз дороже самого огромного золотого самородка. Едва я успел взять его, как появляются мои уголовнички. Я знаю, что действовать надо быстро. Удача сопутствует тем, кто спускает курок первым. Стреляю в того, кто ближе, то есть в Рюти. Он получает пулю в живот, складывается пополам и орет так, как до него не орало ни одно человеческое существо. Вердюрье все понял в одну секунду. Он так быстро отскакивает назад, что маслина, предназначенная ему, только откалывает кусок штукатурки p`glepnl с черепаху. Мне надо снять с себя последние веревки, и поскорее, а то сейчас станет жарко... Крупные беды исправляются сильными средствами. Приставляю дуло к веревке и нажимаю на спусковой крючок. Пуля разрезает ее и делает зарубку на плитке. Я могу двигаться свободно. Это еще не спасение, но все же лучше, чем ничего. Сейчас начнется большой шухер. Я не слышу ни единого звука. Никаких признаков присутствия Вердюрье. Одно из двух: либо он воспользовался замешательством и пошел прогуляться, либо сбегал в свой кабинет за оружием и теперь притаился за консолью и ждет, пока я появлюсь, чтобы отправить меня на два метра под землю. Насколько я успел узнать этого малого, более вероятна вторая гипотеза... Вынимаю из рукоятки магазин. В нем осталось всего два патрона. Обыскиваю труп Рюти. Не знаю, может, войдя в квартиру, он оставил свой шпалер на вешалке, но при нем только складной нож. Никогда не любил такие зубочистки, но эту все-таки беру, потому что, как говорит один мой друг, при нынешней конъюнктуре привередничать не стоит. Теперь я должен просветить вас насчет топографии квартиры, чтобы вы могли просечь, что произойдет дальше. Ванная, куда меня притащили эти придурки, находится в глубине короткого коридора, ведущего в широкую прихожую. Если Вердюрье еще в квартире, у меня есть все основания опасаться. Он знает, что я застрял в этом тупике, а мне его местонахождение неизвестно. Так что ему остается только дождаться, пока я выйду в прихожую, и пристрелить меня. Ко всему прочему у меня осталось только два патрона, а в его распоряжении наверняка целый арсенал. Добравшись до угла, я останавливаюсь. Все тихо, ни малейшего шума... Что делать? Жду так две минуты, затаив дыхание, потом, поскольку я не из тех, кто будет ждать, пока у него между пальцев вырастут грибы, осторожно снимаю шляпу и слегка выдвигаю ее вперед, чтобы она была видна из прихожей. Никакого движения. Если Вердюрье здесь, у него просто железные нервы! Я бы высунул и голову, чтобы посмотреть, как дела, но боюсь, что, сделав это, получу в башку маслину. Тут мне в голову приходит одна идея... Я, пятясь, возвращаюсь к ванной, поднимаю тело Рюти, прижимаю его к себе и несу перед собой, просунув руки ему под мышки. Запыхавшись от груза этого импровизированного щита, выхожу на открытое пространство. Сухо и коротко щелкают два выстрела. Первая пуля входит в грудь Рюти, оцарапав мне тыльную сторону руки, вторая пролетает над нашими головами. Теперь я понял. Вердюрье слева. С его стороны это не очень умно, потому что входная дверь справа. Очевидно, он выбрал этот уголок прихожей потому, что там, насколько я помню, стоит шкаф, за которым можно спрятаться. Значит, я могу отрезать ему путь к отступлению... Напротив узкого коридорчика находится дверь, застекленная в мелкие квадратики, ведущая в столовую, а на одной линии с нею окно, выходящее на улицу... На ту самую улицу, где стоит Равье, g`jp{b` физию номером "Франс суар" и притворяясь, что читает его. Должно быть, он не слышал выстрелов. Кажется, их никто не слышал... Оно и понятно: стрельба шла в глубине квартиры, что приглушило звуки. Кроме того, линия метро, выходящая после станции "Пасси" на поверхность, находится меньше чем в двадцати метрах, и шум поездов перекрывает все остальные звуки. Наконец, на углу улицы и набережной есть светофор, и треск машин, останавливающихся перед ним или трогающихся с места, почти не прекращается. Я тщательно целюсь в окно через квадратики стекла, стараясь, чтобы моя пуля не остановилась или не отклонилась из-за деревянной рамки. Стреляю. Попал! Звон, как будто две взбесившиеся собаки затеяли драку в посудной лавке. Грохот выстрела и разбитого стекла вызывает у меня восторг. -- Слыхали, Вердюрье? -- кричу я. -- Я выиграл! Через четыре минуты мои коллеги будут здесь и так разрисуют ваш портрет, что и описать невозможно. Он ворчит что-то неразборчивое, но подозреваю, что для меня это не слишком лестно. И тут начинает сильно вибрировать мое шестое чувство. Я ощущаю, что сейчас произойдет нечто неожиданное. И оно происходит. Все началось с передвижения Вердюрье в мою сторону. Потом нечто пролетело над моей головой. Маленький предмет падает в метре от меня. Я смотрю на него, и мои волосы поднимаются вверх, как будто их притягивает магнит. Маленький предмет оказывается гранатой. Рассказываю я это медленно, но соображаю моментально. Если задержаться здесь на две секунды, граната взорвется и мясо Сан-Антонио придется собирать по кусочкам размером с икринку... А если я очищу коридор, милейший Вердюрье смоется. Когда граната взрывается у вас под задницей, от нее не уйти... А вот от пистолетной пули ~ очень даже возможно. Вылетаю из коридора, как заяц, за которым гонится собака. Полный вперед! Как и следовало ожидать, Вердюрье пускает в дело свою пушку. Но есть одна вещь, которую он не предусмотрел, -- всего не предусмотришь -- его граната взрывается и осколками разлетается повсюду в облаке черного дыма. Взрыв лишает его стрельбу всякой эффективности... А я уже в столовой. В ней две двери -- по одной в каждом конце... Бегу ко второй и захожу в тыл Вердюрье. Такой расторопности он от меня не ожидал. Он поднимает свой пистолет, но я оказываюсь быстрее, и моя последняя пуля разбивает ему левую сторону верхней челюсти. Дрыгнув ногами, он падает. Я наклоняюсь и во избежание неприятных случайностей вырываю у него из руки пушку. -- Доигрался, придурок? -- говорю я ему. -- Теперь полежишь в больнице и доставишь много работы пластическому хирургу... Половина его лица осталась нетронутой, зато вторая превратилась в кровавое месиво. -- Говори. Мое предложение остается в силе. Что за история с Сен-Лазаром? Он не может ни шевельнуть губами, ни открыть рот. Пытается заговорить, но звуки, вырывающиеся из кровавой дыры, ставшей для него ртом, едва слышны. -- В шесть... -- в конце концов разбираю я. -- Убить... Орсей... -- Что?! Я так подскочил, что чуть не стукнулся своей многострадальной головой о потолок. -- Что ты говоришь? Он уже ничего не говорит... Лежит без сознания, и я даже не знаю, переживет ли он перевозку в больницу. В эту секунду в дверь энергично звонят. Догадываюсь, кто это. Действительно, передо мной стоит Равье с пушкой в руке. -- А, это вы... -- произносит он. -- Кажется, да. Если вдруг мы оба ошиблись, скоро все разъяснится. -- Очень смешно, -- мрачно отвечает он. -- Это вы стреляли в окно? -- Да... -- Вам что-то нужно? У Равье очень бесхитростные вопросы. -- Да, -- отвечаю я, -- узнать время. Он, как ни в чем не бывало, смотрит на часы. -- Пять часов и... -- Ладно. В шесть я должен быть на Сен-Лазаре, а еще лучше пораньше... -- Вы не можете выйти на улицу в таком виде! -- Это почему? -- Потому что все подумают, что вы только что с бойни... Я совсем забыл про то, что залит кровью, своей и чужой. Возвращаюсь в ванную. За несколько минут мне удается привести свою одежду в относительный порядок. Со шмотками все более или менее улажено: тип с пятнами на одежде не привлекает особого внимания, тем более в Париже. Но моя ссадина на голове не может остаться незамеченной. Перед тем как нестись на Сен-Лазар, успею заскочить к аптекарю. Если дела пойдут так и дальше, не знаю, что от меня останется к концу дня... И останется ли вообще что-нибудь... Равье, морщась, осматривает три трупа. -- Где бы вы ни появились, оставляете за собой следы... -- говорит он. -- Займись покойничками, -- приказываю я, -- и девушкой, лежащей в одной из комнат. Потом позвонишь большому боссу и скажешь, что здесь была заварушка. Скажи, что я вышел на след и позвоню ему как только смогу. Прежде всего мне надо съездить на Сен-Лазар. У меня там свидание. -- С кем? -- спрашивает Равье. -- Со смертью, -- отвечаю я. Глава 19 Без десяти шесть с пластырем на голове я вхожу в огромный зал вокзала Сен-Лазар. Нужно быть чертовски хитрым, чтобы что-нибудь найти в этом муравейнике. Слева пригородные линии, осаждаемые нескончаемым потоком пассажиров, справа -- дальние. Это самый спокойный уголок, вернее, наименее забитый народом. Скорый поезд до Гавра доставит богатеньких пассажиров к океанским лайнерам. Среди них есть крупные финансисты в дорогих пальто, дамочки из высшего общества в меховых манто и со смешными собачонками... Где начнется opedqr`bkemhe? У дальних линий или у пригородных? Кто этот самый Орсей, которого должны убить? Пассажир? Скорее всего. Иначе зачем его убивать на вокзале? На этот счет сомнений быть не может. А теперь, уезжает этот пассажир или приезжает? Это очень важно. Я обхватываю голову руками. Значит, так. Если этот человек уезжает, гангстеры не могут знать точное время, когда он приедет на вокзал. Он может это сделать задолго до отхода поезда. Приехавшие выходят практически сразу. Кроме того, если бы речь шла об уезжающем, Анджелино мог найти удобный случай прикончить его в столице... Чем дольше я размышляю, тем больше склоняюсь к тому, что это будет приезжающий. Подхожу к контролеру. -- Простите, пожалуйста... -- Да? -- Скажите, прибывает ли в шесть часов поезд? -- Откуда? -- Не знаю... Он, должно быть, думает, что имеет дело с чокнутым, потому что смотрит на меня точно так же, как вы смотрите на то, что собаки кладут на тротуар. -- Посмотрите таблицу прибытий, -- советует он мне. И показывает на огромное табло, где отмечено время прибытия и отправления поездов. Я лихорадочно пробегаю расписание и констатирую, что ровно в шесть никакой поезд не прибывает. Есть один из Манта, который приходит без одной минуты шесть, и другой, из Лондона, в шесть одну. Я заинтересовался вторым. Направляюсь к платформе, к которой он должен подойти. Там уже ждут человек десять. Все очень разные, ни один мне не знаком. Я рассматриваю встречающих, стараясь себе представить, может ли кто-то из них быть убийцей. А может, их несколько? Дама с маленькой девочкой. Семья -- папа, мама и взрослый сын. Прыщавый парень... Старик... Толстяк в пальто из верблюжьей шерсти... Ничем не примечательная пара... Я уверен, что знаю, как выглядят убийцы, и могу вас заверить: если в этой группе есть человек, способный кокнуть себе подобного, то я король Дании и ее окрестностей. Большие часы бьют шесть раз. Смотрю на вокзал... Осторожно втягиваю носом воздух. Нет, убийцей и не пахнет. "Предположим, это я должен кого-то ликвидировать. Стал бы я ждать его при выходе с поезда?" -- задаюсь вопросом. Секунду жду, что ответит мое подсознание. Но оно молчит. Наверное, ему надоело работать на пару с таким тупицей. Я ничего не могу сделать... Только пошире открыть глаза. Поезд из Лондона въезжает на вокзал... Я вижу, как он, покачиваясь, проходит под Европейским мостом, поворачивает, выбирает путь и приближается. Локомотив доезжает до ограничительного буфера, выплевывает сначала облако пара, а потом -- дыма и останавливается... Хлопают дверцы... Пассажиры начинают выходить. Толпа становится все плотнее. Суетятся носильщики. Я слежу за выходом, ожидая услышать крик из толпы спешащих выйти из поезда. В такой ситуации лучше всего действовать ножом... Но слышатся только оклики и восклицания приехавших и встречающих. Пассажиры покидают платформу через три параллельных выхода. Я наблюдаю, как они останавливаются перед служащим, забирающим у них билеты. Поток людей не иссякает. Очень скоро зрелище становится монотонным. У меня начинает рябить в глазах. Но тут происходит нечто необычное. У левой двери появляется пожилой худощавый мужчина с лицом, усыпанным веснушками. Незачем бывать за Ла-Маншем, чтобы понять, что это англичанин. Он похож на британских монахов, которых можно увидеть на английских гравюрах. Он ставит на землю чемодан из свиной кожи, протягивает служащему билет, потом снова наклоняется... И уже не распрямляется. Он разевает рот, ноги у него подгибаются, и он валится носом в землю. Я бросаюсь вперед... Наверное, с ним случился сердечный приступ, потому что убить его никто не мог... Впереди был я, сзади шла женщина с огромным чемоданом, а служащий не делал резких движений... Наклоняюсь к упавшему. По его накрахмаленной манишке расползается красное пятно Хотя не было слышно никакого выстрела, он был убит пулей. А я был всего в метре от него... Глава 20 В моем котелке все перемешалось... Мысли мечутся, как муравьи, собирающиеся откладывать яйца... Яйцами моих мыслей являются умозаключения. Я быстро размышляю. Говорю себе: его убили пулей в грудь, а перед ним стоял я, значит, стреляли сверху... Еще я говорю себе, что, раз выстрела не было слышно, значит, на стволе глушитель... Я примерно восстанавливаю траекторию пули и слежу за ней до отправной точки. Мой взгляд останавливается на висящей под маркизой[6] люльке, в которой рабочий красит металлические балки. Я отхожу от трупа, окруженного толпой любопытных. Он никуда не убежит! Делаю вид, что ухожу, а сам ныряю в кабинет старшего контролера, не теряя люльку из виду. -- В чем дело? -- спрашивает контролер. -- Полиция! Его глаза расширяются: -- Что случилось? -- То, что пару минут назад убили пассажира, а тип, сделавший это, сидит вон на той жердочке... У вас есть телефон? -- Да... -- Пока я буду звонить, стойте здесь и следите за тем человеком. Если он попытается смыться, сразу же зовите меня. Главное -- не потеряйте его из виду! Я набираю номер патрона, который помню наизусть. -- Ну что? -- спрашивает он по своей доброй привычке. -- Я звоню с Сен-Лазара. Тут только что убили пожилого господина, сошедшего с лондонского поезда. -- Кто он? -- У меня не было времени заняться выяснением его личности. Узнаем потом. Пока что я держу убийцу: он одет как рабочий и находится в люльке под стеклянным навесом большого зала. Пришлите ко мне группу, вооруженную винтовками. Пусть оцепят это место. Нам надо взять его живьем, так что пусть действуют осторожно... А я постараюсь залезть на крышу. -- Понятно. -- Когда ждать группу? -- Минут через семь, -- отвечает он. -- Пойдет? -- Пойдет... Пусть командир группы сразу явится в кабинет старшего контролера, это рядом с залом ожидания второго класса. Я там. Кладу трубку и возвращаюсь к контролеру, который так пристально смотрит на люльку, что на глазах у него выступили слезы. -- Что делает наш малый? -- Лег на дно люльки, -- отвечает он. -- Я его больше не вижу. Я понимаю тактику этого парня. Он исчез с горизонта, потому что хочет, чтобы о нем забыли. Думает, что его никто не заметил... Он знает, что должна приехать полиция, и рассчитывает, что люльку сочтут пустой. В некотором смысле его осторожность играет мне на руку, потому что я могу спокойно ждать подкрепления. Оно прибывает в указанное время. Вокзал оцеплен в мгновение ока. В кабинет входит лейтенант. -- Жду ваших приказов, господин комиссар, -- говорит он. -- Расставьте ваших людей под люлькой и держите того типа на прицеле... Используйте лучших стрелков... А я залезу на маркизу -- если позволите так выразиться -- и постараюсь достать его сверху. Только он один может включить лебедку. Я заставлю его сдаться и спуститься. Если он начнет в меня стрелять, открывайте по нему огонь, чтобы напугать. Огонь на поражение только в крайнем случае. Ясно? -- Так точно, господин комиссар. -- Теперь, -- обращаюсь я к старшему контролеру, -- мне нужно забраться наверх... -- Пройдите через товарную станцию. Там есть специальные лестницы. -- Спасибо за подсказку. -- Вы не боитесь головокружения? -- спрашивает он. -- Головокружения? А что это такое? Через несколько минут я продвигаюсь вперед по огромной стеклянной крыше. Я карабкаюсь наискось, чтобы опираться на металлические поперечины. Есть одна вещь, о которой я не подумал: стекла почти матовые, а с другой стороны покрыты толстым слоем копоти, из-за которой ничего не видно. Мне чертовски трудно ориентироваться... Кажется, я нахожусь на огромной ледяной горке... Иногда я скольжу и съезжаю назад. К счастью, на моих ботинках резиновые подошвы. Начинает смеркаться. Последние лучи солнца озаряют меня своим печальным светом. Значит, так... Придется остановиться и оглядеться, чтобы рассчитать точку, где находится люлька, принимая во внимание площадь вокзала. Наконец я добираюсь до места, где, по моим прикидкам, затаился снайпер. К счастью, у меня остался нож Рюти. Я его открываю и выскабливаю мастику, залепляющую просвет между двумя стеклами. В образовавшуюся узкую щель я могу наблюдать за тем, что происходит на вокзале. Вижу широкий круг полицейских. До люльки меньше трех метров. Я проползаю еще немного, потом рукояткой пистолета выбиваю квадратик стекла. Прямо подо мной на досках лежит человек. У него короткоствольный карабин с глушителем и оптическим прицелом. -- Руки вверх! -- кричу я ему. -- Ты окружен... Когда стекло разбилось, он резко обернулся. Это черноволосый коротышка с выступающими скулами. Он молод, его глаза похожи на горящие угли. Чувствую, что он не даст арестовать себя без сопротивления. -- Сдавайся, -- говорю я ему. -- Видишь, сколько людей внизу готовятся отдать тебе почести? Он наклоняется, и увиденное его поражает. Но парень, видно, не из трусливых, и лучшее тому доказательство, что эту деликатную работу Анджелино поручил именно ему. Он колеблется, поднимать лапы или нет, но я его подгоняю: -- Если не поднимешь руки немедленно, я пристрелю тебя как собаку! Он их поднимает. О, пардон! Он поднимает их для того, чтобы вцепиться в мое запястье и повиснуть у меня на руке... Удар так силен, что я выпускаю свой пистолет. Поскольку эта атака привела веревки люльки в движение, она начинает раскачиваться. Мой пистолет и его карабин падают вниз... Оттуда доносится громкий рокот... По меньшей мере три тысячи зрителей с замиранием сердца следят за нашей борьбой. Номер не хуже, чем в цирке, и совсем бесплатный! Тип меня не отпускает. Пока я ничего не боюсь, потому что крепко лежу на металлических поперечинах. -- Не валяй дурака, -- ворчу я, -- а то получишь... Он кривится от ненависти. -- Давай, -- шипит он. -- Прикажи своим дружкам стрелять, и сам нажрешься свинца. Я всегда мечтал подохнуть вместе с грязным легашом... Этот парень не тряпка. Я никогда не возьму его на понт. Надо придумать что-то другое... Я тяну его на себя, но он повис на моей руке всем весом. Мне кажется, он оторвет ее от плеча. Самое неприятное, что я не могу пустить в ход другую руку из опасения потерять равновесие. -- И долго ты будешь так висеть? -- спрашиваю я его. Он не отвечает. Вдруг его лицо озаряется. Какую гадость придумал этот мерзавец? Очень скоро я понимаю... Он заметил, что в одном месте в металлической раме остались острые осколки стекла, похожие на зубья пилы. Он отходит по своей люльке так, чтобы верхняя часть моей руки напоролась на стекло, потом заставляет ее совершить помповые движения. Твердые стеклянные зубья прокалывают ткань моего пиджака, потом рубашку, и я испытываю острую боль. Эта падла перережет мне вену за просто так. Сейчас уже слишком поздно просить тех, кто внизу, прислать мне подмогу. Единственный шанс выкрутиться -- тоже упасть на люльку... Будь я один, не было бы никаких проблем, а с этим буйнопомешанным совсем не фонтан. Тем более не фонтан, что, прежде чем пролезть в узкое отверстие, я должен сунуть туда сначала голову. Я медленно начинаю это делать, потом, рассчитав прыжок, ныряю. Вес моего тела увлекает его вниз. Мы оба падаем на качающиеся доски и секунду лежим неподвижно, затем одновременно поднимаемся. Тут-то они и встретились, как говаривал мой дядюшка Тома. Парень делает мне жуткие глаза... Мы наблюдаем друг за другом, соображая, как лучше схватиться. Сражение на качающейся платформе в два метра на один должно быть чем-то необычным... Мы не можем взять разбег, потому что достаточно одного неверного движения, чтобы нападающий полетел вниз, мордой прямо в пыль большого зала. Первый удар наносит он: маленький, но очень резкий хук в печень... Заботясь о сохранении равновесия, я не сумел достойно парировать его. Я сгибаюсь пополам, кашляя, как десять пациентов туберкулезной больницы. Тогда он выбрасывает ногу. Я получаю ее в грудь и хватаюсь за одну из четырех веревок, держащих люльку, чтобы не сыграть в птичку. Я реагирую. В тот момент, когда, ободренный своим успехом, он собирается двинуть мне левой по зубам, я уклоняюсь и, крепко держась за веревку, даю люльке толчок. Парень скользит подоскам, но вовремя цепляется за другую веревку. Мой последний шанс -- взять его и отправить в нокаут. Но этот тип не позволит себя оглушить. Он встает на колени, чтобы перевести дух. -- Ты сдохнешь, -- шипит он. Снизу доносится жуткий гул. Моему противнику пришла в голову новая идея. Блок управления рядом с ним. Он начинает нажимать на кнопки, чтобы люлька потеряла равновесие. Она наклоняется с моей стороны. Все, что я теперь могу сделать, -- это покрепче вцепиться в веревку и висеть, как лента. Он прекращает свой маневр, чтобы не упасть самому, потом хватается за край стеклянной крыши и подтягивается. Продолжение я уже знаю... Он вылезет и спрячется на крыше. Надеюсь, полицейский лейтенант не сидит без дела и парень далеко не уйдет. Однако при его дерзости он может попытаться прорваться. Особенно со всеми этими поездами, что приезжают и уезжают. Он медленно качается, рассчитывая свои движения, потому что должен подняться вертикально, чтобы самому не напороться на стеклянные зубья. Я обхватываю веревку левой ногой, чтобы отпустить одну руку, не рискуя свалиться, вынимаю нож, открываю его зубами и беру за лезвие. В детстве я обожал кидать ножи. С приятелями, такими же сорванцами, как сам, я упражнялся на деревьях и дверях, и у меня получалось очень хорошо. Теперь я уже не играю в Буффало Билла, я должен воткнуть нож в цель. Зажмуриваю глаз. Рука напрягается. Секунду я прицеливаюсь, потом изо всех сил кидаю нож. Лезвие входит в правое плечо парня, возле шеи, по самую рукоятку. Он останавливается и повисает неподвижно... Потом из раны фонтаном начинает бить кровь. Никаких сомнений, я попал в вену. Время тянется жутко долго. Вдруг он пробует подтянуться, но это не выходит, потому что занемевшая рука его больше не слушается. Правая рука разжимается, и он повисает на одной левой. Сколько времени он сможет так продержаться? Едва я успеваю задать себе этот вопрос, как он отпускает и другую руку и падает на люльку, которая вздрагивает. Но платформа слишком сильно наклонена, он не может на ней удержаться. Его ногти царапают дерево досок. Ноги парня повисают над пустотой. Он пытается задержаться на площадке, делает рывок вперед. Не знаю, может, он плохо p`qqwhr`k или его подвела раненая рука, но, как бы то ни было, этот рывок лишил его последней опоры, и он соскальзывает в пустоту. Я слышу вопль, который он испускает при падении. Крик удаляется и заканчивается жутким глухим "плюх", который сразу заглушается воем толпы. Глава 21 Если хоть немного раскинуть мозгами, станет ясно, что я рисковал своей шкурой за здорово живешь. Я думаю об этом, склоняясь над трупом застреленного старого англичанина. Тело лежит на полу в маленьком пыльном в помещении рядом с товарной станцией. Здесь инспектора из криминальной полиции, журналисты, фотографы... Трещит магний. Завтра моя физия появится на первой странице всех газет. Это укрепит мою репутацию у кисок, которым я хочу только добра, но зато сколько мерзавцев будут мечтать положить конец моим подвигам! -- Вы обшарили его карманы? -- спрашиваю я коллег. -- Да. -- Установили личность? -- Это англичанин из высшего общества: лорд Сей... -- Что? Я подскакиваю. Лорд Сей! Ну конечно, в устах умирающего это дает нечто близкое к Орсей... Значит, МИД тут совершенно ни при чем. Лорд Сей... Это имя мне ничего не говорит... -- Кто он такой? -- спрашиваю я. Полицейские ничего не знают, но один из журналистов выходит вперед: -- Не думаю, что ошибаюсь. Мне кажется, лорд Сей эксперт... вроде бы по драгоценным камням... В общем, очень авторитетный специалист. Вернее, был. Я благодарю его. Мои коллеги сообщают мне, что уже послали в Англию телеграмму с просьбой прислать сведения об убитом. Я прошу их переслать нам информацию, как только они ее получат, и сваливаю. У меня невероятный упадок сил. Ноги дрожат, башка кружится. Дает о себе знать усталость. Я мобилизую одного из полицейских и велю ему отвезти меня в контору. Приехав по назначению, заваливаюсь в кабинет патрона. Его большое кожаное кресло радушно принимает меня. -- Что-то не так? -- спрашивает шеф. -- Вымотался, -- признаюсь я. -- При таком режиме и носорог подаст в отставку... Тянусь рукой к телефону. -- Разрешите? -- Бога ради. Набираю номер, и моя славная матушка Фелиси отвечает. -- Алло! А, это ты! -- восклицает она. И спешит спросить: -- Ты сегодня придешь ужинать? -- Надеюсь, да. А пока, будь добра, пришли мне в контору мой серый костюм. -- С тобой что-то случилось? -- Да нет, просто сел на только что выкрашенную скамейку. Конечно, я ее не провел. Она вздыхает и говорит, что ей надо было повеситься прямо в тот день, когда она меня родила. Я так громко чмокаю ее в трубку, что у нее чуть не лопается барабанная перепонка, и играю отбой. -- Хотите чего-нибудь выпить? -- спрашивает босс. -- Еще как! -- отвечаю. -- Здоровенную чашку черного кофе с бутербродами, потом пузырек рома... Он передает мой заказ, и его торопятся исполнить. Получив в свое распоряжение требуемый материал, я сажусь за стол в прямом и переносном смысле, то есть ем и одновременно рассказываю патрону о том, чем занимался в последние часы. -- Значит, -- говорит он, -- мы получили разгадку этой истории с Орсеем... Признаюсь вам, что предпочитаю это покушение тому, которого мы боялись. -- Кстати, как прошла конференция? -- Отлично. Она закончилась час назад. Он ощупывает свой биллиардный шар. -- Зато, признаюсь вам, я ничего не понимаю в смерти этого человека... -- Я тоже. Подождем сведений о нем. Мы обязательно установим связь, которая может существовать между ним и Анджелино! Проглотив тосты, я пью кофе, затем открываю бутылку рома и наливаю полчашки. Большой босс смотрит на меня с недоумением. -- Вы будете это пить? -- Не думаете же вы, что я стану мыть этим ноги? -- отзываюсь я, поднося напиток к губам. Алкоголь меня подстегивает. Я чувствую себя совсем другим человеком. Когда я допиваю последнюю каплю, появляется Равье. -- Все сделано, -- докладывает он. -- Три жмурика в морге, девушка в Ларибуазер. Она очнулась, и врачи твердо заявляют, что она выкарабкается. В кабинете шефа становится людно. После Равье является Виктор, сын нашей соседки, притащивший мне в чемодане другой костюм. Виктору пятнадцать, его лицо усыпано прыщами, под левой подмышкой пистонный пистолет, чтобы быть похожим на Сан-Антонио. -- Вы ранены, месье? -- Царапины, -- отвечаю. -- Не пугай Фелиси. -- Я ей ничего не скажу, месье... -- Даешь слово? -- Клянусь. Переодевшись в раздевалке, я возвращаю ему чемодан с моими грязными шмотками. -- На, но ко мне домой не носи. Подержи у себя, пока я не вернусь. -- Да, месье... Он, пятясь, выходит и натыкается на длинные ноги капрала Пошара. Только присутствие шефа заставляет Пошара оставить при себе серию его личных ругательств, но его глаза бросают восклицательные знаки, как на карнавале в Ницце разбрасывают конфетти. -- Что это такое? -- спрашивает патрон, глядя на бумагу, которую Пошар держит в руке. -- Рапорт, переданный по телефону из криминальной полиции, о некоем лорде Сее. Патрон вырывает бумагу у него из руки, и, по мере того как читает ее вслух, в моем котелке зажигается свет. Скотленд-Ярд -- криминальной полиции, Париж. Лорд Сей -- эксперт по драгоценностям и коллекционер. Пользуется большим авторитетом среди европейских ювелиров, работающих по алмазам. Направлялся во Францию, чтобы присутствовать при передаче Музею Лувра коллекции камней, завещанных Франции леди Перси Вул, француженки по происхождению. Лорд Сей большой друг Вулов. Opnqhl держать нас в курсе расследования. В тот самый момент, когда босс бросает сообщение на свой стол, я катапультируюсь из кресла. -- Время? -- кричу я. -- Семь двадцать, -- отвечает Пошар -- Когда вы, наконец, купите себе часы? Часы! При моей-то жизни! -- Пошлите в Лувр саперов. Музей закрыт, так что позвоните хранителю, чтобы он меня немедленно принял... Я беру шефа за руку. -- Понимаете, патрон, то, что бюст Монтескье находится также в большой гостиной МИДа, -- просто совпадение... Мы попали пальцем в небо: заминирована та, что в Лувре! Глава 22 Сапер поворачивается ко мне. -- Эй, комиссар! -- зовет он. -- Да. -- Я впервые в жизни вижу подобную штуку... -- В бюсте спрятана адская машина? -- Нет. -- Тогда что? Он качает головой. -- В ней нет взрывчатки... Она вся сделана из взрывчатки! -- Что вы сказали?! Это высунулся хранитель. Он в отпаде... -- Правда... Бюст вылепили из пластиковой взрывчатки... затем его покрыли эмалевой краской, чтобы придать вид мрамора... Отличная имитация... Сапер обещает рассказать историю своим правнукам. -- Первоклассная задумка! -- уверяет он. -- Представляете, достаточно, чтобы один из экскурсантов сунул в бюст карандаш детонатора, и часть здания взлетит на воздух -- -- Это немыслимо! -- кричит хранитель. -- Это дело рук сумасшедшего! -- Я бы так не сказал, -- шепчу я. Нет, Анджелино не чокнутый, совсем наоборот. -- Что находится над этим залом? -- спрашиваю я. Хранитель закрывает глаза, вспоминая топографию своего базара... -- Зал коллекций камней, -- заявляет он. Я был в этом почти уверен. -- Спорю, -- говорю, -- что дар леди Вул находится именно там. -- Да, -- подскакивает он, -- а что? -- Так, ничего... Можно его увидеть? -- Если хотите... Мы поднимаемся на один этаж, и начальник охраны открывает дверь в гораздо меньший, чем остальные, зал, вдоль стен которого стоят защищенные решетками витрины. -- Вот коллекция Вул, -- говорит хранитель, указывая на драгоценные камни в одной Из витрин. -- На завтра намечена церемония их торжественной передачи Лувру министром культуры. Вообще-то камни здесь уже неделю... -- Как их доставили из Англии? -- В Лондон за ними ездила делегация Министерства культуры... Кстати, ее сопровождал ваш коллега. -- Вы знаете его фамилию? Он роется в своей памяти, но я уже понял что к чему... Я вспомнил, что недавно Вольф ездил в командировку в Лондон. Весь замысел Анджелино предстает как на ладони. За бриллиантами поехали эксперты под охраной человека из Секретной службы. Они оценили камни, взвесили их, налюбовались... а потом, когда осмотр закончился, Вольф подменил коллекцию или, по крайней мере, самые ценные экземпляры стеклянными копиями, которые ему передал Анджелино... Замечательная комбинация! После того как коллекция оказалась в Лувре, обман не должен был раскрыться, но на церемонию передачи пригласили знаменитого лорда Сея... Он слишком хорошо знал настоящие камни, чтобы спутать их со стекляшками. Надо было любой ценой помешать ему дойти до витрины. Я стою в сторонке и по крупицам докапываюсь до правды. Так, с этим разобрались. Один момент выяснен... Анджелино надо было шлепнуть лорда, чтобы он не поднял шухер. Но зачем тогда этот взрывающийся бюст? Если Анджелино собирался взорвать половину Лувра, то он мог это сделать до приезда ученого, что избавило бы его от многих осложнений. -- Который час? -- спрашиваю я хранителя. Он смотрит на меня: -- Что? Потом до него доходит, и он прижимается носом к стеклу своих часов. -- Без пяти восемь... -- Спасибо... Простите, я должен бежать на ужасно важное свидание... Он меня останавливает: -- А что делать мне? -- Ничего... Саперы уберут бюст, рапорт я составлю сам... Ах да... Прикажите экспертам осмотреть эти камушки. Вас наверняка ждет маленький сюрприз. Глава 23 В машине, предоставленной боссом в мое распоряжение, я стараюсь расставить по местам фрагменты мозаики, которыми располагаю. Это очень деликатное занятие. Я понимаю, что с самого начала пошел по ложному следу. А все потому, что понял "Орсей" вместо "лорд Сей"... Поскольку должна была состояться международная конференция, босс и я решили, что готовится покушение. Плюс ко всему бюст Монтескье стоит и в МИДе. Очевидно, Анджелино устанавливает за Вольфом слежку, потому что тот сыграл в операции такую важную роль. Он понимает, что смерть моего коллеги была не совсем обычной... Тогда он устанавливает слежку за мной... Узнав, что я направляюсь в Версаль, он, вероятно, говорит какому-нибудь Мэллоксу, что если вдруг я пойду к малышке Ринкс, надо во что бы то ни стало помешать ей заговорить... Я иду к ней, и бедняжку расстреливают из автомата. За мной продолжают присматривать. Анджелино любопытно знать, что я делаю. Быстрота моих поисков не сулит ему ничего хорошего. Знаю я о драгоценностях или нет? Он решает остановить мою деятельность или по крайней мере контролировать ее. Когда Рюти докладывает ему, что я в Лувре, он решает, что настал момент побеседовать со мной. В то время он, несомненно, хотел меня убрать, но произошло нечто неожиданное. Конечно, я не обманул его своим предложением сотрудничать. Он сделал вид, что принимает его, потому что, желая его поразить, я заговорил о МИДе. Он наверняка здорово повеселился, поняв, что я гонюсь за миражом. Меня было лучше оставить в живых, потому что именно мой ложный след давал ему qbnands действий. Между тем он похищает скульпторшу, чтобы постараться узнать, что она мне выложила. Сказала ли она, что вылепила копию бюста Монтескье из пластика? Нет, Клод мне ничего не сказала. Скорее всего, она даже не поняла, что это за материал... Очевидно, просто удивилась, что ей заказали работу из этого теста... Конечно, она бы мне рассказала, если бы у нас было побольше времени. Ладно... Не теряя времени, я обнаруживаю укрытие Анджелино. Тут он начинает злиться. Я стал слишком опасным противником, а значит, меня надо убрать! Но в бистро мне улыбается удача... Вторично она улыбается мне у Вердюрье, его сообщника, который занимался девушкой... Улыбается она мне и на Сен-Лазаре, в то время как я выполняю акробатический номер под крышей. А теперь что? Мне остается уладить три момента: узнать точное назначение пластикового бюста, арестовать Анджелино и вернуть драгоценности... Для меня дело чести самому решить эти вопросы, хотя они не совсем относятся к моим обязанностям. Вот уже двадцать четыре часа я рискую своей шкурой, дерусь с бандитами, но это нисколько не мешает итальяшке выполнить свою программу -- ликвидировать старого лорда. Пока я размышляю, машина доезжает до улицы Мартир. -- Если не увидишь меня через четверть часа, -- говорю я шоферу, -- поднимай тревогу. Я буду в доме сто двенадцать на бульваре, на втором этаже... Выйдя из машины, взбегаю вверх по ступенькам. Вызваниваю условленное "та-тагада-гада" и жду. Я спрашиваю себя, не сделал ли я глупость, придя на встречу с Анджелино. В конце концов, после того, что произошло, маловероятно, чтобы он на нее явился... Никто не отвечает... По-моему, Мирей начхала на мои советы и смоталась, как сматываются ласточки с приближением холодов. Я безрезультатно жму на ручку, потом снова звоню, но все напрасно. В тот момент, когда сую руку в карман за отмычкой, чувствую, как что-то твердое уперлось мне в спину. Я оборачиваюсь и вижу двух субъектов. Один из них Мэллокс, второй, если мне не изменяет зрительная память, тот тип, что управлял машиной, когда меня пытались изрешетить из автомата. У каждого в руке пушка с глушителем. Мэллокс быстро сует руку под мой пиджак и вытаскивает пистолет. -- Вперед! -- говорит он. Я собираюсь начать спуск по лестнице. -- Нет, -- останавливает меня его приятель. -- Нам туда! И заставляет меня идти наверх. Я знал, что Анджелино хорошо организовал свое дело. Он нашел себе отличный дом. Мы поднимаемся с этажа на этаж, открываем ведущую на чердак дверь и следуем по узкому коридору. В конце его находятся комнаты для прислуги. Как только дверь за нами закрывается, Мэллокс отодвигает шкаф, открыв тем самым узкий проход в комнату для прислуги, находящуюся в соседнем доме... Снова идем по коридорам, потом спускаемся на два этажа. Дверь открывается еще до того, как нажали на звонок. И открыла ее прекрасная Мирей. Заметив меня, она желчно улыбается. -- Сука легавая! -- бросает она мне в лицо. -- Рад познакомиться, -- отвечаю. -- А я Сан-Антонио. Мэллокс отвешивает мне пинок в задницу, что всегда заставляло объект этой грубой шутки ускорять шаг. Мирей ведет нас в глубь квартиры. Я оказываюсь в одной из мещанских гостиных, которые так обожает Анджелино. Он там, спокойно сидит в распахнутой на груди рубашке с бутылкой кьянти под рукой и со своей толстой рожей добродушного и лишенного амбиций мерзавца. Мамаша Альда, вяжущая в кресле, прекрасно дополняет трогательную семейную картину. -- А! -- вздыхает он. -- Вот и мой личный враг... Как поживаете, комиссар? -- Хорошо, но вы в этом не виноваты, -- уверяю я. Он смеется густым смехом счастливого человека. -- Вы все также остроумны... И Альде: -- Клянусь, этот тип мне нравится... Он не трус и не дурак... Альда на полсекунды останавливает свои спицы. -- Да, жаль, -- шепчет она. Не знаю, к чему относится ее сожаление. Чего ей жаль: то ли что я по другую сторону, то ли что должен умереть, потому что на сей раз, как я думаю, шансы мои слабоваты... -- Что новенького? -- спрашивает Анджелино. -- Трупы... -- отвечаю. -- Трупы... трупы... Я стал странствующим некрополем. -- Вы ничего не хотите мне сказать перед... перед тем, как мы распрощаемся? -- Очень мало, -- отвечаю, -- но вы могли бы просветить меня в одном вопросе, прежде... прежде чем мы распрощаемся... -- Правда? -- Да. Зачем вам понадобился пластиковый бюст в Лувре? -- Вы работаете оперативно, -- говорит он. -- Черт... В общем-то мне этот малый даже симпатичен. Меня охватывает желание поговорить. Я подробно рассказываю обо всем, что произошло, обо всех моих ошибочных и верных шагах... -- Комиссар, -- говорит он, -- это расследование, кстати для вас последнее, было расследованием совпадений. -- Объясните. -- Значит, так. То, что бюст находится под залом с драгоценными камнями, это еще одно совпадение. Он не имеет ничего общего с коллекцией Вул. Он должен был... сработать только на следующей неделе. Как вы знаете, Францию должен посетить с официальным визитом один иностранный политический деятель. Он хочет посетить Лувр и прежде всего посмотреть на скульптуры. Я должен получить крупную сумму, если... Жаль, что с бюстом сорвалось. Придется придумывать что-то другое, а теперь подготовить новый план будет трудновато. К тому же из-за того, что вы встали на моем пути, у меня осталось мало людей... -- Спасибо, -- благодарю я. -- Скажу честно, Анджелино, мне было приятно бороться с вами... и если я должен сейчас умереть, то хочу, чтобы вы сделали это своей рукой... В маленьких глазках мерзлявого поросенка появляется жестокая нежность. Его южный темперамент, склонный к внешним эффектам, берет верх. -- Хорошо, -- отвечает он. -- Мэллокс, дай мне твою пушку... Мэллокс подходит и вежливо протягивает свое оружие, держа его за ствол. Поскольку шофер убрал свой пистолет в карман, я решаю показать еще один номер. У меня никогда не было таких насыщенных суток! Непрерывный спектакль. Я бросаюсь вперед... Гангстерам, чьей судьбой я сейчас займусь, пришел конец. Выхватываю оружие из руки моего противника, как игрок в рэгби lw. Сейчас не время играть в благородство. Едва успев завладеть пистолетом, стреляю в Мэллокса, потом в шофера... Оба валятся на пол, загромождая собой всю комнату. Я отскакиваю за кресло старушки Альды, чтобы избежать встречи с кулаком ее мужа. -- Успокойтесь, Анджелино, -- сухо говорю я. -- Если шевельнете хоть одним пальцем, я отправлю вашу супругу вслед за этими дебилами к ее предкам. Хватаю бутылку кьянти и швыряю ее в окно. -- Ну вот, теперь остается только ждать... Анджелино вытирает лицо рукой. -- Ладно, -- говорит он, -- я проиграл. Франция мне не нравится. После побега уеду в другую страну... Глава 24 Все прошло хорошо. Мои друзья раз в кои-то веки явились быстро. Не знаю, что об этом думаете вы, но лично я предпочитаю сторожить стадо голодных тигров, чем такого типа, как Анджелино. Когда прибегает свора полицейских, я приказываю им забрать итальяшку и его старуху. Просто не передать, как Анджелино дорожит своей бабой... Я уверен, что он ничего не предпринял только из-за нее. Он подтверждает это взглядом. Если бы я не держал ствол пушки у затылка его старухи, то мог бы ждать со стороны гангстера какого- нибудь фортеля. Он не такой человек, чтобы позволить забрать себя как мелкого хулигана. Он колебался, но предпочел надеть браслеты, чем увидеть мозги Альды разбросанными по вышитой скатерти. Так что все прошло хорошо, и мне повезло. Когда парни хотели забрать и малышку Мирей, которая во время моего аттракциона сидела в углу комнаты, я отрицательно покачал головой. Они ее оставили. И вот мы, она и я, остались одни и стоим друг напротив друга. В испуге она еще прекрасней, чем когда бы то ни было. Волосы растрепались, лицо горит, глаза сверкают, как антрацит на разломе, а груди двигаются, будто она сунула за пазуху целый выводок котят, чтобы согреть их. Поджав губы, она смотрит на меня с ужасом, покорностью и надеждой. Она ждет, думая, что раз я оставил ее здесь, то не просто так, а с каким-то умыслом. Она спрашивает себя, хорошо это или плохо... Рискуя показаться вам самым тупым полицейским на земле, признаюсь еще в одном: я сам себя спрашиваю, почему Мирей сейчас не ерзает задницей по деревянной скамейке "воронка". Как и всегда, я действовал, не раздумывая, по дорого мне методе. В тот момент, когда ее забирали, тихий тоненький голосок моего подсознания шепнул мне: "Нет!" -- и послушно повторил: "Нет!" И теперь я стою перед ней в позе эскимоса, увидевшего солнечный диск. Зачем я ее оставил? Кручу ручку своего аппарата чтобы восстановить связь с подсознанием. То, что он дает мне приказы, это ладно, но пусть тогда объясняет и смысл. Тут я вдруг понимаю, что в этом деле один пункт остался relm{l, как задний проход негра, и этот пункт -- коллекция Вул. Деятельность Анджелино увяла. Я перебил всех его громил, раскрыл все его планы, но драгоценностей не нашел. Он их запрятал в надежное место, и на всем свете есть только один человек, который может сказать куда. Этот человек -- Анджелино, об которого обломали бы зубы даже асы гестапо. Настоящий крутой... Его не разговорить, даже если пощекотать ему затылок резиновой дубинкой или стукнуть пресс-папье. Если он не захочет, то его не откроешь, как кошелек шотландца. Раз так, мне надо искать камушки, руководствуясь одним своим нюхом. Здесь прекрасная Мирей мне может очень пригодиться. Нет, я не думаю, что Анджелино посвящал ее в свои секреты. Просто киска лучше меня знает повадки гангстера, раз некоторое время входила в его окружение. Так что она может просветить меня насчет его психологии... Приближаюсь к ней. Она видела, как я только что разделался с ее дружками, и, думая, что я ее оставил на закуску, прижимается к стене с криками: -- Нет! Нет! Я улыбаюсь. -- Не волнуйся, прекрасная брюнетка... Кто сказал, что я хочу тебе зла? Я беру ее за плечи и смотрю прямо в глаза. В них много крохотных золотых искорок, вращающихся вокруг зрачка, как круги разноцветных прожекторов в цирке во время номера воздушных гимнастов. Это очень сладострастный момент. Я его затягиваю до тех пор, пока малышка не начинает тянуться ко мне губами. Необыкновенное ощущение, можете мне поверить. Такой рот может запросто свести с ума! Я иду встречным курсом и прижимаюсь своими губами к ее. Даже сидящий на громоотводе не может испытывать более утонченного ощущения, чем я в этот момент. Эта девочка настоящая змея. Она обвивается вокруг меня лианой, и я становлюсь бессильным, как огородное пугало. Она опытной рукой водит по моей груди, ища вырез рубашки, а найдя, сует в него свою лапку и так нежно гладит мою кожу, что я щелкаю зубами. Как она меня заряжает... По моему телу пробегает дрожь. Что вы хотите, я никогда не мог устоять перед такими аргументами. Хватаю киску за ляжки, несу на стол, сметаю рукой все, что его загромождает, и заваливаю на него мою приятельницу. Мирей не гордячка: она даже не вспоминает, что я стал причиной смерти ее парня. Надо вам сказать, что все бабы таковы. Можете разрезать на куски их мамочку, они все равно подарят вам свою добродетель, если вы хорошо сложены. Что касается хорошего сложения, вам вряд ли удастся найти лучшее, чем у Сан-Антонио. Я имею все необходимое, чтобы нравиться девкам и заставлять их забыть дату рождения Виктора Гюго. Бицепсы у меня что надо, а на соревнованиях в силе я бы запросто обошел Геракла. После того как я расстегнул ее юбку и блузку, Мирей начинает от всей души кричать, отдавая мне все свои сокровища и требуя, чтобы я их забрал. Я не так требователен... Предпочитаю использовать их на месте... Ладно, опускаю занавес... Нет необходимости рассказывать вам, что я проделываю с Мирей, что она проделывает со мной и уж тем более что мы проделываем вместе. Если я это сделаю, лига отцов qeleiqrb, двоюродных сестер и потребителей электричества подаст на меня в суд за оскорбление нравственности... Но сами они делают и не такое. Это я вам говорю. Когда я отпускаю девочку, она напоминает намокший флаг. Ее глаза окружены тенями, а лицо так осунулось, что первый же врач отправил бы ее в аэрарий. -- Какой ты сильный, -- шепчет она. -- Я совершенно разбита... -- И не говори, -- отвечаю я, поправляя узел галстука. -- Могу сделать тебе одно признание тип, что играет в футбол Луной, это я... -- Я тебе нравлюсь? -- спрашивает она. После того, что было, вопрос кажется мне глупым, как табуретка... -- В общем и целом да, -- отвечаю. И мысленно добавляю, что только полному болвану может не понравиться такая вулканическая девушка. -- Ты мой маленький Стромболи, -- заливаюсь я, -- моя Этна, моя синяя уточка, только у меня нет времени петь тебе серенады. Надо серьезно поработать. Ты можешь точно ответить на мои вопросы? Она говорит "да". -- Я сделаю тебе одно предложение. Если я получу благодаря тебе результат, по делу Анджелино ты пойдешь простой свидетельницей. В противном случае, несмотря на приятные мгновения, проведенные нами вместе, я отправлю тебя за решетку. И ласково шлепаю ее по попке. -- Видишь ли, милашка, я бы дорого заплатил, чтобы узнать, что стало с драгоценными камнями из коллекции Вул. Я не сомневаюсь, что они у Анджелино. Но ты же его знаешь: он никогда не расколется... Ты что-нибудь слышала об этих камушках? -- Смутно, -- говорит она. -- Анджелино не обсуждал свои дела, только отдавал приказы. -- У него были другие лежбища? -- Нет... Не думаю. -- Он ведь из тех, кто не доверяет даже самым доверенным людям, так? Она усмехается: -- У Анджелино нет доверенных людей... Разве что его старуха... -- Так что бриллианты он бы не доверил ни сообщнику, ни банку? -- Он?! Ты что, больной? Обеими руками хватаюсь за мозги. Что может сделать живущий постоянно настороже человек, который никому на свете не доверяет, с пригоршней драгоценных камней? Я должен разгадать эту загадку, если, конечно, в голове у меня не швейцарский сыр. -- Где спальня Анджелино? -- спрашиваю я. -- Пошли. Мирей ведет меня в маленькую комнатку, расположенную в другом конце квартиры. Там стоят кровать, ночной столик, трельяж и шкаф. Меблировка самая что ни на есть обычная и полностью соответствует мещанскому идеалу этого странного гангстера. "Спорю, -- думаю я, -- что этот лопух просто сунул добычу в матрас, как обычный фраер". Достаю из кармана нож и начинаю потрошить это убежище для клопов. Во все стороны летят куски шерсти, как в овчарне во время стрижки овец. Все, чего я добиваюсь, это сильнейшего приступа кашля у нас обоих... В матрасе нет ровным счетом ничего! Я внимательно исследую подушку, шкаф, потом ночной столик, потом трельяж... Ощупываю обои. Ничего! Анджелино хитер! -- Здесь есть телефон? -- спрашиваю я Мирей -- Да, в соседней комнате. Иду туда, звоню в предвариловку, и меня соединяют с дежурным офицером. -- Вы получили Анджелино? -- Да. -- Обыскали? -- Да. -- Пусто? -- Под одеждой нашли полотняный пояс... Я хмурюсь... Черт, он таскал кубышку на себе. Я должен был подумать об этом, вместо того чтобы изображать из себя Шерлока Холмса. -- И что в этом поясе? -- Бабки! Десять тысяч долларов, две тысячи фунтов и около сорока миллионов франков в десятитысячных бумажках! -- И все? -- Все... -- А у старухи? -- У нее ничего не было. -- Кроме шуток? -- Честное слово, комиссар. Обыск провели очень тщательно, обыскали их с головы до ног. Они пусты, как гнилые орехи. -- Ладно, спасибо... Я кладу трубку и поворачиваюсь к Мирей. -- Ни хрена! Не сожрали же они их! -- В ярости топаю ногой. -- Я никогда не отделаюсь от мысли, что они были у меня под руками! Тип, таскающий на брюхе целое состояние в банковских билетах, готов к тому, что в любой момент может сделать ноги. Разве что... Разве что он послал камушки куда-нибудь до востребования на вымышленное имя... Сомнительно. Слишком уж он осторожен... Мирей садится на постель супругов Анджелино, вернее, на то, что от нее осталось. Она поджимает под себя ногу, отчего ее юбка задирается и открывает верх чулка и белую подвязку с синими цветочками. (Куда, спрашиваю я вас, переместилась поэзия?) Чулок телесного цвета, белая подвязка выделяется на янтарной коже... Чувствую, в моем котелке закипают игривые мысли. Но Мирей не до развлечений. У нее серьезный вид, который ей очень не идет. -- О чем ты думаешь? -- спрашиваю я. Она указывает на флакон с лосьоном для волос: -- Об этом. Я смотрю на флакон. -- Анджелино мазал этой штуковиной свои волосы? Она усмехается: -- Ты видел волосы Анджелино? Ему скорее нужен какой-нибудь лак, чтобы постараться их распрямить. Нет, это льет себе на башку его жена, потому что у нее очень редкие волосы. Я это часто замечала. Она даже прикалывает пучок... -- Да? -- шепчу я. -- Да, -- подтверждает Мирей. -- Помню, однажды, когда она прикалывала свой пучок, у него внутри что-то стукнуло... как будто он был набит камнями... Я смотрю на нее. -- Мирей, -- говорю, -- ты имеешь не только восхитительную фигурку и очаровательную мордашку, но и мозги, которым позавидуют многие мужчины. Я в последний раз провожу рукой по ее прекрасной голой ляжке. -- Думаю, твоя подвязка будет мне сниться лет сто или двести! Ну, пошли... Мы выходим на улицу. -- Если у тебя есть где-нибудь в провинции кузен, поезжай к нему на несколько деньков. Пока, девочка! И я ухожу широкими шагами, не оглядываясь, говоря себе, что идея использовать фальшивый пучок мамаши Альды в качестве сейфа очень оригинальна. Эпилог Кажется, я вам уже как-то говорил: я поэт... Я никогда не подыскиваю слова, когда рассказываю девчонкам истории вроде тех, что Ромео плел Джульетте, пока их предки занимались своими делами. Я чемпион в том, чтобы, держа киску за пальчик, нашептывать ей словечки, от которых бы свалилось кресло на колесиках. На вопрос малышки Клод, что произошло, я отвечаю: -- Тебе приснился плохой сон, мой ангел. Он забудется, когда пропоет петух... И великолепно имитирую петушиный крик. Если бы его услышала курица, она бы приняла его за настоящий и просто бы обалдела. Клод смеется, но тут же морщится, потому что пока еще смеяться ей нельзя. Дверь приоткрывает медсестра. -- Месье Сан-Антонио, -- шепчет она. -- Он самый! -- кричу я. -- Вас к телефону! -- Иду! Я отпускаю пальчик Клод. -- До скорого, лапочка... Спускаюсь в кабинет. Разумеется, это шеф. -- Как вы узнали, что я здесь? -- спрашиваю я его. -- Вы думаете, я бы занимал кресло, в котором сижу, если бы не мог находить своих сотрудников? Он кашляет. -- Что будем делать с Вдавленным Носом? Я смеюсь. -- Я про него совсем забыл. Отпустите его, и пусть ему сделают небольшой подарок. -- Какой, например? -- Те сто штук, что мне