Сан Антонио. Безымянные пули --------------------------------------------------------------- OCR -=anonimous=-. --------------------------------------------------------------- Глава 1 Минута молчания, как на военном параде. А что делать? Когда ваш шеф вдруг спрашивает вас в лоб, что вы думаете об одном из коллег, можно только на минуту заткнуться, хотя бы для того, чтобы понять, почему он задает этот вопрос и как на него ответить... Большой босс возбужден. Он прислонился к радиатору батареи. Вернее, на нем сидит, поскольку в шефе два метра роста. Он без конца проводит своей изящной рукой по голому, как ягодица, черепу. Его бледно-голубые глаза с интересом смотрят на меня. Я чувствую, что, если не хочу выглядеть в его глазах тупицей, должен подать голос. Я прочищаю глотку. -- Вольф... -- бормочу. Вольф... Ну, он хороший парень, не так ли? Чувствую, что моему голосу не хватает уверенности. А как иначе? Я просто не выношу этого Вольфа. Сволочной блондинчик, который всегда проверяет, хорошо ли начищены мыски его колес, когда вы с ним разговариваете. Я много раз работал с ним. Этот тип выполняет свое задание от сих до сих, не больше. Наши отношения всегда были чисто деловыми, а любви между нами не больше, чем между кубиком льда и раскаленной печью. Вот только патрону все это говорить нельзя. Шеф пожимает плечами, отходит от батареи, тщательно разглаживает брюки и говорит: -- Нет, Сан-Антонио, Вольф -- не хороший парень, и вы это знаете не хуже меня. -- Смотрит на часы. -- Я поручу вам грязную работенку, старина. -- Давайте, меня ведь взяли для этого. -- Работу, которая несколько выходит за рамки ваших nag`mmnqrei... -- У моих обязанностей нет рамок, босс. Он замолкает, подходит ко мне и кладет руку на мое плечо. Я балдею. Нежности не в стиле конторы. Честное слово, если шеф продолжит размякать, то купит мне леденец на палочке. -- Сан-Антонио, -- шепчет он, -- я испытываю к вам большую симпатию, даже привязанность. Поэтому мне крайне неприятно поручать вам подобное дело. Но именно из-за полного доверия я поручаю его выполнение вам... Как он сегодня изъясняется! Уж не собирается ли большой босс выставить свою кандидатуру во Французскую академию? Не могу сдержаться, чтобы не ускорить события. -- Слушайте, шеф... Вы не думаете, что, если скажете мне, в чем дело, все станет яснее? Он опять смотрит на часы. -- Сейчас полдень, -- говорит он. -- Мне тоже так кажется, -- соглашаюсь я. -- В полночь Вольф должен быть мертв... Я подскакиваю. -- Простите? -- Вы прекрасно слышали. Не заставляйте меня повторять такие неприятные вещи. В полночь место Вольфа должно стать вакантным, ясно? К нему вернулся властный тон. Никаких тебе сюсюканий и похлопываний по плечу. Он четок и ясен. Я чувствую, что бледнею. -- Прошу прощения, шеф, но... Что случилось? Он допустил какую- нибудь глупость? -- Вольф предатель! Не удержавшись, я спрашиваю: -- Вы в этом уверены? Именно вопросы такого рода делают патрона ласковым. Как голодный тигр, он сверкает моргалами и стискивает челюсти. -- Ваш вопрос неуместен, Сан-Антонио. Я не позволю вам оценивать мои мотивы и ставить под сомнения мои решения. "Получил?" -- мысленно спрашиваю себя. Его лицо просветляется, и он теплеет, как погода марте. -- Конечно, вы, должно быть, сбиты с толку... Увы старина, это правда! Вольф предатель. Несколько месяцев назад я получил рапорт нашей контрразведки. Я сам поставил ему ловушку, чтобы все проверить, и он в нее попался. Доказательство есть, но, боюсь, он что-то подозревает. Поэтому и спешу. Это должно закончиться сегодня! Я строю гримасу, от которой можно сблевануть. -- Паршиво... -- бормочу. -- Конечно, если он предатель, ему не будет никакой пощады, но... Я останавливаюсь. -- Договаривайте. -- Вы не могли пригласить исполнителя со стороны, шеф? Прошу прощения, вы опять скажете, что я лезу не в свое дело, но идея поручить ликвидацию Вольфа человеку из конторы кажется мне дурацкой... Шеф снова поглаживает свой череп, волосатый, как стекло на часах. -- Разумное возражение, -- соглашается он. -- Но я поручаю ликвидацию Вольфа не человеку из своей конторы, а человеку, способному выполнить задачу. Так вышло, что этого человека зовут Сан-Антонио и он работает в моей Службе. Но я-то тут при чем? Я не несу ответственности за случайности! У него такая манера представлять вещи, что министр иностранных дел может сдохнуть от зависти. -- В моем распоряжении, -- говорит он, -- пятьдесят человек, qonqnam{u осуществить убийство, но только один может убрать Вольфа так, чтобы его смерть выглядела натурально. Нам нужно, чтобы Вольф умер самым что ни на есть естественным образом. Конечно, его смерть может быть только насильственной, но никто не должен сомневаться в естественности причин этой смерти, даже те, кто в курсе, чем она вызвана... В двух словах: я хочу, чтобы Вольф перестал существовать, а типы, на которых он работает, не заподозрили, что мы к этому, как-то причастны. Ясно? Я вздыхаю. -- Ясно. -- Даю вам карт-бланш... -- Спасибо. -- Сегодня Вольф работает в архиве и пробудет там целый день. Я велел ему подготовить большой анализ, чтобы он был в вашем распоряжении... Когда... он вам понадобится, позвоните капралу Пошару и попросите прислать вам на подмогу одного человека, потом положите трубку. Подождите четверть часа и позвоните снова, как будто того звонка не было. За это время он вызовет Вольфа к себе, чтобы попросить у него разъяснения. Поскольку ваша просьба застанет его "врасплох", будет естественно, что он скажет Вольфу, чтобы к вам поехал он, потому что никого другого под рукой не окажется... Понятно? В чем с большим боссом просто, Так это в том, что он ничего не оставляет на авось. Все отлично организовано. Я беру шляпу. -- До свидания, шеф. -- Удачи... Удачи! Иногда она очень нужна... Я выхожу на улицу и с удовольствием оказываюсь под серым небом Парижа... Захожу в кафе на углу съесть сандвич, и хотите верьте, хотите нет, но первый, кого я там вижу, это именно Вольф. Он стоит у стойки, перед ним телефонная книга. Подняв голову, он замечает меня. -- Привет, -- говорит он. -- Привет, -- отвечаю. -- Ты от Старика? -- Да. -- Дал работенку? -- Да, и паршивую... -- отвечаю я. Я заказываю хот-дог и стакан божоле и начинаю жевать, пока мой коллега рассматривает свой справочник. Я поглядываю на Вольфа. Это блондинчик, лет тридцати, строящий из себя гения. Он одет с иголочки, и вы никогда его не заставите надеть носки, не очень гармонирующие по цвету с галстуком. Как отправить этого милягу к праотцам? Да, скажу я вам, есть дни, когда жалеешь, что не стал почтальоном! Он очень занят телефонной книгой. Не знаю, заучивает ли он ее наизусть, но похоже на то. Он на ощупь ищет стакан чинзано, но делает неловкое движение и опрокидывает его на книгу. Тут хозяин забегаловки начинает орать на всю улицу, что эти чертовы легавые принимают его кафе за помойку и разве что не сморкаются в занавески. Вольф отвечает ему одним коротким словом, и он хохочет... Все, как обычно. Тепло, жизнь хороша... Можно подумать, что все в порядке, все путем... Вот только это спокойствие -- иллюзия. Вольф предатель, и я должен его убрать... Я бросаю на стойку монету и отваливаю. Глава 2 Вдавленный Нос -- бывший жокей, который плохо кончил. Он сменил поводья на фомку, но во взломах преуспел так же мало, как в прыжках через препятствия. Этот придурок никогда не мог взломать замок так, чтобы не сбежались все полицейские из ближайшего комиссариата. Он притягивает полицейских, как магнит железо. Почему я подумал об этом малом? Я и сам не могу понять. Бывают моменты, когда мысли в моем котелке рождаются как-то сами по себе, без моей помощи. Вдавленный Нос маленький, тощий, серый и такой же чистый, как помойное ведро. У него жесткие волосы неопределенного цвета, тусклые глаза и измученный вид человека, с которым жизнь жестоко пошутила. Этот неудачник обретается в ангаре возле Клиши. Официально он старьевщик, поэтому в углу ангара стоят три разобранные печи и деревянная нога. В момент, когда я открываю дверь, он разогревает на спиртовой горелке остатки рагу. -- Чего надо? -- ворчит он, заметив, что кто-то вошел. Узнав меня, он забывает про свою жратву. -- О! Господин комиссар... Он не осмеливается протянуть мне руку, и правильно делает. Поверьте, будь вы даже одноруким, такую клешню вы бы себе не захотели! Я сажусь на кучу старых тряпок. -- Ну, Вдавленный Нос, как дела? Вопрос такого рода очень располагает люд ей вроде него. Своей неопределенностью. -- Идут помаленьку, -- отвечает он осторожно. -- Знаешь, что я о тебе слышал? -- Люди злы, -- бормочет Вдавленный Нос. -- Что еще они обо мне сбрехнули? -- Ты вроде зачастил в Бельгию? Он делает усилие, чтобы казаться возмущенным, и восклицает: -- Я?! -- Да, ты... Ты занялся распространением порнухи. -- Серьезно? Так говорят? -- Серьезно... А знаешь, почему так говорят? -- Ну? -- Просто потому, что это правда. Ты приезжаешь на Северный вокзал с двумя огромными пачками журналов, причем задолго до отправления поезда, прячешь журнальчики под полки и переходишь в другое купе. Так ты страхуешься от таможни. А в Брюсселе ты ждешь, пока пассажиры уйдут, и забираешь груз. Он не отвечает. Его рагу горит, а он Даже не думает погасить горелку. -- Ну, Вдавленный Нос, что ты на это скажешь? -- Люди злы, -- упрямо повторяет он. -- Ты знаешь, что произойдет? -- Нет. -- Твое дело стало толстым, как перина. Тебя решили взять. Не хочу тебе льстить, вовсе не потому, что ты крупная шишка в этом деле... Просто этот маленький бизнес начинает расширяться, и нужно кого-то примерно наказать. Со времен старика Лафонтена жизнь не так уж изменилась, и за все по-прежнему расплачивается осел... Его серые глаза побелели, что нисколько его не красит. Он похож на больную обезьяну. -- Слушай, Вдавленный Нос, если ты мне поможешь, я могу это sk`dhr|... В его глазах загораются золотистые искорки надежды. -- Что уладить? -- шепчет он. -- Все, и даже устроить тебе одну-две спокойные поездки в Брюссель. Сечешь расклад? Нет, не сечет, но чертовски рад! -- Что я могу для вас сделать, господин комиссар? Я достаю из кармана пачку документов. -- Спрячешь это где-нибудь здесь... Допустим, в ту старую печку, а? -- Это просто, -- говорит он улыбаясь. -- И... это... это все? -- Нет. Я смотрю ему прямо в моргалы. -- Дай мне твой револьвер, Вдавленный Нос... Он вздрагивает. -- Но... Я... Что вы навыдумывали, господин комиссар, у меня нет оружия. Это не в моем стиле... -- Пользоваться пушкой действительно не в твоем стиле, но она у тебя есть. Хотя бы для того, чтобы строить из себя крутого мужика... Ну, доставай. Он идет к матрасу, поднимает его и достает старый шпалер мелкого калибра. Я морщусь: -- Это все, что у тебя есть? -- Все... -- Сойдет! Я кладу пушку в свой карман. -- Теперь, Вдавленный Нос, мне осталось попросить тебя только об одной вещи. -- Давайте. -- Поднимай паруса и вали в Брюссель. Бери пачку журнальчиков и беги на Северный вокзал. Подойдешь к газетному киоску справа от входа. Скажешь женщине, которая в нем сидит, что пришел за письмом для месье Шарлеманя. Не забудешь? Шарлемань. Она отдаст тебе конверт. В нем будет билет второго класса до Брюсселя; твое место зарезервировано. Сегодня тебе не придется прятать твои картинки с голыми бабами. Таможенники просто поздороваются с тобой. Вдавленный Нос думает, что попал в сказку. Он как под гипнозом. -- О, господин комиссар! -- всхлипывает он. -- Каким хорошим вы можете быть! Я угощаю его сигаретой, чтобы еще больше обрадовать, и встаю. -- Пока, Вдавленный Нос. Постарайся с этого момента держать свой нос чистым. Он весело смеется. Этот тип радуется жизни. Я мчусь к ближайшему бистро, там прошу жетон и звоню большому патрону. -- Это Сан-Антонио, босс. -- Ну что? -- Я подготовил почву. Вы можете кого-нибудь послать на Северный вокзал, чтобы забронировать место второго класса в поезде на Брюссель? Пусть положит билет и талон на резервацию в конверт и оставит его в газетном киоске справа от главного входа, попросив отдать месье Шарлеманю, который придет за ним. Вы слушаете? Слушает. Мне слышно, как он делает пометки в блокноте. Босс до сих пор пользуется старым скрипучим пером. -- Пусть он запишет номер места. Когда сообщит его вам, позвоните на пограничный пост, чтобы таможенники не теряли время. Они найдут тощего типа, отзывающегося на кличку Вдавленный Нос. Этот паломник повезет партию порнографических fspm`knb. Пусть они его заберут по обвинению "попытка нелегального вывоза документов, имеющих значение для национальной обороны". Только пусть не особо его треплют. Скажите, чтобы дело завели так, чтобы его можно было выбросить, когда отпадет необходимость. Вдавленный Нос -- бедный невезучий человек, и это ему понравится... Потом мы постараемся дать ему компенсацию... -- Прекрасно. Это все? -- Все. -- Когда вы намерены... начать действовать? -- Жду темноты. Так лучше, верно? -- Думаю, да... Мы кладем трубки одновременно, Глава 3 В пять часов вечера улицы были погружены в сумерки. Свет в запотевших витринах, зябко кутающиеся прохожие... Настал момент действовать. Я звоню капралу Пошару, чтобы попросить человека на подмогу, кладу трубку и четверть часа провожу за стойкой, потягивая ром с лимонадом. Когда большая стрелка моих часов передвинулась на пятнадцать минут, я возвращаюсь в кабину. -- Алло! Капрал Пошар? -- Да. -- Это Сан-Антонио. Слушайте, старина, я занимаюсь делом о подозрительном нелегальном экспортере и хотел бы осмотреть один склад в Клиши. Вот только уголок мне кажется не совсем здоровым и требуется подкрепление. Слышу, как Пошар говорит: -- Подкрепление? -- Да. -- Сколько человек вам нужно? -- О! Достаточно одного. Он кажется озабоченным. -- Гриньяра, например, -- предлагаю я, прекрасно зная, что Гриньяр уже два дня как в Лондоне. -- Гриньяра сейчас нет, -- отвечает капрал. -- Он на задании. Подождите секунду... Он разговаривает с собеседником, который должен быть Вольфом. Слышу, как он спрашивает: "Что вы сейчас делаете?" Неясный шум. "В архиве? Вы можете помочь комиссару Сан-Антонио?" И мне: -- Я пришлю к вам Вольфа. Где он вас найдет? Я даю адрес бистро, в котором сижу. -- Прекрасно, он будет минут через двадцать. Если вам понадобятся еще люди, позвоните мне. Я подниму парней снизу. -- Пока! Все идет, как задумано. Мое сердчишко колотится сильнее, чем обычно. Мне неприятно, что придется кокнуть кореша. Если бы шеф не был так уверен, я бы лучше подал в отставку. Больше всего меня раздражает вся эта мизансцена... Ладно, чего там, раз уж выбрал это ремесло, не надо рассчитывать, что будешь вышивать за чашкой чая. Чтобы придать себе боевого духа, я иду на дополнительные траты и позволяю себе выпить хорошего вина. Я допиваю седьмой стакан, когда появляется Вольф. Он подходит ко мне. -- Ну, что не так? -- Ты знаешь Вдавленного Носа? -- спрашиваю я. Он размышляет. -- Что-то знакомое... Вдавленный Нос... Погоди-ка, это не бывший жокей? -- Он. С кем связан этот тип, не знаю, но он часто ездит в Бельгию, и мой палец мне говорит, что он занимается очень темными делишками. Я некоторое время наблюдаю за ним... К нему заходят подозрительные личности. Я решил заскочить в его домишко. Думаю, может получиться интересный результат... вот только можно налететь на неприятность. Лучше пойдем вдвоем... Выпьешь чего-нибудь? Он качает головой: -- Не хочется. Я расплачиваюсь за выпитое, я мы уходим. Дверь ангара заперта... К счастью, отмычка при мне. Я в двух словах объясняюсь со старым замком, и дверь открывается, как книжка. -- Заходим... -- говорю я. Вольф входит первым. -- Ничего не видно, -- говорит он. -- Держи фонарь. Все это входит в мой план. Меня очень устраивает, чтобы он передвигался в темноте с фонарем. -- С чего начнем? -- спрашивает он. -- Обыщем его логово. Начнем с дальнего угла... Луч фонаря удаляется. Я включаю свой, потому что у меня их два, и кладу его на стол. Настал момент оплаты счетов. Я отхожу от луча моего фонаря, уклоняясь влево, где темнота гуще всего. Достав из кармана револьвер Вдавленного Носа, я поудобнее беру его в руку. Не знаю, как может сработать эта машинка, но выбора у меня нет... -- Эй, Вольф! -- кричу я. Он оборачивается. Два луча бледного света почти завораживают. Мой голос звучит сдавленно. Голос Вольфа, как мне кажется, тоже. -- Да? Что? -- Подойди-ка сюда, посмотри... Он идет к фонарю, лежащему на столе... Я слежу за покачиванием его фонарика, прикидываю, где он сам. Так, он держит фонарь в правой руке, почти перед собой. Я поднимаю шпалер и тщательно целюсь выше и левее фонаря. -- Эй? -- звучит уже встревоженный голос Вольфа. -- Чего там? Нажимаю на спусковой крючок. Секунду мой коллега кажется неподвижным. Я стреляю второй раз. Его фонарик падает на пол. Характерный шум... Вольф последовал за ним. Я подскакиваю к своему фонарю и бросаюсь к моей жертве. Вольф лежит на полу. Он еще жив. Его глаза мигают под безжалостным светом луча, который я на него направляю. По его рубашке расползается кровавое пятно. Он получил одну пулю в грудь, другую в плечо. -- Это ты... -- шепчет он. Мое горло сжимается от тревоги. -- Да, -- выдыхаю. -- Да, я, по приказу патрона. Ты сделал ошибку, Вольф... При нашей работе это непозволительно! -- Да, -- шепчет он. -- Да, я... сделал... ошибку. Он с огромным усилием вдыхает, и из его рта хлещет сильная струя крови. Он издает жуткий хрип. -- Ты должен был... меня... предупредить, -- прерывисто говорит он. -- Я бы тебе... Он делает мне знак. Я сажусь перед ним на корточки. -- Ты хочешь мне что-то сказать? Его глаза говорят мне "да", но у него уже нет сил. -- Прости, старина, -- шепчу я, -- но я не мог поступить иначе... Он икает. Его кожа приобретает восковой цвет. -- Завтра, -- еле слышно бормочет он. -- Завтра... убьют... Орсей... Вдруг он отдает концы; рот приоткрылся, глаза закатились. Я отступаю на три метра и бросаю револьвер Вдавленного Носа на пол. Я снимаю замшевую перчатку, которую нацепил, чтобы на пушке не осталось моих отпечатков, потом достаю свой шпалер... свой собственный! -- Держите его! -- ору я. Стреляю в складку своего левого рукава. Выбегаю из ангара, вопя во всю глотку. Вокруг ни души... Выбираю самую темную улочку и мчусь по ней, паля из пушки. Сработало... Не прошло и трех минут, как подъезжают полицейские на мотоцикле с коляской. Собираются зеваки. -- Ушел! -- надрываюсь я. -- Быстрее, гоните. Высокий тип в плаще и шляпе... Один из полицейских слезает с мотоцикла, двое остальных уезжают в указанном мною направлении. -- Что за шухер? -- спрашивает патрульный. Вместо ответа я сую ему под нос мое удостоверение. Он вытягивается по стойке "смирно". -- Вы ранены, господин комиссар? Я умышленно держу левую руку висящей вдоль тела. -- Простая царапина, а вот моего товарища зацепило крепко. Тот подлец спрятался за ящиками и расстрелял его в упор. Вызовите "скорую" ... Мы, патрульный и я, входим в ангар, опознаем труп Вольфа, находим револьвер "убийцы" и после короткого обыска я в присутствии ажана обнаруживаю в старой печи документы. -- То, что мы искали, -- говорю я. -- Вот эти планы! Если я когда-нибудь поймаю ту падлу... Ажан горд, что участвует, пусть только в качестве зрителя, в шпионском деле. Он расскажет об этом своей жене, своему кузену, сыну консьержки... Именно это мне и надо. Пусть он даже приукрасит историю, это еще лучше Таким образом, когда люди, купившие Вольфа, захотят разузнать об обстоятельствах его смерти, они получат отличный авантюрный роман, каких уже не пишут. Мечту книготорговца. Подкатывает "скорая", потом полицейские, полицейские... Тело Вольфа кладут в санитарную машину. В этот момент я делаю вид, что теряю сознание, и меня берут тоже. Я предпочитаю оставить труд составления рапортов другим. Оказавшись в "скорой", я под ошеломленным взглядом санитара начинаю обыскивать шмотки своего экс-коллеги. Кроме его документов, бабок, ключей и пушки я не нахожу ничего интересного. Почти ничего. Только телеграмму. Она скатана в комок и лежит в глубине кармана. Я разворачиваю ее и вижу, что она датирована вчерашним числом. Отправлена телеграмма из Версаля и гласит: ПОЗВОНИ ЗАВТРА ПОЛДЕНЬ. КЛОД. Я кладу ее в свой карман и начинаю думать. Глава 4 В кабинет патрона я вхожу с рукой на перевязи. Увидев меня, он встает и идет закрыть обитую дверь на задвижку. -- Поломка? -- спрашивает он, указывая на мою руку. -- Надеюсь, ничего серьезного? Я снимаю руку с перевязи. -- Маленькая инсценировка для журналистов. Так правдоподобнее... Он пожимает мне руку. -- Я знаю, каким ужасным было для вас это задание, Сан- @mrnmhn... Давайте поскорее напишем эпилог к этой главе. Вы замечательно справились с этим деликатным делом, как и со многими другими. Нет нужды говорить, что, если писаки на вас насядут, вы дадите им максимум деталей, да? -- Можете на меня положиться, босс, я уже выложил им такой рассказ, от которого метранпажи застонут от восторга... Он гладит свой лоб цвета слоновой кости. -- Вашего... э-э... протеже взяли в конце дня на бельгийской границе. Я хохочу. -- Бедняга небось проклинает меня. Напомните, чтобы с ним хорошо обращались и не начинали никаких следственных действий... Как только сочтете возможным, его надо будет отпустить и как-то возместить ему убыток... -- Ладно, -- говорит патрон. -- Хорошо! Прекрасно... Его "прекрасно" означает нечто вроде "Ты мне больше не нужен, так что лети-ка ты отсюда!". Я неподвижно сижу в кресле. -- Может быть, патрон, не так уж прекрасно. Он поднимает бровь. Одну. Только он может проделывать этот трюк. -- Что вы сказали? -- Вы позволите задать вам один вопрос? -- Задавайте... -- Как конкретно предал Вольф? Поскольку он мрачнеет, спешу добавить: -- Поверьте, я спрашиваю это не из пустого любопытства... Я... это трудно объяснить... У меня неприятное предчувствие. Может, я, лучше пойму, если вы мне ответите... Патрон колеблется, потом спрашивает: -- Вы слышали о банде Анджелино? -- Спросите дипломированного историка, слышал ли он о Луи XIV! Анджелино крутой сицилиец, известный на трех континентах. У этого парня в мозгах ускоритель, и он может придумать что угодно, лишь бы заработать бабки. Он перепробовал все: контрабанда опиума в Индокитае, торговля оружием в Греции, киднеппинг в США. Прочее я, как говорится, опускаю! Его последний финт -- похищение секретного документа в районе Лас-Вегаса. Фэбээровцы на него рассердились и вышвырнули из Штатов на первом же самолете. Он отправился в Европу, где бывалые парни вроде него отсиживаются, когда погорят по ту сторону Атлантики... Здесь о нем пока не было слышно, но Анджелино не тот малый, что будет долго сидеть тихо. Шеф вытягивает свои идеально чистые манжеты. -- Анджелино реорганизует свою банду, -- говорит он. -- У меня есть надежные сведения. Вольф согласился на него работать и в качестве гарантии своей доброй воли дал ему важную информацию о нашей организации, количестве сотрудников, способах действий, что показывает, что сицилиец готовит крупное дело, которое будет интересовать нас... -- Как вы это узнали? -- В число типов, набранных Анджелино, входил Патавян, Это он сообщил нам о Вольфе... Чтобы проверить его сообщение, я подбросил Вольфу фальшивые документы... Это сработало: два дня спустя Патавян передал мне, что их содержание известно Анджелино... -- Патавян должен знать, что готовит итальяшка, нет? -- спрашиваю я. Шеф качает головой. -- Патавян больше ничего не знает... На прошлой неделе его нашли на пустыре с горлом, перерезанным от уха до уха. Очевидно, Анджелино понял, что армянин ел из двух кормушек. На этот счет он шутить не любит... Смерть этого человека прервала всякий jnmr`jr между нами и сицилийцем. Поэтому я решил убрать Вольфа. Понимаете? Он пододвигает ко мне свою шкатулку с сигаретами. -- Угощайтесь. Эта шкатулка настоящая табачная фабрика. Я выбираю длинную женскую сигарету. Я закуриваю и, забыв, что нахожусь в кабинете большого босса, разваливаюсь в кресле. Он уважает мое молчание, как капрал жандармерии свою жену. -- Слушайте, шеф, я предчувствую красивый тарарам в самое ближайшее время. Вольф умер не сразу. Он успел пробормотать несколько слов: "завтра, убьют, Орсей". Он смотрит на меня с отсутствующим видом, но я его хорошо знаю. Я знаю, что сейчас в его котелке кипят мысли. -- Вы уверены, что он сказал "Орсей"? -- Или "Орсель"... Это его последнее слово, понимаете? Шеф кивает. -- Он сказал одной фразой: "Завтра убьют Орсея"?.. Что означает, что некий Орсей будет завтра убит? Или произносил отрывисто, с паузами, как человек, борющийся со смертью? -- Второй вариант, патрон. Он пробормотал: "Завтра убьют..." Потом тишина, он уже умирал, а затем открыл рот, как будто хотел закончить фразу, секунду пытался издать хоть один звук, после чего выдавил из себя: "Орсей..." Вот... Босс играет ножом для разрезания бумаг. Подумав секунду, шепчет: -- Значит, Орсей не обязательно фамилия человека... Это может быть названием места... -- Патрон, вы думаете о Ке д'Орсей? -- А вы нет? -- Я тоже... Он спрашивает меня таким тоном" каким скорее спрашивают самого себя: -- Какова главная характеристика Ке д'Орсей? Я отвечаю: -- Там находится Министерство иностранных дел -- Да. Он резко отталкивает нож. Это производит сухой щелчок, заставляющий меня вздрогнуть. Шеф открывает ящик своего стола и достает вечернюю газету. -- Завтра, -- говорит он, -- на Ке д'Орсей состоится конференция министров четырех великих держав! Сан-Антонио... Если там произойдет заваруха, это может иметь непредсказуемые последствия. -- Вы думаете, Анджелино способен впутаться в политическое убийство такого масштаба? -- Анджелино способен на все. Если у него нет денег, он подожжет весь мир с той же легкостью, с какой вы прикуриваете сигарету. ФБР прислало мне очень красноречивое досье на него! -- Ну и что? -- Мои опасения укрепляет то, что макаронник попросил у Вольфа подробные сведения о наших методах охраны. Я немедленно встречусь с министром внутренних дел... Меры безопасности будут усилены. Он направляет свой указательный палец мне в грудь. -- Вы пойдете по следу Анджелино. Сделайте все возможное и невозможное, чтобы найти этого субчика. Мы не можем предъявить ему никакого обвинения, но вы должны во что бы то ни стало обезвредить его. Это ясно? Я давлю сигарету роскошной телки о свой каблук и щелчком nrop`bk~ ее в бронзовую пепельницу. -- Вы знаете, где найти эту птичку? -- Не имею ни малейшего понятия... Я смотрю на него, спрашивая себя, кто этот тип: начальник Секретной службы или грузчик с Восточного вокзала? Он видит мое немое осуждение. -- Я ведь не Господь Бог, -- вздыхает он. И добавляет: -- Зато Анджелино сущий дьявол! Глава 5 Одна вещь меня все-таки успокаивает; дьявол никогда не внушая мне страха. Я даже несколько раз брал над ним верх. До сих пор дело было абсолютно простым. Анджелино замышляет гадость на Ке д'Орсей. Один гад из наших давал ему информацию; с этим я рассчитался. Здание МИДа тщательно обыщут, меры безопасности усилят, а я. как большой, буду стараться побеседовать с Анджелино. Обожаю разговаривать с бандитами. Супергангстеры -- это моя любовь, честное слово! Будь я при хрустах, я бы их коллекционировал. Единственная неприятность -- я не имею ни малейшего представления о том, где находится Анджелино. Проходя мимо бара, что напротив конторы, я кое-что вспоминаю. В кармане Вольфа лежала отправленная вчера телеграмма с просьбой позвонить некоему Клоду сегодня в полдень. А сегодня в полдень Вольф как раз листал телефонную книгу. Готов поспорить, он искал номер этого самого Клода... Я могу ошибаться, но ведь только римский папа никогда на попадает пальцем в небо. Поскольку моя память -- отличный записывающий механизм, я вспоминаю и то, что Вольф опрокинул стакан чинзано на страницу, которую изучал. Захожу в тошниловку. Эмиль, ее хозяин, дремлет за стойкой. Среди предков этого типа наверняка была муха цеце. Начиная с одиннадцати утра он спит, как боа, заглотнувший целую семью плантаторов, включая бабулю. Он выходит из комы только затем, чтобы рявкнуть, от чего дрожат бутылки на полках. Его официантка относится к типу чокнутых девиц, считающих себя жертвой социальной несправедливости. Она воображает, что на съемочной площадке смотрелась бы куда лучше, чем во второразрядном бистро. Она машет ресницами, как Марлен, а той краской, которой она намазала лицо, вы могли бы заново покрасить свой загородный дом. -- Что вы хотите? -- спрашивает она, округляя рот в куриную гузку. -- Я пришел ради твоих глаз, -- говорю, -- но если сверх того ты дашь мне телефонный справочник и рюмочку коньячку, я Просто бухнусь перед тобой на колени. Она пожимает плечами и приносит мне книгу. Я размышляю. Если мне не изменяет память, справочник был открыт в конце. Я раскрываю его и замечаю, что попал на версальских абонентов Как говорится, горячо: телеграмма Вольфу была отправлена из Версаля... Я листаю эту часть справочника и скоро нахожу запачканную страницу. На ней фамилии на Р и С, всего двести двадцать три штуки. Вырываю страницу и сую в свой карман. Шум разрываемой бумаги выводит хозяина из дремы. Второй раз за день он жутко орет из-за этой чертовой книги. Он вопит на всю свою забегаловку, что второго такого нахала, как я, нет в целом мире, что он сыт по горло этим кварталом, кишащим легавыми, и живет одной надеждой -- увидеть нас висящими на крюках мясника. Onqke чего, очевидно сорвав голос, он наливает себе стакан коньяку и наполняет мой. Мы чокаемся. Я приезжаю в Версаль в девять часов вечера. На город Короля- Солнца падает мелкий нудный дождик. Остановив машину на улочке возле префектуры, я захожу в унылый бар, кажущийся мне удобным местом для размышлений. Сидя перед дымящимся грогом, я смотрю на вырванную из телефонной книги страницу. Не обходить же всех типов, чьи фамилии напечатаны на ней! Тут я вспоминаю, что телеграмма Вольфа была подписана: "Клод". Пробегаю взглядом бумажку и через четыре минуты констатирую, что только одного мужика зовут Клод. Клод Ринкс, по профессии скульптор... Эта деталь меня очень удивляет. Не понимаю, как скульптор может быть причастен к делу, которым я занимаюсь. Лица творческих профессий обычно не имеют; ничего общего с субъектами вроде Вольфа или Анджелино. Может, это просто приятель Вольфа, никак не связанный с его темными делишками? Наконец, поскольку другого лучика надежды не брезжит, и тем более я уже в Версале, решаю связаться с Ринксом. Думаю, действовать надо осторожно, так как я ступаю на совершенно неизвестную почву. Я подхожу к телефону и набираю номер Ринкса. Нежный голосок отвечает: -- Алло? -- Я бы хотел поговорить с месье Клодом Ринксом. Нежный голосок уверяет меня, что Клода Ринкса мужского пола не существует, а Клод Ринкс -- это она. Только тут я осознаю, что имя Клод может носить и мужчина, и женщина. -- О, простите! -- говорю я. -- Могу ли я с вами поговорить, мадам Ринкс? -- Мадемуазель... А о чем? -- Скажем, поличному делу. -- Может, завтра? -- Скажем, что личное дело еще и срочное... -- Кто вы? Иду напролом: -- Друг Вольфа... мое имя вам ничего не скажет. Молчание. -- Кто такой Вольф? -- спрашивает голос. В тоне моей собеседницы звучит искреннее удивление. Я говорю себе, что пошел неверным путем, и уже собираюсь извиниться и повесить трубку, но в моей черепушке начинает сильно звонить колокольчик тревоги. А когда он звонит, значит, мне пудрят мозги... -- Могу я вам это объяснить при личной встрече? -- отвечаю я на ее последний вопрос. Опять молчание. -- Я в двух шагах от вас, -- продолжаю я. -- Ладно, приходите. Я живу на верхнем этаже... Дождавшись, пока она положит трубку, я вешаю на рычаг свою. Я задумчив, как роденовский "Мыслитель". Я так задумался, что забыл допить свой стаканчик... Заметив это на улице, возвращаюсь исправить оплошность, но уже слишком поздно: хозяин успел вылить остаток моего коньяка назад в бутылку. Дом богатый. Монументальная деревянная лестница с медными перилами покрыта красным ковром. Взобравшись на четвертый этаж, я оказываюсь на конечной остановке перед широкой дверью, покрашенной в изумрудно-зеленый цвет. В тот момент, когда я протягиваю руку к звонку, дверь открывается. На мои плечи падает прямоугольник оранжевого света, ` посреди этого прямоугольника стоит красотка, от которой просто дух захватывает. Она довольно высокого роста, стройная, хорошо сложена. Тяжелые золотистые волосы собраны сзади в длинную гриву а-ля Аттила Она кутается в синий атласный халат, черные глаза пристально смотрят на меня. Делаю усилие, чтобы проглотить слюну, и снимаю шляпу. -- Мадемуазель Ринкс? -- Она самая. Я кланяюсь: -- Комиссар Сан-Антонио. Кажется, я поскромничал, уверив мадемуазель, что мое имя ей ничего не скажет. Она вздрагивает, и выражение ее глаз меняется от любопытства к настороженности. -- Входите, -- говорит она. Я вхожу в мастерскую скульптора, обставленную с безупречным вкусом. Во всех углах статуи, драпировки ярких цветов, мебель из лимонного дерева. В величественном камине из красного кирпича горят дрова. Она указывает на кресло. -- О чем идет речь, господин комиссар? -- О Вольфе... Я смотрю на нее. Она моргает. Я был прав, что пришел. Могу поставить истертую зубную щетку против тонны черной икры, что эта куколка знает Вольфа. Я решаю не давать ей времени соврать и, пользуясь своим преимуществом, начинаю блеф... -- Вольф умер, -- бросаю я. Она страшно бледнеет и шепчет: -- Умер? -- Погиб в конце дня от руки преступника, которого мы обложили в его логове... Детали вы узнаете завтра, из утренних газет... Она проводит рукой по лбу. Кажется, сейчас хлопнется в обморок. -- С вами все в порядке? Она утвердительно кивает головой. Она сильная. Мне это нравится. Терпеть не могу девчонок, считающих своим долгом падать без чувств, чтобы показать глубину своей скорби. -- Перед смертью Вольф, который был моим приятелем, прошептал: "Навести... Клод Ринкс... Версаль..." Больше он ничего сказать не смог Вот. Я решил, что обязан приехать, понимаете? Я не знал, что вы женщина... Делаю паузу, чтобы она успела осмыслить сказанное. Потом задаю вопрос, щекочущий мне язык: -- Почему по телефону вы мне ответили, что не знаете его? Она пожимает плечами: -- Не знаю. Ваш звонок в такой час показался мне необычным... Я... Я не подумала... Я смотрю на нее, -- Вы были очень близки с Вольфом? -- Он был другом детства... Мы потеряли друг друга из вида, а два месяца назад я встретила его в Сен-Жермен-де-Пре... Мы узнали друг друга... провели вместе вечер. Через некоторое время он приехал сюда -- заказать мне работу... -- Работу? -- Он хотел, чтобы я сделала копию бюста Монтескье... Мне приходится ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. Вольф, циник, мерзавец и предатель, Вольф, влезщий в грязные махинации, интересовался скульптурой и Монтескье. Обалдеть можно! Я смотрю на малышку Ринкс, чтобы убедиться, что она не издевается надо мной. Нет, сидит в своем кресле очень серьезная, грустная и красивая. -- Бюст Монтескье? -- бормочу я. -- Да. -- И вы его сделали? -- Да. -- Он просил его для себя? -- Нет. Сказал, что это для одного из его друзей. -- Копию? -- Совершенно верно. -- Копию чего? -- Бюста работы Фийе. -- А где этот бюст? -- В Лувре... Не понимаю. Может, копия действительно предназначалась любителю искусства. В конце концов, я ничего не знаю ни о личной жизни Вольфа, ни о его знакомых. Я встаю... -- Не понимаю, почему Вольф попросил меня приехать к вам... -- Я смотрю на Клод. -- Простите меня, но вы были... -- Его любовницей? Нет! Просто другом. Хорошей знакомой, и все... Девочка кажется мне искренней. Я мысленно говорю себе, что Вольф был придурком, если не пытался взять эту каравеллу на абордаж. Эта маленькая скульпторша именно такая девушка, ради которой я готов ходить по потолку. Я бросаю на нее такой пристальный взгляд, что он чуть не прожигает дыру в ее нежной коже. Малышка краснеет. -- Я вас покидаю, -- говорю. -- Прошу вас, мадемуазель, простить мне этот поздний визит... -- Напротив, вы были очень любезны, что приехали сразу... -- бормочет она. -- Я очень тронута... Я так расстроена... Хотите чего- нибудь выпить? -- Готов согласиться, -- отвечаю я ей. Она бледно улыбается. -- Тогда садитесь... Я подчиняюсь. Она идет к бару и выбирает бутылку виски. -- Вы это любите? -- Обожаю. Мне его давали еще в колыбели, так что, как вы понимаете... На этот раз она откровенно смеется, Я констатирую, что мое присутствие доставляет ей то, что на кастрированном языке называется "приятное отвлечение". Мы разговариваем как добрые друзья... Нам хорошо, а я люблю, когда мне хорошо. -- Знаете, -- говорю я ей вдруг, -- мне тоже нужно заказать вам бюст... -- Правда? -- спрашивает она. -- А чей? -- Угадайте... -- Монтескье? -- Нет. Ваш. Мне будет приятно поставить его на камин и по утрам, едва проснувшись, бросать на него первый взгляд... -- Вы очень милый, -- любезно говорит она. Запомните, ни одна красотка не может остаться равнодушной к удачному комплименту. Не знаю, заметили вы или нет, но этот к тому же и оригинален. -- Отметьте, -- добавляю я, -- что, несмотря на весь ваш талант, вам не удастся превзойти природу. И обволакиваю ее бархатным взглядом. -- По-моему, природа не схалтурила, когда лепила вашу грудь... Ой, простите... Она показывает мне свои перламутровые зубки, блестящие, как жемчужное ожерелье. -- Вы умеете говорить, комиссар... -- Чтобы молчать, видя вас, нужно залить язык гипсом... Как-видите, если в профессиональном плане мои дела стоят на месте, зато в личном скачут галопом. Мы выпиваем второй стаканчик, и жизнь становится розовой и красивой. Не знаю, понимаете ли вы, к чему я клоню. В тот момент, когда она берет мой стакан, наши пальцы соприкасаются, и это производит на меня такой же эффект, как если бы я положил лапу на провод под высоким напряжением. -- По третьему? -- спрашивает красавица. -- Сегодня мне надо немного взбодриться. Мне было больно.. узнать эту новость. -- Давайте по третьему, моя маленькая. Я нежно улыбаюсь ей. Я знаю, что такие улыбки сделали бы мне карьеру в Голливуде. -- Вас не шокирует, если я буду звать вас Клод? -- Думаю, что нет, -- щебечет она и протягивает мне стакан, в который щедро налила виски. На этот раз я не ограничиваюсь прикосновением к пальцам, а сразу беру ее за лапку. -- А если я вас поцелую, Клод, вы обидитесь? -- Вы ужасный человек, -- шепчет малышка, краснея. Лично я совершенно не могу устоять перед краснеющей девушкой. -- Это не ответ... Она пожимает плечами. -- Если я отвечу "да", вы сочтете меня маленькой потаскушкой, так? Она не лишена здравого смысла. -- Знаете что, Клод, давайте проведем опыт. Я вас поцелую без вашего согласия. Если вам не понравится, вы влепите мне пощечину, как в бульварных комедиях. Тогда я возьму свою шляпу и отвалю. Еще не договорив, я встаю, заключаю ее в объятия и одариваю крепким поцелуем, так долго не переводя дыхание, что ловец жемчуга мог бы сдохнуть от зависти. Она не только не приходит в ярость, но реагирует очень живо: ее ноги обвивают мои, как быстрорастущие лианы дерево. -- Вы моя любовь, -- бормочет Клод. Она чуть отодвигается, чтобы посмотреть на меня. Помада образует вокруг ее губ ореол, как на лубочных картинках. Ее губы блестят, глаза тоже. Я думаю, что жизнь полна неожиданностей. Если бы меня мог сейчас видеть шеф, он бы сказал, что я умею сочетать приятное с полезным. Клод, дрожа, снова придвигается и с таким неистовством прижимается ко мне, что разлепить нас можно только ножом для открывания устриц. -- Ты сводишь меня с ума, -- лепечет она. Мы снова целуемся. Я точно смогу побить рекорд по длительности пребывания под водой. Позвольте вас просветить: эта киска может внушить игривые мысли даже огородному пугалу. Мы собираемся завершить этот новый поцелуй единственно возможным образом, но тут неуместный звонок в дверь разделяет нас. Клод вздрагивает и отодвигается от меня. -- Кто это может быть? -- шепчет она. Звонок раздается снова, но в условном ритме. Он исполняет "та-талада-гиди дзинь-дзинь". -- Это подруга, -- говорит Клод. Она вытирает губы платком, приглаживает волосы и выходит из комнаты, послав мне воздушный поцелуй. Если вы никогда не видели долбанутого малого, смотрите внимательнее. Я так расстроен, что если бы послушался самого себя, то пошел бы крушить все вокруг. Возможно, особа, hqonkmhbx` соло на звонке Клод, имеет все мыслимые достоинства, но одного она лишена -- чувства, когда приходить уместно, а когда нет. Слышу, как моя красавица спрашивает через дверь: -- Кто там? Ответа я не слышу, вернее, слышу слишком громко, как и все остальные жильцы дома. Гремит автоматная очередь, короткая, но легко узнаваемая. Я- то в общем разбираюсь и непроизвольно прикидываю, что выпущено пуль двенадцать. Я бросаюсь вперед! Глава 6 Моя скульпторша лежит на паркете и обливается кровью. Дверь продырявлена, как решето. Я открываю ее и выскакиваю на лестницу, но, не успев пробежать и половины пролета, слышу, как на улице пулей сорвалась с места машина. Нет смысла нестись как угорелому. Чувак, саданувший из автомата, слишком намного опередил меня. Поднимаюсь на несколько ступенек и опускаюсь на колени рядом с Клод. Она получила добрых полдюжины маслин: одну в правое плечо, три в грудь, две в левую руку... Она жива, даже не потеряла сознания. Ее глаза полны слез. -- Маленькая моя Клод, -- шепчу я. -- Подонок! Клянусь, я его достану! В открытую дверь вижу лица соседей, осторожно высунувшихся на лестничную площадку. -- Вызовите "скорую", быстро! -- кричу я им. Я знаю, что больше ничем не могу помочь малышке. Чтобы ее починить -- если ремонт вообще возможен, -- требуется отличный врач с карманами, набитыми дипломами... -- Сан-Антонио... -- бормочет она. Она хочет мне что-то сказать, и я готов отдать свой выходной костюм, чтобы ее выслушать, но знаю, что малейшее усилие может стать для нее роковым. -- Помолчи, киска моя, мы поговорим позже... Приезжает "скорая". Малышку несут в нее через двойной ряд зевак в пижамах. Когда появляются парни из ближайшего комиссариата, я показываю им мои бумаги и делаю краткое резюме драмы. -- Если узнаете что-то новое, звоните мне в Париж. Я сажусь в свою машину и на полной скорости гоню в сторону славной столицы... Ночь я заканчиваю в отельчике недалеко от конторы. Встав рано утром, принимаю ледяной душ, потом звоню в версальскую больницу узнать о состоянии Клод. Дежурный мне говорит, что ей сделали ночью срочную операцию, но состояние ее очень тяжелое и пока нельзя сказать ничего определенного. Эта новость вызывает у меня грусть, но, в конце концов, пока есть жизнь, есть и надежда. Клод молодая и крепкая и раз не отдала концы сразу, то выкарабкается. Я одеваюсь и иду перекусить в кафе. Стаканчик кальвадоса, и я снова готов идти в атаку. Покупаю газеты, чтобы посмотреть, во сколько должны собраться министры четырех великих держав. Встреча назначена на четыре. Чем бы мне до этого заняться? К шефу я решаю не ходить. Я не в настроении петь ему романсы, глядя на его безупречно белые манжеты... Нет, схожу в Лувр. Имею я право познакомиться с Lnmreqj|e, если мне этого хочется? Кажется, я не бывал в знаменитом музее с того времени, когда был студентом. Спрашиваю, где зал статуй, и смотритель в галунах отвечает, что в подвале. И вот я прохаживаюсь между Дианами, Венерами, героями, херувимами, античными воинами и разными бородачами. Дохожу до бюстов и довольно скоро узнаю Монтескье. Встав перед ним, я чувствую себя кретином. Чего я ждал от этого визита? Что Монтескье расскажет мне новый анекдот? Похлопываю его по щеке. -- Чего-то ты бледноват, -- говорю я ему. -- И холодный, как собачий нос! Какой-то тип останавливается и смотрит на меня. Этот длинный мужик, косящий, как заяц, ошеломленно таращится на меня, потом едва заметно пожимает плечами и уходит. Конечно, я похож на чокнутого. Снова смотрю на папашу Монтескье. Я не очень силен в скульптуре, но все-таки понимаю, что это не бог весть какой шедевр. Вообще-то сделан он неплохо, аккуратно, но любитель искусства никогда не захочет иметь дома копию этой штуки... Она может заинтересовать только литератора из-за личности изображенного... Сильно сомневаюсь, что у Вольфа были друзья литераторы. Он был скорее завсегдатаем стадионов. Все это довольно таинственно... Тем более таинственно, что кто-то без колебаний всадил автоматную очередь в дверь Клод, чтобы заткнуть ей рот... Почему с ней сыграли эту злую шутку? Просто потому, что я был у нее и мог узнать, что она сделала копию этого паршивого бюста? Заводя игру в "почему" дальше, быстро подходишь к вопросу: почему для кого-то так опасно, что я узнаю об этой работе? А если оставить игру в "почему", возникает вопрос: как убийца узнал, что я у малышки Ринкс? Потому что следил за ней или, наоборот, он следил за мной? Если верна вторая гипотеза, это означает, что, несмотря на нашу инсценировку, Анджелино не поверил в "несчастный случай" с Вольфом. Темно, как в пузырьке с чернилами! Я снова хлопаю Монтескье, уже сильнее. Это почти пощечина. -- Если бы ты мог говорить, то много чего порассказал, да, старина? Монтескье начинает действовать мне на нервы. Я строю ему страшную рожу и ухожу Глава 7 Когда я поднимаюсь по лестнице, мне в голову приходит одна идея. Думаю, еще никто не рожал мыслищу такого калибра, кроме Анджелино, конечно. Я выхожу в сад Лувра. Моя тачка стоит справа от входа в музей. Я направляюсь к ней, и, когда до нее остается каких-то десять метров, вмешивается-случай... Не знаю, знакомы ли вы с парнем по имени Случай? Если вы никогда о нем не слышали, позвольте вам сказать, что это тот еще хитрец! У него есть чувство юмора, а главное, талант появляться в нужное время. Мимо моей машины идет рабочий в синем халате, несущий на плече венецианское зеркало. Стекло наклонено. Я смотрю в него и вижу, что творится в моей тачке. С огромным удивлением вижу съежившегося на полу перед задним сиденьем мужика. Того самого, который смотрел на меня, когда я беседовал с Монтескье. Это видение мелькает так быстро, что нужны рысьи глаза, чтобы p`gckder| его, но рысь -- это крот по сравнению с Сан-Антонио. Я замедляю ход и увеличиваю скорость шевеления мозгами. Запомните, что я соображаю очень быстро. Я останавливаюсь, ощупываю карманы, как будто что-то потерял, и возвращаюсь. И вот я снова в музее. Заметив комнату старшего смотрителя, стучу в стекло. Хозяин появляется в фуражке немного набок. -- Ну, что надо? -- ворчливо спрашивает он в манере, свойственной всем тупицам, которым дали хоть немного власти. Предъявляю ему удостоверение. Тут он синеет, как цветочек... Незабудка, да и только! -- Чем могу служить? Говорю, что хочу позвонить. Он показывает на допотопный аппарат в глубине комнатушки. Я хватаю трубку и велю телефонистке соединить меня с МИДом. Она соединяет. Не знаю, какую должность занимает ответивший мне тип, но, судя по резкому тону, это министр собственной персоной. -- Дирекция Надзора за территорией[1]! -- бросаю я. -- Мне нужна справка. В министерстве есть бюст Монтескье? Мой собеседник, видимо обалдев, молчит. -- Что? -- наконец выговаривает он. -- Бюст Монтескье. Этот болван находится на грани апоплексического удара. -- Вы надо мной издеваетесь? -- спрашивает он. Тут я начинаю сердиться и говорю ему, что наша Служба не потерпит, чтобы какой- то швейцар разговаривал с нами подобным образом, и что если он мечтает стать безработным, его мечта близка к осуществлению. -- Спросите у компетентного сотрудника, -- говорю я, -- и пошевеливайтесь. Я жду... Проходит несколько минут. Мой приступ ярости произвел должный эффект, потому что малый возвращается и бормочет в трубку, что такой бюст действительно стоит в зеленой гостиной. Я его спрашиваю, что такое зеленая гостиная; он мне отвечает, что это зал для конференций. -- Встреча представителей четырех великих держав должна состояться в зеленой гостиной? -- Да. Я кладу трубку, потом звоню боссу. -- Я уже беспокоился из-за того, что от вас не было никаких известий, -- говорит он. Я показываю ему язык. Большой босс удобно сидит, как в кино, в мягком кресле, в теплом кабинете и хочет слушать интересные истории. Излагаю ему мою ночную одиссею. -- Слушайте, патрон, кажется, я обнаружил хитрость Анджелино. Он заказал копию бюста Монтескье, нашпиговал ее взрывчаткой, и сегодня днем, когда министры будут молоть языками, она грохнет. Получится хороший тарарам! -- Великолепно, -- бормочет он. -- Хитроумная идея. Я знал, мой мальчик, что в голове у вас кое-что есть... -- У Монтескье, -- отвечаю, -- тоже. У меня тут одна сложность... -- Правда? -- В моей машине спрятался тип. Когда какой-нибудь тип заползает в вашу машину, пока вас нет, это значит, что он питает к вам не очень теплые чувства, а? -- Как вы это обнаружили? Я ему объясняю. -- Ну так возьмите его! Сегодня у босса мозгов не больше, чем у бордюрного камня. -- Ладно, я его возьму. Анджелино об этом сразу узнает и в последнюю минуту изменит план действий... -- Что же вы предлагаете? Я прочистил горло. -- Патрон, этот придурок, решивший поиграть в Фантомаса, единственная нить, ведущая к Анджелино... Я буду играть в его игру, дам себя поймать. А вы немедленно пришлите сюда кого- нибудь, чтобы проследить за моей машиной. -- Неглупо... -- Теперь что касается Монтескье. Я бы хотел дать вам один совет. -- Давайте... -- Пошлите на Ке д'Орсей саперов, чтобы они выпотрошили Монтескье и набили его простым порохом... Я бы хотел, чтобы взрыв произошел в назначенный час, только пусть он будет безвредным... Надо потихоньку предупредить иностранных министров... -- Гм! Мне это кажется слишком рискованным. -- Однако придется на это пойти, если вы хотите, чтобы я покончил с Анджелино. Кого вы ко мне пошлете? -- Я послал Равье. Прошедшее время меня не удивляет. Я знаю босса. Разговаривая со мной, он написал свои инструкции на листке блокнота и вызвал дежурного. Равье я тоже знаю. Он крепкий орешек и давно работает в конторе. У него на теле шрамов, как на березе, из которой качают сок. Он хитер и зря на рожон не полезет. -- Пока, босс. Я дам вам о себе знать, когда смогу. -- Будьте осторожны, мой мальчик, и спасибо... Я кладу трубку прежде, чем он успевает начать говорить о благодарности правительства, которое... родине, которая... У босса это любимый конек. Глава 8 Вторично выйдя из Лувра, я осматриваю окрестности и закуриваю сигарету. Как раз в тот момент, когда я задуваю спичку, замечаю Равье за рулем его старой "симки". Я говорю себе, что, раз меры безопасности приняты, мне остается по моей доброй привычке рискнуть собственной шкурой. Открываю дверь своей тачки, сажусь за руль и трогаю с места. Сзади парень с заячьим взглядом готовится сыграть дуэт. Если он думает, что остался незамеченным, то глуп как пробка. Этот придурок принимает свои желания за действительность. Я слышу его дыхание. Он пыхтит, как паровоз, изготовленный до войны 1870 года! В конце концов, может, он волнуется... В какую бы сторону мне поехать, прежде чем он вылезет? Сворачиваю на улицу Риволи, поскольку она с односторонним движением, и следую по ней до площади Конкорд. Там я поворачиваю на набережные и направляюсь к Гран Пале. Рядом с мостом Александра III приятель начинает шевелиться. Он дождался красного света. Парень осторожен и опасается быстроты моей реакции, а потому предпочитает сделать мне сюрприз во время остановки. Его поведение -- чистый классицизм. Он действует как бывалый гангстер. Для начала он приставляет ствол шпалера к моему затылку и почти одновременно говорит, что если я дорожу жизнью, то должен изобразить из себя статую, потому что в данном случае, как при флебите, нужна полная неподвижность. -- Будешь делать то, что я тебе велю, а если выкинешь фортель, я влеплю тебе в башку маслину, просек? О шуме не беспокойся. На моей пушке глушитель, и выстрел примут за отрыжку. -- Ладно, -- отвечаю я как можно вежливее. -- И что же я могу сделать, чтобы доставить тебе удовольствие? Тут он влепляет мне кулаком по зубам. Хруст, как будто Оливер U`pdh сел на мешок орехов. Этот гад, наверно, разбил мне губы, а может быть, и десны тоже. -- Это тебя научит, как мне тыкать! -- говорит он совершенно серьезно. -- Вы, мусора, больно много о себе понимаете! Мы с тобой коров не пасли... Если бы я послушался своего душевного порыва, то ударил бы его головой назад, потому что этот лопух держится слишком близко... К счастью, я справляюсь с собой. Все это я записываю в тот уголок своей памяти, где зарегистрированы все подлые удары, за которые я должен расплатиться с процентами... -- Ладно. Что я должен делать? В зеркале заднего обзора я четко вижу моего человека с заячьим взглядом. Он чертовски доволен и считает себя королем только потому, что двинул легавому кулаком по роже. Бедный малыш... -- Знаешь улицу Жербийон? Езжай туда. Я бы мог ему заметить, что тоже не пас с ним коров, но он мне снова вмажет, и очень вероятно, что я потеряю над собой контроль. Я сдерживаюсь, философски говоря себе, что сильный человек должен быть выше хамства. -- Да, -- говорю, -- улицу Жербийон я знаю. Маленькая такая улочка рядом с бульваром Распай, выходит на улицу Аббе-Грегуар, так? -- Точно... А ты хорошо знаешь Париж, -- хвалит он меня. -- Туда, что ли, ехать? -- Да. Я киваю и переезжаю на другой берег Сены. Оба молчим. Проезжай мимо Ке д'Орсей, я бросаю на нее тоскливый взгляд, потом выезжаю на бульвар Сен-Жермен, а оттуда на бульвар Распай. Может быть, если буду хорошо себя вести, мне покажут месье Анджелино. Кажется, этот пахан хочет мне сказать пару слов, что очень своевременно, поскольку мне тоже хочется рассказать ему свою жизнь... Вернее, одну из ее версий. Если мне немного поможет случай, то скоро будет весело. Улица Жербийон одна из самых спокойных в Париже. Комфортабельные дома, скромные на вид магазины; собачки обнюхивают бордюр... Представляете? -- Стоп! -- говорит мой ангел-хранитель. Я прижимаюсь к тротуару и жду продолжения. Заячьи глаза становятся злыми. Он начинает дрейфить -- боится, что так близко от цели я его проведу В операциях этого рода один деликатный момент -- момент выхода из машины. На секунду я неизбежно окажусь не под прицелом. -- Слушай меня внимательно, -- говорит он. -- Выключи зажигание и брось ключ мне. Потом я выйду из тачки, а ты вылезешь, когда я буду на тротуаре. Не пытайся хитрить -- проиграешь. Как видишь, вокруг никого, и я могу спокойно влепить тебе пулю в клешню... -- Понял, -- говорю я самым покорным тоном. Он усмехается. Этот смешок укрепляет мое желание в один из ближайших дней сказать ему пару ласковых кулаками. Мы выходим из машины и идем в подъезд. -- Нам на второй, -- предупреждает мой гид. -- Дверь справа. Позвонишь сам... Я делаю, как он велит. Мой звонок вызывает шарканье тапочек. Дверь открывается, но вместо крутого малого, вооруженного до зубов, в моем поле зрения появляется уже немолодая женщина. Ей, может, лет пятьдесят, она прямая, полненькая, кожа имеет желтоватый оттенок. У нее черные брови, гуще одежной щетки. Над rnmjhlh губами седеющие усы. В ее лице есть что-то нефранцузское; она похожа на итальянскую матрону. Она смотрит на меня, на моего конвоира и довольно бормочет: -- Bene[2]. Точно, макаронница. Мой похититель проводит меня в столовую-гостиную самого что ни на есть семейного вида. Старомодная печка распространяет жуткую жару. Неказистая мебель. Двое мужчин играют за столом в карты. Их пиджаки висят на спинках стульев. На грязной скатерти стоит бутылка кьянти. Один -- маленький, толстый, с отвислыми щеками и седеющими курчавыми волосами. У него быстрые и колючие поросячьи глазки. Второй -- элегантный крепыш, но его элегантность слишком броская и попахивает дурным вкусом. Они заканчивают раздачу, не обращая на меня ни малейшего внимания. Наконец маленький толстяк швыряет карты на скатерть и оборачивается ко мне. -- Садитесь, господин комиссар, -- говорит он без малейшего акцента. Что-то подсказывает мне, что это и есть Анджелино, гроза фэбээровцев, человек, заставляющий дрожать полиции многих стран. Немного разочаровывает то, что он сидит в мещанской обстановке и перекидывается в картишки, как мелкий виноторговец из Генуи или Неаполя... Но жизнь научила меня ничему не удивляться. -- Вы, конечно, Анджелино? -- говорю я. Он слегка вздрагивает. Очевидно, рассчитывал сохранить инкогнито и изумлен тем, что мне известно его имя. -- Вы меня знаете? -- спрашивает он и разражается густым смехом. -- Черт, в ваших службах небось полно моих фоток, которые вас заставляют заучивать наизусть... -- Я никогда не видел ваших фотографий, Анджелино, но знаю вас по репутации и умею работать серым веществом... За это время человек с заячьими глазами уселся в кресло возле печки, а дама с густыми бровями без единого слова последовала его примеру. Она взяла вязанье и начала быстро сновать спицами, останавливаясь только затем, чтобы сосчитать петли. Думаю, настал момент переходить в атаку. -- Послушайте, Анджелино, догадываюсь, что вы хотите задать мне кучу вопросов, для чего и поручили этому длинному придурку привезти меня сюда... Заячьи Глаза издает вопль, похожий на рев агонизирующего тигра. -- Молчать! -- кричит ему Анджелино. -- Я ведь последовал за ним, не возникая, только потому, что сам хотел с вами побеседовать, -- говорю я. -- Но все-таки козлы вроде него мне не очень нравятся. Новый вопль вышеупомянутого козла. -- Эта дешевка так разволновалась, -- продолжаю я, -- что забыла меня обезоружить... И в качестве доказательства своих слов выхватываю пушку, секунду смотрю на всех с хитрым видом, а потом подхожу к столу и кладу ее на него. Это проявление пацифизма -- очко в мою пользу. Я улавливаю в поросячьих глазках Анджелино огонек интереса. -- Что вы хотите мне сказать? -- спрашивает он. -- Мы не могли бы поговорить тет-а-тет? -- Я доверяю моим людям, -- отвечает он. -- Вы -- может быть... а я нет. Он поворачивается к своему партнеру и Заячьему Взгляду. -- Уйдите, -- просто говорит он. Оба субчика без восторга поднимаются и выходят в другую комнату. -- Рассказывайте, -- говорит итальянец. Я сажусь поудобнее в кресло, закидываю ногу на ногу и начинаю: -- Вы прибыли из Штатов, где жизнь для вас стала невозможной. Вы реорганизовали вашу банду и готовите неслыханные дела. Для этого вам нужны помощники в полиции. Вы заключили соглашение с моим коллегой Вольфом. Наш большой патрон узнал об этом и велел мне убрать Вольфа. Я выполнил эту грязную работу, не зная, почему Вольфа надо было кокнуть. Но Вольф умер не сразу и рассказал мне о вас... В углах губ Анджелино залегают горькие складки. Он слишком хорошо знает людскую неблагодарность. -- Ну и что? -- спрашивает он. -- А то, что со вчерашнего вечера я много размышлял. -- Размышляли? -- Да... Я уже давно получаю пули в шкуру, находясь на службе правительства. На этой работе не разбогатеешь. Сначала занимаешься ею из спортивного интереса, но со временем начинаешь завидовать торговцам сыром, покупающим себе длинные лимузины. Вы понимаете, что я хочу сказать? Он прекрасно понимает. Его маленькие глазки моргают, и он быстрым движением наливает себе кьянти. Вязальщица продолжает нанизывать петли. Анджелино трет подбородок, где щетина, несомненно сбритая утром, скрежещет под его пухлой рукой, как наждак. -- Дальше, -- говорит он. -- Мне кажется, что, имея в своей команде такого парня, как я, вы сможете развернуться по-крупному... -- Ах так? -- спрашивает он. Я смотрю на него. У него невинные глаза, но в лице есть что- то хитрое, ироничное и безжалостное... Пора подбросить в печь угольку. -- Вы, разумеется, считаете мое предложение необычным и, конечно, подозреваете подвох... В таком случае я готов дать вам доказательство моей доброй воли... Он машет рукой, что означает: "Так все говорят". -- И это доказательство, Анджелино, я могу дать вам немедленно. -- А? -- произносит он. -- Анджелино, я раскрыл ваш трюк с копией Монтескье. Я дам вам самый большой залог моей лояльности, если позволите мне так выразиться, чтобы показать, что готов работать с вами. Я ничего не сказал моему начальнику, и бомба на Ке д'Орсей взорвется сегодня днем в назначенное время... Тут он дергается. -- Вы говорите правду? -- Когда прочтете сегодняшние вечерние газеты, то поймете, что я не вру. Он опять потирает шершавый подбородок. -- Зачем вы пошли в музей? -- Ждал вас... -- Как это? -- Я догадался, что после происшедшего этой ночью в Версале вы установите за мной слежку. Я хотел войти с вами в контакт, но не знал, где вас найти, и подумал, что, если подойду к оригиналу бюста Монтескье, вы поймете, что я на верном пути, и захотите со lmni поговорить... Анджелино берет колоду карт одной рукой, потом движением пальцев перебрасывает ее в другую. Какая виртуозность! Прямо чемпион карточных манипуляций. Он снова наливает себе вина, поворачивается к вязальщице и говорит ей: -- Занятный малый, а? Что о нем думаешь, Альда? Глава 9 Мамаша Альда только этого и ждала, чтобы перестать стучать спицами. Она поднимает голову и смотрит на меня. У нее очень специфическая манера смотреть на своих сограждан. Она пялится на меня, как на японскую гравюру. Когда она закончит осмотр, то сможет сказать, сколько волосков у меня на подбородке, сколько в ушах и в ноздрях. Наконец она качает головой. -- Чегт! -- говорит она. -- Об этом чьеловеке трудно что-то сказать. Niente! Может, он честный, может, niente... Судя по осторожности милой дамы, среди ее предков были нормандцы. Надо думать, что знающий ее Анджелино истолковывает этот ответ как благоприятный для меня, потому что прищуривает глаза и некоторое время молча тасует карты. -- Дай еще один стакан, Альда, -- говорит он, не глядя на меня. Старая шлюха суетится и наливает мне щедрую порцию кьянти. Я благодарю ее улыбкой, которая смягчила бы и полк монголов, потом спешу отхлебнуть из стакана. Красное винцо кислое и крепкое. Даже глотатель факелов скривился бы от него, но поскольку я владею искусством притворства, то изображаю мимикой экстаз. Анджелино смотрит, как я поглощаю его пойло. -- Видите ли, комиссар, -- говорит он наконец, -- одни люди приносят счастье, другие несчастье. Если бы меня надо было определить в одну из этих категорий, я бы обязательно попал во вторую. Я заметил, что, как по волшебству, любой, кто меня предает, умирает насильственной смертью... Я улыбаюсь: -- Какого калибра ваша волшебная палочка? Он пожимает плечами: -- Я не раб привычек. Я храню верность только кьянти и моей жене (и показывает на матрону), а в выборе всего остального -- рубашек, револьверов и любовниц -- я достаточно эклектичен... Этот мужик ~ неординарная личность. За все время работы в Службе я никогда не оказывался рядом с гангстером такого масштаба. Большой босс был прав: Анджелино действительно необыкновенная фигура. -- Мне кажется, мы хорошо поладим, -- говорю я. -- Почему бы нет? -- шепчет он. -- Только огонь и вода никогда не могут поладить... -- Он зовет: -- Рюти, Мэллокс! Являются две шестерки. У Заячьего Взгляда недовольный вид. Я понимаю, что это Рюти. Второй -- явный америкашка. Естественно, и фамилия у него американская. Он наверняка был зачат от фермера, всю жизнь выращивавшего тыквы; это заметно по его лицу, выразительному, как экран кинотеатра во время отключения электричества. Он жует жвачку, чтобы быть совсем образцовым гангстером, и выглядит как малый, отнесший свои мозги в камеру хранения и забывший шифр. -- Слушайте, мальчики, -- говорит Анджелино. -- Я договорился с }rhl человеком. Смотрите на него как на члена команды, ясно? Жевала согласен. Быть согласным его ремесло. Второй, Рюти, проявляет очень мало восторга. Ему удается такая презрительная гримаса, что даже собачье дерьмо и то бы обиделось. -- Хороший новобранец, -- говорит он. Анджелино резко оборачивается, смотрит своему подручному прямо в глаза, и тот становится серее лондонского неба. -- Что такое? -- спрашивает сицилиец. -- А чЕ я сказал? -- бормочет Рюти. -- Хватит! Тут вмешиваюсь я. -- У вас свои правила поведения, -- говорю я Анджелино, -- у меня тоже. Одно из моих правил гласит, что надо учить типов, которые меня бьют. С вашего позволения я бы хотел объяснить этому придурку, что он зря вел себя со мной, как Наполеон. Анджелино улыбается. Это любопытное зрелище: его рот остается совершенно неподвижным, глаза наполняются весельем, и вокруг них появляются мелкие морщинки. -- Объясняйте что хотите, только без переломов, -- говорит он. Рюти увял. Смотрит на своего босса и задает себе кучу неразрешимых вопросов. Поскольку я подхожу к нему, он тянется рукой к карману. Я бросаюсь вперед и ударом головой в грудь прижимаю его к стене. Тут он оставляет мысли о пушке и пытается провести захват на удушение. Такие штуки меня никогда не пугали. Я выскальзываю у него из рук, как кусок мыла, и успокаиваю его ударом коленом по яйцам. Он издает крик и разевает рот в надежде перевести дыхание. Этой надежде не суждено сбыться. Я влепляю ему в челюсть удар левой и тут же правой, от которых закачался бы и фонарный столб. Я чувствую движение его зубов и, чтобы проверить достоверность этого ощущения, всаживаю ему великолепный хук в подбородок. На этот раз слышится бульканье, и он меланхолично сплевывает, как нищий, у которого сперли две двадцатифранковые монеты. Изо рта у него течет струйка крови, которую он вытирает рукавом. Да, скажу я вам, в парне не осталось никаких воинственных намерений... Я поворачиваюсь к присутствующим. Мамаша Альда невозмутимо вяжет; Мэллокс жует, поглядывая на своего дружка, а что касается Анджелино, он откровенно веселится. -- Вы хорошо деретесь, -- оценивает он. -- Понял, с кем имеешь дело? -- спрашивает итальянец мою жертву. Рюти кивает в знак согласия. Подхожу к Анджелино. -- Можно еще глоточек красненького, патрон? Он наливает мне стакан кьянти. Когда я допил, он поднимается. -- Ладно, -- говорит он, -- все это очень хорошо, комиссар, но я привык быть здесь самым сильным. Он встает в боевую стойку. Немного удивленный, но не желая ударить в грязь лицом, я следую его примеру... Мы смотрим друг на друга из-за кулаков, как боксеры, начинающие поединок. Внезапно я делаю резкий выпад, который он парирует с невероятной быстротой. Ну и реакция у него! Делаю обманное движение левой и бью правой. Мой кулак касается только его уха. Уклоняется он тоже первоклассно. Эта маленькая шутка заставила меня на секунду открыться. Анджелино увидел просвет в моей защите, и, даже не поняв, что со мной случилось, я имею честь получить в левую скулу эквивалент пятиэтажного дома. Мне вдруг кажется, что вместо лица у меня bund в метро. Голова кружится, и я едва осознаю, что он отправляет мне в печень хук, способный проломить танковую броню. Я отступаю. Мой организм превратился в огромную тошноту. В котелке крутятся созвездия. Я вижу Большую Медведицу вместе с Малой, Южный Крест и Полярную звезду в придачу. Через розоватый туман различаю полдюжины Анджелино, но тут начинает подавать голос мое самолюбие. "Ты дал себя отметелить, как сопляка", -- думаю я. Слышу злорадный смех Рюти, и это подстегивает меня, как удар хлыстом. Я издаю рев стопоходящего животного и трясу головой. Анджелино остается в одном экземпляре. Сделав глубокий вдох, я бросаюсь вперед. Если он отскочит в сторону, я влеплюсь в стену, а при такой скорости есть большая вероятность прошибить ее и вылететь на улицу. Но он не отскакивает, а твердо стоит на месте, готовый меня встретить. Это его ошибка. Он забыл, что парень, весящий девяносто кило, бывает иногда поэффективнее бульдозера. Я врезаюсь в него, как локомотив. Он отлетает вверх тормашками и стукается мордой об угол стола. Анджелино встает на ноги, но уже немного покачивается. Тогда я влепляю ему хорошую плюху между глаз. Это его добивает. Он падает на задницу, издав странное ржание. -- Ладно, -- говорю я ему, -- вы самый сильный, но признайте, что мои реакции тоже ничего. Анджелино разражается смехом. Его маленькие поросячьи глазки исчезают в складках щек. -- Альда, -- кричит он, -- Альда, этот парень мне определенно нравится! Глава 10 Пока мы предавались этим нестандартным формальностям, то есть пили кьянти и обменивались тумаками, я сказал себе, что скоро должны начаться более серьезные вещи, и у меня появилось странное предчувствие. До сих пор все шло слишком уж хорошо, а когда все идет слишком хорошо, я чувствую себя не очень уютно. -- Ну? -- спрашиваю я толстого итальянца. -- Какой будет развлекательная программа? Мне бы хотелось узнать, как мы договоримся... Он достает из кармана самую грязную расческу, какая только может существовать на свете, и начинает, если так можно выразиться, приводить в порядок свои волосы. -- Возвращайтесь к вашим обязанностям, комиссар, -- говорит он. -- Когда вы мне понадобитесь, я дам о себе знать. Это решение меня несколько удивляет. Я-то рассчитывал совсем на другое, но Анджелино такой тип, что ведет себя совершенно особенно. Я отряхиваю свои шмотки, немного пострадавшие в двух схватках. -- К вашим услугам, -- говорю. Я начинаю переминаться с ноги на ногу, как робкий мальчик, не решающийся попросить разрешения выйти. -- Я могу вас спросить об одной вещи? -- Давайте... -- Мы не обсудили интересующий меня вопрос... Я ведь решил обманывать Секретную службу не из спортивного интереса... Тут я попал в десятку. Разговор о деньгах вписывается в созданный мною образ. Если бы я обошел этот момент молчанием, Анджелино сразу бы унюхал фальшь. -- Вы хотите денег? -- спрашивает он. -- Те, кто на меня работают, ни в чем не нуждаются... Он сует руку в задний карман и достает из него толстую, как телефонная книга, пачку десятитысячных купюр. Отсчитав десяток, он протягивает их мне. -- Это задаток, -- говорит он. -- Чтобы скрепить наше соглашение. Я не решаюсь протянуть руку. Он делает это сам. -- Очень скоро вы мне понадобитесь, -- говорит Анджелино. -- Есть сложное дельце, как раз по плечу вам! Я кланяюсь мамаше Альде. Она бормочет слова прощания на сильно итальянизированном французском. Мэллокс провожает меня до двери. Он резко распахивает ее, и тип, прижимавшийся к ней, чтобы плотнее приклеиться ухом к замочной скважине, чуть не падает под ноги американцу. Поверьте, это большая подлянка, потому что тип, прижимавшийся ухом к двери, не кто иной, как мой коллега Равье, посланный боссом обеспечивать мое прикрытие. Этот кретин все испортил. Америкашка в мгновение ока схватил его за пиджак и втянул в квартиру. От того, что должно последовать, у меня пересыхает горло. -- Что случилось? -- спрашивает Анджелино. Мои колебания длятся какую-то долю секунды. Я бросаюсь в гостиную и отвожу макаронника в сторону. -- Мне хана, -- шепчу я. -- Почему? -- Мы захватили типа, подслушивавшего у вашей двери. Это мой коллега. Если он здесь, значит, следит за мной, а если следит за мной, значит, в конторе что-то заподозрили, если только не хотят обеспечить мою безопасность, но это кажется мне маловероятным. Этот парень видел меня здесь. Если вы его отпустите, он об этом доложит; если уберете его, большой патрон насторожится, когда он не вернется. Я так погорю, что запах паленого будет чувствоваться на тысячу лье отсюда... Черт, как некстати это осложнение. Я принимаю удрученный вид, что дается мне легче легкого, потому что влип я по-настоящему. Анджелино пожимает плечами. -- Мы это уладим, -- говорит он. -- В нашем жалком мире никто не застрахован от случайностей... Я вздрагиваю. Давненько я не оказывался в таком тупике. С какой стороны ни смотри на ситуацию, выхода не видно. Одно из двух: или я делаю вид, что играю за Анджелино, и тогда Равье получает бесплатный билет до рая; или, воспользовавшись добрыми отношениями, установившимися у меня с макаронником, я начинаю действовать против него и предпринимаю попытку прорваться... Могу ли я не моргнув глазом позволить прикончить коллегу? Сказав себе "нет", я подхожу к столу, на котором осталась моя пушка. В тот момент, когда я собираюсь ее схватить, Анджелино трогает меня за плечо. -- Возможно, есть способ все уладить, -- говорит он. -- Вы так думаете? Я прислоняюсь к столу и, как ни в чем не бывало, ловлю, что он скажет. -- Вы можете уйти отсюда с тем типом, сказав ему, что взяли меня на испуг... Понимаете, что это дает? Я не могу опомниться. Может ли быть, чтобы все разрешилось так гармонично? Неужели Анджелино такой дурак? Я смотрю на него. Он совершенно не кажется шутником. -- А если он подаст боссу рапорт длиной с рулон обоев? Меня удивит, если патрон проглотит такой заметный крючок, -- говорю я с примерной откровенностью. Анджелино никогда не сможет сказать, что я пытался его наколоть... -- Слушайте, -- говорит он, -- как я себе это представляю... Поскольку вы человек смелый, то схватите свой револьвер, лежащий на столе... Вам так и так нужно будет его забрать. Вы отскочите назад и прикажете нам поднять руки как можно выше. Мы подчинимся. В коридоре вы оглушите Мэллокса и вытащите вашего парня. А когда вы выберетесь вдвоем, расскажете, что мой человек притащил вас сюда под угрозой револьвера. -- Это пойдет, О'кей, -- соглашаюсь я. Хватаю свой шпалер и ору: -- А ну, все руки вверх! Я смотрю в глаза Анджелино. Он не моргает, но вид у него очень задумчивый. Я говорю себе, что он сейчас является отличной мишенью. Должно быть, он думает о том же, но у него нервы из закаленной стали. Он поднимает руки, его женушка и Рюти тоже... В воздухе торчат шесть клешней. -- И даже не думайте рыпаться! -- деру я глотку. Выхожу в прихожую. Мэллокс схватил Равье за лацканы пиджака и спустил его с плеч моего коллеги, чем совершенно блокировал ему руки. Я направляюсь к американцу, подмигнув ему, и так быстро стукаю рукояткой по его кумполу, что он даже не успевает понять, то ли его огрел я, то ли ему на котелок приземлился самолет. -- А-о! -- говорит он, как английские туристы в пьесах, и валится, будто срубленный дуб. А падение срубленного дуба слышно далеко... Прямо сольный концерт! Равье уже выхватил свою пушку. -- Падлы! -- орет он. -- Я их всех перебью! Более скандального и злопамятного типа, чем Равье, не сыщешь на всем свете. Он вполне способен потребовать у продавца вернуть деньги за кило вишни, если хотя бы одна ягодка оказалась с гнильцой. -- Плюнь на них, -- говорю я. -- Сматываемся! Он смотрит на меня, и мои глаза, должно быть, достаточно красноречивы, потому что, отказавшись от мщения, он открывает дверь на площадку. Дружески махнув рукой Анджелино, я присоединяюсь к нему. -- Черт побери! -- взрывается он. -- Я не привык удирать как какая-то размазня, когда всякие урки обращаются со мной подобным образом! Я убираю свою пушку и спокойно спускаюсь по лестнице. -- Вы слышите, патрон! -- говорит он мне. -- Я ни разу так не поступал за всю мою дерьмовую жизнь... Поскольку он мне досаждает в тот момент, когда мой мозжечок работает в полном режиме, я оборачиваюсь. -- Если ты сейчас же не заткнешься, я воткну тебе в глотку набалдашник с лестничных перил, понял? Он недовольно качает головой. -- Ни разу в жизни... -- бурчит он. Я влезаю в свою машину, он -- в свою, и мы оба берем курс на контору. Глава 11 В фирме акции Сан-Антонио летят вверх, словно курс золота в дни правительственного кризиса. Не успел я появиться, как все свободные парни, толкая друг друга, открывают для меня двери, bedsyhe к боссу. Он на месте -- серьезный, бледный, с черепом цвета слоновой кости -- проверяет, не смылись ли его запонки. -- Слава богу! -- восклицает он при моем появлении. Раз уж он упомянул суперглавного патрона, значит, в его Котелке все кипит. -- Ну что? -- спрашивает он. -- Как прошло похищение? -- Великолепно, -- отвечаю. -- Я познакомился с Анджелино. Более того, с сегодняшнего дня я на него работаю. Достаю из кармана сто штук, которые мне дал сицилиец, -- Вот аванс... -- Что вы говорите? -- Он отстегнул мне сто кусков, чтобы скрепить сделку. Отдайте это в благотворительный фонд полиции. Оставьте только одну десятку, чтобы оплатить выпивку для всех. Не каждый день гангстеры проявляют щедрость, а? Я коротко рассказываю ему, что произошло. Он слушает так внимательно, что даже не теребит свои манжеты и не гладит лысину. -- Как видите, -- говорю я в заключение, -- этот человек -- загадка. Под его заурядной внешностью торговца неаполитанским кьянти скрывается один из самых хитрых гангстеров, которых я знаю. Я ничего не понял в его поведении и не знаю, искренен он был со мной или нет. При кажущейся честности и внешнем добродушии любителя подраться это скрытный, хитрый и безжалостный человек... Что вы об этом думаете? Шеф берет промокашку и начинает разрывать ее на части. -- Что он сказал, когда вы ему открыли, что знаете, что бюст Монтескье на Ке д'Орсей набит взрывчаткой? -- Ничего. Посмотрел с любопытством и интересом... -- Я пожимаю плечами. -- Откуда мне знать, что он при этом думал? Разве можно прочитать какое-нибудь выражение в его поросячьих глазках? Шеф улыбается. -- Да, он должен уметь скрывать свои мысли... О себе босс так сказать не может. В его голосе звучит какая- то горечь. -- В чем дело? -- спрашиваю я. -- Сан-Антонио, -- говорит он, -- я посылал туда саперов... -- Хорошо! Ну и как, получилось? Он делает паузу. -- В бюсте ничего не оказалось. К тому же он цельный. Я как будто сел на провод под высоким напряжением. В бюсте ничего не оказалось? Но тогда вся моя теория разрушается, а Анджелино посмеялся надо мной, сделав вид, что поверил в мой треп. Что все это значит? Если макаронник понял, что я лепил ему горбатого, то почему оставил на свободе, хотя мне известно его укрытие? Что-то тут не сходится. Большой босс не нарушает мои раздумья. -- Скажите... -- произносит он вдруг. -- Да? -- Недавно, по телефону, вы говорили мне о девушке, изготовившей копию бюста. -- Клод Ринкс? -- Именно... -- Она умерла? -- спрашиваю я, сжав кулаки. Он качает головой: -- Час назад ее похитили из версальской больницы. Я просовываю палец под ворот рубашки. Лучше не сделают и в Голливуде. Такое чувство, что на экране вот-вот появится надпись: "Конец первой серии" ... -- Похитили? Я повторяю это слово недоверчивым тоном мужа, видящего свою ak`cnbepms~ выходящей из дома свиданий под ручку с черномазым. -- Ей стало лучше, -- говорит шеф, -- врачи уже начали проявлять осторожный оптимизм... Два типа, одетые санитарами, переложили ее на носилки и унесли. Во дворе их ждала "скорая"... Он пожимает плечами. -- Естественно, сценка не привлекла никакого внимания. В больнице санитары и "скорые" -- обычная вещь. Я с этим соглашаюсь. -- Можно задать себе кучу вопросов, -- продолжает босс, -- но выработать приемлемую версию сложно. Поражает одно обстоятельство. Сначала гангстеры дерзко пытаются застрелить девушку прямо у вас под носом, но она остается жива, и тогда эти же гангстеры снова идут на большой риск и похищают ее из больницы. Таким образом, мы можем предположить, что они больше не желают ее смерти, потому что им было гораздо проще добить тяжелораненую в постели, чем похищать ее. Что же произошло между прошлой ночью и сегодняшним утром, что так изменило их намерения? Он смотрит на меня. -- Что скажете, Сан-Антонио? Ничего! Сан-Антонио ничего не говорит и не имеет никаких мыслей. Ему кажется, что он читает разом три полицейских учебника (по строчке из каждого поочередно)... Нужна большая работа, чтобы разобраться в этой чехарде. -- Номер "скорой" известен? -- Нет, конечно... Я встаю, потому что чувствую, что у меня начинают затекать ноги. Я делаю несколько шагов по кабинету, останавливаюсь перед шкатулкой Старика с сигаретами, но вовремя спохватываюсь, что я не у себя. Честное слово, я чуть не залез в нее! Он это понял и, кажется, развеселился. -- Угощайтесь! Беру длинную, как карниз для шторы, сигарету. На данный момент, резюмирую я, мы имеем задачку с четырьмя неизвестными. Во-первых, Вольф, исправившийся перед смертью и пробормотавший слова, которым мы нашли логичное объяснение. Во-вторых, малышка Ринкс и ее таинственное приключение. Потом два Монтескье, находящиеся в Лувре и в большой гостиной МИДа. Наконец, неуловимый Анджелино, который радушно принимает меня в квартире обычного мещанина, ведет со мной непонятную игру и... -- Который час, Патрон? Он сверяется со своей луковицей. -- Полдень с мелочью... -- Конференция начнется в четыре. Вы усилили меры безопасности, проверили всех сотрудников, которые будут находиться в министерстве в это время... Остается только ждать... Ждать и думать... Я испускаю вздох, способный в безветренную погоду заменить муссон. -- Будем ждать, -- повторяю я. Мои ладони мокрые, как губки. Глава 12 Когда я говорил патрону, что надо ждать, то думал, что рассуждаю разумно. Но я не учел своего темперамента. Уже приканчивая второй стакан чинзано, я чувствую, как мои нервы начинают натягиваться. Я фыркаю, как скаковая лошадь, наступившая в грязь в момент старта. Чего ждать? Пока Анджелино провернет свою махинацию? Если дело выгорит, толстый итальяшка повеселится от души. Я говорю себе, что было глупо держать этого малого на прицеле и оставить в живых. В конце концов, почему бы не нанести ему визит вежливости, раз теперь я имею к нему доступ?.. Хотелось бы поговорить с ним о бюсте Монтескье... Взявшись за дело ловко, я, может быть, сумею заставить его потерять осторожность и проболтаться. Я залезаю в машину и возвращаюсь на улицу Жербийон. Вхожу в подъезд и поднимаюсь на второй этаж. Первая дверь справа. Звоню. Никто не отвечает. Жду еще немного и снова начинаю трезвонить. Опять niente, как сказала бы благоверная Анджелино. Спускаюсь и решаю проинтервьюировать консьержку . Я нахожу ее в комнате с одеялом на ногах. Это маленькая сморщенная старушонка с руками, похожими на сухую виноградную лозу, и грязными седыми волосами, свисающими вдоль лица. Ее комната пропахла жареной картошкой. -- В чем дело? -- спрашивает она. -- Нужна маленькая справочка. Месье, что живет на втором, в квартире справа, дома? Она отвечает мне дрожащим, как лист на ветру, голосом: -- На втором нет месье, ни справа, ни слева. -- Да? -- Слева живет мадемуазель Ландольфи, старая дева, а справа -- мадам Бомар, вдова... Я говорю себе, что Анджелино, очевидно, снял хату на имя своей бабы, а та выбрала очень французскую фамилию Бомар. -- Этой вдове Бомар, -- говорю, -- лет пятьдесят, кожа желтоватая, волосы седеющие и усы, да? Консьержка смотрит на меня. -- Вовсе нет, -- отвечает она после паузы. -- Она очень старая дама, волосы красит и... -- Ладно, спасибо... Решение принято. Снова поднимаюсь на второй и достаю из кармана маленький инструмент, которым вразумляю замки. Открыв в два счета дверь, захожу в квартиру. Все в порядке. Печка погасла. Нет ни души. Я открываю двери одну за другой и на кухне нахожу лежащую на полу настоящую вдову Бомар. Язык у нее вылез изо рта, а глаза из орбит -- она задушена полотенцем. Анджелино изобретательный тип. Его оригинальный способ решения квартирного вопроса заставит призадуматься министра строительства. Его система проста: он засекает в тихом доме с больной консьержкой квартиру, занимаемую одинокой женщиной, убирает ее -- и квартирой можно пользоваться в свое удовольствие. Я должен был догадаться, что Анджелино не отдаст себя в руки полиции. Как потешался этот толстяк, ведя со мной деловой разговор... Он просто ухохатывался надо мной! Я наталкиваюсь на вечный и тревожный вопрос: зачем эта мизансцена? Почему он хотел со мной встретиться? Тут в тумане, заполняющем мои мозги, начинает мигать огонек. Мне кажется, Анджелино было нужно провести тест... Он хотел знать, проглотит ли Секретная служба крючок с наживкой, и в качестве подопытного кролика выбрал меня. Смерть Вольфа заставила его понять, что мы им заинтересовались. Он захотел оценить масштаб несчастья и для этого устроил встречу со мной. Вот почему он так хотел отпустить живыми меня и моего коллегу Равье. Да, я чувствую, что ухватился за веревочку, которая может привести меня к правде. К настоящей! Почему гангстер дал мне понять, что действительно готовит `jvh~ на Ке д`Орсей? Возможно, потому, что это не так и на сегодня у него совсем другие планы, а то, что наши силы будут сосредоточены в этом секторе, его весьма устраивает... Очень неглупая мысль. А как же малышка Ринкс? Так, ее похитили где-то два часа назад, то есть еще до того, как подручный Анджелино привел меня сюда, а значит, похищение девушки не зависело от результата моей встречи с итальяшкой. Это точно... Я начинаю обыскивать квартиру в надежде найти какую-нибудь зацепку, но обнаруживаю только бутылки из-под кьянти. Очевидно, гангстеры в сие почтенное жилище принесли только выпивку. Тощая зацепка. Да что я говорю! Скелетическая!, Однако я внимательно осматриваю одну бутылку. Это кьянти "Руфино" из Фиренцы. Кроме оригинальной разноцветной этикетки есть и вторая, овальная, поменьше размером, с белыми буквами на красном фоне: К. И. В. и адресом мелкими буквами: Париж, ул. Лафайет, д. 104. Продолжаю осмотр и с удивлением констатирую, что наверху есть узенькая синяя этикеточка, окружающая горлышко. На ней номер: М. 144.868. Я и не знал, что бутылки кьянти пронумерованы. Я сую бутылку под мышку и сваливаю, бросив последний сочувственный взгляд на бедную вдову Бомар. Анджелино отправил ее к мужу... Этот парень уважает семейные узы. Глава 13 "К. И. В." означает "Компания по импорту вин". По крайней мере, так мне сообщает медная табличка, прибитая к двери дома сто четыре по улице Лафайет. Рядом находится большой склад, земля вокруг которого потемнела от разлитого вина. Парни в кожаных фартуках перекатывают бочки. Я вдыхаю мощные винные пары, прежде чем постучать в застекленную дверь кабинета. Сердитый голос приглашает меня войти. Захожу в комнату, похожую на аквариум, но никого в ней не вижу. Осматриваюсь и наконец обнаруживаю нечто черное, согнувшееся у ящика картотеки. Черная штука вдруг распрямляется и оказывается особой лет шестидесяти, похожей на аиста в трауре, явно оставшейся девственницей. У нее на носу пенсне, как на старинных фотографиях, а на затылке пучок размером с ананас. -- Что вам угодно? -- спесиво спрашивает она. -- Справочку. Ставлю на стол бутылку из-под кьянти: -- Это ваше? Она сует свой острый нос в бутылку и заявляет: -- Несомненно. А что? Вы хотите предъявить рекламацию? Я вытаскиваю свое удостоверение и показываю ей. У нее захватывает дух. -- Что случилось? -- осведомляется она. -- Представьте себе, я вбил себе в голову найти того, кто выпил эту бутылку... Оказывается, старуха не страдает размягчением мозга. Не говоря ни слова, она смотрит на номер и, бормоча его, идет свериться с регистром. Она перелистывает толстенную книжищу, высунув язык, что делает ее похожей на хамелеона. -- Эта бутылка была отправлена во франко-итальянский магазин на бульваре Барсес, -- говорит она. -- Спасибо.. Я забираю бутылку. -- Всего хорошего, мадемуазель... В тот момент, когда я выхожу за дверь, она не выдерживает. -- Господин комиссар... -- бормочет она. -- Да? -- Произошло убийство? -- спрашивает старая дева, предвкушая захватывающий рассказ. -- Нет, -- отвечаю, -- изнасилование... Она содрогается. -- Какой ужас! Как это произошло? Сказываются шестьдесят лет воздержания. -- Садист лишил старую деву невинности при помощи ножа для колки льда, -- небрежна говорю я. -- Это было жутко.. И отваливаю, сдерживая сильное желание заржать, в то время как старуха захлебывается слюной. Хозяин магазина -- толстый брюнет, разговаривающий с великолепным пьемонтским акцентом. Я ему показываю бутылку, удостоверение и свои глаза. Все это убеждает его энергично сотрудничать с полицией. -- Ету бютильку, -- говорит он, -- я знаю. Я продаль ее с мнЕго дрюгих в дом стЕ двенадцать, булевар Рошешуар. Етот клиента пиль много кьянти Каждый неделью я посылаль ему штюк сорок... Этот итальянчик просто льет бальзам мне надушу. Будь он чисто выбрит, я бы его расцеловал. -- Фамилия клиента? -- Дупон... Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что он хотел сказать "Дюпон". Дюпон! Анджелино не очень напрягает воображение, когда выдает себя за француза[3]. -- Вы знаете этого малого? -- Ньет. Я знаю толькЕ его слюжанка. Ето старая итальянка. Он описывает ее, и я без труда узнаю милейшую Альду. Сейчас она интересует меня больше всех прочих женщин. -- Все совпадает, -- говорю я. -- Значит, так, старина, вы меня никогда не видели. Мне кажется, это избавит вас от многих неприятностей Он становится серо-оранжевым. -- Мадонна! -- шепчет он. Он готов шлепнуться на задницу. Теперь я могу улыбаться. Анджелино очень умен, но, как и все люди, совершает ошибки. Эта бутылка кьянти доставит ему немало неприятностей. Это мне говорит мой палец, а он в данном вопросе спец, поверьте мне. Я отправляюсь на бульвар Рошешуар. Дом сто двенадцать рядом с большим кафе. Консьержка сообщает, что месье Дюпон живет на втором. Анджелино питает к нижним этажам слабость. Может, он астматик, может, хочет жить поближе к выходу. Я поднимаюсь и решительно нажимаю на звонок. Проходит несколько секунд, прежде чем дверь открывается. Я ожидал оказаться нос к носу с Альдой или с амбалом вроде Мэллокса, но сильно ошибаюсь. При нашей работе надо быть готовым ко всему. Особа, держащаяся за открытую дверь, первоклассный кусочек. Не знаю, видели ли вы в журналах фото Мисс Вселенной? Так вот, эта девочка -- Мисс Вселенная, умноженная на десять тысяч. Посмотреть на нее -- все равно что съездить на Капри. Представьте себе киску среднего роста, но так сложенную, как не мог себе представить и Леонардо да Винчи. Грудь, сразу вызывающая желание ее потрогать, горящие глаза, влажные губы, готовые к поцелуям, черные волосы и великолепная кожа янтарного цвета. Щечки напоминают оттенок некоторых провансальских фарфоровых вещиц. Она одета в красное платье, а запах ее духов отправляет прямо в рай. -- Что вы хотите? -- спрашивает она меня. На ее полных губах расцветает легкая улыбка. Когда в моем жизненном пространстве появляется куколка с такой фигуркой и мордашкой, я чувствую, что у меня разжижается спинной мозг, и совершенно забываю, как течет Сена: то ли с запада на восток, то ли с юга на север... -- Увидеть месье Анджелино, -- отвечаю. Я проглатываю слюну. У меня в горле как будто пачка ваты. Ее улыбка становится шире. -- Вы, должно быть, ошиблись этажом, -- отвечает она. -- Во всяком случае, я не знаю человека с таким именем. -- Вы в этом уверены? Ее улыбка мгновенно исчезает. -- Но, месье... -- строго говорит она. -- Ладно, -- быстро перебиваю я. -- В таком случае я хочу сказать пару слов месье Дюпону. -- Кто его спрашивает? -- Двоюродный плетень забора Люка; того самого, у которого на велике нет клапана. Понимаете, что я хочу сказать? Ее классически прекрасное лицо краснеет, и она собирается резко захлопнуть дверь, но я привык к таким реакциям, и моя левая нога блокирует створку. -- Ну знаете! -- возмущенно кричит она. -- Вы нахал! -- Она оборачивается и зовет: -- Шарль! Появляется здоровый малый. Он похож на футбольного вратаря и, как вратарь, одет в свитер со скатанным воротом. Его волосы подстрижены бобриком, нос немного набок, глаза маловыразительны. -- Я тут, -- говорит он. -- Займись этим человеком, -- велит прекрасная брюнетка. -- Мне не нравятся его манеры... Она отходит от двери в прихожую. Вратарь смотрит на меня. -- Вам кого? -- Месье Дюпона. -- Это я, -- заявляет он. -- Я так и думал, -- усмехаюсь я. -- Так чего вам надо? -- Мы можем поговорить? -- О чем? -- О том, о чем вы знаете, и о том, о ком вы думаете... За этим я и пришел... Насмешка и ирония до него доходят туго. Он хмурит брови, спрашивая себя, издеваюсь я над ним или что... Я переступаю через порог. -- Заходите, -- говорит он запоздало. -- Мне нужно срочно поговорить с Анджелино, -- заявляю я. -- И чем скорее я окажусь перед ним, тем быстрее вы избавитесь от моего присутствия. -- Анджелино? А кто это такой? -- удивляется он. Красавица выражала свое изумление просто великолепно. У этого примитива так не получается. Он так же силен в искусстве притворства, как грудной младенец в игре в белот. -- Не притворяйтесь удивленным, -- ворчу я. -- Бегите сообщить итальяшке, что один его кореш хочет ему сообщить нечто ультраконфиденциальное. -- Это... это сделать трудновато, -- говорит он. Мои нервы не b{depfhb`~r. -- Зато это легко, -- отвечаю я и бью его кулаком в пузо. Вратарь складывается пополам. Он не ожидал, что разговор при мет такой оборот. Не давая ему времени прийти в себя, я отправляю свое колено в его причинное место. Он визжит как поросенок и валится на пол. Я кончаю с визгом ударом каблука по шее. Хотя это маленькое представление было быстрым, оно произвело некоторый шум, тем более что вратарь при падении опрокинул вешалку. Вновь появляется сирена с огненными глазами. В руке она держит пистолет, который, кажется, намерена использовать против меня. -- Стоп! -- кричу я. -- Вокруг полно народу, девочка? Выстрел привлечет внимание и доставит тебе массу неприятностей, особенно если попадет по назначению. Она стоит неподвижно, держа палец на спусковом крючке. Если тот чувствителен, то в самое ближайшее время со мной может случиться небольшая неприятность. Внезапно я падаю вперед. Она стреляет. Пуля рикошетом отлетает от стены. Я качусь, как бочка, в ее сторону и сбиваю ее с ног. Именно в этот момент она открывает огонь снова. Мне удается вывернуть ей руку, и пули летят в плиточный пол. Наконец я вырываю пушку из ее пальчиков. -- Ладно, -- говорю, -- а теперь побеседуем. Она не отвечает и прикусывает свое запястье, глядя в одну точку. Я прослеживаю за направлением ее взгляда и замечаю, что одна из пуль случайно влетела в затылок вратаря. Впрочем, случайно или нет, ему от этого не легче. -- Я его убила, -- недоверчиво говорит она. -- Что-то вроде этого, -- подтверждаю я. -- Вот что бывает, когда красивая женщина начинает играть с огнестрельным оружием. -- Шарль, -- бормочет она. -- Звать его бесполезно, -- объясняю я ей. -- Я еще ни разу не видел, чтобы покойник беседовал с дамой. Сунув в карман ее пушку, я встаю на ноги и галантно протягиваю красавице руку, чтобы помочь ей подняться. Она, не подумав, берется за мою клешню, но, встав, отдергивает руку так быстро, как будто это гремучая змея. -- Я вас арестовываю по обвинению в убийстве, -- объявляю я самым что ни на есть служебным тоном. Я говорю себе, что девочка в квартире одна. Если бы тут был кто-то еще, он бы обязательно вылез после морской битвы такого масштаба. А раз она одна, я воспользуюсь этим, чтобы ее исповедовать. -- Где Анджелино? -- спрашиваю я ее. -- Я не знаю... о ком вы говорите, -- бормочет брюнетка. Вовремя спохватилась! -- Я говорю о толстом макароннике, у которого есть жена с очаровательным именем Альда. -- Не знаю такого. Тут меня охватывает ярость, а в таких случаях я похож на вышедшую из берегов Гаронну: сметаю все на пути. Забыв про пол и красоту собеседницы, я влепляю ей двойную пощечину -- туда-обратно, -- которая оглушает ее и заставляет пошатнуться. Я хватаю ее за плечи в тот момент, когда она начинает падать. -- Где Анджелино? -- повторяю я. Она мотает головой. Упрямая девчонка. -- О'кей, -- говорю, -- я знаю занимательные трюки, делающие красивых девушек очень разговорчивыми. Таща ее за руку, обхожу квартирушку. В ней две спальни, кухня, столовая, гостиная и ванная. На кухне и на столе в столовой стоят бутылки кьянти. Хорошенько поискав, нахожу пару ножниц. -- Приди в себя, -- говорю я девчонке, -- и раскрой пошире уши. Предлагаю сделку: или ты ответишь на мои вопросы, или я обрежу тебе космы по самую черепушку. Ты уже видела лысых шлюх? Если нет, могу уверить, что зрелище малопривлекательное. Я хватаю малышку за волосы. -- Нет, нет! -- в ужасе кричит она. -- Я... Я вам все скажу. Глава 14 Следы от отвешенных мною оплеух заметны на ее бархатных щеках, но меня это не беспокоит. Она прижимает скрещенные руки к голове -- ей есть что защищать. -- Расскажи мне об Анджелино, -- настаиваю я. -- Я так восхищаюсь этим человеком, что одно только упоминание его имени дает мне бездну наслаждения. Итак, он кантуется здесь? -- Нет, -- отвечает она. -- Сюда он приходит есть. -- Где он живет? -- Я не знаю... Я щелкаю ножницами. -- Спорю, что освежу твою память. Она плачет, стучит ногами, кричит, но ничего не знает. По ее словам, Анджелино очень осторожен. Кантуется в каком-то месте, неизвестном даже его людям, и имеет много надежных квартир, куда приходит пожрать, потому что терпеть не может рестораны и вообще людные места. -- Как эта квартира стала для него надежным местом? Она заливается слезами. -- Шарль работал на него, когда жил в Америке... Анджелино его спас от неприятностей... и когда... Понятно. У папаши Анджелино есть друзья повсюду. Он умеет вести дела. Во всяком случае, свое пребывание в Париже он организовал великолепно: ни тебе отелей, ни найма квартир... Комната там, обед тут... а для деликатных свиданий квартира какой- нибудь вдовы Бомар... Повторяю вам еще раз, ясно и недвусмысленно: я впервые встречаю блатного такого размаха. -- Как тебя зовут? -- Мирей. -- Дитя Прованса, -- усмехаюсь я. В этот момент в дверь звонят. -- Иди открой, -- говорю киске, -- и без лишних движений, иначе первую маслину получишь ты. Я вынимаю свою пушку, оттаскиваю труп старины Шарля и прижимаюсь к стене. Малышка от