асотке: -- Вы говорите по-румынски? Она прикусывает губу. -- Я поняла, -- шепчет она. Я смотрю в окно. Мы выехали из Парижа и теперь катим по унылому мокрому предместью. Я слышу свистки поездов. Тип, сидящий за рулем машины, толстый малый с рожей немецкого садиста. Всякий раз, когда наши взгляды встречаются в зеркале заднего обзора, я невольно думаю, что он сделал бы головокружительную карьеру в Голливуде, заменяя Бориса Карлоффа[4] в те дни, когда тот ходит к дантисту. -- Если я не слишком любопытен... Куда мы едем? Шварц впервые теряет свою благовоспитанность. -- Увидите, -- сухо отвечает он. Насупившись, я пытаюсь всмотреться в окрестности, но дождь льет все сильнее, и стекла запотели. Я кашляю и, словно почувствовав необходимость сжать грудь, подношу руку к кобуре моего "люгера". -- Не ищите, -- тихо говорит Хелена. -- Он у нас... Наблюдательная девочка! Прогулка продолжается около часа. При скорости, на которой едет Борис Карлофф, мы должны быть далеко от Парижа. Могу вам описать продолжение, если хотите. Мы остановимся в тихом уголке -- в лесу или около заброшенного карьера... В одном из тех тихих уголков, в сравнении с которыми остров Робинзона Крузо покажется чикагским стадионом в день боя за звание чемпиона мира в среднем весе. Шварц попросит меня выйти из автомобиля, я выйду, и его садист-шофер скажет мне на ухо одно слово при помощи машинки, раздающей билеты на небеса... Лесоруб, рыболов, ребенок или влюбленные через некоторое время обнаружат мой труп, вернее, то, что от него оставят звери. Я получу красивые похороны с речами, слезами и хризантемами; может быть, будет даже оркестр. Машина останавливается. Шварц и его водила двигают задницами, чтобы выйти. Они подходят к моей дверце одновременно. -- Выходите! -- приказывает Шварц. Я подчиняюсь. Место жутко пустынное, но это не лесок. Наоборот, огромное ровное поле. -- Вперед! Они встают у меня по бокам, и я трогаюсь с места. Ноги еще слабы, но я стараюсь держаться твердо, чтобы мои друзья не подумали, что я трясусь от страха. Меня ожидает маленькая порция свинца в чайник... И после не будет ничего... Мы проходим метров сто. Вдруг я замечаю справа маленькую хижину из досок. "Ясно, -- думаю, -- это произойдет там..." Мы направляемся к хижине. В щели между досками пробивается свет. Внутри кто-то есть... Заходим. С потолка свисает ацетиленовая лампа. Сквозняк ее качает, и тени начинают плясать. Из мебели только пень. На нем сидит человек. Узнав его, я вздрагиваю, но, поскольку умею справляться со своими чувствами, cnbnp~ с самой любезной улыбкой: -- Здравствуйте, господин профессор... Глава 13 Как я вам уже говорил, Стивенс -- сутулый старик. Он похож на Леона Блюма. Как у покойного лидера социалистов, у него вытянутое лицо, усы в виде муниципального фонтана, очки и широкополая шляпа. Он рассеянно смотрит на меня и спрашивает у моих конвоиров: -- Кто этот человек? -- Комиссар Сан-Антонио, господин профессор. Он ждет объяснений, и Шварц торопится дать их: -- Это полицейский, занимающийся... нашим делом. Он стал продвигаться слишком быстро. Не знаю, слышали ли вы о нем, но это номер один во французской секретной службе... -- Вы заставляете меня краснеть, -- говорю я ему. -- Поэтому, -- продолжает объяснять Шварц, -- я счел нужным захватить его. Стивене одобрительно кивает. -- Слушайте, профессор, -- обращаюсь я к нему, -- вы ведете странную игру... Он не отвечает. Спокойно снимает очки и протирает стекла. -- Давно вы занимаетесь нами? У него мягкий голос. Британский акцент выражен очень ярко. -- С четырех часов дня, месье Стивенс. -- И успели пройти весь путь? -- Ну... Как видите... -- И какой бы вывод сделали, если бы вам пришлось писать отчет? Наступает молчание. Я поочередно рассматриваю всех присутствующих: спокойного и почти равнодушного профессора, по- кошачьи настороженную Хелену, потом Шварца с его почти честным видом и, наконец, Бориса Карлоффа с налитыми кровью глазами. -- Вывод моего отчета, дама и господа? Вот он: профессор Стивене, работающий совместно с нашими учеными, устанавливает связь с иностранным государством и по мере продвижения работ передает их результаты по радио. Передачами занимается его преданная секретарша Хелена Каварес. Но наша служба радиоперехвата узнает об утечке. Об этом говорят профессору. Ему задают кучу вопросов. Он чувствует, что его преданная секретарша провалилась. Чтобы спасти ее, нужно направить следствие по ложному пути. Поэтому организуется лжеограбление... Но этого недостаточно: на заднице Хелены висят двое полицейских, парализующих ее деятельность. Тогда кому-то в голову приходит идея ввести в игру двойника Хелены, чтобы запутать все карты. Мой палец мне подсказывает, что этот "кто-то" -- дружище Шварц. По-видимому, в его кабаке работала румынка, похожая на Хелену. Эта девица -- любовница его приятеля, милейшего Мобура, и вовлечь ее в дело не представляло труда. Эту куколку даже забавляло то, что она подменяла собой Хелену. Но дела начинают портиться. За Хеленой следят не два сторожевых пса, а известный охотничий -- я. Вы вовремя узнаете об этом, потому что приглядывали за Фердинандом, нанятым вскрыть сейф, и видели нашу беседу после выхода из кино. Меня засекли. Вы решили: все пропало, поскольку мне известно, что взлом сейфа -- липа, и я неизбежно приду к выводу, что за этим что-то скрывается... Серьезную беду поправляют сильными средствами, и начинается большой шухер... Сначала надо избавиться от Фердинанда. Onwels? Потому что он не открыл сейф. А не сделал он этого из-за того, что настоящая Хелена находилась в доме и отменила операцию, ставшую совершенно ненужной, поскольку я узнал о ней. Показываясь вору, она шла на смертельный риск, ведь он мог стать убийственным свидетелем обвинения. Раз персонаж Хелены оказался совершенно скомпрометированным, от него пришлось избавиться. Вы убиваете фальшивую и устраиваете так, чтобы я мог увидеть труп. Никто не может стать лучшим свидетелем смерти Хелены, чем я. Но это убийство ничего не решает. Оно только временно уводит меня с верного следа. Верный след -- это профессор. Тогда вы инсценируете его похищение. Совершенно необходимо, чтобы репутация профессора Стивенса осталась незапятнанной. Идея оставить на столике вставную челюсть была просто великолепной. Ну вот, в основных чертах все. Я снова смотрю на них. Они остолбенели от восхищения. -- Нам бы следовало иметь в группе таких людей, как вы, -- замечает Шварц. -- Хотите предложить мне контракт? -- Полагаю, это невозможно. Во всяком случае, я не стану рисковать, даже если вас возможно подкупить. Вы слишком умны, чтобы вас можно было контролировать... -- Я должен понимать это как прощание? -- Да. -- Окончательное? -- Окончательней некуда. Садист сует руку в карман своей куртки и достает из него револьвер крупного калибра. Очень милая игрушка, должно быть выигранная на соревнованиях. На рукоятке перламутровая инкрустация. -- Красивая штуковина, -- говорю я ему. -- Она продается? Борис Карлофф бледно улыбается. Я видел такую улыбку на губах одного типа, собиравшегося поджечь женщину, которую его приятели облили бензином. Его улыбка многообещающа, как у кандидата в депутаты, и заставляет думать о мрачных вещах, наименее грустная из которых -- образ катафалка, который тянут скелеты. -- Полагаю, настал мой последний час? -- Нам это кажется совершенно очевидным, -- отвечает профессор. -- Выйдем, -- добавляет шофер. Он открывает дверь. Ворвавшийся ветер снова раскачивает ацетиленовую лампу. Это возвращает меня к реальности. Если я ничего не предприму, то меньше чем через три минуты во мне будет столько железа, сколько в матрасе "Симмонс". -- Ладно, -- говорю, -- всем пока. Я поднимаю мою мокрую шляпу и с точностью, восхищающей в первую очередь меня самого, швыряю ее в маленький огонек лампы. Ура! Наступает темнота. В хижине начинается такой же гвалт, как на корабле во время бунта. Я прижимаюсь к стене и стараюсь всмотреться в ночь. Броситься к приоткрытой двери было бы последней глупостью: моя фигура выделялась бы на фоне проема, как китайская тень, и представляла бы для Бориса Карлоффа отличную мишень. Если этот парень не совсем безрукий, то всадит мне в спину полдюжины маслин... Слышится странно сухой голос профессора Стивенса: -- Стойте спокойно! Баум, держите дверь под прицелом. Остальным не двигаться. Я зажгу лампу. Если он чиркнет спичкой, этого будет достаточно, чтобы Баум увидел меня и пустил в ход свою машинку. Стивенс стоит как раз напротив двери и закрывает тусклый ksmm{i свет, входящий в нее. Мои рысьи глаза прикидывают расстояние, разделяющее нас, -- где-то метра полтора. Слышится звук открываемого спичечного коробка. Я делаю шаг вперед и отвешиваю ему по кумполу удар кулаком, способный свалить быка. Его шляпа смягчает удар, но я так постарался, что он издает хриплый стон и падает. Я в темпе становлюсь на четвереньки. Одна из моих особенностей -- умение передвигаться на четвереньках так же быстро, как на ногах. На этот раз стоит рискнуть. Курс на дверь! Начинается фейерверк. Он идет из глубины сарая, то есть с того места, где находится Шварц. Он знает, что должен во что бы то ни стало помешать мне выйти отсюда иначе, чем ногами вперед. Так что он палит, не боясь, что может продырявить Бориса Карлоффа. Именно это и случается. Баум в последний раз орет все известные ему выражения, поскольку шальная пуля все-таки задела его. Будь у меня время посмеяться, я бы ржал так, что в сравнении со мной Лорел и Харди выглядели бы грустными, как повестка в суд. Но времени у меня нет. Разумеется, все, что произошло с момента нашего погружения во мрак, заняло меньше времени, чем требуется, чтобы очистить сваренное вкрутую яйцо. По-прежнему на четвереньках я выползаю из двери, поднимаюсь и, можете мне поверить, делаю такой прыжок в длину, какого до меня не делал ни один олимпийский чемпион. До машины несколько десятков метров. Едва заметив ее, я уже хватаюсь за ручку дверцы. Из хибары вылетает новая порция маслин. Не знаю, стреляли ли вы хоть раз в жизни из пистолета. Если да, то должны знать, что стрелков, способных попасть с двадцати метров в туз, гораздо меньше, чем налогоплательщиков. Так вот, Шварц входит в немногочисленную группу чемпионов. Его пули разбивают стекло дверцы. Их штуки четыре или пять, я не считал, и все вошли в площадь размером с ладонь. Если бы я не догадался упасть на землю, через меня можно было бы любоваться пейзажем, как через дуршлаг... Я заползаю под машину. Благодаря темноте Шварц не может видеть мой маневр. Слышу шорох его шагов по каменистой земле. Ой-ой-ой! Если бы у меня был хоть какой пистолетик, появился бы шанс выкрутиться... Я сжимаюсь, как могу, под этой заразой машиной. Если бы мое тело могло выполнить мое желание, я стал бы маленьким, как орех. Вижу, ботинки Шварца приближаются. Глава 14 Я задерживаю дыхание, но оно как река -- надолго не удержишь. У меня перед глазами колеса Шварца, обходящего тачку. -- Наверное, он под машиной! -- кричит Хелена. Танцуя, приближается свет. Ботинки Шварца упираются мысками в землю, и появляются колени. Он начинает нагибаться. Все происходит как в замедленном кино или в кошмаре. Меня так же легко поймать, как корову в вестибюле. Ему достаточно промести своей пушкой под машиной, как метлой, нажимая на спуск, и я наверняка буду задет. Я не успею отсюда выскочить. Мне на память приходит банальный инцидент. По крайней мере, банальным он мне показался в тот момент, когда произошел: сегодня утром я зашел в банк снять со счета немного деньжат на хозяйственные нужды. Пачка была заколота большой булавкой. Эта булавка показалась мне такой смешной, что я не стал ее выбрасывать, а приколол к лацкану пиджака. Она до сих пор там. Я q невероятной быстротой выхватываю ее и в ярости втыкаю в колено Шварца. Какой цирк! Вопль, который он издает, должен быть слышен даже в Джибути. Появляются обе его руки. Сначала та, в которой пушка, потом другая. В этот момент он думает только о своей боли и прижимает их к раненому колену. Я быстро выскакиваю из-под машины и сталкиваюсь нос к носу с Хеленой. Смотрю на ее руки: револьвера нет. Значит, в данный момент она меня не интересует. У меня есть выбор между двумя решениями: взять ноги в руки или воспользоваться короткой передышкой, чтобы попытаться нейтрализовать Шварца. Поскольку мы находимся в чистом поле, где нет ни деревца, ни кустика, бегство кажется мне слишком рискованным делом, принимая во внимание ловкость, с которой владелец "Гриба" владеет пистолетом. Оставив колебания, я отталкиваю Хелену и бросаюсь на Шварца. Он как раз поднимается на ноги, жутко кривясь. Булавка -- не бог весть что, но, воткнутая в колено, играет немаловажную роль. Заметив меня, он наставляет черную морду своего шпалера в мое пузо. Вид у него не только не дружелюбный, но даже совсем наоборот. -- Сволочь! -- хрипит он. -- Ты мне за это заплатишь... Он так уверен в своем превосходстве, что уже празднует победу. Не надо иметь высшее образование, чтобы понять, что мне действительно придется заплатить за все неприятности, доставленные этой банде шпионов. Я вижу это по отвратительной гримасе, кривящей его губы. Потом я вижу кое-что еще: дверца машины закрыта не до конца и открывается в сторону Шварца. Я быстро поднимаю ногу, упираюсь ею во внутреннюю стенку дверцы и толкаю ее. Резко распахнувшаяся дверца бьет моего противника по руке. Он так удивлен этой новой хитростью, что делает шаг назад. Я уже набросился на него и бью кулаком в шею. Он кудахчет, как влюбленный индюк, и конвульсивно нажимает на спуск. Несколько пуль летят мне в ноги. Большая их часть попадает в низ дверцы, но я чувствую, что кусок железа вошел в контакт с моей лодыжкой. Думаю, что пистолет надо перезаряжать. Шварц расстрелял всю обойму, и нельзя давать ему время поменять ее на новую. Я отвешиваю ему очередной удар -- на этот раз в печень, -- потом продолжаю серию хуков в живот. Он опускается, я поднимаю его ударом ботинка. Его глаза становятся мутными. Он вот-вот хлопнется в обморок. Я запыхался, как будто бегом поднялся на верхний этаж небоскреба, но прихода второго дыхания не жду. С "ха!" лесоруба я подаю ему главное блюдо -- прямой промеж глаз. Хрящи его носа издают громкий хруст; можно подумать, слон сел на мешок с орехами. Шварц падает. Я наступаю каблуком на его клюв, по крайней мере на то, что от него осталось, и поднимаю другую ногу, чтобы его нос точно знал, сколько я вешу. Сделав это, я оборачиваюсь. И правильно делаю. Малышка Хелена стоит позади и держит в руках камушек чуть поменьше обелиска с площади Конкорд, который обрушивает на меня. Хотя я успеваю отскочить, каменюка попадает мне в плечо. Такое ощущение, что у Эйфелевой башни отломилась одна из опор и ее заменили мною. В моей левой лопатке происходит электрический разряд... Я сжимаю зубы, кулаки и все, что можно сжимать, бросаюсь на красотку и здоровой рукой крепко хватаю ее. В эту секунду в ночной тиши раздается голос папаши Стивенса: -- Отпустите эту даму, комиссар! Папаша Ракета пришел в себя и тут же вышел к нам. Он стоит на пороге с револьвером в руке. В лунном свете поблескивает перламутровая инкрустация рукоятки. Старая развалина взял пушку покойного Бориса Карлоффа, но даже с нею ему будет трудно изменить ситуацию. Я быстро просчитываю расстояние и вероятность успеха. Стивенс метрах в пятидесяти от меня, сейчас темно, он стар, вряд ли хорошо владеет оружием, а я загородился Хеленой. Трудновато ему будет попасть в меня. Я плотнее прижимаю к себе Хелену; мое плечо приходит в норму. -- Отпустите эту даму! -- повторяет профессор. -- Вот! -- отвечаю я. И отпускаю ее, вернее, что есть силы швыряю в машину через открытую дверцу. Она летит головой вперед, ее юбка задирается до затылка. Я тоже бросаюсь в машину и дергаю дверцу на себя. Стивенс открывает огонь. Я ошибся, приняв его за старую развалину. Он хороший стрелок. Не такой чемпион, как Шварц, но все-таки способен не вышибить глаз хозяину тира, целясь в мишень. Он стреляет спокойно и методично. Первая пуля разбивает стекло, вторая отлетает рикошетом от руля. У меня нет времени смотреть, что станет с третьей, потому что я уже включаю стартер и срываюсь с места на второй скорости. Плевать на коробку передач. Пули попадают в кузов. Что-то в этом году слишком часто идет град! Машина слегка подскакивает перед тем, как выехать на дорогу. Чувствую, она проехала по чему-то мягкому. Спорю на вставную челюсть вашего дедушки против банковского счета моих издателей, что это "что-то" -- милейший месье Шварц. Ему же хуже. Нечего валяться поперек дороги. В зеркале заднего обзора я вижу удаляющиеся маленькие искры, а пули все бьют в машину. Вдруг раздается жуткое "бух", и машина снова подскакивает. Я сразу понимаю, что произошло; Стивенс, видя, что не попал в меня, стал стрелять по шинам, и одна лопнула, К счастью, я чемпион по вождению. Нуволари -- водитель трамвая по сравнению с Сан-Антонио. Я гоню на восьмидесяти в час на трех колесах. Обод четвертого жутко воет, но на эту тачку мне наплевать и забыть. Все, что я от нее прошу, -- это увезти меня подальше отсюда, и как можно быстрее. Проехав пять минут, я останавливаюсь. Хелена сидит, прижавшись к дверце, и смотрит на меня. В ее глазах столько же нежности, сколько бывает в глазах кошки, которой дверью прищемили хвост. -- Ну, любовь моя? -- обращаюсь я к ней. -- Что вы скажете о доблестном комиссаре Сан-Антонио? И в огне не горит, и в воде не тонет, а? Она берется за ручку. -- Убери лапку, девочка! Поскольку она подчиняется недостаточно быстро, на мой вкус, я влепляю ей оплеуху по мордашке, чтобы показать, что за последние несколько минут во Франции кое-что переменилось. У нее на глазах выступают слезы. -- Не нравится, да, красавица? -- спрашиваю я. Ее глаза мечут молнии. И, поверьте мне, не те, которые застежки. -- Хам! -- шипит она. -- Хелена, -- тихо советую я, -- не строй из себя барыню, а не то я устрою тебе такую трепку, что даже у твоих правнуков будет болеть задница, улавливаешь? Она не отвечает. Я резюмирую ситуацию: банда понесла серьезные потери, но трое из известных мне ее членов остаются до сих пор на свободе: во- первых, папаша Стивенс, затем Мобур и, наконец, человек с глазами слепого. Я никак не могу решиться уехать. Не люблю бросать работу незаконченной. Мне не дает покоя мысль, что папаша Ракета сидит в своем деревянном домике совсем один, с двумя своими гангстерами, выведенными из строя, очевидно, навсегда... Да, это не дает мне покоя, и впервые с момента, когда они привезли меня сюда, я задаю себе следующий вопрос: "За каким дьяволом эти сволочи заехали в эту одинокую хибару?" На тайное собрание? Или у них там передатчик? Тогда они не притащились бы туда всем скопом... Никак не пойму... Вдруг я слышу звук, который легко узнаю и который мне сразу все объясняет. Какой же я болван, что не подумал об этом раньше! Глава 15 Этот звук -- гудение самолетного мотора. В наше время пролетающий самолет остается практически незамеченным, однако этот привлекает внимание, мое уж во всяком случае, потому что летит относительно низко и кружит, словно выискивая место для посадки. Смотрю на Хелену. На ее губах витает легкая улыбка. Я так давно ждал эту улыбку (минимум пять минут), что не собираюсь себе отказывать дольше. Я наклоняюсь и прежде, чем она успевает понять мои намерения, целую ее взасос, не переводя дыхание так долго, как только может человек. Она, должно быть, сказала себе, что не стоит упускать случай потереться мордой о морду, потому что не только не отбивается, но и получает от операции истинное и неоспоримое удовольствие. Она кусает мне губы, зубы, язык... Ее пулемет[5] обладает редкой проворностью. Наконец я отодвигаюсь. -- Спасибо, -- говорю. -- Было очень приятно. Думаю, я попрошу Деда Мороза принести мне в подарок девочку вашего класса. Она не отвечает. О чем она думает? Не надо вкалывать ей "сыворотку правды", чтобы узнать. Хелена говорит себе, что у самого крутого сотрудника французской секретной службы странные манеры. Что касается меня, я слушаю гул самолета, ищущего посадочную площадку. Возможно, старик Стивенс сигналит ему электрическим фонариком. Дощатая хижина -- это своего рода аэровокзал, а ровное поле, где я чуть не протянул ноги, -- тайный аэродром. Через несколько минут профессор и планы полетят по ночному небу в неизвестном направлении. В общем, я остался в дураках. Есть слова, которые подстегивают мою гордость. Я резко срываю тачку с места, делаю безупречный разворот и гоню в сторону хижины. Машину болтает, как утлое суденышко в бурном море. Управлять трехколесным транспортным средством не фонтан, это я вам говорю! Хелена поворачивает ко мне свое прекрасное лицо. По нему, словно скатерть по столу, расстелено удивление. -- Удивляетесь, Хелена? -- спрашиваю я. -- Что вы делаете? -- Номер международного класса, как и обычно... Я выезжаю на край поля. Самолет продолжает кружить. Посреди огромного поля темноту рассекает луч света. Как я предполагал, Стивенс onj`g{b`er пилоту, как заходить на посадку. Я выключаю зажигание. Хелена тут же начинает орать что есть мочи, чтобы привлечь внимание профессора. Все шлюхи одинаковы: мозгов у них не больше, чем в щипцах для колки сахара... Как нежная Хелена надеется, что с такого расстояния ее услышит старик, над которым летает самолет! -- Не утомляйся, красотка, а то сорвешь голосовые связки и тебя придется вести к врачу... Она понимает и начинает злиться из-за того, что я совершенно прав. Я говорю себе, что ее придется нейтрализовать, если хочу иметь полную свободу рук. Как? В моем распоряжении нет ни клочка веревки... Если бы это был мужчина, я бы прописал порцию безотказного снотворного кулаком, но не могу я колотить такую красивую киску. Я выхожу из машины и заставляю Хелену занять место за рулем. Она подчиняется, не понимая. Тогда я заставляю ее сунуть руки внутрь руля, а когда она это сделала, снимаю с себя ремень и крепко связываю ее лапки. -- Вот, -- говорю я ей. -- Сиди спокойно. Надеюсь, я ненадолго. Теперь мне нужно какое-нибудь оружие, хотя бы простой штопор. Я сую руки в кармашки дверей, но достаю из них только запасные свечи и дорожные карты. Еще никому не удавалось выдержать осаду с такими скудными запасами вооружения. Тогда я иду заглянуть в багажник. Там только монтажная лопатка для шин и канистра бензина. Этого мало, но лучше, чем ничего. Я беру и то, и другое. Ночь черна, как конгресс священников-негров. Луна спряталась за тучами. Она права, что помогает мне. Обычно мы с ней хорошо ладим. Согнувшись пополам, я направляюсь к Стивенсу. Он перестал играть в смотрителя маяка, потому что самолет сел в трехстах метрах дальше. Я не вижу старика. Было бы глупо наткнуться на него в темноте. Я не забываю, что у него в руке револьвер, и наверняка в нужный момент он этого тоже не забудет. Вдруг я замечаю его благодаря огням самолета. Он бежит что есть духу, прижимая к груди маленький портфель Я бросаюсь вперед. Он не должен сесть в этот самолет, иначе планы ракеты будут потеряны для Франции. Открывается дверца самолета. На поле опускается прямоугольник желтого света. Я различаю гигантский силуэт. Тип что-то кричит. Стивенс отвечает радостным воплем. Я его понимаю. Ему не терпится покинуть страну, воздух которой за последние несколько часов стал для него вреден. Я тоже несусь вперед, по-прежнему вооруженный флягой с бензином и лопаткой. Без этого груза я бы уже догнал Стивенса. Я даже не думаю приглушать звук моих шагов, потому что два мотора самолета продолжают реветь. Профессор потерял шляпу, и его седые волосы растрепались. Нас разделяют пять метров... Четыре... Три... Здоровенный малый, стоящий в проеме, замечает меня, но ему неизвестно, враг я или сообщник Стивенса. Он ждет объяснений. Я их ему дам. Я добегаю до самолета почти одновременно с профессором. Только тогда Стивенс обнаруживает мое присутствие. Он так изумлен, что замирает. К счастью, моя реакция чуточку получше, чем у пирога с мясом. Я поднимаю канистру и обрушиваю ее на кумпол папаши Стивенса. Это производит странный звук, похожий на стук буферов столкнувшихся вагонов. Старик падает второй раз за ночь. Пилот сует руку в карман своего комбинезона. Вернее, мне следовало бы сказать "в один из карманов", потому что их у него несколько. Я поднимаю лопатку и швыряю ее прямо ему в морду. Он шатается и nrqrso`er. Должно быть, у этого парня харя из железобетона. Я хватаюсь рукой за край самолета, подтягиваюсь и влезаю внутрь. Игра состоит в том, чтобы не дать пилоту вытащить оружие. Его рука ныряет в карман, и в тот же момент я бью его ботинком в челюсть. Я снова думаю, что оглушил его, и снова вижу, что он только пошатнулся. Очевидно, его мамочка обжиралась кальцием, когда была беременна. Мне уже приходилось сталкиваться с амбалами таких габаритов. Этого типа не свалит с ног даже двадцатитонный танк. Чтобы его уделать, надо встать утром пораньше и взять себе в союзники бульдозер. По моей спине пробегает дрожь. В туристском самолете теснее, чем на вокзале Сен-Лазар. Мой единственный шанс на спасение -- бегство. Я выпрыгиваю из самолета и захлопываю дверцу, после чего прячусь под крыло. Я жду, что мой противник бросится за мной в погоню, но ничего подобного. Несколько минут вообще ничего не происходит. Может, он ищет фонарь, чтобы осветить меня? Я жду и с грустью констатирую, что парень отказывается от продолжения борьбы и думает только о бегстве. Моторы начинают гудеть сильнее. И тут мне приходит нетривиальная мысль. Вы должны были заметить, что нетривиальные мысли -- это мой конек. Выбравшись из-под самолета, я подбираю канистру, открываю, обливаю фюзеляж и включаю зажигалку. Раздается "плюх", и в небо взметаются красивые яркие огоньки, освещая ночь. Тем временем самолет начинает разбег по полю. Воздух разжигает огонь. Потом самолет отрывается от земли, и я смотрю, как он поднимается в ночи самым прекрасным факелом, который можно себе вообразить. Не знаю, может, это реакция перенапряженных нервов, но мне становится смешно. Я хохочу так, как еще никогда не хохотал, сгибаюсь от смеха пополам, плачу, задыхаюсь, дрожу и... И резко останавливаюсь. У меня перехватило дыхание. Осматривая лежащего папашу Стивенса, я обнаруживаю, что портфельчик с планами исчез. На мгновение у меня мелькает мысль, что я сплю. Опускаюсь на колени и осматриваю ученого. Больше он никогда не будет изобретать ракеты. Канистра, которой я его долбанул, успокоила его навсегда. Видно, в отличие от летчика у него был хрупкий черепок. Однако... Есть одно "однако". И очень странное! Я ударил его всего один раз и по макушке. На этот счет нет никаких сомнений. А у Стивенса разбит нос. Я осматриваюсь и около тела обнаруживаю большой окровавленный камень. Все понятно. Пока я объяснялся в самолете с глотателем пламени, кто-то пришел, добил профессора и спер драгоценный портфель... Короче, я остался в дураках! Глава 16 Прижав локти к телу, я несусь к той части поля, где оставил машину, но там пусто. Вижу только отпечатки колес на влажной земле. Значит, Хелена сумела развязать мой ремень, добралась до самолета, прикончила старика и забрала планы. Я устраиваю жуткий крик и в течение пяти минут выкладываю весь мой запас ругательств Он обширен, разнообразен и совершенно уместен. На что это похоже, спрашиваю я вас: дать себя так кидануть какой-то девке после таких подвигов?! Поднимаю голову. На горизонте чертит зигзаг огненная линия Завтра я узнаю из газет, где упал самолет. Ночь начинает светлеть. Честно говоря, я думаю, она была одной из самых насыщенных в моей жизни. Я иду к хижине узнать, что стало с моими друзьями. Поперек тропинки лежит тело Шварца. При переезде через владельца "Гриба" одно из колес тачки расплющило ему котелок. Что касается Бориса Карлоффа, то он до сих пор не умер только потому, что в детстве выпил много рыбьего жира. Шальная пуля угодила ему в грудь, и он в коме. Я сразу понимаю, что ничего не могу для него сделать. Для него никто ничего не может сделать, кроме разве что столяра: тот может ему сделать деревянный костюм с красивыми ручками из посеребренного металла. Я говорю себе, что два с половиной трупа -- не самая подходящая компания для человека моего возраста и что мне пора покинуть это поле смерти. Я поднимаю воротник плаща, потому что начинаю чувствовать утренний холод. Час спустя благодаря любезной помощи одного огородника я вхожу в кабинет шефа. У того лицо опухло от сна. -- Слава богу! -- восклицает он, заметив меня. -- Я начал терять надежду. Я рассказываю ему о последних событиях. Он сопровождает мой рассказ легкими кивками головы. -- Вы неподражаемы! -- заключает он. -- Возможно, -- соглашаюсь я. -- Но также я большой лопух... Нас в первую очередь интересуют планы, а они-то и улетели... -- Как раз они и не улетели, -- улыбается босс -- Благодаря вам. У нас есть надежда вернуть их. Не забывайте, что мы располагаем фотографиями Хелены. Я брошу по ее следу все полицейские службы. Ее надо найти до вечера. Я одобряю его прекрасные намерения. -- Что вы скажете о профессоре Стивенсе, шеф? Он чешет нос. -- Не знаю. Я срочно вызову его французских коллег к министру внутренних дел. Конечно, на конференции будет присутствовать британский посол. Это дело может иметь сильный резонанс в дипломатическом плане. Он выглядит озабоченным, но я слишком устал, слишком выжат, чтобы проникаться его заботами. Я встаю. -- Что собираетесь делать? Это меня просто бесит. -- Слушайте, шеф, я всю ночь мочил людей и получал пули и удары сам. У меня рана на ноге, а в легких осталось достаточно осветительного газа, чтобы на нем могла три месяца работать дюжина уличных фонарей. Вы не думаете, что раз уж я все-таки не деревянный, то должен немного прийти в себя? -- Вы такой человек, -- вздыхает он, -- что, глядя на вас, не думаешь, что вам может быть нужен отдых. Простите меня, Сан- Антонио. I Когда он начинает говорить таким тоном, я готов на любые уступки. Не знаю, заметили ли вы это или нет, но лестью от меня можно добиться чего угодно. У каждого свои слабости, верно? Я захожу в медчасть конторы продезинфицировать рану. К счастью, она оказывается совершенно неопасной. Медсестра, мамаша Рибошон, уверяет, что все затянется через пару дней. Надо сказать, что мамаша Рибошон очень оптимистичная дама, когда речь идет о шкуре моих коллег. Она столько всего повидала в конторе, что целый магазин автомата, всаженный в потроха, для нее почти что пустячок. Странная штука, но эта виртуозная мазальщица йодом -- неженка. Перевязывая вам шрам длиной в сорок сантиметров, она рассказывает о своей пояснице, астме и целой куче мелочей, от которых она якобы страдает. При этом она изъясняется с изяществом рыночной торговки. В тот момент, когда она льет мне на рану спирт, я слегка вскрикиваю. Этого достаточно, чтобы старая грымза взорвалась. -- Мокрая курица! -- орет она. -- Баба! Размазня! Мамашу Рибошон больше всего бесит, когда на ее сарказм не отвечают тем же. Чтобы доставить ей удовольствие, я называю ее старой развалиной, кособокой и извращенкой. Заключаю я уверением, что она разлагается заживо, это видно и чувствуется по запаху, а в конторе ее терпят исключительно из жалости. Тут она расцветает. Она в восторге и едва сдерживает смех. Я оставляю ее наедине с ее экстазом... Возле конторы есть маленький отельчик, хозяин которого -- мой старый приятель. Я иду туда. Он только что встал и спрашивает, чем может мне помочь. Я ему сообщаю, что, если он зажарит мне два яйца с куском ветчины, даст бутылку рома и приготовит приличную постель, я буду самым счастливым человеком. Этот парень быстро соображает. Два яйца зажарены великолепно, кусок ветчины шириной в две мои руки и отличного качества, а постель достаточно удобная. Через несколько минут, хорошенько подкрепившись, я сплю без задних ног. Мне снится, что я сижу на розовом облаке, свесив ноги. Красивое солнце, золотое, как пчела, греет меня и наполняет нежной легкостью. На облаке я чувствую себя удобно, как папа римский. Вдруг вокруг меня, словно бабочки, начинают порхать красные губы. Я хочу поймать парочку и поцеловать, но это не так просто, потому что я могу шлепнуться с облака. Наконец мне удается схватить очень красивый экземпляр. В этот момент раздается трезвон. Может, этот шум устроил архангел? Я осматриваюсь и вижу, что нахожусь не на розовом облаке, а в постели, в гостинице, а трезвонит не труба архангела, а телефон. Я прячу голову под подушку, проклиная того, кто изобрел эти звонки. Лучше бы он завербовался в Африканский батальон. Звонки не прекращаются. Что они, решили меня доконать? Что они себе воображают? Что я робот? Наконец я просыпаюсь окончательно. В конце концов, может быть, появилось что-то важное? Я со стоном протягиваю руку и снимаю трубку. -- Алло? -- Это Жюльен. -- Какой еще Жюльен? Я вовремя вспоминаю, что так зовут хозяина гостиницы. -- Ну Жюльен, и дальше что? Это основание мешать мне спать? Мой выпад его не обескураживает, потому что ему известно: в Париже нет второго такого скандального типа, как я. -- Простите, что разбудил вас, комиссар, но, кажется, это очень важно. Я усмехаюсь. -- Вы в этом не уверены? -- Но... -- Что "но"? Я вам плачу или нет? Я имею право поспать. У вас что, начался пожар? -- Нет. -- Так оставьте меня в покое. И я швыряю трубку. Я опускаю голову на подушку и закрываю глаза. Если бы я мог вернуться на мое облако... Но нет! Никак не могу заснуть. Я кручу диск телефона. -- Алло, Жюльен? -- Да, господин комиссар. -- Так чего вы от меня хотели? -- Вам только что принесли толстый пакет. -- Пакет? -- Да. -- Кто? -- Мальчишка... Кажется, это срочно. Очень срочно. -- Кто прислал пакет? -- Не знаю. Я размышляю. Это, должно быть, шеф. Он один может знать, что я пошел отдохнуть в этот отельчик. -- Посмотри, что в нем, Жюльен. -- Хорошо, господин комиссар. Жюльен кладет трубку на стойку, и я слышу, как он шелестит бумагой. Он разрезает веревку, снимает обертку Вдруг раздается жуткий взрыв. Я прыгаю в брюки и выскакиваю в коридор. Сверху я вижу всю сцену целиком: стойка разнесена в щепки, обломки залиты кровью. На регистрационном журнале лежит челюсть Жюльена, а его мозги украшают стену Глава 17 За пару секунд холл наполняется народом. Все население гостиницы -- клиенты и персонал -- выскакивает и начинает громко орать. Никто ничего не понимает, но зрелище так ужасно, что у большинства женщин начинается истерика. Я вызываю свой палец на секретное совещание, и мы с ним приходим к заключению, что события ускоряются, и если я не буду пошевеливаться, то скоро из Сан-Антонио выйдет отличный жмурик. Слишком многие хотят вывести меня из игры. -- Полиция! -- кричу я. Тут же наступает полная тишина и все морды поворачиваются ко мне, выражая любопытство. Их немного удивляет, что полицейский стоит в одной рубашке, но ситуация такова, что я мог бы их убедить, что я шах Ирана. -- Несколько минут назад сюда принесли пакет, который был оставлен у стойки. Кто-нибудь находился рядом в этот момент? -- Я, -- говорит один коридорный. -- Прекрасно. Идите со мной в мою комнату. Нам надо немного поговорить. Прибегают ажаны Я им говорю, кто я, и приказываю успокоить собравшихся, потом иду в телефонную кабину предупредить шефа. -- Эта охота на вас просто невероятна! -- восклицает он. -- Действительно. -- По идее, после того, что произошло этой ночью, у них должна быть единственная забота -- спрятаться! Да, должна быть. Если они идут в атаку, значит, считают меня опасным. Жутко опасным. Не потому что я их знаю, этого недостаточно, а потому что они думают, что мне известен какой-то очень важный факт, который может их уничтожить. В их мозгах есть четкая мысль кому- то из нас не жить -- мне или им. Когда я найду, чего они боятся, то окажусь у цели. -- Будьте осторожны. -- Не беспокойтесь. И потом, как вы видите, мне везет. Если бы я не попросил того парня открыть пакет... В общем, он погиб из-за меня. -- Главное -- что вы живы. Какой босс чувствительный! У него не выжмешь слезу, играя жалостливые мелодии! Я возвращаюсь к ожидающему меня коридорному. Мы поднимаемся в мою комнату. Одеваясь, я его спрашиваю: -- Кто принес пакет? -- Мальчишка. Он сказал, что это для комиссара Сан-Антонио, и добавил, что это очень срочно и надо передать ему в собственные psjh. -- Вы знаете этого мальчишку? -- Кажется, уже видел его в округе. Я завязываю галстук и встаю перед лакеем. -- Значит, так, старина, снимайте ваш фартук и следуйте за мной. Мы должны во что бы то ни стало найти мальчишку. Это срочно. -- Хорошо, господин комиссар. Париж освещен веселым солнышком. Я полной грудью вдыхаю влажный воздух. Чертовски приятно дышать, когда пережил такие часы, как я. Улица очень оживлена. Зеленщики кричат, расхваливая свой товар. На пороге дверей стоят консьержки. В общем, весь веселый парижский народ! Лично нас интересуют пацаны. Мы так всматриваемся в каждого, что люди начинают оглядываться, подозревая в нас вышедших в загул извращенцев. -- Где вы видели того мальчишку? Он пожимает плечами. -- Да где-то здесь Не могу сказать точнее... Если бы я знал, что однажды -- Разумеется, он не знал, "что однажды..." Если бы люди знали, "что однажды...", все бы жутко упростилось. И стало бы не таким веселым, что тоже надо помнить. Я беру коридорного за руку. -- Сколько ему может быть лет? -- Двенадцать, не больше. -- Во сколько он зашел в гостиницу? -- В девять без нескольких минут. -- Как он был одет? -- В серую куртку... понял, он в школе. Вы это хотели сказать? -- Именно... Вы знаете, где находится районная школа? Знает: она в двух шагах от нас. Мы направляемся туда, и я прошу директора принять меня. Это хрупкого сложения педагог в очках, отрастивший бородку клинышком, чтобы выглядеть солиднее. Я так и слышу, как ученики зовут его "Козел", "Борода", "Метелка" и тому подобными именами. Я в двух словах объясняю ему цель нашего визита. Он горд от мысли, что один из его учеников мог сыграть роль в криминальной истории, пусть даже это роль посыльного. Он раздувается от гордости, уже видя свою бородатую физию на первой странице "Детектива". Мы начинаем обход. Когда мы заходим в класс, мальцы встают. У меня такое ощущение, что я назначен школьным инспектором. Коридорный смотрит и качает головой... Нет, паренька, принесшего пакет, здесь нет, как масла в брошке. Неужели удача отвернулась от меня? Когда мы заканчиваем осмотр, я чувствую, что в горле начинает щекотать от досады. Я думал, что приход в школу -- отличная идея. Теперь придется бросать на поиски этого паршивца большие полицейские силы. -- Мне очень жаль, -- вздыхает директор. -- Мне еще жальче. Он протягивает мне руку, запачканную красными чернилами. Я смотрю на нее, но не пожимаю, как будто это дохлая рыба. Бедный педагог не знает, что с ней делать: то ли сунуть в карман, то ли в холодильник Но я не пожимаю ее не потому, что хочу его унизить. Я никогда не обижаю хороших людей, помогающих мне делать мою работу. Нет, я оставляю ее в подвешенном состоянии, потому что думаю. Я думаю, значит, существую. Думаю я о том, что существует две категории учащихся: присутствующие и отсутствующие. Раз нашего разносчика бомб нет в первой, он вполне может принадлежать ко brnpni Ну, каков я мыслитель? Я щелкаю пальцами и хватаю директора за галстук. -- Отсутствующие! -- кричу я. -- Про... прошу прощения? -- блеет он. -- Отсутствующие в классах есть? Я излагаю ему свою мысль, и его лицо освещается, как фасад дворца Цайо вечером Четырнадцатого июля. Мы возвращаемся в класс. На этот раз учитель, показывающий своим мальцам карту мира, начинает злиться. Он мне говорит, что Франции нужны образованные граждане, что он делает свою работу, не доставая легавых, так что пусть легавые делают свою, не доставая его. Поскольку он поседел на своей работе, я даю ему выговориться, после чего спокойно объясняю, что не привык, чтобы со мной разговаривали в подобном тоне, и что, будь он лет на двадцать помоложе, я бы заставил его съесть его карту. Мальцы хохочут, как на комедии. Директор теребит волосы в носу, выпучивая белые глаза, а мой коридорный кудахчет от смеха. Драма превращается в фарс. Я возвращаю себе серьезный вид, беру журнал, смотрю в него и вижу, что в графе "Отсутствующие" всего одно имя: Жерар Лопино. Я стучу кулаком по столу, чтобы восстановить тишину. -- Как выглядит Жерар Лопино? -- спрашиваю я учителя. Он ворча объясняет мне, что это паренек такого роста, весь в веснушках, нос вздернутый. -- Это он! -- кричит коридорный. На этот раз в моем горле поднимается волна радости. -- Где он живет? Учитель отвечает, что не знает. Директор обещает посмотреть по своему журналу, но тут один из пацанов встает. -- Я знаю, где он живет, месье! -- Браво. Где? -- Рядом со мной. -- А где живешь ты? Он называет адрес. -- Ты видел его сегодня утром? -- Да. -- Он собирался в школу? -- Да, но сначала он должен был отнести в отель пакет. Один месье дал ему за это десять "колов". На этот раз я ухватился за верную ниточку. -- Он тебе сказал, что это за месье? -- Нет, просто показал десятку и сказал: "Смотри, чего мне дал один дяденька, чтобы я отнес это вон в ту гостиницу..." Мальчик хмурит брови. -- Тот месье был на машине... кажется... -- Ладно, спасибо. Мы прощаемся с милой компанией и берем курс на улицу, где живет Лопино. В начале этой улицы стоит большая толпа. Я из принципа справляюсь, что происходит. -- Какой-то шоферюга задавил мальчишку, подонок! -- говорит мне почтальон. -- Даже не остановился, падла! Глава 18 Речь идет о нашем мальчишке. Эти мерзавцы не любят оставлять свидетелей. Действуют по принципу выжженной земли. Я сжимаю кулаки. Вы должны знать, что я не из тех, кто плачет по пустякам, но, как и все крутые парни, люблю детей, и мысль, что }rh бандюги без колебаний убрали мальца, бросает меня в холодную ярость. Я решаю, что коррида слишком затянулась и с этим пора кончать. Подхожу к одному из полицейских, производящих осмотр места происшествия. -- О шофере что-то известно? -- Один из прохожих запомнил номер, господин комиссар. Я пожимаю плечами. Я знаю, что номер машины убийцы никуда меня не приведет. Машина окажется краденой, и ее найдут брошенной на каком-нибудь пустыре. -- Водителя кто-нибудь видел? -- Я видела, -- утверждает консьержка. Она пускается в пространные объяснения, из которых я узнаю, что у ее мужа нет одной ноги, что у нее больной желудок, ее племянник служит в Германии, а выросла она в маленьком городке в Шере. Я ее не перебиваю, потому что знаю, что никогда не надо огорчать свидетеля, который хочет выложить вам то, что знает. Короче, мы наконец доходим до аварии. -- Он как будто нарочно сделал это! -- уверяет старая перечница. -- Выскочил на полной скорости и сделал крюк, чтобы сбить того бедного малыша... Я совершенно потрясена, можете потрогать, как бьется мое сердце... Я смотрю на ее тощую, как передача зеку, грудь и с ужасом отклоняю предложение. Она продолжает, не выказывая ни малейшего разочарования. -- У этого типа была противная морда. Я успела его разглядеть. Я пошире раскрываю уши. -- У него был очень длинный нос, -- продолжает она. -- И шляпа, надвинутая на глаза... Она возобновляет свой рассказ, но, поскольку у меня нет времени выслушивать вторую заутреню, я отваливаю. Хорошая погода переходит в дождь. Это может затянуться на целый день... Я захожу в бистро и заказываю большую чашку черного кофе, Я чувствую себя еще очень вялым. Надо сказать, я не успел толком выспаться... Потягивая кофеек, подвожу итоги. Я уже не раз делал это за последние двадцать четыре... да что это я! Всего за пятнадцать часов! Меня хотели кокнуть и ради этого не поскупились на расходы. Как я сказал шефу, это произошло потому, что они убеждены, что я знаю нечто убийственное о них. Если они считают, что я что-то знаю, значит, я находился в ситуации, позволявшей мне узнать это "что-то". Когда? Где? Это я должен вспомнить очень быстро. Я заказываю вторую чашку кофе и закрываю глаза руками. Начинается мое маленькое кино Я заново прокручиваю все с самого начала, то есть с моего входа в кинозал, где Фердинанд искал себе железное алиби. Я повторяю все действия, разбираю каждый жест... К счастью, моя память работает как часы. Я продолжаю все вспоминать кадр за кадром, переключая их только после того, как рассмотрел каждую мелочь... Чему быть, того не миновать, сказал бы лиценциат филологии. Наконец я наталкиваюсь на одну детальку. Я захожу в контору за хорошей пушкой, тачкой и коллегой. По- моему, не стоит в одиночку соваться в сомнительные места. В арсенале я выбираю пистолет крупного калибра, пули из jnrnpncn проделывают в человеке дырки размером с вход в метро. В гараже я беру "404-ку", а в дежурке -- толстого типа, специализирующегося на допросах. Не то чтобы он был хорошим оратором, но кулаки у него самые красноречивые из всех, что я когда-либо видел. Мы трогаемся в путь вчетвером (пушка, машина, Толстяк и я). -- Куда едем? -- осведомляется мой напарник. -- В Булонь-Бийанкур. Ты не против? Он качает головой и засовывает в рот пачку табака. Этот толстяк жует табак, как гренадер. Дом на улице Гамбетта кажется спокойным. Я выхожу из тачки и делаю Толстяку знак следовать за мной. На мой звонок открывает горничная. -- Доброе утро, -- любезно здороваюсь я. -- От профессора никаких новостей? -- Нет, -- бормочет она. -- Это ужасно. С ним, наверное, случилось несчастье... -- Вполне возможно. Я захожу. -- Ваш муж дома? -- Он... он пошел за покупками. Скоро вернется. -- В таком случае мы его подождем. Мне нужно его о многом расспросить. Я указываю Толстяку на кресло в холле. Он падает в него со вздохом, способным поднять в небо планер. -- Жди меня здесь, Толстяк. -- А вы куда? Он всегда говорит прекрасными лаконичными фразами, свойственными благородным душам. Его можно было бы называть Лаконичным. -- Осмотрю помещение. -- И спрашиваю горничную: -- А Бертран здесь? -- Он у своего брата. Я улыбаюсь. Обожаю такие немногословные ответы. Когда разговор начинается в таком тоне, неизвестно, где он закончится. Я не спрашиваю, где живет брат Бертрана. Бертран мне не нужен, во всяком случае пока. -- Следуйте за мной. Горничная и я проводим новый осмотр дома. Я с особым вниманием осматриваю спальню профессора. -- Вы уже провели уборку? -- Как обычно, -- извиняется она. -- Мне все кажется, что месье вернется с минуты на минуту... Я бросаю общий взгляд на остальные комнаты, после чего мы спускаемся. Толстяк жует свой табак. Вдруг открывается дверь кабинета, и из него выходит лакей, одетый в пальто. Заметив меня, он делает шаг назад. -- Вот это да, -- говорю я ему. -- Вы откуда? -- Э-э... я... собирался уходить... -- А ваша жена нам сказала, что вы ушли... -- Она ошиблась. Я наводил порядок в кабинете месье... -- В пальто? -- Ну... я уже уходил, но вспомнил, что кабинет неубран... Месье был очень аккуратным... -- Был? -- То есть... Разве мы знаем, жив он еще или нет? С этими изобретателями надо опасаться чего угодно. -- Значит, вы собирались уходить? -- Да. Я ощупываю его пальто. -- Ваш прикид мокрый. Что, в кабинете протекает потолок? -- Но... Я отодвигаю его и захожу в кабинет. Середину пола занимает широкий ковер, но вокруг натертый воском паркет. Я констатирую, что влажные следы подошв очень заметны. Они идут от сейфа к входной двери, словно лакей вышел из металлического ящика вместо того, чтобы направляться к нему. Этот феномен необъясним, разве что он ходил задом наперед. Я осматриваю сейф, вернее, не сам сейф, а его окрестности, и замечаю, что он не придвинут к стене, а встроен в нее. Я оборачиваюсь к маленькой группке, состоящей из моего коллеги и двух слуг. -- Этот сейф скрывает потайную дверь, -- говорю я. -- Мне хочется узнать комбинацию, позволяющую открыть эту дверь. -- Не понимаю, о чем вы говорите, -- отвечает лакей. Я смотрю на него. -- Сегодня произошло дорожное происшествие, -- говорю я. -- Мальчика, шедшего в школу, сбила машина. Именно из-за этого случая я приехал сюда. Меня привел нос. Не мой, а ваш... Он не моргая смотрит на меня. -- Он у вас слишком длинный, -- добавляю я, -- и потому бросается в глаза. -- Не понимаю... -- Мальчик, которому вы поручили отнести пакет, адресованный знаменитому Сан-Антонио, и которого потом сбили машиной, не умер. Он описал вашу внешность... Моя ложь подействовала. Он прикусывает губу. Его поведение можно расценивать как признание. Вся моя злость выплескивается наружу. В тот момент, когда он ожидает этого меньше всего, я выписываю ему тычку в лоб, Это одно из самых крепких мест человека, но, когда бьешь с достаточной силой, пронимает, а я бью с достаточной. Длинный Нос падает назад. К счастью -- а для него к несчастью, -- его удерживает Толстяк. Он взглядом спрашивает меня, можно ли начинать. Так же взглядом я отвечаю "да". Большое Брюхо загоняет свою жвачку за щеку и начинает "Императорский вальс". Глава 19 Через пару минут холуй становится похожим на медный котел, спущенный с парадной лестницы Букингемского дворца. Толстяк больше, чем кто бы то ни было, любит исправлять внешность своих современников. Сначала он ставит фингалы под глазами, затем обрывает уши, после чего, сочтя, что труды по украшению идут в нужном направлении, отвешивает Длинному Носу двойную плюху по хлебалу. Лакей издает бульканье, потом со вздохом меланхолично выплевывает на паркет три зуба. -- Остановись, Толстяк, -- приказываю я. Он отпускает свою живую грушу и возвращает жвачку в центр помещения, предназначенного для жевания. Слуга падает в кресло. Я подхожу к нему и обыскиваю. Под мышкой у него пушка крупного калибра. -- Это с такой штуковиной ты делаешь уборку? Он не реагирует. Он выглядит так, будто поругался с бульдозером... Его жена не двигается. Оба достаточно хорошие психологи, чтобы понять, что сидят в дерьме по уши. -- Как открыть проход? -- обращаюсь я к бабе Она отворачивается. Тогда я говорю себе, что сейчас не время миндальничать. С волками жить -- по-волчьи выть. -- Займись мадам тоже! -- велю я Толстяку. -- Но сначала засунь свою долю старой французской галантности в задний карман. Эти козлы -- шпионы и подлые убийцы. Чтобы ты работал с душой, запомни: час назад месье умышленно задавил мальчишку. Толстяк вторично загоняет жвачку за щеку. На правой руке он носит большую стальную печатку, должно быть купленную в отделе бижутерии. Отличная игрушка. Он поворачивает шатон так, чтобы он был над ладонью, и с размаху бьет милашку по левой щеке. Ее шкура разъезжается, и начинает течь кровь Мой приятель не такой уж увалень, каким кажется. Он умеет разговаривать с бабами. Он влепляет ей вторую оплеуху, подругой щеке, и подталкивает к зеркалу. У нее все лицо в крови. -- Чего-то тебе не хватает, -- уверяет Толстяк и бьет ее кулаком в подбородок. Милашка начинает нас умолять не портить ей портрет. Она решительным шагом подходит к сейфу; набирает шифр на одном из дисков замка, после чего тянет за ручку. Как я и предполагал, сейф не открывается, а поворачивается, и появляется узкая лестница. -- Следи за этими милягами! -- приказываю я моему помощнику. -- Я на разведку. Если не вернусь через десять минут, звони боссу. Пусть присылает людей. А пока гляди в оба. Эти двое очень хитрые... -- Не беспокойтесь, -- ворчит он, засовывая в рот новую порцию табака. Чтобы показать мне, что не позволит парочке провести себя, он отвешивает обоим лакеям по смачной плюхе. Я начинаю спускаться по потайной лестнице. Раньше я думал, что потайные лестницы встречаются только в старых авантюрных романах. В наше время это выглядит по- средневековому старомодно. С пушкой в руке я осторожно спускаюсь по ступенькам, готовый к любой неожиданности. Неизвестно, куда меня приведет этот ход. Спуск длится недолго. Скоро я попадаю в небольшое помещение. Хочу включить зажигалку, но близкий шум останавливает меня. Я жду, давая глазам привыкнуть к темноте. Наконец я различаю светлую точку. Ее образует замочная скважина. Я на ощупь направляюсь к ней. У меня на редкость понятливые пальцы. Я ощупываю ими деревяшку. Это дверь погреба. Просто удивительно, как сохраняются осязательные воспоминания. Я сдерживаю приступ кашля. Едкий запах щекочет мне горло. Прильнув глазом к скважине, я вижу побеленную известью комнатку. Из мебели в ней одна огромная печь. Перед ней суетится мужчина. Он стоит ко мне спиной. Я ощупываю дверь на уровне пояса. Обычно "на дверях бывают ручки. Эта не исключение. Я кладу руку на ручку, тихо, очень тихо нажимаю на нее, потом резко распахиваю дверь и ору: -- Руки вверх! Мужик оборачивается. Это Бертран. При виде меня на его роже расцветает глупая улыбка. -- А, это вы! -- шепчет он и опускает руки. Я не упускаю его из виду. -- Подними лапы, Бертран! Вместо того чтобы подчиниться, он сует правую руку в карман брюк. Я даю ему вытащить пушку, чтобы иметь извинение, что находился в состоянии законной самозащиты, потом нажимаю на спусковой крючок своей. Он получает пулю в запястье и роняет машинку с громким ругательством. -- Никогда не надо принимать меня за недоумка, Бертран, иначе бывает больно... Я делаю шаг к печке, открываю ногой дверцу и понимаю, откуда шел едкий запах, о котором я говорил выше: в печке горит тело, потрескивающее, как запекающееся яблоко. Это лже-Хелена. Я узнаю ее по отсутствию головы. Запах так отвратителен, что я спешу захлопнуть дверцу. Мои кишки скручивает мощное желание вернуть съеденное, но я справляюсь с ним -- неохота выглядеть в глазах Бертрана мокрой курицей. -- Скажи, Бертран, ты не запас на зиму угля, раз топишь печку таким странным горючим? Или захотелось поиграть в Бухенвальд? Он поддерживает раненую руку и смотрит на меня, как собака. -- Пошли наверх, -- говорю я ему. -- Живо! И чтобы показать, что это серьезно, сую в его ребро ствол моего пистолета. Я был прав, что не стал затягивать свою экспедицию, потому что Толстяк продолжает забавляться с парой. Оба слуги похожи на что угодно, только не на мужчину и женщину. Их контуры постепенно расплываются. -- Черт! -- говорю я. -- Ты их так превратишь в колбасный фарш. Толстяк с аппетитом смотрит на моего пленника. Даже у голодного волка, встретившего в лесу заблудившегося ягненка, не бывает в глазах такого блеска вожделения. -- Где вы Поймали эту птичку? -- спрашивает он. -- У печки. -- У чего? -- У печки! Вот только у него какие-то странные привычки: он топит ее не антрацитом, а женским мясом. Толстяк не врубается; впрочем, у него есть смягчающее обстоятельство: надо быть очень умным, чтобы это понять. -- Ваш цирк неплохо задуман, -- говорю я прислуге. -- Этот дом сообщается с домом сзади, что дает вам выход на другую улицу... Неплохо... Совсем неплохо. Я сажусь на диван рядом с тем, что осталось от Длинного Носа. -- Прости, что надоедаю тебе, -- говорю я, -- но мне хочется узнать, где можно найти прекрасную Хелену... Нам надо продолжить один маленький разговорчик... -- Я не знаю, где она... -- Слушай, Длинный Нос, ты будешь самым большим кретином на этой планете, если начнешь корчить из себя жертву амнезии. -- Но я... -- Если ты открыл пасть, чтобы врать, то лучше залепи ее пластырем. Теперь, красавчик, ты уже не можешь мне лепить горбатого. Я дам тебе образчик моих знаний: расскажу, как вышел на тебя. Неудачное покушение -- а твой трюк с бомбой в пакете сорвался -- заставило меня понять, что вы хотите убрать меня с дороги. Хелена сообщила остаткам банды, что произошло на поле. Ваш тайный аэродром погорел, и вам осталось одно -- ждать. Но меня нужно было срочно нейтрализовать, а для этого найти мой след. Ты поехал к Большому дому, уверенный, что я первым делом помчусь туда, проследил за мной, увидел, что я отправился баиньки в гостиницу, и устроил свой подлый трюк с бомбой. Я остался жив, но хозяин отельчика и мальчишка погибли. Да, я тебе соврал. Мальчик умер, а о твоем носе мне рассказала консьержка. Но ведь нос еще не улика. На свете полно носатых. Чтобы понять, что речь идет о тебе, мне пришлось как следует напрячь память. Я вспомнил, что, вернувшись (как сказали мне) из кино и застав меня в доме, вы нисколько не удивились. Вы не задали мне ни edhmncn вопроса, потому что знали, кто я такой. В тот момент я не обратил внимания на данный эпизод, но потом это всплыло у меня в памяти... Видишь ли, малыш, "это" всегда всплывает в памяти Сан-Антонио. Я закуриваю "Голуаз". -- Это чтобы ты понял, что лучше тебе заговорить. Будь любезен. Очень любезен. -- Я указываю на Толстяка. -- Иначе я снова спущу на тебя моего бульдога. Он в ужасе отшатывается. -- Где Хелена? -- Здесь, -- раздается голос. Красотка стоит в проеме потайной двери за сейфом. Глава 20 Она делает шаг вперед. Под мышкой автомат. Она держит его с той же легкостью, что и зонтик. За ней следует Мобур, тоже вооруженный надлежащим образом. Эффект внезапности так силен, что ни Толстяк, ни я не думаем вмешаться. Наступает молчание. Все смотрят друг на друга, не говоря ни слова. Инициативу в разговоре беру на себя я. -- Я снимаю перед тобой шляпу, -- говорю я Хелене, -- потому что ты храбрая девчонка... Да, ты имеешь право на мое уважение... Кажется, она спешит. -- Бросьте оружие! -- приказывает она моему товарищу и мне. Толстяк вздыхает и берет свой револьвер. Я хорошо знаю моего пухлого товарища и понимаю, что он сейчас рискнет. Мои прогнозы оправдываются. Он делает вид, что бросает оружие на ковер, но в последний момент сжимает его в своей лапе и всаживает маслину в Мобура. Он сказал себе, что, если надо выбирать между мужчиной и женщиной, первым надо нейтрализовать мужчину. Его расчет оказывается неверным: Хелена не обычная женщина. Ее очередь отнимает у Толстяка всякое желание возникать. Этот обмен любезностями проходит в рекордно короткий отрезок времени. Конечно, мой шпалер тоже вставляет свое слово, но оно оказывается неэффективным, потому что как раз в тот момент, когда я нажимаю на спуск, горничная, которую я упустил из вида, вцепилась в мою руку, и пуля ушла в пол. Это становится сигналом к свалке. Вся свора набрасывается на меня, и обработанные Толстяком колотят сильнее остальных. Не знаю, какой стимулятор глотнули Длинный Нос и Бертран, но мне так достается! Меньше чем за пару секунд меня превращают в отбивную. Я безуспешно отбиваюсь, но меня валят на диван, и высвободиться мне никак не удается. Я борюсь с бедой терпением и сжимаю челюсти. Я видал и не такое. А потом, я философ... В той игре, что мы ведем, побежденному не приходится ждать снисхождения от победителей. -- Отпустите его! -- приказывает вдруг Хелена. Бешеные волки с сожалением отпускают меня. Я робко пытаюсь шевельнуться и замечаю, что могу это делать без особого труда. -- Встать! -- приказывает молодая женщина. Я поднимаюсь. -- Вперед! Я направляюсь к входной двери, но она меня останавливает: -- Сюда. Ствол ее автомата указывает на потайную дверь. Бертран, прижимая к груди окровавленную руку, начинает спускаться по узкой лестнице первым. Я следую за ним, остальные замыкают шествие, оставив тела в кабинете. Хлоп! Сейф занял свое leqrn в стене. Теперь мне точно хана. Никто никогда не обнаружит этот тайный ход, а я в ближайшие минуты присоединюсь в печке к Хелене-второй. Мы приходим в комнатку, где ворчит эта самая печка. -- Комиссар, -- говорит Хелена, -- я с большим сожалением вынуждена вам сообщить, что судила вас, признала виновным, приговорила к смертной казни, отклонила ваше прошение о помиловании, а сейчас приведу приговор в исполнение. Она направляет ствол автомата в мою грудь. -- Одну секунду, -- прошу я. Я сказал это таким твердым, таким непререкаемым тоном, что она дает мне отсрочку. -- Хелена, мне бы не хотелось уходить с неудовлетворенным любопытством. Мне не дает покоя одна мысль: почему после событий этой ночи вы, вместо того чтобы затаиться, думали только, как бы уничтожить меня? -- Потому что это очень удачная мысль, -- усмехается Бертран. Хелена испепеляет его взглядом. Она вскидывает автомат, но женщины, как я вам уже говорил, всегда будут делать чисто женские глупости. К счастью для мужчин. Хелена упирает ствол оружия в мою грудь. Она заранее наслаждается моей смертью. Ей хочется увидеть в моих глазах страх. Как она его ищет, гиена! Я не могу шевельнуть руками, потому что тогда она нажмет на спуск, и иду на дерзкий шаг -- бросаюсь вперед. Происходит невероятное: ствол автомата становится для меня тараном. Приклад бьет ее в грудь, заставляя отступить. Случай захотел, чтобы при отступлении ее локоть вошел в соприкосновение с раскаленной трубой печки. Она с воем роняет машину для выдачи разрешений на похороны. Остальные увидели опасность. Они не вооружены, но бросаются вперед. Нельзя допустить, чтобы они завладели автоматом, иначе наступит последняя картина. Поскольку я не могу нагнуться и подобрать его, то наступаю на него ногой. Я боксирую, стараясь не отступать. Длинный Нос и Бертран колотят меня от души. Хелена и горничная тоже не отстают. Положение безвыходное. К тому же Бертран схватил здоровой рукой кочергу и поднимает ее, чтобы проломить мне череп, в то время как трое остальных держат меня за руку. -- Hands up[6]! Дверь погреба, не та, что ведет в кабинет, а другая, очевидно, ведущая в другой дом, открыта, и на пороге стоит мужчина. Я о нем совершенно забыл. Эхо человек с глазами слепого. Убийца Фердинанда. -- Я вовремя подоспел, господин комиссар, -- говорит он с жутким акцентом. Я с удивлением замечаю, с каким изумлением на него смотрят мои враги: как будто впервые видят! -- Прошу прощения, -- отвечаю, -- но хотелось бы знать, кого мне благодарить. Он кланяется: -- Джо Джойс из Интеллидженс Сервис. -- А! Мы обмениваемся рукопожатием. -- Я занимаюсь этим делом несколько дней, -- сообщает мне он. -- Точнее, с момента, когда наш сторожевой корабль обнаружил недалеко от Дувра тело настоящего профессора Стивенса. Поскольку французские службы не сообщили об исчезновении ученого, меня прислали сюда. Я понял, что Стивенс, живущий в Париже, совсем не тот человек, который уехал из Лондона. Этот оказался немецким swem{l, специалистом по ядерной физике, которым одна иностранная держава подменила настоящего. Я не стал раскрывать эту подмену сразу, потому что хотел накрыть всю их сеть Я обнаружил, что обитатели дома на улице Гамбетта иногда выходили на параллельную улицу. Сегодня утром я следил за запасным выходом и увидел, как вошли Хелена и какой-то мужчина. Поскольку они не возвращались, я решил зайти и... -- И чертовски правильно сделали. -- Я тоже так думаю. Мы связываем руки нашим пленникам, поднимаемся по лестнице и оказываемся в доме, похожем на тот, где жил Стивенс. -- Я позвоню в контору, чтобы прислали людей и "скорую". Джойс кивает. Я звоню. В ожидании прибытия подкрепления я спрашиваю моего британского коллегу: -- Вы знаете, что я считал вас убийцей Фердинанда? -- Фердинанда? -- Воришки с улицы Аббесс, которому перерезали горло. -- А! -- восклицает он. -- Понял... Я проследил за ним, но не знал, что его убили! Значит, вот почему едва он вернулся домой, как оттуда вышел другой член банды. Он мне его описывает, и я узнаю покойного Франкенштейна. -- Однако хозяин кафе стоял перед дверью и должен был его увидеть. Джойс улыбается. -- Он его не видел, потому что как раз в этот момент отвернулся. Я хлопаю себя по ляжкам. Черт! Ну конечно! Должен же кто-то был рассказать шпионам о талантах Фердинанда. Кабатчик ведет странную игру. Я ему скажу пару слов. Мой взгляд падает на Хелену. Мой взгляд, ребята, не дурак. Он предпочитает падать на формы красивой девочки. Хелена мне подмигивает. Не завлекательно, а загадочно, как бы говоря: "Если бы мы могли переговорить с глазу на глаз, то сказали бы друг другу очень интересные вещи!" Из-за этого, когда приезжают полицейские, я решаю взять малышку с собой в одну из машин. Мы едем медленно. -- Хелена, -- начинаю я, -- скоро мы расстанемся. Это дело длилось неполные сутки, однако у меня создалось впечатление, что ты мой вечный враг. Я испытываю к тебе привязанность, которую питают к давним противникам. Возможно, причина в том, что ты слишком красива, а полицейский ведь тоже человек, так? Знаешь, у меня все кишки выворачиваются при мысли, что однажды ранним утром тебя привяжут к столбу и дюжина солдат разрядят в тебя свои винтовки... Она опускает голову. -- Может быть, все дело в том, что ты слишком красива, а полицейский тоже человек. Мы еще можем договориться... Я понял, почему вы хотели во что бы то ни стало убрать меня сегодня утром. Инициатором покушения была ты, а причина: ты не сказала своим дружкам, что перехватила планы: Меня надо было убрать до того, как я поведаю об этом прессе. Ты хотела получить всю выгоду сама. Так, красавица? Она улыбается. Ее улыбка сводит меня с ума. Я прижимаю ее к себе и, не сдерживая дольше свои инстинкты, крепко целую малышку. -- Если ты так сделала, -- продолжаю я, -- значит, у тебя душа предпринимателя. В этом случае мы сможем договориться. Верни мне планы, и ты свободна. Я полагаю, это честная сделка. А ты что qj`fex|? Она не отвечает. -- Через несколько минут, -- добавляю я, -- будет слишком поздно. Между нами уже не будет никаких отношений, даже сексуальных. -- Это все один треп, -- подает она голос. Чувствую, она колеблется. -- Двенадцать винтовок, нацеленных в твою красивую грудку, Хелена, не будут трепом... Решай... -- Кто мне гарантирует, что вы сдержите слово? -- Я. Ты согласна или нет? Она смотрит на меня, потом берет мою руку и кладет на свою ляжку. Решив, что она хочет сыграть на моих чувствах, я возмущаюсь: -- Этого мне не надо, дорогая. -- Вы не поняли. Пощупайте мои чулки. Я их ощупываю и чувствую необычные для нейлона твердые комочки. -- Что это значит? -- Формулы, -- шепчет она. -- Ну? -- Они вышиты азбукой для слепых на моих чулках. Я издаю восхищенный свист. -- Отлично. Никогда не слышал о такой хитрости. Значит, в портфеле Стивенса были эти чулки? -- Да. Она их снимает, а я глазею, как подросток. Какие ляжки! Вы и ночью вскочите, чтобы их съесть! Честное слово! Я беру теплые, как птичье гнездо, чулки, которые она мне протягивает, и сую их в свой карман. Хелена молчит. -- Вы... сдержите слово? -- наконец спрашивает она. -- Еще бы! -- Вы меня правда отпустите? Вместо ответа я останавливаю машину и в последний раз целую ее в губы. -- Твой рот будет самым прекрасным воспоминанием в моей жизни, лапочка. Она выходит из машины. -- Вы не выстрелите мне в спину? -- За кого ты меня принимаешь? -- Прощайте, -- бормочет она. -- Прощай. Она уходит по тротуару, цокая каблуками. Должно быть, она даже не чувствует голыми ногами холода. Я поворачиваю ручку рации и вызываю машину, следующую за моей. -- Алло, Гийар? -- Да. -- Видишь на тротуаре возле входа в метро киску, которую я арестовал? -- Да, господин комиссар. -- Я пообещал ее отпустить: сделка ради пользы дела... -- Ладно. -- Но ты-то ей ничего не обещал, верно? -- Понял, шеф... Я вижу, как он обгоняет меня и останавливается рядом с Хеленой. Тогда я быстро уезжаю, чтобы не видеть продолжения. Я ведь сдержал слово? Дал ей уйти? Я всего лишь человек. Но поскольку я не только человек, но и офицер секретной службы, то передал Гийару это маленькое сообщение. Я вызываю его снова. -- Сделал? -- Да, господин комиссар. Но она это очень плохо восприняла. Надо думать! -- Все равно передай ей мое почтение! Либо вы человек галантный, либо нет. Это вопрос воспитания. Лично я человек галантный. [1] Совершить квартирную кражу со взломом (вор. Жарг.). Здесь и далее примечания переводчика. [2] Вскрыть сейф (вор. жарг.). [3] Прославленный аристократический род. [4] Известный американский актер, исполнитель роли Франкенштейна. [5] Язык (вор. жарг.). [6] Руки вверх (англ.).