гавые... О, простите, -- исправился он, я хотел сказать флики, должны будут произвести обыск, я побоялся, как бы они, увидев инструменты, не обнаружили бы, в чем дело. Тогда спрятал их у своего двоюродного брата, у которого есть в городе лавка. -- Он вздохнул. -- А каким образом ты это обнаружил? -- Это ведь моя работа полицейского. Знаете, Барнаби, банки гораздо надежнее, чем вы думаете, у них есть бронированные шкафы, в которых ваши драгоценности будут находиться в большей безопасности. Я бросил кларнет на кровать. Барнаби быстро оправился от пережитого. Он сразу же схватил меня за отвороты пиджака. -- Вы говорите, что вы из полиции. Я хочу видеть доказательства. -- Нет ничего проще, -- ответил я, -- поднося руку к карману, чтобы вынуть оттуда удостоверение. Проклятье! Его у меня не было! Оно исчезло! Я решил, что потерял его во время ночных драк. -- Беру, -- обратился я к нему, -- я потерял свое удостоверение. Будь добр, покажи папаше Барнаби свое. Его Благородие поднес руку к карману и не замедлил сделать такую же гримасу, что и я. -- Я тоже потерял его! -- проблеял он. -- Тут что-то нечисто, -- вмешалась Лолита. -- Будь осторожен, дорогой, они хотят тебя надуть. -- Вместо того, чтобы оскорблять полицию, -- сказал я, -- вы бы лучше отправились и забрали бы свой оркестр, пока он цел. Около лавки образовалась паника, и соседи могут спокойно взять золотой саксофон, так же, как и окорок ветчины. Пара, почти голая, я могу подтвердить это, устремилась к "кадиллаку", стоящему перед их фургоном. Раз мы в Италии, я могу сказать, что подумал. Это богатство при свете луны имело что-то в себе дантевское. Глава 12 -- Как по-твоему, -- спросил Толстяк, -- он искренен или нет? -- Йес, месье. Вещи сделаны из металла, и больше по звуку, чем по цвету определяется состав металла. -- Исчезновение моих бумаг меня беспокоит, -- вздохнул Толстяк. -- У меня в бумажнике, кроме полицейского удостоверения и сотни тысяч лир, была фотография Берты и мое разрешение на рыбную ловлю в этом году. Очень плохо, что все пропало. Я зашатался. -- А ты не находишь странным, что мы оба потеряли свои бумаги? -- Да, -- ответил он, -- это пахнет черной магией. Я окаменел. -- Что это с тобой такое? -- удивился Толстяк. -- У тебя вид как у лошади, намеревающейся переступить загадочную черту. -- Действительно, это магия, но не черная. Мы не теряли наших бумаг, Беру. У нас их просто украли. И украли с необыкновенной ловкостью. Соображаешь? -- Черт побери! -- воскликнул мой коллега (который был хоровым мальчиком, прежде чем стать отвратительным взрослым), -- это Пивуникони! -- После того, как он за все время путешествия не обращал на нас внимания, он вдруг пригласил нас выпить у него пуншу, и это среди ночи! Это очень странно. Он был удивлен нашими энергичными действиями и захотел узнать, кто мы такие. И в тот момент, когда он подавал нам стаканы с пуншем, он облегчил наши карманы. Я ничего больше не сказал. Мы побежали по просыпающемуся лагерю к фургону престижератора. Плохо выспавшиеся служащие конюшни уже работали, таская мешки с овсом и сеном. За меньшее время, чем нужно китайцу, чтобы превратиться в корейца, мы оказались на пороге жилища мага. Дверь тихонько колыхалась от ветра, и помещение было пусто... Не было ни Пивуникони, ни мисс Лолы! Никаких чемоданов, да и вообще почти ничего не осталось. -- Беги за машиной, Толстяк, и как можно скорей! В то время, как он устремился на поиски машины, я стал искать в фургоне что-нибудь, но ничего не нашел. Виноваты ли в этом мои нервы? Разве я всегда не удачно угадываю? В моей коробке хороших идей все ясно, просто и логично. Беру вернулся с парнем-чехословаком за рулем старой машины. -- Фриппегься? -- спросил он. Я его знал, его звали Фирмия. -- Да, да, -- ответил я. -- В центральное бюро полиции. Я сел на заднее сиденье. -- Как ты думаешь, куда он смотался? -- спросил Беру. -- Не имею ни малейшего представления. Но Швейцария не так уж d`kejn отсюда. -- Дортисшебате? -- забеспокоился Фирмия. -- Согласен, но при условии, что ты поедешь быстро, -- ответил я. Он устремился в медленно просыпающийся Турин. Автобусы, грузовики, мотоциклы... смеющиеся люди. Мы подъехали к центральному бюро пьемонтской полиции. Я рассказал там, кто я такой, и попросил о свидании с шерифом полиции. Мне ответили, что он не вернулся из пригорода, так как уезжал на уикэнд в пятницу вечером вместо утра среды, и потому задержится. Мне предложили повидать заместителя шефа полиции, эту высокую личность. И я согласился. Он оказался приветливым господином, с темными вьющимися усами и в шелковом ярко-зеленом костюме с желтыми полосами. -- Господин заместитель секретаря шефа полиции... -- начал я. Он остановил меня. -- Называйте меня Базилио, синьор. -- Базилио, мой дорогой коллега, нужно немедленно объявить тревогу в службе наблюдения на вокзалах и аэропортах. Пусть прикроют границы. Нужно отдать приказ о задержании артиста цирка по имени Пивуникони, который путешествует вместе со своей ассистенткой. У этого человека в багаже находится много его портретов, грубо намалеванных пастелью. И осторожнее с ним! Эти портреты на самом деле картины, украденные во Франции и в Турине. Экспертам нужно лишь смыть верхний слой и обнаружить под ним оригинал... -- Мадонна! Вперед! -- завопил заместитель секретаря полиции, а попросту Базилио. Он снял сразу три телефонные трубки и начал вопить в каждую из них срочные распоряжения и приказы. Полицейская машина завертелась. Пока все куда-то спешили, бегали, мчались в разные стороны, Беру отвел меня в сторону. -- Без шуток, -- сказал он, -- вором был Пивуникони? -- Это был он, мое милое сердечко. Как это я раньше об этом не подумал! -- Потому что не хотел рано кончать свою книжку? -- коварно спросил он. -- Нет, -- огрызнулся я, -- потому что из-за этой истории с наркотиками, которая вмешалась в нашу жизнь, карты перепутались. Такой престижератор, как Пивуникони, мог замазать картину, не привлекая к себе при этом внимания. У него была возможность, ловкость и необходимые принадлежности. Таким образом, он писал сверху картины изображение своей внешности пастелью, которая очень удобна для таких случаев. Ее легко снять. И эти картины, вместо того, чтобы прятать, он выставлял на обозрение, развешивая по всем углам помещения. Гениально, а? -- Совершенно гениально! Но как это ты все обнаружил, Сан- Антонио? Я принял таинственный вид -- вид номер один. Именно он заставляет таять девчонок и превращает Беру в Лису (некоторых других он превращает в птиц, и они улетают на седьмое небо). -- Так какова же причина? -- проворчал законный супруг Берты Берурье. Безразличный к нашему разговору, Базилио продолжал демонстрировать свой номер с телефонами. Рядом с ним органист из Сен-Есташ -- просто средний игрок на пианино. Сейчас он говорил уже в пять аппаратов и приказал, чтобы принесли еще. Если бы Барнаби увидел это, он бы его ангажировал, так как }rnr номер был одним из самых уникальных. Радио Нью-Йорк-Сити дорого заплатило бы, чтобы получить его к себе в работники. -- Ответь, если можешь, -- продолжал Толстяк. -- Что же подсказало тебе правильное решение? Я подмигнул ему. -- Обшаривая фургон, пока ты ходил за позолоченным катафалком с роскошным мотором, я нашел вот эту штуку, забытую Пивуникони в спешке. Она находилась непонятно почему в ящике с красками. Я достал из кармана длинный мундштук для сигарет, который может раздвигаться. Он составлен из деталей, свободно входящих друг в друга, как трубчатые части треног для фотоаппаратов. Вытянутый максимально, он имел длину добрых тридцать сантиметров. В конце мундштука -- сигарета. Толстяк внимательно наблюдал за моей работой. -- Не соображаю, парень. Не потому, что я глупее других, но часто говорят... -- Посмотри на сигарету, вставленную в мундштук. -- Черт! -- вырвалось у него. -- Она фальшивая! -- Да, бой, самая, что ни на есть фальшивая. Только не трогай ее конец: порежешься. В той части, где должен находиться пепел, находится лезвие бритвы. Этим инструментом Пивуникони разрезал полотно картины, которое он хотел украсть. С руками за спиной, с самым непринужденным видом он разрезал полотно вокруг рамы своими "зубами". Он притворялся восхищенным посетителем, забывшимся в восторге перед творением великого художника. Когда картина была уже вырезана из рамы, достаточно было одного жеста, и картина исчезала под его пиджаком. -- Потрясающе! -- По моему мнению, -- сказал я, -- этот тип ненормальный. Эти картины он крал не для продажи, но чтобы удовлетворить свое желание. А теперь пойдем спать, а то я уже валюсь с ног. Большое оживление царило на краю площади. Я опять увидел красный цвет на крыше санитарной кареты. Я спросил о том, что происходит, у одного служащего цирка, того, который причесывал жирафу в мое отсутствие (значит, он -- помощник причесывателя жирафы). -- С рабочим на кране произошел несчастный случай, -- ответил тот. -- Он поднялся на свое рабочее место, но, войдя в кабину, закричал и упал вниз. По счастью, он упал в кучу песка, и так удачно, что у него только сломаны обе ноги и обе руки, потом у него сместилось несколько позвонков, рана в черепе и еще одна рана на спине. А остальное -- сущие пустяки. Беру посмотрел на меня. -- А что, в Италии существует техника безопасности? -- спросила меня эта благородная и чувствительная душа, голос которой дрожал от упрека. Эпилог После пятнадцати часов сна, восстановившего мои силы, мы проснулись свежими и уже в Милане. За это время все пришло в порядок. Барнаби смог забрать свои инструменты, а швейцарская полиция задержала Пивуникони и его партнершу с драгоценным грузом. Престижератор находился в одном отеле в Бени. Он прописался под фальшивым именем, сам себя выдал в минуту рассеянности, заставив исчезнуть ортопедический бандаж у портье. Мы трогательно прощались с Барнаби. Мы пили шампанское, поздравляли себя с успешным завершением dek`. Он ничего не делал, чтобы удержать нас. Он прекрасно понимал, что флики в цирке -- это несерьезно. Он просто сказал, что ангажирует новые номера, чтобы заменить нас и Пивуникони. Беру попросил у него разрешения увезти тигра (которого, как он ему сказал, он нашел), и Барнаби великодушно согласился на это за восемьсот тысяч франков: все сбережения Толстяка. Нужно было видеть, как он был счастлив, мой булимик, со своим милым полосатым котенком. -- Вот уж удивится моя Берта, -- вздохнул он. -- Только бы она не причиняла ему слишком много неприятностей! -- Ты еще не нашел имя для своего полосатого? -- спросил я, указывая на тигра. -- Ну, конечно! -- возразил он. -- Я назову его Клеменсо!