од слоем румян и, видимо, задавал себе вопрос, что же мне нужно, так как наступил момент перейти к основному. -- Он рассказал мне о некоторых вещах, -- бросил я. -- Ах, да? -- пролепетала эта кукла. Я молчал. Это было угрожающее молчание, тяжелое молчание. Парень Тото больше не пытался поближе удостовериться, хорошо ли я выбрит. Ему стоило огромных трудов проглотить слюну. Он также не говорил ни слова, это очень удивительно с его стороны. Наше молчание напоминало салон. -- Это ужасно, -- выдавил Умберто без малейшего выражения. Он еще надеялся, что я заговорю, но я почувствовал, что он дошел до предела и воздержался от этого. -- Что же вам сказал этот бедный Донато? -- Я вам сказал: кое-какие вещи. -- Какие вещи? Я проделал с ногтями ту же операцию, но на другой руке. -- Знаете, Тото, когда человек, на которого напали, делает перед смертью заявление, то его следует передать только полиции. Он глубоко вздохнул, как ребенок, который долго плакал. -- Сколько? -- жалобным тоном спросил он. Магическое слово! Сколько в нем самоотречения! Высшая самоотверженность! Самопожертвование! "Сколько"! Сколько за то, чтобы секрет был сохранен! Сколько за то, чтобы быть спокойным?! Чтобы мерзость была скрыта, порок был неизвестен, честь женщины спасена! -- Это зависит от вашего доброго сердца, -- ответил я, приветливо улыбаясь. У бедного монсиньора изменился цвет лица. Можно было подумать, что он спал в экспрессе. -- Пятьсот тысяч лир! -- Вы принимаете меня за нищего, Тото. Лира -- такая жалкая монета. -- Тогда сколько же вы хотите? Его жалкое представление о лире и его предложение указывало на то, что чего он опасался было не таким уже серьезным. Но, может быть, он скупой? -- Десять миллионов, -- брякнул я наугад, -- и это моя последняя цена. -- Нет, пять миллионов, а это как раз та сумма, которую я дам полицейским, чтобы замять дело, так что видите... Я дал ему небольшого тумака и вытащил удостоверение. -- Полюбуйтесь немного на этот пейзаж, Умберто. -- Полиция! -- воскликнул он. -- Французская полиция! Но что все это означает? -- То, что вы все мне объясните, дорогой маркиз. Донато, увы, был уже мертв, когда я его обнаружил, но я вам сказал неправду, чтобы узнать правду. Итак, вы скажете мне всю правду. Если вы этого не сделаете, я устрою такую бурю с громом, что вам вашими пятью миллионами придется успокаивать журналистов. Бедное создание разразилось конвульсивными рыданиями. Оно стучало ногой, терло лицо и проливало горькие слезы на шелк дивана. -- Вы очень злой, очень отвратительный полицейский, -- сетовал Умберто. -- Вместо того, чтобы изливать свою экспансивность, вы бы сделали лучше, если бы осведомили меня. Если вы будете говорить серьезно, я сделаю так, что вы окажетесь в стороне от этого отвратительного дела, и это даже не будет стоить вам ни одной лиры. Наводнение слез сразу прекратилось. -- У меня есть ваше честное слово? -- Вы его имеете, но никому об этом не говорите: оно было последним, что у меня оставалось. Итак, прекрасный блондин?! -- Ну вот... я... у меня период депрессии, и, чтобы подбодриться, мне необходимо немного допинга... Я немедленно вспомнил о двух пакетах с белым порошком в потайном ящике Градос. Это осветило все. -- Они снабжали вас наркотиками? -- Да. Каждый раз, когда они проезжали через Турин, они привозили мне наркотики. И не дорого, потому что они были настоящими друзьями. Я задумался. -- А где вы были в эту ночь, маркиз? Он возмутился: -- Ведь не можете же вы подозревать меня в том, что я их убил! Me забывайте, что я маркиз ди Чаприни. -- Э, нет! -- проворчал я. -- Вам совершенно не нужно кричать об этом, Тото. Бесполезно повышать голос, я не вижу причины, почему бы мне не подозревать в убийстве маленького маркиза, начиненного наркотиками и хвастающего тем, что дружит с торговцами наркотиков. Это удручило его и он заплакал. -- О! Как вы жестоки со мной! -- Ответьте на мой вопрос, прошу вас! -- Эту ночь я провел здесь с моими желанными друзьями. Я могу сообщить вам их имена, и, надеюсь, они вас убедят. -- Я тоже надеюсь на это, но только ради вас. А что, Градос были крупными перевозчиками наркотиков? -- Я этого не знаю. -- Но-но, без вранья, я этого не терплю. А если я недоволен, то я сержусь, и не скрываю, что когда я сержусь, то начинаются неприятности. -- Но я действительно не был в курсе их дел. -- Забавно! А у них было много таких клиентов, как вы? -- Я вам клянусь, что не знаю. Но это возможно, ведь они работали в цирке. Я абсолютно ничего больше не могу вам сказать. Я не могу... -- С кем, помимо вас, они виделись в Турине? Красивая "маркиза" пожала хрупкими плечами. Она, вероятно, очень не дурна в вечернем наряде. -- Я не знаю. -- С синьорой Кабеллабурна? -- наугад спросил я. Он нахмурил брови. -- Возможно! Я действительно слышал, как в ту ночь Донато звонил этой даме. -- Откуда он звонил? -- Отсюда. Они пришли выпить по стаканчику после выступления у Тортиколи. Донато попросил у меня разрешения позвонить по телефону, а так как телефон находится в соседней комнате, то я отлично слышал, как он вызывал синьору Кабеллабурна. -- Что он ей сказал? Тото наморщил лоб. Он не очень-то хорошо знает. В то время он, вероятно, баловался с другим Градос, и голова его была занята совсем не этим! Мы продолжаем. -- А он ничего не сказал, вернувшись после того, как позвонил? спросил я. Очаровательный маркиз колебался. -- У него был озабоченный вид, и он сказал своему другу: "Джузеппе еще не вернулся". Я порывисто схватил ди Чаприни за руку. -- Повторите! -- Он сказал: "Джузеппе еще не вернулся", -- заявил Тото. Не знаю, помните ли вы еще, банда бездельников, что убитого шофера звали Джузеппе Фаролини. -- А что ответил Поль? -- Ничего. Это, казалось, не слишком его обеспокоило. -- А вчера вы опять виделись с Градос? -- Нет, я был в Милане. Но они должны были прийти сюда вечером. -- Вы знакомы с Кабеллабурна? -- Я встречался с ним на приемах. -- Какого рода эти люди? -- О, он крупный делец. Он очень богат. Его жена... Его жена -- тоже, вероятно. Хотя она уже мертва. -- Ну, что же его жена? -- спросил я. -- Она, казалось, скучала в жизни. -- И она пользовалась наркотиками? -- Я могу в это поверить, -- ответил Тото. Мой мизинец сообщил мне, что мне больше нечего вытянуть из этого херувима. Я встал, чтобы выйти. -- Вы сообщите об этом итальянской полиции? -- спросил он. -- Нет, моя прелесть, -- ответил я маркизу. -- Только не исключено, что итальянская полиция сама додумается до этого. Она захочет спросить людей, с которыми общались Градос после их приезда в Турин, ну, а так как вы находитесь в их числе, то не исключено... Он улыбнулся: -- Это относительно наркотиков? -- Я вас понял. Но это зависит целиком от вас. Вам нужно сыграть так, чтобы ваш нос был чист, если можно так выразиться. Я ушел. А как вы думаете, кого, выходя, я встретил на пороге? Моего дружка Ферна-Брасса. По его лицу я понял, что наши встречи начинают становиться все менее и менее сердечными. -- Что вы тут делаете? -- первым разразился он. -- Я собираю милостыню для церковного прихода, -- ответил я. -- Вам нет нужды идти туда, так как мне здесь уже подали. С этими словами я прошел прочь, адресовав ему приветливую улыбку. Глава 7 То, что больше всего взволновало туринцев, -- это не убийство Джузеппе Фаролини и не убийство Градос или герцога де Гиза. Их также не волновала кража знаменитой картины, хотя она и произошла при таинственных обстоятельствах. Нет, то, что больше всего заставляло течь чернила и слюну -- это бегство пятнадцати тигров. Смерть не кусается, если можно позволить себе такую фантастическую шутку, на одну картину стало меньше, что не так уж ужасно, даже если она изображала Фернанделя, а вот пятнадцать бельгийских тигров питаются не бананами. Таким образом, каждый в этом доблестном пьемонтском городке думал об этих котах и о своих детях, а также о том, что они представляют для сбежавших из клеток тигров приятную закуску. Пожарные, техники, повозки, берсельеры, полицейские и жандармы с вертолетами объединились и выступили для действий. Когда наступил черный вечер, четырнадцать хищников были водворены на свои места, но пятнадцатый отсутствовал. Месье Барнаби, который надеялся на возможность устройства вечернего представления, должен был разочароваться. Пока хоть один тигр будет находиться на свободе, все представления будут отменены. Более того, префектура приказала ему покинуть город. Бедный человек не знал больше, к какой груди прильнуть. Он заперся в своем фургоне-дворце и там хлестал виски и бил свою жену: все как в старое доброе время начала его карьеры. Когда я постучал в дверь его усадьбы, он был в брюках для верховой езды и фуфайке. -- Кто это там? -- заорал Барнаби. Я вошел. Он одарил меня мрачным взглядом, как конголезский студент-путешественник. Его белокурая половина гадала на картах, чтобы провести время. Она подарила мне чисто золотую улыбку всех своих зубов. Тридцать третий был табурет, на этот раз из дерева. -- Дорогой патрон, -- начал я. -- Я хотел бы поговорить с вами. -- У меня нет настроения разговаривать, -- предупредил меня босс. -- Так говорят, когда находятся в мрачном настроении, но очень быстро обнаруживают, что разговор облегчает, -- уверил я. -- Не хотите ли поговорить о Градос? -- О них уже нечего говорить, потому что они мертвы, -- упрямо ответил месье Барнаби. Аргумент действительно весомый, так же, правда, как и жена патрона, но он меня не обескуражил. -- Два убийства под сенью цирка -- это многовато, вы не находите? Он ответил, что единственное, что его интересует, так это пятнадцатый тигр, и, исходя из этого, его мало интересует, живы или мертвы его сотрудники. Это означает на языке более стильном, чем мой, что это стоило бы шелка, как заметил бы червь, выползая из испорченного кокона. -- Я хотел бы доверить вам небольшой секрет, месье Барнаби, -- сказал я. Он зажег сигару длиной 70 сантиметров, выпустил облако дыма, которое не осудил бы поезд и проворчал: -- Вы что, принимаете меня за кюре? -- Не совсем так. Но вы -- мой патрон, и, в таком случае, я должен вам все сказать, чтобы быть уверенным, что ничего от вас не скрываю, не так ли? -- Ладно, говорите! -- пригласил Барнаби. -- Представьте себе, что я услышал разговор между комиссаром Ферна-Брассом и одним из его подчиненных... Это его заинтересовало. Глаза у него полезли на лоб, и он пробормотал, держа во рту сигару: -- Да, ну а дальше? -- Комиссар говорил своему парню, что Градос были замешаны в грязное дело с продажей наркотиков и вскоре цирку не поздоровится. Они готовятся к узаконенному обыску вашего учреждения. Итальянские легавые, не знаю, известно ли это вам, лучшие в мире по производству обысков. Они дьявольски ловкие! Они даже раскрошат вашу сигару, чтобы увидеть, нет ли внутри чего-нибудь недозволенного. Можете мне поверить. Я замолчал и, скрестив руки на коленях, стал смирно ждать. Мое заявление произвело эффект, который на театральном жаргоне принято называть "пустотой". Барнаби продолжал тянуть свою сигару, в то время, как его мадам продолжала раскладывать карты на маленьком зеленом коврике. Можно было подумать, что достойная пара ничего не слышала. Прошло довольно много времени, потом Барнаби сгреб с десертного столика стакан и поставил его на стол с сухим стуком. Он налил мне довольно внушительную порцию, проделал то же самое со своим стаканом и поднял его. -- Твое здоровье, сынок! -- сказал он. Я, в свою очередь, выпил, не спуская с него глаз. Карты мадам Барнаби производили легкий шелест. Она открыла трефового короля и приятно улыбнулась ему, как будто принимала высокого гостя. -- Это все, что ты имеешь мне сказать? -- в упор спросил большой босс. Я отметил, что он сказал мне "ты". Мне кажется, что в его мнении я поднялся на несколько ступенек выше. -- Нет, это не все, патрон. -- Валяй, рассказывай! -- Я не хотел бы, чтобы вы плохо приняли то, что я вам скажу. -- Опорожняйся, я выдержу. -- Так вот. Я подумал, что, если вам будет неприятен этот обыск, я смог бы найти возможность скрыть компрометирующие вас предметы. -- Что такое ты мне рассказываешь?! -- раздраженно проворчал он. В первое мгновение я подумал, что он даст мне по роже, так как, в сущности, то, что я предложил ему, оскорбительно. Но нет, он только возмущен. Нужно сказать, что за время своей бродячей жизни он насмотрелся грубостей. Люди его ремесла не водят знакомств с детьми из циркового хора. Я встал, чтобы уйти. -- Спасибо, паренек, -- пробормотал он, протягивая мне свой отросток с пятью ветками. Я ушел. Одна попытка ни к чему не привела: я не создавал себе иллюзий. В нашей проклятой работе много приходится делать впустую. Незачем оплакивать ни свои подошвы, ни труды, ни слюну. Либо ты уничтожишь препятствия, либо на тебя сядут. Короче, нужно иметь легкую руку и бронированную спину. День заканчивался мрачно. Я смотрел на кран, на самую его макушку, которая вырисовывалась на усталом небе, и не мог удержаться от дрожи при воспоминании о той, что находилась в кабине. Завтра утром, когда рабочие займут свои места, поднимется дьявольский шум. Да, журналистам Турина не легко с такими парнями, как мы! Завтра они смогут поместить фотографию самой красивой девочки Пьемонта в "Унита". Я решил совершить прогулку в компании Толстяка. Он вел слишком сидячий образ жизни, мой парень. Нужно его немного развлечь. Я нашел его, развалившегося в кресле, с иллюстрированным журналом под названием "Зигото" в руках. На прекрасно оформленных страницах с красочными иллюстрациями повествовалось о приключениях исследователя двенадцати лет от роду, потерянного в экваториальном лесу с единственными предметами цивилизации -- свистком и пилкой для ногтей. -- У тебя есть новости? -- спросил Его Величество. Он доволен и на него приятно в связи с этим смотреть. -- Есть кое-что. Пойди побрейся, Толстяк, мы оплатим себе небольшую вылазку в город, чтобы немного развлечься. Он приятно удивился, потом покачал головой. -- Ты считаешь, что мне нужно побриться? -- У тебя такой вид, что тебе нельзя будет посетить приличное общество. -- Но завтра ведь я должен проделывать свой номер! -- Ты проделаешь его бритым, это только поднимет твой престиж перед дамами. Он с недовольным видом прошел в нашу туалетную комнату. Пока он приводил себя в порядок, я сменил рубашку и галстук. Не прошло и десяти минут, как я услышал страшный шум в ванной, смешанный с шумом текущей воды. Можно было подумать, что там происходит водное сражение. Беру закричал как помешанный, потом дверь раскрылась, и он вышел злобный, сося свой палец. -- Падаль! -- проворчал он. -- Кажется, я порезал палец! -- Что произошло? Он приложил свой порезанный палец к губам, чтобы я замолчал и соблюдал тишину. -- Пойдем, посмотрим! Я вошел в ванную комнату. Великолепный тигр, самый крупный из зверинца Барнаби, лежал на полу, скрестив лапы. -- Но ведь это пятнадцатый праздношатающийся! -- воскликнул я. -- Тот, которого не нашли. -- Замолчи, -- сказал Беру. -- Я поместил его здесь для того, чтобы мы имели покой. -- Как это -- покой? -- Пока его не найдут, не будет представлений, соображаешь? Вот потому я и спрятал его. Но когда я вошел, чтобы побриться, месье захотел сделать мне неприятности! Я сказал: "Не надо, Лизаветта!" Я этой бестии дал на завтрак жареный бифштекс с луком. Мне противна неблагодарность... Он нагнулся к хищнику и немного потрепал его. -- Ты видишь, Медор, когда хочешь сделать Беру неприятности, делаешь хуже себе. Ты хотел меня цапнуть, так что заслужил трепку. Тигр ворчал, но это было не от страха. Покоренный силой и авторитетом Толстяка, он сжался в комок. Толстяк одним движением задвинул его под умывальник. -- Ну, усатый, устраивайся там. Мне нужно прихорошиться. Я покинул этих двух друзей. Как сказал кто-то, Беру не перестает нас удивлять. Чья-то тень обрисовалась на стеклянной двери. Тень вошла, трансформировалась в комиссара Ферна-Брасса. Вид у него был неприветливым и недовольным, он явно был недоволен жизнью. Он жевал кусочек дерева, а мелкие кусочки выплевывал на пол. -- Итак, коллега, -- спросил я его, -- есть свежие новости? -- Я хотел бы знать, что сказал вам маркиз! -- заявил он, вытирая свой красивый нос итальянского флика. -- Он мне ничего не сказал. -- ...?! -- Это восклицание мне кажется очень подходящим. Этот благородный парень самый настоящий пед. -- Похоже на то, что в ту ночь, когда их убили, Градос закончил вечер у него, а? -- Я тоже узнал об этом, потому и хотел расспросить маркиза. Но он мне показался чистым... как снег! Ферна-Брасса сомневался. -- Вы многое от меня скрываете, -- проскрежетал он. Я хлопнул его по спине. -- Не делайте такой ошибки, друг. Ведь мы, в сущности, работаем на один дом. А есть новости относительно украденной картины? Он покачал головой. -- Не я занимаюсь этим делом, у меня и без того слишком много забот. Я немного помолчал, а потом последовал совету, данному мне моей интуицией. -- Почему бы и нет? Обшарьте цирк быстро и глубоко. Он посмотрел на меня таким горячим взглядом, что я, должно быть, даже загорелся. -- Что это вы мне тут рассказываете? -- Прочешите все частым гребешком: фургоны, зверинец, клетки, ящики с сеном. Может быть, вы получите хороший сюрприз. -- Но мне нужен мандат на обыск! Сегодня воскресенье, и судья... -- Я уверен, что если вы отправитесь к Барнаби и попросите у него разрешение на обыск, объяснив ему, что таким образом он избегает неприятностей, если согласится, то он позволит вам действовать. Ферна-Брасса молча смотрел на меня. Его взгляд смягчился. Он кончил тем, что слегка фыркнул и прошептал: -- Очень хорошо. Я надеюсь, ваш совет хорош. Он вышел. Почему я так сделал? Только Бог это знает. Вечно этот древний hmqrhmjr, который толкает меня на действия прежде, чем я подумаю. В ванной комнате Беру громко пел. Золотое сердце и шкура коровы. Душа архангела в теле трубочиста. Спасибо, Беру! Это было великолепно! Вскоре он появился: прекрасен, как новобрачный, одет в желтую рубашку с фиолетовыми полосами и бутылочно-зеленый костюм. -- У меня не совсем бархатная кожа, -- уверял он, проведя своей мужественной рукой по щеке, -- так что девушкам надо будет остерегаться, тем более что мы находимся в стране, которой я не посвящал время. Я слышал, что малютки здесь знают разные трюки. Как твое мнение, Сан-Антонио? Мое мнение? Я не имел времени высказать его, так как к нам в сарай, как пуля, влетел месье Барнаби. Он был бледен, как баклажан, и его толстые губы дрожали от волнения. -- Что-то идет не так, патрон? -- спросил я. -- Или неисправность в коробке передач? Он замолчал, так как из ванной комнаты послышалось мяуканье тигра. -- Что я слышу? -- пробормотал он. -- Это я зевнул, -- заявил Беру, старательно воспроизводя мяуканье тигра. Он очень способен к иностранным языкам, этот Мастер. Рев слона, рычанье льва, песнь лебедя не являются для него загадками. -- Ну, я пойду немного принаряжусь, -- решил он и быстро скрылся в ванной комнате. Он исчез, и вновь послышался шум потасовки. Мой дорогой товарищ занимался укрощением нашего милого постояльца. Но оставим тигра, чтобы вернуться к нашим братишкам, как говорила Жанна д'Арк. Барнаби, этот демонстратор акробатов, казался здорово расстроенным. -- Укромное место, о котором ты мне говорил, где оно находится? небрежно спросил он. -- Это зависит, -- прервал я его, -- от того, большие ли предметы надо прятать. -- Большие. -- Но какой величины? Он поднял руку на расстоянии одного метра и тридцати двух сантиметров от пола. -- Есть вещи такой высоты, -- не смущаясь ответил он. Но вещь такой величины не может быть картиной. В таком случае, что же это такое? Действительно, в цирке Барнаби происходят странные вещи и сборище в нем тоже довольно-таки странное. -- Это твердое или мягкое? -- Твердое. Можно сказать, игра в догадки. Я еще мог бы спросить его: не кладет ли оно яйца, не выкрашено ли в зеленый цвет, есть ли у него шерсть, говорит ли оно "мама", не колется ли, не поет ли, не моется ли, а если моется, то моется ли водой, есть ли у него ослиные уши, лазает ли оно по стенам, тяжелое ли оно, говорит ли по-английски, можно ли его разрезать ножницами, как оно пахнет, есть ли такое же у генерала де Голля, есть ли у него два таких же, есть ли у него три, может ли оно быть выше головы, видно ли это в темноте, мажет ли оно пальцы, носит ли оно бороду, летает ли, растет ли это в садах, есть ли на нем ручные часы, похоже ли оно на Франко, или же у него умный вид, мог ли написать его Пикассо, пользуются ли им вдовы, хранится ли это под целлофаном, hleer ли оно право на сидячее место, дорого ли оно стоит, производится ли это во Франции, боится ли оно сырости, находится ли это в свободной продаже во всех больших аптечных магазинах... Да, я мог бы обо всем этом спросить, а также еще о многом другом, но решил воздержаться от этого. -- Я думаю, нам надо выйти из цирка, -- сказал я. -- Положите это в багажник вашей машины, дайте мне ключи и бумаги на нее и скажите, куда я должен все это отвезти. Но, как говорил Ван Гог, он слушал не тем ухом. -- Ты шутишь! А если тебя обыщут? -- Меня не станут обыскивать. -- Почему же, скажи на милость. -- Потому что комиссар Ферна-Брасса был любовником моей сестры, и я табу в его глазах. Он сделал ей шесть маленьких детей, и он знает, что я могу испортить его карьеру, устроив скандал. Вот почему я могу позволить себе быть хитрым. Барнаби улыбнулся. -- О, понимаю! Ну, что ж, раз дело обстоит так, мы сделаем, как ты говоришь. Когда это будет погружено, вы уедете, а я буду ждать вас за две улицы отсюда и сам займусь выгрузкой. Банко? Он крепко пожал мои пять. -- Встретимся через три минуты перед моим фургоном. Нужно действовать быстро. -- Он ушел, а я отправился за Храбрейшим. -- Беру, -- начал я ему, -- есть срочное дело. Ты помчишься к ближайшей стоянке такси, сядешь в такси и отправишься за две улицы отсюда и там будешь ждать кремовый "кадиллак" патрона. За рулем буду я. Потом появится папаша Барнаби и заменит меня за рулем своей тачки. С этого момента ты и начинаешь действовать. Осторожно последуй за ним и запомни то место, куда он приедет. Потом срочно возвращайся, и мы проведем конференцию. Усек? -- Что это еще за махинация? -- возмутился Необъятный. -- А как же мой деликатный вечер, который пропадает в этой беготне? -- Я все объясню тебе потом. Что же касается твоих развлечений, то ты их получишь, только потерпи немного. Я тебе обещаю это. -- Ты допустишь ошибку с моим котеночком, пока меня не будет, беспокоился он. -- Можешь не беспокоиться и прояви ловкость, Толстяк. Нельзя, чтобы Барнаби тебя увидел. -- Я сделаю это, как для себя. Я побежал к фургону патрона. Он как раз запирал багажник с таинственным грузом. Он нервничал, король тепленькой вещички. Да, это верно, мы оба хозяева этой вещи, он и я. -- Ты думаешь, что сможешь проехать, сынок? -- беспокоился он. -- Раз я вам сказал, босс, все будет в порядке! -- Если тебе это удастся, ты получишь хорошенький подарок. Барнаби обещает тебе это. -- Идите и ждите меня, и не заботьтесь об остальном, -- сказал я. Он был похож на продавца старых машин. -- Если у тебя нет возражений, сынок, то хозяйка поедет с тобой. Слышите, друзья? Вот что может расстроить мои намерения и рискует все испортить. Но разве была возможность отказать? -- Конечно, у меня нет возражений! Выход мадам Барнаби из фургона не был замечен. Я хотел бы, чтобы ее можно было увидеть на фотографии в журнале, а также, чтобы ее можно было отправить со следующим автомобилем. Она похожа на новое средство передвижения. На ней было надето вышитое серебром платье в стиле Жанны д'Арк. Оно было похоже на wexs~. На ней также были серебряные босоножки, накидка из серой норки, покрытая сверху донизу бриллиантами. Когда она шла, можно было подумать, что это идет большая люстра из галантереи зеркал. На ней была положена вечерняя косметика, и это было настоящим произведением искусства. Духи, которыми она надушилась, вызывают желание отправиться на каникулы на борту фургона. Она даже вставила свою праздничную искусственную челюсть, которую она употребляет для икры, жирной печенки и светских поцелуев. -- Значит, это нечто вроде похищения? -- жеманилась эта ужасная женщина, повалившись на кожу "кадиллака". -- Если можно так сказать, то что-то вроде этого, -- согласился я и прибавил, быстро стрельнув на нее глазами: -- Увы! Это только мечты, прекрасная мадам! Я заслужил вздох. Поверьте мне, эта малютка охотно позволила бы увезти себя. С безразличным видом я опустил электрофицированные стекла "кадиллака", чтобы не задохнуться. Я не знаю, где мадам Барнаби берет свои духи, но уж во всяком случае не на улице Фабурш- Оноре. Она, вероятно, собирает их с самого дна цистерн. -- Со всеми этими неприятностями, -- ворковала эта голубка, -- мой муж не может сомкнуть глаз, а так как он достаточный эгоист, то не дает спать и мне. Я, вероятно, очень осунулась, да? Она осунулась, но это произошло вследствие похудения на пятьдесят лишних килограммов жира. Я заверил ее, что у нее шелковистая кожа и лицо мадонны, что привело ее в восторг. Я довел свой "контр-миноносец" до опушки цирка. В лагере царила странная атмосфера. Начало манежа, конец забастовки, проект всеобщей мобилизации создают подобный же климат. Меня остановили двое легавых в полной амуниции. -- Здесь проехать нельзя! -- изрекли они. -- Почему? -- спросил я у них. -- Сперва надо осмотреть машину. У матушки Барнаби начались судороги, от которых задрожала вся машина. -- Позовите комиссара Ферна-Брасса, -- предложил я. -- Но мне дано распоряжение не получать приказы от кого-либо иного, возразил верзила с темными усами. -- От меня -- нет, но от него -- да. Позовите его, и он даст вам распоряжение. Церберы начали совещаться. Потом один из них закричал: -- Синьор комиссар! Появился Ферна-Брасса. Его люди стали ему объяснять, почему его потревожили. Он выслушал их и пробормотал, саркастически глядя на меня. -- Никаких исключений, все должно быть осмотрено. Я спокойно покинул тачку. Теперь создавалось уж слишком много шума. Я взял Ферна-Брасса под руку. -- Кроме шуток, коллега, -- сказал я, -- я играю в слишком крупной игре в данный момент. Все вы рискуете шлепнуться на землю. -- Что такое вы тащите в этой машине? -- Дело в том, что я сам этого не знаю, но клянусь вам, что, если вы отмените свое распоряжение, я вскоре буду знать это и скажу вам. -- Ладно, -- проговорил мой коллега. -- Но это в последний раз я оказываю вам доверие. Если вы будете продолжать действовать один, вы пожалеете об этом. Он бросил приказ своим служащим, которые с сожалением отошли nr машины. Я бросился к рулю и постарался как можно быстрее увеличить между нами дистанцию. -- Что вы ему сказали? -- поинтересовалась матрона. -- То, что было нужно, как вы сами могли убедиться. Нет, вы подумайте, эти флики считают, что им все разрешено. Почти у всех под носом насилуют вашу сестру и еще хотят быть со мной хитрыми! Я испытывал все же некоторое беспокойство относительно этой легковерной дамы, но эта сдобная булочка думала только о своих ключах от багажника и готова была даже сосать их, как будто это были не ключи, а лапки лангуста. Я спилотировал эту добрую машину до назначенного места. Синьор Барнаби шагал журавлиными шагами, с руками, засунутыми в карманы, с сигарой, всунутой в его большую пасть, и был похож на столб на сельской площади. С беспокойным видом он бросился ко мне. -- Ну, как? -- Все о'кей, босс, -- ответил я ему, так как он прекрасно понимал по-английски. Тут вмешалась его увешанная бриллиантами матрона. -- Он был потрясающ! Эти бродяги хотели обшарить машину, но он освободился от них. Тут хозяин цирка засиял, как прожектор охранников во время беспорядков в тюрьме. -- Это хорошо, сынок, это тебе зачтется. -- Потом он добавил: -- Теперь ты можешь слезать, я сяду на твое место. Немного недоверчив, не правда ли? Но это было еще не все. -- Вот хозяйка для начала предложит тебе стаканчик, не так ли, дорогая? Нежная Лолита поспешила выйти из машины, в восторге от предложения. Что же касается циркового деятеля, то он сразу же, без всяких церемоний, отъехал. Он спешил спрятать свой груз и нашел идеальный способ помешать мне проследить за ним: он навязал мне на шею эту добрую женщину. Итак, мы остались вдвоем на краю тротуара, она и я. Я с беспокойством осмотрелся вокруг. Издалека виднелась его кремовая машина, а за ней следовал другой фургон. Беру находился на тропе войны. Он маневрировал на высшем уровне, так как я ничего не заметил во время короткого разговора с Барнаби. -- Куда мы идем? -- жеманно спросила она. На ней надет вечерний наряд, и ей хочется в нем показаться. Кольчуга из чистого серебра, серьги из чистого углерода, роскошный мех -- все это она напялила не для того, чтобы чистить на кухне овощи. Что ей было нужно, так это роскошную коробку с фонтаном, освещенную свечами. -- Я оплачу ваш стакан в каком-нибудь кабаре, -- решила она. Бедная малютка, она принимает меня за глупого козленка. Как будто какая-то "мадам" могла "платить" за стакан Сан-Антонио. -- А как же ваш муж? -- заметил я. -- Он далеко поехал? -- Не особенно, но только он рискует задержаться там. Пошли! Она протянула свое крылышко и потащила меня. У нее сила, как у докера, у этой Лолиты. Когда Барнаби женился на ней, она, вероятно, исполняла на ярмарках роль женщины-силачки. Через несколько минут ходьбы мы уже спускались по нескольким ступенькам в коробку в стиле Сан-Жармен де При. По-итальянски -- Стромболи. Она заслужила свое имя: в этой коробке пахло горячим. Там находилась только молодежь, танцующая твист. Наше появление позабавило общество. Попадая в такие места, я wsbqrbs~ себя так же хорошо, как человек в скафандре верхом на лошади. Мы забились в дальний угол и заказали шампанское. -- Побыстрей! -- как говорят у нас во Франции. Мадам Барнаби начала меня обрабатывать. Она уверяла меня, что у меня самые красивые глаза в мире и что братья Лиссаж предложили бы мне целое состояние за то, чтобы я у них выступал. Потом она взяла меня за руку и сказала, что у меня горячие руки, в чем я и сам не сомневаюсь. В-третьих, Лолита утверждала, что такие губы, как мои, самые чувствительные из всех встреченных ею. И как бы я мог сомневаться в этом, когда 17.894 женщины и 33 мужчины говорили мне уже об этом. Ее ужасное колено прижималось к моему, ее пальцы лежали на моих, ее щеки находились около моих щек, ее бочонок был около моего бедра, ее дыхание находилось у меня в носу, а ее ужасные духи пахли понемногу повсюду. -- О, дорогой, -- говорила она, закрывая глаза, -- как приятно прожить хоть одно мгновение около вас. Она прочитала это в "Изнасилованной и довольной", страница 122; шестая строка сверху. Она выучила эту фразу наизусть, чтобы при случае воспользоваться ею. Вокруг нас происходило большое оживление. Молодые люди окружили нас большим кругом и стали бросать нам "лацци". Я поймал три дюжины, потому что это всегда может пригодиться, но потом я обнаружил, что не составляю исключения, как предмет шуток, и накинулся на самого здорового из них. Он выплюнул зуб в довольно-таки приличном состоянии, и все тут же замолчали, чтобы хорошенько рассмотреть его. Сразу же наступила тишина. Лолита еще сильней прижалась ко мне. -- Ты сильный, знаешь, -- просюсюкала она. Маленький Сан-Антонио тогда сказал себе, что хорошее всегда вытекает из плохого. Что, если я воспользуюсь расположением Лолиты, чтобы вытянуть у нее из носа зелень, как говорят в Йоркшире, в котором большинство людей говорят по-английски. Это хорошая мысль, не правда ли? -- Вы уверены, что месье Барнаби надолго задержится? -- спросил я, лаская кончиками губ белокурые усы моей партнерши. -- Ну, да. -- Он поехал к друзьям? -- Да. Я подождал чуть-чуть, потом позволил себе вольность. Сквозь серебристое платье я ущипнул ее за сильно натянутую подвязку. И сразу шутливым тоном спросил: -- Что же такое ваш муж увез с такими предосторожностями? Она собиралась ответить, но не смогла. Кто-то схватил наше ведерко с шампанским и вылил его содержимое на наши лица. Я задыхаюсь и отряхиваюсь, в то время как Лолита, со своей стороны, старается делать то же самое. Я оглянулся и увидел мисс Мугуэт, стоящую со злобной миной у нашего столика. -- Отвратительная личность! -- выругалась она. -- С такой старой шкурой, как эта! Разве это не стыдно? Мамаша Барнаби вытерла лицо салфеткой, которую ей дал метрдотель. Ее красное, охра, зеленое, голубое, черное, белое -- все смешалось. И вот она превратилась в радугу. В радугу, которой никак не удается отдышаться. Радугу, потерявшую вставную челюсть. Так как она слишком сильно жестикулировала, ее платье объявило о своей несостоятельности. Произошло нечто, похожее на взрыв в подъемнике. Раздался глухой шум, похожий на шум бадьи, выбрасывающей свое qndepfhlne. Это ее левая грудь выпала на стол. К нашему столику устремились официанты. Самый коренастый из них изображает Жана Вольжана и подсовывает под грудь руку, чтобы с усилием запихать ее обратно. Остальные следят за этим его маневром. Дама из вестибюля прибежала с норковой накидкой, которую она стыдливо накинула на беспорядок в одежде мадам Барнаби. Во время этого базара мисс Мугуэт продолжала действовать. Она бросила мне в лицо все, что могла схватить: стаканы, блюдца, пепельницы, бутылки. Ей не удалось ослепить меня, хотя она даже бросила в мое лицо пригоршню пуговиц от мужских брюк. Оркестр играл итальянский гимн, чтобы попытаться успокоить умы. Напрасно! Патрон появился из своих апартаментов, где его массажист занимался массированием его престательной железы. Половина его тела была одета, остальное было абсолютно голым. На нем надет очень красный полувер, он стал ругаться по-египетски, по- арабски, по-албански, по-неаполитански, но в особенности по- итальянски. Потом он схватил сифон и стал поливать нас. Мадам Барнаби (для близких Лолита) получила струю в декольте. До этого там уже поместились двенадцать льдинок и два бокала шампанского. Она решила, чтобы упростить проблему, лишиться сознания, и ей удалось это сделать в тот момент, когда официантам удалось совладать с ее левой грудью, связать ее, надеть на нее путы и водворить на место. Если говорить о борьбе по правилам и без правил, то это относилось ко второму типу. Я бы сказал, что правильнее назвать это битвой, но битвой без правил. Вечно у меня заботы о правде, даже в такой момент! Один англичанин, выигравший сражение, стал бить патрона по лицу на основании того, что поведение последнего было недостойным. Кстати, естественно, что полиция тоже решила заглянуть в эту коробку. Шесть верховых карабинеров, трое на мотоциклах и эскадрон из аэропорта примчались на шум, и, в конце концов, нашли дверь погреба, через которую проникли и мы. Нас эвакуировали на тротуар: мадам Барнаби, мисс Мугуэт и меня самого. Ночь была прекрасной: на небе сверкали звезды и сияла луна. Сидя на мусорном ящике, мадам Барнаби бросила сквозь ворчание: -- Как это все прекрасно! -- Замолчите, старуха, -- оборвала ее мисс Мугуэт. -- И вам не стыдно? Лолита выглядела теперь отвратительно. -- Вы можете взять своих слонов под мышку и отправляться искать другую работу в другом месте, -- заявила она. -- Ах, да! -- сказала мисс Мугуэт. -- А вам, если я поговорю с вашим мужем, может быть придется искать другого мужа в другом месте. Мне кажется, ему не понравится эта штука, вашему Барнаби. Такие разговоры продолжались в течение семи минут, двух целых и двух десятых секунды. В конце концов мне удалось успокоить дам. Голос рассудка, даже если он говорит в нос и заикается, приходит к тому, что доходит до слушателей. Наконец наступило спокойствие. -- Каким образом получилось, что вы пришли в эту коробку? -- спросил я Мугуэт. -- Я следила за вами, -- ответила она. -- Следили? -- Да. Вы покинули "кадиллак" патрона, чтобы остаться с этой образиной... Тогда мне захотелось узнать, что вы будете делать вдвоем. Я никогда такого от вас не ожидала! Такой красивый мужчина! -- Но ведь между ней и мной ничего нет! -- протестовал я. -- Могло быть, -- возразила Мугуэт. -- Никогда бы не было, -- гарантировал я. -- Я слишком уважаю мадам Барнаби, чтобы дать волю той пожирающей меня страсти, которая наполняет мою душу... Говоря это, я подмигнул Мугуэт. Она успокоилась, и мы вернулись в лагерь без затруднений и никого не встретив по дороге. Это подтверждало тот факт, что препятствия плохо приживаются в итальянском климате. Глава 8 Барнаби, король цирка, еще не вернулся, что избавило его достойную супругу от тяжелых объяснений по поводу ее потрепанного вида. Я оставил даму моей мечты в мрачном раздумье и увлек Мугуэт к своему фургону, чтобы упрочить свое прощение. Перед тем как переступить порог, мисс Каприза начала кривляться, говоря, что у нее к этому не лежит сердце и тому подобное. Я ей ответил, что это совершенно не имеет значения, хочется ли ей или нет, лежит ли у нее к этому сердце или нет: важно все остальное, кроме сердца. А так как остальное у нее было, то она согласилась войти. Я закрыл дверь и собрался зажечь торшер, но моя кокетка остановила меня. -- Нет, darling, -- пропела она по-рязански, -- пусть останется благоприятная темнота, чтобы наши дрожащие тела могли без ограничения сливаться. Она была права. Люблю девушек, говорящих ясно. Я провел ее к дивану и уложил ее на него. Там я и любил ее. Зная, какие вы все испорченные, я не сомневаюсь, что вы ожидаете самых детальных описаний наших сношений. Если бы я не удержался от этого, вы бы кончили тем, что стали бы находить удовольствие в самих моих рассказах. Поэтому я не буду показывать всю порнографию в цвете. Иначе о чем потом мечтать? Когда имеешь, как это бывает и с остальными, под носом лакомый кусочек, долго не размышляешь. Постойте, но, если даже я вам скажу, что сделал ей "болгарский водоворот", вы не поймете, в чем дело, согласны? И тем не менее, я ей сделал "болгарский водоворот", и также "сигару Фиделя", и затем "турецкий волчок", затем "противоатомное убежище", не забывая также и множество других вещей. Она была довольна. Она мне это говорила, она мне это прокричала, она мне это вопила, она меня уверяла в этом, она мне это доказывала, она мне это повторяла по-английски, по-немецки, по-шведски, жестикулируя между движениями. Словом, замечательная партнерша! Воспитание слонов воспитывает женщину! В этом я не ошибаюсь. Когда я покинул мадемуазель, ноги ее были в форме восьмерки, глаза в форме ноля, а тело в форме лебедя. Как умирающий Гете, она потребовала света, и получила его. Шатаясь, она отправилась в ванную, чтобы подмазать губы черным, а глаза красным. Тут я заметил на полу странный предмет: это были штаны. Я с удивлением смотрел на них, так как они не ophm`dkef`kh ни мне, ни Беру и были истерзаны в лохмотья. Я задавал себе вопрос, кто бы мог быть этот господин, одевавший таким образом брюки, когда он вышел из-под дивана, на котором мы с Мугуэт баловались. Человек, о котором я вам говорю, -- это мой знакомый коллега Ферна-Брасса, потерявший всю свою элегантность и добрую часть своего достоинства. Он был почти голый, в лохмотьях и весь исцарапанный. Его галстук болтался за спиной, волосы были взъерошены, нос порезан, губы растрескались, трусы порвались, одно ухо оборвано, половину пиджака он держал в окровавленных руках. Я ошеломленно смотрел на него. -- Вы тут что-то ищете или просто ожидаете автобуса? -- спросил я его. Он плюнул. -- Где он? -- Кто "он", мой дорогой? -- Тигр! Я обследовал тут, у вас, и огромный тигр бросился на меня... я... Он упал в обморок при воспоминании о той титанической битве, которую выдержал. Я привел его в чувство, введя в него некоторое количество виски. Потом я вышел и позвал парня из конюшни. -- Вызови санитарную карету и быстро! -- сказал я. Парень положил охапку сена, которую нес, и ушел. Ферна-Брасса щелкал зубами. -- Он хотел меня сожрать, -- захлебывался в слезах мой коллега. -- Но счастье, что мне удалось залезть под диван. Где она, эта мерзкая тварь? -- Ее найдут, коллега, и заставят дорого заплатить за такие штучки. Да, лишать штанов офицера полиции при исполнении им служебных обязанностей! Это позор! Я подмигнул ему. -- Во всяком случае, вы теперь можете быть спокойны, вы будете в безопасности, пока другие будут проводить это запутанное следствие. Мои слова пролили немного бальзама на его раны. -- Это ведь правда, -- просопел он. -- Что это была за мысль проводить у меня обыск? Значит, вы не доверяете своему другу Сан-Антонио? -- Вы столько вещей скрывали от меня! -- А в других фургонах вы что-нибудь нашли? -- Ничего! Подъехала санитарная машина, и я попрощался с Ферна-Брасса. Теперь у меня было совершенно свободное поле деятельности. Но теперь я не мог рассчитывать на сотрудничество итальянской полиции. Как только мой знаменитый коллега был увезен, я отправился в ванную комнату, посмотреть, что там делается. Я обнаружил довольно удивительное зрелище. Просто захватывающее дух. Представьте себе мисс Мугуэт, облокотившуюся об умывальник, с лицом, спрятанным в руках. Тигр -- большой тигр Толстяка -- стоял позади нее, положив передние лапы ей на плечи, и с умилением лизал ей затылок, а мисс Мугуэт ворковала замирающим голосом: -- Нет, дорогой! Нет, хватит, это слишком! Но ведь ты ненасытен! -- Даю слово, кончится тем, что я начну ревновать! -- сказал я. Она выпрямилась, подскочила, увидев тигра, все поняла, стала кричать, прижимая руку ко лбу, закатила глаза и лишилась чувств. Что же, женщина есть женщина, парни. Она отлично укрощает толстокожих, но, как и любой, при виде тигра лишается чувств. Из- за какого-то несчастного тигра! Я сказал Медору, чтобы он оставался спокойным, так как эта дама, которая может быть настоящей львицей, обязанности тигрицы выполнять не сможет. После этого я освежил лицо мисс Мугуэт нашатырным спиртом, что быстро привело ее в себя. Она ушла, несколько окрепшая, как раз в тот момент, когда входил Беру. Вы заметили, как прекрасно распланированы приходы и уходы в моем фургоне? Можно подумать, что находишься в пьесе Лабиша... Толстяк в игривом настроении показал мне пакет с тортом, который он держал в руке. -- Это для Медора, -- пояснил он. -- Ведь сегодня же воскресенье! Он пошел угощать своего херувима, а вернувшись, объявил: -- Миссия выполнена, комиссар. Я смог проследить Барнаби до самого конца. Он отправился на маленькую улочку очень близко от вокзала. Эта улочка -- я запомнил ее название -- улица Ниа Дюк. Патрон остановился перед номером двенадцать. Он позвонил у одной из дверей, и двое парней, которые, видимо, его ждали, вышли. Они втроем опорожнили от товара багажник. Потом все трое вошли в дом и пробыли там часа два. Потом вышел один Барнаби и с очень довольным видом сел в свой "кадиллак", чтобы вернуться домой. Теперь все известно, и мы можем отправиться на прогулку? -- Одну секунду, Толстяк. На что был похож товар, о котором идет речь? Он сделал гримасу. -- Я не мог рассмотреть. Босс поступил очень хитро: он положил товар в футляры от музыкальных инструментов. Можно было подумать, что он разгружает оркестр, понимаешь? Это было похоже на флейты, на саксофоны и прочие инструменты! Я медленно продумал это соображение, что было довольно-таки трудно. Было слишком рано, чтобы наносить ночной визит людям, которых не знаешь. Это нужно будет проделать немного позже. Когда мы приготовились к выходу, появился Барнаби с губами, растянутыми в улыбку. -- Спасибо, сынок, -- сказал он мне, -- вот, возьми, чтобы немного развлечься. Он сунул мне в руку билет итальянского банка. Я посмотрел на него: это был билет в пятьсот лир. Немного скуповат этот босс. Для него рисковали честью и достоинством, а он предлагает сумму, которую другой постеснялся бы дать портье в отеле! Полное отсутствие воспитания! -- Я не знаю, как вас благодарить, патрон, -- проскулил я. -- Это слишком! Это слишком много! Как мне выразить вам свою благодарность? Я просто онемел! Ваше великодушие сжимает мне горло. Я не проживу достаточно долго, чтобы отблагодарить вас за все. Он похлопал меня по плечу. -- Ну, ну, это ничего, сынок, ты заслужил это. -- Я куплю себе карамельки, -- сказал я, -- медовые. Я, как муха, люблю мед и... Вот почему вы должны позволить мне поцеловать вас! Прежде чем он успел опомниться, я налепил два поцелуя на его щеки. Он быстро отступил, и в этот момент Медор Толстяка издал мяуканье, которое заставило затрястись фургон. Встревоженный Барнаби бросился ко мне. -- Что такое я услышал? -- спросил он. -- Это похоже на рев тигра? -- Нет, -- отрезал Беру, -- это сделал я своим животом. Это со мной случается, когда Кристофор Колумб сталкивается с другими предметами. Удовлетворенный таким медико-фантастическим объяснением, Барнаби отправился к своей толстушке, а мы с Беру тоже отправились в путь. Глава 9 -- Куда это мы отправились? -- спросил Беру, беспокоясь о том, чтобы провести деликатный вечер. Этот день воздержания (как говорят в Аусбурге, во Франкфурте, на Борнео и Спиро) воодушевил его, а преследование привело в норму. -- Я знаю одну довольно симпатичную коробку, -- ответил я ему, думая о Тортиколи. -- Там есть сестренки? Я воздержался от того, чтобы ответить ему, что там, скорее, находятся братишки. -- Есть! -- Не стану скрывать от тебя, я обязательно подцеплю себе одну. Я уже представляю ее себе: красивая, хорошо сложенная, с довольно тонкой талией и хорошим балконом над ней, довольно в теле и с небольшими усиками, чтобы можно было судить о цвете волос этой дамы. -- Такая найдется, -- обещал я ему. -- К тому же, у меня полно монеты для такого рода развлечений. Ты отдаешь себе отчет, что с тем, что я зарабатываю, я смог бы купить себе королеву, если бы она мне понравилась. Коробка Тортиколи еще не была полностью заполнена, когда мы там появились, но я был уверен, что в свое время она будет полна. Оба официанта, из которых один, узнав меня, заулыбался, бросилсь к нам. -- Вот сюда, синьор, это лучший столик. Они посмотрели на Беру, и рыжий прошептал мне: -- Не во гнев будет сказано, синьор, но ваша подружка не очень красива. Для вас можно подыскать получше. -- Не беспокойтесь, дружок, об этом. Мы вместе уже долго, она и я. Привычка в любви -- это одно из проявлений порока. Мы заказали бутылку золотистого шампанского, и Толстяк сразу выпил половину, чтобы немного прийти в себя. -- Здесь больше мужчин, -- заметил он. -- Сразу видно, что мы находимся близко от Африки: женщины остаются в гаремах. Он был огорчен, и, чтобы покончить со своим разочарованием, он решил утопить его в шампанском. Оркестр, естественно, заиграл "Миланскую грабительницу", песню, сопровождаемую аккомпанементом спагетти. Освещение было притушено, а потому мне трудно было рассмотреть присутствующих. Нечего и говорить, что сегодня вечером здесь присутствовали месье-дамы! Блондин с обесцвеченными волосами произвел фурор среди публики. Нужно быть Беру, чтобы ничего не заметить. Внезапно я насторожился, увидев входившего маркиза Умберто ди Чаприни. Он был не один. В противоположность своему обыкновению, его сопровождала очаровательная молодая женщина с томными глазами. Она была влита в платье, напоминающее кожу золотистого угря (эти угри самые редкие), которое выгодно выставляло ее гармоничные формы. Когда она шла, ее зад как бы жил своей жизнью h был очарователен. Маркиз осматривал присутствующих, приветливо махал рукой и, обходя столик за столиком, оказался перед нами. Он сжался, побледнел, потом порозовел, улыбнулся и пробормотал: -- Какой приятный сюрприз! -- Что вы, монсиньор, вы еще больше обрадовали меня, -- ответил я, протягивая ему руку. Будучи в смятении, он поцеловал мне руку. -- Вот это -- синьор Берурье, -- квакнул я. Маркиз решил не оставаться в долгу. Он указал на даму и сказал, после того как представил ее нам: -- Барбара! У девочки были длинные ресницы, черные и загнутые. Она немного помигала ими, потом бросила из-под них взгляд, более выразительный, чем соло на мандалине. -- Очарована, -- сказала она. -- Вы с кем-нибудь условились встретиться? -- спросил я у маркиза. -- Нет. -- Тогда окажите нам честь и составьте нам компанию, маркиз! -- Охотно! Они располагаются за нашим столиком. Беру поражен красотой этой мышки, что очень похвально с его стороны. Он смотрит на нее довольно бесстыдно: точно так же кот смотрит на сливки. -- Как продвигается ваше следствие? -- спросил маркиз. -- Хромает, -- ответил я. -- Очень вяло. Ничего не ясно. Мы погрязли в неизвестности. -- Вскоре после вашего ухода... -- начал Тото. -- Я знаю, -- оборвал я его, -- вам нанес визит один из чинов итальянской полиции. -- Я нагнулся к нему. -- Я хочу воспользоваться этой благоприятной возможностью, которую нам предоставил случай, маркиз, чтобы воззвать к вашему благословенному отношению и попросить о маленькой услуге, которая будет вам дешево стоить... Я сделал глоток роскошного "Порье". -- Когда вы здесь появились, вас приветствовало большинство присутствующих, не правда ли? И так как вы обладаете преимуществом быть знакомым с большинством из них, не можете ли вы мне сказать, не видите ли вы среди этой публики людей, которые знали несчастных Градос? Он сделал гримасу. -- Синьор комиссар, я не осведомитель полиции. -- Разве то, что вы поможете полиции задержать убийцу двух наших друзей, постыдно? Он был поражен этим аргументом. -- Пожалуй, вы правы. -- Итак? -- Я пройдусь к бару, чтобы получше рассмотреть зал. -- Прошу вас. Он встал, оставив нам Барбару. Какая королева! У нее голос, который хватает вас за одно место, и взгляд, который хватает за другое. Мы не переставали любоваться ею. Этот маркиз, вероятно, способен на многое. Такая прекрасная сестренка, как синьорина Барбара, сводит его с прямого пути. Это фатально. Тут я констатировал невероятную вещь. Я поделюсь ею с вами, но я уверен, что вы мне не поверите. Тем не менее, я вам скажу: девочка смотрит только на Беру. Я бы очень хотел, чтобы Мастер потратил на нее всю монету, чтобы соблазнить ее, но боюсь, что его шарм скоро исчезнет. Он с триумфальным видом подмигнул мне. -- У меня есть определенный шанс, -- прошептал он, прикрывая pnr рукой. Мне всегда говорили, что женщины отдаются тем, кто их желает, но тем не менее... Беру вне себя. Он проводит ищущей рукой под столом, и по судорожным его движениям я догадываюсь, что девочка не очень сердится. -- Сдерживай себя, Толстяк, -- сказал я. -- Все видно. -- Как жаль, что я не говорю по-итальянски, -- простонал мой компаньон. -- Но ведь всегда найдется возможность заставить себя понять, когда у тебя есть монета и возможность тратить ее, не правда ли, девочка? -- спросил он, лаская декольте девочки Барбары. Она извивается. Видимо, ей нравятся драчуны, забияки, Гаргантюа, силачи, подлецы. Она доказывает это, положив свою красивую головку на плечо Храбреца. Он прямым ходом отправляется на седьмое небо без лестницы. Стеклянный взгляд, рот, искривленный в экстазе, ласкающая рука: он ощущает мгновения невыразимого блаженства. Я подумал, что, когда маркиз появится и увидит, что здесь делается, с ним будет истерика. Два кризиса в большом спектакле -- это слишком много, и я твердо решил пресечь битву в самом начале. Но мои опасения были напрасны. Когда ди Чаприни вернулся, он улыбнулся при виде парочки, сидящей щекой к щеке. -- Капитан, ваш друг очень понравился Барбаре, -- сказал он. Я должен был догадаться, что он не устроит истерики из-за девочки. Он приходит с ней ради фасада. Она служит для него ширмой. -- А что касается наших небольших дел, то в каком они положении? спросил я его. -- Ну что ж, я думаю, что смогу дать вам некоторые указания, -- уверил меня маркиз. -- Правда, монсиньор? -- За столом слева от оркестра сидит пара, вы их видите? -- Превосходно, маркиз. -- В ту ночь, когда мы ушли отсюда, Градос и я, эта пара последовала за нами по улице. -- Интересно, ну а потом? -- Донато обернулся, и сделал это еще несколько раз до того, как мы сели в машину. Он сказал: "Поторопимся". Он казался испуганным и обеспокоенным. -- Почему же вы ничего не рассказали мне об этом случае, когда я приходил к вам? -- У меня это выскочило из головы, только теперь, увидев эту пару здесь, я вспомнил... -- И что же произошло? -- Ничего. Но в течение всего пути отсюда до моего дома Донато не переставал смотреть в заднее стекло. Приехав ко мне, он попросил у меня разрешения воспользоваться моим телефоном, и как раз тогда он и вызвал синьору Кабеллабурна. Когда он закончил свой рассказ, пара, о которой он говорил, поднялась с места. -- Маркиз, -- сказал я Умберто, -- вы можете одолжить мне вашу машину? -- У меня есть "феррари". Но, знаете, это взятый напрокат, сломанный автомобиль. -- А у нас, -- прохрипел я, -- когда не хотят дать машину, говорят, что машина как женщина: ее не одалживают. Но для вас, как я вижу, это непонятно, так как вы не ревнивы. Действительно, Беру держал Барбару в своих объятиях, сжимая ee своими мощными лапами и прижимаясь к ней щекой. Ди Чаприни снисходительно улыбнулся. -- Барбара мне не жена, -- проговорил он. Потом добавил: -- Но если вы позволите мне вести машину, это только доставит мне удовольствие. -- Охотно. Мы оставили наших ласточек наедине. Беру отвел свою руку от губ Барбары. У него губы были как у обезьяны -- от красной помады этой дамы. -- Вы снимаетесь? -- спросил он. -- Мы отправляемся на работу, -- ответил я, присоединившись к паре, остановившейся у гардероба. -- Когда ты вернешься в цирк, -- тихо шепнул мне Беру, -- сперва спроси у меня, можно ли тебе войти, потому что у меня есть намерение пригласить мадемуазель посетить наш зверинец, и может случиться, что я как раз буду занят на рессорном матраце. -- Будь спокоен, ведь я очень скромен. Мы влезли в "феррари" красного цвета и стали ждать, когда те, другие, отправятся в путь. Они заняли места в черной "ланчии". В машине Чаприни его герб был вышит на спинках сидений. Он представляет собой голову лошади с красной уздечкой на фоне песка и горделивый девиз: "Ни в чем нет отказа". Итак, собираясь начать преследование, Умберто (для друзей Тото), стал натягивать (за неимением лучшего) перчатки цвета сливочного масла. Преследование началось. Черная "ланчия" свернула на вио Вилито, потом она направилась на авеню Помпулус, на котором огни кинотеатра "Ромус" уже погасли. Я посоветовал Умберто немного отстать от них, чтобы не возбуждать их подозрений. В конце улицы Лаватори I, с ее фонтанами и текущей водой на площади, мы свернули на улицу Фелини и поехали по ней в направлении Персонагранта, очаровательной местности с бесподобным географическим расположением, потому что она находится в 200 километрах от Монблана, и в 250 от Средиземного моря, и в 700 от Парижа. Мы мчались с большой скоростью. Мы пересекли один за другим и в хронологическом порядке: Санта Мутардамора, Патермаркони, Бендвелло, Жиати Россо. Наконец, "ланчия" покинула Национальную Б14, чтобы свернуть на проселочную дорогу 0001. Километр, еще 388 метров -- и машина парочки остановилась перед герметически запертыми воротами поместья. Мужчина вынул из кармана ключ и открыл ворота. Потом вошел в них вместе со своей девицей. Маркиз подождал пятнадцать секунд и в свою очередь приблизился. -- Вы бы лучше оставили свою машину снаружи, -- сказал я. Он оказался очень безрассудным, этот милый синьор. -- Ба, -- проговорил он, -- увидим. Он ехал медленно, с потушенными фарами. В конце аллеи, окаймленной кустарниками, возвышался дом, мрачный и строгий при лунном свете. Пара вошла в него. Маркиз остановил машину, и мы пошли вдоль кустов, скрываясь в тени. На фасаде дома светились окна. Играет музыка, органная музыка, которую я с удовольствием слушаю. -- А что теперь? -- спросил Умберто, который, видимо, вошел во вкус. Он не трус, этот Тото, но если эти господа накинутся на нас, это может дорого стоить. -- Вы вооружены? -- спросил я. -- Вооружен? Я? Да вы что?! -- воскликнул он. -- А вы? Он широко раскрыл глаза, козленок. Я вытащил свою пушку. -- Более или менее, -- прошептал я. -- В моей профессии чаще пользуются этим, чем контрабасом. Один за другим мы подошли к круглому крыльцу. Мы поднялись на него по ступеням, которые в случае срочной необходимости дают возможность и спуститься с него, и я осторожно толкнул дверь. По счастью, она оказалась незапертой. Я вошел, по-прежнему сопровождаемый Тото, в небольшой холл, такой небольшой, что он скорее походил на вестибюль типа коридора -- служебный вход. Луч света просачивался сквозь щель внизу двери. Оттуда и раздавалась музыка. Я нагнулся, чтобы посмотреть в замочную скважину, но тут дверь стремительно распахнулась, и я оказался нос к носу с типом из "ланчии". Он ожидал моего визита, это очевидно. Ударом колена в живот он толкнул меня назад. Я поднял руку, в которой держал пушку, чтобы обезвредить его, но мой маленький храбрый маркиз ударил меня по запястью. Это нехорошо. Мой верный друг "ты всегда убиваешь" полетел в комнату. Девица из "ланчии" подобрала его. У ее приятеля имелась собственная артиллерия, которую он приставил мне между глаз. -- Если ты пошевелишься, я выстрелю! -- сказал он. -- Не стоит хвастаться этим, -- сказал я. -- Я тоже умею стрелять. Но ему не нравились шутки. Этот тип был какой-то холодный, бледный и темный, со сломанным носом, неприятными глазами и грубыми манерами. Я немного перестал интересоваться им и перенес все свое горячее внимание на маркиза. -- Скажите, вы, -- спросил я его. -- Я знаю, что в силу ваших испорченных нравов у вас есть обыкновение делать низости, но как вы решились на такой сверх-подобный поступок? Теперь я понимаю, почему вы с такой готовностью предложили мне помочь. -- Любопытные люди всегда бывают наказаны, мой дорогой, -- ответил Тото с важностью. -- Французскому полицейскому нечего делать в нашей стране. Если бы вы принадлежали к итальянской полиции, мы бы приняли менее чрезвычайные меры. -- Не устраивайте патриотических выступлений, Тото, -- умолял я его. Это может заставить меня стошнить, и тогда на ковре может появиться мерзкое пятно. Он покачал головой. -- Как легко вы воспринимаете вещи, комиссар. -- Достаточно, -- оборвал его человек из "ланчии". -- Я задам тебе несколько вопросов. Ты ответишь на них или не ответишь -- это твое дело. Если ты ответишь, будет хорошо, если ты не ответишь, будет плохо. Если будет хорошо, я брошу тебя в подвал дома, чтобы ты там дождался лучших дней. Если будет плохо, я всажу тебе две пули в голову и мы отправимся спать. Превосходное рассуждение, согласитесь. Этот парень -- деловой человек: он играет с открытыми картами. Взять или бросить, как говорят веронцы. И судя по его голосу и взгляду, по сжиманию его челюстей, делается понятно, что он не блефует. -- Что же вы желаете узнать, мои милые синьоры? -- Начнем с того, что тебе известно. -- Это легче легкого. Вот я, например, знаю, что дети рождаются не в капусте, как мне в свое время рассказывали, я знаю также... Потом... Я уже не помню, на чем я остановился, потому что он угостил меня ударом по голове, и весь Млечный Путь спикировал мне на голову. Я увидел четырех типов со сломанными носами, четырех маркизов и четырех девушек, и они смотрели на меня с явным недоброжелательством. Я старался ответить им тем же. Это была классическая возможность, за которую я уцепился, так как она помогает прийти в себя. -- Ты напрасно корчишь из себя болвана, легавый! -- уверил меня тип. У меня очень мощный удар, и ты исчезнешь из циркуляции раньше, чем будешь иметь время сообразить, что с тобой случилось. Маркиз закашлялся, держа руку около рта, как будто собирался собрать результат этого кашля. -- Франк, -- сказал он, -- я против этих рассуждений. Знает ли наш друг все или он ничего не знает -- безразлично: это ничего не меняет. Единственное, что следует сделать, это -- чтобы он исчез. Увы! Мне будет очень жаль с ним расставаться, но это стало необходимостью. -- Согласен, -- сказал Франк, который был очень любезным человеком. И так же глупо, как я это описываю, он нажал на курок, чтобы покончить со мной. Во всяком случае, он хотел сделать это, но мой ангел-хранитель вмешался. А ангел-хранитель ведь представитель Бога? И вы знаете, что сделал для меня добрый Бог? Он произвел осечку в револьвере Франка. Я догадываюсь, что вы полны сарказма по самое горло! Вы говорите, что я немного придумываю! Признайтесь? А знаете, ведь револьвер может заесть. Я даже признаюсь вам, как флик: это происходит не часто. Но все же, автомат -- это предатель. Когда вы едете в экспрессе Париж-Руан, вы знаете, куда направляетесь. Но с револьвером вы никогда не можете быть уверены. У Франка был не слишком-то умный вид с его аппаратом для охлаждения тел, который делает "клик" вместо того, чтобы делать "бум". Вы ведь меня знаете? Я не такой человек, чтобы упустить такую возможность. Когда удача потрясает своей шевелюрой под вашим носом, нельзя колебаться и нужно хватать ее. Это именно то, что я и сделал. В меньшее количество времени, чем нужно Ганибалу, чтобы съесть член евнуха, я с силой ударил его головой. Он принял мой железный удар в грудь и отлетел назад на три метра, и этот уникальный прыжок привел его затылок в соприкосновение с мраморной каменной доской. Мощность удара должна была вызвать повреждение одного из них. Но мрамор остался целехонек, а голова Франка -- нет. Его мышка завопила при виде этого. Сумасшедшая от ярости, она направила мой револьвер на меня и нажала на курок. Моя пушка -- это профессиональный инструмент. Но мисс больше привыкла к другим вещам, чем к этому неизвестному ей предмету. Ее нервозность, волнение, неловкость -- эти три самых опасные пункта, но не каждому суждено это понять, а особенно Умберто Чаприни, который находился позади меня и поэтому принял добрую порцию свинца. Он только успел крикнуть "ай" по-итальянски и повалился, убитый насмерть. Его предки во время крестовых походов, возможно, погибали геройской смертью. Он не был удостоен этой участи. А может быть, он привык к дарам от пуль? Но пусть будет мир его душе. Ситуация здорово изменилась, вы не находите? А ведь прошло очень мало времени. Я приблизился к стрелявшей девушке. -- Не подходите, или я буду стрелять! -- закричала она, поставив на мою широкую грудь пустое оружие, на грудь, в которой бьется такое благородное сердце. -- Не утомляйся, убийца, -- улыбнулся я. -- В магазине этой игрушки было восемь патронов, и ты их все израсходовала: я считал их. Забрать у нее из рук оружие было детской игрой. Выдать ей прямой правой в скулу было не намного трудней. На глазах у нее появились слезы. -- Вот что случается, когда начинаешь играть в Жанну Гашетт вместо того, чтобы сидеть дома и вязать носки, -- наставлял я ее. -- Ты настолько завязла в этом грязном деле, дочь моя, что ни "Омо", ни "Перси" не вернут тебе прежней чистоты. Ее рыдания усилились. -- Как грустно, что такая красота, какой обладаешь ты, должна завянуть в сырых стенах тюрьмы. Сейчас ты похожа на розу, а через десять лет ты будешь похожа на сморчок! И, к тому же, высохший сморчок, что еще важней. Но что я говорю десять лет! Убийство и попытка убийства, торговля наркотиками -- это будет стоить тебе двадцать лет, и то только в том случае, если тебе удастся разжалобить судей. Говоря это, я возобновил запас патронов в своей петарде. Эта операция заинтересовала и испугала девочку. -- Видишь, -- сказал я ей, когда закончил. -- Мы сейчас вдвоем. В этом помещении уже есть двое умерших. И если сделать предположение, что я уложу также и тебя, то их будет трое. -- Вы не сделаете этого! -- Законная защита, девочка! Ты ведь не колебалась, почему же ты хочешь, чтобы я не сделал этого? -- Нет! Нет! -- умоляла она. -- Я потеряла голову. Я навел на нее дуло пистолета. Девочка прижалась к стене, сожалея, что она не листок бумаги. -- Расскажи мне немного об этой организации. Это, может быть, изменит мои намерения. Удивительно, до чего оружие вызывает страх. Самые твердые души теряют свою твердость при виде черного глаза пушки, устремленного на них. -- Кто этот человек? -- спросил я, указывая на Франка. -- Инспектор Франк Тиффози из бригады по борьбе с наркотиками. Это именно то, что называется проблеском света. Я сообразил: флик, занимавшийся темными делами. Он зарабатывал себе на хлеб наркотиками и здорово погряз в этом деле. -- Рассказывай, дева любви! Она не раздумывая, села на стол. Тиффози сотрудничал с гангстерами. Он имел дело с этими господами через посредничество бездельника-маркиза. Их сообщество было опытно, хотя и скромно организовано. Умберто занимался светскими людьми, а легавый полусветом. Они делали двойную игру, шантажируя городских жителей, употребляющих наркотики. Дело чрезвычайно прибыльное, понимаете? Они выигрывали во всех направлениях. Продавцы платили за молчание, и клиенты тоже. Маркиз мог ездить в карете, а парень Франк мог позволить себе развлечения с роскошными куколками. До сих пор они не занимались вымогательством у Градос, но благодаря нескромности шофера Кабеллабурна оба эти типа попали в беду. Жена индустриального деятеля пичкалась наркотиками, и именно ее шофер, а по совместительству и любовник, доставал ей "снег". Я делаю небольшую остановку, чтобы посмотреть, успеваете ли вы за мной. Я вижу, как это медленно у вас получается. Не сердитесь, мои поклонники! Если вы плохо соображаете, я начну qbnh рассуждения с начала. Я прекрасно знаю, что вы с вашими муравьиными мозгами не можете творить чудеса! Я знаю жизнь. Я не переставал интересоваться вами только потому, что вы оставили ваше серое мозговое вещество в гардеробной. Кто скажет вам это, не верьте ему. Знаете, что сказал один поэт? Безнадежные случаи самые прекрасные. Безусловно, вы стараетесь понять. Расслабьтесь, парни, забудьте на мгновение сроки платежей ваших долгов, ваши болезни, ваши неприятности, ваши унижения и ужасные зрелища, которые бросаются вам в глаза каждый раз, когда вы подходите к зеркалу! Согласны? О'кей, я продолжаю. Мадам Кабеллабурна нажимала на своего шофера. Это было ее право, потому что он находился у нее в услужении. Одновременно она давала ему доказательства своей привязанности, что не служило чести Кабеллабурна. Так как она была невропаткой и набивала себе ноздри порошком, парень Джузеппе доставал ей "снег". В Италии этот порошок очень редок. Его поиски привлекали внимание маркиза и его аколита- полицейского. (Между прочим, теперь я понял, почему мое посещение накануне не очень испугало ди Чаприни: он чувствовал себя под защитой.) Эти последние вошли в контакт с жадным шофером, который навел их на Градос. А вы по-прежнему следите за ходом моих рассуждений? Нет, я же вижу, что вы смотрите по сторонам, когда я говорю! Если вы не будете слушать, вам надо будет сто двадцать тысяч раз написать такую фразу: "Не следил за объяснениями Сан-Антонио, когда он их мне давал", понятно? И чтобы это было аккуратно сделано, иначе я заставлю вас переписать все заново. Короче, продолжаю. Указав на достойный дуэт (если бы их было на одного больше, он указал бы на трио), шофер решил нажиться. Это в порядке вещей и в натуре людей, как говорил какой-то генерал. Он кое-что разузнал о Франке Тиффози и, узнав, что он из легавых, начал угрожать ему, что выдаст его, то есть шантажировал, надеясь вытянуть из него немного фрика. Он назначил ему свидание около цирка, явился на это свидание и не вернулся с него, потому что Франк, который был радикалом в отношении методов, превратил его в мертвеца вместо того, чтобы платить. Вы все поняли, друзья? Теперь ваш котелок хорошо варит? О'кей, я продолжаю в нормальном темпе. Пусть все усядутся за стол. Не торопитесь! Все сели? Спасибо! -- Скажи мне, лучезарное воплощение земного сладострастия, -- с простотой в голосе обратился я к девочке, -- почему это свидание было назначено около цирка? Она этого не знала, но я, Сан-Антонио, у которого великолепный мозг, знаю ответ на этот вопрос, и у меня есть небольшая идея. Вы хотите узнать ее теперь, или лучше оставить ее на закуску? Да, вы правы, лучше держать ее про запас... Так вот, лучше не держать, чем не знать... Итак, я почти уверен, что папаша Барнаби немного замешан в этом деле. Кто знает, не был ли он связан с Франком Тиффози? -- Хорошо, -- продолжал я. -- Твой приятель пристукнул шофера, чтобы быть спокойным, ну а потом? -- Метрдотель синьора Кабеллабурна был связан с шофером и был в курсе дела. На следующий день после убийства последнего синьору посетил незнакомый человек с бородой и в очках... Этот незнакомый человек закашлялся, чтобы скрыть смущение. По спинному мозгу у меня пробежала дрожь: эта дрожь прошла в толстую кишку, пронзила поджелудочную железу, сказав "добрый день" замедленному пульсу, и растворилась в моем дыхании. Я g`dpnf`k, так как предугадывал продолжение. А девица говорила монотонным голосом: -- Этот человек сказал синьоре, что Градос кое-что известно относительно убийства, и что они назначают ей свидание в тот же вечер около цирка. -- А затем, -- прохрипел я. -- Затем метрдотель предупредил Франка. Это все. Я сообразил. Франк, считая, что его безопасность нарушена (Кабеллабурны -- очень могущественные люди), просто стал уничтожать людей. Я почувствовал себя убитым. Мое вмешательство стоило жизни трем людям. Как это ужасно! И как глупо! Как это неприятно! Я провел по лицу, мокрому от пота, дрожащей рукой. В нашей работе всегда бывают жертвы. Своей хитростью Арсена Люпена я спустил с цепи убийцу, и этот тип уничтожил сперва Градос, а потом бедную дорогую мадам! Есть от чего купить тридцать дюжин носовых платков, вышить на них черными нитками инициалы и вымочить их в слезах! -- Теперь расскажи мне о Барнаби, -- вздохнул я. -- О ком? -- удивилась она. -- О Барнаби, директоре цирка. -- Я ничего о нем не знаю и никогда не слышала, чтобы о нем говорили. Она казалась искренней, и я не стал настаивать. -- А ты знаешь что-нибудь о краже в музее? Она удивилась еще больше. -- Почему я должна знать об этом что-нибудь? Ну вот, я опять оказался в том же положении, что и в начале допроса. Никакой возможности продвинуться вперед. Блуждаешь вокруг тайны. Просто уноси ноги! -- Это Тиффози, щелкопер, заставил украсть автомобиль дамы? -- Да. Его коллеги из криминальной полиции ничего не слышали о трупе мадам Кабеллабурна, и Франк задавал себе вопрос, что же произошло? Тогда ему пришла в голову мысль позвонить профессиональному вору автомобилей, которого он знал, и сообщить ему местонахождение автомобиля мадам Кабеллабурна. Я глубоко вздохнул, думая о трупе молодой женщины, лежащей на верху крана, в кабине. Еще несколько часов, и ее обнаружат. Если узнают правду о моей роли во всем этом, у меня будет очень бледный вид. Меня будут называть не Эркюль Пуаро, а Эркюль Навет. Я посмотрел на оба трупа, лежащие на полу. -- А где мы сейчас находимся, моя прелесть? -- Этот дом принадлежит маркизу. Он здорово надул меня, этот маркиз, своими жеманными манерами. Я принимал его за бездельника и распутника, а он, фактически, был главой опасной банды. Да, теперь дворянство уже не то. Гербы потускнели, парни! Их нужно было бы отдать позолотить! Если бы Готфрид Булонский вернулся, он выпрыгнул бы в окно! И вся благородная компания истории... Внезапно я вздрогнул. -- А кто была та девушка, что сопровождала маркиза в Тортиколи? -- Я ее не знаю, -- уверяла сестренка. Я вскочил. Теперь я понял, почему Толстяк имел у нее такой успех. Она устроила ему ловушку, в то время как маркиз то же самое проделал со мной. Они нас разъединили, чтобы получше осведомиться о наших личностях. "Разделяй и властвуй". Я все понял. -- Пошли, -- сказал я, -- мы уходим. -- Что же вы хотите со мной сделать? -- Не заботься об этом, я предоставлю тебе хороший пансион с видом на море. Я не обещал тебе, что там будет теннис и бассейн, но тебя будут кормить. Она стала жалобно хныкать. Но я, как бифштекс в общественных столовых, не смягчался. В тюрьме у нее будет время для жалоб и сожалений. Дорога была так же свободна, как депутат, председательствующий при распределении призов. Я мчался со скоростью 200 км в час на "феррари" маркиза ди Чаприни. Это хорошая скорость, особенно если не спешишь. Телеграфные столбы кажутся плотным забором. Вперед! Вперед! Сидя рядом со мной, девушка ничего не говорила. Это у нее реакция. Она находится в прострации. Вдруг, в тот момент, когда я сбросил скорость, чтобы сделать вираж, она открыла дверцу и выбросилась из машины. Вы знаете, когда сидишь в таком болиде, то теряешь представление о скорости, и, как только ты немного замедляешь ход, кажется, что ты сейчас остановишься. Она, вероятно, подумала, что я сбросил скорость до 30 км в час, в то время как спидометр показывал 140. Я сильно затормозил и остановился. Прижав локти к телу, я побежал по освещенной луной дороге, чтобы отыскать ее. Я ее нашел. Она лежала на асфальте с вывернутыми руками. У нее была только половина головы, и, пусть это будет сказано между нами, это, пожалуй, жалко, так как остальное было довольно приятным. Я ничего не мог для нее сделать, так что я покинул ее. Выбросившись из жизни, девочка поставила меня в очень тяжелое положение. Но, может быть, некоторые мои действия останутся неизвестными? Я ничего не мог сделать другого, ведь вы меня знаете. Раз мой старый друг -- судьба -- решил именно так, к чему же мне быть большим гуманистом, чем маркиз? Глава 10 Не очень-то благородно с моей стороны оставлять труп красивой дамы на дороге. Но я должен был думать о живых. И в особенности -- о Берурье. Что же такое произошло с Его Величеством? С Булимиком I? Я испытывал живейшее беспокойство. Если с ним что-нибудь случилось, то к списку жертв, пострадавших по моей вине, прибавится еще один труп. Их будет уже четыре. Несколько многовато для разумного комиссара, согласны? "Феррари" остановился перед нашим фургоном. Я почувствовал, что в голове у меня потеплело, когда я увидел свет в нашей лачуге на колесах. Значит, Толстяк дома! О, радость! О несказанное блаженство! Значит, с Беру все в порядке! Я уже собирался подняться по ступенькам (у нас их пять, ведущих к двери), когда все мое внимание было привлечено стоном, похожим скорее на крик новорожденного. Он доносился с правой стороны. Я сделал несколько шагов, не помню в точности сколько именно, но что-то между тремя и тремя с половиной. Я увидел типа в лохмотьях, лежащего на земле. Он был молод, насколько я мог судить по его искалеченной физиономии. У него были черные маслянистые глаза, его разбитые губы были толстыми, как куски дыни, покалеченные скулы кровоточили, и время от bpelemh он выплевывал один или два зуба, как обычно выплевывают косточки от винограда. Он стонал. Ему было трудно дышать, так как, вероятно, у него было сломано несколько ребер. Короче, он был в жалком состоянии. Я нагнулся над ним, и мне показалось, что я уже где-то видел этого зебра. -- Кто вы, благородный незнакомец? -- ласково спросил я. Он что-то пробормотал. Это было похоже на звук, издаваемый сточными желобами, если их быстро заткнуть. Я решил сходить за Толстяком, чтобы он помог мне. Я быстро проник в наш фургон и нашел Беру, развалившимся на диване с тигром в руках. -- Ты даже не можешь себе представить, насколько эта бестия мила, сказал он. -- Со мной -- настоящий котенок. Я с каждым часом привязываюсь к нему все больше и больше. -- Скажи, Беру, -- оборвал я его, -- в нашем районе не было никакого сражения? Там снаружи находится тип, который похож на что-то среднее между жаркое из печенки и Робинзоном. Мой Беру засмеялся. -- Какое сражение?! Это я отделал его. -- На тебя напали? Я был в этом уверен. -- Нападение-то было, но только на мою добродетель. Помнишь ту девушку, которую я подцепил в коробке и которая пришла туда с маркизом? -- Барбара? -- Да. Представь себе, что я продолжал свой сеанс обольщения. Все шло превосходно, она делала мне такие авансы, что я не мог усидеть на месте, а когда мы вышли из машины, я пошел зигзагами. -- У нее был дружок, который тебя подстерегал и который попытался... -- Подожди! Я предложил ей посмотреть на моего бенгальского тигра. Когда нет японских эстампов, нужно пользоваться тем, что есть, ты согласен? -- Ну, конечно! -- Она согласилась. Я привел ее сюда и показал своего Медора... Тут ей стало страшно, она стала кричать и ухватывать меня за шею. Видя это, я оставил своего Медора в ванной и уложил свою деточку на диван, на котором сейчас сижу. Я начал успокаивать эту бедную козочку. Я немного приврал ей, немного ее погладил, словом, сам знаешь, как это делается. Ты не можешь себе представить, до чего она была хорошей партнершей. Но ты ведь знаешь Берурье?! Разные безделицы -- его главный порок. Я решил, что проведу деликатный вечер, с факельным шествием и хором мальчиков. Что же касается прелестей, то их у нее хватало. И, надо сказать, она умела ими пользоваться. Моя жеманница продолжала завлекать меня, и это ей здорово удавалось. Я же воспользовался классическим способом, потому что у меня есть диплом по этому виду деятельности. Я говорил ей о ее глазах, а когда я гладил ее ножку, у меня создавалось впечатление, что я глажу перья утки. Я сказал ей, что ее рот такой нежный, как первосортное филе, а дыхание такое же ласкающее, как аромат воздушного пирога у Гранд Марнье. Ты улавливаешь стиль человека? Александр Мюссе, Виктор Ламартин, Шатобриан никогда не имели ничего подобного, и, не желая хвастаться, должен сказать, что это мой стиль. Она просила меня продолжать, и я довел ее до бесчувствия. Я уже приготовился к главной операции, и что же я обнаружил? -- Девушку? Но Беру не обратил внимания на мое вмешательство. -- Твоя Барбара была мужчиной! Ты слышишь, Сан-Антонио? Какой- то Жюль, превращенный в девушку, гром и молния! А?! Ты не можешь знать! Если бы я обнаружил удава в моей тарелке или статую Наполеона IV на моей кровати, я бы и то меньше удивился. Я оставался недвижим, по крайней мере, минут десять, прежде чем сообразил. Вначале я подумал, что эта мышка зашла в магазин и закупила этих штук и ловушек, прежде чем прийти в коробку. Но ерунда! Она была серьезна. Тогда я увидел все в красном свете. Большой танец, вот что ей надо устроить! Сначала, как я тебе говорил, она находила все прекрасным. Ее просьбы! "Еще дорогой", -- умоляла она меня, -- "еще"! Она получила то, чего добивалась. Я не хочу хвалиться, Сан-Антонио, но я уверен, что самая прекрасная выволочка в моей жизни была та, что я задал этой бестии! Она закричала, что я злой, это я- то, Беру?! Ты отдаешь себе отчет?! Вместо того, чтобы успокаивать меня, она только трепала мои нервы. И бац! И бац! И вот тебе! Вот тебе! На! Получи! Рассказывая это, Толстяк яростно боксировал воздух руками. Тигр, протестуя, замяукал, так как сотрясения дивана потревожили его сон. Одним ударом Толстяк успокоил его. -- Это еще не все, -- сказал я. -- Нужно теперь вернуть твою маленькую женщину. -- Ах! Не шути со мной по этому поводу! -- завопил Беру. -- Я этого не вынесу. -- Ну, Толстяк, -- сказал я, -- нужно немного умерить свои эмоции. В нашу дверь постучали. Я пошел открывать дверь, в то время как Беру с заметным хладнокровием набросил покрывало на свою бенгальскую кошку. На пороге нашей двери стоял Пивуникони, как всегда с достоинством, как всегда немного чопорный, с видом посла в отставке. -- Простите меня за то, что я нарушил ваш покой в такой поздний час, заметил маг, -- но мне кажется, что одна персона снаружи нуждается в помощи. И Храбрец, и я изобразили из себя очень удивленных людей. -- Он, вероятно, поскользнулся на банановой кожуре, -- проговорил мой компаньон. -- Надо позвонить в госпиталь, -- сказал я. Девятый случай! Просто непостижимо, какое количество людей отправляется в морг и в госпиталь из-за этого дела. Остерегайтесь, чтобы вам тоже не попасть туда. Аспирин не всегда сможет помочь вам, парни. Организм к нему приспосабливается. Настанет день, когда вы упадете без чувств от одного слова Сан-Антонио. Заметьте, что это составит мне рекламу, но, так как у меня доброе сердце, я пролью над вами одну слезу, особенно если рядом со мной будет находиться лук. Короче, Беру погружается в холодную ночь забвения. Пивуникони сказал мне, что он отправится в свой фургон за лекарствами. Я пользуюсь возможностью проинтервьюировать молодую девушку, лежащую у моих ботинок. -- Скажи-ка, девочка, -- спросил я, -- вы давно уже дружите с маркизом ди Чаприни? Она выплюнула два последних зуба, которые еще остались у нее. -- Со вчерашнего дня. -- А как вы познакомились? -- У Тортиколи. Я новенькая, приехала из Содома, где работала танцовщицей в Йеллоу Гранд. Но я не знаю никакого другого случая... Это все, что я хотел узнать. Пивуникони вернулся, нагруженный медикаментами. Он продезинфицировал раны несчастной и приложил к ним какие-то снадобья. Потом он перевязал их. Короче, когда появилась санитарная карета, им оставалось лишь забрать молодую женщину. Беру был мрачен, его испорченный вечер испортил ему желудок. -- Не доставите ли вы мне удовольствия, выпив со мной немного пунша? любезно предложил Пивуникони. Я собирался отказаться, так как чувствовал, что глаза мои начинают слипаться, но Беру уже ответил: -- С большим удовольствием. Так что мы оказались у мага раньше, чем успели бы прочитать полное собрание сочинений Жюля Романа. В помещении Пивуникони чувствуешь себя довольно странно. Мисс Лола, его партнерша, барышня, исчезающая из чемодана, несмотря на поздний час, очень любезно встретила нас. Час был настолько поздний, что уже наступало утро. Пивуникони приготовлял пунш как алхимик, готовящий сложный опыт. Нос у него был крючком, взгляд пристальный и лихорадочный, а скулы выступали так сильно, как выпавшая буква в вывеске предпринимателя. Забавный парень! -- В этом цирке происходят страшные вещи, не правда ли? -- сказал Беру мисс Лоле. Лола -- это не звезда Голливуда, торгующаяся из-за каждого доллара. Она бедна, покорна и немного жеманна. Принужденная жить в чемодане и исчезать, она в конце концов стала похожа на дымок. Безусловно, маг поражает ее. Он же считает себя Наполеоном иллюзионистов. Первым манипулятором мира, как объявляют о нем афиши. Афиши, которые он сам сочиняет, -- я, кажется, говорил вам уже об этом? В настоящий момент он придумал новую. Он представляется на лошади, стоящей на розовом облаке. Его вытянутая рука мечет молнии, и все это происходит над планетой Земля. Его улучшенная фотография, на ней его физиономия имеет что-то анархическое. -- Красивая работа, -- сказал я, -- у вас просто талант. У него появился тик в углу губ, благодаря которому становятся видны два красивых зуба из золота, стоимостью приблизительно в сто франков каждый. Кроме того, он слегка улыбается довольной улыбкой. Никогда я не видел человека до такой степени довольного собой. Он должен был бы прикрепить к потолку зеркало, чтобы можно было любоваться собой спящим. Я завидую ему. Как хорошо, должно быть, быть вселенной для самого себя. Он для себя храм и Пантеон, сам для себя устанавливает законы и нормы поведения. Маленький бог и неплохой черт. К тому же, у него есть возможность, какой у других нет. Он может взять у вас наручные часы и вынуть их из трусиков у королевы или герцогини. Это здорово, правда? -- Как это случилось, что вы еще не легли в такой поздний час? осторожно осведомился я, дуя на свой пунш, чтобы остудить его. Он сардонически рассмеялся, и смех его был похож на карканье ворона, которого охотник-дальтоник принял за фазана. -- Спросите у мисс Лолы. Мисс Лола бросила на него восхищенный взгляд. -- Профессор никогда не спит, -- пробормотала она. -- Как это так -- никогда? -- Я -- как лошадь, мой дорогой, -- пояснил Пивуникони, -- когда lme хочется спать, я сплю стоя. -- Это, вероятно, очень практично, -- заметил Берурье. -- И это, возможно, сослужило вам добрую службу в армии, особенно когда вы находились на часах? Я стремился поскорее убраться отсюда. Мне была ненавистна атмосфера этого помещения. Все ненормальное мне противно. И еще, вид этой бледной девушки нервировал меня. Она никогда не получала в подарок букета фиалок. Магические фокусы -- только это мог предложить ей этот пресыщенный кондор. Ее любовь к Пивуникони могла бы заинтересовать психиатра. К тому же, этот тип до такой степени принадлежит ей, что все остальные должны отступать. А он требует от мисс Лолы лишь того, чтобы она кричала "браво" и хлопала в ладоши. Если бы у меня было немного побольше времени, я бы заинтересовался этой девушкой, но не так, как вы об этом думаете: я не стал бы ее удочерять, на это я не способен. Но я хотел бы проделать с ней собственные фокусы, вот! Ну, вот... Я опять вас шокировал? До какой же степени вы можете быть стыдливы, ну? Я опорожнил свой стакан, а что касается Беру, то у него эта операция была давно проделана, и мы распрощались с этими господами. -- Я не пожелаю вам доброй ночи, -- сказал я Пивуникони, -- потому что вы не спите, а скажу: "Добрый день!" Беру зевал так, как будто присутствовал на концерте Дебюсси. -- Скорее в постель, -- сказал он. -- Я очень рад, что нашел Медора. Он согревает меня. Должен тебе сказать, он стоит настоящего одеяла. -- Почему ты зовешь его Медор, ведь это собачье имя! Если бы оно было хотя бы кошачьим!.. Это замечание огорчило его. Он нахмурился. -- Вот уж не ожидал, что ты можешь быть таким формалистом. Затем он внезапно понял справедливость моего замечания. -- В сущности, ты, возможно, и прав. А как же, по-твоему, я смог бы его окрестить? -- Три Лансье, -- предложил я. -- А может быть, Бисскот? -- Почему? -- Потому, что он из Бенгалии. -- Нет, это уж слишком длинно. Нужно, чтобы имя было резким и легко произносилось. А у тебя есть намерения продолжать жить с этим животным, Толстяк? -- Естественно. Я его усыновлю. Я куплю его у Барнаби и увезу его в Париж вместе с нами, когда мы вернемся туда. -- Но мне кажется, что ты собрался подать Старику заявление об отставке? -- Я это сказал так просто, чтобы что-нибудь сказать, но мое последнее выступление заставило меня задуматься. Если я буду продолжать эту работу, то кончится тем, что у меня не выдержит кишечник. Наконец, мы оказались в своих апартаментах. Я ощупал стальные мускулы Толстяка. -- Ты на самом деле хочешь спать, Беру? -- Немного, племянничек. У меня такое ощущение, как будто к моим векам привязали пудовые гири. -- В таком случае, я отправляюсь один, -- сказал я. -- Куда? -- В то место, куда Барнаби отвез свой таинственный товар. -- А что там делать? Я удивленно посмотрел на него. -- Скажи, Беру, ты не вспоминаешь про то, что мы с тобой легавые, проводящие определенное следствие? -- Мы должны заниматься кражами картин, а не другими вещами. -- А кто тебе сказал, что в этих коробках не картины? Теперь наступила его очередь выразить удивление, не лишенное жалости. -- Ты можешь представить себе картину в футляре для флейт? -- Картина, вынутая из рамы, Беру, сворачивается как бретонский блин. Убежденный, он опустил голову. -- Я не рассматривал проблему под таким аспектом. Он задумался. -- Хорошо, я буду сопровождать тебя, -- проговорил он в порыве горячей дружбы. -- Мы доставим себе удовольствие утром. Я прошу у тебя только десять секунд, чтобы пойти к Медору и дать ему сахару. Глава 11 По дороге я рассказал ему о деле Градос. Его Величеству не понравился мой рассказ. -- Видишь, какова жизнь, -- вздохнул он. -- Ищут вора картин, а находят торговцев наркотиками: это как Генрих IV на вокзале Аустерлиц: ты ждешь грущи, а появляются боши. Турин почти пуст. Это как раз то время ночи, когда те, кто возвращаются домой, встречаются с теми, которым рано выходить на работу... И те и другие падают от недосыпания... Темнота так же плотна, как испанское вино. Несколько капель дождя упало на асфальт. -- Видишь, -- пробормотал Беру, -- если у тебя есть порок, ты за него платишь. Каприз мадам Кабеллабурна, ее шофер, Градос, другой парень, о котором ты говоришь, и его мышка, если бы они были нормальными, то в настоящий момент они были бы живы. -- Да, но время относительно! -- вздохнул я. -- Человеческая жизнь так коротка, Толстяк! Так ненадежна! -- Я дам тебе посмотреть на мою... если она ненадежна, -- возмутился булимик. Наши шаги гулко раздавались по пустой улице. -- Разве ты не чувствуешь, до какой степени настоящее мимолетно, Берурье Александр-Бенуа? Ты не ужасаешься при мысли, что каждая секунда промелькает раньше, чем ты сумеешь ее прочувствовать? -- Ты в настоящий момент занимаешься тем, что декальцинируешь свой мозг, -- изрек Скромный. -- Настоящее -- это не секунды, которые мелькают, Сан-Антонио, ты здорово ошибаешься. Настоящее -- в том, что ты жив и хорошо себя чувствуешь в своей шкуру и что есть... другая половина человечества. Убедительно, а? Это разговор двух французских фликов в конце ночи на улицах Турина. Беру, в своем роде, это думающее животное. -- Барнаби был здесь, -- сказал он мне, указывая на низкую дверь в облупившемся фасаде дома. Я осмотрел окна. Они были темны, как намерения садиста. Надо войти в этот дом. Я достал свой "сезам" и начал работать над замком. Мы проникли в прохладное место, в котором пахло салом, вином и макаронами. Я включил свой карманный фонарик и в его свете обнаружил, что мы находимся в складе лавочника. Бочки и фляги с вином, коробки, круги сыра, бутылки с оливковым маслом заполняли низкое onleyemhe. Я продолжал осмотр и обнаружил другую дверь. Перед нашим взором открылся еще один склад. Огромные окорока ветчины и сосиски были привязаны к потолку. Огромное количество соленых сардинок и селедок занимало это помещение. -- Это пещера Люстикрю! -- пошутил я и осторожно чиркнул несколько спичек, так как у меня много ума. Треть следующего подвала была занята картофелем. Огромная куча поднималась до самых потолочных балок. Его Величество поставил ногу на одну из картофелин, выбранную случайно. Он покачнулся и упал, а картофель стал осыпаться. Большая куча, богатая крахмалом, из семейства пасленовых, употребление которых распространено во Франции, стала разваливаться под тяжестью увальня. Это падение открыло черную вещь, спрятанную среди картофеля. Вещь, о которой я говорю, имела вид ящика с закругленной крышкой -- футляр от кларнета. -- Признайтесь, что мне здорово везет! -- торжествовал Храбрец. -- То, что я не чую носом, я нахожу при помощи ягодиц: это признак упадка, не так ли? Я открыл футляр: он очень легко открывался. Поднимая крышку, я был готов к худшему. И что же я увидел... аккуратно уложенное на подстилку из бархата цвета синего южного моря... Догадайтесь. Вы не угадали? Противное меня бы унизило. Ну, сделайте усилие. Нет? Итак, в футляре для кларнета лежал -- кларнет! Я его вынул, осмотрел, подул в него... Это кларнет. Была только одна интересная деталь: он весил очень много, гораздо больше, чем обыкновенный кларнет. Меня осенила идея, и я стал кончиком ножа скоблить инструмент. Это платина! Кларнет из платины... Парни, я не знаю, отдаете ли вы себе отчет о стоимости этого предмета? Мы стали нервничать и шарить среди картофеля. Наши труды не пропали даром: одна флейта и один кларнет из платины, золотая гармоника и гадикон-бас из массивного серебра! Сокровища Али-Бабы! -- Посмотри, -- усмехнулся Беру, -- он неплохо живет, наш Барнаби. Только он выговорил эти слова, как отворилась дверь. На пороге стояло существо весьма необыкновенное. Человек, о котором идет речь, был, вероятно, не моложе ста лет. Во рту у него оставалось лишь два зуба. Белые гальские усы располагались под носом, похожим на обесцвеченную землянику. На нем была ночная рубашка и колпак, а в руках он держал ружье, похожее на тромбон. Он задергался при виде нас и стал издавать звуки, похожие на верблюжьи. Он говорил на непонятном языке и прицелился в Беру. Толстяк стал приближаться к нему, забавляясь как караван верблюдов. Тогда старый хрен спустил курок, мушкетон выстрелил, и на его руку посыпался порох. Его крики удвоились. У него начали гореть усы, и мы воспользовались имеющейся здесь минеральной водой, чтобы погасить пожар. Кончилось тем, что "несчастный случай" был ликвидирован, как сказал Беру. Одна сторона усов сгорела, но с другой стороны ничего не пострадало. -- Этого ему будет достаточно, чтобы сфотографироваться в профиль, шутил Толстяк. Я пытался расспросить старика, но он находился в шоке и что- то бессвязно бормотал. Потом появилась толстая матрона, в двенадцать тонн весом, тоже с гальскими усами, с глазами-точками h голыми ногами, более волосатыми, чем у гориллы. Она присоединила свои крики к крикам своего папаши, так как она была его старшей дочерью. Я спрятал платиновый кларнет обратно в футляр и сказал Толстяку, что надо убираться отсюда. Мы быстро смылись. Крики раздавались теперь по всему кварталу, и если мы не поспеем, то будем сбиты человеческим потоком, на самом деле совсем бесчеловеческим. -- Куда мы идем? -- спросил Берурье, труся около меня. Погода была прекрасной, мы совершенно не задыхались, и ноги сами несли нас, так как дела шли прекрасно. -- В цирк Барнаби, Толстяк! Заря медленно разгоралась. Начиналось утро понедельника. Воздух был грязно-серый, цвета фабричного дыма. -- Я начинаю пресыщаться этой страной, -- заявил Беру, когда мы пришли на площадь, на которой располагался цирк. -- Но куда ты идешь? Да, куда я иду?.. Сказать "доброе утро" нашему дорогому патрону, только и всего. Барнаби проснулся, подпрыгнув на кровати: этот аттракцион принес ему много бы золота (если я могу так выражаться после нашего открытия). Мадам была в ночной рубашке, почти прозрачной, фиолетовых тонов с черными кружевами. Ее кукольная шевелюра была вся в бигуди. Видя ее без косметики, можно сказать, на что она похожа: на кусок растопленного сала. Месье тоже подурнел в своей черной с белыми полосами пижаме. Можно сказать: толстая зебра, окрашенная наоборот. Негативное изображение жирафа. Пара совершенно отупела при виде меня. -- Что случилось? -- спросил Барнаби, срочно сунув руку в ширинку своих пижамных брюк, чтобы навести немного порядка в месте, по сравнению с которым леса Амазонки похожи на лужайки Гайд Парка. -- А то, что вы достаточно поиграли, Барнаби, -- ответил я. -- Теперь с этим покончено и тебе нужно все выложить, дружок. Он немедленно взорвался. -- Что я должен выкладывать?! Что ты тут такое рассказываешь, мошка? Я дважды рванул его к себе, он закачался, опрокинулся на свою толстую Лолиту, и оба они оказались на ковре с задранными кверху ногами. Зрелище было забавное. Беру и я успели отдать себе отчет, насколько оно было прекрасно, грандиозно, великолепно. Мы аплодировали. Обозленный Барнаби вскочил, чтобы наброситься на меня. -- Ах ты, выродок! -- завопил он. -- Бродяга! Прощелыга! И ты посмел... Ты посмел! Чтобы его сразу утихомирить, я достал из заднего кармана штанов платиновый кларнет. -- Хочешь, чтобы я сыграл тебе небольшую арию на этом платиновом инструменте? Он замолчал, замер, перестал дышать, думать, настаивать. -- Но ведь это твой инструмент! -- воскликнула Лолита, которая еще не пришла в себя после происшествия с Мугуэт в ночной коробке. Лед, попавший за вырез платья, вызвал у нее насморк, и теперь она говорила в нос. Барнаби стремительно закачал головой. -- Кажется так, -- произнес он. -- Ты видишь, толстый свин, -- продолжал я, -- твоя торговля обнаружена. Тебе мало было торговли наркотиками, так ты еще пристроился к драгоценным металлам! Мне кажется, что ты будешь вынужден заплатить за это. И дорого заплатить! Он побледнел. -- Я дам вам, сколько вы захотите, -- нерешительно пролепетал он. -- Я -- флик, -- сказал я. -- И булимик -- тоже. Нас поместили в твой бордель, чтобы наблюдать за ним. Барнаби начал подозрительно двигать руку в направлении ящика комода. -- Не двигайся, или я тебя съем! -- угрожающе проговорил Беру. Испуганный Барнаби остался недвижим, как литр арахисового масла, забытый на морозе Поль-Эмиль-Коктором. -- Послушайте, -- прошептал Барнаби, -- я клянусь вам жизнью Лолиты, что тут какое-то недоразумение. Я не торговал наркотиками. О! Совсем нет! -- Значит, ты делаешь инструменты из платины и золота только потому, что ты меломан? Бедный Зебра засопел и оторвал кусок чего-то под штанами пижамы. Он с грустью посмотрел на это. Я не знаю, что это такое, но оно было рыжим и в завитушках. -- Послушайте, -- сказал он, -- эти инструменты -- сбережения всей моей жизни. Я посмотрел на него. Его голос был трогательно убеждающим. Это могло быть правдой: у него очень порядочный вид, у папаши Барнаби. Внезапно, с той неожиданной внешностью, которая составляет часть шарма (другая часть была той причиной, из-за которой ваша жена звонила мне в тот день, когда вы отсутствовали), я снова стал сожалеть о той ссадине, которая краснела в углу его рта. -- Ваши сбережения? -- Да. Мы, люди цирка, неплохо зарабатываем, но не доверяем деньги банку: знаете, разное бывает. Но ведь невозможно таскать крупные суммы с собой. Тогда я нашел такой выход, который позволил хранить мне у себя все свое состояние, не рискуя, что меня могут потрясти. Ты понимаешь, сынок? Его добрые глаза сенбернара (похожие также и на глаза Беру, это верно) убедительно смотрели на меня. -- Когда ты мне заявил, что ле