ему коробку, то не забудьте сказать, что мой труп, по всей вероятности, зарыт в парке владения, находящегося по этому адресу. Бедный полицейский обалдел от удивления. Я шлепаю его по спине. -- Не делайте такую морду, коллега, а то подумают, что вы только что побеседовали с вашим прапрадедом... Я убегаю прежде, чем его челюсть успевает вывалиться изо рта. За городом движение практически на нуле. Я несусь как метеор. Нантерр проскакиваю на такой скорости, что прохожие принимают меня за вихрь. Дальше Шату и, наконец, Везине с его роскошными виллами. Спрашиваю дорогу у какой-то бабы и через пару минут останавливаюсь перед коттеджем "кенгуру". Это большой кирпичный дом с башенками на четырех углах, придающими ему шикарный вид. В окнах второго этажа горит свет. Я оставляю машину на боковой улице и подхожу к железной решетке ворот. Они заперты на ключ, и я начинаю их отпирать. Ничто меня так не развлекает, как открывание замков Чувствую, язычок убрался. Мой маленький инструмент для открывания замков просто чудо. Вдруг на ворота бросается гора мяса. Я поздравляю себя с тем, что нахожусь по эту их сторону, а не по ту, потому что это датский дог ростом чуть поменьше слона. В лунном свете я вижу, как блестят его глаза. Этот песик ласков, как бенгальский тигр. Клыки у него крупноформатные, и, когда он вонзит их вам в задницу, сесть вы сможете лет этак через сто. Стараясь его смягчить, я ласково сюсюкаю, но это напрасный труд. У меня больше шансов смягчить судебного исполнителя, чем этого зверя. Я не решаюсь влепить ему в пасть маслину из-за того, что, хотя мой "люгер" разговаривает очень тихо, в ночной тишине его голос будет очень даже слышен, тем более что бандиты вряд ли заткнули себе уши ватой. Возвращаюсь к машине и, покопавшись в багажнике, нахожу то, что мне нужно: большой разводной ключ. Датчанин по-прежнему стоит у ворот; к счастью, как и все злые собаки, он молчалив. Я проделываю веселый маневр. Левой рукой показываю псине мою шляпу. Этот волкодав такой дурак! Моя шляпа до того его возбуждает, что он просовывает морду через решетку, чтобы схватить ее. Я бью от всей души -- хрясь! Его черепушка раскалывается, как орех под кованым сапогом. Я открываю ворота и оттаскиваю труп собаки, освобождая вход. Передо мной прекрасная аллея. Иду по ней, стараясь не очень qjphoer| гравием. По мере приближения к дому до меня все яснее доносятся песни. Уголовнички собираются весело встретить Рождество. Надеюсь, еще один гость им не помешает... Обхожу дом, потому что опыт научил меня не соваться в подобных случаях в парадную дверь. Мне бы прекрасно подошла какая-нибудь боковая. Найдя такую, я открываю ее без малейшего труда. И вот я в узком коридоре, ведущем на кухню. Придется пройти через нее, чтобы попасть в другие помещения. Это не очень удобно, потому что я слышу, как в ней напевает какой-то меломан. Продвигаюсь на цыпочках и вижу толстого типа туповатого вида, отрезающего себе ломоть ветчины шириной с площадь Конкорд. Я вхожу со шпалером в руке. -- Приятного аппетита! Он вздрагивает и роняет бутерброд. -- Быстро подними клешни и постарайся коснуться ими неба! Я никогда не встречал такого послушного мальчика. С ним одно удовольствие играть в полицейские-воры. -- Где девушка? -- Наверху! -- Что значит "наверху"? -- С ними... А, черт! Полный финиш... А я-то начал надеяться, что все пройдет тихо. Ладно, если понадобится шухер, они его получат. -- Лицом к стене! -- приказываю я толстяку. Он подчиняется, и я с ним кончаю. Извините, преувеличил: я просто разбил об его котелок бутылку шампанского. Он падает с сильным грохотом. Я выхожу из кухни и нахожу лестницу, ведущую на второй этаж. Поднимаюсь, перепрыгивая через ступеньки. Путь мне указывают смех и крики. Подхожу к двери комнаты, где гуляют мерзавцы. В лучшем стиле лакея из комедии я наклоняюсь и заглядываю в замочную скважину. У них там пир горой. Они орут кто во что горазд, жрут и хлещут горькую без всякой меры. В углу комнаты Жизель. Бедняжка привязана к стулу, и трое подонков, посмеиваясь, лапают ее груди. Я тихо поворачиваю ручку и открываю дверь, но остаюсь в коридоре, готовый отскочить в сторону, если одному из этих гадов придет фантазия поздороваться со мной из шпалера. -- Счастливого Рождества, ребята! Все оборачиваются. Некоторые вскрикивают: "Мануэль! Это Ману!" Секунда замешательства. Я их рассматриваю одного за другим в надежде узнать хотя бы одного, но морды, выставленные перед моими глазами, мне совершенно незнакомы. -- Это не Мануэль! -- слышится чей-то голос. Это заговорил мой карлик. Он сидит в кресле, и я его не сразу заметил. -- Это тот тип, которого чуть не кокнул Фару, -- комиссар Сан- Антонио! Пришел за вторым уроком борьбы? -- спрашивает он меня. -- Забрать мадемуазель. Я подхожу к Жизель и вынимаю у нее изо рта кляп. -- Тони, дорогой, ты нашел меня!.. Это чудесно. Если бы я прислушивался к ее словам, то поцеловал бы взасос (что в моей любовной тактике следует за влажным поцелуем). Куколки все ненормальные, кто больше, кто чуть меньше. Стоило мне появиться, как она тут же решила, что все вошло в норму. -- Минуту! -- говорит один из собравшихся. -- Минутку, комиссар. Вам не кажется, что вы слишком торопитесь? Я продолжаю развязывать Жизель. -- Что говорит этот длинный? -- спрашиваю я карлика. -- Кстати, eqkh бы ты хоть немного знал правила хорошего тона, то представил бы нас друг другу. Они просто обалдевают от моего спокойствия. Психует только карлик. Он выхватывает, не знаю откуда, пушку и наставляет ее на меня. -- Руки вверх! Я меряю его самодовольным взглядом. -- Успокойся, Гулливер. Тебе бы понравилось сидеть с целым гардеробом во рту? Длинный, обратившийся ко мне и, очевидно, являющийся главарем, вмешивается: -- А вы нахал, старина. Я на вашем месте составил бы завещание, а не скалил зубы. -- А зачем мне писать завещание, а? Это делает только тот, кто предчувствует близкую смерть... -- Тогда, -- добавляет он с улыбкой, -- я бы на вашем месте поспешил почувствовать ее приближение... Этот длинный идиот начинает меня доставать. -- Откровенность за откровенность, -- отвечаю я. -- Я бы на твоем месте закрыл рот и заклеил его, чтобы не поддаться искушению снова открыть. -- Очень смешно... -- Слушай, Фрэд, -- говорит карлик, -- хочешь, я подстрелю лучшую дичь в своей жизни? -- Погоди немного! Карлик обижается. -- Чего ждать? Все отлично. Он сам залез в пасть к волку. Как видишь, я был прав, когда предложил похитить девчонку... -- Сначала, -- отрезает Фрэд, -- я хочу узнать, как он нашел наше укрытие. Тебе не кажется, что это важно? Остальные что-то одобрительно бормочут. Я сосредоточиваюсь: настал момент мобилизации всех мозгов. -- Я вам скажу, как нашел вас, ребятки! Это просто -- даже младенец, лежащий в колыбели, и тот поймет... Меня просветил ваш друг Фару. Они дергаются. -- Брешешь! -- Ну подумайте, -- говорю я им, -- как я мог сюда добраться, если бы мне не дали наводку? Я достаю из внутреннего кармана бумажник "Стрижки бобриком". -- Вот его бумаги... Фрэд буквально подскакивает. -- Он арестован? -- Нет. Жизнь в наше время казалась ему невеселой, и я отправил его отдохнуть к одному моему другу, работающему шофером у сатаны. -- Ты его убил? -- Ну, Фрэд, не порть себе кровь, -- говорю я, улыбаясь. -- Твой подручный был совершенно невозможным человеком. Даже имея в кишках десять тонн свинца, он пытался сделать мне больно. Будь логичен: я ведь у вас никогда ничего не просил. -- Мне его шлепнуть? -- настаивает карлик. Я злюсь. -- Эй, обмылок, ты меня заколебал. Я поворачиваюсь к длинному Фрэду. -- Скажи своей моське, чтобы он заткнулся, или я проломлю ему черепок, как датскому теленку... Я пришел поговорить, а не реконструировать Верденское сражение. Но толкать речь перЕд твоими бойскаутами не буду! Прикажи им пойти прогуляться. Сейчас как раз красиво светит луна. Надо этим пользоваться, Этот совет приходится его парням не по вкусу. Они ворчат, глядя на меня с лютой ненавистью. -- Не слушай его! -- говорит малый с кустистыми бровями. -- Он тебя замочит, как Фару. Этот гад -- просто эпидемия. -- Если вы не будете дурить, ничего не случится. Доказательство -- вот моя пушка! Смелый шаг, а, малыши? Вы бы наложили в штаны, но я привык играть по-крупному. Кажется, мой жест поколебал предубеждение Фрэда. Он подходит к комоду, достает из ящика автомат, снимает его с предохранителя и кладет на стол. -- Уйдите! -- приказывает он своим людям. -- Ты чокнулся, Фрэд! -- протестует карлик. Фрэд, ни слова не говоря, наклоняет его кресло, как обычно делают, когда хотят согнать с сиденья кошку. Все выходят из комнаты, и мы остаемся втроем. Атмосфера заметно разрядилась. Фрэд делает знак, что я могу начинать. Тогда, глядя на белокурые волосы Жизель, я поднимаюсь на трибуну. -- Старина Фрэд, я начну сначала. То, что я тебе скажу, будет истинной правдой. Разумеется, это твое дело, верить мне или нет... Я только замечу, что пришел к тебе один, как взрослый. Так что, как ты понимаешь, я не собираюсь устраивать государственный переворот. Он доброжелательно качает головой, а у меня появляется мысль, что все пройдет хорошо. -- Для начала даю тебе слово, что в данный момент в полиции не работаю. Я не в отставке, но пахать на нынешний режим не хочу. Я имею претензию выбирать себе начальство. Таким образом, стоящий перед тобой не легавый, а просто человек, как все. А теперь скажи мне, кто ваш шеф. -- Шеф я, -- отвечает он. -- Ты шеф этой компании придурков, согласен, а я хочу знать, кто возглавляет всю организацию. Он молчит. Его челюсти сжаты, глаза жесткие и горят. -- Я тебе говорю: всем заправляю я! -- А я тебе говорю, что нет и что ты врешь! И я тебе это докажу, деревянная голова! Если бы ты был главным боссом, зачем бы стал посылать приказы через музыкантов, раз живешь с шайкой? Мой аргумент бьет его, как прямой правой. -- Твоя шайка не "кенгуру", потому что "кенгуру" уничтожили. Но она состоит на службе у одного из уцелевших членов знаменитой банды. Не желая рисковать, он руководит вами с расстояния и предпочитает, чтобы даже его люди не знали его в лицо. Он выбирает дела и передает инструкции хорошо продуманным способом. Я уверен, что ты сам его не знаешь. Ты только заместитель. Но раз способа связаться с боссом нет, я буду разговаривать с тобой, как будто ты всемогущ. Видишь ли, случай сделал так, что наши дороги пересеклись. Фару по ошибке выстрелил в меня, из-за чего мне захотелось его найти. Ужиная, я перехватил сообщение морзянкой; постепенно я понял, что к чему, а поскольку мои мозги иногда все-таки работают, мне захотелось тоже послать сообщение музыкальным кодом, раз это сегодня в моде... Короче, после ряда событий я унаследовал лампу. Лучшего эффекта не добился бы даже парень по имени Аладдин со своей волшебной лампой. Длинный Фрэд встает, как при исполнении национального гимна. Он весь белый и дрожит. -- Что... что ты сказал? -- Да, лампа у меня. Это тебя удивляет? Со мной надо быть готовым ко всему. Здесь я открываю скобку: только между нами, с этого момента я продвигаюсь в чертовски густом тумане, а все потому, что не знаю, в чем ценность этой самой лампы. Сколько бы я ни прокручивал этот вопрос, никак не могу составить об этом представление. Но признаться Фрэду в своем невежестве я не могу, потому что тогда он здорово надо мной посмеется. Если ему захочется, он сможет поклясться, что в ней фото Тино Росси, и узнать правду я смогу, только попытавшись пересчитать ему клыки. Значит, единственный способ провести все тип-топ -- сделать вид, что я знаю все. Уловили? Ну молодцы, Я закрываю скобку, чтобы не было сквозняков. -- Лампа у тебя... -- повторяет он как заведенный. Это начинает действовать мне на нервы. Если он свихнется, я никогда не сумею узнать правду о лампе. -- Не стой как по башке шарахнутый. Да, эта штука у меня, что позволяет мне явиться руки в брюки в ваше логово. Лампа в надежном месте. Если со мной случится какая-то неприятность, даже если я просто поскользнусь на банановой кожуре, она отправится прямиком в полицию, и, чтобы отбить ее, тебе понадобится целый армейский корпус. И еще: не рассчитывай, что сумеешь заставить меня сказать, где она, силовыми методами. Даже если я проявлю слабость, тебе это ничего не даст. Я отнес фараонам маленькую коробочку, не объясняя, что в ней, но сказал/что только лично я могу взять ее. Если за ней явится посыльный, даже с написанной моей рукой запиской, самое безобидное, что они могут сделать, это сунуть его в уютную камеру и устроить поиски пятого угла, чтобы он выложил, где я. Фрэд с задумчивым видом рассматривает меня. -- А что ты за нее хочешь? -- Не говори так, ты затруднишь наш разговор. -- Сколько? Я пожимаю плечами. -- Минутку, красавчик! Прежде чем говорить о делах, мне нужны кое-какие сведения. Во-первых, я хочу знать, у кого вы сперли эту штуку. Мой вопрос его сильно озадачивает. Потом его лицо проясняется: он думает, что я устраиваю ему проверку. -- Кончай валять дурака, Сан-Антонио. Ты прекрасно знаешь, что мы стащили ее с завода в Альзасе, где фрицы дорабатывают свое изобретение. Хитрю дальше: -- Ладно, я слышал примерно то же самое, но мне, старина, неизвестно, что вы собираетесь с ней делать. Подозреваю, что вы стащили ее у бошей не для того, чтобы использовать самим. Также сомневаюсь, что эта штука может заинтересовать частное лицо... Фрэд чешет нос. -- Может, патрон собирается загнать лампу америкашкам. -- Так я и думал. В таком случае мы можем договориться. Вот мое предложение: вы возвращаете свободу мне и Жижи, а я передам лампу заинтересованным лицам. За свою работу я ничего не прошу, но хочу быть уверенным, что товар пойдет к симпатичным мне клиентам... Я говорю это совершенно искренне. Он это понимает, но хочет покопаться в моей мотивации. -- Кто нам поручится, что, выехав из страны, ты не толкнешь эту штуку фрицам? Они бы отвалили тебе много бабок, да еще повесили бы Железный крест... -- Если бы я хотел поступить именно так, зачем мне было приходить сюда? Чтобы получить в брюхо новую порцию маслин? -- Чтобы спасти свою лярву... -- Эй, нельзя ли повежливее! -- подает голос Жизель. Это доказывает, что даже в самых опасных обстоятельствах девчонки дорожат соблюдением внешних приличий. Я подхожу к Фрэду и кладу руку ему на плечо. -- Не смеши меня, и так все губы потрескались, -- говорю. -- Знаешь, что бы произошло, если бы я сговорился с фрицами и отдал им лампу? Попросил бы окружить твою хазу усиленным отрядом полиции, приставил бы к губам рупор и сказал... То, что происходит затем, почище рассказов о колдунах и покруче истории одного малого по имени Самсон, который метил своих врагов ослиной челюстью... Прежде чем я успеваю до говорить фразу, снаружи доносится громкий замогильный голос -- голос, орущий в рупор с жутким акцентом, но с соблюдением всех знаков препинания: -- Внимание, внимание! Предупреждаем, что вилла окружена. У вас есть три минуты, чтобы сдаться По истечении этого времени мы подожжем дом. Хочу вам сказать сразу, что, если бы призрак Наполеона уселся ко мне на колени и стал играть на гармошке, я бы удивился куда меньше, чем сейчас. Дверь открывается. Вся шайка Фрэда во главе с карликом вваливается в комнату, вопя. -- Немцы окружили дом! -- орут они. -- Их больше сотни. Нам хана! Полностью разделяю это мнение. Фрицы -- это полный финиш и для меня. Пока я вел борьбу против банды, можно было бить от души; силы были примерно равны, поскольку у меня остались надежные связи в полиции. Теперь все переменилось: если бы я знал, что дела пойдут так, сидел бы тихо. От фрицев не уйдешь Поимка в компании шайки бандитов, обвиняемых в краже секретных документов, гарантирует Жижи и мне по бесплатному деревянному костюмчику. -- Нас сдал эта гнида! -- визжит карлик. Он поворачивается ко мне. Фрэд хватает свою пушку. -- Падла! -- вопит он. -- Мусор поганый, он нас одурачил... Я энергичным жестом велю ему заткнуться. -- Господи, да пошевелите вы мозгами, идиоты! Вы слышали, что сказал парень в рупор? Если мы не выйдем из дома с поднятыми руками, они нас сожгут. Вы что, думаете, мне хочется сыграть Жанну д'Арк? Они замолкают. Фрэд опускает свой шпалер на несколько сантиметров. Я раздраженно продолжаю: -- Те педерасты, которые собираются сдаться, могут выходить. Если они хотят, чтобы им совали в задницу раскаленное железо, выбивая показания, это их дело. Лично я предпочитаю пустить себе пулю в котелок, чем дать гестаповцам разрезать меня на куски Фрэд убирает пушку -- Он честный парень, ребята. Тип снаружи теряет терпение: -- Внимание, внимание! У вас осталась одна минута. Карлик кривится от ярости. -- Что делать, Фрэд? -- спрашивает он. -- Попробуем удрать через погреб! Все выбегают и мчатся к лестнице. Я делаю малышке знак, и мы следуем за ними. Моя девочка белая, как молоко, и трясется от страха. -- Бедненькая моя, -- шепчу я ей по пути в погреб, -- в тот день, когда ты решила пойти на свидание со мной, тебе следовало остаться дома. Погреб огромен. В нем всего одна бочка и ящик шампанского, g`rn автоматического оружия до хрена. -- Ого, ребята, -- кричу я, -- с этим можно выдержать длительную осаду. -- В кого ты хочешь стрелять? -- спрашивает карлик. -- Снаружи темно, как у негра в жопе. -- Будем стрелять наугад, просто для того, чтобы показать им наши намерения. Отдушины выходят на все четыре стороны дома Мы сможем держать подступы к дому под прицелом и не дать им подойти. Длинный Фрэд устало пожимает плечами: -- Ну и что это нам даст? Он прав. Именно потому, что он прав, я начинаю беситься. -- Хотя бы займем время. Может, ты хочешь поиграть в белот? Я беру автомат и несколько магазинов. Это оружие кажется мне великолепным. Я подхожу к отдушине и вглядываюсь. Совсем не так темно, как утверждал карлик. По-моему, он просто не мог дотянуться мордой до окна. В бледном свете луны я вижу силуэты, копошащиеся у решетки ворот. Я делаю остальным знак закрыть пасть. Несколько теней входят на территорию поместья. -- Ну, парни, разбирайте стволы и палите в кучу! -- говорю я. Несколько человек, в том числе Фрэд, подчиняются и становятся к другим окнам. Эти отдушины оказываются прекрасными бойницами. Я тщательно выбираю мишень, потом высовываю ствол автомата наружу и нажимаю на спуск. Ночь разрывает короткая очередь. Две тени падают. Моя стрельба вызывает серию проклятий и в то же время заставляет "кенгуру" подать признаки жизни. Ничто не подстегивает энергию лучше запаха пороха. Со всех сторон начинается пальба. Только не думайте, что фрицы стоят сложа руки... Пардон! Если бы вы могли присутствовать при их реакции, то спросили бы, где тут туалет. Не знаю, из чего они в нас стреляют, но это производит тот еще грохот. Ой-ой-ой! Скоро весь дом окружен огнем Эти сволочи хорошо подготовились к празднику и запаслись всем необходимым! По дому лупят десятиметровые струи огня. Вокруг нас начинается потрескивание, халупа загорается. Пахнет жареным, и температура заметно повышается. -- Нам крышка! -- стонет карлик. Чтобы заставить замолчать, я пинаю его в задницу, причем для выполнения этого общественно полезного дела ногу мне не приходится поднимать особо высоко. -- Заткнись, малыш! Если трусишь, выходи под пули. Фрэд, оказавшийся довольно симпатичным парнем, смотрит на меня вопросительно. -- Куда она ведет? -- спрашиваю я, указывая на железную дверь. -- В сад. В нее завозят уголь... -- А в глубине сада есть выход? -- Калитки нет, но в заборе дыра... -- Предпримем вылазку? -- Это кажется мне отчаянным решением, но другого выхода я не вижу. Я подхожу к Жизель, едва не падающей в обморок. -- Держись рядом со мной, не отставай. Мы попытаемся прорваться. Я говорю ей эти слова едва слышным голосом, и они придают ей немного мужества. Мы открываем железную дверь. Нам в лицо ударяет огненный ветер. Один за другим мы выходим в узкую дверь. Нас встречает автоматная очередь. Несколько человек Фрэда падают. Другие nrw`mmn бросаются вперед. Я хватаю свою красавицу за руку. -- Дай им попытать удачи, -- говорю я ей. Я заставляю ее лечь на землю и сам падаю рядом. Мы слышим шум перестрелки. На нас сыплются искры. -- Видишь справа гараж? -- спрашиваю я ее. -- Да. -- Постараемся добраться до него. Я видел, что дверь открыта, а внутри стоит тачка. Эти гады бросились преследовать банду. Осталось только несколько человек, чтобы наблюдать за дверями на случай, если не все выбежали. У нас есть пара минут, которыми надо воспользоваться. Мы потихоньку ползем в указанном мною направлении. До гаража осталось два метра. Проклятье! Перед входом стоят два фрица. Если я выстрелю в них из автомата, который благоразумно сохранил, начнется громкий концерт, какие умеют давать парни из гестапо. Самое время созвать мозги на пленарное заседание. -- Ты умеешь водить машину? -- Да, -- отвечает она. -- Хорошо! Тогда открывай пошире уши: я вернусь назад, чтобы убрать этих двоих. Если я выстрелю в них отсюда, остальные превратят нас в дуршлаг. -- Но, -- шепчет она, -- они же могут тебя убить. -- Меня защитит угол дома. Как только оба фрица ткнутся мордой в землю, забегай в гараж, заводи колымагу и выезжай. Я вскочу на ходу. Только не забудь оставить дверцу открытой, а то мне достанется. Не дожидаясь ее мнения, я ползу назад. Меня освещает огонь пожара. Этот костер отличная штука, потому что удерживает немцев на расстоянии. Я упираюсь локтем в" землю и стреляю в двух солдат. Они падают, как в фильмах про индейцев. Только бы Жижи не растерялась! Я замираю за цветочной клумбой. Цветов на ней, естественно, нет, потому что зима в разгаре, но холмик достаточно высок, чтобы за ним можно было укрыться. Я отлично сделал, что спрятался там. Немцы, стоящие перед домом, непрерывно посылают мне воздушные поцелуи. Вокруг меня взлетают комочки земли. Я жутко боюсь, что Жизель выедет именно в эту секунду, потому что из-за стрельбы не могу подняться. Слышу урчание мотора. Может быть, фрицам его не слышно из-за треска пальбы... Хорошо бы! Лучше сделать им сюрприз. Одна пуля в бензобак -- и второй не понадобится... Господи! Я бы отдал что угодно, лишь бы превратиться в крота. Какую прогулку под землей я бы совершил! Мне становится смешно при мысли, что я и сейчас могу отправиться в землю. Между нами говоря, если я выпутаюсь из этого приключения, это будет значить, что мой ангел-хранитель в большой чести у своего начальства. Из гаража вылетает автомобиль. Это "панхард", большой, как корабль. За восемь десятых секунды он оказывается возле меня. Я поручаю свою душу кому положено, умоляя найти ей хорошее применение, если моя карточка на табак станет вакантной, и бросаюсь вперед из-за клумбы. Одна пуля со свистом проносится перед моим носом, вторая пробивает полу пальто. Я вскакиваю в машину и закрываю дверцу. -- Подвинься! -- говорю я Жизель. -- И пригнись. Она подчиняется с такой покорностью, которая заставила бы взвыть от зависти всех жалких мужичонков, начинающих трястись, едва их баба повысит голос. Вцепляюсь в руль. Если вы никогда не видели автогонки по огороду, занимайте скорее место. Спектакль того стоит! Эти придурки, думая, что я рвану прямиком к воротам, выстраиваются в pd перпендикулярно забору и ждут меня, рассчитывая расстрелять в упор. Но Сан-Антонио их жутко разочаровывает! Вместо того чтобы мчаться к воле, я сворачиваю за дом. Полагая, что разгадали мою хитрость, они все, как один, бегут мне навстречу. Тут я делаю потрясающий трюк: разворачиваюсь и гоню прямо к воротам. Когда они приходят в себя, я уже поравнялся с ними, а пока они поднимают автоматы, я уже выехал за ограду. Целую, счастливо оставаться! По кузову стучит град пуль, стекла разлетаются на куски, но мы уже на дороге. А дорога -- это почти свобода, правда? Глава 9 Пальба длится еще несколько секунд, потом внезапно обрывается. Я понимаю, что фрицы прыгают в свои машины. Сейчас начнется большая коррида, это я вам говорю. Действительно, караван фар освещает дорогу позади нас. Я выжимаю из мотора все, а все у этой машины кое-что значит. Доехав до перекрестка с шоссе на Париж, сворачиваю налево, на Сен-Жермен. Я предпочитаю гонки на природе: там риск попасть в затор гораздо меньше, чем в столице. На ста десяти в час мы проскакиваем на другой берег Сены и несемся по идущей в гору дороге Пек. До Сен-Жермен мы доезжаем за меньшее время, чем требуется, чтобы сварить яйцо вкрутую. В лабиринте узких улочек оторваться от этих козлов очень даже можно! Преследователи не смогут нас расстреливать в свое удовольствие... Но сколько бы я ни давил на педаль газа, аж до мурашек в ногах, мощные фары позади все равно не отстают. Нет нужды говорить, что фрицы не упускают случая стрельнуть в нас. -- Быстрей! Еще быстрей! -- трясется Жизель, поднявшись с пола. Я не решаюсь высказать ей свои мысли, потому что боюсь показаться несправедливым. Если она думает, что я воспринимаю это как товарищеские соревнования, то попала пальцем в моргало! Пардон... Встает серьезный вопрос: куда нас заведет эта погоня? Не знаю, достаточно ли в нашем танке бензина, чтобы увезти нас на другой край света... К тому же пули, долбающие заднюю часть машины, ее не улучшают, и она в любой момент может встать на колени. Например, если прострелят колесо при скорости, на которой мы едем, траектория полета получится на редкость изящной. Каждые две секунды я оборачиваюсь посмотреть, как идут наши дела, и каждый раз констатирую, что разделяющее нас расстояние понемногу сокращается. Мы выезжаем на дорогу, ведущую в лес. Она широкая и ровная: настоящая трасса для автогонок... Я кусаю губы. На этом шоссе им будет легко охотиться за нами, но менять направление уже поздно. Мы ведь не на прогулке с дорожной картой Мишлен на коленях... Самое лучшее, что я могу сделать, -- постараться набрать скорость звука и придумать какой- нибудь выход... Я в отчаянии бросаю взгляд на приборную доску посмотреть на уровень бензина, но счетчик сломан. -- Слушай, малышка, -- говорю я Жижи, -- мы попытаемся выкрутиться. Я сверну на одну из больших аллей леса, остановлюсь, а ты выпрыгнешь и быстро спрячешься в придорожной канаве. Поняла? Фрицы проскочат мимо, потому что крепко повисли у меня на заднице... -- Я тебя не брошу! Решительно, она замечательная девушка. -- Слушайся и не мели чушь! Какой смысл погибать обоим? Зато, если ты останешься в стороне, это серьезный козырь. Ты слышала мой разговор с Фрэдом насчет некой лампы? Так вот, как только вернешься в Париж, найди моего друга Берлие, того, кто приходил ко мне в больницу. Расскажи ему все, что знаешь, и скажи, что я оставил лампу в комиссариате на Этуаль... Я снова смотрю в зеркало заднего обзора. Фары по-прежнему там. -- Видишь там домик? Сразу за ним идет дорога. Я это знаю, потому что один мой друг останавливался там однажды, чтобы объясниться с чертовски норовистой бабой. Я сворачиваю туда, начинаю открывать дверцу. -- Тони! -- Смелее, дорогая! Вот и лесной домик для праздника с танцами под аккордеон; дорога... -- Держись крепче, красавица! Я поворачиваю на колпаках колес. Шины воют, будто сотня угорелых кошек. Фары исчезают из зеркала. Я торможу. -- Вылезай и затаись в канаве. Они не Должны тебя заметить, иначе будет плохо... Она прыгает, собравшись в комочек, как парашютист. Не тратя времени на прощальные поцелуи, я быстро захлопываю дверцу и срываюсь с места как сумасшедший. Не успел я проехать и двух сотен метров, как снова появляются эти чертовы фары. Они не останавливаются, значит, Жизель осталась незамеченной... Я чувствую себя лучше. От мысли, что эта девочка может погибнуть, у меня просто потели мозги. Теперь я наедине с собственной персоной. Если мне конец, ничего не поделаешь, но я по крайней мере доиграю пьесу так, как хочу... Дорога идет по лесу зигзагами. Ветер свистит сильнее, чем гремучие змеи. Если бы я мог, то свернул в подлесок, остановил бы машину и спрятался в лесу. Это было бы не так глупо, как кажется, но неудобство состоит в том, что я не могу остановиться близко от места, где выскочила Жизель. Несчастливая случайность, и ее поймают. Нет, пусть будет хуже для меня, но я уведу преследователей как можно дальше. Сворачиваю на другую аллею, потом еще раз. Дорога идет под гору. Табличка указывает: "Пуасси". Фары приближаются... На кузов обрушивается град пуль. Я делаю жуткий рывок вперед... Дорога становится совсем прямой. Если так пойдет дальше, через четыре минуты меня догонят. Я еще никогда не думал о стольких вещах сразу. Мой котелок похож на зал ожидания вокзала: в нем стоит гул! Я пересекаю Пуасси и выезжаю на большой мост через Сену. Немецкие машины всего в двадцати метрах. Тут я отдаю себе отчет в том, насколько бессмысленна эта гонка. Они упрямы, как бульдоги, и не отпустят меня, пока не накормят по горло свинцом. Так зачем бороться дальше? Дать себя застрелить на этой дороге или, наоборот, сдаться? Сдаться! Я останавливаю машину посреди моста и выхожу с поднятыми руками. Вы можете решить, что у меня съехала крыша... Предположим, эти придурки раздражены прогулкой, которую я их заставил совершить, и сведут со мной счеты прямо здесь! Но они слишком большие садисты, чтобы убить меня сразу. Они проворно выскакивают из автомобилей. Нет, они никак не могут прийти в себя! По-прежнему с поднятыми руками я отступаю к парапету, потом с быстротой, удивляющей в первую очередь меня, перемахиваю через перила и ныряю вниз головой в воду... Глава 10 Какой же я все-таки крутой! Такие непотопляемые ребята встречаются только в романах Мориса Леблана и Макса-Андре Дазерга. Те запросто спасаются вплавь с охваченного огнем острова, окруженного голодными крокодилами... В жизни подобные сенсационные трюки происходят намного реже. Доказательство: когда на хвост урке садятся полицейские, будь это даже лопухи из супрефектуры, они берут его в девяти случаях из десяти. Мой уход из тупика великолепен. Фрицы так обалдели, что забыли пустить в ход свои дудоры. Когда же они реагируют, я уже плыву брассом к берегу, где пришвартованы штук пятьдесят лодок. Вокруг меня, будто грибы, вырастают пузырьки воды. Теперь, когда я их так одурачил, они могут стрелять. Даже если они меня убьют, я все равно от них уйду, но поскольку я предпочитаю уйти от них живым, то гребу изо всех сил. Я плыву под водой и выныриваю на поверхность только время от времени, чтобы вдохнуть. Наконец я достигаю лодок, проскальзываю между ними, чтобы не бояться пуль, потом заползаю под брюхо какой-то шлюпки и жду... С лодки свисает кусок цепи, за который я и цепляюсь. Теперь я защищен от немцев и бороться мне предстоит не с ними, потому что здесь они меня достать не могут, а с генералом Зимой. Холод собачий. Даже замороженному тунцу и то теплее, чем мне... Но придется ждать. Пока фрицы не отвалят, мне будет грозить большая опасность. "Большая опасность" -- это распространенное выражение, означающее, что ваша шкура не стоит и скорлупы выеденного ореха... Через десять минут я больше не чувствую холода. Мною постепенно овладевает оцепенение. Кровь тяжело гудит в висках... Мои пальцы вплавились в цепь. Грудь сжимает железный корсет, давящий все сильнее. И никакого способа шевельнуться! Я мысленно прощаюсь с жизнью. Через несколько дней хозяин бистро, откалывая лед, обнаружит прекрасно сохранившийся труп Сан-Антонио. В данную минуту все мои симпатии принадлежат Поль-Эмилю Виктору... У этого парня хватило смелости отправиться, как говорят в новостях, в ледяные пустыни Антарктики... Господи! А ведь есть люди, которым тепло; они поют "Полночь, христиане" и целуются взасос. Я бы отдал пол-улицы Риволи за маленькую жаровню в рабочем состоянии. Клянусь, что если выберусь отсюда, то побегу в ближайшую деревню и залезу в паровую баню. Я завидую Жанне д'Арк: девочке было тепло с головы до пят! Долой зиму! Да здравствует Сахара! Вот о чем я мечтаю. Обычно миражи начинаются на жаре у тех, кого хватил тепловой удар; им представляются фисташковое мороженое и много воды. В моем случае все наоборот: мне кажется, что ледяная вода, в которой я маринуюсь, превратилась в раскаленный песок. Я вижу кружки горячего грога и костры... Сколько времени я так провел? Не знаю. Гул дизельного мотора в моем котелке усиливается. Дыхание останавливается. Я задыхаюсь... я... Остановите поезд, я сойду... Я снова выезжаю из мрака, как из туннеля. Вижу огонь в камине. Мои ноздри ласкает запах кофе. Моргаю глазами. -- Он приходит в себя, -- говорит голос. Смотрю и вижу типа лет пятидесяти, одетого в куртку на меху, двух парней и молодую женщину. Установив первый контакт, задаю традиционный вопрос: -- Где я? -- Ничего не бойтесь. Вы у друзей, -- доброжелательно шепчет тип в куртке. Он добавляет, взяв дымящуюся кружку, которую ему протягивает женщина: -- Выпейте это и почувствуете себя гораздо лучше. Это обжигающий кофе, запах которого я унюхал. Выпиваю до дна и чувствую, что надо вызывать пожарных: внутри у меня все горит. -- Еще! -- Отлично! -- радуется один из парней. -- Ролан, дай ему еще. Я лежу совершенно голый в удобной кровати. Никак не могу прийти в себя. -- Здравствуйте, дамы и господа, -- говорю. -- Рад с вами познакомиться. Если это не будет злоупотреблением вашей добротой, я хотел бы узнать, каким образом оказался в вашем обществе вместо того, чтобы плыть в сторону Руана по столько раз воспетым водам Сены. Тип в куртке вводит меня в курс дела: он и два его сына состоят в подпольной сети Сопротивления. Сегодня вечером они засели в прибрежных кустах, чтобы проследить за проходом каравана боевых катеров фрицев, который должен был следовать к Атлантике. Они присутствовали при окончании автогонки, при моем прыжке в воду и укрытии среди лодок. Дождавшись, пока немцы, сочтя меня мертвым, прекратят свои поиски, они начали свои, нашли меня и принесли к себе домой. Я их благодарю должным образом и даю некоторые объяснения, сдержанные, как англичане. -- Караван мы не заметили, -- говорят они, -- но время зря не потеряли. Я тоже так считаю. -- У вас есть телефон? -- спрашиваю. -- Конечно. -- Вы можете мне его дать? А то в таком костюме мне затруднительно передвигаться... Молодая женщина томно улыбается и выходит. Парни дают мне халат и теплое полотенце. Я встаю и направляюсь к столику, на котором стоит аппарат. Набираю свой домашний номер. Фелиси уже начала нервничать. -- С Рождеством тебя, ма. Но я звоню не только за этим. За мной гонятся немцы, и домой я вернуться не могу, потому что они найдут мой след. Собирай вещи и уезжай на несколько дней к тете Амели... Я тебе напишу. Главное, не оставайся дома и не теряй времени. Дело очень серьезное. Целую. Понимаете, почему я это делаю? У меня мелькнула мысль, что, возможно, не все члены банды Фрэда погибли. Достаточно, чтобы один из них попал живым в руки фрицев и назвал мое имя... Поскольку опасность угрожает также и Жизель, я звоню Гийому. -- Не могу вам рассказать обо всем, что произошло, старина, потому что это заняло бы много времени. Немцы ищут меня и девушку, которая была похищена... Это чистое совпадение. Я вышел на след ее похитителей, когда нагрянули фрицы. Мне удалось удрать... девчонке тоже, но я не подумал предупредить ее, чтобы не совалась к себе домой. Вы не могли бы поставить перед ее дверью человека? Посообразительнее... Кого? Вашего мамонта? О'кей... Пусть он ей скажет, чтобы она спряталась у подруги или в гостинице и не вылезала на улицу до того, как повидается со мной! Пусть позвонит вам и скажет свой новый адрес... Прекрасно! До свиданья, старина. Вот что я выкладываю, стоя в слишком узком для меня халате у камина. -- Как вы себя чувствуете? -- спрашивают меня хозяева дома. -- Немного оттаявшим. Они смеются. Отличные ребята, и в эту ночь я предпочитаю их общество компании Деда Мороза... и служащих господина Гиммлера... Глава 11 На следующее утро меня будит звон колоколов. С трудом открываю глаза. У меня жар. Если бы я попытался смерить температуру, градусник бы взорвался... Что-то шевелится на моей перине: кот. Он мяукает и смотрит на меня, как на копченую сосиску. Вы себе не представляете, какой уют может создать в комнате присутствие кота... Камин, где всю ночь горел огонь, погас, но запах теплой золы остался. Я закрываю глаза и начинаю думать о событиях вчерашнего дня... Я счастлив, что одурачил фрицев. Но теперь это дело прошлое, а прошлое для меня все равно что грязный платок: больше я в него нос не сую. Интересно только будущее, а слюнтяи, пускающие слезу, пережевывая воспоминания, годятся только на то, чтобы мыть туалеты. Мое будущее выглядит мрачно. Из дюжины типов, составлявших банду Фрэда, двое-трое наверняка попались живьем и открыли пасть после первого же тычка в морду. Само собой разумеется, они назвали мое имя. Немцы соберут обо мне сведения и узнают, что знаменитый Сан-Антонио работал в Секретной службе. Они проведут параллель между моим присутствием у так называемых "кенгуру" и исчезновением волшебной лампы. Мой главный козырь то, что они считают меня утонувшим, но этот козырь будет давать мне преимущество очень недолго, потому что они перекопают всю Францию чайной ложкой, чтобы найти Жизель. Она им необходима. Они знают, что она была моей подружкой, значит, ей может быть известно, куда я спрятал лампу. Самое срочное -- поместить малышку Жижи в надежное место. Легко сказать... Спрятать девушку несколько сложнее, чем пуговицу. Я все сильнее кусаю себе пальцы из-за того, что втянул эту голубку в подобную историю. Вы мне заметите, что она хорошо себя вела, и это верно, но если бы мне не приходилось постоянно беспокоиться о том, как ее спасти, мои мысли были бы более организованными. Поверьте мне, хорошо смазанные мозги -- это основа дела. Куда бы мне ее спрятать, чтобы она была в безопасности? И тут мне приходит самая потрясающая идея, которая когда-либо возникала между двумя ушами полицейского: а что, если мне прогуляться в Лондон вместе с Жизель и лампой? Спорю, нас бы отлично приняли всех троих... Мои друзья из Интеллидженс Сервис были бы рады увидеть меня снова. Кроме того, я не могу оставить себе эту лампу в качестве трофея. Сомневаюсь, что она будет смотреться на камине... К тому же я так и не знаю, что она из себя представляет. Если фрицы ею так дорожат, значит, она имеет большую ценность... Настолько большую, что банда "Кенгуру" без колебаний поставила на карту жизни своих членов, чтобы завладеть ею. Союзникам не придется выкладывать за нее крупную сумму. Они получат ее даром. Мне будет приятно съездить в Англию, потому что очень хочется увидеть новый фильм Лорела и Харди. Жизель -- медсестра, поэтому с работой у нее проблем не будет. Что же касается меня, то, если инглиши не возьмут на себя оплату моего счета за отель, значит, у них нет благодарности ни на грош... О'кей, ко мне вернулась бодрость. Осталось только найти способ перебраться через Ла-Манш... Открывается дверь, и в мою комнату входит красивая молодая femyhm`. Не знаю, как так получается, но стоит мне оказаться в Горизонтальном положении, больным или раненым, рядом со мной появляется белокурая куколка, виляющая попкой, как негритянка в танце... Это мне нравится, потому что именно о таком типе красавицы я мечтаю, лежа по вечерам в своей постельке, когда выпил днем слишком много кофе. Значит, волосы у нее белокурые, глаза черные и бархатные, ресницы сантиметров в тридцать, кожа нежно-розового цвета, а вся внешность и осанка так и дышат благородством. -- Доброе утро! О, какой голос! Если бы я работал на радио, записывал бы только ее! Когда она говорит, то как будто ласкает вам барабанную перепонку перчаткой из шевро. -- Доброе утро, мадам, -- отвечаю я. -- Мадемуазель! -- Тогда доброе утро, мадемуазель. Я как раз говорил себе, что рассвет -- потрясающая вещь, но ваш приход доказывает, что есть зрелище более прекрасное, чем восход солнца. Я чувствую себя дураком, но такая богиня ни за что не назовет идиотом даже последнего дебила на земле, когда он плетет ей такие вещи. -- Льстец! Я смотрю на нее, всем своим видом показывая сожаление. Раз ее глаза не загораются, иду на вот такую наглость: -- Представьте себе, мадемуазель, что в рождественское утро мама всегда целовала меня, когда я еще лежал в постели. Вам не трудно заменить ее на сегодня? Еще один безотказный трюк смягчения голубок: нажим на чувства при упоминании о своей старухе. Она колеблется, потом подходит ко мне и наклоняется. Я пользуюсь случаем, чтобы бросить полный симпатии взгляд на ее груди. Этот дружеский взгляд значит очень много! Я чувствую, как ее губы прикасаются к моей щеке. Это производит на меня такой же эффект, как лучшее лекарство. Я обнимаю ее за шею и крепко целую в губы. После такого поцелуйчика она может идти на террасу восстанавливать дыхание. -- Вы слишком торопитесь. У них ни на грош воображения -- все говорят одно и то же. Да они только рады, что все идет быстро! Помню, в Амстердаме я познакомился с одной куколкой, игравшей комедию под названием "Я не буду ничьей". Когда я клал руку ей на задницу, она обещала позвать папочку... Представляете себе ситуацию, а? Так вот, она меня так заколебала, что я потерял к ней всякий интерес. И что бы вы думали? Она сама пришла однажды утром ко мне в номер гостиницы под предлогом, что хочет спросить, правда ли, что Эйфелева башня находится прямо напротив дворца Шайо. -- А теперь, -- говорю я малышке, -- было бы совсем хорошо, если бы я знал, каким именем называть такую красоту... -- Меня зовут Флоранс. -- Я с радостью навещу ваш пригород снова. Она больше не подходит к кровати, и запланированный мною второй поцелуй откладывается на более позднее время. По ее частым взглядам на дверь я понимаю, что она опасается прихода одного из мужчин. -- Знаете, мадемуазель Флоранс, я бы хотел узнать о вас и ваших близких некоторые подробности. Все, что я знаю: они вытащили меня из воды и занимаются опасными делами... Она отвечает не сразу, потому что растворяет в теплой воде meqjnk|jn таблеток. -- Вот, выпейте это. У вас, кажется, температура. После того как я проглотил эту аптеку, она садится у изголовья кровати. -- Мама умерла. Я живу с отцом и двумя братьями. Наша фамилия Ренар. Папа бывший архитектор, отошедший от дел. Братья готовятся -- как они говорят -- к защите степени лиценциата каких- то наук. А я готовлю еду... С вас достаточно? -- Вполне. Ваша карточка в моем сердце составлена. Тихонько входит папа Ренар. Запомните, у него глаза не в кармане. Он сразу унюхивает флирт и прячет веселую улыбку. -- Хорошо поспали? -- Как младенец Иисус в яслях... -- Ну и отлично. Флоранс, ты можешь нас оставить на минуточку? Этот папаша пользуется у своих отпрысков непререкаемым авторитетом. Моя вторая сиделка выходит так быстро, как будто ее позвали к телефону. -- Месье, -- начинает Ренар, -- из сделанных вами ночью звонков я узнал, что вы комиссар Сан-Антонио. Я, как и многие, слышал о вас. После сцены, свидетелем которой стал, я полагаю, что вы работаете в тесном контакте с Лондоном? -- Пока нет... Он поднимает брови. -- Я вас об этом спросил, потому что именно такой вывод сделал из вашей ссоры с фрицами. Хочу вам сказать, что в случае, если вам нужно послать сообщение на ту сторону, я к вашим услугам... -- Спасибо, это очень кстати. До сих пор я держался в стороне от событий, но настал момент, когда надо действовать. Желая свести один личный счет, я стал обладателем вещи, способной заинтересовать союзников. Я принял решение отправиться в Лондон. У вас есть передатчик? -- Да. -- В таком случае будьте добры дать мне чем писать. Я подготовлю текст. Ренар протягивает мне блокнот и карандаш. Я секунду посасываю его, потом решаюсь. Вот какой текст я пошлю в Лондон: Монтлью, И. С., Лондон. Комиссар Сан-Антонио просит срочно организовать выезд Англию двух человек целью передачи особо важных документов. -- Возьмите, месье Ренар. Передайте это как можно скорее и попросите ответить быстро. Он берет листок бумаги и направляется к двери. -- Месье Ренар... Он поворачивает ко мне открытое лицо честного человека. -- ...спасибо. -- Это я вас должен благодарить... от имени справедливого дела! После обмена этими историческими фразами мы расстаемся, чтобы заняться каждый своим делом. Мое состоит в том, чтобы откинуться на подушку и ждать возвращения обворожительной Флоранс. Она не задерживается... Как в хорошо поставленном балете, она входит со стороны сада, едва ее папаша выходит за дверь. -- Что мне не нравится в вас, мужчинах, -- говорит она, -- это ваша вечная таинственность. Вы как мальчишки. Всю жизнь играете в Ната Пинкертона. -- А во что любите играть вы, моя прелесть? Этот вопрос с подтекстом она оставляет без ответа. Эта малышка одно из чудес света. Запомните, евнухи, что я готов прямо сейчас сделать ее своей любимой кисой. Вы, должно a{r|, думаете, что я очень непостоянный парень и слишком легко забыл Жизель... Тут вы ошибаетесь. Помните старую французскую песню, где рассказывается о жалобе бедного пацана, нывшего из-за того, что его папочка женился по второму разу? Он говорил, что его сердчишко недостаточно большое, чтобы любить двух мам. Малец, может, и был прав, но в том, что касается моего сердца, оно огромное, как казарма, и в нем могут поместиться столько девчонок, сколько я захочу. Это очень удобно! Флоранс замечает, что я ее разглядываю, и розовеет. Смущение ей очень идет. Обожаю стыдливых женщин, даже если их стыдливость одна туфта. Я начинаю ей заливать целый роман, уверяя, что это Рождество самое чудесное в моей жизни и что ни один парень во Франции не получил сегодня лучшего подарка. Она пьет мои слова, как мюскаде. Ставлю фотографию Рузвельта против подписки на "Французский охотник", что она еще не встречала парня, способного петь такие арии... Жаль, что ее папаша дома, а то я бы начал с ней большую игру. Но папаша дома. Он возвращается с довольной физиономией, как будто его только что назначили командором Почетного легиона. -- Все хорошо, -- говорит он мне. -- Я передал ваше сообщение Остается только ждать ответа. -- Думаете, он поступит скоро? -- Я считаю, что мы получим его во второй половине дня. Все зависит от того, когда текст дойдет до человека, с которым вы хотите войти в контакт. Я чувствую себя в полной форме. Таблетки Флоранс сбили температуру, осталось только здоровое возбуждение. -- Мне, наверное, лучше уйти, -- говорю. -- Не хочется портить вам праздник. Папа Ренар качает своей красивой седеющей головой: -- До окончательной победы никаких праздников не будет. Мы проведем день вместе. Вы успеете вернуться в Париж и завтра утром, правда? Это предложение идет от такого чистого сердца, что я не чувствую в себе сил отказаться. К тому же стоящая сзади папочки Флоранс умоляет меня взглядом. -- Вы отличные люди... -- Да ну, что вы! -- Я почищу вашу одежду, -- говорит девушка. -- Она должна уже высохнуть. Ренар подходит к моей кровати. -- Мужайтесь! Скоро начнется решающая схватка... Мужество! Да у меня его столько, что я мог бы его продавать, если бы этот товар пользовался спросом... Мы довольно долго обсуждаем современное положение. Мой хозяин из ура-патриотов. Во всяком случае, он далеко не трус. В полдень, одетый, как король, я вхожу в скромную столовую, где царит жара, которая окончательно меня вылечивает. Сыновья, уходившие утром, вернулись. Меня знакомят с ними: старшего зовут Ролан, другого Морис. Симпатичные ребята. Чувствую, оба радостно возбуждены от моего присутствия. Они сразу лезут ко мне с просьбами рассказать о моих приключениях. Я привык к такому интересу и никогда не заставляю себя упрашивать. Не то чтобы я хвастун, но люблю показать профанам, что крутой парень это не обязательно двухметровый амбал в колесах, подбитых гвоздями. К тому же, если среди аудитории есть куколка с такими формами, как у Флоранс, показать свою крутизну очень даже приятно. Я вкратце пересказываю несколько моих дел, о которых в свое время писала пресса, но с добавлением деталей, неизвестных журналистам. Молодые люди в восторге. Папа Ренар тоже покорен. Что же касается Флоранс, ее груди вздымаются от волнения. Я заливаюсь соловьем. Рассказываю все, как было, да еще кое- что привираю, чтобы произвести на них совершенно неизгладимое впечатление. По мере того как я сам себя слушаю, у меня появляется чувство, что я превращаюсь в сказочного рыцаря. Я герой века, мужественный и нежный... Когда, устав, замолкаю, у меня не остается слюны даже для того, чтобы поблагодарить старшего сына, наполнившего мне стакан. Папа Ренар ликвидирует свой погребок. На столе стоят несколько старых бутылок, дожидавшихся только меня. Я замечательно праздную Рождество. Ко времени ужина мы все еще сидим за столом. Оба сына извиняются, потому что приглашены к друзьям. Я провожаю их без сожаления... Чем меньше народу останется вокруг Флоранс, тем легче мне будет объяснить ей, что ею я интересуюсь больше, чем целой лигой добродетельных отцов семейств. После ухода парней Ренар тоже встает и говорит, что ему пора на чердак заниматься делом. Как вы понимаете, я его не удерживаю. Он может провести на своем чердаке хоть всю ночь и делать там все, что угодно; в этой истории я вижу только то, что остался тет-а-тет с моей маленькой Флоранс. Мне хочется сделать ей рождественский подарок... Как только мы остаемся одни, я кашляю. На ее губах появляется улыбка. -- Ну что, любовь моя? -- спрашиваю я. Ее лицо загорается, как вывеска бара в темноте. Я подхожу к ней, и она дает обнять себя за талию, не зовя на помощь полицию. -- Я забыл, чем пахнет ваша губная помада: смородиной или фиалкой... Она дает мне попробовать... Помада пахнет сиренью. Мне нравится этот запах, и я снова целую ее. Только не подумайте, что малышка дешевая потаскушка! Совсем наоборот: это маркиза, готовая защищать свою добродетель всеми средствами, но она так в меня втюрилась, что если бы я захотел, то мог заставить ее ходить по потолку. Нет никого покорнее строгих девушек, нашедших парня своей мечты. Клянусь вам, что вдвоем мы не скучаем... Когда папаша Ренар спускается со своей голубятни, мы мирно сидим за столом и играем в белот. Очаровательная домашняя сценка, способная умилить даже сердце крокодила! -- Ура! -- торжествует хозяин дома. -- Я получил ответ на ваше сообщение. Должно быть, вы в большом авторитете у Интеллидженс Сервис, потому что ваша поездка назначена на завтрашний вечер... Он мне объясняет, что я и человек, отправляющийся со мной, должны приехать к нему завтра до наступления темноты. Он отвезет нас на автомобиле в сторону Вексена, где находится тайная посадочная площадка. Я так доволен оборотом, который принимают события, что обнимаю его. Его глаза наполняются слезами. Если бы нас могли видеть в этот момент жандармы, они отдали бы нам честь. Глава 12 Действовать надо быстро, а главное, не наступить ногой в капкан, когда все идет так хорошо. Чтобы полностью изменить свою замечательную физиономию, утром следующего дня я подстригаю волосы бобриком у цирюльника в Os`qqh и надеваю очки, которые мне дал Ренар. В этом виде я похож на голландского учителя. Линзы мне немного мешают, потому что они настоящие и занятно увеличивают все вокруг. Так, я принимаю домашнюю кошку за бенгальского тигра, а сам дом за Лувр. Надо быть повнимательнее, чтобы не наткнуться на что- нибудь. Я говорю хозяевам "до свидания" и вскакиваю в первый же поезд на Париж. Два часа спустя я сижу в кабинете Гийома и рассказываю ему часть моих приключений, не упоминая ни о любви, ни о моем скором отъезде в Англию. Я хочу иметь побольше шансов, чтобы все прошло гладко, следовательно, надо поменьше болтать. -- Мне звонила ваша малышка, -- сообщает мой коллега. -- Все хорошо. Как и обещал, я поставил перед ее дверью моего мамонта, и он передал ей ваши инструкции. Через час она позвонила мне и попросила передать, что находится в "Руаяль-Бретань", улица Гете. Не слушая дальше, я отваливаю, останавливаю такси и несусь в комиссариат на Этуаль. Мне повезло: капрал, которому я оставил лампу, там. Уф! Я чувствую себя спокойнее, потому что опасался, что не найду мой драгоценный клад. При этой проклятой оккупации ни в ком нельзя быть уверенным. Бывают моменты, когда я сомневаюсь в самом себе... Однако себя я знаю достаточно давно и могу дать себе рекомендацию... Я велю шоферу взять курс на Монпарнас. Какая радость найти мою маленькую медсестренку! Не надо думать, что если я увлекся Флоранс, то потерял интерес к Жизель. Наоборот, немного обманув ее, я оценил малышку по-настоящему... А потом, зачем искать себе извинения -- я устроен так и не иначе. Я живу по девизу парня, изрекшего: "Пользуйся моментом". Кажется, я вам об этом уже говорил. Этот малый разбирался в данном вопросе и знал, что те, кто портят себе кровь из-за верности, угрызений совести и "я твой навеки", просто придурки и серость немытая. В жизни главное -- не размякать из-за девок! Чем больше вы с ними носитесь, тем чаще они смотрят на вас как на обглоданный скелет цыпленка. Так что лучше пользоваться представляющимися случаями, чтобы не жалеть об упущенных возможностях, достигнув возраста, когда уже ни на что не годишься... -- Это ты, это ты, -- бормочет она сквозь слезы. -- Ты выкрутился! О любимый, ты неподражаем! Я возвращаю ей часть ласк, потому что оставлять все себе нехорошо. -- Как ты и говоришь, -- отвечаю, -- между мною и Арсеном Люпеном нет никакой разницы. Если бы меня заперли в печь крематория, я бы и оттуда выбрался. Плевое дело... Расспрашиваю о ее приключениях. Все прошло неплохо. Когда я оставил ее на дороге, она вернулась в Сен-Жермен, где в больнице работает одна ее знакомая, заняла у нее немного денег и приехала в Париж. Как видите, все просто. -- А как выкрутился ты? -- спрашивает она меня. Я ввожу ее в курс моих передряг, а закончив, не даю ей времени издать обычные восклицания и задаю главный вопрос: -- Слушай, ты не против совершить маленькую прогулку на самолете? -- Понимаю! -- Под прогулкой я подразумеваю не просто воздушное крещение, а настоящее путешествие. Ее глаза округляются. -- А куда ты хочешь лететь? В Швейцарию? -- Нет, в Англию. -- Ты серьезно? -- Еще как! Не томя ее дальше, рассказываю о планируемом мною отъезде в Лондон. Она в восторге. -- Мы дождемся там конца войны. У меня там есть друзья, которые найдут тебе работу... Прежде всего я хочу, чтобы ты была в безопасности. Мне надоело подвергать тебя опасностям из-за моих дел. Девушки созданы, чтобы вязать и доставлять радость воинам, а не играть в Жанну д'Арк. Жанны нам хватает одной. Если они пойдут косяком, мужчины скоро будут выглядеть полными лопухами. Она соглашается. Она не может думать ни о чем, кроме нашего вечернего побега на самолете, и готова слушать о двуногих своего пола все, что угодно. Нет необходимости говорить, что день мы проводим в ее комнате. Я звоню в свой банк, директора которого хорошо знаю, чтобы он прислал мне все деньги с моего счета. Не хочу, чтобы фрицы заполучили мои бабки и покупали на них аперитив Адольфу. Служащий банка приносит мои хрусты. Я делю их на две части. Одну, большую, отправляю матери, приложив длинное письмо. Другую оставляю себе, чтобы погулять в Лондоне. Мы готовы. Остается только дождаться часа отправления поезда на Пуасси. Мы стараемся занять время. Если у вас в черепушке не гнилые помидоры, вы должны догадаться, в какую игру мы играем. Глава 13 Мы приезжаем к Ренарам уже в темноте. Нас задержала бомбардировка парижского района, и я боюсь, что мы можем опоздать. Перед дверью стоит машина. -- Садитесь быстрее! -- говорит нам Ренар. -- Все готово, можем ехать. Я несколько смущен необходимостью представлять Жизель Флоранс. Я опасаюсь неуместного замечания или жеста, но дочка моего спасителя первоклассная девчонка. Она даже не моргает и держит свой хорошенький ротик на замке. Жизель я представляю как свою сотрудницу. -- Мы вас проводим все вчетвером, -- заявляет Ренар. -- Соседи могут удивиться, что мы отвозим по ночам незнакомых. Надо соблюдать большую осторожность. Я полностью с ним согласен. Мы набиваемся в старый "рено" и отправляемся в путь. Ведет старший сын. Ренар и младший сидят спереди. Ваш Сан- Антонио, как паша, восседает на заднем, между двумя кисками. Я с облегчением вздыхаю. Поскольку в машине темно, беру обеих малышек за руку. Таким образом, не будет никакой ревности. Я бы даже начал с ними сеанс лизания, но боюсь, это коллективное развлечение придется им не по вкусу и они устроят шухер, как на четырнадцатое июля. Три четверти часа спустя мы останавливаемся. -- Конечная! -- объявляет Ренар. Только тут я смотрю на пейзаж и вздрагиваю: мы находимся в широком мощеном дворе, окруженном высокими стенами. Темные фигуры подходят к машине и окружают ее. Мне кажется, я сплю: это немецкие солдаты, да еще вооруженные до зубов. Я молчу, потому что бывают моменты, когда язык надо придавить чем-нибудь тяжелым. Жизель тоже даже не моргнула. Я смотрю на семейство Ренар и вижу, что все они веселятся как ненормальные. Если бы сейчас, зимой, грянул гром, я бы и тогда не удивился до такой степени. Пытаюсь выхватить пушку, но Флоранс говорит своим волшебным голоском: -- Если ты ищешь свой пистолет, то он в кармане моего пальто. Я его вытащила, пока ты меня лапал. Согласитесь, что сработано отлично... Мастерски! Меня еще никогда так не проводили. Это сразу опрокидывает мои представления о доверии, любви и прочей бредятине! Есть от чего сравнить себя с тушеным бараном! Уйти в монахи! Раздолбать себе башку и все остальное! Тереться задницей об лед до тех пор, пока она не начнет искриться. -- Выходите! -- сурово приказывает Ренар. У меня в голове осталась всего одна мысль: лампа! Надо спасти лампу. Наплевать на меня и на девчонку, но нельзя, чтобы фрицы заполучили свое изобретение. В сотую долю секунды я придумываю сто с лишним планов, и все крепкие, как кефир. Я погорел, Жизель тоже и лампа вместе с нами. Эти сволочи сожрут нас с луком. У меня такое ощущение, что, когда они закончат с нами заниматься, мы будем на удивление похожи на яблочный компот. -- Выходите! -- повторяет Ренар. Флоранс уже вышла и держит для меня дверцу открытой. Солдаты подходят с автоматами наизготовку. Они понимают, что имеют дело не с фраером, и это мне льстит. Я выхожу с поднятыми руками, Жижи следует за мной. Нас сразу окружают. Ренар -- или, по крайней мере, сволочь, называющая себя так, -- что-то говорит солдатам по-немецки. Они щелкают каблуками и уводят нас к строениям. Подгоняя нас, они не церемонятся! Пинки сыплются градом. Я-то привык к этому настолько, что моя задница напоминает шагреневую кожу, но мне больно смотреть, что также обходятся с моей бедной малышкой... Не будь здесь целого полка, стерегущего нас, я бы провел маленький сеанс смертельных мулине... Знаете, что такое смертельное мулине? Сейчас объясню. Этот рецепт может быть вам так же полезен, как рецепт приготовления рагу под белым соусом. Когда несколько придурков окружают вас с недобрыми намерениями, изобразите нечто вроде эпилептического припадка, но вместо того, чтобы упасть на пол, присядьте на корточки и лупите в животы, находящиеся перед вами. Это застает противников врасплох, потому что вся сцена происходит внизу и они не знают, за что вас ухватить... Очень веселое занятие, клянусь! Но в данный момент в наши почки наставлен целый лес автоматов и лучше подождать развития событий. Немцы вводят нас в мрачное здание и ведут в помещение, похожее на классную комнату. Может, до войны здесь и правда был класс. Мы ждем в разных углах комнаты под присмотром полудюжины солдат. В комнате стоит собачий холод, но мы не мерзнем. Страх включает в заднице маленький обогреватель. Вдруг слышатся шаги, и дверь открывается перед псевдо- Ренаром. Этот гад входит в сопровождении своей так называемой дочечки и двух немецких офицеров. Милая компания садится за стол и начинает тихо разговаривать, потом Ренар, кажется председательствующий на совещании, поворачивается к солдатам и приказывает обыскать меня. Длинный блондин, похожий на клизму, опустошает мои карманы. Их qndepfhlne он относит своим начальникам. Ренар быстро хватает драгоценный сверток, лихорадочно срывает обертку и открывает картонную коробку. С его губ срывается восклицание. В коробке лежит стекляшка, служащая для того, чтобы ставить банки. Запомните, что больше всех ошарашен я. Я видел номера лучших иллюзионистов, но банка в коробке, куда я сам положил лампу... до такого фокуса им далеко! Если вы умнее пары штиблет, попытайтесь дать мне разумное объяснение! Я только полицейский, и если в дело влезает черная магия, то предпочитаю записаться в ряды чистильщиков туалетов... А пока у Ренара полностью обалдевшая физия. Он весь бледный и смотрит на меня белыми глазами. -- Подойдите, -- говорит он мне. Я делаю несколько шагов к ареопагу. -- Решили нас одурачить? -- скрипит он. Тут я начинаю возмущенно орать: -- Нет, каково! Кто кого одурачил?! Кто прикидывался спасителем, отцом семейства и таким патриотом, что затмевал Жанну д'Арк? Кто себя вел, как последняя мразь? Кто гнусными комедиями заманивает доверчивых людей в ловушки? Знаешь, гнида, я понимаю, что на войне допустимо применение разных средств, разрешены разные подлости, но чтобы сделать эту, надо иметь вместо сердца кусок камня и быть сыном волка и красной гадюки... Я тебе скажу одну вещь: страна, развлекающаяся таким образом, должна приготовиться к худшим неприятностям. Ее песенка спета. Пока я говорил, Ренар меня ни разу не перебил. Его лицо невозмутимо, как консервный нож. -- Карл, -- говорит Флоранс, -- вам не кажется, что этот малый нуждается в уроке? Я ей мило улыбаюсь. -- А тебе, шлюха дешевая, я так надеру задницу... Она краснеет, подходит ко мне с горящими глазами и со всего маху влепляет мне пощечину. Солдатам приходится удерживать меня силой, иначе я превратил бы эту подстилку в отбивную. -- Успокойся, Грета, -- приказывает Ренар. Он тоже подходит ко мне и говорит совершенно спокойным голосом: -- Мой дорогой комиссар, я понимаю ваше возмущение. Оно совершенно естественно... Признаюсь, что с вами мы использовали очень необычный метод. Когда мы нашли вас той ночью у моста Пуасси прицепившимся к лодке, вы были без сознания. Поскольку у нас в районе есть друзья, мы отвезли вас к ним, чтобы вы не умерли. Мы дорожили вашим здоровьем. Вы долго не приходили в себя, и тогда нам пришла в голову идея сыграть маленькую комедию, которая вам так не понравилась. Мы надеялись хитростью получить лучший результат, чем силой. Видимо, я допустил ошибку. Вот только не могу понять одну вещь, господин комиссар: если бы вы поняли, что мы вас обманываем, или хотя бы заподозрили это, то не стали бы рисковать своей жизнью и жизнью девушки, не так ли? Значит, вы нам полностью доверяли. Тогда почему вы не взяли с собой лампу? Я размышляю. Я, ребята, попал в ту еще переделку. Не забывайте, что я обалдел больше всех. Кто-то забрал лампу из комиссариата на Этуаль. Но почему капрал мне ничего не сказал? Потому что он сообщник похитителя? Но главное -- кто, кто мог знать, что я спрятал лампу в этом месте?! Сколько неразрешимых вопросов, ответов на которые я, по всей bhdhlnqrh, уже никогда не найду. Вы знаете, я всегда был оптимистом, но на этот раз у меня не осталось ни грамма иллюзий... -- Слушайте внимательно, -- говорю я Ренару. -- Мне неизвестно, куда делась лампа. Я спрятал ее у себя дома. Наверное, кто-то выкрал ее, а я даже не подумал проверить содержимое коробки... -- Это все, что вы можете заявить? Его вопрос меня удивляет. -- Все! -- Нам прекрасно известно, что вы не заходили к себе домой... Ай! Какой же я идиот, что сказал это. Конечно, они следили за мной и знают, что я не совался в свой дом... Ренар (я продолжаю называть его этой фамилией) приказывает своим людям обыскать Жизель. Несмотря на протесты бедной девочки, ее ощупывают с ног до головы. Обыск, естественно, ничего не дает. Фрицы недолго совещаются. Один из офицеров делает знак их людям, и нас тащат по ледяным коридорам. Я хочу шепнуть малышке несколько ободряющих слов, но эти хамы разделяют нас на одном из перекрестков. Меня вталкивают в узкую темную комнатушку без окон, и дверь за мной закрывается. Глава 14 Меня оставляют гнить в этом шкафу двадцать четыре часа, не давая жратвы. Должно быть, эти ребята слыхали о методах Людовика XI. Когда они открывают дверь, я едва не падаю в обморок, оглушенный слабостью и светом. Я задыхаюсь, потому что мои легкие совершенно атрофировались. Я уже не осознаю, что происходит вокруг. Меня толкают, и я иду... И вот я снова в классе, где нахожу Ренара и Грету -- я помню, что так мой предатель обращался к Флоранс. Они сидят за столом. Он в форме полковника гестапо, великолепно сидящей на нем. -- Добрый день, господин комиссар. Я в ответ машу рукой. Мне становится немного лучше. Свежий воздух идет мне на пользу. Если бы еще закинуть в себя антрекот и литр вина, то я бы снова пришел в рабочее состояние... -- Ну, -- спрашивает Ренар, -- надумали проявить добрую волю? -- Простите? -- Вы прекрасно слышали мой вопрос. -- О какой доброй воле вы говорите? -- Слушайте, не изображайте из себя невинность. Скажите, где спрятали интересующий нас предмет, и, даю вам слово, вас и вашу подругу до конца военных действий отправят в тюрьму. Сказать нечего, предложение разумное, но принять я его не могу по двум причинам. Первая: я больше не верю этой парочке; вторая -- и этот аргумент неоспорим -- я не имею ни малейшего понятия, где находится эта чертова лампа. Все это я высказываю собеседнику, но он, кажется, сомневается в моей правдивости. -- На случай, если вы намерены продолжать хранить молчание, -- говорит он, -- предупрежу сразу, что вы подвергаете себя риску очень сурового наказания. -- Я думаю, мы зря теряем время, -- перебивает его Грета. -- Вам следует применить другие методы, дорогой. -- Ладно. По знаку Карла-Ренара его длинный подручный, похожий на клизму, привязывает мои руки и ноги к стулу. Грета подходит ко мне с сигаретой в руке и прижимает ее cnpyhi конец к моему лицу. Кожа на щеке дымится, жуткая боль ударяет в мозг. Я стискиваю зубы, чтобы не закричать. -- Что вы об этом думаете, мой друг? -- спрашивает она со смехом. -- Неплохо, но у тебя маловато воображения, голубка моя. Могу тебе гарантировать и дать расписку на гербовой бумаге, что, если однажды ты попадешь ко мне в руки, я проделаю с тобой более интересные вещи. А трюк с сигаретой стар, как садизм девицы твоего пошиба. -- Карл! Он надо мной издевается... Она задыхается от бешенства. -- Не волнуйся, -- советует ее напарник. -- Он очень смелый человек и не сдастся с первого раза. -- Слушайте, фрицы, -- говорю я ему, -- В средние века существовал замечательный способ добиваться от подозреваемого признаний: ему сдавливали руки и ноги в раскаленных до красна тисках. А еще окунали в кипящее масло. В десяти случаях из десяти парень садился за стол и признавался во всем, чего от него хотели. Если его спрашивали, кто подбил Еву куснуть яблоко, он клялся головой своей бабки, что это сделал он. Пыткой обычно можно заставить признаться в чем угодно. Вот только никогда нельзя заставить человека сказать то, чего он не знает. Понимаете? -- Прекрасно понимаю, мой дорогой комиссар, но, если позволите, я сделаю вывод из вашего рассуждения. Разумеется, человека нельзя заставить сказать то, чего он не знает, но то, что он знает, выжать можно. Например, в вашем случае: либо вы знаете, где лампа, либо нет. -- Совершенно верно! -- Если вы правда не знаете этого, в чем я лично сомневаюсь, наша... настойчивость будет бесполезной, согласен, но если вы знаете, то скажете. Надо попробовать. У меня есть шанс победить, в противном случае вы пострадаете зря. Жаль, но я устрою вам эту маленькую проверку... Я пожимаю плечами. -- Замолчи, ты выжимаешь у меня слезу. Ренар отвешивает мне удар кулаком в физию. -- Это чтобы научить вас вежливости, -- говорит он. Меня охватывает приступ ярости, который длинный быстро успокаивает демонстрацией места зимовки раков. Я просто в бешенстве. С каким бы наслаждением я выпустил обойму в кишки этой милой компании! Для начала меня молотят, как боксерскую грушу, но я продолжаю молчать. Я слишком переполнен ненавистью, чтобы чувствовать боль. Затем они колотят меня резиновой дубинкой по мозгам. Мне кажется, я схожу с ума. Многие свихивались и от меньшего. У меня такое чувство, что в моей голове идет скачка на Гран-При. В глазах мелькают красные молнии, все плывет... -- Вы будете говорить? -- спрашивает Карл. Этот голос! Мне кажется, от него я страдаю сильнее всего. Я живу в каком-то кошмаре. -- Вы будете говорить? -- Да пошел ты!.. Они останавливают сеанс. Ренар что-то приказывает своим головорезам. Один из них выходит из комнаты и возвращается с Жизель. -- Раз вы так упрямы, мы попытаем счастья с мадемуазель... -- Сволочи! Они связывают ее так же, как и меня. После двух пощечин она начинает рыдать. -- Мужайся, милая! -- ору я ей. Мужества этой девочке не занимать, это я вам говорю. Ни одна другая куколка не вынесла бы то, что терпит она. Она вся посинела от ударов, но молчит. Я снимаю перед ней шляпу! -- Эти мерзавцы как каменные! -- восклицает Карл. -- Используйте сильные средства! Суперсильные! -- советует подлюка Грета. Карл пожимает плечами, подходит к шкафу, открывает дверцу и достает маленькую птичью клетку, в которой шевелится что-то темное. Он ставит клетку на стол и, указывая на нее пальцем, спрашивает: -- Вы видите, что находится в этой клетке? Мы смотрим: крыса. -- Да, это крыса, -- говорит Карл. -- Самая обыкновенная крыса. Я вам объясню, какую роль ей предстоит сыграть. Этот рецепт пришел из Китая. У китайцев богатое воображение и большие познания в психологии... Он замолкает, чтобы посмотреть, какой эффект произведут на нас его слова. Мы держимся спокойно. Эта клетка с крысой принесла в комнату какую-то разрядку. -- Крыса голодна, -- возобновляет Ренар свой рассказ. -- Мы приставим клетку к некой части тела мадемуазель, закрепим при помощи ремней и поднимем дверку. Что произойдет затем, представьте себе сами. Жизель громко вскрикивает и теряет сознание. Я по мере сил сдерживаю гнев и обращаюсь к Карлу: -- Скажите, полковник, вы офицер или садист? Человек вы или зверь? Он снова пожимает плечами: -- Значение имеет только результат... Я чувствую, он полон решимости. Как избежать этой гнусности? Думаю, я бы сказал, где лампа, если бы знал. А что, если... Да, это единственный выход... -- Хорошо, -- говорю я с подавленным видом, -- я вам все скажу. Лампа спрятана на улице Жубер, дом четырнадцать, четвертый этаж, дверь слева. -- Почему вы не взяли ее с собой? -- недоверчиво спрашивает Карл. -- Потому что предварительно хотел обсудить в Англии условия ее продажи. Мой трюк сработал. Я вижу, как лица моих мучителей проясняются. -- Где она спрятана? -- Она в люстре в столовой... -- Мы проверим... Нас разводят по камерам... Хотел бы я знать, чем все это закончится... Глава 15 Должно быть, сейчас полдень. Дверь моей камеры-шкафа открывается, и солдат протягивает мне миску супа. Нужно недюжинное воображение, чтобы назвать эту мерзкую бурду супом. На самом деле это теплая вода, на поверхности которой меланхолично плавает одна морковка. В нынешнем моем положении я не требую обеда от Ларю... Проглатываю эти помои и делаю несколько упражнений, чтобы размяться... Едва я закончил эту легкую гимнастику, как заявляется Карл. Он кипит. Я говорю себе, что он продолжит серию демонстраций китайских пыток, но пока об этом нет речи. -- Мы сделали обыск на улице Жубер, -- взрывается он. -- И знаете, что за лампу мы там нашли? Труп! Если бы я читал рассказ Сан-Антонио, то в эту самую минуту веселился бы сильнее всего. Я и думать забыл о фару, он же "Стрижка-бобриком", которого замочил в квартире моего двойника. Лучше того! Позавчера я совсем забыл сообщить о нем Гийому... Возможно, эта забывчивость меня спасет: труп придает правдоподобие моему "признанию". -- Проклятье! -- кричу я. -- Банда "Кенгуру" завладела ею! Я пользуюсь смятением, царящим в мозгах Карла, чтобы спросить: -- Значит, вы их не всех перебили в Везине? Отметьте, что этот вопрос рискован, потому что может подать Ренару идею допросить выживших, если таковые есть и находятся у него в руках. Так он узнает, что Фару был убит мной задолго до моего ареста... -- Увы, нет! -- отвечает Карл. -- Трое мерзавцев сумели удрать... Остальные мертвы... Так, так, так! По Парижу еще скачут "кенгуру", и это дает мне прекрасную возможность для объяснения исчезновения лампочки... Карл, сам того не зная, открыл мне дверь на свободу. -- Какое несчастье! -- говорю. -- В ту ночь, перед вашим приходом, они сумели заставить меня признаться, где Находится лампочка... Должно быть, они бросились по указанному адресу, чтобы ее забрать, и передрались из-за нее... Вам остается только поймать оставшихся в живых. Карл размышляет. -- Мы об этом подумаем. Следуйте за мной! -- приказывает он. Меня охватывает страх, что он влепит мне маслину в затылок. В общем, я ему больше не нужен, а на милосердие Ренара особо рассчитывать не приходится. Мы входим в столовую, где офицеры пьют ликеры и курят сигары толщиной с фок-мачту. В почтенном собрании я замечаю и женщин, в том числе Грету. Ничего не скажешь, эта девочка просто прелесть, и, даже будучи ее личным врагом, невозможно не любоваться ею. На ней черный костюм, белая блузка и брошка из слоновой кости. Приняв томную позу, она курит длинную сигарету с золотым ободком на конце. -- А вот и мой любимый комиссар, -- воркует она. -- Садитесь рядом со мной, комиссар. Я ошеломлен этим приемом, которого никак не ожидал. Но, как вы знаете, я умею приспосабливаться ко всем ситуациям и не моргнув глазом сажусь возле нее. -- Выпьете стаканчик коньяку? -- Я могу выпить целую бутылку, баронесса... Она смеется и наливает мне коньяк. Ох, как эти гады себя любят! Коньяк великолепный.. Если бы я себя послушал, то крепко напился бы в этом изысканном обществе. -- Это что же, -- спрашиваю я ее, -- у моей нежно любимой подруги сегодня выходной от пыток? -- Да. Кажется, она твердо решила не обижаться. Остальные невозмутимо слушают нас. -- Вы знаете, что прекрасны? -- Не может быть! -- Как! -- вскрикиваю я, притворяясь удивленным. -- Ни один из этих срывателей ногтей не сказал вам об этом? Ах, Грета, старая добрая немецкая галантность погибает! Она наклоняется поймать сползающую петлю чулка. Я машинально bd{u`~ запах ее духов и бросаю взгляд на ее груди. Это у меня почти рефлекс, только сейчас я ничего не вижу, потому что ее блузка очень высоко заколота брошью Тогда я смотрю на брошь, и от удивления у меня начинает течь слюна. На этой безделушке есть надпись, напоминающая мне другую... Никто не замечает моего смущения, и это прекрасно... -- Дамы и господа, перед вами знаменитый комиссар Сан-Антонио из Секретной службы, -- заявляет Карл, -- доставивший нам столько неприятностей перед войной. Это продолжается и сейчас. В числе прочих подвигов он сумел отобрать у мерзавцев "кенгуру" нашу BZ 22. Правда, следует отметить, что те не остались в долгу и смогли снова завладеть нашим изобретением. Карл берет стакан шерри и опрокидывает себе в рот, после чего с подлинным удовольствием прищелкивает языком и продолжает. -- В принципе, раз милейший комиссар оказался нам больше не нужен, осталось только прислонить его к стенке и дать ему двенадцать пуль, на которые он имеет все права... Он делает паузу. -- Но, -- продолжает он, -- мне в голову пришла одна идея: почему бы нам не использовать замечательные качества этого человека? Один раз ему удалось заполучить BZ 22, и нет никаких оснований не верить, что удастся повторить этот подвиг... Собравшиеся с сомнением качают головами. Один из них что-то говорит по-немецки, но Карл его перебивает: -- Давайте играть в открытую, дорогой майор. Я предпочитаю, чтобы этот человек понимал, о чем мы говорим. -- Ну что же, -- повторяет майор с акцентом, густым, как гудрон, -- мне кажется, господин полковник, что освобождать комиссара опасно... У нас нет никакой уверенности, что, выйдя отсюда, он не попытается удрать в Англию. А если перед этим он сумеет заполучить BZ 22, это будет крайне неприятно. Конечно, у нас есть все возможности установить за ним плотное наблюдение, но из ваших слов следует, что мы имеем дело с очень хитрым человеком... Карл улыбается. -- Успокойтесь, фон Штибле, если я открываю перед Сан-Антонио двери этой тюрьмы, то потому, что имею способ держать его в руках. -- Можно спросить, что это за способ, господин полковник? -- Крыса. Я понимаю ход его рассуждений. -- Мы удерживаем в качестве заложницы его возлюбленную, -- объясняет Карл, -- которой он очень Дорожит, чему мы получили доказательство. Он не захочет, чтобы с ней случилось большое, очень большое несчастье. Правда, дорогой комиссар? Вам надо говорить, что это предложение меня чертовски устраивает? Все лучше, чем сидеть в этом жутком шкафу. Выйдя на свежий воздух, я придумаю способ вытащить отсюда Жизель. Вы сочтете меня излишне оптимистичным, но один из моих любимых девизов: "Веселись, пока жив". Я допиваю коньяк и любезно отвечаю Карлу: -- Это кажется мне осуществимым, но я хотел бы узнать, что произойдет после того, как я получу результат. Вы отправите меня на переработку для азотистых удобрений или наградите Железным крестом? Карл снова наливает себе стакан. -- Вы не видите середины между этими крайними решениями? Мое вчерашнее предложение остается в силе. Вы имеете мое слово офицера, что, если передадите мне лампу, вам и вашей подруге сохранят жизнь. Я даже отдам распоряжение, чтобы ваше заключение opnundhkn в самых лучших для вас условиях. -- Вы очень любезны. -- Я бы не хотел строить долгосрочные проекты, -- говорит он, -- но если мы останемся довольны вашей работой, то, может быть, рассмотрим возможность более тесного сотрудничества. Наше правительство использует все таланты... Сказать, что я хочу заржать, -- значит не сказать ничего. Карл шутник. Послушать его, так он может дать мне пост гауляйтера! -- Ну так что? -- спрашивает он. -- Каков ваш ответ? -- Мне кажется, у меня нет выбора... Но я ставлю мое согласие в зависимость от двух... не хочу говорить условий... скажем, пожеланий. -- Я вас слушаю. -- Так вот, я бы не хотел, чтобы вы окружили меня целой толпой шпиков под предлогом, что я освобожден условно. Мне предстоит сыграть очень деликатную партию, и я не хочу, чтобы ангелы- хранители затрудняли мою свободу действий. Вы меня понимаете? Я говорю откровенно, без малейшей задней мысли... -- А второе пожелание? -- Оно скромнее: в данный момент мечта моей жизни -- слопать сандвич... За два дня я съел только одну морковку и выпил миску теплой воды. Карл подзывает официанта и приказывает подать мне холодный ужин. -- Ну и славно! -- говорю я. -- Вести дискуссию лучше в дружеской обстановке. Я начинаю есть, стараясь не особо набрасываться на еду. Не хочется, чтобы они могли рассказать, как Сан-Антонио вел себя, словно голодная собака. Я отставляю мизинец и стараюсь применить на практике все советы пособия по хорошим манерам, найденного мною когда-то в ящике ночного столика одного лжебарона. Пока я закусываю, господа и дамы возобновляют разговор на немецком. Я поворачиваюсь к Грете. -- Скажите, далекая принцесса, вы знаете, что, несмотря на наши маленькие разногласия и даже на то, что вам случается перепутать мою щеку с пепельницей, мне обалденно нравится ваша фигура? Думаю, я уже доказал, что ваши прелести не оставляют меня равнодушным... Как вы смотрите на то, чтобы заключить между нами перемирие? Она смотрит на меня сквозь дым сигареты. Ее глаза почти зеленые. Между чувственными губами я замечаю ослепительно белые зубы. -- Если я назначу вам завтра стрелку, придете? -- Надо подумать. -- Отметьте, -- продолжаю я, чтобы развеять все ее сомнения, -- если об этом узнают здесь, это не будет иметь никакого значения. Вы сможете сказать, что флиртовали со мной, чтобы быпо удобнее следить Самое смешное, что это должно быть правдой. Но неважно, я слишком хочу сжать вас в своих объятиях, чтобы анализировать причины, заставляющие вас проявлять ко мне благосклонность. -- Хорошо, -- шепчет она. -- Встречаемся в Пам-Пам де л'Опера? -- Если хотите... -- Давайте в четыре? -- Можно. Довольный полученным результатом, я вонзаю зубы в бифштекс. Дела идут отлично. В середине второй половины дня, свежевыбритый, я покидаю фрицев. Карл возвращает мне часть моих бабок. Перед тем как nrosqrhr| меня, он показывает клетку, в которой кружится бедная крыса -- Не забывайте эту маленькую зверушку... -- Не беспокойтесь. -- Вот наш номер телефона. Если понадобится подкрепление, звоните. -- Договорились. -- И последний момент, -- заявляет лже-Ренар. -- Я даю вам восемь дней, чтобы добиться успеха. По истечении этого срока крысе будет что покушать... Я отвечаю неопределенным жестом и выхожу. До скорого! Глава 16 Как приятно снова попасть в столицу. Я вдыхаю ее воздух обеими ноздрями. Спорю, у вас есть четкое представление о том, что я буду делать. Вы думаете, что я затрублю в рог, давая сигнал к началу большой охоты... Вы уже видите меня сметающим все с пути в поисках уцелевших "кенгуру"... Если вы так думаете, то рассуждаете как безмозглые бабы. По возвращении в Париж я захожу в бар выпить несколько стаканов крепкого грога, после чего иду в кино. Да, да, в киношку! А если кому-то надо повторить еще раз, пусть подставляет челюсть, я ему ее живо вправлю. В данный момент я играю своей жизнью и жизнью Жизель. Ставка заслуживает того, чтобы принять предосторожности, а? Рвение еще не гарантирует положительного результата. Я хочу действовать наверняка. У меня в котелке варится одна идейка, и ей надо довариться. Когда она будет готова, я ее вытащу. Я захожу пожрать в "Дюпон-Монмартр", потом отправляюсь на поиски гостиницы с мягкими матрасами. Одну такую я нахожу у заставы Сен-Мартен. Там полно путан, но я не привередлив. Старая грымза спрашивает, подойдет ли мне комнатушка на четвертом. Я отвечаю, что да, плачу за номер и поднимаюсь по лестнице. Старуха меня окликает, чтобы спросить, в котором часу меня разбудить. Я ей советую не тратить по этому поводу красные кровяные тельца и дать мне продрыхнуть столько, сколько я захочу. Я быстро раздеваюсь и ныряю в постель. Кровать -- это самое лучшее изобретение человека после приручения лошади и выдумки жвачки. Скоро я начинаю храпеть, как эскадрон. Мне снится сон. Будто Жижи и я едем в поезде. Я ей объясняю принцип сообщающихся сосудов. В общем, мы не скучаем! Вдруг авария, и мы оказываемся погребенными под грудой металлолома. Я вырываюсь... Не совсем понимаю, проснулся я или это происходит во сне. Мои сомнения продолжаются недолго: проснуться- то я проснулся, но неизвестно, долго ли пробуду в состоянии бодрствования. Вот в чем вопрос, как сказал бы мой корешок Шекспир. Представьте себе, какой-то гад залез в мою комнатушку и дубасит меня по чайнику тем, что судмедэксперт завтра назовет тупым предметом. К счастью для моей головы, я сунул ее под подушку, а напавший в темноте этого не заметил. Полуоглушенный, я шевелюсь, дрыгаю руками и ногами... Я не дам себя кокнуть таким образом. Я люблю видеть типов, пытающихся выдать мне путевку на вечный отдых. Наконец мне удается высвободиться. В тот момент, когда я высовываю голову из-под богом ниспосланной подушки, получаю по зубам удар, от которого вижу Южный Крест. Изо рта хлещет кровь. Я похож на свинью на бойне. Новый удар попадает lme по скуле. В черепушке расцветает целый букет созвездий. Настоящий фейерверк. Спасибо господину мэру! Этот людоед, очевидно, колотит меня утюгом. Во всяком случае, могу гарантировать, что это не бумажный цветочек. Невероятно, что может происходить в голове в подобных случаях. Я говорю себе, что крепок как гранит, если выдерживаю такую молотилку. Ой, как больно! Наконец я сержусь и закрываю лицо обеими руками, чтобы дать себе время очухаться от этого нокдауна. Делаю глубокий вдох, втягиваю носом кровь и бросаюсь вперед. Соскакиваю с кровати. Парень продолжает бить. Я узнаю его по росту: карлик! Тут я говорю себе: хватит! Я не собираюсь всю жизнь терпеть колотушки от этого злобного уродца. Пусть он удрал от фрицев, наслаждаться свободой ему придется недолго. Черт его побери! Я сбиваю его с ног. Он выпускает из руки предмет, служащий молотком. Я нахожу его на ощупь. Это тяжелый металлический ключ, каким дворники открывают и закрывают вентили уличных кранов. Он пользуется этим движением, чтобы садануть мне ногой в живот. Мое горло скручивает жуткая тошнота, дыхание перехватывает. Я держу ключ за один конец, но не могу его поднять. Будь это даже чайная ложечка, результат оказался бы таким же. Карлик забирается на меня и хватает за горло. В его детских пальчиках таится страшная сила. Он так раздавит мне гортань! Я понимаю, что пришло время что-то предпринять. Прекращаю всякое сопротивление и расслабляюсь. Он разжимает руки. Этого-то я и ждал со вполне понятным нетерпением. Резким толчком сбрасываю его с себя, после чего замахиваюсь ключом и изо всех сил обрушиваю его на урода. Я не целился, но думаю, что, чем бы он ни поймал ключик, это даст ему пищу для размышлений. Глухой удар, и больше ничего. Я встаю и включаю свет. Зрелище не из красивых. Карлика можно выбрасывать на помойку. Его черепушка раскололась, как скорлупа ореха. Я несколько перестарался, однако сожалений по этому поводу не испытываю. Вопрос стоял так: либо он, либо я. Я предпочитаю, чтобы это был он. Подхожу к двери и осматриваю замок -- он не тронут, задвижка закрыта. Направляюсь к окну и обнаруживаю, что оно открыто. Оно выходит на балкон, идущий вдоль фасада. Я выхожу на балкон и иду, останавливаясь перед каждым окном. Наконец я нахожу то, что искал: пустой номер. Его окно открыто, что несколько необычно для декабря месяца. Вхожу в комнату. Пара ботинок подтверждает, что карлик остановился именно здесь. Я собираю вещи человечка в узел и уношу в свой номер. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что днем карлик сумел проследить за мной и получить номер на том же этаже. Не забыть прояснить этот вопрос завтра... Вернее, уже сегодня, потому что сейчас третий час ночи. Я закатываю карлика и его вещички в коврик и задвигаю все Это Под кровать, после чего тщательно закрываю окно и блокирую его стулом. Потом кладу перед дверью измятую газету, чтобы не быть застигнутым врасплох, если кто-нибудь еще попытается меня шлепнуть. Затем ложусь досыпать. Глава 17 Я спокойно сплю до утра. Вам это кажется странным, потому что вы думаете о трупе карлика под моей кроватью. Вам кажется невозможным дрыхнуть, имея такого гостя. Не заблуждайтесь: я боюсь жмуриков не больше, чем новорожденных. Преимущество onjnimhjnb перед живыми в том, что они не разбивают вам голову. Спокойнее их нет никого. Что касается привидений, то если хоть одно из них явится меня доставать, я на него так рявкну, что оно без остановок побежит до какого-нибудь старого доброго шотландского замка, где и забаррикадируется. Я умываюсь и анализирую ситуацию. Этот труп меня не пугает, но мешает. Если работник гостиницы обнаружит его, когда будет делать уборку, то так пожелтеет, что клиенты примут его за микадо. Разумеется, я могу предупредить Гийома, но мне не хочется вступать в контакт с коллегами. Прежде всего мне нужны спокойствие и отдых. Снимаю трубку телефона и звоню тете Амели, у которой спряталась мама. Отвечает как раз Фелиси. -- А, это ты, сынок, -- говорит она. -- Я начала беспокоиться... Тебе следует почаще давать о себе знать. Я ей объясняю, что не мог и что немцам лучше не знать моего адреса, а в наше время нет ничего более ненадежного, чем телефон. -- Ма, скажи, ты поехала к тете с большим чемоданом? -- Да. -- Он мне нужен. Срочно. -- Ты отправляешься в путешествие? -- Возможно, но я дам о себе знать, не бойся. Ты можешь прямо сейчас прислать его мне? Она соглашается, и я даю ей адрес моей гостиницы. -- До скорого, ма, и не волнуйся. Теперь мне остается только ждать прибытия чемодана. Если бы я мог скоротать время за куревом! Обыскиваю карманы карлика и обнаруживаю сухие египетские сигареты. -- Маленьким мальчикам нельзя курить, -- говорю я ему, перекладывая пачку в свой карман. Час спустя в дверь стучат. Открываю: это Фелиси со своим чемоданищем. Я устраиваю ей разнос: -- Ма, ты совсем ничего не соображаешь. Зачем ты пришла? Я же тебе сказал... Она бросается мне на шею, и остаток моих протестов теряется в мехе ее лисицы. Сколько я себя помню, зимой на ее плечах всегда был этот лис. Он мой старый приятель. У него забавный вид с этой острой мордочкой и стеклянными глазами. В детстве я называл его Альфредом. -- Неужели ты думал, что я упущу случай тебя обнять, малыш? -- Но это опасно! -- Какая опасность может грозить матери, которая хочет увидеть сына? Она у меня замечательная. Мое сердце оттаивает. Она кладет чемодан на кровать: -- Куда ты собрался? -- спрашивает она. -- Ну... -- Кажется, ты еще не определился с выбором направления... -- Понимаешь, ма... С ума сойти, как я могу спасовать перед матерью. Как мальчишка. -- Ну, -- вздыхает она, -- раз ты не хочешь говорить, я не настаиваю. Где твои вещи? Я уложу их в чемодан, а то ты навалишь все кучей, я тебя знаю. Жестокий удар -- Не стоит, ма. Сначала мне надо купить вещи... -- Даже не думай! -- восклицает она. -- У тебя дома два совершенно новых костюма. Я за ними съезжу Тогда я решаю ввести ее в курс дела. Открываю чемодан, нагибаюсь и достаю из-под кровати сами знаете что.. Фелиси округляет глаза, как будто ей принесли на блюде голову Адольфа, обложенную петрушкой. -- Не падай в обморок, ма. Это не ребенок, а мерзавец карлик, пытавшийся этой ночью убить меня. Я ей рассказываю о покушении, жертвой которого стал. -- Понимаешь, -- говорю я в заключение, -- мне совершенно необходимо вынести его из гостиницы, не привлекая внимания. Я подумал, что этот чемодан мне прекрасно подойдет. Говоря, я укладываю в него карлика. Как по нему сделано! Иной гроб не так подходит своему владельцу! -- А теперь убегай! Я ее целую, и она без возражений уходит. Она совершенно потрясена, бедная. -- Будь осторожен! -- умоляет она на прощание. Немного подождав, я тоже выхожу из своей каморки. Когда я прохожу мимо стойки, старая грымза меня останавливает. -- Вы знаете, что вчера вечером вас спрашивал друг? Такой совсем маленького росточка. -- Да, знаю. -- Он попросил дать ему комнату рядом с вашей, -- Да, да. Он ушел утром. Она недоверчиво смотрит на меня. -- Но я никуда не отходила. Я бы его заметила... -- Он ушел тайком. Это его любимая шутка. Что вы хотите, при его уродстве надо хоть как-то развлекаться. -- Конечно, -- соглашается она, промокая слезу. -- Вы Оставите номер за собой? -- Естественно. Я быстро сматываюсь. Куда бы мне деть груз? Не могу же я разгуливать, имея в чемодане такое содержимое. С другой стороны, я не хочу избавляться от него сразу, потому что он может мне пригодиться. Самое лучшее найти другую гостиницу и оставить чемодан там. Я сказал старой грымзе, что оставляю номер за собой, но это туфта! Я это сделал только затем, чтобы сбить со следа остальных "кенгуру", которые обязательно станут искать своего лилипута. Я сажусь в метро и в районе Биржи нахожу приличный отельчик, где оставляю свой переносной катафалк, предварительно тщательно заперев его на ключ. Узнаю время: около полудня. Надо пошевеливать задницей, если я хочу организовать свой маленький номер. Действовать надо аккуратно и методично. Я смотрю на себя в витрине шляпного магазина и корчу гримасу, которая может служить рекламой таблеток от запора. Моя скула распухла и блестит, как баклажан; нос, как у Джоя Луиса. Здорово этот урод разрисовал мне физиономию!.. Сейчас, на холоде, отдельные фрагменты начинают принимать тревожащие пропорции. Сегодня даже думать нечего кружить голову девчонкам, потому что у них будет веский довод послать меня подальше... Меня это огорчает, поскольку в четыре стрелка с этой сукиной дочерью Гретой. Она помрет со смеху, увидев, что мой нос похож на нос гиппопотама. Ну и ладно. Слава богу, такой парень, как я, имеет и другие аргументы, кроме внешности. Я иду звонить Бравару. Это мой друг... Когда-то я оказал ему na`kdemms~ услугу, и он готов стать кофейной мельницей, если это может доставить мне удовольствие. -- Вот это да! -- радостно кричит он. -- Это вы, господин комиссар? Что я могу для вас сделать? Прежде чем вы узнаете о нашей беседе, должен вам сказать, что Бравар работает на радио звукоинженером. -- Старичок, -- говорю я ему, -- мне в кратчайший срок нужно ни больше ни меньше как звукозаписывающее оборудование. Я бы хотел, чтобы эта штука была все-таки поменьше паровоза, потому что собираюсь установить ее в моей комнате. Есть у тебя такая? Он отвечает, что, конечно, есть. Он даст мне один из аппаратов, с какими ходят брать интервью дома, и притащит его сам. Я даю ему адрес гостиницы, потом вызываю парнишку из обслуги этого притона и конфиденциально спрашиваю, не может ли он раздобыть мне бутылочку чего-нибудь приличного. Он со скорбным видом качает головой и уходит. Возвращается он с литрушечкой. Должно быть, парень из прихожан синагоги, потому что в коммерции разбирается отлично. Я плачу за бутылку аперитива цену гоночного велосипеда и сразу начинаю с ней беседовать. Мы так хорошо ладим, что к приходу Бравара в ней остается всего половина. Он тащит такой же здоровый чемодан, как мой, только в нем лежит груз совсем другого рода. Он малый сообразительный. Чемодан заталкивает прямо под кровать, а микрофон прячет в вазу с цветами. Провод искусно камуфлирует. Бравар мне объясняет, как включать аппарат. Это просто, как делать круги на воде. Я даю ему добить бутылку и говорю, что забрать аппарат он может вечером. Мы прощаемся, и я иду в ближайший ресторан. Что бы ни случилось, а полдень -- время обеденное, и его надо уважать, как своего дедушку. Глава 18 Придет она или нет? Этот вопрос извивается в моих мозгах, как разрезанный пополам червяк. Несмотря на свою садистскую натуру -- а может быть, именно благодаря ей, -- малышка Грета меня очаровывает. Это первоклассная сирена, с которой я никогда не устану вести большую игру. Я дохожу по улице Четвертого сентября до Оперы и возвращаюсь к Пам-Пам. У меня начинает кружиться голова: моя киска уже там. А как она прикинулась! Чтобы не смущать меня, явилась не в военной форме, а в ослепительном меховом манто. Если это не норка, то, значит, собака! Я целую ей ручку в наилучшем аристократическом стиле и сажусь рядом. -- Как мило, что вы все-таки пришли, Грета. -- А вы не верили моему слову? -- спрашивает она. -- С красивой женщиной никогда нельзя быть до конца уверенным... Комплимент немудреный, но все равно заставляет ее щеки порозоветь. С девчонками нет необходимости быть оригинальным. На возвышенные фразы им начхать, а вот от тупых мадригалов они так и млеют. Раз это ей нравится, я продолжаю и выкладываю целый набор глупостей. Будь у нее хоть два грамма здравого смысла, она пожала бы плечами и побежала купить пластырь, чтобы заклеить мне рот. Но она наслаждается моим трепом, как будто это wepmnqlnpndhmm{i ликер. -- Вам не кажется, что стоит собачий холод?.. -- Надо же! -- иронично отзывается она. -- Вы интересуетесь метеорологией? Я принимаю вид подростка, впервые в жизни севшего на колени к бабе. -- Это чтобы сделать более уместным одно маленькое предложение, -- объясняю я с самым жалким видом, на который способен. -- Какое? -- Я хотел вам показать мою коллекцию японских эстампов... Она смеется и крутит задом так, что если бы в него сунуть деревянную ложку, то можно было бы сбивать майонез. -- Так каким будет ваш ответ, любовь моя? Она отвечает не сразу, и у меня сжимается сердце. Если она откажется, это будет самое сильное разочарование в моей жизни. И не только в физическом плане... В общем, вы поймете потом. -- Вы не очень постоянны, -- шепчет она. -- Я думала, вы отдали свое сердце той девушке, что была с вами... Я вздыхаю. Раз дело только в ревности, вопрос можно уладить в два счета. -- Жизель? -- переспрашиваю я. -- Это совсем другое дело. Она мой друг. Не смейтесь. Она за мной ухаживала во время болезни, помогала мне... Короче, ради нее я готов броситься в огонь и, кажется, уже доказал это. Но никакой любви между нами не было. Если я говорю, что влюблен в вас, то потому, что это чистейшая правда... Слово мужчины. Ради Жизель я готов на любые жертвы, а ради вас -- на любые безумства... Улавливаете разницу, прекрасная смуглогрудая андалузка? Грета кивает. Она тает от удовольствия. Чувствую, мои акции идут вверх. -- Ну же, -- настойчиво говорю я, -- пойдемте и делайте, как советовал один мой старый корешок: "Не ждите завтра, срывайте розы жизни прямо сегодня..." -- Даже если они с шипами? -- Да, моя богиня, даже с шипами. Она встает, и мы доходим до бульвара Капюсин, где стоят фиакры. -- Очень романтично, -- фыркает Грета. -- Я обожаю романтизм, -- отвечаю я ей. -- Если бы я послушался своего внутреннего голоса, то шел бы рядом с вами в рединготе и цилиндре. Фиакр трогается, покачиваясь. Я обнимаю Грету и начинаю влажный поцелуй. -- Скажите, -- спрашивает она после того, как восстановила дыхание, -- а как обстоят дела с BZ 22? Я делаю жест, каким отгоняют мух. -- Послушайте, Грета, мой старый школьный учитель всегда говорил, что не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Это правило, хорошее для учебников, на практике применимо не всегда. Однако я ему строго следую. Поскольку я не знаю, смогу ли увидеть вас завтра, то пользуюсь тем, что сегодня вы рядом со мной, чтобы очаровать вас. -- Какой вы забавный... После нескольки