возможность? Человек, который участвует в таком необычном убийстве, должен был принять меры предосторожности, чтобы не быть узнанным! А я, болван, тщился, как сказал бы Ориола, воссоздать его таким, каким он мне явился. -- Кто это? Я задерживаю дыхание, так как моя судьба балансирует на мясистых губах мисс Сахарный Тростник. Лишь бы ее не поразила эмболия до того, как она начнет говорить. Глава IX Что называется, улыбнитесь, сейчас вылетит птичка Мадемуазель Белоснежка, большой приз за малую добродетель на фестивале в Буффемоне, прямо в одежде погружается в раздумья, глубокие, как взор философа. -- Знаю ли его я... я его знаю,-- читает она верлибром в монологе и себе под нос.-- Но его имя... Оно крутится у меня на языке. У бедняжки на языке столько штучек, что она поневоле не может помнить все. -- Это к концу Греты,-- говорит она, как медиум в состоянии полного транса, который сталкивается нос к носу с эктоплазмой Великого Конде[29]. -- Как это, к концу Греты? -- К концу ее работы в Тобоггане, ну! Мы все решили, что она подцепила Волшебного Принца. У парня была спортивная тачка, костюмцы из клетчатой ткани а-ля принц Гальский, в общем -- все! Несколько вечеров подряд он приезжал за ней... Он всегда был с собачкой. Толстым желтым бульдогом с черными брылями. -- Боксером. -- Может, и так. Я вспоминаю даже, что его псина была выдрессирована: ей предлагали сахар -- она не брала. Вступаю я: -- Как он выглядел, этот парень? -- Среднего роста, но коренастый. Блондин, очень светловолосый, с носом... Ну! Нос такой, ну, как приплюснутый. Он не был красив, но приятный. Я вспоминаю первый вечер, когда он появился в Тобоггане и спросил Грету. Ты знаешь, у кого он спросил, кто здесь Грета? У Греты! Забавно, да? -- Очень смешно,-- соглашаюсь я.-- То есть он приехал за ней? -- Думаю, да. Они ушли вместе. Буквально через восемь дней никто больше не видел малышку. Решили, что ей удалось устроить свою жизнь. -- Где проживал этот донжуан? Вместо ответа метиска бледнеет, что добавляет немного молока в ее цвет кофе с молоком. -- Но, послушай, ты говорил мне, что он тебе должен бабки. Значит, ты должен это хорошо знать! По счастью, у горячо любимого Сан-Антонио всегда есть хорошо смазанный и выведенный на орбиту удачный ответ. -- Я знаю его в гриме. Но я не видел его до того, как он так быстро состарился. Ты не знаешь, как его могут звать? -- Нет! -- И не представляешь, где бы он мог обретаться? -- Абсолютно! -- Грета вам никогда не рассказывала о нем? -- Она? Говорю же тебе, что у нее был висячий замок вместо языка. Я размышляю. -- В общем, ты больше ничего не знаешь из того, что могло бы прояснить картину? -- Нет, ничего! Я достаю записную книжку и пишу домашний адрес и телефон на одной из страниц, воздерживаясь от указания профессии и должности. -- Если ты вспомнишь какую-нибудь деталь или не важно что об этом чудике, сообщи мне, я буду благодарен! В доказательство того, что не дурю ее, я делаю новый взнос. Счет моих расходов растет на глазах, но, что вы хотите, не подмажешь, не поедешь, не так ли? -- Прощай птичка,-- шепчу я, поглаживая ее пропеллер цепкой рукой,-- и не забывай меня в своих молитвах. Я возвращаюсь домой, делая крюк через площадь Согласия, чтобы кинуть глаз, как там поживает пожар в посольстве. Огонь усмирен, обуглилась лишь часть крыши да почернел кусок стены. Отделались легким испугом. Больше ущерба морального, чем материального. Толпа осаждает авеню Габриель, водилы стоят на ушах. Болезненно osk|qhpser этот нерв столицы. Сытый по горло жизнью, людьми, самим собой и другими, я возвращаюсь в Сен-Клу, где Фелиси, моя славная женщина-мать, ждет меня за вязаньем, она готовит церемониальный пуловер для сына наших соседей, молодого кабачка с пуговицами, который только что одержал триумфальную победу над аттестатом зрелости. -- Ты выглядишь расстроенным,-- говорит она. -- Какая-то слабость, мам, не обращай внимания. Глоток красненького, таблетка снотворного, чтобы вздремнуть, и завтра ничего не будет. Фелиси поднимает к люстре когда-то девичьи очи, уставшие от бессонных ночей и блинных печалей -- Ты бы тоже пошла бай-бай, мам,-- советую я. -- Хорошо, мой мальчик. -- Может, ты выпьешь рюмку вишневки? -- Пожалуй. -- В воскресенье,-- говорю я,-- чтобы рассеяться, обязательно пойдем в кино, показывают "Выйди вон, чтобы я тебя вернул внутрь" с Тедди Константипольским. В воздухе устанавливается какое-то уныние. Мы заваливаемся спать, чтобы забыть эту сплющенную с полюсов и вздутую по экватору планету, на которой рыбам однажды пришла ужасная мысль превратиться в млекопитающих. Наступает утро, полное солнца и птичьего звона. В глубине сада около стены есть одна липа, которая прельщает соловьев. Как только с погодой о'кей, эти месье собираются чуть свет, чтобы дать свой концерт. Когда я открываю окно, у меня такое чувство, будто что-то должно произойти. Чудесно! Мне кажется, что серый период топтания на месте минул и я начинаю новую эру. Вскакиваю с перины. Снизу поднимается аромат свежего кофейка. Я начинаю набирать ванну, насвистывая модный шлягер "Держи карман шире, вылетит птичка", шум воды под напором создает идеальный музыкальный аккомпанемент. Да, решительно все идет прекрасно сегодня утром. Когда объем воды в резервуаре, послужившем Марату саркофагом, становится достаточным, я остаюсь в чем мать родила и вверяю телеса благотворной ласке теплой воды. Нет ничего лучше хорошей ванны, чтобы успокоить нервы. Я как раз начищаю свою сантехнику, когда раздается стук в дверь. Голос Фелиси зовет меня: -- Антуан! Я выключаю мощную струю душа: -- Да, мам! -- К тебе пришли! -- Да кто же это? -- Какая-то женщина! -- В такой час? Фелиси понижает голос. -- Ты меня слышишь? -- Ну! -- Это негритянка... Не хватает еще пойти ко дну в гигиеническом резервуаре, который квартиросъемщики иногда используют для хранения картошки. -- Негритянка? -- Почти. Точнее, кофе с молоком. Малышка Сахарная Тростинка! -- Пусть войдет! -- ору я. -- Сюда? -- лепечет маман. -- Да. -- Но... Антуан! -- Не волнуйся, эта девочка робеет, когда видит мужчин одетыми! Фелиси идет за очаровательной брюнеткой, а я тем временем ополаскиваю глаза и уши холодной водой. Дверь открывается, и сквозь банный пар я различаю мою вчерашнюю подружку, задрапированную в красное платье, как пожарный драндулет (этот цвет ей к лицу). -- Привет! -- бросаю я, а-ля паша, указывая ей на металлический табурет.-- Каким ветром, крошка? -- Значит, вы комиссар? -- говорит она вместо приветствия. -- Где это ты узнала, в Тобоггане? -- Да. Фелиси незаметно удаляется, бросив все же недоверчивый взгляд на Белоснежку. Моя славная матушка опасается, не играет ли эта посланница заморских земель роль Шарлотты Корде. -- Я пришла пораньше,-- лепечет малышка. Она больше не напирает, а, как мсье, который не платил в течение года взносов, потеряла уверенность в себе, которая ее страховала. -- И хорошо сделала. Ты вспомнила что-нибудь о парне Греты? -- Да. Она открывает сумочку и достает оттуда фотографию. -- Посмотрите. Я вытираю два пальца о купальный халат, который висит рядом, и жадно хватаю картинку. Фото изображает Белоснежку с товаркой перед Тобогганом. Их обеих снял (осмелюсь так сказать) уличный фотограф. Они скорчили подобающие гримасы, чтобы по возможности больше походить на звезд Голливуда. Признаюсь, я не вижу связи -- даже сексуальной -- между этим скромным прямоугольным параллелепипедом и делом, которое поглощает мое внимание -- Что это за тетка рядом с тобой? -- спрашиваю я наобум. -- Это Ольга из Пуатье! -- Ну и что дальше? -- Дело не в ней, мсье комиссар! Так как кроме двух измерительниц панелей других живых существ не видно, я все меньше представляю, к чему она клонит. Рожай скорей, крошка, побереги мои мозги. -- За нами,-- говорит она,-- что вы там видите? -- Улицу... -- А у тротуара? -- Тачку? Мисс кофи энд милк скрещивает свои смуглые ноги с золотистым отливом так высоко, что, благодаря позиции, мне открывается панорама до самых пределов. -- Да,-- шепчет она,-- тачка. Это машина того парня, который приезжал к Грете, и можно различить номерок, особенно если воспользуетесь лупой! Милая крошка! Я встаю и протягиваю ей руки, с которых стекает вода. -- Ты чудо туземного искусства! -- уверяю я.-- Какая гениальная идея пришла тебе в голову! Жеманясь, она объясняет: -- Когда мы расстались, я пошла в Тобогган выпить рюмочку и узнала, кто вы.-- Она опускает глаза, отягощенные голубыми тенями и целомудрием.-- Я сказала себе, что если бы я смогла вам помочь, то, может быть, и вы протянули бы мне руку! Вот в чем дело! -- Что случилось, лучезарная Аврора? -- Это с одним из моим друзей. У него неприятности с полицией. -- У твоего Жюля?[30] -- Ну да. -- Что за неприятности? -- Один приятель сунул ему наркотики, а он и не знал, что... -- Ну конечно, он чист... как снег! Ну ладно, как его зовут, попытаюсь добиться для него режима благоприятствования. Это все, что я тебе должен? -- Еще одно, мсье комиссар. -- Что еще? -- Я бы хотела, чтобы никто не знал, что я приходила. А то подмокнет моя репутация... -- Хоть я и принял тебя в ванной, об этом можешь не беспокоиться. Успокоившись, она бросает на меня осторожный жаркий взгляд, сначала снизу вверх, потом слева направо и возвращает его, пока не находит точку пересечения моих меридиан. -- Вы красивый мужчина! -- оценивает хозяйка подстилок. -- Да,-- говорю я,-- как раз на прошлой неделе в газете "Франс Суар" был репортаж на эту тему. Министр искусств даже предложил мне место жеребца-производителя в особняке Бретей. Я отказался, потому что пришлось бы вести оседланный образ жизни. Натюрлих, сборщица зрелых бананов не сечет в такого рода остротах. Так вот, вода остыла, и, кроме того, я тороплюсь использовать ее грандиозную наколку, ласково намекаю ей, что она может проститься со мной. -- Ты дашь координаты своего сутенера женщине внизу, чтобы мы в свою очередь помогли ему. -- Спасибо, мсье комиссар! -- Не называй меня все время мсье комиссар, особенно когда я нагишом, это оскорбляет достоинство моей профессии. -- И все же я не могу вам сказать мадемуазель,-- делает ударение она, разглядывая резиденцию моего самолюбия. x x x Через три четверти часа, промчавшись через Пантрюш на такой скорости, которая оставила в растерянности всю русскую знать, сидящую за рулем своих такси, я высаживаюсь у конторы. Берюрье уже здесь, занят тем, что запихивает в тело содержимое банки печеночного паштета. Его вставные кастаньеты звонко щелкают, губы блестят, как зеркало. Я чувствую, что этот спектакль оскорбляет мое человеческое достоинство. -- Что ты так смотришь на меня? -- беспокоится отвратительная особь. -- Ничего, дремучий ты человек! -- вздыхаю я. -- От такого и слышу! -- парирует Жирный, закрывая нож, лезвие которого он только что вытер о лацкан куртки. Я берусь за трубофон, чтобы связаться с префектурой в Ивлин, с ее службой технических паспортов. Пока меня соединяют по коммутатору, я вооружаюсь лупой в духе Шерлока и рассматриваю номерной знак гоночной машины, стоящей под задницей метиски. Номер можно разобрать даже невооруженным глазом. Он оканчивается на 78. Интересная штука жизнь, правда? Догадывался ли этот чудак в ту секунду, когда останавливал свой шарабан, что простое нажатие на педаль тормоза повлияет на его судьбу? Если бы он остановил свой М. Ж. на пятьдесят сантиметров дальше, я продолжал бы топтаться в тумане, тогда как благодаря этому мне sd`qrq, может быть... -- Алло! Полиция! Фамилию владельца машины под номером 518 ББ 78, поживее! Пока служащий прочесывает бассейн Аркшоны, я рассеянно наблюдаю за моим толстым Берю. Милый коллега заканчивает вытирать пальцем банку от паштета. Он сосет указательный палец, как славный толстощекий бутуз, который предпочел свиной жир меду -- Алло! -- Я слушаю! И как слушает ваш малыш Сан-Антонио! Все мое естество дрожит, как скрипичная струна, с которой играет котенок. -- Транспортное средство принадлежит некоему мсье Сержу Кайюк. оптовому торговцу, авеню Мнерасскаж-о-Беде, 56, в Рамбуйе -- Спасибо,-- выдыхаю я. Рамбуйе! Рамбуйе! Помните, я говорил вам, что с девяти утра, как только моя пятка коснулась коврика, я предчувствовал перемены. И тут происходит явление несказанного Пинюша, носителя удочек и одного сачка. -- Ты переезжаешь? -- спрашивает Берю. -- Завтра суббота,-- объясняет человек с моргающими глазами -- Думаю пойти подразнить уклейку в Уазе. -- Оставь свою вязанку! -- предписываю я дорогому человеку Он подчиняется. Я обнажаю его голову и запечатлеваю на этом заурядном лбу благородный поцелуй. -- Благодаря твоей дедукции, старик, мы, может быть, добьемся результата. Твоя идея поднять прошлое была по-настоящему гениальна. Он сияет Берю злобно швыряет банку в корзину для бумаг, где уже лежат пустая литровка и косточки от олив. Я связываюсь с транспортной службой. Там дежурит Алонзо Бензен. Серьезный парень. -- У тебя есть фургон ЭФ[31]? -- спрашиваю я. -- Да, мсье комиссар -- Он готов? -- Да -- Тогда напяливай униформу и скажи Бадену, чтобы он делал то же самое Сбор во дворе через пять минут. Не забудь погрузить туристические принадлежности. -- Для большого пикника? -- Да, полный набор: Томпсон, гранаты со слезоточивым газом и другие закуски -- Понял -- Куда ты едешь? -- спрашивает Пино. -- Увидишь, потому что примешь участие в нашей небольшой прогулке -- Ты думаешь, мы вернемся до закрытия магазинов? -- беспокоится он -- Мне надо купить конопляного семени на завтра! -- Если мы не вернемся до шести, это будет означать, что мы сыграли на три метра под землю, кавалер. В этом случае тебе будет легко раздобыть червяков. -- А я? -- брюзжит берюрианская Опухоль. -- Что ты? -- Я участвую в организуемой поездке? -- А как же? Разве ты видел когда-нибудь цирк без клоуна? Глава Х (продолжение) Нет ничего более практичного, чем этот фургон, оборудованный k~d|lh, у которых в башке свекольная ботва. Внешне это обычная колымага с двумя дверцами сзади и кабиной спереди. На боках белыми буквами написано "Электричество Франции". Но точки над "и" -- это крошечные потайные глазки, позволяющие сечь панораму изнутри. Внутри все как у людей. Кожаные сиденья, радиопередатчики, бронированные плиты на стенках, ящики для оружия. Короче, все готово к делу. Тем более что на тележке стоит не ее родной мотор, и эта каравелла жарит 180 в час так же легко, как Берю выжирает литр 12-градусной с зеленой этикеткой. Бензен и Баден, одетые, как служащие ЭФ сидят в кабине. Пино, Толстый и я развалились на молескиновых сиденьях. Покачивание фургона убаюкивает удава Берю. Глаза Пино, погруженного в мечты, отвратительны, как слизняки в раковинах. На протяжении тридцати миль он сосал эмбрион окурка, и вот он уже тянет собственные усы, прикурив их от сварочной горелки, которая служит ему зажигалкой. -- Ты думаешь, что этот Кайюк все еще живет в Рамбуйе? -- спрашивает Пинюш после того, как предотвратил беду, угрожавшую его волосяному покрову. Я никогда не видел, чтобы моя славная развалина принимала расследование так близко к сердцу. -- Искренне надеюсь. В любом случае это подтвердило бы твои блестящие умозаключения, касающиеся покушения. Удовлетворенный этой новой похвалой, он снимает шляпу так, как лишается венца властелин, и это меня удивляет, ведь я всегда воображал, что резьба на его головном уборе сорвана. Появляется гипсовый череп, к которому пристали бесцветные волосы. Пино чешет черепаховым ногтем бляшку экземы и возвращает на свою выпуклость заплесневевший кусок фетра, бесформенный и грязный, который бы толкнул мсье Моссана на самоубийство, если бы он смог еще прочесть свой ярлык внутри. -- Рамбуйе! -- объявляет Баден в микрофон, вмонтированный в зеркало заднего вида. -- 0'кей! -- отвечаю я.-- Вы знаете, что должны делать? -- Да, патрон. -- Будьте особенно осторожны! -- Хорошо! Фургон поворачивает на авеню Мнерасскаж-о-Беде, тихую улицу городка, расположенную перпендикулярно к южной поперечной оси замка по отношению к меридиану Гринвичской деревни и к квадрату гипотенузы. -- А вот и сорок пятый номер, патрон,-- объявляет Баден. Я втыкаю свой рысий взор в потайной глазок. Вижу красивую собственность из камня в стиле "перестроенный старинный хозяйский дом". Она состоит из прямоугольного жилого корпуса и ангара-гаража, который выходит на улицу. Низкую стену с решеткой поверху диким виноградом заволокло (как Шодерло) Видны открытые ставни в цокольном этаже. В первом этаже они закрыты. Я толкаю ногой костыли Толстого, чтобы разбудить его, так как его могучие рулады рискуют нагнать страху на мирное местное население, заставив их думать, что в драндулете установлен турбореактор Диплодок издает "уа-уа" и пускает в ход домкрат, позволяющий поднять веки. -- Рамбуйе! -- повторяет Пино. Толстый поспешно опускает свои шторы. -- Я схожу в Ренн,-- вздыхает он. Ударами локтей мы выволакиваем его из сна, и он с трудом восстанавливает то, что с натяжкой можно назвать ясностью ума. Бензен и Баден уже вкалывают. Они вытащили из кабины моток электрического кабеля и вот уже лезут на столб, делая вид, что восстанавливают разрыв. Затем они разматывают кабель до двери дома, который и был целью нашего путешествия. Звонок в дверь. Или, скорее, погребальный звон Надтреснутый звук оного поет в моей нежной душе забытую песнь босоного детства (читатели, которые оценили истинную красоту этой фразы, могут написать мне, чтобы получить и другие. Их есть еще запас на складе, который я готов уступить им по себестоимости. Скидка на десять процентов многодеткам, ветеранам войны и диабетикам). Проходит минута. Потом в окне показывается мужское лицо. Моя аорта кричит браво. Мысленно я пою благодарственный гимн мисс Сахарный Тростник: это мой дергатель стопкрана. Но изменившийся после курса омоложения. Если ему тридцать пять годков, то это конец света! Грива у него не седая, а приятно белокурая. Я опознаю его по носу, немного расширенному книзу. -- Что такое? -- спрашивает он. Баден говорит невинным голосом: -- Это ЭФ, мсье. Меняем все подключения на этой улице. Кайюк внимательно смотрит на двух мужчин. Он видит провод, который свисает со столба, фургон с успокаивающими буквами, простоватые рожи двух моих людей и бросает: -- Одну секунду! Дверь открывается, в ней появляется хозяин, рядом с ним стоит громадный боксер, который, если бы курил сигару, был бы похож на Черчилля. -- Зверюга злая? -- спрашивает Бензен. -- Когда как,-- таинственно заявляет Кайюк. -- Когда как зависит от кого? -- шутит Баден, страдающий собачонкофобией, особенно если у них кишки, как у вешалки для полотенец. -- Только от меня,-- бросает Кайюк, отходя от двери. Оба моих агента проникают в дом, разматывая дурацкий кабель. Кайюк, засунув руки в карманы, созерцает представление, как настоящий ротозей. И надо же, тут его мерзавец пес кидается к фургону, лая все, что он умеет. Ужасно, он нас унюхал! -- Что с вашей псиной? -- невинно спрашивает Бензен.-- Моя тачка его не устраивает? -- У меня такое впечатление, что да,-- уверяет Кайюк, нахмурив брови. -- Там, наверное, кошка под ней! -- лицемерно подсказывает Баден. Но собака опровергает это предположение, бросаясь на задние дверцы машины. Она яростно царапает колеса. Теперь она больше не лает, а испускает глухое злобное рычание. Кайюк подходит. -- Что с тобой, Крифт? -- бормочет он. Он протягивает руку. Я понимаю, что он хватается за ручку двери. Этот хмырь -- редкостный нахал! -- Вы позволите? -- бросает он через плечо двум честным служащим из ЭФ. И открывает. Мы сталкиваемся нос к носу. Какое самообладание, мадам Дюран! Вместо того чтобы воскликнуть что-то типа "О Боже! супруг мой" или "Кого я вижу!", Кайюк бросается назад, яростно оттолкнув дверцу. Он меня узнал сразу, и его решению не понадобилось и сотой доли секунды, чтобы созреть в белокурой голове. Я посылаю отработанный-удар ногой в дверь. В ту секунду, jncd` она распахивается, раздается длинный свисток. Я выпрыгиваю из фургона и вижу, что у Кайюка в зубах свисток. Он дает сигнал тревоги. Определенно, это его вторая натура. В считанные секунды, которых не хватит даже на то, чтобы усыпить комиссию сенаторов, я оказываюсь на Кайюке, и он принимает в челюсть кило моего кулака. Его свисток отлетает в сторону. Берю и Пино, которые вылезают из тачки, устремляются ко мне. -- Усмирите его! -- кричу я. Галопом, как всегда, я бросаюсь в дом с "дурой" в руке и делаю знак Бадену следовать за мной. Мы внутри. Я слышу, как хлопает дверь, щелкает ключ. Это в конце коридора. В доме есть второй выход, он должен выходить в проулок за строениями. Действительно, рычит мощный мотор. Понимая, что у нас нет времени вышибать дверь, я кричу моим бойскаутам валить к машине. Берю только что украсил Кайюка декоративными браслетами, а Пино шлепнул боксера, который желал ему только добра. -- В машину и чос! -- бросаю я. Начинается высший пилотаж. Все взлетают в машину, кроме папаши Пино, который запутался копытами в электрическом кабеле. На этот раз за рулем я, и, прошу вас поверить, резина на колесах слегка дымится. Я делаю поворот направо, еще один... Действительно, тихая улочка тянется вдоль строений. На горизонте пусто. Я давлю на газ, мы выскакиваем на более оживленную магистраль. Я резко торможу перед остолбеневшим пацаном, который играет в классы. Он застыл на одной ноге, как журавль. -- Малыш, здесь машина проезжала? -- Да, мсье. -- Что за машина? Во мне все кипит при мысли, что тем временем тачка тех других жрет километры. -- Я не знаю,-- отвечает сосунок Вот тебе на! Обычно все современные пацаны, как только у них прорезается первый зуб, уже знают все автомарки. Это один из пороков эпохи. -- Какого она цвета? -- Черная. Полный недоносок. Везет же мне, надо, чтобы самый последний придурок в стране оказался единственным свидетелем. -- В какую сторону она поехала? -- Туда! И то хорошо! Я давлю на педаль, и фургон срывается с места. Мы попадаем на площадь, мощенную булыжником. Тоскующий дворник заметает кучу навоза, напевая "Опавшие листья". -- Скажите, мсье, вы не видели черную машину, которая пронеслась на всех парах? -- Видел,-- говорит хозяин метлы. -- Какой она марки? -- Она не французская. -- С открытым верхом? -- Нет, наоборот... -- По какой дороге она поехала? Он делает рукой дворника королевский жест. -- В направлении Шартра. Я включаю микрофон, чтобы связаться с внутренностью фургона. -- Берю? -- Н-ну? -- Сообщи дорожным службам. Задержать черную иномарку, направляющуюся в Шартр. Пусть поставят заграждение! -- 0'кей! Стиснув зубы, я вписываюсь в крутые виражи. Вот и дорога на Шартр. Я вижу, что она ведет и в Париж, в зависимости от того, повернете ли вы направо или налево. Мой славный уборщик лошадиных субпродуктов сказал "Шартр", потому что он расположен к гуанотике, кроме этого он ничего не знал. Снова микрофон. -- Берю? -- Ну-ну? Сообщение передал. -- Уточнение. Заграждение также и в направлении Парижа. -- Н-ну. -- Вежливо узнай у мсье, который сопровождает тебя, марку машины и ее номер. Если он не захочет говорить, будь настойчив, ты меня понимаешь? -- Н-ну! Он тоже поймет! Баден и Бензен, зажатые в кабине у меня под боком, ждут решения моей доброй воли. Что делать? Куда идти? Куда бежать? Направо? Налево? Я бы поехал прямо, но это приведет меня прямо на парапет Итак- с-с-с? -- Может, в Париж? -- осмеливается сказать Бензен, который хочет успеть домой к обеду. Я подчиняюсь... Даю полный газ. Мы проезжаем с десяток миль, и я начинаю ругаться, как Жанна д'Арк в Реймсе, бикоз я не вижу на горизонте ни одного полицейского мотоциклиста. Может, кожаны устроили мотопробег?! Но речь не идет о том, чтобы представлять фирму Чинзано на Тур де Франс перед изумленной публикой! Охваченный сомнением, как мсье Дон Диего, я включаю микрофон. -- Ты точно передал второе сообщение, Берю? Вместо лаконичного ответа я слышу свист, к тому же мелодичный. -- Эй! Толстый, не разыгрывай из себя райскую птичку, отвечай! Нахальный свист продолжается. Черт меня побери, я резко торможу на обочине и забегаю за машину, чтобы открыть дверцу. Печальная картина: Толстый на полу в состоянии кей'о. Кайюк, который его вырубил, держит в руках, скованных наручниками, милую пушку из одного из ящиков для инструментов. Тотчас он плюет свинцом. Мое счастье, что коротким движением руки я захлопываю дверцу и что она бронированная, иначе ваш юный друг в настоящее время представлял бы из себя решето кроссворда. Я же говорил вам, ребята, что нужно быть осторожными, может вылететь птичка! Глава XI Что называется, дать тягу В жизни бывают обстоятельства, при которых, чтобы принять решение, не обязательно собирать семейный совет или проводить тайное голосование. Для того чтобы сообразить, что этот человек опасен, учитывая, что имеет в распоряжении весь наш арсенал, а в лице Берю -- важного заложника, мне нужно не больше времени, чем продюсеру фильма, чтобы прочесть сценарий. Вы скажете мне, что на планете, где цветы увядают, любовь проходит, а человек кончает тем, что превращается в скелет, беречь персону Берю для времени "X" -- глупо! Пусть так, но опыт показывает, что лучше играть со своей жизнью, чем со смертью других. Я бросаюсь к кабине и кричу Бадену, чтобы он дал мне дымовую шашку. Только бы этот ублюдок Кайюк не угрохал Толстого. Баден протягивает мне штуковину. Теперь дело за малым: закинуть ее внутрь "Летучего голландца" и не схлопотать бортовой залп. Я снова открываю дверцу, с большими предосторожностями, как вы понимаете, и посылаю свой свадебный подарок с доставкой на дом. Раздается бум! Кайюк отвечает предусмотренной тирадой, но я уже успел закрыть дверцу. Сейчас мсье начнет мерзко кашлять. И Толстый будет аккомпанировать ему на своих расстроенных голосовых связках. Мои помощники рядом со мной. Я описываю им шабаш, который произошел внутри. Он вырубил Толстого в то время, когда тот передавал сообщение. Надеюсь, что он его пристукнул не до смерти. Ждем несколько секунд. Желтоватый дым просачивается сквозь щель под дверцами. -- Если ждать слишком долго, они загнутся,-- замечает Баден, который испытывает слабость к Берю. Я знакомлю их со своим планом действий. -- Ты, Бензен, укроешься в кювете и будешь стрелять в парня в случае передряги. Предпочтительно в ноги. -- Ясно! -- Ты, Баден, открываешь дверцу. Держись за бортом шарабана. -- Хорошо, патрон. А вы? -- спрашивает он. Вместо ответа я лезу на капот и бросаюсь ничком на крышу тарантаса. Если бы вы видели рожи проезжающих водил, вы бы немного развлеклись, честное слово! На них застыл один вопрос: во что здесь играют? Я делаю знак Бадену открыть дверцу. Жирное облако вырывается из фургона, за ним сразу измученный Кайюк, который кашляет так, что глаза лезут на лоб, и при этом потрясает пушкой. Красавчика Сержа тут же ждали с распростертыми объятиями и моим приветом! Я прыгаю на него, как это делает леопард, переодетый тигром. Он падает! Удар лодочкой в челюсть, второй по хранилищу желчи -- и все нормально. -- Займитесь Толстым! -- кричу я дружкам. Автомобилисты притормаживают, происходит столпотворение машин! Как на ярмарке в Троне. Баден и Бензен извлекают из фургона харкающую, кашляющую, грязную, хрипящую массу. Берю приходит к нам, так же, как и в себя, в своем элегантном костюме, скроенном из половой тряпки, рубашке, засаленной до блеска, и очаровательной шляпе, купленной по случаю у отставного огородного чучела. Его откачивают, искусственное дыхание, полноценный стакан с ромом, компрессы... Он лежит, как на вершине Анапурны, наш яйцеголовый, которого ни одна курица не согласилась бы высиживать. Он исходит слезами, он зеленеет, он обрастает дорожной пылью и посылает ругательства на все стороны света. Парень в "шевроле" спрашивает, не нужна ли его помощь. Те, кто остановились первыми, рассказывают вновь прибывшим фантастические версии в стиле Рокамболя. Эти, в свою очередь, повторяют ее новичкам, которые учат ее наизусть, чтобы воспользоваться в будущем, и так продолжается до тех пор, пока грифы, прибывшие на своих пятьсотсильных мотоциклах, не восстанавливают движение. Я представляюсь им, и они успокаиваются. -- Вас вызвали по радио? -- спрашиваю. -- Нет, мы проезжали мимо... Я присаживаюсь на корточки рядом с Берю. Он фиксирует на мне глаза, налитые кровью. Его пучки лезут из витрины. -- Послушай, Толстый, он вырубил тебя до того, как ты должен был во второй раз связаться с полицией? -- Да! Ах! Тетушка,--пускает пузыри Берю.--Я только начал их вызывать, совсем забыв про это ничтожество. И вот получаю плюху, которая сбивает меня с катушек. Я взбешен. Вывод ясен, по дороге на Париж нет кордона. Я лезу в тарантас, не обращая внимания на остатки дыма, стелющегося по полу, и связываюсь с дорожной полицией. -- Есть новости на дороге в Шартр? -- Ничего! Мы всех подняли на ноги! Я не настаиваю: меня оставили с носом, поздно -- Очень хорошо,-- говорю я.-- Проверьте еще раз и, если будут новости, вызовите "Пятьсот тридцать!" Мне кажется, что внутренность фургона снова пригодна для обитания. Я сажаю Кайюка и Бадена назад, рекомендуя последнему оставить дверцы открытыми и внимательно следить за арестованным. Бензен помогает Толстому устроиться впереди. Я разворачиваюсь, чтобы вернуться в Рамбуйе. Мое возмущение не знает границ, в этом я настоящий Шарль Квинт[32]. Так опростоволоситься, упустить этих типов из-под носа. Когда обкладывают берлогу, то сначала блокируют входы-выходы. Чтобы крепость пала, ее надо окружать, как жених окружает заботой невесту, вы прочтете это в любом военном учебнике, в котором говорится об уходе за детьми младенческого возраста. -- Как он меня двинул! -- охает Берю, растирая свою тыкву.-- Ох! Мама моя! -- Лучше бы он размозжил тебе башку,-- мечу я громы и молнии.-- Когда видишь таких недоумков, как ты, хочется пожелать, чтобы земля была им пухом! Из-за тебя все накрылось! -- Из-за меня! -- краснеет Пузырь.-- Скажи, что ты шутишь! Это что, по моей вине у меня такая красная рожа? -- Ты не уследил за майлордом! -- Он был в браслетах, я думал... -- Вот именно, ты думал! А когда ты начинаешь думать, все идет на перекосяк. -- Это случайность! -- делает ударение Толстый.-- Ты хочешь, чтобы я одновременно выполнял ювелирную работу и возился с радио, а вы бы втроем прохлаждались в кабине. Я не настаиваю, потому что в сущности он прав. Мы так быстро отъехали, что все кое-как набились в кабину. Все, кроме гомункулуса Пино, который запутался в кабеле. Мы снова перед владениями Кайюка. Пинюша не видно на горизонте. Мы проходим в дом, и с некоторым облегчением я обнаруживаю своего выдающегося собрата по профессии устроившимся в кресле гостиной с бутылкой "Дюбоне". -- Ну и как. Папаша? -- грубо говорю я.-- Можно подумать, что ты здорово переволновался. Старикан совсем бухой. Пузырек почти пуст, он один его высосал. Правда, на столе лежит еще штопор. Говорить для него -- это подвиг. -- Вы их пы... ма... пы... ма... поймали? -- спрашивает он. -- Нет,-- цедит сквозь зубы Бензен, взбешенный тем, что не осталось аперитива. -- Я,-- смеется незабвенный,-- я бо-бо, я обыскал весь ды... до весь ды... до весь особняк Я потрясаю бутылкой. -- И это единственный секретный документ, который ты нашел?! Он корчится от смеха. -- Мммм... нннет! Там грузовик в гага... в гага... в ангаре, а в гугу... а в гугу... а в тягаче, догадайтесь что... Он хочет себя хлопнуть по бедру, промахивается и, увлекаемый собственным движением, опрокидывается коленями на паркет. Это slmnf`er его веселье. Он подбирает свой окурок, хочет пристроить его за правым ухом и помещает за ленту шляпы . -- Там мор... Там мор. -- Старикашка бредит,-- брюзжит Бензен.-- Он говорит, что в грузовике море! -- Мерседес! -- заканчивает Пино, отправляясь на пол. Он мило засыпает на ку на коко .. на ковре Мы бежим в гараж, чтобы проверить смысл его слогов Действительно, "Мерседес" стоит себе на платформе грузовика. Вот почему мы его не нашли. Эти сволочи до мелочей продумали свое нападение. Грузовик ждал на грунтовой дороге, очевидно, ниже уровня автострады. Две большие доски, которые лежали еще в тягаче, облегчили погрузку. Сопровождаемый Толстым, все еще плачущим, сопящим и жиром трясущим, я совершаю обстоятельный осмотр хибары. Три жилые комнаты свидетельствуют, что у Кайюка проживало определенное количество пансионеров. Женщины, мужчины... Мы находим барахло и тех и других. Жаль, что хозяин, благодаря своей паршивой шавке, смог предупредить бандитов, а то, думаю, можно было бы устроить шикарную слежку. Я копаюсь в шкафах, поднимаю ковры, снимаю картины и не нахожу ничего интересного. У этих рисковых ребят здесь было временное убежище, они были начеку и не оставили ничего такого, что могло бы на них навести. -- Пошли! -- командую я Толстому. Я собираю людей у фургона и распределяю обязанности. -- Бензен, ты останешься здесь в засаде и будешь ждать подкрепление. Если зазвонит телефон, ты ответишь, заранее попроси на станции, чтобы фиксировали звонки. Ты, Баден, тихо расспросишь соседей, чтобы узнать побольше о Кайюке и его друзьях. Встречаемся вечером в конторе. Я увожу с собой оглушенного Берю и косого Пино. Ясно? Шепот одобрения на всех скамьях амфитеатра. -- На этот раз присматривай за своим маленьким другом, смотри, чтобы он был в целости и сохранности, потому что я умираю от желания немного поболтать с ним. -- Не волнуйся, я буду его беречь, как брата! -- уверяет Каин Берю, прописывая дорогому Сержу вливание подкованной подошвы. Глава XII Что называется, взять языка -- Садитесь! Улыбка Кайюка красноречива, как редакционная статья из "Фигаро". Когда знаешь людей так, как их знаю я, и когда поработал с ними так, как поработал с ними я (как сказал бы Шарпини), смекаешь сразу и, более того, "тотчас", что этот зуав не заговорит. В его улыбке ясно читается то слово из пяти букв, которое особым образом освещает великое наполеоновское сражение. И когда размышляешь над этим, поневоле ощущаешь живительную силу этого слова, которое превратило физическое поражение при Ватерлоо в своего рода моральную победу. В тот день бедная Франция потеряла своих лучших сынов, но ее словарь, уже такой обильный, обогатился двумя слогами. А ведь намного труднее произвести на свет слово, чем ребенка. Каждый раз, когда я проезжаю через площадь Камбронна, мне приятно вспомнить этого храброго генерала, который сумел так благородно ответить англичанам и выразить одним словом то, что весь мир думает об этих островитянах[33]. Сказав это, вернемся к эпической сцене, которая происходит в моей конторе под председательством гадкого господина Берю и его альтер его светлейшего Пино 1-го короля бычков. Баден, потребитель напитков с малыми оборотами, успешно крутанулся и только что передал мне по треплофону сведения о Кайюке. Сложив руки на бюваре, я начинаю: -- Вас зовут Серж Кайюк, родились в Копенгагене в семье русских эмигрантов. В возрасте шести лет вы приехали во Францию и по достижении совершеннолетия большинством голосов избрали французскую национальность -- Точно,-- отбривает обвиняемый. Берюрье, который имеет на него зуб, причем превосходный, считает своим долгом, в соответствии с контрактом, издать рев носорога. Я сражаю его смертоносным взглядом. -- В течение нескольких лет вы были генеральным представителем лаборатории фармацевтических изделий. Затем, вернувшись после стажировки в Соединенных Штатах, где были за счет фирмы, вы ее покинули? -- Точно,-- подтверждает Кайюк. -- С этого времени источник ваших средств к существованию очень загадочен. -- Я живу на свою ренту. -- Это надо еще проверить... Вернемся к тому, что нас интересует. Два года назад вы связались с танцовщицей немецкой национальности из ночного бара. Ее звали Грета Конрад. Эта девушка оставила свою работу через три дня после знакомства с вами. Впоследствии она была в той или иной степени замешана в серии покушений против американских сил, расположенных в Европе... Так как он молчит, я шепчу: -- Точно? -- Точно! -- отвечает Кайюк, взглядом бросая мне вызов. -- В начале этой недели Грета Конрад была взята под наблюдение нашими службами. Я лично следил за ней в поезде Париж -- Ренн, в котором ехали и вы, предварительно изменив внешность. Верно? -- Нет! -- Вы отрицаете? -- Я отрицаю. -- Это значит, что вы отказываетесь говорить об этом вообще? -- Мсье Ля Палис не смог бы подвести итог более ясно! -- 0'кей! Итак, я продолжаю. Вы загримировались. Следили за девушкой. В поездке принимал участие еще один сообщник. Третий следовал за рулем "Мерседеса"... Я уж не знаю, что вы там наболтали Грете. Но она вышла как будто в туалет, а ваш сообщник выбросил ее на рельсы. Тогда вы поспешили в мое купе, чтобы дернуть стоп-кран. Поезд остановился. Пока я ходил искать труп Греты, вы вместе с сообщником перебрались через насыпь, чтобы сесть в "Мерседес", который вас ждал. Почему вы уничтожили Грету Конрад? Но это загадка второстепенной важности. Другая интересует меня больше, и именно на ней мы остановимся. -- Как хорошо у тебя подвешен язык! -- скалит зубы Берю.-- Я же... -- Ты же свой прикуси! -- выкрикиваю я. Он замыкается в своей обиде. -- Вчера вечером было совершено новое покушение на посольство США на авеню Габриель. Мы убеждены, что ответственность за это преступление несет ваша банда. Так, уважаемый, я говорю вам без обиняков, хотите вы того или не хотите, вы все равно выложите мне все, ясно? -- Не дождетесь,-- утверждает Кайюк. -- Я испытываю отвращение к применению крайних мер, но, qnck`qhreq|, в данном случае я не имею права колебаться. -- Ты позволишь? -- спрашивает Берю, поднимаясь. Он приближается к обвиняемому и начинает снимать куртку. Его намерения так же ясны, как летнее небо. Если я позволю ему вмешаться, то красавчик Серж очень скоро станет похож на мясной паштет. Кайюк понимает, что пахнет жареным, и нервно теребит свою куртку. Когда Берю поднимает свой кулак в рыжих пятнах, как белые быки Пьера Дюпона, он выдыхает: -- Я хочу вам кое-что сказать! Я не верю своим ушным раковинам. Уже! Неужели он расколется, этот спесивый тип? Тут что-то не так! -- Пусть мусье говорит! -- приказываю я. Толстый с тоской поглядывает на свои плечи кетчиста. -- Я вас слушаю, Кайюк. -- Я должен сказать вам следующее: вы бессильны против нашей организации. Рано или поздно она одержит полную победу. И, чтобы доказать ваше бессилие, я заявляю вам, что сегодня вечером дом генерала Бигбосса, командующего атлантическими силами, будет гореть! -- Неужели?! -- иронизирую я, хотя и с некоторой дрожью в голосе. -- Увидите! А теперь я прощаюсь с вами, мсье! Прежде чем я успел вмешаться, этот недоносок поднес руку ко рту. Он падает как подкошенный. Пино, дремавший на стуле, принимает его к себе на колени. -- Прошу вас! -- ворчит достойный представитель Большого Дома. Я бросаюсь вперед. Ножом для бумаг разжимаю сведенные судорогой зубы парня. Он умер так же, как Зекзак. Определенно, они действуют по инструкции: как только их берут, они глотают капсулу с цианистым калием! Хотя его и обшарили сверху донизу, но все же ничего не нашли. Но объяснение у меня есть. Одна из пуговиц его куртки была с секретом и представляла собой капсулу с цианистым калием. Кайюку оставалось только оторвать ее и раздавить зубами. Кончено, больше ничего... Тишина! И тут вмешивается треплофон, и, хотите, верьте мне, хотите, вытатуируйте морское сражение на брюхе, Старик спрашивает меня, заговорил клиент или нет. Как всегда, в самых драматических ситуациях не следует терять чувство юмора. -- Как сказать, мсье директор,-- хитрю я,-- мне нужно срочно поговорить с вами о... -- Хорошо, поднимайтесь! Я кладу трубку. Берю все понял, он замер как вкопанный, его руки скрючены, будто сжимают лопату. -- Пахнет жа... реным! -- произносит он. -- Думаю, да. Это тот вид обмена ударами, который приводит вас прямо в бюро по безработице. Что делать, придется жениться на продавщице галантереи, не умирать же с голоду! -- Что делать с этим типом? -- волнуется Пино. -- А что теперь с ним можно сделать? Отправь его на судебно- медицинскую экспертизу. И я поднимаюсь наверх, чтобы грудью встретить грозовые удары судьбы. x x x Похоже на грозу, безусловно, но не так, как я себе представлял. Босс справедлив в том, что расценивает арест Кайюка как onaeds своих служб. В конце концов он соглашается, что мы не могли предусмотреть трюк с пуговицей. Что его действительно взволновало, так это заявление о покушении на генерала Бигбосса. -- Вы не думаете, что Кайюк блефовал? -- спрашивает он меня. -- Нет, патрон. Он казался уверенным в себе. Он бросил нам это перед смертью, как вызов. -- Ладно, это как раз тот случай, когда мы можем не ударить в грязь физиономией перед лицом наших американских друзей. Сейчас четыре часа. Вы поедете в генеральный штаб генерала Бигбосса, чтобы ввести его в курс дела и принять превентивные меры, вызванные серьезностью... И чешет дальше, на сколько хватает глаз. Если у вас имеются для продажи точки с запятой, пришлите образец Старику, в их отсутствии его главный недостаток! Все это заканчивается пожатием руки. Пинюш и Берю стоят у лифта, как два ствола на лафете. -- Ну и как? -- спрашивают они дуэтом.-- Ты подал прошение об отставке? -- Еще нет, мои милые. Вы прекрасно знаете, что без Сан- Антонио это уважаемое заведение захиреет. Клиенты станут обращаться к другим. -- Короче, ты запудрил ему мозги! -- делает вывод Толстый. -- Что-то в этом роде. Тепленького отправили? -- Да. -- Хорошо. Сейчас предупредите саперную службу. Пусть они срочно пришлют сюда трех специалистов по фейерверкам и ждут моих указаний, ясно? -- При чем здесь фейерверки? -- спрашивает Пино.-- Еще не 14 июля![34] x x x Генерал Бигбосс очень милый человек, белокурый и спокойный, с ясными глазами и красным лицом. Как только я ввел его в курс дела, он улыбнулся: -- Все это ему не very[35] важно! -- говорит он. -- Но, мой генерал, вам сообщили, что вчера... -- Yes, но эти попытки очень смешной. Еще бы! Он переплыл Тихий, высадился во Франции и все прочее, так что зажигательные бомбы, угрожающие его дому, лишь веселят его. Он везет меня к себе. Его жилище находится в Вокресоне, в верхней части. Это уединенное красивое двухэтажное здание. Вокруг хорошо причесанная лужайка с цветниками Audi alteram partem; с бордюром Deo juvante и изгородью Corpus delicti, стриженной бобриком. Здесь нас и находят три сапера. Они привезли свои инструменты обнаружения, а сопровождающий их Берю привез Пино и литр красного. Все начинают вкалывать. Тщательно осмотрен каждый квадратный миллиметр. Пока генерал продолжает забавляться, опустошая бутылку "Чинзано", жилище осматривается от погреба до чердака. Спустя два часа саперы все отрицнули (докладывает Берю): в доме нет ни поджигательных, ни подмораживающих бомб, как нет сострадания во взгляде крокодила. Надо признать очевидным и убедиться в этом собственными очами, что если опасность покушения и существует, то грозит она снаружи. Я нахожу генерала Бигбосса в гостиной, чтобы доложить. -- Have a drink?[36]-- спрашивает он меня по-английски, улыбаясь по-американски. -- Yes, мой генерал,-- отвечаю я ему по-английски, по- tp`mvsgqjh и садясь по-турецки. -- Итак, вы говорите, что кто-то пошутил? -- Пока нет, мой генерал. Я скажу это только завтра, если ничего не произойдет. Он сначала улыбается, потом начинает хохотать. -- ФБР поставит двух людей снаружи this night[37], чтобы вы не беспокоились, dear[38] комиссар. -- Этого недостаточно, мой генерал, разрешите мне организовать все самому? Он пожимает могучими плечами любителя борьбы. -- 0'кей, если вам это доставит удовольствие! Тогда я завладеваю трубофоном и требую Старика. Рассказываю этому завершившему эволюцию одноклеточному организму о бесплодности нашего обыска. -- Что вы предлагаете? -- спрашивает он. -- Действовать так, как будто возможна атака снаружи. -- Я тоже так думаю. Итак? -- Итак, мы окружим дом. Две мигалки будут все время патрулировать вокруг особняка. Тогда мы будем спокойны. -- Чудесно, я дам соответствующие инструкции... Вы, естественно, остаетесь там? -- Конечно, патрон. Облегченный, я даю отбой. Генералу пришла хорошая мысль налить два новых скотча. -- Это будет настоящая крепость, very смешной! -- уверяет он, но ржет при этом слабее.-- Поскольку вы остаетесь здесь, вы пообедаете со мной, комиссар? -- Это большая честь для меня, мой генерал. Он отдает распоряжения, в чем, собственно, и заключается его работа. За окнами медленно сгущается ночь. Входит денщица, чтобы закрыть ставни и зажечь керосинки. Почему мое сердце сжимает глухая тоска? У меня такое чувство, будто я запутался в густой крепкой паутине. Эти люди кажутся всемогущими. К тому же таинственными. Их действия так неожиданны! Чем больше я думаю об убийстве Греты, например, тем больше оно мне кажется странным. Зачем им надо было громоздить такую мизансцену, в духе Рокамболя, когда они спокойно могли ликвидировать малышку в укромном владении в Рамбуйе и зарыть в саду на грядке с салат-роменом. А? Вот уж действительно, мои страдания еще не кончены. Глава XIII Что называется, скинуть пару годков Десять часов вечера. Мы, генерал и я, сообразили небольшой славный закусон. Если вам скажут, что америкашки ничего не понимают в жратве, просто пожмите плечами. И все! Не знаю, соображает ли этот человек со звездами в военной стратегии, но могу вас заверить, в стратегии кулинарной -- он один из первых. Хотите меню? Консоме из птицы. Ризотто из даров моря. Полярка с эстрагоном. Сыр. Охлажденные фрукты! Все это обильно полито рислингом (с ним не рискуешь объесться) и деревенской водкой, привезенной с его родины! Чтобы показать этому организатору парадов, что я парень, с которым есть о чем поговорить, я повествую ему о своих главных расследованиях -- включая те, что происходили в Америке,-- и, увлекшись к концу застолья, я, естественно, добираюсь до анекдотов. Я рассказываю ему историю о мсье, которого обманывала жена, onrnls что он занимался элефантиазом; о крестьянине, который воспользовался слабительным вместо поезда; и начинаю рассказ о перипатетичке, остановившей богослужение во время черной мессы в Новой Гвинее, когда происходит это. Надо вам сказать, что, перед тем как сесть за стол с этой высокой особой, ее рост 1.80 без набоек, я проверил готовность полицейского кордона. Вокруг барака через каждые четыре метра стоит жандарм, вооруженный лампой электрической, свистком с трелью и пистолетом с запалом. На каждом углу специалисты установили по прожектору, готовому залить светом весь район при малейшей тревоге, и, как было предусмотрено Стариком, две полицейские машины одна за другой с небольшим перерывом прочесывали окрестности. Короче, сквозь такой заслон не смог бы проскользнуть и угорь, выкрашенный черной краской и смазанный вазелином. И все же, повторяю вам, "это" происходит. Блеск, первый класс! Целая серия мощных взрывов. Генерал обрывает смех, а я свою глупую болтовню. Мы одновременно встаем; смотрим друг на друга; бледнеем от изумления; потом с той неукротимой отвагой, которая сделала Францию страной Жанны д'Арк, а Америку -- родиной Мадам .Женераль мотор, мы устремляемся наружу. Эта мрачная драма освещает ночь в стиле Жионо, представьте, пламя гарцует на крыше[39]. Итак, мертвец сдержал слово. В указанный час произошло покушение на жилище главнокомандующего атлантическими силами! Полицейские суетятся с приставными лестницами и попавшими под руку огнетушителями в ожидании приезда пожарных. Я бросаюсь к аджюдану Повресе, который жестом и криком командует операцией. -- Что произошло? -- Я не знаю, мсье комиссар. Мы не заметили ничего необычного. Взрывы произошли неожиданно. Все было спокойно. Машина номер два с прожектором только что сделала оборот вокруг особняка... -- Они должны были "выстрелить" бомбами,-- говорю,-- чтобы забросить их с порядочного расстояния. -- Невозможно, мсье комиссар. Даже с помощью простой пращи они не смогли бы сделать это, посмотрите, перед горящим фасадом деревья образуют густую завесу... -- На деревьях никого? Предположите, что кто-нибудь спрятался там утром, например, и провел весь день? -- Нет, мсье комиссар, я предусмотрел такую возможность, и мои люди облазили до самого верха каждую липу... -- То есть,-- ворчу я,-- настоящая загадка? -- Я бы назвал так, мсье комиссар. -- Пришлите ко мне патрульных. -- Сейчас, мсье комиссар. Он удаляется. С пожаром удается справиться. Появившимся наконец пожарным нет необходимости разворачивать шланги, чтобы залить потухающие угли. Ущерб ограничивается заменой части крыши и побелкой стены. Генерал вернулся в гостиную и закурил длинную, как бильярдный кий, сигарету. Он задумчив и озабочен. Я украдкой смотрю на него, как карманный воришка, спрашивая себя, что он может думать о своей французской полиции генерально (это как раз то слово) и о комиссаре Сан-Антонио в частности. И тут объявляются два полицейских из мигалки. -- Кажется, в момент взрыва вы как раз только что объехали вокруг особняка? -- Да, мсье комиссар. -- И вы не заметили ничего необычного? Запоздавшего прохожего, qrp`mm{e звуки? -- Абсолютно ничего! -- подтверждает один из полицейских пылким жестом отрицания и акцентом из Саоны-и-Лауры! -- Я пользовался мобильным прожектором моего авто (тоже, кстати, мобиль), у которого широкий радиус действия. Все вокруг было очень спокойно. Я даже сказал напарнику Амбалуа, он не даст соврать: "Амбалуа, эта ночь напоминает мне ночь моей свадьбы". Я рассматриваю Амбалуа. Это представитель полицейской элиты: пустой взгляд, мощные плечи, гнойничковый лишай и алюминиевая бляха за будущее-прошедшее и ближайшее-последнее. -- Если бы кто-нибудь притаился, например, в кювете,-- предполагаю я,-- он бы мог ускользнуть от вашего внимания и, как только вы проехали, мог бы метнуть зажигательные гранаты в дом. -- Да нет же,-- говорит Амбалуа,-- вокруг нет никаких канав, потом там стена... И потом деревья... И потом... И потом е-к-л-м-н!.. Я больше не знаю, как выразиться. -- Не пролетал ли здесь самолет в ту минуту, когда -- Нет! Оба сыщика думают про себя, что я начитался книжек Тентена и у меня поехал чердак. Действительно, я нигде не видел, чтобы самолет бросал маленькие смешные бомбочки среди ночи на какой- нибудь особнячок. Я сказал это, чтобы поговорить, мы ведь просто болтаем, не так ли? -- Очень хорошо, спасибо! Они щелкают каблуками, подносят свои аппараты для ловли шпаны и исчезают. Генерал растворяется за пеленой голубого, очень душистого дыма. Эти перекладины от стула -- настоящий табак, он привез их прямиком из Ла Хаваны. -- Вы выглядите очень много растерянным, dear? -- замечает он. -- Признайтесь, что это сбивает с толку. Вы видели меры предосторожности, которые были приняты? Это покушение в самом деле необъяснимо, и я спрашиваю себя, может, мы стали жертвами нового изобретения?.. -- Новые изобретения немного разрушительнее,-- заверяет Бигбосс, который немного разбирается (немного trust, потому что он америкашка) в этом предмете. Он прав. -- Я очень сожалею, мой генерал. И хочу просить у вас разрешения удалиться. Разумеется, мои люди останутся здесь. -- О! В этом нет необходимости! -- иронизирует высший чин. Я сыт по горло! Мы заканчиваем шейк-хендом, и я откланиваюсь, как продавец подержанных машин, которому подсунули каракатицу под видом последней модели Кадиллака. Я звоню, чтобы сообщить о своем провале Старику. Пока он еще не успел проявить свои чувства, я предупреждаю, что с меня хватит и я готов на десять лет вернуться в группу отборных грудничков. Именно он поддерживает меня, вместо того чтобы накрахмалить хохотальник. -- Сан-Антонио, когда человек обладает вашими достоинствами, таким блестящим прошлым и еще более блестящим будущим, он не имеет права признавать себя побежденным. Я кладу трубку, в ушах как будто застряли звуки Марсельезы. x x x На следующее утро, когда я появляюсь в конторе, то застаю Пино, оживленно беседующего с худым и длинным типом, который, должно быть, хранит свои ночные рубашки в чехлах от зонтиков. Мой доблестный коллега представляет. -- Мсье Скальпель, помощник доктора Гнилюша из Института! Черт! Академик шлет мне курьеров, хотя до моего юбилея еще далеко. Но худой рассеивает это недоразумение, добавляя: -- ...из судебно-медицинского института. Я протягиваю ему руку, и, к моему великому изумлению, он сжимает ее, не вскрывая. -- По какому поводу? -- спрашиваю я. Он черпает из кармана толстый конверт. -- Доктор Гнилюш произвел вскрытие мужчины, которого вы прислали вчера... -- Кайюка! -- говорит Пино. -- Но,-- говорю я удивленно,-- я не просил делать вскрытие! -- Ах! -- бормочет Скальпель.-- Доктор подумал... Как бы то ни было, он обнаружил, что смерть произошла от всасывания цианистого соединения... -- Спасибо за открытие,-- скриплю я, полный горечи. -- Он также обнаружил в желудке покойника вот это! И небрежно похлопывает по конверту. -- Что это такое? -- Листок бумаги... -- Листок бумаги, в желудке?.. -- Он проглотил его примерно за час до смерти. Желудочный сок уже начал... Я уже не слушаю. Нервно вспарываю конверт. В целлофановом пакетике я нахожу маленький прямоугольник зеленоватой бумаги, который судмедэксперт постарался развернуть. Печатные буквы различаются еще так же, как и другие, написанные от руки, но сам текст неразборчив. Я протягиваю документ Пино. -- Отнеси это в лабораторию, пусть они срочно расшифруют. -- Я вам больше не нужен? -- спрашивает Скальпель. -- Нет. Поблагодарите доктора от моего имени, его почин, возможно, позволит нам покончить с очень запутанным делом. После того как нитевидный ушел, я делаю несколько гимнастических упражнений. Честное слово, я чувствую себя помолодевшим лет на десять! Глава XIV Что называется, поймать ветер в крылья парусов -- Знаешь, кого ты мне напоминаешь? -- говорит Пино, наблюдая, как я хожу взад-вперед, сложив руки за спиной, в передней лаборатории. -- Нет. -- Молодого папашу, который ждет в коридоре роддома, кто же у него родится. Я даю ему такую отповедь, которая, несмотря на свою мягкость, заставляет его моргать глазами. -- Что-то в этом роде. Я спрашиваю себя, это будет мальчик или девочка? Пино! Какой скверной работенкой мы занимаемся, а? -- Ты считаешь? -- лепечет он. -- Ну, давай посмотрим. Мы портим себе кровь из-за вещей, которые нас не касаются. Мы проводим ночи под открытым небом, получаем плюхи -- и без сахарной пудры! -- а иногда и пулю в шкуру, не имея даже надежды заработать на три франка больше просто потому, что это так! Он дергает кончик уса, потом сковыривает чешуйки, засохшие в уголках глаз. -- Что ты хочешь, Сан-А, это как раз то, что называют призванием. Кто-то становится кюре или врачом, а кто-то военным или депутатом... Это жизнь! -- Она отвратительна! -- брюзжу я.-- Бывают дни, понимаешь, старик, когда даже дети не умиляют меня. Я вижу их позже, как будто смотрю через очки, которые позволяют заглянуть в их будущее. Эти белобрысые сорванцы хохочут, носятся в коротких штанишках, играют в классики или в космонавтов, а я их вижу такими, какими они станут в сорок лет, с брюхом и обрюзгшим лицом, ревматизмами и предписанным режимом, с мыслями от зарплаты до зарплаты и мерзким взглядом, который оставляет след, похожий на слизь улитки. -- Видно, что ты плохо спал,-- утверждает Пино.-- Твои нервы на пределе, мой мальчик! -- Ты что, думаешь, это от нервов?! -- Или желчь! Мы даже не можем себе представить, какое место в нашем существовании занимает печеночная желчь. Уж я-то знаю, послушай меня. Мой организм не терпит сардин в масле, алгебраик я, как теперь говорят... -- Аллергик! -- Если хочешь, ну вот, когда я имею несчастье их поесть, на следующий день так страдаю, что мне хочется избавиться от самого себя! -- Тогда зачем ты их ешь? -- Чтобы проверить,-- проникновенно объясняет Пинюш.-- Чтобы проверить, продолжается ли моя алжирия. Мне все время кажется, что она должна пройти... И каждый раз вижу, нет, она не прошла. Тоска! Любопытно, да? Появление рыжего избавляет меня от необходимости выслушивать эту кулинарно-сардино-масляную философию. Рыжий ухмыляется. Его веснушки сверкают, как велосипедные отражатели. -- Вы знаете, что это была за бумаженция? -- вопит он голосом глухопера. -- Нет! -- реву я. -- Ладно, раз вы знаете, то скажите! -- обиженно говорит он. Я прижимаю губы к отверстию его микрофона и кричу так громко, как только позволяют мои голосовые связки: -- Я говорю, что ничего об этом не знаю, долб...! -- Это не доллар,-- говорит он.-- Это квитанция камеры хранения. Он добавляет: -- Камера хранения вокзала Сен-Лазар, номер восемьсот восемьдесят семь, я не смог восстановить только дату, потому что не хватает кусочка. Он собирается продолжать, но я уже зацепил крыло крестного Пино и тащу его к лифту, заталкиваю в клеть, влезаю сам, закрываю дверь и, глядя в глаза Преподобного, произношу: -- Ты видишь, Пино, это был пацан! x x x У служащего камеры хранения -- свободный час, который он использует, чтобы подкинуть в топку уголька (как говорят машинисты). Уже за пятнадцать метров догадываешься, что парень любит чеснок, а в двух шагах уверен, что он от него без ума. Это славный малый с черными усами. A priori, деталь эта может показаться банальной, и все же я хочу заметить, что, действительно, черные усы встречаются реже, чем нам кажется. Его усы напоминают рисунок тушью, выполненный китайским националистом. -- У меня была ваша квитанция на багаж номер восемьсот восемьдесят семь,-- говорю я ему, мило улыбаясь,-- но я ее потерял. В любом случае, вот дубликат, сделанный по всей smhtnple. И показываю ему удостоверение сколько-то сантиметров в длину на столько-то сантиметров в ширину, снабженное моей фотографией и представляющее меня в качестве (если таковое имеется) легавого. Парень перестает жевать. -- Надеюсь, меня не собираются впутать в историю с кровавым чемоданом! -- говорит он, откладывая в пыль стеллажа свой сандвич с рубленой свининой по-овернски. Он объясняет: -- В тридцать восьмом у меня уже был случай, когда на складе оказалась разрезанная на куски девчонка. Вы знаете? Оказывается, отчим раскроил ее, потому что она не хотела уступить его настояниям! Я нервно пианирую на деревянном прилавке. -- Речь не идет о расчлененной даме. Принесите мне посылочку восемьсот восемьдесят семь... Он все же идет за ней вместе со своим сандвичем и черными усами. Минутой позже он появляется из чемоданных катакомб, неся в руках коробку размером с картонку для обуви. -- Она небольшая, но тяжелая! -- объявляет он. Я взвешиваю предмет в руке. В самом деле, он весит добрых с десяток кило. -- А если там бомбы? -- спрашивает служащий с испугом над и под усами. -- Это очень похоже на правду,-- подтверждаю я. Я кнокаю на коробку. Она имеет застежку с замком и на крышке металлическую ручку, чтобы удобнее было носить. Единственное украшение на ней -- это ярлык камеры хранения. По нему я узнаю, что ящик был сдан позавчера. В моей голове раскручивается стереокино. -- Послушай, Пинюш,-- говорю я.-- Вот что мы сейчас сделаем. Ты останешься здесь и будешь наблюдать. Я мчусь в контору, чтобы со всеми необходимыми предосторожностями составить опись содержимого ящика. Освобождаю его и живо возвращаю тебе. Если кто-нибудь явится, чтобы его забрать (и на этот раз я оборачиваюсь к едоку чеснока), позвольте ему вас убедить. Вам расскажут какую-нибудь дурацкую историю, а вы, хотя и лучитесь интеллектом, сделайте вид, что поверили, и отдайте ящик, ясно? -- Ясно! -- произносит потребитель зубков чеснока. -- Что касается тебя, Пинош, ты знаешь, что придется делать? -- Знаю,-- цедит Пино,-- не беспокойся, я буду следовать за этим типом, как тень! Успокоенный, я беру курс на контору, косясь на таинственный ящик, мирно лежащий рядом на сиденье. x x x -- Ке зако? -- спрашивает Берюрье, который изучает иностранные языки. -- Сейчас узнаем,-- говорю я, слагая свою ношу на письменный стол выдающегося сыщика. Я говорю себе, что было бы благоразумнее вызвать саперов, чтобы вскрыть ящик, но, в конце концов, если его доверили камере хранения на вокзале (место, где не особенно церемонятся с вещами), значит, не очень боялись толчков. Вооружившись своим сезамом, я начинаю ковыряться в замке. Он прочный, но простой, как проза Вольтера. Для того чтобы найти общий язык с механизмами, мне нужно не больше времени, чем электронному мозгу, чтобы умножить скорость корабля на возраст его капитана. Я поднимаю крышку, к моему большому изумлению, вижу, что она q`mrhlerpnb десять толщиной, и начинаю беспокоиться. Под ней вторая крышка или, скорее, прокладка из пробки, которую я осторожно снимаю. Во время этой работенки мой мотор крутит на полных оборотах! -- Это что, мороженица? -- спрашивает любопытный бойскаут. Мой острый взгляд погружается в ящик. Нет ничего более унизительного, чем открыть ящик, уставиться на его содержимое и не врубаться, кто, что, для чего это такое. Как в известной загадке: "Что это такое -- зеленое, в перьях, живет в клетке и кричит ку-ка-ре-ку?" Ответ: "Селедка, которую покрасили, вываляли в перьях и посадили в клетку. А ку-ка-ре-ку -- это для того, чтобы вы не догадались сразу!" В нашем случае вопрос будет таким: "Что это такое -- черное, гладкое с одной стороны, перепончатое с другой, с крыльями, лапками и похоже на крохотные сложенные зонтики?" Ну? Попытайтесь отгадать, постарайтесь не спрашивать. Не знаете? Даю вам одну минуту! Начали, да? Время пошло! Как? Вы говорите, что не стоит? У вас мозговая гипертрофия, которая изнашивает вашу сердечно- сосудистую систему и разрушает эритроциты? Хорошо, тогда отдайте ваши мозги зарытой собаке, и, когда она сожрет их, я сообщу вам ответ по телефону! Хватит? Ну ладно! Эти черные штуковины, гладкие с одной стороны и т. д., это--дохлые летучие мыши! Чудесно! Должен сказать, что я был готов ко всему, кроме этого! Если бы я нашел в этом ящике баночки с медом, подержанные вставные челюсти, череп Луи XIV, когда он был еще ребенком, невинность Жанны д'Арк, закон Архимеда, ключ к свободе из кованой стали, все это было бы мне понятно. Но это! Мертвые летучие мыши! Скажите, для чего? -- Что ты об этом скажешь, Толстый? -- бормочу я. Он пожимает плечами, вот и весь его ответ. -- Эти козявки слишком долго ждали в камере хранения. Но с чем их едят? Преодолевая отвращение, я цепляю одну из них пинцетом и разглядываю на свету. Это превосходная летучая мышь. А что? Упитанная, с ужасными крыльями, настоящая реклама для театра "Гран Гиньон"[40]. -- Омерзительно! -- утверждает Берю. Чтобы дополнить это отвращение, я опорожняю коробку на его бювар. Образуется премилая куча летучих мышей. Толстый убегает на другой конец комнаты, падает на мое вертящееся кресло, как жалкий раненый сокол. -- Ты что, совсем псих?! -- протестует он. -- Извини меня,-- отрезаю я,-- но я должен вернуть тару, по ней плачет камера (это как раз то слово). Я выхожу, чтобы вручить ящик посыльному. Заметьте, что я не тешу себя иллюзиями: дружки Кайюка должны верить, что зверушки на месте. Я уже убедился, что нельзя оставлять без внимания ни одной мелочи, особенно чистоту юных дев. Я загружаю ящик и передаю посыльному Лопнодонесси (корсиканцу), чтобы он отвез его на вокзал Сен-Лазар так быстро, как позволяет городской транспорт, предоставленный в распоряжение парижан. Он говорит: "Банко" (большинство корсиканцев говорят на монакском), и садится верхом на велосипед. Вместо того чтобы вернуться в кабинет, я поднимаюсь к Старику, чтобы ввести его в курс дела. Согласитесь, есть от чего заработать головную боль. В конце концов, не каждый день приходится видеть подобных животных упакованными, которые к тому же сданы в камеру хранения, как чей-то багаж. В дорогу отправляют летчиков, в дорогу отправляют мышек, но редко летучих мышей. В любом случае я первый раз вижу такое. Я излагаю дедушке дополнительную информацию, он внимательно меня слушает, потом раздается легкий летучий смешок. -- Черт побери, Сан-Антонио, эти зверушки служили подопытными кроликами. -- Вы думаете? -- Наверняка за этим стоит деятельность какой-то подпольной лаборатории, где проводятся подозрительные опыты. Надо, чтобы вы ее обнаружили, мой дорогой друг. -- Я постараюсь, шеф! Он в прекрасном настроении. Я удостаиваюсь сердечного похлопывания по плечу. -- Вы на правильном пути, поверьте мне! -- Хотелось бы, чтобы это было действительно так, патрон. Я покидаю его кабинет в лучах северного сияния, озарившего наши отношения. Шагаю по вонючему коридору, который ведет в мой кабинет, как вдруг мой слух поражают вопли, несущиеся оттуда. Я легко узнаю мощный, вибрирующий от жира голос Берюрье. От этих криков дрожат переборки. Я бегу. Дверь распахнута, я теряю дар речи, как сказал бы Франсуа Мориак, если бы здесь присутствовал хоть один. Мои летучие мышки воскресли и мечутся, как безумные, вокруг Толстого, цепляясь за его котелок (днем бедняжки слепы, не так ли?) или ударяясь об оконный переплет. Верю описывает линейкой фехтовальные мулине и уже прикончил с полдюжины. -- Помогите! -- ревет Опухоль.-- Помогите, а то эти дряни выцарапают мне зенки! Сбегаются сотрудники. Мы вооружаемся шляпами, которые служат как сачки для бабочек, и наконец нам удается обезвредить эскадрилью. Поле битвы представляет собой отвратительную картину. Воистину, создавая летучих мышей, Господь забыл об эстетике. В этот день он перепутал чертежи. -- Отнеси этих ужасных зверей в лабораторию,-- говорю я.-- Пусть их пока поместят в соответствующее место! Толстый стал лиловым, как епископ в парадном наряде. -- Если я не подхвачу желтуху,-- бормочет он,-- значит, мне повезло. -- Ты ведь даже не знаешь, что это такое,-- успокаиваю я. Он говорит, что все же, чтобы успокоиться, пойдет хлопнет рому внизу; у меня не поворачивается язык, чтобы запретить ему. К тому же я счастлив, как дурачок. Снимаю телефонную трубку. -- Патрон,-- говорю я Старику,-- мне в голову пришла одна идея, могу ли я снова зайти к вам? -- Сан-Антонио, вы всегда желанный гость,-- бросает мой начальник. -- Как в горле кость,-- добавляю я, положив треплофон на хромированный рычаг. x x x -- Итак, что это за блестящая идея? -- сразу атакует Стриженый. Он чистит своими ногтями свои ногти. Блестящие манеры. Я описываю ему берюрьенское приключение. -- Только этого нам не хватало! -- восклицает он.-- Воскресшие летучие мыши! -- Нет, шеф. Хотя и явились они с вокзала Сен-Лазар, я не думаю, что они воскресли, как он. Чудеса происходят только один раз, вы это знаете. Я думаю, что они были просто в состоянии зимней спячки. И их поместили в холодильный ящик, потому что это идеальный способ перевозить их, не привлекая внимания. -- Вы горите на работе! -- подтверждает хозяин. Согласитесь, ondnam` манера говорить не соответствует обстоятельствам. -- Но это еще не самая блестящая идея, патрон! Он похрустывает суставами. -- О! О! -- Нет, я, кажется, разгадал, как на самом деле использовали этих крылатых млекопитающих! -- Я слушаю! -- Они не предназначались для лаборатории... -- А-для-чего-же-в-таком-случае? -- говорит Старик так быстро, что мне кажется, будто он выражается на венгерском. -- Шайка Кайюка пользовалась ими для того, чтобы устраивать поджоги у американцев. Вот почему пожары происходили только по ночам; вот почему они всегда начинались с краю крыш; вот почему, наконец, самые прочные полицейские кордоны не могли их предотвратить. Террористы нашли способ прикреплять к летучим мышам маленькие зажигательные бомбы. Вечером они оживляют их, просто помещая в комнатную температуру, и везут поближе к избранному объекту. Летучие мыши по прошествии получаса -- время, которое понадобилось им в моем кабинете -- пробуждаются. Их притягивают огни дома, избранного целью, и... -- Браво! -- кричит Старик. Никогда я не видел его таким возбужденным. Он теряет контроль над собой. -- Сан-Антонио, вы только что нашли ключ к этой тайне. И давай мять мою десницу с такой энергией, что я боюсь, как бы она не осталась в его пальцах. -- Короче говоря, чтобы защитить американские базы, нужны не вооруженные люди, а сети... -- Совершенно правильно, патрон. -- Что вы собираетесь теперь делать? -- спрашивает он, возвращаясь к позитивному настрою, который всегда был правилом его поведения. -- Ждать! Я надеюсь, что этим бойким ребятам понадобятся летучие мыши, чтобы продолжить свои нападения. Может быть, они попытаются получить обратно своих мышей, которые, как они считают, спокойно лежат в камере хранения Сен-Лазара. -- Очень хорошо,-- подает голос Старик.-- И если вам удастся схватить еще одного члена банды, разденьте его догола, чтобы он не смог покончить с собой. x x x Конечно! Старик и я, мы только что совершили ошибку, но, несмотря на это, мы оказались правы! На самом деле летучих мышей, в противоположность тому, что мы думали, привлекает не свет, и они умеют избегать препятствий, потому что движутся с маленькими персональными радарами. Жерве, один из ученых нашей лаборатории, рассказал нам об этом позже. Только здесь речь идет о зверушках, которым впрыснули одну гадость, пальфиум или пироламидол, обнаружить которую позволил анализ, а это вещество обладает способностью уничтожать чувственные рефлексы, а в определенных случаях изменять их. С этой дрянью в юшке летучие мыши отлично выполняют то, о чем я говорил, и вам больше ничего не остается, как согласиться со мной, что почтенные мышеводы -- ребята не без фантазии. Глава XV Что называется, попасть в ловушку Когда я заваливаю, едок чеснока бранится с каким-то шотландцем, который просит снизить тариф. -- Мой приятель здесь? -- заявляю я рекламационно. -- Нет,-- рычит человек с дезинсекционным дыханием,-- он убрался. -- Как так? -- Не успели вы отвалить, как за ящиком пришел какой-то тип. Сказал, что он потерял свою квитанцию, и хотел сунуть мне тысячу монет. Так как вы мне еще не вернули эту вещь, я притворился неподкупным и предложил ему подать в дирекцию ходатайство. Он ушел со скандалом, а ваш кавалер последовал за ним... В моей душе на лазурном фоне зажглась надежда. Наконец сделан первый ход. Если Преподобный продержится, мы восстановим разорванную нить. -- Как он выглядел, этот некто? Но служащий был занят скандалом со своим шотландцем. Он говорит, что видел его жалобы в гробу в шотландской юбке, и что если он не согласен с тарифами НОЖДФ, то может отправляться ближайшим скорым. На этом инцидент исчерпан. -- Так о чем вы? -- спрашивает чеснокмен. Я повторяю ему свой вопрос. Он поднимает козырек каскетки, чтобы слегка проветрить мозги, вытягивает сигарету из-за уха и, задумчиво разминая ее, заявляет: -- Человек средних лет, рослый, сдержанный. С манерами пижона. Он был в очках. Хорошо прикинут. Ну что я могу вам еще сказать? Я думаю, что можно рассказать еще массу интересного, но не хочу настаивать. Преподобный Пино на тропе войны, мне остается только ждать его телефонного звонка. Я вручаю совестливому служаке тысячный билет, от которого он недавно отказался, и возвращаюсь в Большой Дом, моля святую Ромашку, покровительницу печеночников, чтобы сегодня у Пи-ноша не случилось приступа печеночной колики. x x x Берю сделал все необходимое, чтобы поднять свой моральный дух. И если бы в этом мире существовала высшая справедливость, наверняка у него были бы неприятности с пищеварением. В любом случае, судя по скорости, с которой он отплывает, он уверился, что будет жить среди летучих мышей до конца своих дней. Развалившись в кресле, биток надвинут на лоб, как крыша альпийского домика, сардельки сцеплены на брюхе, он медленно плывет. -- Тебе лучше? -- спрашиваю я. Он трясет головой. Его вялые губы пытаются что-то выговорить, но это им не удается. -- Ты загружен, как товарный состав,-- вздыхаю я.-- Все же какое это несчастье -- иметь под началом таких алкоголиков. Ты замкнут в порочном круге, Толстый. Ты пьешь, чтобы забыться, единственное, о чем ты не забываешь,-- это засасывать... И выберешься ты из него только копытами вперед, а перед ними на черной подушечке будут нести твою физкультурную медаль. Он поднимает волосатый кулак, чтобы грохнуть по столу, пробуя таким образом восстановить свой суверенитет, но промахивается, падает вперед, рожей прямо на телефонный аппарат. -- Иди проспись где-нибудь,-- срываюсь я.-- Ты стыд нашей профессии. Только теперь, оживленный силой воли, он мямлит: -- Слчлось несчастье... -- Что? -- восклицаю я, кажется, уловив смысл лаконичного изречения. -- Слчлось несчастье с Пино... Его башка покачивается. Я бросаюсь к стенному шкафу, хранящему, кроме постоянно поломанных вешалок, грязный умывальник, потрескавшийся, липкий, волосатый. Я зачерпываю воду одной из кастрюль, служащей Толстому для подогревания его шукрутов и сосисок, и выплескиваю прямо в морду. Он визжит, задыхаясь. Его налитые кровью шары вываливаются из блюда, как будто он стоит в вагоне-ресторане экспресса, который сошел с рельсов. -- Говори, Рухлядь! Что случилось с Пино? Берю хнычет. -- Позвонили с Центральной, бедняжка попал в аварию... -- Продолжай! -- Его сбило авто... -- Он умер? -- Н-н-н-нет! Больница! -- Какая больница? Я изо всех сил ору ему в ухо. Я трясу этот мешок с потрохами до тех пор, пока его глаза не делают "щелк". -- Больница Божон. Я отпускаю моего пьянчужку, который опрокидывается в кресло. От этого толчка вращающееся сиденье описывает полукруг, развернув таким образом Берю лицом к стене. Поскольку у Толстого нет сил пошевелиться, он так и остается тет-а-тет с ее зеленоватой поверхностью, изливая обиды мелодичным голосом, который наводит на мысль об отступлении целой армии через болото. Ваш Сан-Антонио, щеки горят (после того как огонь опалил самые стратегически важные части его тела), руки согнуты в локтях, снова отправляется в путь. Поистине, это дело -- сплошные хождения взад и вперед. Я бегу как белка в колесе, и, как колесо этого прелестного грызуна, дело крутится вхолостую. x x x Меня встречает светловолосый интерн с лицом размером с ломберный столик, выпуклые бока которого подчеркнуты колпаком. Я говорю ему, кто я и кого пришел проведать. Он строит недовольную гримасу. -- Инспектор Пино ваш подчиненный? -- Он удостоен такой чести. -- Вы могли бы научить ваших людей мыть ноги. Когда его раздели, он преподнес милый сюрприз! -- Дальше! Как он? -- Сломаны три ребра, травма черепа и перелом левого запястья. -- Его жизнь... -- ...вне опасности, да! А вот жизнь медсестры, которая приводит его в порядок, под угрозой! Он слишком умен, этот практикант. Если бы момент был менее критичным для меня (и для Пинюша, скажем прямо), я бы охотно заставил его проглотить несколько коренных зубов, приправленных собственными остротами. -- Я хочу его видеть. -- Видите ли, он слишком плох сейчас! -- Я повторяю вам, я хочу его видеть! Будущий экс-интерн парижских больниц вздыхает и ворчит о неуверенности, где дело полиции, а где вопрос медицинской этики. Однако он ведет меня в палату, где валяется старший инспектор Пино. Мое сердце сжимается, когда я обнаруживаю тщедушное тело моего старого дружбана в этих слишком белых для него простынях. Пятьдесят лет честности, самопожертвования, преждевременного слабоумия и недержания речи распростерлись на этой железной эмалированной кровати. На голове у него повязка, он охает при каждом вздохе. Бедный герой! Я сажусь у него в изголовье и ласково глажу его здоровую руку. -- Ну что, старый идиот,-- говорю я,-- что с тобой случилось? Он останавливает на мне горящий от лихорадки взгляд. -- О! Тоньо, это, наконец, ты! -- Ты действительно попал в аварию? Его лицо искажает гримаса боли, потом, преодолев страдание, он шепчет: -- Нет, эти гады достали меня! -- Ты можешь рассказать? -- Один тип пришел в камеру хранения... -- Я знаю, ты пошел следом, дальше? -- Он взял такси до площади Виктора Гюго. По счастливой случайности мне тоже удалось поймать машину... -- Дальше... Он опять замолкает, охваченный болью. -- У тебя нет с собой кальвадоса? -- спрашивает он.-- Не знаю почему, но когда мне плохо, так хочется кальвадосу. Я уже двадцать минут требую его в этой богадельне, но они мне отказывают. -- Я пришлю тебе большой пузырь, Пино. Шикарного, от папаши Нарадуасть, ты помнишь, где на этикетке изображен фрукт с полосатым чепчиком на голове. -- Ты не забудешь? -- Заметано! Но, умоляю тебя, рассказывай дальше! -- Слушай, мне кажется, что парень, который пришел в камеру хранения, принял все меры предосторожности, его страховали дружки. Он, должно быть, заметил, что мое такси следовало за его машиной, и вышел на площади Виктора Гюго. Он поднялся ножками по авеню Пуанкаре, я за ним... В тихом месте он перешел через перекресток. И когда я в свою очередь вышел на проезжую часть, машина ринулась на меня. Ты не можешь себе представить, как это страшно... При этом воспоминании он задыхается от страха. -- И все же ты остался жив, голубчик. Это главное. Я искренне так думаю. Но думаю также и о том, что я законченный болван и мне бы следовало извлечь уроки из ошибок, которые уже сидят в печенках. В самом деле, они приняли меры предосторожности, чтобы обеспечить тылы, части прикрытия следовали за гонцом на вокзал, тогда как олух Сан-Антонио не нашел ничего лучше, чем использовать в качестве Шерлока папашу Пино. Результат: Пино раздавили, а эта новая путеводная нить не ведет больше никуда. Старикан рассматривает меня маленькими глазками, дрожащими, как термит, рвущийся на свежий воздух. -- Я знаю, о чем ты думаешь! -- бросает он. К чему валять дурака. -- Ну да,-- пусть вздохнет страстный Сан-Антонио,-- что ты хочешь, мой бедный Папан, хватит, надоело. С самого начала я знал, что это совершенно дерьмовая история. Я не привык, чтобы мне ставили мат (повторяю вам, я сам привык проходить в дамки), но даже меня она доконала... -- Еще не все потеряно,-- говорит раненый хриплым голосом, исходящим из глубины панциря. Я знаю своего Пинюша. Если так он говорит, значит, кроме ушиба головы, в голове у него затаилась мыслишка. -- Выкладывай, ты меня заинтриговал. -- Когда машина рванулась на меня, я повернул голову, почувствовав ее приближение, инстинкт, ну ты понимаешь? -- Да, ну и? -- В какую-то долю секунды я увидел водителя, Сан-А, ты улавливаешь? Я боюсь даже спрашивать. Моя глотка закупоривается, а миндалины слипаются, как карамель при пятидесяти градусах в тени. -- Я его видел, я его узнал. И я могу тебе сказать, что это? -- продолжает этот идиот. Он ломается, как сухарь, этот Пино, но надо, чтобы он наконец выдал текст. Он жеманится, напуская туману, он издевается! -- Это Меарист! -- наконец произносит он, видя, что мне не по вкусу его игра. Я подпрыгиваю. -- Тебе почудилось, дружок! Меарист в Клевро, где тянет десять лет строгого. -- Я говорю тебе, это Меарист! Таких физий, как у него, больше нет... Я видел его долю секунды, на нем были черные очки и надвинутая на лоб шапка, но ты можешь мне поверить: это был он. Я рассматриваю шляпу Пино на вешалке в безымянной больничной палате. Его отвратительный котелок весь измят. Неожиданно веки увлажняются. Этот мятый биток так похож на самого Пино! Неодушевленные предметы, может, у вас все же есть душа? Не знаю, есть ли она у самого Пино, может быть, его душа и есть эта шляпа, потерявшая цвет (но не потерявшая запаха), которая теперь покрывает металлический крючок. -- О чем ты думаешь, Сан-А? -- шепчет мой приятель.-- Что случилось? Ты вдруг изменился в лице. Я откашливаюсь. -- Я думаю о тебе, Пино. -- Обо мне?! -- восклицает он удивленно и с недоверием.-- Обо мне! Ты шутишь? Я встаю. Не время для чувств. Если я начинаю миндальничать, мне остается поменять работенку и выращивать попугайчиков на набережной Дубленых Кож. -- До скорого, Пинюш... -- До скорого! -- отвечает он.-- Скажи Берю, чтобы он проведал меня! Он спешит поразить Толстого своими несчастьями. Судьба даровала ему такую возможность, и в глубине души он совершенно счастлив, старая каракатица. -- Я скажу ему. -- И не забудь про кальвадос, ты даже не можешь себе представить, как я его хочу! Глава XVI Что называется, весело провести время Звонок Матиасу, по прозвищу Живая Картотека, человеку, который может составить вам словесный портрет Адама и рассказать о жизни вашего прадедушки, глядя на фотографию вашей прабабушки. -- Послушай, Матиас, где сейчас Меарист? Этот Матиас настоящее чудо природы. Он даже не утруждает себя тем, чтобы открыть досье. Он выдает информацию, как те ребята, которые дают справку по телефонному ежегоднику: "Вышел из Клерво два месяца назад в результате сокращения срока тюремного заключения за примерное поведение". -- А потом? -- Ноль. Больше о нем ничего не было слышно. -- Он без права проживания в столице, да? -- Да, еще на пять годков! -- Постоянное место жительства? -- Официально Рамбуйе... Но... Я вытираю лоб телефонной трубкой. -- Подожди, от твоих слов меня бросило в жар! Это слишком. In petto[41] я низко кланяюсь Пино. Если нам все же удастся распутать это дело, то только благодаря ему. -- Вы меня еще слушаете, мсье комиссар? -- Еще бы! Если Меарист ведет себя тихо в течение двух месяцев, это значит, что он нашел синекуру. А если у него есть синекура, он хочет ее сохранить, значит, выполняет требования закона и регулярно является в жандармерию Рамбуйе, чтобы отметиться? -- Несомненно. -- Передай им приказ, чтобы они замели его, как только он явится. А если встретят раньше, чтобы они его забрали и предупредили нас. Те же инструкции всем легавым Пантрюша! -- Хорошо, мсье... Я кладу трубку. Чтобы провести время (потому что оно работает на меня), я затребовал досье, содержащее все темное прошлое Меариста,-- прозванного так, потому что он служил в колониальных войсках, о чем вы уже догадались, благодаря тому бьющему через край интеллекту, который обеспечил вам место уборщика в Управлении Отхожих мест. На самом деле мсье зовут Жан Берегисестру. Он имеет за спиной тридцать два года, во рту часть зубов, рожу подонка, которая заставила бы содрогнуться и тигра, рубец в углу рта, делающий его бесконечно широким. Закончил свое образование в исправительном учреждении, которое совсем ничего не исправило. Что до послужного списка, то он включает в себя один приговор за сводничество, другой за квалифицированную кражу, третий за вооруженное нападение. Короче говоря, яркий представитель тех горемык, которые ищут свою дорогу в жизни, а заканчивают тем, что однажды утром обнаруживают, что с головой влезли в окошко Вдовы[42]. Я предпочитаю всегда видеть своими глазами, почему, как и что, поэтому, не колеблясь ни минуты, отправляюсь в путешествие Пантрюш -- Рамбуйе, чтобы изучить поближе поучительную жизнь блаженного Жана Берегисестру, в миру Меариста. Так как мне всегда нужен шут (знаменитости все такие), я реквизирую карлика Берю, который выходит из бодуна, как грешница из исповедальни. Он начинает есть, чтобы преодолеть опьянение. На алтарь Бахуса он приносит в жертву камамбер. Славный старый сырок с витрины, который лезет через все отверстия коробки. -- Послушай, Толстый,-- вздыхаю я,-- твой камамбер засох. Берю не смущается. -- Я люблю такой! -- утверждает он. И дальше комментарий: -- Что ценится в хлебе? Корочка, не так ли? Ну вот, то же в сыре. Я читал в одной статье в "Ридерс Дайжрать", будто все ценное в сыре находится на корочке: ам маньяк, вита мин, пенис целин, в общем, все! Я загружаю их, Берю и его камамбер, в шарабан и направляюсь в Рамбуйе, не забыв поручить агенту Тильомьеру отвезти старшему инспектору Пино вожделенный флакон кальвадоса. Как видите, я легко держу свои обещания, особенно если они пустые (конечно, славы на них не заработаешь, но такой уж я человек). x x x Веселое солнце сверкает на зелени леса, когда мы проезжаем мимо щита, указывающего, что мы находимся на территории, где элита мировой дипломатии стреляет в республиканских фазанов. Я направляюсь прямиком в Национальную Жандармерию, где аджюдан-шеф Лизоблю принимает меня со всеми почестями, соответствующими моему рангу. Он получил сообщение от Матиаса, и его орлы прочесывают окрестности в надежде встретить Меариста. Я расспрашиваю его о подозреваемом и узнаю, что бывший постоялец Клерво действительно поселился в Рамбуйе, где сошелся и, живет с Вирджинией Недотрог, девицей податливой, которая скрашивает вечера одиноких месье из Рамбуйе. Кроме того, я узнаю от Лизоблю, что Меарист устроился шофером к некоему Кайюку, эта новость не может поразить меня, как, надеюсь, и вас удивить. Я прекрасно секу траекторию: этот разбойник, расставшись с крынкой, приезжает на место назначения (он мог бы попасть в место и похуже!). Он начинает с того, что сходится с местной шлюхой. Потом находит работенку у не совсем обычного хозяина (рыбак рыбака видит издалека), который, узнав о его прошлом, использует его для нужд своей организации... Да! Теперь врубаюсь! Туман рассеивается! -- Адрес девицы, пожалуйста! -- резко говорю я. Аджюдан-шеф справляется по блокноту в очень кожаном переплете, где записывает расходы, кулинарные рецепты и номера билетов национальной лотереи, купленных под руководством своего непосредственного начальника, у которого он посредственный подчиненный. Конец блокнота-чулана снабжен алфавитным указателем. Он открывает его на букве "Н" и декламирует нудным баритоном, некоторые модуляции которого напоминают Сеткасекс: -- Недотепай, Недотрога... вот. Все... Так как он дальнозоркий от рождения и недалекий по наследству, то отодвигает блокнот, чтобы лучше видеть. -- Номер восемь, улица Нико... Никола... Николаи... Я прошу меня извинить, это точка или мушиные следы, здесь, над "и"? -- Точка! -- Тогда получается Николай! -- Несомненно, благодарю вас. x x x Улица Николай малолюдная, что означает, что на ней бывает мало людей. Ее размеры: двадцать пять метров в длину на два в ширину. Номер восемь -- это бывшее фотоателье, владелец которого, видимо, разорился, так как свадебные кортежи не могли протиснуться в этот узкий проезд. Входная дверь сбоку. В глубине темного коридора начинается деревянная лестница, покрытая линолеумом. Ступени ухают под тяжестью Берюрье. На единственной двери единственногоэтажа висит табличка, на которой написано: Вирджиния Недотрог. Маникюр. У этой Вирджинии интересная манера заниматься чужими конечностями. Впрочем, истины ради я должен отметить, что один из клиентов-шутников вставил мелом между буквами "и" и "р" ее имени букву "е", которая хоть и является гласной, но устанавливает согласие между именем девицы и ее профессией[43]. Мы делаем три легких прерывистых удара в дверь, чтобы вызвать доверие у скромницы. Нам отвечает полная тишина, я повторяю удар еще один раз, второй, третий, никто не торгуется, и я отдаю dbep| по первоначальной цене своему сезаму. Для инструмента, запатентованного БПГ[44], это пустяк. Вот мы и в вестибюле, украшенном пикантными фотографиями. -- Есть кто-нибудь? -- выясняет Берю, которого обстановка возбуждает. Опять никого. Осмотр местности совершается быстро. Квартира состоит из кухни-ванной (раковина и фаянсовый стульчак, который при необходимости может выполнять и функции стульчика) и одной комнаты, набитой картинками. Кровать, видно, испытала много тяжестей (как юных, так и более зрелого возраста), она прогнулась в середине, как если бы Берю провел в ней три года постельного режима. Несколько любимых книг лежат стопкой на камине (название гарантирует их психологическую глубину: "Предисловие к моему благочестивому жизнеопусканию", с цветными иллюстрациями и приложениями, выполненными из каучука, "Влюбленный сельский полицейский", "Послюнявь палец, прежде чем перелистать страницу" и др.). Я обращаю внимание, что в комнате царит порядок и чистота как раз с таким слоем пыли, чтобы можно было рисовать сердечки на мебели. -- Настоящее любовное гнездышко! -- воркует старый ворон Берю с наслаждением.-- Я бы с удовольствием провел здесь викенд, слово! Он помещает свой Тюфяк между ручками кресла, стоящего лицом к зеркальному шкафу, и рассматривает в нем свое апоплексическое лицо с видимым удовольствием, дойдя в своем нарциссизме до того, что закручивает липкий локон, украшающий лоб, придавая ему форму завитка. -- Ты не находишь,-- мурлычет он,-- что я похож на Наполеона? -- По крайней мере на его задницу,-- соглашаюсь я. Я открываю шкаф, срывая таким образом милое отражение Берю. В этом кресле Толстый напоминает императора бездельников (самого ленивого из них). В шкафу, превращенном в гардероб, я откапываю несколько платьев, жалкое манто, а также мужской костюм и непромокаемый плащ. Легкое профессиональное движение: я шарю по карманам, отданным моей полицейской жадности. В кармане костюма нахожу платок, которым пользовался простуженный человек, мелочь, две американские сигареты и самописку. В карманах плаща нет ничего, кроме кожаной перчатки. Я внимательно всматриваюсь в нее и для очистки совести ищу сестренку, но безуспешно. Толстый, который следит за моими движениями и жестами, вмешивается: -- Ты узнаешь эту перчатку, Сан-А? Это для меня луч света. -- Черт возьми! Это близняшка той, которую мы нашли на шпалах в день убийства? -- Которую я нашел! -- уточняет Берю. Я сую чехол для пальцев в карман. Вот что может стать главной уликой, чтобы обвинить Меариста в убийстве. -- Что мы будем делать дальше? -- спрашивает мой коллега, грациозным жестом ковыряясь спичкой в ухе. В ожидании моего ответа он рассматривает на свет результаты своих раскопок и аккуратно помещает их за отворот своей куртки. Я не спускаю глаз с камина. Он нагружен семейными фотографиями. Родственники малышки Вирджинии в полном составе собрались здесь, чтобы утешить в трудную минуту ее страдающее человеческое достоинство. Здесь бабушка-дедушка, родители, военный, должно быть, ее брат, старушка в окулярах, по всей видимости, ее тетушка Евлали, и сама Вирджиния в разные периоды своей д... жизни. Она после школы. Оная рядом с немецкой овчаркой, потом в объятиях немца (хотите позировать с немецким унтер- nthvepnl, пожалуйста!), Вирджиния в форме жандарма (фото с карнавала), Вирджиния на бульварах в Париже. Вся ее семья со счастливым видом собралась здесь, чтобы следить, как малышка шагает по жизни. И месье, сменявшие друг друга, были очень рады получить одобрение ее родителей. Что может быть лучше семейной любви! Им становилось спокойнее, когда они видели этот алтарь Вирджинии. Они испытывали тонкое чувство приобщения к семейному коллективу. Эти мнимые зятья почтенной четы, доверчиво глядящей в объектив в ожидании птички. -- Ты,-- говорит восхищенный Толстый,-- ты о чем-то думаешь. -- Я да! -- говорю, засовывая в карман одну из фотографий малышки Недотрог. -- Она скорее уродливая, а? -- говорит Берю, подходя ближе.-- Похоже, что она косит, или это отсвет в очках? -- От этого она становится еще обаятельней,-- говорю я.-- Это льстит тем, кто поднимается сюда, они относят ее косоглазие на счет экстаза. Ладно, пошли! -- Куда? Я не успеваю ему ответить. С лестницы слышен характерный звук ключа, ковыряющегося в замке. Толстый собирается обратить на это мое внимание, но я останавливаю его, приложив палец к губам. Я указываю ему закоулок между шкафом и стеной, он съеживается там. Сам я прижимаюсь к перегородке. И вовремя: в прихожей раздается стук шагов. Дверь комнаты открывается, появляется силуэт. Я узнаю Меариста, хоть и вижу его только в профиль. В руках у него чемодан, который он бросает на кровать. Эту секунду я и выбираю, чтобы вмешаться. Самое время, так как мерзавец чует присутствие чужого и поворачивается. Он принимает мой орешек number one в подбородок. Я вам рекомендую его в качестве овсяных хлопков когда-у-вас-гости. Чистая работа, без сучка и без задоринки. Ноги мсье складываются в коленях, как щипцы, голова покачивается. Толстый, у которого всегда есть что сказать в серьезной ситуации, пользуется тем, что наш приятель оказывается в пределах досягаемости, чтобы поднести ему дополнительную плюху прямо в пасть. На этот раз Меарист отправляется на пол. Я сгребаю его и раскладываю на кровати рядом с чемоданом. Сначала наручники! Пока он старается всплыть, я шмонаю по карманам. Вместо наплечной повязки он таскает с собой "беретту" для взрослых, от вида которой можно заболеть желтухой. Я присваиваю ее. Мои поиски продолжаются. Но я и не обнаруживаю ничего интересного, если не считать толстенный пресс (больше четырех сотен косых!). Открываю чемодан: он пуст. Очевидно, мусье явился за своими манатками. -- Его забираем? -- спрашивает Толстый. -- Не сразу, мне кажется очень удачным, что мы встретились и можем поговорить, эта квартира располагает к откровенности... -- А если появится девица? -- Не волнуйся! Наручники при тебе? Он протягивает мне свои хромированные браслеты. Я приступаю к приятной работенке. Снимаю туфли и носки Меариста, просовываю его ноги сквозь решетку кровати. И защелкиваю их наручниками Берю. Сдергиваю шнур от занавесок и привязываю жертву к матрацу. Теперь он не может даже двинуться. Глубокий вздох вырывается из его груди, он начинает выплывать из тумана. -- Колоссально,-- бурчит Берю. -- Что? -- Ты видишь, преступный мир уже не такой, каким он был p`m|xe. Современные блатные не гнушаются ничем: посмотри хотя бы на этого. Ну! У него чистые ноги! Двадцать лет назад ты бы такого не увидел! Ресницы Меариста вздрагивают, он открывает свои чудные глаза, и в них блестит фальшивый свет. -- Ну и в чем дело, выкладывайте,-- злобно бросает он. Я показываю удостоверение, сознавая, что ни одно слово не может заменить дело. -- Ну и что! -- бормочет он воинственно.-- Я в порядке! -- С твоей совестью, может быть, потому что она сговорчива; но не со мной, дружок. И позволь мне эту смелую метафору: сейчас, когда ты распростерт, тебя следует положить на лопатки! -- Что? -- Я обвиняю тебя персонально в убийстве и попытке убийства. С твоим послужным списком, который бы обесчестил и общественный сортир, тебе грозит вышка, это точно! -- Что за кривлянье? Я ничего не знаю! -- Однако с твоими способностями гонщика ты бы мог участвовать в соревнованиях, дружок! -- Но... Он затыкается, так как Берю выписывает ему пилюлю по рецепту врача. Нижняя губа уголовника лопается. -- Это научит тебя держать пасть закрытой! -- ворчит Толстый. -- Позволь,-- говорю я своему приятелю,-- я как раз наоборот хочу, чтобы он ее открыл... -- Мне нечего сказать! -- говорит Меарист с суровой убежденностью. Я подмигиваю службе сервиса Мишлин. Берю, который умеет читать сквозь полузакрытые веки, достает зажигалку и проводит пламенем по подошве ног парня. Тот испускает пронзительное си бемоль, эхо которого прокатывается по квартире. -- Давай включим радио,-- говорю я На этот раз Меарист смекает, что попал, как кур в ощип. Пока Филип греет, я объясняю ему -- Ты пойми, парень Мы здесь не в Конторе, можем себе позволить любые фантазии Мы будем работать с тобой, пока ты не расколешься. После чего смотаемся, а за тобой приедут жандармы. Они напишут рапорт, что ты стал жертвой сведения счетов, а обвинения, которые ты, возможно, выдвинешь против нас, обернутся против тебя, это понятно и ребенку. -- Я ничего не знаю! Я показываю ему перчатку -- Вот перчатка, которая принадлежит тебе. Это легко проверить. Так вот, она составляет чудесную пару с той, которую ты обронил на железнодорожные пути в день убийства! Меарист слегка зеленеет Он начинает думать, что в его гороскопе есть пробелы! -- Ты все еще ничего не знаешь? -- Нет, честное слово! Это не моя перчатка! -- 0'кей! Ты можешь продолжать, Берю! Толстый только этого и ждал! К счастью, по радио в это время исполняют Вагнера Прекрасная музыка, это я вам говорю. Лучшего аккомпанемента и не придумаешь. Заметим, чтобы быть справедливыми: поет не Вагнер, а Меарист. Это настоящий Войгнер! У него бас, который вогнал бы в тоску Арманда Местраля. Когда он хорошо распелся, я делаю знак моему Регенту-Повару прервать партию гриль-грума. Я не люблю запаха паленого поросенка; вашего славного Сан-Антонио воротит от этого! -- Послушай, Меарист,-- нашептываю,-- я не хочу утомлять тебя лишними вопросами; мне достаточно ответа на один: где скрываются остальные члены банды летучих мышей? Но он не отвечает Он бледно-зеленый, сводник мисс Недотрог И обливается потом, как камамбер Берюрье. -- Мне плохо -- задыхается он -- О! Мне плохо... Мне больно! Он корчится -- Не будь тряпкой, маленький ожог, мужчины от этого не умирают! Во всяком случае, не похоже, чтобы он притворялся. Он задыхается. Я замечаю, что его лицо посерело. Боже праведный! Нет, не баловство Берюрье привело его в такое состояние, а может, этот хрен сердечник! -- Ну хватит, ты прекратишь ломать камедь? -- заявляю я. Он вызывает жалость. Я поднимаю его веко и рассматриваю роговицу -- Боже мой! -- восклицаю я.-- Они тебя отравили, твои приятели! Когда ты разделался с моим инспектором, они решили, что дело может принять плохой оборот для тебя, они приняли меры предосторожности! -- В животе! Царапает... Когти! Толстый в нерешительности от всего этого. -- Он разыгрывает Даму с бегониями, что ли? -- говорит он. Я указываю на изможденное лицо Меариста, капельки пота, усыпавшие его свинцовую кожу. -- Во всяком слу