Сан-Антонио. Смертельная игра Перевел С Французского В. Бережной. Издано в MAV & SVM. Тех. поддержка Леонтьев Ю. Распознавание ABBYY FineReader 4.0 Pro. с издания: "САН-АНТОНИО. / Ф. Дар" "Смертельная игра" "Серия остросюжетного детектива." Издательство "Синтакс -- Пресс." Москва 1995. Набор и верстка Microsoft Word 2000. Глава I. Что называется, сесть в поезд. Глава II. Что называется, пойти проветриться. Глава III. Что называется, заглянуть в досье. Глава IV. Что называется, взять след. Глава V. Что называется, прийти в ярость. Глава VI. Что называется, взять быка за рога. Глава VII. Что называется, искать там, где светло. Глава VIII. Что называется, состарить внешность. Глава IX. Что называется, улыбнитесь, сейчас вылетит птичка. Глава Х. (продолжение). Глава XI. Что называется, дать тягу. Глава XII. Что называется, взять языка. Глава XIII. Что называется, скинуть пару годков. Глава XIV. Что называется, поймать ветер в крылья парусов. Глава XV. Что называется, попасть в ловушку. Глава XVI. Что называется, весело провести время. Глава XVII. Что называется, взять реванш. Глава XVIII. Что называется, взять реванш (продолжение и конец). Заключение. ЖАННЕ И СИМОНУ ПЕРЕН С ДРУЖЕСКИМИ ЧУВСТВАМИ. С.-А. Действующие лица этой книги вымышлены, увы! Но если кто-то узнает в ней себя пусть успокоится, меня это не огорчит. С.-А. Глава I Что называется, сесть в поезд Вы, конечно, скажете, что я законченный извращенец, но я люблю женщин в очках. Мое заветное и самое непорочное желание -- заполучить одну такую, смазливую и молодую, для личного наружного применения. Познать блаженство с лапочкой, укомплектованной Братьями Лиссак, согласитесь, в этом есть свое очарование. Представьте только, очкастая мышка млеет под вами, как контрабас под смычком, а вы следите за ее глазами, как за китаезными рыбками в аквариуме (так говорит Берю). Это завораживает, просто замораживает (благо, не отмораживает) с головы до пят, включая сюда мембрану медиан, подбрюшную артерию и шалуна Христофора (первооткрывателя дам). В такие мгновения впадаешь в раж и начинаешь пыхтеть, как драндулет в четыре лошадки с двойным карбюратором, от чего линзы малышки покрываются туманом. Так я слежу -- незаметно, сами понимаете -- за одной любезной моему сердцу особой в окулярах, а мой игривый ум между тем bqo`uhb`er целину воображения. В списке награжденных мною целая коллекция шикарных бабенок. Если бы пришлось составлять опись всех дамочек, которых я своим темпераментом превратил в огненную Этну, получился бы настоящий перечень моего сердца или перечник моего перца (как хотите), рядом с которым каталог Маню де Сент-Этьен имел бы вид сборничка лирических поэм. Перечислю вам кого помню: одиннадцать сотен парижанок, ровно восемнадцать крестьянок, сто две продавщицы галантереи, двенадцать испанок, три англичанки, одна прихрамывала, а одна была из Камбоджи, двадцать пять негритянок и одна шестидесятилетняя старушка (она была в маске во время карнавала в Сент-Ном-ля-Бретеш). И до сих пор, вы только подумайте, ни одной, ну ни одной очкастенькой! Это бесит, не правда ли? Так вот, малышка, которую я балую своим вниманием, вполне обладает требуемыми достоинствами, чтобы торжественно открыть серию моих диоптрических любовных похождений. Она темно-шатенка- коротко-стрижка. У нее масса разнородных прелестей: корзинка с грушами спереди, валторна сзади и водопад "Девичьи слезы" в месте стока внутренних соков. Ее очки по форме напоминают глаза рыси, чувствуете, как эта кошка впивается в шею. Линзы пузырят ее взгляд, и он становится настолько загадочным, волнующим, что мой указанный выше Христофор командует: "Отдать швартовы!" Мы в зале ожидания first class вокзала Монпарнас. Она купила билет в Ренн, и я сделал то же, предвкушая возможность завязать разговор с моей застекленной красавицей, как только случай представится. В данную минуту я нахожусь одновременно на кожаном диванчике и начеку, потому что засекаю появление сира Берюрье, который должен меня тактично эскортировать, стараясь при этом остаться человеком-невидимкой. Пока у него ничего не выходит, я замечаю эту красноватую массу за сальными стеклами зала. Я леплю сигарету на губу, переругиваюсь с типом, у которого нет огонька, и направляюсь к выходу. Табачный киоск справа. Я иду к нему, не глядя на Толстого. Как человек в высшей степени одаренный дедуктивными способностями, он заволакивает свои двести двенадцать фунтов живого веса за киоск. -- Ты, наверное, ждал моего прихода, как верующий крестного хода? -- бормочет он.-- Представь себе, что я никак не мог поставить шарабан, облазил весь квартал у вокзала, рыскал по этим проклятым улицам, черт бы их подрал! Невозможно никак припарковаться сегодня в Панаме[1] и ее перипетии, как будто они здесь все выставились... Я запруживаю (как говорят нидерландцы, живущие в Голландии) этот поток слов. -- Мы едем в Ренн, иди купи себе билет, поезд отваливает через десять минут... -- Первым классом? -- Да, моя Толстушка, поедешь как майлорд! Он давит косяк на свои чудовищного размера бимбарды, доставшиеся ему по наследству, которые бы и корове мешали ходить. -- У меня еще вагон времени. Девочка красивая? -- В моем вкусе. -- Счастливчик! -- Еще бы! Волшебница Маржолен подсунула мне в колыбель столько счастья, что пришлось часть положить в нафталин. Я только собираюсь вернуться к своему чемодану, как Берю обрушивает слоновью десницу (если так можно сказать) на мою руку. -- Ты слышал новость? -- Про Красную Шапочку? -- Нет Мой племянник... Он снова занялся боксом. -- Он прав,-- соглашаюсь я,-- у него ведь расквашены только одно ухо и одна челюсть, я тоже за симметрию! -- Не остри! Один солидный "импресса" только что подписал с ним выгодный контракт по всей униформе, который возобновляется, если парень каждый раз будет быстро вставать на ноги и держать язык за зубами. -- Это клево! -- объявляю я. -- Нет, это Филипи. -- Давай быстро за билетом, а то прозеваешь наш паровозик. -- Ладно! Ладно! Ты не можешь не дергать меня. Он хватает свой раздутый чувал, ручка которого тут же остается у него в кулаке. -- Хорош ты будешь в первом классе с этим мусорным ведром,-- возмущаюсь я. -- Не дергайся У меня все будет ча-ча-ча, как в чарльстоне. Он удаляется аллюром запаленной лошади. Ваш покорный слуга, который более известен под апробированным наименованием Сан- Антонио, снова заваливает в зал ожидания. Куколка со стеклянными глазами все еще там, смирно сидит в нескольких кабельтовых от моего сундука. Наконец, избавившись от Бугая, я могу ее атаковать. Я отстегиваю ей взгляд, равный заряду динамита, который заставляет ее опустить шторы. Она мне чертовски нравится, эта разбитная девчонка. В свои девятнадцать лет она разбивает все, включая и мое сердце. Я у нее на хвосте с самого утра Как мне достался этот вожделенный приз? Тут целая история, и я расскажу ее вам, чтобы доставить удовольствие Два дня назад наши службы по сортировке Интерпола арестовали некоего Зекзака, югослава по национальности, но не стопроцентного, хотя все-таки славянина, который был замешан в истории с хищением в Штатах. Хищением достаточно необычным, потому что оно было совершено в лаборатории ядерных исследований. Зекзака плохо обшарили, и когда за ним пришли, чтобы забрать на допрос, то нашли лишь остекленевшие глаза в застывшем теле. Этот маленький гурман, чтобы подсластить свои неприятности, сгрыз конфетку со стрихнином. Единственное, что нам оставалось делать, это, натюрлих, поставить мышеловку в отеле, где он проживал. И хорошо, что мы это сделали, потому что на следующий день мышка, которой я присуждаю первую премию в конкурсе очков всех видов, заявилась и спросила мсье. Предупрежденный нами хозяин ответил ей, что постоялец отлучился (еще бы, большие каникулы, а?!), поручив передать тому, кто к нему приедет, подождать. Девушка так и сделала. Нетерпеливая, она прождала всего лишь до сегодняшнего утра, после чего попросила счет. В итоге вот и все, как сказал бы Нескафе, у которого всегда был вкус ко всему сгущенному: один погоревший тип, который кончает самоубийством, малышка, которая спешит на свидание и после двадцати четырех часов ожидания берет билет в Ренн. That's all. Во всей этой истории есть одна удивительная деталь: девица удирает, не получив за все время пребывания в отеле ни одного письма или звонка. В течение этих самых двадцати четырех часов в арабских цифрах, минута в минуту, она не покидала отель ни на минуту Вы можете себе вообразить что-либо подобное? Если вы не хотите себе вообразить что-либо подобное, то хотя бы вставьте себе перышко для легкости и помечтайте! Вокзальный громкоболтатель объявляет по всей форме, что поезд стоит у платформы. Пассажиры хватают свои манатки и бросаются на абордаж. Излишне говорить вам, что я следую в душистом кильватере очаровательной очкарихи (на самом деле она зарегистрировалась в отеле под именем Клер Пертюис). Когда она оказывается у подножки вагона, у меня появляется идеальная возможность обнаружить себя в ее жизненном пространстве. -- Позвольте мне поднять ваш чемодан, мадемуазель? Я получаю право на улыбку без пломб и протезов, целиком надраенную хлорофиллом. -- Спасибо, мсье, вы очень любезны! Когда слишком стараешься, можно и лоб расшибить, я знаю это, но уже не чувствую тяжести ее чемодана. По собственному почину тащу ее багаж до купе, которое оказывается, к счастью, свободным. Последний толчок -- и вес в сетке. Мужественным движением руки я вытираю лоб олимпийца. Французская галантность-- это шикарно, но иногда она заставляет попотеть. -- Благодарю вас, мсье. Ее голос звучит для меня музыкой, от него мои евстахиевы трубы закручиваются в спираль. -- Вы едете в Манс? -- спрашиваю я с таким лицемерием, которому позавидовал бы любой министр иностранных дел. -- Нет, в Ренн! -- Подумать только! Я тоже! Я сглатываю слюну. -- Тем лучше,-- говорю,-- это доставит мне удовольствие путешествовать в очаровательном обществе. Вот, наконец, моя соседка разрумянивается. Я получаю право на еще одну улыбку, более пылкую, чем предыдущая. В это мгновение из соседнего купе раздается гордое пение. Толстый сообщает мне о том, что он рядом, голося знаменитый ливанский гимн: "Ах! Какое удовольствие иметь красавицу в Бейруте", после чего принимается так храпеть, что нам кажется, будто вместо поезда мы сели в Супер-Потрясайнер! Любопытная штука человеческие отношения. Существуют люди, рядом с которыми вы можете прожить десять лет и не испытать ни малейшего желания рассказать о необычайном приключении человека, который видел человека, который видел еще человека, который видел северное сияние; и есть другие, которым, впервые увидев, вы доверите не только свою интимную жизнь, но и сердечные тайны вашей консьержки. Спешу вам сообщить, что Клер Пертюис принадлежит ко второй категории. Как прелестен этот ребенок в своем костюме из полу мохеровой зеленой ткани с ласковыми глубинами оранжевого оттенка и этим глубоким взглядом, похожим на окаянную впадину (как сказал бы Толстый). Вот она кладет ногу на ногу, подчеркивая тем самым безупречной формы ляжки и чулки без шва. Настоящее сокровище! -- Могу я вам предложить сигарету? -- осведомляюсь я. -- Нет, спасибо. Над нами трижды звучит свисток, и мы покидаем Пантрюш[2]. Колеса состава принимаются исполнять на рельсах свою музыку, такую же назойливую, как "Помело Равеля". Парень из компании "Вагон-ли", лысый, как яйцо (сваренное вкрутую), звоня в колокольчик, изображает мальчика из церковного хора. Он голосит "Первое блюдо" тоном скорбящего человека, который только что отведал разогретой цветной капусты, а-ля заскорузлая подметка повара. -- Вы будете есть в вагоне-ресторане? -- спрашиваю я мою протеже. Она отрицательно качает головой. -- У меня отвращение к подобного рода местам. -- То же самое и у меня,-- поддерживаю я с грустью, так как мои зубы щелкают от голода, а утроба кричит "браво". Придется подтянуть пояс до Ренна! Грустная перспектива, ребята, для мужика в расцвете лет, которому необходимы калории, чтобы продолжать соблазнять равноправного гражданина женского рода. Нет, я не делаю культа из жратвы, но долгая голодуха меня не прельщает, кроме того, мой Проспер голосует против, даже если не обращать внимание на урчание в брюхе. -- Вы бретонка, мадемуазель? -- Нет, парижанка... Как вам это нравится! Она париготка, а останавливается в отеле на проспекте Опера одна; это потолок, как говорил Мансар[3]. -- Вы, наверное, едете на каникулы? -- Я еду навестить свою подругу по пансиону. -- Если она так же очаровательна, как вы, кончится тем, что я переберусь в Ренн. -- Вы мастер говорить комплименты,-- отмечает она. -- С вами рядом это не заслуга. Я, должно быть, перегнул палку, так как она даже не улыбнулась. Малышка, видно, воспитана в пансионе со строгими правилами, что меня не очень удивило бы. Но какие у нее могли быть дела с Зекзаком? -- Вы коммивояжер? -- спрашивает она. -- Нет, а почему вы так решили? -- По вашей непринужденности. Я бы подумала... -- Нет же, вы ошибаетесь. Я работаю в макаронной промышленности. Моя специальность требует высокой точности: я контролер макаронных изделий. Я слежу за тем, чтобы они были продырявлены как следует. -- И вы едете в Ренн по срочному делу? -- Да. Я еду на испытание мотовила для вермишели. Ренн ведь край колес, вы понимаете, с прославленными испытательными стендами. На этот раз она хохочет во все жорло (как сказал бы Берю). Округлости ее корсажа увеличиваются в объеме. Так молода и уже такое богатство спереди, вот кто превратит вас в активиста крайних левых! Поезд катит на полной скорости, мы несемся сквозь поля с овощной порослью. Везде огромные пространства лука-порея, на них тут и там видны сарайчики для инструментов, сделанные кое-как из старого хлама. Вокруг церквей в горячем воздухе дремотного лета томятся деревни. Все мирово, как на картине Коро. Тут и там видны петухи на навозных кучах да задумчивые коровы за изгородями. Разговор не клеится. О чем бы еще поболтать? Трудно справлять ля-ля с умной и скрытной малышкой, если не знаешь ее. Вы мне возразите, что можно поговорить о погоде, ведь эта тема всегда в моде, согласен. Но такие махровые маленькие задаваки не пылают страстью к метеосводкам. -- Вы видели осенние модели, которые вам предлагают? -- осведомляюсь я. -- Нет. Ну что ты скажешь, хоть чертом крутись вокруг, никакой благодарности от Маргариты! И все же я продолжаю свою правдивую трескотню. -- Модельеры разработали удивительное демисезонное пальто: оно реверсивное, комбинированное и не буксующее. Подкладка может служить для выхода в театр, вывернутое наизнанку, оно превращается в ночную рубашку, а если пристегнуть пояс, onkswhrq идеальный охотничий костюм для коктейлей и подводной рыбной ловли. Она силится улыбнуться, но я чувствую, что мысли ее не здесь. Вместо того чтобы восхищаться мною, что было бы естественно, учитывая мою выигрышную внешность, она прилипла к окну. Конечно, она пасет таким образом не очаровательные просторы луковых полей, а автостраду, идущую вдоль железной дороги. С невинным видом я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки штиблет (у которых, скажу вам как железнодорожник железнодорожнику, вообще нет шнурков). Это положение позволяет мне бросить исподтишка взгляд на дорогу. Я замечаю серый открытый "Мерседес", водитель которого самозабвенно подает сигналы фарами. Что бы это значило? Моя попутчица перестает интересоваться внешним миром и поднимается, чтобы достать свой чемодан, который, как любой хороший бифштекс, находится в верхней задней части купе. Сама предупредительность, я спускаю ее багаж. Она клацает золочеными замками и достает среди тщательно сложенных вещей косметичку из поросячьей кожи. Она опускает крышку, улыбнувшись моей доблестной персоне, открывает дверь купе. Видно, мадемуазель собирается навести красоту, начинание, на мой взгляд, совершенно бесполезное, поскольку это уже удалось сделать мадам ее маман без труда и надолго. Я вытягиваю ходули под диван, осиротевший без ее славного задика, и, так как покачивание поезда является самым мощным возбуждающим средством -- все евнухи скажут вам то же самое,-- я начинаю вызывать в памяти округлости малышки. И вот, когда я изучаю ее антресоли, какой-то псих врывается в мое купе и при этом вопит как резаный. Это малый лет пятидесяти, делового типа, без излишеств. Он бросается на стоп-кран и повисает на нем всем своим хлипким телом. -- Ну что с вами, мсье барон? -- восклицаю я, потирая щиколотку, которую он ушиб мимоходом. -- Скорее! Скорее! -- задыхается пришелец. Он либо астматик, либо испытал сильное потрясение. -- Только что кто-то упал с поезда! -- Не может быть! -- Да, может. Какая-то девушка. Она, наверное, близорукая. Открыла дверь вагона, приняв ее за дверь туалета, и выпала... Я отстраняю малого и собираюсь выскочить из купе, как вдруг поезд резко тормозит. Я падаю в объятия пятидесятилетнего парня пятидесяти лет демивекового фасона, и, нежно сплетясь, мы врубаемся в сказочную фотографию, изображающую закат солнца на Ванту и помещенную там НОЖДФ[4] для услаждения взоров пассажирских. Поезд останавливается, пробежав еще мгновение по инерции. Стальные колеса ревут на стальных колеях -- зловещая картина. Я думаю о моей еще теплой спутнице. Она, возможно, не девственной чистоты, но чертовски смазлива, и при мысли, что сейчас ее стройное тело лежит там, без сомнения, все разбитое... мой страхометр застревает в глотке. Внезапно разбуженный толстый Берю проветривает в коридоре свою ошеломленную башку, украшенную шишкой Он массирует ее растопыренной пятерней. -- Ну и идиот этот машинист! -- воет он, призывая в свидетели взволнованных пассажиров. Я отталкиваю его ударом локтя в потроха и несусь к двери, которая на петлях хлопает крылом. Я дую вдоль состава. Пассажиры выходят из вагонов и делают депутатский запрос проводнику, который -- а как же? -- ничего не знает. Руки согнуты в локтях, ваш скорый Сан-Антонио несется по насыпи. Чтобы облегчить движение, я шлепаю по шпалам. Хвостовые вагоны скрывают от меня перспективу пути. Я добегаю до последнего почтового вагона. Два добряка из ПТТ[5], красные от красненького, крутят головами, чтобы не пропустить представление. -- Куда тебя несет? -- кричат они мне. Я отвечаю, что к черту на рога, и продолжаю свой мощный спурт. Мимун[6] рядом со мной -- безногий калека. Наконец передо мной открываются блестящие на солнце рельсы, жаркое марево плывет над насыпью. Я ничего не вижу на ней... Продолжая нестись галопом, я погружаюсь в расчеты в уме, которые не представляли бы трудностей, если бы я сидел за столом, но от бега и волнения они становятся трудновыполнимыми. Поезд шел километров сто двадцать в час, малому, который видел, как упала Клер Пертюис, понадобилось секунд десять, чтобы осознать эту драму, открыть дверь моего купе, пересечь его, перешагнуть через меня и дернуть стоп-кран. Составу нужно было секунд двадцать, чтобы остановиться, итого -- тридцать секунд, может, немного больше. Исходя из того, что поезд делал два километра в минуту, за тридцать секунд он покрыл один километр... Здесь дорога делает поворот. Перед тем как завернуть, я оборачиваюсь. Замерший поезд находится в пятистах метрах от меня. Почти все пассажиры стоят на путях, и я замечаю, как приближается караван скорой помощи, состоящий из начальника поезда, Берю и двух-трех статистов. Вперед, Сан-А, еще рывок. Со страстью первой ночи я преодолеваю сопротивление пути. Ну вот и все: я ее вижу, девочку. Недалеко впереди -- небольшой зеленый холмик. По форме холмика я смекаю, что все, что принадлежало ей, раздроблено. Она теперь никогда не станет мисс Францией на фестивале в Ла Ке-лез-Ивлин. Когда хомосапиенс принимает такую позу, это значит, что он созрел для деревянного ящика с серебряными ручками. Я видел достаточно жмуриков за время моей собачьей карьеры и всегда оставался спокоен, но трупы хорошеньких девочек, должен вам признаться, меня очень огорчают. Мне кажется, что калечат саму природу, в этом я эстет от искусства, как бы сказал один из моих друзей, которого принимали за экспонат в музее Шампиньоль. Малышка Клер была такой юной! "Что остается от наших двадцати лет",-- пел Шарль Трене! Из ее годиков не вернуть ни одного. Ее очки, которые так соблазняли меня, лежат в кровавом месиве. Ужасно смотреть на ее тело, расчлененное, изрубленное, раздробленное. Бедное дитя. Спасательная команда прибывает. Берю сипит, как тюлень, который только что крупно выиграл в национальную лотюрень. -- Это она? -- удается ему прошептать. -- Да. -- Что тут случилось? -- беспокоится начальник поезда. -- Разве не видно? -- Эта особа упала? -- Слегка, и, наверное, ушиблась. -- Она была с вами? -- Просто она ехала со мной в одном купе. Я плету ему историю о том, как тот тип дернул через мою щиколотку щеколду стоп- крана. -- Она носила очки,-- говорю я.-- Похоже, что она собиралась в туалет и ошиблась дверью. -- Значит, это не самоубийство? -- Конечно, нет. Перед тем как выйти из купе, она взяла косметичку из чемодана... Действительно, а что случилось с упомянутой косметичкой? Я напрасно верчу головой, ее нигде нет. Может, она упала на рельсы раньше моей подружки? Я продолжаю движение. Через несколько метров железнодорожные пути проходят под дорогой. Образуется короткий туннель, с обеих сторон которого выбиты ниши, предназначенные для дорожных рабочих. Толстый, который присоединился ко мне, спрашивает, что я ищу, я говорю ему о пропаже косметички. Мы обследуем еще двести метров путей: ноль, нет больше косметички, как нет монет в Министерстве финансов. Она испарилась. -- Стой, глянь, что я нашел! -- говорит Берю, наклоняясь. Он показывает мне мужскую перчатку из безусого пекари. Совсем новенькую перчатку. Эта вещь лежала не на рельсах, а перед одной из ниш, выдолбленных в бетонированной арматуре автодорожного моста. Задумчивый, я засовываю ее поглубже в карман. Мы снова присоединяемся к группе пассажиров. Начальник поезда ушел за брезентом, чтобы прикрыть труп маленькой Клер. -- У тебя расстроенный вид! -- говорит Толстый. -- Есть от чего, а? -- Думаешь? Сам он всегда хватает удачу за хвост, потому что так ее легче таскать за собой. Берю сохраняет расположение духа независимо от того, что перед ним -- растерзанный труп малышки или антрекот из торговки вином. Чихал он на свою судьбу двуногого смертного. Не принимайте это за философскую черту. К тому же философия -- это искусство усложнять себе жизнь в поисках ее простоты. На самом деле настоящая философия -- это глупость. С этой точки зрения Толстый -- законченный философ; он может видеть насквозь... -- Я знаю, что у тебя в башке, Сан-А,-- объявляет он, а его хитрый видон напоминает деревенский чугунок. -- Неужели? -- Да. Ты говоришь себе, что малышку сбросили с поезда, так? Ты не веришь в ее идиотское падение? -- Что-то в этом роде. -- И ты прав,--допускает Пухлый,--потому что, скажу тебе, среди бела дня, даже если ты так близорук, что говоришь генералу: "Добрый день, мадемуазель", невозможно принять дверь вагона за дверь сортира. Все равно видно, что она застеклена и сияет от солнца... -- Есть свидетель,-- говорю я.-- Мужик, который решил заняться тяжелой атлетикой со стоп-краном в моем купе. -- Почему в твоем? -- настаивает Берю, который хоть и обладает низкочастотными мозгами, но в случае надобности умеет по крайней мере с ними обращаться. Я поднимаю бровь. А правда, почему в моем? -- Случайность,-- говорю я все же.-- Этот парень находился в коридоре напротив моей двери. Он влетел в ближайшее купе, логично, а? -- Ладно, а ты уверен, что в ту минуту, когда малышка начала рубать щебенку, этот хрен стоял перед твоим купе? Я свистаю наверх все мои воспоминания. Вымуштрованные, они являются и выстраиваются в ряд, как сказал бы Шарпини. Да, пятидесятилетний как раз стоял в коридоре. В тот момент, jncd` Клер выходила, я заметил, что он курил сигарету около моей двери, и готов держать пари на что хотите и еще что-нибудь, что он не двинулся с места до того, как совершил набег на мои ходули. -- Я в этом уверен. -- Одно предположение,-- говорит Толстомясый,-- а может, кто-то другой отправил девушку подышать свежим воздухом, а твой клиент в это время стоял на стреме? -- Определенно,-- вздыхаю я,-- он тебе не нравится. Зачем ему было дергать стоп-кран в таком случае? Ему достаточно было промолчать... Берю застегивает последнюю оставшуюся в живых пуговицу на штанах, которые расстегнулись во время его шального перехода. -- Сегодня утром, дружище, тебя просто разыграли! Пошевели мозгами: если бы девочка исчезла и ее останки нашли потом, следствие могло принять гипотезу убийства. Тогда как здесь какой- то придурок, который все время был у тебя на глазах, заявляется и орет, что он только что стал свидетелем несчастного случая, у тебя нет оснований не верить ему. И все решают, что это был несчастный случай! Я останавливаюсь. Мы стоим рядом с почтовым вагоном, в котором оба пететиста закусывают в полной безмятежности. -- Что там за шум? -- спрашивает один из них, рот которого набит колбасятиной. -- Мой тебе совет, прежде чем идти туда глазеть, набей как следует брюхо,-- говорит Берю,-- иначе тебе понадобится бычья доза кисляка, чтобы вернуть аппетит. -- Послушай, Толстый,-- бормочу я,-- ты сегодня в ослепительной форме. Тебя что, накачали витаминами? То, что ты мне выложил по поводу незнакомца, не так глупо... Пойдем возьмем интервью у этого мсье. Воспоминания о "Мерседесе", который среди бела дня подавал сигналы фарами, заставляют меня поверить в то, что своим нюхом Берю верно почуял дичь. Эта деталь, как и национальный заем, не лишена интереса. Я влезаю в свой вагон и впустую меряю его шагами во всю длину, так и не найдя моего пятидесятилетнего. Я пробегаю через весь состав, потом вдоль насыпи, где группы пассажиров обсуждают случившееся: ни шиша. -- Видишь,-- злорадствует Толстый.-- Твой дружок пошел погулять. Кстати, как хоть он выглядел? Я описываю его. Не успеваю начать, как Берю останавливает меня. -- На нем были штаны из габардина, подстриженные снизу, и серая поношенная куртка из велюра, так? -- Да. -- Ну вот, старик, слушай, что я тебе скажу, я заметил этого хмыря еще в Панаме. Он стоял у зала ожидания, в котором ты был, и, похоже, наблюдал за тем, что происходило внутри. -- 0'кей! Забирай малышкин сундук и мой,-- говорю я.-- Мы остаемся. -- И что ты будешь делать на шпалах в этой глуши? -- Действовать! -- отрезаю я. -- Кое для кого спектакль закончился после первого действия,-- острит Толстый. Глава II Что называется, пойти проветриться -- Эй, там! Куда вы претесь? -- ревет начальник поезда. Он qnahp`erq исполнить для нас концерт Генделя для тяжелых мотоциклов, этот жеденачальник. Видно, возомнил о себе невесть что, с тех пор как уронил одну из своих пассажирок. Чтобы его успокоить, я целомудренно обнажаю удостоверение. -- С этого надо было начинать,-- брюзжит он. -- Отправляйтесь дальше,-- распоряжаюсь я.-- На ближайшей станции сообщите властям, а я пока займусь предварительным осмотром. Электровоз вещает общий сбор длинным свистком в два пальца, и, когда все занимают свои места, поезд трогается. Мы остаемся на насыпи одни-одинешеньки: Берю, я и два чемодана -- бесхитростная картина. -- Ну и что мы будем делать в этой дыре? -- спрашивает мой напарник, бесконечно далекий от прелестей пастушеской жизни. -- Ты,-- говорю я,-- разобьешь лагерь возле тела барышни. -- Зачем? -- Будешь отгонять мух, пока не налетят слепни из жандармерии. -- А ты? -- За меня не беспокойся! Я карабкаюсь по откосу и выхожу на автостраду, которая проходит совсем рядом. Отсюда я замечаю славного выродка, который трусит из глубин вспаханных земель верхом на тракторе. Он видел, как остановился поезд, и, догадавшись, что произошло что-то необычное, бросил землю-кормилицу, чтобы разнюхать, в чем тут дело. Это порядочный уродец тридцати лет, но выглядит он вдвое старше, бикоз оф пяти литров кальвадоса, которые засасывает ежедневно. У него больше нет ни перьев на тыкве, ни клыков в пасти, в нем вообще не осталось ничего человеческого. Буркалы лезут из витрины, а шнобель такой красный, что, перед тем как идти на похороны, его необходимо начищать кремом Черный Лев. -- Чего это тут такое? -- осведомился он голосом, тарахтящим, как шарикоподшипник. -- Поезд,-- информирую я со знанием дела. -- Но он же того, тю-тю,-- возражает наш разумный сеятель злаков. -- Да, раздавив предварительно кое-кого своими смертоносными колесами. -- Вот б...! -- сочувствует механизированный хлебороб. -- Вы это сами видите. Послушайте, дорогой мой, не заметили ли вы, чтобы одновременно с поездом здесь останавливалась машина? -- Ну да. -- Какая это была машина? -- Серая, с брезентовым верхом. "Мерседес", перевожу я про себя, так как бегло говорю по- сельски, видно, в прошлой жизни я был петушком на навозной куче. -- Точно,-- кокетничает целинник.-- "Мерседес-190"! От удивления я теряю способность соображать. Забавно, потрошитель равнин разбирается в иностранных легковушках. -- Не видели ли вы одного пассажира, который спустился бы с насыпи и сел бы в этот "Мерседес"? -- спрашиваю я.-- Седого бы месье в велюровой куртке и галстуке? -- Я видел двух пассажиров, которые бы спустились с насыпи,-- дает исчерпывающий ответ последователь Пармантье[7],-- того, о котором вы болтаете, и еще одного, молодого, в дождевике и воскресном картузе. Тысяча против десяти за Берюрье, ребята. Толстый, человек благородной наружности и плебейского вида, точно восстановил картину трагедии. Юноша в картузе выбросил Клер. Orhdeqrhkermhi исполнил для меня свой номер, и, пока я мерил шагами железнодорожную насыпь в поисках малышки, эти два месье воспользовались общим возбуждением для того, чтобы скромно удалиться. Их ждал автомобиль. И этот автомобиль во время пути подавал сигналы, чтобы указать нападавшим, что поезд приближается к намеченному месту. Уверен, что очень скоро мне самому придется здорово попахать. -- В каком направлении ушла машина? Прокладчик борозд описывает рукой движение, которое может вызвать в памяти центрифугу стиральной машины. -- Развернулась. А потом фьюить туда. Туда означает -- в сторону Панамы. -- Спасибо. С мрачным от мыслей челом я возвращаюсь к Берюрье и закрепляю его триумф рассказом о свидетельских показаниях деревенского пентюха. Жиртрест качает апоплексическим рылом. -- Я чуял это,-- говорит он с достоинством. Таков он, Берю, всегда сдержан и строг в сложных ситуациях. -- Все это очень печально,-- продолжает он, указывая на брезент.-- Милая несчастная куколка! Она напомнила мне одну артистутку, которую я видел в одной театральной пьесе. Как ее звали, я не помню, а пьеса называлась "Причуда Альфреда" де Мюссе. По названию я вообразил, что это должно быть смешно. И что ты думаешь, вляпался в такую тягомотину. Бабы болтали, как дамочки из высшего света, которые стараются запудрить тебе мозги. Нет, все-таки я предпочитаю киношку. Слышишь, позавчера я видел Брюта Ланкастрата в одном фильме, ну вот играет, не оторвешься. Так как ситуация не располагает к театральным воспоминаниям, я кладу конец его умствованиям. -- Мне не дает покоя,-- признаюсь я,-- эта перчатка под мостом... Она может означать, что был кто-то еще, кто поджидал, схоронившись в одном из углублений. -- Да нет же! Это перчатка парня, который толкнул девушку. Она ухватилась, чтобы удержаться, и перчатка этого типа осталась в ее пятерне. -- Толстый, у тебя на все есть ответ. -- Тебе не кажется, что мы теряем время рядом с мадемуазель? -- беспокоится Берю.-- Пока мы здесь изображаем похоронную команду, эти скоты успеют спрятаться в укромном местечке. -- Бог с ними! -- говорю я.-- Это не последняя наша встреча. Мир тесен. Изрекая эти вещие слова, я обследую чемодан покойницы. Вот нижнее белье, от которого при других обстоятельствах накалилась бы моя спинномозговая спираль, вот легкие душистые, как весенний букет, платья, а вот в приплюснутом кармашке и дамская сумочка. Я открываю ридикюль, чтобы сделать инвентаризацию. В нем 560 франков с мелочью, удостоверение на имя Клер Пертюис и еще одно на имя Эммы Боу. На обоих одна и та же фотография -- фотография погибшей; уверяю вас, что это многовато для одной. Кроме этих документов, я обнаруживаю классические принадлежности путешествующей красотки: губную помаду, кисточку для век, пилку для ногтей, тональный крем и т. д. Я кладу сумочку в чемодан, предварительно сунув в карман оба удостоверения, неожиданно выплывшие на свет. -- Твоя нана не была католичкой,-- замечает Толстый. -- А если бы и была, я все равно не стал бы строить из себя ее ангела-хранителя,-- отвечаю я, и мой ответ звучит анахронизмом. Прибытие коляски национальной жандармерии кладет конец этому renknchweqjnls спору. Следует презентация господ жандармов. Мы болтаем, мы вырабатываем единый план сельской компании, в полной глухомани действовать иначе просто невозможно, и толстокожие гвардейцы закона увозят нас к ближайшей деревеньке, где мы нанимаем тачку до Парижа. Часом позже мы выгружаем наши бренные тела у Старика. Внутри он весь кипит, наш босс. -- Я удивлен, Сан-Антонио,-- холодно говорит он мне.-- Я доверил девушку вашему присмотру, вам двоим, и вам удается ее... В этом он прав. Я должен был беречь эту Клер-Боу как зеницу ока. Если бы я следовал за ней по пятам на цыпочках, эти два коридорных зуава не посмели бы действовать. Тут только одна загвоздка! Когда охмуряешь красотку такого калибра, и в голову не приходит сопровождать ее в туалет. Во всяком случае без ее на то разрешения. -- Признаю, патрон,-- убедительно соглашаюсь я,-- вы можете ругать меня, я заслужил это. Деду всегда надо уступать, это утешает лохматого. Он снова обретает покой и ясность ума. -- Словом, я надеюсь, что вы возьмете реванш,-- любезно продолжает он.-- Вы ведь не тот человек, которому ставят мат, Сан- Антонио. Я воздерживаюсь, чтобы не ответить ему, что сам я скорее шах, окруженный гаремом. От каламбуров у Старика волосы встают дыбом, а их у него не больше, чем на стеклянной крыше Большого Дворца. -- В конце концов,-- продолжает он,-- эта девушка служила нам лишь путеводной нитью. Она вела от Зекзака к неизвестному. К тому же, этот неизвестный начинает вырисовываться: вы уже засекли седовласого мужчину и "Мерседес"... -- Плюс второе удостоверение девушки,--очень кстати напоминаю я. -- Оно могло быть и первым, а не вторым,-- многозначительно произносит великий патрон. -- Точно так,-- бросает наобум Берю, который до этого спал на краю письменного стола. Для приличия он начинает крутить в руках массивную чернильницу Старика. Натюрлих, ему удается окунуть в эту необычную кропильницу два пальца. Босс поражает его в упор взглядом, содержащим такой заряд электрахчества, который ГЭС Донзер вырабатывает за год. Берю противопоставляет ему ангельскую улыбочку и вытирает о галстук свои испачканные обрубки. -- Не могу вас более задерживать,-- с нажимом говорит Старик, потирая гладкий, как задница, высокий череп.-- Нельзя терять ни минуты, принимайте все необходимые меры. -- Разумеется, господин директор. Мы выходим. На лестнице Толстый показывает мне свои в пятнах чернил сосиски. -- Тому, кто захотел бы снять мои цыганские отпечатки пальцев, не пришлось бы долго возиться,-- острит он. Глава III Что называется, заглянуть в досье Я нахожу Матиаса в картотеке, где он режется в белот с незабвенным Пино. Почтенная Развалина как раз объявляет пятьдесят в твердой валюте, когда объявляюсь я. -- Ты кстати! -- заявляет Пинюш, отрывая катышек швейцарского сыра от своих ободранных усов.-- Сейчас будешь присутствовать при самом крупном поражении в истории белота. Матиас невозмутимо предъявляет собесу четырех толстощеких валетов. Главный инспектор с отвращением бросает бой на номер Пари- Матч, который служит им скатертью. -- Ну что ты скажешь,-- вздыхает он,-- не идет игра и все. Вообще, последнее время все у меня на букву "X". И давай нам рассказывать, что у него атеросклероз, жена заболела артритом, сосед сверху купил пианино, а как раз сегодня утром в метро он потерял десятку. При изложении всех этих мелких бедствий мы остаемся холодны, как мрамор, как об этом верно писала Венера из Мило, когда у нее еще были руки. Не то чтобы мы с Матиасом были поражены общим сердечным обезвоживанием, просто Пинюш принадлежит к той категории людей, которые не могут жить без бед. Они играют на несчастье так же виртуозно, как Энгр играл на скрипке. Именно когда у них все хорошо, испытываешь желание принести им соболезнования. Если же кто-то из них ломает ногу, так и подмывает сделать комплимент, а уж когда теряет близкого родственника, сдерживаешь ликование и желание поставить на проигрыватель диск с рок-подогревом. Чтобы поддержать фасон, как говорил Карден, я вынимаю оба удостоверения, тиснутые из ридикюля малышки Пертюис, сиречь Боу. Раскладываю их перед карре вальтишек Матиаса; это мой собственный способ входить в игру. -- Ты знаешь эту барышню, дружок? Надо вам сказать, что Матиас -- живая картотека. Он превратил в специальность запоминание рож и кличек всех бывших и еще не родившихся преступников. Вы ему называете имя любого блатняги и, как в радиопередаче господина Несвой и Саньи "Морда и Копыта", он вам рассказывает о темном прошлом этого мсье. Например, вы спрашиваете его, как звали сводника из блатных с искривленной ступней, и он вам не колеблясь отвечает: "Это был Лулу из Бастьи". Иногда его пробуют загнать в тупик, слегка усложнив задачу. Подсовывают ребус в таком духе: "Одна фара у меня вставная, я легавый и стреляю с бедра, кто я?" И что, Матиас начинает гоготать до того, как вы закончили сообщение, и утверждает: "Вы -- Альберт, Бархатный язык". И это так! Настоящий божий дар! Если бы Джентльмены с Большой Дороги знали об этом, они бы приползли на коленях, чтобы предложить ему пару лимонов с дерева своей Удачи. Однажды, я уже не помню, кто из УБТ[8] (я ведь не обладаю памятью моего подчиненного) сказал в его присутствии, что он разыскивает одного не установленного типа, о котором знает только, что тот на десерт в ресторане съедает йогурт. Матиас пожал плечами и пробормотал: "Тогда это может быть только Кемаль из Анкары". Самое потрясное, будущее показало, что он был прав. Сейчас он косится на оба удостоверения с неопределенной улыбкой на лице. -- Позвольте мне задать вам один вопрос, мсье комиссар? -- бормочет он. -- Валяй! -- Это что, шутка? -- Почему? -- Ну ладно, вы что, не узнаете ее? Этот сукин сын, чего доброго, заставит меня комплексовать. -- Нет,-- сухо говорю я. Матиас пододвигает карточки к Пино. -- А ты? Пинюш прилаживает на извилистом носу ущербные очки, у которых me хватает дужки и одного стекла. -- Неужели это? Я задерживаю дыхание. Он, наоборот, вздыхает очень глубоко. -- Девушка, которая... -- Горячо! -- одобряет Матиас. -- Девушка, которая получила Гран При фестиваля Дисков в Довиле за песню, кажется, она называлась "Хватит хитрить, моя любовь"? -- Какой кретин! -- делает заключение Матиас.-- Боже милостивый, как недоразвита ваша зрительная память. Понимая, что тем самым он и меня включает в это множественное число, а мне это может показаться странным, Матиас уточняет. -- Извини, что я тебе выкаю, Пино, но откровенно... Бравый парень покраснел, а если вы будете знать, что и в нормальном состоянии он уже похож на паяльник в действии, то сможете представить себе силу его смущения. -- Вместо того чтобы строить из себя беременного сфинкса, ты бы лучше рожал,-- отчитывает его преподобный Пинюш, осаживая свои очки-для-кривого-с-одним-ухом -- Вы не узнаете Грету из Гамбурга? От этой фразы у меня перехватило дыхание, слюнные железы застревают в глотке, а поджелудочная железа открывается вниз. -- Не-е-т...-- блею я. -- Почему нет? -- Она была блондинкой! -- Она перекрасилась! -- У нее не было такого носа! -- Она пошла к Клауэ! -- Она не была такой юной! -- Самообман: она казалась старше из-за носа, да и самой Грете всего двадцать лет! Матиас встает и поднимается на лестницу, скользящую по рельсу, вделанному в верхней части стены. Он открывает металлический ящик, копается в нем и спускается, держа в руке досье на Грету. Только сравнив фотографию из досье с теми, что украшают оба удостоверения, можно по достоинству оценить качество опознания. Действительно, нужно иметь фотоэлемент в шарах, чтобы обнаружить обман. Прекрасная работенка! Я читаю справку, посвященную Грете Конрад. Приятное уголовное прошлое, уверяю вас, вот оно вкратце. Грета была дочерью нацистского палача, укрывшегося в Аргентине после разгрома Германии. Его жена загнулась при бомбардировке, а ему с маленькой дочерью удалось смыться. Он поселился в Буэнос-Айресе, и ничего не известно о том, как он прожил там эти восемь лет. Когда он умер, его дочери исполнилось пятнадцать, а выглядела она на все восемнадцать. Она вернулась в Европу и прожила несколько месяцев у одной из своих теток в Гамбурге. Однако по натуре она была искательницей приключений и в одно прекрасное утро собрала свои манатки. Приехав в Панаму, стала танцовщицей в одном малогабаритном ночном кабаке, отсюда и ее псевдоним -- Грета из Гамбурга. Она была замешана в какой-то аморальной истории, которая благополучно закончилась за отсутствием состава преступлений. После чего ее след на некоторое время пропадает. По-настоящему она заставляет говорить о себе в Берне, где преступной рукой был совершен поджог посольства Соединенных Штатов. Расследование показало, что Грета проникла в здание посольства за два часа до начала пожара. За отсутствием улик ее отпустили. Спустя три месяца она объявляется в Роттердаме. Здесь загорается крупное американское грузовое qsdmn. За два дня до этого Грета покорила сердце старпома корабля. Когда полиция заявилась в отель, ее уже и след простыл. Потом следует взрыв бомбы в штатовском самолете, который обеспечивал связь с Берлином, позже -- еще попытка поджога в генеральном консульстве в Афинах... И каждый раз дознание будет обнаруживать поблизости присутствие Греты и ни разу не удастся ее задержать. Вся полиция Запада разыскивает ее, но тщетно! И вдруг, вот она только что отдала концы под колесами поезда Париж -- Ренн, куда ее спровадила рука убийцы. Странная судьба. Я возвращаю досье Матиасу. -- Спасибо. Ты можешь дописать и подчеркнуть следующее блестящее добавление: Грета дала дуба сегодня утром. -- Не может быть. Я ввожу его в курс наших железнодорожных периферий (как бы сказал Берю). -- Неужели теперь мы никогда не узнаем, на кого и с кем работала эта девушка? -- спрашиваю я. -- Никогда. -- Подожди, я сейчас опишу тебе одного типа, а ты мне скажешь, не напомнил ли он тебе кого-нибудь. Это малый лет пятидесяти, скромно одетый. У него седые, почти белые волосы, довольно крупный нос, глубоко посаженные глаза. Он говорит по-французски без малейшего акцента. Я вспоминаю еще детали, чтобы дополнить портрет неизвестного, который пустил в действие стоп-кран, ничего больше не идет на ум, и я удовлетворяюсь тем, что мой бархатный взгляд превращается в двойной вопросительный знак. Матиас размышляет. -- Минута пошла,-- говорю я ему, как господа массови-ки- затейники с телевидения. Он не сечет юмор и щелкает языком. Тут влезает Пино, который мешает картишки. -- Сан-Антонио, ты знаешь этот фокус?.. Смотри, ты выбираешь одну карту, любую... -- А потом я нахожу ее в кармане-пистоне твоих трусов? Это, пожалуйста, без меня... Матиас отбирает несколько досье и показывает мне. -- Это Фюльбер из Ниццы? Я секу на фото. -- Нет. -- Макс-Молодой? -- Тоже нет. -- Тогда остаются только Жан Пасс и Демайор... И на последних двух антропометрических изображениях я не узнаю моего дергателя рукоятки. -- Не представляю, кого вы имеете в виду, мсье комиссар. -- Очень плохо,-- бросаю я.-- Придется действовать иначе. А пока сообщи америкашкам добрую весть: Грета из Гамбурга сыграла в ящик, она больше не будет баловаться с огнем! Глава IV Что называется, взять след Я собираюсь покинуть хижину Прийди Котик, когда у меня появляется шальная мысль. Спрашиваю дежурного, ажана Глазаста, доброго уравновешенного толстяка со взором скромницы: -- Ты не видел этого подлеца Берюрье? -- Он заправляется! -- отвечает объемистый представитель порядка, указывая на пивную напротив. Втянув башку в плечи, бикоз оф начавшегося мелкого дождя, я гоню туда. Здоровяк действительно там. Не один, а в компании с монументальным в два этажа блюдом шукрута[9]. Он атакует его своими вставными штыками и как раз к этой минуте заложил в хлебало горячую сосиску, которая заметно улучшила его дикцию. Толстый приступает одновременно к трем действиям. Он пытается жевать эту самую сосиску -- раз, глотая ее, дует, чтобы остудить, два-с; наконец, претендует на то, что разговаривает со мной -- три-с. -- Яооенаок! -- говорит он. Что я перевожу как: "Я голоден как волк". Должен сознаться, что и я с удовольствием съем порцию. Делаю заказ официантке, очаровательной усачке с мохнатыми ногами и бровями, которая могла бы стать мисс велосипедный тур Шесть дней, если бы не косила так и не имела горба на спине. Пока готовится мое блюдо, я вкратце описываю Толстому ситуацию, стараясь не смотреть на него, чтобы не испортить аппетит -- Мне кажется, Берю, что это дохлое дело, что-то из рубрики тухлых фактов... Давай определимся, ты не против? -- Еаеотив! -- соглашается Пищеварительный тракт. -- Итак, начало истории в тумане. Нам сообщают о том, что в Париже находится некий шпион, которого разыскивают секретные службы америкашек. Его арестовывают, он кончает с собой. Этот фокус не представляет для нас особого интереса. Мы не знали, почему он во Франции, нам не в чем упрекнуть его лично... Ты следишь за ходом моих мыслей? Толстый борется с куском копченого сала. Он пытается сложить ломоть вчетверо, чтобы попытаться затолкать его целиком в пасть. Ломоть сала не согласен. Но Толстый в молодости занимался дзюдо. После короткой схватки ему удается взять сало на ключ и проглотить. Но сало злопамятно. Толстый не подумал о том, что жир лучше хранит жар, чем худоба. Он испускает отвратительный вопль и выплевывает тухлятину вместе со вставной челюстью, вцепившейся в нее. -- Я обжегся,-- кричит он, хватая бокал с рислингом. Залив вином пожар, он возвращает в строй фарфоровые клыки и прилаживает их в хлеборезке. -- Так о чем ты, Тоньо? Попробуйте восстановить цепь рассуждений после подобной интермедии. Я принимаюсь вычислять исключительно на свой текущий счет, оставив моего храброго напарника вести войну с шукрутом. "Итак, Зекзак кончает самоубийством. Для очистки совести Старик организует засаду в отеле. Действительно, в нем объявляется некто -- это Грета. Она ждет двадцать четыре часа и отправляется в путешествие За ней следили люди, которые -- они это здорово доказали -- настоятельно хотели ее кокнуть. Их было по крайней мере трое: старик со стоп-крана, молодой, который толкнул Грету на рельсы, и человек в "Мерседесе"". Короче, игра заключается в том, чтобы их найти. Какими уликами я располагаю, чтобы этого добиться? Двумя: я видел одного из троих. И я знаю, что у трио есть "мерседес-190". -- Оемы уешь? -- любезно спрашивает плотоядное животное. -- Я думаю,-- ворчу сквозь чад, который поднимается витыми клубами от моего шукрута.-- Я думаю, что спортивные "Мерседесы" не могут пройти незамеченными. Ты начинаешь большую вариацию. Мой милый, как только подкрепишься, мобилизуй всех имеющихся в нашем распоряжении людей и осмотрите все отели Парижа, начиная с самых дорогих. Вы соберете для меня сведения о всех владельцах "мерседесов-190". Думаю, что их не должно быть слишком много. -- А если человек с "Мерседесом" не живет в отеле? -- Я подумал об этом. Тогда после отелей вы осмотрите гаражи... -- А если этого парня вообще нет в Париже? -- Тогда вы поедете в провинцию. -- А если... Тут я его прерываю. Если Берю позволить болтать, то придется пригонять бульдозер, чтобы разгрести все его "если". -- А если ты засунешь мой шукрут себе в пасть и заткнешься? -- спрашиваю я. Ворча, он проглатывает содержимое своей тарелки. x x x Когда я заявляюсь в лабораторию, там дежурит Малмаламеньше. Ну, вы знаете, большой Малмаламеньше, у которого есть часы и обо всем свое мнение. Это не человек, а настоящий кролик. Он уже не в состоянии сосчитать своих пацанов без счетной линейки. Их количество -- своего рода внешний признак богатства -- так много он шинкует капусты по пособиям. Настоящий альфонс. Свое семейное благополучие создал не руками, клянусь вам. Он важен, как аист, но глух, как тетерев. Это у него с войны. Грузовик с боеприпасами взорвался прямо под его задницей. В себя он пришел на верхушке соседней колокольни; люди подумали, что он там временно исполняет обязанности петуха на насесте. Он мог бы стать меломаном, как дирижерская палочка, согласитесь, но он даже не услышал колокольное соло, хотя имел девственно чистые барабанные перепонки. С тех пор на своих тамбуринах он носит очень сложный прибор с ответвлением на динамо-машину с педалью, заделанную в пупок. Чтобы беседовать с ним, нужна серьезная подготовка: восемь дней интенсивных ингаляций, массажа голосовых связок и мегафон. И лишь после этого в ответ на вопрос, сколько ему лет, он вам скажет, что слопал три рогалика на завтрак. То есть вы понимаете, что он не фукает свои сбережения на концерты Азнавура! Для него развлечься -- это значит послушать концерт для ударных без оркестра, вот где он наслаждается. Ему слышится шум дождя, накрапывающего по соломенной крыше. Мне приходит в голову, что избытком детей он обязан именно своему увечью. Он, должно быть, не слышит, когда его мамаша кричит, чтобы он унял своего дурашку. -- Привет, Максим,-- пронзительно кричу я, потому что его зовут Максим, как Ларошфуко,-- жизнь бьет ключом? Малмаламеньше регулирует потенциометр Электроцентрали, заставляет меня повторить двенадцать раз и, широко и радостно улыбаясь, уверяет меня, что дождь продлится недолго, так как его любимая мозоль не ноет, за что я и благодарю Провидение. Я сажусь перед пачкой чистой бумаги и, как могу, набрасываю портрет человека, который дергал стоп-кран. На полях описываю детали. Следует вам заметить, что Малмаламеньше -- король не только пособий по многодетности, но и фоторобота. Этот великий глухопер обладает особым чутьем, и этот нюх заменяет ему слух (удачная фраза, а?). По простому описанию примет он умеет составить портрет человека, которого никогда не видел. Эта работенка трудновата, когда он имеет дело со свидетелями, дающими противоречивые описания, но когда дело направляет дока легавый (я уже трижды ломал себе малую берцовую кость, ударяя ногой по лодыжке), можно быть уверенным, что получится конфетка. Надо видеть, как Максим работает. Определенно, он рожден, чтобы создавать. Он изучает мой живописный опыт, затем выбирает hg белой деревянной коробки стеклянную пластинку и вставляет ее в проекционный фонарь. На маленьком экране появляется овал лица. -- Похоже? -- спрашивает он голосом глухого. Я киваю в знак согласия. Малмаламеньше выбирает вторую пластинку и вставляет ее перед первой. К очертаниям лица добавляется теперь нос. Это не совсем нос моего приятеля. Крылья носа у того были толще, я жестами объясняю это Максиму, который блестяще поправляет деталь. Потом появляются зенки, лопухи, щетки. липучки, перья. Время от времени я даю ценные указания, но этот плут Малмаламеньше "чует" моего голубчика. Когда портрет воссоздан, я даю ему оценку "вопиюще правдивого". Мой приятель, бумажный зануда, делает фотографию с этого мертвого лица, распластанного на экране. -- Пять минут,-- бросает он, исчезая в черной комнате, где проявляет негативы. В ожидании я выкуриваю две сигареты. Любимая мозоль его не обманула: появилось солнце. Слышно, как голосит мелкая птичья сволочь на крышах. Я думаю о малышке Грете. Лучше бы я ее знал, когда она выдавала свой номер в стриптизе. В чем мать родила, малышка могла, наверное, выдавить мужскую слезу. Почтенное собрание несло ощутимые потери. Пожилые господа, сопровождаемые благообразными женами в камешках и бородавках, после кабаре накачивались двойной порцией сердечного. Что касается учащихся колледжей, не думаю, чтобы они принимались за теорему Пифагора после такого сеанса? -- Вот! -- объявляет Малмаламеньше, появляясь с двумя совсем свежими оттисками. Он прикрепляет один из них кнопками к доске и, вооружившись специальным карандашом, принимается искусно его отделывать. Я присутствую при удивительном явлении. Оттиск перестает быть мертвым. Он оживает и приходит в движение. Теперь это настоящая фотография, а не фоторобот. -- Остановись, хватит! -- кричу я Леонардо да Винчи от антропометрии. -- Я никогда не пью между едой,-- отвечает он мне. С Малмаламеньше поссориться невозможно. Более того, можно ли с ним договориться! Я останавливаю его волшебный карандаш. -- Чудесно! Чудесно! -- реву я. Ору я так громко, что с верхнего этажа появляется какой-то парень, решивший, что зовут на помощь. Я принимаю самое мудрое решение: давать Малмаламеньше письменные инструкции. Они коротки. "Размножить ретушированные фотографии и, после того, как первый экземпляр будет торжественно вручен мне, раздать их всем службам". Малмаламеньше соглашается. Он горд собой. Удоволенный, он изложит своей крольчихе эйфорию победы таким лаконичным стилем, что в ближайшее утро проснется кавалером медалей отца-героя всех степеней. -- Я передам вам первый оттиск через четверть часа,-- обещает он. -- Спасибо,-- говорю я,-- и браво. Привет детишкам, поцелуй супругу и всех благ будущему потомству. Засим я иду напротив засосать кружечку, потому что шукрут, как и семена редиса, требует, чтобы его обильно поливали. Глава V Что называется, прийти в ярость Два дня проходит, не принося никаких новостей. Откровенно qj`fs, я разочарован. Это большая редкость, чтобы следствие, которым руководит знаменитый Сан-Антонио (позвольте мне позолотить пилюлю, расходы я оплачиваю), топталось на месте. Старик корчит такую рожу, от вида которой всем крокодилам Нила приснились бы кошмары. Утром третьего дня, как сказано в Евангелии, в ту минуту, когда я заваливаю в Бульдог-хаус, курьер Бомбар смущенно говорит мне: "Вас ждет патрон". Если Старик меня ждет, это значит, что он готов дать разнос. А когда он не в духе, лучше не дать ему перевести дух. Прыгаю в гидравлический лифт. Я бы быстрее поднялся на цирлах, бикоз аппарат не очень торопится, но когда садишься в лифт на эшафот, скорее испытываешь желание поднять паруса в сторону прекрасной американки. (Христофор для дам.) -- А! Вот и вы, комиссар! Черт возьми! Это еще серьезнее, чем я себе представлял. Когда Старик одаривает меня моим званием, это значит, что он готов его у меня отобрать. Он стоит против отопительной батареи -- это его любимое положение -- строго по стойке смирно. Ну совсем как гренадер, готовый получить дюжину зарядов в брюхо. Стиль: гвардия умирает, но не сдается! -- Да, шеф,-- храбрюсь,-- вот и я. Вы знаете, что я обладаю всеми достоинствами, сверх того достаточным количеством недостатков, одни милее других. Единственное, я не особенно терпелив, и, когда кто-то хочет разыграть меня, важничая с видом важной персоны, даже если речь идет о моем рахитичном начальнике, как говорит Берю, я готов послать его к монахам. -- Вы пообещали мне скорую развязку,-- брызгает слюной Старик... Мой нос прохладней, чем ляжки служанки, взгляд неподвижен, я жду продолжения. -- А я не вижу результата,-- с горечью заключает король клейких папильоток. Дорогуша воображает себя мадам Бовари. -- Патрон, я... Лишь только я принимаюсь возражать, он начинает перебивать. -- Вы что? -- гремит он.-- Вы позволяете у себя под носом угробить девушку, за которой я поручил вам следить... И вы неспособны разыскать убийц! Каждое утро представитель американского посольства звонит мне, чтобы справиться, как идет следствие, потому что эти господа имеют большой зуб на погасшую фройляйн Грету и ее банду, уверяю вас. -- Сожалею, патрон, но мы приняли все необходимые меры, чтобы добиться результата. Наши люди осмотрели все отели и гаражи в Париже, чтобы составить список людей, имеющих "мерседес-190". Мы тщательным образом изучили распорядок дня этих персон. Ни один из них не мог быть замешан в покушении в поезде. В то же время фоторобот человека, который дернул стоп-кран, был разослан по всей Франции и за границу -- ничего! Как будто он испарился! Авто тоже... Все, что я могу сделать, это подать в отставку. -- А! Ну да. Скажу вам как безработный безработному, номер с отставкой -- это блеф. Как только босс начинает слишком бузить, я ему тресь в лоб отставкой -- и он тут же смягчается. Подумаешь, сегодня остался в дураках я, завтра -- кто-то другой. Но он не собирается заголяться для порки, а взнуздывает боевого осла и прыгает в седло. -- Вы находите, что сейчас подходящее время, чтобы говорить такие вещи, Сан-Антонио? Отставка! Прекрасное решение, браво, }rn легко! Он набрасывается на меня, как старая непробиваемая дева на брачное объявление, берет меня за лацкан, пропускает средний палец в прорезь для моих будущих наград и говорит: -- Как вы могли это сказать, мой бедный друг? Но вот. Я опять становлюсь его "бедным другом"[10]. -- Стало быть, вы не читаете газеты? -- Нет, а что? Он ухает, как сова. -- Так, так,-- добавляет чертов Мефистофель.-- Теперь я понимаю, почему вы так спокойны. Он оставляет мой лацкан, чтобы сгрести целую кипу сегодняшней прессы со стола. -- Читайте! -- На какой странице, шеф? -- О, конечно же, на первой. Наши дела всегда под номером "один", к черту скупость! Я таращусь на первую попавшуюся газетенку. Заголовок на три колонки ошпаривает мои мозги. Я чувствую, как серые клетки слипаются в паюсную икру. "НОЧЬ КОШМАРОВ В ПРИГОРОДЕ ПАРИЖА." "ВЗРЫВ БОМБЫ НА ВИЛЛЕ ПОСЛА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ В ПЕК." Старый дед злобно ликует, уверяю вас. Мой дурацкий вид его восхищает. -- Мой дорогой,-- бросает это жвачное животное,-- вам бы следовало читать газеты перед тем, как идти на службу, полицейский вашего ранга обязан быть в курсе последних событий. Если бы я не был так ошарашен, то, ставлю не важно что против не известно чего, заставил бы его выпить содержимое чернильницы, чтобы придать ему цветовой выразительности. -- Читайте, читайте! -- приглашает дорогой мой человек. Я повинуюсь не для того, чтобы повиноваться, а лишь потому, что боюсь лопнуть от любопытства, если сейчас же не удовлетворю его. "Крупное покушение взволновало..." и т. д. Вкратце, бомбы замедленного действия были заложены теми, кого бойкие писаки называют "преступные руки", на крыше резиденции посла. Нанесен серьезный материальный ущерб. К счастью, обошлось без оплакивания жертв... Но психологический эффект, как в стране, так и за рубежом... Вы сечете речугу? Предварительное расследование повергает моих коллег из УБТ в глубокую печаль, так как им не удалось откопать ни одной улики. Известно только, что взрывные устройства были установлены под крышей. Министром внутренних дел и его портным определяются размеры необходимых мер безопасности, чтобы обеспечить впредь, как это называется, ну это самое... Ну, надлежащее ля-ля! Щелкопер, который родил этот опус, ухитрился обойтись одними прилагательными, изобразив их к тому же прописными буквами. Я тщательно складываю газету вчетверо. -- Ну и как? -- сардонически бросает Старик. -- Почему вы думаете, что это покушение связано с моим расследованием? -- холодно спрашиваю я, сдерживаясь, чтобы не плюнуть ему в физиономию. -- Потому что оно и взрывы, которые фигурируют в жизнеописании Греты Конрад, похожи, как близнецы. -- Грета была убита, господин директор, очевидно, теми, кто был не согласен с ее... хм!.. стилем работы! Следовательно, ошибочно делать вывод о том что убийцы продолжают ее грязную p`anremjs Он приводит довод, самый неожиданный из всех, которые можно ожидать от такого изящного, наманикюренного, образованного, солидного и решительного мсье -- Я это чувствую! -- говорит он Просто и ненавязчиво Он чувствует этот одержимый из Пюридора Понимаете? Он это чувствует А я думаю, что он просто себя плохо чувствует -- И вы хотите, чтобы я занялся этим делом? -- Да, но неофициальным путем, ФБР[11] не хочет расследования, и было бы нелюбезно не помочь им. Должен вам все же сказать, мой дорогой друг. Постойте! Я снова продвигаюсь по службе, ребята На этот раз я уже "дорогой друг" Надо, чтобы я еще ему врезал, и тогда через час мы будем называть друг друга "милый" -- Должен вам признаться, что меня не огорчит, если вы обставите их на финише. Престиж Как всегда -- мелкое тщеславие, позолота, лавры! За кусок ленты, фотографию в "Франс Суар" или чтобы прочитать свое имя на кубке из дутого серебра, люди способны на все и, что еще хуже, все равно на что! Боже мой! Кто же им наконец растолкует, что идеал не в этом, что не это есть цель жизни! Надо же наконец, чтобы они получили инструкцию к пользованию этой игрушкой которая зовется жизнью веками они потрошат ее, так и не сумев воспользоваться надлежащим образом. На протяжении всего нашего проклятого пути встречается кто- нибудь, кто долдонит "Встань и иди!" И мы, вечные Лазари, повинуемся Бедный Лазарь, он, наверное, был сыт по горло, когда нарушили его вечный покой, чтобы возвратить банде кретинов. Он был смирен в своем саване, беспечен, как баптист, если можно так выразиться И вот его извлекают из холстин! Встань и иди! В этом грустном мире есть только один закон вперед! Да здравствуют сапожники! Левой! Левой! Оркестр играет марш! И вперед, шагом-арш! Они еще не смекнули, что земля круглая и что, шагая неизбежно возвращаешься к исходной точке Если только вернешься! А это так трудно, что, когда туда возвращаешься, никак не удается вывернуться чтобы действительно вернуться! Левой! Левой! И душа поет! Все же в конце концов каким было последнее слово? Лазарь! Дословно! Говорят о его воскрешении но ни когда о его смерти, о второй смерти, о настоящей, королевской и триумфальной, по всем законам химии, окончательной Потом его имя сочеталось с вокзалом, но с рогами остались другие, другие, но не господин Святой Лазарь, которому удалось сделать пересадку на поезд в вечность. -- Вы понимаете, что я хочу сказать? -- с нажимом говорит Старик Я покидаю свои грезы Звиняйте, господа, раз в год у меня большая стирка С острова Утопия мир кажется чище -- Я все прекрасно понимаю, шеф -- Итак, перед вами чистое поле для деятельности, Сан-Антонио Чистое! Что я вам говорил! -- Прекрасно -- Но помните, что я могу ошибаться -- 0! -- недоверчиво говорю я Он хмурит брови, морщит лоб и поглаживает свое блестящее место -- Мне нужен результат, Сан-Антонио' -- Вы его получите! -- обещаю я И мысленно спрашиваю себя, если я звездану этим бронзовым пресс-папье по его скорлупе, зажжется ли в ней божья искра Глава VI Что называется, взять быка за рога Я покидаю КП[12] Старого, а в голове у меня одна мысль срочно созвать Пино и Берюрье для трехстороннего совещания в верхах Видите ли, порой я бываю груб с моими дорогими друзьями[13] и потчую их многочисленными именами опущенными в словаре литературного языка, но это всего лишь внешняя манера С вашим покорным слугой нужно быть немного садовником чтобы уметь смотреть в корень На самом деле я отношусь к ним с большой нежностью и часто говорю себе, что без них сыщицкое дело не стало бы таким, какое оно есть В трудных случаях я всегда советуюсь с ними Под ледяным щитом мозгового шара у них два червивых орешка, но, несмотря на то, что они мыслят на коротких волнах, их умением не следует пренебрегать Хорошо при случае упростить дискуссию. Я нахожу моих шельмецов в кабинете, предоставленном в их распоряжение благосклонной администрацией. Обычно кабинеты предназначаются для труда более или менее интеллектуального. Однако обитель указанного дуэта дает приют далеко не умственным занятиям. Так, когда я переступаю порог, Толстый занимается тем, что подбивает подметку одного из своих мокасин, а Пино укладывает на соль корнишоны таким образом, чтобы они "пустили сок" перед тем, как их отправить в уксус. Он любит корнишоны, считает, что они придают жизни пикантность. Я разделяю эту точку зрения. Роль тыквенных растений в современном обществе до сих пор не получила достаточного освещения. -- Ты чем-то расстроен? -- замечает преподобный Пинюш и рассеянно кладет мятый бычок на рассыпанную соль. -- Есть причины, мы крупно поговорили со Стариком. Берю перестает терзать дырявую подошву. Он обливается потом. Чтобы предупредить обезвоживание организма, достает из стола кило красненького и принимается исполнять номер "Спускайтесь, вас ждут". Я сажусь верхом на последний целый стул, стоящий в середине комнаты, специально для задержанных. В самом деле, обратите внимание, на этом стуле надо быть очень сдержанным, так как у него не хватает спинки и можно кувыркнуться на пол, хотя это личное дело каждого. -- Все это надо обсудить,-- говорю я...-- Если вы, мсье, соблаговолите прервать на минуту ваши занятия... Берю соглашается. Он бросает свой башмак на землю и кладет на письменный стол разутую ногу, от которой поднимается пар, как от свежевспаханной земли. Пино тоже проникся серьезностью и торжественностью момента. Он пытается закурить корнишон, но когда это ему не удается, обнаруживает свою ошибку и в темпе заменяет огурчик табачным изделием. -- Тебя слушают! -- уведомляет он. -- Вы видели утренние газеты? Они признают это. -- Читали о взрывах бомб? -- Иес,-- говорит Берю, который восхищается Уинстоном Черчиллем. -- А то,-- бросает Пино, будто экономит каждую букву. -- Мсье с горы считает, что удар нанесен бандой Греты. А так как до сих пор ничего не известно о них, он валит ответственность на нас. Соображаете? Берю надвинул обросшую мхом шляпу на свой бычий лоб. Он как будто загипнотизирован ногтем цвета южной ночи, который торчит из носка. -- Может, он и прав,-- мрачно формулирует он, вытаскивает из кармана омерзительный платок, которым трубочист не решился бы заткнуть щель дымохода, аккуратно разворачивает его и извлекает маленькую сардельку, которую и принимается жевать, держа большим и указательным пальцами, как это принято при дворе английской королевы. -- Почему ты говоришь, что он прав? -- спрашиваю я. -- Минуточку! -- поправляет это жеманное существо.-- Он напрасно валит ответственность на нас, но он прав, что связывает эти взрывы с теми, которые не заржавели за Гретой. -- Это интересно, объясни! -- Эта Грета занималась штатниками в Европе. Она собиралась поддерживать режим камеры внутреннего сгорания, так? Ну и вот, это продолжает... -- Ты забываешь, ее шлепнули на наших глазах... -- Ну и что? Этот довод, как бы примитивен он ни был, меня озадачивает. -- Как ну и что,-- ворчу я,-- когда с кем-то разделываются таким образом, это значит, по крайней мере, что на него имеют зуб. -- Ну и что? -- настаивает Берю, выплевывая на три метра веревочку от сардельки. -- Я предполагаю, что Грету убили, чтобы прикрыть всю эту лавочку. Если бы Старому не звонили каждое утро из посольства, чтобы узнать, как идет расследование, я бы подумал, что эти люди из ФБР пустили Грету под откос! -- Постой,-- бросает Толстый,-- постой, я должен покумекать.-- Все, я готов. Слушай сюда, маленькая головенка: штатники, может, и телефонят боссу для того, чтобы замести собственное дерьмо. Делая вид, что тормошат из-за расследования, они сбивают нас с толку! -- Ты думаешь, они бы взяли на себя такой труд? -- Нет, конечно,-- соглашается Берю. Он выдергивает вставную челюсть, чистит ее и, снова расставив стулья в своей столовой, продолжает: -- Почему ты вообразил себе, будто эту секс-бомбу разрядили, чтобы она больше нигде не взрывала? А может, как раз наоборот, ее лишили праздника жизни, потому что ОНА решила выйти из игры? Тогда это меняет всю историю, помнишь, как в той египетской басне, когда Клио[14] патриоту показывает свой беспечный нос. Я ликую. -- Берюрье, милый мой, если бы хоть раз ты в этом году умылся, я бы тебя расцеловал за эти слова! Действительно, это меняет всю историю. В зависимости от мотива убийства, дело можно рассматривать с двух противоположных точек зрения. Пино покашливает Он завидует поздравлениям, которые заслужил его напарник. Он тоже любит лавры победителя. -- Нечему особенно радоваться,-- брюзжит он.-- Нет, это потрясающе, предприняв такие поиски, мы не нашли ни типа с поезда, ни "Мерседеса" Он противно, по козлиному, смеется. -- Я, послушайте меня, я когда-то знавал одну Мерседес. Она танцевала в "Сфинксе" Это была не женщина -- ураган: когда я в первый раз поднялся к ней, она мне устроила такой скандал... -- Короче,-- испускает звук Берю, который хочет вернуть себе инициативу,-- если мы желаем подвести итог, то надо сказать следующее, или это службы штатников шлепнули Грету, и тогда, естественно, расследование будет безрезультатным, или удар m`meqem бандой Греты -- и все мы шляпы, как это утверждает Старик! -- Вот замечательно сформулированное уравнение с двумя неизвестными,-- говорю я -- Только могу тебя заверить в одном, Толстый: штатники не подкладывали бомбу своему послу! Из этого следует, что банда Греты реально существует. -- Ты прав,-- соглашается Жиртрест,-- значит, ошибки нет, просто все мы ж... Сделав это заявление, носящее отпечаток самоуничижения, он возвращается к оставленной туфле. -- Замкнутый круг,-- вздыхаю я.-- Эти типы с поезда как будто растворились во мраке. И все же они где-то есть! Берю высасывает остаток литровки, кокетливыми движениями вытирает губы рукавом куртки и объявляет, что не может врубиться, где здесь собака зарыта; для ее праха это большая удача. Именно в эту минуту Пино поднимает личную гвардию. Мой милый пластинчатожаберный бросает в бой все свои серые клетки. Он такой -- старый Пиноккио. Последнее ура, последнее тик-так, последнее чуть-чуть! -- Тоньо! Ты наводишь меня на кое-какие мысли, говоря, что они где-то есть. -- Мне нравится равновесие твоей фразы, продолжай! -- Твой "Мерседес" и твоего приятеля искали в Париже, искали в провинции Их искали за границей... Он останавливается, как старый кошак, у которого закружилась голова на краю водосточного желоба. -- Кончай! -- Он даже не знает, чем закончит,-- ухмыляется отвратительный Берю.-- Ты что, не видишь, что он поплыл. Пино артачится. Он пылко и красноречиво заявляет, что за ним есть кое-какое прошлое! И что, если кое-кого и зовут Берюрье, он не может себе позволить насмехаться над таким достойным человеком, карьера которого... -- О! Заткнись! -- грохочу я.-- К чему клонишь, Пино? -- Я клоню к одному очень важному факту, тому, на который ты не обратил внимания, Сан-А! Перед происшествием в поезде ты видел, что "Мерседес" подавал сигналы фарами... -- Ну, дальше? -- По-твоему, это был сигнал разделаться с малышкой? -- Без сомнения! -- Хорошо, я предложу тебе только одно возражение, комиссар из большой деревни: а если бы девушка не встала в этот самый момент, а? Представь, что она продолжала бы сидеть напротив и слушать твою белиберду,-- как бы они смогли вышвырнуть ее из поезда? Я смотрю на Берю, Берю смотрит на меня, мы смотрим на Пино. Пино смотрит на свои пожелтевшие от никотина ногти. Торжественная минута молчания. -- Пинюш,-- проговариваю я,-- ты, как всегда, на высоте! -- Подожди, я продолжаю... Артист не устал. Он работает под куполом без страховки. -- Ты говоришь, что девушка не видела сигналов? -- Нет, она видела сигналы. Потому что надо знать правила грамматики. -- И ты еще хочешь, чтобы мы серьезно это обсуждали,-- сетует кавалер родной речи. -- Прошу тебя, извини, продолжай. -- Если девушка поднялась по сигналу, это значит, что она его ждала? -- Да. -- Но она не ожидала того, что с ней случилось? -- Нет! -- Значит, ее убедили в том, что произойдет что-то другое? -- Возможно. -- И были определенные причины для того, чтобы это что-то произошло именно в этом месте, а не в другом? -- Ты увлекаешь меня все больше и больше, Пино. Преподобный открывает ящик и выдирает из него дорожную карту. Он раскладывает ее на своих корнишонах. -- Подойдите! -- говорит он нам. Мы покорно становимся у него по бокам Пинюш явно заслуживает того, чтобы вставить его в раму, клянусь вам! Если бы вы его видели красные опаленные огнем окурков усы, слезящиеся глаза слишком длинный нос и жалкий Да, если бы вы его видели вы бы склонили головы перед пятьюдесятью годами честной и верной службы -- В первый раз, когда я стал размышлять над этой проблемой. -- заводит он -- А, так ты уже думал над этим? -- Естественно Это мой профессиональный долг Итак, когда я в первый раз занялся этой дилеммой, то сначала подумал что покушение было совершено в этой точке пути потому что дорога идет вдоль железки, что позволило нападавшим смыться на машине -- Хорошо придумано Его указательный палец, узловатый и короткий, скользит 'по черным извилинам пути Париж -- Ренн -- Но, посмотрите, здесь нет недостатка в местах, где автострада и железная дорога идут совсем рядом Тогда почему именно здесь, а не где-нибудь в другом месте, скажете вы? -- Действительно, мы скажем тебе это, Пино -- А я отвечу потому что, после того как дело сделано, авто должно развернуться другим бортом и вернуться на базу И чем большее расстояние оно должно проехать, тем больше риск быть замеченным -- Ты на правильном пути дружище -- подбадриваю я,-- давай, мы следуем за тобой в соседнем вагоне -- Вывод. КП этих мерзавцев находится недалеко от места нападения! Вот к чему я клонил с самого начала искали повсюду, но только не рядом с местом происшествия! Почему? Потому что какая-то деревенщина вбила себе в башку что авто развернулось в сторону Парижа. Только вот в сторону Парижа не значит Париж! Он садится, опустошенный удовлетворенный, лучезарный, благородный Это настоящий Бернар Палисси это Пастер, это Эйнштейн[15] это сгусток всех тех, кто однажды нашел то, что искал, с помощью или без помощи Сан-Антонио из Падуи Пино оставил свое послание Он может умереть, имя его останется высеченное на мраморе нашей памяти! Можно складывать шатер шапито его полушарий! К его могильному камню будут приносить охапки гвоздик! -- Мои верные -- говорю я им -- подайте сюда свои пересохшие глотки, чтобы я мог промочить их мюскаде этого года Вы заслужили это! Я цепляю карту славного хрыча, чтобы изучить на свежую голову подозреваемый район Мой вещун шепчет мне, что Пино прав Чтобы найти человека с седыми волосами в поношенной куртке и подстриженных штанах (Берю dixit[16]), так же, как и "Мерседес", надо их искать там, где они находятся. Это ведь так просто, надо приложить ума Глава VII Что называется, искать там, где светло День истощается, целые сутки угнетающего ожидания изнурили и нас. Жандармы, мобилизованные нами, с удивительной быстротой прочесали обширный квадрат между Версалем, Шартром, Этампом и Палезо. Две сотни агентов в штатском, пришедшие на помощь многочисленным бригадам, с фотороботом в руках осмотрели район, забираясь в любое жилье и расспрашивая о "Мерседесе" у всех местных заправщиков. Все впустую. Один за другим они возвратились, разбитые, оглушенные, удрученные -- Ничего, мсье комиссар Никто не знает этого человека. На все про все только два ложных сигнала тревоги относительно двух "Мерседесов" Как выяснилось, один принадлежит известному киноактеру Жану Кривельяку, второй -- видному промышленнику господину де Треньбень, династия которого уже в течение пяти поколений производит велосипедные спицы (производство основано в 1752 году) Пино совсем перестал важничать, Берюрье добивает его, атакуя по любому поводу остротами высшей пробы -- Ты как в воду глядел, дедок Херлоку Шальмонсу следует остерегаться тебя Ты утрешь ему гузку в лучшем виде! Я бы на твоем месте брал деньги за право смотреть на такого красавца. Тебе следовало бы укрыть мозги целлофаном, чтобы они не отсырели, и т. д. Благородный обломок, уязвленный, как академик академии Гонкур, которого бы вдруг обозвали "литературный Горбун", погружается в горечь, печаль, разочарование Время от времени он бубнит -- Кто знает, ошибся ли я? Ведь наши парни не перевернули все дома! И потом, они обследовали ограниченное пространство, а тайник может быть в другом месте! Короче, в бюро установилась тишина, последний из наших посланцев протелефонировал о неудаче, и мы, все трое, сидим, как братья близнецы на похоронах: взгляд придурка, рот захлопнут, как заводская проходная. Натюрлих, объявляется Старик. Причем самым необычным для него образом: открывается дверь моей берлоги и в проеме вызывающе застывает его силуэт, эдакий Франсуа 1-й. Он приятен лицом, но вопросы его нелицеприятны. Я бы предпочел послать его к шутам, чем слушать, как он шутит. Одет он в черное, а игрушка Почившего Легиона рдеет на лацкане, как фонарь хвостового вагона. Ледяной взгляд, зеркальная плешь -- появление впечатляет, поверьте вашему Сан-А! -- Итак, мсье!--произносит он с видом Рюи Блаза[17] из народа. Мы дружно встаем, как школьники при появлении инспектора или военные в солдатской форме, когда звучит "Марсельеза" (слова и музыка Руже де Лиля). От усердия Берю опрокинул непочатый пузырь кисленького. Так как литровка была уже откупорена, из нее гадко забулькало на паркет. Пи но ограничился тем, что перевернул чернильницу на свои разложенные в соли корнишоны. -- Пока ничего нового, господин директор,-- храбрюсь я. Не хочу пудрить вам мозги, но память человечества не знает случая, чтобы Старый совершил набег в кабинет подчиненного. Надо думать, начальство его разнесло, как сестер Петере от картошки, если он покинул свою конуру. В лаконичных выражениях, кропотливо отобранных в Ля руссе, соединенных надлежащими звуковыми связями (и не слишком no`qm{lh[18]), я излагаю ему события дня. Он слушает с видом параноика: брови совершенно горизонтальны, веки земноводного неподвижны на створоженных белках. -- Я вас поздравляю! -- итожит он. Из мудрой предосторожности я засовываю лапы подальше, чтобы он не мог видеть, как одновременно с закручиванием сюжета я кручу ему кукиш[19]. Он пересекает помещение, осторожно переступая через винную лужицу. Идет в сторону окна. Боже! Как он широк в плечах. Его младенчески розовая балда сверкает в свете ламп. -- Мсье,-- бросает он,-- мне только что сообщили новость, из-за которой этой ночью прольется много чернил: горят службы американского посольства на авеню Габриель. А ведь были приняты строгие меры безопасности... Он будто прощупывает взглядом даль Пантрюша, которая открывается из окна моего кабинета. -- Мне кажется, что я различаю отблески пожара... Мы молчим. Происходит что-то слишком серьезное, что не позволяет раскрыть рта, даже если тебя зовут Берю или Пинюш и в тебе столько же ума, сколько в скелете динозавра из Музея. Старик поворачивается, он удручен. Его лоб в складках морщин, как бальное платье выпускницы. На вид он больше удручен, чем возмущен. -- Мне больно от нашего бессилия,-- говорит он.-- Вы представляете себе, Сан-Антонио, те последствия, которые повлечет за собой новое покушение? -- Это ужасно,-- сокрушаюсь я по всем законам драматургии. Виандокс не преминул бы сделать мне заманчивое предложение. Весь в смятении, босс попирает вино Берю. Наконец он замечает это и, показывая на багряную лужу на полу, восклицает: -- Вот, мсье, Франция! -- Но...-- буровит Берю. -- Что такое? -- гремит Старый. -- Ничего... Э!.. Я хотел только уточнить, что это испанское вино! Уязвленный, дир сваливает, унося на подошвах частицу Испании. Мы ждем три минуты, прежде чем сесть. -- Но вот! Мой ox! -- вздыхает Жиртрест, ликвидируя разрыв бумажными салфетками...-- Подумаешь, катастрофа... А винище, за которое я заплатил один франк двадцать сантимов! Пино извлекает корнишоны из чернильной лужицы. Я, в отличие от них, не произвожу шума, не колеблю воздух, а мыслю, как тростник[20] И мысли, которые следуют одна за другой под куполом моего свода, вогнали бы в тоску даже клопов. Бессилие! Стриженый[21] прав. Бессилие! Мы евнухи от полиции Слизняки из Большого дома! Все потеряно, кроме чести, как говорил... тот... тому Земля горит под ногами америкашек. Я очень хорошо понимаю тактику террористов. Заставить службу америкашек во Франции думать, что они находятся на осадном положении. Создать недоверие между ними и французами. Хозяин прав, я согласен. Речь идет о том, чтобы восстановить порядок, мир и спокойствие. Я беру чистый лист, рисую на нем кружок, в котором пишу -- Зекзак. Рядом с первым черчу второй кружок, в нем пишу -- Грета. Соединяю их линией. Потом ниже рисую третий кружок, внутрь которого помещаю, как в медальон, фоторобот. Затем -- вопросительный знак. На этом этапе графических работ Пинюш касается моей руки. Я поднимаю башку. Он показывает мне спектакль, который стоит aeqonjniqrb`. Представьте себе, Толстый стоит на коленях. Он упирается в пол и лакает разлитое вино. -- Берю! -- хриплю я. Он поднимает ко мне рыло, измазанное помоями. -- Ты бесчестишь звание человека! -- назидательно бросаю я.-- И такое отвратительное существо обладает правом голоса. Однако не следует задевать гражданское достоинство честного Берю. С ним можно обращаться, как с кретином и рогоносцем, он допускает это, потому что знает, что так оно и есть. Но если не признать за ним избирательные права, он вспыхивает, как омлет с ромом. Он поднимается и, сочась вином, приближается к моему столу. -- Что ты сказал! -- рычит эта обезьяна.-- Мой долбаный комиссар совсем спятил? Мусью комиссар имеет желание, чтобы его выкинули в окно, предварительно даже не открыв его? Я рассматриваю парижскую ночь, забрызганную огнями. -- Инспектор Берюрье,-- говорю я,-- предупреждаю вас, если вы будете продолжать в том же духе, вы можете вернуться к своему очагу, чтобы оставшиеся годы ухаживать за представительницей китообразных, которую однажды вам пришла прекрасная мысль проводить в мерию. Толстый рыгочет. Разрядка, что ли. Он утирает губы и объясняет, чтобы оправдать свое странное поведение, что уж если вино привозят из далеких Испании, то никто не имеет права поливать им служебные помещения. Хотя Пиренеев нет с тех пор как... уже давно, это представляет собой порядочное путешествие. Он продолжает стекать, как еще недавно сочилась его литровка. Пино рассматривает с интересом мой набросок. -- Во что ты играешь, Сан-А? -- Видишь ли,-- говорю я,-- делаю схему, чтобы попытаться врубиться. -- Почему ты поместил фото загадочного дергателя стоп-крана под Гретой? -- Что ты хочешь этим сказать, средневековый архив? -- Я хочу сказать,-- бросает Пино,-- что этот тип вмешался в дело не после смерти девушки, а до! -- И добавляет, пока я рассматриваю его: -- Причем роковым образом! Толстый собирается принять участие в обсуждении, но не успевает. Я уже у двери. Бросаюсь в затихший коридор и качусь по лестнице вниз. От замечания Пино я прозрел. Конечно, человек из поезда появился не после, а до. И теперь, вместо того чтобы искать его в настоящем, я начинаю искать его в прошлом. Глава VIII Что называется, состарить внешность Тобогган[22] -- мрачное ночное заведение, к которому, я бы сказал, тяготеет определенная часть парижской шпаны -- если бы земное тяготение было возможно в этом узком помещении. Оно напоминает коридор, в конце которого возвышается полурояль (что совершенно естественно для места сборищ подобной полубосоты). На стенах художник, влюбленный в Корсику, написал побережье острова Красоты, в живых тонах, которые могли бы служить рекламой фирме Риполин. Среди других я замечаю две прекрасные фрески, одна из которых изображает купальщицу в бикини, сжимающую в объятиях дельфина, вторая -- милую дафнию, которая противится дофину. Тут же у входа расположена довольно длинная стойка бара, в jnrnps~ вцепились бабы и господа пальцами, забрызганными бриллиантами. Не обязательно отсидеть в Централе, чтобы сообразить, что они тоже оттуда. Мое появление производит определенное замешательство в вольере. Здесь бывают либо завсегдатаи, либо петушки из провинции, которые приезжают, чтобы их ощипали А так как я не принадлежу ни к одной из этих категорий, то эти бедные милашки в полном недоумении. Я взлетаю на высокий табурет у южной оконечности стойки бара и посылаю сигнал SOS халдею. Не знаю, где хозяин этого кабака выловил своего бармена, но могу вас заверить, что это было не на конкурсе смазливых ребят. Это бритый шилом хмырь, на лице которого столько же шрамов, сколько на дереве Робинзона, и видно -- парень с душком, что заставляет меня вспомнить одного Омара, с ним я некогда загорал на пляже. -- Что будем? -- спросил он. -- Один сто тридцать восьмой! -- Не понял? -- сухо бросает он. -- Двойной Ват шестьдесят девять, ну! Вы не производите впечатление человека, способного к математике, уважаемый! Он удерживается от гримасы и готовит мне пойло. -- Со льдом или с содовой? -- спрашивает он. -- Чистый...-- отвечаю я,-- я пью его так, в чем мать родила! Он отворачивается от меня, чтобы пополнить запас пластинок на проигрывателе, замещающем домашнего пианиста. Потом этот господин Маринующий-Маринад возвращается по- итальянски порывисто и заявляет, что улетучивается. Я слегка разворачиваюсь к почтенной публике. Мертвый час. За столиками три пары made in[23] Сельпо-ле-Вен пьют шампанское, делая при этом вид, что находят его хорошим. Желчный метрдотель, по мере того как они пьют, подливает шампусика, а если видит, что они к нему спиной, использует для этого и ведерко со льдом. В этой войне свои правила. Париж by night[24] кишит нищей братией, которая, платя восемь штук старыми за пузырь винца, считает, что пустилась в загул. Когда они возвращаются к мирной жизни на фабрике липучек для мух или в сельском хозяйстве, им этого хватает на десять лет рассказов восхищенным соседям. Клиентура бара представляет собой живописную картину Крутые стараются казаться круче, шлюхи -- похотливей. Одна из этих скромниц слева не сводит с меня своих полтинников. Это -- очаровательная девушка, кажется, мартиниканка, с блестящими глазами и волосами, завитыми, как рессоры какого-нибудь Данлопилло[25] У нее невинный смех и приветливая улыбка, честное слово. По всей видимости, мое обаяние тронуло ее нежные чувства. Коричневая амазонка, которая ублажала сельских клиентов, пузатых и варикозных, помогая неповоротливым избавиться от бумажника, а застенчивым -- от кальсон, похоже, говорит себе, что один головокружительный разок с очаровательным молодым человеком, который пишет свои любовные послания только на девственно чистой бумаге, был бы подарком судьбы. И вот уже она своими угольными зрачками подает мне порзянкой сигналы, при этом суетится, чтобы продемонстрировать мне свои формы, противовес и антресоль, высоко посаженные на телескопической вилке. Но я не привык покупать любовь за бабки и в упор ее не вижу. Мое внимание больше привлекает гарсон, нет, эта макака, переодетая в обезьяну, не вызывает во мне извращенное влечение, просто я хотел бы порасспросить его с ck`gs на глаз, и меня не остановил бы ни конъюнктивит, ни начинающийся ячмень. А дело все в том, должен вам сказать, пора пришла, что именно в Тобоггане малышка Грета занималась своим дерзким ремеслом танцовщицы, перед тем как использовать свой жар для более зажигательных целей. Я спрашиваю себя, мог ли этот халдей с щербатым лицом ишачить в заведении в те времена, когда в нем служила Грета. Я показываю ему пятерку, и он устремляется ко мне. -- Уважаемый, давно вы здесь подрабатываете? -- спрашиваю я. Его утомленные шнифты ядовиты пялятся на меня. -- А в чем дело? -- Просто интересно... Мне кажется, я вас знаю. -- А я уверен, что мы не знакомы. -- Потому что вы не такой физиономист, как я. Если мы познакомились не в Тобоггане, то значит, где-то в другом месте. Сколько лет вы жонглируете здесь посудой? -- Два месяца! Опять мимо. -- А вы бывали здесь раньше? -- Да, случалось. Бармен заискивает передо мной. От беспокойства его мужественность бледнеет. Рот кривится... Я меняю тон. -- Вы не знавали пару лет тому назад одну милую блондинку, такую фрау, которую звали Грета из Гамбурга? Он пожимает плечами. -- Нет. -- Хозяин кабака здесь? -- Нет -- И вы не знаете, кто бы мог просветить меня по поводу этой девицы? -- Нет. Он надменно добавляет: -- А в чем, собственно, дело? -- Дело в деле,-- отвечаю я ему, чтобы не оставлять в со стоянии волнующей неопределенности. Благодарный, я сую ему в лапу честно заработанные чаевые и иду к метрдотелю в мятом смоке. У этого пингвина низкий лоб, сломанный нос, а надбровные дуги создают впечатление, что он хмурится. Тяжелый случай, который может иметь только два объяснения: или в прошлом он занимался боксом, или отщелкал мордой ступеньки с третьего этажа Эйфелевой башни. Я запросто хватаю его за крыло. -- Вы здесь всех знаете, дорогой мой? Он мгновенно принимает неприступный вид человека, который, отсчитывая вам сдачу, закосил пять тысяч и не хочет об это слышать. Я давлю на его нежные чувства, то есть сую в лапу задумчивую физиономию кардинала Ришелье[26]. Он прячет ее с такой ловкостью, которая восхитила бы Луи XIII и особенно Анну Австрийскую. Он не задает вопросов, не проявляет никакого любопытства, просто в обмен на мои десять франков протягивает мне чудесное оттопыренное ухо, которое, если только его украсить пикулями, было бы вполне съедобным. -- Вы не знали некую Грету, по прозвищу Гамбургская, она болталась здесь два или три года назад? Пингвин качает головой. -- Нет, мсье комиссар? -- говорит он. Я в ауте. Надо же, выкупили. -- Вы меня знаете? -- не могу сдержаться, чтобы не изречь, подчеркивая этим замечанием, что дальше распространяться не qkedser. -- Я брат графини! Для меня это луч света. Графиня -- прославленная хозяйка бистро на Монмартре, которая дала дубаря, потому что слишком трепала языком. Я часто заходил к ней до того прискорбного случая (она имела несчастье оказаться на пути человека, заряжавшего маузер). -- Ты Фи-фи-трепло? -- Точно! -- Заметь, что мой вопрос остается в силе... -- Я не знаю девушку, о которой идет речь, мсье комиссар. Я вышел из пансиона только в начале этого года. Вы прекрасно знаете, что я был в Пуасси! -- А! Ладно, извини... Сегодня в этой конторе я погорел, как сухарь, верно мыслите. Фи-фи-трепло, который потерял свою сеструху во цвете лет, потому что у нее был слишком длинный язык, не расколется при виде моего удостоверения! Более того, он, видно, дал маяк своим коллегам, как только я вошел в Тобогган, что объясняет, почему бармен говорил со мной без энтузиазма. -- До свидания, Фи-фи,-- нашептывал я.-- Надеюсь, тебе понравится плескаться в чаевых. -- Это увлекательно,-- уверяет он. Обозленный, я ретируюсь. Мой шарабан стоит в двадцати шагах от бара. Когда я открываю дверцу, мелодичный голос щекочет мои евстахиевы трубы. -- Алло! Я оборачиваюсь и замечаю мартиниканку с соседнего табурета. Она вышла следом и шла за мной по пятам. -- Вы торопитесь? -- шаловливо спрашивает она, складывая губки сердечком. -- Всегда,-- бросаю я. -- Жаль, если бы у вас было время, можно было бы поболтать и... вообще! Вообще мне кажется лишним, а вот поболтать устраивает. -- Почему бы и нет? -- воркую я, закрывая дверцу моей кареты.-- Куда мы пойдем? -- Я знаю тут один чистенький отельчик! Она профессионально улыбается и начинает экскурсию. Следуйте за гидом, как советует Мишлин. Мы пересекаем street[27] и поворачиваем в тупик, в глубине которого светится молочный шар на щербатом фасаде отеля. Барышня, отец которой явно не держит конюшню со скаковыми лошадьми, хотя она сама специализируется в скачках, сдает нам пять квадратных метров уединения за умеренную сумму (как говорит Берю), и мы шагаем туда. Комната -- настоящее любовное гнездышко. В углу стоит вспухший диван, на полу лежит дырявый коврик плюс разбитый умывальник, увитый прилипшими волосами, и зеркало, на котором несколько поколений мух испытывали эффективность фруктина Виши. Да, я забыл стул, стиль Переживем 1924, в котором не хватает всего двух перекладин из трех. Моя темнокошечка между тем говорит, что любит маленькие подарки. Я галантно отвечаю ей, что она обратилась по адресу, так как я люблю их делать, и, чтобы доказать обоснованность реплики, кладу рядом с ее сумочкой ассигнацию в десять облегченных франков номер 34684, серия Л 190. Метиска темнеет и спрашивает, не смеюсь ли я над ней. Я возражаю ей, что речь шла о маленьком подарке. Она парирует, что маленький подарок не значит милостыня. По ее мнению, все, что она может сделать для меня за эту ничтожную сумму, так это показать фотографию своей бабушки. Так как капуанские наслаждения не соблазняют меня, я открываю ей дополнительный кредит в две косых старыми, которые она косит в свою сумочку и приводит в действие застежку-молнию на платье. В данном случае это скорее молниеносная расстежка. Я останавливаю ее. -- Послушай, прекрасная северянка, я бы предпочел поболтать с тобой... Она вздыхает, как сердце, которое жаждет. -- Тебя интересует Грета, а, Красавчик? -- спрашивает она.-- Я как раз услышала, как ты спрашивал у бармена Роро. Красавчик соглашается. -- Ты знала Грету? -- Да,-- говорит она.-- Странная девица. Если хочешь знать мое мнение, она ненормальная. Ты, надеюсь, не ее родственник? -- Что ты называешь "ненормальная"? -- С закидоном, что еще. У нее как будто крыша поехала... -- Это правда? -- Да. Совсем плохая. Она ни с кем не разговаривала. Случалось, когда она ругалась с кем-нибудь, мне казалось, что она может выцарапать глаза. Немцы, они такие! Сформулировав этот предрассудок, она кладет ногу на ногу, открывая до крайних пределов чулки цвета подгоревшего хлеба. -- У нее никого не было? -- Никого... -- Друзей тоже? -- Откуда! Хорошо, если она говорила кому-нибудь "добрый день"! Я достал фоторобот. -- Знаешь его? Она косится. -- Нет. Ну вот, опять, я возмущен коварством судьбы, поймите, она противится всем моим попыткам дать судебному делу законный ход. Эта механическая рожа у меня в печенках сидит. В бешенстве я рву фотографию и пускаю обрывки через клетушку любви. -- Ты злишься, лапа,-- обращает внимание Белоснежка, которой ничто человеческое не чуждо. -- Да, я ищу одного типа, который мне должен деньги. Он был приятелем Греты, я надеялся его разыскать, и потом, ты видишь... -- Что ты предпочитаешь? -- спрашивает меня любезная коммерсантка, вспоминая о своем профессиональном долге. -- Все,-- говорю я,-- но особенно прачку-недотрогу, форель в миндале и мельничиху-простушку... -- Ты шалун,-- мурлычет она. И перечисляет множество особых блюд собственного приготовления, одно привлекательнее другого. От варварской смоковницы до японской колыбели через венгерские щипцы для орехов и дырокол для сирени. -- Ты давно в этом дерьме? -- вежливо спрашиваю я. -- Довольно давно, надо же зарабатывать на жизнь! Я отваливаю ей расхожих комплиментов, чтобы компенсировать отсутствие моих даров у ее холма Венеры. -- Понимаешь, Красавчик,-- говорит она,-- главное -- это заиметь клиентуру. Мне повезло, что у меня кожа цвета кофе с молоком. Некоторые предпочитают, ты даже не можешь представить что. Ну, контрасты. Мой брат, например, он ушел из мирской жизни, найдя покой в Сен-Жермен-де-Пре[28], хотя был ударником в оркестре... Jnmrp`qr{, говорю тебе, блондины предпочитают брюнеток и лицей в Версале (Черт! Не числится ли и Берю среди ее постоянных клиентов?). Продолжая разговаривать, она начинает разоблачаться. Но я смотрю на свои собственные бока. Они показывают десять часов в римских цифрах. -- Надо же! -- говорю я.-- Оставь, мне нужно вернуться к себе, я забыл про важную встречу. -- Так что, нет? -- Нет, только не обижайся, в следующий раз. Она пикирует на свою сумочку. -- Я ничего не верну! -- отчаянно заявляет она. -- Кто тебе говорит об этом? Успокоившись, она расслабляется. -- Ты знаешь, это ведь быстро. -- Так говорят. Только это как с телевизором. Включаешь на пять минут, а сидишь два часа, даже если тебя кормят каким- нибудь производством презервативов. Застежка-молния движется вверх. Ее платье снова закрывается, как кожура банана. Она собирает обрывки фотографий, устилающие коврик, сотканный так же крепко, как интрига в пьесах Лабиша. -- Так оставлять нельзя,-- объясняет она.-- На прошлой неделе хозяин сделал мне замечание из-за одного клиента, который забыл свой бумажник в простынях. Неожиданно она сбавляет тон. -- А! Так это он! Она держит перед своим носиком ребенка-бунтаря кусок фотографии. -- Как? -- каркаю я. -- Забавно! Я секу на кусок фотографии. Он изображает подбородок, рот, один глаз того парня. -- Вот так я его узнаю,-- говорит дочь саван из солуна. -- Кого ты узнаешь? -- Этого типчика. У тебя есть другое фото? Послушный, я предъявляю полный экземпляр фотографии. Она сравнивает. -- Ну да, это он. Вы только подурачились и подретушировали фото, да? -- Ну да, немного! -- Вы его состарили, что ли! Я его узнала по этой части лица. Здесь хорошо видно, что ему только тридцать лет... Какой болван! Почему я не принял во внимание такую