Сан-антонио. Не Спешите с харакири --------------------------------------------------------------- OCR Mav --------------------------------------------------------------- ОТ АВТОРА Так, как мне хорошо известно, что большинство моих современников желчны от природы, каждый раз, публикуя очередной Шедевр, я считаю необходимым предупредить читателей, что мои персонажи вымышлены, со всеми вытекающими отсюда последствиями. На сей раз, эта предосторожность кажется излишней: неужели какой- нибудь наивный до слез книголюб с размякшими мозгами может предположить, что герои настоящего романа существует в действительности? Конечно же, от моего потрясающего воображения не смогли ускользнуть исторические и географические аспекты этой истории. Любое сходство с реальными личностями (вплоть до императоров), живыми или мертвыми, является не простым совпадением, а настоящим чудом, рожденным талантом автора. "Не спешите с харакири" -- это здоровенный торт с кремом, которым я запускаю в физиономию читателя хохмы ради. Надеюсь, что вы найдете крем достаточно свежим и по достоинству оцените мою шутку. Ваш старина С.-А. Глава 1. Каждый раз, когда мой кузен Гектор заявлялся к нам домой из Савойи почесать языком после десерта, мы не знали, куда деваться; я смотрел на, него, как фаянсовый кролик на удава, пока моя славная матушка Фелиси мыла посуду. Обычно я старался потихоньку улизнуть, но это вконец выбивало матушку из колеи, и у меня больше не хватало мужества оставлять ее одну в когтистых лапах Гектора. В то воскресенье Гектор приплелся с букетом хризантем. Возможно, ноябрь навевал на него меланхолию. "Ты собрался на кладбище?" -- спросил его я. Он нахмурился, как аккордеон в футляре. Нужно заметить, что в то утро он и так был кислее, чем бутылка "Ферне-Бранка". До этого он полаялся в своей конторе с шефом. Прямо-таки античная трагедия! Впрочем, судите сами: месье Пинсон, его начальник, попросил Гектора купить в табачном киоске, куда тот собирался за марками, пузырек кашу[1] Гектор доблестно выполнил это деликатное поручение, со всей nrberqrbemmnqr|~ и проницательностью, которой всегда гордилась наша семья. Правда, он купил кашу "Безюке", а месье Пинсон употреблял лишь кашу "Ланфуаре", что являлось общеизвестным фактом. Тут-то и разыгралась драма! Пинсон подверг сомнению лучшие внутренние и внешние качества личности Гектора. Он обозвал его никудышным, никчемным и сексуально неполноценным, не считая некоторых других нелестных эпитетов. Услышав это, Гектор позволил себе невиданную доселе конторскими крысами выходку: он показал своему шефу язык! Представляете себе скандал?! За этим вполне невинным поступком последовал рапорт в вышестоящие инстанции... Письменные выговоры от зава, замзава и зам зама! Месяц экономии на туалетной бумаге! Неприятности и мелкие пакости со стороны льстивых коллег, которые дошли до того, что наставили чернильных пятен на его нарукавниках, чтобы угодить шефу. Придирки со стороны последнего; когда Гектор захотел заменить свою ручку, шеф запретил ему пользоваться автоматической ручкой и пером и всучил ему шариковую, которую Гектор терпеть не мог. Короче говоря, контора превратилась в ад для моего кузена. И вот, в один прекрасный день после обеда Гектор сообщил мне между чашечкой кофе и стаканчиком "Куантро", что всерьез подумывает о том, чтобы поскорее уйти на пенсию. -- Но чем ты собираешься тогда заняться? -- обеспокоено спросил я. Гектор закашлялся, скромно высморкался в платок, почерневший от нюхательного табака, и хнычущим голосом сказал: -- Понимаешь, Антуан, я -- неудачник. Мне всегда не везло в жизни. Чего было в ней радостного? Академические пальмы[2] во сне? Да уж... Не для того я родился! -- Все так, -- попытался успокоить его я. -- В этом смысле все люди -- неудачники. Я спрашиваю тебя еще раз: что ты будешь делать на пенсии? -- Да что угодно! -- Чем угодно занимаются те, кто ничего не умеет делать! -- Я являюсь чиновником вот уже двадцать три года шесть месяцев и двенадцать дней, -- мрачно заметил Гектор, -- и что же я умею делать? Это искреннее самоунижение взволновало меня. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я предложил ему прогуляться. -- Куда идем? -- проворчал мой бедный родственник, сморщив свой желтый нос. У меня возникла мысль, в сущности безобидная, но, как потом оказалось, ставшая причиной многих необычайных приключений. -- Ты знаешь моего бывшего коллегу Пино? -- спросил я. -- Конечно. -- Он сейчас открыл кафе в Венсенне. Что если мы зайдем повидаться с ним? Гектор, за неимением жены, посоветовался со своей интуицией, кивнул башкой и вздохнул: -- Я в высшей степени презираю кафе, которые, как знает каждый, представляют собой злачные места, где человек убивает свое время и полностью деградирует... -- Вдохни! -- остановил я его. -- Что? -- Вдохни! Выдавать такие длинные фразы на одном дыхании опасно для здоровья, это приводит к инфаркту! Он распрямил свои мощные, как нераскрытый зонтик, плечи: -- И все-таки, -- продолжил мой высокочтимый кузен, -- я не могу сказать, что твой друг Пино внушает мне антипатию, скорее наоборот. Это спокойный, уравновешенный человек, к тому же, у него довольно хорошие манеры для бывшего полицейского. На этом лестном для Пино замечании мы вышли из дома. Фелиси отказалась пойти с нами, сославшись на домашние хлопоты, в частности, на обезглавленных птиц, которых она должна была приготовить на ужин. Стояла поздняя мягкая осень: теплое солнышко вяло прогревало верхние, средние и нижние слои атмосферы; со стороны Азорских островов чувствовалось формирование антициклона с выраженным северо-восточным направлением. Улицы Парижа были почти пусты. Места было столько, что хотелось через каждые десять метров делать остановки, чтобы на припарковываться досыта (люблю игры в досыта)[3]! Рты метро откровенно зевали от скуки. Грустные месье шли развеяться в кафе, а парочки -- в гостиничные номера. У касс кинотеатров застыли хвосты, особенно там, где крутили ленты покруче, чем о сентиментальной любви, которые, впрочем, являются следствием последней. Платаны в скверах, казалось, замерли, как бегуны на старте, а старички на лавочках застыли, как платаны. Нет ничего трагичнее, и ничто не напоминает так о бренности бытия, как послеполуденный воскресный Париж осенью. Ленивый ветерок бесцельно кружил сухие листья. Гектор, не обронивший до этого ни слова, высунул свой шаловливый язык и почесал им кончик носа. Затем грустно вздохнул: -- Ты видишь, какая кругом тоска, Антуан? -- Yes, Гектор. -- Так вот! Она напоминает мне тоску скромной холостяцкой обители. Я сочувственно хлопнул его по плечу, отчего он слегка закашлялся, так как его левое легкое пошаливало еще с детства. -- Что-то ты совсем приуныл, Тотор. Пора бы тебе жениться! Я мысленно постарался представить себе бипед с женской головой, который смог бы ужиться с Гектором. -- Ты забываешь о двух вещах, -- заявил он. -- Во-первых, мне не нравится, что ты называешь меня Тотором -- это вульгарно! Во- вторых, я -- женоненавистник! -- Женоненавистник из робости! -- усмехнулся я. -- Это не совсем так, -- поправил меня родич. -- У меня было достаточно удобных случаев. Я даже думаю... На этом месте он поправил узел галстука и пригладил свою прядку демократа-христианина. -- Я даже думаю, что не лишен некоторого шарма. У меня хорошее образование, и я являюсь интересным собеседником, к тому же, да простит меня Господь, многие могли бы позавидовать моему росту. Я высок и строен, как манекен в витрине престижного магазина. -- Лучше бы ты был чуть поменьше манекена, -- не сдержался я, -- тогда бы тебя с ним никто не спутал! Произнеся эти слова, я остановил машину перед задрипанным заведеньицем, возглавляемым не менее задрипанным Пинюшем, с названием "Зеленый перепел". В свое время я спрашивал у Пинюша, по какой такой социально-психологической причине он присвоил своему кафе это название. -- Очень просто, -- ответил мне тогда ущербный, -- я сам в душе -- перепел, к тому же, еще зеленый. -- Ты не еще зеленый, а уже зеленый! -- возразил ему я, пародируя Жюля Ренара. Самым смешным, да, самым смешным оказалось то, что он рассмеялся. В кафе было пусто, как в сломавшемся ночном трамвае. Скромная, старенькая забегаловка, пропахшая затхлым заячьим рагу и кислым пивом. В нарукавниках, синем фартуке с карманом "а ля кенгуру" и кепке американского шофера, Пинюш был занят чтением cksanjn назидательного журнала под названием "Дети Канталя и их проблемы"[4] Для этого он нацепил на свой острый носик очки со стеклами, раздрызганными, как голос попрошайки, и дужками, обмотанными изолентой. Зарегистрировав наше прибытие, бог знает, каким радаром, так как при помощи своих склянок он не мог видеть дальше двадцати шести и трех десятых сантиметра, этот раздолбай спросил: -- Что вам будет угодно, месье? -- Двойную пневмонию с припаркой из льняной муки! Тогда Пинюш освободился от своих несносных очков и воскликнул с радостью, согревшей мое сердце: -- Сан-А! Не может быть"! Я ничего не ответил, так как у меня перехватило горло от ужасных запахов, а ноги от стаи мяукающих котов. Я догадался, что последние были виновниками первых, как говаривала маркиза Задсвиньи, покровительница отхожих мест для гурманов. Мы обнялись. Гектор пожал руку Пинюша, Пинюш -- руку Гектора, после чего Пинюш повторил свой вопрос, но уже менее профессиональным тоном: -- Чего бы вы хотели? -- Бургувдского, -- решил я. -- У меня, его нет! -- Тогда, бутылку "Кальвадоса". -- Тоже нет. -- "Куантро". -- Больше не осталось. Я перечислил восемьсот семьдесят три наименования алкогольных налитков, но это оказалось пустой тратой времени: у Пино ничего из этого не было. Я остановился, так как перенапряг память. -- Слушай, будет гораздо проще, если ты сам скажешь, что у тебя есть, старина! Он потянул себя за ус, распрямил поникшие плечи и пробормотал: -- У меня есть красное и белое вино, но я вам его не советую, потому что оно очень кислое, а также "Эликсир здоровья преподобного отца Колатора", но его я тоже не посоветовал бы -- у него отвратительный вкус. -- Что если мы выпьем по стаканчику красного, -- предложил я Гектору. Несмотря на то, что мой кузен принадлежал к Лиге трезвости, он нашел мою мысль гениальной и лишь пожалел о том, что она не пришла мне в голову раньше. -- Ну, как дела? -- спросил я у Пино, отшвыривая пинком через весь зал дерзкого рыжего кота, похожего на небезызвестного (кое- кому) Ван Гога, так как мерзавец начал точить когти об мою ногу. Пинюш расхныкался. -- Паршиво, -- ответил он. -- Как у того кота? Я кивнул на орущую усатую морду: -- Того, что ли? Он грустно покачал головой: -- У нас их двадцать два. Моя супруга, мадам Пино, собирает котов со всего квартала. У нее на этом бзик. На нашей бывшей квартире она не могла себе этого позволить, так как домовладелец был против, ну а сейчас она решила наверстать упущенное. Несмотря на то, что слезы лились по его лицу, как вода во время грозы по водосточным трубам, он продолжал: -- Когда мы получили это наследство от брата, то подумали, что разбогатели, но куда там! Мой последний клиент заходил на opnxkni неделе. Да, это было в среду. К тому же, он ничего не заказал, а просто зашел позвонить... -- Что же ты собираешься делать дальше? -- Заняться чем-нибудь другим. Ведь у меня остались профессиональные навыки. -- Ты хочешь снова вернуться в легавку? -- Месье изволит шутить? Если уж Пино ушел с одного места, он туда больше не вернется. Что я собираюсь делать, Сан-А? Тебя это интересует? Ты, в самом деле хочешь, чтобы я тебе сказал? В тот самый момент, когда он собирался во всей своей красе -- единственной, которую он мог себе позволить, -- расписывать свои планы, в зале раздался странный шум. Он был похож одновременно на звуки, возникающие при ссоре обитателей голодного зверинца, испытании реактивных двигателей, поломке перегонного аппарата и утечке газа из трубопровода. Мы с Гектором стали искать источник шума и обнаружили его валяющимся на скамье. Доблестный, неукротимый, могучий Берюрье, вечный спутник скандала, огромный, мужественный, непобедимый; резкий, как чеснок, и сильный, как газета, с широким, как его же торс, кругозором; Берю, накаченный до упора вином, дрых на драном молескине в забегаловке Пинюша. Я подошел к нему и заорал: -- Руки вверх! Это утонченное создание отреагировало весьма своеобразно. Оно вскочило, перевернув при этом скамью, вытащило волыну и пару раз пальнуло в моем направлении, прежде чем узнало меня. Слава Богу, что у этой пьяни двоилось в глазах, благодаря чему он дал залп по моему двойнику. Тот остался стоять рядом со мной, как ни в чем не бывало, но две бутылки на стойке разлетелись вдребезги. Грандиозное зрелище, ребята! Спектакль под названием "Паника на борту тонущего корабля". Гектор распластался на полу в кошачьем помете. Пинюш сыграл в кукольный театр за своей стойкой. -- месье Опухоль спустил свой пар! -- возвестил я присутствующим. Громила поскреб свой загривок, почесал пузо, отплевался, отхаркался, отчихался, высморкался, рявкнул что-то непотребное и, наконец, пробормотал: -- А, так это ты? Мы присели отдохнуть от пережитых волнений за бутылочкой "Цистерна Высоко-посредственного Божеле", благословенного в церкви Берси. Пино вернулся к начатым признаниям: -- Скажу тебе одну новость, Сан-А. Я собираюсь открыть агентство. -- По продаже недвижимости? -- Нет, частного сыска. Я посмотрел на него с нескрываемым удивлением. -- Неужели ты, имея за плечами славный послужной список, полный полицейских подвигов, собираешься работать в биде? -- Ничего не поделаешь, надо ведь зарабатывать на жизнь. -- Но жить при этом жизнью рогоносцев -- унылое занятие. Извини меня, но мне не нравится хлеб из-под ягодиц. Тут в Пинюше взыграло самолюбие: -- Но ведь в частные детективные бюро обращаются не только рогоносцы. Среди клиентов попадаются страховые агенты, нотариусы... -- Не морочь себе голову, старик, -- это не для тебя. Ты ведь сам прекрасно знаешь, что девяносто девять процентов клиентов -- сомневающиеся мужья или жены, которым нужны доказательства. Пинюш поправил свою шоферскую кепку и поджег себе усы, от волнения перепутав их с потухшим окурком. Чадное пламя зажигалки оставило следы копоти на кончике носа. -- Если уж на то пошло, я смогу расследовать и адюльтеры, -- сказал он, -- ведь я по своей натуре философ. В мои годы не стоит играть в Мак-Карти, я хочу сказать в Бук-Мейкера... Нет, в Ника Картера![5] И тут мой достопочтимый кузен Гектор, снайпер по высовыванию языка из Министерства кое-каких работ в начальной стадии проекта обронил, как голубь свой помет на бюст генерала: -- Если Вам нужен надежный человек, дорогой месье Пино, считайте, что я -- ваш. Я собираюсь -- Антуан знает об этом -- уйти на пенсию, а так как мои доходы не позволяют мне жить, ничего не делая... С этими словами он положил на стол свою визитную карточку. -- Вот мой адрес... Пино ответил, что он подумает, и ваш восхитительный Сан- Антонио рассмеялся так, что задрожало зеркало за стойкой бара. -- Что смешного в моем предложении? -- возмутился Гектор. -- Просто я представил, как ты ошиваешься у домов свиданий; ловишь ячмени, подглядывая в замочные скважины; подхватываешь насморки и бронхиты, поджидав в кустах, пока легкомысленные дамочки закончат разминаться на травке со своими кавалерами. -- Лучше уж я пожертвую своим здоровьем и буду свободным, чем стану выносить козни начальства и нападки коллег. Свобода -- это благо, которое я оценил слишком поздно и... Он замолчал, так как Берюрье завалился на стол и захрапел, как отбойный молоток в ночную смену. Это произошло пять месяцев тому назад. Глава 2 Такси подбрасывает меня прямо к дому. Я выхожу из кареты поступью русского генерала и замираю как вкопанный, растроганный до слез благодатью, исходящей от этого мирного жилища в плюще, где матушка Фелиси ждет своего сына. Я вам уже тысячу раз говорил и еще раз не поленюсь повторить для тех, кто слушал мои передачи не с самого начала, что для такого искателя приключений, как я, Фелиси и наш особнячок являются земным раем. После своих сногсшибательных похождений я возвращаюсь сюда, как потрепанный штормом корабль -- в тихую гавань. Знакомый скрип входной решетки. Под ногами шуршат розовые камушки аллеи. В душе весна, ребята. В такие моменты девушки ничего не едят, кроме печеных яблок. А на деревьях и шнобелях лицеистов распускаются почки. Земля благоухает, как нектар. Я поднимаюсь по ступенькам. Дверь не заперта. Фелиси никогда не закрывается. Моя старушка не боится воров. Она похожа на благородного епископа папаши Гюго: если бы она застукала у нас домушников, то преподнесла бы им в подарок подсвечники из столовой (доставшиеся нам от тетушки Леокадии, той самой, с усами под румпелем, похожим на хобот из-за того, что его поджимает подбородок). Изумительный запах тушеной телятины в мадере с рисом ласкает мои носовые отверстия. Я снова останавливаюсь. Фелиси что-то напевает на кухоньке. Она получила мою телеграмму, вот и радуется, моя милая. Я ставлю на пол свой багаж и крадусь к ней на цыпочках. На моей матушке -- черное платье, поверх которого она повязала qhpemeb{i фартук. Она мурлычет старую песенку: "Почему я не встретила тебя, когда молода была". Ее голос слегка дрожит и она тщательно нажимает на "р", как это было модно делать раньше. Да, это правда, раньше Фелиси была молода. Она любила и была любима, но я-то знаю, что та любовь была лишь прологом ее настоящей большой любви, любви на всю жизнь. Да, то была лишь разминка, предшествовавшая приходу в ее жизнь Сан-Антонио. Да, для нее я -- единственный, неповторимый, несравненный, чудесный, прекрасный, великолепный, могучий, обожаемый, неотразимый, нежный, обольстительный, необыкновенный Сан-Антонио. -- Привет, мамочка! Она умолкает, поворачивается кругом с большой деревянной ложкой, которую она держит, как жезл. -- А! Мой мальчик, это ты! -- Мы распахиваем объятия и прижимаемся друг к другу. -- Я не ждала тебя так рано, Антуан. -- Я не мог сдержаться от того, чтобы не заскочить из Орли повидаться с тобой перед работой. -- Какой ты молодец, мой мальчик. Как ты слетал? -- Отлично. -- Значит, тебе понравилось на Кубе? -- Да, ничего. Но в Мексике лучше. -- Ты не подвергался опасности? Моя дорогая мамочка думает, что чем дальше меня заносит судьба, тем больше опасностей поджидает. -- Ну что ты! Это была обычная деловая поездка. Старик затевает там одно дельце. Он попросил меня посмотреть на месте. Вот я и воспользовался этим и прогулялся чуть ли ни до Юкатана. Послушай, я ведь привез тебе пончо из Мериды. -- Что? -- шепчет матушка. Я открываю чемодан и достаю оттуда великолепное пончо ручной работы. -- Это одеяло? -- Почти. Ты можешь укрывать им ноги вечером, когда ждешь меня. -- Оно восхитительно. Я буду накрывать им постель. -- Еще я привез сувениры для Пинюша и для Берюрье. -- Ты не забываешь о своих друзьях. -- Для Берю -- сомбреро с помпонами и бубенчиками, смотри! Я вытаскиваю огромный красно-черный шляпон, слегка примятый в путешествии. -- Очень красиво, -- соглашается Фелиси. Она с трудом сдерживает смех. -- Представляешь чан Толстяка под этой штуковиной, мам? -- Еще бы, -- хохочет она. -- Вот будет смех! -- А это -- для Пино. -- Что это? -- Уне пило де ля пас, иначе говоря, -- трубка мира. Ее длина около восьмидесяти сантиметров, теперь уж он не подпалит свои усы. Неожиданно лицо моей Фелиси становится озабоченным. -- Боже мой, я забыла тебе сказать, что Пино... -- Что такое, мам? Я надеюсь, что он не умер во время моего отъезда? -- Нет. Но, начиная со вчерашнего дня, он звонил уже три раза и спрашивал, не вернулся ли ты. Кажется, у него к тебе серьезное дело... Послушайте, ребята, если бы это случилось в театре, зрители сказали бы, что это дешевый трюк (несмотря на высокую стоимость билетов). Едва Фелиси успевает сообщить мне новость, как раздается долгожданный звонок с улицы. Я смотрю через окошко и bhfs, что это приплелся преподобный Пинюше собственной персоной. На нем длиннющий плащ, в котором путаются колени, с вязаным его рукодельницей воротничком коричневатых тонов; и старые, стоптанные, как будто обутые задом наперед, лопаря. Из-под усов, наподобие куриной попки в неглиже, торчит пелек. Знаменитость (его величество частный детектив) приближается вразвалочку к дому. Его длинный и узкий нос придает физиономии что-то траурное, удрученно-удручающее, скорбное, сострадательное, покорное и трогательное. Когда видишь фото Пино в газете, рука непроизвольно тянется за шариковой ручкой, чтобы подрисовать ему пенсне. Увидев меня, его инфернальная физия озаряется улыбкой, бледной, как отблески лунного света в снегах Монблана. -- Ну наконец! -- произносит он тоном пилигрима, который после пятидесяти двух лет странствий наконец-таки пришел в Лурд, ни разу не сменив при этом обувь. Он смотрит на мои чемоданы. -- Выгружаешься? -- Только что начал. Итак, почтенный пресекатель рода, ты меня искал? -- Еще как, Сан-А! Он кивает своей головой печального муравьеда. -- Садись, Пинюш, тебя ждет сердечный прием. Он расстегивает свой плащ-рясу. -- Как нельзя кстати, я совершенно вымотался за последние два дня. -- Твоя контора обанкротилась? -- Нет. И вообще, сейчас это меня не волнует. -- В чем же тогда дело? -- Твой кузен Гектор... Маман вскрикивает и выпускает из рук бутылку зеленого Шартреза, которую я успеваю поймать на лету. -- С ним что-то случилось? -- дрожащим голосом спрашивает моя добрейшая матушка. -- Он исчез. Несмотря на мой широчайший кругозор, изобилие фосфора и сверх развитие серого вещества, у меня уходит две и шесть десятых секунды на то, чтобы осознать это. -- Как это исчез? Он беспомощно воздевает вверх руки. -- Исчез и все! Фелиси наливает три рюмочки Шартреза. Я протягиваю одну из них Филиалу. Он залпом осушает ее и причмокивает языком отпетого печеночника. -- Погоди-ка, Пино, я хочу, чтобы ты ввел меня в курс дела. Как ты узнал, что мой кузен Гектор исчез? -- Ты же знаешь, что мы с ним теперь компаньоны, -- удивляется неполноценный. -- Как, коллеги? -- Саперлипопетт (почти что -- боже праведный), -- говорит он по- старофранцузски. -- Мы же тебе говорили, что собираемся открыть частное детективное агентство... От удивления у меня подкашиваются ноги. Я вынужден сесть, чтобы вынести продолжение. -- Вы с Гектором -- компаньоны! -- Ну да. В прошлом месяце мы открыли с ним агентство "Пинодер". -- Это еще что такое? -- "Эдженси Пинодер", -- повторяет Закоренелый. -- Это составное название из двух фамилий. Моей -- Пино и Дер -- твоего кузена. Мы bgkh слово "Эдженси", чтобы это звучало на американский манер -- в наши дни это всем нравится. Он достает из кармана визитную карточку и кладет ее на стол. Я беру его бристольку и громко, внятно читаю, так, чтобы услышала Фелиси: Правда, только правда, чистая правда. Благодаря "Pinodere Agency" получение всесторонней исчерпывающей информации, установление слежки. Специалисты по расследованию деликатных дел. Такое может лишь присниться. Когда я вижу нечто подобное, я еще раз благодарю Фелиси за то, что она произвела меня на свет. Один лишь вид этой карточки заслуживает того, чтобы вы обратились в "Эдженси". -- Значит, Гектор уволился из своего министерства? -- Да. У него снова произошел серьезный инцидент с начальником. Представляешь, шеф довел Гектора до того, что тот показал ему нос, конечно, за его спиной. Но один сослуживец заметил это и донес шефу. -- Негодяй! А как идут дела в вашем агентстве? -- Неплохо. Мы расследовали два адюльтера и один случай с признанием отцовства. -- А как тебе Гектор в роли сыщика? -- У него отлично получается. Это очень добросовестный человек! -- И он исчез вместе со своей добросовестностью? -- Вот именно. Представляешь, он следил за мужем одной состоятельной дамы. -- Подожди. Давай-ка все по порядку. -- Позавчера в наше "Эдженси" обратилась дамочка что надо: каракулевое пальто с норковым воротником, ну, ты сам понимаешь. -- Ясно, что дальше? -- Эта дама хотела, чтобы мы установили слежку за ее мужем, так как она сомневалась в его верности. Муж встречался с одной азиаточкой, а дама требовала доказательств. Так как я в то время расследовал одно дело, я поручил распутать этот клубок Гектору... Вчера утром Гектор приступил к делу. Он должен был увидеться со мной в поддень, но не пришел. Вечером его тоже не было. Я начал волноваться, сходил к нему. Но дверь .оказалась закрыта, а консьержка сказала, что не видела его с утра... Мне стало не по себе. Я подумал о тебе. Это твой кузен, может быть, ты что- нибудь придумаешь! Чертов бойскаут! Вздумал играть в Шерлока Холмса в таком возрасте, да еще взял себе в компаньоны этого олуха Гектора! -- Ты видел клиентку? -- Нет. Она ждет от нас новостей. Дама звонила сегодня утром, но наша секретарша ответила, что... -- Да ну! У вас даже есть секретарша? -- Конечно. У нас серьезная фирма. А наше бюро, если ты заметил на обороте карточки, находится на Елисейских полях. Я удивлен до глубины души. Как этим двум старым тряпкам со дна сундука удалось урвать такой лакомый кусочек? Разве это не говорит о том, что "Пинодьер Эдженси" -- престижная организация? -- Наша секретарша, -- продолжает Удрученный, -- ответила клиентке весьма уклончиво. Мне бы нужно было что-нибудь сказать ей об этой даме! И как это Гектор мог бесследно пропасть? Лишь бы с ним ничего не случилось! Фелиси полностью разделяет его волнение. Ну и дела! Я только что вернулся из далекого путешествия и вместо того, чтобы с чувством продегустировать телятину с рисом, попадаю в черт знает j`js~ канитель с терпким вкусом семейного скандала. -- Как фамилия дамы, которая просила вас присмотреть за ее Жюлем? Пино замыкается, как невинность скромницы в бронированных трусиках. -- Профессиональная тайна, -- говорит он. -- Что?! -- взрываюсь я. -- Месье приходит сюда плакаться в жилетку из-за того, что он не может найти своего компаньона- растяпу, да еще при этом выпендривается, воображая себя сверхсекретным агентом Х-27! -- Ничего не поделаешь, -- упорствует Ископаемый -- Профессиональный секрет -- это свято, Сан-А. Я перестаю злиться. Он такой трогательный, мой друг Пинюсков, с глазками в форме запятых и крысиными усищами, так и не научившимися курить. -- Ладно, тогда тебе самому придется сесть на хвост кадру, за которым должен был следить Гектор. Понаблюдай за его поведением, может быть это что-то и даст. Встретимся вечером в твоей конторе. Например, часиков в шесть, годится? -- Идет. -- Послушай, я ведь привез тебе из Мексики сувенир. Я протягиваю ему фабричную трубу, и он млеет от счастья. -- Спасибо, изумительная вещь, Сан-А. Все-таки ты славный парень! А что это такое! -- Это трубка мира. Она поможет сохранить тебе усы. -- Настоящая! -- восхищается Старый. -- Фирма гарантирует! К твоему сведению, на ней есть даже лейбл с адресом торгового дома в Чикаго. -- Она из племени ацетонов? -- Ацетонов? -- Ну да, там же есть племя, ацетонов? -- Наверное, ты хочешь сказать -- ацтеков? -- Вот именно. -- Судя по всему оттуда. Мы обмениваемся рукопожатием и расстаемся. Когда силуэт Тщедушного скрывается из виду, я с недоумением смотрю на Фелиси. -- Тревожная новость, да? -- шепчет Филиси. -- Да ну! Скорее забавная. Эти двое вообразили себя Пинкертонами. -- Как ты думаешь, что случилось с Гектором? -- Скорее всего тот тип, за которым он следил, отправился в путешествие, и сейчас находится, наверное, где-нибудь в районе Лиможа или Валенсена. -- Гектор -- очень обязательный человек. Он предупредил бы месье Пино. Я того же мнения. Мне это все не нравится. Между нами и замком Иф, у меня такое предчувствие, что этот кретин Тотор влип в какую-нибудь неприятную историю. Из него такой же детектив, как из Жоржа Брассенса[6] церковный служка. Но, чтобы как-то успокоить Фелиси, я напускаю на себя беззаботный вид. Мы подсаживаемся к столу, и я начинаю рассказывать ей о моем путешествии. Но по глазам я вижу, что в душе она затаила беспокойство. Во второй половине дня я собираюсь проведать Биг Босса. Наша конференция длится два часа. Я делаю для него доклад о выполнении моей миссии; мы обсуждаем некоторые детали, после чего я захожу принять стаканчик Божоле к Матьясу. Берюрье взял в этот день отгул, и я жалею, что его нет, тем более, я прихватил с собой его сомбреро и рассчитывал, что он своим видом повеселит m`xs легавку. В шесть часов я подъезжаю к Елисейским полям. Бюро "Pinodere Agency" находится в верхней части этой славной авеню, и в верхней, самой верхней части здания. В действительности оказывается, что это переоборудованная комнатка горничной. Я нажимаю кнопку звонка. Он дринькает, и тут же за дверью раздается стрекотанье пишущей машинки. -- Входите! -- тявкают за дверью. Я поворачиваю ручку и оказываюсь в просторном помещении площадью метр сорок на два метра. Здесь хватает места для маленького стола с картотекой и двух стульев. За столом -- восхитительная демуазель лет семидесяти четырех с количеством килограммов, превышающих количество лет. Она похожа на беззубого боксера. На ней сиреневая блузка, вмещающая добрый центнер молочных желез, очки в роговой оправе в стиле Марсель Очкар, шиньон фирмы Полины Картон, бархатный шарфик, кокетливо прикрывающий зоб и серная помада, положенная на четырнадцать тысяч шестьсот семьдесят две морщины ее приветливой мордашки. Она продолжает шлепать на машинке, не обращая на меня внимания. У этой дамы дико занятый вид. Судя по ее дактилографическому рвению, можно подумать, что она печатает просьбу о помиловании типа, которому через тридцать секунд должны отсечь башку. Так как мой приход оставляет ее равнодушной, я покашливаю, но тщетно. Тогда я решительно приближаюсь к ней, что не требует особых усилий, учитывая то, что нас разделают не более двадцати сантиметров. -- Скажите, милашка, -- шепчу я, -- что вы посоветуете мне делать в такой ситуации. Может быть, подождать пока вас остановит приступ радикулита или вышвырнуть ваш "Андервуд" в окно? Продолжая говорить, я знакомлюсь с ее работой и обнаруживаю, что она занята перепечатыванием телефонного справочника. -- Это ведь огромный труд, правда? -- сочувствую я ей. Дама с бубонами замирает от такого неожиданного обращения. Можно подумать, что она проглотила раскаленный утюг! По крайней мере, она не решится утверждать, что это был молодой угорь. Кокетка награждает меня улыбкой, задорно обнажив десна светло- кофейного цвета, которыми ей вряд ли придется расколоть хотя бы один орех. -- Иссвините! -- произносит она тоном потерявшей клапан шины. Она наклоняется, чтобы поднять с пола свою сумищу[7] и, кряхтя, водружает ее себе на колени. Затем извлекает оттуда предмет, назначение которого сначала представляет для меня загадку, но при ближайшем рассмотрении я признаю в нем вставную челюсть. Она вводит ее в свой хлебальник, неудачно пытается сделать подгонку на месте, снова вытаскивает, берет пипетку, смазывает шарниры, подкручивает опорные клыки, после чего победоносно водворяет на место свою сосисколовку. Ее красноречие возрастает процентов на восемьдесят, по крайней мере, на протяжении первых произнесенных ею фраз. -- Она мне мешает, -- говорит она, -- я вставляю ее только для рассговора. Фы по какому делу? Директор еще не ферцулся. -- Он назначил мне встречу. -- Если фы хотите еще что-то добавить...но тут ее челюсть заклинивает, и она застывает с открытым ртом. Я стыдливо отвожу глаза, чтобы не предаться созерцанию ее трусиков. Отважная секретарша при помощи разрезного ножа для бумаг извлекает свой механизм для первичной обработки артишоков. Затем она пытается метать громы и молнии по поводу несговорчивой челюсти, но ей удается лишь жалкое шипение, и я полностью теряю к ней интерес. Я жду четверть часа, полчаса, час, что в целом составляет где- то около шестидесяти минут и потихоньку начинаю дохнуть от скуки. Не подумайте, что мне требуется зал ожидания с кондиционером, но эта мансарда с беззубой старушенцией, которая перепечатывает телефонный талмуд, чтобы убедить меня в сверх занятости своей конторы, наводит на меня беспросветную тоску. Не знаю, где эти братцы-подлегавцы отыскали секретаршу, но это нечто умопомрачительное! К семи часам старушка начинает пасти на свои водопылебеспрецедентные бочата марки "Луп-луп". -- Если вы хотите уйти, -- спешу ей предложить я, -- не стесняйтесь. Я друг Пино, и вы можете на меня полностью положиться. Но для нее долг превыше всего! Она качает головой. Чтобы развеять ее сомнения, я предъявляю свое полицейское удостоверение. -- Теперь вы можете не сомневаться, красавица. Я комиссар Сан- Антонио. -- А! -- восклицает она, -- так это фы?! Я вижу, что Пинюш уже успел рассказать своему персоналу о бывшем легендарном коллеге. Облегченно вздохнув, секретарша откладывает в сторонку "справочник" с перепечатанными первыми ста двадцатью страницами, зачехляет пишущую машинку, подмазывает под шнобелем губной помадой, поправляет подвязку на деревянной ноге, проверяет давление в своем левом буфере, заправленном газом, и встает. Она подходит к куску зеркала в превосходном состоянии, снимает парик, чтобы получше причесать его, водружает на место, украшает сверху шляпой и, наконец, направляется к двери, которую я спешу перед ней распахнуть, получив на прощание пожелание доброго вечера, напоминающего струю поливочной машины в пыльном квартале. Оставшись один, я подхожу к телефону, К счастью, он работает. Я набираю номер бистро Пинюшара и на другом конце провода слышу голос доблестной супруги своего коллеги. -- Это Сан-Антонио, дорогая мадам, -- представляюсь я -- Ваш славный супруг дома? -- Нет, -- хнычет дама Пинет -- Я не видела его с утра. Вы что- нибудь узнали о вашем кузене? -- Нет. Она секунду колеблется, после чего продолжает: -- Я очень волнуюсь. Может быть, мой муж пошел к Берюрье? Он сказал мне, что если не найдет вас, то обратится за помощью к Бенуа-Александру. -- Вполне возможно, -- допускаю я. -- Ради бога, извините за беспокойство. Она спешит меня заверить, что мой звонок доставил ей огромное удовольствие, пролил целебный бальзам на ее душевные кровоточащие раны вплоть до рожистого воспаления ее племянника и кучу других любезностей, которые я не расслышал, так как повесил трубку. Опоздание Пинюша подливает масла в огонь моей тревоги. Клянусь вам, что с братьями Карамазовыми сыскного дела случилось что-то неладное. Я позволяю себе покопаться в картотеке. Это не занимает много времени. В ней нет ничего, кроме блокнота в черной молескиновой обложке и плана Парижа. Поскольку я хорошо знаком с Парижем, то сразу хватаю блокнот. Это -- гроссбух "Agency Limited". Он содержит немало имен. Итак, я читаю: месье Занудьер (рогоносец), аванс 100 франков, сальдо -- 400 франков; мадам Клюка-Дебелл (рогоносица) -- аванс 100 франков, сальдо 500 франков; Мадам Метла-Трусе (установление nrvnbqrb`) -- аванс 300 франков, сальдо 700 франков... Похоже, что дела антирогоносного дуэта идут в гору. И вот, наконец, последнее имя. Мадам Хельдер (рогоносица) -- аванс 500 франков. Так как сумма окончательного расчета не указана, я делаю вывод, что это то самое дело, от которого у меня уже начались головные боли. Увы, эти блестящие детективы довели заботу об анонимности своих клиентов до того, что отказались указывать адреса. Ладно, в конце концов, я знаю имя, и это уже кое-что. Вот уж девятнадцать двадцать, а Упадочного так и нет. Я оставляю ему записку, в которой прошу позвонить мне домой, а сам отправляюсь туда, решив все-таки дать крюк к Берю. Глава 3 Я звоню в дверь с привычным изяществом и, почти сразу, за ней раздается шипящий голосище Б. Б. -- Ну, кто там еще?! И что за хрен шляется на ночь глядя! Впервые узнав о замечательных двигательных качествах этого растения, я даю торжественный звонок в дверь в честь их признания. -- Иди открой, дубина! -- приказывает Берта Берюрье своему толстокожему супругу. В прихожей раздается душераздирающее чавканье вездеходных тапок Толстяка по линолеуму. Он открывает мне дверь с веками, сжатыми, как губы влюбленных. Он почти вдет в рукава своей бобочки. Подтяжки свободно ниспадают в стиле "ивушка". Он багров, как рак, которому рассказали галльские анекдоты в кипящем бульоне. -- Тоньо! -- восклицает он, протягивая мне лапу, объемную, как трусики Венеры Готтенготской. -- Ты уже вернулся из командировки? -- Как видишь. Железная рука, -- отвечаю я, льстя его самолюбию. -- Быстро заходи, несколько дней тому назад мы купили телек, а сейчас идет потрясная передача, мы с Бертой не хотим ее пропустить. Я захожу следом за ним в столовую. Толстуха примостилась (точнее, притолстилась) в плетеном кресле, скрипящем под ее тяжестью, как тополиная роща во время урагана. -- А, это Вы! -- гостеприимно встречает она меня, протягивая пакет сосисок, который я всЕ-таки признаю рукой, благодаря обручальному кольцу. Доставив мне удовольствие пожать два кило этих мясных продуктов, она цыкает и показывает мне на маленький голубой экран, в котором солидный бородатый повар манипулирует своими кастрюльками. -- Раймон Оливер и графиня Ломже, -- посвящает меня Берю шепотом, похожим на удар топора по мешку с крупой. Берта заворожено мурлычет: -- Какой удивительный человек! Сейчас он дает рецепт фаршированной лапы аллигатора. Такие люди являются цветом французской нации. Она выдавливает из себя трехцветную слезу, выдергивает волосину толщиной со слоновый хобот из своей любимой бородавки и с всепоглощающим вниманием слушает объяснения маэстро. -- Ты записываешь? -- волнуется она. -- Не беспокойся, -- успокаивает ее Толстяк. У него в руке шариковая ручка, на коленях -- листок бумаги; он записывает, не отрывая взгляда от кулинарных волшебно действий знаменитого повара. Раймон Оливер объясняет Катрин Ломже, что для того, чтобы лапа аллигатора удалась, сначала нужно отпилить когти. После чего на ней делают надрезы в направлении север-юг, извлекают центральный сустав, но не выбрасывают его, так как он должен отвариваться в бульоне. Затем следует мелко порубить веки, печень и левый глаз аллигатора (некоторые повара используют также и правый глаз, но это менее изысканно, так как большинство аллигаторов больны на правый глаз коньюктивитом), добавляют копченное сало, протертый банан, репчатый лук, гвоздику, цветок лотоса и капельку героина. После этого приступают к фаршировке лапы, следя за тем, чтобы случайно не зафаршировать себе глаза. Лапа зашивается зеленой хлопчатобумажной ниткой (учитывая то, что естественный цвет аллигатора -- зеленый), затем она кладется в бульон, о котором упоминалось выше. Кушанье снимают с огня, процеживают, перекладывают на глиняное блюдо, посыпают дробленым мускатным орехом, карри, паприкой, шалфеем, тмином, лавровым листом, метиленовой синью, четырех лепестковым клевером и приправой Жака Готье, появившейся в продаже с месяц назад. Когда лапа покроется золотистой корочкой, ее извлекают из духовки и перекладывают на блюдо из серебра высокой пробы. Блюдо подается со свежей лапшой и экзотической фотографией. Раймон Оливер уточняет, что лапа аллигатора будет еще пикантней, если ее окропить соком ананаса, желателен Шамбертен 1949 года; ну, а если вам вдруг не удастся купить лапу в магазине, то ради этого стоит совершить путешествие в Большой Вефур, где в местных ресторанах можно полакомиться отменной печенкой с трюфелями! На этом передача заканчивается. Берта протягивает свой свиной окорок и выключает телевизор. -- Свет! -- командует она. Его величество Берю I включает свет. Я смотрю на его кашалотиху. У нее ностальгический взгляд, а по подбородку обильно течет слюна. Берю не отстает от своей супруги. -- Эта штуковина, наверное, чертовски вкусна! -- вздыхает Берта. Толстяк вдруг смачно выражается: -- Чертова чертовщина![8] Та бумажка, на которой я записывал, в темноте упала на пол, и я нацарапал рецепт на своих тиковых штанах, -- хнычет он. Берта бросается успокаивать его. Она говорит, что это не беда, она перепишет рецепт. Я считаю, что настал момент перевести разговор в деловое русло, и спрашиваю у Берю, не видел ли он Пино. -- Нет, -- удивляется он. -- А в чем дело? -- Ты знаешь, что он открыл свое знаменитое агентство? -- Да, знаю. И правильно сделал. Иногда я и сам хочу последовать его примеру. Берта сурово одергивает его, заявив, что это и в подметки не годится честной работе в государственной полиции и что недостойно подготавливать себе старость, подглядывая за противозаконными любовными парочками. Даже эти слова не поднимают моего настроения. Я всерьез обеспокоен. Неужели Пинюш тоже исчез? Вот так дела! Неужели "ПинодьЕр Эдженси" прекратило свое существование? -- Так откуда ты вернулся к нам? -- спрашивает Толстяк, откупоривая бутылку Сеп-Вермей. -- Из Мексики... Он умственно напрягается: -- Это рядом с Австралией, если мне не изменяет память? -- Изменяет, Толстяк! Берта усмехается: -- Бенуа-Александр никогда ни черта не смыслил в географии. И дает урок неучу-мужу: -- Это в Южной Африке, дуралей! Правда ведь, комиссар? Так как я всегда галантен с дамами, то очень мягко возражаю: -- Почти что, дорогая. Я привез тебе оттуда подарок, Берю! -- Без булды?! -- Да, но он остался в машине. Пойдем со мной, я вручу его тебе на месте. Мы опрокидываем по стаканчику красного и отчаливаем. -- Не задерживайся! -- предупреждает его Кашалотиха, -- я поставила греться рагу! -- Одна нога там, другая -- здесь! -- заверяет ее Мамонт. x x x Берю без ума от сомбреро. Особенно ему нравится помпоны и колокольчики. Он напяливает на себя эту огромную шляпу и решает: -- Я, пожалуй, угощу тебя аперитивом в соседней забегаловке. Они. обалдеют, когда увидят меня в сомбреро! Хозяином кабачка, в котором нет даже стойки, является тип в кепаре, из-под которого выглядывает тщательно зачесанные баки. Беспардонный вызывающе нарисовывается в бистро. Несколько завсегдатаев дуются за столом в 421. При появлении Берю все сохраняют полное спокойствие. -- Что пожелает месье Берюрье? -- флегматично спрашивает овернец, не проявляя никакого удивления. -- Маленький стаканчик красного для большого человека, -- произносит мой знаменитый коллега. Затем добавляет: -- Вы ничего не замечаете? Трактирщик поднимает свои густые брови, чтобы получше рассмотреть моего доблестного соратника. -- Вы имеете в виду прыщик над губой? -- Вот растяпа! -- ворчит Берю, уязвленный в своих лучших чувствах -- Я имею в виду шляпу! Разве вы когда-нибудь видели такие сомы бреро? Эта штуковина прямо из Гвалта-муллы или Гондонраса, я уж точно не знаю, а привез мне ее оттуда мой геройдический шеф, который перед вами собственной персоной! Трактирщик пожимает плечами усталого грузчика: -- А! Шляпа! Да, она очень забавная! Едва успевает он произнести эти слова тоном шведской парочки в постели, как на улице раздаются два выстрела. Клянусь вас четырьмястами убийствами против одного, что это не выхлопная труба, а натуральная волына. Могу даже добавить: на слух я определяю, что это калибр 9 мм. Мы с Толстяком мигом оказываемся на улице и провожаем взглядом красные огни американской тачки. На краю тротуара вырисовывается какая-то темная груда. Мы подходим ближе и видим, что это труп молодой азиатки. То, что это азиатка, сразу видно по цвету кожи и разрезу глаз, подтянутых, как гайки на новом моторе; а то, что она мертва -- по двум пулевым отверстиям: на виске и на шее. Берю кивает в направлении, куда умчалась машина. Конец мирной улицы перекрыт тяжелым крытым грузовиком, совершающим хитрые маневры для того, чтобы попасть в складской двор. Тем самым он мешает продолжить свой путь американской лайбе. За промежуток времени, более короткий, чем тот, который понадобился бы компьютеру, чтобы определить степень тупости обслуживающего персонала, мы запрыгиваем в мою телегу. При этом Берю пришлось испытать некоторые трудности из-за своего пуза и сомбреро, но он с честью выходит из них, и я газую. Грузовик совершает очередной маневр, предоставив американской тачке достаточно места для проезда. Она на бешеной скорости делает рывок и мчится в манящие дали таких улиц. Эта гадина намного мощнее моей малышки, но зато моя более маневренна. Я думаю, что вскоре смогу стать хозяином положения. Мы видим, что в преследуемой нами машине кроме водителя никого нет. -- Ты можешь разглядеть цифры на номере? -- спрашиваю я Берю. -- Чтобы увидеть на таком расстоянии, нужно обладать орлиным глазом, Сан-А! -- отвечает он. -- Тем более, номер заляпан грязью. Попробуй-ка сократить расстояние! Я пытаюсь сделать это, но водила удирающего шарабана так же уверенно обращается с баранкой, как и с волыной. Расстояние между нами почти не сокращается. В зависимости от капризов дорожного движения, то я отвоевываю у него метров пятьдесят, то он у меня сотню ярдов. Продолжая играть в кошки-мышки, мы достигаем Итальянских ворот. Убийца сворачивает на южную автостраду. Я повторяю его маневр. В какой-то момент небольшой затор на дороге дает мне шанс настичь его, но дудки! Он срывается с места в тот самый миг, когда надежда в полный рост зарождается в наших душах. -- И почему я не захватил с собой приборчик для приготовления холодного мяса?! -- сетует Берю. -- А ты не взял свою эврику, Сан- А? -- Нет, я же только вернулся из путешествия. -- И ты путешествуешь без своего петрика? Это большое упущение с твоей стороны... Мы выскакиваем на автостраду. Думаю, вам не стоит объяснять в чью пользу расклад на игральной доске. С таким преимуществом в лошадиных силах месье убийца может смело послать мне на прощание воздушный поцелуй. Так оно и есть: за какие-нибудь десять секунд красные глазки его американского дракона почти исчезают из виду. -- Он оставил нас с носом, -- вздыхает Толстяк -- Кажется, у него под задницей был кадиллак? -- Да. -- Надо предупредить полицию, чтобы перекрыли дорогу! Хорошая мысль! Так как уже нет никакого смысла поворачивать назад, я жму на полную катушку до самого Орли, тем более, что дорога прямая. Как ракета, влетаю на стоянку и предлагаю Берю подождать меня в машине, учитывая то, что он в домашних тапочках, с болтающимися подтяжками, рубашенции без воротника и штанцах с записанным на них рецептом экзотического кушанья весьма непрезентабелен. Дыша, как паровоз, я врываюсь в телефонную кабину. Набираю номер дорожной полиции и даю распоряжение установить заслоны на, автостраде за Орли и проверять все черные кадиллаки. Отдав указания, я замечаю за стеклом кабины огромного мексиканца. Я узнаю его по подтяжкам и тапочкам: это Берю. Он отчаянно жестикулирует... -- Наш кадр здесь, Сан-А! -- трепещет от возбуждения Толстяк. -- Ты не шутишь? -- Пока ты болтал по телефону, мне пришла мысль осмотреть стоянку, и я сразу наткнулся на черный кадиллак с заляпанным грязью номером и с еще горячим движком. Я спросил у сторожа, кто хозяин этого локомотива, и он ответил мне что это китаец или кто- то в этом роде с черным чемоданом. Я сломя голову мчусь в зал отправления. И там обнаруживаю китайца с черным чемоданом, который вылетает в Токио. -- Чудесно, Толстяк, с тобой не пропадешь и не соскучишься! Мы добегаем до секции, где идет посадка на Токио, и нас nqr`m`bkhb`~r служащие "Эр Франс". Я показываю им удостоверение и объясняю, что должен задержать одного типа, который только что впорхнул в самолет, но мне отвечают, что я опоздал. Самолет принадлежит японской авиакомпании и является территорией Японии, поэтому я не имею права задерживать его без специального ордера на арест. -- Когда вылетает самолет? -- Через десять минут. Я снова бегу в телефонную кабину и звоню Старикану. -- А, мой дорогой, -- говорит он мне, -- я Вас повсюду ищу. Только что случилось чрезвычайное происшествие: кто-то поджег посольство Японии! Я на три с половиной секунды лишаюсь дара речи. Придя в себя, я рассказываю ему о том, что случилось с нами: убийство молодой азиатки, бешеная погоня и т.д. -- Так как арестовать убийцу уже нельзя, нужно, чтобы я следил за ним. Со мной Берюрье, но у нас нет ни паспортов, ни денег, ни оружия, ничего... Да, ничего! -- Ждите у входа в зал, я займусь вами... -- Ну как? -- спрашивает Берюрье из-под своего огромного сомбреро. Да, это парень -- ништяк в натуре! Люди останавливаются, чтобы поглазеть на него. Далеко не каждый день можно встретить такой экземпляр на свободе. Обычно подобные ребята живут в психиатрических больницах. -- Нужно подождать, шеф занимается нами. -- Чтобы мы доставили ему этого мандарина? -- ухмыляется Грубиян. -- Нет. Он должен устроить нам билет на самолет. Надеюсь, что в этой кукушке найдется свободное местечко! -- Везет же тебе, -- вздыхает его Величество -- ты еще разок совершишь шикарное путешествие за счет фирмы. Проходит еще пять минут, но ничего не изменяется. По громкоговорителю объявляют, что посадка на рейс, вылетающий в Токио, заканчивается. Клянусь, что несмотря на все старания Старикана, на этот раз мы останемся с носом: его посыльным не успеть! Я не отрываю взгляда от секундной стрелки часов. Еще два с половиной круга, и самолет захлопнет свой люк и освободится от трапа. Прощайте, дамы-господа! -- Комиссар Сан-Антонио? Передо мной возникает элегантный блондин в темном костюме. -- Да. -- Я из воздушной полиции. Вот два билета до Токио. Поспешите! Остальное получите во время путешествия. -- Ты идешь? -- спрашиваю я Толстяка. -- Куда? -- В Японию. Вот твой билет... Он следует за мной. Мы бежим к кукушке и успеваем заскочить на трап в последний момент. Преодолев ступеньки. Берю останавливается и восклицает: Вот те на! А как же заячье рагу Берты? Глава 4 Нас обслуживает очаровательная стюардесса, японка до мозга костей. На ее круглом желтом лице играет загадочная улыбка. Разрез глаз -- виртуозный росчерк скальпеля небесного хирурга. При виде суперэкстраординарного Берюрье у желтолицей прелести распахивается от удивления ротик. -- Сеньор Алонзо-и-Кордоба-и-Берюрье по дороге в аэропорт попал в автомобильную аварию, -- объясняю я -- Наше такси перевернулось... Так как в своем нормальном состоянии Берю выглядит так же, как после небольшой катастрофы, она любезно принимает мои объяснения и провожает нас на наши места. С первого взгляда я замечаю, что восемьдесят процентов пассажиров -- представители желтой расы. С нами совершает радио знакомство командир экипажа. Его зовут Лохоямомото. Он сообщает, что полет будет проходить на высоте шесть тысяч метров над уровнем моря, что нас ожидает ближайшая посадка в Риме и что нас просят пристегнуть пояса. -- Мне хотя бы пристегнуть свои подтяжки! -вздыхает Толстяк. -- Но Берта не любит заниматься рукоделием. Пришить пуговицы для нее сущий ад. Взлет проходит без приключений и злоключений. Как только мы набираем необходимую высоту, стюардесса потчует нас авиаявствами, и Берю расцветает. В его душе остается лишь легкая ностальгия по заячьему рагу, которое в данный момент наверняка приканчивает Берта. Но он успокаивает себя мыслью, что если бы он даже и вернулся, то вряд ли что-нибудь осталось для него. -- Она оставляет мне жир и кости, -- жалуется он мне -- У нее волчий аппетит. -- Скажи-ка, ты узнал того типа? Он приподнимается со своего кресла и смотрит на пассажиров, но так как большинство из них сидит к нам спиной. Берю пожимает плечами. -- Я не могу их разглядеть. И потом они же все желтые. -- Все-таки надо попробовать. Здесь около шестидесяти пассажиров. Из них человек сорок пять -- азиаты... Я говорю себе, что нужно срочно что-то придумать. -- Когда кончу жевать, пойду в сортир, -- обещает Берю, -- вот тогда я хорошенько рассмотрю весь этот народец. Он съедает свой овощной салат, жареную телятину с фасолью, сыр и пирог, осушает бутылку вина, мощно рыгает (эта оплошность смягчается ревом двигателей), затем встает и направляется по центральной аллее летательного аппарата. Он возвращается с удрученным видом. -- Вынужден тебя огорчить, Сан-А. Я не могу его узнать. Его можно было бы вычислить по чемодану, но, к сожалению, чемоданов с ними нет. Я хмурюсь. Ситуация абсурдна. Мы летим в Японию, преследуя типа, о котором знаем лишь то, что он желтолицый, а таких среди пассажиров добрых полсотни. И я готов поставить замок снежной королевы против нефтяной вышки в Сахаре, что по крайней мере, у половины из них -- черные чемоданы. Тоскливо... -- Кажется, тебе взгрустнулось, -- жизнерадостно замечает Берюрье. -- Все равно по кайфу смотаться в Японию. Тем более, так неожиданно и на халяву. После обеда недурно бы вздремнуть... Он балдеет, развалившись в удобном кресле. -- Скажи-ка, Сан-А, ведь Япония находится слева от Мадагаскара? -- Слева, если брать от вокзала, -- уточняю я. Он удовлетворенно закрывает глаза. Я пользуюсь затишьем, чтобы прокрутить в башке всю эту свистопляску. Согласитесь, что у меня было не так уж много времени для того, чтобы пораскинуть мозгами. Еще этим утром я парил над Атлантикой, и вот... Нужно навести порядок в этой чертовой истории. Итак, во- первых, агентство "Пинодьер", извините, пожалуйста, "Пинодьер Эдженси Лимитид" теряет двух своих лучших сотрудников после того, как мадам Хелдер поручила им следить за своим мужем... Вдруг lem осеняет: ее муж посещал азиаточку! А молодую азиаточку прихлопнули из плавника девятого калибра рядом с логовом Берю. Убийца сел в кадиллак, примчался в Орли и вылетел самолетом в Токио. Очевидно, что он -- японец. В то время, как я звонил Старикану, тот находился в расстроенных чувствах по поводу того, что кто-то пустил красного петуха в японское посольство. Ну, что скажете, эта желтая чума -- не фунт изюма! Существует ли какая-нибудь связь между исчезновением Гектора, а затем и Пино, и убийством девушки? Думаю, что да. Мне подсказывает это интуиция. Меня озадачивает еще тот факт, что убийство произошло рядом с домом Берюрье. Это весьма подозрительно. Ведь Толстяк живет на одной из захолустных улиц. В этой истории все необычно, хотя бы и то, что убийца был на кадиллаке. Ребята, играющие в Равалльяка[9], предпочитают действовать на какой-нибудь неприметной машиненке. Я уверен, что наш пассажир-убийца очень спешил. У него был билет на самолет, и он должен был любой ценой убрать эту крошку. Я поднимаю палец, и ко мне спешит очаровательная стюардесса. -- Скажите, сколько минут длится посадка в Риме? -- Пятнадцать минут, месье. -- Спасибо. Я вытаскиваю свою безотказную ручку, вырываю листок из блокнота и начинаю сочинять послание. Рим! Берюрье прекращает храпеть, и я советую ему пристегнуть пояс. На горизонте сияют огни вечного города. За несколько минут мы пролетаем его и совершаем безукоризненную посадку. -- Оставайся здесь! -- приказываю я Мастодонту. Он мямлит: -- А ты выходишь? -- Только на несколько минут. -- Смотри не опоздай! Что я буду делать без тебя в Японии? Я никого там не знаю. Их столица -- Осло, да? -- Так точно. Он удовлетворенно кивает головой: -- Умрешь с этой Бертой, когда она говорит, что я ни бельмеса не секу в географии! Я прямиком направляюсь в отделение полиции аэропорта. Там работает мой друг -- инспектор Канелони. К счастью, он только что заступил на дежурство. Увидев меня, он расплывается в приветливой улыбке. -- Синьор Сан-Антонио в наших краях! -- радуется он. -- Всего лишь в ваших облаках, я здесь пролетом. Послушайте, старина, я занимаюсь сейчас зевсосшибательным дельцем и буду вам очень признателен, если вы срочно отправите эту телеграмму. Он вырывает листок из своего блокнота и под мою диктовку добросовестно записывает: "Прошу установить личность владельца кадиллака стоянка Орли номер запачкан грязью тчк Разыскать в Париже Хельдера встречавшегося с азиаткой установить за ним слежку тчк Установить личность молодой азиатки убитой на улице Берюрье тчк Разыскать Пино тчк Передавать сведения на борт самолета пользуясь кодом 14 тчк Спасибо Сан-Антонио." Старикану может показаться, что я отдаю ему приказы, но мне на это наплевать. На прощанье жму лапу Канелони. Возвращаюсь к самолету. У самого трапа ко мне подходит восхитительная дамочка, чья красота соблазнила бы и святого, несмотря на современное платье, а точнее, дочти на полное отсутствие оного. -- Комиссар Сан-Антонио? -- очаровательно выдыхает она. -- Да, -- вдыхаю я. Она вручает мне увесистый конверт. -- Это попросили передать вам из посольства Франции, согласно указанию из Парижа. Я хватаю конверт и награждаю посыльную своим пламенным взглядом No 609, вызывающим разводы и лесные пожары. -- Вы летите со мной в Токио? -- с надеждой спрашиваю я. -- Нет. Она одаривает меня любезной улыбкой. Ее зубки сияют, как жемчужное ожерелье. -- Очень жаль! Жизнь полна мимолетных встреч. Быстрый взгляд, промелькнувшая улыбка, непроизнесенные обещания и грустное "прощай"... Я расстаюсь с феей и возвращаюсь на свое место Берю снова спит. Если он не дерется и не ест, то он спит. Это дар, неотступная вера, священная миссия, призвание! Он создан для того, чтобы, спать, так же, как и ножки Бриджитт Бардо для того, чтобы их снимали в кино. Я распечатываю конверт и нахожу в нем два паспорта с оформленными визами в Японию. Самое страшное в Старикане то, что он ужасно активен и всемогущ. При его участии все трудности снимаются с повестки дня так же легко, как купальные трусики в пляжной кабине. Я засовываю документы в свои несгораемые карманы, и в этот момент самолет отрывается земли. Берю так и не отстегнул ремень вовремя пребывания в столице латинян и, конечно, ничего не замечает. x x x -- Где мы сейчас? -- вопрошает Опухоль после продолжительного сна. -- Кажется, мы летим над Ираном, Толстяк. -- Ираном шаха? -- Да, шаха и падишаха. -- А я-то думал, что мы будем пролетать над Персией. -- Это то же самое, дружище! После минутного размышления Толстяк выдает свою очередную сентенцию: "Можно сказать, что мы узнали заоблачные высоты, где шахи не зимуют". -- Отлично, -- угрюмо киваю я, -- это в твоем репертуаре. -- Как-то вечером по телеку показывали забавную пьесу о Персии. А я решил поприкалываться со звуком и одновременно врубил радио. Настроил свой приемник на Андорру, по которой крутили клЕвые довоенные песенки: "Красивые пижамы", "Она чмокнула меня в щечку" и еще что-то в этом духе. Это так здорово подходило к пьесе Ахилла. -- Наверное, Эсхила? -- Эсхила или Ахилла -- это то же самое, это у него такой психдоним. По-моему, это была пьеса Эсхила Заватта: все они были в масках и вместо того, чтобы говорить, они пели. У них были пронзительные голоса, но сомнительно, что это были настоящие персы. А вообще, забавная штуковина! Там один кадр заявил, что их надули грехи. Сечешь? Ничего себе заявочки! Берта была шокирована, она хотела написать протест на телевидение, это в ее духе. Она сказала, что такие слова уместны для шансонье, а для телевидения -- это уж слишком. Я ей сказал: "Уймись, несчастная!" Ведь они же показывают пьесы Клода Борделя! Еще одна посадка. Полчаса на заправку баков нашей птахи. На этот раз все пассажиры направляются в сторону буфета. Берю говорит мне, что голоден, и невзначай интересуется: -- Что это за городишко, Сан-А? -- Тегеран. -- Здесь можно хорошо пожрать? -- Не знаю, но вообще-то не обольщайся, здесь все блюда в основном состоят из лепестков роз. Берюрье трясет башкой, и его сомбреро с бубенцами звенит, как тройка, мчащаяся в заснеженную даль. -- Знаешь, я ничего не имею против роз, если они поджарены на масле и подаются как гарнир с хорошим антрекотом, приправленным вином. Немного погодя мой доблестный соратник смачно выражается, так как ему приходится довольствоваться аскетичным бутербродом, стоптанным, как башмаки святого кюре из Арса. -- Этот окорок вырезали у свиньи с деревянной ногой, вот дребедень! Если их шах питается точно так же, у него возникнут проблемы с тем, как делать наследников! Это будет не шах, а дистрофан! -- Вместо того, чтобы возмущаться, -- говорю я, -- лучше бы присмотрелся к пассажирам и попробовал узнать нашего клиента! Берюрье пожимает плечами: -- Нашего клиента я видел всего лишь на три четверти, дружище! -- Как он был одет? -- Он был в темном плаще. Мой взгляд возвращается к буфету и фиксирует шестерых путешественников, одетых в темные плащи. Я делюсь своим наблюдением с Толстяком. -- Это облегчает наш поиск, -- замечает он -- Подожди, я рассмотрю их вблизи. Благодаря своему наряду, мой славный коллега не вызывает подозрений. Кому может прийти в голову мысль, что этот бурлескный, гротескный, сногсшибательный тип -- знаменитый агент секретной службы? Скажите, кто обладает воображением, способным представить подобную экстравагантность? Мастодонт обходит буфет, порхая, как бабочка, улыбаясь дамам и подмигивая месье, которые с изумлением разглядывают его. Он возвращается, не выполнив полностью свою миссию, но зато существенно ограничив поле наших сомнений. -- Послушай, Сан-А, тип, которого мы ищем -- вон тот за стойкой или тот, который болтает со стюардессой, а может быть тот, который лакает чай за тем столиком; остальных можно смело отбросить. -- Ну что же, это уже ощутимый результат, -- говорю я. Когда наступает момент оплатить наши расходы, я замечаю, что у меня только французские бабки и еще то, что их у меня совсем немного. Старикан позаботился о паспортах, но при этом упустил из виду валюту. И тем не менее, у дорогуши Лысого валюта -- настоящий культ. На этом месте моих умозаключений в буфет заходит тип с озабоченной физиономией. Он идет от столика к столику и, наконец, останавливается перед нами. -- Месье Сан-Антонио? -- спрашивает он. -- Он самый. -- У меня поручение из Парижа передать вам это... Та же самая формула в Тегеране, что и в Риме, почти такой же конверт, но зато с другим содержимым. Это пачка долларов толщиной с доброе лошадиное копыто, и все по десятке! -- Что такое? -- спрашивает Толстяк. -- Чудо! -- отвечаю я. -- Мы с тобой попали в страну "Тысячи и одной ночи". Толстяк. Я благодарю чудотворца, и он исчезает так же, как и возник. Cpnljncnbnphrek| советует нам вернуться в дюраль. Ночь чертовски звездная. -- Чего ты там высматриваешь? -- волнуется мой Колоссальный -- Ты боишься спутников? -- Я надеюсь увидеть там ковер-самолет, но на нем, наверное, выключили габаритные огни. Толстяк хлопает себя по ляжкам. -- Ну, ты даешь, Сан-А! Разве мы видели колокола в небе над Римом? -- .Нет, -- соглашаюсь я, -- поэтому не мешает иметь их при себе, -- добавляю с намеком на чан Берю, увенчанный сомбреро с колокольчиками. Он сначала смеется, затем его физиономия сплющивается, как коровья лепешка под колесом трактора. -- Ты это обо мне? Путешествие продолжается. Часы бегут по звездным дорожкам, километры растворяются в Млечном пути, объявшем половину Земного шара. Берю дрыхнет, время от времени подкрепляя свой сон бутербродами. Мы подлетаем к Карачи, когда восхитительная стюардесса с лицом желтым и круглым, как золотое блюдо с рахат-лукумом, приносит мне шифрограмму. Я благодарю и принимаюсь расшифровывать послание Старикана. На это у меня уходит добрых полчаса. А так как у меня нет от вас секретов, я с радостью делюсь плодами своего труда: "Следов кадиллака на стоянке в Орли не обнаружено тчк Найден ваш Хелдер тчк Это богатый филателист тчк Был другом убитой азиатки тчк У него надежное алиби тчк Никаких новостей о Пино тчк Будьте осторожны во время следствия тчк Если потребуется помощь в Японии обратиться к Жильберу Рульту корреспонденту Франс-Пресс в Токио тчк Ваше дело может быть тесно связано с поджогом японского посольства тчк Удачи не тчк." Я перечитываю телеграмму три раза, прежде чем разорвать ее на кусочки и сжечь их, в пепельнице, вмонтированной в подлокотник кресла. Где-то в бесконечных далях рождается новый день. Пассажиры самолета мирно спят. Среди них -- таинственный убийца. Но кто он? Нам во что бы то ни стало нужно его вычислить до посадки в Токио. Да, во что бы то ни стало! Я награждаю Берю легким шлепком. Он расшторивает один глаз и издает урчание, которое могло бы возникнуть при падении струи Ниагары в городскую канализацию. -- Что такое? -- Я только что принял решение. Толстяк. -- Мы поворачиваем на 180°? -- Нет. -- А жаль! Я думаю о Берте: она, наверное, волнуется, куда это я запропастился. Я ведь обещал ей мигом вернуться. -- Берю, мы обязательно должны найти убийцу. Мы не можем позволить себе лететь с ним в одной фанере и сидеть сложа ручки. Толстяк приводит в действие бубенцы своего сомбреро. -- Согласен, но не вижу способа! -- А я вижу! -- Как? -- Попробую расколоть его при помощи записки. -- Как это? -- Увидишь во время следующей посадки. -- Где? -- В Калькутте. Внимание Толстяка переключается на вопросы географии: -- Калькутта, это в Дании? -- не очень уверенно спрашивает он. -- Естественно. -- Так я и думал. Что не говори, а знания остаются? Конечно, всего знать нельзя, но если уж знаешь, то знаешь! После этих глубоко прочувствованных слов он не отказывает себе в новой порции сна. А что в это время делает ваш восхитительный комиссар Сан-Антонио, мои дорогие? Он вырывает чистый листок из своего блокнота, разрывает его на три примерно равные части и на каждой из них пишет: "Его арестовали, когда он хотел забрать кадиллак. Все раскрыто". Сделав это, я аккуратно складываю послания и прячу их в своем бумажнике до посадки в Калькутте. Если остановка в Карачи длилась совсем недолго, то в Калькутте мы будем в течение сорока минут, и пассажиры воспользуются этим для того, чтобы размять ноги. Я жду пока они все выйдут, делая вид, что дрыхну, а затем оставляю записки на сидениях подозреваемых нами пассажиров. После этого я спокойно присоединяюсь ко всей честной компании в буфете. Берюрье выясняет отношения с официантом. Узнав, что мы находимся в Индии, он требует для себя антрекот из священной коровы с жареным картофелем, но негодяй-официант протестует и грозится вызвать полицию, чтобы та наказала богохульника. Я прилагаю все усилия, чтобы уладить религиозный конфликт. Нам приходится довольствоваться стаканом молока тигрицы. Берю негодует. Он говорит, что плевать хотел на этот самолет, что путешествие слишком затянулось и что он схватил насморк. Я поднимаю его дух рассказами о стране Восходящего Солнца. Гейши, рисовая водка! Or моего допинга он начинает светиться. Мы взлетаем. Со своего места я украдкой наблюдаю за тремя подозреваемыми. Все они реагируют совершенна по-разному. Первый, найдя записку, читает ее и подзывает стюардессу, чтобы та объяснила, что это значит. Второй, развернув записку, показывает еЕ попутчице так, как будто не понимает по-французски и хочет, чтобы ему перевели Наконец, третий, прочитав записон, с невозмутимым видом бросает его в пепельницу. Мне кажется, что ваш Сан-А пролетел, как фанера над Парижем. В конце концов, на что я рассчитывал? У этих азиатов -- потрясающая империя над своими чувствами (империя Хиро-Хито или Шито-Крыто). Итак, мы находимся на высоте шесть тысяч метров со спящим Берю в домашних тапочках и кучей проблем, которые нужно решить до посадки в Токио. Что делать, когда мы прилетим в Японию? Я в полной растерянности, друзья! Представьте, что вы, пьяным в зюзю, решаетесь отправиться в путешествие, а затем, очухавшись с похмелья, не понимаете, на кой ляд вы отчудили это. Время тянется медленно. Летать самолетами весьма приятно, но порой не хватает разнообразия. Я расслабляюсь. Думаю о своей бедняжке Фелиси, которая снова не знает, где ее сын. Правда, я ее предупредил, что могу задержаться, но тем не менее! Моя старушка наверное, ждала меня всю ночь напролет. Вот уж кто должен иметь надежный мотор, не боящийся ночных перегрузок! Так как я незаметно задремал, меня будит легкое оживление рядом с туалетами. Стюардессы проносятся к пилотской кабине. Появляется командир корабля. Я смекаю, что здесь пахнет жареным и поднимаюсь, чтобы ознакомиться с обстановкой на месте. С первого взгляда я понимаю, что тревога мисс Шафран была ненапрасной. Дверь туалета заперта изнутри, а из-под нее в проход вытекает ручеек крови. Командир Лохоямопадмото дергает ручку и зовет по- onmqjh того, кто за дверью. Но ему никто не отвечает. Тогда он обращается по-английски, по-немецки, по-норвежски, по- конголезски (экс-колониальный бельгийский вариант), по-ацтекски, по-боливийски, по-перуански, по-фински, по-болгарски, по-русски, по-украински, по-китайски, по-корейски, на канадском английском, на канадском французском, на романском швейцарском, по-испански, по-спаниэльски, по-сеттер-ирландски, по-бордельски, по- заикайски, по-глухоненецки и при помощи азбуки Морзе. В ответ -- тишина... Думаю, что теперь -- слово за делом. Я прошу командира посторониться ,и одним ударом плеча вышибаю хлипкий замок тонкой дверцы. Перед нашими взорами открывается потрясающая картина. Третий пассажир, тот самый, который бросил записку в пепельницу, сидит на крышке унитаза. Его руки продолжают сжимать рукоятку японского кинжала, который он мужественно загнал в свой бункер. Вокруг рукоятки обмотан белый платок, уже ставший красным от крови. Парень беспардонно мертв. Желтолицые стюардессы зеленеют, как будто их погрузили в метиленовую синь. Командир Лохоюмападмото выглядит чрезвычайно взволнованным. Впрочем, есть с чего! Он отдает на японском распоряжения своим крошкам и переводит на меня недовольный взгляд. -- Я -- журналист, -- говорю я -- Из агентства "Франс-Пресс" в Токио. Он кивает головой. -- Харакири, -- констатирует он. -- Вижу. Другие пассажиры ничего не успели увидеть. -- Послушайте, -- говорю я, -- не стоит создавать нервозную обстановку на борту. Что, если мы завернем покойника в одеяло и перенесем его в багажный отсек? Этим преложением я проливаю бальзам на его рану. Физиономия командира немного просветляется. -- Вы очень любезны, месье. -- Рад помочь вам. Раздается грохот. Это Толстяк, спеша навстречу новостям, наступил на свои подтяжки и растянулся в полный рост. -- Что здесь за бардак? -- интересуется он. Командир поворачивается к нему и скупо информирует: -- Харакири. Берю хватает его руку и энергично трясет ее. -- А я -- Бенуа-Александр, рад познакомиться! Затем Толстяк переводит взгляд на мертвеца в его импровизированном тесном склепе. -- Что с этим чуваком, -- спрашивает меня Громила, -- он страдает запором? Я строгим взглядом велю ему приткнуться. -- Это самоубийство. Мы должны не допустить паники среди пассажиров. Эти очаровательные демуазели дадут нам одеяло, в которое мы завернем беднягу и отнесем его в багажный отсек. -- Вот те на!. Похороны с утра пораньше! -- ухмыляется Бугай -- Чего только не вычудят эти... Еще один испепеляющий взгляд Сан-А. Берю захлопывает варежку. Командир Лохояма-модмото трогает меня за руку. -- У нас есть одна свободная кабина, это лучше, чем багажный отсек. -- Хорошо. Ни о чем не беспокойтесь, командир. Лучше отвлеките пассажиров рассказом о пейзажах под крылом самолета. -- Не знаю, как вас благодарить, месье. Это возмутительное происшествие так неожиданно... -- Увы... Он уходит. Одна из нежных лотосоликих приносит одеяло, другая показывает мне пустую кабину, о которой говорил командир. Я советую стюардессам во главе с командиром пойти развлечь пассажиров. После их ухода мы с Берю заворачиваем дорогого покойника в саван. -- Что за блажь пришла в башку этому фраеру делать себе кесарево сечение в воздушном сортире? -- интересуется Берю. Я шепчу, продолжая тщательно обшаривать карманы мертвеца: -- В определенном смысле в его смерти виноват я. Толстяк. -- Что ты несешь? -- Он -- тот убийца, которого мы искали. Он прочитал записку, которую я оставил на его кресле. В ней я написал, что все раскрыто. Ты ведь знаешь японцев: путь славы и чести, человек- торпеда и прочая мура. Он не захотел смириться со своим поражением и поэтому поспешил к своим предкам. -- Но делать это в сортире -- совсем не поэтично, -- замечает Берю, которого даже в самые мрачные минуты жизни не покидает способность оценить красоту окружающего мира. Я заканчиваю осмотр карманов усопшего. Мне удается установить его личность. Его имя Фузи Хотьубе, он живет в Кавазаки (извините за простоту произношения, на самом деле это звучит намного сложнее и поэтичнее), местечке, которое, как знает каждый, находится между Токио и Иокогамой. В его бумажнике я нахожу французские франки, доллары и иены. Я также обнаруживаю конверт с надписью на японском, японскую марку -- все это, естественно, из японской бумаги. Странно, что этот конверт пуст и находится в целлофановом пакете. Я определяю его в свой бумажник, дав себе обещание перевести адрес, после чего водворяю бабки и кентухи[10] чувака па место. У него при себе также классические аксессуары: расческа, ключи, перочинный ножик, пилочка для ногтей, сигареты и зажигалка. Это не представляет интереса. Толстяк, который наблюдает за мной, прислонившись к перегородке, спрашивает: -- Ну как, закруглился? Можно приступать к упаковке месье? -- Давай! Мы переносим труп в маленькую кабину рядом с туалетами и кладем его на кушетку. -- Послушай, -- шепчет -- Толстяк, -- ведь если он покончил с собой, то правосудие уже бессильно, верно? Значит, нам можно смело сделать пересадку в следующем аэропорту и вернуться домой. Я обдумываю его проницательное предложение и отвечаю, играя оттенками своего красивого голоса: -- Ты прав, о, мудрейший из мудрейших, можно. Но мы этого не сделаем. -- Почему? -- У меня такое предчувствие, что мы держим в руках звено цепи. Нужно размотать всю эту цепь! -- Твое звено уже порвалось, -- возражает Грубиян, -- но раз уж ты так чувствуешь, давай попробуем! Одна из маленьких хозяек неба моет пол в туалете. Я обращаюсь к ней с улыбкой number one[11], от которой начинает завиваться цикорий. -- Работка не из чистых, да, моя прелесть? Она возвращает мою улыбку, так как ее честность не позволяет ей принять такой дар. Какая же милашка эта очаровашка! Она поднимается, и я отвожу ее в сторону, сделав знак Берюрье, чтобы он вернулся на свое место. -- Я думаю, моя прелесть, что нам следует сходить за багажом покойника. Я хорошо знаком с подобными делами. Когда самолет приземлится, полиция сразу начнет следствие, а мы облегчим им работу. Она соглашается. Я помогаю ей вынести черный чемодан харакирщика. -- А теперь не мешает заглянуть в него, -- говорю я. -- Зачем? -- пугается прелестное дитя (ее лицо принимает цвет чайной розы). -- Чтобы посмотреть, что в нем. Человек, который убивает себя в самолете, наверняка ненормальный. А у ненормального человека не может быть нормальный багаж, разве вы так не думаете, дорогая? Кстати, как ваше имя? -- Йо. -- Восхитительно! А что это значит? -- Ласточка, летящая в сияющие солнечные дали. -- С таким именем вам сам Бог велел быть стюардессой! Развлекая ее приятным разговором, я обследую чемодан покойника. Это багаж честного человека: два костюма, белье, халат, набор туалетных принадлежностей. Я открываю его. Оттуда исходит исключительно восточный запах. В наборе -- уйма маленьких флакончиков с духами и порошками, для купания. Послушайте, ребята, не станете же вы утверждать, что у легавых отсутствует нюх?! Так вот, вместо того, чтобы с чистой совестью закрыть набор, ваш бесподобный Сан-Антонио открывает флакон за флаконом и нюхает. Добравшись до последнего, я замечаю, что у него слишком толстое дно и стенки. Я открываю и разглядываю его. Он содержит желтоватую жидкость. И тут ваш славный Сан-Антонио, который знает буквально все, вдруг понимает, что это нитроглицерин. Въезжаете? -- Кажется, вы чем-то обеспокоены? -- замечает очаровательная и проницательная стюардесса. -- Есть с чего, красавица. Позовите, пожалуйста, командира. Малышка-японка смотрит на меня с таким удивлением, как если бы я был китайской тенью, но тем не менее выполняет просьбу. Лохоямападмото являет свою афишу, а точнее, золотистую бульЕнку в два притопа три прихлопа. -- Что-то еще случилось? -- спрашивает он. Я показываю ему флакон. Он протягивает руку, но я отстраняю еЕ. -- С этим нельзя шутить, командир! Если вы прольете хоть каплю этой жидкости, то через секунду встретитесь с вашими предками! -- Почему? -- Потому что это нитроглицерин! -- Вы уверены? -- Абсолютно. Я не собираюсь вам доказывать это при помощи опыта, но можете поверить мне на слово. -- Что это значит? Вместо ответа я смотрю на чемодан Фузи Хотьубе. К ручке прикреплены четыре бирки. На одной из них фамилия пассажира, а вот на трех остальных одна и та же надпись крупными буквами "Не кантовать!" на французском, английском и, как я полагаю, на японском. Я, Сан-Антонио, прекрасно отдаю себе отчет в том, на что способна эта взрывчатка. Фузи Хотьубе запасся ею, чтобы замести следы. Мне представляется это так: в случае авиакатастрофы он хочет быть уверен, что самолет сгорел дотла. Врубаетесь? От удара взрывчатка сдетонирует, и ищи-свищи! Значит, захаракиренный вез с собой что-то настолько важное, что ему не хотелось, чтобы это было обнаружено даже после его смерти. Я продолжаю свою маленькую гимнастику для мозгов под пристальным взглядом командира экипажа. Итак, эта экстраординарная мера была принята, и тем не менее он сделал себе харакири, не взорвав самолет. Почему? А потому, что он подумал, что все стало hgbeqrmn. Но что все? Вот в чем вопрос! Следовательно, сам факт раскрытия тайны меняет ход дела. -- Этот человек наверняка был сумасшедшим, -- говорю я Лохоямападмото с целью удовлетворить его любопытство. -- Хорошо бы, командир, поскорее избавиться от этой взрывчатки! -- Закройте флакон, я немедленно займусь этим. Я подхожу к иллюминатору и смотрю вниз. Мы пролетаем над бескрайней равниной. -- Эту штуковину опасно бросать на землю. Нужно дождаться, когда мы будем пролетать над морем... Командир качает головой. -- Это не имеет значения, -- говорит он, осторожно забирая у меня флакон, -- мы пролетаем над Китаем... Я слегка озадачен. Но, в конце концов, так как под нами рисовые поля... Я возвращаюсь на свое место. Тайна становится все более непроницаемой. Глава 5 -- У японских таможенников втрое расширяется разрез глаз, когда мы проходим мимо них с небритыми физиономиями, руками и цветом лица более свинцовым, чем гроб посла, погибшего за границей при исполнении служебных обязанностей. Один из них -- сухарик желтый, как перезревший стручок фасоли, -- спрашивает нас на скрипучем французском, почему у нас нет багажа. Я объясняю ему, что с нами случился облом прямо перед вылетом фанеры из Парижа. Наше такси перевернулось. Вещи находились в багажнике, замок которого заклинило, и т.д. и т.п. В конце концов, мы выбираемся из аэропорта и садимся в тачку. Ее шофер -- старый бонза, который мог бы вполне сойти за китайца, если бы не был японцем. Я прошу его довезти нас до токийского Галери Лафайет[12] Он не сечет по-французски, но сносно болтает по-английски, благодаря чему мы находим взаимопонимание. Берю угрюмо пасет по сторонам. -- Я думал, что Япония похожа на доску для игры в лото, -- говорит он -- А здесь здорово смахивает на Асньер[13] ты не находишь? -- Отнюдь. Здесь ведь домики из картона, Толстяк. -- Значит, на картонный Асньер! -- поправляется Берюрье. -- Обалдеть, сколько здесь народа! Наверняка, их не было всех в Хиросиме в тот день, когда америкашки фуганули на нее фотку с Ритой Хаворт! Он ржет над своей шуткой и спрашивает: -- Что ты забыл в универмаге? -- Купить для тебя шмотки. Или ты хочешь вести следствие в домашних тапках и мексиканской шляпе, не говоря уж о подтяжках и штанцах с рецептом! -- Ладно уж, коли так, я хочу, чтобы ты купил мне лапсердак из белой фланели. Давно мечтаю о таком! -- Но зато пиджак об этом не мечтает! Белый цвет и ты -- абсолютно несовместимы! Мы нарисовываемся в огромном здании типа "островерха" с лорранским суперпокатым крестом в форме изящной свастики наоборот высотой в три этажа. Здесь продается всЕ: цветки лотоса в упаковке, peaктивные самолеты, оптические угольники, мотокультиваторы, сургуч, морские и заморские черепахи (с золотым ключиком), вертлюжные гаки и униформы цвета хаки, кастаньеты, короткошерстные белые qknm{, сафьяны и бананы, вспомогательные механизмы, принцы консорты, лавины, автострады, ключи зажигания, стручки, кратеры, катеры, экскаваторы, котлованы, фиорды, средневековые женские головные уборы, лиманды, меморандумы, филармонические оркестры, байдерки,нижние этажи, стойла, алтари, оборотни, секаторы, раввины, томагавки, тонзуры, губаны, кабаны, барабаны, гоночные ваньки-встаньки, консервированные вечерние сумерки, говорящие колибри, онагры, подагры, унции, пункции, общие функции, омары, американцы, радиоактивность, Хиросима-любовь моя, гранулы, фактотумы, квотумы, лицевые углы, изнаночные петли, газовые счетчики, лудильщики и безработные лудильщики, дисковые тормоза, временные правительства, средства самозащиты от рога носорога, рога для врага, цветы мимозы, шипы розы, пистолеты, конфеты, рупии, гупии, статьи из "Фигаро" со скидкой, индийские сатьи с накидкой, туалетная бумага, миски, виски, бараньи ребра, макет ребра Адама, вогнутые линзы, разогнутые дужки, оболочки для сосисок, Бакинская нефть, кубинская сеть, микадо, картины из "Прадо", ожерелья из жемчуга, жемчужины культуры, "Жем-Чук-Гек" в переводе на японский, ножи для харакири и шмотки, способные вместить в себя Берю. И вот он примеряет свой вожделенный белый пиджак. Глядя на него, можно подумать, что это первый причастник или свежеиспеченный вдовец в негативе. Он весь светится под лучами страны восходящего солнца! Мы расплачиваемся за чемоданы и за белье, чтобы после этого спокойно отправиться в гостиницу, не рассказывая там баек о полной приключений нашей замечательной жизни. Уж я-то могу себе позволить купить для нас такие штучки! Ну- ка, ребята, между нами и волосом на бифштексе, сколько раз вам приходилось видеть меня, бросающегося раскручивать новое дело даже без зубной электрошЕтки в кармане, а? Вспомните: Конго, Шотландия... и т.д. А начинать нужно всегда с покупки чемодана, чтобы придать себе респектабельный вид. Ведь стэндинг -- это прежде всего ваш фасад. Клевая липич, бобочка из кокона с лейблом "Path", шекель из свиной кожи -- и вы король! Но попробуй появиться в мятых шкарах -- и ты уже -- баклан и труболет! Мы нарисовываемся в супер-отеле "Фу-тца-на" хоть и небритыми, не в остальном -- при полном параде. Это впечатляющий билдинг с горячей водой, где надо, и лифтером в униформе лифтера. Отель возвышается посередине огромного японского сада во французском стиле. Мы снимаем две роскошные комнаты с видом в окно, туалетом с туалетной бумагой, обработанной серной кислотой, кроватями из колотого бамбука со спиннинговыми катушками и т.д. Полный отвал! Устроившись и побрившись, мы решаем пойти метануть, так как Толстяк уже рыдает от голода. Прямо в этом дворце есть люксовый ресторан, где можно познакомиться с японской кухней. Берю спрашивает, есть ли у них фаршированные лапы аллигатора, но ему отвечают, что блюдо дня -- "крылышки стрекоз под соусом из каперса". Он желает отведать. Еще мы заказываем печень ловчего, комара, почки копченой саранчи и сердцевинки водяных лилий в томате. Японская кухня содержит одну особенность, заключающуюся в том, что вы должны сами приложить руку к приготовлению пищи. На каждом столике есть маленькая печка, которую гарсон зажигает в начале обслуживания, а затем вы сами разбираетесь со своей хрумкой. Прямо как у себя дома! Как сказал бы мой друг Фернан Раймон, "вам остается лишь спросить себя, зачем вы пришли в ресторан". Однако этот "инициативный аспект" приходится Берю по душе. Он радуется, как ребенок. Игра в обед -- его слабость. Nthvh`mr спрашивает, что мы будем пить. Берю останавливает свой выбор на рисовой водке. Нам приносят графин, с которым Берю расправляется в два счета. -- Тебе нравится? -- спрашиваю я, боясь получить утвердительный ответ. -- Вкус весьма спесифыческий, а вообще -- ништяк! -- отзывается мой славный сотрапезник. Заметив на столе вторую бутылку, он тянется к ней, швырхает еще стаканчик, причмокивает хлебальником и заявляет: -- Эту ты должен попробовать, Сан-А, она намного лучше. -- Нет уж, спасибо. Пожалуй, я ограничусь пивом. -- Ты неправ, -- смеется Умноженный на десять, вливая в себя второй пузырь: -- Это first guality[14], цаца, нектар, "Хейг"! Его первый выход на поле многообещающ! Скулы пылают, взгляд клубится, язык зеленеет. Он весь во власти мягкой эйфории. Содержимое второй бутылки входит в него так же легко, как и первой. В этот момент появляется официант со спичками. Он пытается запалить печку, но она отказывает ему в этом удовольствии, как корова отказала бы быку, будь он похож на Бенуа-Александра Берюрье. Тогда гарсон отвинчивает крышку, вытаскивает щуп и констатирует, что иссякло топливо. Он хватает бутылку, которую только что прикончил Берю и, увидев, что она пуста, скорчивает мину, от которой грохнулся бы в обморок китайский фарфоровый болванчик. -- Что с вами, дружище? -- спрашиваю я. -- В этой бутылке только что был спирт для примуса, -- бледнеет бедолага. Берю хмурит брови: -- Так это, значит, был спирт? -- Ну да! -- Рисовый, вовсе недурственен, -- спокойно подтверждает Берю. Нобон взрывается, видя, что парень остолбенел от удивления. -- Ну, что вы на меня уставились?! Внесите ее в счет, и дело в шляпе! Ведь не ошибается тот, кто ничего не делает! -- Хорошо, месье, -- лепечет наш амфитреон 38 (это размер его подкашивающихся ножек). Берю успокаивается и спрашивает доверительным тоном: -- Вы не могли бы узнать, не завалялась ли у вас где-нибудь бутылочка Божеле? В общем-то, я не против эротической кухни, но у каждого свои привычки... Когда я веду Берю баю-бай, он уже бухой вдрызг. Амбал в восторге от Японии. Он засыпает со счастливой улыбкой на лице. Я следую его примеру. Чтобы создать себе хорошие стартовые условия, нужно быть свеженьким, как огурчик, друзья! Я просыпаюсь рано утром. Вычисляю, который час в Париже: что- то около одиннадцати часов вечера. Ноя должен во что бы то ни стало найти Старикана и поэтому рискую набрать его номер. Как всегда, я застаю его на месте. Вы ведь знаете все эти слухи в нашей конторе по поводу Папаши? Говорят, что он даже дрыхнет в своей берлоге. Я думаю, что на самом деле все обстоит гораздо проще. Наверняка, когда он возвращается домой, телефонная служба переключает его рабочий номер на домашний. Эта версия кажется мне самой подходящей, а вам, пучки кудели? Тем хуже для вас! Итак, Старикан на проводе. Мы не тратим время на пустой базар, так как минута переговоров стоит около 35 тысяч старых франков (я же не стану просить вас оплатить наш разговор). Я рассказываю ему о том, что случилось с Фузи Хотъубе и о нитроглицерине. Он в свою очередь говорит мне, что ничего не знает ни о Пино, ни о моем кузене. Посольство Японии в Париже qcnpekn дотла. Тяжело ранены два человека; стало известно, что это умышленный поджог; установлена тщательная слежка за Хелдером. Таково положение вещей на данный момент. Я прощу Пахана предупредить мою славную Фелиси, он мне говорит, что это уже сделано. Душечка! Он успевает подумать обо всем. Мы кладем трубки. Наш разговор через весь мир длился всего лишь семьдесят две секунды. Я захожу в клетуху Берю. Сначала я думаю, что дал маху и попал в комнату японца, но знакомый для моих евстахиевых лопухов храп подсказывает мне, что я не ошибся. С интересом склоняюсь над кроватью Амбала. Толстяк поменял цвет кожи. Он стал насыщенно канареечно-желтым. Я бужу его, и он улыбается мне. -- Как ты себя чувствуешь? -- беспокоюсь я. -- Ништяк! -- зевает Берю. -- У тебя не болит печень? -- Чего это ты? Какого ляда она должна у меня болеть? -- Да потому что ты желт, как тропический понос, дружище! Он встает и, яростно почесывая самую неблагородную часть своей демократической фигуры, направляется созерцать свою афишу в зеркале ванной. От этого его бросает в дрожь. -- Что это со мной? -- Это вчерашний спирт для примуса. Своей желтизной ты полностью обязан ему. Это его не очень волнует. -- Может быть и так. Теперь я не буду бросаться в глаза. Чтобы позволить себе желтизну, нужно жить в Японии. Так что, нет худа без добра. -- И все-таки не мешает свистнуть лекаря! -- Ты думаешь? -- Да, так будет лучше. Я звоню администратору и прошу прислать к нам лучшего тубиба[15] квартала. Он не заставляет себя долго ждать. Это маленький фруктик с бородЕнкой похотливого козла, тощий, как велосипедная спица, и отягощенный очками в золотой оправе. Пока он осматривает моего собрата, я спускаюсь взять интервью у портье. Показываю ему конверт, найденный в кармане Фузи Хотъубе и прошу его перевести с японского. Парень нежно теребит мочку уха (вы, наверное, догадались, что этот жест означает у японцев высшее интеллектуальное напряжение). -- Это не по-японски? -- спрашиваю я. -- По-японски, но... -- Но...? -- Это старо японский. Я не очень-то понимаю... Сейчас так уже не пишут иероглифы и... -- Но он не так уж и стар, так как на этом конверте наклеена марка! -- К сожалению, я не в силах помочь вам, месье. Но вы можете проконсультироваться у букиниста на соседней улице. Он торгует старинными книгами и, может быть, сможет помочь вам. Я благодарю футцана, даю ему чаевые и поднимаюсь узнать, как идут дела у Берюрье. Выходя из лифта, я слышу вопли, стоны, удары... Они исходят из комнаты Толстомясого. Я сломя голову врываюсь в номер. Какой спектакль! Доктор плавает на четвереньках посередине комнаты в разодранной рубашке, с порванным галстуком и без рукава на пиджаке. Под его правым глазом синеет огромный фонарь, очки превратились в две кучки стекла с торчащим из них концом золотой проволочки, наподобие хвостика от пробки с бутылки шампанского. Громила, более желтый, чем его жертва, мечется по комнате, onrpq` своими кулаками ярмарочного бойца. -- Что здесь происходит? -- удивляюсь я. Мой компаньон брызжет слюной: -- Что это за страна, где тубибы -- додики?![16] Он подлетает к доктору и лягает его под ребра своим копытом. Тот стонет. Мне приходится срочно вмешаться. -- Прекрати, Толстяк! Объясни, в чем дело! -- Ты же не знаешь, какую мерзость предлагал мне этот удод! И это мне, Берюрье! Как будто я похож на такого! Разве по мне не видать, что я -- нормальный мужчина?! Что мои нравы заодно с природой, а не против, а? Я тебя спрашиваю! -- Успокойся! Что он тебе сказал? -- Это настолько гадко, что я не осмеливаюсь повторить это даже тебе, Сан-А, хоть ты -- -- мой друг до гроба! Поняв, что мне так и не удастся ничего вытянуть из этой псины, я склоняюсь над врачом. -- Что случилось, доктор? -- Я хотел сделать ему акупунктуру, -- лепечет несчастный. -- Ты слышишь? -- визжит Толстяк. -- И он еще осмеливается повторять это! Подумать только, что у японцев такие замашки! Чего стоит один их флаг -- красный кружок на белом фоне! С ними все ясно! Это даже не эмблема, это целая программа! Я спешу объяснить Толстяку, что такое акупунктура. Он слушает, фыркает, произносит "Ну, ладно!", а затем взрывается снова: -- Я плачу тубибу не за что, чтобы он вгонял мне иглы под шкуру! Убери отсюда этого поганца! Я лучше приму аспирин. Теперь остается самое сложное -- успокоить тубиба и помешать ему обратиться за помощью к нашим японским коллегам. Я сочиняю для него роман о нервном расстройстве Берю и сую ему пригоршню долларов. Он прихлопывается и, наконец, причитая, убирается восвояси. Через секунду за дверью раздается дикий вопль. Без своих диоптрий несчастный передвигался наощупь. и вошел в лифт, не заметив, что его кабина находилась этажом ниже. В целом он отделался сломанной ногой, вывихнутым плечом, расплющенным носом и оторванным ухом. Могло быть и хуже! Я говорю Толстяку о последствиях его нетерпимости но он в ответ лишь пожимает плечами: -- Мне сразу не понравилась его рожа! Красивый фланелевый пиджак (как ни странно, до сих пор белый) бесстрастно подчеркивает желтизну моего ангелочка. Прямо-таки, белоснежная лилия с золотыми тычинками! -- Куда пойдем? -- справляется любезный поросенок. -- Сначала к библиотекарю, к которому мне посоветовали обратиться, а потом махнем в Кавазаки, по адресу парня, распотрошившего себя в самолете. -- Что мы забыли у библиотекаря? -- Дать ему расшифровать адрес на конверте... Собирайся и не ломай себе голову, остальное я беру на себя! Книжный магазин являет собой маленькую лавочку с витринами, где выставлены редкие издания. Нас встречает крупный, убеленный сединами старик в европейском костюме, но со странным колпаком из черного шелка на голове. Он не говорит по-французски, но трекает несколько фраз по-английски. Я показываю ему конверт и спрашиваю, не может ли он перевести нам текст. Он берет в руку наш бумажный прямоугольник, напяливает на нос очки с толстенными стеклами, смотрит, затем вооружается лупой, и когда я уже задаюсь вопросом, сможет ли он обойтись без большого телескопа токийской обсерватории, он вдруг вскрикивает и роняет лупу, швыряет конверт на лакированный столик так, как будто тот nafec ему пальцы, и мчится в подсобку. -- Ты только посмотри, -- говорю я Толстяку, -- ну и реакция у нашего книжного червя! -- Ты же знаешь, что у поноса свои причуды, -- философски замечает мой друг. Мы томимся в ожидании не менее десяти минут, а старой библиотечной крысы все нет. Я начинаю волноваться: Наверное, что- то случилось: старикана-япошку аж передернуло после того, как он ознакомился с текстом на конверте. Я зову его: -- Hello! Sir, please![17] Но в ответ -- тишина. Тогда я захожу в подсобку: никого. Следующая дверь ведет в комнату. Я продвигаюсь вперед, продолжая звать хозяина. И вдруг мои слова застывают в горле. Старый торговец книгами сидит на подушках в строгом костюме. Он только что сделал себе харакири. Та же самая церемония, что накануне в самолете: кинжал с обернутой в белый платок рукояткой. Его кровь стекает на подушки и образует на полу лужу. Старик еще жив, но лучше бы он был мертв. Его пергаментное лицо исказила предсмертная конвульсия, глаза уже закатились. Толстяк у меня за спиной застывает от удивления. -- Что это он сделал?! И он -- тоже! -- И он тоже. Берю. Пойдем, а то я потеряю дар речи. Прежде чем выйти из магазина, я забираю роковой конверт. На улице все спокойно. Воздух пахнет геранью, прохожие наслаждаются жизнью. Мы проходим сотню метров, не проронив ни слова, затем останавливаемся и обмениваемся долгим взглядом, полным взаимной тревоги. -- Все это происходит наяву или же нам снится кошмарный сон? -- Этот старый бумазей с ума что ли спятил? -- На это нам надо будет дать ответ, Толстяк. -- Это на него нашло после того, как он прочитал конверт? -- Да. Мы снова замолкаем. Увидев такси, я поднимаю руку. -- Куда едем? -- вздыхает мой друг. Вместо ответа я сажусь в пеструху. -- Агентство Франс-Пресс, -- бросаю я водителю -- Вы знаете, где это? Он утвердительно отвечает по-японски и жмет на газ. Глава 6 Помещение агентства "Франс-Пресс" находится по соседству с редакцией крупной токийской вечерней газеты "Нерогоносктобдит". Меня встречает восхитительная блондинка, чей взгляд игрив, как неотредактированное издание Гамиани. Я спрашиваю, француженка ли она, что, впрочем, абсолютно излишне, так как и слепой сразу поймет, что эта мышка с головы до пят славная дочь Парижа. Она кокетливо, чудесно и обворожительно одета в легонький костюмчик-двойку с альковами, от которых так и хочется найти застежки. Она заверяет меня в своей принадлежности к французской столице; подтверждает, что я -- ее соотечественник и что месье Рульт будет очень рад принять меня, для чего мне достаточно показать свою визитку. Вместо своей визитки я отделываюсь полицейским удостоверением. Малышка смотрит на него, хмурит бровки, njhd{b`er меня удивленным и одновременно заинтересованным взглядом, после чего удаляется, выписывая своей ломбадкой цифру 8.888.888.888 в благоухающем воздухе приемной. Спустя двадцать три секунды меня принимает Рульт (я предпочел оставить Берю за дверями приемной). Это крепкий парень с серебрящимися висками. -- Атлетичный, симпатичный и жизнерадостный, он протягивает мне ладошку шириной с капустный лист и восклицает: -- Привет французским легавым, прибывшим покорять Японию! Мы обмениваемся теплым хрящепожатием, после чего он кивает мне на кресло и подталкивает ко мне коробку с сигаретами, огромную, как сундук иллюзиониста. -- Вы курите? -- Иногда, но никогда не сосу заводские трубы, -- улыбаюсь я в ответ. Он смеется и хлопает меня по спине. У меня стальные мышцы, во мне требуется напрячь свою стальную волю, чтобы сдержать стон. -- Пропустим по глоточку? Я Отвечаю: "с удовольствием", спрашивая себя, что он имеет ввиду под "глоточком". Рульт отодвигает картину на стене. Оказывается, что это дверца, хитроумно срывающая содержимое маленького бара. Он берет два больших стакана, наполняет их на две трети виски и протягивает мне один из них. Я говорю ему, что явился от Старикана. Корреспондент ничуть не удивлен. Он лукаво подмигивает мне. -- Я вас ждал... Ощипанный дал мне телеграмму. Мне кажется, что я должен обязательно помочь вам. В чем загвоздка? -- В моих мозгах, -- говорю я -- Вот уже два дня, как они объявили сидячую забастовку. -- Вздрогнем, чин-чин! Я вас слушаю! -- Яп-яп! -- отвечаю я. Он хохочет от всей души, демонстрируя мне универсальную клавиатуру с тридцатью двумя клавишами из натуральной кости, а затем опрокидывает свой стакан так, как если бы в нем была чистая прохладная вода и, не откладывая в долгий ящик, наполняет его вновь. Я принимаюсь излагать ему все дело от А до Я. Он с