что голый супермен не производит на подчиненных никакого впечатления. Доказывая мне свою смелость, ажан продолжает подниматься по ступенькам. Естественно, происходит то, что и должно было произойти: он получает в котелок маслину. Мгновение он стоит неподвижно, потом валится навзничь и замирает на ступеньках. По лестнице с отвратительным звуком начинает струиться ручеек крови. -- Теперь поняли? -- спрашиваю я второго полицейского. -- Быстро вызывайте группу захвата. Он только и мечтает о том, как бы поскорее выскочить на свежий воздух. Выстрел произвел не много шума из-за навинченного на ствол глушителя, однако жильцы дома начинают высовываться из своих квартир. Слышу, как наверху открывается дверь. Новый выстрел. На него отвечает крик, за которым следует шум падающего тела. Раздается топот. Убийца пытается спрятаться в квартире того, кого убил. Рискую продвинуться вперед. Точно, площадка пуста, если не считать без пяти минут трупа старого месье. Бедняга агонизирует в трагикомических конвульсиях. Жизнь -- болезнь, от которой иногда трудно излечиться. На пятом этаже всего одна дверь, так что выбирать мне не приходится. Я прижимаюсь к стене и приставляю ствол моего револьвера к замочной скважине. Стреляю. Выстрел производит адский грохот, и дверь открывается. Заглядываю в квартиру. Она жалкая, состоит из двух грязных, бедно меблированных комнат. Окно открыто. Подбегаю к нему. Убийца удирает по крыше. Он прыгнул на цинковую будку в пяти метрах ниже и бежит к каминной трубе. Я бы последовал за ним, но без ботинок могу вывихнуть себе лодыжку. Тогда я вытягиваю правую руку, зажмуриваю левый глаз. Стрельба по убегающему всегда неприятный момент. Ответ на внезапное нападение это вопрос реакции, но чтобы стрелять в спину бегущему, нужна большая сила характера. Я целюсь в ноги и нажимаю на спуск. Раз, два, три, четыре. Спокойно, не торопясь. Парень делает пируэт, ноги у него подгибаются, и он валится на крышу. Он пытается за что-нибудь ухватиться, но наклон крыши затягивает его, засасывает. Он катится все быстрее, теряет свою xkos, которая остается лежать на крыше, совершенно неуместная на этом поле из серого металла. Он катится к краю. На секунду ему удается удержаться одной рукой за водосток. Увы, это та самая рука, в которой он держит пистолет. Он не выпустил оружия Эта труба могла его спасти, но он держится за нее двумя пальцами, а этого явно мало. Он исчезает. Я замираю в неподвижности, сжавшись, сходя с ума от предчувствия. Пусть он подлый убийца... Далекие крики и еще более далекий удар. Я смотрю на шляпу на крыше. На мгновение мир кажется мне таким же абсурдным и пустым, как она. Глава 11 Пелерина ажана похожа на швейцарский нож тем, что имеет много применений. Той, что была на убитом ажане, я прикрываю мою почти полную наготу, а пелериной его коллеги накрывают разбитое тело убийцы. Я похож на факира. Вести расследование в трусах и черной пелерине на оживленной парижской улице, -- это подвиг, на который способен не каждый. Зеваки ошеломлены. Среди них оказывается американский турист, который фотографирует меня во всех ракурсах. Я изучаю карманы убитого убийцы. Ни одного документа, ни единой бумажки, даже билета на метро. Немного денег, и все. Я рассматриваю лицо погибшего -- вернее, то, что от него осталось, -- и констатирую, что это парень лет тридцати, весь рябой. Мне незачем терять время. Установлением его личности займется служба идентификации. Я возвращаюсь в квартиру Япаксы. Бедняжка умирает от страха. Она меланхолично поглаживает пальцем дырки от пуль на стене. Одна из пуль расколола севрскую вазочку, еще одна пробила ее лифчик, висящий на спинке стула. -- Ну что, милая, можно сказать, что развлечений в вашем квартале хватает, -- говорю я в шутку. Она спрашивает меня о дальнейших событиях, и я о них рассказываю. -- Но почему в меня стреляли? -- бормочет она, -- Что я сделала? Она говорит то же самое, что добряк Пинюш этой ночью. Все невиновные протестуют одинаково, когда судьба слишком несправедлива к ним. -- Трудно сказать, -- уклончиво отвечаю я. У меня на этот счет есть одна идейка. Согласен, она довольно расплывчатая, но все- таки. -- Этот тип следил за вами, да? -- настаивает она, чтобы успокоиться. Я качаю головой. -- Нет, сердце мое, простите меня за откровенность, но ему были нужны именно вы. Если бы убийца следовал за мной, то не стал бы представляться полицейским, зная, что у вас находится настоящий комиссар. Я окидываю ее сладким взглядом, от которого млели многие красотки. -- А ведь можно сказать, что я был у вас, да, моя красавица? От этого к ее лицу возвращаются некоторые краски. Поскольку я ничего от вас не скрываю, то раскрою мою мысль до конца. Когда Пинюш явился в консульство Алабании под видом стекольщика, там его узнали. Как вы помните, старик был изображен на фотографии с Япаксой. Из этого они сделали логический вывод, что Мисс Коса тоже замешана в эту историю, и решили провести против нее карательную операцию. Я могу ошибаться, но это меня удивило бы. -- Я боюсь, -- признается мне дрожащая Япакса. Я прижимаю ее к себе. Распущенные волосы падают ей ниже пояса. -- Но я же с вами! -- замечаю я. И чтобы доказать это, делаю все, чтобы стать к ней еще ближе. Восемь часов. Париж светится неоновыми огнями. Япакса и я заходим в алабанский ресторан. Типичное заведение. Официанты одеты в национальные костюмы, стены украшены фресками. Та, что в глубине, изображает гору Хулалху -- наивысшую точку Алабании (восемьдесят восемь сантиметров над уровнем моря). На левой -- битва при Хетуйе, в которой алабанцы разбили войска Клистира II. На центральной стене изображена коронация Бугназала I -- последнего (и единственного) короля Алабании. Как известно, его царствование началось 31 января 1904 года и закончилось 1 февраля того же года, после того как монарх издал указ об обязательном использовании туалетной бумаги в общественных уборных... Метрдотель ведет нас к маленькому скромному столику. Заказ делает Япакса; я попросил ее заказать все самое лучшее в национальной кухне, вот она и старается. Воркуя с моей спутницей, я ощупываю ее ногу, а поскольку могу одновременно делать несколько дел, то попутно осматриваю заведение. Клиенты выглядят спокойными людьми. -- Вы здесь никого не знаете? -- спрашиваю я. -- Нет, -- отвечает Япакса, окинув взглядом зал, -- никого. Ваш прекрасный Сан-Антонио грустит. Он говорит себе, что дело топчется на месте, что ему не понять психологию алабанцев, без колебаний устраивающих вам подлянки, и что лучше ему было сходить в киношку на вестерн, где пушки хоть заряжены холостыми. Еда не приносит мне удовлетворения, на которое я рассчитывал, поэтому я быстро прошу счет. Тот оказывается еще менее приятным, чем кухня. В конце концов, я вполне могу сводить Япаксу в уютное место, где мы сможем продолжить нашу пантомиму. В раздевалке малышка просит извинить ее, потому что хочет сходить подкрасить губы. Она уходит в туалет. Я смотрю на гардеробщицу, но та не стоит даже взгляда. Это увядшая женщина со слегка перекошенной мордашкой, как после укуса осы. Чтобы как-то убить время, я смотрю на стеклянную витрину, повешенную на стену гардероба. Под стеклом приколоты кусочки картона с надписями неуклюжим почерком. Речь идет об объявлениях алабанской общины. Соотечественники предлагают друг другу квартиры, мебель, загородные дома, машины и работу. Я быстро пробегаю глазами тексты. Это похоже на витрину агентства по торговле недвижимостью. Для иллюстрации предложений приклеены фотографии машин и домов. Неожиданно мой зоркий глаз засекает картонку, размером больше, чем все остальные, на которой текст написан двумя цветами. Знаете, о чем там идет речь? Держитесь крепче, чтобы не упасть. Генеральное консульство приглашает на работу няню и шофера. Просьба звонить по телефону 967-05-32. Я не верю своим глазам. -- Это объявление свежее? -- спрашиваю я мадам Гардероб. Выдавальщица клифтов смотрит туда, куда показывает пальцем Сан-Антонио. -- Я приколола его сегодня после обеда, -- сообщает она и оставляет меня, чтобы вернуть другому клиенту его пальто. Я спешу записать телефонный номер, указанный в объявлении. Он должен соответствовать западному предместью Парижа. Я благодарю бога полицейских за поданную мне идею прочитать эти объявления. Значит, я не потерял время зря, придя сюда. Эта уверенность придает мне сил. Смотрю на часы. Они показывают десять. Малышка Япакса все еще не покрасила свою мордашку. Она ушла в туалет уже десять минут назад. Я еще некоторое время торчу перед гардеробщицей, которая начинает разделять мое беспокойство. -- Вам не трудно сходить посмотреть, где она? -- спрашиваю я. Она идет и после короткого отсутствия возвращается с озабоченным выражением на лице. -- Она закрылась в кабинке и не отвечает, -- говорит она. -- Надеюсь, ей не стало плохо. Я влетаю в туалет и начинаю трясти закрытую дверь. -- Япакса, любовь моя! -- кричу я. Тишина. Я без колебаний выбиваю плечом задвижку двери. Проклятье! (как написали бы в романе прошлого века). Моя подруга по дивану лежит на полу туалета бледная, с закрытыми глазами. Сую руку под ее блузку проверить, бьется ли сердце. Увы, увы, увы! Оно молчит. Малышка мертва. Вот непруха! Я быстро осматриваю ее и не нахожу никаких подозрительных следов. Она умерла сама. Восхищаюсь присутствием духа и сообразительностью работников этой жральни. Официанты с завидной корректностью уносят Япаксу в квартиру владельца ресторана, расположенную в соседнем доме. Вызываем районного врача. Он приходит, констатирует смерть и заявляет, что малышка умерла от эмболии. Он нам советует по- тихому увезти ее, чтобы избавить хозяина ресторана от неприятностей с правоохранительными органами. Ее кладут в мою машину, и я гоню в морг. Мне кажется, необходимо произвести вскрытие. А вы как считаете? Глава 12 Странная ночная прогулка, вы не находите? Тело моей прекрасной Япаксы прислонено к спинке сиденья и изредка падает на меня. Тогда мне приходится поправлять ее локтем. Настоящий кошмар. Наконец я довожу мою пассажирку до морга, звоню судмедэксперту и прошу его срочно произвести вскрытие. Возможно, малышка действительно умерла от эмболии, но мне это кажется сомнительным. -- Ваше заключение передайте мне завтра по телефону, доктор, -- говорю я. Я быстро покидаю зловещее место и захожу в первое же бистро проглотить двойную порцию водки. Решительно, малышке было на роду написано не дожить до конца этого дня. Ее отпуск закончился. Сейчас она разговаривает наверху с бородачом. Надеюсь, он не будет к ней особо придираться из-за ее грехов -- они у нее так хорошо получались! Я выпиваю еще одну двойную порцию водки, но и это не согревает мне душу. Иногда мне хочется биться головой о стенку. -- Ну что же! Можно сказать, что вы влезли в чертовски запутанную историю! -- заключает Старик. Он соединяет руки на бюваре, смотрит на свои розовые ногти и вздыхает: -- Мы ведем расследование, находясь на краю пропасти, и не можем сделать ни единого шага. -- Что насчет погибших прошлой ночью? -- спрашиваю. -- Нас попросили сделать вывод, что преступление совершено bnp`lh, которых застали на месте преступления. -- Кто об этом попросил? -- Генеральный консул. Он лично позвонил мне сегодня утром. -- И не дал вам никаких объяснений? -- Он и не должен мне их давать. Ему прекрасно известно, что дипломатический корпус, особенно у нас, пользуется всеми привилегиями. -- Но все-таки у них нет привилегии расстреливать пациентов в больницах, молодых женщин у них дома и ажанов при исполнении служебных обязанностей, равно как и выбрасывать из окон стекольщиков, настоящие они или фальшивые! -- взрываюсь я. Старик жестом успокаивает меня. -- Конечно, нет, -- соглашается Безволосый, -- но центр расследования находится в консульстве, а это запретная территория. -- А если я проникну на эту запретную территорию, патрон? Он энергично мотает головой. -- С меня хватит и прошлой ночи! Берюрье застрелил двух членов персонала, этого достаточно! -- Эти члены собирались меня убить, позволю вам заметить. Деталь, может, и малозначительная, но считаю нужным о ней напомнить. -- Вы проникли в консульство путем взлома! -- Замечает Старик. Честное слово, сейчас мы с ним опять начнем грызться. -- По-вашему, дело надо закрыть? Он хмурит брови. -- Разве я сказал что-нибудь подобное? Нет, мой дорогой, я просто прошу вас действовать покорректнее, соблюдая правила игры. А они требуют, чтобы вы игнорировали консульство. -- Консульство ладно, но не личное жилище консула. -- Что вы этим хотите сказать? -- Я только что порылся в телефонных книгах. Очень поучительное чтение, господин директор. Консул живет в Рюэй- Мальмезон, точь-в-точь, как Первый. -- Какой Первый? -- Первый консул, иначе называемый Бонапартом! Старик никогда не любил хохм, особенно в критические периоды. Моя шутка ему совершенно не понравилась. -- Прошу вас, мой дорогой, без каламбуров... Я продолжаю улыбаться, что сдерживает мое желание вылить ему на котелок содержимое его чернильницы. -- Так вот, господин директор, как я вам сказал, консул Алабании живет в Рюэй-Мальмезон. Он ищет прислугу: няню и шофера. Меня всегда интересовала домашняя жизнь людей. Особенно дипломатов... Если вы сможете подготовить мне к завтрашнему дню фальшивые документы и рекомендации, я попытаю удачи... Он расслабляется. -- Вот это неглупо, -- говорит он, -- Может быть, вам действительно удалось бы... Дребезжит телефон. Он снимает трубку. -- Вас, -- ворчит Старик, протягивая трубку мне. -- Медэксперт. Врач сообщает, что вскрытие бедняжки Япаксы не выявило ничего подозрительного. Кажется, она и вправду умерла естественной смертью, что составляет слабое утешение. Но для окончательного заключения нужно будет провести целую серию анализов. Я благодарю доктора за его старания и прошу у босса разрешения уйти в мои владения. Он мне его дает. Прежде чем идти домой, я заглядываю в бистро напротив пропустить стаканчик. Берю, окруженный группой слушателей, толкает речь. Его лоб заклеен пластырем, нос разбит, глаз njpsfem синяком, бровь рассечена, а одна рука на перевязи. Он рассказывает, как произошел "несчастный случай": -- Старуха бросается под колеса автобуса. Он бы ее смял в лепешку. Я без колебаний мчусь вперед, хватаю ее в охапку, толкаю на тротуар, но сам отскочить не успеваю и получаю такой вот апперкот. Я думал, у меня башка разлетится на кусочки. Собрался народ. Мне еле удалось помешать им пронести меня на руках, как триумфатора. Какой-то старикан с орденской лентой спросил мою фамилию, чтобы представить меня к медали "За спасение". Этот подвиг встречен одобрительным шепотом. Я считаю, что момент благоприятен для большого шоу, и делаю вид, будто только что вошел и ничего не слышал. -- Ну что, Берю, -- сочувствующе спрашиваю я, -- твоя жена успокоилась? Здорово она тебя разукрасила, бедненький. Ты знаешь, что это основание для развода? Если решишься, можешь рассчитывать на меня как на свидетеля. -- Да о чем ты? -- бормочет Жирдяй, бросая на меня умоляющие взгляды. Слушатели начинают улыбаться. -- Эта людоедка в один прекрасный день убьет его, -- мрачно пророчествую я, -- Толстяку с ней не справиться! Хохот становится всеобщим. Слушатели осыпают Жирного саркастическими замечаниями, так что тот, оскорбленный, раскалывает кулаком мрамор столика. -- Я не позволю, чтобы мадам Берюрье называли людоедкой! -- гремит он, -- Если я с ней поругался, это никого, кроме нас, не касается. Во всех семьях бывают ссоры, это только укрепляет чувства. ~ Он осушает свой стакан и встает. -- Если вы рассчитываете, что я оплачу выпивку, то шиш вам! Я догоняю его, когда он уже прошел метров пятьдесят, волоча ноги, как старый мерин. -- Послушай, Толстяк! -- Пошел ты! Я не хочу иметь ничего общего с типами, которые держат мою морду за обезьянью задницу, даже если они мои прямые начальники! Мне требуются десять минут и тройной чинзано в следующем бистро, чтобы успокоить его. Когда гнев рыцаря ББ улегся, я начинаю разговор о работе: -- Слушай, старина, завтра мы начинаем генеральное наступление на Алабанию. -- Война? -- Пока нет. Если ты успешно справишься со своей задачей, то ее еще можно будет избежать. И я излагаю ему свой план... Глава 13 Утром следующего дня я прихожу в контору довольно рано и в весьма необычной одежде. Я надел старый темно-серый костюм, поношенный, но приличный, потрескавшиеся, но хорошо начищенные ботинки, белую рубашку и черный галстук. Мое зеркало категорично утверждает: я вылитый шофер из приличного дома. Заботу о достоверности я простер до того, что нашел шляпу цвета кротовой шкурки с немного полинявшей ленточкой. По сузившимся глазам Старика я вижу, что ему это нравится. -- Вот бумаги и рекомендации, -- говорит он мне. -- Те люди могут позвонить вашим бывшим работодателям и получат от них самые лестные отзывы о вас. Я кладу документы в карман и ухожу. Прежде чем ехать в Рюэй-Мальмезон, я захожу к Морпьону. Его on-прежнему нет дома. Бедные голодные кошки бегают по квартире. Я прошу консьержку позаботиться о них в ожидании проблематичного возвращения старого учителя. Я доезжаю на моем "ягуаре" до вокзала Рюэя, оставляю его там на стоянке и сажусь в такси, чтобы доехать до дома, в котором живет его превосходительство. Дом стоит посреди сильно запущенного парка. Когда я звоню в ворота, два немецких дога с воем подбегают к забору. Сколько бы я ни звал их хорошими песиками и даже красавчиками, они продолжают демонстрировать сильную антипатию ко мне. К воротам направляется субъект с обритым наголо черепом. По- моему, он состоит в родстве с Кинг-Конгом, застреленным позапрошлой ночью в консульстве, пусть даже через лучшего друга его отца. -- Что вы хотите? -- сухо спрашивает он меня. Я сглатываю слюну, прежде чем ответить: -- Я пришел насчет места шофера. Он молча разглядывает меня снизу вверх, слева направо, потом в обратном направлении. Потом, слегка сморщив нос, открывает ворота, успокоив чертовых псин несколькими словами на алабанском. Вот будет весело, если эти собачки не говорят по- французски. Мы идем по поросшей сорняками аллее между двумя рядами деревьев. Дом стоит на большой лужайке. Хотя сейчас разгар дня, у меня такое чувство, что я рассматриваю дом при лунном свете. Наверное, из-за бледного цвета его позеленевшей крыши. Субъект вводит меня в старый холл, откуда идет наверх деревянная лестница с внушительными перилами. Я останавливаюсь и вдыхаю витающий в воздухе неприятный запах. Где-то звучит Моцарта. Моцарт -- это красиво. Звук шагов заставляет меня повернуть голову. Я вижу бледного молодого типа с крупным носом, одетого, как на похороны. Если не ошибаюсь, это тот самый секретарь, которого я видел в бинокль из окна Морпьона. Его острые глаза неприветливо смотрят на меня. -- Вы профессиональный шофер? -- сухо спрашивает он. -- Да, месье. Вам угодно посмотреть мои рекомендации? Последние шесть лет я работал у графа де ла Мотт-Бурре. -- Почему вы его покинули? -- Это он нас покинул, месье, -- на полном серьезе отвечаю я. -- Господин граф скончался на прошлой неделе. Он изучает документы, предоставленные мне Стариком, которые я успел просмотреть перед тем, как прийти сюда. -- Как вы узнали, что мы ищем шофера? -- Мне об этом сказал один мой друг, работающий в алабанском ресторане на площади Перейр. -- В объявлении просили позвонить, а не приходить. -- Знаю, месье, но я подумал, что прямой контакт предпочтительнее, поэтому позволил себе приехать без предварительного звонка. Он снова смотрит на меня. В его глазах столько же нежности, сколько у кошки, привязанной за хвост к колокольчику. -- Вы позволите? Я на секунду, -- говорит он, потрясая моими рекомендациями. И уходит. Хорошо, что Старик подготовил почву. Этот козел наверняка звонит моим бывшим "работодателям". В каком-то смысле это хороший знак. Это значит, что он хочет меня нанять. Действительно, когда он возвращается через четверть часа, то приносит мне положительный ответ. После обсуждения условий я nj`g{b`~q| на службе у алабанцев. Я должен приступить к своим обязанностям после обеда. Все прошло как по маслу, а? Как же красив ваш Сан-А, милые дамы, в шоферской ливрее! Как вы знаете, мне в жизни пришлось много переодеваться. Я одевался зуавом, кюре, мясником, пожарником, продавцом лимонада... кем я только не был, но вот шофером впервые. Эта рабская одежда -- блестящие краги, хорошего покроя брюки, куртка и фуражка -- потрясающе идет мне. Тип в черном, принявший меня, довольно взмахивает ресницами. -- Я месье Вадонк Гетордю, первый секретарь его превосходительства, -- сообщает он мне. -- Для начала подготовьте одну машину, "пежо". В конце дня вы уезжаете в Нормандию. Я кланяюсь. Утренний амбал показывает мне, где гараж, и я принимаюсь за мою новую работу. В гараже стоят три тачки: старая "бентли", торжественная, как прием в Букингемском дворце, серый "пежо-404" и черный "дофин". Я занимаюсь "404-кой", спрашивая себя, что же Вадонк Гетордю подразумевает под "подготовить". У нее все четыре колеса, бак полон бензина, масла тоже столько, сколько надо. Единственное, что я могу для нее сделать, -- это протереть тряпочкой. Я подгоняю "пежо" к дому, на заднем дворе которого заметил водозаборную колонку, и начинаю энергично надраивать машину. Я чувствую, что за мной наблюдают, и потому проявляю рвение. Домишко кажется мне таким же веселым, как лекция о монастырской жизни. Я быстрым шагом иду в дом. Мне очень хочется разнюхать, что происходит внутри. Разве я здесь не для этого? Идя по двору, я вглядываюсь в унылый фасад и замечаю фигуру в окне второго этажа. Это женщина. Она стоит за отодвинутой шторой и внимательно смотрит на меня. Чем ближе я подхожу, тем яснее вижу, что эта женщина очень красива. Она молода, белокура, у нее правильные черты лица. Я почтительно кланяюсь ей и вхожу в дом через черный ход. Кухня запущена больше, чем все поместье. Краска облупилась, газовая плита заржавела. Консул не тратится на ремонт. Перед плитой стоит малышка с отличной фигуркой. Она греет на водяной бане бутылочку с соской, из чего я сразу делаю вывод, что в доме есть маленький ребенок. Сначала я вижу киску со спины и не спешу узреть, как она обернется, потому что ее задняя часть представляет бесспорный интерес. Тонкая талия, безупречные округлости зада, а ноги такие, что вызвали бы игривые мысли даже у мраморной статуи евнуха. Потом она оборачивается, и я столбенею. Детка рыженькая, с золотистыми точками в зеленых глазах и с веснушками на нежном лице. Когда вы смотрите на ее губы, то это то же самое, что сесть на провод под высоким напряжением. Чтобы оторвать вас от них, нужны трактор или дюжина верблюдов. Она мне улыбается: зубы ослепительно белые. Теперь я знаю, что такое жизнь, красота и любовь. -- Добрый день, -- бормочу я. -- Добрый день, -- отвечает она. -- Я новый шофер, -- представляюсь я, -- Антуан Симеон. -- А я Клэр Байе, -- отвечает рыженькая, -- новая няня. -- Сколько лет вашему клиенту? -- Шесть месяцев. Он такой миленький! Вы его еще не видели? -- Я только что поступил на работу. -- Я тоже... Она касается соски, проверяя, нагрелась ли она до нужной степени. Должно быть, нет, потому что она снова кладет бутылку в j`qrp~k~ с кипящей водой. -- Странный дом, -- бормочет красотка, -- Он практически пуст. -- Да? -- Мне кажется, что, кроме ребенка, в нем сейчас находятся только двое мужчин. -- Серьезно? -- Серьезно. -- Могу вам сообщить, что в нем есть еще и красивая блондинка с грустным лицом. Я заметил ее в окне. -- Может быть, это мама малыша? -- Может быть. -- Вы видели консула? -- спрашивает она. -- Нет. А вы? -- Тоже нет. Она дарит мне улыбку, полную обещаний, как предвыборная афиша, и уходит с бутылочкой. Я остаюсь один. Открываю несколько шкафов с плохо закрывающимися дверцами и нахожу довольно большое количество провизии. Кажется, прислуга тут немногочисленная. Не видно ни кухарки, ни горничной, ни даже уборщицы. В доме здоровяк, открывший мне, бледный секретарь в трауре, младенец, белокурая женщина и только что нанятые няня и шофер. Не хочу изображать из себя Шерлока Холмса, но эта история кажется мне подозрительной. Нанимать в это запущенное поместье няню и шофера, в то время когда никакой другой прислуги нет, представляется мне странной причудой. Я немного жду в кухне, но поскольку я не такой человек, который долго торчит на одном месте, то отправляюсь в экспедицию по дому. Глава 14 Огромная столовая с лепными украшениями и потолком во французском стиле; еще более огромная гостиная, в которой гипсовые украшения начинают рассыпаться; потом кабинет, где пахнет плесневелым деревом. На первом этаже больше ничего нет. Мебель старая, некрасивая и колченогая. На некоторых стульях чехлы. Железные жалюзи закрыты, и открыть их, должно быть, трудно из-за ржавчины. По- моему, его превосходительство редко дает здесь костюмированные балы. Прямо замок Дрыхнущей Красотки, честное слово! Нежилые дома имеют очень специфический запах. Этот пахнет не просто как нежилой, а как заброшенный. В нем хоть в прятки играй. Возвращаюсь в холл, косясь на лестницу. Мой чемодан все еще стоит там, потому что Вадонк Гетордю не указал мою комнату. Что делать? Подождать или продолжать экспедицию? Я решаюсь ступить на лестницу. На втором этаже нет того грустного запаха, что стоит на первом. Здесь угадывается человеческое присутствие. Где-то хнычет младенец. Я поворачиваю за угол коридора и замечаю моего друга-гориллу, сидящего на старом облезлом диване. Он читает алабанскую газету. При моЕм появлении он опускает брехаловку и испепеляет меня зверским взглядом. -- Чего вы хотите? -- Работы, -- отвечаю. -- Я закончил мыть "пежо" и хотел бы знать, что должен делать теперь. -- Спускайтесь вниз, вам скажут. Что делает в коридоре этот мускулистый малый? Кажется, за кем- то следит. За кем? За новенькой няней? Или за молодой блондинкой? Я медленно спускаюсь. Плач младенца в этом запущенном доме производит на меня странное впечатление. В атмосфере есть что-то гнетущее, тревожное, немного зловещее... Я предпочитаю пройтись по парку. Стоит типичная для Иль-де- Франса погода: хмурая и теплая. Я поворачиваюсь в сторону окна, в котором увидел молодую женщину. Та покинула свой наблюдательный пост. Я слышу, как она с кем-то оживленно разговаривает на алабанском. Потом хлопает дверь и возвращается мертвая тишина. К счастью, в этих стенах есть Клэр. По крайней мере, хоть она живая. На крыльцо выходит Вадонк Гетордю. Он щелкает пальцами, подзывая меня к себе. -- Вы отвезете няню с ребенком, -- говорит он и вынимает из кармана бумагу. -- Доставите их по этому адресу и там оставите. Ночь проведете где хотите, а сюда приедете завтра, скажем, к девятнадцати часам. Я изображаю радость от короткого, но скорого отпуска. -- Месье, -- бормочу я, -- прошу прощения, но не могли бы вы выдать мне авансом сотню франков? Это меня бы очень устроило, я... э-э... Вы понимаете? Такие маленькие детали придают образу особую правдоподобность. Если у Вадонка Гетордю еще оставались какие- нибудь подозрения на мой счет, то они только что развеялись. Он достает бумажник и протягивает мне купюру. -- Большое спасибо, месье, -- благодарю я. -- Еще один момент, -- перебивает он. -- Завтра будьте в парадной ливрее. Его превосходительство отправится на официальный прием. Я снимаю фуражку: -- Слушаюсь, месье. -- Хорошо. Идите помогите няне. Я возвращаюсь в холл, где Клэр Байе ждет меня с младенцем на руках, беру чемодан хорошенькой няни, чемодан мальца и веду мою очаровательную пассажирку к машине. Укладывая вещи в багажник под ледяным взглядом Вадонка, слышу доносящийся из дома пронзительный крик. Я смотрю в ту сторону, но Вадонк, улыбаясь, качает головой. -- Не волнуйтесь! -- говорит он. -- Это радио. Сейчас передают детективную пьесу. Его объяснение говорит о не слишком богатом воображении, но я делаю вид, что оно меня удовлетворило. И вот мы в пути. Я смотрю на бумагу, переданную секретарем, и читаю: "Кло Флери", Верней-сюр-Авр. Я еду в направлении Сен- Жермена, чтобы выехать на западную автостраду. Клэр с мальцом села сзади. Он молчит. -- Он спит? -- спрашиваю. -- Да. -- Вам не трудно пересесть вперед? -- Зачем? -- удивляется (или притворяется удивленной) Клэр. -- Я терпеть не могу все время смотреть в зеркало заднего обзора. Кроме того, это опасно. Если бы вы сидели рядом со мной, мне не пришлось бы смотреть на вас в зеркало. Поскольку она не отвечает, я настаиваю, бросив на нее через плечо самый что ни на есть бархатный взгляд: -- Подумайте о своей безопасности и о безопасности доверенного вам ребенка, Клэр. -- Без фамильярностей! -- сухо отрезает она. -- Терпеть не могу лакеев, строящих из себя покорителей сердец. Что называется -- по всей морде. Как она меня отшила, эта малышка! Сердитая красотка... F`k|, она мне приглянулась. Я всегда любил все красивое. Я гоню в сторону Нормандии. Это не та провинция, где я появился на свет, но все равно приятный уголок. Молчание давит мне на нервы. Эта сильнее меня: когда в моем жизненном пространстве оказывается красивая куколка, я никак не могу молчать. Через десять километров я нахожу тему для беседы. -- Мне кажется, мы попали в странное место, а? -- говорю я. -- Эти алабанцы веселые люди. -- Это верно, -- соглашается Несравненная. -- Лично я нисколько не расстроена отъездом из этого мрачного дома. Она успокаивает малыша, который проявляет признаки нетерпения. Я смотрю в зеркало заднего обзора, очарованный ее нежными движениями. -- У вас никогда не было желания работать на себя? -- спрашиваю. -- В каком смысле? -- Я хочу сказать: вам не хочется ухаживать за своим собственным ребенком? -- Я об этом думаю, -- соглашается Клэр. -- Когда примете окончательное решение, дайте знать мне. Я вам с удовольствием помогу. Уверен, что у нас с вами получится нечто очень милое. Она снова насупливается. Вы ни за что меня не убедите, что у нее нет парня, с которым она познакомилась совсем недавно, а потому хранит ему верность. В отличие от того, что воображают многие, верность -- это не призвание, а каприз. Если девчонке нравится какой-нибудь парень, она кладет на него лапу и играет в эксклюзив. Она как будто связана контрактом. Не дает до себя даже дотронуться. Потом, однажды, малый ей надоедает и она превращает свою кровать в проходной двор. Но до того ломает комедию. Носит свои прелести, как священные реликвии. Не трожьте, это для него, единственного! Куколки любят кино и в жизни ведут себя, как героини с экрана. -- Вы помолвлены? -- спрашиваю я. -- Нет, -- отвечает она. -- Не хотите же вы сказать, что живете одиноко, как в пустыне Гоби? -- У меня есть подруга. У меня перехватывает горло. Она сказала "подруга", да? В женском роде? Я попал на охотницу до розовой любви? Мадемуазель работает языком! Чисто женское занятие. Так она не скоро получит своего собственного мальца. Даже старикашка лет семидесяти пяти и то сделал бы пи-пи в носки от досады! Видеть такую красотку, как Клэр, и знать, что она потеряна для страдающего человечества! Да от этого свихнуться можно. Так и хочется взять посох паломника и идти в Лурд молиться о ее исцелении. -- Вы меня разочаровали, -- удается мне выговорить. Ее это не расстраивает. -- Правда? -- Такая богиня, как вы, и вдруг пальцем... Это печально. Скажите, а вы никогда не пробовали с мужчиной? -- Пробовала, но результаты меня не удовлетворили. -- Это потому, что вам попался какой-нибудь доходяга. Хотя у каждого свои вкусы. "Кло Фрели" -- это миленький нормандский пансион, расположенный посреди парка на берегу Арвы. Заведение содержат две чистенькие старые девы, которые начинают кричать от восторга, едва увидев младенца. Они щекочут ему подбородок и придумывают для него экзотические имена, постанывая от bnquhyemh. Я удивлен, потому что этот приличный дом совершенно не соответствует тому, что я себе представлял. Я ожидал увидеть подозрительное место, но здесь, наоборот, все чисто, дышит здоровьем и покоем. Тихая провинция во всей ее прелести. Пока Клэр обустраивает своего подопечного, я расспрашиваю одну из хозяек: -- Вы знакомы с его превосходительством? -- Нет. Договариваться о найме приезжал его секретарь. Обязательно передайте господину консулу, что мы, моя сестра Ортанс и я, безмерно счастливы этим выбором. Оказав такую честь нашему скромному дому, он... И т.д. и т.п. -- Вы знаете алабанский гимн? -- спрашиваю я. -- Нет... -- Придется выучить. Его превосходительство хочет, чтобы вы пели его каждое утро его сыну, когда тот проснется. Оставив старую деву сильно встревоженной, я еду назад, в Париж. Глава 15 Я заезжаю в Сен-Клу переодеться. Мама широко раскрывает глаза, увидев меня в форме шофера. -- Антуан, сынок, -- вздыхает она, -- чего тебе только не приходится делать! Я целую ее. -- Это даже смешно, ма. Я с нежностью смотрю на нее. За последнее время Фелиси немного постарела. Морщины вокруг глаз и на висках стали резче, волосы еще больше поседели, глаза грустные. Мое сердце подкатывает к горлу. Я говорю себе, что она стареет от волнений за своего любимого отпрыска. Однажды она исчезнет навсегда, и я останусь с вечными угрызениями совести за то, что проводил с ней так мало времени. -- Я тебя очень люблю, ма. Она улыбается счастливой улыбкой и вместо ответа гладит меня по щеке кончиками пальцев. -- Слушай, ма, я знаю, что часто даю обещания, которые потом не выполняю, но это решено. Как только я закончу дело, которое веду сейчас, мы с тобой уедем на две недельки в деревню. Она делает вид, что верит. -- Ну конечно, Антуан. -- Я не помню, когда брал отпуск. Если бы я взял все отпуска, которые мне должны, то досрочно вышел бы в отставку! Мы поедем куда-нибудь недалеко. Найдем гостиницу без телефона и будем каждый день есть лангустов. Ты можешь уже начинать собирать чемоданы. Я переодеваюсь в гражданское и смотрю на часы. Почти девять. -- Ты не будешь ужинать дома? -- беспокоится Фелиси. -- Буду, но позже. Держи что-нибудь наготове. Я перекушу, когда вернусь. -- Я буду смотреть телевизор, -- шепчет Фелиси. На ее языке это означает, что она будет ждать меня до конца программы и даже позже. Она любит смотреть, как я ем приготовленные ею блюда, наливая мне попить, подавая соль или горчицу как раз в тот момент, когда мне это нужно. -- Ты не заболела, ма? -- Нет, с чего ты взял? Я плохо выгляжу? -- У тебя усталый вид. -- Это потому, что сегодня не приходила домработница. Opedqr`b| себе, ее дочь родила, но у бедняжки начался талидомид и... Фелиси крестится, из чего я делаю вывод, что несчастная мадам Согреню, которую решительно не минует ни одно несчастье, теперь стала бабушкой урода. В квартире четы Берюрье стоит полная тишина. Домработница, открывшая дверь, сообщает мне, что месье дома. Обломки вывезены, на дырке в потолке установлена решетка, чтобы сосед сверху не упал в нее, все, что можно было склеить, склеено. Берта, развалившись на диване, смотрит телевизор. Рядом с ней ее друг парикмахер. Берю сидит на стуле сзади них, как в автобусе. Слышится тихий звук подвязок Толстухи, на которых парикмахер играет гаммы. На экране месье Пьер Сабба ведет викторину. Он задает крайне сложный вопрос: какой масти была каурая лошадь Генриха Четвертого? Зрители так поглощены игрой, что никто даже не подумал со мной поздороваться. Я сажусь рядом с Толстяком, а их служанка -- мне на колени, потому что я занял ее место. Минута, отведенная на раздумье, заполнена тревожным ожиданием. Это матч года: месье Баландар против парня из Бельнава (департамент Аллье). Представитель Бельнава отвечает, что лошадь была серой в яблоках; месье Баландар утверждает, что она была вороной. Ни тот, ни другой не угадал. Игра продолжается. Жирдяй решает все-таки небрежно протянуть мне два пальца. -- Каким добрым ветром? -- культурно спрашивает он. Я пожимаю протянутые мне сосиски. -- Мы можем секунду поговорить? -- После передачи, -- отрезает он. -- Кстати, остался последний вопрос. -- Литературный вопрос! -- объявляет месье Сабба. Он вытягивает из ящика карточку, и его лицо освещается, как кинозал после окончания сеанса. -- Кто написал "Неприятности на свою голову"? -- спрашивает он, приняв хитрый вид, смущающий четыре миллиона пятьсот двадцать шесть тысяч телезрительниц. Месье Баландар отвечает: Шекспир; представитель Бельнава говорит: Сан-Антонио и, естественно, выигрывает. -- А я и забыл, что это твоя книжка! -- Это потому, что уровень твоей общей культуры оставляет желать лучшего! Победа бельнавца абсолютная. Его противник уничтожен, но все равно получает какую-то ерундовину в виде утешительного приза и право пожать клешню ведущего. Некоторые готовы убить и за меньшее. Я собираюсь поздороваться с Коровищей, но больше не вижу ее. Она разлеглась на диване, и парикмахер ее вовсю лапает, а она ворчит, как горный ручей. -- У тебя тоже идет представление! -- шепчу я Толстяку, указывая на его китообразную супругу. Он шепчет мне на ухо: -- Я ничего не могу поделать: мы не разговариваем. Затем, показывая на своего друга цирюльника, он добавляет: -- Представь себе, он только что развелся. Так что мы с ним в ближайшее время погуляем. Это множественное число звучит странновато. Я стыдливо увожу Толстяка в бистро. Прислонившись к стойке бара, Толстяк возвращает себе спокойствие. -- Знаешь, -- говорит он, -- после нашей вчерашней потасовки я u`mdp~. Мне жаль, что у меня больше нет тигра. А мой Сара Бернар в больнице. Он весь в гипсе и похож на статую. -- Надо будет его поставить на постамент рядом с Пино, -- смеюсь я. -- Кстати, о Пино. Я навестил его сегодня после обеда. -- И как он? -- Его без конца мучает зуд. Охраняющий его полицейский все время чешет его. -- Теперь к делу! -- решаю я. Берюрье осушает свой стакан божоле. -- Не подгоняй меня, -- ворчит он. Берю вытирает губы рукавом пиджака и делает хозяину бистро знак повторить заказ. -- Ладно, поговорим о деле. Наблюдение ничего не дало, потому что консульство весь день закрыто и никто туда не приходил. У меня аж глаза заболели от смотрения в бинокль из квартиры твоего учителя. -- От Морпьона никаких новостей? -- Ни единой. Консьержка его тоже не видела. -- Короче, тебе совершенно нечего мне сообщить, так? Толстяк принимает таинственный вид: прижмуривает один глаз, открывает во всю ширь другой и зажимает кончик носа большим и указательным пальцами. -- Как знать... -- Давай без загадок, Толстяк, это не твой стиль, -- отрезаю я. -- Если тебе есть что сказать, выкладывай. Это его обижает. -- Кончай обращаться со мной, как с рваными трусами, -- бурчит он, -- Новость, которую я собираюсь тебе сказать, я узнал благодаря моим талантам. Он опрокидывает второй стакан. Я едва сдерживаюсь, чтобы не послать его куда подальше, но беру его молчанием: раскрываю валяющуюся на стойке газету и начинаю читать отчет о матче Монако -- Ницца. Мамонт вырывает газету у меня из рук. -- Не перегибай палку, Сан-А. Я не на службе. Ты являешься ко мне домой посреди телепередачи. Я оставляю мою достойную супругу одну, в то время как ее лапает парикмахер, чтобы следовать за тобой, а ты читаешь у меня на глазах "Экип"! Так порядочные люди не делают. В его красных глазах появляются слезы унижения. Я хлопаю его по плечу. -- Ну, Берю, не строй из себя оскорбленную принцессу. Рассказывай. Берюрье славный малый и всегда открыт добрым чувствам. Энергично шмыгнув носом, он заявляет: -- Поскольку ничего не происходило и я скучал у твоего папаши Морпьона, то стал обыскивать его квартиру. -- И каковы же результаты твоих поисков? -- Вот они, вот они! -- объявляет он, шаря по карманам. Толстяк достает старый кисет, от которого несет, как от рыбного порта в дождливую погоду, и открывает его. В кисете лежат: порнографическая фотография, изображающая даму и месье во время игры в фотографа (роль аппарата исполняет дама), сломанная зубочистка, орех, монета в пятьдесят старых франков, монета в пятьдесят сантимов, корка от швейцарского сыра и пуговица от ширинки. Он продолжает раскопки в табаке и с торжествующим видом протягивает мне кусок железа. Я узнаю сплющенную пулю. -- Что это такое? -- спрашиваю. -- Как видишь, маслина калибра одиннадцать тридцать семь. Она застряла в потолке. Я попытался восстановить траекторию ее полета, и мне это удалось. Пуля была выпущена из консульства. По пути она оторвала кусок оконной рамы. Окно, должно быть, было nrjp{rn, потому что стекло цело. Может быть, эта маслина пробила твоего учителя насквозь, прежде чем воткнуться в потолок. Но между нами говоря, я так не думаю. По моему мнению, она пролетела мимо тебя. Я подбрасываю пулю на ладони. -- Ты говоришь, Морпьон сказал по телефону ~ вопрос жизни и смерти? -- Да, месье. -- Я начинаю понимать. Он стоял у окна и следил за консульством в бинокль. Парни из дома напротив заметили его и захотели пристрелить. Стрелок промахнулся, и Морпьону понадобилось срочно предупредить меня... -- Я бы позвонил в дежурную полицейскую часть, -- уверяет Толстяк. -- Морпьон делает все не так, как остальные люди. Итак, он позвонил мне. Пока он звонил, те, из дома напротив, пришли удостовериться, что он мертв. -- И нашли его живым! -- Да. Тогда они передумали и решили его похитить. Морпьон предупредил меня по-своему. Не имея возможности оставить мне записку, он оторвал маятник своих часов. -- Зачем? -- С часов началось все дело. Из-за того, что они шли, когда Морпьон вернулся из больницы, он понял, что в его квартире кто- то побывал. Остановив их, он хотел дать мне понять, что дела плохи... Я секунду размышляю. Объяснение кажется мне логичным. До сих пор я не очень хорошо понимал трюк с маятником, но теперь уверен, что иду по правильному пути. -- Почему они его увели? -- спрашивает Толстяк. -- Человека гораздо легче транспортировать, когда он находится в вертикальном положении. -- Они могли его убить и оставить труп в квартире. -- Возможно, они рассудили иначе. Кажется, я понимаю. -- Так поделись со мной, -- ворчит Жирдяй. -- Так вот, поскольку, когда они явились, Морпьон звонил по телефону, они поняли, что он сообщил в полицию. Для них могло наступить неприятное время, потому что живой он становился свидетелем, а мертвый подтверждал сказанное по телефону. Единственным выходом было заставить его быстро исчезнуть. Я немного размышляю. Неужели Морпьона убили в каком-нибудь укромном уголке? Это возможно, и даже очень, поскольку эти господа не любят шутить. Легкость, с какой они отправляют своих ближних к праотцам, вызывает у меня озабоченность. Все наводит на мысль, что в это самое время готовится какая-то очень крупная акция. Сроки поджимают, и у них нет времени на виртуозную игру, почему они и убирают препятствия пулями. Они рискуют своими шкурами, чтобы выиграть несколько сотых долей секунды на финише. -- Все-таки этот обмен получился забавным, -- замечает Круглый. -- Какой обмен? -- Пулями. Сначала из окна Морпьона стреляют в консульство, потом из консульства в окно Морпьона. Прямо пинг-понг. -- Ты прав, Толстяк. Смотрю на часы: десять с мелочью. -- Ты любишь рыбачить ночью, Толстяк? -- Раков ловить? -- И акул! Я тебя приглашаю. -- Когда? -- Немедленно. Он вытирает слезу. -- Я не могу. У меня больше нет снаряжения. Берта вчера hgpeg`k` мои сапоги ножницами. -- Для той рыбалки, что предлагаю тебе я, предпочтительнее надеть домашние тапочки. -- А где это? -- В Рюэй-Мальмезон. -- В Сене? -- Нет, дружище, в алабанских территориальных водах. Он мотает своей бычьей головой, рискуя уронить украшавшую его ноздрю соплю. -- Не может быть и речи. Хватит и одного раза! Представь себе, Сан-А, я еще не забыл ту ночь. -- Прекрасно, -- говорю -- значит, я пойду один. Я бросаю продавцу горячительных напитков купюру и с достоинством направляюсь к выходу. -- Погоди, -- протестует Жирдяй. -- Не заводись. Что я такого сказал... Но я уже хлопнул дверью тошниловки и иду к машине. Когда я завожу мотор, другая дверца распахивается и внушительная масса падает на место пассажира. -- Ты сказал, что туда можно идти в тапочках? -- спрашивает Толстяк. -- Дело в том, что я, как ты видишь, в ботинках. Глава 16 -- Что за идея звонить в дверь псарни в такой час, -- удивляется Великолепный. -- Ты хочешь купить себе кабысдоха? -- Не утомляй мозги, Эйнштейн. Мы в Нантерре, в "Псарне Императрицы", которую держит один мой бывший инспектор, который всегда питал слабость к псинам. Меня встречает хоровой лай. Дверь открывается, и появляется бывший инспектор Карлен в охотничьем костюме с пуговицами, украшенными тиснеными собачьими головами. Карлен прищуривает свои глаза спаниеля и восклицает: -- Но я же сплю! -- Ничего подобного! -- отвечаю я. Обмен приветствиями и обычный диалог: "Как дела?" -- "Нормально, а у вас?" -- "Спасибо, тоже". Он ведет меня в кухню, где в наполненной ватой корзинке агонизирует рахитичный щенок. ~ Чему обязан удовольствием, господин комиссар? Вы случайно не кобелька ищете? -- Нет, мой дорогой Карлен, сучку. -- Какой породы? Я развожу овчарок, боксеров и бордоских догов. -- Слушай, Карлен, порода не имеет для меня значения. Мне нужна сука, доросшая до случки. Он выпучивает глаза: -- Как это? -- Все просто: мне нужна сука, доросшая до случки. У тебя должны оставаться с весеннего помета, а? -- Да, но... -- Тогда веди ее, я беру. Предупреждаю, мне нужна жуткая шлюха, вроде Берты Берюрье! -- У меня есть то, что вам нужно: боксер-четырехлетка. -- Веди ее. -- Вы серьезно ее покупаете? -- Покупаю. Пришли счет в контору, это служебные расходы. Он отвык от моих фантазий, и я чувствую, что он в двух пальцах от инсульта. -- Ты мне сказал, что мы едем на рыбалку, -- замечает Толстяк, -- но это скорее похоже на охоту. Как зовут этого милого песика? -- Жюли, -- говорю. -- Странная кличка для пса. -- Это сука. -- Глядя на ее острые уши, в этом нельзя усомниться. -- Я думал, если хочешь определить пол животного, надо смотреть не на уши. Я гоню к Мальмезону и незадолго до полуночи останавливаюсь в нескольких сотнях метров от большого поместья. -- Держи мадемуазель на поводке, -- говорю Жирному. -- Игра становится очень деликатной! И действительно, едва мы подошли к воротам, как к ним подскакивают два дога. При помощи моей знаменитой отмычки я открываю замок. Игра заключается в том, чтобы втолкнуть в поместье мадемуазель Жюли прежде, чем в нем поднимется тревога. Мамонт, с которым я поделился моим планом действий, шепчет, показывая на двух зверюг: -- Если они вырвутся, Сан-А, нам будет хреново. -- Внимание! -- говорю. -- Я сейчас приоткрою ворота. Приготовься втолкнуть к ним мадемуазель до того, как они поздороваются с нами зубами. Так все и происходит. Берюрье прижимает молодую особу к себе. Я открываю створку, и Толстяк вталкивает суку в поместье. -- Дамы пожаловали! -- игриво объявляет он. Догам не надо повторять дважды. Нужно видеть, какой прием они оказывают Жюли! Их носы так и ходят ходуном. Бедняжка не знает, как себя вести с этими господами. Она бегает по кругу, там огрызнется, здесь лягнет, но чувствуется, что делает она все это без души. Она возражает только из стыдливости. Берю, наблюдающий за сценой, толкает меня локтем. -- Суки, -- говорит он, -- такие же шлюхи, как бабы. Взгляни на эту. Она же просто подыхает, как ей хочется, но строит из себя девственницу и мученицу, прежде чем раздать им пригласительные билеты. Мы недолго ждем, потом три собаки уходят в тень парка. Наш черед действовать. Согнувшись пополам, мы продвигаемся по лужайке, чтобы приглушить звук шагов. Я был прав, решив, что дом выглядит одинаково как ночью, так и днем. В бледном лунном свете жилище консула ничуть не мрачнее, чем при солнечном. Всего в одном окне горит свет. Это то самое, в котором днем я видел белокурую даму. Мне кажется, у нее бессонница. Я делаю Толстяку знак подождать меня и обхожу вокруг дома. Все тики-так. -- Иди сюда, славный полицейский. Он следует за мной. Я заметил низкую дверцу, служащую, очевидно, для загрузки угля. Она закрыта на ключ, но вы же знаете, как я расправляюсь с замками! Мы спускаемся по полудюжине ступенек. Гигантский котел отопления окрашивает подвал слабым красным светом. Этого мало, чтобы ориентироваться, и я включаю мой карманный фонарик. Такие места редко бывают веселыми, но это особо мрачное. Я принюхиваюсь, как охотничья собака. -- Что именно ты ищешь? -- спрашивает Берю. -- Я и сам не знаю! Он пожимает плечами. -- Очень остроумно -- рыбалка в темном подвале. Толстяк останавливается и вскрикивает от боли. -- Что с тобой? -- Какая-то гадость воткнулась мне в ногу, потому что я потерял один ботинок в парке. Я предупредительно направляю луч фонаря на его копыта. Его носки черные. Он снимает один, и я вижу, что он весь в дырках, только на ноге это было незаметно. В пятку Берю воткнулся маленький блестящий предмет. Он его вытаскивает. -- Кнопка? -- пытаюсь угадать я. -- Не совсем, -- отвечает Берюрье и показывает мне пуговицу от воротничка. Я издаю такое тихое восклицание, что оно остается неуслышанным. -- Это же пуговица от воротничка Морпьона! -- Ты уверен? -- В наше время только он носит целлулоидные воротнички. Знаешь, Берю, я тебе соврал, когда сказал, что не знаю, чего искать. Я ищу беднягу Морпьона. Я подозревал, что эти мерзавцы привезли его сюда! -- Чтобы устроить ему подлянку? -- Естественно. -- Значит, его труп должен быть где-то неподалеку. Мы начинаем лихорадочные поиски. Мне каждую секунду приходится просить Толстяка работать потише, потому что он шумит, как экскаватор. Мы роемся в угле, в куче сломанных вещей, занимающей часть подвала, встряхиваем бочки: пусто. -- Вывод: нам не повезло, -- говорит мой славный искатель, залитый пролетарским потом. -- Если они убили твоего учителя, то закопали его в саду или... Он указывает на топку котла отопления. Я киваю -- Что будем делать теперь? -- беспокоится Александр-Бенуа. Вместо ответа я прохожу в маленький закуток, продолжающий погреб. Это прачечная. Каменная ванна, насос, ржавая проволока для белья. Смотрю в ванну. В нее наложили муки или... Трогаю: это известь. Да еще лучшего качества! Я тыкаю в нее палкой, и она упирается в компактную массу. Тогда я начинаю быстро раздвигать известь лопаткой и нахожу труп, уже почти целиком сожженный негашеной известью. -- Ну вот мы и нашли твоего учителя! -- шепчет Берю. Глава 17 С такой уликой консул Алабании может иметь большие неприятности. -- Вызовем подкрепление? -- спрашивает Толстяк. -- Предупреждаю тебя, я без пушки. Мне требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя. Попытка все сделать вдвоем была бы чистым безумием и могла бы испортить дело. К тому же, дойдя до этой стадии расследования, я должен проинформировать Старика. -- Сматываемся! -- говорю я, что вызывает очевидную радость моего напарника. Я заваливаю труп известью, и мы уходим тем же путем, которым пришли. Наш визит никого не разбудил. Свет в окне блондинки погас. -- А собака? -- спрашивает Берю, когда мы уже подошли к воротам. -- Заберем ее после. Пусть потрахается. На следующий день в кабинете Безволосого имеет место встреча на высшем уровне. Присутствуют в порядке важности: он и я. Я уже сделал краткий доклад о происшедших событиях в их хронологическом порядке. Он все выслушал, все усвоил, все рассмотрел. -- Решительно, -- делает он вывод, -- мы столкнулись с целой преступной шайкой. Не могу понять, как член дипломатического корпуса мог стать главарем банды! -- Таковы факты, -- перебиваю его я. -- Убийство следует за убийством... Тут он перебивает меня: -- Ко мне приходил судмедэксперт. Япакса Данлхавви умерла естественной смертью. Не обнаружено никакого яда. У нее было больное сердце, вот и... -- Невероятно, -- вздыхаю я. -- Вы же знаете нашего эксперта: он никогда не делает скоропалительных выводов. Если он утверждает, что девушка умерла естественной смертью, мы можем ему верить. -- И все-таки согласитесь, патрон, что совпадение очень странное. Девушка умирает через несколько часов после того, как ее пытались убить. И вы хотите, чтобы у меня не было никаких задних мыслей? -- Возможно, ее убило сильное волнение, вызванное покушением? -- Если это объяснение кажется вам достоверным, значит, так оно и есть, -- говорю я с настолько фальшивым невинным видом, что это заметил бы даже слепоглухонемой. -- Вернемся к нашим баранам, -- блеет Безволосый. -- Видите ли, Сан-Антонио, я полагаю, что в ближайшее время не нужно принимать никаких решительных мер. Вы, несомненно, были правы, решив, что эти мерзавцы готовят какую-то масштабную операцию. Слишком поспешные действия с нашей стороны могли бы все испортить. Поставим сеть и... С ума сойти! Боюсь, в эту сеть, которую ему так хочется поставить, мы сможем поймать только сквозняки, и то при условии, что они будут не очень большими. -- Я прикажу установить наблюдение за консульством и поместьем консула. А вы возвращайтесь на ваше рабочее место и смотрите в оба. Вы сказали, что должны везти его превосходительство на прием? -- Кажется. Секретарь сказал -- официальный прием. -- Я проверю, -- говорит Старик. -- Важно следить за всеми перемещениями консула. Мы должны быть готовы ко всему... Я поднимаю руку, как школьник, просящий разрешения выйти. -- Да? -- спрашивает Старик. -- По-моему, патрон, мы добьемся лучших результатов, взяв разом, секретаря, телохранителя, блондинку и, может быть, самого консула тоже. Их будет легко расколоть теперь, когда мы можем ткнуть их мордой в труп Морпьона! Месье Голая Черепушка слегка стукает кулаком по столу. -- Сделаем так, как решил я. Повторяю еще раз: расследование в дипломатических кругах требует от нас самих большой дипломатичности. -- Вы собираетесь миндальничать с дипломатами, которые убили честного учителя, а потом залили его труп известью? Он встает, -- Простите, Сан-Антонио, у меня важная встреча. Как бы мне хотелось устроить встречу его задницы с моим ботинком сорок второго размера, но, боюсь, в конторе это не оценят. В таких случаях остается только пойти проветрить легкие и промочить горло. Я ухожу. День проходит спокойно. Я чешу: правую ногу, шею, левую щеку h левую ягодицу, правое ухо, нос, затылок и веки Пино. Бедный больной терпеливо сносит свою беду. За ним хорошо ухаживают. Он тут звезда. Я осторожно сообщаю ему о смерти его бывшей секретарши, но Пинюш умеет мужественно принимать плохие новости, не касающиеся его напрямую. -- Бедная Япакса, -- говорит он вместо надгробной речи, -- она была милой и почти не ошибалась, когда печатала на машинке. -- Она жаловалась на сердце, когда работала у тебя? Он размышляет. -- Вроде нет, хотя... Погоди, я помню, что однажды вечером, когда мы вышли из бюро, она увидела дорожную аварию и чуть не упала в обморок. Мне пришлось отвести ее к врачу, который дал ей... -- Последнее причастие? -- Нет! Какое-то сердечное лекарство. Правда, многие женщины падают в обморок, увидев автокатастрофу. Я оставляю больного, пообещав, что в ближайшее время приду для общего отчета. Прежде чем отправиться "на работу", я провожу со знаменитым Берюрье поучительную беседу. -- Слушай, Толстяк, сегодня вечером я играю в орлянку моей карьерой, -- говорю я ему. -- Если выиграю, все О'кей, если нет, мне придется искать место ночного сторожа на Шпицбергене, где ночь длится шесть месяцев. Я рассчитываю на твою дружбу, твою безграничную храбрость, профессионализм, на твою находчивость и инициативность... Он энергичным жестом отметает мои комплименты. -- От ласк собаки появляются блохи! -- отрезает Людоед. -- Рожай. -- Сегодня вечером я везу консула на прием. -- Ну и?.. -- В его отсутствие ты неофициально явишься в поместье в Рюэй- Мальмезон. -- Опять? -- В этот раз ты обыщешь все снизу доверху и арестуешь находящихся там гориллу и секретаря. -- Ты сказал, что я приду неофициально? -- То есть без ордера на арест и не объявляя о своей принадлежности к полиции, сечешь? -- И ты хочешь, чтобы я один замел этих типов? -- Ты старший инспектор. Возьми с собой людей. Позвони. Арестуй того, кто тебе откроет, потом иди к дому и бери всех, кто в нем будет... -- А дальше? -- Вместо того чтобы везти задержанных в контору, отвезешь их ко мне, в Сен-Клу, и не спускай с них глаз до моего возвращения. Будь внимателен, ты теперь знаешь, что они легко спускают курок. -- Легко или нет, но Берюрье им не шлепнуть. -- Тогда делай то, что я тебе говорю, парень! -- А если что сорвется? -- беспокоится Мамонт. -- Мне дадут по ушам? -- Нет. Я тебя прикрою. Он кивает: -- Все будет сделано, как желает монсеньор! Довольный, я гоню в сторону западного предместья. Когда я звоню в ворота, два дога устраивают большой цирк. Сколько я ни всматриваюсь, мадемуазель Ж юли нигде не видно; bnglnfmn, горилла вышвырнул ее на улицу, как обычную шлюшку, каковой она, в сущности, и является. Меня удивит, если ее детишки будут чистокровными боксерами; в их родословной будут черные пятна, это я вам говорю. Является амбал и успокаивает псин. Я по-военному приветствую его. Он сухо кивает; этот малый общителен, как полярный медведь. -- Приготовьте машину хозяина, -- приказывает он мне, -- Она пыльная... Я подчиняюсь. Черная машина выглядит весело, как похороны. Я выгоняю ее в парк и начинаю надраивать куском замши. Хромированные детали начинают сверкать. Машина действительно шикарная. В отпуск я бы на ней не поехал, но должен признать, что вид у нее представительный. Закончив, я сажусь на подножку и закуриваю сигарету. На парк опускается ночь. На ветках допевают птицы. На бархатном небе высыпают звезды. Как спокоен мир, когда люди оставляют его в покое! Я думаю о трупе моего бедного Морпьона. Этот тихий человек умер слишком драматической смертью. Я думал, что он помрет посреди своих кошек и книжек, от долгой и не очень мучительной болезни. Но ироничная судьба рассудила иначе. -- Вы готовы? Это горилла. Он враждебным взглядом косится на мою сигарету. -- Жду, -- отвечаю я, бросая окурок в траву. Сев за руль, я подъезжаю к парадному крыльцу. Мое сердце сильно колотится. Наконец-то я увижу этого чертова консула! Я выхожу из тачки, открываю заднюю дверцу и с фуражкой в руке замираю по стойке "смирно", которой позавидовал бы кадровый военный. На крыльце появляются две фигуры. Одна -- безукоризненная, в зеленой форме с обшитыми шнуром петлицами и золотыми эполетами -- принадлежит моему старому знакомому Вадонку Гетордю; вторая -- блондинке, которую я видел в окне. На ней сосредоточивается все мое внимание. Она одета в белое вечернее платье, украшенное массивной золотой розой. Она прекрасна и грустна. Несмотря на макияж, заметно, что у нее заострились черты, под глазами большие темные круги. Ее светлые волосы имеют слегка пепельный оттенок. Ей лет тридцать. На мой личный (и придирчивый) вкус, у нее широковаты бедра и лодыжки, но она все равно полна трогательного шарма. Женщина садится на заднее сиденье, бросив на меня пристальный взгляд, более глубокий, чем угольная шахта. Гетордю садится рядом с ней. Я на секунду замираю в нерешительности. -- Его превосходительство не едет? -- спрашиваю. -- Нет, -- сухо отвечает секретарь. Я захлопываю дверцу. Двери в этих лимузинах, как в сейфах, даже толще. Я сажусь за руль и жду инструкций. Гетордю опускает стекло, отделяющее пассажиров от шофера. -- В Елисейский дворец! -- приказывает он. Вот так, все просто. Кровь приливает к моим дыркам для мух. Значит, месье и мадам едут в Елисейский! Это меня немного озадачило. Почему консул не едет с ними? В каком качестве его заменяет секретарь? Я трогаю, отягощенный многими тоннами тревожных вопросов. Проезжая мимо дома Жозефины, я замечаю толстую физиономию Берюрье. Он смотрит из-за занавески, как дамочка. Надеюсь, у него все пройдет хорошо. Из-за разделительного стекла я не слышу, что происходит сзади, но благодаря зеркалу заднего обзора могу тайком наблюдать за парочкой. Месье и мадам не разговаривают. Молодая женщина забилась в scnk машины, чтобы оказаться как можно дальше от своего спутника; он же, положив руку на подлокотник, сидит с гордым видом и бросает презрительные взгляды на жителей предместий, спешащих по тротуарам. Я проезжаю по Дефанс, потом по авеню Гранд Нейи, через заставу Майо, по авеню Гранд Арме. Площадь Этуаль, Елисейские Поля во всем их великолепии. На Рон-Пуэн я сворачиваю направо, чтобы попасть на улицу Фобур Сент-Онорэ, и вижу Елисейский дворец. Президентское жилище ярко освещено. Перед дверями вытянулась длинная цепочка шикарных авто, которыми руководят охранники в парадной форме. Пристраиваюсь в ее хвост. Вот я оказываюсь между послом одной державы и вице-консулом другой. Мы медленно движемся, и наконец я впервые в жизни попадаю в парадный двор. Играет военный оркестр. Прибывающих встречают генералы при всех регалиях. На крыльце я замечаю всех представителей дипломатического корпуса, кардинала-архиепископа Бостона, главу японской делегации, апостолического нунция, академиков, адмиралов, принцев, великого раввина, американского госсекретаря, помощника посла Великобритании ... Я в свою очередь останавливаюсь перед ступенями. Военный в форме старшего офицера открывает дверцу, отдает честь и протягивает моей белокурой пассажирке руку в белой перчатке. Разряженный охранник делает мне знак поставить мой гроб на колесиках на специально отведенную стоянку. Я подчиняюсь. Из огромных окон Елисейского дворца льется свет. Повсюду охрана, снаружи в военной форме, внутри в штатском. Один из моих коллег (шофер) подходит к моей горе металлолома. -- Ты Алабания? -- спрашивает он меня. Я отвечаю, что да, временно. -- А я Марокко. Каждый есть то, чем может быть. -- Я знаю одну лазейку, как удрать отсюда. Хочешь пропустить стаканчик? -- предлагает он. -- Не откажусь. Мы потихоньку сматываемся, гости все продолжают подъезжать, а музыка играть. Глава 18 После того как мы выпили четыре стакана божоле в маленьком кафе на улице Анжу и мой коллега предложил мне сгонять на улицу Божоле попить анжу, я его оставляю, чтобы звякнуть домой. Трубку снимает Фелиси. Она кажется сильно взволнованной. -- У нас месье Берюрье и еще несколько человек, -- сообщает мне она. -- Двое все в крови. Я их перевязываю... -- Дай мне Берю, ма. Я приободряюсь. Значит, Толстяк успешно справился со своим заданием. От его громового голоса у меня дрожит барабанная перепонка. -- А, это ты, Сан-А! Раскрывай уши, у меня есть для тебя сенсационная новость! -- Какая? -- Я нашел Морпьона. -- Ты что-то заговариваешься, парень. Мы же были вдвоем этой ночью, когда... -- Да нет, ошибочка вышла. В негашеной извести отдыхает не он, а консул! -- Что?! -- Это чистая правда, корешок. Твой учитель жив и здоров. Ну, насчет здоров -- это я немножко загнул. Ему подбили глаз, не qwhr` того, что с ним плохо обращались. -- Да рассказывай, черт побери! -- взрываюсь я. -- Они похитили его из дома, как ты и предполагал. Погоди, я дам ему трубку. Не то чтобы он был очень веселым, но говорить может. -- Погоди, а что с тем малым? -- С гориллой? Я разбил ему морду за то, что он хотел на меня напасть. Твоя мама пытается его заштопать, но для этого надо быть настоящим волшебником, потому что он похож на картину Пикассо. -- И он орет: -- Эй, месье Морпьон! Идите поговорить с вашим учеником! Я слышу слабый голос Морпьона: -- Хелло! -- Господин учитель, как вы себя чувствуете? -- Как человек, получивший в мягкие ткани руки пулю и проведший сорок восемь часов на чердаке без еды и связанный металлической проволокой. Теперь благодаря помощи вашей матушки мне уже гораздо лучше. Мне придется вернуться в больницу. Это самое подходящее место для людей моего возраста. -- Расскажите мне, что с вами произошло. -- Я следил в бинокль за теми типами, и они меня заметили. Они меня ранили. Я позвонил вам. Они пришли ко мне посмотреть, жив ли я, и заставили следовать за ними. Очень банальная история. Забавно! Мой старый педагог стал прожженным искателем приключений. -- Берюрье мне сказал, что в негашеной извести лежит консул. Откуда он это узнал? -- Ему это сказал я, мой юный друг. В те два месяца, что я провел в больнице, моим соседом по палате был глухонемой, и от него я научился читать по губам. Когда люди из консульства заметили меня, я присутствовал при очень поучительной беседе. -- Я вас слушаю, учитель. -- Естественно, большое расстояние и слабое зрение не позволили мне понять все, но в общих чертах могу вам сказать следующее: они убили консула из окна моей квартиры и готовят покушение на министра иностранных дел СССР и на нашего президента. С другой стороны... Но я не даю ему времени закончить. Я уже бросил трубку, бегу в бистро и трясу шофера марокканского посольства. -- Ты не знаешь, министр иностранных дел СССР должен присутствовать на приеме в Елисейском? -- Да эта хренота устроена в его честь! -- смеется он. Я беру другой жетон и возвращаюсь к телефону. На этот раз я звоню Старику. -- Что новенького, Сан-Антонио? Надеюсь, вы не предприняли никакой ненужной инициативы? -- Слушайте меня, черт подери! -- надрываюсь я. -- С минуты на минуту будет совершено покушение на президента Республики и на русского министра иностранных дел. -- Если это шутка, Сан-Антонио... -- Драма, возможно, происходит в эту самую секунду, патрон. Надо немедленно отдать приказ арестовать прямо посреди приема секретаря консульства, заменяющего консула. Убийство должен совершить он. Пусть его арестуют немедленно, слышите? Сию секунду. И по-тихому! Я вешаю трубку, весь блестя от пота. -- Ну и физиономия у тебя, браток! -- замечает мой новый приятель, -- Ты съел чего несвежего или что? -- Дайте мне скотч! -- говорю я гарсону. -- Большой стакан. Это для больного! Полчаса спустя я нахожусь в помещении охраны Елисейского дворца. Хотите верьте, хотите нет, но Старик тоже находится там. Принимая во внимание важность обстоятельств, Лысый явился собственной персоной. Значит, он знает, что существуют улицы, деревья и люди, не являющиеся полицейскими. Он подходит ко мне, театральным жестом кладет мне на плечи руки и перед всеми собравшимися целует меня. -- Вот, господа, тот, кто предотвратил катастрофу, -- говорит он. -- Мой дорогой Сан-Антонио, могу вас заверить, что присвоение вам звания старшего комиссара не заставит себя ждать. Мое представление завтра же ляжет на стол господину министру внутренних дел и... Как мило с его стороны. Чтобы успокоить Старика, я рассказываю, что нарушил его приказ. Шефа это не огорчает. Катастрофа-то миновала... -- Смотрите, что при нем нашли! Он достает пистолет-пулемет, заряженный такими маслинами, что ими можно вылечить от головной боли целое стадо слонов. -- Что говорит Гетордю? -- Ничего. И ничего не скажет. -- А женщина? -- Она здесь. Она жена консула. Она требует своего ребенка. Это террористы похитили его, чтобы оказывать на нее давление и держать в своих руках. -- Успокойте ее, я знаю, где он. -- Я тоже, -- наставительно говорит Старик. Не надо заставлять его терять лицо, и я сдерживаю саркастический смех. -- Ты заплатишь за жрачку? -- спрашивает Берю и добавляет с завистливой ноткой: -- Когда тебя обещали произвести в старшие комиссары, то можно оплатить обед подчиненного. -- Ладно, дружок, приглашаю тебя в алабанский ресторан на площади Перейр. -- За последние дни я по горло нажрался этой Алабании! -- Есть-то надо каждый день, -- замечаю я. Он смеется... На лестнице мы встречаем Старика. -- Все идет отлично, -- говорит он мне. -- Жена консула получила назад своего малыша и собирается вернуться в Алабанию. Рана месье Мопюи благополучно заживает. Куда вы собрались? -- В алабанский ресторан на площади Перейр. Может быть, вы с нами, босс? -- Увы, у меня нет времени. Утро сегодня просто праздничное... -- Почему ты так хочешь сходить туда? -- спрашивает Берю. Поскольку я не отвечаю, он добавляет: -- Из-за смерти девушки, да? Признайся, что она не дает тебе покоя, -- Признаюсь. Мы заказываем пантагрюэлевский по размерам обед. -- Извини, -- говорю, -- Толстяк, я на секунду. Мне надо помыть клешни. -- А мне помочиться, -- решает он. Мы идем в туалет. Берю заходит в мужской туалет, поскольку его мама снабдила сыночка всеми аксессуарами, позволяющими туда заходить. Я жду его, разговаривая с гардеробщицей. Она меня узнает и кажется смущенной. Я пристально смотрю на нее, и чем больше смотрю, тем qhk|mee она смущается. Чем сильнее она смущается, тем больше я на нее смотрю, так что мы оба можем взорваться, как хамелеон, которого положили на шотландскую ткань. Наконец я перехожу в атаку: -- Кажется, вы не в своей тарелке, милая? -- Но... Почему?.. Я... -- Да, да. И, если хотите знать мою мысль до конца, у вас нечиста совесть. Я прокручиваю в памяти позавчерашнюю сцену. Пока я надевал плащ, малышка Япакса шла в туалет. В этот момент гардеробщица ей что-то сказала... Это произошло так быстро, что я не обратил внимания. -- Что вы сказали девушке? Я говорю это тихо, как будто для самого себя. Она бледнеет. -- Но... -- Не пытайтесь толкнуть мне фуфло, иначе пожалеете. -- Я вас узнала, -- говорит она. -- Как это "узнала"? -- Я работала официанткой в кафе, которое находится напротив вашего управления. -- Ну и что? -- Я подумала, что вы "пасете" девушку. Она несколько раз заходила сюда, мы разговаривали... Она была мне симпатична... -- Продолжайте. -- Я сказала, чтобы она была поосторожнее. Я делаю глубокий вдох, чтобы стабилизировать дыхание. -- Что точно вы ей сказали? -- Прощу прощения, но... -- Повторите, черт вас раздери! Она бормочет: -- Я ей сказала: "Будьте поосторожнее с этим типом. Он не тот, за кого себя выдает". Мне очень жаль... Честное слово, я думала, она в чем-то провинилась и вы... -- Вы ее убили, -- шепчу я. -- Как?! -- Вам не понять. Она была сердечницей... -- Но... -- И она знала, кто я такой. Когда вы сказали, что я выдаю себя за другого, она решила, что я тоже принадлежу к банде. Я замолкаю. Незачем давать объяснения этой покрытой паутиной тупице. Япакса и так пережила в этот день сильное волнение, а когда эта идиотка сказала ей, что я не тот, за кого себя выдаю, она решила... Простите, я повторяюсь, это от возбуждения. Мощный звук спущенной воды! Открывается дверь, и появляется Берю, довольный, расслабившийся, готовый к новым победам. -- После этого чувствуешь такое облегчение! -- сообщает он. Жуя, Толстяк спрашивает меня: -- Слушай, ты узнал, почему те субчики шлепнули своего консула? -- Узнал -- Ну так поделись со мной, я подыхаю от любопытства. -- Кое-кто из персонала входил в экстремистскую группировку, задачей которой является провоцирование беспорядков в Европе. Их цель -- создание хаоса и война. -- Вот гады! Нам так хорошо живется! -- возмущается Толстяк, подавившийся куском. -- Они тщательно подготовили свою акцию и сумели убедить даже жену консула и не входящих в их группу служащих из персонала, что покушение осуществил кто-то со стороны. Тот самый киллер, что пытался убить малышку Данлхавви, проник в квартиру Морпьона, jnrnps~ выбрал из-за ее стратегического положения. К тому же он знал, что квартира пуста... -- Ну и что? -- Он привязал к подоконнику шелковую ленту, чтобы подать Вадонку Гетордю сигнал, что занял позицию... -- А потом? -- В кабинете консула шло совещание: сам консул, его жена, Вадонк и еще двое из персонала... -- А дальше? -- Стрелок кокнул консула у них на глазах. Гетордю сразу же взял руководство на себя. Он убедил остальных, что не следует заявлять в полицию до того, как он свяжется с алабанской столицей. Ввиду серьезности ситуации все согласились. Это позволило Гетордю взять всех в свои руки и занять место консула. Расставив на ключевые посты своих людей, он, чтобы быть полным хозяином ситуации похитил мадам консульшу. Она была нужна ему на вчерашний вечер, чтобы обеспечить прикрытие... Толстяк кажется мне рассеянным. Я думал, что рассказ увлечет его, но его морда ничего не выражает. В определенное время суток все его мозги, сердце и потенция сосредоточиваются в желудке, -- Их планам помешала пальба в консульстве, а потом смерть их наемного убийцы, -- продолжаю я не столько для Берю, сколько для внимательного читателя. -- Не имея достаточного числа людей, они были вынуждены нанять иностранную рабочую силу. Отсюда объявление, на которое я ответил и которое позволило мне... Я в ярости втыкаю нож в дерево стола. -- Черт возьми, Берю, ты меня не слушаешь! Куда ты смотришь? -- Прости, -- извиняется Толстяк, -- но позади тебя сидит такая потрясающая рыженькая! Если бы ты ее увидел, у тебя бы закружилась голова. По-моему, я ей понравился. Она не сводит с меня глаз, шалунья. Я оборачиваюсь, и мне требуется три десятых секунды, чтобы сообразить, хотя обычно я соображаю быстро. За соседним столиком сидит знакомая мне куколка. Да, да, няня маленького консуленка. Помните, очаровательная девушка, предпочитающая розовую любовь? -- Не может быть! -- выговариваю я с полным ртом. -- Какой невероятный случай! Она улыбается. По ее виду не скажешь, что мужчины интересуют ее только в качестве носильщиков и слесарей-сантехников. -- В данном случае, -- говорит она, -- роль случая сыграл высокий лысый человек с орденом Почетного легиона и лесом телефонов на рабочем столе. Описание расширяет мне аорту и разжижает мозги. -- Старик, -- бормочу я. -- Это он мне сказал, что вы обедаете здесь. Она пересаживается за наш столик, поскольку еще не начала есть. -- Выходит, вы с ним знакомы? -- Он мой отец. Если бы вы, заснув в своей постели, проснулись на третьем этаже Эйфелевой башни, то и тогда обалдели бы меньше, чем я сейчас. -- Ваш отец?! -- Как видишь, он нормальный мужик! -- шепчет Толстяк. Клэр смеется. Кстати, ее в самом деле зовут Клэр? Да, подтверждает она. Папаша отправил ее в дом консула под видом няни. Смелый он малый, а? Не побоялся. Должно быть, из-за этого он и не хотел рисковать. -- Я пришла к вам, чтобы разъяснить одно маленькое недоразумение, -- тихо говорит Клэр. -- Какое недоразумение? -- Насчет моих... э-э... нравов... Папа меня предупредил, что вы второй Казанова, и предостерег меня от опасностей, грозивших моей добродетели. По его мнению, в этой истории она подвергалась большей опасности, чем моя жизнь. Я поклялась ему, что буду сохранять дистанцию, и для этого придумала ту хитрость. Вы на меня не сердитесь? Я глупо качаю головой. -- Совсем не сержусь. Толстяк, весь светящийся, вытирает жирные губы обратной стороной галстука, который видал и не такое. -- А вы более общительная, чем ваш папа, -- утверждает он. Мои глаза тонут в глазах девушки. Во мне поднимается теплая волна нежности. Надеюсь, она чувствует то же самое. -- Что вы делаете сегодня днем? -- спрашиваю я. -- То же, что и вы, -- отвечает она. Хотите верьте, хотите нет, но она сдержала слово. [1] "Морпьон" (франц.) -- разговорное название лобковой вши. Здесь и далее примечания переводчика. [2] Резиденция президента Французской Республики. [3] Имеется в виду генерал Шарль де Голль, президент Франции 1958-1968 гг. [4] Видный политический деятель Франции Жорж Клемансо (1841- 1929) имел произвище Тигр.