Сан Антонио. Сан-Антонио в Шотландии --------------------------------------------------------------- OCR -=anonimous=-. --------------------------------------------------------------- Глава 1. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 8. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12. Глава 13. Глава 14. Глава 15. Глава 16. Глава 17. Глава 18. Заключение. Глава 1 -- У вас очень мило, -- говорит последняя покоренная мною красотка, переступив порог нашего дома. У девицы есть все, что надо. Она высокая, у нее чудесные глаза, если рассматривать их по отдельности (левый не теряет из виду синюю линию Вогезов, а правый внимательно наблюдает за портом Бреста), шикарные волосы, формы, превращающие руку мужчины в суповую ложку, и настолько чувственные губы, что, едва завидев их, ее губная помада сама вылезает из тюбика. В общем, представляете, да? Ее зовут Ирэн, и она на пять лет моложе меня... Я подцепил эту очаровательницу в поезде (что является хорошей приметой), когда возвращался с Дордони. Моя славная матушка Фелиси и я, ее единственный и любимый сын, поехали туда отдохнуть пару недель у тети Розы, маминой сводной сестры, чей муж Альфонс работает там егерем. Вообще-то мы должны были провести там месяц, но я быстро устал от "Зеленой нежности вечеров над Дордонью". Хлорофилл я терплю только в ограниченных количествах. К тому же Альфонс немного нудноват. Он уже всех заколебал рассказами о своих подвигах в первую мировую, фотографиями того времени, которыми забит весь чердак: Пуанкаре пожимает ему руку; Жоффр прикалывает ему на грудь Военный крест; его рана в ногу и медсестра из госпиталя в Шалон-сюр-Сон, с которой у него была интрижка. Я выслушиваю это уже тысячу лет и все с одними и теми же деталями, с одними и теми же подмигиваниями. Это становилось невыносимым, тем более что дожди зарядили, как в Лондоне. Альфонс под дождем -- это настоящий ад. Поэтому однажды утром я звякнул Берюрье и попросил его срочно послать мне телеграмму, будто бы вызывающую меня в Париж для ведения важного расследования. Думаю, Фелиси я этим не обманул. Кто хочет провести мою маму, должен встать спозаранку. Но она вела себя так, будто все нормально, и присоединила свои сожаления к тем, что выражали Роза и Альфонс. В поезде, увозившем меня в Париж, я был счастлив, как школьник на каникулах. Настоящий отдых начинался только сейчас. В одном купе со мной ехала Ирэн. Строгий вид, сдержанные манеры. Me Софи Лорен, но я за ней приударил. После двух недель безделья я был готов ухаживать хоть за козой. Двести километров я наталкивался на сдержанность, а потом в вагоне-ресторане метрдотеля осенила отличная идея вылить ей за корсаж баночку беарнского соуса. Ничто так не способствует установлению дружеских отношений, как беарнский соус. Руководство операцией я взял на себя: моя салфетка, графин воды, разнос первой степени, учиненный неловкому. Если бы вы меня видели, сударыни, то уже никогда не ели бы беарнский соус, не имея меня соседом. Лед был растоплен. Я угостил ее своим вином, а она меня своим. После десерта я предложил ей "Куантро". Короче, когда мы возвращались в наше купе, поезд как нельзя более кстати заехал в туннель и я подарил Ирэн мой фирменный поцелуй взасос в "гармошке" между вагонами. Это был первый раз, когда ей это делали в аккордеоне. Музыкально-железнодорожный антураж ей очень понравился, и она не рассердилась, даже когда из-за несвоевременно дернувшегося состава я в следующий раз поцеловал воздух. Правда, чтобы извиниться, я сразу же начал делать ей специальный массаж. Короче, когда поезд наконец выбрался из туннеля, мы увидели, что зажаты между дверцей вагона и брюхом полковника, к стэку которого Ирэн лихорадочно прижималась в темноте, называя толстяка "дорогой". Она ехала в Париж в первый раз и радовалась путешествию. Поскольку никто ее не ждал, ночевать ей было негде, время было позднее, а наш домик пустовал, я предложил приютить ее. После недолгих жеманничаний с претензией на хорошие манеры она согласилась. -- У вас правда очень мило, -- повторяет она. -- Вы занимаетесь бизнесом? -- Почти, -- отвечаю я, не особо распространяясь. Я веду ее на второй этаж, заново перестроенный после начавшегося у нас пожара, и открываю дверь моей спальни. -- Вы будете спать здесь! -- говорю. -- А вы? -- волнуется Ирэн. -- Я тоже, -- не моргнув глазом успокаиваю я ее. -- Это неразумно, -- воркует она. -- Почему? -- возмущаюсь я.-- Горячая вода тут есть, мягкий матрас тоже. Мисс Провинция смеется смехом из комической оперы. Именно в это время происходит невинное на первый взгляд событие: звонит телефон. Принимая во внимание поздний час, этот звонок меня тревожит. -- Вы не собираетесь снимать трубку? -- удивляется Ирэн. Именно над этим вопросом я и ломаю себе голову, Кто это может быть? Мама? Старик? Приятель? Я решаю, что это мама хочет убедиться, что я хорошо доехал, и беру трубку. Не угадал: это Старик. -- Слава богу! -- кричит он. Строго между нами, лично я не вижу причин славить создателя. Если бы я прислушался к моему внутреннему голосу, то выбросил бы телефон в помойное ведро и продолжил бы увлекательный диалог с Ирэн. Но вы же меня знаете: долг прежде всего. Вместо того чтобы прислушиваться к своим низменным инстинктам, я слушаю своего начальника, говорящего следующее: -- Я позвонил вам на всякий случай, мой дорогой Сан-Антонио, хотя прекрасно знаю, что вы в отпуске. С одним моим другом, известным издателем месье Пти-Литтре, произошло нечто крайне необычное. Представьте себе, что во время вечера, который он организовал в своем особняке в Нейи, две трети гостей onwsbqrbnb`kh себя плохо. -- Может, лангусты попались несвежие? -- предполагаю я с горечью, вполне понятной любому, кто не является полным идиотом. Лысого мое замечание не веселит. -- Это гораздо серьезнее, чем пищевое отравление, мой милый. Пти-Литтре один из немногих присутствующих, кто не почувствовал эти симптомы. Перепугавшись, он позвонил мне. Он крайне расстроен. -- Ему повезло, что это не желудочное расстройство, -- не удерживаюсь я, чтобы не сиронизировать снова. Старик продолжает излагать: -- Как вы понимаете, он не захотел заявлять в полицию... Его гости принадлежат к парижскому высшему обществу и... Ну разумеется, разве же могут заниматься этими персонами жалкие легавые из районного комиссариата. -- Я прошу вас в плане чисто дружеской услуги съездить туда посмотреть, в чем дело. Это ж надо! Ну спасибо за подарочек! Вас бы так! Я проклинаю Старика, его нахальных друзей и мою идиотскую привычку снимать трубку телефона, если он звонит посреди ночи -- Я съезжу, господин директор. Он дает мне адрес Пти-Литтре. -- Как только узнаете что-нибудь новое, звоните мне! -- Ясно. Я кладу трубку на рычаг и поворачиваюсь к Ирэн. -- Вы уходите? -- бормочет она, сникнув от разочарования. -- Да, нужно срочно заключить важную сделку. -- В такое время! -- Один наш крупный клиент вылетает утром в Рио и до отлета хочет сделать заказ на сто двадцать миллиардов долларов. Так что я бегу к нему с нашим каталогом. Ирэн кивает. Она понимает. -- А что вы продаете? -- Аппараты для производства ветра, -- объясняю я. -- Вы пока ложитесь баиньки, а я скоро вернусь. Я надеваю синюю шляпу вместо помявшейся во время путешествия кепки и бегу выводить из гаража мою "МГ". Двадцать минут спустя с приезжаю к Пти-Литтре. Издатель живет в домике, сильно смахивающем на Версальский дворец. В общем, это не то жилище, где будешь делать пи-пи на лестничной площадке! В нем три этажа, внутренний двор обсажен полувековыми деревьями, крыльцо чуть пошире, чем сцена дворца Шайо, а в сравнении с кованой железной решеткой его ворот Ворота Станислава в Нанси кажутся плетеной корзинкой для бутылок. Моего приезда ждут с нетерпением, которое мне льстит. Едва я открываю дверцу моей тачки, как к ней подскакивает лакей в белой куртке и с черной "бабочкой". -- Господин комиссар Сан-Антонио? -- спрашивает он -- Совершенно верно, -- отвечаю я, чтобы показать, что умею не сморкаться в занавески, когда нахожусь в светском обществе. -- Месье ждет вас в холле. Я поднимаюсь но ступенькам из каррарского мрамора и вхожу в холл гигантских размеров. Месье Пти-Литтре я нахожу сидящим в кресле эпохи Луи Тринадцатого. Его лицо мне знакомо, потому что он действительно очень известный человек... В нем всего около метра тридцати пяти росту, верхушка черепа лысая, что также не делает его выше. Ему лет пятьдесят, на носу толстые очки; у него голубые глаза навыкате и тонкий голос ebmsu`, рассказывающего анекдоты о сексе. Он выскакивает из кресла, как зубная паста из тюбика, когда на него наступишь ногой, и бросается ко мне. -- Леон Пти-Литтре, -- представляется он, протягивая мне обе руки, перчатки для которых, судя по их размеру, покупает в женском отделе. Я смотрю на маленького человечка, которого в его кругу прозвали карлик Леон. -- Комиссар Сан-Антонио, -- отвечаю. Я пожимаю его пальчики и жду объяснений. -- Это невероятно! -- говорит он. -- Совершенно невероятно! Прошу вас следовать за мной. Мне это делать легко, потому что его шажки не превышают двадцати пяти сантиметров. Пти-Литтре приводит меня в большой салон. Там меня ждет ошеломляющее зрелище. Человек двадцать в вечерних туалетах лежат на диванах и на полу. Они слабо шевелятся, тихо вскрикивая или посмеиваясь. Кажется, они не страдают, но все без сознания... Дамы, изнемогая, стонут. Их вечерние платья задрались до подбородка. -- Просто немыслимо, да? -- говорит мне издатель. Я должен признаться, что впервые вижу подобное. Пять или шесть гостей избежали бойни. Они с озабоченными минами стоят в центре огромной комнаты и тихо переговариваются. -- Надо вызвать врача, -- говорю. -- Я уже позвонил профессору Бальдетру. Он приедет с минуты на минуту. Я наклоняюсь к типу, валяющемуся под столом, раскинув крестом руки. Он единственный в белом смокинге. -- Это дворецкий, -- предупреждает меня Пти-Литтре. Я ощупываю грудь лежащего. Сердце бьется равномерно, хотя и несколько учащенно. Веки у него дрожат и иногда приподнимаются, открывая безжизненные белые глаза. -- Безумие, да? -- спрашивает меня Пти-Литтре. Я соглашаюсь. Скажу честно, ребята, я уже не жалею, что меня потревожили. Такой спектакль стоит того, чтобы на него посмотреть. -- Как это началось? -- спрашиваю. Карлик вытирает свой кукольный лоб шелковым платочком. -- Ужин прошел нормально. Атмосфера была великолепной. Мы перешли в салон. И вдруг через некоторое время присутствующий здесь генерал Гландю... Он показывает мне на толстого старика с огромными ноздрями. Ему Следовало бы скорее сказать "отсутствующий здесь"... -- ...присутствующий здесь генерал Гландю, сидевший в кресле, стал громко вздыхать. Мы спросили, что с ним. Он ответил бессвязно. Когда мы собрались позвать врача, решив, что у него случился инсульт, принцесса де ла Ротюрьер с громкими криками рухнула на пол... За ней, один за другим, последовали остальные лица, которых вы здесь видите... Ужасно, правда? -- Вы сами ничего не почувствовали? -- Нет, как, впрочем, и присутствующие здесь мои друзья. Он показывает на группу гостей, стоящих с откровенно неодобрительным видом. Деревянные лица, враждебная тишина. Приключение их не забавляет. Им нужно сохранять репутацию, и они чувствуют, что ступили на скользкую дорожку. Возможно, завтра они станут добычей парижских газетчиков. -- На первый взгляд, -- говорю, -- мне кажется, что те, кто почувствовал недомогание, съели нечто такое, к чему не прикасались вы и эти ваши гости. Пти-Литтре пожимает плечами. -- Послушайте, -- протестует он, -- все ели все! -- За столом да, -- возражаю я, -- а после? Я полагаю, вы подавали ликеры, шампанское... Он снимает очки, и его маленькое треугольное лицо гаснет, как витрина магазина в семь вечера. -- Верно, об этом я не подумал... Я продолжаю мое рассуждение: -- Нужно установить, что пили заболевшие и что остальные... Остальные, то есть здоровые, кивают с озабоченно-важным видом. В этот момент входит высокий худой месье с седеющими волосами. Чемоданчик из крокодиловой кожи в его руке сообщает мне, кто он. Это профессор Бальдетру. Малыш Пти-Литтре оставляет меня и подбегает к нему. -- Ах, профессор, это невероятно! Спасибо, что пришли! Это какое-то безумие! Пока он объясняет, профессор Бальдетру осматривает лежащих. А я тем временем философствую. Какая же это глупость, говорю я себе, собираться, наряжаться, наводить красоту... и все для того, чтобы вместе пожрать. Профессор Бальдетру распрямляется. -- Это, без сомнения, наркотик, -- заявляет он. Пти-Литтре начинает кричать, как если бы в его типографии напечатали книгу из одних нечетных страниц. -- Вы шутите, мой дорогой друг! В моем доме никогда не было и не будет наркотиков! -- Я знаю что говорю, -- сухо заявляет профессор. За этим следует напряженная тишина, которую нарушаю я: -- Вы хотите сказать, господин профессор, что все они приняли наркотик? -- Именно. Я прошу у Пти-Литтре разрешения воспользоваться телефоном и бегу звонить в контору. Я постепенно погружаюсь в рабочую атмосферу. -- Патрон? -- А, Сан-Антонио! Ну что? -- Гости вашего друга проглотили наркотик. Вы можете срочно прислать парня из лаборатории? Фавье, например. Он не в отпуске? -- Нет. Думаю, он сейчас у себя дома. -- Спасибо. Я кладу трубку, прежде чем босс начал давать мне свои обычные наставления. Рядом стоит лакей и прислушивается. Я делаю ему знак подойти. -- Скажите, старина, это вы подавали ликеры? -- Да, вместе с Жюльеном... -- И он добавляет: -- Жюльен лежит вместе с дамами и господами! -- Он зашибал? Лакей, молодой брюнет с выразительным лицом, пожимает плечами. -- Бывало. -- Я хочу сказать: он пил во время работы? -- Я понял. Да, Жюльен иногда выпивает тайком стаканчик... У него несчастье -- ушла жена. -- И что обычно он пьет? -- Виски. Я киваю. -- Месье Пти-Литтре тоже пьет виски? Мой собеседник не понимает этого сопоставления и несколько шокирован им. -- Никогда. Месье выпивает немного вина за обедом, а в остальное время пьет только фруктовые соки. Я размышляю три секунды, потом благодарю его. -- Прекрасно. Вернувшись в салон, я нахожу профессора Бальдетру сидящим в кресле со стаканом виски в руке и дающим уцелевшим урок по наркологии. Он мне говорит, что сейчас приедут "скорые" и отвезут всех в его клинику. Я, соглашаясь, киваю. -- А пока, дамы и господа, -- говорю, -- я бы хотел знать, что вы пили после ужина. Вы, мадам? -- Кофе, -- воркует толстуха, по мере возможностей маскирующая зоб под бриллиантовым ожерельем. -- И все? -- Все. -- Вы, мадам? -- Шампанское с апельсиновым соком, -- отвечает мне элегантная особа. -- А месье? Длинный очкарик с орденской ленточкой произносит тоном, более холодным, чем взгляд змеи: -- Шампанское! -- Вы, месье? Тип с небольшой бородкой меряет меня полным ненависти взглядом, прежде чем ответить: -- Виски. Я подпрыгиваю. -- Вы уверены? -- Простите, -- возмущается он, -- я пока еще помню, что делаю... Нас прерывает профессор Бальдетру. Он корчится в своем кресле и стонет. -- Господи, он тоже! -- хнычет Пти-Литтре. Стакан эскулапа еще стоит на низком столике. Я беру его и принюхиваюсь. Это скотч. -- Кто ему налил? -- ору я. -- Он сам, -- бормочет издатель, -- пока вы звонили... Признаюсь, я не подумал... Я замечаю рядом со стаканом бутылку. -- Он налил отсюда? -- Да. Я поворачиваюсь к бородатому. -- А вы, месье? -- Нет, -- отвечает он. -- Я пью только "Хейг" с пятью звездочками. Скромные запросы! Звоню лакею. Он является очень быстро, потому что стоял за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине. -- Скажите, -- спрашиваю я, показывая ему бутылку, -- во время вечера вы подавали это виски? -- Да, месье. -- О'кей, спасибо. Я сую палец в горлышко, переворачиваю бутылку, потом вытаскиваю палец и осторожно касаюсь кончиком языка. В чем, в чем, а в скотче я разбираюсь. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь? У этого виски странный привкус. Ошибки быть не может: вот источник беды. Это "Мак-Геррел". Blended and botteled by Daphne Mac Herrel, Scotland[1] -- уточняет этикетка. Не очень известная марка. Я говорю об этом Пти-Литтре, который розовеет от смущения за своими иллюминаторами. Он оправдывается в глазах еще здоровых гостей, озабоченный, как бы не показаться в их глазах ничего не понимающим лопухом: -- Этот скотч мне подарил один мой хороший друг, который sonrpeaker только его. Он утверждает, что это самая лучшая марка. -- Сколько он вам его дал? -- Шесть бутылок. -- Где остальные? -- спрашиваю я слугу. -- Одна пуста, -- сообщает он, -- эта начата, а остальные четыре целые, еще не распечатанные. -- Отлично, заверните. Я возьму их с собой. Тут является еще не совсем проснувшийся Фавье. Его рыжие волосы горят в свете люстр. Он моргает глазами и потирает щеки, на которых выросла маисового цвета щетина. Я отвожу его в сторону. -- Деликатное дело, малыш: драма в высшем обществе. Рыжий показывает мне на неподвижно лежащую публику: -- Чего это с ними? -- Это мне скажешь ты. Сделай анализ содержимого этой бутылки и еще четырех, которые тебе передаст лакей. Я скоро присоединюсь к тебе в лаборатории. Действуй быстро. Он послушно исполняет приказ. Фавье хороший парень. Всегда готов, никогда не выражает недовольства. Начинается тарарам: прилетели четыре "скорые", Пти-Литтре поплохело. Он понимает, что замять скандал будет невероятно трудно. Двадцать носилок -- это что-то. Светский прием превращается в железнодорожную катастрофу. Весь квартал собирается перед его особняком. Мне становится его жаль. -- Распространите слух, будто произошла утечка газа, что и стало причиной недомогания этих людей. Он жмет мое запястье (выше локтя ему вообще не дотянуться). -- О, спасибо! Газ! Ну конечно, газ! -- Назовите мне имя друга, подарившего вам те шесть бутылок виски. Его восторги враз исчезают. -- Что вы себе вообразили! Этот человек вне всяких подозрений. -- Вы тоже вне всяких подозрений, месье Пти-Литтре, однако это удивительное происшествие случилось в вашем доме. -- Это верно, -- соглашается карлик. -- Итак? Он с сожалением шепчет: -- Это месье Шарль Оливьери, крупный промышленник... -- И живет он? -- Авеню Анри Мартен, дом двести двенадцать. -- Спасибо. Глава 2 Фавье сидит один в бледном свете лаборатории. Его когда-то белый халат похож на палитру Ван Гога, глаза обведены темными кругами, жесты как у привидения. Когда я вхожу, он даже не поднимает голову, потому что узнал мои шаги, и только шепчет: -- Сейчас будет готово, господин комиссар. Господин комиссар говорит "спасибо", берет стул и садится на него верхом. Я думаю о Ирэн, задающей храпака в моей кровати, о крохотном Пти-Литтре, который сейчас наверняка умирает от беспокойства в клинике профессора Бальдетру... о жизни. Забавно! Несколько часов назад я совершенно не знал этих людей, а сейчас они находятся в центре моих мыслей... Я никогда прежде не видел Ирэн и, рассуждая логически, никогда не должен выл встретить ее. Однако я крепко целовался с ней в вагоне поезда, а сейчас, когда рассуждаю, она спит у меня дома. Я слышал об издателе и некоторых его гостях, но они были для меня всего лишь именами. Из маленького транзистора тихо льется песня Азнавура. Фавье любит работать под музыку. Он заканчивает изучать образцы и делает шаг назад, как гурман отходит от стола, после того как поел. -- Героин, -- говорит он мне. -- Рассказывай... -- Точное содержание я сказать не могу, но в этом виски его очень много. -- В какой бутылке? -- Во всех пяти, что я принес. Я смотрю на него с легким удивлением. -- Ты хочешь сказать, что он был и в нераспечатанных бутылках? -- Во всех. Я замолкаю, и он не нарушает мое молчание. После секунды напряженной мыслительной деятельности я обращаюсь к нему с новым вопросом: -- Пробки на нераспечатанных бутылках были нормальными или их уже открывали, а потом закрывали снова? Фавье улыбается и уходит в небольшой закуток. Слышу, он гремит бачками с гипосульфитом. Возвращается он с мокрой фотографией, которая изображает горлышко бутылки "Мак-Геррел", увеличенное минимум в четыреста раз. -- Когда я заметил, что наркотик есть и в полных бутылках, то сделал снимок пробки, прежде чем распечатать все -- Браво, Фавье. Рыжий -- добросовестный и инициативный полицейский. -- Снимок позволяет убедиться, что это оригинальная, ненарушенная пробка. Я киваю. -- Как думаешь, гости Пти-Литтре откинут копыта? -- Вовсе нет. Они благополучно переварят героин. Посмотрят красивые сны, и все. -- Ладно, постараемся взять с них пример. Отправляемся баиньки, парень. Мы выходим из конторы. Дежурный внизу отдает мне честь. -- Как, господин комиссар, ваш отпуск уже закончился? -- Мне кажется, да. А вам? Возвращаясь домой на моей маленькой "МГ", я решаю посвятить остаток ночи счастью Ирэн. Я мысленно составляю список радостей, на которые она получит право. С девушкой, приехавшей из провинции, надо уметь их четко дозировать. Что вы скажете, например, о "Савойском трубочисте", о "Насмешливом венгерском языке" и о "Британском пальце"? По- моему, для первого раза неплохо. Я раздумываю, стоит ли добавлять к первым трем наименованиям четвертое, составившее мою славу, -- "Ронская отметина", как вдруг вздрагиваю. Чтобы вернуться в Сен-Клу, я поехал не через площадь Этуаль и Булонский лес, как обычно, а мимо дворца Шайо и авеню Анри Мартен. Сечете? На авеню Анри Мартен живет тип, подаривший Пти-Литтре виски с наркотиком. Если вы и после этого не поверите в мое шестое чувство, значит, у вас нет и обычных пяти. Я бросаю взгляд на наручные часы, потом на те, что на приборной доске. И те, и другие в согласии по одному пункту: сейчас два часа ночи. В такое время наносить визиты не принято, но мне все-таки очень хочется побеседовать с месье Оливьери. Мне кажется, с этим типом, если знать, как к нему подойти, должен получиться очень увлекательный разговор. Я как раз возле дома двести двенадцать. Остановив тачку, подхожу к воротам. Оливьери, как и карлик Леон, живет в собственном особняке, в котором не горит ни единого огонька. Нажимаю пальцем на кнопку звонка. Подождав секунду, нажимаю снова, но тут вижу, как осветилось окно сторожа. Железное жалюзи частично открывается, и недовольный тип спрашивает: -- Чего надо? -- Полиция, -- просвещаю его я. Он колеблется. В наше время полно жулья, которое представляется полицией, а потом грабит вас. -- Одну секунду! Тип исчезает в окошке, как кукушка, прокричавшая сколько надо. Проходит довольно много времени. Наконец я вижу у ворот массивный силуэт. Мужчина лет шестидесяти, сложенный, как борец, без радости рассматривает меня сквозь прутья. Он надел штаны, подтяжки не натянул, и они свисают у него по бокам... -- У вас есть документы? -- Вот. Он рассматривает мое удостоверение и сует в карман брюк свою пушку. -- Что вы хотите? -- Мне надо увидеть месье Оливьери. -- Сейчас? -- Это срочное дело. Я говорю кратко и четко. В таких случаях не следует упражняться в искусстве красноречия. -- Ладно. Он открывает. -- Я проведу вас к себе. Я должен предупредить его слугу. Мы входим в своего рода караульное помещение -- столовую, где стоит запах вареной капусты. Из соседней комнаты доносится встревоженный женский голос: -- Эктор, он действительно легавый? -- Заткнись! -- отвечает сторож. Он подходит к телефонному аппарату, раздумывает и нажимает на кнопку. Загорается красная лампочка. Секунд через тридцать слышится щелчок. -- Альбер? -- спрашивает сторож. Тог, должно быть, отвечает через зевок, что да. -- Скажи месье, что его хочет немедленно видеть полицейский. Не знаю, что отвечает лакей, но сторож, выслушав его, издает недобрый смешок. -- Я не знаю, -- говорит он и кладет трубку. Потом смотрит на меня и спрашивает: -- Ничего серьезного? -- Как сказать, -- отвечаю. Я слышу шаги за дверью; она слегка приоткрывается, и я замечаю глаз и седую прядь над ним. Жене сторожа хочется узнать, как я выгляжу. Узнав это, она возвращается на супружеское ложе. В глубине души ваш Сан-А немного встревожен. Этот Оливьери, должно быть, большая шишка с обширными связями, и мой ночной визит ему наверняка не понравится. Так что мне скоро может стать жарко... Является лакей. Настоящий: в полосатом жилете и при всем прочем. Его взгляд еще немного мутноват со сна, а так он совершенно безупречен. Он меряет меня взглядом с высоты своего величия. -- Это вы желаете видеть месье? -- Я. -- Сейчас два часа ночи. Я смотрю на часы и поправляю его: -- Два с четвертью. Будьте любезны предупредить его о моем приходе. Эта уверенность производит на него впечатление. -- Хорошо. Прошу вас следовать за мной... Я знакомлюсь с еще одним гигантским холлом. Его стены обтянуты замшей, на полу шкуры белых медведей, стоят статуи, редкие растения и висит картина Пикассо, на мой взгляд, подлинник. Лакей указывает мне на банкетку, покрытую темно-синим бархатом. -- Присядьте, я разбужу месье. И начинает подниматься по монументальной лестнице. Я жду, готовя аргументы для разговора. Если судить по осторожности слуги, Оливьери плохо спит и бывает зол сразу, как проснется. Слуга возвращается быстро. Он очень удивлен. -- Месье нет в спальне, -- говорит он. -- Он не вернулся? -- Он не уходил. -- Где он был, когда вы закончили работу? -- Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня выходной. -- Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино? -- В своем кабинете. -- А когда вы вернулись? -- Света нигде не было. Я решил, что он лег... -- Он мог выйти? -- Сторож нам бы сказал. -- Может, он заснул в кабинете? Слуга с сомнением морщится, однако направляется к двустворчатой двери, находящейся в глубине холла. Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и молчание мне все говорят. -- Мертв? -- спрашиваю я, подходя. Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя, другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к употреблению. Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед. На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На первый взгляд мне представляется, что преступление произошло следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое. Они стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться, угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло. Лакей Альберт начинает приходить в себя. -- Вот это да, -- бормочет он. -- Это его пистолет? -- спрашиваю я, показывая на элегантный шпалер с перламутровой рукояткой. Салонная игрушка. Как пресс-папье хороша, но если хочешь продырявить шкуру ближнему, то лучше взять автомат. -- Да, это его пистолет. Он лежал в нижнем ящике стола. Я рассматриваю мертвеца. Это крепкий мужчина лет пятидесяти с qede~yhlh висками. На нем домашняя куртка из красного атласа с черными лацканами. Напоминает форму дрессировщика, но все равно здорово. -- Месье Оливьери был женат? -- Нет, десять лет назад он развелся. -- Он жил один? -- Время от времени его дочь приезжает пожить здесь недельку. -- Любовницы? -- Думаю, были, но не здесь. -- Сходите за сторожем и его женой. Альбер торопится. Оставшись один, я начинаю проводить обычные поиски, но занимаюсь этим безо всякой надежды. Что-то мне подсказывает, что я здесь ничего не найду. В бюваре нет ни единой бумажки. В ящиках несколько ничего не говорящих предметов. Наверняка его рабочий кабинет находится в другом месте, а здесь он проверяет счета своих слуг или читает биржевой курс. Пепельницы пусты. В детективных романах полицейский обычно находит в них окурки. Так вот, в этот раз там ничего нет. На креслах и ковре тоже никаких следов. Оливьери задушили поясом его куртки. Толстая лента еще обмотана вокруг его шеи, как мерзкая змея. А вот и Эктор со своей мадам, испуганные новостью. -- Ни к чему не прикасайтесь! -- велю я. Жена Эктора маленькая толстая старушка с грудью, как у голубя. На носу у нее сидит великолепная волосатая бородавка, и она плачет, издавая свист, как воздух, выходящий из проколотой шины. -- Пойдемте в холл, -- решаю я и закрываю дверь. Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется заржать. -- Сколько здесь слуг? -- Четверо, -- отвечает Альбер. -- Не хватает только моей жены. -- Сходите за ней. Он выходит. -- Вы кухарка? -- спрашиваю я жену сторожа. -- Да. -- Я раньше был капралом жандармерии, -- шепчет Эктор. Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во внимание обстоятельства... -- Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли? -- Нет, никого не было, -- уверяет дуэт. -- Но ведь не по телефону же его шлепнули! Сторож упрямо мотает головой. -- Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через решетку, а вы заметили, какая она острая? -- Здесь есть второй вход? -- Черный. -- Где он? -- На задней стороне дома. Около кладовой. -- Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую дверь они вошли? -- Через черный ход, естественно. Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая женщина с лицом, усыпанным веснушками. Ома прячет в складках ночной рубашки свои груди в форме капли масла. -- Это невозможно! Я не могу в это поверить, -- говорит она. -- Где он? Я хочу его увидеть! -- Момент! -- перебиваю ее я. Она спохватывается и здоровается со мной испуганным кивком. -- Вы вышли через черный ход, -- говорю. -- Вы закрыли за собой дверь? -- Естественно, -- отвечает Альбер. -- А ключ? -- Ну... Его конопатая половина поднимает руку, как школьница, собирающаяся попросить разрешения сходить в туалет. -- Да? -- приглашаю я. -- Я хотела вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберу, чтобы он на меня не ругался, потому что подумала, что сама забыла запереть дверь, когда мы уходили. Но теперь я уверена, что это не так! Эта детка льет воду на мою мельницу. Я благодарю ее доброжелательной улыбкой, которая смущает ее до глубины души. Вечером Оливьери позвонили люди, с которыми он хотел встретиться тайно. Он впустил их через черный ход, чтобы не привлекать внимания сторожа и его жены. Визит закончился его смертью, а убийцы ушли тем же путем, но дверь за собой только захлопнули. -- Прекрасно, -- бормочет знаменитый Сан-Антонио, -- давайте перейдем к следующей главе... Ваш хозяин был любителем виски, насколько я знаю? Они смотрят на меня, совершенно ошарашенные, поскольку мой вопрос в такой момент кажется им совершенно неуместным. -- Да, точно, -- отвечает наконец Альбер. -- Откуда он получал виски? -- Прямо с фабрики. У него был друг шотландец, поставлявший ему скотч. Мне кажется, он платил дешевле и считал, что эта марка лучше остальных. -- Я хочу увидеть это виски. Альбер кивает, бесшумным шагом идет в салон и возвращается с едва начатой бутылкой "Мак-Геррела". Я снимаю пробку и нюхаю виски. Это хорошее, без примесей. -- Других нет? -- Есть, в погребе... Нам привезли партию на прошлой неделе. -- Кто? -- Национальная компания железных дорог. -- Ладно! Пошли в погреб. Эти люди понимают все меньше и меньше. В два часа ночи является полицейский, будит их, они обнаруживают, что хозяин убит, а он, не занимаясь убийством, расспрашивает их о виски... Согласитесь, что для лакеев этого многовато. Меня по-прежнему ведет длинный Альбер. Мы проходим в кладовку и спускаемся по каменной лестнице в подвал. В винном погребе со сводчатым потолком свежо, все аккуратно расставлено. Вдоль одной стены лежат почтенные бутылки в ящиках с этикетками. В глубине высятся ящики с шампанским и ликерами. Альбер замирает, как только что в кабинете, когда увидел, что его хозяин отбросил копыта. Он смотрит на меня с таким мучительным выражением, будто забыл орфографию своей фамилии. -- Эй, Альбер, у вас что, головокружение? -- Это немыслимо... -- говорит он. -- Что? -- Недавно здесь стояли четыре ящика скотча, а сейчас они исчезли! Я хватаю его за руку: -- Что вы говорите, барон? -- Клянусь, это правда, господин комиссар. Я спускался сюда перед ужином за бутылкой бургундского, и они тут стояли... Вот здесь, видите? "Здесь" пусто. На квадрате земли выделяются следы, оставленные тяжелыми ящиками, которые волокли. -- Они были открыты? -- Всего один. Месье Оливьери подарил шесть бутылок одному своему другу. -- Месье Пти-Литтре, издателю? Зенки у шестерки становятся размером с тарелку. -- Откуда вы знаете? -- бормочет он. Я отвечаю ему загадочной улыбкой. Глава 3 Четыре часа! Старик сидит в своем кабинете в зеленом свете лампы, безукоризненный, чисто выбритый, при галстуке. Он полон внимания. Я только что сделал ему полный отчет о происшедших событиях, и он задумчив. Есть от чего. -- В общем, -- резюмирует он, -- этот Оливьери получил бутылки скотча, содержащего героин. Он об этом не знал, поскольку подарил несколько штук своему другу. Возможно, эти бутылки служат для контрабанды наркотиков? -- Это очевидно. Те, кто их получали, должны были затем извлекать героин при помощи химических процессов, которые вам с радостью опишет Фавье. Возможно, выпаривая виски. Или, что также возможно, наркоманы пили виски таким, каким оно было, что усиливало действие наркотика. -- Гениально, -- соглашается Лысый, гладя свой кумпол. Наступает молчание. -- Продолжим наши рассуждения, -- решает Старик. -- Эти ящики с "приправленным" виски были отправлены Оливьери по ошибке. -- Контрабандисты заметили свою ошибку и захотели ее исправить. Дела для Оливьери обернулись плохо. Они его убили и завладели ящиками. В общем, дело несложное. -- Эта история относится к компетенции Скотленд-Ярда, -- с сожалением вздыхает Старик. -- Утром я позвоню старшему инспектору Моррисону. Я смотрю на него, он на меня, все в самой глубокой тишине. Наконец я начинаю смеяться, как тип, который составил себе состояние, создав фабрику для производства рюкзаков для горбатых. -- Что с вами? -- удивляется Безволосый, стараясь сохранить серьезность. -- Я думаю, патрон, что наши мысли параллельны, как два рельса... -- То есть? Лысый уже улыбается. -- То есть нам обоим хотелось бы ради престижа французской полиции довести расследование этого дела до конца и принести парням из Ярда решение в виде подарка, обвязанного трехцветной ленточкой. Босс встает, проходит по кабинету и кладет свою изящную руку (не могу назвать ее клешней) на мое мощное плечо. -- Мы друг друга поняли! -- говорит он. -- Итак? -- Итак, я совершу поездку в Шотландию, -- отвечаю. -- Вы этого unrhre? -- Да, мой дорогой друг. Но я вам рекомендую действовать с крайней осторожностью. Вы будете там находиться неофициально, совершенно неофициально. Старик всегда боится скандала. Он любит, чтобы мы совершали наши подвиги тихо и с достоинством. -- Эта необычная контрабанда начинается с завода, где производят это виски, поскольку бутылки, содержащие героин, имеют ненарушенную оригинальную пробку. -- Возможно... -- Съездите туда. Разоблачите преступников, раскройте все ходы и сообщите мне. Наши коллеги с того берега Ла-Манша слишком часто насмехаются над нами. -- Я сделаю все возможное и невозможное. -- Я знаю... Он придвигает к себе бутылку виски и внимательно всматривается в маленькую белую этикетку, приклеенную с обратной стороны. -- "Мак-Геррел" производит дама, -- говорит он. -- Некая Хелен- Дафна Мак-Геррел, проживающая в Майбексайд-Ишикен возле Глазго. Я записываю имя дамы в записную книжку. Босс уже листает расписание авиарейсов. -- Есть самолет компании "Эр Франс" на Глазго в семь двадцать две. Я велю забронировать вам место. -- Два места, -- поправляю я. Он хмурится, что составляет его единственное физическое упражнение за день. -- Вы собираетесь взять с собой помощника? -- Поскольку я не могу рассчитывать на помощь британской полиции в моем неофициальном задании, а помощь мне может понадобиться, мне нужен напарник. -- Вы правы. Кого вы возьмете? Мои раздумья длятся недолго. -- Берюрье. Старик кивает, потом спрашивает с легкой двусмысленной улыбкой: -- Скажите, мой милый, почему вы все время берете себе в помощники инспектора Берюрье? Слава богу, в нашей Службе хватает людей. Месье Голова-как-задница впервые задает мне этот вопрос, и я смущен. -- Ну, -- бормочу, -- это трудно объяснить. Видите ли, босс, Берю не особо умен. Он грубиян, выпивоха, драчун, но вместе с тем имеет качества, которые делают из него самого ценного помощника. Во-первых, он предан мне как собака; во-вторых, он добрый, смелый, упрямый. А иногда его хитроватый здравый смысл не хуже гениальности. Кроме того, он мне нравится. Я его поддразниваю, и это успокаивает мои нервы... Старик поднимает руку: -- О господи, да остановите вы ваш панегирик! Берите с собой Берюрье. Я велю забронировать два места. -- Мне бы хотелось иметь машину по прибытии в Глазго, -- говорю. -- Я это улажу. Билеты и валюту вам доставят в аэропорт. -- Хорошо. Пожав друг другу руки, мы расстаемся. Заря начинает разбрасывать искры солнца, когда я покидаю контору. Смотрю на часы. Мне осталось три часа, чтобы съездить собрать чемодан и заехать за Берю. Доезжаю до Сен-Клу. Дверь дома открыта, что внезапно напоминает мне, что я приютил у себя киску. Черт возьми! Хорош я хозяин. Привожу девицу домой, бросаю в тот момент, когда уже собрался сыграть с ней в почтальона и прачку, и в четыре утра собираюсь вытащить ее из постели и выбросить на мокрую парижскую мостовую... Так не делают. Поднимаюсь в спальню. Ирэн, ровно дыша, спит блаженным сном, натянув одеяло до подбородка. У меня не хватает мужества ее разбудить. Я вынимаю из шкафа два костюма и смокинг, опустошаю ящик комода, чтобы взять самое лучшее белье. Прежде чем убежать, пишу записку для провинциалочки: Дорогая Ирэн, Уехал в деловую поездку. Очень сожалею. Оставляю Вам ключ в почтовом ящике в саду. Кратко, сильно, красноречиво, и сказано все, что хотел сказать. Это первый раз, когда Сан-Антонио, приведя к себе бабу, сматывается, не организовав ей космическое путешествие на борту его корабля с твердотопливным двигателем. Не надо об этом думать, иначе... Я уезжаю. Курс -- дом Берю. Когда я останавливаюсь возле дома Толстяка, консьержка в бумазейном халате и с волосами, обвязанными платком, волочит по тротуару мусорный контейнер. Заметив меня, она чешет пониже спины. Это зрелая дама, но ее явно никто не хочет срывать. Я на всякий случай заглядываю внутрь контейнера -- вдруг там Толстяк. Но его нет, и я направляюсь в подъезд, весело бросив церберше: "Что, дышите свежим воздухом?" -- Вы к Берюрье? -- окликает она меня. -- Да. -- Я вас знаю, -- уверяет она. -- Вы его начальник? -- Точно. -- Их здесь нет! Я останавливаюсь в подъезда. -- А где они? -- Летом они живут за городом у свояченицы. -- Где? -- В Нантерре. Желаете адрес? -- Еще бы! Она закрывает глаза и декламирует: -- Авеню Женераль Коломбей, дом двести двадцать восемь. -- Тысяча благодарностей. У меня остался час на то, чтобы смотаться в Нантерр, схватить Толстяка и доехать с ним до Орли. Это вполне осуществимо. Пятнадцать минут спустя я оказываюсь перед домом, находящимся недалеко от старого завода "Симка". Вот, оказывается, что в семье Берюрье называется "жить за городом". Впрочем, воздух здесь действительно отличается от парижского, потому что с другой стороны дома находится химический завод. Сад в девяносто квадратных сантиметров, полностью заросший резедой, отделяет авеню от двери (или, если находишься в доме, дверь от авеню). Стучу в дверь. Поначалу никакого движения, затем слышатся ворчание, плевки, whuh, зевки, почесывания спины и пониже. Какой-то мужчина примешивает имя господне к некоему органу дамы, который уже закрыт, видимо по причине возраста. Наконец дверь отворяется. Передо мной оказываются глаза, похожие на пуговицы от ширинки. Смотрю ниже пуговиц и вижу пупок в прекрасном состоянии, а над ним густой волосяной покров, который вяло почесывает рука. Голос спрашивает: -- Какого хрена вам тут нужно в такое время? Природное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, произнесший эту приветливую фразу, и я замечаю маленькую морду ящерицы. -- Я хочу поговорить с Александром-Бенуа, -- говорю. -- Я его начальник, комиссар Сан-Антонио. -- О! -- отвечает Гигантская Ящерица. -- Я слышал о вас от этого придурка. Входите! Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка. -- Сандр! -- вопит Динозавр. -- Что это за бардак? -- спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине. Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто -- женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца "Беарн". -- Доброе утро, мадам, -- вежливо здороваюсь с Катафалком. Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет: -- Феликс, подними меня, я хочу видеть! Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим. В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище -- ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез. -- О! -- восклицает Толстякова корова. -- Да это же комиссар! По какому случаю? -- Мне нужен Бенуа, -- объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах. -- Сандр! -- снова вопит Ящерица. -- Н-ну! -- мычит сонный Берю. Толстуха указывает мне на катафалк. -- Представляю вам мою сестру Женевьев. Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными. Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться. Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой зад. Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и старик, забывший в стакане свою вставную челюсть. Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно. Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров opnhgbndhr особо сильное впечатление. -- Эй, Берю, -- кричу я, -- ты идешь или нет? Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о самой мясистой части его тела. Наконец он выходит. -- Зачем ты приперся в этот бордель? -- удивляется Жирдяй. Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка, позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и вещам. -- Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее. Он исчезает. -- А куда именно вы его везете? -- спрашивает Толстуха. -- В Глазго, -- отвечаю я. -- Черт! В Японию! К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять географические ошибки свояченицы. -- Ты чЕ, тронулась, Берта? Это в Дании. -- А что дальше? -- беспокоится коровища. -- Дания, разумеется, -- просвещает ее образованный родственник. -- Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала бы. Из комнаты галопом выбегает Берю. Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его. -- Сматываемся, -- говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает хрипеть. -- Твой свояк микроцефал? -- Ничего подобного, -- говорит Берю. -- Он слесарь-сантехник. Глава 4 Наш самолет летит высоко, его турбины работают нормально, горючего достаточно, чтобы долететь до Шотландии, а стюардесса такая хорошенькая, что от ее вида зачесались бы ладони даже у безрукого. Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что, следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале, все ли нормально с турбинами. -- Опусти воротник пиджака! -- говорю я ему. -- Ты похож на замерзшего клошара. Мастодонт подчиняется. -- А теперь? -- спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы. -- Теперь ты похож просто на клошара. -- Я замолкаю, окаменев. -- Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку! -- Опять ты хреноту порешь? -- ворчит Толстяк. Говоря это, он проводит рукой по груди и отдает себе отчет в очевидности. -- Черт, в спешке сборов... Под пиджаком у него только галстук на поросячьей шее, правда хорошо завязанный. -- Это заметно? -- беспокоится мой напарник. -- Не особо, -- говорю, -- потому что благодаря твоему густому волосяному покрову кажется, что на тебе мохеровый свитер. Придется тебе покупать рубашку, Толстяк. Он обещает это сделать, и мы приземляемся. Пройдя через таможню, мы замечаем высокого типа в одежде шофера из богатого дома, расхаживающего по залу. В тот самый момент, когда я заметил типа, громкоговоритель сообщает, что шофер фирмы "Херст" ждет мистера Сан-Антонио в большом зале, чтобы предоставить в его распоряжение машину. Я подхожу к дылде, называюсь, и он почтительно приветствует меня. Пять минут спустя я получаю ключи и бумаги на импортную черную "бентли" размером с катафалк. Толстяк раздувается от гордости. -- В ней я буду выглядеть как английская королева, -- заявляет он. -- Боже, храни королеву, -- вздыхаю я. Майбексайд-Ишикен, миленький городок с пятью тысячами жителей, находится километрах в пятидесяти от Глазго. Когда мы проезжаем мимо таблички с названием города, я решаю навести кое-какие справки о виски "Мак-Геррел" и останавливаю катафалк перед ресторанчиком с лаконичным названием "Рука моей сестры в штанах турка". Толстяк и я заходим в живописный зал с нашитыми на стены деревянными панелями. Посредине его стоит камин, не горящий по причине теплого времени года. Пухленькая дама с пучком, лежащим на ее макушке, как яблоко, в очках в железной оправе и с детской улыбкой на губах спешит нам навстречу. -- Я выпью мюскаде, -- заявляет Берю. -- Ты не в Нантерре, Толстяк, -- объясняю я. -- Не забывай, это страна виски. -- Я не догматик, -- отрезает мой приятель. -- Выпью виски. -- Он обращается к улыбающейся владелице ресторана: -- Ту виски ин большие гласс! Улыбка женщины исчезает, как будто ей дали по зубам. Она сообщает, что сейчас не время для алкоголя. Мне предстоит тяжелый труд: растолковать Берю, что в Великобритании нельзя пить спиртное в любое время суток. Он меня слушает с лицом, помертвевшим от разочарования. -- Скажи ей, что мы французы, -- предпринимает он последнюю попытку, -- и нам не обязательно соблюдать эти правила. Я бросаю на него строгий взгляд. -- Слушай, дружище, нам придется выпить чаю. Мне нужно расспросить эту старую грымзу, и я не хочу попирать законы страны. Толстяк моментально замыкается во враждебном молчании. Когда перед нами стоит дымящийся чайник, я начинаю расспрашивать даму с пучком. К счастью, она разговорчива и рада поболтать с французом. За время меньше того, чем требуется Берю, чтобы выпить сто сантилитров ронского, я узнаю, что винный завод Мак-Геррелов один из крупнейших в округе. Он действительно находится в Майбексайд-Ишикене, но владельцы живут в трех километрах отсюда, в Стингинесе. По тому, что их жилище называется Стингинес Каста, я без особого труда делаю вывод, что они местные помещики и владеют замком. Выпив глоток чая на двоих и купив Берю белую рубашку, мы направляемся в Стингинес. В округе всего одна гостиница -- "Большой отель щедрого шотландца". Несмотря на длинное название, это весьма скромное заведение. Его содержит супружеская чета -- мистер и миссис Мак-Хантин, которым помогает служанка лет восемнадцати с очень милой фигуркой. Я объясняю, что мы французские туристы, заехавшие в страну волынок, и нас встречают, как Анкетиля, после того как он в пятый раз выиграл Тур де Франс. Мак-Хантин -- тип лет шестидесяти, лысый, со светлыми усами, толстыми блестящими щеками и животом, не дающим забыть о страсти шотландцев к регби. Его половина, наоборот, высокая, тощая, но при этом совсем не неприятная. Нам дают две самые лучшие комнаты в гостинице: туалет на том же этаже, а горячая вода на кухне. Служанка приносит мой багаж. Глядя на ее круп, я принимаю решение. Этот цветочек мне подходит. Не только с сентиментальной точки зрения, но и в плане получения информации о местных жителях. Я сразу перехожу к делу и достаю мою улыбку восемьдесят четвертого размера, к которой добавляю убийственный взгляд, проникающий глубже, чем ренгеновские лучи. Она краснеет. Сообщение принято, командир! И вот мы одни в моей комнате. Она мне объясняет, как открыть занавески на окне. Изобретательные люди эти шотландцы: достаточно потянуть за веревочку, и шторы откроются. Затем она мне демонстрирует, как открывать воду: достаточно повернуть кран против часовой стрелки. Остроумно, а? Потом показывает, что на кровати лежат два одеяла, шотландские, а в комоде есть ящики. Исчерпав информацию, она замолкает и смотрит на меня своими огромными голубыми глазами, полными невинности и восхищения. Я спрашиваю ее заглавие. Ее зовут Кэтти Мэппл. Я ей говорю, что она очень хорошенькая, она мне верит. В общем, дела идут как по маслу. Я прикидываю, стоит ли сразу демонстрировать ей мой фирменный поцелуй, и решаю, что нет. Время работает на меня. Дадим ей привыкнуть к моей привлекательной внешности. А пока я работаю на ее национальной территории и даю однофунтовую бумажку, напечатанную в Англии. Сообразив, что это первый случай в истории Шотландии, чтобы джентльмен дал такие чаевые, я вздрагиваю: она сочтет меня чокнутым, вызовет санитаров, и они меня по-быстренькому запрут в дом хи-хи. Ничего такого не происходит. Кэтти ведет себя разумно: кладет купюру в карман. За такие деньги она готова покрасить Букингемекий дворец кисточкой для ресниц. -- Вы чудесная девушка, -- заявляю я, взяв ее за подбородок. Она очень скромно отвечает мне "да" и убегает, не потому, что я ее пугаю, а из-за того, что ее зовет мамаша Мак-Хантин. Убегая, она наталкивается на веселого Берюрье. -- Может, я и ошибаюсь, -- говорит Толстяк, -- но меня не удивит, если ты быстро добьешься успеха. Ты только не смейся, но мне понравилась хозяйка. Она немножко костлява, но после Берты это внесет некоторое разнообразие. Он секунду размышляет, потом робко спрашивает: -- Сан-А, скажи, как по-английски будет "Вы мне нравитесь"? День проходит тихо-мирно. Пока Толстяк дрыхнет в гостинице, я болтаюсь по поселку. На холме, доминирующем над диким озером с серой водой, высится Стингинес Кастл. Это феодальный замок с узкими окнами, витражами собора и трехвековыми деревьями. Когда я, дойдя до подножия холма, сажусь на траву, замечаю выезжающий q парадного двора маленький черный "триумф", управляемый очаровательной белокурой девушкой, чьи волосы развеваются по ветру. Я видел ее какую-то секунду, но этого достаточно, чтобы разглядеть, насколько она красива. Не знаю, является она постоянной жительницей замка или нет, но в обоих случаях очень хочу с ней познакомиться. И как можно ближе. Я в задумчивости возвращаюсь в гостиницу, когда на прекрасную шотландскую провинцию начинают медленно опускаться сумерки. Толстяк ждет меня перед тройной порцией виски, поскольку сейчас как раз час "Ч", точнее, час "В". Очевидно, он уже выпил несколько стаканчиков, если судить по его физиономии, светящейся, как взлетно-посадочные полосы Орли в туманный день. Он встречает меня кудахтаньем гиппопотама, которого щекочут. -- Знаешь, парень, -- сообщает он мне, -- акции с хозяйкой резко идут вверх. Я ее пощупал на лестнице, и она посмеялась. Это хороший знак, а? -- Еще какой! Мы садимся за стол, и веселое настроение достойного полицейского разом падает, как беременная женщина в духоте метро. Меню: вареная баранья нога и горох, тоже вареный. Баранья нога напоминает старую шину, а горох -- дробь. Когда горошина падает на тарелку, кажется, что потерял пуговицу от ширинки. Берюрье хнычет: -- Эти люди учились готовить на заводе, производящем химическое оружие. Ах, видела бы меня моя Берта! Поскольку голод не тетка, он съедает и шину, и дробь А я тем временем смотрю во все глаза на служанку. В тот момент, когда она приносит десерт (яблочный пирог), я прошу ее зайти ночью ко мне в комнату для крайне важного сообщения. Она в очередной раз краснеет и соглашается взмахом ресниц. -- Что ты у нее спросил? -- ворчит Берю. -- Какой масти была вороная лошадь Генриха Восьмого, -- отвечаю я. Почти полночь (по Гринвичу), когда Кэтти скребется в мою дверь. Она сменила юбку из шотландки на халат, тоже из шотландки. Как только она вошла, я сразу обнимаю ее. Под халатом у нее лифчик и трусики (естественно, тоже в шотландскую клетку). Мне говорили, что англичане очень расположены к Общему Рынку, но я не знал, что до такой степени Кэтти всей душой за сближение европейских наций. Клянусь вам, она усваивает мою методу в шесть секунд. Опыта у нее никакого, зато есть огромное желание его приобрести. Я вкалываю как каторжный. Способная девочка. Веселье в разгаре, хотя огонь в моей комнате не горит. Наконец Берюрье начинает колотить в стену ботинком. -- Эй, Сан-А, -- орет Толстяк, -- пожалей хоть немного свою телку! Тебя что, снимают для телевидения? Мы успокаиваемся. Наступает время разговоров шепотом. Я начинаю объяснять детке, теперь исключительно по-английски, как я рад, что познакомился с ней. Я ей говорю, что ее деревушка просто потрясающая, а на холме прекрасный замок. Так, потихоньку, я подвожу ее туда, куда мне нужно, и она читает мне длинную лекцию о семействе Мак-Геррел. Завод принадлежит старухе Мак-Геррел Хелен-Дафне. Этой старой kedh лет семьдесят, и живет она в кресле на колесиках, потому что копыта сказали ей прости-прощай. Два года назад делом руководил ее племянник Арчибальд, но этот достойный человек погиб в Африке во время сафари, и старуха, жившая на Лазурном берегу вместе с внучатой племянницей Синтией, быстро вернулась, чтобы взять все в свои руки. Поскольку она слишком стара и больна, чтобы напрямую руководить бизнесом, то пригласила для этого специалиста, некоего Мак- Орниша. Ее внучатой племяннице Синтии лет двадцать пять. Она красивая блондинка и спортсменка. Готов поспорить на караван верблюдов против каравана тещ, что именно ее я видел за рулем "триумфа". Она помолвлена с местным папенькиным сынком сэром Конси, сыном баронета Экзодуса Конси. Но дело затянулось, и о свадьбе пока не слышно. Когда любезная и щедрая Кэтти оставляет меня, чтобы отправиться отдохнуть, что она вполне заслужила, я быстренько классифицирую моих персонажей. Меня бы удивило, если бы мамаша Мак-Геррел была замешана в контрабанду наркотой. У пожилой леди есть менее легкомысленные занятия. Это также не подходит ни для возраста ее племянницы, ни для положения сына баронета. Нет, на первый взгляд я склонен подозревать Мак-Орниша. Этот парень руководит заводом, значит, имеет все возможности организовать известный вам маленький бизнес. Надо присмотреться к нему повнимательнее. Глава 5 На следующий день мы с Толстяком едем в город за покупками. Я покупаю бинокль, а Берю шикарный спиннинг. У меня начинается стадия наблюдения, и Мастодонт мне пока не нужен. Поскольку он слишком увивается возле мамаши Мак-Хантин и ее муж уже начинает на него недобро коситься, я посоветовал ему порыбачить на озере Стингинес, которое считается рыбным. В округе даже ходит легенда, что в нем живет чудовище, появляющееся примерно раз в пятьдесят лет. -- Вот бы его поймать! -- мечтает Берю. -- Они бы точно напечатали мой портрет в своих брехаловках. Сорок восемь часов мы наслаждаемся настоящим отпуском. Лежа на свежей траве, я отмечаю все поездки в замок и из замка и знакомлюсь с персонажами. Я замечаю старушку Дафну, которую дворецкий, торжественный как сама Англия, вывозит по утрам и после обеда в парк; замечаю молодого сэра Конси, у которого, на мой взгляд, унылый вид, и мистера Мак-Орниша, ночующего в замке после дня на заводе; и любуюсь прекрасной Синтией. Каждый день после обеда девушка ездит в Майбексайд-Ишикен на своем маленьком "триумфе" и возвращается в сумерках с развевающимися по ветру волосами... Вечером, проглотив отвратительную стряпню папаши Мак-Хантина, я иду в постельку на встречу с мисс Кэтти. Первый день рыбалки Берю оказывается удачным: шесть форелей, самая маленькая из которых весит не меньше восьмисот граммов. Жирдяй на седьмом небе от счастья Это его праздник! Он хочет сфотографироваться со своими трофеями. Он вмиг забывает о костлявой хозяйке и ходит за Мак-Хантином до тех пор, пока тот не разрешает ему приготовить улов самому, правда, с условием, что Берю купит на свои деньги масло, необходимое для готовки. -- Завтра, -- ликует Мамонт, -- я надеюсь на еще лучший результат! -- Завтра, -- говорю я ему, -- у тебя будут лучшие занятия, mefekh, рыбалка. -- Какие? -- Ты совершишь вооруженное нападение. Он осушает кружку "гиннеса", облизывает своим коровьим языком толстые губы и заявляет: -- С тобой надо быть готовым ко всему, но я бы все-таки хотел, чтобы ты мне объяснил, что к чему. -- Нам надо проникнуть в Стингинес Кастл, приятель. -- Ну и что? -- Я придумал способ быть встреченным с фанфарами. -- Давай, я тебя слушаю. -- Ты переоденешься... -- В кого? -- В кого хочешь. Главное, чтобы ты стал неузнаваемым. -- КлЕво! Мне это нравится. А потом? -- Наденешь маску. -- Это мне тоже нравится. Продолжай. -- И засядешь на дороге, ведущей к замку. Сразу за боковой дорогой, уходящей к озеру, представляешь себе? -- Как будто нахожусь там. Дальше! -- В сотне метров впереди рассыплешь гвозди. -- На кой хрен? -- Чтобы проколоть шины малышки Синтии, племянницы хозяйки замка. -- Не врубился... -- Имея проколотые колеса, девочка будет вынуждена остановиться. -- Понял. А потом? -- Выскочишь из кустов с револьвером в руке. -- Я? -- Ты! Крикнешь ей: "Мани!" Только не вздумай орать на французском! -- Значит, я буду грабить дилижанс. -- Да, нападешь на девушку, а тут появляюсь я. -- Как благородный рыцарь на белом коне! -- усмехается Жирдяй. -- Именно. Моя тачка будет спрятана на боковой дороге. Как только я увижу, что ты занялся девочкой, сразу выскочу, наброшусь на тебя и сделаю вид, что молочу. -- Вот спасибочки! И это вся роль, что ты можешь мне предложить? -- Нет, я еще подумываю дать тебе роль лопуха в документальном фильме о жизни растений. -- А удары правда будут туфтовыми? -- Ты думаешь, я хочу тебя убить? -- Это все? Презрительное пожимание плечами. -- Да. Ты удерешь. Он подзывает Кэтти и просит принести еще одну кружку пива. Малышка кивает на часы, показывая ему, что время приема алкоголя закончилось пять минут назад. Тогда Толстяк приходит в страшную ярость, и мне приходится употребить все мое влияние на красотку, чтобы добиться для него нового "гиннеса". Успокоившись, мой напарник спрашивает: -- А ты? -- Что я? -- Ты чего будешь делать? Ухлестывать за девицей? -- Именно. И довезу детку до замка, потому что шины ее тачки будут проколоты. -- Ты забыл одну вещь, комиссар хренов. -- Инспектор Берюрье, попрошу вас! -- Ты забыл, что если я разбросаю на дороге гвозди, то они проколют шины и твоему катафалку. Я же говорил, что Берю наделен большим здравым смыслом. Из этой горы сала иногда выходят стоящие замечания. Он радуется моему смущению. -- Ну что, хитрец? -- Заткнись, Берюрье, дай подумать. -- Валяй думай, -- усмехается Толстяк и осушает одиннадцатую кружку "гиннеса". -- Можно было бы положить поперек дороги ствол дерева, чтобы заставить ее остановиться, -- предлагаю я, -- вот только это не проколет шины, а мне обязательно нужны спущенные колеса. Это даст мне великолепный предлог довезти ее до Стингинес Кастл. Берю элегантно прикрывает рукой рот из-за рвущихся на волю газов от пива, но они находят другой выход, и ему не остается ничего иного, кроме как скрипнуть спинкой стула, чтобы подобрать пару к этому звуку. -- У меня есть лучший вариант, -- сдержанно говорит он, вдохнув смесь кислорода, углекислого газа, крошек табака и пивной пены. -- Намного лучший. -- Неужели это возможно? -- Я лягу поперек дороги, и твоей шлюхе придется затормозить, если она не захочет меня раздавить... -- Надеюсь, что не захочет. -- У меня будет в руке нож, и, как только она выйдет из своей тачки, я проколю передние колеса. -- Браво, Толстяк! -- А потом я сыграю задуманную сценку. Я пожимаю мощную десницу славного Берю. -- Ты не умен, Толстяк, но гениален. -- Не надо комплиментов, -- отвечает мой доблестный товарищ. Лежа на крыше моей "бентли", я вглядываюсь в горизонт через бинокль и различаю на далеком повороте маленький "триумф" мисс Синтии. Девушка в машине одна. Настал момент действовать. Сую два пальца в рот и издаю долгий свист. Мне отвечает другой свист: Берю услышал мой сигнал. Теперь его черед играть. Звук мотора быстро нарастает. Эта девочка умеет управлять машиной -- гонит на ста двадцати в час! Только бы она успела затормозить. Если она раздавит моего Берюрье, я никогда не утешусь! Встревоженный, я разворачиваюсь на крыше моего катафалка, настраиваю бинокль и между листьями замечаю Толстяка, лежащего поперек дороги, раскинув руки крестом. Мой достойный корешок оделся шотландцем. Представляете: Берю в килте! "Триумф" выезжает на прямой участок дороги. Он черной стрелой проносится мимо дороги, на которой спрятался я, и тут раздается дикий вой тормозов. Над дорогой поднимается облако белой пыли. Машина останавливается в пятидесяти сантиметрах от мужа ББ, которая едва не овдовела. Берю не только толстый, но и крутой! Чтобы играть в такой аттракцион, подпустить спортивную машину на пятьдесят сантиметров и не шелохнуться, нужно иметь стальные нервы. Белокурая Синтия выпрыгивает из своей тачки и подходит к лежащему. Он уже не лежит. Я слышу "пффф" проколотых шин, потом удивленное восклицание девушки, которая видит вскочившего амбала в маске, размахивающего пушкой и орущего: "Мани! Мани!" Нельзя терять ни секунды. Твой выход, Сан-А. Вторая серия, в главной роли знаменитый комиссар Сан-Антонио, человек, который me боится никого и ничего. Я спрыгиваю на землю, седлаю "бентли", срываюсь с места, несусь, поворачиваю, торможу, выскакиваю, вмешиваюсь... Мне требуется огромная сила воли, чтобы не заржать. Слово полицейского, Берю стоит того, чтобы взглянуть на него. Он надел килт, но сохранил под ним штаны и потому больше похож на грека, чем на шотландца. Пиджак застегнут наперекосяк, на голову натянут женский чулок, что делает его физиономию устрашающей. Поверх чулка он нахлобучил широкий берет в зеленую и красную клетку. Я бросаюсь к нему. Берю, войдя в роль, направляет свой шпалер на меня. Я великолепным ударом вышибаю пушку из его руки, и она улетает на дорогу. Затем я бью его в челюсть без особой силы. Толстяк изображает нокаут и падает на колени. И тут, как всегда бывает, случается непредвиденное. Мисс Синтия, которой я еще не успел заняться, приближается вооруженная английским ключом (хотя сама шотландка) и изо всех сил швыряет его в чайник Толстяка. Берю ловит ключ физией, и я понимаю, что его вставная челюсть приказала долго жить. Звук такой, будто уронили коробку домино. -- Ой... твою мать, поганая! -- вопит он по-французски. Я хватаю его за горло, чтобы помочь подняться и защитить от новых действий предприимчивой амазонки. -- Сваливай, лопух! -- шепчу я ему на ухо. Он понимает, что настал момент делать ноги, и бросается в кусты Вместо того чтобы преследовать его, я теряю время на поиски револьвера, поднимаю его и кричу на оксфордском английском: -- Руки вверх! Берю не останавливается по двум веским причинам: во-первых, мы договорились, что он должен смыться, а во-вторых, он не понимает языка Черчилля. Для красоты сцены я дважды стреляю в его сторону. Но Жирдяй уже исчез в зарослях на берегу озера. Я издаю разъяренный вопль и поворачиваюсь к малышке. Ой-ой- ой! Вблизи она в один миллион девятьсот шестнадцать тысяч раз прекраснее, чем издали. Она натуральная блондинка, и ее волосы похожи на золотые нити. Знаю, что это сравнение очень заезжено, но оно прекрасно отвечает действительности. Глаза не синие, а сиреневые, с маленькими золотистыми точками. Рот... нет, не могу описать, это надо видеть... Она загорелая, ее тело безупречно. Все великолепно: прекрасная грудь, восхитительные руки, изящные лодыжки, подтянутый живот, легкая шея... В общем, все. -- Этот бандит не причинил вам вреда? -- беспокоюсь я, когда она заметила мое молчаливое восхищение. Я говорю по-английски, но с таким сильным французским акцентом, что она бормочет: -- Вы француз? Бормочет она по-французски. Чтобы бормотать на иностранном языке, как и для того, чтобы ругаться, надо им хорошо владеть. Разумеется, она тоже говорит с акцентом, но с таким милым, что так и хочется поискать его у нее между зубами. -- Это заметно? -- Да. Не знаю, как вас благодарить. Вы подоспели вовремя. -- Благодарите случай, -- отвечаю я. -- Подумать только, я сомневался, ехать сюда или нет... Надо заявить в полицию. Она пожимает плечами. -- Этот человек явно сумасшедший. Вы заметили, как он одет? -- Вооруженный сумасшедший опасен. -- Я позвоню Мак-Хесдрессу. -- Кто это? -- Шериф. Вспомнив правила хорошего тона, я кланяюсь. -- Моя фамилия Сан-Антонио, -- говорю. Она протягивает мне руку. -- Счастлива познакомиться. Синтия Мак-Геррел. Наше рукопожатие продолжается ровно столько, чтобы стать чем- то большим, чем просто рукопожатием. -- Этот негодяй проколол покрышки моей машины, -- вздыхает нежная красавица. -- Ничего страшного. Мы откатим ваш "триумф" на обочину, и я с радостью отвезу вас... -- Вы очень любезны. Сказано -- сделано. И вот мы едем в Стингинес Кастл. Первая часть моего плана полностью удалась. Правда, Берю потерял в драке свои домино, но дело стоило такой жертвы. -- Вы проводите здесь отпуск? -- спрашивает Синтия. -- Да, -- отвечаю. -- Я писатель и хочу написать роман с шотландской героиней[2]. -- Очень интересно. А что вы уже написали? Я быстро и небрежно перечисляю, как мэтр, не желающий проявлять нескромность: -- "Даму с гортензиями", "Граф Монте-Белло", "Клубок ужей", "Любите ли вы Брахму" ... -- Я уверена, что читала эти вещи, -- говорит Синтия. -- Они переведены на сорок два языка, в том числе на немой хинди и монегаскский[3]. Она смеется. -- Сразу видно, что вы француз. -- Почему? -- Вы любите смеяться. -- Очень. А вы? -- Я не решаюсь. -- Почему? -- Вы прекрасно знаете, что у англичанок длинные зубы. -- Покажите ваши. Она показывает. -- У вас чудесные зубы, -- заявляю я, думая о зубах Берюрье. И добавляю: -- Я бы хотел сделать из них ожерелье. Мило болтая, мы доехали до Стингинес Кастл. Замок ужасно большой и важный. В нем три островерхие башни и гигантское крыльцо. Мажордом, которого я уже видел в бинокль, выходит на крыльцо. Можно подумать, что он играет роль английского дворецкого в третьесортной постановке и немного переигрывает. -- С мисс не произошло аварии? -- осведомляется он, даже не глядя на меня. -- Проколола две шины, Джеймс, -- беззаботно отвечает Синтия. -- Предупредите тетю, что я вернулась с французским другом... Сочтя эту фразу представлением, главшестерка удостаивает меня кивком, от которого его позвонки жалобно скрипят. -- Это Джеймс Мейбюрн, наш дворецкий, -- сообщает Синтия, увлекая меня в гостиную. Не знаю, представляете ли вы себе зал Ваграм, но в любом случае позвольте вас заверить, что в сравнении с большой гостиной Мак-Геррелов он похож на писсуар. Комнату освещают четырнадцать окон, а в камине можно было бы построить восьмикомнатный домик с гаражом... Девушка указывает мне на диван. -- Садитесь, месье Сан-Антонио. В вас есть испанская кровь? -- Да, по линии друга моего отца, -- совершенно серьезно отвечаю я. Она фыркает. -- Вы очень веселый. С вами не соскучишься. -- Не знаю, что вам ответить, мисс. Особы, проводящие время в моем обществе, постоянно подавляют зевки. Я закрываю рот, потому что восемнадцатая дверь большой гостиной открывается и, толкаемая похожим на надгробный памятник Джеймсом Мейбюрном, в комнату въезжает в своем кресле на колесиках миссис Дафна Мак-Геррел. Глава 6 Хозяйка виски "Мак-Геррел" имеет все необходимое, чтобы добиться в честной борьбе места в музее ужасов. Рядом с ней Дракула выглядит херувимчиком. Представьте себе старую даму с мужиковатым лицом, квадратной челюстью, широкими ноздрями и очень густыми усами. У нее совершенно седые волосы (в Шотландии суровые зимы), разделенные пробором. На Дафне длинное фиолетовое платье, делающее ее похожей на старого епископа, а на шею она повесила золотую цепочку чуть- чуть поменьше той, на которую крепится якорь "Королевы Елизаветы". Не знаю, была ли она замужем, но если да, я снимаю шляпу перед смельчаком, польстившимся на нее. Лично я предпочел бы отправиться в свадебное путешествие с механической землечерпалкой. У старухи здоровенные ручищи и кулаки, способные разукрасить портрет любому боксеру. Она бесцеремонно рассматривает меня сквозь маленькие овальные очки в металлической оправе. Синтия вводит ее в курс дела. Старуха молча слушает, а когда ее племянница заканчивает рассказ, поднимает трость с серебряным яблоком, как сержант, отдающий приказ музыкантам начинать. Слуга придвигает кресло ко мне. Дафна благодарит меня голосом, наводящим на мысли о конкурсе любителей выпускать газы в церкви. Она спрашивает меня о моих литературных трудах. Я сообщаю ей название моего будущего романа: "Любовник леди Джителейн" и на ходу выдумываю сюжет. Это будет история егеря, влюбленного в своего хозяина, лорда Джителейна. Жена лорда, узнав о секрете егеря, ставит ему капкан в сортире, в результате чего егерь попадает сначала в больницу, а потом в монастырь. Лорд Джителейн вешается от отчаяния, а леди Джителейн раскаивается. Мои собеседницы кивают, заявляют, что это чудесная история, и пророчествуют, что книга будет хорошо продаваться. Дафна спрашивает меня, где я остановился. Узнав, что в местной гостинице, она начинает кричать и умолять меня переселиться в замок. Мне часто говорили о шотландском гостеприимстве, но я думал, это туфта. Сначала я жеманничаю, уверяя их в моем смущении, но дамы настаивают. Поскольку малышка Синтия настаивает особо, а это предложение отлично устраивает мои дела, я наконец соглашаюсь. Я с некоторой ностальгией вспоминаю о бедняге Берю, и тут мне в голову приходит потрясающая идея. -- Я в Стингинесе не один, -- говорю, -- со мной слуга. -- Ничего страшного, пусть и он переезжает в замок, места достаточно. Мы договариваемся, что завтра я переберусь к Мак-Геррелам со своими пожитками, а пока меня просят остаться на ужин. По- opefmels смущенный и переполненный восторгом, я опять соглашаюсь. -- Виски? -- предлагает мне Синтия. -- С удовольствием. Джеймс Мейбюрн приносит бутылку "Мак-Геррела" с двумя звездочками (особый сорт, для элиты). Я делаю вид, что удивлен этикеткой. -- Это ваши родственники? -- спрашиваю я, показывая на пузырек. -- Мы! -- поправляет прекрасная Синтия. -- Мы производим его много лет. Во Франции нашу марку знают плохо, потому что мы почти не экспортируем ее, но без хвастовства скажу, что в Соединенном Королевстве мы пользуемся большим успехом. Большим успехом! Я думаю о героине, содержавшемся в бутылках Пти-Литтре. Это виски, во всяком случае, отличного качества. Можно встать и ночью, чтобы хлебнуть его. Я говорю об этом дамам, и они кажутся счастливыми. -- Хотите осмотреть замок и выбрать себе апартаменты, месье Сан-Антонио? -- спрашивает малышка. -- С радостью, -- спешу ответить я. И я искренен. Ваш Сан-А доволен собой, друзья. Согласитесь, что он все чертовски ловко устроил. Я в цитадели, и в мою честь зажигают иллюминацию. Замок огромен и более готичен, чем шрифт в названии немецкой газеты. Коридоры, коридоры, коридоры... Огромные залы, кровати с балдахинами, гигантскими каминами, потайными дверями... Одна комната на втором этаже в левом крыле меня привлекает особо, потому что напоминает особо любимый мною фильм ужасов. В ней стоит кровать с колоннами, обтянутая зеленоватым атласом с геральдическими лилиями. Низкая дверь ведет в странную туалетную комнату: ванна медная, краны похожи на вентили шлюзов, а в раковине можно организовывать гонки моторных лодок. Чтобы умываться в этом озере, надо быть морским механиком. За туалетной комнатой находится другая спальня, намного меньшего размера. -- Если вы позволите, -- говорю я Синтии, -- я обоснуюсь в этих апартаментах. Мой слуга может поселиться в дальней комнате и, таким образом, всегда будет у меня под рукой. -- Как вам угодно. Она смотрит на меня блестящими глазами. Мне кажется, что шотландцы не Казановы, и, когда местным дамам хочется получить кайф, им приходится прибегать к помощи иностранных гостей. Все эти блондины с глазами, выразительными, как дырки швейцарского сыра, небось лет двенадцать смотрят на девчонку, не решаясь заговорить с ней, и еще двенадцать говорят о погоде, прежде чем предложить трахнуться. А мы, французы, действуем быстро, потому что знаем: жизнь коротка и надо быть порасторопнее, если хочешь получить свой кусок пирога до того, как придет костлявая баба с косой. У Синтии влажные губы и глаза, а щеки розовеют. -- Подумать только, мне спас жизнь французский писатель, -- вздыхает она. -- Это будет главной радостью моей жизни, -- уверяю я. Я беру ее за руку, она не возражает. Я говорю себе, что тот, кто может малое, может и большое, а потому отпускаю руку и обнимаю ее за талию. Мисс не возражает. Я немного наклоняю голову, и наши губы соединяются. Ее губы пахнут лесной клубникой, и поскольку я люблю десерт, то беру большую порцию без сахара. Она обвивает меня руками и прижимается своим телом к моему так крепко, что разлепить нас можно только домкратом или паяльной лампой. -- Хелло! -- произносит голос. Мы мгновенно расстаемся. Время сосчитать до раз, и в дверях появляется длинный тип лет двадцати восьми с бледным унылым лицом. Такое впечатление, что он провел каникулы в фамильном склепе. У него гладкие темные волосы, выпуклый лоб и жеманные жесты. -- О, Синтия, сердце мое, я вас повсюду искал. Просюсюкав это, он ждет, пока нас представят друг другу. По его взгляду я чувствую: он догадался, что мы разговаривали не о биржевом курсе. -- Сэр Филип Конси, мой жених, -- объявляет Синтия. -- Месье Сан- Антонио, великий французский писатель. Короткое и сухое рукопожатие. Антипатия возникает спонтанно, как и симпатия. Мне с первой же секунды хочется его раздеть, связать, окунуть в бочку с медом, а потом сунуть в муравейник. Со своей стороны сэр Конси хотел бы увидеть меня сидящим на проводе под высоким напряжением. Снаружи дребезжит тоненький колокольчик. -- За стол! -- приглашает Синтия. Думаю, даже самые тупые из вас догадаются, что я в жизни уже несколько раз ужинал, но мне редко доводилось принимать пищу в таких условиях. Ужин проходит в столовой более просторной, чем конференц-зал дворца Мютюалите, в обществе старухи в кресле на колесиках и сэра Конси, с веселой, как операция на селезенке, физиономией. Кроме жениха Синтии, за столом присутствует директор завода Мак-Орниш. Мак-Орниш кругленький малый, красный, как собрание кардиналов, с приличным брюшком. У него маленькие пухлые руки, блестящие губы, флюоресцирующий нос, светлые волосы, редкие и больные, разложенные по черепу, усеянному темными пятнами, обвислые щеки, глаза запятыми, глубокая, как ров Венсеннского замка, ямка на подбородке и голос маленького мальчика с увеличенными гландами. Он много говорит, в то время как остальные едят молча. Его любимая тема -- погода: какой она была сегодня, какой будет завтра. Подданные ее величества чемпионы по разговорам о погоде. Может, потому, что их остров часто окутан туманами? Или потому, что они нация мореплавателей? Или из-за того, что в Соединенном Королевстве жутко скучно? Но, как бы то ни было, в Великобритании столетиями, если не тысячелетиями, говорят о погоде. Это продолжается в течение всего ужина. Затем мы переходим в гостиную, Я прошу разрешения везти каталку тети Дафны, и она оказывает мне эту честь. Кажется, это даже глубоко тронуло ее. К счастью, у меня есть права на вождение тяжелых грузовиков. КлЕвый кортеж, ребята. За мной следует Синтия. За ней идет ее женишок, а замыкает процессию Мак-Орниш, катящийся, как бочонок. Сигары, виски... Для знаменитого Сан-А настал момент применить секретный прием. Это расследование не похоже на остальные. Оно напоминает партию в шахматы. Здесь нельзя лезть напролом. Чтобы достичь цели, надо продвигаться осторожно, тщательно взвешивать каждый жест, хорошенько обдумывать каждое слово и действовать только наверняка. Провозглашая тост за хозяев, я повторяю, что рад оказаться в их обществе. Я уверяю, что, как только вернусь во Францию, сразу пришлю им ящик "Дом Периньона", чтобы отблагодарить за их незабываемый прием. Это прекрасное вступление. Я провожу параллель между шампанским и виски, которое aeglepmn прославляю, а в заключение произношу очень недурную фразу: -- Для нас, французов, виски -- это как бы готовая сущность. Признаюсь, мне было бы обидно покинуть Шотландию, не посетив завод, на котором его производят. -- Наш не очень велик, -- спешит ответить мамаша Дафна, -- но, если вам так интересно, Мак-Орниш с удовольствием покажет его вам, не так ли, мой милый? Толстяк в восторге. Он настаивает, чтобы мы немедленно договорились о встрече, и обещает, что Синтия проводит меня завтра днем в Майбексайд-Ишикен для экскурсии. Неплохо, а? Глава 7 Поздно вечером, за рулем моего катафалк, я подвожу итог прошедшего дня, а заодно, поскольку я не лентяй, резюмирую ситуацию. Пока что все идет отлично. Я проник в замок и подружился с подозреваемыми, за исключением сэра Конси, которому я нравлюсь, как желудочные колики. Меня беспокоят две вещи: во-первых, подозреваемые вовсе не выглядят подозрительными. Эта старая беспомощная леди, ее очаровательная племянница, их жизнерадостный директор кажутся такими же чистыми, как воздух на вершине Монблана. Другая беспокоящая меня вещь -- тот незначительный интерес, который вызвало нападение его величества Берю Первого, короля кретинов. Когда человек в маске прокалывает колеса вашей тачки и угрожает вам револьвером, это должно потрясти и вас, и ваше окружение, так? Мак-Геррелы встретили инцидент с более чем британской флегматичностью. Они даже не позвонили шерифу. Автомеханику они тоже не стали звонить, а за столом разговаривали о прошлогоднем дожде и противном облачке, замутившем горизонт около четырнадцати часов восемнадцати минут. Странновато, не правда ли? А прекрасная, нежная Синтия? Зачем такой красавице выходить за макаку вроде Конси? Из-за денег? Возможно. Других объяснений я не нахожу. Я приезжаю в гостиницу и поднимаюсь в комнату Берю, но там никого нет. Зато в моей меня ждет Кэтти, одетая с ног до головы в костюм Евы, который ей совершенно впору. У моей служаночки это стало доброй традицией. -- Вы не видели моего приятеля? -- спрашиваю я, быстро чмокнув ее. Она смеется, берет меня за руку, подводит к двери и слегка ее приоткрывает. Приложив палец к губам, она делает мне знак прислушаться. Этажом выше идет большая коррида. Кэтти мне объясняет, что папаша Мак-Хантин уехал по делам, а мой славный коллега, воспользовавшись отсутствием хозяина, навестил его супругу. Мне кажется, что если Мак-Хантин управится с делами раньше, чем предполагал, и вернется сейчас домой, то начнется большой шухер. Но дела идут своим чередом, и через десять минут я вижу Берюрье. Толстяк фиолетовый, как баклажан, его глаза налиты кровью, волосы прилипли ко лбу, брюхо еще трясется. -- Ну как гладильная доска, Толстяк? -- спрашиваю я. -- Ты ни черта не понимаешь, -- отвечает он. -- Знойная женщина. Не знаю, чего она бормотала на английском, но явно не закон о времени продажи спиртного. Никогда не видел такую бабу! Электрическая, честное слово! Он что-то держит в руке. Это "что-то" -- бутылка виски. -- Смотри, чего она мне подарила, -- торжествует Берю. -- Первый класс. Для шотландки неплохо, а? Надо это обмыть, Сан-А. Знаешь, это местечко мне нравится. Мне здесь везет и в рыбалке, и в любви. Мы идем в его комнату, после того как я отпустил Кэтти под надуманным предлогом. -- Как все прошло с блондинкой из замка? -- спрашивает меня первый донжуан французской полиции. -- Лучше быть не может. Я получил приглашение посетить завод, где производят скотч. -- Ну и что с того? Ты что, думаешь, они объяснят, как подмешивают дурь в свой лимонад? -- Нет, но это мне позволит ознакомиться с местом. А зная место, я смогу вернуться туда ночью, понимаешь, горе психиатров? -- Понимаю. Малышка не очень возникала насчет нападения? Думаю, я сыграл сцену хорошо, а? -- Прекрасно. Нет, она не возмущалась, и ее тетушка тоже. Между нами говоря, меня это немного смущает. Толстяк, наливавший ниагарскую порцию виски в свой стакан для зубов, который теперь будет служить ему для другого, отставляет бутылку. -- Видел, чего она сделала с моими клыками? Он сует руку в карман и вытаскивает горсть зубов. -- Моя челюсть разлетелась на куски. Предупреждаю, изготовление новой придется финансировать руководству, потому что я был при исполнении. Он говорит так, будто его рот забит горячим пюре. В челюсти еще осталось несколько зубов, главным образом коренных. -- У меня никогда еще не было такой челюсти, -- вздыхает он. -- Я мог ею грызть даже камни. -- Камни -- может быть, но английские ключи -- нет! -- Не напоминай мне об этом. Все произошло так быстро, что я не успел среагировать. Я чуть не хлопнулся в обморок, Сан-А, а я ведь не баба! Он залпом осушает свой стакан, затем открывает ящик комода и вынимает из него прямоугольный предмет сиреневого цвета, размером с кирпич, который бросает на кровать. -- Охотничья добыча, господин начальник. Я замечаю, что это дамская сумочка. -- Где ты ее взял? -- Я не брал, мне ее дали. -- Кто? -- Да блондинка! Когда я показал ей мою пушку и заорал: "Мани!" -- она протянула мне свою сумочку. Я не мог отказаться от так любезно предложенного подарка... -- Толстяк усмехается: -- Ты ее открой! Эта малышка таскает с собой странную губную помаду. Я открываю сумочку и присвистываю. В ней лежит пистолет. Не дамская игрушка, а отличная шведская пушка калибра девять миллиметров. -- Ресницы она подкрашивает явно не этим! -- смеется Берю, наливая себе новую порцию скотча. Я нюхаю ствол пистолета и улавливаю легкий запах пороха. Этим фамильным украшением недавно пользовались. Я говорю себе, что это оружие может объяснить сдержанность младшей Мак-Геррел в отношении нападения на нее. Синтия не хотела, чтобы виновного нашли и обнаружили, какие необычные аксессуары она носит в своей сумочке. Кроме пушки, в ридикюле лежат водительские права девушки, документы на машину, восемь однофунтовых купюр и маленький ключик. По-моему, он не, от дверей Стингинес Кастла, где замки p`glepnl с почтовый ящик. В общем, нападение принесло двойную прибыль, и Жирдяй в очередной раз оказался на высоте. -- Отличный день, Толстяк, -- говорю я, хлебая виски прямо из горлышка. -- Отличный, если не считать того, что мне вышибли зубы. Чем я теперь буду жрать? -- Не хнычь, тебе будут варить вермишель. Кроме того, коль скоро ты так хорошо поработал, я сделаю тебе подарок. -- Это какой? -- с надеждой спрашивает он. -- Я беру тебя к себе на службу. -- А тебя не затруднит объяснить немного подробнее? Я ему рассказываю о полученном приглашении и стратегической хитрости, которую придумал, чтобы ввести Толстяка в Стингинес Каста. Беззубый начинает возмущаться: -- Я только завалил такую богиню любви, как мадам Мак-Хантин, а ты хочешь, чтобы я заперся в тюрьме! Да еще изображал из себя лакея! Я, Берюрье! Да я не нагнусь, чтобы поднять платок бабы! Это против моих принципов! Берюрье -- шестерка! Ты чЕ, Сан-А, переутомился? Берюрье в роли выносителя горшков! И ты хочешь... Я пользуюсь тем, что он переводит дыхание, чтобы рявкнуть: -- Прекратить балаган! Инспектор Берюрье, вы здесь находитесь на задании и сделаете все, что прикажет ваш начальник. И без малейшего признака недовольства, иначе узнаете, где раки зимуют! Побежденный, как и всегда, он сбавляет тон, но все равно продолжает протестовать: -- Ты меня знаешь, Сан-А, работа меня не пугает. Я не отказываюсь играть роль, когда это нужно. Доказательство -- сегодняшний день. Попроси меня ради дела одеться кем угодно: агентом похоронной компании, генералом, депутатом, сутенером, если надо -- пожалуйста, но только не лакеем. Это невозможно, Тонио! Согласен, я не слишком умен, может быть, я рогоносец. Я слишком много пью и не слишком часто мою ноги, опять-таки согласен. Но у меня все-таки есть чувство собственного достоинства. Глава 8 Мы приезжаем в Майбексайд-Ишикен к открытию магазинов, чтобы купить моему слуге подходящую одежду. После долгих поисков (шотландцы мелковаты) мы находим для Берюрье черные брюки, белый пиджак и черный галстук-бабочку. Он грустит, как будто это приготовления к похоронам его коровы, и позволяет обрядить себя а-ля лакей из хорошего дома с трогающей меня покорностью. Пополнив его гардероб, мы возвращаемся в Стингинес, чтобы проститься с людьми из "Большого отеля щедрого шотландца". У Кэтти слезы на глазах, а мамаша Мак-Хантин краснеет, как благородная девица, чей рыцарь (то бишь Берю) отправляется воевать на Святую Землю. Только хозяин гостиницы не грустит. Наше французское нашествие было ему не по душе. Курс на замок! По дороге я даю Берю советы, как он должен себя вести. Он слушает, жуя сигару. Его мысли также черны, как и его белье. Чтобы подстегнуть его, я достаю морковку, которая заставляет двигаться вперед даже самого упрямого осла. -- Если мы успешно завершим это дело, Берю, в конторе будет праздник, поскольку это дело международного масштаба. Я уверен, что Старик не откажется поддержать присвоение тебе очередного звания. Слушай, мне кажется, я уже нахожусь в обществе старшего инспектора Берюрье. Он расплывается в улыбке. -- Ты правда так думаешь? -- Правдивей быть не может, Толстяк. -- Знаешь, -- говорит Жирдяй, -- я не страдаю... как это называется? А, манией увеличения! Но все равно буду рад новой нашивке, чтобы доказать Берте, что она вышла замуж не за лопуха. По дороге я замечаю, что "триумфа" Синтии на обочине уже нет. Должно быть, ей заменили покрышки. -- Только бы она тебя не узнала, -- говорю я Толстяку. -- Кто? -- Синтия. -- Ну ты даешь! -- протестует Пухлый. -- Да в том прикиде, в каком я был, меня бы даже Берта не узнала. Берта! Она все время присутствует в его разговоре, как муха в банке варенья. Она его бьет, обманывает, оскорбляет, высмеивает, унижает, но он все равно ее любит. Она весит сто двадцать кило, имеет шестнадцать подбородков и здоровенное пузо, у нее сиськи, как коровье вымя, волосатые бородавки... Но он ее любит. Занятная штука жизнь. Мы приезжаем в Стингинес Каста. Мажордом подходит к Берю. -- Джеймс Мейбюрн, -- представляется он. -- Я свои тоже, -- уверяет Берю, думающий, что с ним шутят[4]. И хлопает строгого дворецкого так, что у того отрывается левое легкое и он отлетает к стене. Столь бурное проявление сердечности не по нутру Мейбюрну, и он ворчит, но, поскольку протестует он на английском, а Берю не знает языка Шекспира, инцидент не имеет продолжения. -- Придержи свои порывы, приятель, -- советую я. -- Мы в стране флегмы, представь себе. Здесь джентльмен может сесть в муравейник, не поведя бровью, или, чуть не зевая от скуки, смотреть, как другой трахает его благоверную. Его величество Бенуа Толстый обещает, что будет сдерживаться, и покорно следует за мной, как собака. В коридоре мы встречаем смазливую горничную с недурной фигуркой, и Берю, несущий наши чемоданы, как и подобает нормальному слуге, оборачивается поглазеть ей вслед. При этом движении он задевает за консоль, и китайская ваза валится на пол. Немое негодование Мейбюрна. Главшестерка уже по горло сыт французскими слугами. Я слышу, как он что-то неразборчиво шепчет. -- Чего он там бормочет? -- беспокоится Берю. -- Он говорит, что ты олух недоделанный, -- вру я, -- и я недалек от того, чтобы разделить его мнение. Берю таращит на мажордома глаза, налитые кровью, как бифштекс. -- Ах так! Скажи этому манекену, чтоб он выбирал выражения, а то я так разукрашу ему морду, что ее будет трудно отличить от задницы. -- Затем, намекая на прошедшую служаночку, добавляет: -- А тут есть птички, которых можно ощипать. Жалко, что моя челюсть не в комплекте, а то увидел бы меня за работой! Без новых инцидентов мы устраиваемся в наших апартаментах: я в главной комнате, Толстяк в маленькой, в глубине. Затем наступает время ленча и я иду засвидетельствовать мое глубочайшее почтение хозяйкам дома. В полдень в замке нет ни женишка, ни директора. Так что мы среди своих. Старуха Мак-Геррел говорит мало, зато лопает за дюжину. Что же касается Синтии, едва мы успеваем съесть закуски, ее нога обвивается вокруг моей, как лиана. Как же ей хочется, этой малышке! Скажу вам сразу, она получит. Мне нужно составить о ней свое мнение. Пистолет в ее сумочке g`qr`bker меня задуматься. По виду этой куколке можно отпустить все грехи без исповеди. Она кажется созданной для любви, и только для нее. Однако мадемуазель прогуливается по долинам родной Шотландии с боевым оружием, из которого недавно стреляли. Обвивая мою ногу, Синтия рассказывает мне о своей жизни. Она дочь племянника Дафны. Мать умерла, дав ей жизнь, и ее приютила двоюродная бабка. Они жили в Ницце, потому что заводом руководил дядя Арчибальд, но он погиб в Африке, охотясь на хищников, и Дафна, несмотря на горе и болезнь, с необыкновенным стоицизмом вернулась и занялась заводом. С помощью Мак-Орниша ей это неплохо удается. После обеда Синтия вдруг заявляет мне: -- Моя тетя хочет вас попросить об одном одолжении... Старуха делает своей юной протеже знак продолжать, и Синтия продолжает: -- Наш слуга позавчера уволился, и временно на стол подает наш славный Мейбюрн. Но вы же видели, что он очень стар. Сегодня вечером у нас небольшой званый ужин, и если бы ваш слуга мог помочь Мейбюрну... У меня сжимается аорта. Берю, прислуживающий за столом! Вы себе это представляете? -- С удовольствием, -- отвечаю, -- но вы ведь знаете, я человек искусства, и он прислуживает не совсем ортодоксальным способом... -- Ну и что же? -- восклицает Синтия. -- Так будет даже лучше. Вы идете? -- Куда? -- Осматривать завод. Я встаю, да еще как быстро. Толстяк Мак-Орниш ждет нас в своем кабинете, меблированном в старом английском стиле. В этой комнате все викторианское, от ручек до портретов, украшающих стены и изображающих Мак- Геррелов, руководивших предприятием со времени его основания. Я ожидал увидеть крупный завод и очень удивлен, оказавшись у небольших строений, стоящих в глубине улочки без тротуаров. Большие железные ворота, с узкой дверцей в них, тоже металлической. Справа от здания администрации маленький средневековый домик, в котором, должно быть, жили первые Мак- Геррелы -- производители виски. Двор вымощен круглыми камнями. В глубине слева собственно завод. Под стеклянным навесом мешки с зерном, из которого гонят виски. Справа цех, отведенный для бутылок. Машина, чтобы мыть их, машина запечатывать крышки. Последняя вызывает у меня особый интерес. Я, вроде бы между прочим, спрашиваю Мак-Орниша, существуют ли другие закрывающие агрегаты, но он отвечает отрицательно. Рыжие девушки, складненькие, как мешки с картошкой, наклеивают этикетки; другие упаковывают бутылки в ящики. Все происходит молча, быстро и точно. -- Много бутылок вы выпускаете за день? -- Всего двести -- триста, -- уверяет меня толстяк-директор. Синтия тоже принимает участие в экскурсии. Когда я не понимаю какой-нибудь технический термин (Мак-Орниш говорит только по- английски), она служит мне переводчицей. Я получаю право увидеть весь производственный процесс. Только что изготовленное виски ставят стариться в специальных бочках. Те стоят в подходящем для них подвале, расположенном под всем комплексом зданий. Этот огромный погреб впечатляет. Яркие лампы освещают гигантский склеп и герметично закрытые здоровенные фляги, выстроившиеся в ряд и напоминающие орду присевших на корточки монстров. На каждой медная табличка с цифрами. Синтия lme говорит, что это дата залива виски во флягу. Здесь очень хороший скотч восемнадцатилетней выдержки. Я чихаю, потому что в этом подземелье стоит собачий холод, быстро вытаскиваю мой платок, чтобы исправить беду, но в спешке роняю его. Нагнувшись за платком, я замечаю, что на утоптанной земле есть нечто необычное: несколько крохотных пурпурных пятнышек. Если бы мы были на винном заводе, я не обратил бы на это внимания, но виски, насколько мне известно, никогда не было карминного цвета. Пятнышки имеют форму звезд. Это кровь, братцы. Может, рабочий поранился? И все-таки это меня удивляет. Экскурсия скоро заканчивается, и я наконец остаюсь наедине с Синтией. На ней сиреневый туалет, подчеркивающий золото волос, а духи пахнут так пряно, как лето на Кипре. Дорогая парфюмерия. -- Кстати, -- спрашиваю я, -- вы что-нибудь знаете о напавшем на вас? -- Ничего. Тетя Дафна не захотела, чтобы я заявила в полицию. Здесь все жутко беспокоятся за свою репутацию и считают, что в полицейском расследовании всегда есть нечто унизительное, даже если тебе в нем досталась роль жертвы. И все. Она предлагает мне выпить чаю. Я не говорю ей, что горячую воду предпочитаю заливать в ванну, а не в свой желудок, и иду пить цейлонский чай с пирожными, пахнущими цветами. Странное получается расследование, друзья. Вы же знаете, Сан-Антонио любит активные действия, а все эти шарканья ножкой, поцелуи ручки, оттопыривание мизинца, когда пьешь чай, не по мне. Я уже начинаю проклинать свой порыв, в котором подсказал Старику начать это расследование. -- Вы выглядите задумчивым, -- шепчет Синтия, беря меня за руку. И добавляет: -- Как ваше имя? -- Антуан. Но вы можете звать меня Энтони, я владею и английским. Мы приятно проводим время до того момента, когда на обратной дороге в Стингинес встречаем сэра Конси за рулем "спренетта". Заметив его, Синтия тормозит. Мы здороваемся с таким видом, будто едим слишком горячую картошку, и милейший Конси предлагает мне пересесть в его машину, чтобы, как он говорит, лучше оценить ее достоинства. Поскольку отказаться трудно, я соглашаюсь. Едва я захлопнул дверцу, как этот малый, принимающий себя за чемпиона мира по автогонкам, пулей срывается с места. Я отлетаю к спинке сиденья, тогда как мой желудок остается в подвешенном состоянии сантиметрах в сорока от меня. У Сан-Антонио стальные нервы; убежден, в этом никто не сомневается, потому что скептику я бы дал попробовать томатный сок из его расквашенного носа. Вместо того чтобы икать от страха, я достаю пилочку для ногтей и начинаю ею работать, как будто сижу в киношке во время перерыва между сериями, а не в машине, несущейся со скоростью примерно сто восемьдесят девять километров в час. Эта демонстрация силы духа немного успокаивает месье Придурка, и он сбавляет скорость. Не надо изучать его линии руки, чтобы понять, что с ним. Ревность. Самая противная категория. Не выношу типов, сомневающихся в своих бабах. Как будто можно найти верную жену! Верными бывают только фригидные женщины, а как всем известно, лучше совместно пользоваться обогревателем, чем иметь эксклюзивное право на айсберг. Сэр Конси дохнет от ревности. Он сразу просек, что его mebeqr` увлеклась мною, и не может с этим примириться. Поэтому, как и все ревнивцы, он желает со мной объясниться. -- Зачем вы приехали в Стингинес? -- вдруг спрашивает он меня после долгого молчания. -- Мне кажется, я уже это говорил, -- небрежно отвечаю я. -- Я пишу книгу о... -- Не думаю. Я дергаюсь. -- Правда? -- Предпочитаю вам сразу сказать, что ваш рассказ о нападении на Синтию меня не убедил. Если сюжеты ваших романов так же плохи, как эта история, то вы явно писатель не первого порядка. Я дергаюсь снова. Я человек не злой, но с радостью отдал бы половину ваших доходов, чтобы объясниться с этим малым на к