ый мой! И не Майк! И не дурочка с Дрейк-стрит! И в третий раз ваш номер не пройдет! - Успокойтесь! - уже грубо заявляю я. - И образумьтесь, если только у вас есть ум. Неужели вы не понимаете, что, убив меня, вы убьете и себя? Дрейк не простит вам этой шалости! - Не только простит, но и поблагодарит меня! - шипит Бренда. - Есть еще мужчины, способные восхищаться женщиной, отстаивающей свою честь! Не знаю, вправду ли она решила убить меня или просто пытается вырвать угрозами то, чего не вырвала соблазном. На всякий случай я готовлюсь отразить удар уже привычным приемом - придется запустить в нее столом, не считаясь с уроном, который будет нанесен стеклянной посуде. Так я и делаю в ту минуту, когда Бренда нажимает спуск. Прозвучавший в комнате выстрел не громче звона разбитых стаканов и грохота упавшего стола. Единственный выстрел. Потому что некий субъект, появившийся за спиной дамы, с такой силой выкручивает ей руку, что "браунинг" падает на пол. - Вы оторвете мне руку, Билл, - стонет Бренда, узнавшая пришельца. - Я вам оторву голову, дорогая, - спокойно поправляет ее рыжий. - Но всему свое время. Он безучастно окидывает взглядом разгром, вызванный моим контрударом, потом его взгляд останавливается на любимой женщине. - Значит, вы все-таки показали ему свой коронный номер, дорогая? И потерпели фиаско? Плохи ваши дела, милая моя, раз вы не сумели вскружить голову такому невинному младенцу, как Питер. С брезгливой гримасой рыжий отворачивается от Бренды и соучастнически подмигивает мне: - Питер, проверьте, пожалуйста, не осталось ли в кухне лишней бутылки. Мне нужно заправиться на дорогу, милый мой. Словом, позаботьтесь об этом ужасном, злом и не помню каком еще человеке, потому что он все-таки больной человек, дружище. Я выполняю его просьбу, а вернувшись, вижу, что он успел устроиться в моем кресле. Бренда, уже полуодетая, стоит в углу, как наказанная. Шеф наливает себе виски на четыре пальца, то есть двойную дозу, выпивает его большими глотками и встает. - Мне нужно идти, Питер. Что делать, заботы не дают мне покоя и во время болезни. На пороге он оборачивается и пристально смотрит на меня хитрыми голубыми глазками. - А если у вас есть желание, если вам по вкусу уличные девки, то не стесняйтесь. Действуйте так, будто эта особа не имеет ничего общего со стариной Дрейком. Потому что она действительно больше не имеет ничего общего со мной. Он выходит. Я выхожу за ним следом, на ходу отбросив ногой "браунинг" - маленькую игрушку, которая при всем при том может послужить орудием убийства или самоубийства, смотря по обстоятельствам. 8 Человеку, снимающему квартиру с черным ходом, следует знать, что не все гости имеют обыкновение входить с парадного. И непонятно, как это мисс Нельсон, столь ловкая женщина, могла выпустить из виду такую вероятность. За что, видимо, ей пришлось поплатиться карьерой, а возможно, и жизнью, потому что буквально на следующий день после описанных событий она просто-напросто исчезла из Сохо. А зная привычки старого Дрейка, такое исчезновение трудно объяснить себе внезапной поездкой на континент. Более вероятно, что станция назначения - в случае, если поездка вообще имела место, - это какой-нибудь низкопробный провинциальный вертеп, где Бренде предстоит вернуться к оставленной профессии. Не исключено также, что ее попросту отправили в обьятья величественной Темзы. - Вы позволили себе оскорбить мое достоинство, дружище, - упрекает меня Дрейк, когда мы с ним спустя несколько дней обедаем в китайском ресторане, выбрав столик в самом конце зала. Обед наш состоит из белоснежного риса и зажаренного без костей цыпленка, поскольку Дрейк терпеть не может протухших яиц, червей и прочих лакомств старинной китайской кухни, которыми она так гордится. - Да-да, - продолжает развивать эту тему рыжий, - вы нанесли весьма болезненный и, надо сказать, коварный удар по моему мужскому самолюбию. Вы равнодушно оставили женщину, гибкое тело которой будоражило мое несчастное воображение. Вы смотрели на нее так, будто она - вешалка в вашем гардеробе. Вы наплевали на мой идол, на мое божество и предпочли удалиться... - Не мог же я позволить себе святотатства над вашим божеством, пусть даже бывшим, - сдержанно отвечаю я на эту тираду. - Вы просто страшный мошенник, Питер, вот вы кто, - восклицает шеф, добродушно погрозив мне пальцем. - Но не забывайте, что старина Дрейк тоже не лыком шит. И не надейтесь, что я вам поверю. - Ну какой из меня мошенник? Просто у меня богатое воображение. Вы бы тоже вряд ли легли с женщиной, от которой веет могильным холодом. Ведь вы уже тогда решили ее судьбу. - Ошибаетесь, Питер! Она сама решила свою судьбу. Ведь я ни к кому не питал такой привязанности, как к ней. И знаете, почему? Да потому что она была холодной и расчетливой, а как вам известно, я терпеть не могу слюнтяев. Поэтому до поры до времени я мирился со всеми ее выходками. Но - до поры до времени, пока она не спуталась с этим тупицей Райтом, с которым вы так лихо расправились. - Вы так упорно стараетесь внушить мне мысль о том, что я разделался с Джо, что еще немного - и я сам поверю в это. - И это самое лучшее, что вы можете сделать, Питер! Так в вас поселится чувство вины. А чувство вины не позволит вам распускаться, а следовательно, убережет от ненужных ошибок. Надеюсь, вы понимаете, Питер, что все они - и Майк, и Райт, и Бренда - стали жертвой своей распущенности. Они имели большие претензии, не имея на то оснований. - Значит, со мной вам будет проще, - констатирую я. - При всех моих основаниях претензии у меня скромные. - Да, кстати, - вдруг вспоминает Дрейк, - я ведь пригласил вас на обед, чтобы кое-что сообщить. Я, видимо, в самом деле начинаю стареть, если только к концу обеда вспомнил, для чего, собственно, пригласил вас. - Он понизил голос. - Вы уже доказали свою основательность, о которой только что упомянули. Первый груз беспрепятственно прошел по каналу и благополучно прибыл в Вену. При этом он смотрит на меня испытующим взглядом, ожидая моей реакции. И я реагирую - именно так, как он ожидает: надеваю на лицо маску сдержанного и в то же время приятного удивления. Впрочем, удивление мое фальшиво на все сто процентов, так как я уже все знаю из собственных источников. - Хочу надеяться, что теперь ваша непомерная подозрительность примет разумные размеры, - мямлю я вполголоса. - Да, первый груз прошел благополучно, - повторяет Дрейк, не обращая внимания на мои слова. - Настолько благополучно, что хоть вой с тоски... - Вы хотите сказать, что груз был небольшой? - А вы догадливы, мошенник этакий! - смеется шеф своим хриплым смехом. - Не переживайте. Я, например, готов довольствоваться процентами и с небольшого груза, - успокаиваю его я. - Ваши проценты от вас не убегут, получите все сполна, - в свою очередь успокаивает меня Дрейк. - Вся беда в том, что, к сожалению, вы получите по ним ровно два шиллинга. - Ценю ваш юмор, но все же... - Я не шучу, - в голосе шефа звучат нотки печали, - но все дело в том, что груз, о котором я говорю, - это всего-навсего крахмал, Питер, десять килограммов крахмала. Я смотрю на него во все глаза, не забыв открыть рот якобы от изумления, хотя мне известна и эта подробность. - Но ведь это же черт знает какая глупость! - восклицаю я. - Совсем наоборот - необходимая предусмотрительность, - поправляет меня Дрейк. - Вы достаточно умны, чтобы понять: мы не можем отправить груз, который стоит миллионы, по непроверенному каналу. - Но я ведь сам на месте проверил все. Такая тщательная подготовка - что может быть лучше в нашем деле? А вы, сэр, затеяли какую-то новую проверку! - Вы, Питер, проверили для себя. А эту проверку мы устроили для себя. Хотя сейчас мне хочется волком выть... Вы себе представляете, что такое десять килограммов героина? Я молчу с удрученным видом, чтобы в следующий момент с известным злорадством сказать: - Единственное утешение, что из-за этой дурацкой проверки вы потеряли гораздо больше, чем я, рассчитывавший на скромные проценты. - Да, проценты с десяти килограммов героина вряд ли показались бы вам скромными, - произносит шеф тоже не без злорадства. - По моим скромным предположениям, этим удовольствием мы в одинаковой степени обязаны все тому же великому эксперту, мистеру Ларкину? Дрейк не отвечает. Его рассеянный взгляд блуждает по ресторану, затем он переводит его за окно на почти безлюдную в этот час торговую улицу с кричащими витринами магазинов напротив. - Может, господам принести по чашке зеленого чая? - услужливо склоняется перед нами китаец-официант, поймав блуждающий взгляд моего шефа и истолковав его по-своему. - Нет, милейший, мы лучше где-нибудь поблизости выпьем кофе, - сухо отвечает ему Дрейк. - О господа! У нас тоже есть кофе, чудесный кофе, - спешит уверить нас китаец. - Чего же вы тогда подсовываете свой чай? - брюзжит шеф. - Конечно же, несите кофе. Чай, милейший, пьют в Англии в пять часов, а отнюдь не в конце добропорядочного обеда. Дрейк вынимает из кармашка традиционную сигару, снимает целлофановую обертку и приступает к ритуалу обрезания, но не спешит закурить. - Как я понимаю, Питер, ваши намеки на Ларкина в разговоре с Брендой следует, конечно же, считать выдумкой, - спокойно, без лишней категоричности произносит Дрейк. - К сожалению, это не совсем так. - Я отрицательно качаю головой. - Конечно, если вы потребуете вещественных доказательств, я не смогу вам их представить. Но известные косвенные доказательства я получил от самой мисс Нельсон. - Имейте в виду, Питер, что я собственными ушами слышал весь ваш разговор, - предупреждает меня рыжий. - Не сомневаюсь. Но услышанный вами разговор - это уже вторая часть беседы, начало которой состоялось утром под аркадами гостиницы "Берлингтон". - В предварительном разговоре можно самое большее назначить время рандеву, Питер. - Косвенные доказательства потому и называются косвенными, что не базируются на чистосердечном признании преступника, мистер Дрейк. Но даже и в услышанном вами разговоре таких доказательств было немало. Достаточно вспомнить, например, сетования мисс Нельсон на то, что она ничего не знает об операции, не говоря уже о ее желании взять все дело в свои руки. - Это одни лишь догадки, дружище. Слова Бренды выдают с головой ее больные амбиции, но они не доказывают, что в ее планах играет какую-то роль и Ларкин. Дрейк замолкает, потому что в этот момент к столу приближается китаец с заказанным кофе. Когда наконец официант отходит в сторону, Дрейк делает маленький глоток и морщит нос. - Цыплята, надо отдать им должное, были хороши, но кофе по-китайски ничуть не отличается от английского, разве что еще хуже, - констатирует Дрейк с той ноткой национального нигилизма, которую вряд ли одобрил бы мистер Оливер и которой он мог бы противопоставить кофе, приготовленный им, чистокровным англичанином. Чтобы сгладить впечатление от кофе, шеф зажигает сигару и делает две-три глубоких затяжки. Выпустив несколько колец дыма, он произносит: - Смотрите, приятель, как бы я не начал подозревать вас в желании поссорить меня с Ларкиным. - О, ваша подозрительность мне хорошо известна, - говорю я довольно равнодушно, - однако она должна иметь хоть какие-то разумные основания. Ведь у меня нет никаких мотивов устранять Ларкина. Я не заинтересован в этом хотя бы по той простой причине, что не могу ни заменить его, ни присвоить его проценты. - Вот именно, - кивает головой Дрейк в знак согласия. - И об этом вам не стоит забывать. Зарубите себе на носу, что Ларкин мне нужен для доставки груза сюда точно так же, как вы нужны мне для его вывоза оттуда. Нужен, понимаете, Питер? Иначе я не стал бы делиться с ним прибылью. - Мне очень жаль, мистер Дрейк, но я не могу предоставить более солидные доказательства. Но в этом виноват я сам и никто другой. - Что вы хотите этим сказать? - шеф удивленно поднимает брови. - Я слишком примитивно разыграл свои карты с мисс Нельсон. Мне нужно было сначала вызвать ее на откровенность, а я вместо этого поспешил выложить ей свои обвинения. - А чего же вы так поторопились? Обычно вы достаточно ловки в таких делах, приятель. - Да потому, что ее стриптиз вывел меня из равновесия. Я ведь тоже не из железа, мистер Дрейк. - А вот это мне приятно услышать от вас, Питер, - шеф довольно усмехается. - Ну наконец-то. Оказывается, эта женщина была способна соблазнить не только старину Дрейка. Выходит, вы были не так уж безразличны к ее гибкому телу. А я, признаться, подумал, что я один такой дурень на свете. Итак, мне надо зарубить на носу, что Ларкин нужен Дрейку. И хотя было бы совсем неплохо, если бы шеф постепенно свыкся с мыслью о том, что американец может оказаться предателем, не следует пока особенно нажимать на Дрейка, чтобы не перегнуть палку и не навлечь на себя беды. Мне тоже нужен Ларкин, причем не меньше, чем шефу. Тем обиднее, что мне редко удается видеть его хотя бы издали, - ведь Ларкин не принадлежит к фауне Дрейк-стрит. Он появляется на нашей улице только в те дни, когда ему нужно встретиться с шефом по делам или обсудить кое-какие вопросы. Причем Питера, будь он хоть трижды секретарем Дрейка, никогда не приглашают на эти совещания. А вот я Ларкину не нужен. Несмотря на то, что уже сентябрь и со дня моего возвращения из Болгарии прошло много времени, американец ни разу не попытался войти со мной в контакт. Следовательно, по логике вещей, Ларкин совершенно не заботится о возможности продолжительного использования нашей сети в своих целях. Значит, если он действительно является агентом ЦРУ, эта сеть будет использована для политической провокации. А пока в процессе подготовки ее они делают ставку на Дрейка. Такой вариант следует признать самым худшим, поскольку я со своими людьми могу стать орудием провокации, последствия которой трудно предугадать. А поскольку канал уже проверен, начала операции недолго ждать. И нельзя терять времени. Я же все эти дни только тем и занимаюсь, что теряю время. Торчу в книжном магазине на Дрейк-стрит, читаю газеты в кафе, а сам не свожу глаз с входа в нашу в штаб-квартиру, чтобы не пропустить появления Ларкина. Уже дважды мне удавалось, соблюдая все меры предосторожности, выследить американца, и я наконец устанавливаю его местопребывание. Ларкин поселился в гостинице "Сплендид", на одной из небольших улиц по ту сторону площади. Великолепие этой гостиницы ограничивается только ее названием. На самом деле это заведение для туристов средней категории. Ларкин снимает в ней комнату под номером 305. Окно его номера выходит на улицу, и я могу следить по вечерам, горит у него свет или нет. Пока что это все, что мне удалось установить. Мне предоставилась и другая возможность: проследовать - опять же соблюдая все меры предосторожности - за американцем от главной квартиры Дрейка до гостиницы "Сплендид". Я тщательно изучаю улицы, по которым он двигался, в каком киоске покупал газету, я даже не упускаю из виду такой знаменательный факт, что он кроме газеты купил и журнал "Тайм". Да, пока это все. С тем же успехом вы могли бы следить за каким-нибудь типом, тогрующим марихуаной. Но если этот тип отправится заключать очередную сделку с поставщиком наркотика - а как известно, подобные вещи происходят с глазу на глаз, - единственным осязаемым результатом вашей слежки будут стертые подметки. Вот этим я и занимаюсь - за неимением иных возможностей стираю себе подметки. Единственное полезное дело, которое мне удается, - это восстановить связь. В определенные дни в одно и то же время я прогуливаюсь в одном из переулков, где находится интересующий меня дом с интересующей меня дверью. В нижней части этой двери, как в большинстве подобных дверей, есть прорезь для писем. И когда мне нужно отправить письмо, я опускаю его в это отверстие. А когда письмо адресовано мне, то его краешек слегка выглядывает наружу, зажатый бронзовой крышкой. Когда письма нет, я прохожу мимо - вот и вся премудрость. На самом деле письма, которые я отправляю и которые я получаю, - никакие не письма, а обычные рекламные листовки, из тех, что раздают на улицах прохожим, с целью убедить их, что они должны пользоваться таким-то и таким-то стиральным порошком или летать самолетами такой-то и такой-то авиакомпании. На такой безобидный листок, даже если он попадет не по назначению, вряд ли кто-нибудь обратит внимание, поскольку такие рекламы опускаются во все почтовые ящики Лондона. И хотя тайнопись в наши дни выглядит анахронизмом, она все еще неплохо делает свое дело, особенно если вы применяете ее там, где ее никто не станет искать. Типичный пример - рекламные листовки, которыми я пользуюсь. Кстати, они практически не содержат тайнописи. Сам факт, что я их опускаю по определенным дням и в определенное время, означает: "Жив, сообщений не имею". В тех же двух листовках, которые я вынул из ящика, содержались два сообщения. Одно из них информировало меня о публикации материалов в связи с торговлей наркотиками. Другое было предельно лаконично: "Первый груз пропущен сегодня по каналу в Вену. Содержание - десять килограммов чистого крахмала". Дом, почтовый ящик которого служит мне тайником, находится неподалеку от квартиры Линды, поэтому даже если меня увидят прогуливающимся в этих местах, я смогу оправдаться посещением мисс Грей. Лучше, конечно, чтобы меня никто не видел, и пока что такой риск минимален. С тех пор как надзор за мной был поручен Линде, всякая другая слежка прекратилась. А что касается операций с почтовым ящиком, то они занимают не более двух секунд, я почти не останавливаюсь, причем дело происходит вечером на полутемной улице, так что мои действия можно зафиксировать только с помощью инфракрасных лучей. Сами подумайте: Дрейк и инфракрасные лучи! Это так же невероятно, как застать меня слушающим оперную музыку. В данный же момент меня беспокоит вовсе не Дрейк, а Ларкин. А также то неприятное для меня обстоятельство, что он нужен Дрейку. В противном случае все могло бы решиться легче и быстрее. Но как напасть на такой случай? Американец совсем не похож на человека из преступного мира. Его образ жизни и привычки не имеют ничего общего с субъектами, обитающими на Дрейк-стрит. Женщины и карты его не интересуют. Склонности к выпивке не обнаруживает. Жизнь Сохо ему откровенно чужда, и он появляется здесь только для того, чтобы увидеться с шефом. Но должны же у него быть и другие связи! Это тот самый вопрос, который не дает мне покоя. Пока мне не удалось установить ни одной связи Ларкина. Конечно, он может поддерживать свои служебные контакты и с помощью радио. В наш век техники и микроэлектроники это не так трудно... Не так трудно, но маловероятно. В конце концов, он ведь не в тылу врага, чтобы в одиночку выходить на радиосвязь. Но чтобы добраться до его человеческих связей, мне нужно следить за ним с утра до вечера. А такая возможность совершенно исключается: я должен постоянно находиться под рукой у Дрейка на его улице и за каждое свое отсутствие давать подробные объяснения, которые, как правило, вызывают у Дрейка недоверие. А впрочем, допустим, я узнаю, с кем связан Ларкин, что из того? Получу возможность полюбоваться, как этот тип прогуливается с другим типом. Или пьет кофе еще с одним. Или переглядывается c третьим. Один цереушник с глазу на глаз с другим цереушником. А в результате? Два цереушника - и только. По мнению мисс Грей, не стоит пренебрегать солнечным воскресным днем - ведь в субботу шел дождь, а понедельник тоже может оказаться дождливым. Поэтому вторую половину дня мы отводим для длительной прогулки, во время которой я наконец получаю возможность увидеть настоящий Лондон, то есть ту его часть, которую принято показывать туристам. Прогулка наша начинается с Трафальгарской площади, где Линда показывает мне колонну, воздвигнутую в честь адмирала Нельсона, достаточно большую, чтобы ее можно было увидеть и без подсказки. В отместку я спрашиваю ее, кто такой Нельсон. Она объясняет: был такой знаменитый адмирал. Тогда я интересуюсь, чем же он был знаменит, на что Линда отвечает - битвой при Трафальгаре. Естественно, что после этого я спрашиваю, чем кончилась эта битва, на что моя дама отвечает не совсем уверенно: - По-моему, он разбил там испанский флот. А может, французский... Или оба вместе... О Питер, пожалуйста, не напоминайте мне об уроках истории. На этом любопытство мое удовлетворено, и я рассматриваю памятник, не задавая больше вопросов, хотя этот адмирал своей фамилией напомнил мне о несчастной судьбе Бренды Нельсон. Впрочем, не думаю, чтобы она приходилась ему родственницей. И еще он навел меня на мысль об известной шахматной фигуре, которая ходит только по диагонали, - памятник отличается от нее лишь тем, что фигура адмирала слишком мала, а постамент чрезмерно высок. Чтобы вытеснить воспоминания о кровавых событиях истории чем-нибудь более возвышенным, Линда предлагает зайти в картинную галерею, которая находится напротив памятника адмиралу. В галерее тоже нет недостатка в кровавых сюжетах распятия и картин вроде той, где изображен святой Себастьян, пронзенный стрелами, или где закованный в латы воин протыкает кинжалом святого Петра, хотя на меня гораздо большее впечатление производит картина, написанная рукой какого-то итальянца, на которой красавица Саломея с ангельским лицом держит в руках вазу для фруктов, куда некий головорез опускает кровавый плод, вернее - отрезанную голову бедняги Иоанна Крестителя. "Вот так и в жизни, - думаю я про себя. - За ангельскими лицами зачастую кроются дьявольские намерения. Хорошо, что у Линды лицо совсем не ангельское, не то мне следовало бы хорошенько подумать, прежде чем отправляться с ней на воскресную прогулку". Мы бродим по залам, пытаясь рассмотреть картины, забаррикадированные лысинами и дамскими шляпками. Моя дама, которая гораздо догадливее меня, вовремя спохватывается, что если мы будем и дальше топтаться в этих залах, то на пресловутую прогулку у нас не хватит сил, поэтому мы покидаем музей и идем сначала по Пел-Мел, потом поворачиваем на Сент-Джеймс-стрит, а оттуда выходим на Пикадилли, чтобы затем оказаться на Парк-лейн и полюбоваться ласкающей глаз зеленью Гайд-парка, пока зелень не уступила место золотым краскам осени. - Ну все, я больше не могу, - объявляет мисс Грей, когда мы добираемся до Марбл-Арч. Мы усаживаемся на террасе открытого кафе и наслаждаемся свежим воздухом, редкой вещью в городе, где абсолютно все, начиная с ресторанов и кончая семейными тайнами, скрыто за холодными массивными фасадами. Официантка в костюме небесно-голубого цвета, в котором юбка присутствует чисто символически, приносит нам по чашке двойного "эспрессо". Надо сказать, что в последние годы Лондон пережил невиданное потрясение основ традиционализма, и одним из результатов потрясения было появление "эспрессо", этой всеобщей напасти, которая не предвещает Британской империи ничего хорошего, - все это более подробно может объяснить вам мистер Оливер. Линда, кроме кофе, получает огромную порцию мороженого, увенчанного горой взбитых сливок, что соответственно увеличивает дозу нашего отдыха. - Почему вы не купите себе машину, Питер? Мы смогли бы выехать за город... Съездить в Оксфорд или в Страдфорд, на родину Шекспира. - Своим вопросом, дорогая, вы затрагиваете слишком много проблем. Во-первых, я не покупаю машины, поскольку грустно знать, что она, по всей вероятности, переживет тебя. Кроме того, родина великого Шекспира интересует меня ровно столько, сколько бы Шекспира интересовала родина такой незначительной персоны, как я. Наконец, тот же вопрос я могу задать и вам. - А мне машина ни к чему. От моего дома до "Евы" расстояние так мало, что было бы смешно пользоваться машиной. И потом, Питер, я должна экономить деньги. - Ну да, конечно же, вы их копите. Хотя мне хорошо известно, что такое женская бережливость. Достаточно вспомнить, например, все эти шкуры, которых вы накупили, даже если они и поддельные. - О, это же мелочи. Я купила их на распродаже. Но мне и впрямь приходится экономить. - Мне кажется, вы слишком рано начали заботиться о старости. Расправившись с айсбергом из сливок, Линда приступает к самой сути - мороженому и фруктам, что отнюдь не мешает ей составить в уме текст возражения: - А до старости? Вы думаете, я смогу провести в этой "Еве" всю жизнь? Еще пара лет, и - почем я знаю? - может, даже персоналу "Евы" надоест слушать меня, тогда в один прекрасный день Дрейк заявит: "Вы пели прекрасно, дорогая, но теперь будьте любезны найти себе другое место". И мне придется перейти в очередную "Еву", более низкой категории, а дальше я буду спускаться все ниже и ниже, пока не останется последняя возможность: петь в портовых барах, где никогда не знаешь, кем тебя там считают - певицей или проституткой. Она съедает еще одну ложечку начавшего таять лакомства, затем отодвигает мороженое в сторону и достает из пачки сигарету. - А я не хочу опускаться до портовых баров, Питер. Может, мне и придется спуститься чуть пониже, но я не желаю падать так низко. Я щелкаю зажигалкой. Линда закуривает, потупив голову. В это позднее послеобеденное время воскресная улица почти совершенно безлюдна. Мимо проходит парочка - то ли влюбленные, то ли молодые супруги, между ними плетется ребенок, как и мы уставший от длинной праздничной прогулки; затем появляются старик со старухой. Оба в черном, как будто уже приготовились к собственным похоронам, они так осторожно передвигают ноги, словно боятся нечаянно поскользнуться и тем самым приблизить это печальное событие. Воскресный день. Скука. Воскресная скука. - Кроме голоса, Линда, вы обладаете довольно приятной внешностью. Я стараюсь не говорить вам об этом, чтобы вы не очень задирали нос. - Ну и что же? Думаете, внешность сохраняется дольше, чем голос? - Нет, я просто хочу сказать, что вы могли бы подыскать себе что-нибудь получше портового бара; мне кажется, с вашей внешностью довольно просто устроиться на работу секретаршей. - Я думала об этом, - говорит Линда. - А вы знаете, сколько женщин мечтает занять такое место? Даже если я когда-нибудь рискну искать такую работу, не думаю, чтобы у меня - при моих деловых качествах - были особые шансы. Для этого, Питер, нужно быть совсем молоденькой или же в совершенстве владеть пишущей машинкой и тайнами стенографии. А у меня не будет ни того ни другого. Я вынужден умолкнуть, так как не могу придумать ничего другого. К счастью, Линда сама приходит мне на выручку: - У меня такое предчувствие, что в конце концов я стану учительницей в каком-нибудь глухом местечке. Закончу на сэкономленные деньги педагогические курсы и стану сельской учительницей. По вечерам буду смотреть телевизор и вязать теплый свитер на зиму. Что мне еще остается? - Жалко хорошую песню, - говорю я как бы про себя. - До сих пор помню, как решительно отвергали вы у себя на дансинге завтрашний день. А теперь вдруг вижу, сколько горечи доставляют заботы об этом самом завтра. - Не путайте театр с жизнью, Питер! Если театр станет походить на жизнь, люди перестанут посещать спектакли. Голос ее звучит устало. Высокомерная самонадеянная женщина, какой я ее всегда представлял, вдруг сбросила привычную маску и предстала передо мной в своем истинном облике - героиней поражений и разочарований, заплутавшей в лабиринте большого города. Она с недоверием и тревогой смотрит туда, где в сумраке теряется конец улицы. Оказывается, в песне действительно все сказано правильно. Поскольку мы не знаем, что будет с нами завтра, может быть, завтра всех нас не ждет ничего, кроме черного мрака. - Кажется, нам пора, - слышу я голос Линды. Мне нужно немного отдохнуть перед представлением. Несмотря на полдень, солнце светит так тускло, что кажется, будто только-только наступил рассвет. В такую погоду Дрейк-стрит еще больше напоминает длинный и мрачный коридор. Человек, на которого направлено сейчас все мое внимание, стоит в дверях нашей штаб-квартиры. Вот он раскрывает зонт и идет в сторону широкой улицы. Моросит мелкий дождь. Я оставляю свой наблюдательный пункт, и когда Ларкин проходит мимо кафе, быстро выхожу на улицу. С тоскливым чувством я провожаю взглядом удаляющегося мужчину с зонтом, но идти следом не решаюсь. В любую минуту меня может вызвать Дрейк. Удивительно, что он этого еще не сделал. Поворачиваю в противоположную сторону и вхожу в книжный магазин. В помещении, как всегда в этот час, толпятся мужчины, жаждущие если не живых женщин, то хотя бы их изображения. Все эти господа стоят молчаливо, даже несколько торжественно, будто находятся в церкви, где почему-то не принято снимать шляпу. Они стоят, вдев ручки зонтов в карманы одежды, потому что так им легче листать журналы с цветными снимками пышных красавиц. Стоят, касаясь локтями друг друга, - и каждый замкнулся в себе и в своих сексуальных видениях. Я пересекаю помещение и вхожу в заднюю комнату, где продавец как всегда в минуты, когда ему не приходится обслуживать клиентов, погружен в чтение "Диалогов" Платона. - Добрый день, мистер Оливер! - Добрый день, мистер Питер! Мужчина откладывает в сторону книгу, окидывает меня дружелюбным взглядом и произносит следующую дежурную фразу: - Хотите кофе, мистер Питер? Еще горячий. - С удовольствием. Мистер Оливер отходит к небольшому столику, стоящему в углу, где возвышается на своем обычном месте стеклянная колба, и через минуту возвращается с миниатюрным подносом, в центре которого красуется большая фаянсовая чашка, над ней и в самом деле клубится пар. - Сигару, мистер Оливер? Ритуал требует, чтобы книгопродавец сказал в ответ "с удовольствием", что он и делает без заминки. Я пробую сваренный в пробирке кофе и мысленно сравниваю его с только что выпитым "эспрессо", в то время как мой приятель (правда, с меньшим изяществом, чем мой шеф) снимает обертку со своей "Роберт Бернс" и закуривает. В этот момент в окошке показывается голова Фрэнка, парнишки, собирающего деньги с клиентов, толпящихся в соседнем заведении. - Один господин спрашивает, получит ли он скидку, если купит десять номеров "Эроса". - Вам хорошо известно, Фрэнк, что мы не делаем скидки, - отвечает мистер Оливер. - Постарайтесь объяснить господину, что это не зависит от доброй воли, здесь дело принципа. - Я думаю, он возьмет их и без скидки, - успевает сказать помощник до того, как исчезнуть. - Конечно, возьмет, - утвердительно кивает головой продавец. - Но если вы предложите ему купить сочинения Шекспира даже за полцены, он обязательно покажет вам спину. - Люди не нуждаются в потрясающих драмах, - отвечаю я примирительным тоном. - Сколько угодно таких драм они наблюдают в жизни. Кстати, одна моя знакомая говорит, что если искусство будет походить на жизнь... - Ну а секс? - прерывает меня мистер Оливер, вынимая изо рта сигару. - Неужели в жизни нет секса? Или все эти безнравственные снимки не делаются с натуры? - Да, но это инсценировки - одним словом, фальшь. - Вот именно - фальшь! - довольным тоном говорит продавец книг. - Этим господам нужно не искусство, а фальшь. Все они мечтают о фальшивом искусстве, скажу я вам, сэр, и о фальшивой жизни. - Две-три минуты он молча курит, потом опять вынимает сигару изо рта и произносит с пафосом, в котором звучат нотки скорби: - Подумать только: и эти люди - потомки великого Кромвеля! В это время дверь комнаты распахивается и на пороге появляется горилла, вернее - Ал. - Вас требует к себе шеф, мистер, - сообщает мне эта человекоподобная обезьяна. Попутно говоря, с некоторых пор обе обезьяны, Боб и Ал, как и все остальные представители фауны Дрейк-стрит, разговаривают со мной довольно вежливо, насколько это им под силу, и даже вместо издевательского обращения "сэр" прибегают к нейтрально-вежливому "мистер". Шеф встречает меня, можно сказать, радушно. - Куда это вы запропастились, дружище? Я уже начал волноваться, не случилось ли с вами чего. - Со мной все в порядке, - успокаиваю я его. - Я был у мистера Оливера. - Вы огорчаете меня, Питер. Торчать в магазине, где продается порнографическая дрянь, в то время как в пяти шагах отсюда живет очаровательная мисс Грей! - Просто зашел выпить чашку кофе. - Чашку кофе? В такую пору? Нет, вы и впрямь огорчаете меня. Да ведь сейчас время пить не кофе, а виски, шотландское виски, Питер. Об этом написано во всех сводах правил хорошего тона. С этими словами мистер Дрейк выбирается из-за письменного стола и идет к передвижному бару, чтобы наглядно продемонстрировать отдельные пассажи правил хорошего тона, позаимствованные, главным образом, из раздела "Как пить виски". - Ну, что новенького? - вопрошает шеф, после того как мы подкрепились шотландским виски, и смотрит на меня с затаенной радостью человека, отлично понимающего, что новеньким поделиться может именно он, а не его собеседник. В действительности же новость известна и мне, причем я узнал ее еще прошлой ночью, когда, принеся домой очередную рекламную листовку и нагрев ее до нужной температуры, прочел слова: "Пропущен второй груз через Вену. Содержание три килограмма героина". Несмотря на это, я отвечаю с полным равнодушием: - Ничего, все то же самое. Разве что вот погода опять испортилась. - Для кого испортилась, а для кого улучшилась, - глубокомысленно замечает Дрейк. И опять смотрит на меня взглядом, в котором сквозит с трудом скрываемое торжество. - Я должен сообщить вам, Питер, нечто весьма приятное. Вторая партия груза недавно получена в Вене. На этот раз речь идет вовсе не о крахмале. - Сколько килограммов? - деловито спрашиваю я. - Десять? - Не будьте таким ненасытным! - шеф грозит мне пальцем. - Жадность многих сгубила. Пока только два килограмма. Но не крахмала, а героина. Надеюсь, вы понимаете разницу и не разучились считать в уме! - Да, я все подсчитал, - недолго думая говорю я. - И не вижу особой причины лить слезы радости. - Но ведь это пять тысяч фунтов, Питер! То есть десять тысяч долларов! Нет, я не допускал, что ваша жадность не знает границ... Он потрясенно качает головой и спешит утешить себя глотком виски. А у меня нет никакого желания сказать ему, что, по моим сведениям, вес груза не два, а три килограмма. Что же касается фунтов и долларов, то названная Дрейком сумма не призводит на меня впечатления, меня тревожат вещи другого характера. - Согласитесь, мистер Дрейк, что указанная вами сумма не может показаться фантастической даже для такого бедняка, как я. Вы также должны учесть, что эта сумма стоила мне немалых испытаний. - Но ведь это только первый гонорар, Питер! Первая прибыль из длинной, возможно, даже очень длинной серии прибыльных операций. - Вы ошибаетесь, сэр. Эта операция - первая и последняя. Именно этого вы никак не можете понять. - Вы, наверное, опять решили портить мне настроение рассказом о фараоне и трех предателях, - с досадой бормочет Дрейк. - Не о трех, а об одном из трех. Ларкин... - Ларкин только что был здесь, - прерывает меня шеф. - И должен вам сказать, он очень доволен ходом событий. И готов сбыть за океаном любые количества, которые мы ему предложим. - Там, на Востоке, за товар платите вы, не так ли? - Естественно. Не вы же. - И если ваш товар каким-то образом исчезнет, убытки потерпите вы, а не Ларкин, так ведь? Я веду весьма рискованную игру. Но теперь, когда первый груз героина прошел через границы моей страны, времени на раскачку не остается. Я выбираю путь обдуманного риска. - Ларкин потеряет прибыль от операции, - говорит шеф после короткого размышления. - Вот именно. Потеряет то, чего у него нет, в то время как вы потеряете собственный капитал. - Но сами рассудите, Питер, - терпеливо убеждает меня Дрейк, - Ларкин не может быть заинтересован в потере прибыли. - Конечно, нет, - соглашаюсь я. - Но только в том случае, что он на самом деле является тем, за кого себя выдает: контрабандистом, который действует от своего имени и которого интересует только прибыль. А представьте себе, что этот ваш Ларкин действует не по своей инициативе, а по приказу какой-либо инстанции, вовсе не заинтересованной в том, чтобы ввозить в штаты наркотики. Что тогда? - Что тогда? - эхом отзывается шеф. Он почесывает в своем рыжем затылке - жест человека, попавшего в затруднительное положение, - и говорит: - Прежде чем задавать такой вопрос, нужно иметь основания для подобных подозрений. Дайте мне такие основания, Питер, и я тут же соглашусь с вами. - Допустим, что пока я не могу их дать. И что буду в состоянии сообщить их позже. Но должны же вы располагать какими-нибудь сведениями о Ларкине. Вы уверены в их полноте и достоверности? Застрахованы ли вы от опасности, что Ларкин связан с какой-либо инстанцией? - Я полагаю, Питер, вы не ждете сейчас от меня, чтобы я ознакомил вас с досье моих людей, - говорит шеф с коротким хриплым смешком. - Нет, я не сделаю этого, не то вы умрете со скуки. Могу вас заверить, что я позаботился о необходимой проверке и постарался получить нужную мне информацию. С этими словами, призванными успокоить как меня, так и самого себя, Дрейк запускает руку в кармашек и вынимает традиционную сигару. - Не знаю, читаете ли вы, мистер Дрейк, журналы и разные книжки, но я иногда их почитываю и могу, в свою очередь, поделиться с вами тем, что когда такой человек, как Ларкин, готовится провести операцию, аналогичную той, о которой мы говорим, он заранее подготавливает себе легенду со всеми подробностями, и цель этой легенды - обеспечить вам возможность для получения всесторонней информации и тем самым отвести от себя все подозрения. - Мне известно об этом, Питер, хотя я и не читаю книжек, - говорит Дрейк, обрезая кончик сигары. - Не стоит нажимать на мой клапан недоверия, поскольку, как вы уже, наверное, успели заметить, этот клапан работает безостановочно. Я вам уже сказал: дайте мне хотя бы одну серьезную улику, и я тут же поддержу вас. - Хорошо, мистер Дрейк. Я дам вам такие улики. Клянусь, что я вам их предоставлю, - решительно заявляю я. Дрейк в это время энергично раскуривает сигару, что не мешает ему окинуть меня испытующим взглядом, как бы взвешивая, действительно ли я так уверен в себе или только делаю вид. - Однако вы должны снабдить меня известными средствами, чтобы я мог добраться до улик, - добавляю я. - Какими средствами? - шеф удивленно поднимает брови. - Не денежными. Мне придется хотя бы несколько дней не спускать с Ларкина глаз, а для этого я должен знать, где он остановился, чтобы поселиться неподалеку. - Идет. - Дрейк делает широкий жест рукой. - Ларкин живет в гостинице "Сплендид", а гостиница принадлежит моим людям. Если хотите, могу снять для вас один из соседних номеров. - Это решает проблему. Остается экипироваться кое-какими техническими приспособлениями. - Должен предупредить вас, чтобы вы действовали как можно осторожнее, - говорит шеф. - Американец ни в коем случае не должен знать, что за ним ведется наблюдение. Я даже думаю, что раз уж так необходимо организовать слежку, то лучше поручить это дело кому-нибудь другому. Ведь Ларкин вас может узнать, Питер. - Не беспокойтесь, - заверяю я Дрейка. - Я не хочу перекладывать свою работу на чужие плечи, ведь я отвечаю головой за возможный провал, не так ли? - Ну, прямо-таки сразу "головой"! Вы и впрямь огорчаете меня постоянным брюзжанием, - прерывает меня Дрейк. - Я не имею намерений снимать с вас голову. Особенно сейчас. Можете быть уверены, Питер, до тех пор, пока функционирует канал, будете функционировать и вы. - В таком случае, я думаю, все в порядке. - Действуйте, дружище, действуйте, - подбадривает меня шеф не без тени иронии. - Зайдите к Стентону, он все сделает. А перед самым моим уходом он добавляет: - Кстати, что касается технических приспособлений. Не думайте, что я не читаю книг. Если бы Ларкин имел в "Сплендиде" хоть один интересный разговор, содержание его давно было бы известно старине Дрейку. Должен признаться, последняя реплика в какой-то мере охладила мой энтузиазм. Но только в какой-то мере. Конечно же, шеф, врожденная подозрительность которого и впрямь не нуждается в стимулирующих инъекциях, не мог не организовать наблюдения за Ларкиным, включающего, как я думаю, слежку на улице и подслушивание в номере. Короче говоря, к Ларкину, видимо, были применены те же элементарные способы, что и к моей особе. Плохо только, что все это оказывается абсолютно безрезультатным, когда имеешь дело с таким типом, как Ларкин, у которого хватает опыта, чтобы обезопасить себя. И вообще, тот факт, что шеф приказал установить в гостинице микрофоны, вовсе не означает, что номер американца действительно прослушивается. Этим делом надо заняться мне самому, и оно непременно должно принести плоды, раз уж я так торжественно пообещал вывести Ларкина на чистую воду. И если я провалюсь, мне несдобровать. Стентон снимает мне номер в гостинице рядом с номером интересующего меня субъекта. Я, естественно, регистрируюсь под вымышленным именем. Заручившись рекомендательным письмом того же Стентона, я посещаю некую торговую фирму, производящую специальные приспособления, и получаю в свое пользование необходимую мне аппаратуру. К сожалению, фирма все еще не располагает средствами, позволяющими человеку стать невидимым. А для меня очень важно быть невидимым для Ларкина. Причем не столько из-за опасений Дрейка, сколько по личным соображениям. По этой причине при входе и выходе из гостиницы я прибегаю к сложным маневрам, описывать которые скучно, но пренебрегать которыми не следует, не то я рискую столкнуться нос к носу с американцем где-нибудь в гостинице или у ее подъезда. Обеспечить подслушивание и наблюдение за соседним номером - для меня детская забава, хотя, с другой стороны, ожидать каких-либо результатов от детской игры несерьезно. Итак, выждав достаточно долгое время после того как Ларкин вернулся к себе и лег спать, где-то около трех часов ночи я осторожно выхожу в коридор и позволяю себе на время унести туфли американца. Сделать это проще простого, поскольку, как известно, обувь в гостиницах на ночь выставляется в коридор, чтобы прислуга могла вычистить ее ранним утром. Следующая часть операции немного посложнее, но я вооружился всем необходимым для подобной работы и могу без излишней самонадеянности утверждать, что успешно справлюсь с задачей. Американец носит добротные туфли фирмы "Бали" с резиновым каблуком и на резиновой же подметке, причем, несмотря на средний рост, Ларкин носит обувь сорок шестого размера. Впрочем, это его забота. Моя забота - отклеить каблук правой туфли, сделать в резине вмятину и вмонтировать в нее микрофон. Для обеспечения лучшего качества звука я вставил миниатюрную трубочку, едва видимое острие которой выходит в той части, где каблук соединяется с кожаным верхом. Затем соответствующим клеем, рекомендованным мне специалистами, я приклеил каблук на прежнее место и окинул свою работу придирчивым взглядом. Естественно, если человек решит исследовать туфлю под лупой, миллиметр за миллиметром, то не удивительно, что он сможет обнаружить слегка выступающий кончик трубочки. Но кто же рассматривает свою обувь под лупой? А приспособление это столь микроскопично, что практически невозможно обнаружить его невооруженным глазом. На следующий день я начинаю вести за американцем слежку с самого утра, держась к нему как можно ближе. Впечатления, которые мне удалось накопить к вечеру, весьма полезны для сочинения на тему: "Как проводит свой день человек, которому нечего делать". Впечатления оказываются не только разнообразными, но и сырыми в прямом и переносном смысле слова, так как почти целый день шел дождь. Итак, хождение по магазинам, чтение газет в разных кафе, обед в испанском ресторане в районе Сохо, небольшой отдых в гостинице, затем опять шатание по городу, два часа, убитые с помощью фильма "Дочь Дракулы", а вечером передевание в гостинице и затем прогулка пешком к ресторану "Белый слон". Можно было бы для разнообразия поразмышлять над проблемой, почему - вразрез с традицией - этот слон назван белым, а не золотым, но мне не до того, я занят решением другой проблемы. Если после стольких часов бесцельного хождения по городу Ларкин наконец должен с кем-то встретиться для деловой беседы, то это, скорее всего, произойдет именно здесь, в этом дорогом, уютном ресторане, спокойная обстановка которого располагает к задушевному разговору. К моему огорчению, разговор этот происходит в мое отсутствие. Было бы безумием с моей стороны явиться в ресторан, слишком велик риск, что американец может обнаружить меня. Будь это какая-нибудь дыра в Сохо - еще куда ни шло, поиграли бы в совпадения. Но "Белый слон" на Бонд-стрит и Питер с Дрейк-стрит - вещи несовместимые. Осматриваю улицу. Дождь наконец-то прекратился. Редкие прохожие и обилие света. Плюс полицейский в темном шлеме, уныло маячащий на соседнем углу. В эту минуту я могу только позавидовать ему: он может торчать здесь до утра, и никто не обратит на него никакого внимания, в то время как сам я должен непрерывно сновать из улицы в улицу. Медленно иду в обратном направлении и в порядке эксперимента вынимаю миниатюрный приемник и нажимаю соответствующую кнопку. - Вы серьезно отказываетесь от устриц? - слышится на фоне неясного постороннего шума незнакомый мне голос. - Мистер Мортон отлично знает нашу кухню, - доносится более глухо другой голос - по всей вероятности, это говорит метрдотель. - Я говорю не о кухне, а об устрицах, - слышу я голос американца. Выключаю свою технику. Какой смысл напрасно тратить пленку магнитофона, который начинает работать автоматически при включении приемника. Мне уже и так ясно, что я могу рассчитывать на прослушивание в радиусе ста метров. Итак, Мортон... Новое имя. Имя с вопросительным знаком. Я надеюсь, что если Мортон - тот самый человек, на которого я делаю ставку, то разговор или какая-то его часть, будет вестись за пределами ресторана, даже если этот ресторан и называется "Белый слон". Поэтому я отказываюсь от пришедшей мне в первый момент в голову рискованной идеи: приютиться где-нибудь у черного входа или попытаться проникнуть поближе к ресторану через подъезды соседних домов. Вместо этого я довольствуюсь самым что ни на есть простым: за полтора часа трижды прохожу из конца в конец Бонд-стрит с видом человека, вышедшего на вечернюю прогулку. Я бы продолжал прогуливаться и дальше, если бы полицейский, верный своей странной привязанности к "Белому слону", не продолжал упорно торчать поблизости от ярко освещенного входа. - Думаю, что кофе нам лучше выпить дома, - слышу я в своем приемнике голос Мортона. - Как хотите, мне все равно. Я, пожалуй, все-таки закажу себе мороженое, - отзывается Ларкин. Кому-то этот разговор может показаться незначительным, но для меня он полон смысла; кроме того, он подсказывает мне, что настала пора действовать. Я торопливо иду в сторону стоянки такси. На стоянке три машины с тремя водителями разного возраста. Я подхожу к самому молодому из них. Старики, как правило, капризны и ворчливы, молодые же нахальны и развязны. Все же я останавливаю свой выбор на самом молодом. Может, потому, что лицо его мне показалось самым симпатичным. - Прошу вас доехать до Клиффорд-стрит, въехать в нее, развернуться и остановиться на углу. - А зачем вам понадобилась такая акробатика? - спрашивает шеф, испытующе глядя на меня. - Мне поручено понаблюдать за одним господином, но пусть это останется между нами... - Вы что, частный детектив? - Вы угадали, но все же давайте не будем об этом... - Только, пожалуйста, не впутывайте меня в разные истории, - бормочет молодой человек, включая зажигание. - Не беспокойтесь, никаких историй не предвидится. Таксист выполняет мои указания и останавливается на углу Клиффорд-стрит, а я выхожу и устанавливаю наблюдение за подъездом "Белого слона". Спустя несколько минут Ларкин выходит из ресторана в сопровождении мужчины чуть повыше и намного полнее, чем он сам. Они направляются в мою сторону, и я уже почти пожалел, что зря нанял такси, когда они вдруг сходят с тротуара и подходят к черному "плимуту", стоящему напротив. Я быстро возвращаюсь в такси и приказываю шоферу: - Поезжайте, пожалуйста, за тем черным "плимутом". Только не висите у него на хвосте. - Я и не собирался висеть, - ворчит парень. - А вы не старайтесь втянуть меня в историю. Сами видите, передатчик у меня в исправности. Машина в самом деле оборудована аппаратурой, с помощью которой шофер имеет возможность поддерживать радиосвязь с диспетчерской. Наверное, только благодаря этому обстоятельству шофер согласился на такую не совсем обычную поездку. Наблюдение проходит без всяких осложнений, мы находимся на совершенно безопасном расстоянии от "плимута", который въезжает на широкую Оксфорд-стрит, сворачивает налево, проезжает мимо Марбл-Арч, едет вдоль Гайд-парка, затем сворачивает направо в Гайд-парк-стрит и останавливается в небольшой улочке. Мы, разумеется, сворачиваем за ним с неизбежным опозданием. Но это к лучшему, поскольку Ларкин и Мортон уже вышли из машины, следовательно, нет никакой опасности, что они нас обнаружат. Я освобождаю такси на следующем углу, не забыв вознаградить таксиста щедрыми чаевыми за то, что он подверг себя смертельному риску оказаться замешанным в сомнительную историю, и пешком возвращаюсь к "плимуту". Расположенные в переулке дома абсолютно одинаковы с вида - явление, вполне обычное для Лондона, где многоэтажные здания часто принадлежат собственникам, деды и прадеды которых строили их серийно, дабы не напрягать своего воображения. Совершенно одинаковые трехэтажные постройки, с одинаковыми потемневшими от времени и дыма кирпичными фасадами и такими же одинаковыми высокими скучными окнами, деревянные рамы которых аккуратно выкрашены белой краской. Одним словом, редкая монотонность, просто диву даешься, как их обитатели различают свой дом от домов, стоящих напротив или рядом. Неизбежным и неизменным приложением ко всякой постройке является так называемый "английский двор". Правильнее было бы назвать его английской ямой, поскольку этот пресловутый двор представляет собой площадку в несколько квадратных метров, опущенную примерно на рост человека ниже тротуара и заботливо обнесенную железной решеткой. Через двор можно попасть в кухню. Так или иначе, при каждом доме с обеих сторон подъезда имеется подобный микроскопический дворик, что в настоящую минуту кажется мне весьма практичным не только с чисто хозяйственной, но и с моей точки зрения. Одинаковые здания и то обстоятельство, что мне не удалось заметить, в каком из всех этих одинаковых домов исчезли интересующие меня лица, не мешает мне довольно быстро обнаружить их местонахождение. На окнах домов, расположенных в непосредственной близости к "плимуту", занавеси раздвинуты, что дает возможность без труда обозреть их интерьер. И только в одном доме, возле которого стоит черная машина марки "плимут", окна первого этажа закрыты плотными шторами, сквозь узкие щелочки пробивается яркий свет. К моему сожалению, улица хорошо освещена, и это не позволяет мне встать у самого входа и включить приемник. На выручку мне приходит английский двор. Установив, что поблизости никого нет, я с помощью самой банальной отмычки открываю железную калитку, закрываю ее за собой, спускаюсь по ступенькам на дно двора и прячусь в тени, стараясь держаться поближе к лестнице на тот случай, если кому-нибудь вдруг вздумается выйти из кухни. По голосам, доносящимся из приемника, я убеждаюсь, что разговор уже начался. В условиях такой первобытной слежки нельзя рассчитывать на исчерпываемость, приходится довольствоваться фрагментами: - Нет, Ларкин, вы не правы, - слышу я трубный бас Мортона, - дело не в том, чтобы формально выполнить задание, а в том, чтобы добиться при этом максимального успеха. - Три килограмма героина тоже не малый успех, - сухо замечает Ларкин. - Бесспорно. Особенно если при существующих рыночных ценах рассчитываешь положить себе в карман солидную сумму. - Нет, три килограмма героина - немалый успех! - стоит на своем Ларкин. - Ваши три килограмма - это мелочь, мой дорогой, - рокочет Мортон. - И мы потратили столько месяцев на ожидание вовсе не ради такой безделицы. - А где гарантия, что мы дождемся улова покрупнее? Старый мошенник Дрейк колебался даже тогда, когда решался вопрос о трех килограммах. Я же вам говорил, он придерживается того принципа, что следует переправлять груз по одному килограмму. - Этот старый мошенник просто старый дурак, - заявляет Мортон. - Достаточно при нем вслух заняться подсчетами и сказать, какую фантастичную сумму он может положить в свой карман, как он тут же закажет десять килограммов. А тогда... - Вы недооцениваете старика, Мортон, - возражает Ларкин. - Он, конечно, подлец и мошенник высшей пробы, это так. Но он отнюдь не дурак. И я очень опасаюсь, что он в любой момент может вернуться к своему первоначальному проекту: больше рейсов и меньше груза во избежание риска. - Но при этом риск не уменьшится, а возрастет. - Объясните это ему, а не мне. Что вы от него хотите? Это же вам не шеф американской мафии, а всего лишь мелкий гангстер Сохо. Наступает молчание. Такое длительное молчание, что я начинаю подумывать, не пора ли готовиться к отступлению. Но вдруг опять раздается голос Мортона: - Мне кажется, что вся беда не в этом старом дураке, мой дорогой, а в вас самом... - Да, но я... - Будьте любезны не перебивать меня. Вы не умеете работать с людьми, Ларкин. Я вам это говорил и раньше. Вы добросовестны и аккуратны, этого нельзя отрицать, но вы привыкли действовать по готовым схемам, по шаблону. У вас нет ни грамма способности втереться человеку в доверие, расположить его к себе, изменить его характер и вообще сделать его таким, каким он вам нужен. - Я признаю, что лишен педагогического дара, - отвечает Ларкин, немного помолчав. - Но я полагаю, что институт, в котором я работаю, далеко не педагогический. - А я должен признать, что ваш тон перестает мне нравиться... - Прошу извинить, если я что-то сказал не так, мистер Мортон. Я хотел только... - Бросьте, Ларкин! - В басе Мортона отчетливо слышатся нотки досады. - Объясните в двух словах, что вы предлагаете, и я буду докладывать. Естественно, в докладе будет отражено и мое мнение. - Я не хотел бы, чтобы мое мнение отличалось от вашего, мистер Мортон, - угодническим тоном произносит Ларкин. - Если я постарался изложить свои соображения, то сделал это из боязни, что чрезмерный максимализм может помешать осуществлению нашего плана. Преждевременный провал канала... - Провал, конечно, не исключается, - соглашается Мортон, тон которого значительно смягчился. - Именно поэтому следующая партия должна быть такого размера, чтобы на операции можно было поставить точку. - Какой размер вы предлагаете? - Я уже сказал: десять килограммов или около этого. Довольно возиться с мелочами. - Я сделаю все, что в моих силах, мистер Мортон. - Вот это я и хотел услышать, - добродушно отвечает Мортон. Затем они обмениваются несущественными репликами, предназначение которых - восстановить добрые отношения. Последняя важная подробность содержится в словах Мортона: - Вы можете явиться для доклада послезавтра, к девяти вечера. А если что-нибудь произойдет тем временем - уведомите меня по телефону. Мне некогда ждать, что ответит Ларкин. Я вдруг смекаю, что у меня не остается времени на отступление. Едва я успеваю спрятать в карман свой приемник и поставить ногу на лестницу, как вдруг над моей головой раздается щелчок замка. Быстро отпрянув к стене, я тесно прижимаюсь к ней и замираю в тени. Укрытие в общем-то неплохое, если только кому-нибудь не придет в голову заглянуть через ограду во двор. - Хотите, я отвезу вас, или вы возьмете такси? - Меня коробит от голоса Мортона, который я слышу без всякой техники. - Не беспокойтесь, мистер Мортон, я возьму такси, - вежливо отвечает Ларкин, как будто у него и в самом деле был выбор. - В таком случае спокойной ночи. - Спокойной ночи, мистер Мортон. Мне кажется, что прошло много долгих минут, пока я услышал звук закрывающейся двери. А еще через несколько долгих минут я решаюсь выйти из своего укрытия и взглянуть наверх. Никого. Поднимаюсь по лесенке, закрываю калитку и запираю ее на ключ. Хорошо, что Мортону не пришло в голову проходя мимо нажать на ручку. Просто так, для проверки. А моя проверка закончена, и результаты ее удовлетворительные и тревожные. Теперь все будет зависеть от старого дурака. 9 Не помню, какому автору принадлежат слова о том, что карта Европы могла бы быть совсем другой, если бы накануне битвы при Ватерлоо не шел дождь. Возможно, дождь и мокрый ландшафт действительно сыграли с Наполеоном злую шутку - как знать. В современной истории капризы погоды не играют такой роковой роли, вот почему я избегаю описывать их в подробностях. Тем более что погода довольно постоянная - почти непрерывно идет дождь. На этот раз, однако, дождь решил пролиться ночью, чтобы не беспокоить пешеходов днем. Поэтому, когда с утра я отправляюсь на Дрейк-стрит, мне не приходится лавировать с открытым зонтом среди других пешеходов, над головами которых тоже покачиваются куполы зонтов. Я отправляюсь на Дрейк-стрит не только потому, что там мое рабочее место, но и по той причине, что Ларкин направляется туда же, мне ничего другого не остается, кроме как идти за ним следом, соблюдая известную дистанцию. Добравшись до нашей тихой, романтичной улицы, американец, естественно, сразу же направляется в главную квартиру, в то время как я прохожу мимо и усаживаюсь на скамейке в скверике. Причем усаживаюсь не на сиденье, а на спинку, как это делают мальчишки, - сиденье еще не высохло после прошедшего ночью дождя. Кутаясь в плащ, я смотрю вдоль аллеи, хотя на ней нет ничего заслуживающего внимания, даже вездесущих мальчишек и тех не видно. Они, наверное, в школе, а может, матери запретили им выходить на улицу в такую погоду. Бесцельное созерцание нарушает дама в коротком бежевом плаще, с размалеванным лицом довольно спорной красоты и довольно сомнительной молодости. Она бросает на меня беглый взгляд и тут же виновато отводит глаза в сторону. Она, вероятно, знает меня в лицо, как и я ее, - мы не раз встречались с ней в районе Дрейк-стрит. Я запомнил ее не потому, что она виновато отводит глаза, возможно, у нее связаны со мной не очень приятные воспоминания. Впрочем, раз уж речь зашла о воспоминаниях, то для меня первая встреча с ней окончилась весьма печально. Даму эту зовут Кейт. Это в ее номере меня так классно отделали ее дружки в день моего дебюта. Да, Кейт неизменно отворачивается с виноватым видом, что, конечно же, само по себе неплохо и говорит в ее пользу, но я вдруг вспоминаю нечто более важное: дебютировал-то я в начале апреля, а сейчас уже начало октября. Значит, понадобилось целых шесть месяцев, чтобы как-то разобраться в истории, конца которой еще не видно и нельзя сказать с полной уверенностью, каким он будет, этот конец. Занятый подобными мыслями, от которых с профессиональной точки зрения нет абсолютно никакой пользы, я сижу до тех пор, пока не начинаю чувствовать, что мой плащ впитал в себя слишком много влаги. Спрыгнув со скамейки, я направляюсь в сторону Дрейк-стрит. Намерения у меня весьма несерьезные с профессиональной точки зрения: меня потянуло в эту собачью погоду выпить чашку горячего кофе у мистера Оливера. Но в последний момент судьба распорядилась иначе. - А, мистер Холмс! - радушно восклицает шеф при виде меня. - Как идет расследование? Я подозреваю, что вы готовитесь преподнести мне дьявольски интересное раскрытие. Он, само собой разумеется, подозревает совершенно противоположное и явно намерен как следует поиздеваться надо мной и над моим провалом. Его хорошее расположение духа говорит о том, что он весьма доволен недавней встречей с американцем. - Боюсь, мистер Дрейк, что вы правы, - отвечаю я с соответствующим случаю выражением озабоченности. - Раскрытие действительно интересное, но вместе с тем весьма неприятное. Улыбка медленно сходит с лица Дрейка, и, предугадав, что ему потребуется средство для укрепления душевных сил, он выбирается из-за письменного стола и делает несколько не совсем уверенных шагов в сторону передвижного бара. - Чего же вы ждете? Хотите, чтобы я получил разрыв сердца? - спрашивает меня Дрейк довольно спокойным голосом, беря в руку бутылку "Баллантайна". - Говорите, черт возьми! - Я бы предпочел, чтобы вы послушали их, - отвечаю я и, достав из кармана пресловутый аппарат, включаю магнитофон. Запись, конечно, далеко не образцовая и не очень громкая, но это не мешает Дрейку по достоинству оценить смысл реплик, которыми обмениваются между собой Ларкин и Мортон. Причем смысл этих реплик настолько поглощает его внимание, что он даже забывает налить себе традиционную дозу виски. А это можно считать случаем уникальным. - Чертов янки, - бормочет он вполголоса, когда запись кончается. - Он мне за все заплатит... - Под конец Мортон еще раз обозвал вас старым дураком, - уточняю я, чтобы подлить масла в огонь. - Но Ларкин возразил ему и сказал, что вы не дурак, а мошенник и подлец. - Бросьте вы эти художественные детали, Питер! - прерывает меня Дрейк. - Могу заверить вас, что мне не требуется допинг. Он наливает себе двойную дозу виски и небрежным жестом предлагает мне последовать его примеру. Сделав два больших глотка, Дрейк поворачивается ко мне. - Ну, чего же вы молчите? Когда я не желаю вас слушать, вы болтаете без умолку, а когда надо говорить, молчите, как пень. Я жду ваших комментариев. - По-моему, все ясно и без комментариев, - говорю я и встаю, решив, что мне тоже не худо "заглянуть в бар". Взяв в руки темно-коричневую бутылку, я лаконично бросаю: - ЦРУ. - ЦРУ? А почему не "Интерпол"? - спрашивает шеф. - ЦРУ или "Интерпол" - какая разница. Это не меняет ситуации, - замечаю я, наливая себе виски. Но если бы это был "Интерпол", все было бы кончено уже после отправки первой партии, а мы бы давно сидели за решеткой. - А чего, по-вашему, добивается ЦРУ? - Большого скандала. Политической сенсации. А чтобы сенсация и скандал получились погромче, отправленная нами партия должна быть посолиднее. Вы слышали, что сказал господин Мортон: "Не меньше десяти килограммов героина". Потом устроят засаду в условленном месте, конфискуют наркотик, поднимут шум в печати, обвинят коммунистов, что они хотят отравить свободный мир. А самое интересное то, что все это оплачивается деньгами из вашего кармана. Дрейк некоторое время молчит, обдумывая мои слова. - Похоже, что так оно и есть, - соглашается он. - Или приблизительно так. Во всяком случае, ловушка налицо. А ведь только сейчас этот чертов янки убеждал меня, что нужно перейти к отправке крупных партий, брал на себя обязательства немедленно сбыть все за океаном. Дрейк решительно выливает в горло остаток виски и, устало откинувшись на спинку кресла, погружается в раздумье. Я успеваю допить виски и до половины выкурить сигарету, когда рыжий медленно поднимается и выходит из комнаты, изменив своему правилу не оставлять меня одного в кабинете. Его отсутствие длится не более двух минут. Вернувшись, он произносит с грустью: - Что ж, придется проститься с Ларкиным, дружище. Вы знаете, что я человек гуманный, но ничего не поделаешь: с Ларкиным придется проститься. - А вам не кажется, что уже поздно? - спрашиваю я. - Может, Мортону уже все известно... - Что, например? - Например, дата отправки следующей партии... - А, значит, вы тоже считаете Дрейка старым дураком, Питер, - с печальным укором говорит он. - Вы думаете, что старина Дрейк совсем выжил из ума... - Что вы, я не имел в виду ничего подобного, - спешу заверить его я. - Имели, дружище, имели, - он грозит мне пальцем. - Ну да ладно, я не злопамятен. Затем он возвращается к главной теме: - Ну как, Питер, у вас найдется сил пережить такое? - О чем вы? - Все о том же - о необходимости распрощаться с Ларкиным. О чем еще я могу говорить? - Не забывайте, что Ларкин - человек ЦРУ. - Как я могу забыть такое! Именно по этой причине мы устроим в его честь скромную тризну. - У ЦРУ руки длинные, мистер Дрейк. - Не настолько, Питер, чтобы дотянуться до Дрейк-стрит. Здесь, в Сохо, ЦРУ не котируется, дружище. Здесь мы привыкли обходиться без ЦРУ. Он опять подходит к бару, чтобы налить себе очередную дозу. - Запаситесь, стало быть, нужным самообладанием, Питер, и обуздайте свою скорбь. Вы ведь знаете, я тоже человек чувствительный, но наши эмоции не должны идти вразрез с чувством долга и справедливости. Не то все пойдет прахом. Дрейк отпивает глоток виски, не потрудившись бросить в него лед, затем опять усаживается в кресло напротив и принимается за любимое занятие: любовно развернув сигару, он старательно обрезает ее. Покончив с этим, он погружается в раздумья и облака дыма. - Ах, это вы, Ларкин! - радушно восклицает Дрейк, когда спустя четверть часа американец входит к нему в кабинет. - Прошу прощения, что разрешил себе вторично обеспокоить вас, но совсем недавно выяснились новые подробности, нужно кое-что уточнить. Что же вы стоите? Присаживайтесь. Ларкин садится на диван, на котором не так давно располагалась грациозная Бренда, где ему знать, что занимать место человека, переселившегося в мир иной, не рекомендуется. Садится и застывает в привычной позе с неподвижным выражением смуглого худощавого лица. Долго ждать не приходится, шеф склоняется к письменному столу и включает запись. Приятно иметь дело с профессионалом. В течение всего времени прослушивания магнитофонной записи его разговора с Мортоном выражение лица Ларкина остается абсолютно неподвижным, и только по чрезмерной напряженности взгляда можно догадаться о том, что он сосредоточенно думает над тем, как выйти сухим из воды, как более приемлемо истолковать смысл воспроизводимых фраз. - Ну что, придумали свою версию? - добродушно спрашивает рыжий после того, как раздалось ровное шипение, означающее конец прослушивания. - Мне незачем придумывать, - отвечает Ларкин, переводя свой тяжелый взгляд на Дрейка. - Этого требует материал, который вы только что прослушали, - все тем же добродушным тоном говорит шеф. - Или, может, вы станете отрицать его подлинность? - Представьте себе, нет, - сухо произносит американец. - Мне ни к чему сочинять небылицы, поскольку правда всецело на моей стороне. - Я не сомневаюсь, - кивает рыжий. - Вам известно о моем безграничном доверии к вам. Но я не откажусь выслушать ваше объяснение, хотя бы просто так, из чисто формальных соображений. - На меня оказал натиск Мортон, - спокойно говорит Ларкин. - И если я до сих пор не обмолвился об этом, то лишь потому, что не считал нужным беспокоить вас попусту. - А кто такой этот Мортон? - спрашивает Дрейк для виду. - Мне кажется, совершенно ясно, кто он такой, - сотрудник "Интерпола". Я был знаком с ним еще в Нью-Йорке. Из-за одного нелепого совпадения он напал на мой след здесь, в Лондоне. Установил за мной слежку и на основании своих источников информации, о которых я сейчас не могу дать вам более подробных сведений (здесь Ларкин не забывает бросить подозрительный взгляд в мою сторону), выяснил, чем я занимаюсь в данный момент. Он буквально прижал меня к стенке. Объяснение выглядит непривычно длинным для такого молчаливого человека, как Ларкин, но американец прекрасно понимает, что молчание тут не поможет. - А что, в сущности, нужно от вас этому Мортону? - все так же формально интересуется шеф. - Вы же слышали: он хочет перехватить большую партию наркотиков, чтобы блеснуть. Разве вы не знаете этих господ! Они готовы на все ради высоких постов и больших пенсий. - Да, конечно, у каждого свои заботы, - соглашается Дрейк. А потом поворачивается ко мне: - Вот видите, Питер! Я же вам говорил, как вредно идти на поводу у собственной подозрительности. Ларкин вовсе не ведет двойной игры, как вы предполагаете. - В сущности, я был вынужден вести двойную игру, - спокойно возражает американец. - Только она касается не вас, а Мортона. Я всячески дезинформировал его, я водил его за нос, чтобы выиграть время. Ждал, пока мы проведем две-три крупные операции и сорвем порядочный куш, а потом, если бы "Интерпол" стал проявлять нетерпение, поставил бы в известность о сложившемся положении вас, чтобы всем вовремя выйти из игры. Ларкин умолкает, потом опять меряет меня подозрительным взглядом и продолжает: - Однако среди нас есть еще один человек, который ведет двойную игру. Я не хочу проявлять чрезмерную мнительность, но это подтверждается информацией, которой располагает Мортон. И этот двурушник - он находится здесь, среди нас - ведет двойную игру против нас с вами. - Логично, - признает рыжий. Он устремляет задумчивый взгляд к потолку и, выпустив в направлении хрустальной люстры струю дыма, спрашивает у Ларкина: - А почему вы думаете, что мы имеем дело с "Интерполом", а скажем, не с ЦРУ? - Ну, какой интерес ЦРУ заниматься подобными аферами? - Вот и я спрашиваю, какой интерес? Ларкин, видимо считает, что этот вопрос к нему не относится, он и не думает на него отвечать. - Мне кажется, - говорит он, - что сейчас гораздо важнее установить, от кого Мортон получает сведения. - Да, в самом деле, - спохватывается Дрейк. - А что вы думаете по этому вопросу? - Полагаю, что не так уж трудно добраться до истины. - Каким образом? - Естественно, методом исключения, единственно возможным в сложившейся ситуации. Насколько я знаю, об операции известно только троим... Или, может, я ошибаюсь? - Нет, нет, вы не ошиблись, - говорит Дрейк. - Только нас трое, и больше ни один человек. - Полагаю, что лично вы вне подозрений... - Благодарю за доверие. - Я тоже вне подозрений, причем это довольно просто доказать: вы знаете, какая сумма полагается мне в случае успеха операции. Неужели же я похож на идиота, способного лишиться таких огромных денег ради интересов "Интерпола"? - Следовательно? - позволяет себе задать вопрос шеф. - Следовательно... - Ларкин пожимает плечами, мол, он не намерен отвечать на дурацкие вопросы. - Ну а вы, Питер, что можете сказать в свою защиту? - обращается Дрейк ко мне. - Ничего, - отвечаю я. - Как так "ничего"? - удивляется рыжий. - Смотрите, как оправдал себя Ларкин. А вы - "ничего"! Американец невозмутимо молчит, хотя, вероятно, видит шефа насквозь. - Да, вы оба ставите меня в трудное положение, - после короткой паузы признается Дрейк. - Один то и знай молчит, будто в рот воды набрал, а другой то и знай оправдывается. - У меня нет намерения оправдываться, - холодно возражает американец. - Да, надо сказать, вы абсолютно спокойны, - говорит Дрейк. - Видите, Питер, какую самоуверенность приобретает человек, который служит в ЦРУ. Он бросает окурок сигары в пепельницу, не потрудившись потушить его, лениво встает с кресла и уже другим тоном произносит: - Думаю, что нам пора кончать. И поскольку американец продолжает сидеть, не говоря ни слова, Дрейк поясняет: - Кончать с вами, Ларкин. - Не важно, кому я служу - ЦРУ или кому-нибудь еще, - все так же невозмутимо говорит Ларкин, вставая, - но за меня есть кому заступиться, Дрейк. Людям, которые мне покровительствуют, известно все. Даже та подробность, что я в данный момент нахожусь в вашем кабинете. - Ну вот, наконец-то вы раскрыли свои карты! - восклицает шеф и разражается хриплым смехом. - Значит, я поймал вас на удочку. Больше мне ничего не нужно, уверяю вас. Он смотрит на Ларкина своими маленькими голубыми глазками и пренебрежительно машет рукой. - Теперь можете идти. И лучше не попадайтесь мне на глаза. Дрейк подходит к письменному столу, и я догадываюсь, что он нажимает невидимую кнопку звонка. И даже если бы я не догадался, то внезапное появление Боба и Ала достаточно красноречиво говорит об этом. - Проводите его, - приказывает шеф. И добавляет фразу, заставившую американца споткнуться в дверях. - И чтобы никакой крови в коридоре. Отведите его к Марку, в подвал. - Послушайте, Дрейк! - В голосе Ларкина нет прежней невозмутимости. - Вы угадали: я действительно служу в ЦРУ. - Знаю, знаю, - сговорчиво замечает шеф. - Но что поделаешь: все люди смертны, даже те, кто служит в ЦРУ. Гориллы хватают американца, и в эту минуту Ларкин, забыв о своей выдержке, вдруг начинает кричать и вырываться, но Боб тычет ему в зубы кулаком, а Ал выворачивает руку до тех пор, пока Дрейк не урезонивает их: - Успокойтесь, ребята. Я же сказал: никакой крови. Марк и на этот раз сделал свое дело аккуратно. Марк - исполнитель образцовый. Посланник смерти, проникшийся полным сознанием ответственности за выполняемую миссию. Труп бедняги Ларкина, как и следует ожидать, хорошо упакован. Гориллы заботливо укладывают его в багажник машины, которая направляется к берегам Темзы. - Должен вам сказать, Питер, что я всегда был сторонником подобного способа захоронения, - говорит мне по этому поводу шеф. - В нем есть некая особая торжественность... и еще - что может быть достойнее, как отплыть вниз по течению нашей древней реки в страну вечного покоя. Да, это в духе добрых британских традиций. Вам, людям с континента, возможно, это непонятно, но мы, дружище, морская держава, море всегда было для нас матерью. Дрейк произносит эти слова с таким пафосом, что они, пожалуй, способны вызвать слезы умиления у тех, кто его не знает. Но я-то его знаю. Настолько хорошо, что даже испытываю нечто похожее на сострадание к этому типу Ларкину, который, несмотря на свою отвратительную роль и отвратительный характер, в конце концов был просто винтиком в чудовищной машине. Следующие дни проходят вполне спокойно, то есть я почти не общаюсь с Дрейком, который, хотя и притворяется безразличным, явно потрясен вторжением в его жизнь сильного конкурента. Не в том смысле, что он боится мести ЦРУ: пускай себе ЦРУ ищет исчезнувшего Ларкина, если ему больше нечего делать. Просто Дрейку нужно время на то, чтобы хорошенько проанализировать свои планы и внести соответствующие коррективы. Пользуясь сложившейся ситуацией, я позволяю себе чаще покидать нашу неприглядную улицу, чтобы побродить по широким бульварам и площадям города. И делаю я это вовсе не потому, что хочу изучить Лондон, просто мне хочется хотя бы на время освободиться от ощущения удушья, которое обычно возникает при длительном пребывании в замкнутом пространстве, будь то застрявший между двумя этажами лифт или зажатая между двумя шеренгами домов Дрейк-стрит. Нет, я не имею ни малейшего желания изучать Лондон и его достопримечательности. Я просто бесцельно расхаживаю по улицам в кратких промежутках между частыми ливнями, чувствуя, как меня со все сторон окутывает своеобразная атмосфера города, пропитанного осенней влагой и духом минувших эпох. И пока я лавирую в толпе или, занятый своими мыслями, шагаю по опустевшим тротуарам, в моей памяти откладываются картины улиц Сити и заполненных народом широких торговых артерий. Она запечатлевает громаду собора святого Павла, увенчанного огромным куполом; вонзенный в свинцовое небо шпиль Биг-Бена; длинный и мрачный фасад парламента с его псевдоготическим стилем и еще более мрачный фасад дворца Сент-Джеймс; массивную колоннаду Британского музея и Биржи; всегда оживленный Лондон-бридж и неприветливый Тауэр-бридж. Все эти фронтоны, колонны, тронутые паутиной времени башни, темные куполы, бронзовые памятники и мраморные фонтаны представляют собой страницы биографии с годами поблекшей, но все еще не утратившей своего величия империи. Этот бесконечный лабиринт не имеет ничего общего с крохотными и жалкими владениями Дрейка. Хотя в конечном счете империя Дрейка - это миниатюрная, уродливая копия Британской империи. Главные двигатели в них одни и те же - грабеж и насилие. А что касается масштабов, то в конце концов все зависит от возможностей - разве может, скажем, какой-то жалкий гангстер - мистер Дрейк соперничать с династиями Тюдоров и Стюартов. Похоже, однако, что Дрейк завладел моими мыслями, раз я вспоминаю о нем даже тогда, когда размышляю об исторических судьбах Брианской империи. Дрейк со своей грубой силой и всеми своими слабостями, которые представляются мне не менее опасными, чем его сила. Взять хотя бы эту довольно легкомысленную расправу с Ларкиным. Ведь рука у ЦРУ и впрямь длинная, ничего удивительного, если она одним неожиданным ударом прихлопнет и Дрейка, и его скромного секретаря. Конечно, с одной стороны, благодаря исчезновению американца на какое-то время устранена угроза непредвиденной провокации против нашей страны. Но устранена ненадолго. Наивно было бы думать, что соответствующий отдел ЦРУ, потратив столько времени и средств, примирится с тем, что на операции нужно поставить крест, и признает свое поражение. Одно неясно: какие именно контрмеры будут предприняты и против кого. И именно на этот вопрос я не могу дать ответ, придется, ничего не предпринимая, ждать следующего хода противника. Ждать приходится большей частью на улицах города или в квартире мисс Грей. К сожалению, Линда не из тех женщин, которые способны поднять дух, в последнее время она, по-моему, сама нуждается в том, чтобы ее веселили. Не знаю, то ли из-за дождливой погоды, то ли по какой другой причине, Линда выглядит подавленной, наши разговоры с ней напоследок состоят из ничего не значащих фраз. Возможно, во все виноват установленный в ее квартире микрофон, хотя не могу поручиться, что без микрофона мы бы с ней ударились в откровения. Что касается микрофона, то Линда давно перестала обращать на него внимание и больше не тратит усилий на придумывание каверзных вопросов, которые она должна задавать мне по сценарию Дрейка. Она просто молчит, а я следую ее примеру. Только иногда, когда я на рассвете провожаю Линду домой после выступления в "Еве", мы вместо слов обмениваемся ласками, с помощью которых люди пытаются спасти себя от одиночества, причем нередко без особого успеха. Прошло несколько дней после расправы над американцем, я шел вечером на свидание с Линдой и вдруг заметил, что за мной следят. А так как у меня есть все основания думать, что слежка ведется не по инициативе Дрейка, мне тут же становится ясно, кто еще может заинтересоваться моей скромной персоной. Тем более что наблюдение ведется из автомобиля, причем ни водителя, ни сидящих на заднем сиденье пассажиров я до этого никогда не встречал. Черный "форд" неотвязно следует за мной от Пикадилли-серкус до Черинг-кросс. Это вынуждает меня юркнуть в небольшой переулок, проезд машин по которому запрещен, затем быстро свернуть во второй, а потом - в третий. Пусть сидящие в "форде" молодчики покатаются по всему району, если им делать нечего. Но они и не думают кататься. Они просто подкарауливают меня. Им, по-видимому, хорошо известны мои привычки: свернув за угол, чтобы пройти к подъезду дома, где живет Линда, я натыкаюсь на стоящий у тротуара черный "форд". В моем распоряжении не больше секунды, нужно сориентироваться, как поступить - войти в дом или вернуться назад. Я, однако, не делаю ни того ни другого: двое дюжих молодчиков заламывают мне за спину руки и заталкивают меня на заднее сиденье "форда". - Кто вы такие? Что вам от меня нужно? - спрашиваю я возмущенно. Ответа нет. Машина стремительно срывается с места и мчится в неизвестном направлении. Один из стражей, сидящих возле меня и все еще удерживающих меня за руки, цедит сквозь зубы: - Не вздумайте буйствовать. Не то придется вас сбросить вниз и хорошенько прижать. Предупреждение сделано вовремя, после двух поворотов "форд" выезжает на ярко освещенную и особенно людную в эту пору суток Черинг-кросс, а когда похитители везут тебя по такой оживленной и светлой улице и в метре от себя ты видишь спокойные лица порядочных граждан и величественные фигуры полицейских напротив, у тебя возникает сильное желание привести в действие свои голосовые связки. Я, конечно же, молчу, тем более что мои спутники очень смахивают на Ала, правда они вроде бы чуть подальше отошли от обезьяны. Машина выносится на Оксфорд-стрит, сворачивает влево, проезжает мимо Марбл-Арг и Гайд-парк и наконец сворачивает на Гайд-парк-стрит. Маршрут мне известен. Поэтому я не очень удивляюсь, когда мы останавливаемся перед кирпичным фасадом дома, в английском дворике которого я не так давно наслаждался тишиной лондонской ночи. Подталкиваемый одной из горилл и поддерживаемый второй, я выхожу из "форда", в то время как сидевший рядом с шофером мужчина, встав за моей спиной, упирается мне в спину предметом, назначение которого не трудно угадать. После трех коротких звонков в дверь на пороге появляется новая горилла. Причем ее гостеприимство распространяется только на меня: сопровождающие лица вынуждены вернуться к машине. - Дайте оружие, - предлагает человекоподобная обезьяна, заперев дверь. - У меня нет оружия, - заявляю я. Правдивость моей декларации, естественно, тщательнейшим образом проверяется, после чего следует приказ: - Проходите! Путь оказывается недолгим до двери в конце коридора. Горилла, которая, судя по жилетке в черную и серую полоску, выполняет роль лакея, постучав, просовывает голову внутрь и докладывает: - Доставили, сэр. Жестом приказав мне войти, полосатая горилла исчезает. Я оказываюсь в кабинете со спущенными, как и в берлоге Дрейка, шторами, правда он гораздо светлее и обставлен более изысканно. Его хозяин восседает в одном из двух кресел, стоящих у камина. В камине горят настоящие поленья - факт, достойный внимания. Вряд ли нужно объяснять, что хозяин кабинета - сам мистер Мортон. - Мистер Питер? Я утвердительно киваю головой. - Прошу садиться. В громовом голосе сквозят почти что ласковые нотки, только я давно вышел из того возраста, когда человек доверяет первому впечатлению. В ответ на приглашение я сажусь, поскольку знаю: в ногах правды нет и поскольку понимаю, что даже если меня ждет экзекуция, то ей будет предшествовать дружеская беседа. - Сигару? - Благодарю, предпочитаю сигареты. Мортон вежливо ждет, пока я закурю, стряхивает в камин пепел сигары и переходит к сути дела: - Рассказывайте, как это было. - Не понимаю, что вы имеете в виду. - Я имею в виду убийство Ларкина. - Должен сказать, что я не присутствовал при расправе над ним. - Но вы были там, мистер Питер, - произносит хозяин, делая ударение на слове "там". - Если быть точным, то я находился наверху. А убийство, если оно имело место, произошло в подвале. - Хорошо, пусть будет так, - уступает Мортон. - Тогда лучше начнем разговор с другого конца. Расскажите мне подробно обо всем, что произошло до убийства. - Мистер Дрейк вызвал меня к одиннадцати часам к себе в кабинет сообщить о том, что им получены неопровержимые доказательства того, что Ларкин предатель. И поскольку я позволил себе выразить известные сомнения... - ...потому что верили Ларкину, - подсказывает хозяин. - Я никому не верю, сэр. Я не из тех, кто верит. Просто я не мог допустить, что Ларкин хочет провалить операцию, которая принесет ему такую огромную прибыль. И, поскольку я умолкаю, хозяин вынужден напомнить мне: - Что ж вы молчите? Продолжайте. - Не люблю, когда меня прерывают. - Не буду, раз мои замечания вас так смущают. - Итак, поскольку я выразил сомнение, мистер Дрейк поспешил представить мне доказательства: запись беседы Ларкина с каким-то господином. - Какой беседы? Я вкратце излагаю ему содержание беседы, после чего следует новый вопрос: - Кто делал запись? - Понятия не имею. - В сущности, теперь это уже не имеет значения. Продолжайте. Я с относительной точностью и незначительными сокращениями рассказываю о том, как развивались события в кабинете шефа. - Значит, вы не видели, что произошло в подвале? - Я не мог видеть. Могу только предполагать. - А на чем основываются ваши предположения? - Мистер Дрейк сказал: "Оставьте его Марку". А Марк - это его наемный убийца. - Ваши предположения правильны, - помолчав, заявляет хозяин кабинета. - Сегодня утром тело Ларкина было извлечено из Темзы. С двумя пулями в сердце. Мортон берет в руки каминные щипцы с длинной ручкой и, пододвигая наполовину сгоревшее полено к раскаленным углям, следит рассеянным взглядом за фейерверком искр. Помолчав, он говорит: - Предполагаю, что Ларкин был вам достаточно антипатичен, чтобы вы за него заступились. - В общем-то да - по-моему, его действительно нельзя причислить к людям, которые могли бы вызвать внезапный прилив симпатии. Но это не значит, что он был мне антипатичен, скорее я бы сказал безразличен, хотя о покойниках так не говорят. Будь у меня хоть один шанс, я бы попытался его спасти. - А почему вы хотели его спасти? - Да потому, что это безумие - восстанавливать против себя ЦРУ. - Гм... - мычит Мортон. - Почему же вы все-таки не попытались? - Вы не знаете Дрейка. Мортон смотрит на меня своими задумчивыми карими глазами, под которыми набрякли мешки. Этот Мортон, видимо, привык действовать осмотрительно, не торопясь. И вообще он производит на меня впечатление осторожного и сообразительного сыщика, который не чета элементарным типам вроде Ларкина. И внешность у него не отталкивающая. Мортон даже как-то располагает к себе вежливостью, обходительностью, мягким голосом и выражением лица, на котором светится благосклонное участие. - Я достаточно хорошо знаю Дрейка, - говорит хозяин кабинета. - Он просто старый осел... Только из тех ослов, которые мнят себя пронырами и которым даже удается создать такое впечатление у других. И все же он просто старый осел. А убийство Ларкина - последняя глупость, которую ему суждено было сделать на этом свете. Для внесения полной ясности Мортон добавляет: - С Дрейком кончено, мистер Питер, хотя он все еще не подозревает об этом. А вот что прикажете делать с вами... Он смотрит на меня в упор, но я как ни в чем не бывало наблюдаю за игрой огня в камине. В кабинете воцаряется тишина, которую время от времени нарушает потрескивание горящих поленьев. - Разве вас не волнует этот вопрос? - вырывается у Мортона. - Уже нет. - Как, неужели вы свыклись с мыслью о смерти? - не унимается дотошный Мортон. - Люди моей профессии быстро привыкают к этой мысли, сэр. Впрочем, не думаю, что мне предстоит умереть в ближайшем будущем. - Вы так уверены? Почему? - Потому что если вас все еще интересует операция с героином, то вам без меня не обойтись. Дрейк только финансирует покупку наркотика, но организовать его доставку и вообще провести всю эту операцию могу только я. Вы можете заменить Дрейка кем угодно, но меня вам заменить некем. - А я-то думал, что незаменимых людей не бывает. - С философской точки зрения - да. Но, насколько я знаю, ваша организация не занимается решением философских вопросов. - Впрочем, это идея, - заявляет Мортон, немного подумав. - Мы, пожалуй, действительно могли бы использовать вас. При условии, конечно, что вы прямо не замешаны в убийстве Ларкина. - Я отнюдь не настаиваю, чтобы вы меня использовали, - говорю я. - Что же касается убийства, то я предпочитаю держаться в стороне. Я профессионал, а профессионалы моего ранга обходятся без пистолетов. - Ну, если вы не настаиваете... - задумчиво произносит Мортон и умолкает. Затем уже другим тоном он спрашивает: - А почему вы не хотите, чтобы мы вас использовали? - Потому что эта операция потеряла для меня всякий смысл. Меня интересует контрабанда, а у вас, как мне кажется, совсем другие интересы. Меня занимают торговые операции, получение прибыли, а у вас, насколько я могу судить, интересы чисто политические. - Вы думаете, что политика не может приносить прибыль? - цедит сквозь зубы хозяин, рассматривая меня со сдержанным любопытством. - Возможно, кое-кому и приносит, раз столько людей занимается политикой. Каждому, как говорится, свое. - Конечно, мы бы могли вас ликвидировать, - мягко замечает Мортон после новой паузы. - Вы слишком надеетесь на свою незаменимость, однако забываете, что вас некем заменить всего лишь в одной, притом незначительной операции. И что мы можем легко поставить крест и на вас, и на самой операции. Он продолжает наблюдать за мной, словно ему доставляет удовольствие видеть, как я реагирую на его слова. Думаю, что как объект исследования я не представляю особой ценности. - Откровенно говоря, мистер Питер, лично я с удовольствием поставил бы крест на этой проклятой операции и занялся своим делом. И, если бы я имел привычку делать все, что мне взбредет в голову, вы в эту минуту уже находились бы в компании с Ларкиным, который, да простит меня бог, действительно не обладал даром вызывать симпатии у окружающих. Мортон молча подкидывает в камин пару поленьев. - Но я стараюсь не поддаваться чувствам, а слушаться голоса разума. Когда мне в руки попадается вещь, на первый взгляд бесполезная, я все же не спешу выбрасывать ее, а стараюсь придумать, как ее можно использовать. Точно так же я поступлю с вами. По сути, сейчас передо мной стоит важный вопрос: можно вас как-то использовать или нет. А от ответа на этот вопрос зависит все остальное. - Позвольте заметить, что я формирую этот вопрос несколько иначе: что я буду иметь, если соглашусь работать на вас? - Вы получите обещанные два процента. Неважно от кого - от нас или от Дрейка, - успокаивает меня Мортон, который, оказывается, неплохо осведомлен о моих делах. - Да, но какая мне от них польза, если в конце концов в качестве награды вы удостоите меня пули в лоб? - Наконец-то я слышу рассуждения разумного человека, - одобрительно кивает головой хозяин кабинета. - И поскольку наш разговор становится все более содержательным, позвольте сказать вам следующее: дело не в деньгах, мистер Питер, хотя деньги нужны любому из нас. Азартному игроку деньги ни к чему: ведь он все равно их тут же спустит. Ваша ситуация еще более неутешительна, поскольку вы рискуете не только деньгами, но и головой. Помолчав, он бросает давно погасший окурок и, чтобы дать мне время обдумать услышанное, берет из стоящей на столике коробки новую сигару и прикуривает ее от массивной серебряной зажигалки. - Эта операция пройдет и забудется, как многие другие. А вместе с ней следовало бы и вам уйти в небытие, получив, как вы выразились, награду. Но если вы проявите мудрость и добрую волю, я предложу вам постоянную работу, которая избавит вас от печальной участи азартного игрока и от неизбежного краха. Наступает новая пауза, и в кабинете вновь воцаряется тишина, нарушаемая лишь треском горящих поленьев. Я сосредоточенно думаю, то есть всем видом демонстрирую напряженную работу ума. - Ваше предложение довольно соблазнительно, - говорю я. - Но это пока что одни слова. - Совершенно верно, - соглашается Мортон. - Эти слова могут так и остаться словами. Все зависит от того, как вы справитесь с вашим первым заданием. Первое задание - это ваш вступительный экзамен, мистер Питер. - Понимаю, - говорю я. - Что ж, я готов. Мортон только теперь вспоминает о своих обязанностях хозяина. - Хотите чего-нибудь выпить? - Если за компанию - можно. Спустя несколько минут горилла в полосатом жилете ставит на столик неизбежную бутылку шотландского виски и столь же неизбежное ведерко со льдом, после чего исчезает из кабинета. - А теперь приступим к выяснению сути, - говорит Мортон. - Как вам уже известно из записи, попавшей в руки Дрейка, мы хотим, чтобы следующая партия наркотика была как можно более внушительной. Здесь, конечно, следует учитывать всю сложность возникшей ситуации. Дрейк, вероятно, временно воздержится от отправки новой партии груза. Однако, если вы сумеете каким-нибудь образом убедить его, что все еще есть возможность провести операцию, он может и согласиться. Ваши аргументы должны базироваться вот на чем: нужно провести операцию немедленно, пока ЦРУ не успело сорвать все планы. Вам понятна задача? - Вполне. - Тогда перейдем ко второй части задания. Нам потребуется точная информация о ходе операции: когда груз будет доставлен пароходом и когда он прибудет в Вену. Информацию о прибытии груза, мне кажется, вам будет получить легко: ведь вы сами отправляете сообщения. - Да, их диктует мне Дрейк. - Понятно. В таком случае вы должны немедленно сообщить мне их содержание. Итак, остается вторая часть... - Самая трудная. Я не имею доступа к корреспонденции Дрейка. - Не беспокойтесь, у вас будет доступ, - небрежно бросает Мортон. - Не хочу вас огорчать, но когда подойдет время прибытия сообщения, Дрейка уже не будет в живых. Отпив глоток виски, Мортон ставит стакан и добавляет: - И вот еще что: вы понимаете, что не только успех операции, но и ваша собственная безопасность полностью зависит теперь от вашего умения держать язык за зубами. И хотя эта вещь элементарная, я обязан напомнить вам об этом. Хозяин поднимается, мне не остается ничего другого, как покинуть уютное кресло, поставить стакан на столик и пожать протянутую мне пухлую руку. - Не сочтите за признак дурного тона, но все же позвольте полюбопытствовать, с кем я имел честь вести беседу? - спрашиваю я перед тем, как удалиться. - Неужели вы не знаете? - удивляется хозяин. - Откуда мне знать? - Ах да, действительно, - спохватывается он. - Моя фамилия Мортон. Вот номер моего телефона. Он берет с письменного стола визитную карточку и подает ее мне со словами: - Запомните его. Чем меньше вещественных доказательств, тем лучше. - Есть, запомнил, - говорю я, возвращая ему кусочек плотного картона. Беседа наша окончена. Но не совсем. Не успеваю я взяться за ручку двери, как сзади раздается бас Мортона: - Назовите-ка мой номер. Я называю. - Значит, с памятью у вас все в порядке Это хорошо. Тогда вы, вероятно, сможете точно вспомнить, как вы провели вечер в прошлую пятницу. - В прошлую пятницу? - переспрашиваю я и делаю вид, что копаюсь в своей памяти. - В пятницу вечером я был на том самом месте, где сегодня меня взяли ваши люди. - Один или с компанией? - любопытствует хозяин. - В обществе дамы, - говорю я. - Ну, раз так, не стану лезть вам в душу. Вы что, провели там всю ночь? - Нет, к десяти вечера мы пошли в "Еву". - А затем? - Затем я вернулся в гостиницу. - Прямо сразу? - А почему бы и нет? - Вас кто-нибудь видел? - Да. Хозяйка гостиницы, мисс Дорис. - В сущности, все это мелочи, - говорит Мортон и дружеским жестом дает понять, что я свободен. Я выхожу на улицу, думая о том, что мне нужно немедленно поговорить с Дорис. Дай бог, чтоб меня не опередили. 10 Пружина действия раскручивется туго; явно, сценарист так и решил, что, он, собственно, хотел сказать, и вообще неясно, есть ли ему что сказать, а режиссер дал полную волю оператору манипулировать камерой, как ему вздумается. И лишь за четверть часа до конца фильма, когда лента уже на исходе, сюжет так закручивается, авторы спешат показать столько событий, что у зрителей начинает кружиться голова. Я имею в виду себя. Судить о других не берусь. Потуги творцов фильма сводятся к тому, чтобы показать зрителю будни некого инспектора по уголовным делам, который вовсю старается исполнить свою миссию в его родном Сан-Франциско. Но это ему не удается, потому что, с одной стороны, на него давит преступный мир, а с другой, мешают продажные безвольные шефы. Банальная история со множеством смертей, обильно политая кровью. И ничего удивительного, что после того, как сеанс наконец-то окончился и мы вышли на улицу, Линда с облегчением вздыхает: - Некуда деться от этих насилий... - говорит она и раскрывает зонтик, поскольку опять идет дождь... Я не очень спешу последовать ее примеру. Вероятно, вы заметили: стоит вам и вашему спутнику раскрыть зонтики, и прогулка испорчена. Поэтому я ограничиваюсь тем, что поднимаю воротник своего плаща и позволяю даме взять меня под руку. После чего мы пускаемся в путь. Естественно, он ведет в Сохо. - Некуда деться от этих насилий, - снова повторяет мисс Грей, скорее в виде рассуждения вслух, чем в качестве темы, предложенной для дружеского обсуждения. - Что вы хотите: человечество цивилизуется. А цивилизация требует жертв. Те, кто справляются с этим быстрее, вынуждены наказывать более медлительных. Последние же из зависти стреляют в первых. - А вы, Питер, из каких? - Понятия не имею. Скорее всего, мое место среди клиентов Марка. Может, не в самом начале очереди, а где-то сзади, но это не меняет сути дела. - Не понимаю, как можно шутить такими вещами, - вздрагивает моя спутница и невольно прижимается ко мне. - А над чем же еще шутить? Человек, сам того не желая, шутит над тем, что его окружает, а как вы сами заметили, нас окружает прежде всего насилие. - Вы даже не предполагаете, в какой степени вы правы, - говорит мисс Грей таким тоном, что я настораживаюсь. - Как это понимать? Вместо ответа она предлагает: - Зайдем куда-нибудь, где тепло. Я бы с удовольствием выпила чашку горячего чая. "Горячий чай". В моей памяти тут же возникает кондитерская, куда однажды меня пригласил мистер Хиггинс, кстати, также жертва двух опасных сил: преступного мира и собственной продажности. Короче говоря, мы заходим в старомодную кондитерскую, которая попадается нам по дороге в "Еву", и уединяемся в скромном уголке. Я заказываю чай для Линды, себе - кофе и тут же осознаю свою ошибку: принесенные нам чай и кофе почти одинаковы по крепости и даже по цвету. - Последнее время у вас какой-то подавленный вид, - замечаю я, стоически отпивая глоток подозрительной жидкости