Флетчер Нибел. Исчезнувший ----------------------------------------------------------------------- Fletcher Knebel. Vanished (1968). Пер. - Ф.Мендельсон. М., "Молодая гвардия", 1973. OCR & spellcheck by HarryFan, 31 October 2000 ----------------------------------------------------------------------- 1 Он был беспокоен и как-то странно рассеян. Даже здороваясь, успел взглянуть на часы. То и дело поглаживал пальцами виски, на которых уже начинали редеть рыжеватые волосы. Он походил на человека, опоздавшего на самолет. Был, как всегда, изысканно вежлив, но суетлив, и от этого его тревога для меня становилась лишь очевиднее, потому что, обычно волнуясь, Стив вел себя особенно неторопливо, все наши вашингтонские друзья завидовали этой его черте. В полдень мы втроем завтракали в длинной прохладной комнате: Стивен Грир, Мигель Лумис и я. Грир указал мне на дубовое кресло слева от себя. Таким образом, Мигель оказался справа, отделенный от нас тяжелым дубовым столом, - небольшой тактический ход, которого юный Мигель так и не заметил. Я знал Стивена Грира достаточно хорошо вот уже много лет, однако в тот день он впервые пригласил меня на ленч к себе в юридическую фирму в Ринг Бильдинге. Кондиционированный воздух здесь казался благословением после удушающей жары последних дней августа, которая навалилась на Вашингтон и семью этажами ниже раскаляла тротуары и плавила асфальт на Коннектикутском авеню. Столовая фирмы "Грир, Хилстреттер, Томлин и Де Лука" была обставлена в чисто мужском вкусе: вощеная мебель из массивного дуба, обои оливкового цвета и на стенах старые гравюры, на которых преобладали сцены из жизни животных. На одной гравюре вспугнутые утки стремительно взлетали среди брызг из поросшей камышом бухточки, на другой - величественный лось гордо стоял меж двух высоких сосен, на третьей билась на песке огромная рыбина. Клиенты должны были осознать, что владельцы фирмы - солидные, умудренные опытом люди, которые ощущают связь человека с природой и понимают, что за обманчивым спокойствием лесов, озер, лугов и морей кроется ожесточенная борьба. Посуда, расставленная на зеленых салфетках, была старинного английского серебра и датского фарфора. Когда мы принялись за охлажденное консоме, официант в белой куртке скрылся в прилегающей к столовой буфетной. - Нет, для меня это слишком пресно, - сердито заметил Грир, посыпая горку красного желе перцем и солью. - А для меня в самый раз, - отозвался я. Мигель ничего не говорил, должно быть, из уважения к старшим. Это был худощавый юноша, с прямыми черными волосами и смуглой кожей красноватого оттенка, какой бывает у старой, потемневшей бронзы. Его мать, мексиканка из Оаксаки, вышла замуж за Барни Чумиса еще в те дни, когда тот был всего лишь неотесанным и ничего собой не представлявшим торговцем. Теперь Лумис возглавлял огромный комплекс "Учебных микрофильмов". Мигеля ожидало приличное наследство. - Ну что ж, Майк, займемся делом, - обратился к нему Грир, отодвигая чашку. - У меня сегодня один из самых трудных дней, да и Джин тоже занят, я знаю. Взгляд, брошенный на часы, заменил Гриру восклицательный знак в конце фразы. Он рассчитывал свое время по минутам. Он вопросительно уставился на Мигеля своими серыми глазами. - Мне не хотелось вас беспокоить, - проговорил Мигель, - но, по-моему, дело очень важное. - Всегда рад помочь, - сказал Грир, явно стараясь избежать дальнейших реверансов. - Все, что мы хотим знать, это что, как и почему. На последний вопрос я бы мог уже частично ответить. Только серьезные политические соображения могли заставить двух влиятельных людей: пресс-секретаря Белого дома и крупнейшего юриста, близкого друга президента - собраться здесь за этим столом, чтобы выслушать молодого физика, которому лишь недавно исполнилось двадцать пять лет. Ради этой встречи мы с Гриром отменили все другие свидания. Это было поразительным проявлением нашей системы, правда, вполне понятным для тех, кто знает все ее аспекты, но совершенно непостижимым для тех, кто не знает их. Уже давно я попал в сети сложных маневров людей, стремящихся к власти, - короче, политиков, - но в отличие от бьющейся на крючке рыбины я знал, что запутался в этих сетях навсегда. Все мы собрались сегодня из-за отца Мигеля, Бернарда Лумиса. Этот человек обладал феноменальной способностью изыскивать средства для нашей партии, а потому мог рассчитывать на помощь и понимание со стороны вашингтонской администрации. Кроме того, тот факт, кто комплекс Лумиса в Лос-Анджелесе поставлял для государственных школ львиную долю новых недорогих микрофильмов, обеспечивал Стивену Гриру официальный пост в Вашингтоне. Мигель, защитив диплом магистра физики, должен был провести год в Вашингтоне, стажируясь при Комиссии по атомной энергии, что одновременно являлось подготовкой к докторской диссертации. Он жил здесь с начала июня. Барни Лумис позвонил мне и Гриру и попросил нас обоих ввести Мигеля в вашингтонское общество, помочь ему на первых порах. То, что он обратился к Гриру, было вполне понятно. Обо мне же Барни подумал потому, что, прежде чем присоединиться к штабу Пола Роудбуша, когда он боролся за пост президента, я Оказал "Учебным микрофильмам" и самому Барни немало услуг через свою рекламную фирму "Юджин Р.Каллиган и компани". Мне нравился Барни. По сути дела, он относился к той породе собак, которые лают, но не кусаются. Кроме того, он хорошо мне платил в тот довашингтонский период. Итак, Мигель время от времени бывал на обедах в доме Грира в Кенвуде или завтракал с ним в Метрополитен-клубе. Я, в свою очередь, познакомил Мигеля с вашингтонскими ресторанами, представил его моим друзьям и знакомым девушкам. После моего развода два года назад я вел - как я надеялся, временно - холостяцкую жизнь. Я не раз назначал по вечерам свидания с девушками, и мы с Мигелем провели немало бурных ночей в таких местах, как Жокей-клуб, "Байо" или "Диалог" в Джорджтауне. Благодаря нам с Гриром к концу августа Мигель знал Вашингтон куда лучше большинства юнцов, которые устремляются на летнюю практику в столицу - колыбель американского бюрократизма. Нам обоим нравился Майк Лумис, сообразительный и остроумный, совсем неиспорченный и даже слишком сдержанный для своего возраста. Он был вспыльчив, но не позволял огню вырываться из-под тлеющих угольев. И у него еще сохранились идеалы, заставлявшие его задавать такие вопросы, от которых трескалась броня цинизма, свойственного многим вашингтонским деятелям. - Прежде всего это строго между нами, - сказал Мигель. Он кивнул на официанта, который как раз в это время вошел с фирменными бифштексами на подносе. - Спасибо, можете идти, - сказал Грир официант ту. - Оставьте десерт на столе, мы возьмем его сами. - Пожалуйста, мистер Грир. - Официант, видимо, давно привык, что его бесцеремонно изгоняют. - Я вернусь в три и все приберу. Он принес яблочный крюшон с лимоном и льдом, повесил в буфетной свою белую куртку, и через минуту задняя дверь закрылась за ним. - Итак, Майк? - Грир выжидательно смотрел на Мигеля, держа в руке вилку с чуть подрумяненным бифштексом. - Вот какое дело, - начал Мигель. - Как вы знаете, я защитил диплом в Калтехе [Калифорнийском технологическом институте] и приехал сюда в июле. В КАЭ [Комиссия по атомной энергии] меня прикрепили к административной секции на четыре с чем-то месяца. Работа неинтересная, обычная конторская рутина, не имеющая почти ничего общего с физикой. В нашей секции еще пять практикантов, все готовят диссертации, как и я. Цель руководства - познакомить нас с принципами работы Комиссии по атомной энергии. После этого осенью мы должны перейти к теоретическим основам атомной физики. Тогда нас пошлют в такие центры, как Брукхейвен и Лос-Аламос. Представляете, как я был удивлен, когда узнал, что двое практикантов из нашей группы получают стипендии не только от КАЭ, но и от другой организации, которая называется... - Стоп! - Грир поднял руку. - Задний ход! Кто кому платит? - Простите, - пробормотал Мигель со смущенной улыбкой на бронзовом лице. - Значит, так. Шесть практикантов находятся на содержании КАЭ и получают стипендии непосредственно от комиссии. Но двое из них, кроме того, получают дополнительно деньги, и немалые, - по 7500 долларов в год! - от Поощрительного фонда. - Какого фонда? - спросил Грир. - Поощрительного, - ответил Мигель. - Никогда о таком не слыхал, - сказал я. - Это еще только начало, слушайте дальше, - сказал Мигель. Глубокие черные глаза придавали его лицу дерзкое выражение, латинская горячность прорывалась в убыстренном темпе речи. - Понимаете, меня недели на две перевели в расчетное отделение. Там я обнаружил, что возле фамилий этих двух практикантов в платежных ведомостях ставят отметки "Поощ.". Когда я спросил главного бухгалтера, что это означает, он ответил: "Дополнительное вознаграждение "Поощрения". Но, когда я спросил, что это за "Поощрение" и за что эти двое получают дополнительную плату, он начал что-то мямлить, явно не желая отвечать. Он сказал, что у них были особые обязанности, о которых он сам ничего не знает. Сказал, что, во всяком случае, теперь система изменена и таких отметок в платежных ведомостях больше не делают. Естественно, меня это заинтересовало. Вы знаете, денег у меня хватает. Однако я всегда старался заработать их сам, и мне стало обидно, что двое практикантов получают суммы, которых остальные не получают. Мне это показалось несправедливым. Мигель прервался на минуту, чтобы расправиться со своим бифштексом, затем зачастил еще быстрее: - Разумеется, я поговорил с обоими парнями. Один из них был очень удивлен, что я узнал обо всем этом. Он сказал, что "Поощрение" означает "Поощрительный фонд", это организация, которая стремится привлечь к работе в области физики как можно больше способных молодых студентов, предлагает им дополнительную стипендию. Сказал, что больше ничего не знает, кроме того, что получает 7500 долларов в год равными частями регулярно два раза в месяц. Второй парень оказался словоохотливее. Он сказал, что связь с "Поощрением" предполагает некоторые дополнительные задания. Если меня это интересует, он свяжет меня с одним из представителей "Поощрения", и я смогу с ним поговорить. Я сказал: "Конечно, интересует". - Кто заправляет этой Поощрительной конторой? - перебил я его. - Я как раз хотел рассказать об этом, - ответил он. - Недели через две как-то вечером ко мне на квартиру пришел мужчина лет 45-50, довольно симпатичный и явно образованный. Сначала поговорил о том, о сем, а потом объявил, что работает в "Поощрении" и что у него для меня есть заманчивое предложение. Он, мол, знает, что я не нуждаюсь в деньгах, но, может быть, меня заинтересует это дело по "патриотическим мотивам", как он выразился. Я его сразу поправил. Сказал, что хочу сам сделать карьеру, не полагаясь на деньги отца. Разумеется, я патриот, добавил я. В таком случае, сказал он, "Поощрение" готово выплачивать мне 7500 долларов в год не только пока я буду работать над диссертацией, но и все время - главное, чтоб я продолжал заниматься физикой или какой-либо другой смежной дисциплиной. Я спросил, что с меня за это потребуется. - Помедленнее, Майк, прошу тебя, - взмолился я. Мигель ухмыльнулся. - Хорошо. Этот тип сказал, что все, что от меня требуется, - это слушать и запоминать услышанное. "Поощрение" интересуется развитием мировой физики вообще и международными связями физиков в частности. Если я услышу о каких-нибудь новых исследованиях в Италии, или в Израиле, или в России, я должен об этом сообщать в фонд. Чем чаще я буду участвовать в международных конференциях, тем лучше. То же самое относится к дружеским связям с физиками других стран. Кроме того, "Поощрение" интересуется американскими физиками, которые работают с иностранными учеными, дружат с ними или просто часто путешествуют. Я сказал, что все это выглядит странно. Хорошо, сказал он, это только наша первая встреча, и, если меня это действительно заинтересует, мы сможем побеседовать позднее более подробно. Я поблагодарил, сказал, что все обдумаю и снова с ним встречусь. Спросил, могу ли я ему позвонить. Не беспокойтесь об этом, сказал он, просто сообщите Джо - это один из тех двух протеже "Поощрения", - и он, т.е. мой посетитель, сам со мной свяжется. - Он назвал свое имя? - спросил Грир. - Да, - ответил Мигель. - Смит. Но мог с таким же успехом назваться Джонсом или Томасом. Когда он ушел, я задумался над этим посещением. Что-то здесь было нечисто. Он говорил много, но почти ничего не сказал. И мне не понравилось, что он не оставил ни телефона, ни служебного адреса. Так вот, - продолжал Мигель, - на другой день отправился я в библиотеку конгресса и взял справочник обо всех благотворительных, освобожденных от налогов фондах. Никакого "Поощрения" там нет и никогда не было... - На мгновение речь его замедлилась, затем он снова затрещал как пулемет: - Тогда я начал искать номер "Поощрительного фонда" в телефонном справочнике Вашингтона. Никаких следов. На всякий случай я проверил нью-йоркский справочник и только там нашел "Поощрительный фонд". Адрес: Тридцать восьмая Восточная улица, Нью-Йорк-Сити. И вот в этот понедельник я отправился туда. Дом обветшалый, со скрипучим лифтом, кроме "Поощрения", там полно всяких старых контор. "Поощрение" на третьем этаже. Оказалось, весь этот фонд помещается в одной комнате с грязными окнами, из мебели там - конторский шкаф, а из сотрудников - одна девица за пишущей машинкой, которой явно нечего делать. Когда я спросил, где ее начальники, она ответила, что знает только одного начальника, мистера Мори Риммеля из Вашингтона. - "Мори Риммель", - повторил Грир. - Я знаю Мори. Играет в гольф в "Неопалимой купине". Ты с ним знаком, Джин? - Так, немного, - ответил я. Но я-то хорошо помнил Риммеля. У него была странная привычка говорить шепотом прямо в ухо собеседника, словно он вечно боялся, что его подслушают. Лицо его походило на полную луну, испещренную, как сетью каналов, тонкими пурпурными прожилками. Во время наших редких встреч в обществе у меня создалось впечатление, что Риммель никогда не просыхает. - Ты говорил с Риммелем? - спросил Грир. Мигель кивнул. - Но он держался уклончиво. Сказал, что "Поощрение" представляет группу бизнесменов-благотворителей. Что "Поощрение" способствует развитию науки и иногда помогает деньгами молодым физикам, химикам и другим ученым для того, чтобы создать в Америке обширный резерв компетентных научных специалистов. Когда я спросил его, кто дает деньги, он увильнул от ответа. Сказал, что бизнесмены-благотворители предпочитают оставаться в тени. А когда я спросил о его доле участия, он ответил, что отдает не деньги, а только свое время, "если можно так выразиться". Обо всем этом я рассказал Джо, одному из тех, кто получает деньги от "Поощрения". "Ну и что из того?" - ответил он. Он сказал, что "Поощрение" оказывает науке колоссальную помощь, а откуда берутся деньги - не имеет значения. Одним словом, я думал над этим целую ночь и вот решил обратиться к вам, джентльмены. - Но почему? - спросил Грир. Он уже давно не находил себе места. - Я не вижу, какое отношение имеет все это к нам. - Потому, мистер Грир, - ответил Мигель, - что, как я полагаю, многие молодые физики тайно состоят на содержании ЦРУ, я полагаю, что это чертовски гнусное дело, и я полагаю, что президент Роудбуш должен положить этому конец. Мигель Лумис, несомненно, был человеком действия. Придя к убеждению, что требуется вмешательство Вашингтона, он начал с самого верха, с президента США. Обычный путь через приемные конгрессменов и сенаторов был не для него. И он не стал писать президенту, а обратился к двум своим знакомым, к мнению которых, как он знал, президент прислушивается. Барии Лумис кое-чему научил-таки своего сына. - Почему ты думаешь, что это разведка? - спросил Грир. Он был явно заинтригован. - Слишком уж похоже на методы ЦРУ, - ответил Мигель. - Ученые в гораздо большей степени интернационалисты, чем другие люди. Они участвуют в международных встречах, обмениваются информацией по всему миру как в коммунистических, так и в некоммунистических странах. Поэтому ЦРУ нанимает некоторых молодых ученых - к старикам с мировой известностью они не осмеливаются подступиться - и заставляет их доносить обо всем, что им удается узнать: сообщать ЦРУ о высказываниях, убеждениях и дружеских связях американцев, которые поддерживают отношения с заграничными учеными. - Все это слишком расплывчато, Майк, - возразил Грир. Сейчас он говорил как адвокат, испытывающий надежность свидетеля обвинения. - Возможно, но у меня хорошее чутье, - сказал Мигель. - Вот, например, мой посетитель, мистер Смит или как его там еще! Если он не намеревался завербовать меня для какой-то секретной операции, почему он не оставил мне свой телефон и адрес? А само "Поощрение"? Оно не значится в списке благотворительных фондов. И совсем неясно, чем оно занимается и откуда берутся денежки. - Предположим, все, что ты говоришь, правда, - продолжал Грир. - Но что плохого в том, что ЦРУ субсидирует молодых физиков? Задавая такие вопросы, Грир обычно смотрел на собеседника неподвижным пристальным взглядом, При этом лицо у него было как у добродушного туповатого чиновника. Но, едва Грир улавливал какой-нибудь новый поворот мысли, он весь напрягался и сосредоточивался. Я наблюдал за ним на многих конференциях, видел, как он все проверяет, прощупывает, взвешивает, и хорошо понимал, почему президент так прислушивается к его мнению. - Что плохого? - возмутился Мигель. - Господи Иисусе, мистер Грир, если вы задаете такие вопросы, не имеет смысла продолжать. Мы не поймем друг друга. - Потише, Майк, - мягко остановил его Грир. - Ты все-таки дипломированный физик, а не школяр, из колледжа. Давай выражаться яснее. Мы и в самом деле не поймем друг друга, если не выяснить, чего мы, собственно говоря, хотим. - Да, я физик, черт побери! - воскликнул Мигель, его темное лицо вспыхнуло. - Нас учили добиваться истины, какой бы она ни была, стремиться к истине всюду, в лабораториях Калифорнии, Москвы или Бухареста. Мы должны верить друг другу независимо от национальности. Как бы вы себя чувствовали на месте ведущего физика, если бы узнали, что ваш молодой помощник по эксперименту подкуплен и шпионит за вами? - Это зависело бы от того, настоящий ли он ученый, и от характера его работы, - ответил Грир. - Я знаю, тебе это покажется циничным, но тут есть своя правда. Ты ведь не возражаешь в конечном счете, что деятельность этого фонда помогает увеличивать число опытных физиков в стране. Поэтому, даже если ты прав, не вижу особого вреда в том, что одновременно с формированием молодых ученых разведка собирает кое-какую интересующую ее информацию. Ты же знаешь, они всегда собирают сведения тайно или под каким-либо "прикрытием", как они это называют. Нельзя же просто высадиться, скажем, в Джакарте, назначить встречу с высшими чиновниками и представиться: я, мол, новый агент разведки. - Я уже сказал, мы не поймем друг друга, - проговорил Мигель почти с отчаянием. - Сама мысль обо всем этом для меня оскорбительна. Подумать только: американских физиков покупает и натаскивает ЦРУ! Мигелю не сиделось в кресле. У него был вид человека, выискивающего предлог, чтобы поскорее уйти. - Но если "Поощрение" использует деньги разведки, значит, это делается в интересах нации, - проговорил Грир. Он сказал это бесстрастно, но я почувствовал, что он снова испытывает собеседника. Независимо от исхода дела и от своих собственных убеждений Стив Грир редко отказывал себе в удовольствии поиграть в адвоката-искусителя. - Значит, все, что делает наше правительство, в интересах нации? - спросил Мигель. Голос его повысился чуть не до крика, и темп речи снова ускорился. - Я не верю в эту ветхозаветную чушь, мистер Грир. Чего добивается ЦРУ, проникая в ряды ученых? В этом году они превратили в шпионов двух молодых физиков из нашей группы. А сколько таких по всей стране? Я думал, с подобными вещами покончено с тех пор, как Линдон Джонсон приказал ЦРУ прекратить субсидировать американских студентов и наши учебные заведения. Да, видно, ошибся... А представьте, что будет, если это выплывет наружу? Да ведь тогда в каждом американском ученом на любой международной конференции будут подозревать шпиона! Я полагаю, что ЦРУ просто подкупает моих коллег, и мне это отвратительно. - Подкуп - грубое слово, имеющее точное юридическое определение, - заметил Грир. - Оно достаточно близко к истине, черт побери! - взорвался Мигель. Он бросил свой нож и вилку так, что они загремели, и уставился на Грира горящими глазами. - Вы можете защищать подобные делишки, если вам так хочется, но для меня они дурно пахнут. И любое правительство, которое их допускает, должно быть свергнуто на ближайших же выборах! Грир улыбнулся и поднял руку. - Успокойся, Майк. Я вовсе не защищаю разведку. Я просто хотел выяснить, насколько все это для тебя серьезно. - Более, чем серьезно! - сказал Мигель. - И если ничего не будет предпринято, я твердо намерен сам собрать факты, созвать пресс-конференцию и спустить на ЦРУ всех собак. - И подорвать репутацию американских ученых во всем мире?.. Давай немного подумаем. Грир собрал наши тарелки из-под бифштекса и раздал чаши с крюшоном. Я выпил свою до дна, но Мигель, в котором все кипело, только пригубил крюшон. Грир пил медленно, в течение нескольких минут, затем отодвинул кресло от стола. - Майк, - сказал он, - если все, что ты предполагаешь, правда, я готов с тобой согласиться. Прежде всего, я не вижу никаких причин, почему разведка должна использовать молодых ученых для прикрытия своих темных делишек. Джин, что ты скажешь? - Согласен, - ответил я. Еще в те дни, когда я сидел у себя в редакции, у меня создалось о ЦРУ нелестное мнение. Видимо, все газетчики инстинктивно недолюбливают всякого рода секретные операции. Хотя бы потому, что они ограничивают приток открытой информации. Кроме того, проникновение ЦРУ в студенческие группы и на факультеты университетов, обнаруженное несколько лет назад, оставило у меня неприятный осадок. Теперь разведка стала чуть ли не всесильной, и все, что я узнал о ней за три с лишним года работы в Белом доме, удвоило мою настороженность. - Чего именно ты ждешь от нас? - спросил Грир Мигеля. - Я надеялся, что вы сумеете убедить президента, чтобы он приказал ЦРУ прекратить субсидии "Поощрения", - ответил Мигель. - Прекратить подкуп физиков... вербовку любых других ученых. И ради американских ученых за границей я бы хотел, чтобы это было сделано без шумихи. - Так ты не собирался созывать пресс-конференцию? - спросил Грир. - Только в крайнем случае, - ответил Мигель, понемногу успокаиваясь. - Главное - покончить с этим позором. Грир засунул салфетку в серебряное кольцо. - Мне кажется, нам надо выяснить несколько вопросов, - сказал он. - Первое: справедливы ли твои обвинения? Полагаю, единственный путь - спросить об этом самого президента. Второе: если обвинения справедливы, нет ли каких-либо пока неизвестных нам факторов, которые бы оправдывали действия ЦРУ? - Не представляю, что может их оправдать! - возразил Мигель. - Я тоже, - согласился Грир. - Но такие факторы могут существовать. Предположим... - он на секунду умолк. - Нет, давайте сообразим... Мы говорили еще с четверть часа о "Поощрении" и о том, что удалось узнать Мигелю. Грир сделал несколько заметок в блокноте. Наконец он сказал: - Кажется, мы учли все, Майк. Теперь позволь нам с Джином обдумать, как лучше сообщить об этом президенту. И тогда мы... Джин встретится с тобой через пару дней. А пока возвращайся в КАЭ и занимайся своим делом. Договорились? - Договорились, мистер Грир. - Мигель встал со своего места, и я снова обратил внимание, сколько в нем сдержанности и достоинства. - Я буду ждать от вас новостей... И - благодарю за все. Мы попрощались. Грир проводил немного Мигеля по коридору. Возвратившись, он резко спросил меня: - Джин, ты знал, что ЦРУ финансирует это "Поощрение"? Я покачал головой. - Не имел ни малейшего представления. А ты, Стив? - Никогда в жизни не слыхал, - ответил он. - Что ты думаешь обо всей этой истории? - Пока не знаю. По-моему, для ЦРУ это дело слишком рискованное, если учесть независимый характер большинства ученых и их антипатию ко всякого рода контролю со стороны государства. С другой стороны, я уверен, Майк рассказал нам правду, так, как он ее понимает. Парень говорил откровенно. Грир кивнул. - Мы знаем, как нагло использует Центральное разведывательное управление многих специалистов, но я впервые слышу, что молодых ученых вербуют в таких широких масштабах... И это название "Поощрение" смущает меня. Где-то я его слышал, но где?.. Ты согласен поговорить об этом с президентом? - Думаю, это наш долг. Конечно, если здесь замешано ЦРУ, может быть, есть серьезные основания... - Может, и есть, - сказал Грир. - А может, и нет. Артур - специалист по интригам. А при его связях в конгрессе он мало перед кем отчитывается. "Артур" - это был Артур Виктор Ингрем, директор ЦРУ, Центрального разведывательного управления. Ни один из правительственных чиновников не имел таких тесных связей с конгрессом, как он. - Послушай, Джин, - сказал Грир. Он стоял за спинкой своего кресла и нервно скользил пальцами по гладкому навощенному дереву. Снова у меня возникло впечатление, что его что-то тревожит. - Меня поджимает время. Дела. Почему бы тебе самому не поговорить об этом с Полом? Скажи ему, что это наше общее мнение и что мы оба обеспокоены обвинениями молодого Лумиса. К тому же - это само собой разумеется - сын Барни Лумиса заслуживает искреннего ответа. Пол понимает это не хуже нас. - Согласен, - сказал я. - Мы с ним встретимся, как всегда, в половине четвертого для обычных согласований перед моей вечерней пресс-конференцией. Я с ним сегодня же поговорю. - Прекрасно! А затем потолкуешь с Майком. Справишься? - Не бойся. Я сразу тебе позвоню. - Хорошо. - Грир замялся. - Хотя нет. Пожалуй, я сам тебе позвоню, когда распутаюсь с этим делом... Но мне интересно, чем все кончится. Мне нравится Майк Лумис, и, честно говоря, я понимаю, почему он взбеленился. Я поблагодарил Стива за ленч. Мы еще перекинулись несколькими словами, пока он торопливо провожал меня к лифту. Стив сказал, что виделся с президентом два дня назад, во вторник, и жалеет, что не знал тогда о заботах Мигеля, потому что мог бы уже тогда сообщить о них сам в дружеской беседе. Я приехал к Стиву на такси, а не на служебной машине - мой маленький вклад в экономию государственных средств - и, поскольку теперь свободных такси не было, прошел пешком семь кварталов до Белого дома. Было невыносимо душно, я сбросил плащ и нес его на руке. К тому времени, когда я добрался до западного крыла и прошел через холл пресс-центра, обменявшись приветствиями с журналистами, которые сидели в кожаных зеленых креслах, рубашка моя взмокла от пота. Бросив плащ на спинку вращающегося кресла, я увидел, что Джилл, как обычно, сидит, занавесив светлыми волосами трубку, и что-то шепчет в микрофон. Огоньки коммутатора мигали перед ней, как острые солнечные лучики. Не оборачиваясь, она помахала мне рукой. Как объяснить, что такое Джилл Николс? Вот уже более трех лет она шепчет в эту трубку детским волшебным голоском, полным восторга и изумления, словно каждый газетчик или комментатор, который нам звонит, по крайней мере премьер-министр Великобритании. Однажды мы подсчитали количество звонков за неделю и выяснили, что она нежно мурлычет: "Бюро мистера Каллигана", или просто: "Пресса", в среднем по девяносто три раза в день. Стол ее представлял собой невообразимый хаос: там громоздились сугробы листков, которые она вырывала из блокнота, наспех записывала фамилию, причину звонка и отбрасывала в сторону, чтобы ответить на новый вызов. Порядка там было не больше, чем на шабаше, однако Джилл всегда умудрялась сразу же найти необходимую мне бумажку. Сейчас, надо отдать ей должное, Джилл приходилось особенно туго, потому что мой помощник уволился две недели назад, польстившись на жирный куш в фармацевтической фирме, и я все еще не мог подыскать ему замену. Причесывалась Джилл уморительно. Светлые волосы, подстриженные на лбу аккуратной челкой, спадали на плечи совершенно прямо, как солома. Ей было двадцать четыре года, но она походила на тех девчонок-подростков, которые носят черные туфельки с белыми чулками и невнятно рассуждают о том, что, мол, ни в ком не могут найти "родственную душу". В пресс-центр она явилась прямо из Свартморского колледжа. Сначала я не мог ее выгнать потому, что она казалась такой беспомощной, а главное, потому, что она была дочерью какой-то подруги Элен Роудбуш, жены президента. Теперь я не мог ее выгнать потому, что она приобрела сумасшедшую эффективность, сравнимую разве что с ходом часов, которые регулярно показывают неправильное время. Главное же потому, что я ею увлекся. Я сказал "увлекся", ибо не уверен, люблю ли я ее. Мне тридцать восемь лет, то есть на четырнадцать лет больше, чем Джилл, и мне отнюдь не улыбается перспектива прославиться, как еще один несчастный муж. Потому что эти четырнадцать лет равны трем разделяющим нас поколениям. Я профессиональный политик, и никаких побочных интересов, как у всякого среднего политика, у меня почти нет. А Джилл увлекается искусством, театром, психологическими романами чилийцев и югославов, классической испанской гитарной музыкой и туристскими походами на малоизвестные островки. Ее окружает компания самых разношерстных друзей, стремящихся главным образом "найти себя". Чтобы дать представление о разделявшей нас пропасти, или о "ножницах между поколениями", как наверное выразились бы в Белом доме, скажу только, что моим лучшим другом был добродушный толстяк по имени Хайм Клопстейн. А лучшей подругой Джилл была ее сожительница по квартире некая Баттер Найгаард. На досуге эта Баттер мастерила из проволоки порнографические фигурки и курила опиум. Я не понимал Джилл, но она меня завораживала. Я проводил с ней все свободные вечера, а изредка, когда Баттер где-то шлялась, оставался у Джилл на ночь в ее маленькой квартирке в Джорджтауне. Она уверяла, будто любит меня, но я в этом очень сомневался. Ее привлекало мое положение "своего человека" в Белом доме, некий ореол, связанный с моей работой, а также, видимо, то, что я никогда не жаловался на свою бывшую жену Мэри, не строил из себя непонятого страдальца. Наоборот, я говорил, что она меня слишком хорошо понимала и что было бы ужасно, если бы Джилл последовала ее примеру. Временами я испытывал угрызения совести за то, что монополизировал Джилл, так сказать, изъял ее с ярмарки невест, но она говорила, что это уж ее забота. Когда ее потянет к оседлой жизни, она либо выйдет за меня замуж, либо уйдет. И говорила она это искренне. Несмотря на ее безыскусную ребяческую кокетливость, несмотря на все ее поверхностные увлечения, она была очень самостоятельна, решительна и по-своему мудра, как это ни странно. Короче, я чувствовал себя словно в клетке, может быть золоченой, но все же в клетке. - Как поживает Мигель? - спросила Джилл. - Баттер хотела бы видеть его почаще. Она называет его ацтекским Аполлоном. Баттер говорит, что такого красивого тела она еще не видела. - Вот уж не знал, что она его так хорошо разглядела, - сказал я. - Боюсь только, что Мигель не ответит ей взаимностью. Когда я думал о Баттер, мне всегда приходили в голову слова "унылая" и "долговязая". Нет, она-то Венерой не была! Я рассказал Джилл о встрече с Гриром и Лумисом. Я всегда сообщаю ей всякие новости, если это не государственная тайна. Впрочем, Джилл умеет держать язык за зубами. - Я думаю, Мигель прав, - сказала она. - Даже подумать противно, что... Но тут сразу две лампочки замигали на пятиглазом пульте-чудовище и призвали ее в мир неотложных дел. "Пресса", - проворковала она, и прядь ее волос опять нежно обвили телефонную трубку. Мне самому нужно было ответить на несколько звонков, и я проработал до половины четвертого, пока президент не сообщил по зеленому телефону, что готов меня принять. Каждый раз, когда я входил в овальный кабинет с окнами на розарий, меня поражала одна и та же мысль: Пол Роудбуш выглядит именно так, как должен выглядеть президент. Он был высокого роста и мощного телосложения, однако без лишнего жира и без брюшка. Густые волосы, когда-то черные, теперь почти совершенно поседели. Подобно Эйзенхауэру, он обладал врожденной сдержанностью, подобающей его посту. Однако улыбка, которой он вас встречал, была на редкость искренней и добродушной. Каждый посетитель, если он только не был явным мерзавцем, нравился Полу Роудбушу с первого взгляда, и при этом, - я убежден, - он горячо надеялся, что время не заставит его разочароваться. В его улыбке не было фальши. Даже его политические противники оттаивали, встречаясь с ним. И женщинам нравилось его лицо. Они находили в нем силу и надежность - в упрямом подбородке, в густых бровях и в добрых морщинках на щеках. Пол Роудбуш был удивительно цельным человеком. Его мысль не омрачали сомнения и неуверенность, столь свойственные интеллигентам, которых он собрал вокруг себя, чтобы они помогали ему руководить страной. Если он злился, то открыто, но почти никогда не бывал мрачен. Решения он принимал достаточно быстро и не менее быстро умел исправлять свои ошибки. О, они у него бывали, и еще какие, но ничто не могло поколебать его уверенности в себе. "Самое страшное заблуждение для руководителя, - любил он повторять, - это думать, что он во всех случаях прав. Шестидесяти процентов более чем достаточно для среднего человека, и я стараюсь придерживаться этой нормы". Из этого правила он делал единственное исключение - решение президента применить большую бомбу должно быть безошибочным. Всякий раз, когда речь заходила об атомном оружии, Роудбуш говорил: "Никаких ошибок! Здесь я должен быть прав на все сто процентов". И в то же время в характере Пола была какая-то наивность; я уверен, избиратели это чувствовали и это им нравилось. Несмотря на свой возраст - пятьдесят восемь лет, - несмотря на то, что ему тридцать лет подряд пришлось вариться в одном котле с самыми закоренелыми политиканами, он сохранил почти ребяческую уверенность в том, что сумеет изменить мир к лучшему, если только приложит достаточно сил и пойдет достаточно далеко по новому пути. Он был куда большим оптимистом, чем я. Он верил в прогресс, в людей и во всевозможные идеалы, связанные со славным прошлым Америки, - идеалы, в которых сам я давно разочаровался. В этой убежденности была его сила и одновременно его уязвимость. Ему были свойственны некоторые странности, забавлявшие меня. Например, он очень гордился своей шевелюрой. Для него, как для Самсона, густые волосы были своего рода символом силы, и я подозреваю, что про себя он считал лысеющих мужчин, вроде своего друга Стива Грира, уже не совсем полноценными, хотя старая поговорка утверждает обратное. Роудбуш ухаживал за своими волосами, как за бесценным садом. Он энергично расчесывал их щеткой раза по три, по четыре на дню. В тот день, в четверг, когда я вошел к нему в кабинет, президент встретил меня как обычно. Он отложил газету, которую читал, и поднял очки на свою роскошную седую шевелюру, и они уставились в потолок, как глаза удивленной совы. Теплая улыбка осветила его лицо. Он встал, обошел стол и уселся на его угол рядом с единственным настольным украшением - набором авторучек, нелепо торчавших из головы золотого ослика, как длинные уши-антенны. - Ну как там ваша шепчущая Джилл? - спросил он. Президент знал все, что происходит в Белом доме. - Перечитывает Дайлэна Томаса, - ответил я. - Утверждает, что у него "хореографическое воображение", хотя, что это означает, никому не известно. - Надеюсь, вы ее не обижаете? - Стараюсь, как могу. Личная жизнь президента была удивительно банальной, видимо, именно поэтому он любил сплетни и живо интересовался всеми скандалами и скоротечными романами Вашингтона. Но тут я должен покаяться в некоторой предвзятости к Элен Роудбуш: мне никогда не нравились женщины ее типа. Она была одной из тех бесцветных дам, которые настолько озабочены проблемой "а что люди скажут?", что просто неспособны сформировать и сохранить свою собственную индивидуальность. Я подозревал, хотя и не имел тому доказательств, что Пол и Элен Роудбуш большую часть жизни прожили, строго соблюдая некий договор, по которому интимная близость была частью некоего протокола. - Итак, чем сегодня озабочены наши мальчики? - спросил Роудбуш. Я перечислил с полдюжины вопросов, связанных с новостями, на которые следовало реагировать. Приблизительные ответы я уже подготовил, и он согласился со всеми, за исключением одного, который переиначил по-своему. В тот день вопреки обыкновению ничего серьезного не предвиделось, - хоть какое-то разнообразие! Август у нас проходил на редкость мирно. Оппозиционная партия заполняла газеты заголовками о своей Гудзоновской конференции и о выдвижении губернатора Иллинойса Стэнли Уолкотта кандидатом на пост президента. Он должен был выступить соперником Роудбуша на ноябрьских выборах. Мы считали, что справимся с ним шутя. Общественный опрос подтверждал это. Единственным нашим настоящим противником была наша самонадеянность. Мы покончили с моим списком за пять минут, и тогда президент сказал: - Мне звонил Стив. Он сообщил о просьбе Мигеля Лумиса и сказал, что подробности я узнаю от вас. Я рассказал ему о нашей встрече в конторе Стивена Грира и о подозрениях Мигеля Лумиса. Когда я заговорил, президент вернулся к своему креслу и сел. Он слушал меня, положив подбородок на скрещенные пальцы. - Дело паршивое, господин президент, - закончил я. - Хотя бы из-за Барни Лумиса мы обязаны дать юному Майку какой-то ответ. Я сослался на Барни Лумиса, потому что никогда не обсуждал с президентом дела ЦРУ, Службы безопасности или каких-либо других секретных ведомств. Этим занимался сам президент. - "Поощрение", - сказал он, как бы пробуя слово на вкус. - Да, - сказал я. - У меня нет права задавать вопросы, и, надеюсь, вы понимаете, что я только передаю вам слова Мигеля... - Об этом не беспокойтесь, - оборвал он, - "Физики". - Он нахмурился. - "Поощрительный фонд". Это о чем-нибудь говорит вам, Джин? - Ни о чем, сэр. Я уже сказал Майку, что никогда об этом не слышал. Несколько минут он сидел неподвижно, в раздумье. Потом проговорил: - Джин, если это дела ЦРУ, то я ничего не знаю. Не могу поверить, что это их затея. Артур, конечно, старается, но эта история с молодыми учеными... Нет, я уверен, он бы мне сказал. Тут что-то не так. - Допускаю, - сказал я. - В конце концов Майк не специалист по расследованиям. Молодые люди склонны к скоропалительным выводам. - Да, - согласился он. И после новой паузы: - Все-таки я бы хотел послушать, что скажет об этом Артур. Он щелкнул тумблером интерфона, связанного с его секретаршей Грейс Лаллей. - Грейс, позвоните, пожалуйста, Артуру Ингрему и назначьте ему на завтра встречу здесь в три часа... Что? Ну, хорошо, пусть будет в половине пятого. Благодарю. Президент откинулся в кресле. - Приходите тоже завтра в половине пятого. Вы только обрисуете положение в общих чертах, а там посмотрим. - Стив тоже придет? Он нахмурился. - Вряд ли... Не думаю, чтобы это было необходимо... Впрочем... До сих пор Ингрем все делал по своему усмотрению, и мы, как вы знаете, ни разу не могли его взнуздать. Если бы не избирательная кампания и не его связи в конгрессе... Он не договорил, но я не хуже его знал, что он хотел сказать: Артур Виктор Ингрем достался Роудбушу в наследство от предыдущего правительства. Ему бы, конечно, хотелось видеть на этом посту своего человека, однако приходилось считаться с реальностью. В момент избрания Роудбуша сторонники Ингрема были настолько сильны и влиятельны, что попытка отстранить его привела бы к немедленному взрыву. В обеденных залах уединенной крепости ЦРУ, среди лесов Лангли, штат Вирджиния, конгрессменов еженедельно угощали не только отбивными на ребрышках и земляничным муссом, но и тщательно процеженной информацией секретных служб. Апартаменты самого Ингрема и его ближайших сотрудников занимали весь фасад на верхнем этаже здания, огромного как авианосец. В отличие от голой безликости большинства правительственных учреждений служебные помещения ЦРУ были отделаны с не меньшим вкусом и роскошью, чем в привилегированном клубе. Небольшие группы в пять-шесть человек Ингрем обычно принимал в своей личной столовой, где кресла с высокими спинками и обивкой из синего вельвета торжественно стояли вдоль стен, оклеенных серо-синими тиснеными обоями; отсюда открывался вид на лесистый холм над рекой Потомак, которая разделяла штаты Мэриленд и Вирджиния. Для встреч с более многочисленными гостями использовалась служебная столовая по другую сторону коридора. Здесь преобладали мягкие золотистые тона, а на полу лежал толстый коричневый ковер. Обе столовые обслуживали безмолвные официанты, отобранные после самой тщательной проверки. Ингрем требовал безупречного сервиса и изысканных блюд. Его повар был самым лучшим из всех работавших в правительственных учреждениях. В застольных беседах лидеры из Капитолия знакомились с самыми секретными сведениями, и даже свежеиспеченные сенаторы и конгрессмены подбирали крохи разведывательной информации, неизменно пробуждающие в них охотничий азарт. На этих сборищах Ингрем выглядел весьма импозантно; за обедом он был очаровательным светским хозяином, а позднее, скрываясь за паутиной дыма от своей тонкой сигары, иной раз даже приоткрывал завесу над деятельностью своих агентов в какой-либо стране. Обычно он выбирал маленькую страну, далекую от бурь дипломатической борьбы между Западом и Востоком. Ингрем завораживал слушателей пространными рассуждениями об идеологии, привычках и пристрастиях глав этой страны, об их продажности и их любовницах. Время от времени Ингрем называл имя какого-нибудь второстепенного правительственного чиновника этой страны, состоящего на содержании ЦРУ, и как бы невзначай упоминал его агентурную кличку или номер. Обрисовывая это сложное переплетение интриг, корыстолюбия и всяческих пороков, Ингрем преследовал несколько целей. Он хотел показать безошибочность и тонкость методов ЦРУ, отмести на этот счет всякие сомнения. Он щекотал самолюбие тех, кто стремился попасть в число избранных, приобщенных к тайне, а таких среди его слушателей, как правило, было большинство. А главное, он стремился подчеркнуть свое уважение к американскому правительству, свою якобы непоколебимую веру в неподкупность и лояльность конгрессменов, свою готовность выложить на стол все карты, чтобы члены законодательного собрания могли убедиться в его искренности. Обычно Ингрем заканчивал каким-нибудь смешным анекдотом, который еще более скреплял узы между национальным разведчиком N_1 и его добровольными осведомителями из конгресса. На последнем обеде он рассказал, например, как один бдительный сотрудник ЦРУ буквально "смыл" маску с лица некоего гвинейского депутата, оказавшегося двойным агентом. Этот человек оставил во время приема во французском посольстве для иностранного агента послание в металлической капсуле, спрятанной в бачке унитаза. Американский разведчик под видом слегка подвыпившего моряка пробрался в туалетную комнату, запер дверь и в конце концов отыскал капсулу в бачке, когда спустил в унитаз воду. Перед этим он тщательно обыскал туалетную комнату, потому что имел основание подозревать, что именно здесь и именно в часы дипломатического приема будет передано донесение. Послание оказалось малозначительным, однако оно разоблачило двойную роль гвинейца. Слушатели Ингрема покатывались со смеху. Одним словом, Ингрем умел подольститься к конгрессменам. Обычно он всегда мог уделить несколько минут для телефонного разговора с каким-нибудь знакомым сенатором или чиновником из Белого дома, который нуждался в услугах его ведомства за границей: сообщал информацию о стране, о ее главе, ресурсах, ориентации и т.д. Внимательный и вежливый, он всегда готов был помочь. Точно так же Ингрем обходился с влиятельными журналистами и комментаторами. Многим из них удавалось публиковать сенсационные статьи благодаря его скупым намекам. К моменту избрания президента Роудбуша Ингрем осуществил сокровеннейшую мечту всех честолюбивых начальников департаментов: он воздвиг себе неприступный замок, создал свой оплот - независимую мощную организацию. Его популярность и влияние на Капитолийском холме и среди журналистов можно было сравнить лишь с популярностью и влиянием Эдгара Гувера в дни расцвета ФБР. Президент, который вздумал бы сместить Ингрема, рисковал головой - безопаснее было иметь дело с тринитротолуолом. - Да, Артур - это проблема, - проговорил президент. "Артур" - сказал он, и имя это упало, как тяжелый камень. Никогда он не называл его просто "Арт". - Что ж, посмотрим, что он скажет завтра, - добавил президент. Я поднялся, собираясь уходить, и тут президент сказал: - Джин, может быть, вы поработаете сегодня подольше. Я бы хотел, чтобы вы посидели над черновиком моей речи по случаю Дня Труда. Меня не удовлетворяет первоначальный вариант. - И меня, - сказал я. - Разумеется, я останусь. Мне тоже хочется приложить к этому руку. Я был искренен. Составители речей, несколько бывших профессоров, питали пристрастие к элегантным фразам и абстрактным идеям. За ними надо было присматривать. Вот почему я допоздна работал в ту ночь на втором этаже западного крыла, когда раздался телефонный звонок Сусанны, жены Стивена Грира. 2 Она вернулась в свой старый кирпичный дом на Бруксайд Драйв в Кенвуде около шести часов вечера. Поставила машину в гараж, обогнула дом, с удовлетворением отметив, что трава между плитами дорожки аккуратно подстрижена. Торопиться было некуда. По четвергам Стив играл после работы в гольф. Сусанна Грир остановилась перед кирпичными ступенями лестницы и огляделась. После гнетущей дневной жары августовский вечер принес желанную прохладу, струйки ветра навевали тихую умиротворенность. Большой дом неизменно вызывал у нее это чувство: смесь уверенности и довольства, - успокаивал после мелочных дневных забот и обид. Он никогда не был мрачен, а теперь и подавно: свежая побелка ярко подчеркивала сочный цвет кирпичей. Дом Гриров поднимался тремя уступами, как будто каждый новый этаж был позднейшей надстройкой. Впрочем, так оно и было на самом деле. Словно секции подзорной трубы, этажи выдвигались над живой изгородью, и широкое окно кабинета Стива сверкало в закатных лучах на самом верху сквозь листву большого дуба. За спиной Сусанны вдоль изгиба подъездной дороги выстроились вишни. Дальше по травянистой лужайке змеился ручей, исчезая за вторым рядом вишневых деревьев. Весной Бруксайд Драйв одевался в пурпурно-розовый хрупкий наряд и становился похож на процессию невест. Но сейчас коричневая листва опадала на газоны. Яркими пятнами выделялись клумбы с циниями и ноготками по бокам от крыльца - эти цветы Сусанна специально высаживала к концу августа. Она подумала, что дом во многом похож на Стива: очень удобный, но с виду не очень-то привлекательный, безалаберный, никогда как следует не прибранный. Право, Стив временами становился невыносим, но каждый раз, когда она начинала уставать от него или злиться, он вдруг придумывал нечто совершенно невероятное или очертя голову бросался в какую-нибудь новую авантюру, никак не связанную с его почтенной деятельностью вашингтонского юриста. Так, например, однажды он вдруг увлекся вместе с Гретхен новой математикой и начал вычислять домашние расходы на основе какого-то "восьмого постулата". Затем был период, когда его заинтересовала "инфляционная лингвистика" Виктора Боржеса, и он изрекал всякие невозможные глупости вроде "двульяжа" (от трельяжа) и тому подобное. Один раз он забросил на целый год свою юридическую практику, сорвал с места семью и перебрался в Кембридж, где занялся в Гарвардском университете изучением восточного искусства. Был еще период, вернее лето, посвященное Уолту Уитмену, когда он повсюду ходил за Сусанной с бокалом в одной руке и "Листьями травы" в другой и декламировал во весь голос стихи. Но, подобно своему дому, Стив был эксцентричен лишь с виду. По существу, он оставался таким же консервативным, солидным и даже скучноватым, особенно когда погружался в свои сверхзапутанные законодательные дела. Его вряд ли можно было назвать красавцем. Серые глаза и редеющие рыжеватые волосы придавали ему тусклый библиотекарский вид. Но он был - как бы это сказать? - успокоительно-надежным. Она была уверена, что все еще любит его даже после двадцати шести лет замужества. Впрочем, что такое любовь? Чувство зависимости, страх перед одиночеством, привычка делиться повседневными неприятностями, рутина? А может быть, нечто более глубокое и непостижимое? Сусанна Грир вздохнула, бросила последний взгляд на дом и поднялась по ступеням. Она не успела повернуть ключ в замке, как умиротворенность ее сменилась приятным предчувствием, впрочем, уже с оттенком сожаления, потому что она знала, что и это, как всякое настроение, тоже пройдет. В темном холле она сбросила туфли, прошла в спальню на верхний этаж и сняла пояс с чулками. Она всегда с облегчением освобождалась от этой сбруи, прежде чем раздеться. Она сняла платье, расстегнула лифчик и некоторое время стояла так, впитывая всем телом прохладу и разглядывая одежду на вешалке. Сегодня она выбрала темно-зеленые шелковые брюки и такую же блузу. Шелковая ткань приятно холодила тело. За три года, с тех пор, как Гретхен уехала из дому, Гриры постепенно создали для вечеров по четвергам свой ритуал. Прислуга по четвергам была выходная. Они оставались одни. И эти вечера начинались для Сусанны с легкой чувственной дрожи в ванной и заканчивались много часов спустя, когда они со Стивеном валялись на низкой, по-королевски широкой постели и шутливо спорили, кому вставать, чтобы накрыться простыней. Когда Стив после короткой партии в гольф в "Неопалимой купине" возвращался около половины восьмого домой, он с одобрением оглядывал жену и льстил ей, радостно восклицая: "Ох, Львишка, эта штука на тебе просто восхитительна!" Затем они готовили себе коктейли в уютной библиотеке со старым кирпичным камином и книжными полками от пола до потолка. Мартини зимой, дайкири летом. Они обменивались услышанными за день сплетнями. Стив, конечно, мог порассказать больше интересного, чем Сусанна, благодаря своему знакомству с президентом Роудбушем и другими политическими деятелями, зато Сью знала почти всех дам из высшего вашингтонского общества и умудрялась порой огорошить мужа какой-нибудь сногсшибательной новостью. Он часто вставал с кресла, подходил и целовал ее. Они всегда говорили, что не станут пить больше двух коктейлей, но обычно выпивали по третьему, а то и по четвертому. Иногда Стив извинялся перед ней за то, что вернулся так поздно предыдущей ночью с закрытого заседания Потомакского проблемного клуба для высших правительственных чиновников. Если четвертый коктейль пробуждал ее всегдашнюю неприязнь к этим полночным бдениям по средам, она могла обрушиться на него с обвинением, что он все выдумывает с начала до конца - и клуб и проблемы, - лишь бы иметь повод задержаться на ночь в городе. Иногда ее упреки звучали достаточно язвительно. И не столько из-за его ночных отлучек по средам, сколько из-за того, что Стив решительно отказывался говорить об этих собраниях. Ни слова о том, где это происходит, кто присутствует и что они там обсуждают. Затем следовал обед, рюмка коньяку в библиотеке и снова разговоры о всякой всячине, а потом Стив уводил жену наверх, добродушно подталкивая и похлопывая ее сзади. Все это выглядело немножко нелепо. Двое людей не первой молодости - господи, Стиву было уже сорок девять лет, а ей всего на три года меньше! Она знала, что Гретхен, несмотря на все свои смелые рассуждения о сексуальных проблемах, сочла бы поведение отца и матери неприличным и смешным. Но, если и существовал какой-то другой образец супружеской любви, они со Стивом об этом не подозревали. К тому же - что скрывать? - эти вечера по четвергам удивительно возбуждали и молодили ее. Она посмотрела на свои часики. Без четверти семь. Пора и ей начинать игру. Сейчас она сядет у окна в глубокое кресло, обитое цветастым ситчиком, и постарается сделать вид, будто всем довольна и вовсе не сгорает от нетерпения. Она надела очки для чтения, взяла журнал "Холидей" и начала читать. Чего она хотела этим достичь - успокоиться, подавить радостное возбуждение? Нет, Сью, не лги. Для того, чтобы продлить удовольствие, растянуть его, как тянучку, замедлить мгновения. Она попыталась сосредоточиться на статье, но мысли ее не слушались. Вместо этого она начала думать о непонятных ночных отлучках Стива по средам. Закрытый клуб для высших чиновников, говорит он. Но кто они, где встречаются и о чем говорят до часу-двух ночи? Все это довольно туманно, и сегодня она заставит его рассказать правду, иначе... А что иначе? Она улыбнулась. А иначе - ничего. Вечера по четвергам были слишком драгоценны, чтобы портить их ссорами. Стив все равно не откроет тайны, а когда придет время, сам наверняка расскажет ей обо всем со всеми подробностями. Она снова взяла журнал и на сей раз по-настоящему погрузилась в чтение. Из-за этого она только через час с лишним обнаружила, что уже темнеет, и машинально потянулась к выключателю торшера зажечь свет. Она посмотрела на часы. Две минуты девятого. Стив опаздывал на полчаса. Она встала с кресла и прошла к парадной двери через холл, уже заполненный ночными тенями. Шум колес на подъездной дороге заставил ее ускорить шаг. Открыв дверь, она увидела зеленый седан, который задним ходом выезжал с их участка. Очевидно, кто-то свернул к ним по ошибке. Она вышла на кирпичное крыльцо и посмотрела на уходящий вниз Бруксайд Драйв. Бежевого с откидным верхом "олдсмобиля" Стива нигде не было видно. Она вернулась в дом, прошлепала в своих сандалиях на кухню и приготовила себе дайкири. Сью не сразу сообразила, что влила чересчур много рома. Дайкири всегда смешивал Стив. Ей было не по себе. По четвергам он никогда не опаздывал. Она вернулась в гостиную и снова принялась читать, на этот раз о последних лауреатах Клуба книги. Когда она опять взглянула на часы, было половина девятого. Куда он мог запропаститься? В ней поднималось раздражение. По крайней мере мог бы позвонить и сказать, что опаздывает. Она топнула ногой и против собственной воли начала припоминать разные мелочи, которые ее злили. Эти воскресные завтраки Стива в мужской компании... Его невозможные старомодные костюмы... Его обыкновение запускать проигрыватель на полную мощность... А как он смотрит на нее, если его случайно оторвешь от книги! Словно она совершила что-то неприличное. А его манеры! Почему он всегда почесывается, когда встает со стула? А как он откашливается, словно старый надутый судья перед речью... И никогда не вешает на место полотенце... О, список его милых привычек бесконечен! Да что он о себе воображает, этот Стивен Грир? Если он случайно стал другом президента, это еще не дает ему никакого права... Ну хватит, хватит, сказала она себе. И быстро зачеркнула перечень его пороков, выбросив всю эту чепуху из головы. Он был добр, обходителен, надежен. Временами бывал несносен, но эти милые глупости делали его обаятельным. Фантазер, забавник, остряк, да и вообще он ее муж и она его любит. Когда она допила дайкири, снаружи совсем стемнело. Она включила в гостиной еще две лампы. На ее часах было девять. Торопливое движение секундной стрелки заставило ее вздрогнуть. Было уже очень поздно. Где же Стив? Она зажгла свет в холле и некоторое время стояла, глядя на телефон. Затем набрала служебный номер Стива. Гудок прозвучал девять раз, но никто не ответил. Глупо, ведь ей же известно, что он в клубе, подумала она, нерешительно поглядывая на телефон. Позвонить в клуб? Она никогда этого не делала. Она презирала жен, которые беспокоили мужей в этих последних оставшихся мужчинам прибежищах. И все-таки это непохоже на Стива. Она протянула руку, чтобы набрать номер "Неопалимой купины", вашингтонского мужского клуба игроков в гольф, но вдруг сообразила, что не знает номера. Отыскав в гостиной очки для чтения, она перелистала справочник по Мэриленду и нашла телефон: 365-12-00. Прозвучало шесть равнодушных, длинных гудков, затем ответил мужской голос. - Простите, говорит миссис Грир. Я хотела бы поговорить с моим мужем, если он еще там. Она чувствовала себя непрошеной гостьей, которая стучится к соседям во время званого обеда. - Мы уже закрываем, - ответил голос. - Я переключу вас на бар. Похоже, он делает это неохотно. - О, благодарю вас. С какой стати она должна чувствовать себя неловко? Телефон молчал, затем сиплый голос произнес: - Девятнадцатая лунка слушает. - Говорит жена Стивена Грира. Извините за беспокойство, но у нас дома срочное дело. Могу я поговорить с мистером Гриром? - О, Сью! Это я, Мори Риммель... В его голосе звучало пьяное добродушие, и Сью легко представила себе лунообразную физиономию Риммеля, испещренную пурпурными прожилками. Она его почти не знала, однако Мори Риммель, лоббист [от англ. lobby - кулуары; в США - высокооплачиваемые закулисные деятели, агенты крупных банков и монополий, оказывающие влияние в кулуарах конгресса на конгрессменов], - кажется, он представлял стальную промышленность, - ко всем обращался запросто по имени. - Мне очень жаль, но Стива здесь нет, - сказал он. - Только мы с Джо Хопкинсоном доигрываем партию. - Простите, что беспокою вас, но мне очень нужен Стив, у нас тут кое-что стряслось. - Что-нибудь серьезное? - Ничего страшного. Просто семейные дела. Мори, вы не знаете, куда он уехал? - Увы, нет. Собственно, я даже не помню, чтобы он возвращался сюда, но я, наверное, не обратил внимания. Этот чертов Хопкинсон загреб у меня кучу денег. Стив, наверное, принял душ и уехал, не заходя сюда. Минуточку, Сью... Эй, Джо! - крикнул он бармену. - Ты не помнишь, когда испарился Стив Грир? Ответа Сью не разобрала, а Риммель сказал: - Подождите минутку, пожалуйста. Минутка растянулась на все три, пока Риммель снова не взял трубку. - Простите, Сью. Я тут справлялся у Джо. По совести, в последний раз мы видели Стива около шести у первой лунки. Предложили ему сыграть партию втроем, но он сказал, что только пройдет несколько лунок и в семь уедет, потому что его ждут дома. Значит, она зря ругала Стива! - Спасибо, Мори. Я... - Подождите, Сью! - прервал он. - Как я не догадался посмотреть, здесь ли его машина! У него с откидным верхом? - Да. "Олдсмобиль" бежевого цвета. Мори, мне, право, неловко. - Пустяки! Это займет всего минуту. Я сейчас вернусь. Но на этот раз прошло целых пять минут, прежде чем Риммель подошел к телефону. За это время она пододвинула кресло и закурила сигарету. Все это было странно. Она начинала беспокоиться. - Алло? Послушайте, Сью, тут что-то не так. - Голос Риммеля утратил пьяное благодушие. - Машина на стоянке, но Стива нигде в клубе нет. Мы с Джо проверили его кабину в раздевалке - их тут не запирают. Его костюм на месте. Но и ботинки для гольфа тоже здесь. Потом Джо вспомнил, что, когда мы встретили Стива у первой лунки, на нем были уличные туфли. - Разве это так уж необычно? - Она чувствовала себя немного растерянной. Она ничего не смыслила в гольфе. - Да, пожалуй. На Стиве был костюм для гольфа, кажется, свитер и спортивные брюки, вот мы и удивились, почему он в уличных туфлях? - Но кто-нибудь видел его после шести часов? - упавшим голосом спросила Сью. - И вы уверены, что его машина на стоянке? - Совершенно уверен. - Может быть, с ним что-нибудь случилось на поле? Поднося ко рту сигарету, она заметила, что у нее дрожит рука. - О, не думаю, во всяком случае только не с ним. Стив в прекрасной форме... Знаете, Сью, мы с Джо возьмем сейчас карт [небольшой открытый автомобильчик, в данном случае с электромотором, специально для разъездов по полю для гольфа], фонари и осмотрим все вокруг, так, для очистки совести. Понимаете? - Я сейчас приеду! - сказала она, позабыв на мгновение, что женщин не допускали на территорию "Неопалимой купины". - Я бы не стал этого делать. - Риммель заговорил медленнее, подчеркивая каждое слово. - Смешайте себе коктейль покрепче и ждите у телефона. Вы нам в любом случае ничем не поможете... И успокойтесь, золотко. Сидите себе и ждите, пока я не позвоню. Примерно через полчасика... В тот момент, когда она положила трубку, ее обожгла мысль: Мори Риммель подозревает, что Стив свалился где-нибудь на поле. Да, именно так! Мори думает, что Стив где-то лежит без сознания или, может быть... мертвый? И он не хочет, чтобы, когда они найдут труп, жена закатила истерику. Эта мысль причинила ей физическую боль, и она несколько минут сидела в оцепенении, глядя на телефон. Что же могло случиться? Сердечный приступ? Удар? Но у Стива великолепное здоровье. С другой стороны, в его возрасте бывает всякое. Сусанна медленно прошла на кухню и приготовила себе второй дайкири. Дом почему-то сразу показался ей холодным, она обхватила себя за плечи. Надо надеть свитер. "Девятнадцатая лунка", клубный бар с игорными столами, выходила высокими до потолка окнами на восемнадцатую площадку, а с другой стороны на десятую черту. Одну стену бара покрывали карикатуры на членов клуба, здравствующих и покойных, включая всех президентов, вплоть до последнего из них, Роудбуша. Риммель и Хопкинсон играли в рами за зеленым столиком возле этой юмористической галереи. Джо Хопкинсон, худощавый загорелый мужчина с глубоко посаженными глазами, сидел, тасуя карты с неумолимостью палача. Играли всего по одному пенсу за очко, но он вырвался далеко вперед. - Насколько я понял, нам предстоит расчет, а затем поиски, - сказал он. - Ага, - подтвердил Риммель. - Подсчитай там за последнюю партию, и я расплачусь. - Уже подсчитал, - сказал Хопкинсон. - Ты отстал на 3678 очков. Платим с округлением до пятерки. Итого с тебя тридцать пять долларов. Риммель вытащил бумажник из заднего кармана, отыскал банкноты в двадцать, десять и пять долларов и веером разложил их на столе. - А теперь, победитель, давай еще раз осмотрим кабины, - сказал он. Они отправились сначала к маленькой раздевалке со специальным душем, устроенным еще для Эйзенхауэра. Теперь здесь была кабина президента Роудбуша с маленькой табличкой: "Президент". Рядом с ней находилась кабина Грира, и Риммель с Хопкинсоном осмотрели ее еще раз. Серый городской костюм висел на вешалке, рубашка и галстук на крючках. На металлическом полу валялись шерстяные носки и ботинки для гольфа. - Не моту понять эту историю с ботинками, - сказал Хопкинсон. Они прошли через прилегающую душевую и умывальную, затем заглянули в обширную и сейчас пустынную общую раздевалку. Всюду еще горел свет. Цветные флажки государственных деятелей и военачальников, членов клуба "Неопалимая купина", свисали с потолка. Они прошли в салон и столовую, но не встретили ни души. В Старом клубе из камня и кирпича не осталось никого, кроме ночного сторожа. Риммель нашел в служебном помещении большой фонарь на аккумуляторах. Снаружи тонкая дымка заволакивала серп месяца, изливавшего рассеянный свет, словно запыленная лампочка. Риммель с Хопкинсоном прошли под навес, где стояли электрические карты для передвижения по полю, и Риммель начал по очереди освещать их номера. - Нет номера десятого, - сказал он наконец. - Должно быть, его и взял Стив. Они выкатили ближайший карт из бокса, и Хопкинсон сказал: - Веди ты. Знай я, что нам предстоит эта поисковая миссия, я бы не стал пить третий мартини. - Так ведь мы оба пили, - сказал Риммель. Он с трудом втиснул свой толстый живот между рулем и сиденьем и передал фонарь Хопкинсону, который начал освещать дорогу впереди. Это был мощный фонарь. Когда они доехали до первой отметки, луч света выхватил из темноты отрезок дороги на добрую сотню ярдов. - Давай осмотрим первые пять площадок, а потом проедем через восьмую до девятой, - сказал Риммель. - Если он хотел пройти всего несколько лунок, он бы пошел именно так. Ведь он сказал, что собирается только потренироваться, правда? - Точно, - ответил Хопкинсон. - Я буду светить по обеим сторонам. Если ничего не найдем, тогда вернемся и попробуем проехать еще немного по другой дорожке. Карт мягко катился по густой бермудской траве, но Риммель чувствовал, что все-таки еще пьян. Голова у него кружилась, и деревья, обрамлявшие дорогу, казались огромными. Луч фонаря упирался в них, и похоже было, что они плывут с прожектором на лодке по глубокому ущелью. - Ты думаешь, он тут где-то свалился? - спросил Риммель. - А что же еще? - ответил Хопкинсон. - Его машина на стоянке, одного карта не хватает, а его костюм висит в кабине. Что же он, стихи при луне сочиняет? Риммеля раздражал этот насмешливый тон Хопкинсона, словно они все еще зубоскалили за карточным столом. Это не вязалось с серьезностью положения. - Не похоже, чтоб ты был огорчен. - Плакать не собираюсь, - буркнул Хопкинсон. - Грир не из числа моих любимых персонажей. Знакомство с Роудбушем принесло ему, должно быть, не один миллион, а он ведет себя так, будто сам заработал эти денежки. - Стив неплохой парень, - сказал Риммель. - Он молодец. Он бы своего и так достиг. А то, что они с президентом друзья, это уж подливка к жаркому. Ты ему просто завидуешь. - Черту я завидую. Попробуй посидеть с ним за завтраком по воскресеньям, умрешь от скуки. - Ну да, он суховат, - согласился Риммель. - Зато когда немного оттает да еще зальет пару стаканчиков за воротник, он бывает чертовски забавным. Да что там говорить, Джо! Стив работает больше нас с тобой. Он не тратит времени на джинрами. - Для того и игра, чтобы тратить время, - ворчливо отозвался Хопкинсон. - Если ты не играешь, значит стараешься вырвать что-нибудь у кого-нибудь из клюва. Луч фонаря пометался справа налево и обратно и наконец осветил первую площадку. Хопкинсон прошелся лучом по бордюру, затем по окружающим деревьям и кустарнику, помятому неловкими игроками. От первой площадки они двинулись по картинговой дорожке к отметке N_3. Теперь Хопкинсон опустил фонарь и освещал только узкую полоску между обочин. - Какого черта ты там ищешь? - спросил Риммель. Свежий ветерок так и не выдул тумана из его головы, и он смутно чувствовал, что толку от него немного. - Ищу следы, - ответил Хопкинсон. В лимонно-желтых брюках и такой же спортивной рубашке он так и просился на рекламу "Виски для спортсмена". - Если карт исчез, это еще не значит, что его взял Грир. Может быть, он пошел пешком. - И тащил на себе сумку? - скептически осведомился Риммель. - Предположим, мы увидим следы, но что это нам даст? - Не знаю. Ты хотел, чтобы я играл с тобой в сыщиков среди ночи, вот я и стараюсь... Стой! - Хопкинсон наклонился и подобрал что-то с земли. - Хороший мяч, - пробормотал он. "Джо сам еще пьян", - подумал Риммель. Они покружили вокруг отметки номер два, посветив по сторонам, ничего не увидели и медленно покатили вниз, к центру длинной второй площадки. - Может быть, стоит проехать вдоль всей девятой площадки? - предложил Риммель. - Он мог передумать и пойти дальше напрямик. - Навряд ли, - ответил Хопкинсон. - Если он играл не торопясь, чтобы отработать удар, у него не хватило бы времени добраться до девятой отметки засветло. Ведь он хотел кончить к семи! А если бы он ускорил темп, он бы наткнулся на нас с тобой. Они осмотрели вторую площадку и короткую третью полосу с глубоким ровиком на холме, похожем на живот толстяка, затем повернули к четвертой отметке. Хопкинсон осветил черно-красную железную подставку для мячей с указанием дистанции: "4-439 ярдов". Рядом виднелась бетонная плита с надписью "Джон Д.Реллей" - в память о члене клуба, который на свои деньги благоустроил этот участок. Полоса N_4 круто поднималась по склону холма, ровик был перед самой площадкой. - Я бы не хотел, чтобы эта полоса носила мое имя, - сказал Хопкинсон. - Я здесь играю не чаще раза в год. - Уже слышали, не повторяйся. Они ехали между стоявшими будто на страже деревьями: дубами, белыми ясенями, гикориями и соснами с кизиловым подлеском, зелень которого уже покрывали медные пятна позднего августа. Карт скатился в небольшую ложбину, затем поднялся к площадке. На оранжевом флагштоке напряженно трепетал на окрепшем ветру треугольный красно-белый флажок. Хопкинсон посветил направо, на песчаную ловушку. - Смотри! - сказал Хопкинсон. Там, на полдороге к стене деревьев, стоял электрический клубный карт, совершенно пустой, если не считать кожаной сумки для гольфа на заднем сиденье. Это была машина номер десять. Деревянные ручки клюшек в ярких вязаных чехлах выглядывали из сумки, как головки четырех девушек, собравшихся на каток. Хопкинсон направил яркий луч фонаря на сумку и погладил пальцем кожаный ярлычок. - Это его сумка, - сказал он. - "С.Б.Г." Что означает "Б"? - Байфилд, - ответил Риммель. - Наверное, второе имя. Давай посмотрим вокруг. Может, он отошел в лес облегчиться? - С Грира станется, - проворчал Хопкинсон. - Любой другой сделал бы это прямо тут. Они вошли под полог стоявших полукругом деревьев. Хопкинсон освещал фонарем кусты и усыпанную сосновой хвоей почву. Первые несколько ярдов земля была довольно чистой, но потом пошла заваль из спутанных ветвей, сучьев, корней кустарника и молодых деревьев, местами примятых и поломанных игроками, которые, не рассчитав, перебрасывали мячи через площадку. Немного дальше вставала стальная решетчатая изгородь, отделявшая поле "Неопалимой купины" от коттеджей на Эрроувуд-роуд. В изгороди была калитка, Хопкинсон толкнул ее, но она оказалась запертой. Пришлось вернуться на площадку. Ветер крепчал, становилось холодно. Потрескивали ветви, слышался шорох листьев, похожий на шипение волн на берегу озера. Риммель отстегнул кармашек на спортивной сумке Грира, оттуда выпали два мяча для гольфа и, подпрыгивая, покатились из карта. - Не трогай сумку, Мори! Риммель, опустившись на корточки, подбирал мячи. - Это еще почему? - Пошевели мозгами, - сказал Хопкинсон. - Грира мы не нашли, так? Представь, что кто-нибудь подкрался и оглушил его. Тогда это дело касается полиции. Правильно? - Полиции? - на лунообразном лице Риммеля отразилось крайнее изумление. - Что за чепуха! И потом, при чем здесь сумка Грира? Однако он положил мячи на место, застегнул кармашек и отошел от карта. - Я ничего не знаю, - сказал Хопкинсон. - Думаю только, что лучше оставить все как есть. Они немного постояли в нерешительности. - Ты не знаешь, был у него подносчик мячей? - спросил Риммель. - Нет, - ответил Хопкинсон. - Последний достался нам с тобой... Послушай-ка... Он погасил фонарь и вытряхнул из пачки сигарету. - Далеко отсюда до Бердетт-роуд? - спросил Хопкинсон. Он осветил заросли справа. Ограда поворачивала под прямым углом недалеко от пересечения Эрроувуд-роуд с Бердетт-роуд, а затем тянулась к въезду в клуб со стороны Бердетт-роуд. - Наверное, ярдов семьдесят-восемьдесят, - сказал Риммель. - Давай посмотрим. Хопкинсон пересек площадку и вошел под деревья, Риммель двинулся за ним. Направленный вниз луч фонаря ложился ярким конусом на густой подлесок, прелые листья, сосновые иглы и опавшие сучья. Заросли были так густы, что им приходилось продираться сквозь них, раздвигая ветви руками. Они едва не угодили в яму, из которой когда-то брали грунт для дорожек; теперь сюда сваливали всякую лесную гниль. Лишь через пять минут они добрались до стальной решетчатой ограды высотой около шести футов; и еще на целый фут над ней в три ряда была натянута колючая проволока. - Что скажешь об этом? - спросил Хопкинсон. Он направил луч фонаря на нижнюю часть ограды между морщинистым дубом и гладким серым стволом американской березы. К ограде был прислонен деревянный ящик высотой около двух футов. Хопкинсон осветил землю, упругую и влажную. Он показал на следы ног и свежий вывороченный кусок дерна. - Здесь кто-то побывал, - сказал Хопкинсон. - Похоже, что ящик перекинули снаружи, он и взрыл землю. Затем он посветил по ту сторону ограды. - Как будто следы от каблуков, ты не находишь? Риммель посмотрел сквозь решетку. - Не знаю. Но, если он взобрался на ограду и спрыгнул, он бы приземлился на носки, не так ли? - Что ты меня спрашиваешь? Ему почти пятьдесят. Откуда мне знать, как прыгают старики. - Сам Хопкинсон только что отпраздновал свое сорокапятилетие. - Во всяком случае, мне кажется, что почва здесь взрыта... с обеих сторон. - Из меня неважный детектив, - пожаловался Риммель. Голова у него трещала от паров мартини. Он не мог представить, как бы он взгромоздил свои 240 фунтов на эту стальную решетку, да потом еще перепрыгнул, не задев три ряда колючей проволоки. Неужели Грир на это способен? На дороге показалась машина. Свет автомобильных фар приближался, поднимаясь и опускаясь на узкой холмистой Бердетт-роуд. Хопкинсон инстинктивно выключил фонарь. В доме через дорогу хлопнула входная дверь. - Вернемся в клуб, - предложил Хопкинсон. У электрического карта они задержались, отряхивая с одежды лесной мусор. - Ничего не понимаю, - сказал Хопкинсон. - Грир старательный игрок, не то чтобы хороший, но очень старательный. Он говорит, что идет тренироваться, однако не надевает ботинки для гольфа. - Ну и что? - Надеть спортивный костюм он потрудился, а вот ботинки не надел. Дальше, он оставляет свою машину на стоянке, оставляет свой карт вместе с сумкой на самой вершине холма за четвертой площадкой. И где-то сидит, затаясь, пока на поле почти никого не остается. После этого он перебирается через ограду. - Вот как? - Риммель кряхтел, втискивая свою тушу за руль. - Похоже, он задумал улизнуть с поля еще до того, как начал тренироваться. Он остался в уличных туфлях, в которых удобнее ходить, обошелся без подносчика, чтобы тот ему не мешал, и бросил свой карт с сумкой и клюшками в таком месте, чтобы их сразу нашли и сохранили для него. - Но зачем? - Какого черта ты меня спрашиваешь? Этого человека ты знаешь лучше, чем я. - Я думаю, надо нам проехать до конца пятой площадки и оттуда вернуться к девятой, - сказал Риммель. На самом деле он думал о том, что ему еще предстоит звонить Сусанне Грир. - Не знаю, что с ним стряслось. Может, он себя плохо почувствовал, карт отказал, и он пошел обратно пешком. Хопкинсон презрительно хмыкнул и полез в карт N_10, где была сумка Грира. Едва он нажал на педаль, машина сразу же тронулась. - Машина работает, - сказал Хопкинсон. - Мори, пошевели, наконец, мозгами! Ящик у ограды, следы, карт и оставленная в нем сумка. Стив просто смылся, друг мой. - Возможно, - сказал Риммель. - Но все-таки надо посмотреть. - Ладно, - буркнул Хопкинсон, залезая на сиденье. - Но мы ищем человека, которого здесь нет. Они доехали по дорожке N_5 до восьмой площадки и по дорожке N_9 двинулись обратно к клубу. Хопкинсон освещал поле по обеим сторонам. Влажная бермудская трава густым темным ковром стлалась под колесами, ветер шумел в вершинах деревьев. Один раз кролик перебежал им дорогу, оглянулся и упрыгал в темноту. Больше они не нашли ничего. - Ну что, сдался? - спросил Хопкинсон, когда Риммель повел электрический карт мимо девятой площадки. Риммель кивнул, почесал толстый живот и остановил карт рядом с другими. - Может, надо было забрать его сумку? Какой-нибудь мальчишка еще стащит клюшки... - Плюнь на это, - сказал Хопкинсон. - Если сумку сопрут, туда ей и дорога. Незачем нам лезть в это дело!.. Кстати, в его машине остались ключи? - Не помню. Они прошли на стоянку и увидели, что ключи торчат в замке зажигания "олдсмобиля". Когда они вернулись в бар, Риммель сказал: - Чудная история. Все одно к одному. Наверное, ты прав. Похоже, он заранее задумал улизнуть с поля с четвертой площадки. - Я позвоню Сью, - добавил он. - Удовольствие небольшое. - Мда. Но ты скажи ей, что мы абсолютно уверены: он жив и здоров. Риммель нахмурился. - Но у нас нет такой уверенности. По видимости все как будто так, а вдруг он лежит где-нибудь за оградой без памяти? Он показал рукой на поле; луна спряталась за тучи, и теперь там было совершенно черно. Хопкинсон покачал головой. - Не похоже. Держу пари, он где-то в другом месте, не знаю где, но на своих двоих и в полном здравии. Сусанна Грир медленно положила трубку, чувствуя, как волны отчаяния захлестывают едва возникший островок надежды. Спортивная сумка... ботинки для гольфа и городской костюм Стива в кабине раздевалки... играл без подносчика. Все, о чем говорил Мори Риммель, казалось ей непонятным. А ключи в замке зажигания... Это важно? Ящик к ограде мог прислонить кто-нибудь другой, думала она, наверное, ребятишки. Она уже сомневалась, правильно ли поступила, когда попросила Риммеля не обращаться пока в полицию. Но она хотела выиграть время, чтобы все обдумать... и чтобы Стив успел вернуться. А что, если на него снова накатило, он бросил клюшки на поле и отправился домой пешком? Нет, это нелепость. Когда Стив принимал какое-нибудь с виду импульсивное, внезапное решение, на самом деле у него всегда были план и цель. Он отнюдь не походил на капризного ребенка... Может быть, ему просто надоело играть, он оставил свою сумку и пошел в лес прогуляться? Скоро он вернется, отгонит карт к клубу и приедет. Она в который раз посмотрела на часы. Без четверти двенадцать... Но, если Стив отправился гулять в темноте, он мог свалиться где-нибудь по дороге. Внезапно она почувствовала неприязнь к Риммелю и тому, другому, - как там его зовут? - к Хопкинсону. Они осмотрели только маленький участок "Неопалимой купины". Почему они не объехали все поле? Нет, она к ним несправедлива. Ведь они исходили из того, как поступил бы на месте Стива любой игрок в гольф, поэтому и не искали его повсюду. Что же делать теперь? Она прошла в гостиную и опустилась в большое покойное кресло. Журнал, который она начала читать, так и лежал открытым на кофейном столике, как символ обманутых ожиданий. Что делать? Позвонить Гретхен? Нет. Неразумно расстраивать ее, ведь Стив может в любую минуту вернуться. Она сидела неподвижно, стараясь взять себя в руки и избавиться от холодной дрожи. В конце концов, что произошло? Стив опоздал... опоздал на четыре часа... И все! Но что, если он лежит где-нибудь на поле "Неопалимой купины" без сознания? Что-то надо делать!.. Или еще подождать?.. Может быть, его срочно вызвали в Белый дом? Мог же явиться курьер и увезти его прямо с площадки. Уже не раз Стива поднимали с постели по вызову президента. Да, это не исключено. Она быстро прошла в холл к телефону и набрала: 465-14-14. Ей сразу стало легче, когда она услышала теплый голос Хильды, старшей ночной телефонистки. Казалось, Хильда не выговаривала, а выпевала слова "Белый дом", словно обещая радость и утешение каждому, кто звонил. - Хильда, - сказала Сусанна, - это Сью Грир. Вы не знаете, мой муж не у вас? - О, миссис Грир!.. Президент ушел сегодня рано. Но подождите минутку. Мистер Каллиган и еще несколько человек до сих пор здесь. Может быть, мистер Грир работает с ними? Сью почувствовала прилив надежды. - Хэлло! - это был резкий голос пресс-секретаря Белого дома. - Говорит Юджин Каллиган. Чем могу быть полезен, миссис Грир? - О, извините, Джин. Что-то вы поздно засиделись. - Да вот сражаемся с текстом. Но мы скоро закончим. Это "мы" еще больше обрадовало ее. - И Стив у вас? - спросила она с надеждой. - Стив? Нет, миссис Грир. Только я да двое специалистов по речам. А в чем дело? Разве он собирался приехать сюда? Все ее надежды рухнули. - Нет, я только подумала... Он должен был вернуться домой к половине восьмого, и я... я не знаю, куда он девался. - Гм, понятно, - сказал Каллиган. - Сейчас очень поздно, не так ли? Подождите, я позвоню агенту ночной охраны. Может быть, Стив наверху, у президента. Прошла томительная минута. - Нет, - сказал Каллиган, возвращаясь к телефону. - Президент давно лег спать, и Стива сегодня вечером у него не было. Кстати, мы виделись с ним за ленчем, и он сказал, что у него по горло работы. Вы звонили к нему в контору? - Да, - проговорила Сью. - Его там нет. Опять страх захлестывал ее, страх и в то же время смущение. Беспокоить среди ночи Белый дом! - Я тут совсем закрутилась с этими домашними делами. Наверное, он на каком-нибудь собрании, о котором я позабыла. Благодарю вас, Джин. - Не за что, миссис Грир. Спокойной ночи. Она медленно пошла в гостиную, обхватив себя за плечи - стало еще холоднее - и безотчетно следя за тем, как ее обутые в сандалии ноги ступают по полу одна за другой. Зазвенел телефон. Она повернулась и бросилась обратно в холл, едва не поскользнувшись в дверях на навощенном паркете. - Миссис Грир? - спросил незнакомый мужской голос. - Да. Я Сусанна Грир. - Миссис Грир, я должен вам кое-что сообщить. Я буду читать медленно. Слушайте. "Дорогая Сью. Прошу тебя, Львишка, не беспокойся. Верь мне. Я вернусь, когда смогу, но, возможно, это будет не скоро. Я люблю тебя". Это все. - Кто это говорит? Кто... Она не успела закончить фразу: на другом конце послышался щелчок. - Алло! Алло! В трубке звучали только короткие гудки. Мгновение она стояла окаменев, затем начала лихорадочно нажимать на рычаг. Телефон молчал. Она повесила трубку, сосчитала до десяти и вызвала станцию. - У меня чрезвычайно важное дело. Сейчас был подозрительный звонок. Можно проследить, откуда? - Извините, если связь прервалась, мы ничем не сможем помочь. Вешая трубку, она взглянула на свои часы: девять минут первого. Может быть, надо знать точное время? Что, если полиция... Вот ужас-то! Полиция!.. Они ведь интересуются такими подробностями! Эта мысль встревожила ее, она набрала номер автоматических часов и услышала бесстрастный механический голос: "Ноль часов... тринадцать минут". Сью подвела свои часы и попробовала определить, сколько же времени прошло после анонимного звонка. Две минуты? Три? Наверное, три. Так она и запомнит: десять минут первого. Несколько секунд она сидела неподвижно, затем почувствовала первый приступ паники, словно холодные пальцы коснулись сердца. У нее перехватило горло, и, когда ей удалось проглотить ком, она расплакалась. Слезы быстро высохли, но она чувствовала, что плечи ее вздрагивают, и только теперь поняла, как ей страшно. Она заставила себя подняться наверх за свитером, досадуя, что не сделала этого раньше. Когда Сью вернулась в гостиную, она уже немного успокоилась, но вопросы, на которые не было ответа, осаждали ее. Звонить к кому-нибудь из приятельниц было слишком поздно. Да и что они могут сделать для нее? Она только разбудила бы их и передала им свой страх, как заразную болезнь. Нет, надо позвонить в Нью-Йорк Гретхен. Гретхен - рассудительная девочка, вся в отца. При ней все семейные неурядицы разрешались сами собой. Однако Сью не решалась звонить дочери. В ней еще жила упрямая, хотя и угасающая надежда, что Стив появится с минуты на минуту. К тому же, по правде говоря, ей не хотелось оказаться в глазах Гретхен глупой паникершей. Она будет чувствовать себя последней дурой, если поднимет тревогу, а Стив преспокойно вернется домой. Но этот анонимный звонок! Он означает, что Стив возвратится не скоро. Голос был грубым и резким, но он употребил интимное прозвище Львишка, которое дал ей Стив. Может быть, Стива похитили и это пугающее сообщение - только начало? Почти целый час боролась она со своими мыслями и страхами, пока наконец не заставила себя пройти в холл и набрать нью-йоркский номер Гретхен. Сначала голос Гретхен был ворчливым и сонным, но, когда Сью залпом выпалила все, сон как рукой сняло. - Повтори еще раз, мама, - мягко потребовала Гретхен. - Что случилось после того, как ты позвонила в клуб? Рассказ Сью занял не менее получаса, потому что Гретхен хотела знать малейшие подробности, а потом заставила мать повторить всю историю в хронологическом порядке. - Послушай, - сказала она, - сейчас два часа ночи. Я думаю, ты должна позвонить этому мистеру Риммелю и попросить, чтобы он уведомил полицию. В конце концов, он один из немногих, кто знает об этом карте, о ящике и так далее. Может быть, отца оглушили и похитили, - всякое бывает. И если это так, полиция должна сразу взяться за дело... Утром я приеду с первой электричкой, но ты позвони мне еще разок через час, что бы ни случилось. - Хорошо, Гретхен. Наконец-то немного успокоившись, как солдат, которому остается только выполнять приказы офицера, Сью позвонила Мори Риммелю домой, долго ждала ответа, а когда дождалась, попросила Мори сообщить обо всем куда следует. Куда, она точно не знала. Наверное, в полицию Вашингтона? Мори сказал, что разберется сам. Сью пошла на кухню, чтобы сварить крепкий кофе. Она понимала, что предстоит бессонная ночь, хотя ночь, в сущности, уже была на исходе. Было 3 часа 35 минут утра, когда сержант, помощник ночного дежурного, вошел в замусоренную комнату прессы на третьем этаже сложенного из известняка здания центральной полиции города Вашингтона на Индиан-авеню. Как правило, в этот час здесь никого не бывало, однако вчерашнее покушение на хорошенькую секретаршу из Белого дома заставило сегодня репортеров появиться раньше обычного. В комнате прессы сидели два молодых репортера столичных газет, "Вашингтон ивнинг стар" и "Вашингтон дейли ньюс". Репортер из "Стар" стучал на дряхлой машинке. Репортер из "Ньюс" стоял возле полицейского телетайпа. - Ну, кандидаты на Пулитцеровскую премию [премия Пулитцера присуждается за лучший репортаж], говорит вам что-нибудь имя Стивена Грира? - спросил сержант. Стоя в дверях, он жевал зубочистку. - Если речь идет о юристе Грире, то да, - ответил репортер из "Стар". - Вы имеете в виду друга Роудбуша? - Угу, его. - Разыскивается полицией? - спросил репортер из "Ньюс". - Нет. Пропал без вести. Грир исчез этой ночью из клуба "Неопалимая купина". Местная полиция только что обратилась к нам за помощью. Два детектива уже отправились к Гриру на дом. Адрес: Бруксайд Драйв в Кенвуде, дом 5814... если это вас интересует. - Умница! - крикнул репортер из "Ньюс", догоняя в дверях своего коллегу из "Стар". На ходу он обернулся и бросил через плечо: - Спасибо, Гомер. Мы тебя не забудем! Первый экстренный выпуск "Вашингтон ивнинг стар" в пятницу 27 августа попал в городские киоски еще до полудня. Фотография Стивена Грира занимала три колонки на первой странице. Рассказ о нем начинался там же и продолжался еще на четырех колонках внутри. Газета сообщала об исчезновении Грира, о пятичасовых поисках полиции на территории клуба "Неопалимая купина" и о предположении шефа столичной полиции Тэда Уилсона, что Грир, очевидно, ушел с поля для гольфа в четверг около восьми вечера. Утром приехала дочь Грира, Гретхен, нью-йоркская художница по тканям. Далее автор сообщал, что посредником между журналистами и миссис Грир будет юный Мигель Лумис, друг семьи Гриров. Подробно описывались вчерашние поиски Мори Риммеля и вашингтонского маклера Джозефа Т.Хопкинсона, при этом подчеркивались странные обстоятельства, связанные с ботинками для гольфа, ящиком у ограды и ключами в замке зажигания автомашины Грира. Приметы Стивена Грира, говорилось далее, разосланы по специальному телетайпу во все штаты. Сам автор описывал Грира следующим образом: "Грир лысеющий, с виду малосимпатичный мужчина, волосы рыжеватые, глаза серые, слегка сутулится. Рост - 5 футов 11 дюймов, вес - 170 фунтов, возраст - недавно исполнилось 49 лет. С незнакомыми людьми сдержан, однако среди друзей ведет себя непринужденно, легко загорается и славится своей любовью к эксцентричным поступкам". В статье говорилось, что, по мнению полиции, Грир исчез по собственной воле. Подчеркивая, что это не совсем обычный случай розыска пропавшего без вести, автор так говорил о репутации, образовании и положении Грира в обществе: "Стивен Байфилд Грир считается одним из лучших адвокатов округа Колумбия; старший компаньон известной фирмы "Грир, Хилстраттер, Томлин и Де Лука". Много лет возглавлял Объединенный фонд вкладчиков в столичном округе, является членом Международной секции Американской ассоциации адвокатов и директором Всемирного юридического фонда. Занимается юриспруденцией с тех пор, как окончил третьим в своей группе юридический факультет Колумбийского университета. Преддипломную практику проходил в Веслианском университете в Коннектикуте. Родом Грир из Доувера, там же окончил школу. В школьной бейсбольной команде играл третьим защитником". Целая колонка была посвящена догадкам о возможных последствиях исчезновения Грира. Автор подчеркивал, что в среде вашингтонских политиков каждое событие, начиная от невинной фразы за коктейлем вплоть до объявления войны, рассматривается сейчас исключительно с точки зрения его влияния на выборы. "Это исчезновение, если только тайна не будет немедленно разгадана, может привести к чрезвычайно важным последствиям ввиду предстоящих президентских выборов. Предполагается, что президент Пол Роудбуш начнет свою предвыборную кампанию через одиннадцать дней выступлением в Чикаго по случаю Дня Труда. Губернатор Иллинойса Стэнли Уолкотт, его будущий соперник, выдвинутый на Гудзонской конференции, начнет свою кампанию в тот же день речью в Детройте. Грир сблизился с президентом Роудбушем, еще когда тот был сенатором. Он был его советником в период успешной избирательной борьбы Роудбуша за пост президента, помогал ему в переформировании правительства, был талантливым пропагандистом политики новой администрации и постоянно помогал президенту своими советами в области законодательства и политики. Неудивительно, что Грир - желанный гость в Белом доме и в зимней резиденции президента на острове Каптива на западном побережье Флориды". Сенатор от Небраски Оуэн Моффат, главный стратег губернатора Уолкотта в его избирательной кампании, дочитал эту длинную статью, сидя в сенате. Отложив газету, он повернулся к соседу справа. - Что вы скажете об этой истории с Гриром? - спросил он. - Сплошная загадка! - ответил сосед. - Такое впечатление, что он подготовил все это заранее. Не правда ли? - Вот именно, - подтвердил Моффат. Он нагнулся поближе и прошептал: - Близкий друг президента Соединенных Штатов не исчезает просто так накануне предвыборной кампании. Разве что он попал в очень, очень скверную историю... 3 Я просмотрел свои заметки в квадратном разлинованном бюваре. Их было более дюжины, и все начинались с большой буквы "Г". Подходил к концу один из самых изнурительных дней за весь месяц, и я с вожделением поглядывал на то место стола, где обычно лежала пачка сигарет. Правда, две недели назад я поклялся бросить курить, но сейчас искушение было слишком велико. - Кончай, Джилл, - сказал я. - И давай всех их сюда. Как обычно, стол Джилл напротив моего выглядел так, словно по нему прошелся смерч. Как обычно, она что-то шептала в телефонную трубку. Длинные волосы падали ей на плечи, одной рукой она прикрывала трубку, а другой делала мне умоляющие жесты. Три лампочки одновременно мигали перед ней на пульте - отчаянные вызовы охотников за новостями. Она откинула волосы назад, но они снова свалились на трубку, и я опять подумал, что, собственно, меня так привлекает в ней? Она была непостижимым, взбалмошным существом, но при всей своей безалаберности удивительно исполнительной секретаршей. Джилл всегда сбивала меня с толку, должно быть, тем, что одновременно пробуждала во мне и страсть и нежность. Она закончила свой еле слышный разговор, пересекла комнату, поправила мою настольную табличку, где было напечатано только имя: "Каллиган", и целомудренно поцеловала меня в лоб. Я с грустью подумал, что недостаточно стар, чтобы быть ее отцом, и недостаточно молод, чтобы стать ее мужем. Волнующей походкой она приблизилась к двери и распахнула ее. - Представители прессы, пожалуйста... - пригласила она своим волшебным детским голоском и сразу отпрянула, чтобы не быть смытой потоком журналистов. Они ринулись к моему столу, как многоголовая волна, затем отхлынули к стенам. Наш официальный стенограф Генри зарычал, когда кто-то споткнулся о трехногую подставку для его машинки. Наградив растяпу злобным взглядом, он повернулся ко мне с профессиональным выражением внимательного равнодушия. Вместо обычных трех десятков завсегдатаев сегодня в пресс-центре Белого дома набилось более сотни мужчин и женщин, представителей газет, журналов, радио и телевидения. Причиной был, конечно, Грир. - Никаких заявлений не будет, кроме одного, - сказал я. - Президент встретится со всеми, кто на сегодня внесен в список. (О свидании с Артуром Ингремом в четыре тридцать, разумеется, не было объявлено, и в списке он не фигурировал.) Поэтому сразу перейдем к вопросам. - Вопрос может быть только один: что с Гриром? - выпалил Дэйв Полик, издатель еженедельника "Досье". Он первым позвонил мне домой в семь утра. Полик был бы превосходным спарринг-партнером в боксе. Он был груб, дерзок и непреклонен, настоящая гора мяса с бычьей шеей, широченными плечами и ручищами профессионального бейсболиста. По своему положению Полик даже не числился в списке представителей прессы Белого дома, потому что не представлял какой-либо газеты, журнала, радиоредакции или телеграфного агентства. Он сам составлял и издавал свое "Досье" тиражом в 50000 экземпляров и специализировался на разоблачении столичных скандалов. Он был беспристрастен, как лакмусовая бумага, и неподкупен, как Иегова. Он раздражал меня, наверное, потому, что я боялся его, как и все вашингтонские чиновники. Но в то же время я уважал его за напористость и восхищался его профессиональным мастерством. Больше того, втайне я завидовал ему, потому что видел в Полике образец настоящего журналиста, каким сам хотел стать, но так и не стал. - Об этом деле мы знаем не больше, чем знаете вы, Дэйв, - сказал я. - Президент следит за всеми сообщениями полиции. Мы знаем только, что Стивен Грир исчез, и все. Пока мы в тупике. - Это можно процитировать дословно? - спросил кто-то из задних рядов. - Нет, можете только передать своими словами, - ответил я. - Что можно будет цитировать дословно, я скажу. - Ну, это уж слишком, Джин! - пожаловался другой голос. - Не будем спорить о правилах игры, - сказал я. - Они введены три с половиной года назад и как будто себя оправдали. - Президент говорил с миссис Грир? - Да. Он выразил миссис Грир соболезнование и, разумеется, предложил любую помощь. - Он намерен посетить дом Грира? - Нет, но он пригласил миссис Грир вечером приехать сюда, если она сможет. - Послушайте, Джин, можем ли мы дословно процитировать, как президент отнесся ко всему этому? В конце концов, вся страна ждет... - Знаю, - сказал я и посмотрел в свои заметки. Несколько минут назад президент продиктовал заявления для печати, оставив мне заботу подобрать подходящие формулировки. - Можете дословно цитировать следующее. Диктую: "Президент Роудбуш глубоко озабочен. Стивен Грир - один из ближайших его друзей и один из самых верных, хотя и неофициальных советников. Поэтому он лично заинтересован в скорейшем прояснении ситуации". - Это же общие слова, Джин! Разве он не был поражен? Поражен? Вряд ли это слово правильно определяло реакцию Пола Роудбуша. Я помнил, как он стоял у застекленной балконной двери, глядя на розы в саду, и сосредоточенно хмурился, разговаривая со мной. - Да, конечно, - ответил я. - Но, пожалуй, лучше было бы сказать "озабочен". Мы и в самом деле пока ничего не знаем. - Президент полагает, что Грир жив? Это вмешался Дэйв Полик. - Разумеется, Дэйв! Во всяком случае, пока все факты это подтверждают. У вас есть отчет полиции. Они не обнаружили на территории "Неопалимой купины"... тела и никаких следов борьбы. - Когда президент последний раз видел Грира? - Во вторник вечером, - сказал я и отметил, как перья забегали по страницам блокнотов. Это было первым существенным фактом, о котором они узнали. - Грир приехал сюда после обеда поговорить. - О чем? - Этого я не знаю. - А вы не можете узнать, мистер пресс-секретарь? Это был репортер из балтиморской "Сан". Он всегда язвительно называл меня "мистер пресс-секретарь", словно я не заслужил этого титула. - Конечно, - ответил я и сделал пометку в бюваре: "Последняя беседа. О чем?" - Вы опасаетесь политических осложнений? Я замялся. За три с лишком года этой убийственной работы мне ни разу не пришлось намеренно лгать, и я этим гордился. Случалось, моя информация потом оказывалась неточной, но это уже была вина системы. Я мог темнить, отмалчиваться, но никогда не лгал. Политическая обстановка и перевыборы - вот о чем я подумал в первую очередь после утреннего звонка Полика и об этом же не переставал думать во время разговора с президентом. Я предупредил его, что такого рода политические вопросы неизбежны. Роудбуш только улыбнулся и сказал: "Полагаюсь на вас". - Я не рассматривал исчезновение Грира с этой точки зрения, - сказал я. - Надеюсь, это дело не будет иметь политических последствий. Человек исчез, его жена и дочь растеряны и встревожены. - Вы думаете, и люди Уолкотта не рассматривают эту историю с политической точки зрения? Ответ заключался в самом вопросе. - Надеюсь, все это выяснится в ближайшее время, - сказал я. - Есть сведения, что вчера вы встречались в конторе Грира со Стивеном Гриром и с Мигелем Лумисом. Что вы об этом скажете? Вопрос удивил меня. Я знал, что Мигель в разговоре с репортерами упомянул о ленче с Гриром, но он не говорил им, что я тоже присутствовал. Кстати, именно я рано утром посоветовал миссис Грир поручить Мигелю все контакты с прессой, потому что Мигель был находчивым, толковым юношей и хорошо знал семью. Кроме того, я подумал, что жене и дочери Грира не помешает в доме помощь мужчины, когда на Бруксайд Драйв устремится толпа сверхнастырных газетчиков, не к месту соболезнующих друзей и любопытных зевак. Подумав, я решил, что мне нечего скрывать. - Да, - сказал я. - Вчера я виделся с Мигелем Лумисом и Стивеном Гриром в его юридической конторе. В комнате все снова зашевелились. Это была вторая интересная новость. - По какому поводу состоялась встреча? - Главным образом по личному делу Мигеля Лумиса, - ответил я. - У него возникли затруднения, и он хотел посоветоваться с Гриром и со мной. - Вы сказали "главным образом по личному д