и ломались одна за другой в его руках. - Свеча, - сказала Клементина. - Зажги от свечи. Возможно, она была единственной, кто сохранил хладнокровие. Она унесла на подносе посуду. Реми пододвинул к себе стул. - Вы не уедете, - пробормотал он. - Ну да, конечно, - произнесла Раймонда. Он взял один из подсвечников, приблизил его к ее лицу. - Что вы делаете? - Это чтобы убедиться, - сказал Реми. - Если бы вы сейчас солгали, я бы это увидел по вашему лицу. Вы просто неспособны понять, Раймонда; если вы уедете, я думаю... Он поставил на место подсвечник и резким движением рванул на себе галстук. - Дайте мне одну из ваших таблеток, - добавил он. - Иначе мне предстоит бессонная ночь. Она сама растворила таблетку в стакане воды. Реми выпил и немного расслабился. Он попытался улыбнуться. - Не рассказывайте отцу о том, что произошло сегодня вечером. Он придет в бешенство, когда узнает, что дядя нас покидает. Тихонько потрескивали свечи. Теперь ночь была повсюду: за оконными стеклами, в коридорах, в пустынных комнатах. Он наклонился к Раймонде. - Вы слышали, что он только что говорил? Он утверждает, что отец неспособен навести порядок в семье. Что он имел в виду? Вас должна была удивить вся эта галиматья. - Нет, - коротко ответила Раймонда. Она подавила зевок и протянула руку к подсвечнику. - Вы устали, Реми. Все-таки я несу за вас ответственность. - Хорошо. Я иду спать. У меня такое впечатление, что до конца моих дней кто-то все время мне будет говорить: "Просыпайтесь... Ложитесь спать... Кушайте... " Раймонда, разве вам меня не жалко? - Ну вот! Вы снова начинаете себя изводить. Спокойной ночи. - Поцелуйте меня. - Реми! - Поцелуйте меня. Если вы хотите, чтобы я заснул, вам нужно меня поцеловать... сюда. Он показал пальцем точку на лбу между своих глаз. - После этого я вам что-то скажу. Что-то очень важное. - Реми! - Вы не любопытны? - Обещаете мне тотчас же пойти в свою комнату? - Да. - Господи, вы начинаете меня раздражать, мой бедный Реми. Она его быстро поцеловала и, словно опасаясь с его стороны какой-либо дерзкой выходки, она отступила на несколько шагов. - Это вам не поможет, - каким-то утробным голосом медленно произнес Реми. - Смотрите на меня. Признайтесь, что вы меня поцеловали просто так, из любопытства. Так вот, я вам скажу всю правду: только что я пожелал, чтобы дядя умер. Я пожелал это изо всех сил, как я желал, чтобы сдохла собака... Это все. Спокойной ночи, Раймонда. Он захватил ближайший канделябр и поднялся по лестнице, оставляя за собой изломанную на ступеньках тень. Ему действительно хотелось спать. Комната показалась ему какой-то необъятной, неуютной и даже враждебной. Так как он боялся летучих мышей, он закрыл окно и разделся. Кровать была просто ледяной и слегка влажноватой. От жуткого холода он чуть было не застучал зубами. Чтобы хоть немного согреться, он растер себе ноги. А если завтра они снова откажут? Да нет. Достаточно только захотеть... Достаточно захотеть... Как вечерний туман, на него уже накатывал сон. Он подумал о лежащем на шкафу портрете. Но ему нечего бояться мамы. Напротив. Она будет охранять его сон... На площадке скрипнули половицы. Это прошла Раймонда. Потом где-то на окраине деревни пролаял пес. "Я сплю, - подумал Реми. - А может, я ошибаюсь? " Он с замешательством вспомнил, что забыл закрыть на ключ дверь, но он был слишком опустошен, чтобы сделать малейшее движение. Пускай. Ничего не случится. Ничего не может случиться. Ничего. Он видел сон, без сомнения, очень короткий сон, потом он вздрогнул от прикосновения чьей-то руки, которая опустилась на его лоб. Очень тихо, словно из преисподней, донесся голос, бормотавший что-то невнятное, старый, надтреснутый голос... Сверху вниз кто-то провел ледяной рукой по его лицу, потом она поднялась ко лбу, чтобы убедиться, что его веки закрыты. Все это происходило очень далеко, очень тихо, очень нежно. Это были руки любящего существа, они ощупывали его лицо, словно покрывали его легкими, почти неощутимыми поцелуями, но постепенно они всасывали в себя это лицо, такое нежное, такое грустное, очищенное от мирской грязи блаженным состоянием сна. Больше Реми ничего не помнил. Его подхватили черные воды забытья. Когда Реми вернулся к жизни, он услышал, как часы пробили семь раз. Он увидел перед собой серый прямоугольник окна, который, как два копья, пересекали стойки кровати. Внезапно Реми приподнялся на локте. Он знал... Он был уверен... Раймонда уехала. Глава 5 Реми встал с постели, в нерешительности помедлил. Что он скажет, если встретит Клементину? Да пошли они к черту!... Он что-то защищал... от их всех. Когда он взялся за ручку двери, у него внезапно появилась уверенность, что в некотором смысле он даже защищал свою жизнь. Раймонда не имела права уезжать, оставлять его пленником этих... Он не знал пленником чего, кого он является в данный момент, но он в одно мгновение проникся абсолютной убежденностью, что его держат в заточении... Перед ним лежала освещенная зыбким утренним светом площадка второго этажа, которая вдали переходила в лестницу, уходящую в некое подобие подводного царства. Да, именно так: Реми жил в аквариуме, был одной из апатичных аквариумных рыбок, завороженно наблюдающих, как в запретном для них пространстве вдоль стекол скользят какие-то непонятные, диковинные силуэты. Время от времени их переносят в другой сосуд, им меняют воду. Склонившиеся над ними лица смотрят, как они спят или как они мечутся в этой стеклянной клетке. Одно время он думал, что Раймонда... но Раймонда была по ту сторону, как и все остальные. Он пересек лестничную площадку. Медленно в тишине вестибюля пробили часы; иногда можно было услышать, как, раскачиваясь, маятник почти неуловимо касается деревянной обшивки часов. Как лужица пролитой воды внизу блестела плитка. Он вытянул голову над пустотой пролета и внезапно осознал, что делает это с какой-то неестественной, осторожной медлительностью, словно чего-то боясь. Давно, очень давно он уже совершал это движение, может быть, во сне, а может, в прошлой жизни? Он уже знал, что увидит прямо под собой - темную скрюченную на полу фигуру... Схватившись за перила, чувствуя жирный липкий пот на лице, Реми, не отрываясь, смотрел на жуткий силуэт, который словно был придавлен к плиткам, и он больше не осмеливался дышать. Выходит, достаточно маленькой толики ненависти, чтобы?.. Он начал спускаться вниз. От ощущения собственного могущества у него перехватило горло и подкашивались ноги. Он больше не чувствовал холода каменных плиток под своими голыми ступнями. Он играл в какую-то страшную игру, он ушел в нее с головой, и когда он остановился у трупа, опрокинутого, как шахматная фигура на доске, он подумал: "Шах и мат. "Он никогда не видел мертвого человека. В общем, ничего особенного. На дяде была пижама и комнатные тапочки на босу ногу. Он лежал ничком с подвернутой под себя правой рукой. Никакой крови. Хорошенькая чистенька смерть. Как будто человека сразило молнией. Реми опустился на колени, потому что внезапно он ощутил себя таким же пустым и инертным, как распростертое перед ним тело. Да, он презирал дядю, и не только из-за Раймонды. Но также и потому, что дядя носил траур по маме... и еще по некоторым, более смутным, более глубоким и трудно уловимым причинам. У него возникло что-то похожее на злобное чувство, словно дядя не сделал чего-то, что только он один мог сделать; потому что он решил что-то от них скрыть; потому что на протяжении многих лет он отказывался повиноваться своему брату. На его месте Реми... Он пожал плечами. Он совершенно не представлял себя на месте дяди Робера. И однако, если бы он обладал хотя бы частью его энергии, его жизненной силы... сколь многого он бы мог добиться в жизни! Для чего? Впрочем, цель не имеет значения. Главное - быть сильным! "Я силен, раз я его убил, "-думал Реми. Только это не правда. Он хорошо знал, что это не правда, что он заигрывал с этой мыслью, чтобы взять реванш или, возможно, чтобы просто придать себе храбрости. Как бы не так! Это было бы слишком уж легко, если достаточно... Он протянул руку, тронул мертвеца за плечо и тотчас же ее отдернул. Потом он заставил себя повторить то же самое еще раз. Теперь он не отнял руки. Ничего страшного. Дядя свалился через перила, потеряв ориентацию в темноте. Ничего более. Зачем себе рассказывать сказки? Зачем обманывать себя? Зачем поэтизировать, искажать события? Ложь приводит к тому, что человек становится больным... Но неужели и в самом деле дядя упал через перила? Разве это не похоже на одно из ложных оправданий Воберов, которые только скрывают истину? Наступал день. Тихо, очень тихо Реми поднялся. В одно мгновение он себя почувствовал умудренным опытом стариком. В памяти возникли слова, которые произнес мертвый: "Если бы тебя иначе воспитывали!.. Если бы тобой занимался я!.. У Реми были сухие глаза, и однако, его раздирало чувство отчаяния. Дядя разбился насмерть; они больше никогда не поговорят. И никогда не найдет объяснения что-то очень важное, что непосредственно касалось Реми. Смерть пришла именно в тот момент, когда все должно измениться, как будто чья-то предусмотрительная рука столкнула дядю во мрак. Но не моя рука, подумал Реми. Руки на боку, опустив подбородок на грудь, он, стараясь припомнить подробности прошедшей ночи, смотрел на мертвеца... Нет, он не поднимался с постели, не двигался, он спал и даже не видел снов. В случае с собакой все было по-другому. Тогда он сделал угрожающий жест. Собака отпрыгнула в сторону. Тут была строгая взаимосвязь событий. Но что связывало их вчерашнюю ссору и лежащее перед ним тело? Как, оставаясь честным по отношению к самому себе, можно в это поверить?.. Это была мысль больного человека. Да, раньше достаточно было нажать кнопку звонка, чтобы кто-то появился у его постели, Клементина или Раймонда. Его малейшее желание тотчас же исполнялось. Казалось, его желания существовали сами по себе, они имманентно были заряжены безграничной эффективностью. Но на самом деле всесильной была именно его слабость. Теперь же его воля оставалась недейственной. Раймонда его не любила. Отец все время был так далек от него, и даже мама... Казалось, что мама умерла во второй раз. "Я могу! "Да это просто елементарный прием психотерапевта!.. В таком случае, как объяснить это падение? Реми поднял голову по направлению к площадке второго этажа и услышал быстрые шаги Клементины. Ну вот, попался. Теперь он уже не успеет скрыться. Но зачем ему убегать? Почему он должен бояться какой-то старой служанки? Все время это странное детское ощущение собственной вины. В чем он был виноват? Засунув руки в карманы, он пересек прихожую, чтобы встретить Клементину, которая уже наполовину спустилась по лестнице. - Реми... ты заболел? - Заболел! Первое, что им приходит в голову. Первое, что они, увидев его, изрекают. - Я проснулся, - пробормотал он, - и только что сделал забавное открытие. - Какое? - Посмотри. Она поспешила вниз, и Реми так пристально за ней при этом наблюдал, что ему сделалось дурно. Одетая во все черное, она спускалась совершенно бесшумно; ее морщинистое лицо казалось подвешенным в воздухе, как маска. - Там, - сказал Реми. Она повернула голову и воскликнула: - Боже мой! - Он упал ночью. Не знаю когда именно. Я ничего не слышал. Старушка сложила руки. - Это несчастный случай, - добавил Реми. - Несчастный случай, - повторила Клеменитина. Похоже, она пришла в себя. Она взяла юношу за руку. - Мой бедный малыш!.. Поднимись наверх, ты простудишься. - Нужно что-то сделать. - Я позвоню доктору, - прошептала она, - а потом... хозяину. Правда, он сейчас, возможно, в дороге. Она опасливо приблизилась к телу. Реми протянул свою руку к дядиной груди, но она отстранила ее назад. - Нет, нет... Не нужно ничего трогать, пока полиция... - Полиция? Неужели ты собираешься сообщить об этом в полицию? - Это необходимо. Я знаю, что... - Что ты знаешь? Только сейчас Реми заметил, что Клементина плачет. Возможно, она плакала с самого начала, но так, что ее лицо даже не дрогнуло, а голос оставался ровным и бесстрастным. Словно под воздействием какого-то внутреннего давления, из ее покрасневших глаз катились слезы. В первый раз с тех пор, как умерла мама, Реми видел, что она плачет. - Тебе его жалко? - пробормотал он. Не понимая, что он говорит, она смотрела на него каким-то потерянным взглядом, вытирая при этом руки о край своего передника. - Пойду разбужу Раймонду, - проронил он. Клементина склонила голову. Ее рот шевелился, как у какого-нибудь грызуна. У нее был такой вид, будто она рассказывает про себя очень старую историю, в которой речь идет о невероятных, почти немыслимых событиях, но когда Реми направился к телефону, она очнулась от своего странного забытья. - Нет... - закричала она. - Нет... Это не твое дело! Оставь! - Я все же достаточно взрослый, чтобы позвонить по телефону. Мюссень, это номер 1. Задыхаясь, что-то плаксиво говоря ему вслед, она засеменила за ним, и когда Реми поднял трубку, она повисла на его руке. - Оставь меня в покое, в конце концов, - проворчал Реми. - Если у меня даже нет права позвонить... Алло... Дайте мне номер!... Можно подумать, что ты испугалась, а?.. Испугалась?.. Ты думаешь, что... что его столкнули?.. Слушай, это глупо!.. Алло!.. Доктор Мюссень?.. Это Реми Вобер... из Мен-Алена... Да... О, это целая история... Вы сможете к нам сечас приехать? Мой дядя упал сегодня ночью со второго этажа... Он, должно быть, наткнулся на перила и перевалился через них... Да, он умер... Что, что? Старушка быстро протянула руку к слуховой трубке, и Реми только с большим трудом ему удалось отвести ее в сторону. - Алло... Плохо слышно... Да, спасибо... До скорого. - Что он тебе сказал? - беспокойно спросила Клементина. - Что он немедленно садится в машину и едет сюда. - Нет. Он тебе сказал что-то еще. Никогда он не видел, чтобы она была иак потрясена; она находикась в состоянии какого-то неистового отчаяния. - Уверяю тебя... - начал Реми. Она следила за его лицом, как глухая, которая пытается по губам определить, что он говорит. - Я знаю, он сказал что-то другое. - Он сказал: "Решительно вам не везет! " Теперь ты довольна? Клементина еще больше сморщилась, укрыла руки под шалью, словно фраза доктора таила в себе смутную угрозу. - Поднимайся наверх, - жалобно проскулила она. - Я тебя больше не узнаю, мой маленький Реми. Можно подумать, что все это тебе доставляет удовольствие. Твой отец придет в бешенство, когда узнает... - Что ты ему собираешься рассказать? Мой отец... мой отец... Он будет очень доволен, мой отец. Некому больше будет ему противодействовать. Упорно решив сделать задуманное, Клементина приблизилась к телефону. Она подняла трубку и попросила жандармерию. С бегающими по сторонам глазами, очень тихо она начала говорить с каким-то особенным выражением лукавства в голосе. - Если ты скажешь что-то против Раймонды... - начал Реми. Он резко себя оборвал. Что он себе вообразил? К тому же проще... - Раймонда! - позвал он. - Раймонда! Так как она не отвечала, он взлетел по ступенькам и начал трясти дверь. - Раймонда!.. Немедленно откройте. Я вас прошу, Раймонда! Поверх пижамы он надавил пальцами на бок, чтобы подавить невыносимую судорогу, мешавшую ему дышать. Он прижался головой к дверной филенке. - Раймонда! - взмолился он. Внизу Клементина монотонным голосом что-то бормотала в телефонную трубку; точно таким же голосом она обыкновенно читала газеты, сидя в одиночестве на кухне. Только на этот раз на другом конце провода сидел жандарм, который записывал ее сообщение. Дверь внезапно отворилась. - Что случилось?.. Вы заболели?.. - Да нет, я не болен, - сразу же взъерошившись ответил Реми. Они почти враждебно смотрели друг на друга. Она продолжала завязывать пояс халата; лицо ее было еще опухшим от сна. Реми никогда еще не видел ее такой обнаженной, открытой, каким обычно бывает человек сразу же после пробуждения - тусклые запавшие глаза, бледные губы. Ему почему-то стало ее жалко. - Что вам нужно? - бросила Раймонда. - Вы ничего не слышали этой ночью? - Я никогда ничего не слышу, когда принимаю снотворное. - В таком случае, пойдемте! Он почти силком потащил ее до края площадки. - Наклонитесь. Красный солнечный луч, в котором не было и признака теплоты, упав под большим наклоном, разрезал надвое вестибюль. Снизу звучал убитый голос Клементины. - Прямо под вами, - сказал Реми. Он ожидал, что она закричит, но Раймонда оставалась безмолвной. Она согнулась, словно ее что-то потащило вперед, и ее руки на перилах начали дрожать. - Он умер, - прошептал Реми. - Можно оценить это как несчастный случай, но вот... Так ли это на самом деле? Вы уверены, что ничего не слышали? Раймонда медленно повернула голову. У нее были безумные глаза, и что-то похожее на беззвучный кашель сотрясало ее плечи. Реми обнял ее за талию и повел в комнату. Он больше не бо лся. Последнее слово было за ним. В некотором смысле он только что отвоевал себе свободу. Не полностью. Не окончательно. Все было ужасно запутано и непонятно. Но он, наконец, почувствовал, что разорвал замкнутый круг. Нет, он не убивал дядю. Все это были идеи из "прошлого", из того времени, когда он был только больным несчастным ребенком. Однако, он что-то преодолел. Он привел в движение нечто такое, что, как снежная лавина, продолжало наростать и все под себя подминать. Он был похож на человека, который выстрелил из ружья, и теперь слушает, как звучит эхо. Раймонда уселась на разобранной постели. Проникавшее сквозь жалюзи солнце ложилось двумя ступенчатыми дорожками на боковые поверхности старинного шкафа, на заваленном одеждой кресле, на округлости графина; одна из этих дорожек доходила до лица Раймонды, и можно было подумать, что оно находится за неким подобием сияющей солнечной решетки. - Жандармы будут нас допрашивать, - сказал Реми. - Наверное, не стоит говорить о вчерашней ссоре. Они вообразят бог знает что... я вас уверяю, что этой ночью я не покидал своей комнаты... Вы мне верите, Раймонда? Это правда, я желал его смерти. И даже теперь я, возможно, не очень огорчен тому, что произошло. Но я вам клянусь, что я ничего не предпринял, даже не попытался... В крайнем случае, можно заявить, что у меня дурной глаз... Он попытался улыбнуться. - Ну, скажите, что у меня дурной глаз. Не отвечая, она покачала головой. - Что вы на меня так смотрите? - спросил Реми. У меня что-то не так с лицом? Он подошел к туалетному столику, наклонился к зеркалу, увидел в нем свой чуб, голубые глаза, узкий мамин подбородок. - Это правда, что я на него похож, - заметил он. - Однако, сегодня меньше, чем в другие дни. - Замолчите! - простонала Раймонда. Рядом с туалетным несессером лежала пачка "Бальтос", и Реми зажег сигарету, наполовину прикрыл один глаз в то время, как струйка дыма поднималась прямо вдоль его щеки. - Можно подумать, что это я нагнал на вас страху. Почему вы так испуганы?.. Из-за этой истории с дурным глазом?.. Вы меня находите смешным? - Идите оденьтесь, - сказала Раймонда. - Вы простудитесь. - Вы убеждены, что я опасен. Отвечайте! - Да нет, Реми... Нет, нет... Вы ошибаетесь. - Может быть, я и в самом деле опасен, - мечтательно произнес он. - Мой дядя, должно быть, думал об этом, а у меня такое впечатление, что он в этом кое-что смыслил. Они вместе наблюдали, как перед крыльцом остановилась машина, как хлопнули дверцы. - Уходите! - закричала Раймонда. - Вы ничего не скажете о ссоре. Никому. Иначе... я сообщу, что он ваш любовник. Вам это не понравится, не так ли? - Не смейте! - Начиная с сегодняшнего дня я запрещаю себе что-либо приказывать. До скорого. Он вышел из комнаты и узнал внизу голос доктора Мюссеня. Это был теплый, звенящий, слегка неуверенный голос человека без задних мыслей, который не имел ничего общего с тонким, загадочным миром, который существует по ту сторону реальности. - Вы предупредили мсье Вобера? - спросил Мюссень. - Когда он приедет, какой это будет для него удар! Клементина шепотом произнесла длинную фразу, из которой невозможно было разобрать ни слова. - Все же, - продолжал его голос, - это фатальное развитие событий довольно таки необычно! Он внезапно изменил тон, словно Клементина посоветовала ему говорить не так громко, и Реми больше ничего не понял из того гудения, в котором сливались их слова. У Клементины всепревращалось чуть ли не в государственную тайну. Реми сунул ноги в шлепанцы, накинул на плечи домашний халат и спустился вниз. Клементина исчезла. Мюссень присел на корточки у тела и, шумно дыша, внимательно его изучал. Он увидел на плитках пола тень Реми и поднял голову. - Надо же! Несмотря на присутствие трупа, он смеялся. Чувствовалось, что ему мало удовольствия доставляет общение с больными, осмотры мертвецов, и похоже, что даже свою профессию, медицину, он вряд ли любил. - Вы ходите!.. Я не верю собственным глазам. Реми с удивлением обнаружил, что Мюссень меньше его ростом, и в первый раз заметил, какой он толстый, какой у него жирный подбородок, какие у него кругленькие, гладкие ручки. - Это правда, что мне рассказали... - Да, - холодно произнес Реми. Как только они слышат о знахаре, они сразу же шарахаются в сторону. Что они знают о том, что находится за пределами видимого и осязаемого мира, о скрытой реальности вещей, о таинственном ее на нас воздействии... Почему так нужно, чтобы мир был полон всех этих Мюссеней и Воберов?! - Вы позволите? - сказал Вобер. И его пухлые руки начали ощупывать бедра и икры Реми. - В принципе я ничего не имею против знахарей, - заметил он. - Я только требую, чтобы их деятельность контролировалась. В вашем случае, учитывая вашу наследственность... - Мою наследственность? - переспросил Реми. - Да, у вас очень нервная психика, чувствительная к малейшим потрясениям... Внезапно Мюссень показался Реми очень несчастным, заваленным работой человеком. - Я все болтаю, словно я приехал сюда ради вас. За всем этим забыл вашего бедного дядюшку. У него, без сомнения, отказало сердце. - А я склонялся к мысли, что он умер от того, что упал, - бесстрастно произнес Реми. Мюссень пожал плечами. - Возможно! Осторожно, чтобы не помять костюм, он опустился на колени и перевернул тело. Лицо у мертвого распухло и застыло в гримасе страдания; вокруг носа и рта расплылись пятна крови. Реми глубоко вдохнул и сжал кулаки. Нужно научиться все это презирать! Особенно не думать, что он мог умереть не сразу. - А это что такое? - сказал Мюссень. Он освободил лежащий под животом у мертвого какой-то блестящий предмет и поднял его к свету. Это был плоский сереб- рянный кубок. - Он хотел пойти напиться, - предположил Реми. - Значит, он неважно себя чувствовал. И на лестничной площадке его схватил приступ, он попытался опереться о перила... Именно так. Грудная жаба. В тот момент, когда он ожидал этого меньше всего... Мюссень потянул на себя его правую руку, которая еще недавно была согнута под телом, и ему даже не удалось ее сдвинуть с места. - Уже появились признаки окоченения... Почти нет крови... Смерть наступила несколько часов назад, и она произошла не в результате падения. Вскрытие, очевидно, даст дополнительную информацию. Но я надеюсь, что вас избавят от ненужных деталей... Вчера вечером ваш дядя не показался вам немного уставшим? - Да нет, он был даже слегка возбужден. - У него не было никаких неприятностей? - Право же... нет. Не думаю. Мюссень поднялся, почистил свои брюки. - В последний раз, когда я его обследовал, у него было давление 25. Ага, это было в прошлом году, в конце летних отпусков. Я его предупредил, но, естественно, он меня не принял всерьез. В сущности, хорошая смерть. Человек умирает чисто, без того, чтобы быть для кого-то обузой... Он вытащил трубку и сразу же снова затолкал ее в карман. - Рано или поздно человек умирает, - со смущенным видом заключил он и, развинчивая колпачок авторучки, направился в столовую. - Что касается меня, то я сразу же могу составить разрешение на захоронение, - произнес он, устраиваясь за столом, где Клементина уже поставила чашки и бутылку коньяка. Чем быстрее закончат с формальностями, тем будет лучше. Пока Мюссень писал, Клементина принесла кофе и подозрительно посмотрела на Реми. - Это все же странно... - начал Реми. - Если бы он умер за рулем автомобиля или подписывая бумаги, это нашли бы не менее странным. Внезапная смерть всегда кажется невероятной. Мюссень торжественно подписался и наполнил свою чашку кофе. - Если я не увижу мсье Вобера, скажите ему, что я сделаю все необходимое, - пробормотал он, обращаясь к Клементине. - Вы меня понимаете?.. Не будет никакого шума. Я знаком с бригадиром Жуомом. Он будет молчать. - Не вижу, зачем нужно скрывать, что мой дядя умер в результате приступа грудной жабы, - сказал Реми. Мюссень побагровел и едва сдержался, чтобы не вспылить. Потом он пожал плечами и взял бутылку коньяка. - Никто не думает скрывать то, что есть на самом деле. Но вы знаете людей, особенно в деревнях. Начнутся пересуды, измышления. Лучше таким образом избежать сплетен. - В таком случае, мне интересно, какого рода пересуды тут могут возникнуть, - упорствовал Реми. Несколькими торопливыми глотками Мюссень опорожнил свою чашку. - Какие пересуды? Это не так уж трудно себе представить. Будут рассказывать о... Быстрым движением он поднялся, сложил вдвое медицинское заключение и бросил его на край стола. - Никто ничего не будет рассказывать, - сказал он, - потому что я за этим прослежу... Как зовут этого знахаря, который творит чудеса? С трогательной неловкостью он попытался заговорить Реми зубы. - Мильзандье, - проворчал Реми. - Вы ему должны поставить свечку. Мсье Вобер, наверное, без ума от радости! - Он не очень-то общителен, - с горечью сказал Реми. Растерявшись, Мюссень схватил кусок сахара и начал его грызть. - Вам известно, - через некоторое время продолжал он, - составил ли ваш дядя завещание? - Нет. Почему вы спрашиваете? - Из-за похорон. Они, без сомнения, будут тут. Вы не знаете, есть ли у вашего отца семейный склеп?... - Внезапно Реми увидел перед собой кладбище Пер-Ляшеж, Шмен Серре и могилу в виде греческого храма. Огюст Рипай Ты был хорошим мужем и добрым отцом Вечно скорбим - Почему вы смеетесь? - спросил Мюссень. - Я?.. Я смеюсь? - произнес Реми. - Извините... Я думал о чем-то другом... Да нет, полагаю, он должен быть здесь. - Может быть, я сказал что-то не так? - О, нет. Просто ваш вопрос показался мне забавным. - Забавным? Мюссень с недоверием смотрел на Реми. - Я имел в виду... Ну, скажем, любопытным... Где, по-вашему, похоронена моя мать? - Слушайте, я вас не совсем хорошо... В этот момент Клементина резко открыла окно и, перегнувшись в комнату, произнесла: - Приехали жандармы. Я их провожу прямо в вестибюль. - Да, - закричал Мюссень. - Я ими сейчас займусь. Он повернулся к Реми. - На вашем месте, мой юный друг, до приезда мсье Вобера я бы пошел отдохнуть. Бригадир установит обстоятельства смерти, потом мы перенесем тело наверх. Не стоит вас беспокоить. Ни вас, ни кого бы то ни было. Я достаточно хорошо знаю дом. - Вы отвергаете мысль о преступлении? - спросил Реми. - Категорически. - А мысль о самоубийстве? - Откуда такие вопросы? - сказал Мюссень. - Успокойтесь. Эту идею тоже нужно отклонить. Безусловно. Глава 6 Вобер прибыл в десять часов вместе с Мюссенем, который, должно быть, перехватил его на дороге. Теперь он, размахивал руками, что-то говорил на крыльце в то время, как Адриен ставил машину в гараж. Реми наблюдал за ними сквозь жалюзи: кругленький, плешивый, суетливый, сердечный Мюссень и молчаливо слушающий его Вобер с быстрым, проницательным взглядом и глубокой складкой у рта. И по мере того, как отец приближался, Реми отодвигался в сторону вдоль стены, и его ноги дрожали, как в первый день выздоровления, когда ему делалось дурно от одной мысли пересечь комнату. Однако, он подошел на цыпочках к двери и приоткрыл ее. Теперь разговаривали в вестибюле, голоса звучали глухо, как из подвала, и эхо размывало слова. Слышалось, как цокают по плиткам пола каблучки Мюссеня, он объяснял, каким образом дядя упал. Реми представил себе отца. Он наверняка с брезгливым видом мелкими шажками меряет прихожую. Без сомнения, Вобер находил эту смерть пошлой, неприемлемой для их круга. Особенно этот примятый кубок. - Он наверняка не успел даже почувствовать боли, - сказал Мюссень. Реми знал, что отец уже не слушает. Рассеянно потирая подбородок, вяло опустив плечи он, должно быть, барабанит носком ботинка по полу. Это была его манера отдыхать от занудных разговоров. Говоришь, говоришь и вдруг замечаешь, что мыслями он где-то далеко, а перед тобой находится лишь пустая, замкнутая в себе оболочка. Потом он снова приходил в себя и беспокойно, с сурово сжатыми губами смотрел на собеседника. "Да, я слушаю, "-из вежливости бормотал он в ответ. Реми прикрыл дверь и подошел к кровати, куда он свалил в кучу дядину одежду, вынесенную из его комнаты, которую Клементина и Раймонда готовили для покойника. Он аккуратно сложил одежду на стуле. Голоса приблизились. Они, должно быть, поднимаются по лестнице. Реми поискал глазами место, где можно было спрятать дядин объемный портфель. Требовалось некоторое время, чтобы как следует в нем порыться. Шкаф!.. Реми забросил его наверх, туда, где лежала картина. Скрипнули половицы и шаги остановились. Реми услышал, как высморкалась Клементина. "Я должен туда пойти, - думал он, - прямо сейчас... " Но он не двигался с места. Понимая, что ужасно боится, чувствуя себя слабым и безоружным перед ними, он начал дрожать. Реми пожалел, что до сих пор не просмотрел документы в дядином портфеле. Если бы он нашел доказательство, что его дядя, как и все остальные, был способен ошибаться, у него хватило бы смелости оказать сопротивление. Да, теперь мертвый был его сообщником. Он и дядя... как он раньше этого не понял, они были по одну сторону... Реми оперся о спинку кресла. Мелкие, смягченные резиновой подошвой шаги приближаются, вот они уже звучат на площадке, потом перед его дверью. Повернулась ручка. Вобер не имел обыкновения стучать, когда входил в комнату сына. - Здравствуй, малыш. Мюссень мне все рассказал... Это ужасно!... А ты, как ты себя чувствуешь? Он испытывающе смотрел на Реми, немного похожий на врача, которого больше интересует болезнь, чем сам человек. На нем был шикарный строгий темно-синий костюм; он сразу же перехватил инициативу и взял игру на себя. Никогда он еще не был так похож на босса, крупного босса. Он почистил рукав Реми в том месте, где прилипли кусочки штукатурки. Его жест был похож на упрек. - Ты не слишком переволновался? - сказал он. - Нет... нет. - А теперь? Ты не чувствуешь тяжести а голове? Может, хочешь поспать? - Да нет... Уверяю вас. - Хочешь, чтобы тебя осмотрел Мюссень? - Конечно нет. Я себя чувствую хорошо. - Хм! Вобер несколько раз ущипнул себя за ухо. - Полагаю, ты не горишь желанием оставаться здесь, - наконец, пробормотал он. - Как только будут закончены все дела, мы уедем... У меня появилось сильное желание продать Мен-Ален. Эта собственность будет стоить нам только лишних неприятностей. Ну и словечки - в духе истинных Воберов! Смерть брата для него всего лишь неприятность. Болезнь сына, должно быть, была не более, чем неприятностью. - Присядь, я не хочу, чтобы ты себя утомлял. - Спасибо, я не устал. Что-то в тоне Реми заставило его нахмуриться. Вобер более внимательно, со скрытым раздражением посмотрел на юношу. - Присядь, - повторил он. - Клементина только что мне рассказала, что вы с дядей немного повздорили. Что это за история? Реми с горечью улыбнулся. - Клементина, как всегда, хорошо информирована. Дядя мне заявил, что я плохо воспитан и неспособен трудиться. - Возможно, он не так уж и неправ. - Нет, - поднимаясь, сказал Реми. - Я могу работать. - Посмотрим. - Извините меня, отец, - сказал Реми, собирая все свои силы, чтобы сохранить ровный, слегка жалобный голос... - Я должен работать... Клементина вам забыла сказать, что в действительности дядя меня обвинил в том, что я разыгрывал комедию, притворяясь парализованым; он мне внушал, что вас, возможно, вполне устраивало иметь немощного ребенка, чтобы уклоняться от решения некоторых щекотливых вопросов, касающихся управления фирмой. - И ты ему поверил? - Нет. Я больше никому не верю. Эта фраза заставила Вобера более внимательно, с подозрением взглянуть на сына. Согнутым указательным пальцем он поднял его подбородок. - Что с тобой? Я тебя больше не узнаю, малыш. - Я хочу работать, - сказал Реми и почувствовал, что бледнеет. - Тогда никто не сможет утверждать, что... - А, вот что тебя мучает. Теперь ты собираешься себе внушить, что ты был мнимым больным. Если я правильно понял, это уже стало твоей навязчивой идеей. Видно было, что он страдает от этой мысли. Он медленно повторил: "Идея фикс! " Потом отпустил Реми и сделал несколько шагов по комнате. - Вы никогда не находили с дядей общего языка, не так ли? - сказал Реми. Вобер снова с беспокойным любопытством посмотрел на сына. - Откуда ты знаешь? - Бывает, я некоторые вещи ощущаю. - Решительно я сделал ошибку, позволив вам вчера уехать вместе... Что он тебе еще наплел?... Ну, будь откровенен, Реми... Я чувствую, что с некоторого времени ты стал ужасно скрытным, точно таким, каким был твой дядя... Я этого не люблю... Наверняка он вытащил на белый свет все свои старые обиды, а?.. Что я его презирал, что я был тираном... Что еще?.. Ну, говори же! - Да нет, уверяю тебя. Он совсем не... Вобер тряхнул его за плечо. - Я знаю, что он тебе сказал. Черт побери, он мне давно именно таким образом собирался отомстить!.. Я еще сомневался... - Отец, я вас не понимаю. Вобер уселся на кровати и мягко провел ладонями по вискам, словно для того, чтобы ослабить головную боль. - Оставим это! Прошлое есть прошлое... Зачем возвращаться к тому, чего больше не существует? Дядины намеки... сделай мне одолжение... забудь их. Это был вспыльчивый, безрассудный человек. Ты же ведь прекрасно понимаешь, что он хотел тебя настроить против меня. Потому что, в конечном итоге, именно он вбил тебе в голову эту идею, что нужно работать. Как будто у тебя есть в этом необходимость!.. Подумай сам. Ты еще не жил. Представь себе все, что тебе еще только предстоит открыть: музеи, спектакли... И еще много всего. - И Адриен будет повсюду ездить со мной?.. А Раймонда будет все объяснять?.. - Естественно. Реми опустил голову. "Лишь бы я не начал его презирать, - думал он. - Только не это! " - Я предпочел бы работать, - сказал он. - Но, в конце концов, почему? Почему? - взорвался Вобер. - Чтобы быть свободным. - Чтобы быть свободным? - наморщив лоб, повторил Вобер. Реми поднял голову и посмотрел на отца. Как ему объяснить, что Мен-Ален с его каменным забором, утыканным сверху битым стеклом, дом на авеню Моцарта за решетками и запорами, жизнь взаперти, в клетушке, где он видит только Адриена и Клементину... как заставить его понять, что все это кончено, кончено, кончено... после ночного проишествия. - Тебе не хватает денег? - спросил Вобер. - Да нет. - Что же тогда? - А то, что я хочу их зарабатывать сам. Внезапно, в одно мгновение, Вобер снова принял свой отстраненный вид. Он встал и взглянул на часы. - Чуть позже мы еще вернемся к этому разговору, но иногда себя спрашиваю, в своем ли ты уме, мой бедный мальчик. Дядины бумаги здесь? Он бросил на руку брюки, жилет, пиджак, которые Реми повесил на стул. - Я не вижу его портфеля. - Вероятно, он в машине, - сказал Реми. - Пока... На твоем месте я бы прошелся по парку. Он вышел так же бесшумно, как и вошел, и Реми повернул за ним ключ, задвинул засов и прислонился к двери. Он был полностью истощен; у него оставалось единственное желание - растянуться на кровати и заснуть. Когда он расставался с отцом, он испытывал такое чувство, будто его, как подопытного кролика, со всех сторон ощупывали, исследовали, изучали и, наконец, выпотрошили, оставив пустую оболочку, как у высосанного яйца. Прислушиваясь к тому, что происходит за дверью, стараясь не скрипнуть половицей, он подошел к шкафу. И внезапно в его мозгу возникла потрясающая мысль, от которой он на секунду застыл с протянутыми к портфелю руками. Он вляется дядиным наследником. Неизбежно. Непременно. Где-то существует завещание, и это завещание может сделать Реми законным обладателем всего дядиного состояния. И он не должен никого бояться. Реми положил портфель на кровать. Он имеет на это право, потому что, возможно, дядя не презирал его до такой степени, чтобы... А если посмотреть на себя поглубже, без эмоций?.. Часто он был похож на готового укусить злобного молодого волчонка. Словно жизнь так и не перестала над ним измываться. Но Реми всегда пытался... нет, в действительности у него никогда не было оснований жаловаться на дядю. Вчерашняя ссора? Какое теперь это имеет значение? Раймонда права - дядя просто хотел его позлить. Он всегда любил выводить его из себя, но делал это, конечно, шикарно. Все эти книги - прекрасные книги о путешественниках, приключенческие романы, рассказы пионеров-первопроходцев - именно он их ему приносил, одна за другой, он их вручал с очаровательной неловкостью, пожимая плечами, чтобы дать ему понять, что не стоит придавать особого значения его подаркам, а тем более серъезно относиться ко всем этим историям... Реми медленно расстегнул ремни, нажал на замок. Нет, ему не нужно просить у дяди прощения. Уже давно тот предвидел, что Реми сделает именно то, что он делает сейчас: вытаскивает его папки и кладет их на покрывало... События логически были связаны между собой, они цеплялись друг за друга, как петли какого-то причудливого потустороннего вязания, формируя в своей целостности неразрывную ткань. Чтобы другой обрел свободу, кто-то должен умереть. Как Мильзандье может утверждать, что воля всесильна, если намного легче поверить, что человек ничего не может изменить в череде событий, что он, как ребенок, бессилен перед тем, что неизбежно? Реми перевернул несколько страниц из первой папки. Деловые письма из Окленда, Лос Анжелеса. Незнакомые цифры, имена... вместо скрепок - английские булавки, какие-то списки: апельсины... бананы... ананасы... кокосовые орехи... лимоны... Впервые Реми наглядно представил себе все эти пирамиды золотистых фруктов, ангары, снующие туда-сюда грузовики, стрелки подъемных кранов и непрестанный вой судовых сирен на выходе из гавани. Ему стало казаться, что он уже вдыхает все эти экзотические запахи. О, подняться на одно из этих суден, досконально изучить все, что происходит на пристанях, познакомиться с докерами, быть настоящим хозяином всего этого богатства!.. Какой мелюзгой были эти два Вобера! Вульгарные и пошлые; мертвый ушел в могилу, так и не утолив свою злобу, живой продолжает строить какие-то мелочные комбинации. Нет, Реми еще не жил. Но он будет жить, и у него все будет по другому. Фрукты! На что ему сдались эти фрукты, если существуют кожа, лес, металл, драгоценные камни, наконец! Листочки дрожали в его руках. У него было впечатление, что посредством всех этих сухих расчетов - тоннаж, дебет, кредит, - дядя словно заново открыл для него Америку, а все подаренные им приключенческие книги служили лишь подготовкой к этому самаму важному открытию. Реми быстро переходил от одной папки к другой. Он одним взглядом прямо таки хотел их в себя впитать. Скользя по листам, он выхватывал уже знакомые ему имена. Накладные, потом какие-то письма в желтом конверте. Реми чуть было не упустил одно из них, последнее по дате отправления, которое завалялось между страниц записной книжки. Его взгляд рассеянно выхвытил несколько слов, и сразу же, без видимой причины, он заинтересовался содержанием всего письма. Психиатрическая клиника доктора Вернуа 44 бис, авеню Фош Фонтней-су-Буа (деп. Сены) 10 октября Мсье, Ночь прошла неспокойно. Бедняжка была очень возбуждена. Она много говорит, время от времени плачет; несмотря на то, что я к этому привыкла, меня это крайне обеспокоило. Доктор уверяет, что она не испытывает страданий, но кто знает, что может происходить в такие моменты в этом больном мозгу? Приезжайте как можно быстрее. Вы же знаете, как ее успокаивает ваше присутствие. Мы во что бы то ни стало должны избежать нового приступа, который может оказаться фатальным. Если будет что-то новое, я непременно дам вам знать. Преданная Вам Берта Вошель Наспех вырванный из записной книжки листок. Крупный, решительный почерк... Реми тщательно подровнял в папках страницы, опустил их обратно в портфель. Все же забавно! Дядя Робер, который выдавал себя за закоренелого холостяка и говорил о замужестве только в ужасных выражениях, оказывается, интересуется какой-то сумасшедшей! Без сомнения, бывшая любовница. Старая, тщательно от всех скрываемая связь. Ну что ж, дядина лична жизнь не касается его племянника. Реми открыл на полу чемодан, потом залез на стул и достал спрятанную за карнизом шкафа картину. Он снова увидел маму. Ее голубые, неестественно неподвижные глаза, казалось, не отрываясь смотрят на какой-то завораживающий их предмет, находящийся за спиной Реми, который медленно к ним приближается; Реми почувствовал жжение от набегающих на глаза слез. Он встал на колени, уложил картину на дно чемодана, сверху положил портфель. После чего он беспорядочно навалил на них свое белье и пихнул чемодан к ножке кровати. Все шито-крыто! Он бесшумно открыл дверь и спустился вниз. Будет ли он жалеть о Менлене? Откровенно говоря, нет. Но ему не нравилось, что отец так внезапно, никого не спрашивая, решил пустить с молотка их воспоминания, их прошлое, которое принадлежало прежде всего маме. Тут поселится какой-то чужой человек, который быстро все переделает на свой лад, велит срубить деревья, перестроить парк и дом, и больше нигде не останется места для маминой тени, такой эфемерной и неуловимой. Изгнанная отовсюду, она будет иметь единственное убежище только в этой таинственной забытой картине. В самом деле, кто этот художник, который... Еще один безответный вопрос. Вся жизнь Реми была полна таких вопросов. В один прекрасный день нужно будет прижать Клементину к стенке и заставить ее говорить... Кто-то был на кухне; Реми сразу узнал голос старой Франсуазы, которая раньше приходила к ним стирать. Как, разве она еще не умерла? Есть люди, которые живут целую вечность! Сколько ей может быть? Восемдесят? Восемдесят пять? Должно быть, она была туга на ухо и кричала при разговоре. - О, много воды утекло, - восклицала она. - Подумать только, это случилось двенадцать лет назад... Подождите. Да, я правильно говорю, двенадцать лет. Это было в тот год, когда моя правнучка впервые причастилась. Клементина вытаскивала из большой корзины овощи, салат, картошку. У Франсуазы действительно был дар оживлять то место, где она находилась. - Принесите завтра молоко и яйца, - бучала в ответ Клементина. Две старушки придвинулись друг к другу. Реми за ними наблюдал сквозь приоткрытую дверь. Он видел, как Клементина что-то шепчет на ухо Франсуазе. Еще один маленький секретик. Что-то относительно умершего или его братца. В раздражении он вышел на крыльцо. - А я вам говорю, - кричала Франсуаза, - что сумасшедствие - это хуже всего. Лучше умереть. Уверяю вас, мне его ужасно жалко, нашего бедного хозяина. Две сплетницы, вне себя от радости, что им вновь предоставилась возможность посудачить! Реми прогуливался под деревь ми, чувствуя внутреннее недовольство и какое-то странное беспокойство. Франсуаза, конечно, говорила о дяде, она могла говорить только о нем; именно дядя получал письма, в которых ему сообщали новости о... Но в таком случае... Реми уже решил ожидать старушку. Он зажег сигарету и уселся в траву на обочине аллеи. Что он может от нее узнать? Откуда у него внезапно появился этот пыл, с которым он стремился узнать подробности дядиной жизни; откуда это стремление принять его сторону, словно он был обязан его перед кем-то защищать? Рядом с гаражом Адриен поливал из шланга "ситроэн", и по изгибу губ Реми угадывал, что тот при этом что-то насвистывает. Реми позавидовал его беспечности. О, Франсуаза выходит. Наконец! Она чуть было не выпустила из рук свою корзину, когда увидела Реми. Она прослезилась, осмотрела его с разных сторон и, естественно, заговорила о чуде. - Да, - отвечал Реми, - да, да, моя добрая Франсуаза... Ладно, договорились. Я вылечился, хорошо... Раз я теперь хожу, я провожу вас до дороги... Чтобы было спокойней. Но она каждую минуту останавливалась, качала головой, восторгаясь чудом, которое для нее олицетворял в себе Реми. - Кто бы мог сказать, - все повторяла она. - Когда я подумаю, что еще только год назад вы проезжали мимо на своей колясочке... А теперь вы стали настоящим мужчиной! - Дайте мне вашу корзину. - Люди говорят, что вы хотите переезжать, - продолжала старушка. - Вы останетесь еще некоторое время? Клементина мне говорила... - Нет. Мы уедем сразу после похорон. - Это будет лучше всего, потому что этот дом, вы уж мне поверьте, не принесет вам ничего хорошего. - О, я знаю, - сказал Реми. - Отец мне все объяснил. - Как... Хозяин вам... Да, конечно, ведь вы уже взрослый. Я все время забываю... Но все равно вам, должно быть, было очень больно. Представляю себя на вашем месте. - Да, - наугад бросил Реми. - Я был просто потрясен. - Смотрите, - протянув руку, продолжала старушка, - видите сквозь деревья прачечную? После того случая никто туда не заходит... Сейчас там полно змей, а тогда за этим местом ухаживали, как за садом... Я в те времена жила в Мене... Так вот, пошла я однажды стирать... прихожу... Открываю дверь... Господи! Я так и грохнулась на колени... Там было все залито кровью, аж до самого порога. Реми страшно побледнел. Он опустил корзину на траву. - Я плохо делаю, что вам все это рассказываю, - все говорила старая Франсуаза, - но это сильнее меня, особенно когда я смотрю на вас. Кажется, я все еще ее вижу. Она лежала на полу у входа... Она воспользовалась бритвой хозяина. - Франсуаза! - пролепетал Реми. - О, я вас отлично понимаю. И я тоже, я часто себе говорила: было бы лучше, если бы она умерла сразу. Куда смотрит Господь! Такая молодая, красивая, милая женщина! Сердце обливается кровью, когда думаешь, что они ее держат взаперти. Словно для того, чтобы защититься от этого ужаса, который наростал в нем с каждым ее словом, Реми поднял перед собой руки, но старая Франсуаза уже не могла остановиться. - Ну, разумеется, за ней хорошо ухаживают, клянусь вам. Бывали даже дни, когда она так выглядит, что никто бы не сказал, что она лишилась рассудка... Она вас узнавала, болтала с вами... Только в остальное время она обычно забивалась куда-нибудь в угол, пряталась за кресло, и невозможно было ее оттуда вытащить. Но всегда мягкая, кроткая, покорная, как ягненок. Ваш несчастный дядя сделал все, что смог, чтобы ваш отец оставил ее в доме... Помню, как они ругались однажды вечером... Это было что-то ужасное. Но, дева Мария, его нужно понять. Мужчина должен работать... У него нет времени ухаживать за человеком, у которого такая болезнь... В некотором смысле, это хуже, чем ребенок... И потом вы сами, именно в то же самое время... Какое фатальное стечение обстоятельств! - Довольно! - закричал Реми. - Довольно... Вы меня... Вы меня... Он рванул воротник, широко открыл рот. Старушка подхватила свою корзину. - Я не должна была... Мне не следлвало вам повторять, особенно... - Убирайтесь! - завопил Реми. Он развернулся и бросился в чащу. Ветки со свистом распрямлялись за его спиной. Он бежал по лесу, как затравленный дикий зверь, и когда он выскочил из кустов перед прачечной, лицо его было в крови, а на губах появилась пена. Что-то хрипело в горле, когда он дышал. Со сжатыми кулаками он приблизился к лачуге. Ставни были закрыты, дверь заперта на ключ. Когда он толкнул одну из створок, что-то быстро скользнуло у его ног. Но Реми был уже далеко за пределами страха. Он пару раз дернул источенные червями ставни, уперся, сорвал несколько планок. Проржавевшие петли внезапно поддались. Тогда он камнем разбил стекла, просунул руку, открыл задвижку, перекинул ногу и оказался в узкой комнатушке с почерневшими от копоти стенами. Высокая печь была покрыта запекшейся, блестевшей, как смола, сажей. Ветерок колыхал лежащие в очаге опавшие листья. Пахло грибами, прогнившим деревом, запустением. Там еще стояли козлы рядом с позеленевшей сточной канавкой, а на веревках висели покрытые плесенью прищепки. Реми опустил глаза. Пол был покрыт розоватыми, потрескавшимися пластинками. Он внезапно почувствовал, что на него, как волна, накатывает страх. Почему мама пыталась?.. Воздействиям каких могущественных мистических сил она повиновалась?.. Безумие... Самое простое, что приходит в голову. С четкостью бредовой галлюцинации Реми снова увидел собаку, отброшенную какой-то силой на шоссе... распластанного на блестящих плитках дядю Робера... А если мама?.. Он бегом выскочил из прачечной и почти сразу же остановился, так как у него подкашивались ноги. "Я сейчас упаду, "-подумал он. Он почти этого хотел. Снова стать паралитиком. Навсегда забыть проносившиеся перед его мысленным взором мучительные картины... Из соседней аллеи донеслись шаги. - Реми!.. Реми!.. Ты где? Это была Клементина. Он не отвечал. Глава 7 - 44 бис, авеню Фош, в Фонтней-су-Буа. - В тех местах случайно нет клиники? - спросил шофер. - Именно туда мы и едем. Вы подождете меня у входа. Такси отъехало. Реми опустил стекло и вдохнул свежий воздух. Он уже успел забыть осень, холод, дядины похороны, отъезд из Мен-Алена, все эти незамысловатые декорации, которыми была обставлена его вчерашняя жизнь. Он больше не думал об этом загадочном, столько раз оживающем перед его мысленным взором, а теперь погребенным в глубинах прошлого мамином лице. Сейчас оно снова, уже воочию возникнет перед ним. Мама! Нужно с ней поговорить... Узнать!.. Узнать, наконец, на самом ли деле она, как они утверждают?.. А может, после безуспешной попытки покончить с собой, она приняла добровольное затворничество, чтобы прекратить сеять вокруг себя зло. Ведь достаточно одного взгляда ее голубых глаз... О, мамочка! Я твой сын, твой образ, твое подобие. Неужели, как и ты, я без вины виноват? Собака... я ее убил. И мой бедный дядя!.. Все считают, что это несчастный случай, но это не так... По крайней мере, этот случай выходит за пределы ординарного. Это произошло потому, что в тот момент я его смертельно ненавидел. Точно так же, как ты, родная, ты могла ненавидеть... кого? Может, бабушку?.. А теперь мне достаточно в приливе гнева, например, пожелать чьей-либо смерти, чтобы спровоцировать катастрофу. Должен ли я в таком случае попросить, чтобы меня тайком от всех держали взаперти, как преступника или какое-то вредное для здоровья вещество, от которого исходит смертоносное излучение... О, мамочка! Удобно устроившись на заднем сидении, Реми смотрел на незнакомый ему Париж; по мере того, как они удалялись от центра, город становился более пустынным, более хмурым и неприветливым. Не будь этого письма, он никогда бы не смог найти маму. Но значит, правда была более ужасной, разве не так?.. Если бы мама была сумасшедшей, просто сумасшедшей, разве ее прятали бы так тщательно? Разве осмелились бы ему сказать, что она умерла?.. А как они поступили с ним самим?.. Разве, ссылаясь на то, что он нуждается в уходе, вокруг него не возвели непреодолимые стены?.. А когда он начал ходить, выходить в город, сколько он нагнал на них страху!.. Чтобы скрыть свое замешательство, отец то и дело в разговоре с ним опускал голову, отводил глаза... А Клементина стала какой-то взвинченной и боязливой. Если он в действительности унаследовал от мамы ее зловещий дар, тогда все очень просто объясняется... О, поскорее узнать! Такси свернуло на улицу, по обе стороны которой тянулись виллы с маленькими садиками. По высоким стенам и толстым дверям уже издали можно было узнать клинику. Машина остановилась. - Я ненадолго, - бросил Реми. Он медленно продвигался вперед. Стены напомнили ему Мен-Ален, его детство, проведенное им в заточении. Он позвонил. - Я хотел бы увидеться с доктором Вернуа. И вот он уже следует за сторожем. Он осматривает корпуса, отделенные друг от друга лужайками. Когда-то мама тоже вошла через эту дверь. Может быть, он гуляла по этим аллеям. А в это самое время он вел роскошную жизнь калеки, жизнь без воспоминаний, без забот. Амнезия, как это удобно! Он поднимается на крыльцо. Покрытый линолеумом коридор. Сторож стучит и исчезает. Лакированная дверь. Реми входит в кабинет, где остро пахнет мастикой. Он угадывает удивление на лицах доктора и сестры прежде, чем замечает их в свежем полумраке комнаты. - Реми Вобер, - бормочет он. Доктор встает из-за стола. Большой, грузный, сторгий. Падающий из окна голубоватый свет холодно отражается на его щеках. Он испытывающе смотрит на Реми, как, должно быть, смотрел на маму. Тяжелый взгляд, привыкший прежде всего видеть то, что находится внутри тела. - Я ожидал вашего отца, - говорит он. - Это он вас послал? И так как Реми колеблется, он добавляет: - Я огорчен, что так неуклюже сообщил ему эту новость по телефону... Реми растерянно кивает головой. - Примите мои соболезнования, мсье, - продолжает доктор. - Но, поверьте, для нее это лучше... К тому же, она не испытывала страданий... Не так ли? Сестра мягким голосом спешит ответить: - Абсолютно. Она угасла, не приходя в сознание. И Реми удивляется, как он не падает, как до последнего сдерживает слезы. Вернуа, должно быть, не любит тратить время, чтобы останавливаться на ненужных деталях. Он бросает последний взгляд, который профессионально задерживается на его фигуре, оценивает пропорции головы, длину рук и кистей. Садится, что-то спрашивает, на машинке печатает ответы Реми. - Вы, естественно, хотите ее видеть? - Да. - Берта, проводите, пожалуйста. Реми идет рядом с Бертой по коридору. Ей около пятидесяти лет. Она маленькая, кругленькая, плотно сбитая. У нее вежливые, до предела мягкие глаза человека, сталкивающегося каждый день со страданием. Она ему кого-то напоминает. Она ему напоминает Мильзандье. - Мадемуазель Берта Вошель? - тихо спрашивает он. - Да... Откуда вы знаете? - Я нашел в бумагах моего дяди ваше последнее письмо... Вы, должно быть, знаете, что с ним произошло? Она сделала утвердительный жест. - Вы ему часто писали? - Раз или два раза в месяц. В последнее время почаще. Это зависело от состояния больной... Сюда. Они пересекают лужайку, идут мимо большого двухэтажного корпуса с решетками на окнах. Время от времени взгляд выхватывает чье-то неестественно неподвижное лицо на подушке в глубине комнаты. - Вы никогда не писали моему отцу? - Нет. Я его даже никогда не видела. Так же, как и доктор. Несмотря на то, что мы тут уже шесть лет... Может быть, он приезжал до нас, в то время, когда тут работал доктор Пелиссон?.. Но я в этом сомневаюсь. Каждый квартал он посылал чек. И это все. - А дядя? - Это зависело от того, где он находился. Но он приезжал так часто, как мог. Она улыбается, думая о дяде Робере, и смотрит на Реми с большим доверием, потому что он его племянник. - Он приезжал с полной машиной пакетов, подарков, букетов... Он всегда был весел, со всеми шутил. Каждый раз после его отъезда ваша бедная мать становилась спокойной и умиротворенной. - Она его узнавала? - О, нет! Она была слишком сильно поражена недугом. - Но... она говорила? Я хочу сказать, произносила ли она какие-нибудь фразы или, по крайней мере, бессвязные слова?.. - Нет. Она никогда не говорила. Ее упорное молчание - это было нечто поразительное. В сущности, она была очень легкой больной... Поскольку мы были для нее существами из другого мира, ее можно было безболезненно оставить наедине с собой. Они поворачивают за угол здания и углубляются в парк, где за вересковой изгородью возвышаются маленькие павильончики, вокруг которых снуют медсестры. - Вот мы и пришли, - говорит Берта. - Вы уже видели мертвых? - Моего дядю. - Вам потребуется много мужества, - произносит Берта и добавляет сама для себя: "Бедная женщина, она очень сильно изменилась. " Она показывает пропуск, и когда открывается дверь, оборачивается к Реми. - Мы временно оставили ее в своей комнате. Но похоронная служба потребовала... Мсье Вобер рискует приехать слишком поздно. Реми вслед за Бертой входит в комнату. Ну вот, у него уже перехватывает дыхание. Да, он видел уже одного мертвого, но сейчас он жадно, не отрываясь, смотрит. Он вкладывает в этот взгляд всю свою психическую энергию. Он приближается к кровати, крепко хватается за стойки. Тело настолько худое, что одеяло лежит на нем, как на плоской доске. На подушке осталась только голова мертвой с запавшими губами и глазами, провалившимися до такой степени, что кажется, будто в орбитах ничего нет. Реми уже видел подобные лица в журналах того времени, когда люди возвращались из плена. Он холоден, суров, в нем возникает нечто вроде презрения. Стоя рядом с ним, сестра складывает руки. Ее губы шевелятся. Она молится. Нет, это... это не мама. Редкие седые волосы. Чудовищно выпуклый желтый лоб, уже пустой и полый, как кости, которые находишь на пляже. Молиться? За кого?.. Глаза Реми привыкают к полумраку, который неспособен рассеять тусклый свет ночника. Он различает скудную обстановку комнаты, жалкую декорацию замурованной в этих стенах жизни. Что-то блестит на эмалевом ночном столике; он узнает обручальное кольцо, и это так смехотворно, что его плечи сотрясает нечто вроде рыдания. Что он себе вообразил? Кого он надеялся встретить? Он больше не знает... Но ему становится ясно, что он даже и не приблизился к решению загадки. Мама так далека, так недоступна. Одна Клементина, возможно, сумеет ему объяснить, даже если она сама никогда не понимала... Но захочет ли она говорить? Реми по-прежнему смотрит на костлявую, истерзанную кошмарами голову. Кажется, что они ее еще не покинули. На шее он различает белый выпуклый рубец. Он отвесно пересекает горло и у челюсти заканчиваетя похожей на морщину тонкой чертой. Реми дергает сестру за рукав и шепчет: - Что, по-вашему, свело ее с ума - физическая или душевная боль? - Я не очень хорошо понимаю ваш вопрос, - говорит Берта. - Именно потому, что она уже была не в своем уме, она попыталась... - Без сомнения... Но вам не кажется, что ее преследовала какая-то навязчивая идея... словно она боялась... быть опасной для своих близких, боялась, что она наводит на них порчу. - Нет, не думаю. - Конечно, - быстро произносит Реми. - Это глупо. Берта, в свою очередь, разглядывает ее серое каменное лицо. - Теперь она успокоилась. Там, наверху, все равны перед Господом. Она крестится и добавляет голосом, который привык приказывать. - Поцелуйте ее! - Нет, - говорит Реми. Он разжимает руки и слегка отступает назад. Нет. Он не может. Он любит маму... но не эту, не этот труп. А ту, которая для него всегда жива. - Нет... Не требуйте этого от меня. Он внезапно уходит, часто моргает, откидывает челку. Берта присоединяется к нему. Он подавляет отрывистое рыдание, опирается на ее руку. - Не нужно меня жалеть, - шепчет он. - Скажите мне правду. Она, должно быть, иногда говорила, хотя бы несколько раз. - Повторяю вам, никогда. Когда мы к ней приближались, она даже закрывала рукой глаза, словно для того, чтобы на нас не смотреть. Что это было - что-то похожее на тик или этот жест что-то для нее означал? Мы никогда этого не знали. Казалось, она боялась всех на свете, кроме вашего дяди. Реми сохраняет молчание. Ему больше нечего спрашивать. Он знает. Он понял. Даже в глубине своего безумия мама помнила, что может причинить вред. Это очевидно. - Спасибо, мадемуазель... Оставьте! Я найду дорогу. Однако он ошибается и блуждает по аллеям. Его провожает до улицы садовник. Он шатается. Мигрень. Как будто молотом бьют по голове. В бледном полуденном свете такси катится вперед. Его, должно быть, ожидают. Возможно, начинают беспокоиться, что он задерживается. А разве он сам не представляет собой нечто вроде опасного психа, которого выпустили в город с оружием в руках, с чем-то еще более худшим, чем оружие!.. Да нет. Отца еще нет, а уставшая Раймонда еще не спустилась вниз. Только Клементина вяжет у накрытого стола. Она сразу угадала, что что-то произошло. - Реми?.. Ты болен? - Она умерла! - как оскорбление, выкрикивает он. Они неподвижно застывают лицом к лицу. Она вся аж съежилась. Блеклые глаза за стеклами очков. Он - дико на нее смотрит и весь дрожит от невыносимого отчаяния. - Бедный мой мальчик, - вздыхает она. - Почему ты мне ничего не сказала? - Ты был не в состоянии понять... Мы думали, что так будет лучше. - Вы меня обманули... Но я отлично знаю, чего вы боялись. И вот она уже - сплошная тревога. Она бросает на скатерть свое вязание, хватает Реми за запястье. - Оставь, - говорит Реми. - Меня тошнит он ваших повадок. От этого кудахтанья вокруг меня... От всей вашей конспирации. У него появляетсмя желание что-то разбить. Еще немного, и он возненавидит Клементину; он предпочитает уйти, подняться в свою комнату, закрыться. Больше никого не видеть! Старушка следует за ним. Она что-то бормочет за дверью. Он бросается на кровать, зажимает уши. Они совершенно не понимают, что его лучше оставить в покое. В полузабытьи он медленно распутывает нить своих горестных воспоминаний, пытаясь собрать воедино осколки прошлого... Бабушка?.. Она умерла от воспаления легких... очень быстро... По меньшей мере, это официальная версия. Ничто не доказывает, что ему солгали. И почти сразу после этого мама попыталась покончить с собой. Совпадение? Как бы не так! А собака, это тоже совпадение?.. О, было бы намного лучше, если бы он никогда не видел этого Мильзандье. Именно после встречи с ним все и началось. На его глазах выступают слезы, в которых мешаются ярость и бессилие. Клементина снова стучит в дверь. Реми в бешенстве вскакивает, пересекает комнату. Схватившись за ручку двери, он останавливается. Осторожно! Нельзя во все это вмешивать Клементину. Ни к коем случае нельзя допустить того, чтобы причинить ей вред. Реми старается хотя бы немного успокоиться. Он проводит рукой по лбу, заставляет себя медленно дышать, чтобы рассе ть эту готовую извергнуться из него молнию гнева. Он открывавет дверь. Она держит в руках поднос. - Реми... Ты должен поесть. - Входи. Пока она ставит поднос на журнальный столик, он садится в кресло. Она по-прежнему чуть более сморщенная, сухая, желтая, чем обычно. Реми не голоден. Он берет ножку курицы и без аппетита начинает ее грызть. С опущенными вдоль передника руками Клементина смотрит, как он ест, и ее рот двигается в такт его челюстям. Она тоже завтракает, глядя на него. Потом она наливает ему попить. - Съешь еще немножко, - говорит она. - Я ее поджарила специально для тебя. Он отламывает кусок белого хлеба, нанизывает его на вилку, обмакивает в желе. - Тебе нравится? - Да... да, - бурчит Реми. Его успокаивает уютная заботливость старушки. Злость уходит. Ему просто грустно, очень грустно... Внезапно он спрашивает: - Мама... она любила... отца? Клементина складывает руки. Морщинки у ее глаз приходят в движение, словно ее ослепили ярким светом. - Любила?.. Конечно, она его любила. - А отец, как он к ней относился? Она мягко пожимает плечами. - Зачем тебе это?... Все это кончено. - Я хочу знать. Как он к ней относился? Она смотрит в пространство, пытается разобраться в чем-то очень сложном, чего она никогда не понимала. - Он относился к ней с уважением. - И не более? - Знаешь, с твоей мамой было не всегда легко... Она вечно себя терзала, безо всякой причины. Она была немного неврастеничной. - Неврастеничной? Почему? Клементина колеблется, роняет на ковер крошку хлеба, поднимает и кладет ее на поднос. - У нее был такой характер. Она всегда пребывала в состоянии беспокойства... И потом, малыш, ты доставлял ей много хлопот. Она волновалась, что ты такой хрупкий... она боялась... сама не знаю чего. - Есть кое-что еще. Клементина оперлась о спинку кровати. - Нет... Уверяю тебя... Иногда твой отец терял терпение. И, если быть справедливым, он не всегда был неправ. Тебя слишком баловали... Как это сказать? Ты был... между ними. Она слишком сильно тебя любила, Реми. - Ты серьезно веришь в то, что папа меня к ней ревновал? - Самую малость. Может быть, он хотел, чтобы ему уделяли больше внимания. Есть такие мужчины. Когда он приезжал с работы, ты сразу начинал хныкать. Это приводило его в бешенство. Если бы ты не был таким слабым и уязвимым, он наверняка отправил бы тебя в пансион... Кушай, малыш... Возьми пирожное. Реми отодвигает от себя поднос. Он ухмыляется. - Папа... Он никогда не был от меня в восторге, а? - Да нет, как раз наоборот. Когда ты родился, я никогда еще не видела столь счастливого человека. И только позже мало-помалу все начало портиться... Он не хотел признавать того, что ты во всем был копией твоей матери. Они утверждали, что ты есть вылитый Вобер, с головы до ног. - Выходит, они ссорились? - Иногда. - Это были бурные ссоры, не так ли? И мама... да, я понимаю. - Нет, - говорит Клементина. - Ты ничего не можешь понять, потому что нечего понимать... Их брак был не хуже остальных... Разве доктор разрешил тебе курить?.. Мне кажется, ты слишком много куришь. - Странный брак! - говорит Реми. - Ведь, в конце концов, он ни разу не поехал туда, чтобы навестить маму. Можно подумать, что он ее боялся. Клементина подняла поднос. У нее был недовольный вид. - Послушай, ты говоришь глупости!.. Боялся ее!.. Что это значит? - Тогда почему он ее не навещал?.. Ты что-то от меня скрываешь. - Он не ездил ее навещать, потому что у него не было на это времени. Дела у него идут не блестяще, раз ты хочешь все знать. Твой бедный дядя много чего мне рассказал. Вот уже несколько лет твой отец бьется, чтобы не обанкротиться. Он всегда этого ужасно боялся... - Почему мне ничего не говорили? - Ты не тот, кто мог бы что-то изменить. - Но теперь я могу все изменить. - Это ты-то, мой бедный Реми! - Я! Поскольку я получаю дядино наследство. И не существует причин, по которым я не смог бы сделать то, что он намеревался сделать в Соединенных Штатах... Я больше не мальчишка. Коммерция... этому можно научиться. С меня довольно торчать в этом доме! Эта идея озаряет его внезапно. Благодаря ей он даже чувствует себя немного очищенным от всей той грязи, которая понемногу налипала на него годами. Он снова видит небоскребы с бесчисленным количеством окон, засаженные пальмами проспекты, все эти картинки из иллюстрированных журналов, которые он часто листал в своей кровати. Америка! Калифорния! Он станет бизнесменом и, как знать, поможет выкарабкаться отцу, именно он, беспомощный калека, которому, возможно, иногда желали смерти. Он улыбается. - Разумеется, я возьму тебя с собой. Клементина грустно качает головой. - Ну, ну, будь рассудительным. Все не так просто. Реми приходит в возбуждение. В библиотеке он находит атлас и рассматривает Атлантический океан, а за ним - громадный континент, испещренный сетью автомобильных и железных дорог, которые напоминают его кровеносные сосуды. Сутки до Нью-Йорка. Сутки до Сан-Франциско. Это по-максимуму... Мечта, вот она, у него в руках. Конец кошмарам. Там, на той стороне света, он станет другим человеком. "Я этого хочу! "Нужно только захотеть... Он даже не замечает, как Клементина выходит из комнаты. Он курит. Мечтает. Он снова начинает жить. Там у дяди были свои корреспонденты, служащие, люди, в совершенстве знающие дело. Достаточно вложить капитал. Осталось только немного подучиться. Ах, если бы только Раймонда... Он бросает атлас в кресло и несется в коридор. Если ему чего-то хочется, он неспособен себя сдержать. Он стучит в дверь. - Раймонда, это я. Она ему открывает, и он с первого взгляда замечает, что она плакала. Но ему сейчас нет дела до ее маленьких неприятностей. - Раймонда, у меня только что появилась великолепная идея. - Чуть позже, - говорит она. - Я немного устала. - Нет. Прямо сейчас... Это не долго. Вы знаете... насчет мамы?.. Я в курсе дела. Я только что вернулся из клиники. Глупо было от меня это скрывать. - Отец вам это?.. - Да нет. Я сам... Я все же способен проявить инициативу... и как раз... Он приближается к Раймонде, сжимает ей руки. - Раймонда, посушайте меня внимательно... и перестаньте воспринимать меня как ребенка... Я получаю наследство от дяди... Я могу потребовать, чтобы меня освободили от опеки отца, я где-то это читал, к тому же, я наведу справки. Он останавливается, потому что теперь его парализует зас- тенчивость. - Ну и что? - говорит Раймонда. - А то, что я собираюсь туда уехать... В Калифорнию. - Вы? - Совершенно верно. Я... Если я останусь, случится новое несчастье... В то время, как там... Она смотрит на него с беспокойством, и он раздраженно откидывает назад челку. - Там я окончательно поправлюсь. - Вы представляете себе, что вы будете делать один в незнакомой стране? - Но я буду не один... Вы поедете со мной. Он краснеет, выпускает ее руки, чтобы она не почувствовала его волнения. Именно теперь он должен казаться сильным, уверенным в себе. - Раймонда... дядя, в Мен-Алене... вам предложил... Помните?.. Я прошу вас о том же. Я еще в вас нуждаюсь. Он сует руки в карманы, кругами ходит по комнате, проход мимо дивана, бьет ногой по пуфу. - Короче, Раймонда, я вас люблю. Это не признание, сейчас не подходящий момент... Я констатирую факт. Но, в конечном итоге, в этом факте нет ничего шокирующего. Я вас люблю, вот и все. Я решил уехать, порвать со своим жалким прошлым... Вы мне поможете стать мужчиной... Вы должны помогать мне до конца. - Надеюсь, вы не говорите серьезно, Реми? - Клянусь, что у меня нет желания шутить. Начиная с сегодняшнего утра все будет не так, как прежде; вы должны это понять. - Но... ваш отец? - Мой отец!.. Что-то, но только не мой отъезд помешает ему дрыхнуть в кровати... И потом... я смогу ему там быть полезным... Ну? Да или нет? Не отрывая от него глаз, она медленно садится на краешке стула. На этот раз она убеждена, что он не шутит. - Нет, - шепчет она, - нет... Это невозможно. Не нужно, Реми... Вы не должны думать обо мне. - Но как вы хотите, чтобы я этого не делал? - кричит он. - Много лет вы постоянно находитесь рядом со мной. Все самые счастливые минуты моей жизни связаны с вами. В этом доме вы были единственным живым существом, единственным человеком, который умеет по-настоящему смеяться, кого искренне любят. Слева направо она продолжает упрямо мотать головой. - Вы отказываетесь?.. Скажите же наконец!.. Вы меня боитесь?.. Это так?.. Но вы же отлично знаете, что я вас не буду ненавидеть. И внезапно одна мысль останавливает Реми. Он раздумывает, потом опускается на колени перед Раймондой. - Ну, будьте со мной откровенны! Вы уверены, что не можете уехать? - Да. - Вы кого-то любите? Жестом опытного мужчины он поднимает ей подбородок. Его взгляд прикипает к этому замкнутому лицу, которое отказывается ему отвечать. - Выходит, это правда. Вы любите. Его зрачки сокращаются. Он встает. - Я должен был об этом догадаться, - говорт он. - Но есть кое-что, Раймонда, чего я не понимаю. Вы никогда не выходите в город... Даже по вечерам.... Итак, где же прячется ваш любимый? Внезапно его пронзает догадка. - Он обитает здесь... Кто это? Это все же не Адриен? Наполовину вытянув перед собой руку, словно желая защититься от удара, она плачет. Но Реми не решается говорить, не решается пошевелиться. Значит злая судьба приготовила ему еще одну мрачную бездну, и ему сейчас предстоит туда ступить. Во рту появляется привкус желчи. - Отец? Рука Раймонды падает. У него больше нет необходимости говорть. Сколько лет продолжается эта связь? Без сомнения, с тогомомента, когда Раймонда вошла в дом. Вот почему братья ссорились между собой, почему дядя так грубо обходился с молодой женщиной, почему, что-то смутно подозревая, Клементина молчала, подавляя свою злобу. - Извините меня, - бормочет он. Он отступает до двери. Но у него еще не хватает сил окончательно уйти. В последний раз он смотрит на Раймонду. Он на нее не сердится. Она просто жертва. Как и он. - Прощайте, Раймонда. Он захлопывает дверь. Колени у него дрожат. Он спускается в столовую. Ему хочется выпить чего-то покрепче, как в тот день, когда он вышел с кладбища. Но спиртное его не согревает. Его переполняет бессильная ярость, и в то же время ему холодно. Он боится того, что сейчас должно произойти. Он этого не хочет, но это как исходящее из него проклятие. Он направляется на кухню, где Клементина мелет кофе. - Когда вернется отец, - говорит он, - предупреди его, что мне нужно с ним поговорить. Глава 8 - Я от вас не скрываю, что он меня немного беспокоит, - сказал доктор. - Эта чрезмерная экзальтация!.. Это упорное нежелание вас видеть... Странный мальчик!.. Скажите, в последнее время он что-нибудь читал насчет дурного глаза? Кто ему мог вбить в голову эту мысль? - Он просто еще ребенок, - произнес Вобер. - Я не совсем с вами согласен. Он сильно изменился, возмужал. Вот, почему это наваждение может стать опасным. - Чего вы боитесь? - Точно не знаю. Но я считаю, что за ним нужен настоящий надзор... Когда он будет в состоянии выходить, не раздумывайте. Проконсультируйтесь с психиатром. Специалист наверняка найдет источник его психического расстройства... По-моему, когда-то ваш сын испытал сильный шок; без сомнения, он что-то увидел, от чего он упал в обморок... Все идет отсюда. - Ну и ну, - проворчал Вобер. - Дурной глаз, это что-то новое... Нет, скажите лучше, доктор, что Реми меня просто не любит, что он меня никогда не любил, и он пользуется любой возможностью, чтобы отравить мне существование. Он знает, что в данный момент у меня масса затруднений, и вы видите, как на протяжении восьми дней он специально меня изводит... Как будто я могу согласиться на это абсурдное путешествие... - Однако, возможно, это было бы лучшее решение. Извините за прямоту, но этот дом для него ничего не значит. С ним остается связано слишком много болезненных воспоминаний, которые, похоже, его мучают. Я почти убежден, что резкая и полная смена образа жизни избавит его от комплексов. Но это при условии, что кто-то будет его сопровождать... Послушайте, а его воспитательница, мадемуазель Луан, разве она не смогла бы?.. - Абсолютно исключено, - сухо оборвал Вобер. Доктор открыл дверь прихожей. - В любом случае, - продолжал он, - вам следут принять решение. Невозможно оставлять вашего сына в том состоянии, в котором он сейчас находится. И если он вас заставляет страдать, то, поверьте, он тоже страдает. У меня в самом деле такое впечатление, что перед нами классический случай. Еще пол-года назад я бы не был столь категоричен. Но излечение от паралича доказывает, что все его беды и даже его пробемы с памятью имеют психическое происхождение. Это очевидно! Следовательно, поскольку вы возражаете против того, чтобы он уехал, сделайте то, что я вам сказал. Несколько сеансов - и специалист заставит его признаться себе в том, что он сам от себя скрывает. Правда! Нет ничего лучше. Этот мальчик нуждается в правде. Он вышел. Вобер медленно закрыл за ним дверь и вытер руки носовым платком. Правда! Легко сказать... Он прошел по коридору до своего кабинета, рассеянно посмотрел на книги, на заваленный папками рабочий стол. В его ушах до сих пор звучали слова врача. "Несколько сеансов - и специалист... " Несколько сеансов!.. Столько времени бороться, чтобы дойти до этого. Он упал в кресло, оттолкнул от себя разноцветные папки. Раз больше нет никаких средств сопротивляться, для чего тогда работать? Смерть его брата ускорила катастрофу. А теперь Реми... Он открыл один из ящиков стола. Под стопкой писем, записных книжек, старых конвертов, которые он хранил из-за марок, его рука наткнулась на ручку револьвера. Возможно, он его хранил на крайний случай... Но нет, это последнее средство ему еще заказано. Если он умрет, мальчишка будет уверен, что обладает мистической силой, которая действует без осечек... И он не вылечится никогда. Ладонями Вобер потер веки. Он больше не знал, что делать. Хотел ли он, чтобы Реми освободился от своих призраков? Но, если к Реми вернется память, тогда не останется другого решения, как револьвер... С каких бы сторон ситуацию не рассматривать, из нее не было выхода, и Реми был для него потерян. В дверь постучали. Вобер задвинул ящик. - Войдите!.. Что вам нужно, Клементина? Я занят. Она засеменила к столу, похожая на злую фею, готовую изречь судьбу человека. Подбородок ее шевелился, и она нервно сцепляла и расцепляла свои узловатые пальцы. - Ну что?.. У меня нет времени. - Я услышала, что сказал доктор, - пробормотала она. - Вы подслушиваете под дверью? - Иногда. - Я этого не люблю. - Я тоже, хозяин... Хозяин не поведет малыша к специалисту, не так ли? - Но, в конце концов, вам-то какое дело? Старушка качала головой; Вобер почувствовал, что она приняла решение, раз и навсегда, и она не позволит себя запугать. Он смягчил тон. - Что с вами?.. Ну же, объяснитесь! Она еще немного приблизилась, схватилась за край стола, как будто боялась упасть. - Реми не нужно показывать другому врачу, - сказала она. - Хозяин знает, что это невозможно. - Почему же?.. Если это единственное средство его вылечить. Вобер с удивлением смотрел на это старое лицо с серыми, туманными от влаги глазами. - Я вас не понимаю, Клементина. - Да нет, хозяин меня понимает... Малыш не должен вспомнить, что он видел в прачечной в Мен-Алене. - Что-о?.. Если он узнает, что у его бедной матери никогда не было намерения покончить с собой, и что это был кто-то другой, кто держал в руке бритву... - Замолчите!.. Внезапно Вобер стал задыхаться. Он отодвинул кресло. Его потные пальцы прилипли к подлокотникам. Своим тоненьким, изломаным голоском Клементина продолжала: - В то время бедное дитя было вполне здоровым, и только после... - Это неправда. - Двенадцать лет я хранила молчание. И если я решилась сегодня заговорить, то не для того, чтобы доставить хозяину неприятности... Вобер вскочил. Он хотел на нее закричать, пригрозить, но он был неспособен произнести и слова, чтобы остановить этот тихий скрипучий голосок. - Хозяин отлично знает, что я говорю правду. Реми был свидетелем этой сцены... Он мне, крича, это сказал перед тем, как упасть в обморок. Когда он пришел в себя, он был в состоянии амнезии, и его ноги оказались парализованы. - Довольно! - вскричал Вобер. - Довольно!.. Покончим с этим. Но Клементина больше ничего не слышала. - Реми играл в прятки и уже был в прачечной, когда все это происходило. Хозяин видел, как он убежал... И с тех пор хозяин не переставал бояться своего сына... Это объясняет поведение хозяина. Вобер обошел стол и остановился перед старой служанкой. - Клементина, почему вы остались у меня служить? - Я осталась из-за него... и из-за нее. И, вы видите, я правильно сделала... Хозяин позволит ему уехать, раз это единственный способ его спасти. - Значит вы вбили ему в голову эту дурацкую мысль? - Нет... Ведь если он уедет, я его больше никогда не увижу. Она держалась скромно, но с достоинством. Вобер с изумлением смотрел на нее. - Если он уедет, я больше не буду располагать капиталом моего брата. Мои конкуренты... Вы просто не отдаете себе отчет. Мне придется только сменить профессию. - Значит, вы хотите, чтобы он по-прежнему оставался здесь в заточении? - Но он не находится в заточении, - внезапно закричал Вобер, выходя из себя. - Это правда. Он ходит. Благодаря этому знахарю. Если бы вы знали, что Мильзандье приведет в порядок его ноги, вы бы поостереглись посылать ему Реми. - Послушайте, Клементина... Я вам запрещаю... - Я уйду от вас, когда он уедет... но нужно, чтобы он уехал... Там он будет жить, как все... Там он начнет новую жизнь. Все тем же дрожащим голосочком она продолжала диктовать ему свои условия, и Вобер дрогнул. Устало опустив руки, он уселся на край кресла. - Я сожалею, Клементина. - Меня не интересуют ваши сожаления. - Клементина, я тоже хочу, чтобы Реми был счастлив... Буду с вами откровенен... У меня появилась мысль покончить с собой... Вот уже двенадцать лет я сам себе противен... Я так больше не могу. - Если вы умрете, - спокойно сказала она, - Реми вообразит, что он убийца. Если вы действительно хотите, чтобы он был счастлив, вы не можете... - Я это хорошо знаю, - сказал Вобер. - Пусть он уедет, - настаивала Клементина. - Не существует другого решения. - А если я соглашусь?.. - Я останусь в стороне. Следя за замысловатыми узорами ковра, Вобер потирал руки, словно только что совершил удачную сделку. - Ладно, - сказал он. - Он уедет... Я займусь этим сам. Но прежде... позвольте мне сказать... Он пытался найти слова. Он пытался ей объяснть, почему он однажды решился полосонуть бритвой свою жену... потому что она упорно не хотела понять, что он с ней несчастлив... потому что она украла у него сына... потому что она разыгрывала из себя жертву и выводила его из себя только для того, чтобы доставить себе удовольствие... потому что она была препятствием его честолюбивым устремлениям... Но все это теперь стало таким далеким и смутным. К тому же он так дорого заплатил... И это еще только начало... Он отказался. - А, впрочем, нет... Оставьте меня, Клементина. Я вам просто обещаю, что он туда поедет. * * * В комнате стояли чемоданы из свиной кожи, в которых была навалена одежда и белье. Шкаф оставался открыт. Из комода вытащили все ящики. На столе и на кровати валялись стопки рекламных проспектов и карт. Среди этого бардака расхаживал Реми. Время от времени он заглядывал в расписание, которое он знал наизусть, жалея о том, что решил лететь самолетом. Может быть, на корабле путешествие было бы более приятным. Иногда он садился по-турецки на полу и закуривал сигарету. Хотел ли он на самом деле уезжать? Иногда ему становилось страшно при мысли, что он скоро окажется в незнакомой стране, среди незнакомых людей, и его лоб покрывался испариной. В такие моменты у него возникало желание вытянуться на полу, уцепиться за эту комнату, где он, как зверь в своем логове, чувствовал себя в безопасности. В этом паническом состоянии он даже начинал любить своего отца, он любил всех на свете. А потом жизнь, подобно прорастающему семени, снова начинала бродить в его членах, в его уставшей от многочисленных проэктов голове. Он разглядывал похожие на каких-то хищных птиц силуэты самолетов в рекламных проспектвх Эр-Франс. И его мысль уже уносилась за океан. На разноцветных такси он ездил из дворца в дворец... Он жевал резинку и давал репортерам интервью... В дверь постучали. Он открыл глаза и увидел, как Клементина несет поднос. - Разумеется, ты приедешь ко мне, - сказал он ей как-то вечером. - Я срываюсь так неожиданно. - О, я такая старая. - Да нет, у меня там будет настоящий американский дом... Увидишь! Всюду автоматы. На кухне тебе придется только кнопки нажимать. Ты не будешь уставать. Он играл в путешествие, описывал Клементине все чудеса, которые ее там, в Америке, ожидают, и ей отказывал голос, когда она в ответ шептала: - Ты же ведь не серьезно, малыш? Принесли паспорт, и Реми чуть было его не порвал. Глупо бросать родной дом. Там его никто не будет любить. Он будет неловким, никому не нужным иностранцем. Сможет ли он хотя бы выучить язык? Его угнетали сомнения. За последние несколько недель у него пожелтели пальцы от табака. Он себя презирал за трусость. Он больше ничего не имел против отца. Он упрекал во всем самого себя. Да, это так, он был несчастное, ни на что ни годное создание, и там скоро начнется очередная глава черной серии, в которой он был главным действующим персонажем... Он выходил из дому, бродил по улицам, то в одном то в другом кафе пропускал рюмочку и возвращался как можно позже, чтобы не встретить Раймонду. Никто его не упрекал, даже Клементина. Вобер старался не показываться ему на глаза. Изредка встречаясь в коридоре, они удовлетворялись тем, что просто здоровались. После того, как, подобно отливу, уходило чувство отчаяния, Реми снова подхватывала волна вдохновения и надежды, а вместе с нею и непреодолима жажда расточительства. Он покупал какие-то галстуки, одежду "в дорогу", в очередной раз перерывал чемоданы, еле сдерживая в себе какую-то лихорадочную смелость человека, готового броситься в бездну; и у него от этого возникало опьяняющее ощущение свободы и собственного могущества. Почтальон приносил письма с трехцветной каймой по краям, на которых стояла печать авиапочты. Без его участия как-то определилась дата отъезда, и он со скрытым ужасом подумал о той цепи событий, которую он развязал скорее благодаря своему капризу, чем собственному желанию. Ему прислали из банка доллары. Агенство путешествий забронировало ему билет на трансатлантический рейс. Шли дни, а он по-прежнему пребывал в нерешительности, слоняясь по коминате среди своего багажа и царившего там беспорядка. Клементина с ним почти не разговаривала. Теперь она была похожей на какой-то высохший предмет, который ему хотелось взять в руки и сказать: "Я остаюсь. " Но он больше не мог отступать. Время поджимало. Через пять дней... Через четыре... Его охватил страх животного, которого толкают к тому месту, где на него готов обрушиться молот, и в то же время он, испытывая холодок в груди, отдался на волю событий. Через три... Послезавтра... Стояла пасмурная погода. С деревьев облетали последние листья. Реми смотрел на небо. Через неделю он будет на другом конце света. Через неделю нужно начинать серьезную жизнь, нужно приложить для этого все силы. Больше рядом с ним никого не будет. Хотел ли он этого? Нет, не хотел... Он ничего не сможет сделать в одиночку... Ему не хватало воздуха, он задыхался. В приступе бессильной ярости он запаковал чемоданы. В одном из них между двум куртками лежал мамин портрет. Все было готово... Завтра!.. Последний день он провел в своей комнате, по-прежнему разрываясь между да и нет. В конце концов, даже если он опоздает на самолет, это не будет иметь никакого значения. Он достаточно свободен, чтобы в любой день отправиться в путешествие. Он уезжает потому, что ему этого хочется. "Мне этого хочется, "-повторял он себе, но он так нервничал, что остановил часы на камине. Он больше не мог выносить их тиканья. Где-то в середине дня он бросился на кровать, зарылся головой в подушку и больше не двигался. Последние часы проходили в каком-то беспамятстве, это были часы, которые отделяли его прошлое от будущего. Внезапно он осознал, что момент настал, и вполголоса произнес: "Сейчас. " Вобер ожидал его в столовой. У него было серое лицо человека, который очень долго болел. - Ты не хочешь, чтобы я поехал с тобой в Орли? - сказал он. - Нет... Только Клементина, потому что я ей обещал. - Держи нас в курсе твоих дел. - Конечно. Как поток холодной воды, их разделила тишина. Они уже были по разные стороны. Реми быстро проглотил свой кофе. - А где Раймонда? - спросил он. - Она сейчас придет. Она в самом деле пришла. У нее были красные глаза. Реми протянул ей руку. - До свидания, - сказал он... - Я вас благодарю за все. Она склонила голову. Она не могла говорить. Адриен отнес вниз багаж, сложил его в машину. - Реми... - пробормотал Вобер. - Мне бы не хотелось, чтобы ты увез отсюда плохие воспоминания. - Да нет, папа... Я был очень счастлив. - Жизнь - непростая штука, - вздохнул Вобер. Они замолчали. Потом Вобер взглянул на часы. - Ну, пора... Клементина ожидает тебя в машине. Удачи, Реми. Отец и сын поцеловались. Раймонда комкала свой платок. - Ты долетишь без проблем, - добавил он. - По прогнозу сегодня хорошая погода. Они вместе пересекли вестибюль, вдоль оранжереи дошли до машины. Вобер открыл дверцу, Реми проскользнул внутрь и уселся рядом с Клементиной. У него было такое чувство, что он грезит; ему казалось, будто он движется в облаке. Лимузин вырулил на улицу, и дом остался позади... а вместе с ним и темное окно его комнаты, где он столько лет вел растительное существование. Реми отыскал руку Клементины. - Ну, ну, малыш, - шептала она. Но он никак не мог собраться, совладеть со своими чувствами. Это была не его вина. Он слишком долго был один, искусственно отделенный от остального мира... Америка... Нет, его пугала не Америка. Скорее самолет... Он не знал, как он устроен внутри, как нужно себя вести, куда садиться. Раздеваются ли там перед тем, как спать? Другие пассажиры, привыкшие летать в самолетах, наверняка заметят его беспомощность. И, может быть, ему при взлете станет дурно. "Я хотел бы умереть, - подумал он. - Прямо сейчас. Сию же секунду. " Но, испугавшись, что его желание сбудется, он сразу же постарался подумать о чем-то другом. Он дико, безрассудно, как животное, цеплялся за жизнь. Все это было ужасно сложно. Однако, понемногу рука Клементины вернула ему мужество и спокойствие. - Уверяю тебя, ты приедешь, - пообещал он. - Ну да. Машина остановилась перед аэровокзалом, и тоска, как мокрое белье, снова навалилась на Реми. - Я пойду с чемоданами вперед, - сказал Адриен. - Хорошо, я вас догоню. Клементина дала ему руку. Они медленно двинулись вперед, пересекли огромный, слишком ярко освещенный зал. За высокими оконными проемами на бетонных площадках можно было увидеть громадные блестящие самолеты. По обе стороны взлетной полосы в ночную темноту уходили мигающие посадочные огни. Шум мешал им говорить, к тому же им больше нечего было друг другу сказать. Громкоговорители исторгали объявления, которые эхом прокатывались по залу. Они прошли через дверь и последовали за группой пассажиров. Вот они уже у стоящего на своих сдвоенных колесах самолета. К ним подошел Адриен. - Ну что ж, хозяин, желаю вам счастливого пути. - Спасибо. - Мой маленький... - пролепетала Клементина. Реми склонился к ней. В его руках она была легче, чем маленькая девочка; ее морщины были сплошь в слезах. - Это не будет долго, сама знаешь, - сказал Реми. Ему было так тоскливо, что у него перехватило горло. "Умереть... Не участвовать в этой абсурдной истории! " - На посадку, - прокричал стюард. Народ столпился вокруг лестницы. Сверкнули фотовспышки. Реми в последний раз сжал руку Клементины. - Я тебе пошлю из Нью-Йорка телеграмму. Она попыталась что-то сказать, но он ее не услышал. Его подхватила толпа, и он поднялся по трапу за какой-то молодой женщиной, которая прижимала к себе футляр вилончели и роскошный букет цветов. Толпа взорвалась приветственными возгласами. Его толкнули в самолет, довели до кресла. Крутились моторы; всюду царило возбуждение. Он был ошеломлен, растерян и одновременно опьянен какой-то жуткой радостью. На взлетной полосе давился народ. Люди внизу бесшумно вопили, как в немом фильме. Самолет вздрогнул, и пейзаж за иллюминаторами медленно поплыл. Реми еще раз попытался увидеть начало взлетной полосы. Люди уменьшались, превращались в маленькие точки. И очень, очень далеко можно было заметить две крошечные тени; возможно, одной из них была Клементина. Со вздохом Реми повернулся к соседу. - Почему столько народу? - спросил он. Тот посмотрел на него с удивлением. - Это поклонники Сердана и Жинетт Неве, - ответил он. Самолет взлетел. Скоро за облаками скрылись его огни. * * Примечание автора. Напомним, что самолет, на борту которого находились чемпион по боксу Марсель Сердан и вилончелистка Жинетт Неве, исчез в просторах Атлантики в районе Азорских островов.