ней фалангой среднего пальца уцепился за комингс, тут же рядом оказалась моя другая рука. Я неистово нащупывал нижнюю планку поручней. Я обязан был перевалиться через нее, и немедленно, иначе свалился бы в море. Нащупал планку, ухватился за нее обеими руками, с размаху качнулся вправо, достал здоровой ногой комингс, перехватился руками за следующую планку, потом за верхнюю, перетащил через нее тело и тяжело грохнулся на палубу с другой стороны. Сколько времени там лежал, дрожа каждым мускулом тела, хрипло всасывая воздух в готовые разорваться легкие, скрежеща зубами от нестерпимой боли в руках и пытаясь не дать полностью себя окутать красному туману перед глазами, этого я не знаю. Возможно, две минуты, возможно, десять. Где-то в течение этого промежутка меня опять вырвало. А затем медленно, страшно медленно, боль начала отступать, дыхание замедлилось, туман перед глазами рассеялся. Правда, перестать дрожать так и не смог. Мне повезло, что в ту ночь на палубе не оказалось какого-нибудь пятилетнего озорника, - он мог бы выкинуть меня за борт, не вынимая рук из карманов. Я развязал узлы у себя на ноге окоченевшими, негнущимися и все же работающими пальцами, привязал тросы к стойке над узлом каната, вытравил трос, пока он не натянулся, и три раза резко дернул. Через пять секунд пришел ответ - три отчетливых рывка. Теперь они знали, что начало успешное. Я надеялся, что они порадовались этому больше, чем я сам. Иначе было бы совсем плохо. По меньшей мере пять минут я просидел, прежде чем ко мне возвратилась некоторая часть сил, затем нетвердо поднялся на ноги и поковылял через палубу к трюму номер четыре. Брезент впереди с правого борта по-прежнему был закреплен. Это значило, что внизу никого не было. Впрочем, я и не ожидал никого там обнаружить. Выпрямившись, я огляделся вокруг и застыл под проливным дождем, струившимся по моему насквозь промокшему наряду. Не больше чем в пятнадцати футах, прямо по направлению к корме я заметил, как в темноте вспыхнул и погас красный огонек. Мне приходилось слышать о непромокаемых сигаретах, но не до такой же степени непромокаемых. Однако кто-то на самом деле курил сигарету, в этом не было никакого сомнения. Как падающая пушинка, только еще немного тише, я тронулся в направлении огня. При этом продолжал дрожать, но человеческое ухо, слава богу, не ощущает колебаний такой частоты. Дважды останавливался, чтобы уточнить направление и расстояние по вспыхивающему огоньку, и в конце концов остановился меньше чем в десяти футах от него. Я совсем ничего не соображал, иначе никогда бы этого не сделал: шальной луч фонарика - и все, приехали. Но никто фонарика не зажег. Опять загорелся огонек, и я разобрал наконец, что курильщик не стоял под дождем. Он был под брезентом - большим брезентом, накрывавшим что-то огромное. Пушку, конечно пушку, установленную Каррерасом на юте, а брезент служил двоякой цели - закрывал механизм от дождя и скрывал его от посторонних взглядов с других кораблей, которые могли встретиться в течение дня. Послышался разговор. Говорил не курильщик, а двое других, спрятавшихся где-то под брезентом. Это означало, что всего их трое. Трое охранников у одной пушки. Каррерас явно не собирался ею рисковать. Но почему все-таки трое? Это уж слишком. И тут до меня дошло. Каррерас не просто болтал языком, когда в связи со смертью своего сына говорил о возможности предательства. Он действительно подозревал предательство, но его холодный, логический ум подсказал, что никто из пассажиров и команды "Кампари" не мог быть виновным. Если его сын на самом деле погиб насильственной смертью, виновником ее мог быть только кто-то из его людей. Предатель, убивший его сына, мог нанести новый удар, мог попытаться нарушить планы. Вот почему охрану несут сразу трое. Так они могли следить друг за другом. Я повернулся, обошел люк и двинулся к кладовке боцмана. Пошарив в темноте, нашел то, что хотел - тяжелую свайку, и продолжал маршрут со свайкой в одной руке и ножом Макдональда в другой. В каюте доктора Кэролайна было темно. Я был абсолютно уверен, что шторы были не спущены, но не стал доставать фонарик. Сьюзен говорила, что по палубам рыскают люди Каррераса - игра не стоила свеч. А так как доктор Кэролайн пока еще не был в трюме номер четыре, все шансы были за то, что он находится в другом месте - в своей кровати, связанный по рукам и ногам. Поднявшись на следующую палубу, побрел к радиорубке. К этому времени пульс и частота дыхания уже почти вошли в норму, дрожь унялась, и я чувствовал, как руки снова обретают силу. Помимо постоянной тупой боли в шее, над которой потрудились ловкий обладатель мешка с песком и Тони Каррерас, я ощущал лишь резкое жжение в левом бедре, где морская вода попала на открытые раны. Без обезболивающего я давно бы уже плясал индейский боевой танец. На одной ноге, разумеется. В радиорубке было темно. Я приложил ухо к двери, силясь различить малейший шум внутри, и уже, было, потянулся ласковыми пальцами к ручке, когда вдруг меня чуть не хватил разрыв сердца. Громкий металлический звонок телефона вспорол тишину не более чем в шести дюймах от моего уха, распластанного по двери. Я прямо окоченел и секунд пять никакая жена Лота не могла бы со мной сравниться. Потом я мало-помалу обмяк и на цыпочках удрал под прикрытие одной из спасательных шлюпок. Я услышал чье-то бормотание по телефону, увидел, как зажегся свет в радиорубке, открылась дверь, и из рубки вышел человек. Прежде чем он выключил свет, я успел заметить две вещи: что он достал ключ из правого кармана брюк и что это был тот самый артист с автоматом, который убил Томми Вильсона и срезал очередью нас всех. Если мне предстояло еще этой ночью свести с кем-нибудь счеты, я много бы отдал, чтобы встретить именно этого друга. Он закрыл дверь, запер ее и спустился на палубу "А". Я проводил его до трапа и остановился там. У подножия трапа как раз рядом с каютой Кэролайна стоял другой человек с зажженным фонариком в руке. В отраженном от переборки каюты свете я узнал его. Это был сам Каррерас. Рядом с ним стояли еще двое. Их я не смог распознать, но был уверен, что один из них - доктор Кэролайн. К ним присоединился радист, и вся четверка двинулась по направлению к корме. Я даже не подумал за ними последовать - знал, куда они идут. Десять минут. Об этом упоминалось в последних известиях по поводу исчезновения "Твистера". Только один или два человека могли привести "Твистер" в боевую готовность, и сделать это нельзя было быстрее, чем за десять минут. Интересно, знает ли Кэролайн, что ему осталось жить всего десять минут. И мне тоже было отпущено именно столько времени, чтобы сделать все, что мне предстояло сделать. Нельзя сказать, чтобы это было много. Я стал спускаться по трапу, когда качающийся луч фонарика Каррераса еще не пропал из виду. Преодолев три четверти пути, в трех ступеньках от низа я застыл. Два человека - за струями ливня их темные смутные силуэты были почти неразличимы, но я понял, что их двое, по приглушенному разговору - приближались к лестнице. Вооруженные люди, а они, конечно, были вооружены и почти наверняка общепринятыми в этой банде автоматами. Они были уже у подножия трапа. Я до боли в руках сжимал открытый нож и свайку. И тут вдруг они повернули направо вокруг трапа. Можно протянуть руку и дотронуться до обоих, я видел их почти ясно, ясно настолько, чтобы заметить, что они оба бородаты. Если бы не мои маска и колпак, они непременно заметили бы отблеск моего лица. Как они все же не различили мой силуэт на третьей ступеньке трапа, было выше моего понимания. Единственное, более или менее правдоподобное объяснение было то, что оба наклонили головы, спасаясь от дождя. Спустя какие-то мгновения я уже был в центральном коридоре между каютами палубы "А", даже не сунув сначала нос поглядеть, свободна ли дорога. После этого чудесного избавления я проникся глубокой уверенностью в невозможность мне помешать. Я просто взял и вошел в коридор. Он был пуст. Первая дверь направо, напротив каюты Кэролайна, вела в апартаменты Каррераса. Толкнул дверь. Заперто. Прошел по коридору туда, где находилась кабина Бенсона, покойного главного стюарда, надеясь, что роскошный ковер под ногами окажется способным впитать те потоки воды, которые низвергались с меня. Уайта, преемника Бенсона, хватил бы удар при виде наносимого мною ущерба. Отмычка к каютам пассажиров находилась в известном мне укромном местечке. Я достал ее, вернулся к каюте Каррераса, отпер дверь, вошел внутрь и запер дверь за собой. По всей каюте горел свет. Вероятно, Каррерас не беспокоился о том, чтобы его гасить - в конце концов он не платил за электричество. Я прошел по комнатам, поочередно распахивая двери подошвой ноги и оставляя на них грязный отпечаток своего носка. Никого? Ни души. Однажды только я пережил неприятное ощущение, когда вошел в спальню Каррераса и узрел перед собой ужасную личность в колпаке, на полусогнутых ногах, с выпученными глазами, с зажатым в руках оружием, в потоках стекающей воды и со струйкой крови от левого глаза. Это был я сам. В зеркале. Я и не знал, что порезался. Вероятно, это произошло в результате одного из моих многочисленных ударов о борт "Кампари", когда открылась старая рана у меня на голове. Каррерас хвастался, что у него в каюте полный план загрузки "Тикондероги". Девять минут осталось, а то и меньше. Где же, черт возьми, он прячет этот план? Я прошелся по столам, тумбочкам, буфетам, шкафам и шкафчикам. Ничего. Ничего. Семь минут. Где же он его прячет? Думай, Картер, думай, ради бога! Может, Кэролайн умеет снаряжать "Твистер" быстрее, чем это считалось возможным. Как можно знать наверняка, что его можно снарядить именно за десять минут? На радио и соврут - недорого возьмут. Если уж этот "Твистер" такой секретный - а пока его Не сперли, он и был такой сверхсекретный, - что даже о существовании его никто не знал, откуда тогда это вдруг известно, что он снаряжается за десять минут и не меньше? Кто это может знать? Может, и всего-то надо - здесь крутнуть, здесь повернуть, и все дела. Может, он уже закончил? Может... Хватит. Я должен был прекратить об этом думать, выбросить эти мысли из головы. Иначе - паника и неминуемое поражение. Я встал, как вкопанный, и заставил себя думать спокойно, хладнокровно. Я искал во всех очевидных местах. А стоило ли вообще искать в очевидных местах? В конце концов, я уже однажды обшарил эту каюту в поисках радио, обшарил весьма тщательно и не нашел никаких следов. Он его спрятал, конечно, он его спрятал. Он не мог им рисковать. Его мог найти, например, стюард во время ежедневной уборки каюты до того, как корабль был захвачен. Разумеется, сейчас нет никаких стюардов, никаких уборок, но он мог просто не позаботиться переложить его в другое место. Где он мог его запрятать, чтобы стюард на него не наткнулся? Ящики мебели исключаются - все те места, на которые я убил столько времени. Исключается кровать, одеяла, матрасы, но не ковер! Идеальное укромное место для листа бумаги. Я прямо-таки бросился на ковер в спальне. Ковры в каютах "Кампари" прикреплялись к полу кнопками, так что снимать их было легко. Ухватился за ближний к двери угол ковра, дернул, расстегнув за раз десяток кнопок, - и вот он, передо мной в каких-нибудь шести дюймах от края. Большой, сложенный вчетверо лист бумаги. В углу напечатано: "Турбоэлектроход "Тикондерога". Совершенно секретно". Осталось пять минут. Я ел глазами бумагу, пока не запомнил ее точное положение относительно ковра, затем поднял и развернул. Схема "Тикондероги" с полным планом штивки груза. Но меня интересовал лишь палубный груз. На плане контейнеры были показаны и на баке, и на юте. Двадцать штук тех, что на баке, были помечены жирными красными крестами. Красный цвет - для золота. Аккуратным бисерным почерком Каррерас сбоку написал: "Все контейнеры на палубе одинаковые по размеру. Золото в герметичных стальных запаянных ящиках. Контейнеры заполнены пенопластом и непотопляемы. В каждом контейнере желтая метка для воды". Я догадался, что имеется в виду какое-то химическое вещество, которое при соприкосновении с морской водой окрашивает поверхность воды около контейнера в желтый цвет. Я продолжал читать дальше: "Контейнеры с золотом неотличимы от остального груза. На всех контейнерах штамп "Хармсворт и Холден. Электротехническая компания". Объявленное содержимое - генераторы и турбины. Груз на баке направляется в Нэшвилл, Теннесси, там одни турбины. Груз на корме - в Оак Ридж, Теннесси, только генераторы. Так обозначено. В двадцати передних контейнерах на баке - золото". Я не спешил. Времени было отчаянно мало, но я не спешил. Изучил план, который полностью соответствовал заметкам Каррераса, затем еще раз прочитал эти заметки и убедился, что никогда уже не забуду из них ни слова. Свернув план, положил его точно на то место, где обнаружил, защелкнул кнопки ковра и быстро прошелся по комнатам с заключительной проверкой, не оставил ли где следов. Ничего не обнаружив, вышел и запер дверь. Холодный косой дождь поливал с возросшей силой. Он хлестал в левый борт, барабанил по надстройкам. Капли дождя, как дробь, отскакивали от полированной деревянной палубы до уровня щиколоток. Выдвинув весьма правдоподобную гипотезу, что патрульные Каррераса будут держаться под защитой надстройки у правого борта, я по пути к корме шел по противоположному. Моя спецодежда и носки на ногах исключали возможность того, что меня могут услышать или увидеть с расстояния больше нескольких футов. Никто меня и не увидел, и не услышал. И я сам никого не увидел и не услышал. Я не оглядывался, не прислушивался и вообще не принимал никаких мер предосторожности. Через две минуты после выхода из каюты добрался до трюма номер четыре. Хотя мог и не спешить. Каррерас не стал задергивать брезент, который вынужден был снять, чтобы убрать батенсы, и я мог смотреть прямо в трюм. На дне его было четыре человека. Двое держали мощные электрические фонари. Каррерас стоял с пистолетом в руке, а долговязая сутулая фигура доктора Слингсби Кэролайна склонилась над "Твистером". Дурацкий седой парик по-прежнему был косо напялен на голове. Что он делает, я разобрать не мог. Все это сильно смахивало на старинную гравюру "Осквернители могил". Во всяком случае, присутствовали все необходимые элементы: могильная яма трюма, гробы, фонари, ощущение опасности, спешки и мрачной сосредоточенности, придававшее этой сцене типично заговорщический характер. И особенно почти ощущаемое физически чувство напряжения, наполнявшее трюм. Напряжения, которое было вызвано не боязнью быть обнаруженными, а возможностью в любое мгновение совершить роковую, непоправимую, катастрофическую ошибку. Если для того, чтобы снарядить "Твистер", требовалось целых десять минут, а скорее всего - даже больше, то процедура эта явно была весьма мудреной. Состояние же доктора Кэролайна отнюдь не способствовало выполнению сей мудреной процедуры. Он нервничал, а возможно и просто боялся, руки у него, конечно, дрожали, работал он, естественно, неподходящим инструментом, на качающейся палубе, при неверном свете фонарей. Хотя он, судя по всему, не был в достаточной степени ни безумцем, ни дураком, чтобы намеренно рвануть эту штуковину, мне, да и тем внизу, казалось, что у него есть все шансы сделать это ненароком. Инстинктивно я отодвинулся назад на пару футов, пока комингс люка не скрыл от меня происходящее внизу. Теперь я не видел "Твистера", и у меня сразу отлегло от сердца. Поднявшись на ноги, два раза осторожно обошел люк - один раз вплотную, другой - подальше. У Каррераса тут охраны не было. Не считая головорезов у пушки, задняя палуба была совсем пуста. Я вернулся к левому переднему углу люка и стал ждать. Я надеялся, что ждать придется недолго. Вода в океане была холодная, дождь холодный, ветер холодный. Я промок до нитки, периодически на меня с возрастающей силой нападали приступы дрожи, с которой никак не мог справиться. В крови бушевала лихорадка. Возможно, к этой дрожи имела какое-то отношение навязчивая мысль о промахнувшейся руке доктора Кэролайна. Впрочем, какова бы ни была причина, отделайся я лишь воспалением легких, мне бы крупно повезло. Прошло еще пять минут, и я во второй раз заглянул в трюм. Все по-прежнему. Поднявшись, я потянулся и стал осторожно ходить взад-вперед, чтобы размять затекшие ноги. Если событиям предстояло развиваться по намеченному мной сценарию, я обязан был держать обе пары конечностей в максимально боевой форме. Если, конечно, событиям предстояло развиваться по моему сценарию. Я в третий раз сунулся в трюм и на этот раз застыл, не разгибаясь. Доктор Кэролайн закончил. Под недремлющим оком радиста и его пистолета он прикручивал украшенную бронзой крышку к гробу, в то время как двое остальных уже сняли крышку с другого гроба и склонились над ним. Судя по всему, они устанавливали взрыватель для аматола в гробу. По всей видимости, он нужен был для страховки на случай, если не сработает "Твистер", или, еще более вероятно, предназначался в качестве детонатора для атомного заряда, если собственный взрыватель того выйдет из строя. Наверняка я знать не мог, а только догадывался. И в данную минуту меня это ни в малейшей степени не волновало. Наступил критический момент. Критический для доктора Кэролайна. Я знал, да и ему уже пора было бы знать, что они не могли оставить его в живых. Он сделал все, что требовалось. Больше он им был не нужен. Теперь он мог умереть в любую секунду. Если бы они предпочли приставить ему пистолет к затылку и пришлепнуть прямо там, внизу, я и не пытался бы что-нибудь сделать. Мне бы оставалось только тихонечко стоять и смирно наблюдать, как он умрет. Ведь если я позволю Кэролайну умереть, не предприняв никаких попыток для его спасения, погибнет он один, а если я предприму подобную попытку и потерплю неудачу - а со свайкой и ножом против автомата и двух пистолетов у меня были стопроцентные шансы на неудачу - тогда погибнет не один Кэролайн, а все пассажиры и команда "Кампари" впридачу. Думать о всех или об одном... Застрелят они его внизу или проделают это на верхней палубе? Логика подсказывала, что разумнее на верхней палубе. Каррерасу еще несколько дней пользоваться "Кампари", и вряд ли ему захочется возить в трюме труп. Застрелить его внизу и потом переть вверх по трапу не было вовсе никакого смысла, тем более что он мог проделать этот путь своими ногами, а протянуть их уже наверху. Будь я на месте Каррераса, рассуждал бы так. Именно так рассуждал и он. Кэролайн завернул последний шуруп, положил отвертку и выпрямился. Я мельком взглянул на его лицо, бледное, изможденное, с непрерывно дергающимся веком. - Сеньор Каррерас? - спросил радист. Каррерас выпрямился, повернулся, посмотрел на него, затем на Кэролайна и кивнул. - Отведи его в каюту, Карлос. Потом доложишь. Я резко отпрянул назад, а из трюма вертикально вверх ударил яркий луч фонаря. Карлос уже взбирался по трапу. Потом доложишь. Боже, как я не подумал о такой очевидной возможности? На мгновение я ударился в панику и застыл в нерешительности, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, ни, самое печальное, мозгами. Руки судорожно сжимали мое жалкое оружие. Без всякого на то основания я прочно был уверен в том, что сумею отделаться от назначенного доктору палача, не возбудив подозрений. Получи сейчас Карлос, радист, инструкцию прихлопнуть ничего не подозревающего Кэролайна и следовать затем в свою радиорубку, я бы мог его убрать, и прошли бы часы, прежде чем Каррерас его хватился. Но он только что сказал в сущности следующее: отведи его наверх, сбрось за борт и тут же возвращайся доложить об исполнении. В колеблющемся луче фонаря Карлоса, торопливо взбиравшегося по трапу, ярко светились косые струи дождя. К тому времени, когда он добрался до верха, я уже лежал за комингсом люка, расплющившись на палубе. Через некоторое время с величайшей осторожностью выглянул из-за комингса. Карлос стоял на палубе во весь рост и светил фонарем вниз, в трюм. Я увидел, как появилась седая голова доктора Кэролайна, а за ней и вся его высокая, сутулая фигура в плаще с поднятым воротником. Карлос отступил в сторону. Я услышал резкую, отрывистую команду - слов разобрать не сумел - и они двинулись наискосок в направлении трапа на палубу "А". Впереди Кэролайн, за ним Карлос, упершись лучом фонаря ему в спину. Я поднялся на ноги, но с места не сдвинулся. Неужели Карлос на самом деле ведет его в каюту? Неужели я ошибался? Возможно ли... Не успев додумать эту мысль, я уже бежал за ними так быстро, легко и бесшумно, насколько мне это позволяла сведенная судорогой левая нога. Естественно, Карлос вел его к трапу. Если бы он повел его прямо к борту, Кэролайн сразу бы догадался, что его ждет, и бросился бы на Карлоса с неистовой яростью идущего на казнь человека. Пять секунд, всего пять секунд пролетело с того момента, как я побежал, до того, как я их догнал. Пять секунд - слишком мало, чтобы подумать о грозивших мне убийственных опасностях, слишком мало, чтобы подумать о том, что случится, если Карлос повернет фонарь назад, если трое охранников у пушки случайно поглядят вслед этой маленькой процессии, если Каррерас либо его подручный вздумают высунуться из трюма и проследить, как решается проблема уничтожения мавра, сделавшего свое дело, слишком мало времени, чтобы решить, что же, собственно, я собираюсь делать, догнав Карлоса. А времени на размышление мне больше отпущено не было. Я находился от них в трех-четырех футах, когда в отблесках света от фонаря заметил, как Карлос перехватил в руке пистолет, взялся за ствол и поднял руку. Она уже дошла до верхней точки и начала стремительно опускаться, когда я, вложив в удар всю свою силу и ярость, обрушил ему на шею сзади тяжелую свайку. Что-то хрустнуло, я подхватил пистолет из его ослабевшей руки, прежде чем он грохнулся на палубу, и потянулся к фонарю. Но промахнулся. Фонарь с глухим стуком упал на палубу, откатился в сторону и остановился, вонзив яркий луч в темноту за бортом корабля. Карлос грузно повалился вперед, задел Кэролайна, и они оба упали рядом с трапом. - Молчите, - повелительно прошептал я. - Молчите, если хотите жить. - Я бросился за фонарем, лихорадочно ощупал его в поисках выключателя, не нашел, уткнул его стеклом в пиджак, чтобы погасить луч, и тут обнаружил кнопку и выключил фонарь. - Что, ради всего святого... - Молчите, - я нащупал спусковой крючок пистолета и застыл неподвижно, до боли в глазах всматриваясь в темноту в направлении трюма и пушки и прислушиваясь, как будто от этого зависела моя жизнь. Как, впрочем, это и было на самом деле. Десять секунд ждал. Ничего. Мне пора было двигаться, больше ждать нельзя. Тридцати секунд Карлосу было более чем достаточно, чтобы избавиться от доктора Кэролайна. Еще несколько секунд, и Каррерас забеспокоится, что случилось с его преданным прихвостнем. В темноте я протянул фонарик и пистолет Кэролайну. - Держите, - уже мягче предложил я. - Что... что это такое? - испуганный шепот из мрака. - Он собирался им размозжить вам голову. А вообще вам не вредно заткнуться. От смерти вы еще не спаслись. Я - Картер, старший помощник. - Я оттащил Карлоса от трапа, освободив прижатого Кэролайна, и принялся обшаривать карманы настолько шустро, насколько мне позволяла темнота. Ключ. Ключ от радиорубки. Я видел, как он вынимал ключ из правого кармана брюк, но теперь его там не было. Левый карман. Тоже нет. Секунды летели. В отчаянии рванул накладные карманы его рубашки военного образца и нашел ключ во втором кармане. Но все это отняло у меня по меньшей мере двадцать секунд. - Он мертв? - прошептал Кэролайн. - А вам жалко? Стойте на месте. Сунув ключ во внутренний карман, ухватил радиста за воротник и поволок его по мокрой палубе. До поручней было не больше десяти футов. Я отпустил его, нашел откидывающуюся перекладину, нащупал защелку, открыл ее, повернул перекладину и зафиксировал ее защелкой в открытом положении. Взял радиста под мышки, перевалил его тело через нижний поручень и поднял за ноги. Произведенный им всплеск был почти не слышен. Ни в трюме, ни под брезентом у пушки наверняка никто ничего не мог услышать. Затем вернулся к трапу, на нижней ступеньке которого продолжал сидеть Кэролайн. Возможно, он просто выполнял отданный мною приказ, но скорее он был настолько ошеломлен, что не мог двигаться. Я распорядился: - Быстро. Давайте сюда ваш парик. - Что? Что? - вторая моя догадка была явно ближе к истине. Он был и в самом деле ошеломлен. - Ваш парик! - кричать шепотом - нелегкое дело, но я был близок к овладению этим секретом. - Мой парик? Но он же приклеен! Я наклонился, запустил пальцы в фальшивую шевелюру и потянул. Он и вправду был приклеен. Сдавленный стон доктора и неподатливость парика снимали всякое подозрение, что доктор шутит. Этот чертов парик был как будто приклепан к черепу. Но это была ночь решительных действий. Я зажал ему рот левой рукой и свирепо дернул правой. Пиявка с блюдце величиной и то не упиралась бы с такой силой, как этот парик, но и он уступил моему напору. Не знаю уж, какую боль испытал Кэролайн, но мне и самому пришлось несладко. Его челюсти едва не сомкнулись где-то в глубине моей ладони. Пистолет был все еще у него в руке. Я выхватил его, резко повернулся и застыл. Во второй раз за эту минуту я видел светлые косые струи дождя в направленном вверх луче фонаря. Это могло означать лишь одно: кто-то взбирался по трапу со дна трюма. В три шага подскочил к борту, бросил парик в шпигат, положил на него пистолет, рванулся обратно к трапу, поднял за шиворот Кэролайна и потащил его к кладовке боцмана, находившейся от трапа в каких-нибудь десяти футах. Я не успел еще захлопнуть дверцу, когда из люка показался Каррерас, но его фонарь светил не в нашем направлении. Я тихонько прикрыл дверцу, оставив узкую щелку. За Каррерасом вылез его спутник, тоже с фонарем. Оба фонаря были направлены на борт. Я увидел, как луч фонаря Каррераса неожиданно уперся в откинутую перекладину, и услышал его возглас, когда он нагнулся к шпигату. Спустя мгновение он выпрямился, держа в руках парик и пистолет, принялся рассматривать их. До меня донеслось, как он несколько раз повторял какую-то короткую, отрывистую фразу. Затем начал что-то быстро говорить своему спутнику, но по-испански, так что я ничего не понял. Затем он заглянул внутрь парика, подсветив фонариком, покачал головой, что могло выражать сожаление, но скорее всего выражало крайнюю степень злости, забросил парик через борт и вернулся в трюм, прихватив с собою пистолет. Его спутник последовал за ним. - Наш общий друг, похоже, недоволен, - пробормотал я. - Он дьявол, дьявол! - голос Кэролайна дрожал. Только сейчас он начинал понимать, сколь невероятно было его спасение, как тонок был волосок, на котором висела его жизнь. - Вы слышали его. Один из его людей мертв, а он не нашел других слов, чтобы почтить его память, кроме как "свихнувшийся кретин". Он от души посмеялся, когда второй предложил повернуть корабль и поискать его. - Вы понимаете по-испански? - Отлично. Он сказал примерно следующее: "Как раз в духе этого садиста, такого-сякого, заставить Кэролайна самого откидывать перекладину и насладиться этим зрелищем". Он думает, что я бросился на него, отнял пистолет и в драке перед тем, как мы оба свалились за борт, он сорвал с меня парик. Он говорит, что внутри парика клочьями висят мои волосы. - Приношу свои извинения по этому поводу, доктор Кэролайн. - Господи, извинения! Вы спасли нам обоим жизнь. Мне-то уж во всяком случае. Извинения! - Я подумал, что у доктора Кэролайна весьма крепкие нервы. Он очень быстро отходил от шока. Хорошо бы они и на самом деле были очень крепкие - это ему крайне пригодилось бы, чтобы выдержать испытания, которые сулили нам грядущие часы. - Именно эти клочья его окончательно убедили. Я молчал, и он попросил: - Пожалуйста, объясните мне, что происходит. Следующие пять минут, пока я продолжал поглядывать в щелку, он засыпал меня вопросами, а я отвечал на них как можно более кратко и вразумительно. Он обладал острым, проницательным умом, чему я поначалу слегка удивился, но исключительно по собственному тугодумию: как правило, ведущим конструктором нового атомного оружия балбеса не назначат. Я решил, что подсознательно составил о нем совершенно превратное представление из-за его потешно звучащего имени и того мимолетного впечатления, которое он произвел на меня минувшей ночью. Любой человек выпучит глаза, если его связать по рукам и ногам, туго припеленать к кровати и ослепить ярким лучом фонаря. Через пять минут он знал уже о последних событиях ровно столько, сколько и я. Он не узнал только одного, что должно было произойти дальше: у меня не хватило духу ему рассказать. Он сообщал мне подробности своего похищения, когда появились Каррерас и его спутник. Они поставили на место батенсы, закрепили брезент и, не задерживаясь, двинулись к носу. Это означало, как я полагал, что приведение в боевую готовность адских механизмов Двух вспомогательных бомб завершено. Я развернул клеенку с фонаря, осмотрел кладовку, подобрал несколько инструментов и погасил фонарь. - Порядок, - сообщил я Кэролайну. - Можно двигаться. - Куда? - предложение выйти из кладовки не вызвало у него особого энтузиазма, но после всего им пережитого я не мог его в этом винить. - Обратно в трюм. Поторопитесь. У нас не так много времени. Спустя две минуты, со всей возможной тщательностью поправив батенсы и брезент у себя над головой, мы были уже на дне трюма. Я мог и не беспокоиться об инструментах, Каррерас оставил все свои, разбросав их вокруг. Вполне понятно, что он не позаботился захватить их с собой - ему они больше уже понадобиться не могли. Передав фонарь Кэролайну, я подобрал подходящую отвертку и взялся за крышку гроба с бронзовой табличкой. - Что вы собираетесь делать? - нервно осведомился Кэролайн. - Сами видите, что я делаю. - Бога ради, будьте осторожны. Механизм взведен. - Итак, он взведен. И до каких пор он не взорвется? - До семи утра. Но он страшно ненадежный, страшно ненадежный. Чертовски ненадежная штука. Господи, Картер, я-то знаю! - с лицом, искаженным волнением, он схватил меня дрожащей рукой. - Разработка этой бомбы не была еще закончена, когда ее украли. Взрыватель у нее экспериментальный - не отработанный. Испытания показали, что пружина прерывателя слабовата. Так-то "Твистер" совершенно безопасен, но когда его приводят в боеготовность, этот прерыватель включается в цепь. - Ну и..? - Удар, вибрация, падение - да все, что угодно, - может растянуть эту пружину и замкнуть цепь взрывателя. Через пятнадцать секунд взорвется бомба. До сих пор я не замечал, что в трюме значительно теплее, чем было на палубе. На лбу у меня выступил пот, и я механически, но без особого успеха, попытался вытереть его насквозь мокрым рукавом. - Вы говорили об этом Каррерасу? - тепло, видимо, повлияло и на мой голос, ставший неожиданно похожим на хриплое карканье. - Говорил. Он не слушал. Мне кажется, Каррерас слегка помешанный. И даже больше, чем слегка. Он ни за что не хочет упустить своего шанса. Он плотно закутал "Твистер" в тряпки и одеяла, чтобы избежать ударов. Несколько долгих секунд я пристально смотрел на него, но, говоря откровенно, толком его и не видел, затем принялся за следующий шуруп. Он пошел значительно туже предыдущего, но, возможно, так мне показалось просто потому, что я резко ослабил нажим на отвертку. Тем не менее через три минуты все шурупы были выкручены. С превеликой тщательностью я снял крышку, поставил ее рядом на бок, отогнул одеяла и добрался до "Твистера". Он выглядел еще более зловещим, чем раньше. Выпрямившись, забрал у Кэролайна фонарь и зачем-то уточнил и без того известный факт: - Заряжена? - Естественно. - Вот вам инструменты. Разряжайте проклятую игрушку. Он уставился на меня неожиданно утратившими всякое выражение глазами. - Так вот для чего мы здесь. - А для чего же еще? Разве это не очевидно? Давайте по-быстрому. - Этого нельзя сделать. - Этого нельзя сделать? - я весьма невежливо схватил его за руку. - Слушай, приятель. Ты зарядил эту чертову игрушку. Сделай теперь наоборот и всех делов. - Невозможно, - обреченность в голосе. - Когда механизм взведен, он запирается в этом положении. Ключом. Ключ в кармане у Каррераса. 11. Суббота. 1.00-2.15. Слабость в левой ноге, что-то вроде паралича, внезапно поразила меня, и я вынужден был опуститься на перегородку и ухватиться руками за трап. Я пялил глаза на "Твистера". Довольно долго пялил на него наполнявшиеся слезами глаза, затем встряхнулся и посмотрел на доктора Кэролайна. - Не могли бы вы это повторить? Он повторил: - Мне чертовски жаль, Картер, но все обстоит именно так. Без ключа невозможно снова сделать "Твистер" безопасным. А ключ у Каррераса. Я перебрал в уме все пришедшие мне в голову решения этой новой задачи и отверг их все. При кажущемся разнообразии их роднило одно - полнейшая неосуществимость. Я знал, что нужно было теперь делать, что единственно можно было теперь делать. Устало осведомился: - Знаете ли вы, доктор Кэролайн, что приговорили к верной смерти сорок человек? - Что я сделал? - Ладно, не вы, а Каррерас. Положив в карман этот ключ, он подписал смертный приговор себе и своим людям. Это все равно, что рвануть рубильник электрического стула. А что, собственно, я переживаю? Такие негодяи, как Каррерас и его компания, ничего кроме кары не заслуживают. Что касается лорда Декстера, то у него такого добра навалом. Он всегда может построить другой "Кампари". - О чем вы говорите, Картер? - на его лице отражалось смятение, больше, чем смятение - страх. - С вами все в порядке, Картер? - Конечно, в порядке, - раздраженно ответил я. - Все постоянно задают одни и те же глупые вопросы. - Я нагнулся, поднял захваченную из кладовки портативную лебедку "Халтрак" и устало выпрямился. - Приступим, доктор. Поможете мне управиться с этой штуковиной. - С какой штуковиной управиться? - он великолепно понимал, о чем я веду речь, но страх не позволял ему в это поверить. - С "Твистером", естественно, - нетерпеливо уточнил я. - Хочу подтащить его к левому борту и спрятать там под брезентом у перегородки. - Вы в своем уме? - прошептал он. - Вы что, совсем тронулись? Разве вы не слышали, что я говорил? Чем вы собираетесь поднимать его из гроба? Любой толчок, самый легкий удар... и... - Вы будете мне помогать? Он покачал головой, вздрогнул и отвернулся. Я зацепил лебедку за ступеньку лестницы над головой, спустил нижний блок почти до уровня "Твистера", поднял трос и двинулся к хвосту бомбы. Когда низко над ней склонился, вдруг услышал позади себя торопливые шаги, и пара рук соединилась в мертвом захвате у меня на груди, пара рук, от отчаяния и страха обретшая невероятную силу. Я попытался освободиться, но это было так же невозможно, как сбросить с себя щупальца спрута. Я стал топать ногой, стараясь попасть ему по пальцам каблуком, но лишь разбил себе пятку - запамятовал, что был босиком. - А ну отпусти! - воскликнул я в ярости. - Соображаешь, что делаешь? - Я не позволю вам сделать это. Я не позволю вам сделать это! - он пыхтел, как кипящий чайник. Вдруг ставший низким и хриплым голос выдавал полнейшее смятение. - Я не позволю вам убить нас всех! Существует категория людей, с которыми в определенных ситуациях бесполезно спорить. Это была именно такая ситуация, а Кэролайн - именно такой человек. Я чуть повернулся и изо всех сил откинулся назад. Судя по его хриплому, с присвистом, выдоху, он весьма плотно приложился спиной к борту. Мгновенное ослабление захвата, рывок - и я свободен. Подняв большую свайку, в свете фонаря продемонстрировал ее ему. - Мне не хочется ею пользоваться. Но в следующий раз придется. Обещаю. Да перестаньте вы дрожать хотя бы на то время, чтобы осознать, что я пытаюсь спасти наши жизни, а не угробить их. Неужели вы не понимаете, что в любой момент кто-нибудь наверху может заинтересоваться незакрепленным брезентом? Он стоял неподвижно, сгорбившись и вперив глаза в пол. Я повернулся, взял фонарик в зубы, положил бухту троса на край гроба и нагнулся, чтобы поднять хвост "Твистера". Вернее, попытаться поднять. Он весил тонну. Во всяком случае для меня, ибо сам уж не знаю по какой из причин, я пребывал не в лучшей своей форме. Удалось поднять его дюйма на три, но совершенно нельзя было представить себе, как удержать его в таком положении хотя бы пару секунд. Вдруг позади послышались шаги и какое-то всхлипывание. Я напрягся, собрался с силами, чтобы отразить новое нападение, и облегченно вздохнул, когда Кэролайн прошел мимо меня, нагнулся и зацепил петлю за хвост "Твистера". Вдвоем мы сподобились передвинуть петлю приблизительно на середину бомбы. Ни один из нас при этом не сказал ни слова. Я вытравил слабину лебедки, и трос туго натянулся. Кэролайн хрипло заметил: - Она ни за что не выдержит. Такая тонкая веревка... - Этот трос рассчитан на полтонны. - Я потянул еще, и хвост начал подниматься. Петля была не на середине. Немного отпустил трос, мы поймали центр, и когда я потянул снова, "Твистер" весь пошел вверх. Когда он вышел дюйма на три из своего тряпичного ложа, я защелкнул автоматический замок и утер пот со лба. Судя по температуре лба, поту давно было пора испариться самостоятельно. - А как мы собираемся перетащить его к другому борту? - голос Кэролайна больше не дрожал, это был ровный невыразительный голос человека, не до конца осознавшего, что переживаемый им кошмар происходит наяву. - Понесем. Вдвоем мы справимся. - Понесем? - повторил он уныло. - Он весит сто двадцать килограммов. - Я прекрасно знаю, сколько он весит! - У вас больная нога, - он меня не слышал. - У меня больное сердце. Корабль качается, этот полированный алюминий скользкий, как стекло. Один из нас споткнется, отпустит. А то и оба вместе. Тогда он упадет. - Прервитесь-ка на этом месте. - Я взял фонарик, подошел к левому борту, достал из-за перегородки пару брезентов и подтащил их к гробу. - Мы положим его на них и поволочем. - Поволочем по полу? Стукать его об пол? - он все-таки не так уж безропотно смирился с этим кошмаром, как я думал. Посмотрел на меня, потом на "Твистера", потом снова на меня и сказал убежденно: - Вы сумасшедший. - Ради бога, ничего более путного вы не можете сказать? - Я снова взялся за лебедку, открыл замок и потянул. Кэролайн обеими руками ухватился за "Твистер", когда он весь вылез из гроба, стараясь не допустить удара носа бомбы о перегородку. - Перешагните через перегородку и захватите его с собой, - скомандовал я. - Повернитесь спиной к трапу. Кэролайн молча кивнул. Луч фонарика освещал его застывшее в напряжении лицо. Он прислонился спиной к трапу, еще крепче подхватил "Твистер" с обеих сторон от петли, поднял ногу и вдруг покачнулся, когда неожиданный рывок корабля бросил на него всю тяжесть бомбы. Он задел ногой верх перегородки, сложившись, силы инерции "Твистера" и рывка судна увлекли его вперед. Кэролайн вскрикнул и тяжело перевалился через перегородку на дно трюма. Я видел все это как в замедленной съемке и наугад протянул руку, защелкнул замок, бросился к раскачивающейся бомбе, между ней и трапом. Кинул фонарь и вытянул вперед обе руки, чтобы помешать носу бомбы врезаться в трап. Во внезапно спустившемся кромешном мраке промахнулся, но не промахнулся "Твистер". Он воткнулся мне под дых с такой силой, что я едва не испустил дух, но все-таки тут же обнял его руками и вцепился в эту алюминиевую скорлупу так крепко, будто хотел разломить ее надвое. - Фонарь! - завопил я. Почему-то в этот момент мне отнюдь не казалось столь важным понижать голос. - Достань фонарь! - Моя коленка... - К чертям твою коленку! Достань фонарь! Я услышал подавленный стон и почувствовал, что он лезет через перегородку. Снова услышал его, когда он заскреб руками по стальному полу. И снова тишина. - Нашел ты, наконец, фонарь? - "Кампари" начал переваливаться на другой борт, и я изо всех сил пыжился, пытаясь сохранить равновесие. - Нашел. - Так зажги его, болван. - Я не могу. Он разбит. - Приятно слышать... А ну, ухватись-ка за тот конец этой хреновины. Выскальзывает она у меня. Он выполнил распоряжение, и стало немного полегче. - У вас нет спичек? - Спичек! - Мне стоило большого труда сдержаться. Если бы это не касалось "Твистера", то было бы весьма забавно. - Спичек! После того, как я пять минут резвился в воде под бортом? - Об этом не подумал, - угрюмо признался он. И в повисшей на мгновение тишине сообщил: - У меня есть зажигалка. - Боже, храни Америку! - взорвался я. - Если все тамошние ученые... Зажги ее, приятель, зажги скорее! Колесико проскребло по кремню, и дрожащий язычок бледно-желтого пламени осветил уголок темного трюма, насколько это было в его жалких силах. - Хватай блок, живо! - я подождал, пока он выполнил команду. - Тяни за свободный конец, открывай замок и опускай осторожно на брезент. Я сделал первый шаг от перегородки, удерживая в руках немалую часть веса бомбы. До брезента было около двух футов. В это время за спиной раздался щелчок замка, и я вдруг почувствовал, как у меня ломается хребет. Трос лебедки провис, я баюкал на руках всю стодвадцатикилограммовую тушу "Твистера". "Кампари" перевалился на другой борт, понятно было, что груз для меня непосилен. Хребет мой и действительно был готов сломаться. Я споткнулся, качнулся вперед, и "Твистер" вместе со мной - судорожно прицепившимся к нему сверху насекомым - тяжело рухнул на брезент с грохотом, потрясшим весь трюм. Я расцепил руки и медленно поднялся. Дрожащее пламя освещало выпученные глаза доктора Кэролайна, уставившегося на поблескивающую бомбу. Маска ужаса сковала его лицо. И тут он хриплым криком нарушил безумное очарование этой таинственной сцены. - Пятнадцать секунд! У нас только пятнадцать секунд! - он бросился к трапу, но успел забраться только на вторую ступеньку, когда я, схватившись за поручни, прижал его к трапу. Он боролся яростно, неистово, но недолго. И затих. - Как далеко ты собираешься уйти за пятнадцать секунд? - А сам не знал, зачем это говорю, да и вообще едва ли отдавал себе отчет, что говорю. Все мое внимание было сосредоточено на лежавшей передо мною бомбе. Вероятно, и на моем лице были написаны те же чувства, что и у Кэролайна. Он тоже следил за бомбой. Это было совершенно бессмысленно, но в тот момент нам было не до осмысливания своих поступков. Вот мы и пялили глаза на "Твистера", как будто что-нибудь смогли бы увидеть перед тем, как ослепительная вспышка ядерного огня превратит в ничто нас и весь "Кампари" заодно. Человеческие органы чувств тут бессильны. Прошло десять секунд. Двенадцать. Пятнадцать. Двадцать. Полминуты. Я выпустил застоявшийся в легких воздух - все это время стоял не дыша - и отпустил Кэролайна. - Ну и как, далеко бы ты ушел? Доктор Кэролайн медленно опустился на дно трюма, отвел взгляд от бомбы, какое-то мгновение смотрел непонимающими глазами на меня и улыбнулся. - Вы знаете, мистер Картер, мне и в голову это не пришло, - голос его был вполне твердый, а улыбка - отнюдь не улыбкой сумасшедшего. Доктор знал наверняка, что сейчас умрет, и не умер. Хуже этого впереди нам ничего не предстояло. Он понял, что в ущелье страха человек не может спускаться бесконечно, где-то есть нижняя точка, а затем начинается подъем. - Сначала надо ухватить свободный конец, а уж потом открывать замок, - укоризненно заметил я. - И ни в коем случае не наоборот. В следующий раз попомните. Есть вещи, за которые невозможно извиняться. Он и не пробовал, а сказал с сожалением: - Боюсь, что никогда не смогу стать моряком. Но по крайней мере мы теперь знаем, что пружина спуска не такая слабая, как мы боялись, - он несмело улыбнулся. - Мистер Картер, я, пожалуй, закурю. - Пожалуй, я последую вашему примеру. Остальное было уже просто, скажем, сравнительно просто. Мы по-прежнему обращались с "Твистером" с величайшей осторожностью - ведь стукнись он под каким-нибудь другим углом, и впрямь мог бы сработать - но уже не ходили вокруг него на цыпочках. Мы сволокли его на брезенте в другой конец трюма, зацепили лебедку за трап у левого борта, из пары брезентов и одеял устроили мягкое ложе между перегородкой и бортом, перенесли бомбу через перегородку, обойдясь без сопровождавшей первую попытку акробатики, осторожно ее опустили, забросали сверху одеялами и накрыли брезентом, на котором волокли ее по полу. - Так будет надежно? - поинтересовался доктор Кэролайн. Судя по всему, он совсем пришел в себя, если не считать учащенного дыхания и крупных капель пота на лбу. - Они ее никогда тут не найдут. Они и не подумают даже посмотреть. Да и с чего бы? - Что вы предлагаете делать дальше? - На полном ходу отваливать. Я достаточно уже проверил свою везучесть. Но сначала гроб. Нам надо догнать его до прежнего веса и привинтить крышку. - А куда мы пойдем потом? - Вы вообще никуда не пойдете. Вы останетесь здесь. - Я доходчиво объяснил ему, почему это вдруг он должен остаться здесь, но ему это ни капельки не понравилось. Разъясняя некоторые подробности, усиленно подчеркивал основную мысль, что его единственный шанс на спасение заключался именно в пребывании здесь, но тем не менее привлекательности этого плана донести до него не сумел. Все-таки до него дошло, что сделать это необходимо, и страх вполне несомненной смерти очевидно перевесил тот близкий к истерике ужас, который породило в нем мое предложение. Кроме того, после тех пятнадцати секунд, когда мы ожидали взрыва "Твистера", ничего более страшного произойти уже не могло. Через пять минут я закрутил последний шуруп в крышку гроба, спрятал отвертку в карман и покинул трюм. Мне показалось, что ветер немного утих, а дождь, вне всякого сомнения, разошелся еще сильнее. Крупные, тяжелые капли отскакивали брызгами от мокрой палубы, и даже в непроглядной тьме ночи вокруг моих босых ног мерцал загадочный белесый нимб. Я неторопливо двинулся вперед. Теперь, когда самое страшное было позади, испортить все ненужной спешкой было совершенно ни к чему. Я превратился в черную тень, под стать мраку ночи. Никакое привидение не могло сравниться со мной бесшумностью. Однажды рядом со мной прошли двое направлявшихся к носу часовых, в другой раз я сам прошел мимо еще одной парочки, пытавшейся спрятаться от холодного дождя за надстройкой. Никто из них меня не заметил, никто и не подозревал о моем присутствии. Впрочем, так и должно было быть. Именно по этой причине собака никогда не поймает зайца: жизнь ценится дороже, чем завтрак. Не поручусь за точность, но во всяком случае не меньше двадцати минут прошло, прежде чем я снова оказался около радиорубки. Мне показалось естественным именно здесь вынуть из рукава свой последний козырь. Висячий замок был заперт. Внутри, следовательно, никого не было. Я спрятался за ближайшей шлюпкой и принялся ждать. Тот факт, что внутри никого не было, совсем не означал, что там никто не появится в ближайшем будущем. Тони Каррерас как-то обмолвился, что их подставные радисты на "Тикондероге" сообщают курс и положение каждый час. Судя по всему, Карлос, убитый мною радист, как раз ожидал такого сообщения. Через некоторое время должна поступить очередная радиограмма, и Каррерас, несомненно, должен прислать другого радиста, чтобы ее принять. Игра близилась к концу - теперь он уж точно ничего не оставит на волю случая. Но в ту же игру играл и я, причем надеялся на выигрыш. Мне вовсе не улыбалось быть застигнутым в радиорубке у работающего передатчика. Дождь безжалостно барабанил по сгорбленной спине. Сильнее намокнуть я уже не мог, но замерзнуть мог вполне. Я и замерз, здорово замерз, и через пятнадцать минут уже стучал зубами без остановки. Дважды мимо меня проходили часовые. Каррерас действительно не полагался на случай в эту ночь. Оба раза я был уверен, что они меня обнаружат. Зубы стучали так интенсивно, что приходилось совать в рот рукав, дабы этот лязг меня не выдал. Но в обоих случаях часовые не проявили должной бдительности. Лязг зубов постепенно набирал силу. Неужели этот чертов радист так и не придет? Или я перехитрил сам себя, и все мои хитрые теоретические построения - полная ерунда? Может, радист вообще не собирался приходить? До сих пор я сидел на свернутом в бухту фале спасательной шлюпки, но тут в нерешительности поднялся. Сколько еще мне тут ждать, пока не буду убежден окончательно, что он не придет? В каком случае опасность больше - рискнуть войти в радиорубку, несмотря на все еще существующую возможность быть Там застигнутым, или ждать еще час, а то и два, прежде чем трогаться? К этому времени почти наверняка будет уже слишком поздно. Раскинув мозгами, я пришел к выводу, что какой-то шанс на неудачу все-таки лучше, чем гарантия на нее. Кроме того, теперь, когда я выбрался из трюма номер четыре, от моих ошибок зависела только моя собственная жизнь. Пора, теперь самое время. Я тихо сделал шаг, другой, третий и этим ограничился. Радист пришел. Пришлось так же тихо сделать три шага в обратном направлении. Скрежет поворачивающегося в замке ключа, скрип открывающейся, затем щелчок захлопнувшейся двери, тусклый свет в зашторенных иллюминаторах. Наш приятель готовится к приему. Он надолго не задержится - это предположение было достаточно очевидным. Ровно столько, сколько нужно, чтобы принять сообщение о курсе и скорости "Тикондероги" - вряд ли по такой погоде они сумеют этой ночью определиться - и отнести его Каррерасу на мостик. Я предполагал, что Каррерас по-прежнему находится там. Характер человека так запросто не меняется. Как и раньше в критических случаях, в эти решающие часы он не мог быть где-либо, кроме мостика, не мог не взять на себя личную ответственность за судьбу им самим задуманной операции. У меня прямо перед глазами встала картина, как он берет листок с цифрами - свидетелями неизбежности роковой встречи, улыбается удовлетворенно и делает вычисления по карте. На этом месте мои размышления вдруг прервались. Как будто кто-то повернул во мне рубильник, и все замерло - сердце, дыхание, все органы чувств. Я ощутил то же, что испытал в течение тех кошмарных пятнадцати секунд, когда вместе с доктором Кэролайном ожидал взрыва "Твистера". И все это потому, что до меня вдруг дошло то, что я мог сообразить и полчаса назад, если бы не был так занят переживаниями по поводу испытываемых мною неудобств. Каррерас не обладал многими человеческими достоинствами, не стоит и перечислять, но аккуратностью и методичностью он обладал в полной мере. И до сих пор он ни разу еще не делал выводов из полученных им цифр, не проконсультировавшись предварительно по карте со своим верным штурманом, старшим помощником Джоном Картером. Мало-помалу ко мне частично вернулась ясность мысли, но особого облегчения это не принесло. Иногда Каррерас откладывал проверку на несколько часов, это верно, но сегодня он никак не мог этого сделать по той простой причине, что в этом случае проверка потеряла бы всякий смысл. До нашего рандеву с "Тикондерогой" оставалось не больше трех часов, и проверка нужна ему была немедленно. Едва ли его могло смутить то обстоятельство, что придется среди ночи будить больного человека. Можно поручиться, что через десять, от силы пятнадцать минут после получения сообщения он появится в лазарете. И обнаружит, что его штурман удрал. Обнаружит, что дверь заперта изнутри, обнаружит Макдональда с пистолетом в руке. У Макдональда был всего лишь пистолет с единственной обоймой, Каррерас мог созвать сорок молодцов с автоматами. У сражения в лазарете мог быть только один исход, вполне определенный, весьма скорый и совершенно непоправимый. Я до жути ясно представил себе бешено стучащие автоматы, заливающие лазарет свинцом. Макдональда и Сьюзен, Буллена и Марстона - усилием воли я выгнал эту мысль из головы. Здесь нас ожидало поражение. После того, как радист уйдет из рубки, если мне удастся проскользнуть внутрь, если мне удастся передать радиограмму, сколько в итоге у меня останется времени, чтобы вернуться в лазарет? Десять минут, никак не больше, скажем семь или восемь минут на то, чтобы незаметно добраться до левого борта, где у меня к стойке было привязано три троса, завязать один у себя на поясе, ухватиться за второй, подать сигнал боцману, спуститься в воду и проделать, по возможности не утонув, обратный путь в лазарет. Десять минут? Восемь? Я понимал, что и в два раза больше времени мне не хватит. Героическое плавание от лазарета к корме едва меня не доконало, а обратный путь, против потока набегающей воды, обещал быть вдвое труднее. Восемь минут? Все шансы были за то, что я вообще туда не доберусь. А может заняться радистом? Я мог его убить, когда он будет выходить из рубки. Безрассудства у меня было достаточно, чтобы решиться на любой шаг, а отчаянность давала определенные шансы на успех. Даже при наличии часовых вокруг. Таким образом, Каррерас никогда не получит этого сообщения. Но он будет его ждать. Наверняка. Его очень волнует эта последняя проверка, он обязательно пошлет кого-нибудь выяснить причину задержки, и если этот кто-то обнаружит, что радист убит или пропал, возмездие наступит незамедлительно. Охранники, снующие там и сям, огни по всему кораблю, все подозрительные места обшарены. И в том числе, конечно, лазарет. А Макдональд по-прежнему там. С пистолетом. Был еще путь. Он давал какую-то надежду на успех, но при том очевидном недостатке, что мне пришлось бы оставить привязанными к стойке все три уличающие меня троса. Но это, по крайней мере, еще не гарантия неудачи. Я нагнулся, нащупал рукой бухту и отрезал кусок фала ножом. Один конец фала завязал булинем у себя на поясе, обмотался длинным, футов на шестьдесят, куском и заткнул второй конец за пояс. Пошарил в карманах и нашел ключ от радиорубки, взятый у покойного Карлоса. Я стоял в темноте под дождем и ждал. Прошла минута, не больше, и появился радист. Он запер за собой дверь и направился к трапу, ведущему на мостик. Спустя тридцать секунд я уже сидел на только что освобожденном им месте и разыскивал позывной "Тикондероги". Свое присутствие в рубке скрывать не собирался, то есть свет не гасил. Это могло только вызвать подозрение у любого из часовых, который к удивлению своему услышал бы стук передатчика в темноте. Я дважды отбил позывной "Тикондероги" и со второго раза получил подтверждение. Один из подставных радистов Каррераса бдительно нес вахту. Ничего другого, собственно, я и не ожидал. Радиограмма получилась короткой, внушительное вступление гарантировало ей почтительное обращение: "Срочная, внеочередная, особой важности. Получение немедленно доложить капитану". Я взял на себя смелость подписаться следующим образом: "От министерства транспорта. Вице-адмирал Ричард Ходсон. Начальник отдела морских перевозок". Я погасил свет, открыл дверь и осторожно выглянул наружу. Любознательных слушателей нет, да и вообще никого не видно. Вышел, запер замок и выбросил ключ за борт. Через тридцать секунд я находился уже на шлюпочной палубе около левого борта и внимательнейшим образом оценивал расстояние вдоль борта от того места, где стоял, до уступа на полубаке. Что-то около тридцати футов. От того же уступа в тридцати футах вперед по борту был иллюминатор лазарета. Если все так, я был сейчас как раз над ним, на три палубы выше. Если же я неправ... Лучше все же, чтобы оказался прав. Проверив узел на поясе, пропустил второй конец троса через плечо шлюпбалки и свесил его за борт. Я как раз собирался начать спуск, когда трос мягко шлепнул о борт где-то внизу и туго натянулся. Кто-то его схватил и теперь тянул из всех сил. Я перетрусил, но на дальнейших моих действиях это не сказалось. Мною руководила не мысль, а инстинкт самосохранения. Поэтому я не стал состязаться в перетягивании каната, а сжал шлюпбалку в объятиях с такой страстью, которой и не подозревал в себе. Тому, кто захотел бы стянуть меня за борт, пришлось бы выдернуть шлюпбалку из палубы и тащить ее вместе со мной и шлюпкой впридачу. Но пока трос был так натянут, освободиться я не мог. Не было возможности даже отпустить руку, не то что уж развязать узел или вынуть нож. Натяжение ослабло. Я потянулся к узлу и замер, как только трос натянулся снова. И снова ослаб. Рывок, потом с короткими интервалами еще три. Вместе с облегченным вздохом из меня, похоже было, вышел последний остаток сил. Четыре рывка. Условный сигнал Макдональду, что я возвращаюсь. Уж Арчи Макдональд-то, конечно, все время моего отсутствия держал ушки на макушке. Должно быть, он увидел, услышал, а то и просто почувствовал, как мимо иллюминатора змеей проскользнул трос, и понял, что это могу быть только я. С легким сердцем я перелез через борт и остановился лишь тогда, когда чья-то сильная рука поймала меня за лодыжку. Через пять секунд я стоял в лазарете, на своей земле обетованной. - Трос! - первым делом скомандовал Макдональду, одновременно развязывая тот, что был у меня на поясе. - Два троса, что привязаны к койке. Прочь их! Выбрось в иллюминатор. - Не прошло и нескольких секунд, как все три троса исчезли в темном жерле иллюминатора. Я закрыл иллюминатор и задернул шторы. Зажегся свет. Макдональд и Буллен разглядывали меня без особого интереса, каждый с того самого места, где я их оставил. Макдональд потому, что знал: мое благополучное возвращение означало какую-то надежду на успех, и не хотел в этом разувериться. Буллен, убежденный, что я собирался силой захватить мостик, решил: мой способ возвращения означает неудачу, и не хотел меня смущать. Сьюзен и Марстон стояли у двери в амбулаторию и не старались скрыть своего разочарования. Приветствий не последовало. - Сьюзен, живей печку. На всю катушку. У нас тут после открытого окна как в холодильнике. Каррерас будет здесь с минуты на минуту и первым же делом это заметит. После этого - полотенце мне. Доктор, помогите Макдональду перебраться на свою кровать. Живее, живее! Почему это, кстати, вы и Сьюзен не в постелях? Каррерас может удивиться вашему ночному бдению. - Мы ожидали, что джентльмен не войдет в комнату без стука, автоматного разумеется, - напомнил мне Макдональд. - Да вы промерзли до костей, мистер Картер. - Я и сам об этом догадывался. - Мы переволокли Макдональда, не слишком заботясь о деликатности, на его койку, натянули на него простыни и одеяла, затем я содрал с себя одежду и начал растираться полотенцем. Как нещадно я ни драл себя, дрожь остановить мне не удалось. - Ключ! - воскликнул Макдональд. - Ключ в двери! - О, боже! - я и забыл про него совсем. - Сьюзен, пожалуйста. Отоприте дверь. В кровать. Быстрее. Вы тоже, доктор. - Я взял у нее ключ, сдвинул штору, открыл иллюминатор и выбросил ключ в океан. За ним тут же последовали мой костюм, носки, мокрые полотенца. Но сначала я догадался вынуть из кармана пиджака отвертку и свайку Макдональда. Немного пригладил волосы, придав им ту степень порядка, которую можно ожидать у человека, беспокойно проспавшего несколько часов, и, как мог, помог доктору Марстону, заменившему пластырь у меня на голове и обмотавшему мне бинтом больную ногу поверх старой насквозь промокшей повязки. Затем свет погас, и лазарет снова погрузился в темноту. - Мы ничего не забыли? - спросил я. - Не покажет что-нибудь, что меня здесь не было? - Ничего. Думаю, что ничего такого нету, - отозвался боцман. - Уверен даже. - Радиаторы? - не успокаивался я. - Вы их включили? Здесь страшный холод. - Не так уж тут холодно, малыш, - хриплым шепотом сказал Буллен. - Просто ты замерз. Марстон, у вас есть... - Грелки, - перебил его Марстон. - Есть пара. Вот они, - он в темноте бросил грелки мне на койку. - Заранее приготовил. Я так и подозревал, что эти холодные ванны твою лихорадку не вылечат. А вот тебе еще стакан. Капли бренди на дне должны убедить Каррераса, как туго тебе приходится. - Могли бы и полный дать. - А я какой даю? Вместо ожидаемого общего потепления неразбавленное бренди произвело на меня весьма странное действие. Глотку мне обожгло как будто расплавленным свинцом, и хотя этот жгучий огонь прокладывал внутри меня путь все ниже и ниже к желудку, снаружи мне стало еще холоднее. - Кто-то идет, - неожиданно прошептал Макдональд. Я успел только поставить пустой стакан на тумбочку. Ни на что другое у меня не хватило времени, даже на то, чтобы улечься и закрыться одеялом. Распахнулась дверь, зажегся верхний свет и Каррерас, с неизбежной картой под мышкой, направился через лазарет к моей койке. Как обычно, он полностью контролировал все свои эмоции. Беспокойство, напряжение, предвкушение схватки - он не мог не чувствовать всего этого, не мог не испытывать скорби по погибшему сыну, но на лице его переживания никак не отражались. Он остановился, не дойдя до кровати, и внимательно, изучающе осмотрел меня холодными, прищуренными глазами. - Не спите, Картер? - задумчиво проговорил он. - И даже не лежите. - Он взял двумя пальцами стакан с тумбочки, понюхал и поставил обратно. - Бренди. И вы дрожите, Картер. Все время дрожите. Почему? Отвечайте! - Я боюсь, - сердито ответил я. - Всякий раз, как вас вижу, душа в пятки уходит. - Мистер Каррерас! - из двери амбулатории появился закутанный в одеяло доктор Марстон, протирая глаза и на ходу приглаживая свою естественнейшим образом растрепанную, восхитительную седую шевелюру. - Это неслыханно, совершенно неслыханно! Тревожить тяжело больного - и в такой час. Я должен попросить вас удалиться, сэр. И немедленно! Каррерас оглядел его с головы до ног, затем в обратном направлении и процедил сквозь зубы: - Успокойтесь. - Нет, я не успокоюсь! - возопил доктор Марстон. Пожизненный контракт с Метро-Голдвин-Майер был ему обеспечен. - Я врач. У меня есть врачебный долг, и я выскажу, в чем он состоит, чего бы мне это ни стоило. - К несчастью под рукой у него не оказалось стола, ибо удар кулаком по столу явился бы достойным завершением этого выступления. Но даже и без того доктор произвел впечатление своим искренним гневом и возмущением. Даже Каррерас, очевидно, смутился. - Старший помощник Картер очень болен, - продолжал греметь Марстон. - У меня тут нет возможности вылечить сложный перелом бедра, и результат был неизбежен. Воспаление легких, да, сэр, воспаление легких. Двустороннее, в легких столько жидкости, что он не может даже лечь, да и вообще едва дышит. Температура сорок, пульс сто тридцать, озноб. Я обложил его грелками, напичкал аспирином, антибиотиками, бренди, наконец, и все без толку. Лихорадка его не отпускает. То он мечется в жару, то лежит весь мокрый от пота. - Насчет сырости он вспомнил очень вовремя. Я чувствовал, как морская вода из промокших бинтов просачивается сквозь свежую повязку на матрас. - Бога ради, Каррерас, неужели вы не видите, что он очень болен? Оставьте его. - Мне он нужен только на минуту, доктор, - примирительно объяснил Каррерас. Если у него и зашевелились вначале какие-то подозрения, то после блестящего сольного номера Марстона они просто обязаны были исчезнуть. "Оскар" за такую игру был бы вполне заслуженной наградой. - Я вижу, что мистер Картер нездоров, и не собираюсь отнимать у него силы. Я потянулся к карте и карандашу прежде, чем Каррерас протянул их мне. Ничего удивительного, что при неутихающей дрожи и распространявшейся от больной ноги по всему телу онемелости, вычисления отняли больше времени, чем обычно. Но сложности никакой в них не было. Я взглянул на стенные часы и подвел итог: - Вы будете на месте чуть раньше четырех. - Мы не пропустим его, как вы считаете, мистер Картер? - оказывается, только внешне он был так беззаботен и уверен в себе. - Даже в темноте? - Не представляю, как можно умудриться при включенном радаре, - я немного посопел, чтобы он не забыл случайно о серьезности моего положения, и продолжал: - А как вы собираетесь остановить "Тикондерогу"? - Теперь меня не меньше, чем его, беспокоило, чтобы стыковка состоялась, и перегрузка завершилась как можно быстрей и благополучней. "Твистер" в трюме должен был взорваться в 7.00. Я предпочитал к тому времени быть от него подальше. - Снаряд перед носом, сигнал остановиться. Если это не сработает, - добавил он задумчиво, - снаряд в борт. - Вы меня просто удивляете, Каррерас, - веско заявил я. - Удивляю вас? - левая бровь Каррераса едва заметно поползла вверх - целая мимическая картина при обычной каменной невозмутимости его лица. - Каким образом? - Человек, который приложил столько усилий и, должен признать, все время демонстрировал исключительную предусмотрительность - и вдруг собирается пустить все прахом беспечным, непродуманным поступком в самом конце, - он, было, хотел что-то сказать, но я остановил его рукой и продолжал: - Я не меньше вашего хочу увидеть, как "Тикондерога" остановится. Только за это чертово золото я и гроша ломаного не дам. Прекрасно знаю, как важно, чтобы капитан, боцман и я немедленно попали в первоклассную больницу. Очень хочу увидеть, что все пассажиры и команда успешно переправились. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из команды "Тикондероги" был убит во время обстрела. И наконец... - Короче, - угрюмо прервал он меня. - Пожалуйста. Встреча произойдет в пять часов. При теперешней погоде в это время будет полумрак - то есть капитан "Тикондероги" вполне хорошо разглядит нас на подходе. Как только он увидит, что другой корабль идет с ним на сближение, как будто Атлантика - это узкая речка, где не разойтись, не шаркнувшись бортами, он сразу заподозрит неладное. Кому, как не ему, знать, что он везет целое состояние. Он повернет и будет удирать. У вашей команды, едва ли сведущей в морской баллистике, мизерные шансы поразить движущуюся мишень с качающейся палубы, при отвратительной видимости сквозь пелену дождя. Да и вообще, что можно сделать из той хлопушки, которую, как мне сообщили, вы установили на баке? - Ту пушку, что я установил на юте, никто хлопушкой не назовет. - Хотя лицо его было по-прежнему невозмутимо, слова явно дали ему пищу для размышления. - Как-никак у нее калибр четыре дюйма. - Что с того? Чтобы пустить ее в ход, вам придется сделать разворот, а в это время "Тикондерога" уйдет еще дальше. Я уже называл причины, почему вы и в этом случае наверняка промахнетесь. После второго выстрела, кстати, наши палубные плиты будут так покорежены, что орудия задерутся к небесам и в дальнейшем вы их сможете использовать лишь в качестве зениток. Чем тогда вы предложите остановить "Тикондерогу"? Грузовой корабль, в четырнадцать тысяч тонн водоизмещением, не остановишь, помахав ему автоматом. - До этого дело не дойдет. Элемент неопределенности, конечно, всегда существует. Но мы не промахнемся. - Нет никакой необходимости в этом вашем элементе неопределенности, Каррерас. - В самом деле? Как же вы предлагаете это сделать? - Я считаю, этого вполне достаточно, - вмешался капитан Буллен. Авторитет коммодора "Голубой почты" придавал дополнительную значительность его хриплому голосу. - Одно дело - работать с картами по принуждению, совсем другое - по доброй воле корректировать преступные планы. Я все это выслушал. Вам не кажется, мистер, что вы зашли слишком далеко? - Нет, черт возьми, - возразил я. - Ничто не будет слишком, покуда все мы не окажемся в военно-морском госпитале в Хэмптон-Родсе. Это до смешного просто, Каррерас. Как только он, судя по радару, подойдет на несколько миль, начинайте передавать сигналы бедствия. Одновременно, и лучше обговорить это сейчас, пусть ваши стукачи на "Тикондероге" примут от "Кампари" 808 и передадут его капитану. А когда он подойдет поближе, передайте ему по световому телеграфу, что угробили машину в борьбе с ураганом. Он наверняка о нем слышал, - я изобразил на лице утомленную улыбку. - При этом, кстати, вы будете недалеки от истины. И когда он к нам пришвартуется, а вы снимете чехлы с орудий - что ж, дело сделано. Он не сможет, да и не посмеет отвалить. Каррерас уставился сквозь меня, затем слегка кивнул. - Полагаю, что бесполезно убеждать вас, Картер, стать моим... скажем, лейтенантом? - Достаточно будет переправить меня в целости и сохранности на борт "Тикондероги". Никакой иной благодарности мне не требуется. - Это будет сделано, - он взглянул на часы. - Не пройдет и трех часов, как здесь появятся шесть членов вашей команды с носилками и переправят вас, капитана и боцмана на "Тикондерогу". Каррерас вышел. Я окинул взглядом лазарет. Буллен и Макдональд лежали в кроватях, Сьюзен и Марстон стояли, завернувшись в одеяла, у двери в амбулаторию. Все они смотрели на меня, и выражение их лиц было, мягко говоря, весьма неодобрительным. Тишину, воцарившуюся на неподобающее случаю долгое время, прервал неожиданно ясным и строгим голосом Буллен. - Каррерас совершил пиратский акт единожды и готов совершить во второй раз. Таким образом, он окончательно зарекомендовал себя врагом Англии и королевы. На вас ложится обвинение в помощи врагу и прямая ответственность за потерю ста пятидесяти миллионов долларов золотом. Я сниму показания у всех присутствующих здесь свидетелей, как только мы окажемся на борту "Тикондероги". - Я не мог винить старика в чем бы то ни было. Он по-прежнему свято верил обещанию Каррераса о нашем благополучном устройстве. С его точки зрения, я просто облегчал до предела задачу Каррераса. Но время просвещать его еще не настало. - Послушайте, - взмолился я, - не слишком ли сурово? Ладно, пусть пособничество, пусть соучастие, пусть даже подстрекательство, но к чему эта ерунда об измене? - Зачем вы это сделали? - Сьюзен Бересфорд недоумевающе покачала головой. - Зачем вы сделали это? Помогали ему, чтобы спасти собственную шею. - К сожалению, время просвещать ее было также еще впереди. Ни она, ни Буллен не обладали достаточными актерскими способностями, чтобы сыграть утром свою роль, зная всю правду. - И это, пожалуй, слишком сурово, - запротестовал я. - Еще несколько часов назад вы сами больше всех хотели убраться с "Кампари". А теперь... - Я не хотела сделать это таким образом. Не подозревала, что у "Тикондероги" есть такой шанс спастись. - Не хочу в это верить, Джон, - торжественно заявил Марстон. - Просто не желаю в это верить. - Легко вам всем разговаривать, - огрызнулся я. - У вас у всех семьи. А у меня никого, кроме себя, нет. Можно ли меня винить в том, что забочусь о своем единственном родственнике? Никто не попытался оспорить этот шедевр логического умозаключения. Я оглядел их всех по очереди, и все они один за другим - Сьюзен, Марстон, Буллен - отвернулись, даже не пытаясь скрыть выражения лиц. А затем отвернулся и Макдональд, но сначала все же успел незаметно подмигнуть мне левым глазом. Я же расслабился и попытался заснуть. Никто не поинтересовался, как для меня прошла ночь. 12. Суббота. 6.00-7.00. Когда я проснулся, все так же болели окоченевшие руки и ноги, я все так же дрожал. Но из мрачных глубин беспокойного сна меня поднял не холод, не боль и не озноб. Шум, скрип, скрежет металла по всей длине "Кампари", как будто корабль с каждым качком все дальше врезался в глубину айсберга. По медленному, вялому, безжизненному покачиванию я определил, что стабилизаторы не работали. "Кампари" лежал в дрейфе. - Итак, мистер, - скрипучим голосом сказал Буллен, - ваш план сработал, черт бы вас подрал. Поздравляю. "Тикондерога" пришвартовалась. - Так точно, - подтвердил Макдональд, - пришвартована к нам бортом. - В такую погоду? - я сморщился, услышав, как скрежещут трущиеся борта кораблей при качке. - Всю краску сдерет. Наш приятель взбесился. - Он просто спешит, - объяснил Макдональд. - Я слышу, что работает грузовая стрела на корме. Он уже начал перегрузку. - На корме? - я не смог скрыть возбуждения в голосе, и все с неожиданным любопытством посмотрели на меня. - На корме? Вы уверены? - Уверен, сэр. - А как мы пришвартованы, нос к носу, корма к корме или наоборот? - Без понятия, - оба они с Булленом весьма сурово смотрели на меня, но я знал, что суровость одного из них напускная. - А какое это имеет значение, мистер Картер? - он чертовски хорошо знал, какое значение это имеет. - Никакого, - безразлично буркнул я. Какое там значение, всего-то сто пятьдесят миллионов долларов, о чем тут говорить. - Где мисс Бересфорд? - спросил я у Марстона. - С родителями, - коротко сообщил он. - Упаковывает вещи. Ваш добрейший друг Каррерас разрешил каждому пассажиру взять с собой по чемодану. Он говорит, что остальные манатки можно будет получить в свое время, если только кому-нибудь удастся найти "Кампари" после того, как он его бросит. Еще один типичный образец тщательного обдумывания Каррерасом всех своих действий. Разрешив им взять с собой немного одежды и пообещав возвращение в будущем всего остального, он рассеял последние остатки сомнений у самых подозрительных, показал полную беспочвенность мысли о том, что его намерения относительно пассажиров и команды не такие уж возвышенные и благородные. Зазвонил телефон. Марстон поднял трубку и, выслушав некое сообщение, повесил ее. - Через пять минут прибудут носилки, - возвестил он. - Помогите мне, пожалуйста, одеться, - попросил я. - Белые форменные шорты и белую рубашку. - Вы... Вы что, встаете? - Марстон был ошеломлен. - А что, если... - Я встану, оденусь и снова лягу в кровать. Думаете, я совсем рехнулся? Что подумает Каррерас, когда увидит, как человек со сложным переломом бедра шустро скачет по трапу на "Тикондерогу"? Одевшись, я засунул под повязку на левой ноге отвертку и забрался обратно в постель. Тут же явилась команда с носилками, нас троих завернули в одеяла, аккуратно положили на носилки, шестеро дюжих молодцов нагнулись, взялись за ручки, и мы тронулись. Нас несли к корме по пассажирскому коридору. Я уже видел открытую дверь коридора, мягкий свет люминесцентных светильников сменялся серым, холодным светом предрассветного утра. Тут же почувствовал, как инстинктивно напряглись мои мускулы. Через несколько секунд увижу пришвартованную по правому борту "Тикондерогу". Я зажмурился. Как будут стоять корабли: нос к носу или нос к корме? Выиграл я или проиграл? С трудом заставил себя открыть глаза. Я выиграл. Нос к носу, корма к корме. С носилок много рассмотреть было нельзя, но главное: нос к носу, корма к корме. Это означало, что кормовая стрела "Кампари" разгружает ют "Тикондероги". Посмотрел еще раз, чтобы убедиться. Ошибки не было. Нос к носу, корма к корме. Я ощутил то, что испытывает человек, выигравший миллион долларов. Сто миллионов долларов. "Тикондерога", большая грузовая посудина, темно-голубая с красной трубой, была почти такого же размера, что и "Кампари". Что еще более важно, грузовые палубы обоих кораблей находились практически на одном уровне - и перегрузка контейнеров, и переход людей облегчались до предела. Я насчитал уже восемь контейнеров на юте "Кампари", еще дюжина дожидалась своей очереди. С переходом людей дело обстояло еще успешнее. Насколько я мог судить, все пассажиры и по меньшей мере половина команды "Кампари" уже находились на палубе "Тикондероги". Люди стояли спокойно, делая лишь тот минимум движений, который был необходим для сохранения равновесия на качающейся палубе. В немалой степени этому спокойствию способствовали два твердолобых детины в зеленой пятнистой униформе с автоматами наизготовку. Третий охранник был приставлен к двум морякам с "Тикондероги", стоявшим на страховке около борта у снятого леера в том месте, где при сближении кораблей перепрыгивали с борта на борт люди. Еще двое следили за моряками, цеплявшими стропы на перегружаемые контейнеры. С того места, где я находился, видно было еще четырех патрульных - а возможно их было и больше - на палубе "Тикондероги" и четверых на юте "Кампари". Несмотря на то, что в основном они были одеты в пятнистую зеленую униформу, это не делало их похожими на солдат. Все они казались на одно лицо: тупые, нерассуждающие убийцы, порочные и жестокие. Надо отдать должное Каррерасу - подбор его головорезов был произведен исключительно удачно, если, конечно, не принимать во внимание эстетические критерии. По низкому небу к неразличимому вдали горизонту неслись лохматые облака. Ветер дул по-прежнему сильно, но теперь уже с веста, а дождь почти прекратился. В воздухе висела лишь мелкая водяная пыль, не столько видимая, сколько ощущаемая. Видимость была неважная, но достаточная, чтобы разглядеть, что поблизости нет ни единого корабля. Да и радар, конечно, работал постоянно. Но, очевидно, видимость была не настолько хорошей, чтобы Каррерас смог заметить три троса, по-прежнему привязанных к леерной стойке у левого борта. Я же видел их совершенно ясно. Мне они показались толщиной с канаты Бруклинского моста. Но Каррерасу, как я теперь разглядел, было не до глазенья по сторонам. Он взял на себя руководство перегрузкой контейнеров, торопил своих людей и моряков с "Тикондероги", кричал на них, подбадривал, подгонял своей бешеной энергией и безжалостной к себе и другим страстностью, которые так не вязались с его обычной невозмутимостью. Конечно, его беспокойство о том, как бы не появился какой-нибудь корабль, вполне понятно и все же... И вдруг я понял, чем объясняется его отчаянная спешка: я посмотрел на часы. Было уже десять минут седьмого. Десять минут седьмого! Из того, что я усвоил из составленного с моей помощью расписания перегрузки, и судя по утреннему полумраку, я предполагал, что сейчас что-то между пятью и шестью. Я проверил еще раз. Ошибки не было. Шесть десять. Конечно, Каррерас мечтал скрыться за горизонтом до взрыва "Твистера". Так он до некоторой степени обезопасил бы себя от вспышки и радиации, но кому известно, какой высоты волну вызовет подводный ядерный взрыв такой мощности? А "Твистер" обещал взорваться через пятьдесят минут. Поспешность была вполне объяснима. Интересно, что его так задержало? Возможно, запоздала "Тикондерога", или заманивание в ловушку продолжалось дольше, чем Каррерас предполагал. Хотя в данный момент все это было уже не важно. Каррерас дал сигнал перетаскивать носилки. Я стоял первым на очереди. Иллюзий относительно безопасности этого последнего броска не было. Один неверный шаг любого из носильщиков в момент, когда борта кораблей сходятся, и от меня останется лишь мокрое пятно площадью в сотню квадратных футов на обшивке. Но ловкие ребята, по всему судя, думали о том же и не оступились. Спустя минуту были перенесены и обе оставшиеся пары носилок. Нас положили на юте, рядом с пассажирами и командой. В стороне, тесной группой, под охраной собственных сторожей, стояли несколько офицеров и десяток моряков из команды "Тикондероги". Один из них, высокий, худой, сердитый человек, лет пятидесяти на вид, с четырьмя золотыми нашивками капитана на рукаве, держал в руках бланк радиограммы и разговаривал с нашим старшим механиком Макилроем и Каммингсом. Макилрой, проигнорировав угрожающе поднявшийся ствол автомата, подвел его к нашим носилкам. - Слава богу, вы все живы, - тихо сказал Макилрой. - В последний раз, когда вас троих видел, я и гнутого пенса не поставил бы на то, что вы выкарабкаетесь. Это капитан Брейс с "Тикондероги". Капитан Брейс. Капитан Буллен. Старший помощник Картер. - Рад познакомиться, сэр, - хрипло прошептал Буллен, - да лучше бы не при этих проклятых обстоятельствах, - вне всякого сомнения, старик находился на пути к выздоровлению. - Про мистера Картера пока не будем, мистер Макилрой. Я намереваюсь предъявить ему обвинение в оказании по собственной инициативе незаконной помощи этому выродку Каррерасу. - Принимая во внимание тот факт, что я спас ему жизнь, запретив доктору Марстону его оперировать, он мог проявить и чуть больше благодарности. - Джонни Картер? - Макилрой явно не мог поверить. - Это невозможно! - Доказательства представлю, - мрачно заявил Буллен. Он взглянул на капитана Брейса. - Я ожидал, что вы, зная, с каким грузом идете, постараетесь избежать перехвата. Что такое эти пушки, в конце концов? Но вы этого не сделали. Вы ответили на SOS, не так ли? Сигналы бедствия, ракеты, крики о помощи, сообщения, что тонут из-за повреждений от урагана, в общем: подойдите и снимите нас, бедных. Я правильно излагаю, капитан? - Я мог уйти от него, мог перехитрить его маневром, - с горечью поделился Брейс. И с неожиданным любопытством: - А вам откуда все это известно? - Потому что я собственными ушами слышал, как мой старший помощник излагал ему весь этот хитроумный план. Я и вам частично ответил, Макилрой, - он без особого восхищения посмотрел на меня, затем снова на Макилроя. - Пусть меня отнесут поближе к переборке. Мне здесь неудобно. Брошенный мною взгляд оскорбленной добродетели отскочил от него, как теннисный мяч от туго натянутой ракетки. Его носилки отодвинули, и я остался в одиночестве впереди всей группы. Минуты три лежал так, наблюдая за перегрузкой. Контейнер в минуту; даже когда лопнул и заменялся один из канатов, соединявших корабли, работа не сбилась со своего четкого ритма. Десять минут максимум, и все будет закончено. Чья-то рука легла на мое плечо. Я обернулся. Около носилок стоял Джулиус Бересфорд. - И не думал, что снова вас увижу, мистер Картер, - приветливо обратился он ко мне. - Как вы себя чувствуете? - Лучше, чем выгляжу, - соврал я. - А почему вас тут оставили одного? - полюбопытствовал он. - Просто начинается моя принудительная изоляция. Капитан Буллен убежден, что я оказал Каррерасу противозаконную помощь или содействие, как это у юристов говорится. Капитан мною сильно недоволен. - Ерунда. - Он сам слышал, как я это делал. - Пусть вас не волнует, что он там слышал. Что бы это ни было на самом деле, он не мог слышать того, что ему показалось. Я сам совершаю не меньше ошибок, чем средний, заурядный человек, а может и больше, но я никогда не ошибаюсь в людях. И поэтому, мой друг, не могу даже выразить, как я доволен, как я рад. Неудачные, конечно, время и место я нашел, но тем не менее примите мои самые сердечные поздравления. Моя жена, смею вас заверить, думает по этому поводу то же самое. Он отвлекал полностью все мое внимание. Один из контейнеров угрожающе раскачивался в стропах. Упади он на палубу, откройся его содержимое, и мгновенно для любого из нас понятие будущего становилось чистой абстракцией. Лучше об этом и не думать, забить голову чем-нибудь другим, хотя бы, например, сосредоточиться на болтовне Джулиуса Бересфорда. - Прошу прощения. - Я о работе в моем нефтяном порту в Шотландии, - он улыбнулся не то моему тугодумию, не то ввиду этой радостной перспективы. - Вы помните? Очень рад, что вы собираетесь принять мое предложение. И еще вдвое больше рад за вас и Сьюзен. Сами понимаете, за ней всю жизнь увивалась свора охочих до денег бездельников, но я ей всегда повторял, что, когда настанет день и она встретит человека, которому будет наплевать на ее доллары, я не встану на ее пути, пусть даже он окажется бродягой. А вы, вроде, не бродяга. - Нефтяной порт? Я и Сьюзен? - я заморгал глазами. - Вы что, сэр? - Как это я не догадался, как это я не догадался, - его радостный смех точнее следовало назвать гоготом. - Узнаю свою дочь. Даже не соизволила вам об этом сказать. Ну, мать ей задаст. - Когда она вам это сказала? - вежливо осведомился я. Когда я видел ее в последний раз, в четверть третьего ночи, ее отношение ко мне было весьма и весьма далеким от обожания. - Вчера днем. - То есть прежде, чем предложить работу мне. - Но она еще сама вам скажет, она скажет вам сама, мой мальчик. - Ничего я ему не скажу. - Не знаю, сколько времени она уже стояла рядом, но факт остается фактом, она была здесь, грозный голос под стать грозному взгляду. - И никогда не скажу. Я просто сошла с ума. Мне стыдно за себя, что могла такое вообразить. Я его слышала, папа. Я была вместе со всеми в лазарете этой ночью и сама слышала, как он объяснял Каррерасу, что наилучший способ остановить "Тикондерогу"... Долгий пронзительный свисток прервал, к моему облегчению, драматическую историю позорной трусости Картера. Тут же изо всех уголков "Тикондероги" начали появляться вооруженные люди в зеленом, несшие охрану мостика и машинного отделения во время перегрузки, которая теперь успешно завершалась последним контейнером. Двое из парней с автоматами были одеты в голубую форму торгового флота. Это, вероятно были подсаженные Каррерасом на "Тикондерогу" радисты. Я взглянул на часы. Шесть двадцать пять. Каррерас закруглился довольно быстро. А теперь и сам он перепрыгнул через борт на "Тикондерогу". Он что-то сказал капитану Брейсу. Слов я не расслышал, но видел, как стоявший с угрюмым лицом Брейс мрачно качал головой. Каррерас договаривался насчет гробов. На обратном пути он задержался около меня. - Как видите, Мигель Каррерас держит свое слово. Пересадка закончена без происшествий, - он посмотрел на часы. - Мне по-прежнему нужен лейтенант. - Прощайте, Каррерас. Он кивнул, повернулся и направился к своим людям, уже перетаскивавшим гробы на ют "Тикондероги". Они обращались с ними крайне почтительно, с деликатностью, которая явно говорила о том, что они знакомы с их содержимым. Гробы я сразу даже и не признал. Как великий актер уделяет внимание самым мельчайшим деталям роли, так и Каррерас не удержался от последнего штриха - задрапировал гробы тремя звезднополосатыми флагами. Будучи некоторым образом знаком с Каррерасом, я был совершенно уверен, что эти флаги он таскал с собой с самого начала. Капитан Брейс наклонился, приподнял угол флага на ближайшем к нему гробу и взглянул на бронзовую табличку с именем сенатора Хоскинса. Я услышал чей-то судорожный вздох, увидел, как Сьюзен Бересфорд, прижав руку ко рту, рассматривает эту же табличку широко распахнутыми глазами, вспомнил, что ей неоткуда было узнать о перемене содержимого этого ящика, протянул руку и ухватил ее за лодыжку. Ухватил весьма крепко. - Спокойнее, - грозно пробормотал я, - и закройте, ради бога, рот! Она меня услышала. И закрыла-таки рот. Папаша ее тоже меня услышал, но и бровью не повел, что стоило ему, видно, немало усилий ввиду нелюбезности моего тона и тягостного для отцовских глаз зрелища чьей-то грязной лапы на ноге дочери. К счастью, для мультимиллионера способность не выражать открыто свои эмоции является жизненно необходимым качеством. Последние люди Каррераса удалились. И сам он вместе с ними. Он не стал терять времени на пожелание нам счастливого пути, а просто приказал рубить канаты и поспешно взбежал на мостик. Спустя минуту "Кампари" уже взял курс на восток, показав нам свою беспорядочно заставленную контейнерами корму. - Итак, - нарушил мертвую тишину Буллен, - вот он уходит, убийца. На моем корабле, будь он проклят! - Далеко он не уйдет, - уточнил я. - Полчаса ходу, не больше. Капитан Брейс, я вам советую... - Как-нибудь обойдемся без ваших советов, мистер, - исполненный гнева голос Буллена стал похож на щелканье заржавленной мышеловки, глаза только что молнии не метали. - Это срочно, сэр. Необходимо, чтобы капитан Брейс... - Я отдал вам приказ, мистер Картер. Вы обязаны его выполнить. - Да успокойтесь вы, наконец, капитан Буллен, - почтительное раздражение, но раздражения больше, чем почтения. - Я думаю, вам стоит его выслушать, сэр, - встрял в разговор боцман, немало этим смущенный. - Ведь мистер Картер ночью не так просто по палубе прогуливался, если я, конечно, не ошибаюсь. - Спасибо, боцман, - я снова повернулся к капитану Брейсу. - Позвоните вахтенному офицеру. Курс - вест, полный вперед. Виноват, самый полный. И быстрей, капитан. Настоятельность моего тона наконец подействовала. Для человека, только что потерявшего сто пятьдесят миллионов долларов, капитан Брейс действовал на удивление решительно и без предубеждения к тому, кто явился причиной этой потери. Он бросил несколько слов стоявшему рядом младшему офицеру, затем повернулся ко мне и свысока, изучающе меня осмотрел. - Ваши аргументы, сэр? - В трюме номер четыре "Кампари" увозит атомную бомбу с тикающим часовым механизмом. "Твистер" - новое оружие, которое стащили у американцев неделю или около того назад. - Взгляд на вытянувшиеся, недоверчивые физиономии слушателей показал, что они отлично знали, о чем идет речь, но столь же ясно было, что они не могли в это поверить. - "Твистер"... - Атомную бомбу? - Брейс как-то сразу охрип и заговорил неожиданно громко. - Что за вздор? - Может, вы все-таки выслушаете? Мисс Бересфорд, я говорю правду? - Вы говорите правду, - голос Сьюзен прерывался, как завороженная, она не сводила глаз с того гроба. - Я видела его, капитан. Но... - Достаточно, - прервал я. - Итак, бомба на боевом взводе. Должна взорваться через, - я взглянул на часы, - двадцать пять минут. Каррерас тоже знает время взрыва. Именно поэтому он и улепетывает на такой умопомрачительной скорости. Он воображает, что "Твистер" у нас на борту. И именно по этой же причине я так тороплюсь в противоположном направлении: знаю, что он не здесь. - Но ведь он здесь! - воскликнула Сьюзен. - Здесь, вы сами знаете, что здесь. Этот гроб! Вот он! - Вы ошибаетесь, мисс Бересфорд. "Тикондерога" двинулась с места. Вибрация стремительно набиравшего обороты гребного вала ощущалась сквозь палубу противной дрожью. Зная, что мы по-прежнему на виду у Каррераса, я не хотел торопить события и поэтому еще секунд десять-пятнадцать спокойно лежал на носилках, в то время как сорок пар расширившихся от ужаса глаз ели покрытые флагами гробы. Затем корма "Тикондероги" повернулась к востоку, загородив "Кампари". Я откинул одеяло, сорвал с ноги верхнюю повязку и шину, нашел припрятанную отвертку и неуклюже поднялся на одеревеневшие ноги. На пассажиров и команду, свято веривших, что у старшего помощника Картера сложный перелом бедра, это произвело эффект, мягко говоря, поразительный, но у меня совсем не было времени этим эффектом насладиться. Я заковылял к ближайшему гробу и содрал с него флаг. - Мистер Картер, - капитан Брейс был уже рядом со мной, - как вы осмелились? Пусть Каррерас и преступник, но он сказал мне, что сенатор Хоскинс... - Ха-ха, - развеселился я. Ручкой отвертки я отстучал три коротких двойных удара в крышку гроба - изнутри донеслось три удара в ответ. Я оглядел сомкнувшееся вокруг кольцо зрителей. Жаль, что сцена эта не была запечатлена на пленке - выражение их лиц заслуживали увековечения. - Замечательная способность к реанимации у этих американских сенаторов, - поделился я с капитаном Брейсом. - Даже из гроба рвутся наружу. Сейчас сами увидите. На этот раз крышку я сумел снять всего за две минуты. В этом деле, как и во всяком другом, практика - великая вещь. Доктор Слингсби Кэролайн был совершенно так же бледен, как и все виденные мною до этого случая покойники. Да и вообще выглядел он неважно - до смерти перепуганным. Я не мог поставить это ему в вину. Существует много оригинальных способов довести человека до ручки, но, по моему мнению, посадить человека в гроб и на пять часов завинтить крышку - один из самых изысканных. Доктор Кэролайн окончательно дойти до ручки еще не успел, но немало продвинулся в этом направлении, судя по широко открытому рту и выпученным глазам. Он дрожал, как лопнувшая пружина от дивана, и практически не мог связно говорить. Наверняка, мой стук показался ему прелестнейшей музыкой, когда-либо ласкавшей человеческое ухо. Я предоставил возможность своему окружению оказать помощь бедняге, а сам направился к следующему гробу. То ли шурупы на этом были туже, то ли я ослаб, но во всяком случае успехи мои здесь были значительно скромнее, и я отнюдь не огорчился, когда дородный моряк из команды "Тикондероги" взял у меня отвертку. Я посмотрел на часы. Без семнадцати семь. - А в этом что, мистер Картер? - Выражение лица капитана Брейса, снова оказавшегося около меня, ясно говорило о том, что он уже оставил всякие попытки осмыслить происходящее. Что, впрочем, было только разумно с его стороны. - Обычная взрывчатка с часовым механизмом. Я думаю, это на случай, если не сработает механизм "Твистера". Откровенно говоря, сам точно не знаю. Важен факт, что одна эта штука самостоятельно может потопить "Тикондерогу". - А, может, ее просто надо выбросить за борт? - обеспокоенно спросил он. - Ненадежно, сэр. Она может взорваться от удара о воду и проделать у вас в борту небольшую дырку. Ручаюсь, что грузовик в нее въедет спокойно... Кстати, пошлите кого-нибудь снимать крышку с третьего. Я снова посмотрел на часы. Без пятнадцати семь. "Кампари" уже превратился в смутное пятнышко на проясняющемся горизонте. До него было, пожалуй, около шести-семи миль на восток. Приличная дистанция, но далеко не достаточная. Со второго гроба слетела крышка. Я снял одеяла, нашел часовой механизм и два тоненьких проводка к взрывателю и осторожно перерезал их ножом, сперва один, потом другой. Для перестраховки вынул и часовой механизм, и взрыватель и выбросил их за борт. Спустя две минуты аналогичным образом обезвредил адскую машину в третьем гробу и оглядел палубу. Имей окружающие меня люди хоть каплю здравого смысла, вокруг меня должно было бы быть так же пусто, как в конторе спустя минуту после окончания рабочего дня. Но никто из них даже не тронулся с места. - Мистер Картер, - сурово изрек Буллен и замолчал, разглядывая меня. - Я считаю, что вы, возможно, должны дать нам некоторые объяснения. Это дело с доктором Кэролайном, эти гробы, превращения, наконец. Искомое я выдал ему в весьма сжатом виде, окруженный толпой жадно внимающих слушателей. Когда закончил, он подытожил: - И, кроме того, я считаю, что, возможно, должен вам принести некоторые извинения. - С раскаянием он явно не перебарщивал. - Но я никак не могу выбросить из головы мысль о "Твистере", о "Твистере" и о "Кампари". Это был хороший корабль, мистер. Знаю, черт возьми, что Каррерас чудовище, негодяй, окруженный шайкой головорезов. Но действительно ли это был для вас единственный выход? Приговорить их всех к смерти? Сорок жизней на вашей совести. - Это все же лучше, чем сто пятьдесят жизней на том, что заменяет совесть Каррерасу, - угрюмо сказал Джулиус Бересфорд. - А так бы и случилось, если бы не вмешался наш друг. - Ничего нельзя было сделать, - объяснил я Буллену. - "Твистер" поставлен на боевой взвод. Разрядить его можно только ключом. Ключ у Каррераса. Единственный способ обезвредить бомбу - попросить Каррераса отключить механизм. Если бы это ему сказали до того, как он перебрался на "Кампари", он, естественно, разрядил бы бомбу. А затем он убил бы всех, кто остался на "Тикондероге". Могу поспорить на что угодно - последняя инструкция хунты звучала примерно так: живых свидетелей остаться не должно. - Но и сейчас еще не поздно, - настаивал Буллен. На Каррераса ему было глубоко наплевать, но "Кампари" он любил. - Теперь, когда мы легли на курс, он уже не сможет взять нас на абордаж и перестрелять, даже если предположить, что он станет нас догонять. Управляемый опытным моряком корабль всегда может уклониться от снарядов этих бандитов. - Минутку, сэр, - прервал его я. - А как мы его предупредим? - По радио, мистер, по радио! Осталось еще шесть минут. Передайте радиограмму. - Передатчики "Тикондероги" вам не помогут, - устало объяснил я. - Их разбили так, что не починишь. - Что? - капитан Брейс схватил меня за руку. - Как разбили? А вы откуда знаете? - Думайте головой, - раздраженно предложил я. - Вашим подставным радистам, конечно, был отдан приказ испортить перед уходом передатчики. Неужели вы думаете, что Каррерас мог допустить, чтобы вы начали отстукивать 805, как только отвалите от "Кампари"? - Мне это и в голову не пришло, - Брейс озадаченно покачал головой и обратился к молодому офицеру: - К телефону. Вы слышали? Проверить! Проверка отняла не больше полминуты. Молодой человек вернулся хмурый. - Он прав, сэр. Совершенно разбиты. - Наш друг Каррерас, - пробормотал я, - сам подписал себе приговор. Через две секунды, на пять минут раньше расписания, "Кампари" перестал существовать. Он был от нас по меньшей мере в тринадцати милях, совсем уже скрылся за горизонтом, между нами лежала высокая корма "Тикондероги", и все же ослепительная бело-голубая вспышка больно ударила нам по глазам с силой десяти полуденных солнц, залив на мгновение "Тикондерогу" ярким белым светом и придав по контрасту теням неправдоподобно густой черный цвет, как будто кто-то включил в нескольких метрах от нас исполинский прожектор. Это убийственное сияние длилось какие-то доли секунды, но и погаснув, надолго отпечаталось в глазах его невольных зрителей. На смену ему пришла прямая вертикальная полоса красного, сверкающего огня, вонзившаяся в тучу, прорезавшая небо на горизонте. Вслед за ней поднялся белый столб кипящей воды и пара. Он медленно возносился над поверхностью моря, неправдоподобно, до жути медленно добрался почти до тучи и так же медленно начал опадать. То немногое, что осталось от развеянного по ветру "Кампари", крутилось где-то внутри этого гигантского смерча. От "Кампари" и от Каррераса. От зарождения до угасания смерча прошло не меньше минуты, и только спустя несколько секунд после того, как он исчез, и горизонт на востоке прояснился, до нас долетел первый оглушительный раскат грома, а за ним грозный рев взрыва. Затем снова наступила тишина, глубокая и нерушимая. - Что ж, доктор Кэролайн, - попытался я завязать разговор, - по крайней мере, вы должны быть удовлетворены, что ваша чертова перечница все-таки работает. Он не поддержал моей инициативы. Да и никто не проронил ни слова. Все ждали волну, но никакой особо выдающейся волны так и не появилось. Спустя минуту или две на нас накатился с востока несущийся с огромной скоростью длинный и пологой вал, прошел под "Тикондерогой" и промчался дальше, качнув корабль с кормы на нос раза три-четыре. Первым из всей компании обрел голос капитан Брейс. - Вот и все, капитан Буллен. Остался один дым. От вашего корабля и от моих