дала Ковач. Что
Ковач делала в Найроби?
- Марк хотел, чтобы я вновь прилетела в Найроби, но в тот момент мои
отношения с "КВХ" и больницей испортились. Они прознали о моем визите в
Кению и уже угрожали уволить меня из больницы, на том основании, что я
солгала насчет матери. Поэтому Марк позвонил Ковач в Базель, убедил
прилететь в Найроби вместо меня и на месте разобраться в ситуации. Он
надеялся, что она разделит с ним трудное решение и они оба убедят "Три Биз"
изъять препарат. В отделении "КВХ" в Базеле поначалу не хотели отпускать
Ковач в Найроби, но потом согласились, с условием, что ее приезд будет
держаться в секрете.
- Даже от "Три Биз"?
- От "Три Биз" секретов быть не могло. Они держали руку на пульсе, да и
Марк был их консультантом. Ковач провела в Найроби четыре дня, а потом
вернулась в Базель, к преступнику-сербу и опере.
- Она написала отчет?
- То, что она написала, я бы не назвала отчетом. Meня учили, что
научный отчет - это сбор, обобщение и анализ информации. В ее отчете науки
не было. Только полемика.
- Лара.
- Что? - она вскинула на него глаза.
- Бирджит по телефону зачитывала вам письмо Лорбира. Его апологию. Его
признание. Как бы он его ни называл.
- И что?
- Как вы воспринимаете это письмо?
- Как свидетельство того, что Марк никак не может искупить свои грехи.
- Какие грехи?
- Он - слабый человек, который ищет силу не там, где следует. К
сожалению, именно слабые уничтожают сильных. Возможно, он совершил что-то
очень плохое. Иногда он просто влюблен в свои грехи.
- Если бы вы захотели его найти, где бы вы искали?
- Мне нет необходимости его искать. - Джастин ждал. - У меня есть
только абонентский ящик в Найроби.
- Вы мне его назовете? Ее депрессия усилилась.
- Я вам его запишу, - она открыла блокнот, что-то записала, вырвала
листок, протянула ему. - Если бы я его искала, то спрашивала бы тех, кому он
причинил вред.
- В пустыне?
- Может, и это фигуральное выражение, - агрессивные нотки уходят из ее
голоса, как уже ушли из голоса Джастина. - Марк - ребенок, - объясняет она.
- Он действует импульсивно, а потом реагирует на последствия, - на ее губах
мелькнула улыбка, и улыбка у нее прекрасная. - Зачастую он очень удивляется
последствиям.
- Кто или что дает ему импульс?
- Когда-то эта роль отводилась мне.
Джастин поднимается слишком быстро, с намерением сложить бумаги,
которые она ему дала, и сунуть в карман. Голова у него идет кругом, к горлу
подкатывает тошнота.
Он протягивает руку к стене, чтобы опереться, но Лара ее перехватывает.
- В чем дело? - резко спрашивает она, не отпуская его руку, пока он
вновь не опускается на стул.
- У меня иногда кружится голова.
- Почему? У вас высокое давление? Вам не следует носить галстук.
Расстегните воротник. Что вы так на меня смотрите?
Она прижимает ладонь к его лбу. На него наваливаются слабость и
усталость. Она оставляет его, возвращается со стаканом воды. Он выпивает
треть, возвращает ей стакан. Движения ее уверенные, но нежные. Он чувствует
на себе ее взгляд.
- У вас температура, - с упреком говорит она.
- Возможно.
- Точно. У вас температура. Я отвезу вас в отель.
Это тот самый момент, о котором предупреждал инструктор на курсах
безопасности. Момент, когда скука, безразличие или лень берут над тобой
верх, а может, ты так устал, что тебе на все наплевать. Когда ты можешь
думать только о том, как бы добраться до своего паршивого мотеля, плюхнуться
в кровать и заснуть, а уж утром, на свежую голову, отправить тетушке Хэма в
Милан толстую бандероль со всеми бумагами, полученными от Лары, включая и
неопубликованную статью о побочных эффектах "Дипраксы", таких, как ухудшение
зрения, кровотечение, слепота и смерть, а также записку с абонентским ящиком
Марка Лорбира в Найроби и еще подробные сведения о планах на будущее, на
случай, что какие-то силы, неподвластные твоему контролю, помешают их
реализации. Тот самый момент, когда и совершаются ошибки, когда присутствие
прекрасной женщины, такой же парии, как ты, стоящей рядом с тобой и добрыми
пальцами прощупывающей твой пульс, не может служить поводом для несоблюдения
основных принципов безопасности в оперативно
й деятельности.
- Вам нельзя показываться со мной, - вяло возражает он. - Они знают,
что я здесь. Вам будет только хуже.
- Хуже уже некуда, - возражает она. - У меня везде сплошные минусы.
- Где ваш автомобиль?
- В пяти минутах. Вы можете идти?
И в этот самый момент Джастин, в состоянии полного физического
истощения, с радостью находит себе оправдание: хорошие манеры и рыцарскую
честь, впитанные им с итонской колыбели. Одинокую женщину нельзя отпускать
одну в ночной город, ее должно охранять от бандитов, хулиганов и бог знает
кого. Он встает. Она берет его под руку, и на цыпочках они пересекают
гостиную, направляясь к лестнице.
- Доброй ночи, детки! - кричит вслед Эми через закрытую дверь. -
Оттянитесь от души.
- Спасибо вам за доброту, - отвечает Джастин.
Глава 19
По лестнице, ведущей к выходной двери, Лара спускается первой, с сумкой
в одной руке, держась второй за перила, через плечо поглядывая на Джастина.
В прихожей снимает с вешалки его куртку, помогает ему одеться. Надевает свое
пальто, меховую шляпу а-ля Анна Каренина, собирается подставить плечо сумке
Джастина, но итонская галантность восстает против этого, и ее карие, с
прищуром глаза наблюдают, как англичанин, плотно сжав губы, чтобы подавить
стон боли, поправляет лямку уже на своем плече. Сэр Джастин открывает ей
дверь и ахает, потому что мороз начинает рвать его острыми когтями, словно
не замечая ни стеганой куртки, ни ботинок на меху. На тротуаре доктор Лара
берет его левой рукой за левое предплечье, а правой поддерживает его сзади,
и вот тут даже итонское хладнокровие не удерживает его от крика боли: так
спинные нервы реагируют на ее прикосновение. Оба молчат, но их взгляды
встречаются, когда он отворачивает голову от того места, которое болит. В
глазах под шляпой а-ля Анна Каренина ч
итается тревога, они очень напоминают ему другие глаза. И правая рука
больше не поддерживает спину, а присоединилась ко второй руке, на левом
предплечье. Она сбавляет шаг, подстраиваясь под него. Бедро к бедру, они
шагают по заледеневшему тротуару, пока она вдруг не останавливается как
вкопанная, не отпуская его предплечья, и смотрит через дорогу.
- Что такое?
- Ничего. Этого следовало ожидать.
Они на городской площади. Маленький серый автомобиль неопределенной
модели стоит в одиночестве под оранжевым фонарем. Очень грязный, несмотря на
мороз. Антенну заменяет торчащий из гнезда кусок проволоки. Автомобиль
выглядит зловещим и одновременно беззащитным. Такое ощущение, что он вот-вот
взорвется.
- Это ваш? - спрашивает Джастин.
- Да. Но толку от него никакого. Великий шпион замечает то, что уже
увидела Лара. Спустило переднее колесо.
- Не волнуйтесь. Колесо мы поменяем, - решительно заявляет Джастин, на
мгновение забыв о сильном морозе, избитом теле, позднем часе, наставлениях
по безопасности.
- Не поможет, - мрачно отвечает она.
- Отнюдь. Мы включим двигатель. Вы сможете посидеть в кабине, в тепле.
У вас есть запаска и домкрат, не так ли?
Теперь они уже перешли на противоположный тротуар, и он увидел то, что
она предчувствовала: второе переднее колесо тоже спустило. Охваченный жаждой
действия, он пытается освободиться от ее рук, но она крепко держит его, и он
понимает, что дрожит Лара совсем не от холода.
- Такое случается часто? - спрашивает он.
- Более чем.
- Вы звоните в мастерскую?
- По ночам они не приезжают. Я поймаю такси. Утром, когда вернусь, на
стекле будет штрафная квитанция за неправильную парковку. Может, и еще одна,
штраф за ненадлежащие состояние автомобиля. Иногда они увозят автомобиль, и
мне приходится забирать его в очень неудобном месте. Бывает, что нет такси,
но сегодня нам повезло.
Он следит за ее взглядом и видит такси в дальнем конце площади. В
салоне горит лампочка, работает двигатель, за рулем сидит водитель.
По-прежнему держа Джастина за руку, она тянет его за собой. Он проходит
несколько ярдов, потом останавливается, в голове звенит сигнал тревоги.
- В этом городе такси в столь поздний час стоят в ожидании пассажиров?
- Это неважно.
- Наоборот. Очень, очень важно. Отвернувшись от нее, он замечает второе
такси, которое стоит в затылок первому. Видит его и Лара.
- Не говорите глупостей. Посмотрите. Там целых два такси. По одному на
каждого. А может, мы возьмем одно. Тогда я сначала завезу вас в отель. Еще
подумаем. Это неважно.
И, забыв о его состоянии, а может, просто теряя терпение, она дергает
его за руку, но он освобождается и загораживает ей дорогу.
- Нет, - говорит он.
Его нет означает: "Я отказываюсь". Означает: "Я вижу нелогичность
ситуации. Если я спешил раньше, то теперь спешить не буду и вам не позволю.
Слишком много совпадений. Мы на пустой площади богом забытого городка,
посреди тундры в морозную мартовскую ночь, когда спит даже единственная в
городе лошадь. Ваш автомобиль сознательно обездвижили. Одно такси стояло,
как по заказу. Теперь к нему присоединилось второе. Кого еще могут ждать эти
такси, как не нас? Неразумно предполагать, что люди, которые проткнули
колеса вашего автомобиля, теперь с радостью отвезут вас домой, а меня - в
мотель".
Но Лара не читает его мыслей. Она машет рукой ближайшему водителю,
направляется к такси. Джастин хватает ее за другую руку, оттаскивает назад.
Резкое движение причиняет ему боль, Лару - злит. Ее и без того достаточно
шпыняли.
- Оставьте меня в покое. Отойдите от меня! Отдайте!
Он схватил ее сумку с документами. Первое такси отвалило от тротуара.
Второе последовало за ним. Конкуренция в борьбе за клиента? Или причина в
том, что они работают в паре? В цивилизованной стране не скажешь, кто есть
кто.
- Быстро к машине, - приказывает он ей.
- К какой машине? На что она годится? Вы сошли с ума.
Она тянет на себя свою сумку, но он уже роется в ней, среди бумаг,
салфеток, всего прочего, что затрудняет поиски.
- Дайте мне ключи от автомобиля, Лара, пожалуйста!
Он находит в сумке кошелек, открывает. Ключи уже у него в руке,
большущая связка ключей, их хватит на все замки Форт-Нокс (75). Зачем одинокой, отовсюду изгнанной женщине столько
ключей? Он спешит к ее автомобилю, перебирая ключи, крича: "Который из них?
Который?" Тянет ее за собой, не отдает ей сумку, вытаскивает под свет
уличного фонаря, где она может указать ему нужный ключ. Она и указывает,
пусть и с неохотой, шипит: "Теперь у вас есть ключ от автомобиля со
спущенными колесами! Вам полегчало? Настроение улучшилось, сил прибавилось?"
Так она разговаривала и с Лорбиром?
Такси огибают площадь, направляясь к ним, второе в затылок первому.
Едут не торопясь, никакой агрессивности в них не чувствуется. А вот скрытая
угроза присутствует, Джастин в этом убежден. Уверен, что ничего хорошего
ждать от тех, кто сидит в такси, не приходится.
- У вас центральная блокировка? - кричит он. - Ключ сразу открывает все
дверцы?
Она не знает или слишком разъярена, чтобы ответить. Он уже опустился на
колено, зажал ее сумку под мышкой, пытается вставить ключ в замочную
скважину дверцы со стороны пассажирского сиденья. Смахивает лед кончиками
пальцев. Морозом кожу прихватывает к металлу, мышцы вопят от боли чуть ли не
громче, чем голоса в голове. Она дергает за свою сумку и кричит на него.
Дверца открывается, и он хватает женщину за руки.
- Лара. Ради любви к господу, вас не затруднит заткнуться и немедленно
сесть в машину?
Сочетание вежливости и грубости действует безотказно. Она в недоумении
таращится на него. Он бросает сумку в кабину. Она кидается следом, как
собака за мячом, плюхается на переднее сиденье, Джастин захлопывает дверцу.
Обходит автомобиль сзади. Одновременно второе такси выходит из тени первого,
резко набирает скорость. Он отпрыгивает обратно к тротуару, так что такси
лишь задевает полу его куртки. Лара изнутри открывает ему водительскую
дверцу. Второе такси возвращается к первому. Они останавливаются по центру
мостовой в сорока ярдах позади. Джастин поворачивает ключ в замке зажигания.
На ветровом стекле слой инея, но заднее - чистое. Двигатель кашляет, как
старый осел. "Глубокой ночью? - как бы спрашивает он. - На таком морозе? Я
еще должен работать?" Джастин вновь поворачивает ключ.
- Бензин в баке есть?
В боковое зеркало он видит, как из каждого такси выходят по два
человека. Должно быть, двое прятались на задних сиденьях. Один держит в
руках бейсбольную биту, другой - непонятный предмет: бутылку, гранату, а
возможно, огнетушитель. Все четверо направляются к их автомобилю. Слава
богу, двигатель заводится. Джастин жмет на газ, снимает автомобиль с ручного
тормоза. Но в автомобиле автоматическая коробка передач, а Джастин не может
вспомнить, как она работает. Поэтому вдруг нажимает на педаль тормоза. Но
приходит в себя и снова жмет на газ. Автомобиль трогается с места, трясясь,
протестуя. Руль не желает поворачиваться. В зеркале Джастин видит, что
мужчины прибавляют шагу. Он осторожно придавливает педаль газа. Передние
колеса визжат, автомобиль бросает из стороны в сторону, но он движется все
быстрее. Мужчин охватывает тревога, они уже бегут. Одежда позволяет: шинели,
ботинки на каучуковой подошве. На одном, который с бейсбольной битой,
матросская шерстяная шапка с помпоном. Остальные в меховы
х шапках. Джастин бросает короткий взгляд на Лару. Она поднесла руку к
лицу, два пальца зажаты зубами. Второй рукой она упирается в приборный
щиток. Глаза закрыты, она что-то шепчет, возможно, молится, Джастина это
удивляет, потому что до этой минуты он воспринимал ее как богиню, тогда как
ее любовника Лорбира ни в грош не ставил. Они оставляют позади маленькую
площадь и уже трясутся по плохо освещенной улице. В домах не горит ни одного
окна.
- Где самая освещенная часть города? Самая оживленная? - спрашивает он.
Лара качает головой.
- Где железнодорожный вокзал?
- Слишком далеко. У меня нет денег.
Она, похоже, думает, что город им предстоит покидать на пару. Дым или
пар, поднимающийся из-под капота, и отвратительный запах горящей резины
напоминают ему о студенческих бунтах в Найроби, но он продолжает жать на
педаль газа, смотрит на мужчин в боковое зеркало и думает о том, как
нескладно они все сделали. Должно быть, их подготовка оставляла желать
лучшего. Более квалифицированная команда никогда бы не бросила автомобили.
Им бы сейчас вернуться к такси, по крайней мере вернуться могли бы двое, но
они об этом и не думали, возможно, потому, что расстояние до автомобиля Лары
сокращалось и все зависело от того, кто первым сломается: эти мужчины или
этот автомобиль. Дорожный знак на английском и французском извещал о
приближении к перекрестку. Будучи полиглотом, он не может не обратить
внимание на разницу в языках.
- Где больница? - спрашивает он. Она вынимает пальцы изо рта.
- Доктору Ларе Эмрих вход на территорию больницы запрещен, - бубнит
бесстрастным голосом.
Он смеется, чтобы встряхнуть ее, подбодрить.
- Значит, мы туда ехать не можем, не так ли? Раз запрещен, то ни в коем
разе. Понятное дело. Так где она?
- Налево.
- Как далеко?
- В нормальной ситуации совсем близко.
- Как близко?
- Пять минут. Если дорога свободна, еще меньше.
Дорога свободна, но из-под капота поднимается пар или дым, на асфальте
ледяная корка, стрелка спидометра колеблется в районе пятнадцати миль в час,
мужчины не выказывают признаков усталости, ступицы передних колес мерзко
скребут об лед или асфальт. Внезапно, к полному изумлению Джастина, впереди
дорога вливается в схваченную морозом центральную площадь кампуса. Он видит
ворота с бойницами и рыцарским щитом. Слева - увитый плющом павильон и три
корпуса из стали и стекла, возвышающиеся над ним, как айсберги. Он
выворачивает руль влево и еще сильнее давит на педаль газа, но ничего не
меняется. Стрелка спидометра падает к нулю. Джастин не понимает, как такое
может быть, потому что они по-прежнему движутся, пусть гораздо медленнее.
- Вы тут кого-нибудь знаете?! - кричит он ей. Должно быть, она
задавалась тем же вопросом.
- Фила.
- Кто такой Фил?
Она перегибается через спинку сиденья, достает из сумки пачку сигарет,
не "Спортсмен", закуривает, протягивает ему, но он мотает головой.
- Мужчины отстали, - она оставляет сигарету себе. Как верный скакун,
бежавший до последнего, автомобиль умирает. Передняя ось ломается, едкий
черный дым поднимается над капотом, доносящийся снизу треск извещает о том,
что автомобиль упокоился посреди площади. Под отупевшими взглядами двух
наркоманов из племени кри Джастин и Лара выбираются из машины.
x x x
Рабочее место Фила - деревянная сторожка, примыкающая к гаражу машин
"Скорой помощи". Обстановка - стол, табуретка, телефон, красный "маячок",
обогреватель и календарь, постоянно открытый на декабре: женщина в колпаке
Санта-Клауса демонстрирует свою голую задницу. Фил, в кожаной кепке, сидел
на табуретке и говорил по телефону. На выдубленном ветром и солнцем
морщинистом лице серебрится щетина. Услышав Лару, она заговорила на русском,
он замер, уставившись прямо перед собой, словно хотел убедиться, что
обращаются к нему. И лишь убедившись, повернулся к ней. Джастину показалось,
что разговор между ними длился вечность: Лара стояла в дверях, он сам
переминался с ноги на ногу за ее спиной, Фил сидел на стуле, положив на
колени мозолистые руки. Джастин предполагал, что они обсудили всех своих
родственников и знакомых, узнали, как чувствует себя дядя или кузен, как
идут дела у свата и брата, но наконец Лара отошла в сторону, чтобы
пропустить старика. По пандусу он спустился в подземный гараж.
- Он знает, что вам запрещено здесь появляться? - спросил Джастин.
- Это неважно.
- Куда он пошел?
Нет ответа, да он и не нужен. Из глубин гаража поднимается и
останавливается рядом с ними новенькая машина "Скорой помощи". Фил, в
кожаной кепке, сидит за рулем.
x x x
Он отметил, что дом новый и дорогой. Как объяснила Лара, "КВХ"
застроила у озера целый квартал, чтобы поселить в нем своих любимых дочерей
и сыновей. Она налила ему виски, себе - водки, показала джакузи,
продемонстрировала в работе домашний кинотеатр и многофункциональную
микроволновую печь, указала место за забором, где парковались Organy,
наблюдая за ней, практически семь дней в неделю, с восьми утра до позднего
вечера. Они уезжали раньше только в те дни, когда по телевизору показывали
важные хоккейные матчи. Она показала ему нелепое ночное небо в спальне,
купол с миниатюрными лампочками, имитировавшими звезды, которые ярко
вспыхивали или гасли по желанию обитателей огромной круглой кровати, которая
стояла под куполом. На какой-то момент создалось ощущение, что они сейчас
станут ее обитателями, мужчина и женщина, отвергнутые Системой, что могло
быть логичнее? Но тень Тессы промелькнула между ними, момент канул в Лету,
пусть ни один из них не сказал ни слова. А вот насчет икон Джастин высказ
ался. Их было пять: святые Андрей, Павел, Петр, Иоанн и сама Дева
Мария. С нимбами и руками, сложенными в молитве или вскинутыми к небесам,
просящими о благословении или напоминающими о Троице.
- Полагаю, их дал вам Марк, - он никак не ожидал, что Лара религиозна.
Она помрачнела.
- Это абсолютно научная позиция. Если бог существует, он будет
благодарен. Если нет - все это ерунда.
Покраснела, когда он рассмеялся, потом рассмеялась сама.
Спальня для гостей находилась в цокольном этаже. Решетки на выходящем в
сад окне напомнили ему дом Глории. Он спал до пяти утра, час писал тетушке
Хэма, потом оделся и на цыпочках поднялся наверх, чтобы оставить записку
Ларе и, выскользнув из дома, поймать машину до вокзала. Она сидела у
панорамного окна, курила, в той же одежде, что и вчера. Пепельница ломилась
от окурков.
- Вы сможете добраться до вокзала на автобусе. Остановка в конце улицы.
Он отправляется через час.
Она сварила ему кофе, и Джастин выпил его на кухне. Обсуждать вчерашние
события никому не хотелось.
- Может, они - чокнутые грабители, - предположил он, но Лара осталась в
кругу своих раздумий. Чуть позже он спросил о ее планах.
- Сколько еще вы можете здесь жить?
- Несколько дней, - рассеянно ответила она. - Неделю.
- А что потом?
- Зависит от обстоятельств, - ответила она. Это неважно. С голода она
не умрет. Какое-то время они молчали.
- Вам пора, - внезапно она вскинула голову. - Будет лучше, если вы
подождете на остановке.
Когда он уходил, она стояла к нему спиной, наклонив голову вперед,
словно прислушивалась к какому-то подозрительному звуку.
- Вы будете милосердны к Лорбиру, - объявила она. Он не мог определить,
то ли она спрашивала, то ли предсказывала.
Глава 20
- Что позволяет себе этот ваш Куэйл, Тим? - прорычал Куртисс,
развернувшись на одном каблуке к входящему в просторный кабинет Донохью.
Высокими потолками и колоннами, обшитыми тиком, кабинет походил на часовню.
Дверь украшали африканские щиты.
- Он - не наш, Кенни. И никогда не был, - ровным голосом ответил
Донохью. - Он - карьерный дипломат. Форин-оффис - ничего больше.
- Какой там дипломат? Не видел более изворотливого сукиного сына.
Почему он не пришел ко мне, если у него появились вопросы насчет моего
препарата? Моя дверь широко открыта. Я не монстр какой-нибудь, не так ли?
Чего он хочет? Денег?
- Нет, Кенни. Я так не думаю. Я не думаю, что его мотив - деньги.
"До чего же неприятный у него голос, - думал Донохью, ожидая, пока ему
скажут, зачем вызвали. - Наверное, буду помнить до последнего дня.
Стращающий и жалующийся. Лживый и жалеющий себя. Но стращающий прежде
всего".
- Что им движет, Тим? Ты его знаешь. Я - нет.
- Его жена, Кенни. С ней произошел несчастный случай. Помнишь?
Куртисс вновь повернулся к огромному окну, вскинул руки, словно
обращаясь к африканским сумеркам с требованием заставить Куэйла внять голосу
разума. За пуленепробиваемым стеклом ушедшая в тень лужайка сбегала к озеру.
На холмах поблескивали огни. В небе начали загораться первые звезды.
- С его женой случилось несчастье, - покивал Куртисс. - Ее черный
ухажер расправился с ней, не так ли? Своим поведением она просто
напрашивалась на это. Мы говорим о Туркане, а не о Суррее. Но я сожалею,
само собой. Очень, очень сожалею.
"Но, возможно, не так сожалеешь, как следовало бы", - подумал Донохью.
Он ненавидел все дома Куртисса, от Монако до Мексики. Ненавидел запах
йода, тупые лица слуг. Вибрирующие деревянные полы. Ненавидел зеркальные
бары, цветы без запаха, которые смотрели на тебя, как скучающие шлюхи,
которыми окружал себя Куртисс. Мысленно Донохью объединял их вместе с
"Роллс-Ройсами", "Гольфстримом" и яхтой - в безвкусный жестяной дворец,
подмявший под себя территорию полудюжины стран. Но больше всего он ненавидел
эту ферму-крепость на берегу озера Найваша, с заборами из колючей проволоки,
охранниками, диванными подушками, обтянутыми шкурами зебр, полами из
красного кафеля, коврами из шкур леопарда, диванами, застеленными шкурами
антилоп, барами с розовой подсветкой, спутниковым телевизором и спутниковым
телефоном, датчиками, фиксирующими малейшее движение и кнопками тревоги,
рациями... потому что в этот дом, в эту комнату, на этот антилоповый диван
последние пять лет он мчался по первому зову Куртисса, чтобы получать те
жалкие крохи информации, которые великий сэр Кенни К. сог
лашался швырнуть в алчущие челюсти британской разведки. Сюда же его
вызвали и этим вечером, по причине ему еще неведомой, аккурат в тот момент,
когда он открывал бутылку южноафриканского белого вина, прежде чем сесть за
стол и поужинать озерной форелью со своей любимой женой Мод.
"Вот как мы это видим, Тим, старина, уже не знаю, хорошо это или плохо,
- читал Донохью на дисплее компьютера текст электронного письма своего
регионального директора из Лондона, которое следовало сразу же стереть. -
Внешне ты должен поддерживать дружеский контакт, чтобы полностью
соответствовать образу, созданному тобой за последние пять лет. Гольф,
выпивка, ленч и т.п., действуй по обстановке, которую ты знаешь лучше меня.
Старайся вести себя естественно и принимай деловой вид, поскольку
альтернативы: разрыв отношений, последующая яростная реакция субъекта и
т.п., учитывая нынешний кризис, весьма чреваты. Лично для тебя сообщаю, что
на обоих берегах реки разверзся ад и ситуация день ото дня только
ухудшается.
Роджер".
- Почему ты приехал на машине? - воинственно спросил Куртисс, продолжая
оглядывать свои африканские акры. - Если бы ты попросил, мы бы прислали за
тобой "Бичкрафт". У Дуга Крика всегда наготове пилот. Ты хотел поставить
меня в неловкое положение или что?
- Вы же меня знаете, шеф, - иногда, в знак пассивного протеста, Донохью
называл его шефом, хотя этот титул на веки вечные закрепился за главой его
службы, - Я люблю ездить на автомобиле. Открыть окно, подставить лицо тугой
струе воздуха. Для меня лучшего не найти.
- Ездить по этим гребаным дорогам? Ты рехнулся. Я говорил об этом
Главному. Только вчера. Вру. В воскресенье. "Знаете, что первым делом видит
гребаный турист, когда прибывает в Кениату и садится в автобус, который
должен доставить его на сафари? - спросил я его. - Не гребаных львов или
жирафов. Ваши дороги, мистер президент. Ваши ухабистые, паршивые дороги". Но
Главный видит только то, что хочет, в этом его беда. Плюс - предпочитает
передвигаться по воздуху. "И с поездами то же самое, - сказал я ему. -
Используйте ваших гребаных заключенных, у вас их предостаточно. Пусть они
поправят, где надо, железнодорожное полотно, и дадут поездам шанс". -
"Поговори с Джомо", - отвечает он мне. "С каким еще Джомо? - спрашиваю я.
"Джомо - мой новый министр транспорта". - "И когда он стал министром?" -
спрашиваю я. "Сегодня", - отвечает Главный. Да пошел он на хрен.
- Действительно, пусть идет,-соглашается Донохью и улыбается той
улыбкой, которая припасена у него на случай, когда улыбаться совершенно
нечему, склонив чуть набок длинную голову, поблескивая желтоватыми белками
глаз, поглаживая кончики усов.
Большой кабинет неожиданно заполняет тишина. Африканские слуги
вернулись в свои деревни. Израильские телохранители, те, что не патрулируют
территорию, сидят в сторожке у ворот, смотрят фильм по кун-фу. Дожидаясь,
пока ему разрешат проехать, Донохью увидел пару удушений. Личным секретарям
и слуге-сомалийцу приказали уйти в коттеджи для слуг, расположенные на
другом конце фермы. Впервые на его памяти в доме Куртисса не звонил ни один
телефон. Месяц тому назад Донохью пришлось бы прилагать немало усилий, чтобы
перекинуться с Куртиссом хоть словом, угрожать уйти, если тот не уделит ему
несколько минут для приватного разговора. В этот вечер он не стал бы
возражать, если бы зазвонил внутренний телефон или зачирикал спутниковый,
установленный на отдельной подставке рядом с широченным письменным столом.
Куртисс по-прежнему стоял у окна, повернувшись к Донохью необъятной
спиной. В своем обычном африканском наряде: белая рубашка с двойными
манжетами и запонками в виде золотых пчелок "Три Биз", темно-синих брюках,
лакированных туфлях с металлическими бляхами на боках и золотых часах на
волосатом запястье. Но внимание Донохью привлек черный ремень из
крокодиловой кожи. Другие знакомые ему толстяки сдвигали ремень вниз, так
что брюхо нависало над ним. Но у Куртисса ремень проходил посередине
"арбуза", отчего он более всего напоминал огромного Шалтая-Болтая. Волосы он
красил в черный цвет и зачесывал назад, открывая высокий лоб. Он курил
сигару и, когда затягивался, всякий раз хмурился. Когда сигара надоедала
ему, он мог оставить ее дымиться и на антикварном комоде, и на бесценном
столике. Если у него возникало такое желание, потом обвинял кого-то из слуг
в краже сигары.
- Полагаю, ты знаешь, что задумал этот мерзавец? - нарушил затянувшуюся
паузу Куртисс.
- Главный?
- Куэйл.
- Думаю, что нет. Откуда?
- Разве они тебе не сказали? Или им без разницы?
- Возможно, они ничего не знают, Кенни. Мне сказали лишь одно: он
продолжает дело жены, каким бы оно ни было, полностью вышел из-под контроля
своих работодателей, действует в одиночку. Мы знаем, что его жене
принадлежало поместье в Италии, и выдвигалась версия, что он, возможно,
прячется там.
- А как насчет гребаной Германии? - полюбопытствовал Куртисс.
- Что насчет гребаной Германии? - переспросил Донохью, копируя манеру
разговора, которую терпеть не мог.
- Он был в Германии. На прошлой неделе. Общался с длинноволосыми
либеральными доброхотами, которые используют любой повод, чтобы куснуть
"КВХ". Если б не моя мягкость, его бы уже вычеркнули из списков избирателей.
Но твои парни в Лондоне этого не знают, не так ли? Их это не волнует. У них
есть более важные дела. Я говорю с тобой, Донохью!
Куртисс развернулся к нему лицом. Могучий торс наклонился вперед,
мощные челюсти закаменели. Одну руку он сунул в карман брюк, вторую, с
сигарой, нацелил на Донохью.
- Боюсь, я не поспеваю за вами, Кенни, - Донохью не повышал голоса. -
Вы спрашиваете, отслеживает ли моя служба перемещения Куэйла? Я об этом не
имею ни малейшего понятия. Наши национальные секреты под угрозой? Я в этом
сомневаюсь. Наш ценный источник информации сэр Кеннетт Куртисс нуждается в
защите? Но мы никогда не обещали защищать ваши коммерческие интересы, Кенни.
Я не думаю, что хоть одной разведке мира такое под силу, как в финансовом
плане, так и в остальном.
- Да пошел ты на хер! - Куртисс обеими руками оперся о стол, навис над
ним, как гигантская горилла. Но Донохью лишь улыбнулся в ответ, не выказывая
страха. - Если мне того захочется, я могу одной рукой закопать твою гребаную
контору! - проорал Куртисс. - Ты это знаешь?
- Мой дорогой друг, я никогда в этом не сомневался.
- Я угощаю ленчем парней, которые платят тебе жалованье. Я катаю их на
своей яхте. Девки. Икра. Шампанское. На период выборов они получают от меня
помещения, автомобили, наличные, секретарш с большими сиськами. Я веду дела
с компаниями, прибыль которых в десять раз больше годовых расходов твоей
конторы. Если я расскажу им все, что знаю, от вас не останется камня на
камне. Вот я и говорю, пошел на хер, Донохью.
- Говорите, Куртисс, говорите, - устало пробормотал Донохью, как
человек, который уже не раз это слышал, как, собственно, и было.
Но при этом напрягал ум, стараясь понять, чем вызваны эти вопли.
Куртисс и раньше закатывал скандалы. Донохью уже не мог сосчитать, сколько
раз ему приходилось сидеть здесь, на этом самом диване, дожидаясь, пока
стихнет буря. Если Куртисс совсем уж не стеснялся в выражениях, он
поднимался и покидал кабинет. Возвращался, лишь когда Кенни звал его и
извинялся, иной раз выдавливая из себя одну-две крокодиловых слезы. Но в
этот раз у Донохью сложилось ощущение, что он сидит на пороховой бочке.
Вспомнил долгий взгляд, которым одарил его Дуг Крик у ворот, чрезмерно
слащавую вежливость помощника Куртисса: "О, добрый вечер, мистер Донохью,
сэр, я немедленно доложу шефу о вашем прибытии". И с нарастающей тревогой он
вслушивался в мертвую тишину, опускающуюся на кабинет, как только смолкало
эхо криков Куртисса.
Мимо окна прошли два израильтянина в шортах, ведя на поводке сторожевых
собак. На лужайке возвышались огромные желтые пинкнеи. Мартышки прыгали по
ним, приводя собак в бешенство. Под деревьями сочно зеленела регулярно
поливаемая озерной водой травка.
- Твоя контора ему платит! - выдвинул Куртисс неожиданное обвинение. -
Куэйл - ваш человек! Так? Действует по вашим приказам, чтобы вы могли
согнуть меня в бараний рог. Так?
Донохью привычно улыбнулся.
- Именно так, Кенни. Разве может у нас быть иная цель, кроме как
навредить вам?
- Почему вы так поступаете со мной? Я имею право это знать! Я - сэр
Кеннетт Куртисс, черт побери! Только в прошлом году я перевел в партийные
фонды полмиллиона гребаных фунтов. Я обеспечивал вас, гребаную британскую
разведку, бесценной информацией. Я помогал вам, добровольно, в очень
щекотливых делах. Я...
- Кенни, - мягко прервал его Донохью. - Замолчите. Не перед слугами,
хорошо? А теперь послушайте меня. С какой стати нам поощрять Джастина Куэйла
на борьбу с вами? С чего моей службе, которая и так находится под неусыпным
надзором Уайтхолла, создавать себе дополнительные трудности, выводя из игры
такого ценного агента, как Кенни К.?
- Потому что вы сделали все, чтобы перекрыть мне кислород, вот почему!
Потому что вы дали команду банкам Сити потребовать возврата кредитов! Десять
тысяч англичан могут потерять работу, но кто об этом думает, если есть
возможность дать пинка Кенни К.? Потому что вы посоветовали вашим
друзьям-политикам держаться подальше от Кенни К., чтобы он не утащил их в
пропасть вместе с собой. Не делали вы этого? Не делали? Я спрашиваю, не
делали?
Донохью торопливо отделял информацию от вопросов. "Банки Сити
потребовали возврата кредитов?Лондон знает? Если да, почему, скажите на
милость, Роджер не предупредил меня?"
-Для меня это неприятный сюрприз, Кенни. Когда банки это сделали?
- Какая разница? Сегодня. Во второй половине дня. По телефону и факсом.
Позвонили, чтобы сказать, прислали факс на случай, если я забыл, отправили
курьера на случай, если я не читаю гребаных факсов.
"Тогда Лондон знает, - подумал Донохью. - Но, если знает, почему меня
оставили в неведении?" И понял, что разбираться с этим придется позже.
- Банки объяснили свое решение, Кенни? - успокаивающим тоном спросил
он.
- Вроде бы у них возникли этические возражения. Их не устраивают методы
нашей торговли. Какие гребаные методы? При чем тут этика? Они думают, что
Африка ничем не отличается от какого-нибудь маленького графства к востоку от
Лондона. Они, мол, потеряли уверенность в правильности нашей рыночной
стратегии. Кто убедил их потерять эту гребаную уверенность? Твои люди! И еще
разные слухи. Да пошли они все. Я это уже проходил.
- А ваши друзья-политики... которые умыли руки... которых мы не
предупреждали?
- Позвонила какая-то "шестерка" из номера десять, которому в зад и в
рот загнали по картофелине. Звоню по поручению такого-то и такого-то. Они
вам бесконечно признательны, но сложившаяся обстановка требует, чтобы они
были святее Папы, поэтому возвращают ваши щедрые пожертвования в партийный
фонд и спрашивают, на какой счет перевести деньги, потому что чем быстрее
мои деньги уйдут из их гребаной бухгалтерии, тем радостней будет у них на
сердце. И давайте сделаем вид, что вы нам ничего и не жертвовали. Знаешь,
где он сейчас? Где был два дня тому назад?
Донохью потребовалась пара секунд, чтобы понять, что Куртисс говорит не
о "шестерке" из дома 10 по Даунинг-стрит, а о Джастине Куэйле.
- В Канаде. Гребаном Саскачеване! - фыркнул Куртисс, отвечая на свой же
вопрос.- Надеюсь, отморозил там задницу.
- И чего его туда занесло? - спросил Донохью, заинтригованный не
столько тем, что Джастин очутился в Канаде, как легкостью, с которой Куртисс
мог идти по его следу.
- Там есть какой-то университет. В университете - женщина. Ученая
сучка. Она вдруг, в нарушение своего контракта, начала рассказывать всем и
каждому, что ее препарат смертельно опасен. Куэйл спутался с ней. Через
месяц после смерти его жены, - голос Куртисса вновь стал громовым. - У него
поддельный паспорт, чтоб ему сдохнуть! Кто дал ему поддельный паспорт? Ваши
люди. Он расплачивается наличными. От кого он их получает? От вас. Каждый
раз он выскальзывает из наброшенной ими сети, как гребаный угорь. Кто его
этому научил? Вы!
- Нет, Кенни. Мы тут ни при чем. Совершенно ни причем.
"Из наброшенной ими сети, - подумал Донохью. - Не нами".
А Куртисс орал все громче.
- Тогда, возможно, тебя не затруднит сообщить мне, о чем думает мистер
Портер гребаный Коулридж, выдавая кабинету министров неверную информацию,
позорящую мою компанию и мой препарат? Какого хрена он угрожает пойти на
Флит-стрит, если ему не будет обещано, что палата лордов и эти лунатики из
Брюсселя проведут полномасштабное независимое расследование? И почему эти
кретины в твоей конторе позволяют ему все это выделывать, более того,
поощряют его?
"И как ты об этом прознал?" - молча изумлялся Донохью. Каким образом
Куртиссу, пусть человеку достаточно влиятельному и с большими связями,
удалось заполучить в свои волосатые лапы совершенно секретную информацию,
которая в виде шифровки поступила к нему самому лишь восемь часов тому
назад? Задав себе этот вопрос, Донохью, тертый калач, быстро нашел ответ.
Радостно улыбнулся, довольный собой, не без удовольствия отметив, что в этом
мире дружба по-прежнему что-то да значит.
- Разумеется, старина Бернард Пеллегрин ввел вас в курс дела. Смелый
поступок. И очень своевременный. Мне остается только надеяться, что я на его
месте поступил бы так же. Не зря я всегда уважал Бернарда.
Его улыбающиеся глаза впились в побагровевшее лицо Куртисса, наблюдая,
как на нем отразилась тревога, сменившаяся презрением.
- Этот тонкорукий гомик? Да разве он способен на что-то дельное? Я
держал для него теплое местечко на случай его ухода в отставку, но этот
мерзавец не шевельнул и пальцем, чтобы защитить меня. Хочешь выпить? -
Куртисс пододвинул к Донохью графин с коньяком.
- Не могу, старина. Лич запрещает.
- Я тебе говорил. Обратись к моему врачу. Дуг даст тебе адрес. Он
принимает только в Кейптауне. Мы доставим тебя туда. Возьми "Гольфстрим".
- Поздно менять лошадей, но спасибо, Кенни.
- Никогда не поздно, - возразил Куртисс.
"Значит, Пеллегрин, - подумал Донохью, довольный тем, что подтвердились
давнишние подозрения. Он наблюдал, как Куртисс наливает из графина еще одну
смертельную дозу коньяка. - Кое в чем твое поведение предсказуемо. К
примеру, врать ты так и не научился".
x x x
Пятью годами раньше, снедаемые желанием сделать что-то полезное,
бездетные супруги Донохью проехали полстраны, чтобы повидаться с африканским
фермером, который в свободное от работы время организовал лигу детских
футбольных команд. Проблема, естественно, заключалась в деньгах: они
требовались на оплату автобусов, которые доставляли детей на матчи, на
спортивную форму, на другие необходимые мелочи. Мод как раз получила
небольшое наследство, Донохью выплатили страховую премию. К возвращению в
Найроби они знали, что деньги пошли на благое дело, и Донохью никогда раньше
не чувствовал себя таким счастливым. А оглядываясь назад, жалел о том, что
потратил так мало времени на детский футбол и так много - на шпионов. Та же
мысль мелькнула у него в голове, когда он наблюдал, как Куртисс опускает
свой массивный зад на кресло из тика, кивая и подмигивая, словно добрый
дедушка. "Он пускает в ход свое знаменитое обаяние, которое оставляет меня
равнодушным", - подумал Донохью.
- Пару дней тому назад я побывал в Хараре, - доверительно сообщил
Куртисс, наклонившись вперед. - Этот глупый петух Мугабе назначил нового
министра по национальным проектам. Многообещающий молодой человек, должен
тебе сказать. Ты знаешь, о ком я говорю, Тим?
- Да, конечно.
- Хороший парень. Он бы тебе понравился. Помогает нам в одном деле. И
очень любит взятки. Я подумал, что тебе следует знать об этом. В прошлом это
срабатывало, не так ли? Тот, кто берет взятки от Кенни К., не откажется
брать их от конторы Ее Величества. Так?
- Так. Благодарю. Нам это определенно пригодится. Я передам по
инстанциям.
Опять кивки и подмигивания, сопровождающиеся добрым глотком коньяка.
- Знаешь новый небоскреб, который я построил рядом с Ухуру-хайуэй?
- Очень красивый, Кенни.
- На прошлой неделе я продал его русскому. Дуг мне говорит, боссу
мафии. Большому боссу, не мелкоте, с которой нам приходится здесь
сталкиваться. Говорят, он имеет немалую долю в торговле наркотиками, которую
держат корейцы, - Куртисс откинулся на спинку кресла, всмотрелся в Донохью с
озабоченностью близкого друга. - Эй, Тим. Что с тобой? Ты так побледнел,
словно вот-вот потеряешь сознание.
- Я в порядке. Такое со мной иногда случается.
- Это все химиотерапия. Я же предлагал тебе обратиться к моему врачу, а
ты все отказываешься. Как Мод?
- У Мод все хорошо, благодарю.
- Возьми яхту. Расслабьтесь, побудьте вдвоем. Скажи
Дугу.
- Еще раз благодарю, Кенни, но не хотелось бы афишировать наши
отношения. Ты понимаешь.
Кенни кивнул, вздохнул, развел руки. Вот человек, который ничего не
берет.
- Ты не присоединяешься к тем, кто не хочет иметь ничего общего с
Кенни, Тим? Не собираешься кинуть меня, как банкиры?
- Разумеется, нет.
- И правильно. Ибо пострадаешь прежде всего ты. Этот русский, о котором
я тебе говорил. Знаешь, что он припрятал на черный день? Что он показал
Дугу?
- Слушаю со всем вниманием, Кенни.
- Я построил под небоскребом подвал. Хотел использовать его как
подземный гараж. Подвал обошелся мне в кругленькую сумму, но я решил, что
без него никак не обойтись. Четыреста стояночных мест на двести квартир. А
этот русский, фамилию которого я собираюсь тебе назвать, заставил подвал
большими белыми грузовиками с надписью "ООН" на бортах и дверцах кабины.
Сказал Дугу, что они никогда не были в деле. Упали с корабля по пути в
Сомали. И теперь он хочет их продать, - он картинно всплеснул руками. - Это
же надо? Русская мафия, предлагающая купить грузовики ООН! Мне! Знаешь, чего
он хотел от Дуга?
- Расскажите.
- Импортировать их. Из Найроби в Найроби. Мы их вроде бы купим за
границей, договоримся с таможней и проведем по нашей бухгалтерии как новые.
Если это не организованная преступность, то что? Русский воришка среди бела
дня здесь, в Найроби, обдирающий ООН как липку! Это же просто анархия! А я
терпеть не могу анархию. Поэтому воспользуйся этой крупицей информации.
Передай ее куда следует. С наилучшими пожеланиями от Кенни К. За это я денег
не возьму. Как говорится, за счет заведения.
- Они будут счастливы.
- Я хочу, чтобы его остановили, Тим. Немедленно.
- Коулриджа или Куэйла?
- Обоих. Я хочу, чтобы Коулриджа остановили, я хочу, чтобы затерялся
этот глупый отчет жены Куэйла... "Господи, - подумал Донохью, - он знает и
об отчете".
- Я полагал, что Пеллегрин его уже потерял, - он нахмурился, как
хмурятся старики, когда память вдруг им изменяет.
- Бернарда в это не впутывай! Он мне не друг и никогда им не был! Я
хочу от тебя одного: скажи своему мистеру Куэйлу, если он и дальше будет
доставать меня, я ничем не смогу ему помочь, а зуб точат на него, а не на
меня! Понял? С ним бы расправились в Германии, если бы я не замолвил за него
словечко. Слышишь?
- Я слышу вас, Кенни. И все передам. Ничего больше обещать не могу.
С медвежьей живостью Куртисс выпрыгнул из кресла и заметался по
кабинету.
- Я - патриот! - кричал он. - Подтверди это, Донохью! Я - гребаный
патриот!
- Разумеется, Кенни.
- Скажи это вслух. Я - патриот!
- Вы - патриот. Вы - Джон Буль (76). Вы - Уинстон
Черчилль. Что еще я должен сказать?
- Приведи пример моего патриотизма, один из десятков. Лучший пример,
который ты можешь привести. Немедленно.
"Куда он гнет?" - гадал Донохью. Но пример привел.
- Как насчет операции в Сьерра-Леоне, которую мы прокрутили в прошлом
году?
- Расскажи мне о ней. Давай. Расскажи!
- Нашему клиенту требовалось оружие и боеприпасы.
- И что?
- Мы купили оружие...
- Я купил гребаное оружие!
- Вы купили оружие на наши деньги, мы обеспечили вас подложным
сертификатом, в котором указывалось, что оружие предназначено для
Сингапура...
- Ты забыл про гребаный корабль!
- "Три Биз" зафрахтовал сухогруз водоизмещением сорок тысяч тонн, и на
него погрузили оружие. Корабль растворился в тумане...
- Как бы растворился!
- ...и материализовался в маленькой бухте неподалеку от Фритауна, где
наш клиент и его люди сняли с корабля предназначавшийся им груз.
- И я мог бы этого не делать, не так ли? Мог бы сыграть труса. Мог бы
сказать: "Вы не по адресу, постучитесь в соседнюю дверь". Но я это сделал.
Из любви к нашей гребаной родине. Потому что я - патриот! - продолжил он уже
гораздо тише, словно заговорщик. - Ладно. Слушай. Вот что ты сделаешь... что
сделает твоя служба... - он вышагивал взад-вперед, в голосе появились
командные нотки. - Твоя служба... не Форин-оффис, там сидят маменькины
сынки, твоя служба, кто-то из начальников, обратится в банки. Лично. И в
каждом банке, список я тебе дам, найдет настоящего англичанина. Или
англичанку. Ты меня слушаешь? Тебе придется передать эти слова своим
начальникам, когда ты уедешь отсюда, - голос его теперь звучал громче и
увереннее.
- Я слушаю, - заверил Куртисса Донохью.
- Это хорошо. Вы соберете их вместе. Этих настоящих англичан. Как
мужчин, так и женщин. В каком-нибудь обшитом деревом конференц-зале в Сити.
Вы все эти места знаете. И скажете им строго и официально, как умеет
говорить британская секретная служба: "Господа. Дамы. Отстаньте от Кенни К.
Мы не говорим вам почему. Мы говорим: отстаньте от него во имя королевы.
Кенни К. многое сделал для нашей страны, но мы не можем сказать, что именно,
и еще больше он сделает. Если вы продлите ему кредиты на три месяца, то
послужите нашей стране так же, как служит ей Кенни К.". И они вас послушают.
Если один скажет "да", они все скажут "да", потому что это стадо. И другие
банки последуют их примеру, из того же стадного чувства.
Донохью и предположить не мог, что ему когда-нибудь доведется жалеть
Куртисса. Но если и пожалел, то именно в этот момент.
- Я попрошу их, Кенни. Беда в том, что у нас нет такого влияния. А если
бы было, боюсь, нас бы тут же расформировали.
Донохью, конечно, не ожидал, что его слова вызовут столь бурную
реакцию. Куртисс взревел, как разъяренный лев. Словно священник, вскинул
руки к потолку. Стены задрожали от его громового голоса.
- Вас пора сдать на свалку, Донохью. Вы думаете, что страны управляют
этим гребаным миром! Загляните в гребаную воскресную школу. Сейчас там поют:
"Боже, храни нашу транснациональную корпорацию!" И вот что еще ты можешь
сказать своим друзьям мистеру Коулриджу и мистеру Куэйлу и кому-то еще, кого
вы выставляете против меня. Кенни К. любит Африку, - верхняя половина тела
развернулась к панорамному окну, за которым озеро купалось в серебристом
лунном свете. - Африка у него в гребаной крови! И Кенни К. любит этот
препарат. И Кенни К. сделает все, чтобы донести его до каждого африканского
мужчины, женщины и ребенка, которые в нем нуждаются. Он это сделает, и
плевать он хотел на всю вашу компанию! А если кто-нибудь попытается встать
на пути науки, пусть пеняет на себя. Потому что я не смогу остановить этих
парней, больше не смогу, и вы тоже не сможете. Потому что препарат прошел
всестороннюю проверку, и проверяли его лучшие специалисты, которых только
можно нанять за деньги. И ни один
из них, - в голосе слышались истерические нотки, - ни один не сказал о
нем ни одного гребаного плохого слова и не скажет. Никогда! А теперь
убирайся.
И как только Донохью вышел за дверь, дом заполнила привычная какофония
звуков. В коридорах слышались торопливые шаги, с улицы доносился собачий
лай, непрерывно трезвонили телефоны.
x x x
Выйдя на свежий воздух, Донохью остановился, чтобы ночные ароматы и
звуки Африки очистили его от зловонной атмосферы кабинета. Часть звезд
прикрыли островки облаков. В ярком свете прожекторов желтели акации. До него
донеслось ржание зебры. Вокруг стрекотали насекомые. Дом окружала высокая
терраса. Вдали блестело озеро, под террасой, в центре автостоянки, одиноко
застыла его машина. По привычке он всегда ставил ее на открытое место. Ему
показалось, что за кустами мелькнула какая-то тень. Почему-то подумал, что
это Джастин. Вспомнились слова Куртисса о том, что Джастин с поддельным
паспортом в течение короткого отрезка времени побывал в Италии, Германии и
Канаде. В голову пришла мысль о том, что это не тот Джастин, которого он
знал, если, конечно, Куртисс не врал, это Джастин, о существовании которого
никто не подозревал, ни его служба, ни Форин-оффис: Джастин-одиночка,
подчиняющийся только собственным приказам, Джастин, вступивший на тропу
войны, Джастин, решивший выставить напоказ все то, что
в прежней жизни помогал скрывать. И если за последние недели Джастин
стал таким, если решает именно такую задачу, то где его искать, как не
рядом, в озерной резиденции сэра Кеннетта Куртисса, импортера и
дистрибьютора "моего препарата"?
Донохью уже спустился на автостоянку, когда услышал за спиной какой-то
звук и остановился. "В какую мы играем игру, Джастин? Прятки? А может, это
мартышка?" Донохью выставил вперед правый локоть и, подавив желание сказать:
"Привет, Джастин" - обернулся, чтобы увидеть стоящего в четырех шагах от
него Дуга Крика. Его руки демонстративно висели по бокам, как плети. Мужчина
он был крупный, ростом не уступал Донохью, но прожил на свете в два раза
меньше. На его широком бледном лице играла дружелюбная улыбка.
- Привет Дуг, - поздоровался Донохью. - Все в порядке?
- Да, сэр, благодарю вас и надеюсь, что могу сказать то же самое о вас.
- Я могу что-нибудь для тебя сделать? Говорили они шепотом.
- Да, сэр. По пути к Найроби есть поворот к национальному парку "Ворота
дьявола", который закрылся час тому назад. Это проселочная дорога, фонарей
на ней нет. Я буду там через десять минут.
Донохью сел за руль, медленно подъехал к воротам, где охранник посветил
фонариком ему в лицо, а потом в кабину, чтобы убедиться, что на заднем
сиденье не лежат украденные леопардовые шкуры. В сторожке кун-фу уступило
место порно. Донохью миновал ворота, но скорость не увеличил: дорогой
пользовались пешеходы, да и ночных животных хватало. Туземцы сидели и лежали
вдоль кюветов. Некоторые поднимали руку, в надежде, что их подвезут. Увидев
красочный щит-указатель поворота к национальному парку, Донохью свернул на
обочину, остановился, выключил фары и подфарники. Вскоре позади остановился
еще один автомобиль. Он приоткрыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, в
кабине зажглась лампочка. Луна зашла, облаков не было. Сквозь ветровое
стекло Донохью нашел созвездия Тельца и Близнецов. Потом Рака. Крик
проскользнул на пассажирское сиденье и захлопнул дверцу, погрузив кабину в
темноту.
- Шеф в отчаянии, сэр. Я его таким еще не видел... никогда, сэр.
- Полагаю, что ты прав, Дуг.
- Откровенно говоря, по-моему, у него поехала крыша.
- Наверное, от переутомления, - в голосе Донохью слышались
сочувственные нотки.
- Я весь день провел в коммуникационном центре, обеспечивая его
переговоры. Лондонские банки, потом Базель, снова банки, финансовые
компании, о которых он никогда не слышал, предлагавшие ему месячный кредит
под сорок процентов, наконец, как он их называет, крысиная свора, политики.
Поневоле пришлось все слушать, сэр.
Мать с ребенком на руках поскреблась в ветровое стекло исхудалой рукой.
Донохью опустил окно и дал ей купюру в двадцать шиллингов.
- Он заложил свои дома в Париже, Риме и Лондоне, выставил на продажу
свой дом на Саттон-Плейс в Нью-Йорке. Он пытается найти покупателя даже для
своей футбольной команды, хотя надо быть глухим и слепым, чтобы купить ее.
Сегодня попросил своего близкого друга в "Кредит Суиз" о ссуде в двадцать
пять миллионов долларов США, пообещав в понедельник вернуть тридцать. Плюс к
этому "КВХ" требует платежей за поставленные товары. Если он не найдет
наличных, они воспользуются соответствующими пунктами контракта и возьмут
под контроль его холдинг.
Семья из трех человек столпилась у окна, беженцы из ниоткуда в никуда.
- Хотите, чтобы я отогнал их? - спросил Крик, потянувшись к дверной
ручке.
- Вот этого не надо, - резко бросил Донохью. Включил двигатель, и они
на малой скорости покатили вперед. Крик продолжал говорить.
- Он кричит на них, и это все, что он может. Откровенно говоря, жалкое
зрелище. "КВХ" не нужны его деньги. Им нужен его бизнес, о чем мы все давно
знали, а он - нет. Я не представляю себе, чем все закончится.
- Сожалею, что все так вышло, Дуг. Я всегда думал, что вы с ним живете
душа в душу.
- Я тоже, сэр. Признаюсь, я приложил немало усилий, чтобы этого
добиться. Я не привык вести двойную игру, знаете ли.
На обочине сбились в кучку несколько "Газелей". Замерли, пока они
проезжали мимо.
- Что ты хочешь, Дуг? - спросил Донохью.
- Я вот подумал, может, для меня найдется какая-нибудь работа. Прийти к
кому-то, за кем-то наблюдать. Может, вам нужны какие-то документы. - Донохью
ждал продолжения. - Плюс к этому у меня есть друг. С ирландских времен.
Живет в Хараре, а вот мне там совсем не нравится.
- Что за друг?
- К нему обращались. Он выполняет заказы.
- Обращались насчет чего?
- К нему обратились некие европейцы, друзья его друзей. Предложили ему
большие деньги, чтобы убрать белую женщину и ее черного дружка неподалеку от
Турканы. Всю техническую сторону, самолеты, автомобили они брали на себя.
Сегодня уезжаешь, завтра выполняешь задание и тут же возвращаешься.
Донохью вновь свернул на обочину, остановил машину.
- Дата?
- За два дня до убийства Тессы Куэйл.
- Он согласился?
- Разумеется, нет, сэр.
- Почему нет?
- Он не такой. Во-первых, не трогает женщин. Он работал в Руанде,
работал в Конго. Женщин не трогал и не тронет.
- Так что он сделал?
- Посоветовал поговорить с другими людьми, не столь переборчивыми.
- С кем именно?
- Он не говорит, сэр. А если бы и хотел сказать, я бы ему не разрешил.
Есть знания, которые слишком опасны.
- Твое предложение как-то не впечатляет.
- Ну, он готов рассказать и побольше, если вы понимаете, о чем я.
- Не понимаю. Я покупаю имена, фамилии, даты, места. Конкретную
информацию. За наличные. Ничего больше.
- Я думаю, он действительно хочет поговорить, сэр. Вы хотите знать, что
случилось с доктором Блюмом, включая привязку к карте? Он записал все, что
случилось около озера Туркана, со слов своих друзей. Только для ваших глаз,
если цена будет подходящая.
К автомобилю подошла еще группа ночных мигрантов, возглавляемая
стариком в женской соломенной шляпке.
- Мне кажется, это чушь, - покачал головой Донохью.
- Не думаю, что это чушь, сэр. Уверен, что все так и было. Знаю.
По спине Донохью пробежал холодок. Знаю! Знаю как? Со слов ирландского
друга или на основании личных впечатлений?
- Где он? Рассказ о случившемся, который он написал?
- Здесь, сэр. Вы можете получить его в любое удобное для вас время.
- Завтра в полдень я заеду в бар отеля "Серена" на двадцать минут.
- Он рассчитывает на пятьдесят штук, мистер Донохью.
- Я скажу, на что он может рассчитывать, когда посмотрю товар.
До Найроби Донохью добирался час, старательно объезжая рытвины. Однажды
чуть не сшиб шакала, спешащего в какой-то национальный парк. Группа женщин в
цветастых платьях замахала руками, в надежде, что их подвезут, но он не
сбавил скорости. В городе сразу направился в посольство. Об озерной форели
пришлось забыть.
Глава 21
- Сэнди Вудроу, - с игривой суровостью заявила Глория, встав перед ним
в новом воздушном платье, уперев руки в бока. - Пора тебе поднять флаг!
Она проснулась раньше его и уже расчесала волосы к тому времени, как он
побрился. Отправила детей в школу с водителем, потом приготовила яичницу с
беконом, которую Сэнди не разрешали, но иной раз девушка имеет право
побаловать своего мужчину. О чем и сообщила голосом школьного директора,
имитируя его мимику, но ее муж ничего этого не заметил, просматривая, как
обычно, найробийские газеты.
- Флаг поднимут в понедельник, дорогая, - рассеянно ответил Вудроу,
нарезая бекон. - Милдред осведомлялся в отделе протокола. Траур по Тессе
длится дольше, чем по принцу крови.
- Я говорю не об этом флаге, глупыш, - Глория собрала газеты и
переложила их на столик для закусок под своими акварелями. - Тебе удобно? Со
стула не свалишься? Тогда слушай. Я говорю о том, чтобы устроить классную
вечеринку и поднять всем настроение, в том числе и тебе. Уже пора, Сэнди.
Действительно пора. Мы должны сказать друг другу: "Да. Это случилось. Здесь,
рядом с нами. Мы ужасно об этом сожалеем. Но жизнь все равно продолжается".
Тесса нас бы одобрила. Ключевой вопрос, дорогой. Что слышно из Лондона?
Когда возвращаются Портеры? - Если речь шла о достаточно близких семейных
парах, Глория опускала фамилии, обходясь Портерами или Еленами.
Вудроу накрыл гренок куском яичницы.
- "Отпуск мистера и миссис Портер Коулридж затягивается в связи с
необходимостью устроить дочь Рози в частную школу", - процитировал он
воображаемого пресс-секретаря. - Ничего больше мне не известно.
Голос его звучал беззаботно, хотя на самом деле происходящее ставило
его в тупик. Что все-таки задумал Коулридж? Почему не дает о себе знать? Да,
конечно, он в отпуске. Но когда послы отбывают на родину, они оставляют
телефоны, адреса, обычные и для электронной почты. Они готовятся к
возвращению, звонят исполняющим обязанности и личным секретарям по малейшему
поводу и без оного, интересуются слугами, садом, собаками и работой
вверенного им посольства. И злятся, если им намекают, что в их отсутствие
работа идет даже лучше. Но от Коулриджа, после его внезапного отъезда, ни
словечка. А если Вудроу звонил в Лондон, вроде бы доя того, чтобы получить
совет по какому-то пустяковому вопросу, а на самом деле чтобы узнать планы
своего начальника, то натыкался на глухую стену. "Коулридж в администрации
премьер-министра", - отвечали в департаменте Африки. "Коулридж на совещании
рабочей группы министерства", - говорили в аппарате постоянного заместителя
министра.
И Бернард Пеллегрин, когда Вудроу дозвонился до него по телефону
спецсвязи, стоящем на столе Коулриджа, уходил от прямого ответа не хуже
остальных. "Обычная суета, - объяснял он, не вдаваясь в подробности. -
Премьер-министр затребовал информацию, соответственно, министр должен ее
подготовить, вот Коулридж и нарасхват. Всех интересует Африка. Ничего
нового".
- Но Портер возвращается или нет, Бернард? Я хочу сказать, эта
неопределенность сильно мешает. Всем нам.
- Если я что-то и узнаю, то последним, старина. - Короткая пауза. - Ты
один?
-Да.
- Этот маленький говнюк Милдред не приложил ухо к замочной скважине?
Вудроу бросил взгляд на закрытую дверь в приемную и понизил голос:
"Нет".
- Помнишь тот отчет, что ты посылал мне не так уж и давно? Страниц
двадцать с небольшим... Который написала женщина?
У Вудроу скрутило живот. Спецсвязь отсекала от разговора чужих. Но не
его.
- И что?
- Мое мнение... наилучший сценарий... с какой стороны ни посмотри... я
его не получал. Затерялся на почте. Идет?
- Вы говорите за себя, Бернард. Я за вас говорить не могу. Если вы его
не получили, это ваше дело. Но я его вам посылал. Это все, что мне известно.
- Допустим, ты его не посылал, старина. Допустим, его вообще не было.
Его не писали, его не отсылали. Можно это устроить?
- Нет. Это невозможно. Ничего не получится, Бернард.
- Почему? - голос звучал совершенно спокойно, разве что в нем слышался
легкий интерес.
- Я отправил его дипломатической почтой. Он зарегистрирован. Адресован
лично вам. Фельдъегери за него расписались. Я говорил о нем... - хотел
сказать "Скотленд-Ярду", но передумал, - ...людям, которые сюда приезжали.
Пришлось. Они узнали о его существовании еще до встречи со мной. - Страх
стал причиной закипевшей в нем злости. - Я рассказывал вам об этом! По
существу, предупреждал вас! Бернард, что-то не складывается? Вы заставляете
меня нервничать, С ваших слов я понял, что в этой истории поставлена точка.
- Волноваться не о чем, старина. Успокойся. Такое случается. Если из
тюбика вылезает чуть больше зубной пасты, чем требуется, остаток можно
втянуть назад. Люди говорят, что это невозможно, но все так делают. Как
жена?
- Глория в полном порядке.
- Дети?
- Отлично.
- Передай им мои наилучшие пожелания...
- Вот я и решила, что надо устроить грандиозные танцы, - радостно
восклицала Глория.
- Превосходная мысль, дорогая, - кивнул Вудроу и, чтобы выиграть время
и поймать нить разговора, потянулся за лекарствами, которые она заставляла
его выпивать каждое утро: три таблетки из овсяных отрубей, одну капсулу с
рыбьим жиром и половинку аспирина.
- Я знаю, что ты ненавидишь танцы, но в этом виноват не ты, а твоя
мать, - сладко проворковала Глория. - Елена в этом участвовать не будет,
после того, что она устроила. Я буду лишь держать ее в курсе.
- Да. Хорошо. Но вы уже поцеловались и помирились, не так ли? Я вроде
бы не знал. Поздравляю.
Глория прикусила губу. Воспоминания о недавнем конфликте,
спровоцированном Еленой, моментально испортили ей настроение.
- У меня есть подруги, Сэнди, ты знаешь, - промямлила она. - Они мне
просто необходимы, если по-честному. Ждать тебя целый день в одиночестве
очень уж трудно. С подругами можно посмеяться, поболтать, попросить их
что-то сделать. Иногда они, конечно, подводят. Но потом снова приходят.
Потому что подруги. Я бы хотела, чтобы у тебя был такой друг.
- Я тебя понял, дорогая, но мне пора, - Вудроу обнял ее на прощание,
чмокнул в щечку и отбыл.
x x x
За вечеринку Глория взялась столь же энергично и эффективно, как и за
подготовку похорон Тессы. Прежде всего создала рабочую группу из других жен
и младших сотрудников посольства, которые не посмели бы ей отказать.
Включила в нее и Гиту, для нее это был важный момент, потому что именно Гита
стала яблоком раздора между ней и Еленой и причиной безобразной сцены,
воспоминания о которой еще долго преследовали Глорию.
Танцы, устроенные Еленой, надо сказать, удались. Сэнди придерживался
мнения, что на вечеринках семейные пары должны разбиваться и общаться не
между собой, а с гостями и хозяевами. Так они всегда и делали. Он лучился
обаянием. Весь вечер они лишь махали друг другу рукой через зал да
проносились мимо на танцевальной площадке. Глория полагала, что это
нормально, правда, ей хотелось, чтобы Сэнди пригласил ее хотя бы на один
танец, особенно на фокстрот. В общем, вечер Глории особенно ничем не
запомнился. Она, правда, подумала, что Елене в ее-то возрасте следует
одеваться скромнее, а не выставлять огромный бюст на всеобщее обозрение, и
ей не нравилось, что бразильский посол, танцуя самбу, клал ей руку на зад,
но Сэнди сказал, что латиноамериканцы по-другому не умеют.
На самих танцах Глория ничего не заметила, хотя всегда полагала себя
женщиной наблюдательной, а на следующее утро за кофе в "Мутайга-клаб" ее
словно громом поразили слова Елены, когда та рассказала, как бы между
прочим, в череде других сплетен, хотя событие это могло полностью изменить
жизнь Глории, о Сэнди, который "так сильно прихватил Гиту Пирсон", что Гита
рано ушла домой, сославшись на головную боль. Елена отнеслась к этому
поступку девушки крайне отрицательно, потому что танцы устраивают для того,
чтобы гости веселились до упада, а не уходили в самом разгаре действа.
Глория поначалу потеряла дар речи. Потом отказалась поверить тому, что
услышала. "Что значит "прихватил"? В каком смысле прихватил? Конкретизируй,
пожалуйста. Я, знаешь ли, очень расстроилась. Нет, все нормально,
пожалуйста, продолжай. Раз уж начала, выкладывай все".
Елена все и выложила. Не стесняясь особо в выражениях. Хватал ее за
сиськи. Прижимался своей наглой штучкой к ее промежности. А как еще должен
вести себя мужчина, если он кого-то домогается? Ты, должно быть,
единственная, кто не знает, что Сэнди один из самых известных бабников в
дипломатической колонии. Вспомни, как он с высунутым языком обхаживал Тессу,
даже когда та была на восьмом месяце беременности!
Упоминание о Тессе стало последней каплей. Глория давно смирилась с
тем, что Сэнди неравнодушен к Тессе, но считала, что ему хватало
хладнокровия, чтобы держать свои чувства в узде. К своему стыду, она
рассматривала Гиту как потенциальную угрозу и пришла к выводу, что
волноваться тут не о чем. А теперь Елена не только вскрыла старую рану, но и
обильно полила ее уксусом. Униженная, оскорбленная, в дикой злобе, Глория
поспешила домой, отпустила слуг, усадила детей за домашнее задание, заперла
буфет со спиртным и стала дожидаться возвращения Сэнди. Он явился около
восьми часов, как обычно, жалуясь на огромный объем работы, и, как
показалось Глории, трезвый. Не желая, чтобы дети услышали их разговор, она
схватила мужа за руку и увлекла вниз, по лестнице черного хода, в спальню
для гостей.
- В чем дело? - пожелал узнать он. - Мне надо выпить.
- Дело в тебе, Сэнди, - грозно изрекла Глория. - Мне не нужны никакие
увертки. И давай обойдемся без дипломатических хитростей. Я хочу получить от
тебя прямой ответ. Мы оба взрослые люди. Был у тебя роман с Тессой Куэйл или
нет? Предупреждаю, Сэнди, я очень хорошо тебя знаю. И сразу пойму, лжешь ты
или нет.
- Нет, - без запинки ответил Вудроу. - Не было. Есть еще вопросы?
- Ты ее любил?
- Нет.
Он мужественно, как и его отец, стоял под огнем. Не повел и бровью.
Такого Сэнди, если признаться честно, она больше всего и любила. Мужчину, за
которым могла чувствовать себя как за каменной стеной. "Больше никогда в
жизни не буду разговаривать с Еленой", - решила для себя Глория.
- Ты прихватывал Гиту, когда танцевал с ней на вчерашней вечеринке
Елены?
- Нет.
- Елена говорит, что прихватывал.
- Значит, Елена несет чуть. Что в этом удивительного?
- Елена говорит, Гита ушла с вечеринки рано, потому что ты лапал ее.
- Я думаю, Елена злится, потому что я не лапал Елену.
Глория никак не ожидала, что на каждый вопрос она будет получать
твердое "нет", и ее наступательный порыв чуть ли не полностью иссяк.
- Ты гладил Гиту? Лапал ее? Прижимался к ней? Говори мне! - выкрикнула
она, прежде чем разрыдаться.
- Нет, - в очередной раз повторил Вудроу и шагнул к ней, но она не
позволила приласкать себя.
- Не трогай! Оставь меня в покое! Ты хотел завести с ней роман?
- С Гитой или Тессой?
- С каждой! С обеими! Какая разница?
- Может, сначала разберемся с Тессой?
- Делай что хочешь!
- Если под "романом" ты понимаешь совокупление, то такая идея, конечно
же, приходила мне в голову, как и большинству знакомых с ней мужчин с
нормальным сексуальным аппетитом. Гиту я нахожу менее привлекательной, но
молодость имеет свои прелести, поэтому, скажем так, она меня тоже
возбуждает. Как насчет формулы Джимми Картера? "Я совершил прелюбодеяние в
своем сердце". Вот и все. Я признался. Хочешь развестись или я могу выпить
шотландского?
К тому времени она уже согнулась пополам, плакала от стыда и презрения
к себе, умоляла Сэнди простить ее, потому что ей со всей очевидностью стало
ясно, что произошло: она обвиняла его во всем том, в чем винила себя после
поспешного отъезда Джастина. Сэнди доставалось именно потому, что она сама
чувствовала себя виноватой. Осознав глубину своего падения, Глория сжалась в
комок и залепетала: "Мне так жаль, Сэнди. Пожалуйста, Сэнди, прости меня, я
такая ужасная". Она попыталась вырваться из объятий Сэнди, но тот уже крепко
держал ее за плечи и, как добрый доктор, помогал подняться по лестнице.
Когда они добрались до гостиной, она отдала ему ключ от буфета со спиртным,
и он налил по большой порции виски им обоим.
Тем не менее процесс налаживания отношений требовал времени. Столь
чудовищные обвинения не забываются в один день, особенно если они тянут за
собой другие обвинения, вроде бы оставшиеся в далеком прошлом. Глория вновь
и вновь погружалась в воспоминания, извлекая из памяти все более давние
события. В конце концов, Сэнди - интересный мужчина. И, разумеется, женщины
так и липнут к нему. Зачастую красивей его на вечеринке никого нет. И
невинный флирт еще никому не вредил. Но память не соглашалась с идеей
невинного флирта. На ум приходили все новые женщины. Партнерши по теннису,
детские сиделки, молодые жены пожилых мужей. Она вспоминала пикники,
вечеринки у бассейна, даже, тут по телу пробежала дрожь, пьяную вечеринку у
французского посла в Аммане, когда все плавали в бассейне голыми, а потом с
криками бросились за полотенцами, но все же...
Глории потребовалось несколько дней, чтобы простить Елену, хотя она
знала, что полностью не простит ее никогда. Но Елена такая несчастная,
говорила при этом она себе. Какой еще она может быть, имея в мужьях этого
отвратительно маленького грека, стараясь забыться в объятиях любовников.
x x x
С другой стороны, Глория никак не могла решить, что именно они должны
отпраздновать. Очевидно, какое-нибудь событие, например День независимости
Кении (77) или Майский день (78).
Очевидно, вечеринку следовало провести в самое ближайшее время, а не то
Портеры могли вернуться, что никак не устраивало Глорию. Она хотела, чтобы в
центре внимания был именно Сэнди. День Содружества (79)
представлялся удачным поводом, но так долго ждать она не могла. С другой
стороны, при определенных условиях они могли отметить более ранний День
Содружества. Проявить инициативу. Назвать его, скажем, Английским Днем
Содружества. Или придумать какой-нибудь День святого Георгия, не зря же он
победил дракона. А может, день Дюнкерка, в память о героической обороне
побережья. Предпочтительнее, конечно, День Ватерлоо, или День Трафальгара,
или День Азенкура (80), свидетельства английских побед,
но, к сожалению, побед над французами, которые, как н
е преминула указать Елена, лучшие повара в городе. Но, раз уж ни один
из этих дней не годился, пришлось останавливаться на Дне Содружества.
Глория решила, что пора реализовывать свой главный план, для чего ей
требовалось "добро" со стороны если не посла, то его личного секретаря. Майк
Милдрен отличался непостоянством. Шесть месяцев он делил квартиру с ничем не
примечательной новозеландкой, как вдруг поменял ее на симпатичного
итальянского парнишку, который целыми днями отирался у бассейна в отеле
"Норфолк". Поэтому Глория позвонила ему из "Мутайга-клаб" после ленча, когда
Милдрен, по свидетельству многих, обычно пребывал в наилучшем расположении
духа, строго наказав себе ни в коем случае не называть его Милдред.
- Майк, это Глория. Как поживаешь? Есть минутка? Лучше две.
Наверное, она проявляла излишнюю скромность, будучи женой и.о. посла Ее
Величества, пусть и уступала по статусу Веронике Коулридж. Разумеется, у
Милдрена нашлась минутка.
- Майк, ты, возможно, слышал, что мы собираемся предварить День
Содружества большой вечеринкой. С танцами. Чтобы поднять всем настроение.
Должно быть, Сэнди уже говорил об этом с тобой. Не так ли?
- Еще нет, Глория, но, без сомнения, поговорит.
"От Сэнди, как всегда, никакого толку, - с грустью подумала Глория. -
Забывает о моих просьбах, едва выйдя за дверь. А домой возвращается, чтобы с
помощью виски вогнать себя в сон".
- Так или иначе, мы хотим устроить праздник, Майк, - решительно
продолжила она. - С танцами, выпивкой и закуской. Буфет с горячим и живая
музыка. Пригласим хорошую местную группу. Не дискотеку, как была у Елены, с
холодными закусками. Сэнди дает на это часть представительского фонда,
атташе пообещали порыться в закромах. И это только начало. Ты меня слушаешь?
- Разумеется, Глория.
Напыщенный мальчишка. Мнит себя большим человеком. Ну да Сэнди ему
прижмет хвост, если представится такая возможность.
- Отсюда два момента, Майк. Оба деликатные, но я все равно считаю
необходимым их коснуться. Первый. В отсутствие Портера его фонд остается в
неприкосновенности или можно убедить его дать команду внести некую лепту в
наш праздник? Как по-твоему?
- Второй?
"С ним просто невозможно иметь дело".
- Второй момент, Майк, где? Учитывая масштаб события... и наличие
большого шатра для буфета... а также важность для английской колонии... мы
вот подумали, вернее, я подумала... Сэнди для этого слишком занят... если мы
хотим отпраздновать День Содружества по высшему разряду, хорошо бы
собраться, при условии, что все согласятся, на лужайке у резиденции посла.
Майк? - У нее создалось ощущение, что тот нырнул под воду и уплыл.
- Слушаю, Глория.
- Самое удобное место, не так ли? Опять же, есть где поставить
автомобили. В дом, конечно же, никто не пойдет. Это дом Портера. Разве что в
туалеты. Не можем же мы ставить биотуалеты в саду резиденции посла, не так
ли? Я хочу сказать, все же на месте. Слуги, охрана, и все такое. Конечно,
ждут они не нас, а возвращения Портера и Вероники. Сэнди и я всего лишь
исполняем их обязанности. Речь не идет о захвате резиденции. Майк, ты меня
слышишь? У меня такое впечатление, что я рассказываю все это себе.
Так и было. Отказ поступил в тот же вечер, в виде отпечатанного письма,
копию которого Милдред наверняка оставил себе. Секретарь привез его сам, но
разговаривать с Глорией не стал. Она лишь увидела, как он отъезжал от дома в
автомобиле с открытым верхом. За рулем сидел итальянец. Отдел протокола
категорически против, писал он. Резиденция посла и ее лужайки в его
отсутствие не должны использоваться ни для каких мероприятий. Любая попытка
будет рассматриваться "фактической аннексией прерогатив посла", на такой вот
грубой ноте заканчивал он. И добавлял, что с разъяснениями по этому поводу
уже отправлено официальное письмо из Форин-оффис.
Вудроу пришел в дикую ярость. Никогда раньше он так не кричал на нее.
"Пусть это послужит тебе хорошим уроком, - ревел он, кружа по гостиной. -
Или ты думаешь, что я получу должность Портера, устроив пьянку с танцами на
его гребаной лужайке?"
- Я всего лишь разведала обстановку, - слабо протестовала она. - А в
том, что я хочу, чтобы ты стал сэром Сэнди, нет ничего плохого. И я знаю,
что тебя посвятят в рыцари за свои, а не за чужие заслуги. Я просто хочу,
чтобы ты был счастлив, - потом сделала логичный вывод: - Мы неплохо
повеселимся и у нас, - и задумчиво оглядела сад.
x x x
И вот наступил великий День Содружества.
Энергия, нервы, силы, вложенные в подготовку, окупились сполна. Гости
прибыли, музыканты играли, напитки разносились, пары болтали, палисандровые
деревья цвели, жизнь била ключом. Шатер, доставленный по ошибке, заменили
заказанным, бумажные салфетки - льняными, пластиковые ножи и вилки -
металлическими, над шатром подняли национальный флаг. Вместо генератора,
который кашлял, как больной мул, поставили другой, этот булькал, словно
кипящая в чайнике вода. Белые лица разбавляли и африканцы, в последний
момент приглашенные Сэнди, в том числе два или три человека из окружения
Мои. Вместо того чтобы прибегать к услугам никому не известных официантов,
Глория отдала предпочтение прислуге из домов других дипломатов. А также
пригласила Мустафу, который, убитый горем, до сих пор не нашел себе другую
работу. Но посланный Глорией Джума разыскал его, и теперь Мустафа кружил
между столов, безусловно, довольный тем, что о нем не забыли. Полиция, что
удивительно, прибыла вовремя и организовала парковку. Тепер
ь проблема заключалась лишь в том, чтобы не дать им напиться, но Глория
строго напомнила полицейским об их обязанностях и тешила себя надеждой, что
ее слова не остались простым сотрясением воздуха. И музыканты играли
прекрасно, настоящий джангл, разве что Сэнди любил танцевать под более
медленную музыку. Выглядел Сэнди великолепно, в новом смокинге, который
Глория купила ему, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Из шатра
доносились такие дразнящие ароматы. А значит, не оставалось сомнений, что
гости воздадут должное и буфету. Конечно, никаких фантастических блюд они
там не найдут, все-таки это Найроби - не Лондон, но она на все сто процентов
использовала имеющиеся в ее распоряжении финансовые ресурсы. "Закуски у нас
определенно лучше, чем были у Елены", - с чувством глубокого удовлетворения
отметила Глория. И дорогая Гита, в золотом сари, выглядела божественно.
x x x
Вудроу лучился счастьем. Наблюдая за парами, извивающимися под музыку,
которую он терпеть не мог, систематически прикладываясь к четвертому стакану
виски, он видел себя морским волком, сумевшим, несмотря на все превратности
судьбы и погоды, благополучно привести корабль в родную бухту. "Нет, Глория,
я никогда к ней не подкатывался... или к кому-то еще. Нет на все твои
вопросы. Нет, не узнать тебе от меня ничего того, что потом ты смогла бы
использовать против меня. Не узнать ни тебе, ни архисучке Елене, ни Гите,
этой гребаной пуританке. Как правильно в свое время заметила Тесса, я не из
тех, кто добровольно сдает завоеванные позиции".
Уголком глаза Вудроу заметил Гиту, танцующую в обнимку с великолепным
африканцем, которого она, должно быть, видела на вечеринке впервые в жизни.
"Такая красота, как твоя, - грех, - мысленно говорит он ей. - Такой же грех,
что и у Тессы. Не имеет женщина права обладать таким телом, как твое, и не
разделять желания мужчины, которого оно возбуждает. Когда же я указываю на
это тебе, ничего особенного не делаю, разве что легонько прикасаюсь, ты
сверкаешь глазами и шипишь, требуя, чтобы я убрал руки. А потом убегаешь
домой, на глазах этой архисучки Елены..." От воспоминаний Вудроу оторвал
бледный лысеющий мужчина, по выражению лица которого чувствовалось, что он
не очень-то понимает, куда попал. Его сопровождала шестифутовая амазонка,
увешанная браслетами.
- Добрый день, посол, как хорошо, что вы пришли! - фамилию он забыл, но
эта чертова музыка все равно заглушала половину слов. Громким криком он
подозвал Глорию. - Дорогая, познакомься с новым послом Швеции, который
прибыл только неделю тому назад. Хотел засвидетельствовать свое почтение
Портеру, но напоролся на меня. Супруга должна присоединиться к вам через
пару недель, не так ли, посол? А сегодня вы - вольный стрелок, ха-ха! Рад,
что вы заглянули к нам. Простите, должен уделить внимание другим гостям.
Ciao!
Солист пел, так, наверное, следовало называть это кошачье мяуканье.
Зажав микрофон в одной руке и поглаживая по его полукруглому торцу пальцами
другой. Вращая бедрами, словно при совокуплении.
- Дорогой, неужели тебя это совсем не возбуждает? - прошептала Глория,
проносясь мимо него в объятиях индийского посла. - Меня - да!
Мимо проносили поднос с напитками. Вудроу поставил на него пустой
стакан, взял полный. Глорию уже вел на танцплощадку веселый, бесстыдно
продажный Моррисон М'Гамбо, которого прозвали Министр-на-Ленч. Вудроу мрачно
огляделся в поисках фигуристой партнерши. Он понял, что надо потанцевать,
чтобы снять злость и напряжение. Какой прок от вечеринки, если не ощущаешь
под руками женское тело.
- Я всю жизнь убегаю от себя! - кружа в танце, проревел он в изумленное
лицо грудастой датчанки. Она работала в какой-то благотворительной
организации, и звали ее то ли Фитт, то ли Флитт. - Всегда знал, от чего
бегу, только не имел ни малейшего понятия, куда направляюсь. А как дела у
вас? Я спросил, как с этим у вас?- Она рассмеялась и замоталатоловой. - Вы
думаете, я зол или пьян, не так ли? - Она кивнула. - Так вот, вы ошибаетесь.
Я и зол, и пьян. - Подруга Арнольда Блюма, вспомнил он. Когда же это шоу
закончится? Должно быть, эту мысль он озвучил и довольно громко, потому что
увидел, как датчанка опустила глаза и ответила: "Возможно, никогда" - с тем
смирением, которое добрые католики резервируют исключительно за папой
римским. Вновь оставшись один, Вудроу направился к столикам, около которых
уже толпились оглушенные музыкой гости. Пора что-то съесть. Он развязал
галстук-бабочку, оставив его болтаться на шее.
- Характерная черта джентльмена, - объяснил он какой-то непостижимой
для него черной Венере. - Умение завязывать собственный галстук.
Гита и две веселые африканки из английского консульства танцевали
что-то местное. Другие девушки начали присоединяться к ним. Они образовали
кружок, хлопали по ладошкам соседок, потом парами поворачивались друг к
другу спинами, наклонялись и терлись задом. Музыканты подошли к самому краю
сцены и играли только им, крича: "Да, да, да-а-а!" Оставалось только гадать,
что потом скажут соседи, потому что Глория пригласила далеко не всех: в
противном случае нельзя было бы и шагу ступить, не столкнувшись с продавцом
оружия или наркотиков. Когда Вудроу делился этой шуткой с шишками из
администрации Мои, те начинали гоготать, а потом пересказывали ее своим
женщинам, которые смеялись до слез.
Гита. Что у нее на уме? "Мы словно вернулись на совещание "канцелярии",
- думал Вудроу. - Когда я смотрю на нее, она отводит глаза. Когда я отвожу
глаза, она смотрит на меня. Это просто черт знает что". Должно быть, он
опять высказал свои мысли вслух, потому что зануда из "Мутайга-клаб" по
фамилии Мидоуэр, стоявший рядом, тут же с ним согласился и добавил: если
молодежь хочет так танцевать у всех на глазах, тогда почему бы им не
трахаться прямо на танцевальной площадке. Вудроу придерживался того же
мнения, о чем не преминул прокричать зануде в ухо. А отвернувшись от него,
оказался лицом к лицу с Мустафой, черным ангелом, вставшим перед ним, словно
хотел загородить ему дорогу, хотя Вудроу никуда идти и не собирался. Вудроу
заметил, что Мустафа ничего не несет, и это его покоробило. "Если уж Глория
по доброте сердца наняла беднягу, чтобы что-то приносить и убирать со
столов, то почему он ничего не носит и не убирает? Почему стоит здесь, как
моя нечистая совесть, с пустыми руками, если не считат
ь сложенного листка бумаги в одной, и бормочет что-то непонятное,
словно золотая рыбка?"
- Парень говорит, что у него для вас письмо, - прокричал Мидоуэр.
- Что?
- Очень личное, очень срочное письмо. Должно быть, в вас по уши
влюбилась какая-то прекрасная дева.
- Мустафа так сказал?
-Что?
- Я спрашиваю, Мустафа так сказал?
- Разве вы не собираетесь выяснить, кто она? Возможно, ваша жена, - и
Мидоуэр затрясся от смеха.
"Или Гита", - подумал Вудроу, вдруг окрыленный надеждой.
Он отступил в сторону, увлек Мустафу за собой, чтобы Мидоуэр видел
только их спины и сомкнувшиеся плечи, протянул руку, и Мустафа передал ему
сложенный листок обычной писчей бумаги.
- Спасибо, Мустафа! - прокричал Вудроу, показывая тем самым, что более
не нуждается в его услугах.
Но Мустафа не сдвинулся с места, а выразительным взглядом показал, что
Вудроу должен незамедлительно прочитать письмо. "Черт с тобой, стой, где
стоишь, - зло подумал Вудроу. - Все равно ты не умеешь читать на английском.
Да и говорить тоже". Он развернул листок. Распечатка с принтера. Без
подписи.
"Дорогой сэр!
В моем распоряжении находится письмо, написанное Вами миссис Тессе
Куэйл, в котором Вы приглашали ее убежать с Вами. Мустафа приведет Вас ко
мне. Пожалуйста, никому об этом не говорите и приходите немедленно, или мне
придется передать письмо в другие руки".
Без подписи.
x x x
Вудроу мгновенно протрезвел, словно его окатили из полицейского
водомета. Человек, идущий на эшафот, успевает передумать о многом, и Вудроу,
пусть и выпивший немало виски, не облагаемого налогом, не был исключением из
общего правила. Он решил, что его общение с Мустафой не укрылось от внимания
Глории, и не ошибся: она дала себе зарок на вечеринке не спускать с него
глаз. Поэтому он ободряюще помахал ей рукой, как бы говоря: "Нет проблем", и
последовал за Мустафой. И в этот же момент впервые встретился взглядом с
Гитой и обнаружил в ее глазах холодную расчетливость.
Одновременно он пытался вычислить шантажиста и связал его с
присутствием полиции. Логика его сводилась к следующему: в какой-то момент
полиция провела обыск в доме Куэйлов и нашла то, что не удалось отыскать
ему. Один из них припрятал письмо, выжидая момент, когда оно принесет
дивиденды. Вот этот момент и наступил.
Почти одновременно в голове возник и другой вариант: Роб, Лесли или они
оба, помимо своей воли отстраненные от расследования, решили обратить свои
находки в наличные. Но почему здесь и сейчас? Мелькнула мысль о том, что к
записке имеет отношение Тим Донохью, но Вудроу тут же ее отмел. Да, Донохью
присутствовал на вечеринке, сидел с Мод, своей молчаливой женой, в темном
углу тента, но едва ли годился на большее.
Одновременно у Вудроу обострились все чувства: он замечал каждую
мелочь. Плохо вбитые колышки, провисшие веревки, банановую шкурку на дорожке
("Кто-нибудь поскользнется, упадет и подаст на меня в суд"), неохраняемую
приоткрытую дверь в спальню для гостей ("чертовы воры могут обчистить весь
дом, а мы ничего не заметим").
Огибая кухню, он увидел с дюжину непрошеных гостей, дожидающихся
объедков с барских столов. В свете фонаря-"молнии" они группками сидели на
траве. Около них копошились двадцать детей. Нет, только шесть. На самой
кухне за столом, сытые и пьяные, дремали полицейские, повесив кители и
оружие на спинки стульев. В таком состоянии, решил Вудроу, едва ли кто из
них мог быть автором письма, которое он сжимал в руке.
Кухня осталась позади. Мустафа, с ручным фонариком в руке, вел его
через холл к входной двери. "Филип и Гарри! - в ужасе вспомнил Вудроу. -
Господи, а вдруг они увидят меня? Впрочем, что они могут увидеть? Своего
отца в смокинге, который ослабил галстук, чтобы открыть шею палачу". Но тут
он вспомнил, что на ночь Глория отправила детей к друзьям. Она насмотрелась
на детей дипломатов на танцах и решила, что Филипу и Гарри такие впечатления
пока ни к чему.
Мустафа открыл входную дверь, махнул фонарем в сторону подъездной
дорожки. Вудроу вышел из дома. Его тут же окружила чернильная тьма. Ради
романтического эффекта Глория выключила прожектора, обычно освещавшие
подъездную дорожку. Ночь выдалась ясная, но Вудроу не испытывал желания
любоваться звездами. Мустафа фонариком звал его к воротам. Сторож из племени
балуйа открыл ворота, а члены его многочисленной семьи, как всегда
кучковавшиеся за его спиной, с интересом разглядывали Вудроу. Автомобили
стояли по обе стороны дороги, их сторожа дремали или негромко
переговаривались друг с другом. "Мерседес" с водителями, "Мерседес" со
сторожами, "Мерседес" с овчаркой и обычная толпа африканцев, наблюдающих,
как жизнь проходит мимо. Музыка гремела почти как у тента и с удалением не
становилась лучше. Вудроу не сомневался, что завтра ему придется разбираться
с жалобами. К примеру, эти бельгийские судовладельцы из номера двенадцать
подавали на человека в суд, стоило его собаке пернуть в их воздушном простра
нстве.
Мустафа остановился у автомобиля Гиты. Вудроу хорошо его знал.
Частенько поглядывал на него из окна кабинета, обычно со стаканом в руке.
Изготовленный в Японии, такой маленький и низкий, что всякий раз, когда она
влезала в него, Вудроу мог представить себе, как Гита надевает купальный
костюм. "Почему мы здесь остановились? - взглядом спросил он у Мустафы. -
Каким образом автомобиль Гиты связан с шантажом?" Он начал думать о том, а
сколько у него денег. Вдруг они запросят сотни фунтов? Тысячи? Десятки
тысяч? Ему придется занимать у Глории, но под каким предлогом? Впрочем, если
речь пойдет только о деньгах, он вздохнул бы с облегчением. Автомобиль Гиты
стоял далеко от уличного фонаря. Фонари не горели из-за отключений энергии,
но никто не знал, когда они могут зажечься. Он подсчитал, что при нем только
восемьдесят фунтов в кенийских шиллингах. На них молчание не купишь. Он уже
начал думать о предстоящих переговорах. Какие гарантии он мог получить в
том, что шантажист не вернется через шесть мес
яцев или шесть лет? "Придется обращаться к Пеллегрину, - подумал он,
едва не рассмеявшись. - Спрашивать старину Бернарда, как заталкивать лишнюю
зубную пасту обратно в тюбик".
Если только.
На ум пришла самая безумная из версий. Утопая, Вудроу схватился за
последнюю соломинку.
Гита.
"Гита украла письмо! Нет, более вероятно другое: Тесса отдала ей письмо
на хранение! Гита послала Мустафу, чтобы выманить меня с вечеринки и
наказать за то, что произошло у Елены. И вот же она, сидит за рулем, ждет
меня. Каким-то образом выскользнула из дома первой и уже сидит в кабине, моя
подчиненная, шантажистка!"
Если он и разозлился, то лишь на мгновение. "Если это Гита, мы
договоримся. С ней я смогу все уладить. Возможно, письмо станет первым шагом
в наших новых отношениях. Возможно, ее желание причинить мне боль -
прикрытие других, более конструктивных желаний".
Но за рулем сидела не Гита. По силуэту он понял, что это мужчина.
Водитель Гиты? Ее бойфренд, дожидающийся окончания танцев, чтобы отвезти ее
домой? Со стороны пассажирского сиденья дверцу открыли заблаговременно. Под
бесстрастным взглядом Мустафы Вудроу осторожно полез в машину. Какой там
купальный костюм. Прямо-таки кабинка карусели, в которой он катался с
Филипом в парке аттракционов. Мустафа захлопнул за ним дверцу. Автомобиль
качнуло, но мужчина за рулем не шевельнулся. Одет он был, как многие
горожане-африканцы, в стиле Санкт-Морица, несмотря на жару: шерстяная
шапочка, надвинутая на лоб до самых бровей, и темная стеганая куртка на
"молнии" с капюшоном. Белый этот мужчина или черный? Вудроу втянул носом
воздух, но не уловил сладкого запаха Африки.
- Хорошая музыка, Сэнди, - нарушил тишину Джастин и протянул руку,
чтобы повернуть ключ в замке зажигания.
Глава 22
Вудроу сидел за резным столом из тропического тика стоимостью пять
тысяч американских долларов. Сидел ссутулившись, касаясь локтем обрамленной
серебром подставки для бумаг, которая стоила существенно меньше. В пламени
единственной свечи его лицо блестело от пота. Пламя это отражалось и в
свисавших с потолка зеркальных сталактитах. Джастин стоял в темноте, далеко
от стола, привалившись спиной к двери, точно так же, как приваливался Вудроу
к двери Джастина, когда приехал с известием о смерти Тессы. Руки Джастин
держал за спиной. Должно быть, боялся, что они перестанут его слушаться.
Вудроу изучал тени, отбрасываемые на стену пламенем свечи. Мог различить
слонов, жирафов, газелей, носорогов. И самых разных птиц, с длинными шеями,
маленьких, хищных, певчих. Дом находился на тихой улочке. Никто не проезжал
мимо. Никто не стучал в окно, чтобы узнать, почему в половине первого ночи
пьяный белый мужчина в смокинге и развязанным галстуком должен отчитываться
о содеянном при свечах в галерее африка
нского и восточного искусства мистера Ахмад Хана, расположенной в пяти
минутах езды от "Мутайга-клаб".
- Хан - твой друг? - спросил Вудроу. Ответа не последовало.
- Тогда где ты взял ключ? Он - друг Гиты, так? Ответа не последовало.
- Вероятно, друг семьи. Разумеется, семьи Гиты. - Вудроу достал из
нагрудного кармана смокинга шелковый платок, смахнул со щек пару слезинок.
Тут же появились новые, ему пришлось смахнуть и их. - Что я скажу им, когда
вернусь? Если вернусь.
- Ты что-нибудь придумаешь.
- Обычно придумываю, - согласился Вудроу, вытирая рот платком.
- Я в этом и не сомневался.
В испуге Вудроу вскинул голову, чтобы посмотреть на него, но Джастин
стоял на том же месте, в той же позе, сцепив руки за спиной.
- Кто велел тебе положить документ под сукно, Сэнди? - спросил Джастин.
- Пеллегрин, кто же еще? "Все сожги, Сэнди. Сожги все копии". Приказ
свыше. Копия у меня была только одна. Я ее сжег. Много времени это не
заняло, - он всхлипнул, подавляя желание вновь расплакаться. - Следуя всем
нормам секретности. В таких делах никому доверять нельзя. Сам спустился в
котельную. Сам сжег рукопись в топке. Меня хорошо учили. Всегда ходил в
лучших учениках.
- Портер об этом знал?
- В определенном смысле. Частично. Ему это не нравилось. Бернарда он
недолюбливал. Между ними шла открытая война. Открытая война по стандартам
Оффиса. Портер насчет этого частенько шутил.
- Пеллегрин сказал, почему он требует сжечь все копии?
- Боже, - выдохнул Вудроу.
В комнате повисла тишина. Вудроу, похоже, пытался загипнотизировать
себя пламенем свечи.
- В чем дело? - спросил наконец Джастин.
- Твой голос, старина, ничего больше. Он повзрослел, - Вудроу провел
рукой по рту, потом уставился на подушечки пальцев. - По общему мнению, ты
вроде бы уже достиг потолка.
Джастин задал тот же вопрос, чуть перефразировав его, словно обращался
к иностранцу или ребенку:
- Тебе не хотелось спросить Пеллегрина, а почему документ надо
уничтожить?
- Бернард назвал две причины. Во-первых, на кону стояли интересы
Англии. Их, само собой, следовало оберегать, холить и лелеять.
- И ты ему поверил? - спросил Джастин, и вновь ему пришлось дожидаться
ответа: Вудроу подавлял очередную волну слез.
- Я поверил насчет "Три Биз". Разумеется, поверил. Флагман английского
предпринимательства. Бриллиант в короне. Куртисс - любимчик африканских
лидеров, раздающий взятки направо, налево и по центру, достояние нации. Плюс
к этому он в прекрасных отношениях с половиной кабинета министров, что тоже
ему не вредит.
- Вторая причина?
- "КВХ". Господа из Базеля подавали сигналы о том, что хотели бы
построить большой химический завод в Южном Уэльсе. Через три года - еще
один, в Корнуэлле. Третий - в Северной Ирландии. Принести богатство и
процветание в наши депрессивные регионы. Но, начни мы топить "Дипраксу", они
бы отказались от своих планов.
- Топить "Дипраксу"?
- Препарат все еще проходит клинические испытания. Теоретически эта
стадия не завершена. Если он станет причиной смерти нескольких человек,
которым и так суждено было умереть, невелика беда. Препарат не лицензирован
в Великобритании, так что это не проблема, - красноречие вернулось к Вудроу.
Он обращался к коллеге, профессионалу. - Ты же понимаешь, Джастин. Лекарства
должны на ком-то проверяться, не так ли? Так кого будут брать для такой
проверки? Выпускников Гарвардской бизнес-школы? Ты понимаешь, о чем я,
Джастин? Не дело Форин-оффис судить о безопасности новых лекарственных
препаратов. Мы должны содействовать продвижению английской продукции, а не
говорить всем и каждому, что некая английская компания, работающая в Африке,
травит своих клиентов. Ты знаешь правила игры. Нам платят не за обливающиеся
кровью сердца. Мы не убиваем людей, которые все равно обречены на смерть.
Господи, да ты посмотри статистику смертности в Кении. Впрочем, кто здесь
считает покойников.
Джастин какие-то мгновения вроде бы обдумывал его аргументы.
- Но у тебя сердце обливалось кровью, Сэнди, - возразил он. - Ты же ее
любил. Помнишь? Как ты мог бросить отчет в топку, если любил ее? - поневоле
его голос набирал силу. - Как ты мог лгать ей, когда она тебе доверяла?
- Бернард сказал, что ее надо остановить, - пробормотал Вудроу, бросив
еще один взгляд на движущиеся тени и убедившись, что Джастин по-прежнему
стоит у двери.
- Да, ее остановили, это точно!
- Ради бога, Куэйл, - прошептал Вудроу. - Не так же. То были совсем
другие люди. Не из моего мира. Не из твоего.
Джастин, должно быть, встревожился из-за того, что начал терять
контроль над собой, постарался успокоиться, продолжил ровным голосом
разочарованного коллеги:
- Как ты мог останавливать ее, Сэнди, это твои слова, если ты так ее
обожал? Судя по написанному тобой, ты видел в ней спасение от всего этого...
- Должно быть, на мгновение Джастин забыл, где находится, поэтому широко
разведенные руки вобрали в себя не посольство, вроде бы служившее Вудроу
тюрьмой, а фигурки животных, вырезанные из дерева и слоновой кости, которые
стояли на стеклянных полках. - Ты видел в ней тропу к счастью и свободе,
так, во всяком случае, ты ей говорил. Тогда почему ты не поддержал ее?
- Я сожалею об этом, - прошептал Вудроу и отвел глаза.
- А что ты, собственно, сжег? - задал Джастин следующий вопрос. -
Почему этот документ представлял собой серьезную угрозу тебе и Бернарду
Пеллегрину?
- Это был ультиматум.
- Кому?
- Английскому правительству.
- Тесса передала тебе ультиматум английскому правительству? Нашему
правительству?
- "Принимайте меры или пеняйте на себя". Она полагала, что связана
обязательствами перед нами. Перед тобой. Верностью. Она была женой
английского дипломата и хотела все решить дипломатическими методами. "Легкий
путь - обойти Систему и напрямую обратиться к общественности. Трудный -
заставить Систему работать. Я предпочитаю трудный", - так она говорила. Она
верила, что английское государство более демократичное, более
добродетельное, чем любое другое. Наверное, это внушил ей отец. По ее
словам, Блюм согласился с тем, что англичане смогут решить этот вопрос, при
условии, что будут играть честно. Если ставки англичан столь высоки, пусть
они и проведут переговоры с "Три Биз" и "КВХ". Никакой конфронтации. Никаких
дискриминационных мер. Просто убедят их снять препарат с продажи до
завершения его испытаний. Если же английское правительство не возьмется за
это дело...
- Она установила срок?
- Она понимала, что нельзя стричь под одну гребенку разные регионы.
Южную Америку, Средний Восток, Россию, Индию. Но прежде всего ее заботила
Африка. Она хотела получить гарантии того, что через три месяца препарат
исчезнет с прилавков. Иначе намеревалась обратиться в другое место.
- И этот документ ты послал в Лондон?
-Да.
- И что сделал Лондон?
- Сделал Пеллегрин.
- Что именно?
- Сказал, что этот документ - куча наивного дерьма. Сказал, что не
позволит, чтобы политика Форин-оффис диктовалась наполовину англичанкой и ее
черным любовником. Потом улетел в Базель. Встретился за ленчем с парнями из
"КВХ". Спросил, не готовы ли они попридержать лошадей. Они ответили, что
необходимости в этом нет, как нет и способа по-тихому вывести препарат из
обращения. Да и акционеры этого не одобрят. Не то чтобы акционеров кто-то
собирался спрашивать, но, если б спросили, они бы не одобрили.
Следовательно, не одобрил бы и совет директоров. Лекарственные препараты -
не кулинарные рецепты. Из молекулы нельзя вынуть одну часть, добавить
другую, попробовать снова. Играть можно только с дозировками, а не с
формулой. Изменение в формуле означает возвращение в исходную точку, сказали
они ему, а на этой стадии никто на такое не пойдет. А потом начали намекать
на то, что могут воздержаться от инвестиций в Великобритании, тем самым
увеличивая число безработных Ее Величества