, что его вновь будут допрашивать, но почему-то, объяснить он не мог, вопросы Джастина порадовали его. В него словно вселился дьявол. - Ну, очевидно, они должны спросить себя, не имело ли места обоюдное согласие. Таков порядок. - Согласие кого с кем? - в недоумении спросил Джастин. - Ну, того... кого они имеют в виду. Не можем же мы брать на себя их обязанности, не так ли? - Нет. Не можем. Тебе крепко достается, Сэнди. Вся грязная работа легла на тебя. А теперь, полагаю, нам надо вернуться к Глории. Как благоразумно она поступила, оставив нас вдвоем. Ее светлая английская кожа не выдержала бы контакта с царством африканских насекомых. - Он поднялся, открыл дверь. - Глория, дорогая, мы совсем про тебя забыли. Глава 6 Джастин Куэйл похоронил свою убиенную жену на прекрасном африканском кладбище, которое называлось Лангата, под палисандровым деревом, между ее мертворожденным сыном Гартом и пятилетним мальчиком-кикуйю, за которым приглядывал отлитый из пластмассы коленопреклоненный ангел со щитом. Надпись на щите сообщала о том, что мальчик присоединился к святым. Чуть дальше лежал Горацио Джон Уильяме из Дорсета, покоящийся с богом, у ног Тессы - Миранда К. Соупер, вечно любимая. Но Гарт и маленький африканский мальчик, Гитау Каранджа, стали ее ближайшими соседями. Тесса легла с ними плечом к плечу, как хотел Джастин и чего, затратив немало его денег, добилась Глория. Во время церемонии Джастин стоял отдельно от всех, с могилой Тессы по левую руку, Гарта - по правую. Вудроу и Глория держались в двух шагах позади, хотя раньше все время находились рядом, чтобы поддержать и хоть как-то прикрыть его от репортеров и фотокоров, которые прежде всего старались выполнить профессиональный долг и донести до своих читателей комментарии и фотографии "рогатого" английского дипломата и несостоявшегося отца, убитая жена которого выносила (это уже из таблоидов) ребенка своего африканского любовника. Конечно же, в объективы фотоаппаратов попала и могила Гарта. В стороне от четы Вудроу стояла Гита Пирсон, в сари, наклонив голову и в печали сцепив руки перед собой. Позади нее - смертельно бледный Портер Коулридж и его жена Вероника, и Вудроу показалось, что они словно оберегают Гиту, как оберегали бы свою дочь Рози. Кладбище Лангата - большой участок высокой травы, красной глины и цветущих декоративных деревьев, одновременно грустных и веселых, расположенный в двух милях от городского центра, вплотную к Кибере, одному из самых больших трущобных районов Найроби. Над жестяными лачугами, налезающими друг на друга и жмущимися к берегу реки, постоянно висит облако дыма и пыли. Население Киберы составляет полмиллиона человек и непрерывно растет. Чего в Кибере хватает, так это мусора: пустых пластиковых бутылок, старой рваной одежды, банановых и апельсиновых шкурок, вылущенных кукурузных початков и прочих отходов, которые город отправляет на свалку. Дорога отделяет кладбище от обшарпанных зданий Кенийского управления по туризму и входных ворот в Найробийский зоопарк. За зоопарком расположен аэропорт Уилсона, старейший в Кении. И чета Вудроу, и многие из тех, кто пришел проводить Тессу в последний путь, увидели в спокойствии Джастина не только героизм, но и что-то зловещее. Он, похоже, прощался не только с Тессой, но и с карьерой, с Найроби, с мертворожденным сыном, с прежней жизнью. Об этом свидетельствовало его стремление подойти как можно ближе к краю могилы. И поневоле напрашивалась мысль, что Джастин, которого они знали, по большей части, а то и совсем, уходил вместе с Тессой. Из всех присутствующих на похоронах лишь один человек удостоился особого внимания Вудроу. Не священник, не застывшая, как статуя, Гита Пирсон, не бледный и печальный Портер Коулридж, посол Ее Величества, не фотокоры, отталкивающие друг друга с тем, чтобы найти лучший ракурс, не большезубые английские жены, скорбящие о своей ушедшей сестре, чью судьбу они могли разделить в любой момент, не десяток разъевшихся кенийских полицейских, лениво поправляющих кожаные ремни. Киоко. Тот самый мальчик, что сидел на полу в палате Тессы в больнице Ухуру и наблюдал, как умирает его сестра; который десять часов шел от своей деревни, чтобы быть рядом с сестрой в ее последний миг на этом свете; который отшагал еще десять часов, чтобы сегодня быть рядом с Тессой. Джастин и Киоко увидели друг друга одновременно. Их взгляды встретились и долго не расходились. Вудроу заметил, что Киоко был самым молодым из всех, кто пришел на кладбище: Джастин настоятельно просил, чтобы детей на похороны не приводили. Похоронный кортеж Тессы медленно прополз мимо белых ворот кладбища. Гигантские кактусы, следы от колес в красной глине, тихие продавцы бананов, воды и мороженого выстроились вдоль тропы к ее могиле. Священник был черен и стар. Вудроу вспомнил, что пожимал ему руку на одной из вечеринок Тессы. Но, пусть священник истово любил Тессу и абсолютно верил в загробную жизнь, не приходилось удивляться тому, что из-за рева городского и воздушного транспорта, не упоминая о других похоронах, духовной музыки, гремящей с грузовиков, голосов других священников, усиленных мегафонами, редкое слово святого человека долетало до слушателей. Вот и Джастин если что и слышал, то не подавал вида. Мрачный, как туча, в темном двубортном костюме, который он надел по этому печальному поводу, он не отрывал взгляда от Киоко. Мальчик, как и Джастин, стоял отдельно от остальных, на длинных, тощих ногах, поникнув головой, с висящими, словно плети, руками. Последнее путешествие Тессы оказалось не таким уж гладким, но ни Вудроу, ни Глория, пожалуй, и не хотели, чтобы это событие ничем им не запомнилось. Оба молчаливо полагали, что и здесь не должно обойтись без непредсказуемости, свойственной всей ее жизни. В доме Вудроу в тот день встали рано, хотя причин для раннего подъема не было никаких, разве что Глория глубокой ночью вспомнила об отсутствии у нее темной шляпки. Телефонный звонок на рассвете позволил выяснить, что у Элен их две, но обе в стиле ретро, из двадцатых годов, чем-то напоминающие шлемы летчиков. Глория пожелала взглянуть на одну из них, и вскоре "Мерседес" греческого посольства доставил черную шляпку в пластмассовом контейнере от "Харродза" (27). Шляпку Глория возвратила, отдав предпочтение черному кружевному шарфу матери, который могла накинуть, как мантилью. В конце концов, указала она, Тесса была наполовину итальянкой. - Это же Испания, дорогая, - возразила Элен. - Отнюдь, - стояла на своем Глория. - В "Телеграф" написали, что ее мать - тосканская графиня. - Я про мантилью, дорогая, - терпеливо поправила ее Элен. - Боюсь, их носят в Испании, а не в Италии. - Все равно ее мать была чертовой итальянкой, - фыркнула Глория... чтобы перезвонить через пять минут и извиниться, списав взрыв эмоций на напряжение. Потом мальчики Вудроу отправились в школу, сам Вудроу - в посольство, а Джастин, в темном костюме и при галстуке, болтался в столовой, твердя о том, что ему нужны цветы. Не из сада Глории, а из его собственного. Желтые пахучие фризии, которые он выращивал для Тессы круглый год и которые всегда ждали ее в гостиной, когда она возвращалась из поездок. Он хотел, чтобы на гробе Тессы лежали как минимум две дюжины фризии. Дебаты о том, как их добыть, прервал звонок из найробийской газеты, собирающейся опубликовать сообщение о том, что тело Блюма найдено в русле сухой реки в пятидесяти милях к востоку от озера Туркана. Редактор спрашивал, знают ли об этом в посольстве. "Без комментариев!" - рявкнула Глория, швырнув трубку на рычаг. Но разволновалась и никак не могла решить, сказать ли об этом Джастину сразу или после похорон. Несколько успокоил ее звонок от Милдрена, раздавшийся пять минут спустя. Он сказал, что Вудроу сейчас на совещании, а слухи о найденном теле Блюма не подтвердились: тело, котор ое какие-то сомалийские бандиты хотели продать за десять тысяч долларов, пролежало в песке сто, а может, и тысячу лет, и не затруднит ли ее подозвать к телефону Джастина? Глория подвела Джастина к телефону и оставалась рядом, пока он говорил: "Да... Меня это устроит... Вы очень добры... Я, конечно же, успею подготовиться... Нет, благодарю вас... Не надо встречать меня по прибытии (этим он совсем заинтриговал Глорию). Я сам обо всем договорюсь". А положив трубку, Джастин попросил разрешения, очень уж подчеркнуто, учитывая все, что она для него сделала, остаться в столовой одному, чтобы позвонить своему адвокату в Лондон. В последние дни он проделывал подобное дважды, не посвящая Глорию в подробности этих переговоров. Естественно, она тут же выполнила его просьбу, вышла из столовой, чтобы занять место у раздаточного окна на кухне, но обнаружила там убитого горем Мустафу, который по собственной инициативе принес корзину желтых фризий, сорванных в саду Джастина. Обрадованная тем, что у нее появился достойный предлог, Глория вернулась в столовую, надеясь ухватить хотя бы часть разговора, но Джастин, когда она открыла дверь, уже клал трубку на рычаг. И внезапно, хотя времени прошло не так уж и много, начался жуткий цейтнот. Глория успела одеться, но не накрасилась, никто ничего не поел, про ленч все как-то забыли, Вудроу ждал на подъездной дорожке в "Фольксвагене", Джастин с охапкой фризий стоял в прихожей, Джума совал всем под нос тарелку с сэндвичами с сыром, а Глория никак не могла решить, завязать ли мантилью под подбородком или набросить концы на плечи, как делала ее мать. Устроившись на заднем сиденье минивэна между Джастином и Вудроу, Глория наконец-то призналась себе в том, о чем Элен твердила ей несколько дней: она по уши влюбилась в Джастина. Такого не случалось с ней уже бог знает сколько лет, и сама мысль о его возможном отъезде причиняла жуткую боль. Но, с другой стороны, как Элен и указывала, с отбытием Джастина у нее определенно прояснится в голове и она сможет нормально выполнять супружеские обязанности. А если вдруг возникнет ощущение, что разлука только усиливает тоску, резонно заметила Элен, на этот счет Глория всегда могла что-то предпринять по приезде в Лондон. По пути через город Глории показалось, что колдобин на дорогах в последнее время заметно прибавилось, и она очень уж отчетливо ощущала тепло бедра Джастина, прижатого к ее бедру. Поэтому, когда "Фольксваген" остановился у похоронного бюро, в горле Глории уже стоял комок, платочек, который она сжимала в ладони, намок от пота, и она более не знала, с кем прощается, Тессой или Джастином. Дверцы открыли снаружи, Вудроу и Джастин выпрыгнули из кабины, оставив ее на заднем сиденье одну, в компании с Ливингстоном за рулем. "Журналистов нет", - с облегчением отметила она, изо всех сил стараясь взять себя в руки. Или пока нет. Через ветровое стекло она наблюдала, как двое ее мужчин поднимаются по ступеням одноэтажного гранитного здания, в свесах крыши которого чувствовалось влияние тюдоровской эпохи. Джастин, в идеально сшитом костюме, с аккуратно причесанными черными, тронутыми сединой волосами, хотя она никогда не видела его с расческой, сжимая в руках фризии, шагал походкой кавалерийского офицера, чуть выставив правое плечо вперед. "Почему теперь Джастин всегда первый, а Сэнди плетется в кильватере? Почему в последние дни в поведении Сэнди столько раболепия, почему он так похож на вышколенного дворецкого? - печально спрашивала она себя. - Пора и ему купить новый костюм. В этом, из саржи, его могут принять за частного детектива". Они исчезли в холле. - Надо подписать бумаги, - командным голосом сообщил ей Сэнди, прежде чем спрыгнуть с заднего сиденья. - Разрешение на предание тела земле и все такое. "Почему он вдруг повел себя так, словно мое место на кухне? Или он забыл, что именно я устраивала эти чертовы похороны?" У бокового входа в похоронное бюро собрались одетые в черное носильщики. Ворота открылись, из них выкатился черный катафалк, с надписью "КАТАФАЛК", белыми буквами высотой в фут, на борту. Меж черных пиджаков мелькнули светло-коричневое полированное дерево и желтые фризии, и гроб исчез в чреве катафалка. Должно быть, они скотчем закрепили цветы на крышке, иначе как фризии могли бы удержаться на ней? Джастин все продумал. Катафалк выехал на дорогу, увозя и гроб, и носильщиков. Глория всхлипнула. Потом высморкалась. - Это ужасно, мадам, - с переднего сиденья откликнулся Ливингстон. - Просто ужасно. - Именно так, Ливингстон, - ответила Глория, довольная тем, что есть с кем перекинуться словом. "Скоро на тебя будут смотреть десятки глаз, женщина, - строго напомнила она себе. - Пора взбодриться и являть собой пример". Задние дверцы раскрылись. - Все в порядке, девушка? - спросил Вудроу, усаживаясь рядом. - Они - молодцы, не так ли, Джастин? Такие участливые и настоящие профессионалы. "Не смей называть меня девушкой", - в ярости ответила Глория, но не вслух. x x x Войдя в церковь Святого Андрея, Вудроу оглядел присутствующих. Бледные Коулриджи, за ними Донохью и его странная жена Мод, которая выглядела как бывшая хористка "Гейети" (28), переживающая не лучшие времена, рядом - Милдрен, он же Милдред, и худосочная блондинка, с которой он, по разговорам, делил квартиру. Присутствовали, разумеется, чуть ли не в полном составе и члены "Мутайга-клаб". По другую сторону прохода Вудроу увидел десант сотрудников "Мировой продовольственной программы" и еще один, африканских женщин, частью в шляпках, частью в джинсах, но все с воинственным блеском в глазах, фирменным знаком радикальных друзей Тессы. За ними стояла горстка печальных молодых людей и женщин, первые - с ухоженной трехдневной щетиной, вторые с покрытыми головами. Вудроу, после короткого раздумья, пришел к выводу, что они работали в той же бельгийской организации, что и Блюм. "Появятся ли они здесь неделю спустя, когда будут отпевать Блюма", - со злостью подумал он. К ним же жались с луги Куэйлов, незаконным путем проникшие в Кению. Мустафа, Эсмеральда из Южного Судана, однорукий угандиец, имени которого Вудроу не знал. А в первом ряду, горой возвышаясь над своим субтильным маленьким мужем, стояла разряженная, с волосами морковного цвета, "дорогая Элен", сверкающая бабушкиными драгоценностями. - Как, по-твоему, дорогая, надевать мне драгоценности или это будет чересчур? - пожелала она узнать у Глории в восемь утра. Та, не без злорадства, посоветовала не скромничать. - На других женщинах, честно, Эл, они бы, возможно, не смотрелись, но к твоим волосам, дорогая, очень даже пойдут. "И ни одного полицейского, - с удовлетворением отметил Вудроу, - ни кенийского, ни английского. Бернард Пеллегрин дернул за нужные ниточки? Скорее да, чем нет". Вудроу бросил еще один взгляд на Коулриджа. На его смертельно бледное, искаженное мукой лицо. Вспомнил их странный разговор в резиденции посла, в прошлую субботу, мысленно обругал за нерешительность и ханжество. Посмотрел на гроб Тессы перед алтарем, украшенный желтыми фризиями Джастина. Глаза наполнились слезами, которые волевым усилием тут же были осушены. Орган играл Nunc dimittis! (29), Глория пела, четко выводя каждое слово. "Вечерняя молитва в ее частной школе, - подумал Вудроу. - Или в моей, - он в равной мере ненавидел оба заведения. - Сэнди и Глория, рожденные несвободными. Разница лишь в том, что я это знаю, а она - нет. "Господь ныне разрешает тебе, Его слуге, уйти с миром". Иногда мне хочется именно этого. Уйти и не возвращаться. Но где обрести этот мир? - Взгляд его вновь вернулся к гробу. - Я тебя любил. Насколько легче теперь это сказать, в прошедшем времени. Я тебя любил. Я был контролируемым выродком, который не мог контролировать себя сам, на что ты мне и раскрыла глаза. А теперь посмотри, что произошло с тобой. Прикинь, почему это произошло с тобой. Нет, я никогда не слышал о Лорбире. Я не знаю длинноногой венгерской красавицы по фамилии Ковач, и больше не стану прислушиваться к безрассудным, бездоказательным версиям, которые, как церковные колокола, гудят в моей голове, и теперь меня абсолютно не интересуют смуглые плечи хрупкой, одетой в сари Гиты Пирсон. Одно я знаю точно: после тебя никому не будет дано узнать, какой робкий ребенок обитает в теле солдата". x x x Чтобы отвлечься, Вудроу принялся изучать церковные витражи. Святые мужского пола, все белые, никаких Блюмов. Тесса пришла бы в ярость. Мемориальный витраж: белый мальчик в матросском костюмчике в окружении с обожанием смотрящих на него обитателей джунглей. "Хорошая гиена чует кровь за десять километров". Опять к глазам подступили слезы. Вудроу сосредоточил все внимание на стареньком святом Андрее, очень похожем на Макферсона, хозяина гостиницы, в которой они жили, когда возили мальчиков на Лох-О, половить лосося. Яростный шотландский взгляд, рыжеватая шотландская борода. "Что они о нас думают? - он обежал взглядом черные лица. - И что, по нашему разумению, делаем здесь мы, молясь нашему белому английскому богу и нашему белому шотландскому святому, одновременно превратив эту страну в испытательный полигон для высококлассных авантюристов?" "Лично я пытаюсь что-то изменить", - ответила ты, когда я игриво задал тебе этот вопрос на танцевальной площадке "Мутайг-клаб". Но ты не просто ответила на вопрос, ты попыталась использовать его против меня. "А что делаете здесь вы, мистер Вудроу?" - пожелала знать ты. Оркестр играл очень громко, и нам приходилось прижиматься друг к другу, чтобы расслышать друг друга. Да, говорили твои груди, да, говорили твои глаза, когда я решался взглянуть в них. Да, говорили твои бедра, покачивающиеся под моей рукой. Ты можешь взглянуть и на них, насладиться ими. Многие мужчины наслаждались, незачем тебе ходить в исключениях. "В основном помогаю кенийцам сберегать то, что мы же и дали", - прокричал я, перекрывая музыку, и почувствовал, как твое тело напряглось и отпрянуло еще до того, как я закончил фразу. "Мы ничего им не дали! Они все взяли! Силой! Мы ничего им не дали... ничего!" Вудроу резко обернулся. Как и Глория. Как и по другую сторону прохода Коулриджи. Снаружи донесся крик, послышался удар чем-то тяжелым, зазвенело разбитое стекло. Через открытую дверь Вудроу увидел, как два перепуганных церковных служки в черных костюмах закрывают ворота во двор, а полицейские в касках, с дубинками в руках образуют кордон. На улице, где собрались студенты, горело дерево, а два автомобиля лежали на крыше, колесами вверх. Перепуганные водители и пассажиры не решались вылезти из кабин. Поощряемые толпой, десятка полтора девушек и юношей облепили сверкающий черный лимузин "Вольво", на таком же ездил Вудроу. Общими усилиями приподняли его, завалили сначала набок, а потом, с громким "бам", на крышу. Вот тут полиция перешла в наступление. Если и ждала сигнала, то он поступил. Секундой раньше полицейские стояли, как изваяния, а тут рванулись вперед, останавливаясь лишь на пару мгновений, чтобы угостить еще несколькими ударами дубинок тех, кого им уже удалось сбить с ног. Подкатил брон евик, в кузов покидали с полдюжины окровавленных тел. - Университет - это пороховая бочка, старина, - объяснил Донохью, когда Вудроу поинтересовался его мнением. - В грантах отказано, преподаватели не получают жалованья, должности отдают богатым и глупым, общежития и аудитории переполнены, туалеты заколочены, двери сорваны с петель, вероятность пожара огромная, потому что еду они готовят на кострах, которые разжигают в коридорах. Нет света, при котором можно читать, нет книг, по которым можно учиться. Бедных студентов вышвыривают на улицу, потому что государство приватизирует систему высшего образования, ни с кем не советуясь, и образование становится доступным только для богатых, плюс результаты экзаменов покупаются, а студентам настоятельно рекомендуют получать образование за рубежом. Да еще вчера полиция убила пару студентов, а их друзьям, по какой-то причине, это определенно не понравилось. Есть еще вопросы? Церковные ворота опять открылись, заиграл орган. Служба возобновилась. x x x На кладбище властвовала жара. Старый священник замолчал, но шум не стихал, а солнце по-прежнему жарило немилосердно. По одну сторону мощный динамик обрушивал рок-версию "Аве Марии" на группу черных монашек в серых рясах. По другую - футбольная команда прощалась с одним из игроков. А в аэропорту Уилсона в этот день проходили какие-то соревнования: маленькие, ярко окрашенные самолетики взлетали каждые двадцать секунд и выписывали в небе фигуры высшего пилотажа. Старик-священник опустил молитвенник. Носильщики шагнули к гробу. Взялись за него. Джастин, по-прежнему стоявший один, вроде бы пошатнулся. Вудроу уже шагнул вперед, чтобы поддержать его, но Глория ухватила его за рукав затянутой в перчатку рукой. - Он хочет побыть с ней наедине, идиот, - прошипела она сквозь слезы. Пресса такой тактичности не проявила. То был снимок, которого они все ждали: черные носильщики, которые опускают гроб с убитой белой женщиной в африканскую землю, и наблюдающий за этим муж, которому она наставляла рога. Мужчина с изрытым оспинами лицом, короткой стрижкой и фотоаппаратами на пузе протянул Джастину садовый совок с землей, надеясь заснять вдовца, бросающего землю на гроб. Джастин отвел его руку. При этом его взгляд упал на двух оборванцев, которые подкатили деревянную тачку к краю могилы. В тачке бултыхался цементный раствор. - Будьте любезны сказать, что вы тут делаете? - спросил он таким резким голосом, что все повернулись к нему. - Не затруднит кого-нибудь выяснить у этих господ, зачем они привезли сюда цемент? Сэнди, пожалуйста, мне нужен переводчик. Забыв о Глории, Вудроу, генеральский сын, быстро подошел к Джастину. Тут же рядом оказалась Шейла, подчиненная Донохью. Обменялась несколькими фразами с оборванцами. Повернулась к Джастину. - Они говорят, что делают это для всех богатых, Джастин. - Делают что? Я тебя не понимаю. Пожалуйста, объясни. - Цемент. Препятствует грабителям, которые разрывают могилы. Богатых хоронят с обручальными кольцами и в красивой одежде. Вазунгу - лакомый кусок. Они говорят, что залитые цементом гробы не вскрывают. - Кто научил их это делать? - Никто. Их услуги стоят пять тысяч шиллингов. - Пожалуйста, пусть они уйдут. Попроси их об этом, Шейла, только вежливо. Мне не нужны их услуги, и я не собираюсь платить им деньги. Пусть забирают свою тачку и уходят, - а потом, возможно, не доверяя Шейле, не будучи уверенным, что она донесет до них точный смысл его слов, подошел к самой могиле, встал между ее краем и тачкой и, как Моисей, простер руку, указывая куда-то за головы собравшихся проводить Тессу в последний путь. - Пожалуйста, уходите, - приказал он. - Немедленно. Благодарю вас. Люди расступились, освобождая тропу, указанную простертой рукой Джастина. Оборванцы покатили по ней тачку. Джастин наблюдал, пока они не скрылись из виду. В жарком мареве могло показаться, что уходят они прямо в бездонное небо. Джастин развернулся, обвел взглядом репортеров. - Буду вам очень признателен, если вы уйдете. Вы были очень добры. Благодарю вас. Прощайте. Без возражений, к удивлению остальных, репортеры убрали фотоаппараты и блокноты и ретировались, бормоча: "До встречи, Джастин". Он же вновь встал в изголовье могилы. И тут же к могиле протиснулись африканские женщины, образовав полукруг в ногах. Все, как одна, в платьях в синий цветочек с гофрированной юбкой и наброшенном на волосы шарфе из того же материала. По отдельности они казались бы инородным телом, вместе - неотъемлемой частью общества. Они запели, поначалу очень тихо. Никто не руководил ими, не обеспечивал музыкального сопровождения, многие плакали, но они не позволяли слезам отражаться на голосах. Пели они в лад, на английском и суахили, голоса набирали силу: "Kwa heri, Tessa... Тесса, наша подруга, прощай... Ты пришла к нам, мама Тесса, маленькая мама, ты отдала нам свое сердце... Kwa heri, Tessa, прощай". - Откуда они, черт побери, взялись? - спросил он Глорию, едва разжимая губы. - Оттуда, - пробормотала Глория, мотнув головой в сторону Киберы. Пение продолжалось, пока гроб опускали в могилу. Джастин не отрывал от него глаз. Его передернуло, когда гроб стукнулся о дно, еще передернуло, когда на гроб упала первая лопата земли, а вторая угодила прямо на фризии, запачкав нежные лепестки. Раздался резкий вскрик, словно скрипнули ржавые петли открывшейся двери, Вудроу успел повернуть голову, чтобы увидеть, как Гита Пирсон медленно опускается на колени, ложится на землю, закрыв лицо руками, а потом вновь поднимается, опираясь на руку Вероники Коулридж, и застывает, как все остальные скорбящие. Позвал Джастин Киоко? Или Киоко проявил инициативу? Легкий, как тень, он проскользнул к Джастину и, не стыдясь проявления эмоций, взял его за руку. Сквозь пелену слез Глория видела, как переплелись их пальцы, белые и черные. Соединившись, лишившийся жены муж и потерявший сестру брат наблюдали, как гроб Тессы исчезает под слоем земли. x x x В тот же вечер Джастин покинул Найроби. Вудроу, навечно обидев Глорию, не сказал ей ни слова. Распорядившись накрыть обеденный стол на троих, Глория собственноручно открыла бутылку бордо и поставила в духовку утку, чтобы поднять всем настроение. Услышала шаги в холле, довольно улыбнулась, предположив, что Джастин решил пропустить стаканчик перед обедом, на пару с ней, пока Сэнди наверху читал мальчикам детскую книгу. И внезапно он возник перед ней, в компании саквояжа "гладстон" и большого серого чемодана, который ему принес Мустафа, с плащом, переброшенным через руку, и дорожной сумкой на плече, с тем чтобы передать ей ключ от винного погреба. - Но, Джастин, ты же не уезжаешь? - Ты была ко мне бесконечно добра, Глория. Просто не знаю, как мне тебя за все отблагодарить. - Извини, дорогая, - радостно воскликнул Вудроу, слетая с лестницы. - К сожалению, пришлось подпустить секретности. Хотелось обойтись без сплетен слуг. Иначе ничего не выходило. В этот самый момент звякнул дверной звонок, вошел Ливингстон, прибывший на красном "Пежо", который занял у друга, чтобы не ехать в аэропорт на автомобиле с такими приметными дипломатическими номерами. И с переднего пассажирского сиденья появился опухший от слез Мустафа. - Но мы должны поехать с тобой, Джастин! Мы должны тебя проводить! Я настаиваю! Я должна подарить тебе одну из моих акварелей! А кто будет встречать тебя по прилете? - Глория чуть не плакала. - Не можем же мы вот так выставить тебя из дома на ночь глядя... дорогой!... Вроде бы "дорогой" относилось к Вудроу, но где-то, должно быть, включало и Джастина, потому что слово это она промямлила, а потом разразилась-таки слезами, последний раз за этот длинный и слезливый день. Всхлипывая, прижалась к груди Джастина, вцепилась пальцами в спину: "О не уезжай, о пожалуйста, о Джастин". Она пробормотала что-то еще, уже совершенно неразборчиво, потом оттолкнулась от Джастина, локтем отодвинула мужа с дороги, взлетела по лестнице, метнулась в спальню и с треском захлопнула дверь. - Немного переволновалась, - с улыбкой объяснил Вудроу. - Как все мы, - Джастин крепко пожал протянутую руку Вудроу. - Еще раз спасибо тебе за все, Сэнди. - Будем держаться на связи. - Обязательно. - Ты действительно не хочешь, чтобы тебя встречали? Они рвутся в бой. - Действительно, большое тебе спасибо. Адвокаты Тессы все организуют. Минуту спустя Джастин уже спускался по ступеням к красному "Пежо". Мустафа нес "гладстон", Ливингстон - серый чемодан. - Я оставил конверты для вас всех у мистера Вудроу, - по пути сказал Джастин Мустафе. - А вот это ты должен передать лично Гите Пирсон. И ты знаешь, что значит "лично". - Мы знаем, что вы всегда будете хорошим человеком, господин, - пророчески ответил Мустафа, убирая конверт во внутренний карман пиджака. Но в голосе слышалось осуждение: отъезда из Африки Мустафа никак не одобрял. В аэропорту, несмотря на недавнюю реконструкцию, царил хаос. Уставшие от путешествий, обожженные солнцем туристы выстроились в длинные очереди, следуя указаниям своих гидов, и лихорадочно пропихивали громадные рюкзаки через рентгеновские установки. Клерков ставил в тупик едва ли не каждый билет, и они с кем-то связывались по телефону. Противоречивые объявления по громкой связи сеяли панику, спокойствие сохраняли только носильщики и полицейские. Но Вудроу все устроил. Едва Джастин вылез из автомобиля, как представитель "Бритиш эруэйз" препроводил его в маленький кабинет, подальше от лишних глаз. - Я бы хотел, чтобы мои друзья пошли со мной, пожалуйста, - попросил Джастин. - Нет проблем. В кабинетике, с Ливингстоном и Мустафой за спиной, он получил посадочный талон на имя Альфреда Брауна. Тут же на серый чемодан навесили соответствующую бирку. - Это я возьму с собой, - указав на саквояж, объявил Джастин, не допускающим возражений голосом. Представитель "Бритиш эруэйз", светловолосый новозеландец, приподнял "гладстон", прикидывая вес, хмыкнул. - Столовое серебро, сэр? - Моего хозяина, - ответил Джастин, показывая, что принимает шутку, но свое решение не изменит. - Если вы можете нести его, сэр, мы тоже сможем, - блондин вернул ему саквояж. - Хорошего вам полета, мистер Браун. Если не возражаете, мы проведем вас через коридор для прибывающих пассажиров. - Вы очень добры. Повернувшись, чтобы попрощаться, Джастин крепко пожал обе огромные руки Ливингстона. Мустафа от волнения не нашел в себе сил прикоснуться к Джастину. Как всегда молчаливый, он выскользнул из кабинета. С "гладстоном" в руке, следом за провожатым, Джастин вошел в коридор для прибывающих пассажиров, чтобы наткнуться на гигантскую, двадцать футов в высоту и пять в ширину, грудастую женщину неопределенной национальности и расы, которая улыбалась ему со стены. Других рекламных плакатов в коридоре не было. Женщину обрядили в униформу медсестры, на каждом ее плече сверкали по три золотых пчелы. Еще три украшали нагрудный карман, и она предлагала поднос с фармакологическими деликатесами многонациональной семье счастливых детей и их родителей. Каждый из них мог найти на подносе что-то по душе: для отца - бутылки золотисто-коричневого лекарства, очень смахивающего на виски, для детей - покрытые шоколадом таблетки, а для мамаши - средства ухода за телом, с изображением обнаженной богини, тянущейся к солн цу. По верху и по низу плаката яркие буквы сообщали всем, у кого есть глаза, из чьих рук счастливая семейка могла получить все это великолепие: ТРИ БИЗ ЖУЖЖИМ РАДИ ЗДОРОВЬЯ АФРИКИ. Джастин не мог оторвать глаз от плаката. Точно так же, как раньше не могла оторвать от него глаз Тесса. Глядя на плакат, Джастин вдруг услышал справа от себя ее игриво-возмущенный голос... Уставшие после длительного перелета, нагруженные пакетами с покупками, сделанными в последние минуты перед посадкой в самолет, они только что прибыли из Лондона. И он, и Тесса прилетели в Африку впервые. Кения... вся Африка... дожидалась, чтобы раскрыть им свои объятия. Но именно этот постер приковал внимание Тессы. - Джастин, посмотри! Ты не видишь. - Как это не вижу? Разумеется, вижу. - Они украли наших чертовых пчел! Кто-то полагает себя Наполеоном. Какое бесстыдство! Это отвратительно. Ты должен с этим что-то сделать! Спорить не приходилось. Да, бесстыдство, да, отвратительно, но весело. Три наполеоновские пчелки, символы его славы, гордость любимого Тессой острова Эльба, где великий человек отбывал свою первую ссылку, депортировали в Кению и продали в коммерческое рабство... Глядя на тот же постер, Джастин мог только изумляться бесстыдству совпадений, с которыми приходится сталкиваться по жизни. Глава 7 Застыв в кресле салона первого класса с саквояжем "гладстон" в полке над головой, Джастин Куэйл смотрел сквозь свое отражение на черноту открывающегося за иллюминатором космоса. Свободен. Его не помиловали, не примирили с жизнью, он не мог найти покоя, решить, как жить дальше. Его мучили кошмары, в которых она умирала, а потом, просыпаясь, он осознавал, что она таки умерла. Никуда не ушла вина оставшегося в живых. Никуда не делась злость на Арнольда. Но он обрел свободу, дающую право скорбеть по Тессе, как ему того хотелось. Он освободился из своей ужасной камеры. От тюремщиков, которых давно уже презирал. От необходимости кружить по комнате, как заключенный, сходя с ума от распирающих голову мыслей и убожества окружающей обстановки. От необходимости заглушать собственный голос, вновь и вновь задавая себе молчаливый вопрос: "Почему?" Освободился от тех постыдных моментов, когда усталость и внутренняя опустошенность едва не подводили к мысли, что ему на все глубоко наплевать, что же нитьба эта с самого начала отдавала безумием и надо благодарить судьбу за то, что все уже в прошлом. И если горе, как он где-то прочитал, есть разновидность праздности, тогда он обрел свободу от праздности, которой и являлось его горе. В прошлом остались и допросы полиции, когда Джастин, сам того не подозревая, вышел на авансцену и в безупречно составленных и произнесенных на отличном английском предложениях выложил удивленным следователям свои подозрения, во всяком случае, многие из них. А поначалу следователи обвинили в убийстве его самого. - Нам не дает покоя одна версия, Джастин, - в голосе Лесли слышатся извиняющиеся нотки, - и мы считаем необходимым сразу внести ясность, хотя и понимаем, что причиним вам боль. Версия эта называется "любовный треугольник". Вы - ревнивый муж и прибегли к помощи наемных убийц, чтобы те убили вашу жену и ее любовника где-нибудь подальше от вас, тем самым гарантируя ваше алиби. Вы приказали убить их из ревности. А потом тело Арнольда Блюма вытащили из джипа и спрятали, чтобы мы подумали, что убийца - Блюм, а не вы. В озере Туркана полно крокодилов, так что избавиться от тела Арнольда - пара пустяков. Плюс светящее вам очень неплохое наследство, вот и второй, не менее важный мотив. Они не сводят с него глаз, он это заметил, в надежде увидеть признаки вины или невиновности, ярости или отчаяния, признаки чего угодно, но усилия их пропадают даром, потому что, в отличие от Вудроу, Джастин поначалу никак не реагирует на слова Лесли. Сидит печальный, задумчивый, ушедший в себя, на стуле Вудроу, упираясь в стол подушечками пальцев, словно только что сыграл какое-то музыкальное произведение и теперь слушает, как тают последние звуки. Обвинение Лесли не находит ответной реакции в его внутреннем мире. - Насколько я понял из того немногого, что сообщил мне Вудроу о ходе вашего расследования, - отвечает Джастин, более похожий на теоретика, чем на скорбящего мужа, - ранее вы исходили из того, что это случайное убийство - не спланированное заранее. - Вудроу битком набит дерьмом, - говорит Роб, очень тихо, чтобы его слова не долетели до ушей хозяйки. Диктофона на столе еще нет. Блокноты лежат в сумке Лесли. Никто никуда не торопится, разговор неформальный. Глория принесла поднос с чаем и, рассказав о недавних шалостях ее бультерьера, с неохотой удалилась. - Мы нашли следы второго автомобиля, припаркованного в пяти милях от места преступления, - объясняет Лесли. - Он стоял в ложбине к юго-западу. Мы нашли масляное пятно и остатки костра. - Джастин мигает, словно дневной свет слишком ярок, потом кивает, чтобы показать, что внимательно слушает. - Плюс свежезарытые бутылки из-под пива и окурки, - продолжает она, вводя Джастина в курс дела. - Когда джип Тессы проехал мимо, таинственный автомобиль сел к ним на хвост. Потом они поравнялись. Одно из передних колес джипа Тессы прострелено выстрелом из охотничьего ружья. Так что теперь не приходится говорить о случайном убийстве. - Больше похоже на корпоративное убийство, как мы любим их называть, - добавляет Роб. - Спланированное и выполненное нанятыми профессионалами по приказу неизвестного человека или группы людей. Того или тех, кто знал о планах Тессы и познакомил с ними убийц. - А изнасилование? - осведомляется Джастин, изображая безразличие, не отрывая глаз от сцепленных пальцев. - Для отвода глаз или случайное, - чеканит Роб. - Убийцы сделали это намеренно или потеряли голову. - То есть мы вновь возвращаемся к мотиву, Джастин, - говорит Лесли. - Вашему мотиву, - уточняет Роб. - Если вы не предложите лучшую идею. Их взгляды нацелены на Джастина, как камеры, с двух сторон, но Джастин не воспринимает их взгляды, как чуть раньше не воспринимал намеки. Лесли опускает руку к своей полезной во всех отношениях сумке, доя того чтобы выудить диктофон, но в последний момент меняет решение. Рука замирает в нерешительности, тогда как все остальные части ее тела нацелены на Джастина, человека, речь которого состоит из безупречно правильных предложений. С его губ как раз срывается очередная их порция. - Но, видите ли, я не знаю никаких наемных убийц, - возражает он, указывая на явный недочет в их рассуждениях, всматривается в их глаза. - Я никого не нанимал, никого не инструктировал. Я не имел ничего общего с убийцей моей жены. В смысле подготовки ее убийства. Я этого не хотел, я этого не готовил, - голос подрагивает. - Я безмерно сожалею о случившемся. И высказано это столь категорично, что на мгновение полицейские вроде бы и не знают, как продолжить разговор, поэтому предпочитают смотреть на акварели Глории, на которых изображен Сингапур. Они развешены над каминной доской, каждая оценена в 199 фунтов, изображает чистенькое небо, пальму, стаю птиц, с ее именем и датой, столь любимой коллекционерами. Наконец Роб, со свойственной его возрасту решительностью, вскидывает длинную голову и выпаливает: "То есть вы не имели ничего против того, что ваша жена и Блюм спали вместе? Многие мужья в подобной ситуации выказывают недовольство" - и замолкает, в надежде, что сейчас Джастин оправдает его ожидания, поведет себя, как, по разумению Роба, полагалось вести себя обманутому мужу: заплачет, покраснеет, разъярится, вспоминая собственную неадекватность или насмешки друзей. Если так, то Джастин его разочаровывает. - Это не имело никакого значения, - говорит он так уверенно, что удивляется сам, выпрямляется, огладывается, словно доя того, чтобы посмотреть, кто это высказался не по чину, и отчитать нарушителя. - Это имело значение для газет. Возможно, имеет для вас. Но для меня - нет, ни тогда, ни теперь. - А что же тогда имеет значение? - вопрошает Роб. - Я ее подвел. - Как? О чем вы? - Мужской смешок. - Не о том, что не оправдали ее надежд в спальне, не так ли? Джастин качает головой. - Устранившись, - голос его опускается до шепота. - Позволив ей все делать в одиночку. В мыслях уйдя от нее. Заключив с ней вечный контракт. На который мне не следовало идти. Да и ей тоже. - Что за контракт? - елейным голоском спрашивает Лесли, компенсируя грубость Роба. - Она следует своей совести. Я остаюсь на своей работе. Это совместить невозможно. Нечего было и пытаться. Я словно посылал ее в церковь, предлагая молиться за нас обоих. Я словно проводил в доме разделительную линию и говорил: "Увидимся в постели". Не смущаясь откровенностью таких признаний, подразумевающих дни и ночи самобичевания, Роб продолжает напирать на него. На его мрачном лице написана все та же усмешка, круглый, приоткрытый рот напоминает дуло ружья большого калибра. Но Лесли сегодня быстрее Роба. Женщина в ней бодрствует и улавливает звуки, которые не слышит агрессивное мужское ухо Роба. Роб поворачивается к ней, испрашивая какого-то разрешения: возможно, вновь на вопросы об Арнольде Блюме, а может, совсем на другие вопросы, которые позволят изобличить в Джастине убийцу. Но Лесли качает головой, отводит руку от сумки, поглаживает ею воздух, как бы говоря: "Медленнее, медленнее, не гони". - Как вы вообще оказались вместе? - спрашивает она Джастина, словно в разговоре со случайным попутчиком в долгой поездке. Это идеальный маневр: предложить ему внимательное женское ухо и понимание незнакомца, положить конец противостоянию, увести его с нынешнего поля битвы на мирные луга прошлого. И маневр удачный. Напряжение покидает Джастина, он прикрывает глаза и начинает озвучивать воспоминания, те самые, что многократно прокручивались у него в голове после того, как пришла весть об убийстве Тессы. x x x - Так когда, по-вашему, мистер Куэйл, государство уже не является государством? - медовым голоском спросила Тесса четыре года тому назад, в Кембридже, в старой чердачной аудитории, меж колонн пыльного солнечного света, спускающихся из фонарей на крыше. То были первые слова, которые она адресовала ему, и они вызвали взрыв смеха у пятидесяти адвокатов, записавшихся, как и Тесса, на двухнедельный летний курс "Закон и государственное управление обществом". Джастин повторяет их. А причину того, что он, в сером фланелевом костюме-тройке от Хейуарда, оказался на возвышении, один, сжимая обеими руками кафедру, объясняет он Лесли и Робу, сидя в столовой Вудроу с тюдоровскими окнами, следовало искать в его прошлой жизни. "Куэйл справится! - воскликнул кто-то из помощников постоянного заместителя министра (30), поздно вечером, за одиннадцать часов до начала лекции. - Соедините меня с Куэйлом!" Куэйлом - убежденным холостяком, имел он в виду, Куэйлом - стареющей отрадой дебютанток, пос ледним представителем вымирающей, слава тебе, господи, породы, только что вернувшимся из кровавой Боснии и получившим назначение в Африку, но еще не отправленным туда. Куэйлом - резервным мужчиной, которого следовало звать, если случается устраивать обед и вдруг выясняется, что одна дама остается без пары, с идеальными манерами, возможно, геем, только последним он никогда не был, о чем достоверно знали некоторые из симпатичных жен, пусть они и не распространялись об этом. "Джастин, это ты? Хаггарти. Ты учился в колледже на пару лет раньше меня. Послушай, завтра ПЗМ должен выступить в Кембридже перед группой честолюбивых адвокатов, да только у него не получится. Через час он вылетает в Вашингтон..." И Джастин, свой парень, конечно же, не может не помочь: "Ну, если текст уже написан, я полагаю... Если текст нужно только прочитать..." Дальнейшее Хаггарти не интересует. - Его машина и шофер будут у твоего дома ровно в девять, ни минутой позже. Лекция - туфта. Он написал ее сам. Сможешь ознакомиться по пути. Джастин, ты меня крепко выручил. Вот так он, итонская палочка-выручалочка, прочитал самую скучную лекцию на свете, напыщенную и многословную, как и ее автор, расслабляющийся сейчас в роскошных апартаментах ПЗМ в Вашингтоне, округ Колумбия. Ему и в голову не приходило, что придется отвечать на вопросы, но, когда Тесса задала свой, у Джастина не возникло и мысли о том, чтобы оставить его без ответа. Она сидела в геометрическом центре аудитории. Когда Джастин нашел Тессу взглядом, ему показалось, что ее коллеги, из уважения к красоте женщины, оставили вокруг нее пустое пространство. Высокая стойка-воротник белой, словно у хористки, блузы, поднималась под самый подбородок. Бледностью и худобой, чуть ли не до прозрачности, Тесса напоминала бездомного ребенка. В падающих из фонарей колоннах солнечного света ее черные волосы так сверкали, что поначалу он не мог целиком разглядеть лицо. Видел разве что широкий бледный лоб, пару больших серьезных глаз да волевой подбородок бойца. Но на подбородок обратил внимание позже. Пока же ему я вился ангел. Только он еще не знал, правда, сие недолго оставалось тайной, что ангел этот с дубиной. - Ну... полагаю, на ваш вопрос можно ответить следующим образом... - начал Джастин, - ...и, пожалуйста, поправьте меня, если вы придерживаетесь иного мнения, - он перебросил мостик и через возрастную пропасть, и пропасть между полами, одновременно вновь обретая вдруг утраченное красноречие. - Государство перестает быть таковым, когда перестает выполнять возложенные на него основные обязанности. А что думаете по этому поводу вы? - Какие обязанности вы подразумеваете под основными? - ответила вопросом на вопрос ангел, она же бездомный ребенок. - Ну... - Джастин не очень-то понимал, куда может привести эта дискуссия, а потому проявлял присущую дипломату осторожность. - Ну... - Итонский указательный палец коснулся тронутого сединой виска, вновь опустился. - Я мог бы сказать, что в наши дни, сугубо приблизительно, разумеется, к характеристикам цивилизованного государства можно отнести свободные выборы, э... охрану жизни и собственности, гм-м-м... правосудие, здравоохранение и образование для всех, во всяком случае, на определенном уровне... потом, поддержание действенной административной инфраструктуры, дорог, транспорта, канализации, et cetera (31) и... что там еще... ага, сбор налогов. Если государство не может выполнить хотя бы перечисленные выше функции, тогда можно сказать, что социальный контракт, заключенный между ним и гражданами, под угрозой, и, если он будет нарушен государством, значит, это рухнувшее государство, как мы говорим в эти дни. Негосударство, - шутка. - Экс-государство, - еще шутка, но о пять никто не рассмеялся. - Я ответил на ваш вопрос? Он надеялся, что ангелу потребуется какое-то время, чтобы обдумать столь глубокомысленный ответ, но, едва он закрыл рот, как Тесса ударила вновь: - Можете вы представить себе ситуацию, когда вы лично почувствуете насущную потребность подрывать государство? - Я лично? В этой стране? О боже, разумеется, нет, - ответил Джастин, шокированный вопросом. - Во всяком случае, сейчас, когда я только что вернулся домой, - и услышал пренебрежительный смех аудитории, принявшей сторону Тессы. - Ни при каких обстоятельствах? - Я и представить себе не могу, что такое возможно. - А как насчет других стран? - Но я не являюсь гражданином других стран, не так ли? - Опять смех, более благожелательный. - Поверьте мне, говорить даже за одну страну - нелегкий труд. - Смех, совсем добродушный. - А уж за несколько, как мне представляется, никому не под силу. Тесса и тут не дала ему передышки. - А надо ли быть гражданином страны, чтобы судить о тамошнем государстве? Вы ведете переговоры с другими странами, не так ли? Вы заключаете с ними договоры. Вы узакониваете их через торговое партнерство. Вы говорите нам, что существует один этический стандарт для этой страны и другой - для остальных? Вы говорите нам именно это, не так ли? Джастин поначалу смутился, потом разозлился. Он вспомнил, поздновато, конечно, что еще не отошел от стресса, вызванного пребыванием в залитой кровью Боснии, и теоретически находится на отдыхе. Он знал, что следующей точкой его карьеры станет Африка, и предполагал, особой радости новое назначение ему не принесет. И в добрую Англию он вернулся не для того, чтобы изображать мальчика для битья вместо отсутствующего ПЗМ, не говоря уж о том, что ему пришлось зачитывать эту паршивую речь. Но, как бы то ни было, Вечно Всем Нужный Джастин не мог допустить, чтобы его выставила на посмешище прекрасная ведьма, которая увидела в нем архитипичного слабовольного представителя английской дипломатии, привыкшего озвучивать исключительно чужие слова. Ее вопросы, конечно же, вызвали смех, но нейтральный, указывающий на то, что аудитория выжидала, готовая принять сторону любого. Очень хорошо: если она работала на публику, отчего же ему не последовать ее примеру? Он вскинул брови, как это принято у адвокатов, шагн ул вперед, простер руки перед собой, ладонями вперед, словно в самозащите. - Мадам, - начал он, и смех показал, что зрителей качнуло в его сторону. - Я думаю, мадам, я этого очень боюсь, что вы пытаетесь заманить меня в дискуссию о моих моральных принципах. На эти слова аудитория ответила громом аплодисментов, вся, кроме Тессы. Колонна солнечного света, падавшая на нее, чуть сместилась, и теперь он ясно видел, какое прекрасное у нее лицо, но при этом ранимое и испуганное. И внезапно он понял состояние души девушки, ему вдруг показалось, что ее он знает лучше, чем себя. Осознал, сколь тяжела ноша красоты, как непросто всегда быть в центре внимания. И тут же выяснилось, что он одержал победу, которой не желал. Он знал преследующие его сомнения и видел, что они присущи и ей. Она полагала, что ее красота давала ей право быть услышанной. Перешла в наступление, но оно захлебнулось, и теперь она не знала, как вернуться на исходные позиции, где бы они ни находились. Джастин вспомнил, какой отвратительный текст он только что прочитал, какие уклончивые давал ответы, и подумал: "Она права, я - свинья, даже хуже, я - стареющий ловкач, восстановивший аудиторию против прекрасной юной девы, которая следовала велениям души и сердца". И, свалив ее на землю, он тут же поспешил на помощь, чтобы поставить на ноги. - Однако, если мы вновь станем серьезными, - продолжил он совсем другим, строгим голосом, не отрывая глаз от Тессы, вокруг которой смех постепенно стихал, - нельзя не отметить, что вы затронули проблему, решение которой не может найти ни один из дипломатов. Кто у нас весь в белом? Что такое высоконравственная внешняя политика? Ладно. Давайте согласимся, что на текущий момент ведущие государства объединены идеями гуманитарного либерализма. Но вы задали другой вопрос - что конкретно нас разделяет? Когда вроде бы гуманистическое государство вдруг начинает подавлять права своих граждан, становится неприемлемым для мирового сообщества? Что происходит, когда все то же гуманистическое государство угрожает нашим национальным интересам? Кого тогда называть гуманистом? Когда, другими словами, мы нажимаем кнопку звонка, звенящего в ООН, при условии, что там откликнутся, а это уже совсем другая история? Возьмите Чечню... возьмите Бирму... возьмите Индонезию... возьмите три четверти стран так назыв аемого развивающегося мира... И так далее, и так далее. Пустословие, конечно, он первым бы это признал, но ему удалось снять ее с крючка. Разгорелись дебаты, сформировались позиции, пошел активный обмен мнениями. Все остались довольны, то есть лекция, безусловно, удалась. - Я бы хотела, чтобы вы пригласили меня на прогулку, - сказала ему Тесса, когда народ начал расходиться. - Вы сможете рассказать мне о Боснии, - добавила она, предлагая ему повод для приглашения. Они гуляли в саду Клэр-Колледж (32), но вместо того чтобы рассказывать о залитой кровью Боснии, Джастин знакомил Тессу с растениями этой страны: как называются, какого вида, как и когда цветут или плодоносят, какую могут принести пользу. Тесса держала его за руку, слушала внимательно, изредка задавала вопросы: "Зачем это им?" или "Почему так происходит?" Вопросы эти задавались с тем, чтобы он мог продолжать говорить, и поначалу это его вполне устраивало или разговоры служили для него ширмой, которой он отгораживался от людей, да только с Тессой, державшей его за руку, думал он больше не о ширме, а о том, какие хрупкие у нее лодыжки, так резко контрастирующие с модными тяжелыми туфлями, которые она поочередно переставляла на узкой дорожке. Он не сомневался, что лодыжки переломятся, если она вдруг споткнется и упадет. После прогулки они зашли на ленч в итальянский ресторан, официанты флиртовали с ней, вызывая его недовольство, пока он не узнал, что Тесса - наполовину итальянк а. Поведение официантов стало понятным, а у Джастина появилась возможность продемонстрировать владение итальянским языком, чем он всегда гордился. Но потом он заметил, какой серьезной она стала, какой задумчивой, с каким усилием двигались ее руки, словно нож и вилка стали для них так же тяжелы, как туфли - для тоненьких ножек. - Ты защитил меня, - объяснила она, на том же итальянском, спрятав лицо среди волос. - Ты всегда будешь защищать меня, не так ли? И Джастин, сама вежливость, ответил, что да, само собой, если возникнет такая необходимость, разумеется. И он, конечно же, сделает все, что в его силах. Насколько он помнил, за ленчем больше они ни о чем не говорили, хотя позже, к изумлению Джастина, Тесса заверила его, что он подробно рассказал ей об угрозе очередного конфликта в Ливане, стране, которая не приходила ему на ум много лет, демонизации ислама западными средствами массовой информации и нелепой позиции западных либералов, которые иной раз в силу своей невежественности проявляют излишнюю нетерпимость. Тесса заверила его, что на нее произвело впечатление то, с какой горячностью говорил он о последней, столь важной теме, что опять же поставило Джастина в тупик, потому что, по его разумению, эта проблема его никогда не интересовала. А потом с Джастином начало что-то происходить, причем, в удивлении и тревоге, он понял, что не может контролировать этот процесс. Совершенно случайно он попал в прекрасную пьесу, которая разом захватила его. И досталась ему непривычная роль, та самая, которую он хотел играть в жизни, да только не удавалось. Раз или два в прошлом, что правда, то правда, он ощущал, что подобное чувство может овладеть им, но дальше дело не шло. Все это время внутренний, более трезвомыслящий голос одно за другим слал предупреждения: дай задний ход, ничего, кроме неприятностей, ты с ней не наживешь, она слишком молода для тебя, слишком естественна, слишком горяча, не знает, по каким правилам ведется игра. Внутренний голос старался зазря. После ленча, под лучами еще плывущего по небу солнца, они пошли к реке, а Джастин повел себя в полном соответствии с кодексом, которым руководствуются местные кавалеры, желая во время прогулки по Кему преподнести себя своим дамам в лучшем свете: демонстрировал, какой он ловкий, какой галантный, с какой легкостью балансирует на корме панта (33), отталкиваясь шестом и одновременно ведя остроумную беседу. Тесса потом клялась, что все так и было, но он помнил только ее длинное тело бездомного ребенка в белой блузке и черной юбке с разрезом и серьезные глаза, которые не отрывались от него и что-то ему говорили, но он никак не мог расшифровать их послания, потому что никогда в жизни не попадал под влияние столь сильных чар и не знал, как вырваться. Она спросила об источнике его обширных познаний о растительном мире, и он ответил, что почерпнул их от садовников. Она спросила, кто его родители, и ему пришлось признать, с неохотой, не хотелось оскорб лять ее эгали(34)тарные принципы (34), что он родился и вырос в аристократической семье и получил блестящее образование, что садовникам платил его отец, отец же оплачивал нянек, гувернанток, частные школы, университеты, каникулы за рубежом и все прочее, необходимое для того, чтобы облегчить жизнь сына на "семейной ферме". Так его отец называл Форин-оффис. Но, к его облегчению, Тесса весьма благожелательно восприняла информацию о его благородном происхождении и рассказала кое-что о себе. Ее семья тоже занимала заметное место в обществе, но в последние девять месяцев отец и мать умерли, оба от рака. - Так что я - сирота, - с наигранной веселостью заявила она, - и жду, когда меня возьмут в хорошую семью, - после чего они помолчали, чувствуя, что становятся все ближе друг к другу. - Я забыл про автомобиль! - воскликнул он в какой-то момент, словно в попытке уйти в сторону. - И где ты его припарковал? - Я не парковал. Он с водителем. Государственный автомобиль. - А ты можешь ему позвонить? В ее сумочке, конечно же, лежал сотовый телефон, а в его кармане нашелся номер мобильника водителя. Он направил лодку к берегу и, сев рядом с ней, сказал водителю, что тот может возвращаться в Лондон, то есть выбросил компас, который ранее вел его по жизни, твердо решив найти другой навигационный прибор. После прогулки по реке она привела его к себе и занялась с ним любовью. Почему она это сделала, кого она при этом видела в нем, кого - он в ней, кем каждый из них стал к концу уикэнда, осталось загадкой, как сказала она ему, покрывая поцелуями его лицо на железнодорожной станции, ответ на которую могли дать только время и практический опыт. Главное заключается в том, подчеркнула Тесса, что она любит его, а все остальное устаканится, когда они поженятся. И Джастин, в охватившем его безумии, делал аналогичные неосторожные заявления, повторял их, действовал, исходя из них, не отдавая себе отчета в происходящем с ним, пусть где-то в глубине души и осознавал: в конце концов за все придется платить . Она не делала секрета из того, что отдавала предпочтение мужчинам более старшего возраста. Как и многих знакомых ему юных красавиц, ее тошнило от сверстников. Словами, которые вызывали у него внутреннее неприятие, она охарактеризовала себя как проститутку, шлюху с сердцем дьяволенка, а он, сраженный любовью, не смел поправить ее. Выражения эти, как он выяснил позже, шли от ее отца, к которому он из-за этого питал отвращение, но прилагал все силы, чтобы тщательно скрывать свои чувства, ибо она говорила об отце как о святом. Ее потребность в любви Джастина, объясняла она, вызывалась ненасытным аппетитом, и Джастин мог только сказать, что и с ним происходит то же самое, безо всяких сомнений. Тогда он и сам в это верил. Бежать, настоятельно требовал от него инстинкт самосохранения после возвращения в Лондон. Он понимал, что угодил под торнадо, а торнадо, Джастин знал это по собственному опыту, оставляют за собой только разрушения, иногда сильные, иногда - не очень, и движутся дальше. И его новая должность в африканской дыре вдруг стала весьма желанной. Признаки влюбленности все больше тревожили его. "Это неправда, - убеждал он себя. - Я попал не в ту пьесу". У него случались романы, он полагал, что впереди его ждали новые, но зажатые в жесткие рамки, с женщинами, которые, как и он, ставили здравый смысл выше страсти. Но, что более жестоко, он боялся за свою веру: хорошо оплачиваемый пессимист, он знал, что таковой у него нет. Не верил он ни в человеческую природу, ни в бога, ни в будущее, ни в универсальную силу любви. Человек мерзок и останется таким навсегда. Во всем мире лишь несколько здравомыслящих душ, среди которых, волей случая, затесался и он, Джастин. Их работа, по его разумению, удерживать человеч ество от наиб(35)олее отвратительных крайностей, с учетом того, что здравомыслящая персона ничего не сможет поделать, если обе стороны жаждут растерзать друг друга, к каким бы безжалостным методам ни прибегала она, чтобы противостоять безжалостности. В конце концов в нем заговорил нигилист, указавший, что ныне все цивилизованные люди - Canutes (35). А потому для Джастина, который более чем скептически воспринимал любую форму идеализма, совсем уж негоже строить серьезные отношения с молодой женщиной, которая, пусть махнула рукой на многие запреты, не могла пересечь дорогу, не дав моральной оценки своему поступку. Так что бегство казалось Джастину единственным разумным выходом. Но по мере того, как неделя проходила за неделей и он вроде бы готовился к деликатному процессу разведения мостов, происходящее с ним приносило все больше и больше радости. Обеды, которые он планировал с тем, чтобы окончательно расстаться с Тессой, превращались в веселые пиры, за которыми следовали еще более приятные любовные утехи. Он начал стыдиться своей тайной измены. Его забавлял - не отпугивал, безумный идеализм Тессы, где-то даже воодушевлял. Кто-то ведь должен испытывать такие чувства и высказывать их. Ранее он полагал, что твердые убеждения - враг дипломатов, их следует игнорировать, высмеивать, направлять, как агрессивность, в русло, где они не смогут причинить невосполнимый урон. Теперь, к своему изумлению, он видел в них символы доблести, а Тессу - знаменосцем, несущим их высоко над головой. С этим откровением пришло и новое восприятие собственной персоны. Канул в Лету стареющая надежда дебютанток, убежденный холостяк, ускользающий от уз Гименея. Он превратился в шутника, обожаемую фигуру отца для прекрасной юной женщины, потворствующего всем ее причудам, позволяющего делать все, что ей заблагорассудится. Но оставаясь при этом ее защитником, ее якорем, ее советником, ее любимым старым садовником в соломенной шляпе. В итоге вместо того, чтобы бежать, Джастин проложил новый курс, к ней и (очень хотелось, чтобы полицейские ему в этом поверили) ни разу не пожалел, ни разу не оглянулся. x x x - Не пожалели, даже когда ее поведение стало источником неприятностей? - выдержав долгую паузу, ситуация того требовала, спрашивает Лесли, как и Роб, потрясенная его откровенностью. - Я вам сказал. По некоторым вопросам наши мнения не совпадали. Я ждал. Или она угомонилась бы, или Форин-оффис нашла бы нам иные роли, на которых мы не оказывались бы по разные стороны баррикады. Статус жен дипломатов - вечная проблема. Они даже не могут работать в странах, где живут. Они обязаны ехать вслед за мужьями. Сегодня они пользуются всеми свободами. А завтра должны вести себя как дипломатические гейши. - Это слова Тессы или ваши? - улыбается Лесли. - Тесса никогда не ждала, пока ей дадут свободу. Она брала ее. - И Блюм вас не раздражал? - грубо спрашивает Роб. - Раздражал или нет - это неважно, потому что Арнольд Блюм не был ее любовником. Их объединяло совсем другое. Самым главным секретом Тессы было ее целомудрие. Она любила шокировать. Роб не выдерживает: - Четыре ночи в пути? Ночь в бунгало на озере Туркана? Такая женщина, как Тесса? И вы на полном серьезе просите нас поверить в то, что у них ничего не было? - Вы можете верить во все, что хотите, - с апостольской убежденностью отвечает Джастин. - Лично у меня нет абсолютно никаких сомнений. - Почему? - Потому что она мне это сказала. Крыть им нечем. Но Джастин еще не выговорился и с помощью Лесли, мало-помалу, ему удается облегчить душу. - Она заключила брачный союз, - чуть смутившись, начинает он. - Со мной. Не с каким-то возвышенным творцом добрых дел. Со мной. Не надо искать в ней что-то экзотическое. Я нисколько не сомневался, да и она тоже, что по прибытии сюда она не вольется в команду дипломатических гейш. Но мы оба считали, что она не пойдет вразнос. - Несколько секунд он молчит, чувствуя на себе их недоверчивые взгляды. - После смерти родителей она сама себя напугала. И теперь, когда рядом появился я, надеялась в определенной степени ограничить свою свободу. Эту цену она соглашалась заплатить за то, чтобы больше не быть сиротой. - И что изменило ее решение? - интересуется Лесли. - Не что, а кто. Мы, - с жаром отвечает Джастин. Он говорит о других мы. О тех, кто ее пережил. О виновных. - С нашим самодовольством, - он понижает голос. - Вот с этим, - обводит рукой не только столовую с отвратительными акварелями Глории, развешанными над каминной доской, но весь дом со всеми его обитателями, другие дома на улице. - Мы. Те, кому платят за то, чтобы видеть происходящее вокруг, но которые предпочитают не смотреть. Те, кто идет по жизни, глядя исключительно себе под ноги. - Она так говорила? - Я говорил. Так она начала воспринимать нас. Она родилась богатой, но никогда не придавала этому особого значения. Деньги ее не интересовали. Она всегда обходилась малым. Но знала, что не может оставаться безразличной к тому, что видела и слышала. Знала, что за ней должок. На этом Лесли просит прерваться до завтрашнего дня. "В это же время, если вы не возражаете, Джастин". И "Бритиш эруэйз" приходит к тому же выводу, потому что свет в салоне первого класса меркнет и стюардессы спрашивают у пассажиров, не нужно ли им чего перед сном. Глава 8 Роб тихонько сидит, пока Лесли распаковывает свои игрушки: блокноты с цветными обложками, карандаши, диктофон, который вчера так и остался в сумке, ластик. На лице Джастина - тюремная бледность и сетка морщинок у глаз, по утрам теперь по-другому и не бывает. Доктор прописал бы ему прогулки на свежем воздухе. - Вы говорили, что не имеете никакого отношения к смерти жены, в том смысле, на который мы намекаем, Джастин, - напоминает Лесли. - Тогда позвольте спросить, а есть ли другой смысл? - и наклоняется вперед, чтобы лучше расслышать его ответ. - Мне следовало поехать с ней. - В Локикоджио? Он качает головой. - На озеро Туркана? - Ездить с ней везде. - Она вам это говорила? - Нет. Она ни в чем не упрекала меня. Мы никогда не говорили друг другу, кто что должен делать. Поспорили только раз, и то не по существу. Арнольд не был причиной наших разногласий. - А о чем именно вы поспорили? - вмешивается Роб. Его, как всегда, интересует конкретика. - После смерти ребенка я умолял Тессу позволить мне увезти ее в Англию или Италию. В любое место, которое она бы назвала. Она не желала об этом слышать. Она обрела цель, слава богу, причину жить, и во всем мире ее интересовал только один город, Найроби, только одна страна, Кения. Здесь она столкнулась с величайшей социальной несправедливостью. И величайшим преступлением. Так она говорила. Это все, что мне дозволили узнать. В моей профессии дозированное знание имеет первостепенное значение, - он поворачивается к окну, смотрит в него невидящим взглядом. - Вы видели, как живут люди в здешних трущобах? Лесли качает головой. - Однажды она взяла меня с собой. В момент слабости, как потом призналась сама, хотела показать свое рабочее место. С нами поехала Гита Пирсон. Гита и Тесса очень быстро нашли общий язык. Иначе и быть не могло. У обеих матери были врачами, отцы - адвокатами, обе получили католическое воспитание. Мы пошли в медицинский центр. Четыре бетонных стены, жестяная крыша и тысяча людей, ждущих своей очереди, - на мгновение он забывает, где находится, с кем говорит. - Бедность такой степени - это целая наука. Ее не выучить за один день. Тем не менее потом я уже не мог идти по Стэнли-стрит, не видя перед собой... другой образ, - после бесконечных уверток Вудроу его слова звучали как исповедь. - Величайшая несправедливость, величайшее преступление... вот что поддерживало ее. Наш ребенок лишь пять недель как умер. Оставаясь дома одна, Тесса тупо смотрела в стену. Мустафа звонил мне в посольство: "Приезжайте, Мзе, она больна, она больна". Но вернул ее к жизни не я. Арнольд. Арнольд все понимал. Арнольд под елился с ней секретом. Стоило ей услышать, как на подъездную дорожку сворачивает его автомобиль, она оживала. "Что ты привез? Что ты привез?" Она подразумевала новости. Информацию. Прогресс. Когда он уезжал, она поднималась в свой кабинет и работала до глубокой ночи. - На компьютере? Если Джастин и запнулся, то на мгновение. - С бумагами. На компьютере. У нее был и телефон, но им она пользовалась с крайней осторожностью. И во всем ей помогал Арнольд, когда у него выдавалось свободное время. - И вы ничего не имели против? - фыркает Роб, в привычной ему задиристой манере. - Я про то, что ваша жена сидела, как сомнамбула, в ожидании Прекрасного доктора? - Тесса была несчастна. Если бы ей требовалась сотня Блюмов, я нисколько бы не возражал против того, чтобы она получила их всех и на ее условиях. - И вы ничего не знаете о величайшем преступлении, - резюмировала Лесли, по тону чувствовалось, что Джастин ее не убедил. - Ничего. Ни в чем оно состояло, ни жертв, ни главных действующих лиц. Они вам ничего не рассказывали. Блюм и Тесса вели расследование, а вас держали в неведении. - Я не лез в их дела, - упрямо гнул свое Джастин. - Я просто не понимаю, как ваш союз мог сохраниться в такой ситуации, - Лесли кладет блокнот на стол, вскидывает руки. - Если исходить из того, что вы рассказываете... похоже, вы уже и не разговаривали друг с другом. - Он и не сохранился, - напоминает ей Джастин. - Тесса мертва. x x x Тут они думают, что время признаний прошло, сменившись периодом недомолвок, уверток, даже отказа от своих слов. Но Джастин только начал рассказ. Он выпрямляется, руки его падают между колен и остаются там, голос крепнет, словно некая глубинная сила вырывается на поверхность. - Она была такая порывистая, - гордо заявляет он, вновь цитируя одну из речей, с которыми выступал перед собой в последние часы. - Мне это понравилось в ней с самой первой встречи. Она так хотела сразу же зачать нашего ребенка. Как можно скорее компенсировать смерть родителей! Чего ждать свадьбы? Я сдерживал ее. Делать это не следовало. Я просил ее придерживаться общепринятых норм... Бог знает почему. "Очень хорошо, - ответила она, - если мы должны пожениться, чтобы завести ребенка, давай поженимся незамедлительно". Мы поехали в Италию и тут же поженились, вызвав немалый переполох среди моих коллег, - он улыбается. - "Куэйл сошел с ума! Старина Джастин женился на своей дочери! Закончила она хотя бы среднюю школу?" Забеременев три года спустя, Тесса плакала. Я тоже. Он замолкает, но Лесли и Роб терпеливо ждут продолжения. - Беременность ее изменила. И только к лучшему. Тесса готовилась стать матерью. Лишь внешне оставалась беззаботной. А внутри формировалось глубокое чувство ответственности. И ее работа по оказанию гуманитарной помощи обрела новый смысл. Мне говорили, что такое случается довольно часто. То, что казалось важным, стало призванием, более того, судьбой. Даже на восьмом месяце беременности она ухаживала за больными и умирающими, а потом шла на какой-нибудь занудный дипломатический обед. По мере приближения родов она прилагала все больше усилий к тому, чтобы улучшить мир, в котором предстояло жить нашему ребенку. Не только нашему ребенку. Всем детям. Тогда она уже приняла решение рожать в африканской больнице. Если бы я настоял на том, чтобы она рожала в частной клинике, она бы подчинилась, но тогда я бы предал ее. - Как? - вырывается у Лесли. - Тесса проводила черту между болью наблюдаемой и болью разделенной. Наблюдаемая боль - это боль журналистов. Боль дипломатов. Телевизионная боль, проходящая в тот самый момент, когда вы выключаете телевизор. Те, кто наблюдал страдания и ничего не делал для их облегчения, по ее разумению, ничем не отличались от мучителей, вызывавших эти страдания. Для нее они были плохими самаритянами. - Но она старалась что-то сделать, - уточнила Лесли. - Отсюда и африканская больница. Она даже говорила о том, чтобы родить в какой-нибудь из лачуг Киберы. К счастью, Арнольд и Гита на пару отговорили ее от этого, убедив в неадекватности такого решения. Арнольд мог судить о страданиях. Он не только лечил в Алжире людей, ставших жертвами пыток, но и сам им подвергался. Он заработал право говорить от лица несчастных. Я - нет. Роб ухватывается за последние слова, словно вопрос этот уже не обсасывался с десяток раз. - Как-то трудно понять, какую роль в этой истории играли вы, не так ли? Вроде пятого колеса в телеге. Сидели в облаках со своей дипломатической болью и высокопоставленным комитетом, не так ли? Но выдержка Джастина беспредельна. Иной раз воспитание не позволяет ему возразить собеседнику. - Она отстранила меня от активного участия, как Тесса это называла, - он понижает голос, в котором слышатся нотки стыда. - Придумывала массу аргументов, чтобы облегчить мою совесть. Настаивала, что миру нужны мы оба: я - внутри Системы, она - вне, в зоне непосредственных боевых действий. Так, мол, дело сдвинется с места. "Я из тех, кто верит в этическое государство, - говорила она. - Если ты не будешь делать свою работу, у нас не останется надежды". Но мы оба знали, что это софистика. Система не нуждалась в моей работе. Я - тоже. Так чего ради я держался за нее? Писал отчеты, в которые никто не заглядывал, предлагал меры, которые никто не предпринимал. Тесса не признавала обмана. За исключением моего случая. Когда дело касалось меня, она предпочитала обманывать себя на все сто процентов. - Она чего-нибудь боялась? - спрашивает Лесли, мягко, чтобы не нарушить атмосферы исповедальни. Джастин задумывается, позволяет себе улыбнуться, что-то вспомнив. - Однажды она похвалилась жене американского посла, что страх - единственное ругательное слово, значения которого она не знает. Американка не нашла в этом ничего смешного. Лесли тоже улыбается, но коротко. - И это решение рожать в африканской больнице, - она смотрит в блокнот. - Можете вы сказать нам, когда и как она его приняла? - В одном из трущобных поселков к северу отсюда, которые регулярно посещала Тесса, жила одна женщина по имени Ванза. Фамилии не знаю. Ванза страдала от какой-то загадочной болезни. Она получала какое-то специальное лечение. Совершенно случайно они оказались в одной палате в больнице Ухури, и Тесса с ней подружилась. "Услышали они нотку осторожности, прозвучавшую в моем голосе?" - думает Джастин. - Вы знаете, что это была за болезнь? - Знаю только, что она болела и тяжело. - Может, у нее был СПИД? - Я понятия не имею, чем конкретно она болела, СПИДом или нет. Но, похоже, о СПИДе речь не шла. - Это же необычно, не так ли, чтобы женщина из трущоб рожала в больнице? - Она находилась под наблюдением. - Чьим наблюдением? Джастину потребовалась секунда, чтобы решить, что следует говорить, чего - нет. Обманывать он не умел. - Полагаю, одного из центров здоровья. В ее поселке. Или в ближайшем городке. Сами видите, я не в курсе. Меня теперь самого удивляет, как много мне удавалось не знать. - И Ванза умерла, не так ли? - Она умерла в последнюю ночь пребывания Тессы в больнице, - отвечает Джастин, чуть более эмоционально, чем раньше. - Я провел в палате весь вечер, но Тесса настояла, чтобы я пошел домой и поспал хотя бы несколько часов. То же самое она сказала Гите и Арнольду. Мы по очереди дежурили у нее. Арнольд принес раскладушку. Тесса позвонила мне в четыре утра. По телефону дежурной сестры, в палате его, естественно, не было. Я сразу понял, что она очень огорчена. Более того, в отчаянии. Дело в том, что Тесса никогда не повышала голоса. Ванза исчезла. Младенец тоже. Она проснулась и увидела, что кровать Ванзы пуста, а кроватки младенца нет вовсе. Я помчался в больницу Ухуру. Арнольд и Гита подъехали одновременно со мной. Тесса была безутешна. Казалось, что она потеряла второго ребенка. Втроем нам удалось убедить ее, что теперь выздоравливать лучше дома. Что со смертью Ванзы и исчезновением ребенка в больнице ей оставаться незачем. - Тесса не видела тела? - Она пожелала увидеть ее, но ей сказали, что не положено. Ванза умерла, а ее брат увез ребенка в деревню их матери. Больница посчитала вопрос закрытым. Мертвые не интересуют больницы, - добавляет он, вспомнив Гарта. - Арнольд видел тело? - Он опоздал. К тому времени тело уже отправили в морг и потеряли. Глаза Лесли удивленно раскрываются. Роб, сидевший по другую сторону Джастина, наклоняется вперед, хватает диктофон, чтобы убедиться, что в маленьком окошечке движется пленка. - Потеряли? Тела не теряются! - восклицает Роб. - Наоборот, я уверен, что для Найроби это обычное дело. - Как насчет свидетельства о смерти? - Я могу сказать только то, что узнал от Арнольда и Тессы. Об этом свидетельстве мне ничего не известно. О нем никто не упоминал. - И никакого вскрытия трупа? - Лесли вновь обрела голос. - Насколько я знаю, нет. - К Ванзе в больницу кто-нибудь приходил? Джастин задумывается, потом приходит к выводу, что скрывать тут нечего. - Ее брат Киоко. Он спал рядом с ней на полу, когда не отгонял от нее мух. И Гита Пирсон обычно подсаживалась к ней, когда приходила навестить Тессу. - Кто-нибудь еще? - Белый мужчина-врач. Но я не уверен в этом. - В том, что он - белый? - В том, что врач. Белый мужчина в белом халате. Со стетоскопом. - Один? Голос Джастина чуть меняется. - Его сопровождала группа студентов. А может быть, я решил, что они - студенты. Молодые. В белых халатах. С тремя золотыми пчелками, вышитыми на нагрудном кармане, мог бы добавить он, но осторожность удержала его язык. - Почему вы говорите, студенты? Тесса называла их студентами? - Нет. - Арнольд? - Арнольд в моем присутствии ничего о них не говорил. Это мое предположение. Молодые ребята. - А как насчет их руководителя? Врача, как вам показалось. Арнольд что-нибудь о нем говорил? - Мне - нет. Если его что-то и тревожило, он обращался непосредственно к этому мужчине... со стетоскопом. - В вашем присутствии? - Да, но не в пределах слышимости. Скажем, на самом пределе. Роб и Лесли наклоняются вперед, ловя каждое слово. - Рассказывайте. Джастин уже рассказывает. На короткое время он снова с ними заодно. Но осторожность не покидает голоса. Она же читается в его усталых глазах. - Арнольд отвел мужчину в сторону. За руку. Мужчину со стетоскопом. Они поговорили, как принято у врачей. Очень тихо, не для посторонних ушей. - На английском? - По-моему, да. Когда Арнольд говорит на французском или суахили, у него иная мимика, - а когда говорит на английском, мог бы добавить Джастин, едва не срывается на фальцет. - Опишите его - парня со стетоскопом, - командует Роб. - Коренастый. Крупный. Полноватый. Неопрятный. Я запомнил замшевые туфли. Мне показалось странным, что врач носит замшевые туфли, уж не знаю почему. Но туфли в памяти остались. И халат, который давно следовало постирать. Замшевые туфли, грязный халат, красное лицо. Прямо-таки представитель шоу-бизнеса. Если б не белый халат, импресарио. - "И три золотые пчелки, выцветшие, но заметные, вышитые на нагрудном кармане, - как у медсестры на постере", - думает Джастин. - Похоже, ему было стыдно, - добавляет он вслух. - За что? - За его присутствие там. За то, что он делает. - Почему вы так говорите? - Он не решался посмотреть на Тессу. На нас. Смотрел куда угодно, только не на нас. - Цвет волос? - Светлый. Возможно, рыжеватый. По лицу чувствовалось, что он пьет. Вы его знаете? У Тессы он вызывал острое любопытство. - Борода? Усы? - Чисто выбрит. Нет. Как минимум однодневная щетина. Золотистого цвета. Тесса неоднократно спрашивала, как его зовут. Он так и не ответил. Роб вновь напирает на него. - Как они говорили? - спрашивает он. - Спорили? Дружелюбно беседовали? Или собирались пригласить друг друга на ленч? Ваши впечатления. Осторожность возвращается. "Я ничего не слышал. Только видел". - Арнольд то ли протестовал, то ли упрекал. Врач отрицал. У меня создалось ощущение... - Он выдерживает паузу, подбирая слова. "Никому не доверяй, - наказывала ему Тесса. - Никому, кроме Гиты и Арнольда. Обещай мне". Он обещал. - Мне показалось, что они не в первый раз расходились во мнениях. Что я стал свидетелем спора, который длился достаточно долго. Об этом я подумал позже. Чувствовалось, что в каких-то вопросах они занимают прямо противоположные позиции. - Получается, вы много об этом думали. - Да. Да, думал, - сразу же соглашается Джастин. - И вроде бы английский - неродной язык врача. - Но вы не обсуждали этого с Арнольдом и Тессой? - Когда мужчина ушел, Арнольд вернулся к кровати Тессы, посчитал ей пульс, что-то сказал на ухо. - Вы опять ничего не слышали? - Нет, и не собирался слушать. - "Слабовато, - думает он, - надо усилить". - Я уже смирился с этой ролью, - объясняет он, избегая их взглядов. - Оставаться вне их круга. - Чем лечили Ванзу? - Понятия не имею. Понятие он имел. Ядом. Он привез Тессу из больницы и стоял двумя ступеньками ниже на лестнице в их спальню, держа в одной руке сумку с ее вещами, а в другой - с пеленками, распашонками и подгузниками для Гарта, но пристально наблюдал за ней, потому что Тесса всегда хотела все делать сама. Поэтому, как только она начала падать, он побросал сумки и подхватил ее, еще до того, как у нее подогнулись колени, почувствовал, какая же она легонькая, а она зарыдала, скорбя не о Гарте - Ванзе. "Они убили ее!- выдохнула она ему в лицо, потому что он прижимал ее к себе. - Эти мерзавцы убили Ванзу, Джастин! Убили ее своим ядом!" "Кто убил, дорогая? - спросил он, откидывая потные волосы со щек и лба. - Кто ее убил? Скажи мне, - поддерживая Тессу одной рукой, он осторожно вел ее по лестнице. - Какие мерзавцы, дорогая? Скажи мне, кто эти мерзавцы?" "Эти мерзавцы из "Три Биз". Проклятые псевдоврачи. Которые не смели посмотреть на нас!" "О каких врачах ты говоришь? - Он уложил ее на кровать. - У ни х есть фамилии, у этих врачей? Скажи мне". В его раздумья врывается голос Лесли. Она задает тот же вопрос, только наоборот. - Фамилия Лорбир вам что-нибудь говорит, Джастин? "Если сомневаешься - лги, - давно уже дал он себе зарок. - Если ты в аду - лги. Если никому не доверяешь, даже себе, и хочешь хранить верность мертвым, лги". - Боюсь, что нет. - Вы не могли случайно ее услышать? По телефону? В разговоре между Арнольдом и Тессой? Лорбир, немец, голландец... возможно, швейцарец? - Фамилии Лорбир я никогда раньше не слышал. - Ковач... венгерка? Темные волосы, по слухам, красавица? - У нее есть имя? - Он хотел показать, что и на этот раз ответ будет отрицательным, но действительно впервые слышал об этой женщине. - Ни у кого в этой истории нет имен, - в голосе Лесли слышатся нотки отчаяния. - Эмрих. Тоже женщина. Но блондинка, - она бросает карандаш на стол, словно признавая поражение. - Итак, Ванза умирает. Официально. Убитая мужчиной, который не смотрел на вас. И сегодня, шесть месяцев спустя, вы не знаете от чего. Умерла, и все. - Мне причину смерти не сообщали. Если Тесса и Арнольд знали, то я - нет. Роб и Лесли откидываются на спинки стульев, как два спортсмена, решившие прервать поединок. Роб потягивается, шумно вздыхает. Лесли, забрав подбородок в кулак, меланхолично смотрит на Джастина. - Вы все это не выдумали? - спрашивает она. - Умирающую женщину Ванзу, ее ребенка, так называемого стыдливого доктора, так называемых студентов в белых халатах? Может, это ложь, от начала и до конца? - Что за нелепое предположение? Зачем мне тратить ваше время, сочиняя истории? - В больнице Ухуру нет никаких свидетельств о пребывании Ванзы, - объясняет Роб. - О Тессе запись есть, о бедном Гарте тоже. Но не о Ванзе. Она там не была, она туда не поступала, ее никто не пользовал, настоящий доктор или псевдо, никто ею не занимался, никто не прописывал ей лекарства или процедуры. Ее ребенок не рождался, она не умирала, ее тело не пропадало, потому что его не существовало. Нашей Лес пришлось переговорить с несколькими медсестрами, но они ничего не знают, не так ли, Лес? - Кто-то шепнул им на ушко пару слов до меня, - объясняет Лесли. x x x Услышав мужской голос за спиной, Джастин оборачивается. Но это всего лишь стюард, интересующийся, удобно ли пассажиру. Может, мистеру Брауну помочь разложить кресло? Благодарю, мистер Браун не хочет его раскладывать. Может, включить мистеру Брауну видео? Благодарю вас, нет, мистер Браун прекрасно без него обойдется. Может, мистер Браун хочет задернуть шторку иллюминатора? Нет, благодарю, эмоционально, мистер Браун хочет любоваться космосом. А как насчет теплого мягкого одеяла для мистера Брауна? Врожденная вежливость заставила Джастина согласиться на одеяло. Он вновь посмотрел в черный овал иллюминатора и увидел Глорию, которая без стука входит в гостиную с подносом сэндвичей. Опуская его на стол, бросает короткий взгляд на раскрытый блокнот Лесли. Любопытство остается неутоленным: Лесли как раз перевернула страницу. - Вы не переутомите моего гостя, дорогие? У него и так хватает проблем, не так ли, Джастин? Чмокает в щечку Джастина, поворачивается, и все трое одновременно вскакивают, чтобы открыть дверь их тюремщице, выплывающей из столовой. x x x После ухода Глории какое-то время допрос перемежается жеванием бутербродов. Лесли открывает другой блокнот, с синей обложкой, а Роб, с полным ртом, начинает задавать вопросы, никоим боком не связанные с больницей Ухуру. - Среди ваших знакомых есть люди, постоянно курящие сигареты "Спортсмен"? - по его тону понятно, что курение сигарет "Спортсмен" - тяжкое преступление. - Нет... нет. Мы оба терпеть не могли сигаретный дым. - Я говорю не только про тех, кто бывал у вас дома. - Все равно, нет. - Вы знаете человека, которому принадлежит зеленый большой вездеход для сафари с длинной колесной базой? Хорошее состояние, кенийские номера. - В посольстве вроде бы есть бронированный джип, но я не знаю, о чем вы говорите. - Знаете парней лет сорока, крепко сложенных, армейского типа, загорелых, с начищенными ботинками? - Боюсь, никто не приходит на ум, - признается Джастин и облегченно улыбается, потому что говорит правду. - Слышали о местечке под названием Марсабит, не так ли? - Да, думаю, что да. Да, Марсабит. Разумеется. А что? - Ага. Хорошо. Отлично. Вы слышали о нем. Где этот Марсабит находится? - Рядом с пустыней Чалби. - То есть к востоку от озера Туркана? - Если не обманывает память, да. Какой-то административный центр. Место встречи для путешественников в северном регионе. - Бывали там? - Увы, нет. - Знаете кого-нибудь из тех, кто бывал? - Нет, полагаю, что нет. - Представляете себе, что ждет усталого путника в Марсабите? - Насколько мне известно, гостиница там есть. И полицейский пост. И заповедник. - Но вы там никогда не были. - Джастин не был. - И никого не посылали туда? К примеру двух крепких парней? - Джастин не посылал. - Тогда откуда вам все известно об этом городке? Вы, надеюсь, не экстрасенс? - Когда я получаю назначение в какую-то страну, то считаю необходимым взглянуть на карту. - Мы располагаем информацией о том, что за два дня до убийства в Марсабите появлялся зеленый большой вездеход для сафари, Джастин, - спокойно объясняет Лесли, останавливая агрессивный напор своего напарника. - На нем приехали двое белых. Их приняли за охотников. Крепкие, подтянутые, вашего возраста, одеты в хаки, начищенные ботинки, как и сказал уже Роб. Ни с кем не разговаривали, только между собой. Не флиртовали со шведками, группа которых сидела в баре. Отоварились в магазине. Горючее, сигареты, вода, пиво, продукты. Сигареты - "Спортсмен". Пиво - "Уайткэп", в бутылках. "Уайткэп" продается только в бутылках. Они уехали утром, на запад, в пустыню. Следуя тем же курсом, могли бы к вечеру добраться до озера Туркана. Аккурат в районе Аллиа-Бэй. Пивные бутылки, которые мы нашли неподалеку от места преступления, были из-под "Уайткэп". Окурки - "Спортсмен". - Наверное, мне следует задать вопрос, ведут ли в отеле в Марсабите регистрационную книгу? - любопытствует Джастин. - Страница отсутствует! - с триумфом заявляет Роб. - Ее вырвали. Плюс сотрудники отеля ничего и никого не помнят. Они так запуганы, что забыли собственные имена. Мы полагаем, кто-то шепнул им на ухо пару тихих слов. Наверняка те же самые люди, которые разговаривали с персоналом больницы. Но это была лебединая песня Роба в его роли палача Джастина, истина, которую он сам, пусть с неохотой, но, похоже, признал, ибо он хмурится, дергает себя за ухо, а с губ едва не срываются извинения, но у Джастина на это нет времени. Он переводит взгляд с Роба на Лесли и обратно. Ждет следующего вопроса и, не дождавшись, задает свой: - Как насчет службы регистрации автомобилей? Горький смешок сорвался с губ полицейских. - В Кении? - в унисон спросили они. - Тогда компании по страхованию транспортных средств. Импортеры, поставщики. Во всей Кении не так уж много зеленых больших вездеходов для сафари с длинной колесной базой. Поиск займет не так уж много времени. - Местная полиция этим занимается, - отвечает Роб. - К концу следующего тысячелетия, если мы будем хорошо себя вести, возможно, нам дадут ответ. Импортеры, откровенно говоря, идея не из лучших, - продолжает он, коротко глянув на Лесли. - Есть тут фирма, "Белл, Баркер и Бенджамин", известная также как "Три Биз"... слышали о ней? И о ее пожизненном президенте, сэре Кеннете К. Куртиссе, гольфисте и преступнике, для друзей - Кеннете К.? - В Африке все слышали о "Три Биз", - Джастин мгновенно перестраивается. Если сомневаешься - лги. - И, очевидно, о сэре Кеннете. Он - личность. - Его любят? - Я бы сказал, восхищаются. Ему принадлежит популярная кенийская футбольная команда. И он носит бейсболку козырьком назад, - добавляет Джастин с такой неприязнью, что полицейские смеются. - Я могу только сказать, что "Три Биз" не откажешь в рвении, да только результат нулевой, - резюмирует Роб. - Служащие просто горят желанием помочь, но не помогают. "Нет проблем! К полудню вы все получите". Да только с того полудня прошла неделя. - Боюсь, такое случается здесь повсеместно, - Джастин кисло улыбается. - Вы обращались в страховые компании? - "Три Биз" среди прочего страхует и транспортные средства. А почему, собственно, нет? Если вы покупаете один из их автомобилей, страховой полис выдает "Фри тед пати". Однако и там нам особо не помогли. В розыске зеленого вездехода для сафари. - Понятно, - кивает Джастин. - Тесса никогда не брала их на прицел? - как бы между прочим спрашивает Роб. - "Три Биз"? Кенни К. сидит достаточно близко к трону Мои, а этого вполне хватало для того, чтобы вызвать ее гнев, не так ли? Были у нее претензии к "Три Биз"? - Полагаю, что да, - с той же небрежностью отвечает Джастин. - Время от времени возникали. - Возможно, поэтому мы и не можем получить никакой информации от "Три Биз". Как касательно загадочного вездехода, так и еще по двум-трем вопросам, напрямую с ним связанным. А ведь сфера их интересов очень широка, не правда ли? От сиропа против кашля до реактивных самолетов бизнес-класса, сказали они нам, не так ли, Лес? Джастин улыбается, но удерживается от желания продолжить тему, рассказать о заимствованной славе Наполеона, о подмеченном Тессой абсурдном совпадении с островом Эльба. Молчит и о том, что в тот вечер, когда привез Тессу из больницы, она прямо обвинила этих мерзавцев из "Три Биз" в убийстве Ванзы. - Так вы утверждаете, что они не входили в черный список Тессы? - продолжает Роб. - Это тем более удивительно, учитывая, что говорят про них другие критики. "Железный кулак в железной перчатке", - так охарактеризовал их недавно один член парламента, в связи с каким-то уже забытым скандалом. Не думаю, что ему организуют бесплатное сафари, не так ли, Лес? - Лес ответила, что бесплатного сафари ему не видать как своих ушей. - Кенни К. и его "Три Биз". Прямо-таки название рок-группы. Но Тесса, насколько вам известно, не объявляла им одну из своих fatwas (36)? - Насколько мне известно, нет, - отвечает Джастин. Fatwa вызывает у него улыбку. Роб, однако, продолжает тему: - Причины-то были... Она и Арнольд сталкивались с, мягко говоря, неправильным использованием медикаментозных средств. Ее ведь интересовала медицина, не так ли? Интересует она и Кеннета К., когда он не играет в гольф с приближенными Мои и не летает по миру на своем "Гольфстриме", чтобы прикупить тройку-другую компаний. - Да, конечно, - отвечает Джастин, но без малейшего интереса, не поощряя дальнейшего развития темы. - Поэтому, если бы я сказал вам, что за последние недели Тесса и Арнольд неоднократно обращались в различные компании многоотраслевого холдинга "Три Биз", писали письма, звонили, встречались, вы бы ответили, что вам об этом ну совершенно ничего не известно. Это вопрос. - Боюсь, что другого ответа у меня нет. - Тесса завалила Кенни К. возмущенными письмами. С уведомлением о вручении или заказными. Звонила его секретарю трижды в день, постоянно посылала письма по электронной почте. Пыталась перехватить его у ворот поместья на озере Найваша и у входа в их новое административное здание, но охрана вовремя предупредила Кенни К. и он воспользовался служебным входом, к немалому удовольствию подчиненных. Все это для вас новости, помоги вам господи. - С помощью господа или нет, для меня это новости. - Однако вы, похоже, не удивлены. - Не удивлен? Как странно. Я-то думал, что просто потрясен. Возможно, сказывается привычка сдерживать эмоции, - фыркает Джастин. Чем определенно застает полицейских врасплох. Оба вскидывают головы, словно собираясь отдать честь. x x x Но Джастину их реакция безразлична. У него и Вудроу причины для обмана разные. Если Вудроу старался все забыть, то Джастина со всех сторон осаждают обрывки воспоминаний: обрывки разговоров Тессы и Арнольда, к которым он давал зарок не прислушиваться, облепляют со всех сторон; ее раздражение, замаскированное молчанием, когда кто-то при ней упоминал Кенни К., скажем, говорил о его скором избрании в палату лордов (в "Мутайга-клаб" сие считали делом решенным) или о слиянии "Три Биз" с транснациональным конгломератом, превосходящим по размерам холдинг Кенни К. Он помнил о ее бойкоте продукции "Три Биз", ее антинаполеоновском крестовом походе, как Тесса иронически его называла: под страхом смерти слугам запрещалось покупать что-либо с тремя золотыми пчелками, от продуктов до стиральных порошков, а Джастину, когда они ехали вместе, заправлять автомобиль бензином и перекусывать в кафетериях, принадлежащих холдингу. И она всенепременно ругалась, если видела рекламный щит с украденной эмблемой Наполеон а. - Нам постоянно твердят о радикализме, Джастин, - сообщает ему Лесли, оторвавшись от своих заметок. - Тесса была радикалом? В Англии это синоним воинствующего бунтаря. "Если тебе что-то не нравится - разбомби", - такой у них лозунг. Тесса была не из этой когорты, не так ли? Арнольд тоже. Или наоборот? Джастин отвечает предельно сухо. - Тесса верила, что безответственная погоня корпораций за прибылью уничтожает всю планету, а особенно развивающиеся страны. Назвавшись инвестициями, западный капитал губит среду обитания, способствует возвышению клептократий. В своих действиях она исходила из этого. Радикальной в наши дни такую позицию не назовешь. Об этом же говорят в коридорах любой международной организации. Даже в моем комитете. Он замолкает, вдруг вспомнив тушу Кенни К., отъезжающего от первой лунки поля для гольфа "Мутайга-клаб" в компании Тома Донохью, престарелого главного шпиона посольства Великобритании. - Она также полагала, что гуманитарная помощь странам "третьего мира" - та же эксплуатация, названная другим именем. "В плюсе - страны, которые ссужают деньги под проценты, местные африканские политики и чиновники, получающие громадные взятки, западные подрядчики и поставщики, наваривающие гигантскую прибыль. В минусе - простые люди, бедные и очень бедные. И дети, у которых не будет будущего", - добавляет он, цитируя Тессу и вспоминая Гарта. - Вы в это верите? - спрашивает Лесли. - Поздновато мне во что-то верить, - смиренно отвечает Джастин и какое-то время молчит, прежде чем продолжить, уже с вызовом: - Тесса была необычным человеком: адвокатом, верящим в справедливость. - Почему они поехали на раскопки Лики? - спрашивает Лесли, переварив последнюю фразу. - Может, у Арнольда там были какие-то дела. Лики из тех, кого действительно заботит благосостояние простых африканцев. - Возможно, - соглашается Лесли, что-то записывая в блокнот с зеленой обложкой. - Она с ним встречалась? - Насколько мне известно, нет. - Арнольд? - Понятия не имею. Полагаю, вам следует задать этот вопрос Лики. - Мистер Лики никогда о них не слышал, пока не включил телевизор на прошлой неделе, - мрачно отвечает Лесли. - Мистер Лики в эти дни проводит большую часть своего времени в Найроби, пытаясь "отмыть" режим Мои, и ему очень непросто донести свои аргументы до Запада. Роб смотрит на Лесли, должно быть, ждет команды. Та чуть заметно кивает. Он наклоняется к столу, пододвигает диктофон к Джастину: говори, мол, сюда. - А что вы можете сказать о белой чуме? - сурово спрашивает он, словно обвиняя Джастина в распространении этой болезни. - Белая чума, - повторяет он, поскольку Джастин медлит с ответом. - Что это? Мы вас слушаем. Лицо Джастина превращается в непроницаемую маску. Голос становится дипломатически бесстрастным. Ему есть о чем сказать, но он не считает нужным делиться тем, что ему известно. - Белой чумой когда-то называли туберкулез, - отвечает он. - Дед Тессы умер от этой болезни. Ребенком она стала свидетелем его смерти. У Тессы была книга под таким названием, - он не добавляет, что книга эта лежала на ее ночном столике, пока он не переложил ее в саквояж "гладстон". Теперь уже Лесли проявляет осторожность: - По этой причине она проявляла особый интерес к туберкулезу? - Насчет особого сказать не могу. Как вы и сами указали, работая в трущобах, она проявляла интерес ко многим медицинским проблемам. В том числе и к туберкулезу. - Но, Джастин, если ее дед умер от туберкулеза... - Тессе особенно претила сентиментальность, которой была овеяна эта болезнь в литературе, - чеканит Джастин. - Ките, Стивенсон, Колридж, Томас Манн... она говорила, что людям, которые находили что-то романтичное в туберкулезе, следовало посидеть у кровати ее деда. Роб вновь взглядом консультируется с Лесли, получает согласие-кивок. - Тогда вы, наверное, удивитесь, узнав о том, что в ходе несанкционированного обыска квартиры Арнольда Блюма мы нашли копию старого письма, которое он отправил главе маркетингового отдела "Три Биз", предупреждая о побочных эффектах нового быстродействующего противотуберкулезного препарата, который продвигала "Три Биз"? Джастин отвечает без малейшей паузы. Новое, опасное, связанное с лекарствами направление допроса активировало его дипломатические навыки. - Почему я должен удивляться? НГО Блюма уделяло особое внимание лекарствам "третьего мира". Лекарства - это беда Африки. Если хоть что-то и говорит о безразличии Запада к страданиям Африки, так это отсутствие хороших лекарств и неприлично высокие цены, по которым фармакологические фирмы продают свой товар в последние тридцать лет... - на Тессу он не ссылается, но, по существу, цитирует ее. - Я уверен, что Арнольд отправил десятки таких писем. - Копию этого он спрятал отдельно, - поясняет Роб. - Вместе с множеством технических данных, которые недоступны нашему пониманию. - Что ж, будем надеяться, что вы сможете попроси