- А в чем дело? - кажется, растерялся Эш. - Что вы имеете в виду, Алек?
     -  В тот день,  когда меня выпустили из тюрьмы, вы тащились за  мной от
самых  ворот, -  спокойно  начал  Лимас. -  С какой-то дурацкой  историей  о
встрече  в Берлине. Вы вернули мне  деньги, которых у меня не одалживали. Вы
кормили меня роскошными обедами и привезли к себе домой.
     - Ну, если все дело в этом... - покраснев, пробормотал Эш.
     - Не перебивайте  меня, - рявкнул  Лимас. - Подержите  язык  за зубами,
пока я  не договорю до конца, ясно? Ваш членский билет выписан на имя Мерфи.
Это ваше имя?
     - Нет, не мое.
     - Значит, ваш друг по фамилии Мерфи одолжил вам свой членский билет?
     -  Нет,  по правде говоря, это  не так.  Я иногда захожу сюда подцепить
девку. И вступил в клуб под фальшивым именем.
     - Тогда  почему ваша квартира зарегистрирована на имя Мерфи? -  спросил
Лимас.
     Тут наконец заговорил Кифер.
     - Езжай-ка домой, - сказал он Эшу. - Мы сами разберемся.
     На  сцене девица  исполняла  стриптиз -  молодая, довольно  неряшливого
вида, с темным  синяком на ляжке. Ее нагота была  столь жалкой  и тщедушной,
что   даже  не  возбуждала   -  безвкусная  и  антиэротичная.  Она  медленно
поворачивалась, временами дергая руками и ногами, словно музыка  доходила до
нее лишь  урывками, и  не сводила  с  публики глаз заинтригованного ребенка,
внезапно   оказавшегося  в   компании  взрослых.  Вдруг  темп  музыки  резко
ускорился,  девица отреагировала  на  это,  как собака на  свист,  и  начала
раскачиваться туда-сюда. Сняв на последней ноте бюстгальтер, она подняла его
высоко  над  головой,  выставив на  всеобщее  обозрение тощее  тело с  тремя
нелепыми полосками  фольги, болтавшимися  на нем, как мишура  на осыпавшейся
елке.
     Стриптиз они посмотрели молча, Лимас и Кифер.
     -  Вероятно, сейчас вы  приметесь уверять меня, что мы  с вами видели в
Берлине кое-что получше, - сказал в конце концов Лимас, и Кифер заметил, что
он все еще в бешенстве.
     -  Вы, думаю,  действительно, видели,  -  мирно ответил  он.  -  Сам  я
частенько бывал в Берлине, но, боюсь, ночные клубы не по моей части.
     Лимас ничего не сказал  на это. - Не подумайте, что  я ханжа. Скорее уж
прагматик. Если  мне  нужна  женщина,  я  знаю  много способов заполучить ее
подешевле,   а  когда  мне  хочется  потанцевать,  нахожу  для  этого  более
подходящие места.
     Лимас, казалось, не слушал его.
     - Может  быть, вы все-таки объясните мне, почему этот пидер  пристал ко
мне? - спросил он.
     Кифер кивнул.
     - Разумеется. Пристал, потому что я приказал ему.
     - Для чего?
     -  Вы представляете для меня определенный  интерес.  Я хотел бы сделать
вам предложение по части работы - журналистской, разумеется.
     Снова пауза.
     - Журналистской, - сказал Лимас. - Понятно.
     - Я руковожу агентством. Международная служба информации, знаете ли. Мы
хорошо платим, очень хорошо, за интересный материал.
     - Кто публикует материал?
     В голосе Лимаса послышались угрожающие нотки, и на  мгновенье, всего на
мгновенье, по гладкому лицу Кифера пробежала тень уважительного признания.
     - Клиенты международного ранга. У меня есть компаньон в Париже, который
размещает  большую часть моего материала. Часто я  сам не  знаю,  кто именно
публикует. Признаться,  - добавил он с обезоруживающей улыбкой, - мне на это
наплевать. Они платят и просят приносить еще. Это, Лимас, люди, не привыкшие
мелочиться,  они платят щедро, они,  например,  готовы  переводить деньги на
счета  в  иностранные банки,  где  никого  не  заботят  такие  пустяки,  как
подоходный налог.
     Лимас ничего не ответил. Он сидел, держа обеими руками бокал и уставясь
в него.
     "О Господи, - думал он, - они нарушают собственные правила,  это уже ни
в  какие  ворота  не лезет". Ему пришла в голову дурацкая шутка, бытующая на
танцульках: подобное предложение порядочная девушка не может принять  до тех
пор,  пока  не  поймет,  сколько  ей  заплатят.  Тактически, решил  он,  они
действуют совершенно  правильно:  я  сижу  в  полном дерьме, только  что  из
тюрьмы,  сильнейшее неприятие  окружающего.  Святую  невинность  я  из  себя
строить не стану и  не стану говорить,  будто  они оскорбили во мне  чувства
британского джентльмена и патриота.
     С  другой  стороны,   они  не   могут   не  считаться  с  практическими
препятствиями и затруднениями. Они понимают, что ему, конечно,  страшно, ибо
британская  разведка преследует  предателей и перебежчиков, как Господь  Бог
Каина. И вообще, во всем этом деле  есть немалый риск. Они  должны учитывать
то,  что  непоследовательность,  свойственная  человеческой  природе,  может
свести  на нет  наилучшим образом  спланированную операцию;  что  мошенники,
лжецы и преступники способны порой  устоять перед любым давлением, тогда как
респектабельного джентльмена  можно  при  случае  склонить к государственной
измене за понюшку табаку".
     - Здорово же им приходится платить, - пробормотал он наконец.
     Кифер подлил ему виски.
     - Они предлагают  единовременную  выплату в  размере  пятнадцати  тысяч
фунтов. Деньги уже переведены на счет Кантонального банка в Берне. Предъявив
удостоверяющие  личность  документы,  которыми  мои друзья  снабдят вас,  вы
сможете  снять  деньги со счета.  Мои  клиенты оставляют  за  собой  право в
течение   года   обратиться   к   вам   за  дополнительной   информацией  за
дополнительную плату в пять тысяч фунтов. Они также готовы помочь вам решить
любые  проблемы  по..,  ну,  скажем,  по  перемене  места  жительства,  если
возникнет необходимость.
     - Когда вы хотите получить ответ?
     - Немедленно. Вам незачем фиксировать  все ваши воспоминания на бумаге.
Вы встретитесь с моим клиентом,  и он устроит так,  что предоставленный вами
материал обработают.., литературные "негры".
     - Где я должен с ним встретиться?
     -  Мы  полагаем,  что для всех  будет удобнее встретиться  за пределами
Соединенного Королевства. Мой клиент предлагает Голландию.
     - Но у меня нет заграничного паспорта, - мрачно сказал Лимас.
     - Я позволил себе позаботиться  об этом, - учтиво заметил  Кифер. Ни  в
его голосе, ни в манере  держаться не было и намека на  то, что  заключается
нечто иное, чем обычное  деловое соглашение. - Мы летим в Гаагу завтра утром
в 9.45. Не поехать ли нам ко мне, чтобы обстоятельно обсудить все детали?
     Кифер расплатился, они взяли такси и поехали  во вполне приличный район
неподалеку от Сент-Джеймс-парка.
     Квартира  Кифера была  дорогой  и шикарной, но ее обстановка  почему-то
наводила  на мысль, что все приобретено  в крайней спешке. Есть, говорят,  в
Лондоне такие лавки, где вам продадут книги  под  цвет обоев и обои под цвет
книг. Лимас, не будучи особенно  чувствительным к тонкостям такого рода, все
же с трудом поверил,  что находится на частной квартире, а не  в гостиничном
номере. Когда  Кифер  провел его в отведенную комнату (окна которой, кстати,
выходили в темный внутренний двор, а не на улицу), Лимас спросил:
     - И давно вы тут живете?
     - Ах, недавно, - небрежно бросил Кифер. - Всего несколько месяцев.
     - Обошлось, верно, недешево. Впрочем, вы, думаю, таких денег стоите.
     - Благодарю вас.
     В комнате Лимаса на посеребренном подносе стояла бутылка виски  и сифон
с  содовой. Занавешенная  дверь  в  дальнем конце комнаты вела  в  ванную  и
клозет.
     -  Недурное  гнездышко.  И  за  все  это  платит   великое  государство
трудящихся?
     - Ну-ка заткнитесь, - рявкнул Кифер и тут же добавил:
     - Если я понадоблюсь, вот внутренний телефон. Я ложиться не буду.
     - Спасибо, ширинку я и сам расстегнуть сумею, - ответил Лимас.
     - Что ж, доброй ночи, - бросил Кифер и вышел.
     "Он ведь тоже на пределе", - подумал Лимас.
     Лимаса разбудил звонок телефона на ночном столике. Звонил Кифер.
     - Шесть утра. Завтрак в половине седьмого.
     -  Ладно,  - буркнул Лимас и повесил трубку. С похмелья  у него трещала
голова.
     Кифер, должно быть, вызвал такси по телефону, потому что ровно в семь в
дверь позвонили.
     - Вы собрались? - спросил Кифер.
     - У меня нет вещей, только зубная щетка и бритва.
     - Об этом уже позаботились. А в остальном вы готовы?
     - Думаю, что да, - пожал плечами Лимас. - У вас нет сигарет?
     - Нет, - ответил Кифер. -  Они найдутся в  самолете. Поглядите-ка лучше
вот на это.
     И он протянул Лимасу британский паспорт. Он был выписан на имя Лимаса с
его  фотографией  и проштемпелеван  в углу печатью  министерства иностранных
дел.  Паспорт  был  не  новым,  но  и  не  слишком  потрепанным;  Лимас  был
охарактеризован в нем как клерк, по семейному положению холостой. Взяв его в
руки, Лимас впервые  чуть занервничал. Это ведь все равно что  жениться: как
бы дело ни повернулось, назад дороги уже нет.
     - А как насчет денег?
     - Они вам не понадобятся. Все предусмотрено.


        Глава 8. Мираж

     Утро  было  холодным, легкий  туман,  липкий и  серый, покусывал  кожу.
Аэропорт  напомнил  Лимасу дни  войны:  едва  различимые  в пелене  самолеты
терпеливо  поджидали   свои  экипажи,  гулкие  голоса,  внезапный  окрик   и
неуместный тут стук девичьих каблучков по бетону, рев двигателя прямо у тебя
над  ухом. И повсюду та заговорщицкая  атмосфера,  которая  окутывает людей,
поднявшихся до  зари, - некое чувство превосходства над всеми остальными, не
замечающими, как уходит  ночь и  наступает утро.  Экипаж,  несущий  на  себе
печать  раннего вставания  и утреннего холода,  обращался  с  пассажирами  с
равнодушием солдат,  только что вернувшихся с фронта: презренные смертные  -
это утро не для них.
     Кифер снабдил Лимаса багажом, что было очень предусмотрительно, и Лимас
оценил это. Пассажиры без багажа бросаются в  глаза, что  вовсе не входило в
планы  Кифера.  Они  отметились  у  стойки  и  направились  по  указателю  к
паспортному  контролю. Но тут случилась нелепая заминка: они пошли  не в том
направлении, и Кифер наорал на носильщика. Лимас решил, что Кифер нервничает
из-за  паспорта - и совершенно напрасно, потому что,  на его взгляд, паспорт
был в полном порядке.
     Паспорта проверял  сравнительно  молодой плюгавый  мужчина  в галстуке,
какие носят в разведывательных  войсках,  и с каким-то загадочным значком на
лацкане.  У него были рыжие  усики и областной говор, наверняка  причинявший
ему неимоверные страдания.
     - Надолго едете, сэр? - спросил он Лимаса.
     - На пару недель.
     - Будьте внимательны, сэр. Ваш паспорт  действителен только до тридцать
первого.
     - Знаю, - сказал Лимас.
     Они вместе прошли в зал ожидания. По дороге Лимас заметил:
     - А вам, Кифер, палец в рот не клади.
     Тот улыбнулся.
     -  Мы же не можем позволить,  чтобы  вы пустились во все тяжкие. Это не
входит в условия контракта.
     Предстояло ждать  еще двадцать минут.  Они  сели за  столик  и заказали
кофе.
     - И приберите-ка здесь, -  сказал  Кифер  официанту,  указав на грязные
чашки и пепельницы на столе.
     - Это сделает уборщица, - ответил официант.
     - Я сказал, приберите, - сердито повторил Кифер. -  Какая гадость,  как
можно оставлять на столе грязную посуду!
     Официант отвернулся  и пошел прочь.  Но не к стойке  и вовсе не  затем,
чтобы принести кофе. Кифер побелел от гнева.
     - Ради Бога, -  пробормотал Лимас, - не стоит так расстраиваться. Жизнь
коротка.
     - Наглый ублюдок, вот он кто! - бросил Кифер.
     -  Ладно, ладно,  устройте  скандал.  Момент  самый  подходящий  -  они
запомнят нас на всю жизнь.
     Необходимые формальности в гаагском аэропорту  оказались  очень просты.
Кифер  вроде  бы  снова  обрел   прежнее  хладнокровие.  Он  выглядел  очень
оживленным  и весело болтал,  пока  они шли  от самолета  к таможне. Молодой
голландский таможенник небрежно осмотрел  их багаж и паспорта  и  сказал  на
чудовищном гортанном английском:
     - Желаю вам хорошо провести время в Нидерландах.
     -  Спасибо,  - ответил  Кифер  с излишним  подобострастием.  -  Большое
спасибо.
     Из  таможни  они прошли  по  коридору  в  зал прилета  на другом  конце
аэровокзала. Кифер  направился  к  главному выходу  мимо  небольших  группок
туристов,   разглядывающих  витрины   киосков  с  духами,  фотоаппаратами  и
фруктами. Когда  они прошли через стеклянную вертушку,  Лимас позволил  себе
обернуться.  У  газетного  киоска, углубившись  в  чтение "Континентал дейли
мейл" стоял маленький, похожий на  лягушку человечек в очках, вид у него был
очень серьезный  и озабоченный.  Он смахивал на  чиновника. Или на кого-то в
этом роде.
     Машина ожидала их на стоянке. "Фольксваген" с нидерландским номером. За
рулем  сидела женщина, не  обратившая на  них никакого  внимания.  Она  вела
машину  очень медленно,  неизменно останавливаясь  на желтый свет,  и  Лимас
предположил,   что   таков  был  приказ  и  что  за  ними   следует   машина
сопровождения.  Он  посмотрел в боковое зеркальце, пытаясь ее высмотреть, но
безуспешно. Правда, он заметил черный "пежо" с номером SD, но после поворота
за  ними  следовал  только  мебельный фургон. Он  неплохо знал Гаагу  еще со
времен войны и сейчас  пытался определить,  куда  они держат путь.  Куда-то,
решил он,  на  северо-запад  по  направлению к Схевенингу.  Вскоре  остались
позади   и  городские  окраины,  и  они  очутились   в  каком-то  пригороде,
застроенном виллами, тянущимися вдоль прибрежных дюн.
     Здесь  они  и  остановились.  Женщина  вышла,  оставив  их  в машине, и
позвонила  в колокольчик у  дверей  небольшого  кремового  цвета бунгало. На
железной  вывеске  у входа  бледно-голубой  готической вязью было  выведено:
"Мираж". В окошке белело объявление, что свободных мест нет.
     Дверь  открыла добродушная  толстая женщина, сразу же переведшая взор с
женщины-водителя на машину. И тотчас же направилась им навстречу, улыбаясь и
лучась радостью. Глядя  на  нее, Лимас вспомнил свою старую тетушку, которая
поколачивала его в детстве за разорванные шнурки.
     - Как  хорошо, что вы  приехали! - воскликнула она. - Мы так  рады, так
рады!
     Она прошла  следом за ними в бунгало, впереди шел Кифер,  за ним Лимас.
Лимас оглянулся  на дорогу:  метрах в  трехстах от них  припарковался черный
автомобиль, не то "фиат", не то "пежо". Из машины вышел мужчина в плаще.
     В холле женщина дружески пожала ему руку.
     -  Добро  пожаловать.  Добро пожаловать в  "Мираж"!  Надеюсь, вы хорошо
доехали?
     - Превосходно, - ответил Лимас.
     - Добирались самолетом или пароходом?
     - Мы летели, - сказал Кифер. - На редкость удачный рейс.
     Он говорил как владелец авиакомпании.
     - Я приготовлю вам  завтрак, - сказала женщина.  -  Отменный завтрак по
такому случаю. Чего бы вам хотелось?
     - Ах, да ради  Бога... - вполголоса сказал Лимас, и в этот миг зазвонил
колокольчик.
     Женщина быстро удалилась в кухню, а Кифер пошел открывать дверь.
     Он был  в  плаще  с  кожаными  пуговицами. Ростом  не  выше Лимаса, но,
пожалуй, постарше. Лимас решил, что ему  лет пятьдесят  пять.  Лицо жесткое,
сероватого  оттенка,  с глубокими морщинами;  вероятно, он был  военным.  Он
протянул руку.
     - Меня  зовут Петерс.  -  Пальцы были  тонкие  с ухоженными  ногтями. -
Хорошо добрались?
     - Да, - поспешно ответил Кифер. - Без всяких осложнений.
     - Нам с мистером Лимасом нужно многое обсудить. Не думаю, Сэм, что  нам
понадобится ваша помощь. Вы можете вернуться в город на "фольксвагене".
     Кифер улыбнулся. Лимас заметил, что улыбнулся он с облегчением.
     -  До  свидания,  Лимас, -  сказал  Кифер  чуть шутливо.  - Удачи  вам,
старина.
     Лимас кивнул, игнорируя протянутую ему на прощание руку.
     - До свидания, - повторил Кифер и спокойно вышел из дома.
     Лимас  пошел  вслед за Петерсом  в  комнаты. На  окнах  висели  тяжелые
кружевные  гардины,  причудливо драпированные.  Подоконники  были  уставлены
цветочными  горшками  с  большими  кактусами, душистым  табаком  и  каким-то
любопытным  деревцем  с  широкими,  словно  резиновыми  листьями. Громоздкая
мебель  в  псевдостаринном  стиле. В  центре комнаты  стоял  стол,  покрытый
ржавого цвета скатертью, больше похожей на ковер,  возле стола  - два резных
кресла. Перед каждым из  кресел на столе  лежала  стопка  бумаги и карандаш.
Сбоку стояли виски и содовая. Петерс смешал им обоим по стаканчику.
     - Послушайте, - внезапно сказал Лимас, - теперь мы можем обходиться без
лишних  церемоний.  Понимаете?  Мы  оба  знаем, о  чем  идет  речь,  мы  оба
профессионалы. Вы получили перебежчика по  корыстным мотивам  - вам повезло.
Только,  ради Бога,  не  делайте вид,  будто  прониклись  ко  мне  внезапной
симпатией.
     Он,  казалось,  был на грани нервного срыва  и сомневался, сможет ли на
ней удержаться.
     Петерс кивнул.
     -  Кифер  сказал  мне, что вы  человек  гордый, -  бесстрастно  заметил
Петерс. А потом без улыбки добавил:
     - В конце концов, с чего бы иначе вы стали бросаться на бакалейщика?
     Лимасу  показалось,  что  Петерс  русский,  хотя  он  не  мог  бы  дать
стопроцентной  гарантии.  Его английский  был  почти  безупречен,  ему  были
присущи спокойствие  и  манеры человека,  давно привыкшего к цивилизованному
обращению.
     Они сели за стол.
     - Кифер сообщил вам, сколько я намерен заплатить?
     - Да. Пятнадцать тысяч фунтов в Бернском банке.
     - Совершенно верно.
     -  Он сказал, что  у вас могут  быть дополнительные вопросы  в  течение
года, - сказал Лимас. - И тогда, если я  окажусь под рукой, вы заплатите еще
пять тысяч.
     Петерс кивнул.
     - Я не согласен на такие условия, - продолжал Лимас. - Вы не хуже  меня
понимаете, что  так  дело  не  пойдет. Я хочу  получить пятнадцать  тысяч  и
смыться.  Ваши молодчики не  больно-то  церемонятся с перебежчиками  -  наши
тоже. Я не намерен просиживать штаны в Швейцарии, пока вы будете вылавливать
одну мою сеть за другой. У нас тоже не дураки работают, они мигом сообразят,
с кого за это спросить. Насколько мы с вами можем судить, они уже  взяли нас
на заметку.
     Петерс кивнул.
     - Вы могли бы, конечно, перебраться в какое-нибудь место понадежнее.
     - За "железный занавес"?
     - Да.
     Лимас лишь покачал головой и продолжал:
     -  Я  полагаю, вам понадобятся дня три  на предварительное дознание.  А
затем вы вернетесь и потребуете более детального отчета.
     - В этом нет необходимости.
     Лимас с интересом взглянул на Петерса.
     - Ага, понятно. Вы специалист. Значит, в игру вступил московский центр?
     Петерс  молчал и  только смотрел  на  Лимаса, пристально вглядываясь  в
него. Наконец он взял карандаш и сказал:
     - Начнем с вашей работы во время войны.
     - Как прикажете, - пожал плечами Лимас.
     - Значит, начнем с войны. Рассказывайте.
     -  Я  был  призван  в  инженерные войска в  1939  году.  И  уже  прошел
спецподготовку,  когда поступило  извещение о приглашении  людей со  знанием
иностранного  языка  на  особую  службу  за  границей.  Я  знал  немецкий  и
голландский и неплохо  говорил по-французски. Солдатчиной я был сыт по горло
-  и я  записался. Я хорошо знал Голландию: у моего  отца было  агентство по
продаже  станков  в Лейдене,  я прожил  там девять  лет. Для начала я прошел
обычную проверку, а потом меня  определили в школу в  окрестностях Оксфорда,
где обучили всей нашей рутине.
     - Кто заведовал школой?
     - Тогда я  и  сам  этого не знал. Потом познакомился  со  Стид-Эспри  и
оксфордским  профессором  по  фамилии  Филдинг. Они-то и заведовали. В сорок
первом меня забросили в Голландию, и я пробыл там почти два года. В  те  дни
мы теряли  агентов раньше, чем успевали завербовать новых, - это была просто
мясорубка.  Голландия  -   поганая  страна  для  такого  рода  работы,   тут
практически нет малонаселенной сельской местности,  негде устроить лежбище и
разместить  радиопередатчик.  Вечно  в  пути,   вечно  в  бегах.  Это  жутко
выматывало.  Я выбрался  отсюда  в сорок  третьем  и провел  пару  месяцев в
Англии, потом меня перекинули в Норвегию, по сравнению с Голландией это было
просто  загородной  прогулкой.  В сорок  пятом  меня уволили в  запас,  и  я
вернулся в Голландию,  чтобы  попытаться возобновить отцовское  дело. Ничего
путного из этого не вышло,  поэтому я  вступил  в  долю к одному  старинному
приятелю, державшему в Бристоле бюро путешествий. Через восемнадцать месяцев
мы  обанкротились.  И  тут  совершенно   неожиданно  я  получаю   письмо  из
департамента  с  вопросом, не  угодно ли мне вернуться на службу. Тогда  мне
казалось, что с  меня довольно, и я ответил, что должен подумать, а сам снял
коттедж на  Анди Айленд. Там я просидел с  год, потом мне и это обрыдло, и я
написал  им, что согласен.  Осенью сорок  девятого  я  вернулся  на  службу.
Конечно,  стаж  у  меня  был  прерван  - урезанная  пенсия  и  всякая  такая
чертовщина. Вы успеваете записывать?
     - Пока  успеваю, - ответил Петерс и налил себе еще виски. - Разумеется,
впоследствии мы обсудим все более детально с именами и датами.
     В дверь постучали, и женщина принесла им завтрак - огромное  количество
холодного  мяса,  хлеб  и  суп.  Петерс  отложил  в  сторону записи,  и  они
позавтракали в молчании. Дознание началось.
     Остатки завтрака были убраны из комнаты.
     - Итак, вы вернулись в Цирк, - сказал Петерс.
     - Да. Какое-то время я сидел на  канцелярской работе, составлял отчеты,
давал предполагаемую оценку военной мощи стран  Востока, прослеживал цепочки
связей и всякое такое.
     - В каком отделе?
     - Сателлиты-Четыре. Я был там с февраля  пятидесятого по  май пятьдесят
первого.
     - С кем вы работали?
     - С Петером  Гийомом,  Брайаном де Греем и Джорджем Смайли. Смайли ушел
от нас в начале пятьдесят первого и перешел в контрразведку. В мае пятьдесят
первого  меня направили  в  Берлин в качестве  ЗИР - заместителя  инспектора
района. Это означало, что ко мне перешла вся оперативная работа.
     - Кто был у вас под началом?
     Петерс  быстро  записывал.  Лимас  решил,  что  тот   владеет  какой-то
разновидностью стенографии.
     -  Хэккет,  Сарроу  и Де  Йонг.  Де Йонг погиб в дорожной катастрофе  в
пятьдесят  девятом.  Мы предполагали,  что  это  было  убийство, но доказать
ничего не  могли. У каждого была  своя агентурная сеть, а я был  начальником
над всеми. Вам нужны детали? - сухо спросил он.
     - Разумеется, но позже. Продолжайте.
     -  В конце пятьдесят четвертого нам удалось наконец подцепить на крючок
в  Берлине  крупную рыбу:  Фрица Фегера, второе лицо в  министерстве обороны
ГДР.  До той  поры  нам  нечем  было  похвастаться, но  с  ноября  пятьдесят
четвертого у нас появился Фриц. Он продержался почти два года, а затем вдруг
исчез, и больше мы о нем ничего не  слышали. Вроде бы умер в  тюрьме. Прошло
еще целых три года, прежде чем нам удалось подыскать ему достойную замену. В
пятьдесят девятом появился  Карл  Римек. Карл был  в президиуме СЕПГ. Он был
лучшим из всех агентов, с какими мне когда-либо доводилось работать.
     - Его уже нет в живых, - отметил Петерс.
     По лицу Лимаса пробежала тень стыда.
     -  Я был там, когда его застрелили,  -  пробормотал  он. - У него  была
любовница, перебежавшая на Запад как раз  перед его  гибелью. Он рассказывал
ей все, она знала всю его агентуру. Ничего удивительного, что он провалился.
     - К берлинским делам мы вернемся позже.  Скажите-ка  мне вот что. После
смерти Карла вы улетели в Лондон. Вы там и оставались, пока вас не уволили.
     - Ну, это было совсем недолго. Да, там и оставался.
     - А что за работу вам дали в Лондоне?
     - Расчетный  отдел: надзор за  выплатой жалования  агентам, заграничные
выплаты на оперативные цели. С этим мог бы управиться и ребенок. Мы получали
указания и подписывали бланки. Иногда устраивали проверку надежности.
     - Вы были связаны с агентами напрямую?
     - Нет, каким образом? Резидент в какой-либо  конкретной стране требовал
денег.  Вышестоящая  инстанция  ставила  на  его  запросе  свое   "добро"  и
передавала его нам, чтобы  мы осуществили  платеж.  В большинстве случаев мы
переводили деньги в соответствующий банк, где резидент мог бы получить их  и
передать агенту.
     - Как проходили в документах агенты? Под кличками?
     - Под цифровыми обозначениями. В Цирке их называют комбинациями. Каждой
агентурной сети дается своя комбинация, каждый агент обозначался подстрочным
индексом. Комбинация Карла была 8-А дробь 1.
     Лимас покрылся потом.  Петерс хладнокровно  разглядывал его, прикидывая
его  силу  - силу  профессионального  игрока.  На сколько тянет  Лимас?  Что
способно  сломить его, а  что -  привлечь или напугать? Что  он ненавидит, а
главное  -  что  знает? Не  придержит ли  он свой главный  козырь,  стремясь
продать его  подороже? Это Петерс считал  маловероятным:  Лимас  слишком был
выбит  из равновесия, чтобы блефовать или жульничать.  Он  поставил на карту
самого себя:  свою  судьбу,  убеждения  - и,  поставив,  предал  их.  Петерс
сталкивался  с этим  и  раньше. Он сталкивался с этим даже  в  таких  людях,
которые  претерпевали полный идеологический  перелом, которые в  часы ночных
размышлений сумели  выковать для  себя новую  веру  и  в полном одиночестве,
опираясь лишь  на  внутреннюю  силу своих  новых  убеждений,  предавали свое
призвание, свою семью  и свою родину. И даже они, исполненные новых надежд и
видящие перед собой новую цель, с трудом выносили клеймо предательства, даже
они боролись с почти физической боязнью рассказать то, о чем, как их  учили,
нельзя говорить ни при каких условиях.  Подобно вероотступникам, которым все
равно страшно сжигать крест, они метались между подсознанием и сознанием,  и
Петерс, зараженный такой же полярностью, должен был  даровать им утешение  и
обуздать их гордыню. Смысл этой ситуации отлично  понимали они оба, а потому
Лимас изо всех сил  противился  установлению чисто человеческого контакта  с
Петерсом, ибо этого не допускала его гордость. Петерс понимал, что именно по
этой причине Лимас может и солгать. Солгать скорей  всего по  оплошности, но
солгать  и  из-за  собственной  гордыни,   от  подспудной  враждебности  или
извращенной  сущности  самого   шпионского  ремесла.  И  Петерсу   предстоит
разоблачить его  ложь. Он знал также,  что  сам профессионализм Лимаса может
сработать против его собственных интересов, потому что он станет  отбирать и
подбирать  факты  там,  где  Петерсу не нужны ни  отбор,  ни  подбор.  Лимас
попытается предугадать тот тип  дознания, который нужен Петерсу, и, поступая
так, возможно,  упустит из виду какую-нибудь крупицу информации, которая, не
исключено, окажется жизненно важной  для Петерса. А вдобавок  ко всему Лимас
выказывал признаки капризного тщеславия, свойственного забулдыгам.
     -  Пожалуй, - сказал  Петерс, - мы сейчас более детально займемся вашей
работой в Берлине. Итак, с мая пятьдесят первого по март шестьдесят первого.
Налейте себе еще.
     Лимас  смотрел,  как  Петерс  достает  сигарету  из  пачки  на столе  и
закуривает. Он отметил две вещи: во-первых, Петерс был левшой, и, во-вторых,
он снова  зажег сигарету  с того  конца, где  была  марка, чтобы та поскорее
сгорела. Этот жест понравился Лимасу: он свидетельствовал о том, что Петерс,
как и он сам, бывал в переделках.
     У  Петерса было странное лицо: невыразительное  и серое. Краска сошла с
его щек, должно быть,  давным-давно - возможно, в какой-нибудь тюрьме первых
послереволюционных лет, - и затем черты лица застыли  и определились: таким,
как сейчас.  Петерс останется до самой  смерти.  Только  седоватая щетина на
голове побелеет, а лицо не изменится.  Лимас подумал о том,  как  же Петерса
зовут  на  самом деле и  женат ли он. Во всем его облике  было  нечто весьма
традиционное,  и  Лимасу  это  нравилось.  То  была   традиционность   силы,
традиционность  уверенности.  Если  Петерсу  и  придется солгать,  это будет
осмысленной ложью, ложью  продуманной  и  необходимой, не идущей ни  в какое
сравнение с мелким враньем Эша.
     Эш,  Кифер, Петерс  - с появлением  каждого из них  нарастало качество,
нарастали  полномочия,  что   для  Лимаса  было  аксиомой   разведывательной
иерархии.   И,  как   ему  казалось,  нарастала   идейная  убежденность  его
контрагентов. Эш - мелкий наемник, Кифер - попутчик, и вот, наконец, Петерс,
цели и средства которого соответствовали друг другу.
     Лимас  начал рассказывать о Берлине. Петерс редко  прерывал его,  редко
задавал вопросы или делал замечания, но когда  это случалось, демонстрировал
профессиональную  заинтересованность и  квалификацию,  полностью  отвечающую
темпераменту  самого  Лимаса. Лимас,  казалось,  даже упивался  бесстрастным
профессионализмом своего инквизитора - теми же качествами обладал и он сам.
     Потребовалось  немало времени,  чтобы, сидя в Западном Берлине, создать
приличную агентурную сеть в Восточной зоне, объяснил Лимас. В  прежние  годы
город  кишмя кишел  второсортными агентами:  разведка не внушала  доверия  и
настолько  рассматривалась  как  часть  повседневной  жизни,  что  вы  могли
завербовать  агента на вечеринке с  коктейлями, дать ему задание за обедом и
потерять его к завтраку. Для профессионалов это было сущим кошмаром: десятки
агентурных  сетей,  в  половине  которых  работали  двойные  агенты,  тысячи
зацепок,   слишком  много  намеков,  слишком  мало   надежных  источников  и
оперативного простора. Перелом  наступил в пятьдесят четвертом  с появлением
Фегера.  Но  в  пятьдесят  шестом,  когда  каждый  отдел  разведки  требовал
первоклассной   информации,   у   них   заштилило.   Фегер   скармливал   им
третьеразрядный  материал,  лишь  на  день-другой   опережавший  официальную
информацию. Им нужно было нечто  исключительное, но  такого случая  пришлось
ждать еще три года.
     И  вот  однажды  Де Йонг  отправился на  загородную прогулку в  лес  на
окраине Восточного Берлина.  Свою машину с номером британской военной миссии
он оставил на гравиевой  дорожке  возле канала, заперев, разумеется, дверцу.
После пикника его дети весело побежали с корзинкой к машине.  Но, добежав до
нее, испуганно выронили корзинку и бросились обратно.  Кто-то взломал дверцу
- ручка была сломана, а  дверца машины приоткрыта. Де Йонг точно помнил, что
оставил в ящике для перчаток фотоаппарат. Он подошел к машине и осмотрел ее.
Дверь открыли, судя по всему, отмычкой, какую всегда можно спрятать в рукаве
пальто. Но фотоаппарат был  на месте, так  же как его пальто и вещи жены. На
переднем сиденье лежала коробка из-под табака, а в ней - маленькая никелевая
гильза.  Де  Йонг  сразу  сообразил,  что  это  такое:  то  была  кассета  с
микропленкой,   сделанной   сверхминиатюрным   фотоаппаратом,  скорей  всего
Миноксом.
     Он отправился домой и проявил пленку. Она содержала протоколы заседаний
Президиума СЕПГ -  коммунистической  партии восточных немцев.  По случайному
совпадению обстоятельств  материал удалось проверить из другого источника, и
он оказался подлинным.
     Тогда за  дело взялся  Лимас. Ему чертовски не хватало успеха.  С  того
времени, как  прибыл в Берлин, он, в сущности, не представил в Лондон ничего
серьезного, а лимит времени, отпущенный на оперативную  работу, уже истекал.
Ровно  через неделю  он,  взяв  машину  Де Йонга,  поехал  на то  же место и
отправился гулять в лес.
     Местность  выглядела довольно  уныло: полоска канала  с грудами  пустых
ящиков вдоль него, глинистые поля, а к востоку, метрах в двухстах от дороги,
редкий сосновый  бор. Но было у этого места и одно несомненное достоинство -
его заброшенность, а найти такое в Берлине совсем не просто. Лимас бродил по
лесу.  Он не следил за  машиной,  не  собирался  этого делать, потому что не
знал,  с какой стороны  к  ней  могут  подойти. Если  бы его заметили в этот
момент,  шансы  на  доверие  информанта  были  бы  сведены  к  нулю.  Нельзя
вспугивать дичь.
     Когда  он  вернулся,  в машине  ничего не  было, и он поехал обратно  в
Западный Берлин,  проклиная себя  за  глупость: ведь  Президиум  должен  был
собираться только через две недели. Лишь после заседания он снова взял  у Де
Йонга машину и тысячу долларов двадцатками и отправился к  каналу. Он на два
часа  оставил машину  незапертой  и, вернувшись,  нашел в  ящике микрофильм.
Сумка с двадцатками исчезла.
     На пленках  оказалась  первоклассная  документация. В последующие шесть
недель он еще два раза ездил к каналу - и с теми же результатами.
     Лимас понял, что напал  на  золотую жилу. Он дал  источнику  информации
кличку  Майфэр и отослал в  Лондон весьма  пессимистическое послание.  Лимас
знал,  что  стоит  открыть  Лондону  хотя  бы  половину правды,  они  начнут
руководить агентом  непосредственно,  чего  он отчаянно стремился  избежать.
Операция такого размаха была единственным средством,  способным помешать  им
отозвать его из Германии, но в  то же время достаточно заманчивой приманкой,
чтобы им захотелось вступить в игру самим. Даже если он попробует припрятать
источник,   в   Цирке   будут   изобретать   всевозможные   теории,   делать
предположения,   требовать  гарантий  и   действий.  Например,   они   могут
потребовать,  чтобы  он производил выплаты  только  новыми купюрами  в  один
доллар,  и  попытаются проследить  их  путь,  запросят  в Лондон кассеты  на
проверку,  запланируют  какую-нибудь  нелепую  слежку  и доложат  обо всем в
Департамент. Больше всего,  разумеется, они захотят поставить  в известность
Департамент, а это погубит все дело. Три недели он работал как одержимый. Он
составил  досье  на  каждого  из  членов Президиума. Составил  список  всего
технического   персонала,   имеющего   и   способного   получить  доступ   к
документации. Из списка адресатов рассылки на последнем листе  документов он
взял еще дополнительные фамилии, и в  итоге число потенциальных информаторов
свелось к тридцати одному, включая технический персонал.
     Понимая, что выявить одного информатора из такого списка - задача почти
неразрешимая, Лимас снова обратился к самим документам,  чем, как ему теперь
стало ясно, нужно было заняться  сразу  же. Ему бросилось в глаза то, что ни
на одной из полученных фотокопий не было  постраничной нумерации и пометок о
секретности и что  в первой  и во второй порциях  документов некоторые слова
были вычеркнуты простым  или цветным  карандашом. Он  пришел  к выводу,  что
имеет  дело  с  фотокопиями  не  самих  документов,  а  черновиков.  Значит,
информатор был членом Секретариата, а Секретариат очень мал. Черновики  были
сфотографированы профессионально и тщательно,  что свидетельствовало  о том,
что у фотографа было и время и место, чтобы этим заниматься.
     Лимас вновь обратился к перечню возможных кандидатов. В нем был и некто
Карл  Римек,  член Секретариата, в войну капрал медицинской службы, отбывший
три года в  плену  в Англии. Его сестра жила в  Померании, когда туда  вошли
советские войска,  и  с тех  пор  он не  имел о ней никаких сведений. Он был
женат, и у него была дочь по имени Карла.
     Лимас решил рискнуть. Он выяснил в Лондоне номер, под которым находился
в  плену  Римек  (29012) и  дату  его  освобождения  -  10.12.45.  Он  купил
восточногерманскую детскую  книжку научной  фантастики,  написал  на  титуле
детским почерком  по-немецки: "Эта книга принадлежит Карле Римек, родившейся
10.12.45 в  Бейфорде, Северный  Девон"  и  подписал все это: "Лунная дева No
29012",  а внизу  добавил: "Желающим принять  участие в  космических полетах
обращаться за инструкцией лично  к К. Римек. Форма обращения прилагается. Да
здравствует Народная Республика Демократического Космоса!"
     Он разлиновал  на  листе  бумаги  анкету  с  указанием  имени,  адреса,
возраста  и написал  внизу:  "Каждый  из  кандидатов  должен  пройти  личное
собеседование.  Напишите,  где  и  когда вы  желаете встретиться.  Обращения
принимаются в течение семи дней. К. P."
     Лимас вложил лист в книгу, поехал на обычное место в  машине Де Йонга и
оставил книгу на  переднем  сиденье, засунув под суперобложку  пять  неновых
стодолларовых купюр. Когда он вернулся из леса, книга исчезла, а на ее месте
лежала коробка из-под табака. В ней было три микропленки. Той же ночью Лимас
проявил  их:  одна, как  всегда, содержала  черновой набросок  материалов  к
заседанию  Президиума,  вторая  сообщала  о  связях  ГДР  с  СЭВ,  а  третья
раскрывала   всю  структуру  восточногерманской  разведывательной  службы  с
названиями  и  функциями  отделов  и  детальными  сведениями   о  конкретных
личностях.
     - Погодите, - перебил  его  Петерс, -  погодите. Вы хотите сказать, что
вся информация о разведке исходила только от Римека?
     - А почему бы и нет? Вы же знаете, как много он видел и знал.
     - Это маловероятно, - заметил Петерс, как  бы говоря это самому себе. -
У него наверняка был помощник.
     - Помощники появились потом. Я до этого дойду.
     - Я знаю, о ком вы собираетесь рассказать. Но  неужели у вас никогда не
возникало ощущения, что он получал определенные  сведения от кого-то сверху,
а не только от агентов, которых завербовал позже?
     - Нет. Никогда. Мне это даже в голову не приходило.
     - Ну, а если вы еще раз все обдумаете? Ведь правда, похоже?
     - Не особенно.
     -  А  когда вы переслали все  материалы в Цирк,  им тоже  не показалось
странным, что дела разведки  были  уж слишком доступны  для  человека в  его
статусе?
     Лимас помедлил с ответом.
     - Нет... - сказал он. - Клянусь, никогда не спрашивали.
     -  Весьма  примечательно,  -  сухо  заметил  Петерс. - Но  извините  и,
пожалуйста, продолжайте.
     Ровно через неделю, продолжил свой  рассказ Лимас, он  поехал к каналу.
На этот раз он изрядно нервничал.  Свернув  на гравиевую дорогу,  заметил  в
траве  три велосипеда,  а  метрах  в  двухстах ниже  увидел  трех  мужчин  с
удочками. Он, как обычно, вышел из машины и направился к лесу. Пройдя метров
двадцать, он услышал крик. Обернувшись, увидел, что один из рыболовов  машет
ему  рукой. Двое других тоже обернулись и не спускали с него глаз. Лимас был
в  старом плаще, руки  в карманах, вынимать их  оттуда сейчас не стоило.  Он
понимал,  что эти  двое прикрывают того, что в центре, и если  он попытается
вынуть  руки,  пристрелят  его,  решив,  что  он  достает   пистолет.  Лимас
остановился метрах в десяти от мужчины.
     - Вам что-то от меня нужно? - спросил Лимас.
     -  Вас зовут  Лимас? -  Это  был невысокий полноватый  человек с весьма
уверенной манерой держаться Он говорил по-английски.
     - Да.
     - Номер вашего британского паспорта?
     - PRT - L 58003-1.
     - Где вы были вечером пятнадцатого августа сорок пятого?
     - В Лейдене в Голландии,  сидел с голландскими друзьями в конторе моего
отца.
     - Давайте пройдемся немного,  мистер Лимас.  Плащ вам  не  понадобится.
Снимите его и положите на землю возле себя. Мои друзья присмотрят за ним.
     Лимас помедлил, потом пожал плечами и снял плащ. Они быстро направились
в сторону леса.
     - Вам  не хуже моего  известно, кто это  был, - устало  сказал Лимас. -
Третий человек в министерстве внутренних дел, член секретариата  Президиума,
начальник  координационной  службы  комитета  государственной  безопасности.
Думаю, там-то он  и вышел на Де Йонга и меня: просмотрел заведенные на нас в
отделе досье.  У него  было  сразу  три козыря: Президиум, знание внутренней
политики и  экономики и,  наконец,  доступ  к документам  восточногерманской
разведки.
     - Но лишь весьма ограниченный доступ, - вмешался Петерс. -  Они никогда
не позволяют посторонним просматривать все их досье.
     - А вот ему позволили, - пожал плечами Лимас.
     - А куда он девал получаемые от вас деньги?
     - С того дня я  перестал платить ему. Оплатой стал  ведать Цирк. Деньги
переводились в западногерманский  банк. Он  даже  вернул  мне то, что  я уже
выплатил ему. Лондон перевел и эти деньги  в банк. -  А многое вы сообщили в
Лондон?  - После  этой встречи все, что знал. У меня не было иного выхода. А
Цирк, разумеется, сообщил в Департамент. И с этого момента, - желчно добавил
Лимас, - его провал стал уже вопросом времени. С  Департаментом  за  плечами
Цирк нагулял себе аппетит. Они начали нажимать на  нас,  требовать как можно
больше  информации, готовы были дать ему большие деньги.  В конце концов мне
пришлось предложить Карлу завербовать  новых агентов, образовать  агентурную
сеть.  Это  было  крайне глупо:  мы  перенапрягли  Карла,  встревожили  его,
подорвали доверие к нам. Это было началом конца.
     - Ну, и много ли вам удалось получить от него?
     - Много ли?  - вздохнул Лимас. - Господи,  вот  уж не знаю.  Это  и так
длилось невероятно долго. Я  думаю, его засветили гораздо раньше, чем взяли.
Скатывание вниз началось за несколько  месяцев до его гибели. Они начали его
подозревать и преградили ему доступ к подлинной информации.
     -  И все же,  если  подытожить, что  вы от него  получили? -  настаивал
Петерс.
     Фрагмент  за  фрагментом  Лимас  восстановил  полный  объем  сделанного
Римеком. Память Лимаса, как с удовольствием заметил Петерс, была на редкость
точна, особенно если учесть, сколько он уже выпил.  Он называл даты и имена,
он помнил, как на что  реагировал Лондон и  какие осуществлял  проверки.  Он
называл  суммы денег,  запрошенные и выплаченные,  даты  подключения к  сети
новых агентов.
     - Простите, - сказал наконец Петерс, - но  я  просто не могу  поверить,
что один-единственный человек,  какой бы ответственный  пост он ни  занимал,
как бы он ни был осторожен, предприимчив и удачлив, может обеспечить столько
информации и с такими деталями. Кстати, даже  если бы  он и получил доступ к
ней, ему все равно не удалось бы сфотографировать ее.
     -  А вот Карлу  удалось, - упрямо и раздраженно  возразил Лимас. - Ему,
черт побери, удалось - в этом-то все и дело.
     -  И  Цирк никогда не давал вам задания разобраться, как именно ему это
удается делать и при каких обстоятельствах?
     - Нет, - буркнул Лимас,  - Римек очень болезненно  реагировал на это, и
Лондон решил проявить деликатность.
     - Допустим, - сказал Петерс, а чуть погодя спросил:
     - А вам известно о женщине?
     - Какой еще женщине?
     - О любовнице Римека, той, что перебралась в Западный Берлин в ту самую
ночь, когда его застрелили?
     - Ну и что с ней?
     -  Найдена  мертвой  неделю  назад. Ее застрелили из машины, когда  она
выходила из своего дома.
     - Это был мой дом, - машинально заметил Лимас.
     - Возможно,  она знала  об агентурной  сети Римека  больше, чем  вы,  -
предположил Петерс.
     - Что, черт побери, вы имеете в виду?
     Петерс помолчал.
     - Все  это очень странно,  - сказал  он наконец.  -  Не  понимаю,  кому
понадобилось убивать ее.
     До конца разобравшись с делом Карла Римека,  они  перешли к  обсуждению
менее  значительных   агентов,   а  затем   к  тому,   как   функционировала
западноберлинская контора Лимаса, ее связи, персонал, тайная  инфраструктура
- явочные квартиры, транспорт,  записывающее и фотографирующее оборудование.
Они проговорили до  поздней  ночи  и весь  следующий день,  и когда назавтра
вечером  Лимас добрался  до  своей  постели,  он знал  наверняка,  что  сдал
противнику  всю разведывательную службу союзников  и  выпил за  два дня  две
бутылки виски.
     Его сильно озадачивало  одно обстоятельство:  упорство, с  каким Петерс
настаивал на том, что  у Римека был помощник, причем вышестоящий. Контролер,
как он вспомнил сейчас,  спрашивал  о том же - откуда у Карла доступ к такой
информации. Почему оба они так убеждены в том, что Карл не мог бы управиться
сам? Разумеется, у него были помощники вроде тех, кто охранял его в тот день
у канала. Но это были мелкие  сошки, и Карл все рассказывал ему о них. И все
же Петерс - а Петерс, не следует забывать, должен знать точно, к чему мог, а
к чему  не мог  получить доступ Карл,  - и все же Петерс  не верил в то, что
Карл  работал  в  одиночку.  В  этом  пункте  мнения  Петерса  и  Контролера
совпадали.
     Может быть, так оно и было. Возможно, за Карпом стоял кто-то еще.  Быть
может, именно его и стремился  уберечь от Мундта Контролер. В  таком  случае
выходит,  что Карл  работал на пару  с этим секретным  агентом  и  поставлял
Лимасу материал, добытый ими совместно. Может быть, именно об этом Контролер
беседовал с Карлом в берлинской квартире Лимаса, когда они остались наедине.
     Так или  иначе, утро вечера  мудренее.  Утром  он вынет из рукава  свой
козырной туз.
     Он  задумался  над тем, кому все-таки  понадобилось убивать Эльвиру.  И
зачем?  Разумеется,  в  этом  был какой-то  смысл,  здесь  таилась возможная
разгадка: Эльвира, если она  знала помощника  Римека, им же и была  убита...
Нет, тут слишком большая натяжка. Не учтены трудности перехода с  Востока на
Запад, а ведь убили ее в Западном Берлине.
     Его удивляло, почему Контролер не  сказал ему о том, что Эльвира убита.
Хотя бы для того, чтобы он  правильно отреагировал  на сообщение Петерса. Но
гадать  об  этом  было  бессмысленно.  Наверняка Контролер  имел на  то свои
причины,  а его причины  обычно  столь  запутаны, что  в них  сам черт  ногу
сломит.
     Засыпая, он пробормотал: "Карл был просто идиот. Эта баба предала  его,
клянусь, что она его предала". Эльвира теперь мертва -  что же, поделом.  Он
вспомнил Лиз.


        Глава 9. Второй день

     На следующее  утро Петерс появился в восемь, и без долгих церемоний они
уселись за стол и продолжили беседу.
     - Итак, вы вернулись в Лондон. Чем вы там стали заниматься?
     - Меня поставили на полку. Я понял, что со мной все кончено, как только
увидел  в  аэропорту  этого  засранца из отдела  кадров. Я  обязан был сразу
явиться к Контролеру и сообщить ему о Карле. Римек был мертв - о чем тут еще
было говорить?
     - И что же они с вами сделали?
     - Сперва сказали, что я могу  поболтаться в Лондоне, пока мне не выбьют
приличную пенсию. Они вели себя столь великодушно, что  я взбесился и сказал
им: раз уж вы так обо мне печетесь и вам не жаль на меня денег, то почему бы
вместо  того, чтобы охать да  вздыхать,  не засчитать мне просто непрерывный
стаж? И тут  они рассердились. Меня отправили в расчетный отдел, а  там одни
бабы. Этот период я помню не слишком отчетливо: я уже  начал довольно крепко
выпивать. Так сказать, поплыл.
     Он закурил. Петерс понимающе кивнул.
     - Поэтому, собственно, меня и поперли. Им не нравилось, что я пил.
     - И все же расскажите все, что сможете вспомнить, о расчетном отделе.
     - Там  было  на  редкость  погано.  Я  всегда  знал,  что не гожусь для
канцелярской работы. Поэтому я так  и цеплялся за Берлин.  Я знал,  что если
меня отзовут, то посадят за бумажную работу, прости Господи.
     - Чем вы там занимались?
     Лимас на минуту задумался.
     - Отсиживал задницу в  компании двух баб - Тыозби и Лэррет. Я,  правда,
называл их несколько иначе. - Он глуповато ухмыльнулся.
     Петерс непонимающе поглядел на него.
     - Ну, просто тасовали бумажки. Например, из финансового отдела поступал
документ:  "Платежное  поручение о  выплате  семисот  долларов  такому-то  и
такому-то вступает в  силу с такого-то по такое-то. Просим исполнить". Вот и
все. Подружки мои немножко волынили, потом отмечали бумажки, ставили печать,
а я подписывал чек или отдавал распоряжение в банк произвести выплату.
     - В какой банк?
     - "Блэтт  и Родни",  небольшой респектабельный  банк  в  Сити. В  Цирке
господствует убеждение, что выпускники Итонского колледжа умеют держать язык
за зубами.
     - То есть, вам известны имена агентов во всем мире?
     - Вовсе нет.  Там была  одна закавыка. Я подписывал  чек  или платежное
поручение  в   банк,   оставляя   пропуск   на  месте  фамилии   получателя.
Сопроводительное  письмо  и все остальное подписывалось мною, а затем бумаги
поступали обратно в особый отдел.
     - А что это за особый отдел?
     - Там хранятся  все  досье  на  наших агентов. Они вписывают там  имя и
передают бумаги в банк. Неплохо придумано, ничего не скажешь.
     Петерс разочарованно поглядел на него.
     - Значит, вы вообще не знали имен получателей?
     - В большинстве случаев - нет.
     - А в порядке исключения?
     -  Ну, кое-что время от времени просачивалось и к  нам. Вся эта возня с
банком, финансовым отделом  и особым  отделом, разумеется, приводила порой к
накладкам. Слишком  уж много ухищрений. Так что иногда удавалось заглянуть в
щелку на чужую, так сказать, жизнь. - Лимас поднялся. - Я приготовил  список
всех выплат, которые смог припомнить. Он у меня в комнате. Пойду принесу.
     Он  вышел из  комнаты весьма нетвердой  походкой, которую приобрел  уже
здесь, в Голландии. Когда он вернулся, в руке  у него было несколько листков
линованной бумаги, вырванных из дешевого блокнота.
     - Я написал это ночью, - пояснил он. - Думаю, так дело пойдет быстрее.
     Петерс  взял листки и, не торопясь, внимательно прочел  их. Похоже, они
произвели на него впечатление.
     - Хорошо, - сказал он. - Очень хорошо.
     -  Лучше  всего  я запомнил  операцию  под  кодовым названием  "Роллинг
Стоун". Благодаря ей  я пару раз съездил за границу. В Копенгаген, а потом в
Хельсинки. Просто чтобы поместить деньги в банк.
     - Сколько?
     - Десять тысяч  долларов в Копенгагене  и сорок тысяч западногерманских
марок в Хельсинки.
     Петерс положил карандаш на стол.
     - Для кого?
     - Откуда я  знаю. Мы работали в "Роллинг Стоун" на  принципе вкладов на
депозит.  Мне  выдавали   фальшивый  британский   паспорт,  я   обращался  в
Королевский  скандинавский  банк  в  Копенгагене  и  в  Национальный банк  в
Хельсинки и  получал  банковскую книжку на два лица - на себя под  фальшивым
именем и на кого-то другого, - очевидно, на  агента под  фальшивым именем. Я
оставлял в  банке образец своей и его подписи (его  подпись предоставлял мне
Цирк). Затем агент получал банковскую книжку  и  поддельный паспорт, который
он предъявлял в  банке, снимая  деньги  со  счета. Мне известен  только  его
псевдоним.  -  Он слышал  собственные слова,  и они  казались  ему чудовищно
неправдоподобными.
     - Это общепринятая процедура?
     - Нет.  Это  особая форма  платежа. Только  по определенному списку. Со
специальной пометкой.
     - А что это такое?
     - В ней было кодовое название, известное очень немногим.
     - Какое название?
     - Я же говорил вам - "Роллинг Стоун". Операция по выплате сумм в тысячу
долларов каждая в разных валютах и в разных столицах.
     - Всегда только в столицах?
     - Насколько  мне известно, всегда. Кажется, припоминаю, я видел в досье
упоминание  о выплатах, проводившихся до того, как я поступил в отдел. В тех
случаях проведение операции поручалось местному резиденту.
     - А те платежи, до вашего поступления, где они осуществлялись?
     - Один - в Осло. А другие - не помню.
     - Псевдоним агента всегда был одним и тем же?
     - Нет. Тут тоже проявляли осторожность. Потом  я  узнал от кого-то, что
мы  слизали  всю  эту  процедуру  у  русских.  Это  была  самая  надежная  и
подстрахованная  со  всех сторон операция, с какими  мне вообще  приходилось
иметь дело. Я, кстати, тоже выступал под разными именами  и, соответственно,
получал разные паспорта. - Это должно было понравиться Петерсу, тут было  за
что ухватиться.
     -  А эти поддельные паспорта, которые  вручались  агенту  для получения
денег, - вы что-нибудь о них знаете? Как их изготовляли, где регистрировали?
     - Нет, не  знаю. Ах  да,  вот только помню, что на каждом была въездная
виза страны, где находился банк, и штамп о въезде.
     - Штамп о въезде? Вот как!
     - Да. Мне кажется, эти паспорта никогда  не предъявлялись на границе, а
только в банке для получения денег. Агент, должно быть, въезжал в страну под
собственным именем, совершенно законно прибывал в страну, где его дожидались
деньги,  а затем использовал в банке  поддельный  паспорт. Во всяком случае,
так мне это представляется.
     -  А   вам  известно,  почему   сначала  выплаты  осуществлялись  через
резидента, а в дальнейшем через человека, привозившего деньги из Лондона?
     - Известно.  Я спрашивал  об  этом  у своих бабенок в расчетном отделе.
Дело в том, что Контролер боялся...
     -  Контролер?  Вы  хотите  сказать,  что  эти   выплаты  курировал  сам
Контролер?
     - Да,  он. Он боялся, что  местного  резидента могут опознать  в банке,
поэтому решил посылать почтальона и выбрал для этой цели меня.
     - Когда состоялись ваши поездки?
     - В Копенгаген - пятнадцатого июня. В тот же вечер  я улетел обратно. А
в Хельсинки - в конце  сентября. Там я пробыл два дня. - Он  ухмыльнулся, но
Петерс не обратил на это ни малейшего внимания.
     - А другие выплаты? Как производились они?
     - Вот этого, прошу прощения, не помню.
     - Но одна совершенно наверняка в Осло?
     - Да, в Осло.
     - С каким интервалом производились две первые выплаты через резидентов?
     - Точно не знаю. Думаю, с небольшим. Месяц или вроде того. Может,  чуть
больше.
     - Как  вы думаете,  работал  этот агент до того, как  была  произведена
первая выплата? Не было ли это указано в досье?
     - Нет, в  досье были только  даты выплат. Первая - в  начале  пятьдесят
девятого. И никаких других сведений. Все  операции со специальной страховкой
проводятся по этому принципу. В  разных досье хранятся сведения по одному  и
тому  же делу. Только  тот, у кого главный ключ, может сложить все фрагменты
воедино.
     Петерс теперь писал, не  переставая. Лимас  был уверен,  что  где-то  в
комнате  работает  и  магнитофон.  Но  расшифровка  магнитограммы  потребует
определенного времени.  То, что Петерс  записывает  сейчас,  ляжет в  основу
телеграммы,  которая  уже сегодня вечером  уйдет  в  Москву,  а тем временем
шифровальщики  в советском  посольстве  в Гааге проведут ночь  за  передачей
дословного текста их многочасовой беседы.
     - Скажите-ка, - начал Петерс,  - ведь речь  идет  о  крупных  суммах. И
метод их передачи очень  непростой  и дорогостоящий.  Что вы сами думаете по
этому поводу?
     Лимас пожал плечами.
     - А что мне думать? Должно быть, у Контролера появился чертовски ценный
агент, но я не видел материалов и ни о чем не могу сказать наверняка. Мне не
нравилось,  как все это  делалось  -  слишком  уж  сложно,  слишком  хитро и
изобретательно.  Почему бы  просто  не встретиться и не  передать наличными?
Зачем заставлять агента пересекать границу с  настоящим  паспортом, держа  в
кармане поддельный? Все это как-то странно.
     Лимас  чувствовал,  что  рыбка  клюнула,  теперь  нужно было  набраться
терпения.
     - Что вы имеете в виду?
     - А  то, что, насколько  мне  известно,  деньги из  банка  ни  разу  не
забирались. Возможно, это был какой-то высокопоставленный агент из страны за
"железным  занавесом" - значит, деньги должны были  быть у него под рукой на
случай необходимости. Так мне кажется, но я об этом не очень-то задумывался.
Зачем  мне  это? В том-то суть нашего ремесла:  знать только фрагменты общей
картины. А стоит сунуть нос куда не следует, тебе же и не поздоровится.
     - Если деньги,  как  вы предполагаете, не  были востребованы, то к чему
все эти предосторожности с паспортами?
     -  Когда я работал в Берлине, мы разработали определенный механизм  для
Карла Римека на случай, если ему придется  бежать и он не сможет  вступить с
нами в контакт. Мы держали  для него поддельный западногерманский паспорт на
явочной квартире  в Дюссельдорфе.  Он мог  его получить  в любую минуту  при
соблюдении  определенной процедуры. Паспорт ни разу не был просрочен - отдел
специальных поездок возобновлял паспорт и визу, как только их  срок истекал.
Возможно, Контролер использовал ту же методику и с этим агентом. Правда, это
всего лишь мое предположение.
     - А откуда вам известно, что паспорта продлевались?
     - Есть соответствующие пометки в досье, циркулирующих  между  расчетным
отделом  и  отделом  спецпоездок.  Отдел  спецпоездок  как   раз   и  ведает
поддельными паспортами и визами.
     - Понятно. - Петерс задумался на минуту, а потом спросил:
     - Под каким именем вы бывали в Копенгагене и Хельсинки?
     - Роберт Ланг, инженер из Дерби. Так меня звали в Копенгагене.
     - Какого числа вы были в Копенгагене?
     -  Я  уже говорил  вам  - пятнадцатого июня. Я прибыл  туда в  половине
двенадцатого. - И в какой банк вы обратились?
     - Боже мой, Петерс,  -  наливаясь гневом, сказал Лимас, - в Королевский
скандинавский. У вас это уже записано.
     - Просто хотелось удостовериться, - спокойно  ответил Петерс.  -  А как
вас звали в Хельсинки?
     -  Стефен  Беннет, инженер-кораблестроитель из Плимута.  А там  я был в
конце сентября, - с сарказмом добавил он.
     - Вы побывали в банке в день прибытия?
     - Да, двадцать  четвертого или  двадцать пятого, точно не помню, это  я
тоже говорил вам.
     - Вы привезли деньги с собой из Англии?
     - Разумеется, нет. В  обоих  случаях мы переводили их на  счет местного
резидента. Резидент снимал их, встречал меня в аэропорту и передавал сумку с
деньгами, а я отвозил их в банк.
     - Кто сейчас резидент в Копенгагене?
     - Петер Йенсен, книготорговец из университетской книжной лавки.
     - А какие псевдонимы использовал агент?
     -  Хорст  Карлсдорф в Копенгагене. Кажется, так.  Да, точно: Карлсдорф.
Помню, мне все время хотелось сказать: "Карлхорст".
     - Профессия?
     - Менеджер из Клагенфурта, Австрия.
     - А другой псевдоним? Для Хельсинки?
     -  Фехтман.  Адольф  Фехтман  из Сент-Галлена,  Швейцария. У него  было
ученое звание. Да, доктор Фехтман, архивариус.
     - Понятно. У обоих родной язык немецкий.
     - Да, я тоже обратил на это внимание. Но немцем он быть не мог.
     - Почему же?
     - Я ведь был главой всей немецкой агентуры. Подобное дело не прошло  бы
мимо меня.  Агента такого уровня нужно курировать из Западного Берлина. Я бы
о нем, конечно, знал.
     Лимас поднялся,  подошел к буфету и налил себе  виски. Предложить виски
Петерсу он и не подумал.
     -  Вы  же сами  говорили,  что  в  данном случае осуществлялась  особая
подстраховка, специальная процедура. Может быть, им незачем было ставить вас
в известность.
     - Не  порите чушь, - резко возразил Лимас.  - Конечно, они поставили бы
меня в известность.
     С этой позиции его было  не сбить, как бы они  ни старались. Это должно
было  внушить им уверенность, будто со стороны им виднее, и  придать большую
достоверность  тому, что он говорил. "Пусть они сами сделают  должные выводы
вопреки тому,  что  будете  утверждать вы,  - сказал  ему  Контролер.  - Вам
следует  дать  им материал и не соглашаться с выводами,  которые они  станут
делать. Положитесь на их ум, тщеславие и на их подозрительность друг к другу
- и тогда мы добьемся своего".
     Петерс кивнул, как бы соглашаясь с некой утешительной истиной.
     - Вы гордец, Лимас, - снова сказал он.
     Вскоре после этого Петерс  ушел. Он пожелал  Лимасу хорошо отдохнуть  и
пошел по дороге вдоль берега моря. Было время обеда.


        Глава 10. Третий день

     Петерс не появился ни вечером, ни на следующее утро. Лимас  сидел дома,
с нарастающим раздражением  дожидаясь какой-нибудь вести от него, но ее  все
не было. Он осведомился  у домовладелицы,  но та  лишь улыбнулась в ответ  и
пожала  полными  плечами.  На следующий день  часов  в одиннадцать он  вышел
прогуляться вдоль берега, купил сигарет и угрюмо полюбовался морем.
     На берегу спиной к Лимасу стояла девушка и кормила хлебом чаек. Ветер с
моря играл ее длинными черными волосами, обдувал плащ, превращая ее фигуру в
своего рода лук, изогнутый в сторону суши. Лимас знал, чем  его наградила на
прощание  Лиз:  заботой  о  повседневном,  верой   в  обыденную  жизнь,  той
простотой,  которая   заставляет  вас  завернуть  в  бумагу  кусок  хлеба  и
отправиться на прогулку вдоль берега,  чтобы покормить  чаек. И когда-нибудь
ему  придется  попробовать  самому  испытать  это,  впрочем,  если он вообще
когда-нибудь  сумеет  вернуться  в Англию.  То было уважение  к  банальности
повседневной  жизни, которого у него никогда  прежде не было; вернувшись, он
попытается обрести его,  и может быть, Лиз поможет  ему в  этом. Еще неделя,
самое большее две, и он будет дома. Контролер сказал, что он вправе оставить
себе  все,  что они заплатят, а этого ему  вполне достаточно. С  пятнадцатью
тысячами фунтов,  наградными  и  пенсией  из  Цирка  человек, как  выразился
Контролер, имеет возможность и право навсегда уйти с холода.
     Он повернул назад  и  возвратился в  бунгало  без  четверти двенадцать.
Хозяйка впустила его,  не говоря ни слова, но, пройдя  к себе в  комнату, он
услышал, как она сняла трубку и набрала  какой-то номер. Говорила  она всего
несколько секунд. В половине первого она принесла ему ленч и, к его радости,
английские  газеты. Лимас,  как правило, вообще  ничего  не  читающий, читал
сейчас их медленно и сосредоточенно. Он запоминал всевозможные детали, имена
и  адреса людей,  о  которых говорилось  в  крошечных заметках. Он делал это
почти  бессознательно,  как  человек,  тренирующий  память,  и  это  занятие
полностью поглотило его.
     В три  наконец появился Петерс. Едва увидев его, Лимас понял, что  дела
завертелись. Тот не стал садиться и даже не снял плаща.
     -  У  меня для вас плохие  новости, -  сказал он.  -  Вас разыскивают в
Англии. Они установили слежку в портах. Я узнал об этом сегодня утром.
     - По какому обвинению? - вяло спросил Лимас.
     - Якобы из-за неявки на регистрацию в полицейский  участок в надлежащий
срок после выхода из тюрьмы.
     - А на самом деле?
     -  Ходят   слухи,  будто  вы  представляете   угрозу  для  национальной
безопасности. Ваши фотографии во всех лондонских вечерних газетах. Сообщения
крайне туманные.
     Лимас молча слушал его.
     Контролер  взялся   за   дело.  Контролер  устроил  переполох.  Другого
объяснения  быть  не  могло.  Даже если  они  схватили  Эша  и  Кифера и  те
заговорили, ответственность за  переполох все  равно лежала  на  Контролере.
"Пару недель займет, так сказать, расследование, - говорил он Лимасу. - Пару
недель  они  будут проверять  вас  и испытывать. А затем  все  пойдет  своим
чередом.  Вам  придется залечь на дно,  пока не осядет  пыль, но с  вами все
будет в порядке, я уверен. Я договорился держать вас на оплате  оперативного
работника до  той поры,  пока  Мундта  не  уничтожат: так,  по-моему,  будет
наиболее справедливо".
     А теперь вдруг такой оборот.
     Этого  они не  обговаривали  и  не предвидели.  Интересно, что,  по  их
разумению,  он  должен делать  сейчас? Если он заартачится и откажется ехать
туда, куда велит ему Петерс, он провалит  операцию, и ведь не исключено, что
Петерс  солгал  и его просто испытывают. Что  ж, тогда  тем  более он обязан
соглашаться. Но если  он  согласится и  его  отправят на Восток - в  Польшу,
Чехословакию или еще Бог знает куда, - у  его противников не  будет  никаких
резонов отпускать его - никаких еще и потому, что и у него самого (человека,
за   которым  охотятся  на  Западе)  вроде  бы  не  будет   никаких  резонов
возвращаться.
     Все это  устроил Контролер -  в этом Лимас не  сомневался. Условия были
слишком  щедрыми - он понимал это с самого  начала. Они не кидают  деньги на
ветер, кроме  тех случаев, когда  обрекают тебя на возможную гибель. Деньги,
предложенные ему, были douceur  за неудобства и риск, о которых Контролер не
пожелал заговорить с ним открыто. Деньги вроде этих были сигналом опасности,
а Лимас не понял сигнала.
     - А как, черт побери, они  до этого доперли?  - внешне спокойно спросил
он. Потом, словно бы только что догадавшись, добавил:
     - Конечно, это могли сказать им ваши друзья Эш или Кифер.
     - Возможно, - ответил Петерс. -  Вам  не хуже моего известно, что такие
вещи никогда не исключены. Наша  профессия не  дает  стопроцентной гарантии.
Так или иначе, - раздраженно добавил он, - теперь вас станут  искать в любой
стране на Западе.
     Лимас, казалось, пропустил его слова мимо ушей.
     -  Теперь  я  у  вас  на крючке, верно,  Петерс? Ваша  компания  небось
помирает со смеху. Быть может, вы сами сообщили все в Лондон?
     -  Вы  преувеличиваете  собственную  значимость,  -  брезгливо  заметил
Петерс.
     - Тогда какого черта вы следите за мной? Сегодня утром я  отправился на
прогулку. И метрах  в двадцати друг за дружкой  за мной все время  следовали
двое в коричневых  костюмах.  А когда я вернулся, хозяйка сразу же позвонила
вам.
     -  Давайте придерживаться того, что нам известно наверняка.  Как именно
ваше начальство вышло на вас, сейчас особой роли не играет. Главное, что оно
вышло.
     - А у вас есть лондонские вечерние?
     -  Разумеется, нет. Их  здесь  не достать.  Мы  получили  телеграмму из
Лондона.
     - Вы лжете.  Вы прекрасно знаете, что ваши  люди в  Лондоне имеют право
поддерживать связь только через Центр.
     - В данном случае было разрешено прямое взаимодействие двух резидентур,
- сердито возразил Петерс.
     - Ладно, ладно, -  с кривой  ухмылкой  сказал Лимас.  - Понятно, что вы
птица высокого полета. Или это не Центр руководит  операцией? -  добавил  он
так, словно это предположение только сейчас пришло ему в голову.
     Петерс ничего на это не ответил.
     - Вам предстоит выбор, и вам  известны альтернативы, - сказал он. - Или
вы позволяете нам  позаботиться  о вас и обеспечить вам безопасный уход, или
действуете на свой страх и  риск, что означает неминуемый провал. У вас  нет
поддельных  документов,  нет  денег, вообще ничего.  Ваш  британский паспорт
через десять дней окажется просроченным.
     - Но  ведь  есть и  третья возможность. Дайте  мне швейцарский паспорт,
немного денег и отпустите на все четыре стороны. О себе я сумею позаботиться
и сам.
     - Боюсь, что это крайне нежелательно.
     - То есть  вы еще не закончили расследование. И до тех пор  вы меня  не
отпустите?
     - Грубо говоря, так.
     -  А что  вы намерены делать  со мной, когда расследование  закончится?
Петерс значительно помолчал.
     - А чего бы вам хотелось?
     - Новые документы. Быть может, скандинавский паспорт. Деньги.
     -  Пока это  разговор чисто теоретический. Но  я постараюсь доложить об
этом по начальству. Итак, вы едете?
     Лимас помедлил. Потом улыбнулся чуть неуверенно и сказал:
     - А что  вы со мной сделаете,  если я откажусь? Так или иначе, мне есть
что порассказать нашим. Вам не кажется?
     -  Истории такого рода доказать очень трудно. Я уезжаю сегодня вечером.
А что  касается  Эша и  Кифера...  - Он запнулся.  - Какое это сейчас  имеет
значение?
     Лимас подошел к окну. Над Северным морем собиралась гроза. Он глядел на
чаек, метавшихся под черными тучами. Девушки на берегу не было.
     - Ладно, - сказал он. - Заметано.
     -  Самолета  на Восток до завтра нет. Через час рейс в Западный Берлин.
Мы можем успеть, но надо поторопиться.
     Пассивная роль, которую в тот вечер играл Лимас,  позволила ему еще раз
по достоинству оценить безупречную продуманность действий  Петерса.  Паспорт
был приготовлен заранее -  об этом, должно быть,  позаботился Центр. Он  был
выписан  на  имя  Александра  Свейта,  коммивояжера,  и  заполнен  визами  и
отметками   о  въезде   -  старый,  захватанный  паспорт   профессионального
путешественника. Голландский пограничник в  аэропорту лишь кивнул и поставил
в него  еще одну  печать.  Петерс стоял в очереди человека на  три сзади, не
выказывая ни малейшего интереса к происходящему.
     Войдя в дверь с надписью "Только для отлетающих", Лимас увидел газетный
стенд. Там была расставлена целая коллекция международной  печати: "Фигаро",
"Монд", "Нейе цюрихер цайтунг", "Ди  вельт" и с полдюжины английских газет и
еженедельников. Пока он  смотрел на  них,  к киоску подошла девушка с пачкой
"Ивнинг-стандард". Лимас рванулся к ней и схватил газету.
     - Сколько  с меня?  -  спросил  он. Опустив  руку в  карман,  он  вдруг
сообразил, что у него нет голландских денег.
     - Тридцать  центов,  - ответила девушка. Она была довольно миловидна  -
темноволосая и приветливая.
     - У меня тут два английских шиллинга. По-вашему - гульден. Годится?
     - Конечно.
     Лимас  заплатил. Обернувшись,  он  увидел,  что  Петерс еще  не  прошел
контроля  и стоит к нему спиной.  Лимас бросился в  мужской  туалет.  Там он
быстро,  но внимательно просмотрел  каждую страницу  газеты и  швырнул  ее в
мусорный ящик. Все верно: в газете была его фотография с туманным сообщением
о причине  ее  публикации.  "Интересно, попалась ли она  на  глаза  Лиз",  -
подумал он.  Потом не  спеша вернулся  к остальным пассажирам.  Через десять
минут они  улетали  в  Западный Берлин  через Гамбург. В первый  раз за  всю
операцию Лимасу стало страшно.


        Глава 11. Друзья Алека

     В тот же вечер к Лиз пришли двое. Лиз жила в северной части Бэйсуотера.
В  крошечной квартирке были  диван-кровать и  довольно  симпатичная  газовая
плита - известняково-серая с современной горелкой. Когда здесь  бывал Лимас,
Лиз порой зажигала  ее, и тогда только пламя горелки освещало все помещение.
Он лежал на диване, а она сидела возле него, целовала или просто смотрела на
огонь,  прижавшись к Лимасу щекой. Сейчас  она боялась думать  о нем слишком
подолгу, потому  что забыла, как он выглядит, и ее мимолетные воспоминания о
нем  были подобны беглому взору,  брошенному на  туманный  горизонт. Но  она
помнила  какие-то сказанные  им пустяки, странный взгляд,  которым он  порой
смотрел на нее, и как он очень часто вообще не замечал  ее. Но самым ужасным
было то, что у нее не осталось ничего на память - ни фотографии, ни подарка,
ничего. Даже ни одного общего знакомого - разве что мисс Крейл в библиотеке,
чья ненависть к Лимасу оказалась оправдана его внезапным  исчезновением. Лиз
однажды зашла в дом, где жил Лимас, и поговорила с его хозяином. Она и  сама
не  знала, зачем  ей  это, но  все  же набралась  смелости и  сходила  туда.
Домовладелец  очень тепло отзывался о Лимасе:  он платил  как джентльмен все
время, пока жил, после него,  правда, остался  должок  за неделю-другую,  но
потом зашел  приятель мистера Лимаса  и заплатил  за все, причем  без всяких
разговоров.  Да,  он может сказать о  мистере Лимасе - и  от  своих  слов не
отступится - это настоящий джентльмен. Без высшего образования, понятно, без
всяких  там закидонов,  но  все же настоящий  джентльмен. Конечно,  он бывал
грубоват  да  и пил,  пожалуй,  больше,  чем следовало бы,  но домой  всегда
возвращался трезвым. А  тот недомерок, который заходил сюда, тот коротышка в
очках, сказал, что мистер  Лимас чрезвычайно  беспокоится о том, чтобы  было
выплачено все до  последнего пенни. И если это не  джентльменское поведение,
то  непонятно, что вообще можно называть таковым.  Бог  его  знает, откуда у
него  были  деньги,  но  мистер  Лимас  был  человеком  основательным.  А  с
бакалейщиком Фордом он обошелся именно так, как хотели бы многие еще с самой
войны. Заняли ли комнату?  Да,  заняли. Джентльмен из  Кореи через  два  дня
после того, как мистера Лимаса забрали.
     Может быть, именно поэтому она и продолжала работать в библиотеке - там
он  по крайней  мере все еще существовал. Стремянка, полки, книги, каталог -
все  это он  видел,  ко  всему  этому прикасался и,  кто  знает, может быть,
когда-нибудь  вернется  сюда.  Мисс   Крейл  полагала,  что  он  обязательно
вернется:  она  обнаружила,  что  осталась должна  ему  - она постоянно  ему
недоплачивала,  -  и  ее  прямо-таки  бесило,  что  это  чудовище  оказалось
недостаточно чудовищным, чтобы явиться за долгом. После  исчезновения Лимаса
Лиз  постоянно  задавала  себе  один  и  тот  же  вопрос:  почему он  ударил
бакалейщика? Она знала, что он  жутко вспыльчив, но тут  что-то было не так.
Он  задумал  это заранее, как только  выздоровел.  Разве  иначе  он стал  бы
прощаться с ней  накануне  вечером? Он знал, что  ударит бакалейщика. Лиз не
желала принимать  всерьез  другое  объяснение:  что он просто  устал от нее,
решил  порвать  с  ней,  а  на  следующий  день,  все  еще под  воздействием
эмоционального стресса, не сдержался во время ссоры с бакалейщиком  и ударил
его. Нет, ведь она с самого  начала  прекрасно знала, что существует  нечто,
чему посвятил себя Алек. Но чему - об этом Лиз могла лишь гадать.
     Возможно его  ненависть к  бакалейщику  коренится  в  глубоком прошлом.
Какая-нибудь история с девицей или родственниками Алека. Но стоило поглядеть
на бакалейщика, и подобные подозрения  отпали сами  собой.  Это был типичный
petit-bourgeois,  расчетливый,  скаредный, подловатый.  Но  даже если Алек и
решил за что-то отомстить  бакалейщику, почему он выбрал для этого субботний
день, когда в лавке полно покупателей, а следовательно, свидетелей?
     Они  обсуждали  этот случай на заседании партячейки.  Джордж Хэнби,  их
казначей, случайно оказался в лавке во время  скандала, хотя почти ничего не
сумел  разглядеть в  толчее. Но он разговорился с  человеком, который  стоял
близко  от   прилавка.  История   эта   произвела  на  Хэнби  столь  сильное
впечатление,  что он  позвонил  в  "Уоркер", и  те прислали  на  суд  своего
корреспондента, поэтому и  появилось сообщение в газете. "Это был  чистейший
случай  социального  протеста, внезапного  взрыва ненависти  и бунта  против
господствующего  класса" -  так писалось  в "Уоркере". Тот  тип,  с  которым
говорил  Хэнби (собственно, не тип,  а невзрачный коротышка в очках, похожий
на чиновника), сказал, что все произошло как гром среди ясного неба, что, по
мнению Хэнби, лишний раз доказывало неустойчивость капиталистического строя.
Пока Лиз слушала Хэнби, у нее не раз перехватывало дыхание; никто из  членов
их  ячейки,  разумеется,  ничего  не  знал  о  ней  и Лимасе.  И  вдруг  она
почувствовала, что ненавидит Хэнби, похотливого нахала, вечно пялившегося на
нее и норовившего ее полапать.
     А затем пришли эти двое.
     Она сразу подумала, что они выглядят слишком  прилично для полицейских:
они  приехали на небольшой  черной машине с антенной. Один  был мал ростом и
довольно тучен.  Он  носил очки и был одет дорого и  безвкусно.  Он  казался
добрым  и  чем-то  озабоченным,  и Лиз  почему-то  сразу  прониклась к  нему
доверием. Второй был  довольно  привлекателен, но не  смазлив,  со  стройной
юношеской фигурой, хотя,  как решила  Лиз, ему  было не  менее  сорока.  Они
объяснили,  что  работают  в  особом  отделе,  и  показали  удостоверение  с
фотографиями в целлофановой обложке. Беседу главным образом вел коротышка.
     - Я знаю, что вы дружите с Алеком Лимасом, - начал он.
     Лиз  готова была рассердиться, но у коротышки был слишком уж  серьезный
вид.
     - Да, - ответила она. - А откуда вам это известно?
     - Мы  только вчера случайно  узнали об  этом. Понимаете,  когда человек
попадает.., попадает  в тюрьму, он должен  назвать ближайших  родственников.
Лимас заявил, что у  него вообще их нет. Он солгал. Тогда его спросили, кого
известить, если с ним что-то случится в тюрьме. И он назвал вас.
     - Понятно.
     - Кто-нибудь еще знает о вашей дружбе?
     - Нет, никто.
     - Вы были на суде?
     - Нет.
     - И не встречались с газетчиками, кредиторами и тому подобное?
     - Нет, я же сказала вам. Никто  ничего не знает. Даже мои родители. Мы,
конечно,  работали вместе в  библиотеке психиатрических  исследований, но об
этом знает только мисс Крейл,  библиотекарша. Думаю, она  даже  не заметила,
что  между  нами  что-то  было.  Она  слегка тронутая,  -  с обезоруживающей
простотой добавила Лиз.
     Коротышка некоторое время серьезно глядел на нее, а потом спросил:
     - Вас удивило то, что Лимас ударил бакалейщика?
     - Конечно.
     - А как вам кажется, почему он это сделал?
     -  Не  знаю. Наверно,  потому,  что  тот отказал  ему  в  кредите.  Но,
по-моему, он все равно сделал бы так.
     Тут она подумала, не сказала ли чего-то лишнего, но ей было так одиноко
и так хотелось с кем-то поговорить, а эти люди не внушали тревоги.
     -  Накануне  вечером,  перед  тем  как  все  это случилось,  мы  с  ним
разговаривали. Мы ужинали как-то необычно  торжественно. Алек позаботился об
этом,  и я поняла, что  это  прощание. Он принес бутылку красного вина,  мне
вино не очень нравится, и  почти всю бутылку выпил он сам. Потом я спросила:
"Это что, прощание? Между нами все кончено?"
     - И что ответил он?
     - Он сказал, что ему  предстоит какое-то дело. Отплатить кому-то за то,
что тот сделал с его другом. Честно говоря, я тогда почти ничего не поняла.
     Воцарилось  долгое  молчание.   Коротышка  выглядел  теперь  еще  более
встревоженным, чем поначалу. Наконец он спросил:
     - И вы ему поверили?
     - Не знаю. -  Ей вдруг стало страшно за Алека, хотя она не могла понять
почему.
     - У Лимаса было двое детей от  первого брака, он говорил вам об этом? -
Лиз промолчала. -  И  тем не  менее  как  своего ближайшего родственника  он
указал вас. Как вы думаете, почему?
     Коротышка, казалось, удивился собственному вопросу и  смущенно  перевел
взгляд на свои сцепленные на коленях пухлые руки. Лиз покраснела.
     - Я была влюблена в него.
     - А он в вас?
     - Может быть. Не знаю.
     - И вы по-прежнему его любите?
     - Да.
     - Он обещал вам когда-нибудь вернуться? - спросил тот, что помоложе.
     - Нет.
     - Но  он  с вами попрощался?  -  быстро спросил  коротышка. -  Он  ведь
попрощался, не так ли?  - переспросил он уже медленно и доброжелательно. - С
ним больше ничего не случится, обещаю вам. Но мы хотим; помочь ему, и если у
вас появятся какие-то мысли  по  поводу того, почему  он ударил бакалейщика,
если вы:  что-нибудь еще  вспомните,  хоть самую  малость  из того,  что  он
говорил или делал, сообщите об этом нам; для его же пользы.
     Лиз покачала головой.
     - Пожалуйста, уходите, -  сказала  она.  -  Пожалуйста, не  спрашивайте
больше ни о чем и уходите.
     Уже  возле двери  тот, что  постарше, задержался,  достал  из бумажника
визитную карточку и осторожно, словно стараясь не шуметь, положил ее на край
стола. Лиз подумала, что он, наверное, очень робкий.
     -  Если  вам  понадобится  какая-то   помощь,  если  произойдет  что-то
связанное с Алеком или еще что-нибудь, позвоните мне. Вы поняли?
     - А кто вы такой?
     -  Я  друг Алека.  -  Он вздохнул.  -  И  еще  один  вопрос. Теперь уже
действительно последний. Алек знал о том.., он знал, что вы в партии?
     - Да, - грустно сказала она. - Я ему говорила.
     - А партия знала про вас и Алека?
     - Я же  вам сказала: никто  не знал.  -  И затем, побледнев, она  вдруг
заплакала. - Где он?  Скажите, где  он.  Почему вы не хотите  сказать мне? Я
могла бы  помочь ему, неужели вам это не понятно? Я могла  бы присмотреть за
ним. Даже если он  сошел  с ума,  клянусь, мне  все равно.., все  равно... Я
писала ему в тюрьму. Я знала, что не должна этого делать, я знала. Я  просто
написала ему,  что  он может вернуться, когда  захочет..,  я буду ждать  его
всегда...  - Не в  силах говорить,  она  принялась всхлипывать, стоя посреди
комнаты и закрыв руками лицо.
     Коротышка внимательно глядел на нее.
     - Он за границей,  - мягко сказал он. -  Где точно, вы и сами не знаем.
Он не сошел с ума, но ему не следовало говорить вам так много. Очень жаль.
     Тот, что помоложе, сказал:
     - Мы позаботимся, чтобы с вами было все в порядке. Деньги и все такое.
     - Кто вы такие? - снова спросила она.
     - Друзья Алека, - ответил более молодой. - Добрые друзья.
     Она слышала, как они тихо спустились вниз по лестнице и вышли на улицу.
Из окна она видела, как они садятся в машину и отъезжают в сторону парка.
     Потом  она вспомнила о визитной  карточке, подошла к столу, взяла  ее и
поднесла к свету. Карточка была шикарная. Куда  богаче, чем мог бы позволить
себе  полицейский,  подумала  Лиз. С гравировкой. Ни  профессии,  ни  номера
полицейского участка. Просто имя с обращением "мистер". Да и с каких это пор
полицейские стали проживать в  Челси? "Мистер Джордж Смайли. Байуотер-стрит,
9. Челси". А ниже номер телефона.
     Все это было очень странно.


        Глава 12. Восток

     Лимас отстегнул пристежной ремень.
     Говорят,  что  люди,  приговоренные  к  смерти,   переживают  мгновения
внезапного душевного  подъема:  словно мотыльки, летящие на огонь, они могут
испытать  истинное   наслаждение,  лишь  погибая.  Твердо  следуя  принятому
решению, Лимас ощущал сейчас нечто подобное:  облегчение, пусть недолгое, но
утешительное и вселяющее силы. Правда, к этому примешивались голод и страх.
     Да, он устал. Контролер был прав.
     Впервые он заметил  это в  начале года, ведя  дело Римека. Карл прислал
ему сообщение: он приготовил для Лимаса нечто особенное и  намерен совершить
один  из редких визитов в Западную Германию на  какую-то  вполне официальную
конференцию в Карлсруэ. Лимас долетел до Кельна, а там взял напрокат машину.
Было еще очень рано, и он надеялся, что дорога  окажется довольно пустынной,
однако тяжелые грузовики  уже  потоком шли в Карлсруэ. Он  ехал со скоростью
сто сорок километров в час, лавируя между машинами и  рискуя  разбиться, как
вдруг маленькая машина,  кажется "фиат", вынырнула прямо перед ними метрах в
сорока. Лимас  нажал на тормоза, включил на  полную мощность передние  фары,
засигналил  - и с божьей  помощью избежал столкновения:  все решила какая-то
доля секунды. Обогнав машину, они  боковым  зрением увидел на заднем сиденье
"фиата"   четырех  детей,  смеющихся   и  весело  машущих   ему,  и  глупое,
перепуганное лицо отца за рулем. Матерясь про себя, он поехал  дальше, и тут
это случилось: руки его лихорадочно задрожали, лицо покрылось горячим потом,
сердце  бешено заколотилось. У него  едва хватило сил выехать на обочину. Он
вылез  из  машины  и  стоял,  тяжело  дыша и глядя  на  стремительный  поток
гигантских грузовиков. Ему привиделась маленькая машина, сдавленная, смятая,
искореженная,  и вот уже все кончено, лишь истерический вой клаксонов, синие
сигнальные  огни и  изуродованные  тела  детей, похожие на трупы  беженцев в
дюнах.
     Остаток пути он ехал очень медленно и опоздал на встречу с Карлом.
     С тех  пор всякий раз, садясь в  машину, он  каким-то  закоулком памяти
вспоминал  растрепанных  детишек,  машущих ему  с заднего  сиденья,  и отца,
вцепившегося в руль, как фермер в рукоятку плуга.
     Контролер назвал бы это болезнью.
     Лимас мрачно сидел у окна  над крылом.  Возле  него сидела американка в
туфлях на высоком каблуке и полиэтиленовых ботиках. Он задумался на секунду,
не передать ли  через нее записку своим людям в Берлине, но тут  же отбросил
эту мысль. Она решит, что он вздумал пофлиртовать с ней, а Петерс непременно
это заметит. К тому же в  этом не было никакого  смысла. Контролер знал, что
произошло, ведь это произошло по его воле. Что тут еще можно добавить.
     Он  стал прикидывать, что  же с ним теперь  будет. Контролер никогда не
говорил об этом - только о технической стороне операции.
     - Не раскрывайте им всего  сразу. Заставьте их как следует потрудиться.
Путайте их в  мелочах,  выпускайте кое-какие факты, ступайте по собственному
следу. Будьте раздражительны, будьте требовательны,  трудны в общении. Пейте
как  лошадь, не напирайте  на идеологию,  они вам все равно  не  поверят. Им
хочется иметь дело с человеком, которого  они купили, получить информацию от
достойного  противника, а полуспятивший ренегат им ни к чему. А главное, они
хотят  докопаться  до  истины.  Почва  подготовлена,  мы проделали  все  это
давным-давно:  мелочи,  детали,  отдельные  факты. Вы  для  них -  последняя
отмычка к сейфу.
     Он не мог отказаться: нельзя же покидать поле решающего сражения, когда
за тебя уже провели все предварительные бои.
     -  Могу вам сказать только одно,  Алек:  дело того стоит. Оно связано с
нашими особыми интересами. Не погубите его - и мы одержим крупную победу.
     Лимас не верил, что сможет выдержать пытки. Он вспомнил книгу Кестлера,
в  которой старый  революционер  готовит себя  к пыткам, поднося  к  пальцам
зажженные спички. Читал он мало, но эту книгу прочел и запомнил.
     Когда они приземлились в Темпельхофе, уже  почти стемнело. Лимас видел,
как несутся им навстречу берлинские  огни, почувствовал  тупой толчок, когда
самолет  коснулся земли,  и  заметил  спешащих  из  темноты  пограничников и
таможенников.
     На  мгновение  он  испугался,  как  бы кто-нибудь  из  старых  знакомых
случайно не опознал его в аэропорту.  Но когда они  бок о бок с Петерсом шли
бесконечными коридорами - пограничная проверка, таможня и прочее - и ни одно
знакомое лицо не повернулось к нему,  он понял, что то был вовсе не испуг, а
надежда,  надежда,  что какие-нибудь непредвиденные  обстоятельства пресекут
его отчаянное решение довести дело до конца.
     Ему показалось любопытным, что Петерс перестал делать вид, будто они не
знакомы. Похоже, Петерс считал Западный Берлин совершенно безопасной почвой,
где  можно  на   время   оставить  бдительность  и  настороженность,  просто
перевалочным пунктом по пути на Восток.
     Они прошли через большой зал для прилетающих  к главному выходу, но тут
Петерс, словно внезапно переменив решение, круто свернул в сторону  и  вывел
Лимаса  через  боковой выход  на стоянку такси и личных машин. Здесь он чуть
помедлил,  постоял  под  фонарем  над  дверью,  опустил  чемодан  на  землю,
демонстративно  достал  из-под  мышки  газету,  развернул  ее,  затем  вновь
свернул, сунул в левый карман плаща и поднял чемодан. Сразу же вслед за этим
со стороны стоянки на мгновение сверкнули и погасли фары.
     - Идемте,  - сказал Петерс и быстро зашагал по  бетонированной площади.
Лимас  на некотором расстоянии следовал за ним.  Когда они подошли к первому
ряду  машин,  дверца черного  "мерседеса" распахнулась  и внутри  приветливо
зажегся свет. Петерс, обогнавший Лимаса метров  на десять,  быстро подошел к
машине, о чем-то тихо переговорил с водителем, а затем подозвал Лимаса.
     - Наша машина. Поторапливайтесь.
     Это был старый "мерседес-180". Лимас безропотно залез в  машину. Петерс
уселся рядом с ним. Они обогнали маленькую ДКВ с двумя пассажирами на заднем
сиденье.  Впереди  метрах  в  двадцати  виднелась телефонная будка. Какой-то
мужчина говорил  по  телефону, он продолжал  говорить и когда они  проезжали
мимо.  Лимас  оглянулся  и   заметил,  что  ДКВ  следует  за  ними.  "Славно
встречают", - подумал он.
     Они ехали очень  медленно. Лимас сидел,  сложив руки на коленях и глядя
прямо  перед собой. Смотреть в окно на Берлин ему не хотелось.  Он знал, что
это его последний шанс. Сидя рядом с Петерсом, он мог неожиданно ударить его
ребром  правой  ладони по шее  и сломать ее. Мог открыть дверцу  и броситься
бежать, петляя, чтобы увернуться от пуль из машины. Он мог спастись - здесь,
в  Берлине  были  люди,  которые  позаботились  бы  о  нем,  -  он сумел  бы
ускользнуть.
     Но он не шевельнулся.
     Переезд  в Восточный  сектор  оказался  на  редкость простым. Лимас  не
думал,  что все будет так просто.  Минут десять они постояли, и Лимас понял,
что   они  дожидаются   определенного  времени.  Когда   они   подъехали   к
западноберлинскому КПП,  их с чудовищным ревом  обогнала все  та же машина и
замерла у будки. "Мерседес" остановился  метрах в тридцати сзади. Две минуты
спустя красный  и  белый  флажки дали  отмашку, пропуская  ДКВ,  и по  этому
сигналу  обе машины тронулись одновременно,  мотор  "мерседеса" скрежетал на
второй скорости, водитель откинулся на спинку сиденья, держа руль вытянутыми
руками.
     Пока они проезжали пятьдесят  метров, разделявшие  два КПП, Лимас почти
машинально отметил про  себя новые  укрепления с восточной стороны  стены  -
железные  зубья  на  шоссе,  наблюдательные вышки и двойное  заграждение  из
колючей проволоки. Дела шли все круче.
     "Мерседес"  не стал  останавливаться у  второго КПП,  шлагбаум  был уже
поднят, они  проехали, не замедляя  хода, а  восточногерманские  полицейские
просто наблюдали за ними в бинокль. ДКВ куда-то пропала, Лимас вновь заметил
ее  только минут через десять. Теперь они ехали  очень быстро. Лимас ожидал,
что они  остановятся  в  Восточном  Берлине,  быть может,  поменяют машину и
поздравят друг  друга  с успешной  операцией.  Но  они  продолжали  ехать  в
восточном направлении.
     - Куда мы едем? - спросил он Петерса.
     - Мы уже приехали. Германская Демократическая Республика. Вас тут ждут.
     - Я думал, мы поедем дальше на восток.
     - Мы  и поедем. Но  сперва  проведем  тут пару дней.  Нам кажется,  что
немцам захочется поговорить с вами.
     - Понятно.
     -  В  конце  концов, ваша деятельность  протекала  главным  образом  на
немецкой  земле.  Я  отправил  им  некоторые  данные  из полученной  от  вас
информации.
     - И они пожелали со мной встретиться?
     - Им никогда  не  попадался человек вроде  вас,  человек, столь  близко
стоящий,  так  сказать, к первоисточнику. Мое начальство решило,  что мы  не
можем отказать им во встрече с вами.
     - А куда мы поедем потом? Из Германии?
     - Дальше на восток.
     - С кем из немцев мне предстоит говорить?
     - Это имеет для вас какое-то значение?
     - Не особенное. Просто я  знаю по имени большинство сотрудников отдела.
Вот и поинтересовался.
     - Кого вы ожидали здесь встретить?
     - Фидлера, - спокойно ответил Лимас. - Заместителя начальника разведки.
Помощника Мундта. Все серьезные дознания проводит он. Порядочный сукин сын.
     - Почему же?
     -  Жестокий ублюдок. Я  о  нем наслышан. Он поймал одного агента Петера
Гийома и запытал его чуть ли не до смерти.
     - Шпионаж - это  вам не игра  в крикет, -  кисло  заметил Петерс, после
чего они оба погрузились в молчание.
     "Значит, Фидлер", - подумал  Лимас. Лимас в  самом  деле знал  Фидлера.
Знал по фотографиям в досье и по отчетам своих бывших подчиненных. Стройный,
подтянутый человек, еще сравнительно молодой, с  приятной внешностью. Темные
волосы, яркие карие глаза. Интеллигент и дикарь, как говорили о нем  Лимасу.
Легкое,  стремительное  тело и  цепкий пытливый ум. Человек, внешне лишенный
личных амбиций, но не ведающий колебаний там, где речь шла о жизни других. В
Отделе  Фидлер  был  "белой вороной" -  не  участвовал  в тамошних интригах,
казалось,  вполне довольствуясь второстепенной ролью  в тени  у Мундта и без
всяких  шансов  на  повышение.  Его  невозможно было отнести ни  к одной  из
известных  Цирку группировок: даже те, кто работал с ним  в Отделе, не могли
бы с уверенностью сказать, какое место он там занимает и какую имеет власть.
Фидлер был одиночкой: его  боялись, его  не любили и  ему не доверяли. Любые
чувства он умело прятал под маской сокрушительного сарказма.
     - На Фидлера мы и сделаем ставку, - сказал Контролер.
     Они  обедали втроем - Лимас,  Контролер и Гийом - в  мрачном  маленьком
доме в Саррей, где Контролер жил со своей женой в окружении резных индийских
столиков с медными столешницами.
     -  Фидлер  - это служка, который в  один  прекрасный день всадит нож  в
спину  своему  первосвященнику. Он  единственный,  кто  может  сравниться  с
Мундтом.  - Тут Гийом утвердительно кивнул  головой. - И ненавидит его всеми
фибрами души. Фидлер, конечно же, еврей, а Мундт нечто совсем иное. Довольно
взрывоопасное сочетание. Мы решили, - сказал он, имея  в виду себя и Гийома,
- вложить Фидлеру в  руки оружие, которым он уничтожит Мундта.  И  вам,  мой
милый Лимас, предстоит подвигнуть  его  на это. Разумеется, косвенно, потому
что вы с ним не встретитесь. По крайней мере мне хочется на это надеяться.
     И  все расхохотались, в том числе и Лимас. Тогда  это казалось недурной
шуткой, во всяком случае, для такого остряка, как Контролер.
     Должно  быть,  уже  перевалило  за  полночь. Некоторое  время они ехали
грунтовой  дорогой.  Наконец  остановились,  и мгновение  спустя  на  дороге
показалась  ДКВ. Выйдя из машины,  Лимас  заметил, что  в  ДКВ было  уже три
пассажира.  Двое  вышли,  а  третий  остался, проглядывая при свете лампочки
какие-то бумаги - худощавая фигура, почти неразличимая в полутьме.
     Они находились возле  какой-то заброшенной конюшни, метрах  в  тридцати
стоял дом.  При свете  фар  Лимас  разглядел  низкое строение  из  бревен  и
побеленного кирпича.  Луна светила так ярко, что на фоне бледного неба четко
вырисовывались поросшие лесом вершины холмов. Они направились к дому. Петерс
и Лимас  впереди, двое  других следом.  Третий пассажир все еще  оставался в
машине.
     У двери Петерс  остановился, поджидая тех двоих. У одного в руках  была
связка  ключей, и пока он  возился с  замками,  его напарник  стоял, руки  в
карманах, охраняя его.
     - Да, с  ними шутки  плохи, - заметил Лимас.  - А что они думают насчет
того, кто я такой?
     - Им платят не за то, чтобы они думали, - ответил Петерс и, обернувшись
к ним, спросил по-немецки:
     - Он идет с нами?
     Немец, пожав плечами, поглядел в сторону машины.
     - Придет. Но он любит ходить в одиночку.
     Они вошли в дом, человек  с ключами шел впереди.  Внутреннее  убранство
напоминало  охотничий домик,  кое-где  старый, кое-где подновленный. Тусклые
лампы  под  потолком слабо освещали помещение.  Во  всем  сквозила  какая-то
заброшенность и неуютность, словно  тут бывали только от случая к случаю. На
всем  был  налет  казенщины:  инструкции  по  противопожарной  безопасности,
канцелярская зелень  стен,  тяжелые пружинные замки, а  в гостиной, довольно
комфортабельной   по   сравнению   с  другими   комнатами,   тяжелая  темная
исцарапанная мебель  и  обязательные  портреты советских  вождей. Для Лимаса
такие отступления от принципа анонимности были верным признаком постепенного
сращения Отдела с бюрократией. Нечто подобное он замечал и в Цирке.
     Петерс сел, а вслед за ним и Лимас. Они  подождали минут десять, может,
чуть  больше,  а затем  Петерс  обратился  к  одному  из немцев, почтительно
застывших у двери:
     - Пойдите и скажите ему, что мы ждем. И принесите что-нибудь поесть. Мы
голодны. - А когда тот уже собирался выйти, добавил:
     - И виски! Пусть принесут виски и стаканы.
     Немец пожал плечами и с явной неохотой вышел, не закрыв за собой двери.
     - Вы уже тут бывали? - спросил Лимас.
     - Да, несколько раз.
     - По какому поводу?
     - Вроде вашего. Не совсем, конечно, просто по делам службы.
     - Вместе с Фидлером?
     - Да.
     - И каков он?
     Петерс помедлил.
     - Для еврея совсем недурен.
     В этот момент Лимас обернулся на шум и увидев в проеме двери Фидлера. В
одной руке  он держал бутылку виски,  в другой  - стаканы и минералку.  Рост
примерно  метр  семьдесят.  Темно-синий  костюм  с  длинным  не  по   фигуре
однобортным пиджаком. Вид довольно холеный, глаза карие и блестящие. Смотрел
Фидлер не на них, а на охранника у двери.
     - Ступай прочь, - приказал он. В его немецком сквозил легкий саксонский
выговор. - Ступай прочь и скажи напарнику, чтобы принес нам поесть.
     - Я уже говорил ему, - вмешался Петерс. - Им уже было сказано. Но они и
пальцем не шевельнули.
     -  Много о себе мнят,  - сухо сказал Фидлер,  переходя на английский. -
Они полагают, что мы должны держать для этого прислугу.
     Фидлер провел годы войны в Канаде. Лимас вспомнил  об этом, услышав его
английский. Родители Фидлера были  евреи-эмигранты  из Германии,  убежденные
марксисты,  и в сорок шестом они  вернулись на родину, исполненные решимости
принять участие в построении сталинской Германии, чего бы им это ни стоило.
     - Здравствуйте, - сказал он вскользь Лимасу. - Рад видеть вас.
     - Здравствуйте, Фидлер.
     - Вот и кончилось ваше странствие.
     - Что вы имеете в виду, черт побери? - вскинулся Лимас.
     - Прямо противоположное тому, что говорил вам Петерс. Никуда  дальше вы
не поедете. К сожалению, - с усмешкой добавил он.
     Лимас резко обернулся к Петерсу.
     - Это  правда?  -  Голос  его  задрожал от ярости.  -  Это  правда? Ну,
выкладывайте!
     Петерс кивнул.
     - Да, правда.  Я всего  лишь посредник. Нам пришлось поступить  так. Уж
извините.
     - Но почему же?
     -  Force majeure,  -  вмешался Фидлер. - Ваше  первоначальное  дознание
происходило  на Западе, а там только посольства в состоянии обеспечить связь
такого рода, какая  нужна нам. Но у ГДР нет посольств в странах Запада. Пока
еще  нет.  Поэтому  в посольствах  наших  союзников  соответствующие  отделы
предоставляют нам  средства  связи и тому подобное  - все, в чем нам до поры
отказано.
     - Сукин ты сын, - прошипел Лимас, - паршивый сукин  сын! Ты знал, что я
ни за  что не отдамся  в руки вашей  поганой  контрразведки, поэтому  меня и
обманули, так? Поэтому вы и обратились к русским?
     - Мы  воспользовались помощью советского посольства  в Германии. А  что
нам  оставалось делать?  Но это  была наша операция. И мы  поступили  вполне
разумно.  Кто  же  знал,  что  ваши  любезные  англичане  так быстро по  вас
затоскуют?
     -  Кто  знал? Когда вы сами натравили их на меня? Разве не так, Фидлер?
Недурно подстроено!
     "Постоянно давайте им понять,  что не любите их, - говорил Контролер. -
Тогда они вдвойне будут ценить то, что услышат от вас".
     -  Смехотворное предположение,  -  сухо  сказал  Фидлер  и, поглядев на
Петерса, добавил что-то по-русски.
     Тот кивнул и поднялся.
     - Прощайте, - сказал он Лимасу. - И удачи вам! - Устало улыбнувшись, он
кивнул Фидлеру и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, обернулся и повторил:
     - Удачи вам.
     Казалось, он ждет каких-то прощальных слов от Лимаса, но тот  словно не
слышал  его. Смертельно побледнев,  он опустил руки вдоль  тела, но при этом
выставил большие  пальцы вперед,  будто готовясь  к драке.  Петерс  застыл у
двери.
     - Мне следовало помнить, -  начал Лимас со странной  смесью  истерики и
гнева,  - следовало бы знать, что у тебя, Фидлер, никогда не хватит смелости
выгребать  дерьмо  собственными  руками. Это  ведь  так  типично  для  вашей
ублюдочной полустраны  и  для  вашей ублюдочной разведки  -  дерьмо за  вами
выгребает добрый  дядюшка.  Да  и какая вы  страна, какое  у вас,  к  черту,
правительство - третьесортная диктатура политических неврастеников. Ублюдок,
садист!  - указывая пальцем на Фидлера, заорал  Лимас. - Я тебя знаю, это на
тебя  похоже! Ты ведь всю войну проторчал в Канаде? Неплохое местечко, чтобы
спокойно отсидеться. Держу пари, что  ты  прятал голову к  мамочке под юбку,
как  только над вами пролетал самолет.  Ну,  и кем  ты  стал теперь? Вонючая
шестерка на подхвате у Мундта! Да еще двадцать две русские дивизии, чтобы вы
не дергались.  Ладно,  мне  жаль тебя, Фидлер, проснешься однажды утром -  а
русские ушли. Тут уж с тобой  разделаются - не спасет  тебя  ни  мамочка, ни
добрый русский дядюшка. И поделом тебе!
     Фидлер пожал плечами.
     - Знаете, Лимас, вам лучше рассматривать это как визит к зубному врачу.
Чем быстрей  все будет сделано, тем скорее вы отправитесь  домой. Поешьте  и
ложитесь спать.
     -  Вы  прекрасно  знаете,  что  мне  нельзя  домой.  Вы  сами  об  этом
позаботились. Растрезвонили  обо  мне  по  всей Англии  -  вы,  вы  оба.  Вы
прекрасно  знаете, что если  бы это зависело от меня,  я никогда бы сюда  не
приехал.
     Фидлер опустил глаза. У него были тонкие, длинные пальцы.
     -  Едва  ли  стоит сейчас  заниматься философствованием, - сказал он. -
По-моему, вам пока не  на что  жаловаться. Наша работа -  и  ваша,  и моя  -
строится   на   принципах   теории,  гласящей,   что   общее   куда   важнее
индивидуального. Вот  почему для коммунистов секретная служба - это орудие в
борьбе, и вот  почему разведка в  вашей стране так старательно  прикрывается
pudeur anglaise.  Эксплуатацию  отдельного  человека можно  оправдать только
интересами  коллектива,  не  так  ли?  Ваше  негодование  кажется  несколько
смешным.  Мы  здесь  не  для того, чтобы  препираться  о  моральном  кодексе
добропорядочного англичанина. Кстати говоря, - добавил он вкрадчиво, -  ваше
собственное  поведение, если взглянуть  на него с пуританской  точки зрения,
тоже не отличалось особой безупречностью.
     Лимас глядел на него с нескрываемым отвращением.
     -  Знаю я ваш расклад. Ты ведь у Мундта на  побегушках, верно? Говорят,
ты  метишь  на его  место.  Думаю, теперь ты его  получишь. Всесилие  Мундта
подходит к концу. Начинается твое.
     - Не понимаю, - возразил Фидлер.
     - Ведь я - твое достижение, разве не так? - хмыкнул Лимас.
     Фидлер на мгновение задумался, а потом пожал плечами и сказал:
     -  Операция  проведена  успешно. Теперь  вопрос в том,  многого  ли  вы
стоите. Но  операция  была удачной.  Она отвечает главному  требованию нашей
профессии: она сработала.
     - Полагаю, что честь ее проведения вы припишете себе,  - сказал  Лимас,
бросив взгляд на Петерса.
     - Дело не в том, кто себе ее припишет, - возразил Фидлер, - вовсе  не в
этом. - Он уселся на подлокотник дивана и задумчиво поглядел на Лимаса. - Но
один повод  для негодования у вас все  же есть. Кто сообщил вашей разведке о
нашем соглашении? Мы этого не делали. Можете мне не  верить,  но это правда.
Мы  не сообщали. Нам вовсе не хотелось, чтобы  они об этом знали. У нас были
свои планы насчет дальнейшего сотрудничества с вами -  планы, которые теперь
выглядят просто смешными. Итак,  кто же сообщил им? Вы  - отрезанный ломоть,
вы катились по  наклонной  плоскости, у вас не было ни  жилья, ни друзей, ни
связей.  Как же, черт  побери,  они пронюхали о вашем  исчезновении?  Кто-то
сообщил им - едва ли Эш или Кифер, поскольку они арестованы.
     - Арестованы?
     - Так нам кажется.  Не обязательно за участие в вашем деле, были ведь и
другие...
     - Понятно, понятно.
     - Я говорю  вам сейчас все  как есть. Нам хватило  бы подробного отчета
Петерса из Голландии. Вы получили бы свои деньги и могли бы уехать. Но вы не
рассказали  всего, что  знаете,  а  мне нужно  знать все.  Да  кстати,  ваше
присутствие здесь - это для нас лишние хлопоты.
     -  Да уж, вы совершили промах. Мне, черт побери, известно все на свете,
так что милости просим.
     Воцарилось молчание. Тем  временем Петерс, сухо и отнюдь не  дружелюбно
кивнув Фидлеру, тихо вышел из комнаты. Фидлер взял бутылку виски и плеснул в
оба стакана.
     - Увы, наверное, нет содовой, -  сказал он. - Хотите  с водой? Я  велел
принести содовую, а они притащили какой-то вонючий лимонад.
     -  Да  идите  вы к  черту, - сказал Лимас. Он вдруг почувствовал жуткую
усталость. Фидлер покачал головой.
     - Вы  гордец,  Лимас, -  сказал он.  - Но ничего  страшного. Поешьте  и
ложитесь спать.
     В комнату вошел охранник  с подносом, уставленным тарелками  - сосиски,
зеленый салат, черный хлеб.
     - Грубовато, но сытно, -  сказал Фидлер. - К сожалению, без картошки. У
нас временные перебои с картофелем.
     Они молча принялись за еду. Фидлер  ел с предельной  сосредоточенностью
человека, подсчитывающего поглощаемое им количество калорий.
     Охранники  препроводили  Лимаса в  спальню.  Чемодан нес он  сам  - тот
чемодан, которым снабдил его Кифер перед отлетом  из  Англии. Он шагал между
ни