Джон Ле Карре. Сингл и Сингл



     <b>Джон Ле Карре СИНГЛ И СИНГЛ</B>
     John LE CARRE SINGLE &amp; SINGLE
     Copyright © 1999 by David Cornwell
     Пер. с англ. В. Вебера. - М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. - 416 с. (Серия
"Persona grata").
     OCR, spellcheck: Kushtanin, 21 May 2002.</B>

     Тридцать сребреников тебе и тридцать роскошных роз твоей семье, которую
так и не  удалось спасти  от  всемогущей  мафии...  Но может ли считать себя
предателем тот, кто предает преступников? И как тяжело на это решиться, если
среди  них  - твой  отец!  Они  -  пауки в  банке,  безжалостно истребляющие
конкурентов и  нещадно  обирающие свою страну. Тонны белого порошка обрекают
на смерть тысячи людей,  а ты разрываешь собственную душу, чтобы  их спасти.
Как это трудно - долгие годы жить чужой жизнью под чужой фамилией!

     <I>Роман впервые публикуется на русском языке.</I></I>

     <b>СОДЕРЖАНИЕ
     Глава 1
     Глава 2
     Глава 3
     Глава 4
     Глава 5
     Глава 6
     Глава 7
     Глава 8
     Глава 9
     Глава 10
     Глава 11
     Глава 12
     Глава 13
     Глава 14
     Глава 15
     Глава 16
     Глава 17
     Глава 18
     Глава 19
     Глава 20
     <b>Глава 1</B></B>
     Пистолет - это не пистолет.
     В этом со всей решительностью пытался убедить себя мистер Уинзер, когда
молодой мужчина, Аликс Хобэн,  генеральный  директор европейского  отделения
компании "Транс-Финанз" с представительствами в Вене, Петербурге и Стамбуле,
сунул бледнокожую руку во  внутренний карман итальянского блейзера и  достал
не  платиновый портсигар, не  гравированную  визитную карточку,  а  плоский,
иссиня-черный,  новехонький  автоматический  пистолет   и   направил  его  с
расстояния  в   шесть  дюймов  в   переносицу  крючковатого,  но  никак   не
агрессивного  носа  мистера Уинзера.  Этого  пистолета не существует.  Он  -
недопустимое доказательство. Он - вообще не доказательство. Это непистолет.
     Мистер  Альфред  Уинзер был  адвокатом, а задача  адвоката - оспаривать
предлагаемые его вниманию факты.  Все  факты. Чем  более самоочевидным может
представляться  факт  неюристу,  тем  более энергично должен  его оспаривать
добросовестный адвокат. И  в тот момент добросовестностью  Уинзер не уступал
лучшим  представителям своей профессии. Тем не менее от удивления он выронил
брифкейс. Чувствовал, как ручка скользила по  ладони, слышал, как тот  упал,
краем глаза  видел  тень  брифкейса,  лежащего  у  его  ног.  Подумал:  "Мой
брифкейс,  мой  паспорт,  мои  авиабилеты  и  дорожные  чеки,  мои кредитные
карточки, все документы, удостоверяющие мою личность". Однако не наклонился,
чтобы  поднять брифкейс, содержимое которого  стоило целое состояние. Стоял,
молча глядя на непистолет.
     Этот   пистолет  -  не  пистолет.  Это  яблоко  -  не  яблоко.  Уинзеру
вспомнились мудрые слова его  профессора в  юридической школе, произнесенные
сорок  лет тому назад,  когда великий ученый  достал  из кармана поношенного
пиджака  спортивного  покроя  зеленое яблоко и помахал  им перед студентами,
подавляющее большинство которых составляли девушки. "То, что вы видите перед
собой, дорогие мои,  возможно, выглядит  как яблоко,  возможно,  пахнет  как
яблоко, возможно,  на ощупь неотличимо от  яблока... - Пауза. - Но дребезжит
ли оно, как яблоко? - Потряс его. - Режется ли, как яблоко?"  Из ящика стола
появился  нож  для  резки  хлеба.   Удар,  и  яблоко  превратилось  в  груду
пластмассовых осколков. Под дружный смех профессор смел их со стола.
     Но  воспоминания  Уинзера  этим не  ограничились. Пластмассовое  яблоко
профессора юридической  школы сменил  залитый  солнцем зеленщик из Хампстеда
(1),  где  жил Уинзер и  куда с радостью  перенесся бы в эту  самую  минуту.
Добродушный,  безоружный,  в  веселеньком  фартуке и  соломенной  шляпе,  он
продавал не  только яблоки, но и  прекрасные  свежие побеги спаржи,  которые
любила  жена Уинзера  Банни,  пусть  ей  и  не нравилось все  остальное, что
приносил из лавки Альфред. "Зеленые, -  вспоминал он, - растущие над землей,
не белые, зеленщик всегда  клал их на самый верх". "Покупать их можно только
в сезон,  Альфред.  Выращенные  в теплице никогда  не пахнут". Почему я  это
сделал? Почему необходимо жениться на женщине, чтобы понять, что она тебе не
нравится? Почему  нельзя принять  решение  до свершения события, а  не после
того  как? Для  чего  нужна  вся  эта  юридическая  подготовка,  если она не
защищает  нас от самих себя? Охваченный ужасом, ища спасения, Уинзер пытался
обрести  спокойствие  и вернуть  хладнокровие, бродя по  бесчисленным  авеню
внутреннего мира. Прогулки эти придавали ему сил, пусть и  на  доли секунды,
убеждали в нереальности пистолета.
     Этот пистолет <I>по-прежнему</I> не существовал.
     Но Уинзер не мог оторвать от него глаз. Он никогда не видел пистолет со
столь  близкого  расстояния,  никогда  ему не  приходилось  уделять  столько
внимания  цвету,  форме,  обводам,  модели,  степени  новизны  оружия,  дуло
которого  смотрело ему в переносицу  под сверкающим в небе солнцем. <I>Стреляет</I>
ли  он,  как  пистолет? <I>Убывает,</I>  как пистолет,  <I>отправляет в мир  иной,</I> как
пистолет, превращая черты  лица в кровавое месиво? "Нет, - храбро заверил он
себя,  -  быть такого не  может. Этот пистолет  не существует,  <I>абсолютно</I> не
существует!"  Он - химера,  галлюцинация,  вызванная белым  небом,  жарой  и
солнечным ударом. Это горячечный  пистолет,  вызванный к жизни  плохой едой,
неудачными  женитьбами и  двумя  днями  изматывающих  прокуренных совещаний,
поездок в лимузине по кривым, пыльным, забитым транспортом  улицам Стамбула,
полетом ранним утром  на реактивном самолете "Транс-Финанз" над  коричневыми
горными массивами Центральной Турции,  убийственным трехчасовым путешествием
по узкому  серпантину горных дорог, проложенных по краю бездонных пропастей,
склонам,  заросшим колючими  кустарниками,  между которыми  торчали валуны и
сломанные ульи, расположенным  на высоте шестисот футов над восточной частью
Средиземного моря,  утренним,  но  уже безжалостно  палящим солнцем.  Однако
немигающий пистолет Хобэна не пропадал, будучи фантомом, и все целился в его
голову, словно скальпель хирурга.
     Уинзер  закрыл глаза.  "Видишь,  -  сказал  он  Банни.  - Нет  никакого
пистолета". Но Банни, как обычно, занудным голосом предложила ему заниматься
своими делами, а ее оставить в покое, поэтому он обратился к судье,  чего не
делал  уже  добрых  тридцать  лет:  "Ваша  честь,   мне  предстоит  приятная
обязанность известить суд о том, что дело Уинзер  против Хобэна благополучно
разрешилось, к взаимному удовольствию сторон. Уинзер признает, что он ошибся
в  предположении, будто  Хобэн  угрожающе  размахивал  пистолетом  во  время
выездного  совещания  среди  холмов  Южной  Турции.  Хобэн,  в свою очередь,
предоставил полное и убедительное объяснение своих действий..."
     А после этого, по привычке или из уважения, он обратился к председателю
совета  директоров своей фирмы,  главному управляющему и истине  в последней
инстанции,  отцу-основателю  и  создателю "Дома  Синглов",  единственному  и
неповторимому  Тайгеру Синглу: "Это Уинзер, Тайгер.  Очень хорошо, благодарю
вас, сэр, и как ваше драгоценное самочувствие? Рад слышать. Да, думаю, можно
сказать, что все идет в полном соответствии с  вашими мудрыми предвидениями,
и реакция на наши предложения  самая  положительная. Правда, одна  маленькая
деталь, такой вот  пустячок... наш  клиент,  этот  Хобэн, делает вид,  будто
целится в меня из пистолета. Ничего страшного, все это фантазии, но хотелось
бы, чтобы о подобном предупреждали заранее..."
     Даже  открыв глаза  и увидев, что пистолет находится  на прежнем месте,
детские  глаза Хобэна разглядывают его поверх  ствола,  а детский безволосый
палец обнимает  спусковой  крючок,  Уинзер не смог забыть  о том,  что  он -
адвокат. Очень хорошо, этот пистолет существует как  материальный объект, но
это  не пистолет.  Забавная,  безвредная игрушка. Хобэн купил ее для  своего
маленького сына. Игрушка  - точная  копия пистолета, и  Хобэн,  чтобы внести
хоть какое-то разнообразие в продолжительные и скучные переговоры  (молодому
человеку  это  простительно),  решил  выдать  его  за  настоящий.  И  Уинзер
попытался  изогнуть онемевшие губы в радостной  улыбке,  подтверждающей  его
последнюю версию.
     -  Что  ж, должен  сказать, это убедительный аргумент,  мистер Хобэн, -
храбро заявил он. -  И  что теперь вы от меня хотите?  Отказа от положенного
нам вознаграждения?
     Но  в  ответ  он услышал  только  стук молотков гробовых  дел мастеров,
который торопливо истолковал как  строительный шум в маленьком туристическом
местечке на другой стороне  бухты,  где рабочие, всю  зиму проиграв в карты,
навешивали ставни,  чинили крыши и ремонтировали трубы, лихорадочно готовясь
к  открытию  нового сезона.  В стремлении  убедить себя,  что все нормально,
Уинзер наслаждался запахами  растворителя для краски,  паяльных ламп,  рыбы,
жарящейся   на  углях,  пряностей,   продаваемых  уличными  лоточниками,   и
многими-многими другими ароматами, которыми напоен воздух средиземноморского
побережья  Турции.  Хобэн  что-то рявкнул на русском  своим коллегам. Уинзер
услышал за  спиной торопливые шаги, но не решился  повернуть  голову. Чьи-то
руки  вздернули  сзади  его пиджак,  другие обыскали тело:  подмышки, ребра,
позвоночник, промежность.
     Воспоминания о  более  приятных  прикосновениях на  мгновение  заменили
собой неприятные  ощущения, но утешения не принесли. А руки сместились вниз,
к коленям и  лодыжкам, в поисках спрятанного оружия. Уинзер  никогда в жизни
не носил оружия, спрятанным или на виду, если не считать трость из вишневого
дерева, которую брал  с собой, чтобы отгонять  бродячих собак  и сексуальных
маньяков, если отправлялся в Хампстед-Хит (2), чтобы полюбоваться женщинами,
бегающими трусцой.
     С  неохотой он вспомнил многочисленных спутников  Хобэна.  Зачарованный
пистолетом,  он на какое-то время вообразил, что на склоне холма только он и
Хобэн, лицом к лицу, и больше в пределах слышимости ни души. Такую  ситуацию
любой адвокат всегда надеется  обратить себе на пользу. А теперь приходилось
признать,  что  с  самого  отъезда  из  Стамбула  Хобэна  сопровождала свора
малоприятных советников. Некие синьор д'Эмилио и мсье Франсуа возникли перед
самым  отлетом  из  аэропорта  Стамбула  в  пальто,  наброшенных  на  плечи,
скрывающих руки.  Уинзер  предпочел их  не  замечать.  Еще два нежелательных
субъекта дожидались их в Даламане, на черном, как катафалк, "Лендровере", со
своим водителем.  Из  Германии, объяснил Хобэн, представляя парочку. Имен не
назвал. Они, конечно, могли приехать и из Германии, но в присутствии Уинзера
говорили  только по-турецки и  носили  костюмы  гробовщиков,  которые турки,
проживающие в провинции, надевали на деловые встречи.
     Новые руки  схватили Уинзера за  волосы и плечи, бросили  на колени  на
песчаной тропе. Он услышал звяканье козьих колокольчиков и решил, что звонят
колокола  собора  Святого  Иоанна,  сообщая  о  его  похоронах. Другие  руки
освободили  его  от  очков,  мелочи,  носового  платка. Забрали  драгоценный
брифкейс,  и  он  наблюдал  за  этим,   словно  в  дурном  сне:   документы,
удостоверяющие личность, гарантии его безопасности, переходили из одной пары
рук  к  другой, упакованные в  черную  кожу  стоимостью  в  шестьсот фунтов.
Брифкейс  этот  он  покупал  в аэропорту  Цюриха,  в  спешке,  расплачиваясь
наличными,  снятыми с номерного счета, который он открыл по  совету Тайгера.
"Что  ж, в  следующий  раз,  когда тебя  обуяет  расточительность,  купи мне
приличную сумочку", - фыркнула Банни голосом, по которому чувствовалось, что
этим ее требования не ограничатся. "Я перееду, - подумал он. - Банни получит
Хампстед, я куплю квартиру в Цюрихе, в одном из новых домов на склоне холма.
Тайгер поймет. Он тоже натерпелся от женщин!"
     В глаза Уинзера словно плесканули желтой краской, он вскрикнул от боли.
Грубые  руки  схватили его за  запястья, потащили их за  спину, вывернули  в
разные стороны. Его  крик перелетал с одного холма на другой, пока не затих.
Поначалу легонько,  словно дантист,  кто-то начал  поднимать  его  голову, а
потом резко дернул за волосы, подставив лицо под жаркие солнечные лучи.
     - Так его и держите, - послышался приказ на английском, и, сощурившись,
Уинзер   увидел  перед  собой  сероватые  черты   лица   синьора   д'Эмилио,
седоволосого  мужчины  одного  с   ним  возраста.  "Синьор  д'Эмилио  -  наш
консультант  из Неаполя", - представил его Хобэн, с  присущей ему неприятной
привычкой,  один  только  бог  знал, где  он  ее  приобрел,  тянуть слова на
американо-русский манер. "Очень приятно", - ответил Уинзер, копируя Тайгера,
который тоже начинал тянуть слова, когда что-то его не впечатляло,  и одарил
сеньора  д'Эмилио  сухой улыбкой.  Стоя на коленях,  с вывернутыми  руками и
плечами,  Уинзер горько сожалел о том, что не проявил должной почтительности
к синьору д'Эмилио, когда имелась такая возможность.
     Д'Эмилио неспешно зашагал вверх по склону, и Уинзер с удовольствием шел
бы  сейчас рядом с ним рука  об  руку, как  добрый друг,  стараясь  развеять
ложное впечатление о себе, которое могло создаться  после знакомства. Но его
заставляли  стоять  на  коленях, с лицом, запрокинутым к  солнцу.  Он плотно
сжимал веки, но солнечные лучи все равно заливали глаза желтым потоком. Боль
в коленях уже сравнялась с болью в вывернутых  руках и плечах. Он тревожился
за свои  волосы. Никогда не  хотел красить их,  презирал тех, кто красил. Но
когда парикмахер убеждал его воспользоваться оттеночным бальзамом, смываемым
водой, и посмотреть, что из этого получится, Банни приказала ему не спорить.
"Ты  подумал  о том, как мне  тяжело,  Альфред?  Меня жалеют, глядя на  твои
седые, словно у старика, волосы".  - "Но, дорогая, когда  я женился на тебе,
мои волосы были точно такого же цвета", - возразил  Уинзер. "Значит,  мне не
повезло уже тогда", - ответила Банни.
     "Мне нужно  было последовать  совету  Тайгера,  поселить  ее где-нибудь
неподалеку,  скажем,  в  квартире  на  Долфин-сквер  в  Барбикане  (3).  Мне
следовало уволить ее  из  секретарей и взять на  содержание,  чтобы избежать
унизительного положения ее мужа". "Не женись на ней Уинзер, купи ее! Так оно
дешевле",  -  убеждал  его Тайгер,  а  потом  подарил  им  обоим  неделю  на
Барбадосе, чтоб было где провести  медовый  месяц.  Он открыл глаза. Задался
вопросом, а куда делась его широкополая  панама, приобретенная в Стамбуле за
шестьдесят долларов. Увидел, что его друг д'Эмилио уже надел ее на голову, к
радости обоих турок в черных  костюмах. Сначала  они  вместе смеялись. Потом
обернулись и  посмотрели на Уинзера, словно находились в зрительном зале,  а
Уинзер  - на сцене.  Строго. Вопросительно. Зрители -  не участники. "Банни,
наблюдающая,  как  я  занимаюсь с  ней любовью.  Неплохо тебе там, внизу, не
правда ли? Ох, скорее бы все закончилось, я устал". Он посмотрел на водителя
машины,  на  которой они преодолели последний отрезок пути от подножия горы.
"У него доброе лицо, он меня спасет. И замужняя дочь в Измире".
     Но водитель,  с  добрым  лицом или  без  оного, спал.  В  "Лендровере",
черном, как катафалк, который  стоял чуть ниже по  проселку, второй водитель
сидел с открытым ртом, глядя прямо перед собой, ничего не видя.
     - Хобэн, - позвал Уинзер.
     Тень легла на  его глаза. Солнце уже поднялось так высоко, что человек,
накрывший его своей тенью, должен был  стоять очень близко. Уинзера тянуло в
сон.  Дельная мысль. Самое  время заснуть,  чтобы проснуться совсем в другом
месте.  Щурясь  сквозь  слипшиеся  от  пота  ресницы,  он  увидел  туфли  из
крокодиловой  кожи, высовывающиеся из-под элегантных белых брюк с манжетами.
Взгляд  его  сместился выше и  наткнулся на смуглое лицо  мсье Франсуа,  еще
одного  сатрапа  Хобэна.  "Мсье  Франсуа -  наш  топограф.  Он  проведет все
необходимые  замеры интересующего  нас участка", - объявил Хобэн в аэропорту
Стамбула, и Уинзер по глупости удостоил мсье Франсуа такой же сухой улыбкой,
какая досталась синьору д'Эмилио.
     Одна  из  крокодиловых  туфель  сдвинулась  с  места, и  сквозь  пелену
сонливости в голове Уинзера сверкнула  мысль, а не даст ли  ему мсье Франсуа
хорошего пинка. Однако обошлось без этого. Мсье Франсуа что-то совал под нос
Уинзеру. "Диктофон, <I>-</I> решил Уинзер. - Стандартное решение. Он хочет, чтобы я
заверил  своих близких в том, что платить выкуп они будут за живого. Тайгер,
сэр,  это  Альфред Уинзер, последний из Уинзеров,  как вы, бывало,  называли
меня. Я хочу, чтобы вы знали, что я в полном порядке,  волноваться не о чем,
все прекрасно. Они  - хорошие люди  и заботятся обо мне. Я  уважаю их  идеи,
какими бы они ни  были, и, когда они  освободят меня,  а  случится это сразу
после получения ими выкупа, я  буду выступать на их  стороне на всех мировых
форумах. И, надеюсь, вы не откажете мне, я пообещал, что вы тоже выступите в
их защиту, они прекрасно знают, что ваше умение убеждать не знает равных..."
     Он  прикладывает предмет к моей щеке. Хмурится. Нет,  это не диктофон -
термометр. Нет, не термометр, прибор для  измерения частоты пульса, он хочет
убедиться,  что  я не отключусь. Он  убирает прибор в карман. Идет вверх  по
склону, чтобы  присоединиться к двум  немецким  туркам и синьору  д'Эмилио в
моей панаме.
     Уинзер  вдруг  обнаружил,  что  обдулся,  прилагая  невероятные  усилия
исключить  нежеланное. Темное пятно  расплывалось с внутренней стороны левой
брю-чины, и он  никак не мог его  скрыть. Потому что пребывал  в ступоре,  в
ужасе. Переносился в другие места. В поздний час сидел в кабинете, поскольку
не испытывал ни малейшего желания проводить  долгий вечер дома, в  ожидании,
когда же Банни  наконец вернется от матери, в  дурном расположении  духа и с
пылающими  щеками. Блаженствовал в спальне своей пухлой подружки из Чизуика,
и она привязывала его руки к изголовью резинками от пояса для чулок, которые
держала  в  ящике комода. Пребывал везде где угодно, но только не на  склоне
этого адского холма. Он засыпал,  но оставался  на коленях, ему  по-прежнему
выворачивали  руки,  причиняя  жуткую  боль.  То ли камушки, то  ли  осколки
ракушек  в  песке  острыми краями врезались  в  коленные  чашечки. "Античные
гончарные  изделия",  -  подумал  он.  Говорили  же,   что   в  этих  местах
полным-полно  черепков  римской  посуды.  Ходили  слухи, что  можно найти  и
золото.  Только  вчера  в  кабинете  доктора  Мирски в  Стамбуле,  озвучивая
инвестиционные  планы   Сингла,  он  рисовал  свите  Хобэна  самые  радужные
перспективы.   Несведущим   инвесторам,   особенно   мужланам-русским,   это
нравилось.  <I>"Золото, Хобэн! Сокровища, Хобэн! Древняя цивилизация, подумайте
о том,  что может лежать  в  этой земле!"</I> Его отличало отменное красноречие,
доводы  звучали  убедительно, он виртуозно вел  свою  партию.  Даже  Мирски,
здоровенный  поляк,  которого  Уинзер  полагал  выскочкой  и  помехой  делу,
восхищенно  воскликнул: "Твой план, Альфред,  настолько юридически чист, что
его просто необходимо запретить!" - и загоготал,  с  такой силой хлопнув его
по спине, что у Уинзера едва не подогнулись колени.
     - Пожалуйста,  мистер  Уинзер, прежде чем я вас  застрелю, мне поручено
задать вам несколько вопросов.
     Уинзер не отреагировал. Он не слышал ни слова. Он умер.
     -  Вы в дружеских  отношениях с мистером Рэнди Массингхэмом?  - спросил
Хобэн.
     - Я его знаю.
     - Насколько вы дружны?
     "Чего они от меня хотят?  - беззвучно выкрикнул Уинзер. - Очень дружны?
Едва знакомы? Дружны наполовину?"
     Хобэн уже повторял вопрос, несколько его видоизменив:
     - Опишите, пожалуйста,  ваши  отношения с  мистером Рэнди Массингхэмом.
Как можно точнее. И говорите громче.
     - Я его  знаю.  Мы коллеги.  Я  выполнял его поручения. Отношения у нас
чисто формальные, мы улыбаемся, раскланиваемся, но о  дружбе нет и  речи,  -
пробормотал Уинзер.
     - Громче, пожалуйста.
     Уинзер повторил часть уже сказанного громче.
     -  Ваш  галстук,  мистер  Уинзер,  в  моде   среди  любителей  крикета.
Объясните, пожалуйста, что символизирует этот галстук?
     - Любители  крикета такие галстуки не носят! - внезапно  Уинзер ожил. -
Тайгер играет в крикет - не я! Вам нужен другой человек, идиот!
     - Проверка, - сказал Хобэн кому-то из стоявших выше по склону.
     - Проверка чего? - пожелал знать Уинзер.
     Хобэн   вглядывался   в   раскрытую   записную  книжку  от  "Гуччи"   в
темно-бордовом  кожаном переплете,  держа ее  перед собой  так, чтобы она не
перекрывала дуло пистолета.
     -  Вопрос,  -  отчеканил он,  словно городской глашатай.  -  Кто  несет
ответственность за  арест на  прошлой неделе  сухогруза  "Свободный Таллин",
следовавшего из Одессы в Ливерпуль?
     - Что я могу  знать о  корабельных делах?  -  язвительно бросил Уинзер:
вернувшаяся  храбрость еще не  покинула его. - Мы - финансовые консультанты,
морские перевозки  не по нашей части. У кого-то есть деньги, им нужен совет,
они приходят в "Сингл". Как  эти люди делают деньги - это их  дело. Если они
ведут себя как взрослые.
     <I>Взрослыми</I>  он  хотел  поддеть Хобэна,  потому  что  Хобэн  был  розовым
младенцем,  только-только  появившимся на  свет.  И  Мирски, этого польского
выскочку, сколько бы докторских званий тот ни  ставил перед  своей фамилией.
Какой  доктор? Чего?  Хобэн вновь глянул на тех, кто  стоял  выше по склону,
послюнявил палец, перевернул страницу.
     -  Вопрос. Кто предоставил  итальянской полиции  информацию  о  колонне
грузовиков, которая 30 марта этого года следовала из Боснии в Италию?
     - Грузовиков? Что я могу  знать о колонне грузовиков? Не больше, чем вы
знаете  о крикете!  Попросите меня  назвать  имена  и даты рождения  королей
Швеции, у меня получится лучше.
     "Почему Швеции? - спросил он себя. - При чем тут Швеция?" Потому что он
думал о шведских  блондинках, белоснежных бедрах, шведских  порнографических
фильмах.  Почему он пытался перенестись в  Швецию, умирая в Турции? Неважно.
Уинзер все еще храбрился.  К черту эту демагогию, с пистолетом или без него!
Хобэн  перевернул еще  одну  страницу, но Уинзер  опередил  его. Как  Хобэн,
проорал:  "Я ничего  не  знаю,  безмозглый  вы идиот! Не  спрашивайте  меня,
слышите..." - и тут удар правой  ноги Хобэна по  шее  швырнул его на  землю.
Самого путешествия  он  не помнил, только прибытие.  Солнце зашло, наступила
ночь, голова  упокоилась на дружески улегшемся под  нее камне,  Уинзер знал,
что некий отрезок времени выпал из памяти, и ему определенно не хотелось его
восстанавливать.
     А Хобэн какое-то время спустя продолжил:
     -  Кто  осуществил  одновременный  арест  в  шести  странах  активов  и
кораблей,  принадлежащих  "Ферст флэг  констракшн компани оф  Андорра" и  ее
дочерним компаниям? Кто предоставил соответствующую информацию в Интерпол?
     - Какой  захват? Когда? Где? Ничего  не арестовывалось! Никто ничего не
предоставлял! Вы - сумасшедший, Хобэн! Безумец. Слышите меня? Безумец!
     Кипя от ярости, все  еще  лежащий Уинзер  пытался подняться на  колени,
извиваясь всем телом, брыкаясь, словно сбитое наземь животное,  подбирал под
себя ноги, упирался ими  в песок, приподнимался,  но вновь валился  на  бок.
Хобэн задавал новые вопросы, но Уинзер  отказывался их  слышать  - вопросы о
комиссионных, выплаченных зазря, о вроде  бы понятливых портовых чиновниках,
которые на поверку  оказывались совсем  непонятливыми,  о  деньгах,  которые
переводились на банковские  счета за несколько  дней до ареста вышеуказанных
счетов. Но Уинзер не желал об этом слышать.
     -  Это  ложь! - кричал  он. - "Сингл" - заслуживающая доверия,  честная
фирма. Интересы наших клиентов для нас превыше всего.
     - Поднимись на колени и слушай, - приказал Хобэн.
     И  каким-то   образом  Уинзер  с  достоинством  поднялся  на  колени  и
вслушался.    Сосредоточенно   вслушался.    Очень    сосредоточенно.    Так
сосредоточенно, словно сам Тайгер завладел его вниманием. Никогда в жизни он
с  таким тщанием  не  вслушивался  в музыку высших сфер, прилагая  отчаянные
усилия  слышать все, кроме одного, чего абсолютно не желал слышать: тягучего
русско-американского английского говорка  Хобэна. С  радостью  отметил,  как
крики  чаек переплетаются с далеким заунывным воем муэдзина, как тарахтят  в
бухте  двигатели  прогулочных  пароходиков.  Увидел  девушку  из  достаточно
далекого прошлого, которая в костюме Евы стояла на коленях у кромки макового
поля,  и побоялся, как и  тогда,  протянуть  к ней руку. Он  страстно любил,
обожал все звуки и прикосновения земли и небес, покуда они не превращались в
голос Хобэна, выносящий ему смертный приговор.
     - Мы  называем  это  наглядным уроком, - не  отрывая  глаз  от записной
книжки, Хобэн зачитывал заранее приготовленное заявление.
     - Громче, - лаконично приказал мсье Франсуа, стоявший выше по склону, и
Хобэн повторил только что произнесенное предложение.
     -  Разумеется,  это и убийство  из  мести.  Пожалуйста. Мы бы  не  были
людьми,  если бы не хотели отомстить.  Но мы рассчитываем и на  то, что наше
деяние  будет  также  расценено  как  официальное  требование  на  получение
компенсаций! - Еще громче. Еще  отчетливее. - И мы искренне надеемся, мистер
Уинзер, что ваш друг мистер Тайгер Сингл и международная полиция ознакомятся
с нашим посланием и сделают соответствующие выводы.
     А потом он пролаял,  как догадался Уинзер, те же слова на русском, ради
той части  своей  аудитории,  которая не  сумела  в  должной  мере  овладеть
английским языком. Или на польском, чтобы донести  смысл послания до доктора
Мирски?
     Уинзер,  который  на какие-то  мгновения потерял  дар  речи,  обрел его
снова, пусть поначалу с губ срывались лишь бессвязные фразы, вроде "Вы сошли
с ума",  "Судья и  присяжные в одном лице", "Сингл" - не та фирма, о которую
можно вытирать ноги". Он весь перепачкался, тело покрывали пот, моча, грязь.
В борьбе за выживание своего  вида  он сражался  с совершенно неуместными  в
такой ситуации эротическими видениями, которые не имели никакого отношения к
этой жизни, а падение на землю привело к тому, что на одежду и кожу лег слой
красной пыли. Боль  в заломленных назад руках сводила с ума, ему приходилось
выворачивать шею, чтобы говорить. Но он справился. И сказал все, что хотел.
     Главное   же   заключалось,    как    и   заявлялось   ранее,   в   его
неприкосновенности,  de facto и  de  jure (4). Он - адвокат, и закон являлся
его защитой.  Он  - целитель, а не  истребитель, его задача - помогать, а не
уничтожать, он - глава юридического  департамента и  член  совета директоров
фирмы  "Хауз  оф  Сингл",  штаб-квартира  которой  находилась  в  лондонском
Уэст-Энде, он - муж и  отец, который, несмотря на слабость к женщинам и  два
развода, сохранял  любовь к своим детям.  У него дочь, которая только-только
начинает многообещающую карьеру на  сцене. При упоминании  дочери у  Уинзера
перехватило дыхание, но никто ему не посочувствовал.
     - Говорите громче! - посоветовал сверху мсье Франсуа, топограф.
     Слезы Уинзера  пропахивали  канавки в пыли,  лежащей на щеках, создавая
впечатление,  будто смывают макияж, но он продолжал говорить,  твердо следуя
намеченной  линии.  Он -  специалист по планированию  налогов  и инвестиций,
говорил  Уинзер, выворачивая  голову вправо и выплевывая слова в белое небо.
Сфера  его  деятельности  - офшорные компании, фонды, налоговые  убежища  по
всему миру. Он не адвокат по морским перевозкам, каким объявляет себя доктор
Мирски, не паршивый посредник вроде Мирски, не гангстер. Он нигде и ни в чем
не  преступал  закон, его  задача  -  перевод неофициальных активов в  более
легальную  форму.  Конечно,  этим  его деятельность  не ограничивается.  Она
включает  услуги  по  приобретению  вторых  юридически  чистых  паспортов  и
альтернативного   гражданства,   по  определению   условий   необязательного
проживания   в  дюжине  государств  с  благодатным  природным  и  фискальным
климатом.  Но  он никогда,  "повторяю,  <I>никогда",  -</I>  настаивал  Уинзер,  не
участвовал  ни  в  разработке,   ни  в  реализации  <I>методологии</I>   накопления
первичного  капитала. Он вспомнил, что в прошлом Хобэн служил в армии... или
на флоте?
     -  Мы  - <I>консультанты,</I> Хобэн,  неужели вы не видите?  Кабинетные черви!
Плановики! Разработчики стратегии! Вы - люди  действия, не мы!  Вы и Мирски,
если хотите, поскольку у вас с ним общие секреты!
     Никто  не  зааплодировал.  Никто не произнес: "Аминь".  Но никто  и  не
остановил  его, вот их молчание и  убедило Уинзера  в том, что его  слушают.
Чайки перестали  кричать. На  другой стороне  бухты наступила сиеста.  Хобэн
опять посмотрел на часы. Похоже, он нервничал. Обеими руками держал пистолет
и при этом как-то оттягивал левый  манжет,  чтобы открыть циферблат. Оттянул
снова. Золотой "Ролекс". Предел их мечтаний. У Мирски тоже "Ролекс".  Смелая
речь придала Уинзеру сил. Он глубоко вдохнул и  попытался изобразить на лице
некое  подобие  улыбки. А  потом,  чтобы развить успех, вернулся  к  фактам,
озвученным на вчерашней презентации в Стамбуле.
     -  <I>Это  ваша  земля,</I>  Хобэн!  Она  принадлежит  вам. Вы заплатили шесть
миллионов   наличными.  Долларами,  фунтами,   немецкими  марками,   иенами,
франками.  Конфетами "Ассорти", привезенными корзинами, чемоданами, кузовами
грузовиков.  Никто  не задавал  вопросов,  помните?  Кто  это  устроил?  Мы!
Благожелательные   чиновники,  толерантные   политики,  влиятельные  люди...
помните?  "Сингл"  прикрыл  вас, "Персилом"  отмыл  ваши грязные  деньги  до
сверкающей белизны!  За одну ночь, помните? Вы слышали, что сказал Мирски...
так  юридически  чисто, что это надо запретить. Не запретили! Потому что все
было проделано по закону!
     Никто не подтвердил, что помнит.
     Уинзер жадно хватал ртом воздух: не хватало дыхания.
     -  Частный  банк  с  безупречной  деловой  репутацией,  Хобэн...  мы...
помните?.,  зарегистрированный  в   Монако,  предлагает  купить  <I>вашу  землю</I>
целиком.  Вы соглашаетесь? Нет! Вы возьмете только документ, но не деньги! И
наш  банк  на  это соглашается.  Он соглашается на  все, это же естественно.
Потому что мы <I>-</I> это вы. Помните? Мы - это вы в другой  ипостаси. Мы -  банк,
но мы используем <I>ваши</I> деньги, чтобы купить <I>вашу</I> землю! Вы не можете стрелять
в себя! Мы - это вы... мы - единое целое.
     Слишком пронзительно. Уинзер  одернул себя.  Логика,  вот что  главное.
Хладнокровие. Отстраненность. Поменьше навязчивости. В этом проблема Мирски.
Десять  минут его болтовни, и  любой уважающий себя покупатель уже пятится к
двери.
     -  Взгляните на цифры, Хобэн! До чего же все  здорово!  Вам принадлежит
процветающий  прибрежный городок. Он  ваш, с  какой стороны ни посмотри. И в
какую   прачечную  для  денег   превратится   он,   как  только  вы  начнете
инвестировать! Двенадцать миллионов  на  дороги, канализацию, энергетические
сети, плавательный бассейн, еще десять - коттеджи, отели, казино, рестораны,
дополнительная   инфраструктура...  Даже  ребенок   сможет   раздуть   сумму
контрактов до тридцати миллионов!
     Он уже  собирался добавить: "Даже вы, Хобэн", но вовремя прикусил язык.
Слышали  они  его? Может, ему следует  говорить громче? Он  кричал. Д'Эмилио
заулыбался. Само собой! Д'Эмилио любит, когда говорят громко. Что ж, я  тоже
люблю!  Громкость -  это свобода.  Громкость -  это  открытость, законность,
прозрачность!  Громкость - это братство, партнерство, единение! Громкость  -
когда все заодно!
     - Вам даже не нужны туристы, Хобэн, ни для коттеджей,  ни для отелей...
во  всяком случае, в  первый  год!  Настоящие  не  нужны,  целых  двенадцать
месяцев! Местные резиденты  оставляют  <I>два миллиона  в неделю</I>  в  магазинах,
отелях, дискотеках, ресторанах! Деньги из ваших чемоданов через  бухгалтерию
компании прямиком попадают на законные  счета  европейских банков.  Создавая
безупречную <I>торговую историю</I> для будущего покупателя акций  компании.  И кто
этот покупатель?  <I>Вы!</I> А кто продавец? <I>Вы!  Вы</I>  продаете себе, вы покупаете у
себя,  все  больше  и больше.  А фирма  "Сингл"  выступает  в  роли честного
брокера,  следит,  чтобы игра велась по общепринятым правилам, чтобы  каждый
шаг соответствовал действующему  законодательству! Мы  - ваши друзья, Хобэн!
Мы  - не прячущиеся в ночи  Мирски! Мы -  братья  по оружию. Лучшие  друзья!
Поэтому мы вам нужны. Даже когда что-то вдруг пойдет не так, мы всегда будем
рядом, всегда придем на помощь... - он уже цитировал Тайгера.
     Заряд дождя  вдруг  упал с  чистого неба, прибил  красную пыль,  усилил
запахи, проложил новые канавки  в слое пыли на лице Уинзера. Он  увидел, как
д'Эмилио  в их  общей  панаме шагнул  к нему,  и  решил,  что  выиграл  этот
поединок, что его сейчас поднимут на ноги, хлопнут по  спине и  поздравят от
лица суда.
     Но  у д'Эмилио были  другие планы.  Он набрасывал белый плащ  на  плечи
Хобэна. Уинзер попытался лишиться чувств,  но  не  смог. Он кричал: <I>"Почему?
Друзья! Heml"</I> Лепетал  о том, что  никогда не  слышал о "Свободном Таллине",
никогда не встречался  с  руководством международной  полиции, наоборот, всю
жизнь  старался избегать таких контактов. Д'Эмилио  что-то надевал на голову
Хобэна. Матерь  Божья,  черная шапка.  Нет,  кольцо  из черной материи. Нет,
чулок, черный чулок. О боже! О господи Иисусе! О Матерь Божья, черный чулок,
призванный скрыть лицо моего палача!
     - Хобэн. Тайгер. Хобэн. Послушайте меня. Перестаньте  смотреть на часы!
Банни. Перестаньте! Мирски. Подождите! Что я вам такого сделал? Вы видели от
меня только добро, клянусь!  Тайгер! Всю  мою жизнь я  делал  только  добро!
Подождите! Остановитесь!
     К тому времени, когда он  бормотал эти слова, у него возникли трудности
с английским, словно  он  переводил с других языков, звучавших в его голове.
Однако никаких  других  языков  он  не знал, ни русского,  ни  польского, ни
турецкого,  ни французского.  Он  повернул  голову  и  увидел мсье  Франсуа,
топографа, стоявшего  чуть выше по склону, в  наушниках,  приникнув глазом к
окуляру кинокамеры, на объективе которой восседал  микрофон. Он увидел,  как
Хобэн, в черной маске  и белом плаще, одной рукой целится ему в левый висок,
а второй прижимает к уху сотовый телефон, не спускает с него глаз и при этом
что-то шепчет по-русски. Увидел, как Хобэн в очередной раз взглянул на часы,
тогда  как   мсье  Франсуа  изготовился,  в  лучших   традициях  фотографов,
запечатлеть  незабываемый  исторический  момент. И  еще  увидел перемазанное
пылью лицо мальчугана, который смотрел на  него из ложбинки меж двух вершин.
Увидел большие, карие,  изумленные глаза, совсем как у самого Уинзера, когда
он в том же возрасте лежал на животе, а подушку ему заменяли руки, сложенные
под подбородком.</I>

     <b>Глава 2</B>
     Оливер  Хоторн, будь так любезен, немедленно  поднимись сюда. Одна нога
там - другая здесь. Без тебя никак не обойтись.
     В  то  солнечное  весеннее  утро  раскинувшийся   на  холмах  маленький
прибрежный  южноанглийский  городок Абботс-Ки  в графстве Девоншир благоухал
вишневым  цветом. Миссис Элси Уотмор стояла на переднем крыльце собственного
викторианского пансиона и  весело  звала своего постояльца, Оливера, который
двенадцатью ступенями ниже с помощью ее десятилетнего сына  Сэмми загружал в
японский  минивэн  потрепанные  черные  чемоданы.  Миссис Уотмор приехала  в
Абботс-Ки из Бакстона,  элегантного курорта на севере, привезя сюда  высокие
стандарты   убранства  интерьеров.  Ее  пансион  являл  собой  викторианскую
симфонию: кружевные занавески, золоченые зеркала, маленькие бутылочки ликера
в шкафчиках со стеклянными передними  панелями.  Назывался пансион  "Морской
клуб", и она счастливо жила в нем с  Сэмми и мужем Джеком, пока тот не погиб
в море, когда на  горизонте уже  замаячила пенсия. Женщина она была крупная,
умная,  миловидная  и  сострадательная.  Ее дер-биширский  звенящий  говорок
гулким  эхом  отдавался  от  окрестных холмов.  Голову  покрывал веселенький
муаровый шарфик, потому что  была пятница, а по  пятницам она  всегда делала
укладку. С моря дул легкий ветерок.
     - Сэмми, дорогой, прошу  тебя, ткни локтем в ребра Олли  и, пожалуйста,
скажи ему,  что его  зовут  к  телефону.  Он,  как всегда,  спит на ходу.  К
телефону  в холле,  Олли!  Мистер  Тугуд из  банка.  Насчет того,  что  надо
подписать  какие-то обычные документы, но срочно. Говорил он очень вежливо и
галантно, чего  обычно за  ним не замечается, поэтому, пожалуйста,  не порти
ему настроение,  а не то он опять срежет мне кредит по текущему счету. - Она
ждала, заранее прощая ему задержку, потому что с Олли по другому  не бывало.
"Ничего не доходит  до  него, - думала она, -  если он внутри себя. Он бы не
услышал меня, будь я даже сиреной воздушной  тревоги". - Сэмми  сам закончит
погрузку, не так ли,  Сэмюэль?  Конечно, ты все  погрузишь, -  добавила она,
чтобы подтолкнуть Оливера к действию.
     Вновь  она ждала, но внизу ничего  не менялось. Выражение полного  лица
Оливера,  затененного беретом,  какие обычно носят продавцы лука,  фирменным
элементом  его  наряда,  не  оставляло   сомнений  в   том,  что  сейчас  он
сосредоточен  исключительно  на  погрузке.  И  существовал   для  него  лишь
очередной черный чемодан, который он передавал забравшемуся в минивэн Сэмми.
"Два  сапога  пара, - думала она, наблюдая, как Сэмми возится с чемоданом. -
После смерти отца он стал еще более медлительным, хотя и раньше не отличался
шустростью. Все для них  - проблема.  Можно подумать, что они отправляются в
Монте-Карло, а не в соседний квартал". Рядом с чемоданами разных размеров из
кожзаменителя,  типичными  для  коммивояжеров,  лежал  надутый  красный  мяч
диаметром в два фута.
     - Он  же не любопытствует: "Где наш  Олли?" Совсем  нет, - упорствовала
она, предчувствуя, что банковский менеджер  уже бросил трубку. -  Он сказал:
"Будьте  так любезны,  позовите,  пожалуйста,  к  телефону  мистера  Оливера
Хоторна". Ты  не выиграл в  лотерею, Олли?  Только ты нам не скажешь, не так
ли? В этом ты весь, такой сильный и молчаливый. Поставь этот чемодан, Сэмми.
Олли поможет тебе, когда  вернется,  поговорив с  мистером  Тугудом. Поставь
его. - Сжав пальцы в кулаки, она уперлась ими в бедра и еще больше возвысила
голос   в   мнимом   негодовании:  -   Оливер   Хоторн!   Мистер   Тугуд   -
высокооплачиваемый сотрудник нашего банка. Мы не можем позволить ему слушать
тишину за сто фунтов в час. В следующий раз он поднимет  оплату своих услуг,
и виноват в этом будешь ты.
     Но к этому моменту под влиянием солнца и красоты весеннего дня мысли ее
потекли в другом направлении, что часто случалось в присутствии Олли. Думала
она о том, как выглядят они вместе, почти братья, пусть внешне такие разные:
Олли огромный, как слон, в сером длинном  пальто,  которое он носил  всегда,
независимо  от  сезона, не обращая внимания на  взгляды соседей  и прохожих;
Сэмми худой и длинноносый, как его отец, с шелковистой каштановой челкой и в
кожаной летной  куртке, подарок Олли на день рождения, которую Сэмми  теперь
практически не снимал.
     Она  помнила  день, когда  Олли впервые появился на пороге ее пансиона,
упавший  духом и здоровенный,  в том самом пальто,  с двухдневной щетиной на
щеках и  с одним маленьким чемоданчиком. В  девять утра, она как раз убирала
посуду  после завтрака. "Могу я войти и пожить у вас?" -  спрашивает  он. Не
"есть ли у вас  комната, могу ли я на  нее взглянуть, сколько  вы  берете за
ночь?". Лишь "могу я войти и пожить у вас?". Словно  потерявшийся ребенок. А
на улице  льет дождь,  как может  она оставить  его на пороге? Они говорят о
погоде, он восхищается буфетом красного дерева и часами из золоченой бронзы.
Она  показывает ему гостиную  и столовую, знакомит  с  правилами проживания,
ведет  на  второй этаж  и  открывает  дверь комнаты семь  с видом из окна на
церковное  кладбище, спрашивает, не нагонит ли оно  на него  депрессию. Нет,
отвечает  он,  соседство  покойников его не беспокоит.  Элси,  конечно же, о
покойниках  упоминать бы не стала после ухода мистера Уотмора, но им  как-то
удается посмеяться.  Он говорит, что  одним  чемоданом дело не  ограничится,
будут другие, а также книги.
     -  И еще старый минивэн. Если он  будет  портить вид,  я  припаркую его
где-нибудь подальше.
     - Ничего портить он не будет, - твердо отвечает она. - В "Клубе"  у нас
все по-простому, мистер Хоторн, и я надеюсь, что так будет и дальше.
     А  в следующее  мгновение  он платит за  месяц  вперед,  выкладывает на
раковину четыреста фунтов,  подарок  небес,  учитывая  кредит по банковскому
счету.
     - Вы не  в бегах, дорогой мой? -  спрашивает она  как бы в шутку, но не
совсем,  когда  они  спускаются   вниз.  Сначала  на  его   лице  отражается
недоумение, потом он  густо краснеет. Но  тут же,  к ее облегчению, его губы
расползаются в широченной улыбке, которая все улаживает.
     - Нет, разумеется, нет, не от кого мне бегать, не так ли? - говорит он.
     - А  вот это  Сэмми, - Элси указывает на приоткрытую  дверь в гостиную,
потому что Сэмми, как
     обычно, тихонько спустился вниз, чтобы посмотреть на нового постояльца.
- Выходи, Сэмми, тебя засекли.
     Неделей  позже  Сэмми  исполнилось  десять  лет,  и он получил  кожаную
куртку,  которая стоила  никак не  меньше  пятидесяти  фунтов.  Элси  ужасно
разволновалась, потому что мужчины в нынешние дни встречаются всякие, какими
бы  обаятельными ни казались они на  первый взгляд. Всю ночь она не сомкнула
глаз,  пытаясь угадать,  как  поступил  бы в такой ситуации ее бедный  Джек,
потому  что Джек, проведя в море  долгие годы, вычислял  их сразу. Хвалился,
что  чуял их, как только  они поднимались по трапу. Вот  она и  боялась, что
Оливер -  один  из  таких,  а  она  не заметила очевидного. Наутро  она  уже
собралась  сказать  Олли, чтобы тот  отнес  куртку  туда, где  ее  купил, и,
наверное,  сказала бы,  если  бы не  зацепилась  языком с  миссис  Эггар  из
Глеварнона в очереди в кассу  в "Сейфуэе" (5). И к своему полному изумлению,
узнала,  что  у  Олли есть маленькая  дочка по имени Кармен и  бывшая  жена,
Хитер,  никчемная  медсестра  из  больницы  "Фриборн",  которая  ложится под
каждого, кто умеет пользоваться стетоскопом. Не говоря уже  о роскошном доме
на  Шор-Хейтс, который он ей оставил полностью оплаченным.  Да, от некоторых
молодых женщин нынче просто тошнит, согласилась Элси с миссис Эггар.
     - Почему  вы  не  сказали  мне,  что  вы - счастливый  отец?  - вечером
упрекнула  она  Олли,  испытывая  облегчение (ее страхи  были  напрасными) и
негодование  (узнать такую сенсационную новость  от конкурентки). - Мы любим
маленьких детей, не так ли, Сэмюэль? Мы  от них просто без ума, при условии,
что они не мешают другим постояльцам, не так ли?
     На  что Олли  ничего не  ответил, просто опустил голову  и пробормотал:
"Да,  хорошо,  до  завтра", -  как человек, уличенный в  чем-то постыдном, и
поднялся в  свою  комнату,  чтобы  мерить  ее  шагами,  очень тихо, не желая
кому-то мешать, в  этом  был весь  Олли. Наконец шаги  прекратились,  и  она
услышала, как скрипнуло кресло, поняла, что он взял одну из книг, лежащих на
полу, хотя она  и поставила  ему книжный шкаф, книг по юриспруденции, этике,
магии на иностранных языках.  Они лежали  раскрытыми, обложками вверх, или с
заложенными  между  страниц обрывками бумаги.  Иной раз ее  передергивало от
одной  мысли  о  том,  какой коктейль идей, должно быть, смешивается  в  его
голове от прочтения столь разнообразной литературы.
     А его  загулы, пока только три,  просто пугали своей подконтрольностью.
О, у нее и раньше  были постояльцы, любившие приложиться к бутылке. Иной раз
она  прикладывалась вместе с ними, по-дружески, чтобы вовремя их остановить.
Но никогда раньше такси  не приезжало на заре, не останавливалось в двадцати
ярдах, чтобы никого не разбудить, никогда раньше ей не приходилось встречать
у двери  огромную шестифутовую тушу в неизменном пальто и берете,  натянутом
на лоб,  с  чрезвычайной осторожностью поднимаемую  по ступеням таксистом. И
всегда он вытаскивал из  кармана бумажник, совал таксисту двадцатку, шептал:
"Извините,  Элси",  поднимался  на второй  этаж практически  без  ее помощи,
никого не потревожив, за исключением Сэмми, который дожидался его  всю ночь.
После таких загулов утром и  во второй половине дня Оливер спал,  о чем Элси
судила по отсутствию скрипа кресла, звука шагов и спускаемой в туалете воды.
А когда  она заглядывала к нему, вроде бы  с тем, чтобы  принести чашку чая,
стучала в дверь спальни,  не получала ответа,  но все равно открывала дверь,
то  находила его не  в кровати, а на полу, лежащим на  боку,  все  в  том же
пальто, с подтянутыми к  животу коленями, чисто ребенок, и широко раскрытыми
глазами, уставившимися в стену.
     -  Спасибо, Элси. Если вас не затруднит, поставьте  на стол,  - говорил
он, словно еще  не  насмотрелся  на  стену. Она ставила. Уходила, спускалась
вниз и начинала гадать, не  вызвать ли доктора. Не вызывала ни в первый раз,
ни в последующие.
     Что его мучило? Развод? Бывшая жена была,  с какой стороны ни посмотри,
шлюхой,  да  еще  и  неврастеничкой,  так что  избавление от  нее  следовало
полагать  счастьем. Какую же  боль он пытался заглушить спиртным, загоняя ее
все глубже? Вот тут мысли Элси вернулись, а в последнее время  это случалось
часто,  к ужасному часу, который ей пришлось пережить три недели тому назад,
когда она уже поверила, что Сэмми не миновать исправительной колонии, а то и
хуже, но  так  кстати  появившийся  Оливер спас и  ее, и сына. "Я никогда не
смогу отблагодарить  его.  Я бы сделала  все, о чем  бы  он меня ни попросил
сегодня или завтра".
     Кэдгуит,  так представился этот  мужчина  и  в  доказательство протянул
визитную карточку: "П. Дж. Кэдгуит, региональный супервайзер, "Френдшип хоум
маркетинг, Лимитед", отделения  -  везде".  "Окажи своим  друзьям  услугу, -
тянулось понизу. - Заработай состояние, не выходя из дома".  Он стоял на том
самом месте, где сейчас стояла Элси, позвонив в дверь в десять часов вечера,
и его напомаженные волосы и начищенные туфли блестели под светом фонаря.
     - Я  бы  хотел  поговорить с  мистером  Сэмюэлем Уотмором,  если  такое
возможно, мадам. Он, часом, не ваш муж?
     - Мой муж умер, - ответила Элси. - Сэмми - мой сын. Что вам угодно?
     Здесь она допустила первую ошибку, да только поняла это слишком поздно.
Ей следовало сказать,  что Джек  в пабе и вернется с  минуты  на  минуту. Ей
следовало  сказать,  что Джек задаст  ему хорошую  трепку,  если он  посмеет
сунуть  свой грязный нос  в ее дом. Ей следовало захлопнуть перед ним дверь,
Олли потом указал, что  именно так и надо  было поступить вместо того, чтобы
позволить Кэдгуиту пройти мимо нее в холл, да  еще и самой крикнуть: "Сэмми,
где ты, дорогой, тебя хочет  видеть какой-то джентльмен",  - за долю секунды
до того,  как увидела сына через  приоткрытую  дверь  гостиной:  на  животе,
крепко  зажмурившись,  тот  пытался  заползти за  диван.  А  потом  - только
отрывочные воспоминания, цельной картины не складывалось.
     Сэмми   посреди  гостиной,  мертвенно-бледный,   с  закрытыми  глазами,
качающий  головой, но  говорящий  "да". Миссис  Уотмор,  шепчущая:  "Сэмми".
Кэдгуит с гордо вскинутым, будто у императора подбородком: "Где? Покажи мне,
где?" Сэмми, засунувший руку в  кувшинчик из-под имбиря, где он прятал ключ.
Элси с  Сэмми и Кэдгуитом в сарае Джека, где  Джек и Сэмми  вместе мастерили
модели кораблей, когда Джек возвращался из плавания, испанские галеоны, ялы,
баркасы, все  вручную, без единой покупной детали. Занятие это Сэмми обожал,
поэтому после смерти  Джека приходил в сарай и грустил, пока Элси не решила,
что пользы  от этого сыну никакой, только вред, и не заперла сарай на ключ в
надежде  помочь  Сэмми  сжиться с потерей отца. Сэмми,  открывающий один  за
другим ящики стоявших в сарае шкафов, в которых и лежали образцы товаров  от
"Френдшип хоум маркетинг, Ли-митед", отделения - везде. Окажи  своим друзьям
услугу. Заработай состояние, не выходя из дома".  Да только  Сэмми никому не
оказывал   услуг   и    не    заработал   ни    пенни.   Он   записался    в
агенты-распространители  и  аккуратно  складывал  все,  что  ему  присылали,
стараясь заменить  этими сокровищами погибшего  отца,  а  может, это был его
подарок  отцу:  бижутерия,  вечные  часы,  норвежские  шерстяные  водолазки,
пластиковые линзы, увеличивающие размер экрана телевизора, дезодоранты, лаки
для волос, карманные калькуляторы, дамы и господа в деревянных шале, которые
выходили из  дома как  при солнце, так и  в дождь...  всего  на  одну тысячу
семьсот тридцать фунтов, как скрупулезно подсчитал мистер Кэдгуит, когда они
вернулись в гостиную,  а с учетом процентов, упущенной выгоды, его  времени,
потраченного  на приезд в Абботс-Ки, одна тысяча восемьсот пятьдесят фунтов,
но из дружеских  чувств, которыми он  проникся  и к  Сэмми, и к Элси, мистер
Кэдгуит  соглашался  взять одну тысячу восемьсот фунтов наличными сразу  или
получать  по  сто  фунтов  двадцать  четыре  месяца,  с  немедленным  первым
платежом.
     У Элси просто не укладывалось в голове, что Сэмми додумался до такого и
все проделал, без чьей-либо помощи  заполнил  всю  необходимую документацию,
придумал новую дату рождения и расписался, как взрослый, но ему это удалось,
потому   что  мистер  Кэдгуит   привез  с  собой  все  бумаги,  отпечатанные
типографским способом,  сложенные  в официального вида  коричневый конверт с
пуговицей и  петелькой: контракт, подписанный Сэмми,  в котором  тот указал,
что ему  сорок пять  лет, в  этом  возрасте погиб  Джек,  впечатляющий бланк
"Торжественного обещания оплаты  заказов",  со львами в  углах  для  большей
торжественности. И Элси подписала бы все бумаги, отдала бы в залог и "Клуб",
и  все,  что угодно, лишь  бы снять Сэмми с  крючка, если  бы,  слава  тебе,
господи, не открылась дверь и  через  порог не  переступил вернувшийся после
последнего в этот день выступления  Олли, как всегда, в берете и длинном, до
пола,  сером пальто. Увидел  сидящего на диване Сэмми, мертвого,  пусть  и с
открытыми глазами, и ее... Она думала, что после смерти Джека уже никогда не
заплачет, но, как выяснилось, ошибалась.
     Прежде всего Олли прочитал все бумаги,  медленно,  морща  нос,  потирая
его,  хмурясь,  словно  человек,  который  знает,  о  чем  речь, и  которому
определенно  не  нравится то,  что  он  видит  перед  собой.  Кэдгуит  молча
наблюдал. Прочитав  все до  конца, по-прежнему хмурясь, он вернулся к началу
и, читая на этот раз, похоже, весь подобрался, напрягся, сгруппировался, как
случается с мужчинами, когда  они готовятся к решительной схватке. Она,  как
зачарованная, наблюдала  за  этим  перевоплощением,  совсем  как  в  фильме,
который так нравился и ей и Сэмми, где шотландский герой выходит из пещеры в
полном вооружении, и ты понимаешь, что вот он, спаситель, хотя это было ясно
с первого кадра. И Кэдгуит, наверное, что-то почувствовал, потому что, когда
Олли  принялся  читать  контракт  в   третий  раз,   контракт,  а  потом   и
"Торжественное   обещание  оплаты   заказов",  уверенности  в  нем   заметно
поубавилось.
     - Покажите мне  заказы,  - приказал Олли, и Кэдгуит показал ему заказы,
многие,  многие  страницы,  с  процентами и  итоговой суммой в нижней  части
каждой. Олли внимательно ознакомился и с заказами.  Среди цифр он чувствовал
себя  уверенно, совсем как бухгалтеры  и банкиры,  воспринимал их с  той  же
легкостью, что и слова.
     - У вас нет ни  единого шанса, - сказал он  Кэдгуиту. - Контракт - бред
сивой кобылы, счета  - чушь, Сэм  - несовершеннолетний, а вы  -  преступник.
Забирайте свои бумажки и проваливайте.
     И,  разумеется, габариты  Олли впечатляли так же, как голос, если он не
говорил с  вами  сквозь  клок ваты,  сильный,  строгий,  командный, присущий
героям судебных мелодрам. И глаза тоже, если он смотрел прямо перед собой, а
не  в пол.  Злые  глаза. Глаза бедняка-ирландца после  длительного тюремного
заключения  за проступок, который он не совершал. У двери  он  что-то сказал
Кэдгуиту,  отчего  тот  ретировался еще  быстрее. Элси  слов не разобрала  в
отличие  от  Сэмми, который  в  последующие  недели,  пока  приходил в себя,
повторял их снова и снова,  словно они придавали ему сил, стали его девизом:
"Если ты еще  раз появишься здесь, я сломаю твою тонкую грязную шею".  Слова
эти  Олли произнес тихо, размеренно, без эмоций, не угроза, а информация, но
именно они помогли Сэмми забыть о  случившемся, как забывают о страшном сне.
И  все время,  которое Сэмми  и Олли  провели в сарае,  пакуя  собранные там
сокровища   для  отправки   "Френдшип   хоум  маркетинг",   Сэмми  повторял,
подбадривая  себя: "Если ты  еще  раз  появишься здесь, я сломаю твою тонкую
грязную шею". Как молитву надежды.
     * * *
     Оливер наконец-то соблаговолил услышать ее.
     - Сейчас я не  могу говорить с ним, спасибо, Элси. Боюсь, это неудобно,
- ответил он, как всегда, безупречно-вежливо из тени, отбрасываемой беретом.
Потом  потянулся,  выгнув  спину,  высоко  подняв руки,  вскинув подбородок,
словно гвардеец, вставший по стойке "смирно". На мгновение застыл, огромного
роста, невероятной  ширины, на его  фоне пигмеем  казался не только  Сэмми и
минивэн,  выкрашенный  в  ярко-красный  цвет, с  надписью "ВОЛШЕБНЫЙ АВТОБУС
ДЯДЮШКИ ОЛЛИ" в розовом  круге на  борту. Круг этот потерял  форму,  а буквы
кое-где облупились, спасибо вандалам и неловким парковкам.
     -  В час  мы выступаем  в  Тайднмауте, в три - в  Торки, - объяснил он,
каким-то чудом втискиваясь на сиденье водителя. Сэмми уже устроился рядом, с
красным  мячом, о  который  бился лбом, с нетерпением ожидая  отъезда. - А в
шесть - в Спас-армии. - Двигатель кашлянул, но не  завелся. -  Они хотят эту
чертову "Угадай, где?",  -  добавил  он,  перекрывая  разочарованный  вскрик
Сэмми.
     Оливер  повернул ключ  зажигания второй  раз с тем же результатом.  "Он
опять залил свечи, - подумала  Элси. - Черт, да  он  опоздает на собственные
похороны".
     - Если мы  не сыграем  в  "Угадай, где?", день пройдет зря, не  так ли,
Сэмми?  - С третьим поворотом ключа двигатель  таки  завелся. -  Пока, Элси.
Скажи, что  я  позвоню ему завтра, пожалуйста. Утром. До работы. И перестань
биться головой об мяч, - последнее уже относилось к Сэмми. - Это глупо.
     Сэмми перестал. Элси Уотмор наблюдала,  как минивэн движется  по склону
холма к набережной. Площадь с  круговым движением  он объехал дважды, прежде
чем свернул в нужную улицу, выпустив из выхлопной трубы облако  сизого дыма.
А  потом, как случалось  всегда,  когда она провожала минивэн  взглядом,  ее
охватила  тревога. Она  не  могла  сдержать ее,  да и не  знала,  хотела ли.
Тревога не за  Сэмми, вот что странно, а за Олли. Она боялась, что он больше
не  вернется.  Всякий раз, когда он уходил  из дома или  уезжал на минивэне,
даже если  вез Сэмми в "Легион" сыграть партию на бильярде, она  прощалась с
ним навсегда, как с Джеком, когда тот уходил в море.
     Еще не вырвавшись из мира грез,  Элси покинула залитое солнцем крыльцо,
вернулась  в холл и, к своему удивлению, обнаружила, что Артур Тугуд все еще
ждет у телефона.
     -  У мистера  Хоторна вся  вторая половина дня  занята выступлениями, -
сообщила  она ему пренебрежительным тоном. - Вернется он  поздно. Перезвонит
вам завтра, если сумеет.
     Но завтра Тугуда не  устроило.  Испытывая к ней безмерное  доверие,  он
продиктовал свой  домашний  номер, не указанный  в  телефонном  справочнике.
"Пусть Олли обязательно позвонит  в любое время дня и ночи, вы меня слышите,
Элси?" Потом  попытался вызнать, а  где будет выступать Олли. Элси  отвечала
уклончиво. Вроде бы мистер Хоторн что-то говорил о  каком-то большом отеле в
Торки. И  о хостеле  Армии спасения в  шесть вечера.  А может,  в семь,  она
забыла. Иной раз ей ни с кем не  хотелось делить Олли, особенно с назойливым
банковским менеджером:  когда в последний раз  она  приходила  к нему, чтобы
взять ссуду, ей предложили обсудить детали в постели.
     * * *
     -  <I>Тугуд,</I>  - возмущенно повторил Оливер,  объезжая  клумбу на площади с
круговым  движением.  -  <I>Обычные бумаги. Дружеский разговор.</I> Глупый предлог.
Черт, -  он  проскочил  нужный  поворот. Сэмми радостно  завопил. - Что  там
осталось  подписывать? -  он обращался  к Сэмми, как к равному, всегда так с
ним разговаривал. - Она получила чертов  дом.  Она  получила чертовы деньги.
Она получила Кармен. Чего у нее больше нет, так это меня, как ей и хотелось.
     - Значит,  она лишилась  лучшего  куска,  не так ли? - весело прокричал
Сэмми<I>.</I>
     -  Лучшее  - это Кармен, -  прорычал Оливер, и Сэмми на какое-то  время
прикусил язык.
     Они ползли вверх по склону. Торопящийся грузовик едва не вытеснил их на
тротуар. Подъемы давались минивэну с трудом.
     - Что мы им показываем? -  спросил Сэмми, когда решил, что можно  вновь
подать голос.
     -  Меню  А.  Прыгающий  мяч,  волшебные бусины, найди  птичку, ветряные
мельницы ума,  скульптура  щенка, оригами, тяжелые шаги,  и уезжаем.  Что не
так? - спросил он, когда из груди Сэмми вырвался вопль отчаяния.
     - А вращающиеся тарелки?
     - Если останется время, будут и тарелки. Если останется время.
     Вращающиеся тарелки удавались  Сэмми  лучше  всего. Он практиковался  с
ними день и ночь. Крутить  больше одной одновременно ему не удавалось, но он
все равно гордился собой. Они въехали в мрачный жилой квартал. Рекламный щит
предупреждал  об угрозе сердечных заболеваний.  Название лекарства прочитать
они не успели.
     - Ищи воздушные шарики, - приказал Оливер.
     Сэмми уже искал.  Отодвинув в сторону красный  мяч,  припал к ветровому
стеклу. Шарики, два зеленых, два красных, болтались за окном верхнего  этажа
дома 24. Въехав левыми колесами на тротуар, Оливер бросил Сэмми ключи, чтобы
тот  начал разгружать реквизит,  а сам,  с  развевающимися  от ветра  полами
пальто,  зашагал  по бетонной дорожке. На матовой  стеклянной  па-нели двери
красовалась   яркая  наклейка:   "С  ДНЕМ  РОЖДЕНЬЯ,  МЭРИ   ДЖО!"   Изнутри
просачивались запахи табачного дыма и пережаренной курицы. Оливер  нажал  на
кнопку  звонка,  услышал,  как  мелодичная  трель  растворилась  в радостных
детских воплях. Дверь распахнулась, и перед  ним  предстали две запыхавшиеся
девочки  в  выходных  платьицах.  Оливер  стянул  с  головы  берет  и  низко
поклонился.
     -  Дядя  Олли,  -  с  важностью,  которая  никого  не  могла  напугать,
представился он. - Знаменитый маг и волшебник. К вашим услугам, юные леди. В
дождь и солнце. А теперь, будьте любезны, отведите меня к самому главному.
     За  спиной  девочек  появился  мужчина  с  бритым черепом.  В  жилетке,
расшитой бисером,  с татуировками на первой  фаланге каждого пальца.  Пройдя
следом за ним в гостиную, Оливер оценил сцену и аудиторию. В последнее время
ему  приходилось работать  в особняках,  амбарах, актовых залах  деревенских
школ, на пляжах, в автобусном ангаре у набережной при восьмибалльном шторме.
Он практиковался утром и  выступал во второй половине дня. Работал для детей
бедняков,  детей  богатых,  больных  детей  и  сирот.  Поначалу позволял  им
запихивать себя в угол вместе с  телевизором и Британской  энциклопедией. Но
теперь уже знал, как  постоять за себя. В этот день условия были  не лучшие,
но  терпимые.  Шестеро  взрослых  и  тридцать  детей  набились  в  крохотную
гостиную. Дети  полукругом  уселись  на  полу,  взрослые, как  на  групповой
фотографии, оккупировали диван:  мужчины - на сиденье, женщины, скинув туфли
на спинке. Раскладывая инвентарь,  Оливер  не снял серое длиннополое пальто.
Наклоняясь  и  поднимаясь,  собирая  с  помощью  Сэмми клетку  с  исчезающей
канарейкой или  лампу  Аладдина,  которая,  если  ее  терли, расставалась  с
хранящимися   внутри   бесценными  сокровищами,  он  использовал   полы  как
прикрытие.  А когда приседал  на корточки,  чтобы  обратиться  к  детям,  он
следовал  такому  принципу:  никогда  не  говорить  с детьми свысока, только
находясь с ними на  одном  уровне  или  ниже,  наклонялся вперед,  массивные
колени оказывались позади  ушей, и протягивал руки к  детям, напоминая то ли
молящегося богомола, то ли пророка, то ли гигантское насекомое.
     - Всем привет,  - начал он на  удивление  мягким голосом. - Я - дядюшка
Олли, знаменитый маг и волшебник. - На его лице сияла лучезарная улыбка. - А
по мою правую руку  великий, но не очень хороший Сэмми Уотмор, мой бесценный
помощник. Сэмми, пожалуйста, поклонись... ОЙ!
     <I>Ой</I> в тот самый момент, когда Рокко, енот, кусает его,  а происходит это
всегда после слова "поклонись". Огромное тело Олли взлетает  вверх,  а потом
опускается,  при этом Олли незаметно  отпускает пружинку на животе Рокко.  А
когда Рокко  поднимается  на задние  лапки, его тоже  представляют зрителям.
Наконец  Олли  приветствует всех  детей,  а особенно Мэри  Джо,  именинницу,
худенькую  и  очень красивую девочку.  После  этого работа Рокко  - показать
детям, какой великий и ужасный волшебник его хозяин, что  он  и проделывает,
высовывая мордочку из рукава серого пальто и восклицая: "О, если б вы только
знали, сколько здесь всего!" А  затем  из рукава  летят игральные карты, все
тузы,  чучело  канарейки,  целлофановый  пакет с недоеденными  сандвичами  и
пластиковая бутылка с надписью "ВЫПИВКА".  И, развенчав Олли как мага, пусть
и не  совсем,  Рокко развенчивает  его  и как акробата, вцепившись в плечо и
испуганно попискивая, когда  Оливер с удивительной для его габаритов грацией
перекатывается на красном мяче по миниатюрной сцене гостиной, раскинув руки,
с летящими следом полами серого пальто. Едва не натыкается на книжные полки,
столы, телевизор,  едва не отдавливает ноги  детей, сидящих в первом ряду, и
все это  под предупреждения Рокко с заднего сиденья:  ты превысил допустимую
скорость,  перевернул  полицейскую машину, едешь навстречу потоку по улице с
односторонним  движением. Аудитория к этому времени  уже  заряжена энергией,
заряжен  и  Олли.  Его голова отброшена назад, густые черные  волосы  плывут
сзади,  словно  у  великого  дирижера,  щеки пылают  от  удовольствия, глаза
молодые  и  ясные, он  смеется, и дети смеются еще громче. Он - принц смеха,
источник  веселья.  Он -  неуклюжий клоун,  которого нужно оберегать,  он  -
добрый бог, который может принести радость и зачаровать, не уничтожая.
     -  А теперь, принцесса  Мэри Джо,  я хочу, чтобы  ты взяла  у Сэмми эту
деревянную ложку... дай ей  деревянную  ложку, дружище... Мэри  Джо, я хочу,
чтобы ты  очень  медленно  помешала ложкой в этом горшке, очень  медленно  и
сосредоточенно. Сэмми, давай горшок. Спасибо, Сэмми. Итак, вы  все заглянули
в горшок, не правда  ли?  Вы видели, что он пуст, если не считать нескольких
бусинок, которые не нужны ни людям, ни зверям.
     -  И они знают, что у горшка есть  второе дно, старый толстый дурак!  -
кричит Рокко под громкие аплодисменты.
     - Рокко, ты - мерзкий, маленький, вонючий, волосатый хорек!
     - Енот! Енот! Не хорек! Енот!
     -  Придержи  язык,  Рокко.  Мэри  Джо,   раньше  ты  когда-нибудь  была
принцессой?  -   Покачиванием  головы   Мэри   Джо  показывает,  что  особой
королевской  крови  ей  бывать  не  приходилось. - Тогда  я хочу,  чтобы  ты
загадала  желание,  пожалуйста,  Мэри Джо.  Очень  большое,  красивое, очень
секретное  желание. Загадывай что хочешь. Сэмми,  крепко держи  этот горшок.
ОЙ!.. Рокко, если сделаешь это еще раз...
     Но тут Оливер решает  не давать Рокко такого шанса. Хватает за голову и
за  хвост,  подносит согнутую спинку ко  рту  и отхватывает  огромный кусок,
потом  под взрывы  смеха  и крики  ужаса  выплевывает  клок  шерсти, который
незаметно вытащил из-за пазухи.
     -  А  мне  не больно,  а  мне не  больно!  -  кричит Рокко,  перекрывая
аплодисменты. Но  Оливер  его игнорирует. Все его  внимание сосредоточено на
горшке.
     - Мальчики и  девочки, я хочу, чтобы вы заглянули в горшок и посмотрели
на эти бусинки. Мэри Джо, ты уже загадала желание?
     Легкий кивок говорит о том, что желание загадано.
     -  Медленно помешивай  ложкой, Мэри Джо... Дай магии шанс...  Помешивай
эти  бусинки!  Ты загадала, Мэри  Джо?  Выполнение  хорошего желания требует
времени. Ага. Прекрасно. Божественно.
     Оливер  отпрыгивает назад,  растопыренными  пальцами  пытается защитить
взгляд  от великолепия своего творения.  Перед нами стоит  принцесса, на шее
серебрится ожерелье, на голове -  серебряная диадема. Руки Оливера рассекают
воздух вокруг нее, не прикасаясь к ней, потому что прикосновение - табу...
     - Ничего,  что  монеты, сквайр? - спрашивает мужчина  с бритым черепом,
отсчитывая двадцать пять монет по одному фунту,  которые достает из кожаного
мешочка.
     Пока идет подсчет, Оливер  вдруг вспоминает  Тугуда и банк,  и  у  него
начинает сосать под ложечкой. Как-то странно ведет себя банковский менеджер,
и Оливер не ждет от этого ничего хорошего.
     - Мы сможем поиграть в бильярд в воскресенье? - спрашивает Сэмми, когда
они вновь в минивэне.
     -  Посмотрим,  -  отвечает  Оливер,  откусывая  половину  бутерброда  с
колбасой.
     Второе  выступление  в ту  пятницу  имело  место быть  в банкетном зале
королевского отеля "Эспланада" в Торки. Аудитория состояла из двадцати детей
семейств высшего света с голосами из детства Оливера, дюжины скучающих мамаш
в  джинсах  и  жемчугах  и  двух  превосходно  вымуштрованных  официантов  в
накрахмаленных рубашках, которые сунули Сэмми тарелку сандвичей с семгой.
     - Мы от вас просто в восторге, -  говорила красивая дама, выписывая чек
в комнате для бриджа, -  двадцать пять фунтов - это  невероятно дешево. Я не
знаю  ни одного человека, который  в наши  дни что-нибудь сделал за двадцать
пять фунтов, - добавила она, вскинув брови и улыбнувшись. - Вы, должно быть,
постоянно  заняты. -  Не  поняв  смысла  последней фразы, Оливер пробормотал
что-то  невразумительное  и густо покраснел. -  Видите  ли, во время  вашего
выступления  вам  звонили  два человека. Или один человек звонил  два  раза.
Просто домогался  вас. Боюсь,  я  попросила телефонистку сказать, что  вы  в
туалете. Это ужасно?
     Здание Армии спасения на окраине города красным кирпичом, закругленными
углами  и узкими  окнами-бойницами  напоминало  современный  форт,  засев  в
котором солдаты Иисуса могли вести  круговую оборону. Оливер высадил Сэмми у
подножия  Западного холма,  потому  что  Элси  Уотмор не хотела,  чтобы  сын
опаздывал к  чаю. Тридцать шесть детишек  сидели за  длинным столом  в  зале
собраний,  ожидая, когда им разрешат поесть картофельных чипсов из  бумажных
коробочек, которые принес мужчина в пальто с  бобровым воротником. Во  главе
стола  стояла  Робин, рыжеволосая женщина  в  зеленом  спортивном костюме  и
очках-бабочках.
     - Все подняли правую руку, как  я, - приказала Робин, вскидывая  правую
руку. - Теперь точно так же поднимите левую руку. Сложите их вместе. Господи
Иисусе, помоги нам насладиться нашей пищей и нашим вечером игр и танцев и не
принимать их  как должное. Не позволяй  нам устраивать  беспорядка и  не дай
забыть о всех  бедных детях в больнице и  других местах, которые  не  смогут
поразвлечься сегодня. Когда  вы увидите, что я или лейтенант вот так помашем
руками, вы должны прекратить то,  что делаете, и застыть. Движение наших рук
означает, что мы хотим вам что-то сказать или вы слишком расшалились.
     Под  заунывные  мелодии  начались не  слишком  шумные игры:  "Лодочки",
"Прыгающие слоники",  "Стой-замри". Наконец дело дошло до "Спящих  львов", и
последней спящей львицей  стала длинноволосая девятилетняя  Венера. Застыв в
центре комнаты,  она  крепко сжимала  веки, тогда как остальные мальчишки  и
девчонки  щекотали  ее, безуспешно пытаясь заставить  рассмеяться  и открыть
глаза.
     -  А теперь  все встали  и приготовились  сыграть  в  "Угадай, где?"! -
торопливо воскликнул Оливер, заслужив недовольный взгляд Робин.
     Дети  ответили  радостными воплями. Вскоре от  стробоскопа и грохочущей
музыки у Оливера разболелась  голова,  как,  впрочем, бывало  всегда.  Робин
принесла  ему  чашку чая и что-то  крикнула, но  он не расслышал  ни  слова.
Однако  поблагодарил  ее  кивком,  но  она  не  отходила. Тогда он  крикнул,
перекрывая шум: "Спасибо!"  -  но она  продолжала  что-то  говорить.  Оливер
приглушил звук и наклонился к ее рту.
     - Какой-то мужчина в шляпе хочет побеседовать с вами! - прокричала она,
не замечая,  что музыка стихла. - В зеленой, с загнутыми полями. По срочному
делу.
     Повернувшись в  указанном  направлении, Оливер разглядел Артура Тугуда,
стоявшего у чайного бара в компании мужчины в  пальто с бобровым воротником.
В трилби  и  лыжной куртке  из  какого-то блестящего  материала. В мерцающем
свете стробоскопа  он вдруг  превратился  в низенького  и  толстого дьявола,
когда улыбнулся  и  поднял переливающиеся всеми цветами  радуги  руки, чтобы
показать, что оружия у него нет.</I>

     <b>Глава 3</B>
     Директор больницы сложил руки, как  принято на Востоке,  когда приносят
извинения, и высказал сожаление  в  связи  с отсутствием  достаточно  мощной
холодильной установки. Главный врач в запятнанном кровью халате согласился с
ним. Как и мэр, который надел черный костюм из  уважения к мертвым и в честь
прибытия английских дипломатов из Стамбула.
     - Холодильную установку  заменят  зимой, -  слова мэра  Броку переводил
консул  Ее величества,  тогда как  остальные почтительно слушали и кивали. -
Заменят, несмотря на значительные расходы. Это  будет английская холодильная
установка. Его превосходительство мэр лично введет ее в строй. Уже назначена
дата торжественной церемонии. Мэр уважает английскую технику.  Он настоял на
покупке  продукции  лучшей  фирмы.  -  Брок с легкой  улыбкой  впитывал  эту
информацию,  тогда  как мэр продолжал превозносить Британию и  произведенные
там товары, а его сопровождающие, чувствующие себя  в подвале очень неуютно,
продолжали энергично кивать. - Мэр хочет, чтобы вы знали, он очень сожалеет,
что такое случилось с нашим другом из Лондона.  Мэр  бывал в  Лондоне. Видел
Тауэр, Бу-кингемский дворец и другие достопримечательности. Он очень уважает
британский образ жизни.
     -  Рад  это  слышать,  -  ответил  Брок, не  поднимая седой  головы.  -
Поблагодарите мэра за его хлопоты, Гарри, если вас это не затруднит.
     -  Он  спросил, откуда вы, - понизив голос, добавил консул  после того,
как  выполнил просьбу Брока. - Я ответил  -  Форин оффис. Специальный отдел,
занимающийся англичанами, умершими за границей.
     - Так  и есть, Гарри. Вы не погрешили  против истины. Благодарю  вас, -
вежливо ответил Брок.
     Но,  несмотря на  мягкость  тона,  консул отметил  в его  голосе  нотки
властности, причем не в первый  раз. Он уже понимал, что перед ним далеко не
простой человек, многослойный человек,  и не  от  всех слоев  хорошо  пахло.
Замаскированный  хищник.  Душа у консула  была  робкая. Он,  конечно, многое
подмечал,  но  скрывал  свои  чувства  под  маской  небрежного  безразличия.
Переводил  он, уставившись в далекое  далеко, хмуря  брови,  унаследовав эту
привычку от своего отца, известного египтолога.
     - Меня вырвет, - предупредил он Брока, когда они поднимались на холм. -
Со  мной  такое всегда. Выворачивает, даже  когда  я вижу на  обочине дохлую
собаку. Смерть и я просто несовместимы.
     На что Брок лишь улыбнулся и покачал головой, как бы говоря, что в мире
есть место самым разным людям.
     Двое  англичан стояли бок о бок рядом с  оцинкованной железной  ванной.
Директор  больницы,  главный  врач, мэр  и его свита расположились с  другой
стороны  на небольшом возвышении с прилипшими  к лицам улыбками. Между ними,
обнаженный и  лишившийся  половины головы,  застыл  мистер Альфред Уинзер. В
позе  зародыша  на кубиках  льда из автомата на главной  площади  у подножия
холма.  На столике с колесиками, стоявшем у его ног, меж тубами спрея от мух
лежал  чей-то  недоеденный  завтрак.  В  углу  мерно   жужжал  электрический
вентилятор, рядом с дверью древнего лифта,  который, как предположил консул,
использовался для транспортировки  тел.  Той же цели  служил и металлический
желоб, приставленный  к забранному решеткой окну.  Иногда мимо  шуршали шины
машин "Скорой помощи", иной раз слышались торопливые шаги: кто-то нес добрую
весть  живым.  Пахло гнилью и  формальдегидом.  От  этого запаха  у  консула
першило в горле и конвульсивно сжимался желудок.
     - Вскрытие проведут в понедельник  или во вторник, - хмурясь, переводил
консул. -  Патологоанатом сейчас в Адане,  очень занят.  Лучший специалист в
Турции.  Сначала  вдова  должна опознать покойного.  Паспорта  нашего  друга
недостаточно. И еще, это самоубийство.
     Все эти  откровения  шептались в левое ухо  Брока,  тогда как последний
продолжал разглядывать труп.
     - Простите, Гарри? - взгляд сместился на консула.
     - Он говорит, это самоубийство, - повторил консул. А постольку Брок  не
отреагировал, добавил: - Самоубийство. Честное слово.
     - Кто говорит? -  спросил  Брок,  словно до него медленно доходил смысл
услышанного.
     - Капитан Али.
     - Который из них, Гарри? Будьте так любезны, освежите мою память.
     Но  Брок  и  так  знал, о ком  речь. Задолго  до заданного вопроса  его
небесно-синий глаз выхватил улыбающегося, сонного капитана местной полиции в
отутюженной  серой  форме  и  очках в золотой  оправе,  которыми  тот  очень
гордился. В сопровождении  двух подчиненных  в штатском он  расположился  на
периферии мэрской свиты.
     - Капитан  говорит,  что провел тщательное расследование  и уверен, что
вскрытие  подтвердит  его  выводы.  Самоубийство  в  состоянии  алкогольного
опьянения.  Дело  абсолютно  ясное.  Он  говорит,  что вашего  приезда  и не
требовалось,  - добавил консул с очень слабой надеждой, что Брок отреагирует
на эти слова предложением покинуть морг.
     -  Что именно  подразумевается  под  самоубийством,  Гарри? Пожалуйста,
спросите его! - Брок возобновил терпеливое изучение трупа.
     Консул переадресовал вопрос капитану.
     - Смерть от пули. Он застрелился. Пустил пулю себе в голову.
     Брок опять оторвался от трупа. Посмотрел на  консула, на  капитана. Его
глаза  с морщинками  в  уголках  вроде  бы  лучились благожелательностью. Но
консула они пугали.
     -  Понятно,  понятно.  Да. Благодарю  вас, Гарри,  я уверен, что вы все
перевели правильно. Но... - Брок вроде бы запнулся, не зная, как продолжить,
но  пауза не затянулась.  - Если мы собираемся отнестись  к версии  капитана
серьезно,  Гарри,  а  таковы,  несомненно,  наши  намерения,  он,  возможно,
объяснит нам, как человек может вышибить себе мозги  со скованными за спиной
руками, поскольку такие  раны на запястьях нашего друга, по моему разумению,
могут появиться  только от наручников.  Пожалуйста,  Гарри, спросите его  об
этом от моего имени. Вновь отмечу, вы превосходно владеете турецким.
     Консул  обратился  к капитану, капитан  ответил, подкрепляя свои  слова
движениями рук и бровей, его глаза прятались за  затемненными стеклами очков
в золотой оправе.
     - Следы  от  наручников уже  были на  запястьях нашего друга, когда  он
приземлился  в аэропорту Далама-на, -  должным образом переводил консул. - У
капитана есть свидетель, который может подтвердить, что видел их.
     - Приземлился <I>на чем,</I> Гарри, пожалуйста? Консул перевел вопрос.
     - Он прибыл вечерним рейсом из Стамбула.
     - Обычным рейсом? На обычном пассажирском самолете?
     - "Турецкие авиалинии". Фамилия нашего друга  есть в списке пассажиров.
Капитан с радостью покажет его вам.
     - И я с радостью взгляну на него, Гарри. Пожалуйста, скажите ему, что я
потрясен усердием, с которым он выполняет свою работу.
     Консул  сказал.  Капитан  с  достоинством  принял  комплимент  Брока  и
продолжал  выкладывать  свои  аргументы,  которые  тут  же  переводились  на
английский.
     - Свидетель капитана  - медицинская сестра,  которая  сидела в самолете
рядом с нашим другом. Лучшая медицинская сестра региона, очень известная. Ее
так озаботило состояние запястий нашего друга, что она умоляла его поехать с
ней  в  клинику  сразу  после  приземления,  чтобы  сделать   перевязку.  Он
отказался. Заплетающимся языком. И по пьяни даже оттолкнул ее.
     - Ай-яй-яй.
     На возвышении по другую сторону ванны капитан разыгрывал описываемую им
сцену:  Уинзер,  мешком  сидящий   в  кресле  самолетного  салона,   Уинзер,
отмахивающийся  от медсестры, всем сердцем  стремящейся помочь  ему, Уинзер,
угрожающе поднимающий руку.
     -  Второй  свидетель  ехал с  нашим  другом  в  автобусе  из  аэропорта
Даламана,  -  перевел  консул следующую  порцию  информации,  полученную  от
капитана.
     - Так в город он  приехал на автобусе? - радостно полюбопытствовал Брок
с  милой  улыбкой.  -  Сначала  обычный  пассажирский  рейс,  потом  обычный
пассажирский автобус.  Ну  и  ну. Он, между прочим, ведущий адвокат одной из
самых  крупных финансовых фирм лондонского Уэст-Сайда и, надо же, пользуется
общественным  транспортом. Рад это слышать. Пожалуй, по возвращении в Лондон
следует прикупить их акций.
     Но консул не отвлекался.
     - Наш друг  и  второй  свидетель  сидели  рядышком  на  заднем  сиденье
автобуса. Второй свидетель - вышедший в отставку полицейский,  самый любимый
полицейский здешних  мест,  отец  крестьян. Он предложил нашему другу свежий
инжир из  пакета, который вез  с  собой. Наш  друг  чуть не  полез на него с
кулаками. У капитана есть произнесенные под присягой и подписанные показания
этих  двух  важных  свидетелей,  а  также  водителя  автобуса  и  стюардессы
самолета.  -  Капитан  замолчал на  случай, если достопочтенный  джентльмен,
прибывший из Лондона, захочет задать вопрос. Но вопросов у Брока, похоже, не
нашлось, и лишь улыбка, гуляющая по его лицу, выдавала безмерное восхищение.
Улыбка эта подвигла капитана на новые подвиги. Он встал у мраморно-белых ног
Уинзера и указал на израненные запястья.
     -  Далее,  эти  раны оставлены  не турецкими  наручниками,  -  в голосе
консула не слышалось и  намека на шутку.  - Турецкие  наручники видны сразу,
потому  что  они  более  человечные, причиняют  меньше  вреда  заключенному.
Капитан предполагает, что нашего друга арестовали  в другой стране,  а потом
он то ли  бежал, то ли  ему предложили покинуть эту страну. Капитан хотел бы
знать, не числится ли за нашим другом преступлений, совершенных до того, как
он  прибыл в Турцию. А также не совершены ли эти  преступления под действием
алкоголя. Он хотел  бы помочь  вам  в этом расследовании.  Он  очень уважает
методы английской полиции. Он говорит, что нет такого  преступления, которое
он и вы на пару не смогли бы раскрыть.
     - Скажите ему, что  я очень польщен,  пожалуйста, Гарри. Всегда приятно
раскрыть преступление, даже если это всего лишь самоубийство. Однако в части
преступлений,  совершенных  нашим  другом  в  других странах,  я  должен его
разочаровать. По всем документам наш друг кристально чист.
     Перевод  последней  тирады  прервали  гулкие  удары  в стальную  дверь.
Директор больницы  поспешил ее  открыть, и в  морг  ввалился усталый  курд с
ведром льда и клизменной трубкой. Сунул  один конец  трубки в ванну, засосал
второй, и талая вода  полилась  из  ванны на  пол и по  канавкам в полу  - к
канализационному стоку. Курд  вывалил свежий лед в  ванну и удалился. Консул
метнулся за ним, согнувшись пополам, зажимая рот рукой.
     - Я не бледный. Это освещение, - хрипловатым шепотом заверил  он Брока,
когда вернулся.
     Возвращение консула, видимо,  разозлило мэра, потому что он вдруг начал
возмущаться на  ломаном  английском. Крепко  сложенный, с фигурой камнетеса,
говорил  он яростно,  словно  обращаясь к группе  забастовщиков,  размахивая
могучими руками,  указывая то  на  труп, то на забранное  решеткой  окно, за
которым лежал вверенный ему город.
     -  Наш друг быть самоубийца, -  негодующе прокричал он! - Наш друг быть
вор. Это не наш друг. Он украсть наша лодка. Он плавать на лодке мертвый. Он
быть  алкоголик.  В  лодке быть также бутылка виски.  Пустая. Какой пистолет
проделать такую  дыру?  - риторически вопросил  он, ткнув мясистым пальцем в
размозженную голову бедняги  Уинзера. - В этом городе,  пожалуйста,  у  кого
быть  такие  большие  пистолеты?  Ни  у  кого.  Мы  иметь  только  маленькие
пистолеты.
     Это быть английский  пистолет.  Этот англичанин напиваться, красть нашу
лодку, стрелять в себя. Алкоголик. Самоубийца. Все.
     Брок, не  поведя и бровью, все с той же доброй улыбкой наблюдал за этим
взрывом эмоций.
     - Я  вот думаю, не могли бы мы вернуться чуть назад, Гарри, - предложил
он. - При условии, что вы пришли в себя.
     - Как вам будет угодно, - с  тяжелым вздохом  ответил консул, промокнув
рот бумажной салфеткой.
     - Как мы слышали, наш друг прилетел сюда внутренним пассажирским рейсом
из  Стамбула, а потом приехал из  Даламана на  общественном  автобусе. Потом
застрелился,  так? Любопытно узнать, а почему он  это сделал?  Почему вообще
приехал сюда? Хотел встретиться с друзьями? Снял номер в одном из прекрасных
отелей  города?  Где  предсмертная  записка? Большинство  англичан-самоубийц
черкают  пару  строчек  перед  тем,  как уйти  из этого  мира. Где  он  взял
пистолет? Где теперь этот пистолет? Или они забыли показать его нам?
     Внезапно заговорили все:  директор  больницы, главный  врач, капитан  и
несколько сопровождающих мэра, причем каждый стремился перекричать соседа.
     -  Предсмертной записки  нет,  и  капитан  не  рассчитывал ее  найти, -
переводил консул, вычленяя голос капитана из общего хора. - Человек, который
крадет лодку, берет  с собой  в  море  бутылку  виски  и  выпивает  ее, не в
состоянии что-то написать. Вы интересуетесь мотивом. Наш друг был нищим. Был
дегенератом. Был сбежавшим преступником. Был извращенцем.
     -  Еще  и  это, Гарри?  Святой  боже!  Почему  у  них  сложилось  такое
впечатление?
     - У  полиции есть показания нескольких  симпатичных турецких рыбаков, к
которым наш друг приставал на пристани ранним вечером  и пытался соблазнить,
- монотонно бубнил консул.  - Все ему  отказали.  Наш  друг  был отвергнутым
гомосексуалистом, алкоголиком, беглецом от правосудия. Он решил свести счеты
с жизнью.  Купил  бутылку виски, дождался темноты, украл лодку, вымещая этим
злобу на мужчин, которые  отказали ему, уплыл в море и застрелился. Пистолет
упал в воду. В  должное время ныряльщики его найдут. Сейчас в бухте  слишком
много  прогулочных пароходов и лайнеров,  и поиски пистолета затруднены. Где
он взял пистолет?  Капитан говорит,  что  это и  неважно. Преступники  - они
везде  преступники.  Находят  друг  друга,  продают  друг  другу оружие, это
общеизвестно. Как ему удалось провезти  на самолете пистолет  из Стамбула? В
багаже.  Где  его  багаж?  Поиски  продолжаются.  В  этой  стране  они могут
затянуться на тысячу лет.
     Брок продолжил изучение тела Уинзера.
     - Только мне представляется, Гарри, что это пуля с мягким наконечником,
-  заметил он. - Выходного отверстия нет,  голову просто разнесло. Для этого
необходима пуля типа дум-дум. Разрывная пуля.
     Перевести   консул  не   успел,   потому  что  мэр   вновь   взорвался.
Проницательность политика подсказала ему в отличие от  его подчиненных,  что
хладнокровие  Брока,  мягко  говоря, подозрительно.  Он зашагал взад-вперед,
привлекая  к  себе  внимание.  <I>Англичане,</I>  жаловался  он.  Почему  <I>англичане</I>
полагают,  что имеют полное право приезжать сюда, задавать вопросы, хотя они
сами стали  причиной проблем города? Почему  этот <I>английский</I> педераст вообще
приехал в наш город? Неужели он не мог выбрать другой город и  там покончить
с собой? Калкан? Каз? Почему он вообще приехал в Турцию? Почему не остался в
<I>Англии</I> вместо того, чтобы портить  людям отдых и бросать тень  на  репутацию
нашего города?
     Но  и эту  речь Брок воспринял благодушно. Это чувствовалось по  легким
кивкам, которые следовали, когда он признавал аргументы мэра, уважая местную
мудрость и  понимая возникшую дилемму.  И здравомыслие, продемонстрированное
Броком, дало результаты: мэр сначала прижал палец к  губам, а потом, пусть и
с  усилием,  заставил себя замолчать и остановиться, разве что несколько раз
разрубил воздух ладонью. Капитану, однако, выдержки не хватило. Драматически
вскинув руки, выставив вперед  ногу,  он короткими, рублеными  предложениями
обрисовал трагический финал.
     - Наш друг пьян, - бесстрастно переводил консул. - Он в  лодке. Бутылка
виски пуста. У него депрессия. Он встает. Стреляет в голову. Пистолет падает
в воду. Он падает в лодку, потому что мертв. Зимой мы найдем пистолет.
     Брок все уважительно выслушал.
     - Так мы можем взглянуть на лодку, не так ли, Гарри?
     Мэр, сверкнув глазами, оживился.
     -  Лодка  быть  грязная!  Слишком   много  крови!  Хозяин  лодки  очень
огорчиться, очень рассердиться! Очень набожный человек! Он сжег лодку. Зачем
ему такая лодка? Страховка? Плевать он хотел на страховку!
     * * *
     Брок в одиночестве неспешно  шагал по узким улочкам, изображая туриста,
останавливался,  чтобы  обозреть   артефакты  Оттоманской   империи,  ковры,
отражения в витринах  маленьких магазинчиков. Консула он  оставил в кабинете
мэра за чашкой яблочного чая и обсуждением технических вопросов, в том числе
приобретения  цинкового гроба и формальностей, связанных с  транспортировкой
трупа после проведения  вскрытия. Сославшись на необходимость купить подарок
для несуществующей дочери, Брок  отказался от предложения  мэра  разделить с
ним   ленч,  поплатившись   необходимостью  выслушать  длиннющую  лекцию   о
превосходных магазинах города, среди которых  пальму первенства, безусловно,
держал   бутик,   оснащенный   системой   кондиционирования,   принадлежащий
племяннику  мэра.  Брок  не  чувствовал  усталости  и  не собирался сбавлять
привычного  темпа. За последние семьдесят  два часа он спал максимум шесть в
самолетах, в такси,  по дороге на торопливо созванные совещания, в Уайтхолле
утром,  в  Амстердаме  во  второй  половине  дня, чтобы  вечером  попасть  в
роскошные  сады гасиенды наркобарона  в  Марбелле, ибо осведомители  у Брока
были везде. Самые разные люди тянулись к нему по самым разным причинам. Даже
в  этом маленьком городке  тертые жизнью хозяева магазинов и  ресторанчиков,
зазывая его к  себе, замечали в нем что-то  особенное,  отчего делали паузу,
прежде  чем  обратиться  к  нему повторно.  Некоторые  даже понижали  в  уме
первоначальную цену,  которую  собирались  запросить,  откликнись  он на  их
предложение. А когда  Брок, пересекая  улицу, чтобы посмотреть, кто бросится
следом или  резко  остановится, весело махал им  рукой и  извиняющимся тоном
говорил:  "Может,  в  следующий   раз",  они  чувствовали,  что   его  отказ
определенным  образом подтверждает  их  интуитивную  догадку, провожали  его
взглядом и потом время от времени оглядывали улицу, на случай, если он будет
возвращаться тем же путем.
     Добравшись  до маленького  рыбного  порта с  выкрашенным  белой краской
маяком,  древним  гранитным  молом  и  шумными  тавернами,  он  продолжал  с
интересом рассматривать  все, что попадалось  на глаза:  магазины, торгующие
сувенирами и джинсами (если  он искал подарок для дочери, то где еще мог его
найти?), прогулочные  пароходики,  скоростные катера, маленькие рыболовецкие
траулеры,  увешанные мантильями-сетями, заляпанный  грязью джип цвета  охры,
припаркованный на  проселке,  убегающем от  бухты  к холмам. В  джипе сидели
двое, юноша и  девушка. Даже с шестидесяти ярдов  он видел, что они такие же
грязные,  как  джип.  Брок  вошел в сувенирный  магазин,  покрутил  в  руках
несколько  вещей, посмотрел в зеркала, остановил свой  выбор  на футболке  с
занятной надписью, расплатился кредитной карточкой,  которую использовал для
текущих  расходов.  С  пакетом  в  руке  двинулся  по  молу,  около   маяка,
убедившись,  что рядом нет  ни  души,  достал  сотовый  телефон, позвонил  в
контору,  и его помощник  Тэнби  продиктовал  несколько  сообщений,  которые
ничего не значили для всех, кто не  знал  истинного  смысла входящих  в  них
слов. Выслушав последнее, Брок буркнул: "Все понял", - и отключил связь.
     По узкой деревянной лестнице спустился с  мола на  проселок, зашагал по
нему, как  обычный турист. Джип цвета охры исчез.  Проселок  привел  Брока к
ряду  недостроенных  летних коттеджей.  По другой  лестнице он  поднялся  на
следующую  террасу,  на которой дома  еще не  начали  строить. Зато  хватало
мусора и пустых бутылок. Брок встал на самом краю, потенциальный покупатель,
желающий убедиться, что из  окна его еще не построенного дома действительно,
в  полном соответствии с обещаниями риэлтера, будет  открываться  прекрасный
вид.  Приближалась  сиеста.  Ни  автомобилей,  ни  пешеходов,  ни  собак  не
просматривалось. В деревне внизу вели дуэль два соперничающих муэдзина, один
гудел басом, второй пронзительно выл. Показался джип цвета охры, поднимая за
собой  шлейф красной  пыли. За  рулем сидела девушка с  круглым подбородком,
широко посаженными ясными глазами и копной светлых волос.  Ее бойфренд,  кем
бы он ни был, дулся на пассажирском сиденье.  С трехдневной щетиной на щеках
и серьгой в одном ухе.
     Брок  оглядел  дорогу,  поднял руку, джип  остановился,  заднюю  дверцу
открыли изнутри. На заднем сиденье лежали ковры, некоторые свернутые, другие
расстеленные.  Брок  метнулся  в  салон  с  удивительной  для  его  возраста
проворностью и  улегся на пол. Юноша тут  же набросил на него ковры. Девушка
на приличной скорости погнала джип по извилистому, уходящему вверх проселку.
Остановилась, лишь когда они выехали на плато.
     - Все чисто, - доложил юноша.
     Брок вылез из-под ковров и обосновался на заднем сиденье. Юноша включил
радио,  но не слишком  громко. Зазвучала турецкая музыка, хлопки, тамбурины.
Впереди  лежала  каменоломня,  заброшенная,  с большими  щитами,  надписи на
которых предупреждали, что  подходить к краю опасно. Рядом стояла деревянная
скамья,  давно  уже сломанная. Площадка,  на которой  раньше разворачивались
самосвалы, заросла  сорняками. С плато открывался  вид на шесть островов. На
другой стороне бухты белели дома и отели курортного городка.
     - Выкладывайте, - приказал Брок.
     Дерека и Агги связывала только работа, хотя Дерек не отказался  бы и от
большего. Дерек был небрит и нагловат, Агги, длинноногую, с прямым взглядом,
отличала  врожденная  элегантность.  Дерек рассказывал, Агги  поглядывала  в
зеркала  и  вроде бы  не слушала. Они  сняли комнату в  "Дрифтвуде", говорил
Дерек,  бросая  обвиняющие взгляды  на Агги, - ночлежке у рынка, с таверной,
где барменом  работал Фиделио,  гей-ирландец, который  мог достать все,  что
угодно.
     - Весь город  гудит,  Нэт, - вмешалась  Агги,  говорила она  с заметным
шотландским акцентом. - Тема разговоров только одна - Уинзер. У каждого своя
версия. У многих даже две или три.
     - Мэр - главное действующее лицо большинства слухов, - продолжал Дерек,
словно Агги  и не  подавала голос. <I>-</I> Один из  пяти братьев мэра стал большой
шишкой  в  Германии.  По слухам,  ввозит и продает большие партии героина  и
владеет крупной строительной фирмой.
     Агги опять вмешалась:
     - Ему принадлежит сеть казино, Нэт. И развлекательный центр на Кипре. С
миллионными  оборотами. И вот что еще. По слухам,  он тесно связан с русской
мафией.
     -  Неужто?  - восхитился Брок, позволив себе улыбку,  подчеркнувшую его
возраст и отчужденность от местных проблем.
     - Согласно слухам, - докладывал Дерек, - этот брат был в городе в  день
смерти Уинзера. Должно  быть, прилетел  из Германии, поскольку  его видели в
лимузине, принадлежавшем невестке начальника полиции местного илея (6).
     -  Брат начальника  полиции  женат  на  одной из  богатейших  наследниц
Даламана, - говорил Дерек. - Ей принадлежит фирма, которая подает лимузины к
частным самолетам, прибывающим из Стамбула.
     - И еще,  Нэт,  капитан Али смотрит в рот начальнику  полиции  илея!  -
воскликнула  Агги.  -  Я хочу сказать,  они  - одна  шайка-лейка,  Нэт.  Все
повязаны.  Фиделио говорит,  что  Али  устроил себе в  среду выходной, чтобы
сесть за  руль лимузина невестки своего  шефа.  Да, конечно,  капитан Али не
титан  мысли. Но он там был, Нэт.  На месте  убийства. Участвовал в действе.
Полицейский,  Нэт! Участвовал в ритуальном групповом <I>убийстве!</I> Они еще хуже,
чем наши!
     - Они  все  подчистили? - мягко спросил  Брок, и на  мгновение возникла
пауза, потому что этот вопрос решал если не все, то многое.
     - Есть тут бывшая подружка повара Фиделио, - ответил Дерек. - Шизанутая
скульпторша,  англичанка.  Закончила  Челтнем-Ледиз-Колледж  (7).  Три  дозы
героина  в  день. Живет  в  коммуне  неподалеку.  Приходит в  "Дрифтвуд"  за
наркотиками.
     - У нее  есть маленький  сын,  Нэт, -  вклинилась Агги, тогда как Дерек
хмурился  и  багровел. -  Его зовут  Зах.  Босоногий  сорванец,  можете  мне
поверить. Дети коммунаров предоставлены самим  себе, продают цветы туристам,
сливают  бензин  из  их  машин, пока те осматривают  оттоманский форт.  Заха
занесло в горы, с курдскими детьми, к козам, уж не знаю зачем, когда ниже их
остановился  кортеж лимузинов  и джипов, из которых вышли  люди  и  устроили
сцену  из  гангстерского  фильма. - Она замолчала, ожидая комментариев, но и
Нэт,  и Дерек промолчали.  - Одного  мужчину застрелили,  тогда  как  другие
наблюдали. Убитого бросили в  джип и увезли вниз, в город. Зах говорит,  что
зрелище было великолепное. Кровь лилась рекой, и все такое.
     Взгляд Брока скользнул по бухте и противоположному берегу. На горизонте
собирались облака. В мерцающем жарком воздухе кружили канюки.
     - Где  бросили  в  лодку с  пустой  бутылкой из-под виски,  -  закончил
рассказ  Агги  Брок.  -  К счастью, не поступили  так  же с  Захом. В  горах
кто-нибудь живет, кроме коз?
     -  Нет,  -  ответил  Дерек. -  Тут скалы и  только  скалы. Ульи.  Много
автомобильных следов.
     Брок  поворачивал  голову, пока  не уперся  взглядом в  Дерека.  Улыбка
осталась, но теперь ее, казалось, отлили из стали.
     - Вроде бы я говорил тебе о том, что в горы ехать не нужно, юный Дерек.
     - Фиделио пытался впарить мне свой старый "Харлей-Дэвидсон". Разрешил с
час поездить на нем. Опробовать на ходу.
     - И ты опробовал.
     -Да.
     - Ослушался приказа.
     -Да.
     - И что ты увидел, юный Дерек?
     -  Следы от колес  автомобилей, колес джипов,  обуви. Засохшую  кровь в
большом количестве. Какой смысл что-то прятать, если мэр и начальник полиции
куплены с  потрохами?  И  это,  -  и  он  положил  на  ждущую  ладонь  Брока
целлофановую обертку с повторяющейся надписью "VIDEO - 8/60".
     - Вы уезжаете отсюда этим вечером, - приказал Брок, разглаживая обертку
на  колене.  - Оба. В  шесть  часов  чартерный  рейс  из Измира.  Два  места
придерживают для вас. Дерек.
     - Да, сэр.
     - В данном случае в  извечной борьбе  между  инициативой и повиновением
инициатива принесла плоды. Сие указывает на то, что ты - счастливчик, не так
ли, Дерек?
     - Да, сэр.
     Не  имевшие  никаких точек соприкосновения, кроме  работы, Дерек и Агги
вернулись в свою комнатушку в "Дрифтвуде" и  запаковали рюкзаки. Когда Дерек
спустился вниз, чтобы заплатить по счету, Агги выколотила  их спальные мешки
и прибралась. Помыла оставшиеся чашки и блюдца, поставила на полку, протерла
раковину, открыла  окна.  Ее отец был школьным учителем, мать - практикующим
врачом, ангелом-спасителем беднейших окраин Глазго. Обоих  отличала  крайняя
порядочность. Покончив с  уборкой, Агги последовала  за Дереком, который уже
ждал  ее в  джипе, и  по извилистой  прибрежной дороге они  поехали в Измир.
Машину вел Дерек, на лице  которого читалась обида (Агги так и не подпустила
его к себе), Агги следила за поворотами и поглядывала на часы. Дерек все еще
кипел из-за выволочки, устроенной Броком, и поклялся, что уйдет из Службы  и
сдаст экзамены на адвоката, пусть даже они и выпьют из  него все соки. Такую
клятву он давал раз в месяц, обычно после пары пинт пива. Агги думала совсем
о другом, терзаясь  воспоминаниями  о Захе.  Она помнила,  как  "сняла" его,
когда он пришел в таверну, чтобы  купить мороженое ("сняла", это  же надо!),
как танцевала с ним, как вместе они бросали камешки в море, как сидела с ним
на  волнорезе,  пока  он ловил  рыбу, обняв за плечо,  чтобы он  случайно не
свалился   в   воду.   Ее    замучила   совесть:   двадцатипятилетняя   дочь
добропорядочных родителей выпытывала секреты у семилетнего мальчика, который
поверил, что она - женщина его мечты.</I>

     <b>Глава 4</B>
     За рулем  сверкающего "Ровера" Артур  Тугуд восседал,  как  королевский
кучер на козлах. "Ровер" ехал первым, следом - минивэн Оливера.
     - С чего такая суета? - полюбопытствовал Оливер во дворе  хостела Армии
спасения, когда Тугуд подал ему не тот чемодан.
     - Никакой суеты нет, Олли,  не  надо  так  ставить  вопрос,  - возразил
Тугуд. - Проверка.  Такое может случиться с каждым,  - настаивал он, на этот
раз подав нужный чемодан.
     - Какая проверка?
     - Контролирующие органы не спускают с нас  глаз, проверяют, убеждаются,
что  все  в порядке, на какое-то время успокаиваются, -  терпеливо  объяснял
Тугуд. - Обычно  проверяется одно  из направлений нашей деятельности. Ничего
личного здесь нет. Поверьте мне.
     - И что они проверяют сейчас?
     -  Так  уж случилось,  что фонды. В  этом месяце они  проверяют  фонды.
Корпоративные  фонды,  благотворительные, семейные,  офшорные.  В  следующем
могут быть ценные бумаги, или краткосрочные займы, или что-то еще.
     - Фонд Кармен?
     - Среди  других,  среди  многих,  да.  Мы это  называем  мирным  ночным
налетом.  Они  выбирают  отделение  банка,  просматривают   документацию  по
некоторым счетам, задают какие-то вопросы, отправляются в  другое отделение.
Рутина.
     - Почему их  вдруг заинтересовал  фонд Кармен? Тугуду  этот допрос  уже
поднадоел.
     - Не фонд Кармен. <I>Все</I> фонды. Они проводят текущую проверку всех фондов.
     - Почему ее необходимо проводить поздним вечером? - не унимался Оливер.
     Они  въехали  в крохотный  ярко  освещенный  дворик  здания  банка. Три
ступеньки  привели  их к стальной  двери. Тугуд уже  поднес согнутый палец к
кодовому замку, чтобы набрать нужную  комбинацию цифр, но передумал, положил
руку на левый бицепс Оливера.
     - Олли.
     Оливер высвободился.
     -Что?
     - Вы не  ожидаете...  не ожидали  какого-то движения  по счету  Кармен?
Недавно, скажем, в последние несколько  месяцев...  к  примеру,  в ближайшем
будущем?
     - Движения?
     - Поступления денег или снятия их. Все равно. Изменения суммы на счету.
     - А почему я должен этого ожидать? Мы оба доверенные лица. Вам известно
не больше моего. Что случилось? Что за игру вы ведете?
     - Да нет же, никаких игр!  Мы по одну  сторону. И  вас... не извещали о
каких-либо изменениях?  Независимо? Частным образом? Через  кого-то? Вам  не
поступала информация о том, что ситуация со счетом... может измениться?
     - Абсолютно.
     - Хорошо.  Отлично. Не отступайте от этого.  Оставайтесь  самим  собой.
Детским  фокусником  и  массовиком-затейником.  Абсолютно!  -  Глаза  Тугуда
сверкнули из-под  шляпы. - Когда  они будут  задавать вам  рутинные вопросы,
отвечайте так же, как  мне.  Вы -  ее отец, вы -  доверенное лицо, как  и я,
выполняющее  возложенные  на него  обязанности.  - Он  набрал  номер.  Дверь
зажужжала  и  открылась. -  Вас ждут  Поуд  и  Ланксон  из нашей  лондонской
штаб-квартиры,   -  продолжил   он,   ведя  Оливера   по  серому   коридору,
подсвеченному редкими  лампочками.  -  Поуд -  маленького  роста,  но  имеет
большой вес в банке.  Ланксон больше похож на вас.  Здоровяк. Нет, нет, нет,
вы первый, как говорится, молодым везде у нас дорога.
     Перед тем как за ними закрылась дверь, Оливер увидел и звездное небо, и
оранжевую луну,  разрезанную на куски колючей  проволокой,  натянутой поверх
стены,  которая  ограждала  двор.  Двое  мужчин  сидели  у панорамного  окна
кабинета  Тугуда  за столом для  совещаний. Поуд - маленького росточка, но с
большим  весом в банке,  в твидовом костюме и  бифокальных очках, с черными,
аккуратно  зачесанными   назад  заметно  поредевшими,  собранными  в   пряди
волосами, между  которыми белела лысина. Ланксон - крупный,  с оттопыренными
ушами, с галстуком в клюшках для гольфа и в каштановом парике.
     - Не так-то легко вас найти, мистер Хоторн, - строго отчеканил  Поуд. -
Артуру пришлось носиться за вами по всему городу, не так ли, Артур?
     - Моя  трубка вам мешает? -  спросил Ланксон. -  Вы уверены,  что  нет?
Снимите пальто, мистер Хоторн. Повесьте вон там.
     Оливер  снял  берет, но остался  в пальто.  Сел.  Напряженное  молчание
висело  в кабинете, пока Поуд перебирал бумаги, а  Ланксон  выбивал трубку в
пепельницу. "Белые жалюзи, - сухо отметил Оливер. -Белые стены. Белые лампы.
Таков любимый цвет банков по ночам.
     - Позволите называть вас Олли? - спросил Поуд.
     - Пожалуйста.
     -  Мы - Рег и Уолтер... только не Уолли,  если не возражаете, - вставил
Ланксон. -  Он -  Рег. -  Молчание вернулось. -  А я - Уолтер, - добавил  со
смешком, который никто не подхватил.
     "Вам  бы седые пушистые  бакенбарды,  -  думал  Оливер,  -  и  лиловые,
прихваченные морозом носы. Часы-луковицы в карманах пиджаков, а не шариковые
ручки".  Поуд  держал в  руке блокнот.  Оливер заметил, что  надписи сделаны
разными почерками. Имелись колонки дат и чисел.  Но разговор начал  не Поуд.
Ланксон. Заговорил важно сквозь сигарный дым. Он сразу переходит к делу. Нет
смысла ходить вокруг да около.
     - Моя сфера деятельности, доставшаяся  мне за мои грехи, - безопасность
банка, Олли. То, что мы называем <I>соблюдение инструкций.</I>  Сюда входит все, от
ночного сторожа, который выпил на дежурстве банку пива,  до кассира, который
платит себе вторую  зарплату из ящика  с  деньгами.  -  Опять  же  никто  не
рассмеялся.  <I>-</I>  А сейчас нас интересуют,  как вы уже поняли со слов  Артура,
фонды. - Затяжка.
     "Короткая у него трубка", -  отметил Оливер. Вспомнил, что  в детстве у
него была  такая  же,  из китайской глины,  чтобы  пускать мыльные пузыри  в
ванне.
     - Мы хотим у вас кое-что спросить, Олли. Кто такой мистер Крауч?
     "Абстракция, - ответил Брок, когда Оливер задал тот же самый вопрос сто
лет тому назад в пабе в Хам-мерсмите (8). - Мы хотели назвать его Джоном Ду,
но как-то не сложилось".
     - Друг моей семьи, - сообщил Оливер берету, лежащему у него на коленях.
"Тупость и еще раз тупость, - внушал ему Брок. - Старайся казаться тупым. Не
показывай, что ты умен. Мы, копперы (9), тупость любим".
     -  Да?  - в  некотором