ами. И после того, как телефон закончил звонить - ему показалось, что длилось это вечность, но в реальности прозвучало всего четыре звонка, - он вдруг заметил, что Марты рядом нет. Она выскользнула из его объятий, стояла рядом и застегивала блузку, поскольку никак не могла ответить на звонок в столь неподобающем виде. И еще она хотела бы знать, здесь он или нет, она всегда спрашивала это, если должен был прозвучать какой-то нежелательный звонок. Тут на него накатило упрямство - он тоже поднялся, и они снова оказались совсем рядом, вместе, как только что, когда лежали на полу. - Я еще здесь, а тебя уже нет, - шепнул он ей на ухо. Это не было ни шуткой, ни выражением любви - в нем сработал некий защитный механизм. И в качестве меры предосторожности он встал между Мартой и телефоном и в розоватых отблесках неба над головой - на нем сквозь туманную дымку пробилось несколько звездочек - рассматривал аппарат. А тот все продолжал звонить, и Пендель никак не мог угадать, кто бы это мог быть. Всегда сначала предполагай самое худшее, - так наставлял его Оснард. Он призадумался, худшим вариантом казался сам Оснард. Значит, Оснард, подумал он. Затем в голову пришел Медведь. Потом он подумал, что полиция. И затем, только потому, что он думал о ней все время, решил, что это Луиза. Но Луиза не таила в себе угрозы. Она была жертвой несчастного случая, который он сам подготовил давным-давно, вместе с ее отцом и матерью, и Брейтвейтом, и дядей Бенни, с сестрами милосердия и всеми другими людьми, которые сделали из него того, кем он стал. И она не столько угрожала ему, сколько являлась постоянным напоминанием ошибочной природы их взаимоотношений. Того, как все пошло наперекосяк, вопреки его самым благим намерениям, вопреки любви и заботе, которые он изливал на нее. Об этой ошибке он размышлял часто. Задавался одним и тем же вопросом: мы не должны были строить такие отношения, но если б не делали этого, чем тогда еще заниматься? И вот, когда не было больше о чем размышлять, Пендель потянулся к телефону и снял трубку. В тот же момент Марта поднесла другую его руку к губам и начала быстро и нежно покусывать ее. И этот ее жест страшно возбудил его, но вместо того чтоб снова опуститься на пол, он выпрямился, не отрывая трубки от уха, и заговорил по-испански звонким четким, не лишенным даже некой игривости голосом, должным показать, что еще остался в нем боевой задор, что жизнь его не сводится к бесконечному подчинению обстоятельствам. - "Пендель и Брайтвейт" вас слушают! Добрый вечер и чем могу служить? Но легкий юмор, чисто подсознательно предназначенный для смягчения удара, не понадобился, потому что обстрел уже начался. Первые залпы достигли его, не дав закончить последней фразы: гул отдельных взрывов, к которому примешивался треск автоматных очередей, грохот пушек и торжествующий визг отлетевших рикошетом осколков. Секунду-другую Пендель был просто уверен, что началось второе вторжение; с той, впрочем, разницей, что на этот раз он находился вместе с Мартой в Эль Чорилло и она целовала ему руку. Затем в звуках стрельбы прорезались стоны и крики жертв. Они разносились эхом, и в них слышались и протесты, и обвинения, и проклятия, и зовы о помощи. И все это было замешано на ярости и страхе, мольбах прощения у самого господа бога, пока наконец все эти голоса не превратились постепенно в один голос. И принадлежал этот голос Ане, девушке Мики Абраксаса, подруге детства Марты. И единственной в Панаме женщине, которая терпела Мики, ухаживала и убирала за ним, когда его рвало всякой дрянью, которой он наглотался, выслушивала все его жалобы и ворчание. И, едва узнав голос Аны, Пендель тут же понял, что она собирается ему сказать, несмотря на тот факт, что подобно всем хорошим рассказчикам она приберегала самое интересное под конец. Именно поэтому он и не передал трубку Марте, а продолжал прижимать ее к уху и был столь же тверд в своих намерениях, как и тогда, когда не позволил солдатам разорвать девушку на куски. Однако монолог Аны состоял из множества извилистых тропинок, и Пенделю нужна была карта, чтобы пробиться к основному смыслу. - Это даже не дом моего отца, отец лишь сдавал его мне, причем без всякой охоты, потому что я ему наврала. Сказала, что буду жить здесь с подружкой, Эстеллой, никого больше не пущу. Та самая Эстелла, с которой я и Марта еще ходили в монастырскую школу. И это было ложью, поскольку я обещала, что и ноги Мики в этом доме не будет, дом принадлежал начальнику цеха с фабрики, где делают петарды и фейерверки для разных фестивалей и карнавалов в Панаме, и называется она Ла Негра Вьеха, в Гуараре. И мой отец - друг этого самого начальника и даже был шафером на его свадьбе, и начальник сказал: можешь использовать мой дом для разных там праздников, пока меня не будет, потому что он отправился в свадебное путешествие в Аруба. Но мой отец не любит фейерверки, и потому он позволил мне поселиться в этом доме, но при условии, что я не буду приводить туда этого подонка Мики. И я солгала, обещала, что не буду приводить, что со мной будет жить только Эстелла, моя подружка по монастырской школе и любовница торговца лесом из Дейвида. А в Гуараре по пять дней на неделе проводят бои быков, и разные там танцы и фейерверки, таких в Панаме больше нигде не увидишь, да не то что в Панаме, во всем мире не увидишь. Но никакой Эстеллы я туда не привела. А привела Мики, потому что Мики страшно нуждался во мне, он был так напуган, и в полной депрессии, и одновременно взвинчен, весь на нервах. Говорил, что полиция, эти идиоты, ему угрожает, называет британским шпионом, прямо как при Норьеге. И все только потому, что, учась в Оксфорде, он пару семестров только и занимался тем, что пил, и еще его уговорили стать управляющим какого-то английского клуба в Панаме. И тут Ана начала так громко хохотать, что Пендель не мог толком расслышать ее слов и вообще сообразить, зачем она все это ему рассказывает. Но он набрался терпения, и суть истории была в общих чертах ясна и заключалась в том, что никогда прежде она еще не видела Мики в таком состоянии: то смеется, то рыдает, то погружается во мрак, то веселится. И, боже милостивый, с чего это он? И что, скажите на милость, скажет она отцу? Кто будет мыть и чистить стены, потолки? Еще слава богу, что полы здесь плиточные, а не деревянные, по крайней мере, хватило ума сделать такие в кухне, да здесь теперь и тысячи долларов не хватит, чтоб произвести побелку и покраску. А отец ее - истовый католик, придерживается весьма строгих взглядов на самоубийство и презирает еретиков. Да, он пил, они все пили, а что еще прикажете делать во время праздника или фестиваля, как не пить, плясать и трахаться и любоваться фейерверками? Чем она и занималась, как вдруг услышала за спиной хлопок. Да откуда он только его взял, он же никогда не носил при себе пистолета, хоть много раз грозился вышибить себе мозги, должно быть, купил, после того как полиция его навестила, обвинила в том, что он великий шпион, напомнила, чем кончилось дело в прошлый раз, это когда его упекли в кутузку. И обещали засадить снова, и неважно, что он уже не тот хорошенький мальчик, каким был тогда, старые заключенные не привередливы. И вот она стояла и визжала, и хохотала, и втягивала голову в плечи, и закрывала глаза, а потом обернулась, чтобы посмотреть, кто же запустил эту ракету или что это там было. И увидела всю эту кашу, все это месиво, вокруг на полу, на стенах и даже на своем новом платье, а сам Мики лежит на полу лицом вниз. Пендель силился представить, как это может получиться, чтоб подорвавшийся на бомбе труп лежал на полу в такой позе. Труп его друга, товарища по заключению, назначенного отныне и во веки веков лидером панамской молчаливой оппозиции. Он опустил трубку, и вторжение закончилось, и жертвы перестали стенать и жаловаться. Оставалось лишь прибраться. Он успел записать адрес в Гуараре извлеченным из кармана сверхтвердым карандашом. Он выводил тонкие, но вполне различимые линии. Затем вспомнил, что должен дать Марте денег. Потом вспомнил, что в правом, застегнутом на пуговку, кармане брюк лежит пачка пятидесятидолларовых купюр, которые дал ему Оснард. И вот он протянул ей деньги, и она взяла их, по всей видимости, не осознавая того, что делает. - Это Ана, - сказал он. - Мики покончил с собой. Но она, конечно, уже и без этого знала. Ведь недаром во время разговора прижималась щекой к его щеке, сразу же узнала голос подруги, и лишь уважение к крепкой дружбе Мики и Пенделя остановило ее от того, чтоб выхватить из его руки трубку. - Это не твоя вина, - лихорадочно зашептала она. И повторила несколько раз, чтоб вбить ему в голову. - Он бы все равно рано или поздно это сделал, сколько бы ты его ни отговаривал, понял? И ему не нужен был предлог. Он убивал себя каждый день. Ты слышишь, что я говорю? - Да, да, слышу. И не стал говорить ей: это целиком моя вина, просто не видел в том смысла. Тут она вдруг вся задрожала, точно в лихорадке, и если б он ее не удержал, тоже оказалась бы на полу, как Мики, лицом вниз. - Хочу, чтоб ты завтра же уехала в Майами, - сказал он. И вспомнил название отеля, о котором рассказывал ему Рафи Доминго. - Остановишься в "Гранд Бей". Это на Коконат Гроув. Там по утрам совершенно замечательный шведский стол, - глупо добавил он. И тут же подумал о подстраховке, как учил его Оснард. - Если тебя вдруг не станут пускать, скажешь, что пришла за почтой. Там работают очень славные и любезные люди. Можешь упомянуть имя Рафи. - Это не твоя вина, - повторила она, уже плача. - Его слишком сильно избивали в тюрьме. А он был еще ребенком. Толстый такой мальчишка с чувствительной кожей. - Знаю, - кивнул Пендель. - Все мы такие. И нам не следует мучить друг друга. Никто не должен никого мучить. Тут его внимание привлек ряд пиджаков на вешалках, ожидавших, когда в них сделают петли и пришьют пуговицы. И самым выдающимся среди них был костюм Мики из светло-серой альпаки и с дополнительной парой брюк, в которых, по словам друга, тот выглядел преждевременно состарившимся. - Я иду с тобой, - сказала она. - Моя помощь может пригодиться. Позабочусь об Ане. Он отрицательно помотал головой. Потом крепко стиснул ее в объятиях и снова затряс головой. Я его предал. А ты не предавала. Я сделал его лидером этой чертовой оппозиции, а ты говорила мне, что не надо этого делать. Он пытался произнести все эти слова, но, должно быть, лицо все сказало за него, потому что она уже начала извиваться, вырываться, точно ей было страшно и больно смотреть на него. - Марта, ты меня слышишь? Слушай и перестань смотреть на меня вот так! - Да, - сказала она. - Спасибо за студентов и все остальное, - продолжал он. - Спасибо тебе за все. Мне, правда, страшно жаль. Прости! - Тебе понадобится бензин, - сказала она и протянула ему сто долларов. После чего они долго стояли молча, а их мир рушился. - Тебе вовсе необязательно было меня благодарить, - произнесла она тихим и отстраненным голосом. - Я люблю тебя. А все остальное мало что для меня значит. Даже Мики. Похоже, она уже давно пришла к этой мысли, лишь не решалась прежде высказать вслух, и вот теперь расслабилась, успокоилась, а глаза ее, как всегда, светились любовью. Тем же вечером и в тот же час в британском посольстве, находившемся по адресу, Калле, 53, Марбелла, Панама-Сити, было созвано срочное совещание бучанцев. Длилось оно уже больше часа; и, сидя в душном и мрачном, без окон, убежище Оснарда в восточном крыле здания, Франческе Дин пришлось постоянно напоминать себе о том, что ни порядок вещей, ни мир вокруг не изменились. Что там, за пределами этой унылой комнаты, продолжается прежняя, нормальная и спокойная жизнь, в то время как все сидящие здесь обсуждали вооружение и финансирование сверхзасекреченной группы панамских диссидентов из представителей правящего класса, известной под названием "молчаливая оппозиция". Необходимо было также отбирать и переманивать на свою сторону воинствующих студентов, и все это - с целью последующего свержения легитимного панамского правительства и создания на его базе Временного административного комитета, призванного защитить канал от заговора, нити которого тянулись на Юго-Восток. Мужчины, участники этого тайного совета, всем своим видом лишь подчеркивали серьезность происходящего. Фрэн, единственная здесь женщина, исподтишка разглядывала лица собравшихся за тесным круглым столом. Это читалось в их позах, в напрягшихся плечах. В том, как ее коллеги играли желваками, как сурово окаменели их подбородки, в залегших вокруг жадных беспокойных глаз тенях. "Я единственная белая в этой комнате черных". Невидящим взором окинула она лицо Оснарда, и почему-то сразу вспомнилась женщина крупье из третьего казино: Так, значит, ты его девушка, говорило ее лицо. Что ж, хочу, чтоб ты знала, дорогая. Мы с твоим милым проделывали такие штучки, которые не приснятся тебе и в самом грязном сне. "Мужчины в подобных ситуациях обращаются с тобой, как с женщиной, которую спасают из огня, - подумала она. - И что бы они с тобой ни проделывали, ожидают, что ты будешь считать их самим совершенством. Я должна появиться на пороге их владений. На мне непременно должно быть длинное белое платье, и я должна прижимать к груди их младенцев. И долго махать платочком вслед, провожая их на войну. Я должна сказать им: привет, я Фрэн. Я первый приз, который вы получите, возвратясь домой с победой. Мужчинам, членам тайного конклава, свойственно чувство вины, оно лишь усугубляется приглушенным светом ламп и этим уродливым стальным ящичком на тонких ножках, издающим ровное и тихое гудение, чтобы защитить все сказанное здесь от прослушивания. От таких мужчин и пахнет совсем иначе. У всех у них жар..." И Фрэн, как все они, тоже была возбуждена, хотя в ее возбуждении проскальзывал скептицизм. Мужчины же были взвинчены и устремлены в едином порыве к богу войны, пусть даже на деле этим богом в данный момент являлся маленький бородатый мистер Меллорс, нервно примостившийся на самом дальнем от нее краю стола и называвший собравшихся "джантельманами" - с сильным шотландским акцентом. А на Фрэн посматривал так, точно делал для нее исключение, позволил присутствовать здесь, во владениях, принадлежавших исключительно мужчинам. "Вы не поверите, джантельманы, но на протяжении целых двадцати четырех часов я не смыкал глаз!" Правда, позднее почему-то признался, что длились его мучения на двадцать часов больше. - Мне просто не хватает слов, джантельманы, чтобы подчеркнуть огромное национальное, и еще я бы сказал, геополитическое значение, которое придается этой операции высшими эшелонами правительства ее величества, - заверял он всех в разгаре дискуссии. Смогут ли обеспечить джунгли Дарьена надежное укрытие для двух тысяч единиц полуавтоматического оружия или же следует подыскать для базы другое, более центральное место? А мужчины прямо упивались всем этим. Глотали все подряд, не задумываясь, потому что план был чудовищный, но тайный, а раз тайный, стало быть, не такой уж и чудовищный. "Сбрили бы вы ему эту дурацкую шотландскую бородку, - хотелось крикнуть ей. - Вышвырните его отсюда. Отберите эти сумки. Пусть рассказывает все эти байки в автобусе по дороге в Пайтилу. Тогда посмотрим, согласитесь ли вы хотя бы с одним его словом". Но они не вышвырнули его вон и сумок не отобрали. Они ему поверили. Они восхищались им. Буквально боготворили! Да достаточно было взглянуть хотя бы на Молтби! Ее Молтби, ее смешного, педантичного, умного, женатого, несчастного посла, который нигде и никогда не чувствовал себя в безопасности - ни в такси, ни даже в коридорах этого здания. Скептик из скептиков, человек во всех отношениях сдержанный и осторожный, но кто как не он громко воскликнул: Господи, как же она прекрасна! - когда она, Фрэн, нырнула в его бассейн. Так вот, ее Молтби сидел, точно послушный ученик, по правую руку от Меллорса, что-то невнятно бормотал в знак одобрения и мелко и часто кивал головой на длинной шее, напоминая при этом птичку, пьющую воду из грязной пластиковой мисочки. И призывал мрачного Найджела Стормонта согласиться с ним. - Вы ведь согласны с этим, да, Найджел? - то и дело восклицал Молтби. - Да, он согласен. С этим все ясно, Меллорс. Или: "Мы даем им золото, они покупают себе оружие, через Галли. Куда как проще, нежели поставлять им напрямую. И уж гораздо безопаснее, верно, Найджел? Правильно, Галли? Продолжайте, Меллорс!" Или: "Нет, нет, мистер Меллорс, лишние люди нам для этого не нужны. Мы с Найджелом прекрасно справимся с этой задачей, верно, Найджел? А у нашего Галли имеются соответствующие связи. Что стоит вашим друзьям раздобыть несколько сотен противопехотных мин, а, Галли? Сделанных в Бирмингеме. Сущий пустяк!" И Галли, беспрестанно теребящий усы, прилежно строчил что-то в книгу заказов, а Меллорс подталкивал к нему через стол нечто напоминающее список покупок и при этом смешно возводил глаза к небесам, словно давая понять, что не видел, не читал того, что там перечислено. - С одобрения самого министра, - выдыхал он при этом, как бы подчеркивая: уж кого-кого, а меня винить во всем этом никак нельзя. - Мы имеем лишь одну серьезную проблему, Меллорс. Как свести круг посвященных к абсолютному минимуму, - с особым нажимом подчеркивал Молтби. - А это означает, что мы должны оградить всех наших сотрудников от малейших подозрений. И если вдруг кто-либо из них ошибочно попадется, к примеру, молодой Саймон, - тут он многозначительно покосился на Саймона Питта, застывшего рядом с Галли в шоке и оцепенении, - пусть знает: стоит ему проболтаться хотя бы одним словом, и его ждет пожизненное заключение. Ясно, Саймон? Договорились, да? - Договорились, - нехотя, точно под пыткой, выдавил помрачневший Саймон. Это был совсем другой Молтби, совсем не тот, которого привыкла видеть Фрэн, хоть и догадывалась - ведь он постоянно страдал от того, что не нужен и недооценен. И совсем другой Стормонт, который, даже отвечая на вопросы, смотрел в пустоту невидящим взором и соглашался с каждым словом Молтби. "И другой Энди? Или та же самая модель, только я с самого начала не видела и не понимала этого?" И она исподтишка перевела взгляд на него. Да, совершенно изменившийся человек. Нет, не выше, не толще и не худее, чем прежде. И такой бесконечно далекий, что она едва узнавала его. Теперь она поняла: отдаление это началось еще в казино и лишь набирало скорость после поступления известия о приезде Меллорса. - Кому нужно все это дерьмо? - яростно вопрошал он ее, точно она призвала сюда этого противного человечка. - БУЧАН не пожелает с ним встретиться. БУЧАН ДВА - тоже. Да она даже меня не желает видеть. Никто из них не станет с ним встречаться. Я уже говорил ему это. - Так скажи еще раз. - Это моя тропа, черт бы его побрал! Моя гребаная операция! При чем здесь он? - Нечего на меня кричать. Я же не он. А он твой босс, Энди. Он послал тебя сюда. Я не посылала. Пастырь имеет право проверить, как поживает его паства. Наверное, даже в вашей конторе. - Да пошли вы все куда подальше! - огрызнулся он. И в следующую минуту она уже спокойно собирала свои вещи, а Энди советовал ей прежде убедиться, что в ванной не осталось этих совершенно отвратительных маленьких волосков. - А с чего это ты вдруг так переполошился? - холодно спросила она. - Боишься, что он их обнаружит? Но ведь он не твой любовник, верно? И ты не давал ему клятвы верности? Или все же давал? Да, у тебя здесь бывала женщина. Ну и что с того? Причем вовсе необязательно говорить, что это была я. - Да. Необязательно. - Энди! Последовало довольно неуклюжее и неубедительное раскаяние. - Просто не люблю, когда за мной шпионят, вот и все, - мрачно пробормотал он. Но когда она, восприняв это как шутку, громко и с облегчением рассмеялась, он выхватил из комода ключи от ее машины, сунул ей в руку, подхватил ее сумки и проводил к лифту. И весь день им удавалось избегать друг друга, вплоть до вечера, до настоящего момента, когда оба они были вынуждены сесть за один стол, в унылой комнате с белыми стенами, где господствовал Энди, а Фрэн молчала и приберегала свою улыбку для незнакомца. Последний же, к ее раздражению, всячески восхвалял Энди и не уставал твердить, что целиком полагается на его опыт, причем делалось все это в тошнотворно слащавом стиле. - Как вам кажется, Эндрю, эти предложения имеют смысл? - спрашивал он, со свистом втягивая воздух сквозь зубы. - Говорите же, мой юный друг Оснард. Все благодаря исключительно вашим стараниям! Вы здесь у нас главный человек, звезда, не считая, разумеется, его превосходительства господина посла. И негоже человеку, находящемуся на передовой, робеть и смущаться перед какими-то там административными барьерами. Так и скажите нам, Эндрю, прямо сейчас! Никто из сидящих за этим столом не осудит и не нанесет ущерба вашим просто образцовым действиям! Молтби тут же присоединяется ко всей этой сентиментальной бредятине, за ним, несколькими секундами позже и с чуть меньшим энтузиазмом, - Стормонт. А предметом обсуждения служит система из двух дополняющих друг друга ключей, с помощью которых можно контролировать средства молчаливой оппозиции. Задача, которую, по общему мнению, можно доверить лишь старшим офицерам. Так почему Энди молчит? Ведь он должен радоваться, что столь тяжкий груз свалился с его плеч. Почему не благодарит Молтби и Стормонта за то, что они согласились нести за него эту ношу? - Это уж вам решать, - злобно покосившись на Молтби, говорит он. И вновь погружается в молчание. А когда речь заходит о том, как убедить Абраксаса, Доминго и других членов молчаливой оппозиции решать все финансовые и организационные вопросы исключительно через Стормонта, Энди едва не срывается снова. - Почему бы вам не забрать все эту гребаную сеть в свои руки, раз уж вы здесь оказались? - кричит он, и лицо его багровеет. - Руководить ею из казначейства в рабочие часы пять дней в неделю! И дело в шляпе! Радуйтесь и веселитесь! - Эндрю, Эндрю, успокойтесь, прошу вас! И не надо столь резких и обидных слов, пожалуйста! - восклицает Меллорс, напоминая при этом квохчущую курицу. - Мы ведь с вами одна команда, разве нет? Вам просто предлагается рука помощи, совет мудрецов, дополнительные средства для завершения столь блистательно начатой операции. Я прав, посол? - Прищелкивание языком, отеческая морщинка озабоченности, нравоучительно-торжественный тон. - Ведь эти ребята из оппозиции, они наверняка будут торговаться, как черти, Эндрю. Постараются связать нас разного рода обязательствами. А решения нам придется принимать нешуточные. Слишком уж глубокие и мутные воды для парня столь нежного возраста. Так что уж лучше положиться в решении всех этих проблем на людей опытных. Эндрю мрачнеет еще больше. Стормонт по-прежнему смотрит в никуда. Но добрый милый Молтби решается добавить несколько утешительных слов от себя: - Мой дорогой друг, не можете же вы один вести всю эту игру, верно, Найджел? Делить и еще раз справедливо делить обязанности - именно на этом принципе строится работа в нашем посольстве, правильно я говорю, Найджел? И никто не собирается отнимать у вас шпионские дела. У вас есть своя сеть, свой плацдарм работы - встречаться с людьми, собирать информацию, платить осведомителям и все такое прочее. Нам нужна лишь ваша оппозиция. По-моему, это только честно, не так ли? Но Энди, к растерянности Фрэн, отказывается принять столь любезно протянутую ему руку. Сидит и переводит блестящие маленькие глазки с Молтби на Стормонта, потом опять на Молтби. Затем бормочет нечто нечленораздельное, никто так и не расслышал, что именно, но, может, оно и к лучшему. А затем горько усмехается и кивает, как человек, которого только что жестоко обманули. Осталась одна символическая церемония. И вот Меллорс поднимается, потом ныряет под стол и достает две черные кожаные сумки с печатями ее величества королевы. И с помощью ремней вешает их на плечи. - Будьте так любезны, Эндрю, откройте нам свою комнату-сейф, - командует он. Все встали. Фрэн тоже поднялась. Шепард первым направляется к комнате-сейфу, отпирает решетку длинным медным ключом, за ней открывается толстая стальная дверца сейфа с черным диском посередине. Вот Меллорс кивает, Энди выходит вперед и с выражением такой жгучей злобы на лице, что она радуется, что никогда прежде не видела его в подобном состоянии, поворачивает диск в одну, потом в другую сторону. Замок сейфа щелкает. Даже сейчас Молтби вынужден сказать что-то ободряющее, и вот Энди отступает от дверцы и с насмешливым поклоном приглашает посла и начальника казначейства подойти поближе. Все еще стоящая у стола Фрэн видит огромный красный телефон, прикрепленный к какой-то непонятной конструкции, напоминающей пылесос, рядом с ним - стальная дверца сейфа с двумя скважинами для ключей. Отец ее был судьей, и когда-то у него в спальне стоял в точности такой же сейф. - Так, теперь открывайте, по очереди! - нервно пискнул Меллорс. На несколько секунд Фрэн мысленно перенеслась в старую школьную часовню. Вот она стоит на коленях в первом ряду и видит, как красивые молодые священники, повернувшись к ней спинами, колдуют у алтаря, занятые последними таинственными приготовлениями к ее первой конфирмации. Но тут в поле ее зрения попадает Энди. И она видит, как он под присмотром Меллорса вручает сперва Молтби, а потом Стормонту по длинному посеребренному ключу. Наступает некоторое замешательство, типично английский повод для юмора, который Энди совершенно не разделяет: каждый из мужчин сует свой ключ не в ту скважину, затем Молтби торжествующе восклицает: "Понял!", и дверца сейфа распахивается. Но Фрэн уже не смотрит на сейф. Она не сводит глаз с Энди, а тот, в свою очередь, не спускает их с золотых слитков, которые по одному достает из кожаной сумки Меллорс, затем передает Шепарду, и уже тот укладывает их крест-накрест, как в игре в бирюльки. Страдальческое лицо Энди так и притягивает взгляд, потому что сейчас, только сейчас оно говорит ей то, что она не знала, да и не хотела о нем знать. Она понимает, он попался, мало того, на чем именно попался, хотя совсем не уверена, что другие, кто "схватил" его сейчас за руку, отдают себе в этом отчет. Теперь она знает, что он лжец, знает источник тех пятидесяти тысяч долларов, которые он поставил на красное. Она так ясно помнит этот момент. Она наконец понимает, почему он так злился, когда его заставили отдать ключи от сейфа. И после всего этого Фрэн просто не в силах видеть происходящее - отчасти потому, что глаза ее затуманились слезами унижения, отвращения к самой себе, а отчасти из-за того, что на нее надвигается внушительная фигура Молтби. И он с пиратской ухмылкой на губах спрашивает, не сочтет ли она оскорблением, если он отвезет ее в "Паво Рил", съесть яичко вкрутую. - Фиби решила бросить меня, - с гордостью объясняет он. - Мы разводимся, причем немедленно. Найджел набрался мужества и высказал ей все, что думает по этому поводу. Она бы ни за что не поверила, если б это исходило от меня. Фрэн замешкалась и отвечает не сразу, поскольку первым ее побуждением было содрогнуться, сказать: нет, большое спасибо, не стоит. Лишь теперь ей стали ясны многие вещи, которых она просто не понимала прежде. Что на протяжении многих месяцев Молтби самым трогательным образом выказывал ей свою преданность, был благодарен просто за ее присутствие рядом, жаждал ее всем телом и душой столь безнадежно и бескорыстно. И что робкое обожание Молтби стало для нее бесценной поддержкой сейчас, когда она мучилась от осознания того, что делила жизнь с совершенно аморальным человеком, полное отсутствие стыда и совести в котором сперва казалось даже привлекательным, а теперь отталкивающим. Что его интерес к ней был продиктован самыми низменными плотскими и хищническими соображениями, что он опутал ее, околдовал, и поэтому робкое обожание посла осталось незамеченным. И, рационально обдумав все это, Фрэн пришла к вы воду, что уже очень давно не была так благодарна за приглашение. Марта сидела, сгорбившись, на скамье в отделочной мастерской, смотрела на зажатую в руке пачку долларов, которые дал ей Пендель, и думала: "Мики мертв, он думает, что убил его, а, возможно, так оно и есть, за ним следит полиция, а он хочет, чтоб я уехала в Майами, сидела там на пляже и завтракала за шведским столом в "Гранд Бей". И покупала себе одежду, и ждала, когда он за ней приедет. И была бы счастлива, и верила в него, и купалась, и загорала, и, может, от этого лицо стало бы выглядеть лучше. И завела бы себе какого-нибудь славного паренька, похожего на Гарри Пенделя в молодости, он всегда очень этого хотел, и занималась бы с ним любовью, пока он, Пендель, будет хранить верность своей Луизе. Таков уж он, ее Гарри, сложный человек и одновременно простой. И для каждого у Гарри была мечта. Гарри выдумал жизнь для каждого из нас и всякий раз при этом портил эти жизни. Потому что, во-первых, я не хочу уезжать из Панамы. Хочу остаться здесь, и лгать полиции, спасая его, и сидеть у его постели, как он когда-то сидел у моей, и выслушивать все его жалобы, и стараться ему помочь. Хочу потом сказать ему, что пора бы встать и походить по комнате, потому что если долго лежать, появляется такое ощущение, будто тебя избили. И потом, когда ты встаешь, ты будто заново обретаешь достоинство, это он сам говорил. А во-вторых, я никак не могу уехать из Панамы потому, что полиция отобрала у меня паспорт. Это для того, чтоб заставить шпионить за ним". Семь тысяч долларов. Она пересчитала деньги на рабочем столе. Семь тысяч долларов, которые он достал из заднего кармана брюк и с виноватым видом сунул ей в руку, как только узнал о смерти Мики. Вот, возьми, это деньги Оснарда, деньги иуды, деньги Мики, теперь они твои. Думаешь, человек, отправляющийся делать то, что должен был сделать ее Гарри, стал бы носить при себе эти деньги, на всякий крайний случай? Заплатить владельцу похоронного бюро. Заплатить полиции. Дать денег девушке Мики. Но Гарри едва успел повесить трубку, прежде чем вытащил эти деньги, и в этом жесте просматривалось желание избавиться от каждого грязного доллара. Откуда они у вас? - наверняка спросят в полиции. - Ты ведь не какая-то там дурочка, Марта. Ты читаешь книги, учишься, умеешь делать бомбы, возглавлять разные там марши. Кто дал ему эти деньги? Может, Абраксас? Может, он работает на Абраксаса, а тот, в свою очередь, на британцев? Что он дает Абраксасу взамен? - Я не знаю. Мой босс мне ничего не говорит. Убирайтесь из моей квартиры. - Он ведь тебя трахает, верно? - Нет, он меня не трахает. Просто приходит навестить, потому что у меня бывают приступы сильной головной боли и тошноты, а я у него работаю, и потом он был со мной, когда меня избили. Он очень добрый, заботливый человек и счастлив в браке. Нет, он меня не трахает, по крайней мере, это было правдой, хотя ей было в тысячу раз трудней сказать им эту правду, нежели много раз солгать по разным мелочам. Нет, офицер, он меня не трахает. Нет, офицер, я никогда не просила его об этом. Мы лежали в постели, я клала руку ему на ширинку, но только снаружи, он запускал руку мне под блузку, но трогал только одну грудь, вот и все, что он себе позволял. Хотя и знал, что мог бы в любой момент добиться от меня всего, чего хотел, потому что я и без того целиком и полностью принадлежу ему. Но им владеет чувство вины, он все время чувствует себя виноватым, хоть и грехов у него немного. А я рассказываю ему разные истории о том, кем бы мы могли быть, если б снова стали храбрыми и молодыми, если б мне тогда не изуродовали лицо дубинками. И это и есть любовь. Марта почувствовала, что голова у нее снова раскалывается от боли, а к горлу подкатывает тошнота. Она поднялась, сжимая в руках деньги. Она не могла больше оставаться в этой комнате ни на секунду. Вышла в коридор, дошла до двери в свою комнату и, остановившись на пороге, начала комментировать, точно экскурсовод, пришедший сюда с группой туристов лет сто спустя: "Именно здесь, в этой комнате, сидела полукровка Марта и вела бухгалтерские отчеты для портного Пенделя. Вот здесь, на полках, вы видите ее книги по социологии и истории, которые Марта читала в свободное время, чтобы подняться по социальной лестнице и воплотить мечты покойного отца-плотника в жизнь. Всегда очень уважительно относившийся к самообразованию, портной Пендель заботился о всех своих служащих, но с особой симпатией относился к полукровке Марте. А вот здесь находится кухня, где Марта готовила свои знаменитые сандвичи, все сколько-нибудь выдающиеся люди Панамы всегда восторгались сандвичами Марты, в том числе и Мики Абраксас, знаменитый самоубийца и шпион. Особенно удавались ей сандвичи с тунцом, но часто ее обуревало желание приправить их все ядом, за исключением тех, что подавались Мики и ее боссу Пенделю. А вот здесь, в уголке, прямо вон за тем столом, находится место, где в 1998 году портной Пендель, предварительно заперев за собой дверь, заключил Марту в объятия и, несмотря на все ее возражения, признался в вечной любви. Портной Пендель предложил затем поехать в какую-нибудь гостиницу, но Марта предпочла отвезти его к себе на квартиру. И именно по дороге домой Марта подверглась нападению, после чего лицо ее осталось изуродованным. И именно ее друг, студент Абраксас, заставил трусливого врача заняться ею, и тот, видно, так нервничал, что шрамы так и остались. Этот врач так боялся потерять практику, что не мог справиться с собственными руками, они тряслись у него все время. Тот же врач и донес потом на Абраксаса, что в конечном счете и привело к гибели последнего". Затворив дверь и расставшись, таким образом, с собственным призраком, Марта прошла по коридору к мастерской Пенделя. "Я оставлю деньги здесь, в верхнем ящике стола". Дверь была нараспашку. В комнате горел свет. Марта не удивилась. Совсем еще недавно ее Гарри был человеком неукоснительной дисциплины, но последние несколько недель весь распорядок пополз по швам, и все его судорожные попытки как-то сшить эти разрозненные куски жизни оказались ему не по плечу. Она толкнула дверь. "Теперь мы находимся в раскроечной портного Пенделя, известной его клиентам и сотрудникам как святая святых. Никому не дозволялось входить сюда без стука или в отсутствие мастера". Кроме, разумеется, его супруги Луизы, которая сидела за столом мужа в очках, со стопкой каких-то старых его блокнотов у локтя, кучей карандашей, книгой заказов. И еще прямо перед ней стоял баллончик со спреем от мух, с отвинченным основанием, а в руках она вертела красивую зажигалку, которую, по словам мужа, подарил ему какой-то богатый араб. Хотя ни одного богатого араба в книге заказов "П и Б" или в записных книжках Пенделя не значилось. Она надела красный домашний халатик из тонкого хлопка. Больше, судя по всему, на ней ничего не было, потому что когда она наклонялась, видны были голые груди. Она щелкала зажигалкой и улыбалась, глядя на Марту через тонкий язычок пламени. - Где мой муж? - спросила Луиза. Щелк. - Уехал в Гуараре, - ответила Марта. - Мики Абраксас покончил с собой во время фейерверка. - Сожалею. - Я тоже. И ваш муж. - Впрочем, этого следовало ожидать. Мы лет пять ждали этого события, и все наши старания и уговоры, как видите, ни к чему не привели, - подытожила Луиза. Щелк. - Он был потрясен, - сказала Марта. - Кто? Мики? - Ваш муж, - ответила Марта. - Почему мой муж держал для счетов и заказов мистера Оснарда отдельную книгу? Щелк. - Не знаю. Сама удивляюсь, - ответила Марта. - Ты его любовница? - Нет. - А вообще у него есть любовница? Щелк. -Нет. - Это его деньги у тебя в руках? -Да. - Зачем? Щелк. - Он мне дал, - ответила Марта. - Заплатил за траханье? - Нет. Дал на хранение. Они были у него в кармане, как раз когда он узнал о Мики. - Откуда они взялись? Щелчок, и пламя полыхнуло так близко к левому глазу Луизы, что Марта удивилась, как это не вспыхнули у нее брови и ресницы и почему не загорелся красный халатик. - Я не знаю, - ответила Марта. - Многие клиенты платят наличными. А он не всегда знает, что с ними делать. Он вас любит. Он любит свою семью больше, чем что-либо на свете! Он и Мики тоже любил. - А еще кого-нибудь он любит? -Да. - Кого? - Меня. Она разглядывала какой-то листок бумаги. - Это что, здешний домашний адрес мистера Оснарда? Торре дель Map. Пунта Пайтилла. Щелк. - Да, - ответила Марта. Разговор был окончен, но Марта поняла это не сразу, потому что Луиза продолжала щелкать зажигалкой и, улыбаясь, смотреть на пламя. Еще несколько щелчков и улы бок, прежде чем Марта наконец поняла, что Луиза пьяна в стельку. Так напивался брат Марты, когда жизнь ему вдруг опостылевала. И это было не того рода опьянение, когда человек поет, или рыдает, или вовсе не держится на ногах. Нет, голова ее ясна, мыслит ясно и четко, все видит и замечает. Такого рода опьянение, когда человек в полной мере осознает, от чего хочет избавиться в пьяном забвении, а оно все не приходит. И еще - совсем голая под этим халатиком. Глава 21 Той же ночью, ровно в час двадцать, в дверь Оснарда раздался звонок. Весь последний час удрученное состояние, в котором пребывал Оснард, только усугублялось. Кипя от ярости, он принялся придумывать самые дикие способы избавления от нежеланного и ненавистного гостя: сбросить его с балкона, чтоб тело пробило стеклянную крышу клуба "Юнион", который находился десятью этажами ниже, и испортить таким образом тамошним посетителям вечер; утопить его в душе, подлить в виски глазных капель. "Что ж, Эндрю, раз вы так настаиваете, но только капельку, прошу вас, не больше", и это характерное всасывание воздуха сквозь зубы. Но ненависть его распространялась не только на Лаксмора. "Молтби! Мой посол и партнер по гольфу, дьявол его раздери! Чертов представитель ее величества королевы, изрядно подувядший цветок гребаной британской дипломатии, кинул меня, как какую-нибудь дешевую проститутку! Стормонт! Сама честность и неподкупность, прирожденный неудачник, последний из белых людей, преданный пудель мистера Молтби, готовый стоять на задних лапках и поддерживать своего хозяина кивками и невнятным бурчанием, пока мой повелитель и духовный наставник Лаксмор благословляет их обоих!" Заговор ли это, или оба они просто держат носы по ветру? Этот вопрос вновь и вновь задавал себе Оснард. Показалось ли, что Молтби подмигнул ему, говоря о необходимости делить обязанности и о том, что одному человеку просто не под силу вести всю эту игру? Чтоб Молтби, этот вечно ухмыляющийся педант, решил вдруг запустить лапы в мешок с деньгами? Да этот ублюдок и понятия не имеет о том, как это делается. Ладно, забыли о нем. И до определенной степени Оснарду действительно удалось на время выбросить Мотлби из головы. Взял свое его природный прагматизм, он отбросил все мысли о мщении и начал размышлять над тем, как спасти то, что еще осталось от его великого предприятия. Да, корабль получил пробоину, но он еще на плаву, твердил себе Оснард. Я по-прежнему веду все расчеты с БУЧАНОМ. Молтби прав. - Желаете что-то другое, сэр, или остановимся на солодовом? - Эндрю, я тебя умоляю! Пожалуйста, называй меня просто Скотти. - Постараюсь, - обещал Оснард и, шагнув через открытое французское окно, налил ему щедрую порцию солодового виски из бутылки, взятой из буфета в гостиной, потом снова вернулся на балкон. "Долгий перелет, виски и бессонница должны скоро взять свое, ведь Лаксмор не железный, - думал он, окидывая пристальным взглядом скорчившуюся в шезлонге фигуру своего босса. - И влажность тоже - фланелевая рубашка промокла насквозь, по бороде сбегают струйки пота". Это давал знать о себе страх. Страх, вызванный тем, что он оказался один на враждебной территории, что рядом нет жены, которая бы за ним приглядывала. Глаза словно у загнанного зверя, он вздрагивал и прислушивался при каждом звуке шагов на лестнице, вое полицейской сирены, криках пьяниц, доносившихся из каньонов Пунта Пайтилла. Небо было чистое и прозрачное, как вода, и сплошь усыпано блистающими звездами. Луна отбрасывала дорожку света на водную гладь между кораблями, выстроившимися у входа в канал. С моря ни ветерка. Такой полный штиль наблюдался здесь редко. - Вы спрашивали, сэр, нет ли у меня каких-либо пожеланий к Центру. На тему того, чтоб сделать свою жизнь более сносной, - напомнил Лаксмору Оснард. - Разве, Эндрю? Черт побери, совсем забыл. - Лаксмор резко выпрямился в шезлонге. - Давай, Эндрю, выкладывай, не стесняйся. Хотя, к радости своей, должен заметить, что устроился ты здесь совсем неплохо, - не слишком приветливо добавил он и указал на вид с балкона и апартаменты за его дверью. - Ты только не подумай, что я тебя осуждаю. Ничего подобного! Я пью за тебя. За твое мужество. Твою проницательность. Твою молодость. Качества, которыми мы все восхищаемся. Твое здоровье! - Громкий глоток. - Тебя ждет блестящая карьера, Эндрю. Должен сказать, сейчас сделать хорошую карьеру куда как легче, чем в мое время. Почва унавожена. А знаешь, сколько теперь стоит такой виски дома? Считай, повезло, если получишь сдачу с двадцати фунтов. - Я насчет того сейфа, сэр, - снова напомнил ему Оснард озабоченным тоном наследника, склонившегося у одра умирающего отца. - И потом, пора бы нам уже отказаться от трехчасовых встреч в дешевых отелях. Просто подумал, может, если разместиться в одном из реконструированных зданий старого города, это даст нам больший оперативный простор? Но Лаксмор работал в данный момент не по приему, а только по передаче информации. - А как эти напыщенные типы встали сегодня на твою защиту, Эндрю! Бог ты мой, не часто видишь, как молодому человеку оказывают такое уважение. Нет, тебе точно светит медаль, когда дело будет доведено до победного конца. И одна маленькая леди по ту сторону реки захочет выразить тебе свое восхищение. Тут он умолк, растерянно глядя на залив и, очевидно, сообразив, что перепутал его с Темзой. - Эндрю! - воскликнул он, точно очнувшись. -Сэр? - Этот тип Стормонт... - В смысле, сэр? - Потерпел полный крах в Мадриде. Связался там с какой-то бабой, профессиональной проституткой. Потом даже женился на ней, если память мне не изменяет. Остерегайся его. - Постараюсь. - И ее тоже, Эндрю. - Обязательно. - А у тебя есть здесь женщина, а, Эндрю? - И Лаксмор с наигранно подозрительным видом принялся озираться по сторонам, заглянул под диван, за шторы. - Не прячешь случайно здесь какую-нибудь горячую латинскую красотку, а? Ладно, можешь не отвечать. Ты молодой здоровый мужчина. Можешь оставить ее себе. Умница, молодец. - Видите ли, я все это время был слишком занят, сэр, - заметил Оснард с грустной улыбкой. Но сдаваться был не намерен. - Просто мне кажется, сэр, живи мы в более совершенном мире, то непременно воспользовались бы двумя засекреченными помещениями. Одно для чисто разведывательных целей, и там за все, естественно, отвечал бы я. Лучший вариант - какая-нибудь холдинговая компания на Каймановых островах. А другое, со строго ограниченным допуском и более представительское, можно было бы предоставить команде Абраксаса. Ну а со временем также и студентам, при условии, что все пройдет гладко и не вызовет внутренних раздоров в оппозиции, в чем лично я сильно сомневаюсь. И еще считаю, что, возможно, мог бы взять на себя ответственность и за него тоже, в плане прикрытия и проведения всех необходимых закупок, пусть даже основные средства и находятся в совместном пользовании посла и Стормонта. В конце дня они всегда могут произвести необходимую проверку. Честно говоря, они не производят на меня впечатления людей, хоть сколько-нибудь опытных в этом деле. Это совершенно ненужный нам дополнительный риск. Очень бы хотелось услышать ваше мнение. Необязательно прямо сейчас. Можно и позже. Свист втягиваемого сквозь зубы воздуха подсказал Оснарду, что начальник его все еще с ним. Он взял пустой бокал из вяло повисшей руки Лаксмора и поставил его на керамический столик. - Так что скажете, сэр? Апартаменты, подобные этим, для оппозиции. Модная современная обстановка, полная анонимность, более удобного места для проведения всех финансовых расчетов просто не найти. И где-нибудь в старом городе второй дом, которым можно управлять в тандеме. - Он уже давно подумывал, что неплохо было бы внедриться на бурно процветающий в Панаме рынок недвижимости. - Вообще по-настоящему приличные деньги придется заплатить только за старый город. Ведь что в этом деле самое главное? Место, место и еще раз место! Или же, как вариант, хорошая двухэтажная квартира с внутренней лестницей, спроектированная по индивидуальному проекту. Когда надобность в ней отпадет, можно будет взять за нее пятьдесят кусков. Но высший класс, если удастся заполучить особнячок комнат на двенадцать, с небольшим садиком, задним ходом, видом на море - предложите им пол-"лимона", и они вас в задницу расцелуют. И через пару лет стоимость такового приобретения вырастет ровно вдвое, если, конечно, не произойдет ничего сверхъестественного. Как, к примеру, произошло в свое время со старым зданием клуба "Юнион", где Торрийос устроил клуб для высшего офицерского состава, хотя сам не являлся его членом, его просто не принимали. Тут сперва надо навести справки. Я этим займусь. - Эндрю! - Весь внимание. Пощелкивание языком. Глаза закрыты. Потом вдруг резко открываются. - Э-э, скажи-ка мне вот что, Эндрю... - Если смогу, Скотти. Лаксмор повернул бородатую голову так, чтобы видеть своего подчиненного. - Эта цветущая девица с красивыми большими титьками и зовущим взором, которая украсила наше сегодняшнее сборище... - Да, сэр? - Скажи, она случайно не принадлежит к тому разряду женщин, которых мы в молодости называли динамистками? Потому как мне показалось, что если в жизни я и видел дамочку, требующую особого подхода, так это... Черт возьми, Эндрю! Кого это еще принесло в столь поздний час? Лаксмор так и не успел завершить свой рассказ о впечатлении, которое произвела на него Фрэн. В дверь раздался звонок - сперва один, робкий, затем пронзительный и долгий. И Лаксмор, точно насмерть перепуганный грызун, забился вместе со своей бородкой в дальний уголок кресла. В свое время инструкторы не ошиблись, высоко оценив способности Оснарда к маскировке. Несколько стаканчиков солодового виски ничуть не повлияли на его реакцию, а нежелательная перспектива увидеть сейчас Фрэн только обострила ее. Если она пришла мириться, то выбрала не самый подходящий для этого момент и уж тем более - совсем неподходящего мужчину. Сейчас он только и мог, что послать ее на три буквы. Будет знать, как трезвонить в дверь, точно при пожаре. Шепнув Лаксмору, чтобы тот оставался на месте, Оснард выскользнул из гостиной в холл, по пути закрывая за собой все двери. Подкрался к входной и заглянул в глазок. Но стекло в нем запотело от дыхания. Тогда он достал из кармана платок, отер его со своей стороны, снова приложился к глазку и увидел в нем один большой затуманенный глаз, половая принадлежность которого была совершенно не ясна. Глаз пялился на Оснарда, а звонок над головой продолжал трезвонить как бешеный. Затем глаз вдруг отодвинулся, и он узнал Луизу Пендель в очках в роговой оправе. Стоя на одной ноге, она стаскивала со второй туфлю - очевидно, с намерением заколотить ею в дверь. Луиза точно не помнила, что было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Да и не слишком задумывалась над этим. Она играла в теннис и вернулась в пустой дом. Дети были в гостях у Раддов и остались там ночевать. Она считала Рамона самым дурно воспитанным человеком в Панаме, ей претила сама мысль о том, что дети остались в его доме. И дело совсем не в том, что Рамон ненавидел женщин. Дело было в его манере постоянно давать понять, что ему известно о Гарри нечто большее, чем ей, причем самое скверное. И еще эта его совершенно отвратительная манера замыкаться в себе, как только она заговаривала о рисовой ферме, что, впрочем, было свойственно и Гарри. И это несмотря на то, что ферма была куплена на ее деньги. Но все это вовсе не объясняло ее реакции, когда она вернулась домой после тенниса, не объясняло, почему она вдруг зарыдала без всякой на то видимой причины, ведь за последние десять лет у нее так часто возникали самые веские причины, а плакать она не могла. И Луиза пришла к выводу, что в ней, должно быть, накопилось отчаяние, поспособствовал, кстати, и большой стакан водки со льдом, который она взяла с собой в душ. Приняв душ, она встала перед зеркалом в спальне и обозрела всю себя, голую, с головы до пят. Все шесть футов. Будь объективна. Забудь на секунду о росте. Забудь о своей красавице сестре Эмили с золотыми локонами, с задницей, будто у девушки на центральном развороте "Плейбоя", с грудками, за которые не жалко умереть, и списком побед, где имен больше, чем в панамском телефонном справочнике. Интересно, будь я мужчиной, хотелось бы мне переспать вот с этой женщиной в зеркале или нет? И она пришла к выводу, что да, возможно, но без особой уверенности. Поскольку единственным ее мужчиной был Гарри. Тогда она решила поставить вопрос иначе. Будь я Гарри, хотелось бы мне переспать со мной после двенадцати лет законного брака? Ответ, увы, был однозначен: нет. Слишком устал. Слишком поздно. Слишком явным задабриванием выглядело бы это. Слишком виноватым он себя чувствует. Впрочем, он всегда чувствовал себя виноватым. Чувство вины - лучшая из отговорок. Но все эти последние дни он носит его как вывеску: я предатель, я неприкасаемый, я виновен, я тебя не заслуживаю, спокойной ночи. Смахнув одной рукой слезы и сжимая бокал в другой, она продолжала расхаживать по спальне, изучая себя в зеркале, заводясь все больше и больше, думая о том, как легко давалось все Эмили. Неважно, чем та занималась, играла ли в теннис, скакала на лошади, плавала или стирала, она не делала при этом ни одного неловкого или безобразного движения, просто не могла, даже если б старалась. Даже будучи женщиной, ты, глядя на нее, чуть ли не достигала оргазма. Луиза попыталась принять перед зеркалом соблазнительную позу - вышло хуже, чем она ожидала, типичная вульгарная шлюха. И эти вечные мурашки на коже. И угловатость. Никакой плавности линий. И разве так двигают бедрами? Слишком стара. Всегда была старой. Слишком высокая. Все, спасибо, сыта по горло. Она прошла на кухню, все еще голая, и снова налила себе водки, на этот раз без льда. Вот это и называется настоящая выпивка! Не то что там "я, пожалуй, не прочь немножко выпить". Потому что ей пришлось открыть новую бутылку и еще искать нож, чтоб сорвать фольгу на пробке, и только потом налить. Совсем другое дело, совсем не то, когда ты украдкой наливаешь капельку, просто для поднятия настроения, пока муж твой трахает свою любовницу. - Ну и хрен с ним! - заявила она вслух. Бутылка была из новых запасов Гарри. Не подлежала обложению. - Какому еще обложению? - спросила она тогда. - Налогами, - ответил он. - Вот что, Гарри, я не желаю, чтобы мой дом превращался в распивочную, где подают контрабандную выпивку. Виноватый смешок. Прости, Лу. Так уж устроен мир. Не хотел огорчать тебя. Больше не повторится. Пресмыкается, раболепствует. - Ну и хрен с ним! - повторила она и сразу почувствовала себя лучше. И черт с ней, с этой Эмили, потому что, не будь Эмили, я бы не пошла дорогой высоких идеалов и морали, никогда бы не притворялась, что не одобряю всего подряд, никогда бы не засиделась так долго в девках. Нет, это не просто девственность, это был мировой рекорд, чтоб показать всем вокруг, какая я серьезная и чистая девушка. В отличие от моей красивой шлюшки-сестры, которая только и знала, что трахаться как крольчиха! Тогда я бы никогда не влюблялась в каждого проповедника под девяносто, который поднимался на кафедру в Бальбоа и призывал нас раскаяться в грехах. Никогда бы не строила из себя праведную мисс Совершенство, арбитра, смеющего осуждать всех подряд, хотя на самом деле больше всего на свете мне хотелось быть кокетливой, хорошенькой, взбалмошной и распутной, как большинство других девушек. И черт с ней, с этой рисовой фермой! Моей фермой, хотя Гарри уже давно не возит меня туда, потому что держит там свою гребаную любовницу! Вот так, дорогая, сиди у окошка и жди меня, я скоро приеду. Трахать тебя. Глоток водки. Потом еще один. А потом еще - самый большой, вот это да, прямо так и чувствуешь, как пробирает она до самого нутра, до самых главных частей тела. О господи! Подкрепившись таким образом, Луиза возвращается в спальню и возобновляет хождение по кругу - а вот так эротично? Давай же, скажи! А вот так? Ладно, теперь попробуем по-другому, еще покруче. Но никто ей ничего не говорит. Ни аплодисментов, ни смеха, ни желания ободрить ее. Никто не пьет с ней, не готовит поесть, не целует в шею, не валит на постель. Никто, даже Гарри. А все равно, что бы вы там ни говорили, груди у нее все еще хоть куда, особенно для сорока лет. Уж, во всяком случае, получше, чем у Джо-Энн, хотя Луиза не так часто видела ее раздетой. Нет, конечно, не такие, как у Эмили, но та вообще исключение. Итак, за них! За мои титьки! Титьки, встать, мы пьем за вас!.. Тут она вдруг резко опустилась на постель, спрятала подбородок в ладонях, сидела и смотрела, как звонит телефон на тумбочке Гарри. - Да пошел ты на хрен! - резюмировала она. И чтоб доказать свою решимость, схватила трубку, крикнула в нее: "Пошел на хрен!", потом бросила на рычаг. Когда есть дети, эту чертову трубку всегда в конце концов приходится поднимать. - Да? Кто это? - крикнула она, когда телефон зазвонил снова. Это была Найоми, панамский министр по дезинформации и сплетням, жаждущая поделиться очередной скандальной новостью. Что ж, прекрасно. Говорить с самой собой уже надоело. - Рада тебя слышать, Найоми! Очень хорошо, что позвонила, потому что я уже собиралась писать тебе письмо, и вот ты помогла сэкономить на марке. Вот что, Найоми, я хочу, чтоб ты исчезла из моей долбаной жизни раз и навсегда!.. Нет, нет, послушай, подожди, Найоми! Хочу, чтоб ты знала: если вдруг будешь проходить через парк Васко Нуньес де Бальбоа и случайно увидишь там моего мужа, лежащего на спине и занятого оральным сексом со слоненком, буду крайне признательна, если ты расскажешь об этом двадцати своим лучшим подругам, кому угодно, только не мне! Потому что я не желаю больше слышать твой мерзкий голосок, никогда, вплоть до полного замерзания Панамского канала! Спокойной ночи, Найоми! Не выпуская бокала из руки, Луиза накинула красный домашний халатик, который недавно подарил ей Гарри, - застегивается всего на три большие пуговицы, грудь можно оставлять открытой на твое усмотрение. Затем сбегала в гараж, вооружилась стамеской и молотком и побежала через двор к мастерской Гарри, дверь которой он последнее время держал на замке. Господи, какое же дивное небо! Давно она не видела такого изумительно красивого неба. Звезды, о которых мы рассказываем детям. А вон там Пояс Ориона, Марк. А вот это семь твоих сестричек, Ханна, которых ты всегда мечтала иметь. И месяц, красивый и молоденький, как жеребенок. "Там он сидит и пишет ей письма, - думала она, приближаясь к двери в его владения. - Моей дорогой девочке, второй жене, королеве рисовой фермы". Через мутное окошко в ванной Луиза часами наблюдала за мужем. Видела его силуэт за письменным столом. Сидит, слегка склонив голову набок и высунув от усердия кончик языка, и строчит любовные письма. Хотя писание писем или чего-либо другого было вовсе несвойственно Гарри, то был один из промахов в его образовании, допущенный Артуром Брейтвейтом, величайшим из живых святых после Лаврентия. Дверь, как Луиза и предполагала, была заперта, но особой проблемы не представляла. Дверь, если бить в нее с размаху хорошим тяжелым молотком да еще как следует замахиваться этим молотком, воображая, что опускаешь его прямо на голову этой сучки Эмили, о чем всю свою юность мечтала Луиза, просто ничто. Как, впрочем, и многие другие вещи в этом гребаном мире. Разбив дверь, Луиза устремилась прямо к письменному столу мужа и первым делом взломала с помощью стамески и молотка верхний ящик. Трех хороших ударов по нему было достаточно, чтоб понять, что ящик и не был заперт. Она обшарила его. Счета. Архитектурные чертежи "Уголка спортсмена". Ничего особенного. Она подергала второй ящик. Заперт, но уступает под первым же натиском. Содержимое более вдохновляющее. Какие-то незаконченные эссе по каналу. Вырезки из научных журналов и газет, сплошь испещренные пометками. Сделаны они в основном наверху и изящным почерком Гарри. Кто она?Ради кого он всем этим занимается?Я с тобой говорю, Гарри. Так что слушай меня, пожалуйста. Кто эта женщина, которую ты поселил на моей рисовой ферме без всякого моего согласия и на которую пытаешься произвести впечатление эрудицией, коей у тебя никогда не было и нет? Кому предназначается эта мечтательная коровья улыбка, которая последние дни не сходит с твоих губ и словно говорит: я избранный, я благословен, я хожу по воде? Или слезы - о черт, Гарри, по кому эти слезы, что туманят тебе глаза и так и не могут пролиться?.. И в ней вновь вскипели ярость и отчаяние, она разбила молотком еще один ящик и так и застыла. Святый боже! Деньги! Нет, серьезно, самые настоящие деньги! Весь ящик просто забит до отказа этими гребаными деньгами. Купюрами по сто, пятьдесят и двадцать долларов. Лежат себе в ящике, словно старые парковочные талоны. Тысяча? Да нет, две, три тысячи! Да он, должно быть, грабит банки. Вот только для кого?.. Ради этой женщины? Она делает это за деньги? Ради своей женщины, чтоб водить ее по ресторанам, и при этом ни цента в домашний бюджет? Чтоб содержать ее, обеспечивать уровень, который ей и не снился, на моей рисовой ферме, купленной на мое наследство? Луиза прокричала его имя несколько раз. Первый - спросить его вежливо, второй - потребовать ответа и третий - обругать за то, что его теперь здесь нет. - Будь ты проклят, Гарри Пендель! Ненавижу, гад, мразь! Где бы ты там ни был, слышишь? Ты сучий потрох, гребаный лжец, подлюга! Проклятья посыпались градом. Это был язык ее отца, у него на вооружении находился целый набор нецензурных выражений, и Луиза вдруг почувствовала гордость, что и ей не приходится лезть в карман за всеми этими словечками. Да, она истинная дочь своего долбаного папаши и ничуть не уступает ему в этом искусстве. "Эй, Лу, дорогуша, а ну, поди-ка сюда! Где мой Титан? - он называл дочь Титаном в честь огромного немецкого крана, который работал в гавани Гамбоа. - Разве не заслужил старик отец хоть чуточку внимания от своей дочурки? Не хочешь поцеловать старика? Нет, вы только подумайте! Не хочет! Чтоб тебя, сучка поганая, вонючка, тварь, мразь!" Так, какие-то заметки, преимущественно о Дельгадо. Искаженные версии тех разговоров, что они вели с Гарри за обедами, которые он так любил готовить для нее. Мой Дельгадо! Мой любимый отец и покровитель Эрнесто, сама честность и неподкупность, и мой муж смеет писать о нем все эти мерзости! Но почему? Да он просто к нему ревнует! Всегда ревновал. Считал, что я люблю Эрнесто больше, чем его. Думал, что мне всегда хотелось трахаться с Эрнесто. А вот заголовки: "Женщины Дельгадо" - какие еще женщины? Эрнесто эта ерунда никогда не интересовала! "Дельгадо и през." - опять этот "през" мистера Оснарда! "Взгляды Дельгадо на японцев" - да он их всегда боялся до полусмерти! Думал, что им нужен его канал. Впрочем, он прав. Она снова взорвалась. И выкрикнула во весь голос: "Чтоб тебе пусто было, Гарри Пендель! Я никогда этого не говорила! Это все твои гребаные выдумки, бред! Для кого ты это писал? Зачем?" Письмо. Незаконченное, без адреса. Должно быть, раздумал отправлять, хотел выбросить и забыл. Думаю, тебе будет небезынтересен один разговор, вчера подслушанный Луизой на работе и касающийся нашего Эрни. Она решила пересказать его мне... Решила? Да ничего я не решала! Просто пересказала какие-то сплетни. Да почему, черт побери, жена должна что-то решать, прежде чем в собственном доме передать мужу какие-то сплетни с работы? Тем более о таком добром и порядочном человеке, который желает лишь добра Панаме и каналу? Решила, мать его за ногу! В гробу я тебя видала! Кто ты вообще такой, если считаешь, что мы должны что-то решать, прежде чем в собственном доме поделиться новостями? Нет, всему виной эта сука! Вонючая грязная сучка, укравшая у меня мужа и рисовую ферму! Ах, так вот ты кто! Сабина! Наконец-то Луиза нашла имя этой сучки. Написанное заглавными буквами, поскольку портному было всегда удобнее писать заглавными буквами. "САБИНА" - это имя было выведено с любовью и обведено кружочком. САБИНА, а чуть ниже еще одна запись, "РАД. СТУД." в скобках. Так, значит, ты Сабина, и еще рад. студ., и наверняка знакома с другими студ., и работаешь за доллары США. Так, во всяком случае, мне думается, потому что рядом красуется еще одна запись, в кавычках, "работает на США". И ты получаешь пятьсот баксов в месяц плюс еще премии, если особенно постараешься. Вот оно, все здесь, изображено рукой Гарри в виде диаграмм, о которых он впервые узнал от Марка. Основная идея диаграммы, пап, состоит в том, что она не линейна. Цифры и знаки могут плавать на них, как воздушные шарики на ниточках, в том порядке, в каком ты им прикажешь. Можно рассматривать их по отдельности или вместе. Очень точная штука. Вот эта ниточка ведет от шарика под названием "Сабина" прямиком к букве "Г", так иногда расписывался Гарри, когда в нем брал верх комплекс Наполеона. А ниточка от Альфы - ей удалось обнаружить еще и Альфу - вела к Бете, затем - к Марко (през.), а потом неизбежно возвращалась к "Г". Ниточка от Медведя тоже вела к "Г", а вот кружок, которым был обведен Медведь, был весь волнистый и неровный - воздушный шарик, готовый того гляди взорваться. И у "Мики" тоже имелся шарик, и еще он был обозначен, как "Верховн. МО", и ниточка от него уходила к Рафи, а потом - в бесконечность. Наш Мики? Наш Мики является верховн. МО? Да от него ведут сразу шесть ниточек - к кружкам "Оружие", "Информаторы", "Подкупы", "Связи", "Наличные", "Рафи". Наш Рафи? Наш Мики, который звонит по ночам минимум раз в неделю и в сто двадцать пятый раз грозится покончить с собой? Она снова принялась шарить в ящике. Хотела найти письма этой сучки Сабины к Гарри. Если она писала ему эти письма, Гарри хранит их где-то здесь. Да ее Гарри не выбрасывает ни пустого коробка от спичек, ни яичной скорлупы! Видно, сказывается тяжелое голодное детство. Она перевернула все в поисках этих писем. Где же они? Под деньгами? Может, под половицей? Или в книге? Боже милостивый, дневник Дельгадо! Причем вел его вовсе не Дельгадо, а Гарри. Нет, он какой-то ненастоящий, сплошная насмешка, а слова выведены твердым карандашом, наверное, для того, чтоб размножить через копирку. Многие сведения взяты из моих бумаг. Реальные встречи Дельгадо расписаны точно. Но между этими строками обозначены встречи, которых не было вовсе. Полуночное совещание с "банкирами" из Японии, его тайно посетил сам през... тайная поездка в машине с фр. послом, из рук в руки перешел чемодан денег... встреча с эмиссаром от колумбийского наркокартеля, в 11 вечера. Новое казино Рамона... Приватный загородный обед, который посетили японские "банкиры", ряд панамских официальных лиц и през.... Чтоб мой Дельгадо всем этим занимался? Мой Эрнесто Дельгадо разъезжает по ночам с французским послом? Встречается с представителями колумбийской наркомафии? Ты что, Гарри, совсем спятил? Да кто тебе позволил оговаривать моего босса? Выдумывать о нем такие мерзости? Для кого все это? Кто платит тебе за всю эту грязь? - Гарри! - вскрикнула она в ярости и отчаянии. Но имя мужа прозвучало, как шепот, потоку что рядом снова затрезвонил телефон. На этот раз Луиза решила действовать хитрей. Подняла трубку, слушала, а сама ничего в нее не говорила, даже не послала куда подальше. - Гарри? - женский голос, сдавленный, жалобный, умоляющий. Она!.. Звонит издалека. С рисовой фермы. Фоном какой-то грохот. Должно быть, работает мельница. - Гарри? Поговори же со мной! - визжит женщина. Ах ты, испанская сучка! Правильно говорил папа, этим латиносам доверять нельзя. Плачет. Да, это она, Сабина. Ей нужен Гарри. А кому, спрашивается, не нужен? - Гарри, помоги мне! Ты мне нужен, срочно! Так. Спокойно. Жди. Ничего не говори. Не говори ей, что ты не Гарри. Послушай лучше, что скажет дальше. Луиза плотно сжала губы, еще крепче прижала трубку к правому уху. Говори же, стерва! Раскройся! Но стерва только тяжело дышала в трубку. Прямо задыхалась. Давай же, Сабина, милочка, говори! Скажи: "Приди и трахни меня, Гарри!" Спроси: "А где мои гребаные бабки? Нечего держать их в ящике, они мои! Это Сабина, рад. студ., звоню с твоей гребаной рисовой фермы, и мне так одиноко!" Снова грохот. Какие-то хлопки и треск, словно от мотоциклетных выхлопов. Падение чего-то тяжелого. Так, отставить бокал с водкой. И выдать на пределе голосовых возможностей, на классическом американско-испанском отца: - Кто это?А ну, отвечай! Луиза ждет. Молчание. Ноль. Какие-то невнятные причитания. Луиза переходит на английский: - Убирайся из жизни моего мужа, ты, дрянь! Слышишь, что я говорю, Сабина, сучка поганая? Будь ты проклята! И с моей рисовой фермы тоже убирайся! И снова нет ответа. - Я в его кабинете, Сабина. И знаешь, чем занимаюсь? Ищу твои долбаные письма к нему! И Эрнесто Дельгадо никакой не коррупционер! Поняла? Все это ложь! Я у него работаю. Кто угодно коррупционер, только не Эрнесто! И не смей молчать, поняла? В трубке снова хлопки и взрывы. Господи, что ж это такое? Что там происходит? Очередное вторжение? Сучка рыдает во весь голос, потом вешает трубку. Она сама громко хлопает трубкой о рычаг, прямо как в кино. Точно видит себя со стороны. Садится. Смотрит на телефон, ждет, когда он зазвонит снова. Телефон не звонит. Стало быть, я все-таки снесла башку своей сестричке. Или кто-то другой. Бедная маленькая Эмили. Ну и хрен с тобой! Луиза поднимается. Рука не дрожит. Отпивает большой глоток водки. В голове ясно, как никогда. Видать, крутая штучка, эта Сабина. А мой муж - сумасшедший. Видать, и для тебя настали плохие времена. Ну и поделом. На рисовых фермах бывает так одиноко. Книжные полки. Пища для мысли. В самый раз для человека, сбившегося с пути истинного. Нет, наверняка Гарри прячет письма этой стервы в книгах. Новые книги на месте старых. Старые - на новых местах. Объясни. Гарри, ради бога, объясни! Скажи мне все, Гарри. Поговори со мной! Кто эта Сабина? Кто такой Марко? Зачем ты сочиняешь истории о Рафи и Мики? Почему поливаешь грязью Эрнесто? Пауза. Луиза Пендель в красном, застегнутом на три пуговицы халатике - под ним ничего - шарит на книжных полках мужа, при этом обнажаются бедра и ягодицы. Чувствует себя совершенно голой и незащищенной. Не просто голой. Она возбуждена сверх всякой меры. Она вся горит. Сгорает от желания. Она хочет еще одного ребенка. Хочет, чтоб у Ханны было семь сестричек, при том условии, конечно, что ни одна из них не будет похожа на Эмили. Книги отца об истории канала, с тех самых дней, когда шотландцы пытались основать колонию в Дарьене и потеряли половину своего национального богатства. Она открывает их одну за другой, трясет с такой силой, что рвутся корешки, резко отбрасывает в сторону. Ни следа любовных писем. Книги о капитане Моргане и его пиратах. Они разграбили Панама-Сити, а потом сожгли его дотла, остались лишь руины, куда мы возим теперь детей на пикники. Но никаких писем ни от Сабины, ни от кого-либо еще. Ни от Альфы, ни от Беты, ни от Маркоса или Медведя. Ни от этой хитрой маленькой сучки, рад. студ., с подозрительными деньгами из Америки. Книги о тех временах, когда Панама принадлежала Колумбии. Но никаких любовных писем, с какой бы силой ни швыряла она их о стенку. Луиза Пендель, будущая мать семерых сестричек Ханны, сидит на корточках, голая под красным халатиком, "в котором он меня еще ни разу не трахал", ноги оголены от икр до причинного места, пролистывает карты и чертежи с изображением канала и от души сожалеет, что кричала на бедную женщину, чьи любовные письма не удалось найти, а возможно, они не существовали вовсе. Как не существовало и самой Сабины, поселившейся на рисовой ферме, которая и звонила совсем не оттуда. А вот биографии настоящих мужчин, таких, как Джордж Гетелз и Уильям Кроуфорд Джоргас. Серьезные, последовательные и совершенно безумные мужи, они были верны своим женам, не писали писем, в которых бы очерняли свое начальство, не прятали пачки банкнот в запертых ящиках письменных столов, не прятали неизвестно где писем, которые я никак не могу найти. Книги, которые заставлял читать ее отец, в надежде, что в один прекрасный день она найдет себе такого мужчину и построит свой собственный долбаный канал. - Гарри! - Она кричала уже в полный голос, чтоб напугать его. - Гарри, где ты спрятал письма от этой глупой сучки? Говори, Гарри, я хочу знать! Книги о договорах по каналу. Книги о наркотиках и "Куда ты идешь, Латинская Америка?". Куда идет мой гребаный муж, так было бы точнее. И куда идет бедный Эрнесто, если, конечно, то, что пишет о нем Гарри, содержит хоть крупицу правды? Луиза села и заговорила с Гарри уже более мирным и тихим голосом, она не хотела давить на него. От криков толку не будет. Она говорила с ним спокойно и рассудительно, как зрелый человек с таким же человеком, говорила из кресла тикового дерева, в которое садился отец, когда хотел покачать ее на коленях. - Знаешь, Гарри, я просто не понимаю, чем ты занимаешься у себя в кабинете по ночам, хоть и без того являешься теперь домой поздно. Чего прежде не было. Если пишешь роман о коррупции, или автобиографию, или же историю портняжного мастерства, то мог бы сказать мне. Ведь мы как-никак муж и жена. Гарри начинает оправдываться, и делает это шутливо, с притворным смирением портного. - Видишь ли, все эти счета, Лу. На них вечно не хватает беглости. Вернее, времени. Заниматься ими днем, когда каждую минуту в дом звонят, невозможно. - Счета фермы? Она снова превращается в стерву. Рисовая ферма стала в доме чем-то вроде табу, не подлежала обсуждению, и ей надо бы уважать такой подход. Всеми финансовыми вопросами занимается Рамон, Лу. И Анхель тут ни при чем или почти ни при чем, Лу. - Ателье, - обреченно бормочет в ответ Пендель. - Но, Гарри, я ведь не какая-то там дурочка. И в школе по математике у меня были только отличные оценки. Всегда могу помочь тебе, если, конечно, захочешь. А он уже качает головой. - Нет, это совсем не та математика, Лу. Тут нужен более творческий подход. Числа берутся из воздуха. - Так вот почему ты исписал заметками все поля в книге Маккаллоу "Тропинка между морями"? Причем таким почерком, что никому, кроме тебя, не прочесть? Гарри улыбается - фальшиво и натянуто. О, да, вот тут ты права, Лу, очень умно с твоей стороны, что заметила. Я серьезно подумываю о том, что неплохо бы украсить клубную комнату какими-нибудь старинными рисунками и гравюрами, знакомящими с историей канала. Придать, так сказать, атмосферу, возможно, заказать несколько предметов материальной культуры. - Гарри, ты всегда говорил мне, и в этом я с тобой соглашалась, что панамцам, за редчайшим исключением, вроде благородного Эрнесто Дельгадо, плевать на канал. Они ведь его не строили. Строили мы. Они даже не поставляли рабочей силы. Вся рабочая сила поступала из Китая, Африки и Мадагаскара, из Индии и с Карибских островов. А Эрнесто - хороший человек. "Господи, - подумала она. - К чему я это все говорю? Зачем веду себя, как сварливая злобная баба? Спокойней. Главное, не принимать близко к сердцу. Потому что Эмили шлюха". Она сидела за столом, обхватив голову руками, жалея о том, что взломала ящики, жалея о том, что накричала по телефону на эту несчастную рыдающую женщину, кляня себя на чем свет стоит за дурные мысли о Эмили. "Никогда и ни с кем не буду так говорить, - решила она. - Не собираюсь больше наказывать саму себя, наказывая при этом других. Я совсем другая, я не такая, какими были моя чертова мать и мой долбаный папаша, я не какая-нибудь злобная богобоязненная сучка из Зоны. И еще я очень сожалею о том, что в моменты стресса и под влиянием алкоголя взяла на себя смелость осуждать такую же грешницу, как я, пусть даже она и любовница Гарри, пусть даже рано или поздно я убью ее за это". Пошарив в ящике, которым до сих пор пренебрегла, она наткнулась на еще один незаконченный шедевр: Ты будешь приятно удивлен, Энди, узнав, что наша новая договоренность как нельзя лучше устраивает все стороны, особенно дам. Все как бы переводится на меня, Л. ничем не скомпрометирована, особенно в глазах этого негодяя Эрни. Плюс к тому так гораздо безопасней для всей семьи в целом. Продолжим в ателье. "Что ж, я тоже продолжу", - думала Луиза в кухне, где решила выпить на посошок. алкоголь, как только что выяснилось, уже не действовал на нее. Что подействовало - так это Энди, он же Эндрю Оснард, заменивший, после прочтения вышеупомянутого отрывка, Сабину в качестве объекта для подозрений. Впрочем, ничего нового в этом не было. Она всегда настороженно относилась к мистеру Оснарду, особенно после той поездки на остров Энитайм, где пришла к заключению, что Гарри хочет, чтоб она переспала с этим типом и облегчила тем самым его совесть. Впрочем, исходя из того, что было известно Луизе о совести мужа, одного постельного эпизода для разрешения этой проблемы было бы недостаточно. Должно быть, она вызвала такси. Потому что на улице перед домом стоял кэб, и водитель названивал в дверь. Оснард повернулся спиной к дверному глазку и прошел через гостиную на балкон, где Лаксмор по-прежнему сидел в зародышевой позе, слишком напуганный, чтоб говорить или действовать. Налитые кровью глаза были широко распахнуты, верхняя губа от страха кривилась в усмешке, между бородкой и усами виднелись два желтоватых передних зуба - должно быть, именно сквозь них всасывался воздух, давая понять, что босс доволен завершением фразы. - Незапланированный визит БУЧАНА ДВА, - тихо сказал ему Оснард. - Но ситуация под контролем. Вам лучше убраться и побыстрей. - Я старше вас по званию, Эндрю. О господи, зачем же так молотить в дверь? Да она и мертвого разбудит! - Я обеспечу вам отход и прикрытие. Как только услышите, что я затворил за ней дверь в гостиную, идите к лифту, спускайтесь вниз. Дайте консьержу доллар, скажите, пусть возьмет вам такси до Эль Панама. - Господи, Эндрю... - Что такое? - А как же быть с вами? Нет, ее, конечно, надо выслушать. Но что, если при ней револьвер? Мы должны вызвать полицию, вот что, Эндрю. И еще одно. -Что? - Таксисту можно доверять? Сами знаете, какие среди них попадаются типы, слышали, наверное. В гавани сплошь и рядом находят трупы. И потом, я не говорю на их испанском, Эндрю. Подняв Лаксмора на ноги, Оснард вывел его в холл, затолкал в стенной шкаф и закрыл дверцу. Затем подошел к входной двери, отодвинул задвижки, повернул ключ в замке и отворил. Стук прекратился, звонок продолжал звонить. - Луиза, - и он снял ее палец с кнопки звонка. - Чудесно, страшно рад. А где Гарри? Почему бы вам не войти? И, крепко взяв ее за запястье, он втянул женщину в холл и затворил за ней дверь, но на задвижку и ключ запирать не стал. Они стояли совсем близко, лицом к лицу, и Оснард продолжал сжимать ее руку в своей, поднятой вверх, точно собирался закружить ее в старомодном вальсе. То была рука с зажатой в ней туфлей. Луиза разжала пальцы, туфля упала на пол. Она не произносила ни слова, но он уловил запах изо рта - в точности так же пахло от мамы, когда он подходил поцеловать ее на ночь. Платье на ней совсем тоненькое. Он ощущал через красную ткань прикосновение грудей и выпуклого треугольника между ногами. - В какие такие гребаные игры вы играете с моим мужем, а? - спросила она. - Что это за чушь он лепит вам о том, что якобы Дельгадо берет взятки от французов и связан с наркокартелями? Кто такая Сабина? Кто эта Альфа? Но, несмотря на ярость, произнесла она эти слова несколько неуверенно, голосом не слишком громким и не слишком убедительным, чтоб его услышали в стенном шкафу. И Оснард чисто инстинктивно тут же уловил в ее голосе страх. Она боялась его, боялась за Гарри, но больше всего боялась сейчас услышать нечто совсем ужасное, нечто такое, чего лучше не знать вовсе. Однако Оснард все уже понял. Своими вопросами она ответила на все его вопросы, и ответы эти совпали с тревожными сигналами, копившимися в его подсознании на протяжении нескольких последних недель. Она ничего не знает. Гарри и не думал ее вербовать. Все обман. Она уже собралась повторить вопросы, уточнить, расширить или же спросить что-то еще, но Оснард понял, что рисковать не стоит. Нельзя допустить, чтоб Лаксмор слышал. И вот, зажав ладонью ей рот, он завел ей руку за спину и, подталкивая сзади, заставил в одной туфле войти в гостиную, не забыв при этом толчком ноги захлопнуть за собой дверь. На полпути вдруг замер, по-прежнему крепко прижимая ее к себе. Две верхние пуговицы на ее платье расстегнулись во время всей этой возни, обнажив голые груди. Запястьем он чувствовал, как бьется ее сердце. Дыхание стало более глубоким и ровным. Затем он услышал, как хлопнула входная дверь - Лаксмор ушел. Он выждал и услышал гудение подошедшего лифта, затем - астматический вздох закрывающихся дверей. Лифт начал спускаться вниз. Он отнял ладонь от ее рта и почувствовал, что она влажна от слюны. Потом сжал в ладони ее голую грудь и ощутил, как напрягся и затвердел сосок. Грудь так ладно угнездилась в его ладони. Все еще стоя у нее за спиной, он отпустил ее руку, она медленно и вяло упала вниз. А потом услышал, как Луиза что-то шепчет, сбрасывая вторую туфлю. - Где Гарри? - спросил он, продолжая поддерживать ее. - Уехал искать Абраксаса. Мики умер. - Кто умер? - Абраксас. Кто ж еще? Если б умер Гарри, он бы не смог поехать туда, верно? - Туда? Где он умер? - В Гуараре. Ана говорит, что застрелился. - Кто такая Ана? - Его женщина. Он положил правую руку на другую ее грудь, Луиза резко тряхнула головой, и в рот ему полезли жесткие каштановые волосы. Он развернул ее к себе, поцеловал в висок, щеку, потом начал слизывать пот, ручейками сбегавший по ее лицу, почувствовал, что она дрожит всем телом. Лицо ее исказила странная гримаса, и вот ее губы и зубы сомкнулись с его губами, язык проник в рот и шарил там в поисках его языка, и он мельком увидел ее сощуренные глаза, слезы, закипавшие в их уголках, и услышал, как Луиза пробормотала всего лишь одно слово: "Эмили". - Кто такая Эмили? - шепотом спросил он. - Моя сестра. Я рассказывала о ней, тогда, на острове. - А при чем здесь она, черт возьми? - Она живет в Дейтоне, штат Огайо. И трахалась со всеми моими дружками. У тебя есть хоть капелька стыда? - Боюсь, что нет. Был да весь вышел, еще в детстве. Тут она выдернула одной рукой полы его рубашки, другая затеребила пряжку от пояса брюк от "Пендель и Брейтвейт", продолжая бормотать что-то себе под нос. Он не улавливал ни единого слова, да и неинтересно это ему было. Ухватился за третью пуговицу, но Луиза нетерпеливо оттолкнула его руку и одним движением стащила халатик через голову. Он сбросил туфли, спустил брюки, а вместе с ними - трусы и носки. Затем стащил рубашку через голову. И вот, голые, они разделились, стояли и окидывали друг друга оценивающими взглядами, точно борцы, примеривающиеся к схватке. Затем Оснард сгреб ее в объятия, подхватил на руки, понес в спальню и опустил на кровать, где она тут же навалилась на него, обхватив его длинными крепкими бедрами. - Да погоди ты, ради бога! - взмолился он и сбросил ее с себя. А потом взял ее, очень медленно и бережно, используя все свое умение и опыт. Заткнуть ей рот. Привязать сорвавшуюся пушку к палубе. Заставить ее перейти в мой лагерь, какие бы ни предстояли битвы. Потому что ничего другого предложить в данный момент просто нельзя. Потому что она всегда мне нравилась. Потому что трахать жен друзей всегда так занимательно. Луиза лежала, повернувшись к нему спиной, прикрыв голову подушкой, поджав колени к животу и прижимая к носу край простыни. В защитной позе. Она закрыла глаза и больше походила на мертвую, чем на спящую. Ей казалось, что она лежит у себя в детской, в доме на Гамбоа, что ей десять лет, шторы на окнах задернуты, ее сослали сюда замаливать грехи после того, как она исполосовала в клочья ножницами новенькую блузку Эмили, под тем предлогом, что она якобы очень уж вызывающая. Ей хотелось встать, попросить у него зубную щетку, одеться, причесаться в ванной и уйти. Но, чтоб проделать все это, необходимо было признать, что место и действие реальны, что рядом с ней в постели лежит голый Оснард. И еще тот неопровержимый факт, что надеть ей нечего, кроме тоненького красного халатика с оторванными теперь пуговицами - да и где он теперь, черт бы его побрал? - да, и еще пары туфель на плоской подошве, чтоб скрыть рост, - и что, дьявол разрази, случилось с ними? И еще у нее так страшно болела голова, просто раскалывалась от боли, что в самый раз теперь попросить, чтоб ее отвезли в больницу, с чего, наверное, и надо было начинать этот вечер, а не жрать водку и не разбивать вдребезги письменный стол Гарри. И еще если б не было этого разговора с Мартой, и не умер бы Мики, и ее Гарри не погубил бы репутацию Дельгадо, и не было бы рядом этого Оснарда и всего только что случившегося... Она дважды ходила в ванную, один раз ее там вырвало, но всякий раз заползала обратно в постель и пыталась внушить себе - того, что произошло, не было вовсе. Оснард говорил по телефону, и не было никакого спасения от его противного ненавистного английского говора всего в восемнадцати дюймах от ее головы, сколько подушек ни положи сверху. А с другого конца линии доносилось сонное и растерянное бормотание с шотландским акцентом, и от него тоже не было избавления. - Боюсь, у нас весьма тревожные для вас новости, сэр. - Тревожные? Где тревога, почему? - пробивался сквозь шумы на линии голос шотландца. - Речь идет о нашем греческом корабле. - Греческом корабле? Каком еще корабле? О чем это вы, Эндрю, что-то не пойму! - Нашем флагмане, сэр. Флагмане молчаливой эскадры. Долгая пауза. - Понял вас, Эндрю! Грек, господи боже мой! Информация принята. Насколько все это серьезно? Что произошло? - Он пошел ко дну, сэр. - Пошел ко дну? Как это понимать? Почему? - Утонул. - Снова пауза, чтоб до собеседника дошло. - Списан со счетов. К западу отсюда. Обстоятельства еще не установлены. Я послал писателя, чтоб все разузнал. Снова недоуменное молчание в трубке, Луиза тоже недоумевала. - Писателя? - Да, очень знаменитого. - Ясно! Вас понял! Автора бестселлеров давно минувших дней. Да, именно, иначе не скажешь. Ни слова больше. Но как именно утонул, Эндрю? То есть вы хотите сказать, совсем? - Первые сообщения говорят о том, что вряд ли он снова всплывет. - Господи! Боже мой! Но кто это сделал, Эндрю? Эта женщина. Уверен, тут без нее не обошлось. Нет, я ничего не имел против нее. Вплоть до вчерашнего вечера. - Не будем пока вдаваться в детали. Боюсь, что сейчас не стоит, сэр. - Ну а команда? Что случилось с его матросами, то есть, черт, я хотел сказать, его неразговорчивыми друзьями? Они что, тоже пошли ко дну? - Пока еще неизвестно. Скоро услышим. А вам лучше вернуться в Лондон, как, впрочем, и планировалось, сэр. Я вам туда позвоню. Он повесил трубку и сорвал с ее головы подушку, что было нелегко - Луиза впилась в нее обеими руками. Даже с плотно зажмуренными глазами она, казалось, видела его упитанное обнаженное тело, небрежно развалившееся рядом, на скомканных простынях, с обмякшим членом. - Я ничего этого не говорил, - произнес он. - Хорошо? Она решительно отвернулась от него. Ничего хорошего. - Твой муж храбрый парень. Ему приказано не обсуждать этого с тобой ни при каких условиях. Никогда. И мне тоже не положено. - И в чем же заключается его храбрость? - Люди рассказывают ему разные вещи. Он пересказывает нам. А то, чего не слышал, идет и узнает сам, часто ценой большого риска. Недавно он наткнулся на нечто очень важное. - Так вот почему он фотографировал мои бумаги? - Мы должны знать о всех встречах Дельгадо. Иногда в его расписании возникают странные пробелы. - Да нет никаких пробелов! Он или идет на мессу, или проводит время с женой и детьми. Кстати, сын у него в больнице. Себастьян. - Это он тебе так говорит. - Но это правда! И нечего нести тут всякий бред!.. Гарри делает это для Англии? - Для Англии, Америки, Европы. Для всего цивилизованного свободного мира. - Тогда он просто задница, вот кто! И твоя Англия тоже дерьмо! И весь твой цивилизованный свободный мир! Ей понадобилось время и немало усилий, но в конце концов она себя все же заставила. Приподнялась на локте, обернулась и взглянула на него. - Не верю ни одному твоему гребаному слову! Ничему, что ты тут наговорил, - заявила она. - Ты просто скользкий тип и мошенник, охмуряешь людей разными красивыми словечками, в которых нет ни грана правды. А мой Гарри выжил из ума! - Не хочешь верить, не надо. Только держи пасть на замке! - Все это бред, вранье! Он все сочиняет. Ты тоже сочиняешь. Только и знаете, что заниматься онанизмом! Зазвонил телефон. Другой телефон, которого она до этого не замечала, хоть и стоял он совсем рядом, на тумбочке у постели, подсоединенный к портативному магнитофону. Оснард довольно бесцеремонно перекатился через нее, схватил трубку, и она, перед тем как зажать уши и плотно зажмурить глаза с выражением крайнего отчаяния и отвращения к самой себе, все же услышала, как он бросил в трубку "Гарри". Но так получилось, что одна рука не слишком плотно прижималась к уху. И так уж вышло, что в нем, этом ухе, все же звучал голос мужа, перекрывая ее собственный внутренний голос, смятенный, пытавшийся все отрицать, оправдаться. - Мики был убит, Энди, - сдержанно и неторопливо докладывал Гарри. - Судя по всему, заказное убийство, и действовал профессионал. Вот и все, что я могу сказать на данный момент. Но мне тут дали понять, что подобное может повториться, а потому всем заинтересованным сторонам следует принять особые меры предосторожности. Рафи уже вылетел в Майами, лично я собираюсь переговорить кое с кем еще, предупредить и решить, что делать дальше. Меня очень беспокоят студенты. Не уверен, что мы сможем их остановить, если они вдруг созовут всю флотилию. - Где ты находишься? - спросил Оснард. Тут настала пауза, за время которой Луиза вполне бы успела задать Гарри пару вопросов. Нечто на тему: "Ты все еще меня любишь?" или: "Скажи, ты простишь меня?" А может: "Заметишь ли ты во мне перемену, если я тебе ничего не скажу?" или: "Когда ты собираешься быть сегодня дома и надо ли мне что-нибудь купить, чтоб мы вместе могли приготовить ужин?" Но пока она решала, какой из вопросов выбрать, в трубке уже настала тишина, и над ней, опираясь на локоть, нависал Оснард, и полные его щеки слегка обвисли, а маленький влажный рот был приоткрыт. Впрочем, во всем этом вовсе не читалось намерения вновь заняться с ней любовью, потому что впервые за все время их недолгого знакомства он, похоже, пребывал в растерянности. - И что это было, черт побери? - спросил он таким тоном, точно она была отчасти виновата в случившемся. - Гарри, - глупо ответила она. - Какой? - Твой, наверное. Он недовольно фыркнул и растянулся на спине рядом с ней, заложив руки за голову и напоминая нудиста на пляже. Затем снова взялся за телефон, но не за тот, по которому только что говорил с Гарри, а за первый. И, набрав номер, попросил подозвать сеньора Меллорса. - Похоже, это было убийство, - без всяких преамбул сказал он, и Луиза догадалась, что говорит Оснард все с тем же шотландцем. - Похоже, что студенты могут взбунтоваться... сплошные эмоции, страсти кипят... такой уважаемый человек... Профессиональная работа, задействован специалист в мокром деле. Все детали еще неизвестны, но информация начала поступать... Что вы хотите сказать этим, сэр? Какой предлог? Не понял. Предлог для чего? Нет, конечно, нет... Понимаю... Как только смогу, сэр. Да, немедленно. Затем он какое-то время оставался неподвижен, лежал, тихонько посапывая и время от времени мрачно усмехаясь чему-то, а потом вдруг резко сел в постели. Спустил ноги, поднялся, пошел в гостиную и вернулся с охапкой одежды в руках. Выудил из нее рубашку и надел. - Куда вы идете? - спросила она. И когда он не ответил, добавила: - И что теперь собираетесь делать? Я просто не понимаю, Эндрю, как это можно, вот так встать, одеться и уйти и оставить меня здесь без одежды. Зная, что мне просто некуда идти и мое положение... Она умолкла. - Мне страшно жаль, старушка. Но кто мог ожидать. Боюсь, придется возвращаться к разбитому очагу. Нам обоим. Пора домой. - Домой? Это куда? - Тебе - в Бетанью. Мне - в добрую старую Англию. Все по домам. Чур не оборачиваться, вправо-влево не глядеть, что под ноги попадется, не поднимать. Быстрей домой, к мамочке, самым коротким путем. Оснард завязывал перед зеркалом галстук. Подбородок задран вверх, самообладание полностью восстановлено. И на какую-то долю секунды Луизе показалось, будто она увидела в нем стоицизм, умение держать удар и признавать собственное поражение, что в определенных условиях могло бы даже сойти за благородство. - Попрощайся за меня с Гарри, ладно? Он великий актер. Мой преемник свяжется с ним. А может, и нет. - Все еще в рубашке, он выдвинул ящик комода, достал оттуда спортивный костюм и протянул ей. - В такси лучше надеть это. Вернешься домой, сожги, а пепел развей по ветру. И сиди тихо, не высовывайся, хотя бы несколько недель. Барабаны войны смолкают, ребята возвращаются по домам. Хэтри, великого магната и владельца масс-медиа, новости застали за ленчем. Он сидел за своим обычным столиком в "Коннот" (29), ел почки и бекон, запивал все это кларетом и пытался систематизировать свое видение новой России, суть которого сводилась к тому, что чем больше передерутся между собой эти ублюдки, тем лучше для Англии и лично для него, Хэтри. А аудитория его, по счастливой случайности, состояла из Джеффа Кавендиша и того, кто принес ему эти новости. Последний был не кто иной, как юный Джонсон, сменивший Оснарда в конторе Лаксмора. Ровно двадцать минут тому назад поступил сигнал бедствия из британского посольства, отправленный лично послом Англии в Панаме Молтби. А наткнулся он на него в кипе бумаг, накопившихся среди почтовых поступлений Лаксмору за время его драматичного марш-броска в Панаму. И Джонсон, будучи молодым и амбициозным офицером разведки, естественно, взял себе за правило шарить в бумагах начальника, как только выпадала такая возможность. Но самое замечательное заключалось в том, что Джонсону было просто не с кем поделиться этой новостью, кроме как с самим собой. И не только потому, что весь верхний этаж дружно отправился на ленч, а сам Лаксмор находился на пути домой, - во всем здании не было ни одного сотрудника, посвященного в историю с БУЧАНОМ. А потому, движимый возбуждением и вдохновением, Джонсон незамедлительно позвонил в офис Кавендиша, где ему сообщили, что тот в данный момент обедает с мистером Хэтри. Тогда он позвонил в офис Хэтри, где ему сказали, что Хэтри обедает в "Коннот". И вот, рискуя всем на свете, он воспользовался единственной свободной в тот момент служебной машиной и единственным свободным водителем. За что впоследствии, и не только за это, был вызван на ковер отчитываться. - Я помощник Скотти Лаксмора, сэр, - робко представился он Кавендишу, выбрав из двух лиц то, что посимпатичнее. - Боюсь, у меня для вас очень важное сообщение из Панамы, сэр. И еще, как мне показалось, срочное. Не хотелось бы зачитывать вам по телефону. - Садись, - приказал ему Хэтри. И бросил официанту: - Подай стул. И вот юный Джонсон уселся, а усевшись, уже приготовился было передать Кавендишу полностью расшифрованный текст сообщения Молтби, но тут Хэтри вырвал листок из его рук и развернул его - так поспешно и нетерпеливо, что все остальные обедающие обернулись и с любопытством уставились на него. Хэтри прочел послание и передал его Кавендишу. Кавендиш тоже прочитал, а вместе с ними, возможно, и один из официантов, потому что именно в это время они суетились вокруг стола, ставя третий прибор для Джонсона и делая все для того, чтоб он выглядел обычным посетителем этого престижного заведения, а не запыхавшимся и вспотевшим юнцом в спортивной куртке и серых фланелевых брюках - наряде, на который метрдотель взирал без всякого удовольствия. Но, с другой стороны, ведь сегодня была пятница, и молодой Джонсон собирался на уик-энд в Глочестершир, где жила его матушка. - Вроде бы то самое, чего мы ждали? - спросил Хэтри Кавендиша, продолжая энергично пережевывать кусок почки. - Тогда можно и начинать. - Да, оно, - со сдержанной радостью подтвердил Кавендиш. - Вот нам и повод. - Как насчет того, чтоб замолвить словцо Вэну? - спросил Хэтри, тщательно вытирая соус с тарелки корочкой хлеба. - Лично мне кажется... думаю, это будет самое правильное... если братец Вэн узнает об этом из вашей газеты, - выпалил Кавендиш серию коротких фраз. - Прошу прощения, извиняюсь, - добавил он в адрес Джонсона, которому, вставая, наступил на ногу. - Но мне надо срочно позвонить. Потом извинился перед официантом и по рассеянности и в спешке прихватил с собой двойную салфетку камчатого полотна. А Джонсон вскоре после этой истории был уволен, и никто толком так и не понимал, за что. Под официальным предлогом, что шлялся по Лондону с расшифрованным текстом, содержавшим секретную информацию и кодовые клички. А неофициальной причиной являлось то, что его сочли слишком возбудимым для работы в секретной службе. Но вполне вероятно, что главной причиной послужило совсем другое - то, что он посмел ворваться в гриль-бар гостиницы "Коннот" в спортивной куртке. Глава 22 Чтобы добраться до знаменитого своими фейерверками Гуараре в панамской провинции Лос Сантос, занимающей часть перешейка к юго-западу от Панамского залива, Гарри Пенделю пришлось проехать от дома дяди Бенни на Лиман-стрит, где пахло горящим углем, затем - мимо сиротского приюта "Сестры Милосердия", нескольких синагог в Ист-Энде и длинного ряда переполненных до отказа британских пенитенциарных заведений под патронажем ее величества королевы. Все эти и прочие заведения терялись в темноте джунглей по обе стороны от него. И от узкой извилистой дороги, что уходила вперед и пропадала в горах, вырисовывавшихся на фоне звездного неба и плоской серо-стальной поверхности Тихого океана, под светом ясного молодого месяца. И без того нелегкая дорога осложнялась неумолчной болтовней детишек, разместившихся на заднем сиденье внедорожника и требовавших веселья и песен, а также жалобными причитаниями жены - все это неумолчно звучало у него в ушах даже на самых безлюдных участках дороги. Зачем так гнать, езжай медленней, смотри, не задави, вон там олень, обезьяна, кролик, дохлая лошадь, метровой длины игуана или семейство индейцев из целых шести человек на одном велосипеде. И, Гарри, я вообще не понимаю, зачем гнать, точно на пожар, со скоростью семьдесят миль в час? Боишься опоздать на фестиваль фейерверков? Так это просто глупо, он длится целых пять дней и пять ночей, а это самая первая ночь, и если мы даже попадем туда завтра, дети поймут и не обидятся. Ко всему этому добавлялись и жалобный монолог Аны, и леденящее душу молчание Марты, не просившей у него ничего того, чего он не мог дать, и присутствие Мики, развалившегося на сиденье рядом, который при каждом повороте или толчке прижимался к нему плечом и бубнил унылым рефреном: отчего он не шьет такие же, как у Армани, костюмы? То, что он испытывал сейчас к Мики, было невыразимо словами и слишком ужасно. Он знал, что во всей Панаме и на протяжении всей жизни не было у него такого друга, как Мики, и вот теперь он убил его. Он больше не видел разницы между тем Мики, которого он любил, и Мики, которого изобрел. За тем разве что исключением, что Мики, которого любил, был лучше, а изобретенному Мики он лишь отдавал дань уважения, что было ошибочно и в первую очередь продиктовано тщеславием Пенделя. Порочность заключалась в самой идее - создать из своего лучшего друга чемпиона, показать Оснарду, с какими людьми он общается. Потому что Мики все же был по-своему героем. Он никогда не нуждался в беглости Пенделя. Мики поднялся на том, что всегда считался ярым противником тирании. Он честно заработал и избиения, и тюрьму, и право пьянствовать после всего этого. И накупать бесчисленное множество дорогих костюмов, чтоб заглушить вонь тюремной униформы. И не вина Мики, что он оказался слаб в том, в чем Пендель считал его сильным, или что перестал бороться, вопреки выдумкам Пенделя о продолжении борьбы. "Если б я оставил его в покое, - думал Пендель. - Если б не обманывал его, не предавал! Это я во всем виноват!" Где-то у подножия холма Анкон он заправился. Залил в бак своего внедорожника столько бензина, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь. И еще дал доллар черному нищему с седыми волосами и огрызком вместо уха, съеденного то ли проказой, то ли хищным зверем, то ли злобной женой. На подъезде к Чейм он по чистой невнимательности сбил таможенный шлагбаум, а в Пенономе вдруг заметил в свете левой задней фары пару преследователей. Преследователями оказались молодые поджарые полицейские американской выучки в черных униформах. Они гнали на мотоцикле, были вооружены автоматами. И славились вежливым обращением с туристами, а также тем, что убивали воров, наркоманов и убийц, впрочем, сегодня к их подвигам должна была прибавиться расправа с опаснейшими английскими шпионами. Сидящий впереди ведет мотоцикл,