Роберт Ладлэм. Наследие Скарлатти --------------------------------------------------------------- Перевод Н. Рудницкой и А. Репко Детектив США: Сборник. Выпуск 7, М.: Ренессанс, 1992 OCR: А.Ноздрачев (nozdrachev.narod.ru) ? http://nozdrachev.narod.ru --------------------------------------------------------------- Американский писатель Роберт Ладлэм хорошо известен советскому читателю по нашумевшей публикации его романа "Бумага Мэтлока", в журнале "Иностранная литература", а также по роману "Рукопись Чэнселлора" (журнал "Нева"). Главное, что отмечают как поклонники этого автора, так и критики - это мастерски сотканные сюжеты его книг. "В любом романе мистера Ладлэма заложено столько неожиданностей, сколько не встретишь ни в каком ином произведении данного жанра", - отмечалось в литературном приложении к газете "Нью-Йорк таймс". И дело здесь не только в одаренности художника, но и в его большом жизненном опыте: Роберт Ладлэм почти два десятка лет работал в шоу-бизнесе актером, продюсером. Там он на деле постигал искусство удерживать внимание зрителя, слушателя, читателя. Интрига не должна заслонять собой живого человека - таково творческое кредо Ладлэма. Его персонажи отнюдь не геройствуют, но живут своими проблемами и заботами, а когда получают удары, то испытывают боль и страдание. В романе "Наследие Скарлатти" он остается верным своим творческим принципам. ЧАСТЬ I Глава 1 10 октября 1944 года. Вашингтон, округ Колумбия. Бригадный генерал Эллис сидел на жесткой, похожей на церковную скамье с прямой спинкой. Мягкой коже кресел генерал всегда предпочитал твердую поверхность. Было девять двадцать утра, но Эллис уже чувствовал себя уставшим - он не спал всю ночь. Каминные часы пробили девять тридцать, затем десять, и, сам тому удивившись, генерал вдруг понял, что ему хочется, чтобы время летело побыстрее: скорее бы покончить с этим делом! В десять тридцать он должен был предстать перед государственным секретарем Соединенных Штатов Америки Корделлом С. Халлом. А пока Эллис сидел в приемной и разглядывал огромную черную дверь с латунными украшениями. Пальцы его теребили белую папку, которую он предусмотрительно вытащил из атташе-кейса: генерал решил избежать неприятной паузы, которая непременно возникла бы, если б он начал возиться с шифром замка в кабинете госсекретаря. Но Халл может папки и не потребовать. Он может попросить, чтобы генерал изложил ее содержание своими словами, а затем, воспользовавшись своим статусом, объявить эти сказанные устно слова неприемлемыми. В этом случае генерал был бы бессилен, ибо то, что лежало в папке, доказательством не являлось - то были лишь отрывочные данные, которые могли или, наоборот, не Могли в зависимости от решения госсекретаря подкрепить высказанные генералом предположения. Генерал вновь взглянул на часы: десять двадцать четыре. "Интересно, - подумал он, - действительно ли Халл пунктуален так, как о том говорят газеты?" Генерал прибыл в свой офис к семи тридцати, за полчаса до начала работы. Для него это было делом обычным. Исключение составляли лишь те особо ответственные случаи, когда он вообще ночи напролет не выходил из офиса. Последние трое суток вполне подходили под определение "кризисная ситуация", хотя и весьма странного характера. Его меморандум - меморандум, который стал причиной этой утренней встречи с госсекретарем, - вполне может заставить кое-кого усомниться в компетентности генерала. Кое-кто может даже постараться от него, Эллиса, избавиться. Но генерал знал, что он прав. Он слегка отогнул обложку папки и еще раз прочел надпись на титульном листе: "Кэнфилд, Мэтью. Майор, резерв армии Соединенных Штатов. Отдел военной разведки". Кэнфилд, Мэтью... Мэтью Кэнфилд. Вот оно, доказательство. Переговорное устройство на столе пожилой секретарши ожило. - Бригадный генерал Эллис? - она лишь на мгновение оторвалась от своих бумаг. - Так точно. - Секретарь ждет вас. Он поднялся, подошел к черной двери - она показалась ему зловещей. Нажал на ручку. - Надеюсь, вы простите меня, генерал Эллис, - roc-секретарь улыбнулся. - Я решил, что характер вашего меморандума требует присутствия третьего лица. Позвольте представить вам моего помощника мистера Брэйдака. Бригадный генерал опешил: он ведь специально оговаривал, что встреча должна быть строго конфиденциальной. Помощник госсекретаря Брэйдак стоял футах в десяти от стола Халла. Он был из той команды Белого дома, что появилась там при администрации Рузвельта. Даже его костюм - светло-серые фланелевые брюки и просторный пиджак из твида - казался безмолвным упреком его, генерала, форме. - Конечно, господин государственный секретарь... Господин Брэйдак, - генерал кивнул. Корделл С. Халл восседал за просторным столом. Знакомые черты его - бледное строгое лицо, редеющие седые волосы, серо-голубые глаза за стеклами пенсне в стальной оправе - казались сейчас менее выразительными, чем на официальных фотографиях. Редкая газета и кинохроника обходились без этого лица. Даже на предвыборных плакатах, вопрошающих избирателя: "Разве ты хочешь сменить коней на переправе?", его вызывающее доверие интеллигентное лицо всегда сопровождало лицо Рузвельта. Это лицо мелькало куда чаще, чем лик мало пока известного Гарри Трумэна. Брэйдак достал из кармана табак и принялся набивать трубку, а Халл переложил на столе несколько бумаг и взял папку - двойник той, что держал в руках бригадный генерал. Это был тот самый меморандум, который он передал госсекретарю из рук в руки. Брэйдак раскурил трубку, и запах табака заставил Эллиса еще раз взглянуть на этого человека: такой запах издавал особый сорт, который обычные люди едва переносили, зато университетская публика, заполонившая администрацию, считала своим "фирменным". Когда война кончится, бригадный генерал Эллис уйдет в отставку. Не станет и Рузвельта, а вместе с ним исчезнут и так называемые интеллектуалы с их дурно пахнущим табаком. Мозговой центр! Либералишки! Все они, конечно, уйдут. Но вначале надо, чтобы кончилась война. Халл поднял взгляд. - Нет необходимости говорить, генерал, но ваш меморандум очень меня встревожил. - Меня эта информация тоже встревожила, господин государственный секретарь. - Не сомневаюсь. Не сомневаюсь... Возникает вопрос: есть ли какие-либо основания для ваших выводов? Я имею в виду, что-то конкретное? - Полагаю, что да, сэр. - Кто еще в разведке знает об этом, Эллис? - вступил в разговор Брзйдак; он явно намеренно опустил слово "генерал". - Я ни с кем не обсуждал этот вопрос. Если быть совсем честным, я и не предполагал обсуждать его с кем-либо, кроме государственного секретаря. - Мистер Брэйдак облечен доверием, генерал Эллис. Он находится здесь по моему требованию... По моему приказу, если вам это больше нравится. - Я понимаю. Корделл Халл откинулся в кресле. - Я не хотел бы вас обидеть, однако... Вы направили лично мне секретный меморандум с пометкой "срочно", однако тема данного документа представляется достаточно невероятной. - Вы выдвигаете нелепое предположение, которое, как сами признаете, не можете доказать, - вновь вмешался Брэйдак. Посасывая трубку, он неторопливо подошел к столу. - Именно поэтому мы здесь и собрались, - Халл потребовал присутствия Брэйдака, но это не означало, что он намерен терпеть его вмешательство и уж совсем не намерен терпеть его заносчивость. Брэйдак уступать не собирался: - Господин государственный секретарь! Вряд ли вы станете утверждать, что военная разведка работает безукоризненно. За этот вывод мы заплатили достаточно высокую цену. Я заинтересован лишь в том, чтобы избежать еще одной неточной информации и последующих выводов, основанных на неверных данных. Я не хочу, чтобы мы стали орудием в руках политических противников нынешней администрации. До выборов осталось менее четырех недель! Халл лишь слегка наклонил голову. Не глядя на Брэйдака, он холодно произнес: - Можете не утруждать себя напоминанием о выборах... Но я вынужден вам напомнить, что нас волнуют несколько иные вопросы... Я выражаюсь достаточно ясно? - Безусловно. Халл продолжал: - Насколько я понял, генерал Эллис, вы утверждаете, что некий влиятельный представитель высшего германского командования является гражданином США, действующим под вымышленным именем, которое нам хорошо известно: Генрих Крегер. - Совершенно верно, сэр. Но в меморандуме я употребляю слово "возможно": возможно, это так. - Вы также предполагаете, что Генрих Крегер сотрудничает или каким-то образом связан с целым рядом крупных корпораций Америки. Тех корпораций, которые работают по правительственным контрактам и получают ассигнования на производство вооружений. - Да, господин государственный секретарь. И вновь, позвольте напомнить, я говорю об этом в прошедшем времени; это не означает, что это сотрудничество продолжается и сегодня. - При таких обвинениях временные формы имеют тенденцию к расплывчатости, - Корделл Халл снял пенсне в стальной оправе и положил его рядом с папкой. - Особенно во время войны. Помощник государственного секретаря Брэйдак чиркнул спичкой и в паузах между затяжками произнес: - Вы также заявляете, что у вас нет ни одного конкретного доказательства. - У меня есть то, что, как я надеюсь, может рассматриваться в качестве косвенного доказательства. Я бы счел себя уклоняющимся от выполнения долга, если бы не обратил внимания государственного секретаря на это обстоятельство, - бригадный генерал сделал глубокий вдох. Он понимал, что, начав разговор, он отрезал пути к отступлению. - Я бы хотел обратить ваше внимание на некоторые бросающиеся в глаза факты... Прежде всего надо сказать, что досье на Генриха Крегера далеко не полное. В отличие от тех, кто его окружает, он не член нацистской партии. Тем не менее, окружение меняется, а он всегда остается в центре. Совершенно очевидно, что он обладает большим влиянием на Гитлера. - Это мы знаем, - Халлу не понравилось, что генерал в качестве аргумента повторяет уже известную информацию. - Далее. Обратите внимание на само имя, господин государственный секретарь. Генрих - имя столь же распространенное, как Уильям или Джон, а Крегер - такая же обычная фамилия, как Смит или Джонс в нашей стране. - Ну перестаньте, генерал, - из трубки Брэйдака плыл кудрявый дым. - Если копаться в именах, половина наших боевых командиров попали бы под подозрение. Эллис повернулся и сполна наградил Брэйдака генеральским презрением: - Я полагаю, этот факт все же имеет отношение к делу, господин помощник государственного секретаря. Халл начал сомневаться в том, что Брэйдака стоило приглашать на этот разговор: - Ваша пикировка неразумна, джентльмены. - Сожалею, что у вас возникло такое впечатление, господин государственный секретарь, - Брэйдак снова не принял упрека. - Мне кажется, моя миссия сегодня - что-то вроде защитника дьявола. Никто из нас не может позволить себе зря терять время. И меньше всех вы, господин государственный секретарь. Халл взглянул на помощника и повернулся в кресле: - Вот и не будем терять времени. Пожалуйста, продолжайте, господин генерал. - Благодарю, господин государственный секретарь. Месяц назад через Лиссабон пришла информация, что Крегер хочет войти с нами в контакт. Мы подготовили каналы и предполагали, что все пройдет как обычно... Однако Крегер отверг стандартные методы - он отказался от каких бы то ни было контактов с английской или французской разведсетью и настаивал на прямой связи с Вашингтоном. - Позволено ли мне будет высказать свое соображение? - в голосе Брэйдака звучала нарочитая учтивость. - Такое решение не кажется мне аномальным. В конце концов, мы доминирующая сила. - Нет, господин Брэйдак, это было не нормально, поскольку Крегер требовал, чтобы на связь с ним вышел конкретный человек - майор Кэнфилд... Майор Мэтью Кэнфилд служит в подразделении военной разведки, базирующемся в Вашингтоне. Брэйдак сжал трубку и посмотрел на бригадного генерала. Корделл Халл наклонился вперед и оперся локтями на стол. - В вашем меморандуме об этом нет ни слова! - Я знаю, сэр. Я поступил так сознательно, из опасения, что меморандум может прочесть кто-то другой. - Примите мои извинения, генерал, - Брэйдак был искренен. Эллис улыбнулся. Халл откинулся в кресле. - Член высшего эшелона власти нацистов настаивает на связи с каким-то майором из армейской разведки? Очень странно! - Странно, но подобное уже бывало... Мы просто предположили, что майор Кэнфилд встречался с Крегером еще до войны. В Германии. Брэйдак подошел к генералу: - Однако вы утверждаете, что Крегер, возможно, и не немец! Следовательно, в промежутке между поступившей через Лиссабон информацией и вашим меморандумом произошло что-то, что изменило ваше мнение. Что же это? Или кто? Кэнфилд? - Майор Кэнфилд - знающий, великолепно работающий офицер разведки. Весьма опытный человек. Однако с того момента, когда между ним и Крегером был установлен канал связи, Кэнфилд явно начал нервничать. Он ведет себя совсем не так, как этого можно было бы ожидать от офицера с его послужным списком и опытом... и, кроме того, господин государственный секретарь, он просил меня сделать весьма необычный запрос президенту Соединенных Штатов. - О чем? - Чтобы до его контакта с Крегером ему доставили секретное досье из архивов госдепартамента, причем все печати должны быть целыми. Брэйдак вынул изо рта трубку и приготовился возражать. - Одну минуту, господин Брэйдак. - сказал Халл и подумал: "Возможно он очень способный человек, но не имеет ни малейшего представления о том, что значит для такого служаки, как Эллис, подобная просьба к Белому дому и госдепартаменту. Ведь большинство высших военных, только бы не оказаться в положении Эллиса, не раздумывая тут же отказали бы Кэнфилду (да и любому другому своему подчиненному) в подобной просьбе. Так обычно и поступают в армии". - Прав ли я, предполагая, что вы рекомендуете предоставить это досье майору Кэнфилду? - Это вам решать. Я лишь хочу отметить, что Генрих Крегер играл очень важную роль практически во всех решениях, которые принимала нацистская верхушка с момента ее прихода к власти. - Мог бы переход Крегера на нашу сторону привести к более быстрому завершению войны? - Не знаю. Но такая возможность существует, благодаря чему я и нахожусь здесь. - Что представляет собой досье, которое требует Майор Кэнфилд? - Брэйдак был раздражен. - Я знаю только его номер и степень секретности по классификации архивного отдела госдепартамента. - И каковы же они? - Корделл Халл снова оперся локтями о стол. Эллис колебался. Было крайне заманчиво щегольнуть памятью и мгновенно выложить параметры досье, но Эллис считал, что, не предоставив Халлу всех данных на Кэнфилда, этого делать нельзя. По крайней мере в присутствии Брэйдака. Черт бы побрал этих парней из колледжей! Эллис всегда чувствовал себя неудобно в присутствии болтунов-интеллектуалов. "Черт возьми, - думал он, - с Халлом я бы мог поговорить начистоту". - Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы изложить сведения, которые, как я считаю, имеют непосредственное отношение к делу... Если точнее, то это те сведения, которые невозможно отделить от содержания меморандума. - Конечно, генерал, - Халл не мог понять, раздражает его эта ситуация или восхищает. - Генрих Крегер настаивает на том, что, перед тем, как встретиться с майором Кэнфилдом, он должен иметь предварительную встречу с неким человеком. Нам известна лишь его агентурная кличка - Эйприл Ред. Эта встреча должна состояться в Берне, в Швейцарии. - Кто такой Эйприл Ред, генерал? По тону вашего голоса можно понять, что у вас есть на этот счет свои соображения, - помощник государственного секретаря Брэйдак не утратил самообладания, и генерал Эллис отметил это. - Мы... или, более конкретно, я полагаю, что знаю, кто этот человек, - Эллис открыл белую папку и вынул; верхнюю страницу. - Если господин секретарь позволит, я зачитаю некоторые данные из личного дела майора Кэнфилда. - Ну конечно же, генерал. - Мэтью Кэнфилд принят на государственную службу в министерство внутренних дел в марте тысяча девятьсот семнадцатого года. Образование - год учебы в университете Оклахомы, полтора года на вечернем отделении университета в Вашингтоне, округ Колумбия. Принят в министерство внутренних дел на должность младшего бухгалтера-следователя в отделение по борьбе с мошенничеством. В тысяча девятьсот восемнадцатом году переведен на должность инспектора. Прикреплен к отделу "Группа 20", который, как вы знаете... - Малочисленное, отлично подготовленное подразделение, - мягко перебил генерала Халл, - занимавшееся во время первой мировой войны финансовыми конфликтами, растратами, коррупцией и аналогичными вопросами. Работало весьма эффективно... До тех пор пока, как и большинство таких подразделений, не стало слишком много на себя брать. Распущено в двадцать девятом или тридцатом году, точно не помню. - В тридцать втором, господин государственный секретарь, - генерал Эллис был рад возможности продемонстрировать знание фактов. Он вынул из папки вторую страницу и продолжил: - Кэнфилд работал в министерстве внутренних дел десять лет, и за это время ему четыре раза поднимали категорию оплаты. Великолепный работник. Превосходные результаты аттестаций. В мае двадцать седьмого уволился с государственной службы и перешел на работу в одно из подразделений "Скарлатти индастриз". При упоминании этой фирмы Халл и Брэйдак вздрогнули. - В какое именно? - В службу управления. Пятая авеню, дом 525, Нью-Йорк. - Неплохое продвижение для мистера Кэнфилда, - Корделл Халл задумчиво крутил черный шнурок своего пенсне. - После вечернего отделения университета - в систему управления фирм Скарлатти! - Он снова стал перелистывать бумаги. - Скажите, вы в своем меморандуме ссылаетесь на корпорации Скарлатти? - спросил Брэйдак. Генерал не успел обдумать ответ: Корделл Халл поднялся из-за стола. Он оказался высоким и крупным, гораздо крупнее, чем оба его собеседника. - Генерал Эллис, я приказываю вам не отвечать на дальнейшие вопросы! Брэйдак выглядел так, словно получил пощечину, он недоуменно смотрел на Халл а. Халл также глянул на своего помощника и произнес уже мягче: - Прошу извинить меня, господин Брэйдак. Не могу дать никаких гарантий, но, надеюсь, чуть позже сумею вам все объяснить. А пока не будете ли вы столь добры оставить нас наедине? - Конечно, - Брэйдак понимал, что у этого честного и благородного человека есть на то свои причины. - И не нужно никаких объяснений, сэр. - Вы их заслуживаете. - Благодарю вас, сэр. Халл проводил взглядом Брэйдака и, после того как дверь закрылась, повернулся к бригадному генералу. Эллис ничего не понимал. - Помощник государственного секретаря Брэйдак - великолепный работник. То, что я попросил его уйти, не имеет никакого отношения ни к его характеру, ни к выполняемой им работе. - Так точно, сэр. Халл медленно, с каким-то болезненным выражением лица, опустился в кресло. - Я попросил господина Брэйдака оставить нас, поскольку думаю, что информация, которую вы сейчас огласите, имеет сугубо конфиденциальный характер. Будет лучше, если мы будем вдвоем. Бригадный генерал был крайне удивлен: он не предполагал, что Халл может догадаться. - Не беспокойтесь, генерал, я не умею читать мысли... В тот период, о котором вы говорите, я был в палате представителей. Ваши слова пробудили воспоминания. Почти забытые воспоминания очень теплого полудня в палате... Но, может быть, я ошибаюсь. Прошу вас, продолжайте с того места, где я вас прервал. Итак, наш майор получил работу в "Скарлатти индастриз"... Полагаю, вы со мной согласитесь - это весьма неожиданная карьера. - Существует логичное объяснение. Через шесть месяцев после того, как Алстер Стюарт Скарлетт умер в Швейцарии в Цюрихе в двадцать шестом году, Кэнфилд женился на его вдове. Алстер Стюарт Скарлетт был младшим из двух оставшихся в живых сыновей Джованни и Элизабет Скарлатти, основателей "Скарлатти индастриз". Халл на мгновение прикрыл глаза. - Продолжайте. - У Алстера Скарлетта и его жены Джанет Саксон Скарлетт был сын, Эндрю Роланд, которого впоследствии усыновил Мэтью Кэнфилд. Но этот мальчик все же продолжал принадлежать к семейству Скарлатти... Кэнфилд работал в фирме Скарлатти до августа сорокового, а затем вернулся на правительственную службу и получил назначение в армейскую разведку. Генерал Эллис сделал паузу и, подняв глаза от своей папки, посмотрел на Халла. "Начал ли Халл понимать?", - подумал он, но лицо государственного секретаря оставалось непроницаемый- - Вы говорили о досье, которое Кэнфилд затребовал из архивов. Что это за досье? - спросил Халл. - Это еще одна тема для размышлений, - Эллис извлек следующую страницу. - Все, что мы знаем о досье, - это его входящий номер. Но он указывает на год, когда досье было начато... двадцать шестой, а если точнее, последняя четверть двадцать шестого года. - И какова степень секретности досье? - Высшая. По соображениям национальной безопасности досье может быть выдано только на основании распоряжения, подписанного лично президентом. - Я предполагаю, что одна из подписей, завизировавших досье, принадлежит человеку, находившемуся в то время на службе в Министерстве внутренних дел, то есть Мэтью Кэнфилду. Генерал не мог скрыть разочарования, однако его руки, сжимавшие папку, не дрогнули. - Совершенно верно. - И сейчас он хочет снова получить это досье, в случае же отказа он откажется от контакта с Крегером. - Так точно, сэр. - Вы указали ему на неправомерность такой позиции? - Я лично, сэр, поставил его в известность о возможности передачи дела в военный трибунал... Он же ответил, что мы вправе отказать ему. - После этого контактов с Крегером не было? - Нет, сэр... Мое мнение, сэр, - майор Кэнфилд предпочтет провести остаток жизни за решеткой, но не изменит своей позиции. Корделл Халл вновь поднялся из кресла и посмотрел на генерала. - Итак, что вы предполагаете? - Я убежден, что Эйприл Ред, о котором говорит Генрих Крегер, - это тот самый мальчик, Эндрю Роланд. Я считаю, что он сын Крегера. Те же самые инициалы. Ребенок родился в апреле двадцать шестого. Я убежден, что Генрих Крегер - это Алстер Скарлетт. - Он же умер в Цюрихе, - Халл смотрел на генерала в упор. - Обстоятельства смерти подозрительны. В досье есть лишь свидетельство о смерти, выданное каким-то сомнительным судебным органом небольшой деревни в тридцати милях от Цюриха. Подписи свидетелей в нем неразборчивы, а о тех фамилиях, которые поддаются расшифровке, никто в тех местах даже не слышал. - Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? - Халл холодно смотрел в глаза генералу. - "Скарлатти индастриз" - один из наших промышленных гигантов. - Я отвечаю за свои слова, сэр. Более того, я предполагаю, что майор Кэнфилд также осведомлен о личности Крегера и намерен уничтожить досье. - Вы считаете, что это заговор? Заговор с целью скрыть личность Крегера? - Не знаю... Я не мастер растолковывать чьи-либо мотивы. Но реакция майора Кэнфилда представляется мне реакцией человека на сугубо личную проблему, а сила этой реакции заставляет меня думать, что речь идет о весьма важной личной проблеме. Халл улыбнулся. - По-моему, вы прекрасно владеете словом... Вы убеждены, что правда скрыта в этом досье? А если это так, почему Кэнфилд привлекает к нему наше внимание? Несомненно, он понимает, что если мы можем добыть досье для него, то с таким же успехом мы можем затребовать его и для себя. А храни он молчание, мы никогда не догадались бы о его существовании. - Как я уже сказал, Кэнфилд опытный человек. Уверен, он действует исходя из предпосылки, что вскоре мы и так все узнаем. - Каким образом? - Через Крегера... И именно поэтому Кэнфилд поставил условие, что печати досье должны быть неповрежденными. Он хороший специалист, сэр. Если печати будут подделаны, он это определит сразу. Корделл Халл сложил руки за спиной и обошел свой стол. В его движениях чувствовалась скованность, здоровье государственного секретаря было явно не из лучших. Брэйдак прав, подумал Халл. Если просочится хотя бы намек на связь между могущественными промышленниками Америки и высшим германским командованием - неважно, сколь слаба эта связь, неважно, что она существовала только в весьма отдаленном прошлом, - это разорвет страну на части. Особенно в период выборов. - Как вы считаете, генерал, если мы передадим досье майору Кэнфилду, обеспечит ли он присутствие... Эйприла Реда на встрече с Крегером? - Полагаю, да. - Почему вы так думаете? Жестоко было бы так поступить с восемнадцатилетним юношей. Генерал колебался. - Не уверен, что у него есть альтернатива. Крегеру ничего не стоит организовать иной сценарий, Халл остановился и посмотрел на генерала. Он принял решение. - Я получу подпись президента. Однако - и, честно говоря, я ставлю это условием - все, что вы сказали, должно остаться между нами. Вами и мною. - Но как? - Я вкратце изложу содержание нашей беседы президенту Рузвельту и не буду обременять его подробностями, которые, кстати, могут и не подтвердиться. Возможно, ваша теория - всего лишь ряд тщательно зафиксированных совпадений, которые позже можно будет легко объяснить. - Понимаю. - Но если вы правы, Генрих Крегер может стать причиной правительственного кризиса в Берлине. Германия сражается насмерть... Как вы отметили, Крегер обладает потрясающей способностью удерживать власть. Он - часть элиты, окружающей Гитлера. Все может случиться... Нам обоим приходится надеяться только на двух людей, которым вскоре предстоит отправиться в Берн. И тогда - храни Бог наши души! Бригадный генерал Эллис вложил страницы в папку, взял атташе-кейс, стоявший у его ног, и направился к большой черной двери. На своей спине он ощущал взгляд Халла. Генерал почувствовал что-то вроде легкого головокружения. Однако Халл и не думал о генерале. Он вспоминал давний теплый полдень в палате представителей. Один за другим конгрессмены разражались пламенными речами (их фиксировал "Конгрешнл рекорд"), прославлявшими подвиг отважного молодого американца. Члены обеих партий ждали, когда выступит он, представитель великого штата Теннесси. Все головы повернулись в его сторону. Корделл Халл был единственным, кто знал Элизабет Скарлатти лично. Это ее, мать отважного молодого человека, славил конгресс Соединенных Штатов, и славил за достойное потомство. Халл и его жена долгие годы дружили с Элизабет Скарлатти. И тем не менее в тот теплый полдень он хранил молчание... ...Он ведь лично знал Алстера Стюарта Скарлетта и ...презирал его. Глава 2 Коричневый седан с эмблемой вооруженных сил США на дверцах сделал на Двадцать второй улице правый поворот и въехал на Грэмерси-сквер. Сидевший сзади Мэтью Кэнфилд поставил портфель на пол и подтянул вниз рукав плаща, чтобы не была видна массивная металлическая цепь, прочно охватывавшая одним концом запястье, а другим - ручку портфеля. Он понимал, что содержимое портфеля, а точнее, факт обладания этим содержимым для него смертелен. Армейский автомобиль два раза повернул налево и остановился у входа в большой жилой дом. Часовой в форме открыл заднюю дверь, и Кэнфилд выбрался из машины. - Возвращайтесь через полчаса, - сказал он шоферу, - не позже. Бледный сержант, уже давно приспособившийся к привычкам своего начальства, козырнул: - Буду через двадцать минут, сэр. Майор одобрительно кивнул и направился ко входу в здание. Поднимаясь в лифте, он вдруг почувствовал приступ усталости. Ему показалось, что лифт еле движется. Впрочем, куда спешить? Восемнадцать лет... Конец лжи, но страх не кончился. Страх уйдет только со смертью Крегера. Останется лишь чувство вины. А с этим чувством он сможет жить, лишь бы только это была его вина, а не мальчика или Джанет. Он не уедет из Берна до тех пор, пока Крегер не будет мертв. Или Крегер, или он сам. По всей вероятности, оба. Выйдя из лифта, он повернул налево, открыл замок и вошел в большую, меблированную в итальянском стиле удобную гостиную. Два огромных эркера выходили в парк, несколько дверей вели в спальни, столовую, буфетную и библиотеку. Кэнфилд на мгновение застыл: он вдруг подумал, что всему этому тоже восемнадцать лет. Дверь в библиотеку отворилась, из нее вышел молодой человек и кивнул Кэнфилду: - Привет, па. Кэнфилд смотрел на юношу. Нужна была огромная сила воли, чтобы не броситься к нему, не сжать в объятиях. Его сын. И не его сын. Он знал, что мальчик насторожен и, хотя старается это скрыть, испуган. - Привет, - сказал майор, - поможешь мне? - Ну конечно. Они отстегнули основной замок, молодой человек приподнял портфель, чтобы Кэнфилд мог набрать шифр и на втором замке, прикрепленном к запястью. Наконец портфель был освобожден, Кэнфилд снял шляпу и плащ и бросил их на кресло. Юноша, держа в руках портфель, стоял перед майором. Он был необыкновенно красив: яркие голубые глаза под очень темными бровями, прямой, слегка вздернутый нос, черные зачесанные назад волосы. Он был смуглым, словно круглый год принимал солнечные ванны, ростом выше шести футов, одет в серые фланелевые брюки, синюю рубашку и твидовый пиджак. - Как дела? - спросил Кэнфилд. Молодой человек помедлил и мягко сказал: - Когда мне исполнилось двенадцать лет, вы с мамой подарили мне новую яхту. Она мне нравилась больше, чем вот это. Майор улыбнулся: - Не сомневаюсь. - Здесь то самое? - молодой человек поставил портфель на стол и провел по нему пальцем. - Да. - Наверное, я должен чувствовать себя так, словно мне дана высочайшая привилегия. - Чтобы получить это, потребовалось правительственное распоряжение за подписью президента. - В самом деле? - юноша поднял глаза. - Не волнуйся. Вряд ли президент представляет, что здесь содержится. - Как все прошло? - Сделка состоялась. Взаимопонимание достигнуто. - И все же я не верю. - Когда прочтешь, поверишь. Это досье видели не более десяти человек, и большинство из них уже в могиле. Последнюю часть досье мы заполняли фрагментарно... в тысяча девятьсот тридцать восьмом. Эта часть в отдельной папке, со свинцовыми печатями. Страницы расположены не по порядку, а в соответствии с шифром. Ключ и шифру - на первой странице, - майор ослабил узел галстука и начал расстегивать рубашку. - Была ли в этом необходимость? - Мы полагали, что да. Насколько я помню, мы всякий раз пользовались услугами разных машинисток, - майор направился к ванную, - так что, прежде чем приступить к последней папке, тебе надо будет привести в порядок нумерацию страниц. Майор вошел в ванную, снял рубашку и развязал шнурки на ботинках. Молодой человек встал в дверях. - Когда мы уезжаем? - В четверг. - А как? - На бомбардировщике. До военно-воздушной базы в Ньюфаундленде, потом Исландия, Гренландия, а оттуда в Ирландию. Из Ирландии на самолете нейтральной страны прямо в Лиссабон. - Лиссабон? - Там нами займется швейцарское посольство. Они переправят нас в Берн... Мы под надежной защитой. Кэнфилд снял форменные брюки и влез в легкие фланелевые. - Что мы скажем маме? - спросил молодой человек. Кэнфилд молча подошел к раковине. Наполнил ее горячей водой и принялся намыливать лицо. Молодой человек стоял неподвижно, следя глазами за движениями майора. Он чувствовал, что Кэнфилд расстроен и лишь пытается казаться спокойным. - Пожалуйста, достань мне чистую рубашку, там, на второй полке. Просто брось на постель, - Кэнфилд брился и говорил. - Сегодня понедельник, у нас в запасе еще три дня. Пока я все окончательно улажу, ты сможешь заняться досье. У тебя возникнут вопросы. И ты прекрасно знаешь, что в любой момент можешь обратиться ко мне за разъяснениями. Но только ко мне. Однако, даже если тебе понадобится срочная консультация, не звони, потерпи. - Понял. - И еще: не пытайся ничего запоминать. Это несущественно. Надо только, чтобы ты понял. Был ли мальчик искренен с ним? Правильно ли он сделал? Кэнфилд убеждал себя, что поступил правильно: какими бы ни были их взаимоотношения, Эндрю носил фамилию Скарлатти. Через несколько лет он унаследует одно из самых крупных состояний в мире. Такие люди должны уметь справляться с возложенной на них ответственностью - и свалившейся внезапно, и той, что входит в повседневный набор обязанностей. Но так ли это? Или, может быть, Кэнфилд подсознательно искал для себя более легкий путь? Майор вытер лицо, брызнул на него лосьоном и стал надевать рубашку. - Ты плохо побрился, если тебя это интересует. - Не интересует, - он выбрал на вешалке галстук и надел темно-синий блейзер. - Когда я уеду, можешь начинать читать. Если соберешься обедать в городе, запри портфель в сейфе, он справа, в библиотеке. Вот ключ. Он снял с кольца маленький ключ. Они вдвоем вышли из ванной, и Кэнфилд направился в холл. - Ты или не слышал меня, или не хочешь слышать, но как насчет мамы? - Я слышал тебя, - Кэнфилд повернулся к молодому человеку. - Джанет ничего не должна знать. - Почему? Кэнфилд явно расстроился: - Я так считаю. Она ничего не должна знать. - Я с тобой не согласен, - молодому человеку было трудно произнести эти слова. - Это меня не интересует. - Это должно тебя интересовать. Сейчас от меня многое зависит... и не я так решил, папа. Я понимаю, что ты расстроен, но ведь она моя мать. - И моя жена. Не забудь эту маленькую деталь, Энди, - майор шагнул к молодому человеку, но Энди Скарлетт отвернулся и направился к столу, на котором лежал черный кожаный портфель. - Ты не показал, как он открывается. - Я открыл его еще в машине. Теперь он ничем не отличается от обычного портфеля. Молодой Скарлетт взялся за замки, и они щелкнули. - Знаешь, а ведь вчера я тебе не поверил, - сказал молодой человек, открывая портфель. - И неудивительно. - Нет. Я говорю не о нем. В этой информации я не сомневаюсь, потому что она проливает свет на многие вопросы, которые меня давно интересовали, - он повернулся и посмотрел на майора. - А если точнее, то и нет на самом деле никаких вопросов. Я всегда считал, что знаю, почему ты ведешь себя так, а не иначе. Мне казалось, что ты обижен на Скарлеттов... Не на меня. На Скарлеттов. Дядя Чэнселлор, тетя Эллисон, их дети... Вы с мамой всегда смеялись над ними. И я вместе с вами... Я помню, как трудно было тебе объяснить мне, почему у нас разные фамилии. Помнишь? - Помню, - Кэнфилд мягко улыбнулся. - Но последние пару лет... ты изменился. Ты заметно озлобился по отношению к Скарлеттам. Всякий раз, когда кто-нибудь упоминает имя Скарлатти, в тебе просыпается ненависть. Ты выходил из себя, когда адвокаты Скарлатти назначали встречу, чтобы обсудить с тобой и мамой состояние моих финансовых дел. Она сердилась на тебя и говорила, что ты ведешь себя неразумно... Только она ошибалась. Сейчас я понимаю... Вот видишь, я готов поверить во все, что здесь есть. Он закрыл портфель. - Тебе это будет непросто. - Мне и сейчас непросто, хотя я уже и оправился от первого потрясения, - он попытался улыбнуться. - Как бы там ни было, я научусь жить с этим. Мне так кажется... Я не знал его. Он ничего не значил для меня. Я никогда не придавал значения рассказам дяди Чэнселлора. Понимаешь, я ничего не хотел знать. А знаешь почему? Майор смотрел на молодого человека в упор. - Нет, не знаю. - Потому что я не хотел принадлежать никому, кроме тебя... и Джанет. "О Господь праведный на небесах", - подумал Кэнфилд. - Мне пора, - и он направился к двери. - Подожди, мы еще ничего не выяснили. - Нам нечего выяснять. - Ты же так и не знаешь, чему я вчера не поверил. Кэнфилд уже взялся за ручку двери, но при этих словах замер: - Чему же? - Что мама... о нем ничего не знает. Кэнфилд отпустил ручку и остановился. Когда он заговорил, голос его звучал низко, чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя: - Я надеялся избежать этого разговора. По крайней мере до тех пор, пока ты не прочитаешь досье. - Надо выяснить это прямо сейчас, иначе мне незачем читать досье. Если есть что-то, что необходимо скрывать от нее, я должен знать почему. Майор вернулся в комнату: - Что ты хочешь от меня услышать? Что эта информация убьет ее? - А такое может быть? - Вероятно, нет. Но мне недостает мужества это проверить. - Когда ты узнал, что он жив? Кэнфилд подошел к окну. Дети ушли из парка. Ворота были закрыты. - Двенадцатого июня тридцать шестого года. Опознание дало положительные результаты. Полтора года спустя, второго января тридцать восьмого года, я внес последние дополнения в досье. - Боже праведный! - Да... Боже праведный. - И ты никогда не говорил ей? - Нет. - Но почему, отец? - Я мог бы привести тебе двадцать или тридцать убедительнейших доводов, - сказал Кэнфилд. - Но три из них самые существенные. Первый - он уже достаточно испортил ей жизнь, это был ее личный ад. Второй - когда умерла твоя бабушка, не осталось никого, кто мог бы точно опознать его. И третья причина - твоя мать верила... что я убил его. -Ты?! Майор повернулся к молодому человеку: - Да. Я... Я был убежден в этом... Убежден настолько, что заставил двадцать два человека засвидетельствовать его смерть. Я подкупил провинциальный суд неподалеку от Цюриха и получил свидетельство о смерти. Совершенно подлинное... В то июньское утро, в тридцать шестом, когда я узнал правду, мы были в нашем коттедже на заливе, я сидел во дворике и пил кофе. Вы с матерью возились с лодкой и позвали меня, чтобы я помог спустить ее на воду. Ты носился за ней с тросом, она смеялась и убегала от тебя. Она была такая счастливая!.. Я не сказал ей. Вероятно, мне должно быть стыдно, но все обстоит именно так. Молодой человек сел в кресло. Он пытался заговорить, но все слова казались ему недостаточно точными. - Ты уверен, что хочешь быть со мной? - спокойней спросил Кэнфилд. - Должно быть, ты очень любил ее, - сказал юноша. - Я до сих пор ее люблю. - Тогда... я хочу быть с тобой. Кэнфилд почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Но он поклялся: что бы ни произошло, не давать волю чувствам. Ведь предстояло пройти еще через очень многое. - Благодарю тебя за это. Он снова повернулся к окну. Зажглись уличные фонари - они словно напоминали людям о том, что война вполне способна погасить их, но пока этого не произошло, можно жить спокойно. - Отец... - Да? - Почему, спустя полтора года, ты все-таки внес изменения в досье? Молчание Кэнфилда затягивалось. Наконец он сказал: - Я должен был это сделать... Сейчас это звучит забавно: "Я должен был это сделать". Потребовалось восемнадцать месяцев, чтобы принять решение. Когда я наконец принял его, хватило пяти минут, чтобы убедить себя. Он замолчал, размышляя, надо ли говорить юноше все. А какой смысл скрывать? - На Рождество тридцать восьмого твоя мать подарила мне новый "паккард". Модель "роудстер". Двенадцатицилиндровый. Прекрасная машина. Я решил обкатать ее на Саутгемптонском шоссе... Не знаю уж, что случилось, - похоже, заклинило рулевую колодку. Не знаю... Но я попал в аварию. Машина два раза перевернулась через крышу, меня выбросило. Автомобиль - в лепешку, но со мной все было в порядке: лишь небольшая царапина. Но у меня мелькнула мысль, что я мог бы погибнуть в этой аварии. - Я помню. Ты позвонил из какого-то дома, и мы с мамой приехали забрать тебя. Ты был здорово помятый. - Верно. Именно тогда я и решил поехать в Вашингтон и внести изменения в досье. - Не понимаю. Кэнфилд сел на подоконник: - Если бы со мной что-нибудь случилось, Скарлетт... Крегер заставил бы ситуацию работать на себя. Джанет была очень уязвима, потому что ничего не знала. И не знает. Поэтому где-то надо было зафиксировать истину... Но сделать это таким образом, чтобы у правительства не оставалось никакой иной альтернативы, кроме устранения Крегера... Немедленного устранения. Крегер одурачил многих достойных людей. Некоторые из этих джентльменов занимают сегодня высокие политические посты. Другие производят самолеты, танки, военные суда. Четко определив, что Крегер - это Скарлетт, мы ставим целый ряд новых вопросов. Вопросов, на которые наше правительство сейчас не захочет отвечать. А может быть, и никогда не захочет. Он снова расстегнул плащ. - У адвокатов Скарлатти хранится мое письмо, которое в случае моей смерти или исчезновения они должны передать самому влиятельному члену правительственного кабинета - какой бы ни была администрация. Адвокаты Скарлатти отменно делают такие вещи... Я знал, что будет война. Все знали. Не забывай, шел тридцать восьмой год... Письмо направило бы этого политика к досье и к правде. Кэнфилд глубоко вздохнул. - Ты убедишься, что я дал определенные рекомендации на случай войны, а также некоторые варианты действий, если бы войны не было. Твою мать посвятили бы суть дела лишь в случае крайней необходимости. - Но почему твоя информация была бы так важна? Эндрю Скарлетт быстро анализировал ситуацию. Кэнфилду это нравилось. - Бывают обстоятельства, когда государства... даже государства, находящиеся в состоянии войны, имеют одни и те же задачи. Для этой цели существуют постоянно действующие линии связи... Генрих Крегер - как раз тот самый случай: он представляет собой помеху для обеих сторон... Досье говорит об этом недвусмысленно. - По-моему, это цинично. - Совершенно верно... Я написал, что по истечении сорока восьми часов после моей смерти необходимо вступить в контакт с командованием третьего рейха и заявить, что несколько высших чинов нашей военной разведки давно убеждены, что Генрих Крегер - гражданин Соединенных Штатов. Эндрю Скарлетт подался вперед. Кэнфилд, делая вид, что не замечает растущего интереса молодого человека, продолжал: - Поскольку Крегер регулярно вступает в тайные контакты с целым рядом американцев, есть основания полагать, что подозрения получат подтверждение. Однако в результате... - Кэнфилд сделал паузу, подыскивая точное определение, - смерти некого Мэтью Кэнфилда, хорошо знавшего человека, известного сейчас как Генрих Крегер... наше правительство получило в свое распоряжение документы, которые с полной определенностью свидетельствуют о том, что Генрих Крегер не только преступник, но и душевнобольной. Америка в нем не заинтересована. Ни как в бывшем гражданине, ни как в возможном тайном своем агенте. Молодой человек встал и недоуменно посмотрел на отчима: - Это правда? - Этого было бы более чем достаточно, вот что главное. Сочетание таких "достоинств" гарантирует мгновенную казнь: предатель и сумасшедший. - Я спросил не об этом. - Вся информация в досье. - Я бы хотел знать сейчас. Это правда? Он... душевнобольной? Или это уловка? Кэнфилд еле слышно произнес: - Именно потому я и хотел, чтобы ты прочел досье. Тебе нужен простой ответ, но его не существует. - Я хочу знать, действительно ли мой отец - сумасшедший? - Если тебя интересует, есть ли у нас медицинские свидетельства о его невменяемости... Нет, у нас их нет. С другой стороны, в Цюрихе находилось тогда как минимум десять весьма влиятельных людей - шестеро из них еще живы, - у которых были все основания желать, чтобы Крегера признали сумасшедшим... Для них это был бы единственный выход. А поскольку они были господами влиятельными, то сумели кое-что для этого сделать. В исходном досье все десять характеризуют Генриха Крегера как маньяка. Это было коллективное свидетельство. Но у этих людей не было выбора... Если же ты хочешь знать мое мнение... Крегер был типом патологическим, абсолютно патологическим и чрезвычайно жестоким. Об этом ты тоже узнаешь из досье. - Почему ты не называешь его настоящим именем? Кэнфилд не ответил. Эндрю напряженно следил за тем, как он, чтобы успокоиться, меряет шагами комнату. Эндрю всегда любил его. Его невозможно было не любить. Надежный, уверенный, умный, веселый и... Какое же слово точнее?.. Ранимый. - Ты же не просто защищал маму, так? Ты защищал меня. То, что ты сделал, это было и для моей защиты тоже... Если бы он вернулся, я бы превратился в урода. Кэнфилд медленно повернулся и посмотрел на пасынка: - Не только ты. Появилось бы множество уродов. Я это тоже учитывал. - Но это были бы другие уроды, не родной сын, - юный Скарлетт подошел к портфелю. - Я многое дал бы, чтобы не говорить с тобой об этом, - Кэнфилд встал у юноши за спиной, - думаю, ты понимаешь. У меня не было выбора. Крегер все прекрасно продумал. Оговорив в качестве окончательного условия твое присутствие, Крегер не оставил мне никакой иной возможности - я обязан был сказать тебе правду... Он полагал, что, узнав правду, ты ужаснешься, а я сделаю все что угодно, чтобы заставить тебя молчать. Вплоть до убийства. Лишь бы ты молчал. В этом досье содержите; информация, которая могла бы уничтожить твою мать, засадить в тюрьму меня. О, Крегер думал, что с нами все кончено. Но он ошибся. Он не знал тебя. - Я действительно должен буду встретиться с ним? Говорить с ним? - Я буду в той же комнате. Именно там и состоится сделка. Эндрю Скарлетт испуганно посмотрел на него: - Значит, ты собираешься заключить с ним сделку, - он не спрашивал, он констатировал факт. - Мы должны знать, чем он располагает. Как только он будет удовлетворен тем набором, который предоставлю ему я, мы увидим, что может предложить он. И на каких условиях. - Тогда мне не нужно читать все это. Все, что от меня требуется, - быть там... Отлично, я там буду! - Ты прочтешь это потому, что я тебе приказываю! - Хорошо, хорошо, отец. Я прочитаю. - Благодарю тебя... Прости, что мне пришлось говорить с тобой в таком тоне, - Кэнфилд вновь стал застегивать плащ. - Да, конечно... Я заслужил это. Кстати, а если мама позвонит мне в школу? А она позвонит, ты же ее знаешь. - К твоему телефону подвели параллельную линию. Точнее, наши его перехватывают. Система работает отлично. Между прочим, у тебя появился новый друг. Его зовут Том Аренс. - Это еще кто такой? - Лейтенант из Управления армейской разведки. Базируется в Бостоне. У него есть твое расписание, и он прикроет телефон. Он знает, что сказать. На уик-энд ты якобы отправляешься к Смиту. - О Боже, ты продумываешь все! - Как правило, - Кэнфилд подошел к двери. - Возможно, я не вернусь сегодня. - А куда ты едешь? - Предстоит кое-какая работа. Я бы предпочел, чтобы ты не выходил сегодня, но если соберешься, помни о сейфе. А сейчас отложи все и читай. Он открыл дверь. - Я никуда не пойду. - Хорошо. И, Энди... на тебя ляжет огромная ответственность. Надеюсь, мы воспитали тебя таким образом, что ты справишься с ней. Думаю, у тебя это получится. Кэнфилд закрыл за собой дверь и прислонился к стене. По лицу его струился пот, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, слышно было во всем доме. Он посмотрел на часы: прошло меньше часа. Ему хотелось как можно скорее уйти. Он понимал, что по всем законам мужества, или морали, или ответственности ему следовало бы остаться с мальчиком. Но он ничего не мог с собой поделать - еще немного, и он бы лишился рассудка. Одно цепляется за другое и ведет к следующему. А что следующее? Завтра в Лиссабон отправится курьер. Он примет все меры предосторожности: одна ошибка - и все рухнет. Курьер вылетит не раньше семи часов вечера. Всю ночь и большую часть дня он может провести с Джанет. Так и надо поступить. Если Энди не выдержит, то прежде всего бросится к матери. Он тоже не сможет оставаться с ним, Кэнфилдом, ему будет нужна только мать. К черту офис! К черту армию! К черту правительство Соединенных Штатов! В связи с предстоящим отъездом он добровольно находился под круглосуточным наблюдением. Черт бы их всех побрал! Все освободившееся время он проведет с Джанет. Сейчас она закрывает на зиму их дом в Ойстер-бей. Они будут вместе, одни. Вероятно, последний раз. Восемнадцать лет - и игра подходит к концу. К счастью, лифт подошел быстро. Потому что сейчас он торопился. К Джанет... Сержант открыл дверцу машины и старательно отдал честь. При обычных обстоятельствах майор усмехнулся бы и напомнил сержанту, что он в штатском. Вместо этого он небрежно козырнул в ответ. - В офис, господин майор? - Нет, сержант. На залив. В Ойстер-бей. Глава 3 История одного американского успеха 24 августа 1892 года светское общество Чикаго и Эван-стоуна, штат Иллинойс, было потрясено до самых своих основ, которые, если говорить откровенно, никогда не отличались особой прочностью. В тот день Элизабет Ройс Уикхем, двадцатисемилетняя дочь промышленника Альберта О. Уикхема, вышла замуж за бедного итальянского эмигранта по имени Джованни Мериги Скарлатти. Элизабет Уикхем была высокой, аристократического вида девушкой, служившей для своих родителей источником постоянного беспокойства. Как утверждали Альберт О. Уикхем и его жена, Элизабет отвергла все самые перспективные предложения, о которых могла бы мечтать любая девушка Чикаго. У нее в таких случаях всегда был готов ответ: - Напыщенное ничтожество, папа! Поэтому они отправили ее в длительное турне по Европе, от которого ждали солидных результатов. После четырех месяцев, в течение которых дочери делали предложения самые престижные женихи Англии, Франции и, Германии, реакция Элизабет не изменилась: - Это же ожерелье из позолоченных идиотов, папа. Я бы предпочла цепочку любовников! За что отец справедливо влепил ей пощечину. Она же, в свою очередь, пребольно двинула его каблуком в лодыжку. Впервые Элизабет увидела своего будущего мужа на одном из традиционных пикников, которые ее отец ежегодно устраивал для особо отличившихся служащих своей чикагской фирмы и их семей. Церемония их знакомства, напоминала представление крепостного дочери феодального барона. Он был громадным мужчиной с крупными, но хорошей формы руками и резкими чертами лица. Его английский язык был еле понятным, но вместо того, чтобы чувствовать по этому поводу смущение, он излучал уверенность Я не думал извиняться за произношение. Он сразу же понравился Элизабет. И хотя молодой Скарлатти не был ни служащим, ни членом семьи служащего, его познания в технике столь поразили чиновников фирмы Уикхема, что он получил подряд на разработку устройства для изготовления бумажных рулонов, которое на 16 процентов сокращало производственные расходы. Потому он и оказался на пикнике. Рассказы отца о нем возбудили любопытство Элизабет. Вначале оказалось, что этот кочегар понимает толк в лужении - это было совершенно невероятно. Потом он приспособил к паре станков рычаг, который связал их, и тем самым устранил второго рабочего. Таким образом "Уикхем компани" сумела избавиться от шестнадцати дармоедов. Уикхем, которому не откажешь в даре предвидения, разыскал в итальянском квартале еще одного эмигранта, правда, на сей раз второго поколения, и тот стал сопровождать Джованни Скарлатти в его прогулках по заводу, выполняя при нем роль переводчика. Старый Уикхем отказался платить самородку восемь долларов в неделю - столько платили его переводчику, - однако предложил Джованни сделать новые усовершенствования, которые и определят его заработок. Джованни их сделал, и теперь Уикхем был вынужден платить ему четырнадцать долларов в неделю. Мысль о браке со Скарлатти мелькнула у Элизабет спустя несколько недель после пикника. За обедом отец объявил, что его итальянский простофиля потребовал, чтобы в воскресенье ему разрешили выйти на работу! Вы только представьте: он не хочет никаких сверхурочных, ему просто, видите ли, нечего делать. Естественно, Уикхем переговорил со сторожем, ибо это долг христианина - занять такого молодца работой и сделать так, чтобы тот держался подальше от вина и пива, к которым итальянцы испытывают столь нежные чувства. В воскресенье Элизабет нашла какой-то предлог и поехала вначале в захолустный Эванстоун, а после в Чикаго на завод. Там она обнаружила Скарлатти, но не в цеху, а в одном из офисов фирмы. Он старательно переписывал цифры из папки с недвусмысленной надписью: "Секретно". Дверца стального сейфа у правой стены была открыта. Из маленького замка свисала длинная тонкая проволока: сейф открыл опытный человек. Элизабет улыбнулась. Этот громадный черноволосый итальянский простофиля был не так прост, как думал ее отец. И еще он был весьма привлекательным. Джованни испуганно посмотрел на нее. В долю секунды из его взгляда исчез страх и появился вызов: - О'кей, мисс Лизбет! Расскажите вашему папочке! Я не хочу больше здесь работать! И тут Элизабет произнесла свои первые слова любви: - Дайте мне стул, мистер Скарлатти. Я помогу вам... Так будет быстрее. Она оказалась права. Следующие несколько недель были посвящены разъяснению принципов организации промышленности Америки. Одни лишь факты, без всякой теории, ибо Джованни исповедовал свою собственную философию. Эта страна открытых возможностей была для тех, кто может использовать эти возможности чуть быстрее других. То был период невероятного экономического роста, и Джованни понимал, что, пока его станки не обеспечат ему участие в этом росте, он останется на положении слуги и вряд ли перейдет в категорию хозяев. А он был честолюбив. С помощью Элизабет Джованни взялся за работу. Он сконструировал гидравлический пресс, который старый Уикхем и его помощники оценили как революционное изобретение: пресс с огромной скоростью делал рифленые заготовки для картонных ящиков, а экономический эффект нового устройства на 30 процентов превышал показатели прежнего пресса. Уикхем был доволен и наградил Джованни десятидолларовой прибавкой к жалованью. Пока новый агрегат собирали и готовили к монтажу, Элизабет убедила отца пригласить Джованни на обед. Вначале Уикхем подумал, что его дочь шутит. Надо сказать, неудачная шутка. Уикхем слишком ценил Джованни Скарлатти. Он не хотел, чтобы его талантливый итальяшка попал за обедом в дурацкое положение. Однако, когда Элизабет сказала отцу, что и она меньше всего желает смутить Скарлатти и что уже несколько раз после пикника случайно сталкивалась с ним и даже нашла его милым, отец, смутно предчувствуя неприятности, согласился на обед в узком семейном кругу. Через три дня после этого обеда новая машина Уикхема для производства рифленых заготовок была запущена, и в этот же день Джованни Скарлатти не явился на работу. Никто ничего не понимал. Этот день должен был стать самым важным в его жизни. И он стал им. Вместо Джованни в офис Альберта Уикхема прибыло письмо, отпечатанное его собственной дочерью. В письме описывалась вторая машина для изготовления рифленых заготовок, которая автоматически переводила только что установленную в разряд морально устаревших. Джованни излагал свои условия с предельной искренностью: либо Уикхем вводит его в число пайщиков компании с участием в доле прибыли на основании текущего курса, либо он передает свое новое изобретение конкуренту Уикхема. В любом случае обладатель второй установки уничтожит владельца первой. Для Джованни Скарлатти это не имеет никакого значения, однако он считает, что лучше бы изобретение осталось в семье, так как он формально просит руки его, Альберта, дочери. И опять же реакция Уикхема его мало интересует, поскольку они с Элизабет станут мужем и женой в течение ближайшего месяца независимо от его, Альберта, позиции. С этого начался стремительный и скрытый от глаз публики взлет Скарлатти. Факты указывают, что в течение последующих нескольких лет он продолжал конструировать новые, все более совершенные машины для различных бумагоделательных компаний средней полосы Америки. Он всегда работал на одних и тех же условиях: умеренное вознаграждение и участие в прибылях с правом приобретения дополнительных акций по ценам, которые действовали до введения в эксплуатацию его новых разработок. Через пять лет - возобновление переговоров об участии в прибылях от экономического эффекта. Совершенно разумное требование, предполагающее обоюдное доверие сторон. Все очень логично и законно, особенно если учесть, что он не заламывал немыслимых цен. К тому времени отец Элизабет, измотанный делами и браком дочери с "этим итальяшкой", удалился на покой. Джованни и его жене достался контрольный пакет акций Альберта с правом решающего голоса в делах "Уикхем компани". Это было все, что требовалось Джованни. Математика - точная наука, так что все было более чем очевидно. Он уже участвовал в прибылях одиннадцати бумагоделательных фирм Иллинойса, Огайо и западной Пенсильвании и обладал патентами на тридцать семь различных производственных агрегатов. Джованни Скарлатти созвал представителей этих фирм на конференцию. Заявление, которое он сделал, было равносильно смертному приговору: развитие событий привело к тому, что он, Джованни, стал обладателем значительной доли прибыли каждого предприятия, а это означает, что создается единая Централизованная организация, которую возглавят он и его жена как основные держатели акций. Конечно же, он позаботится о каждом, а ведомая его изобретательским гением единая компания приумножит свое могущество до такой степени, какая им и не снилась. Если же они не согласны, им придется демонтировать его установки. Он всего лишь бедный эмигрант, которого ловко провели на переговорах. Вознаграждение, которое ему выплачивается за машины, смехотворно, если принять в расчет прибыли, которые они приносят. Кроме того, в нескольких случаях его личное участие в акционерном фонде достигло астрономических цифр и, исходя из его контрактов, эти конкретные фирмы должны расплатиться с ним по старому курсу акций. Когда все пришли в себя, оказалось, что Джованни Скарлатти - основной держатель акций целого ряда солиднейших бумагоделательных компаний. В промышленных кругах всех трех штатов раздавались вопли негодования. Права невежественного итальянца хотели оспорить, но эти попытки натолкнулись на скрытое сопротивление трезвых голов из объединенного комитета промышленников: лучше выжить в виде объединенной фирмы, чем погибать поодиночке. Может быть удастся выиграть дело в суде, а может быть, и нет. В этом случае его требования, вероятно, перейдут все мыслимые границы, и, если их не удовлетворить, затраты на демонтаж оборудования и вытекающее из этого сокращение заказов приведут большинство фирм на грань катастрофы. Кроме того, Скарлатти - гений. Вполне возможно, все будет хорошо. Так был создан гигантский конгломерат "Скарлатти индастриз", из которого родилась империя Джованни Мериги Скарлатти. Империя походила на своего императора - огромная, энергичная, ненасытная. Со все возрастающим любопытством вторгался он в смежные отрасли - так же поступали и его компании. От производства бумаги было несложно перейти к упаковке, от упаковки - к транспортировке и фрахту, от транспортировки - к производству. Забирая под свое крыло новые фирмы, он всегда находил им более рациональное применение. К 1904 году, после двенадцати лет супружества, Элизабет Уикхем Скарлатти решила, что разумнее было бы перебраться на восток: хотя их состояние было в безопасности и приумножалось с каждым днем, популярность Скарлатти вызывала злобную зависть: Джованни был живым свидетельством в пользу доктрины Монро. Родители Элизабет умерли. Те несколько семей, к которым Элизабет была привязана, тоже отошли в мир иной. Отношение же к ним более молодого поколения недвусмысленно сформулировал Фрэнклин Фаулер, еще совсем недавно возглавлявший фирму "Фаулер пейпер продэктс": - Хотя этот итальяшка и дал ссуду на строительство нашего клуба, но будь мы прокляты, если позволим ему стать его членом! Джованни относился к таким заявлениям с полнейшим равнодушием, поскольку у него не было ни времени, ни желания искать милостей местной знати. Такой же была и позиция Элизабет - она была полноправным партнером Джованни, и не только на супружеском ложе. Она была его сенсорным устройством, радаром, неизменным дешифровальщиком мельчайших изменений ситуации. Однако позиция позицией, а надо думать о детях. Господь благословил Джованни и Элизабет тремя сыновьями: в то время Роланду Уикхему было девять лет, Чэнселлору Дрю - восемь и Алстеру Стюарту - семь. И хотя они были всего лишь детьми, Элизабет видела, что остракизм, которому подвергается семья, оказывает действие и на них. Они ходили в престижную частную школу Эванстоуна, но одноклассники редко заглядывали к ним в дом. Мальчиков никогда не приглашали на дни рождения: об этих утренниках они всегда узнавали лишь на следующий день. А когда они сами хотели кого-то пригласить, в ответ неизменно звонили чужие гувернантки и холодно отклоняли их предложение. Но отвратительнее всего была идиотская дразнилка, которой их каждый день встречали в школе: - Скарлатти-спагетти! Скарлатти-спагетти! Элизабет пришла к выводу; им надо начать все сначала. Она знала, что они с этим справятся, даже если ради этого надо будет возвращаться в его родную Италию и покорять Рим. Однако вместо Рима Элизабет предприняла поездку в Нью-Йорк и обнаружила там кое-что совершенно неожиданное. Нью-Йорк оказался очень провинциальным городом. Интересы его были весьма ограниченными, и в деловом мире Нью-Йорка о Джованни Мериги Скарлатти никто почти ничего не знал: некий итальянский изобретатель, который купил несколько американских фирм в средней части страны. Итальянский изобретатель. Американские фирмы. Элизабет также выяснила, что некоторые проницательные представители на Уолл-стрит предполагали, что свой основной капитал Скарлатти сколотил еще в Италии - в конце концов, он же женат на дочери одного из лучших семейств Чикаго! Значит, это будет Нью-Йорк. Элизабет устроила временную резиденцию семьи в Дель-Монико и, не успев обосноваться, уже поняла, что приняла правильное решение. Дети радовались новой школе и новым друзьям; в течение одного месяца Джованни скупил контрольные пакеты акций двух пришедших в упадок бумажных фабрик на Гудзоне и планировал их реконструкцию. Скарлатти прожили в Дель-Монико почти два года. Дом в Нью-Йорке мог бы быть закончен гораздо раньше, имей Джованни возможность уделять внимание строительству. Однако в результате длительных переговоров с архитекторами и подрядчиками он открыл новую сферу приложения своих талантов - земельные участки. Однажды за ужином Джованни сказал: - Выпиши чек на двести десять тысяч долларов. Выпиши его на ист-айлендскую фирму по недвижимости. - Ты имеешь в виду агентство по продаже недвижимости? - Вот именно. Передай-ка мне крекеры. Элизабет подвинула ему блюдо с гренками. - Это большая сумма. - А у нас что, мало денег? - Да, но двести десять тысяч долларов... Это новый завод? - Просто выпиши чек, Элизабет. Я хочу сделать тебе сюрприз. Она удивленно посмотрела на него: - Ты же знаешь, я не могу подвергать сомнению твои решения, но я вынуждена настаивать... - Отлично, отлично, - Джованни улыбнулся, - ты не получишь сюрприз. Я скажу тебе... Я собираюсь стать бароном. - Кем? - Бароном. Графом. А ты будешь графиней! - Ничего не понимаю! - В Италии человек, у которого есть два поля и несколько свиней, - практически барон. Очень многие хотят быть баронами. Я разговаривал с людьми с Ист-Айленда. Они готовы продать мне луга на Лонг-Айленде. - Джованни, они же ничего не стоят! Это просто пустырь на краю света! - Женщина, думай своей головой! Уже сейчас держать лошадей в Нью-Йорке негде. Завтра ты дашь мне чек. И, пожалуйста, не спорь. Улыбнись, и ты будешь женой барона. Элизабет улыбнулась. "Дон Джованни Мериги и Элизабет Уикхем Скарлатти Феррарские. Дом Феррари Д'Италия - американская резиденция в Дель-Монико - Нью-Йорк". Хотя Элизабет не приняла визитные карточки всерьез - они стали предметом привычных шуток для нее и Джованни, - эти карточки сыграли роль, которая даже не была предусмотрена. Они должным образом объясняли происхождение богатства Скарлатти. И хотя никто из тех, кто знал их семью, не обращался к ним "граф" или "графиня", довольно многие не сомневались в истинности титула. Это ведь могло быть правдой, не так ли?! Был еще один конкретный результат: несмотря на то, что в карточках не был указан титул, Элизабет до конца ее долгой жизни называли мадам. Мадам Элизабет Скарлатти. И Джованни больше не смел тянуться через весь стол и отливать себе добавку супа из тарелки жены. Через два года после покупки земли, 14 июля 1908 года, Джованни Мериги Скарлатти умер. Человек сжег себя дотла. В течение нескольких недель Элизабет пыталась осмыслить случившееся. Ей было не к кому прислониться. Она и Джованни были любовниками, друзьями, партнерами. Единственное, чего они по-настоящему боялись, - мысли о том, что одному из них придется жить без другого. Но он ушел, и Элизабет понимала, что они создали свою империю не для того, чтобы тот, кто остался, спокойно взирал на ее крушение. Ее первым приказом было распоряжение о превращении управленческого аппарата огромной "Скарлатти индастриз" в единый командный пункт. Высшие чиновники и их семьи были в срочном порядке переселены со Среднего Запада в Нью-Йорк. Элизабет представили документы, в которых были отражены все деловые решения и сферы персональной ответственности. Между нью-йоркским офисом и каждым заводом, фабрикой, филиалами и подразделениями была создана частная телеграфная сеть. Элизабет была хорошим генералом, а ее армия - великолепно выдрессированной и крепкой организацией. Время работало на нее, остальное довершило ее знание людей и их слабостей. Был построен чудесный дом в городе, в Ньюпорте приобретено загородное поместье, на заливе Ойстер-бей строилась еще одна уединенная резиденция, и каждую неделю она участвовала в изнурительных переговорах с чиновниками из компаний ее покойного мужа. Она должна была думать о детях: им надлежало до конца понять и осмыслить протестантскую демократию. Она рассуждала просто. В тех кругах, куда вошли ее сыновья, имя Скарлатти считалось каким-то неуместным, даже непристойным, а в этих кругах им предстояло вращаться до конца жизни. И она изменила их фамилию на Скарлетт. Конечно же, она сама, из чувства глубокого уважения к дону Джованни и традициям Феррары, осталась "Элизабет Скарлатти Феррарская". На новой визитной карточке не было обозначено адреса: она сама не знала, в каком доме предпочтет находиться в данное конкретное время. Элизабет с грустью отметила, что оба ее старших сына не обладают ни воображением Джованни, ни ее пониманием его замыслов. В отношении младшего, Алстера Стюарта, трудно было сказать что-то определенное, поскольку, повзрослев, он создал для нее немало проблем. В детстве он был обыкновенным задирой - черта, которую Элизабет относила на счет его возраста. Но и позже взгляды Алстера на жизнь изменились лишь в самой незначительной степени: он не только избрал свой собственный путь - он настоятельно требовал, чтобы ему преподнесли его в готовом виде. Он был единственным среди братьев, кто воспринимал свое богатство как повод быть грубым. А иногда жестоким, и это тревожило Элизабет. Впервые она столкнулась с этим в день его тринадцатилетия. Накануне школьный учитель прислал ей записку: "Дорогая мадам Скарлатти! Приглашения на день рождения Алстера создали определенную проблему. Мальчик никак не может решить, кто же его лучшие друзья - у него их так много! И в результате он вначале раздал приглашения одним мальчикам, потом забрал их и передал другим. Я полагаю, что для Алстера школа Парклей может сделать исключение и отменить традиционный лимит на 25 гостей". Вечером Элизабет спросила Алстера об этом. - Да, я забрал несколько приглашений. Я передумал. - Почему? Это очень некрасиво. - А почему некрасиво? Я не хочу, чтобы они пришли. - Тогда зачем ты их вообще приглашал? - Чтобы они прибежали домой и рассказали своим папашам и мамашам, что идут на день рождения, - мальчик рассмеялся, - а потом им пришлось бы сказать, что никуда не идут. - Это ужасно! - Я так не думаю. Их вовсе не интересует мой день рождения, они хотят побывать в твоем доме! Став студентом Принстона, Алстер Стюарт Скарлетт всячески унижал своих братьев, одноклассников, учителей и, что Элизабет находила самым отвратительным, слуг. Его терпели только потому, что он был сыном Элизабет Скарлатти. Алстер рос невероятно испорченным молодым человеком, и Элизабет понимала, что должна принять какие-то меры. В июне 1916 года она велела сыну прибыть на уик-энд домой и объявила, что он должен начать работать. - И не собираюсь! - Ты будешь работать! Ты не смеешь ослушаться меня! Он не посмел. Летом Алстера определили на гудзонскую лесопилку, а тем временем два его брата прекрасно проводили время в доме на заливе Ойстер-бей и наслаждались прелестями Лонг-Айленда. На исходе лета Элизабет поинтересовалась, как он справляется с работой. - Вы хотите знать правду, мадам Скарлатти? - спросил молодой управляющий завода. - Конечно же, правду. - Боюсь, она может стоить мне места. - Сильно сомневаюсь. - Ну что ж, отлично, мадам. Ваш сын начал работать на пакетировочном прессе, как вы и приказали. Это тяжелая работа, но он крепкий парень... Я снял его с пресса, после того как он избил двух рабочих. - О Боже! Почему мне ничего об этом не сказали? - Я не знал обстоятельств. Я думал, что, может быть, рабочие сами спровоцировали его. Я ничего не знал. - Ну и что же вы узнали? - Он сам спровоцировал их на драку... Я перевел его на другой пресс, но ситуация только ухудшилась. Он стал угрожать другим рабочим, что добьется их увольнения, заставлял их выполнять свою работу. Он постоянно всем напоминает, кто он такой. - Вам следовало рассказать об этом мне. - Я сам об этом не знал до последнего времени. Трое рабочих уволились. Одному из них мы были вынуждены оплатить услуги дантиста. Ваш сын ударил его свинцовой рейкой. - Ужасно! Что же делать? Пожалуйста, будьте откровенны со мной. Это в ваших же интересах. - Ваш сын - сильный парень. Задиристый. Но не уверен, есть ли за этим что-то еще. Мне кажется, он предпочитает руководящую работу, возможно, именно этим он и должен заниматься. Он ваш сын. Его отец создал эту лесопилку. - Это не дает ему права на подобное поведение. Его отец начинал с нуля. - Тогда, может быть, вам следует объяснить ему это. На лесопилке от него, похоже, не будет никакой пользы. - Вы говорите, что мой сын - человек с невыносимым характером, звериными наклонностями, хотя в силу происхождения обладает определенными правами... но никакими явными способностями. Правильно ли я вас поняла? - Если из-за этого я лишусь работы, то найду себе другую. Да, именно так. Я не люблю вашего сына. Он мне решительно не нравится. Элизабет изучающе смотрела на управляющего: - Не уверена, что не разделяю ваших чувств. Со следующей недели вы получите прибавку к жалованью. Той же осенью Элизабет отослала Алстера Стюарта назад в Принстон и в день отъезда рассказала ему о докладе управляющего. - Этот грязный ирландишка постоянно преследовал меня! Я так и знал! - Этот грязный ирландишка - превосходный управляющий заводом. - Он наврал! Это все враки! - Это правда. Он уговорил многих не подавать на тебя жалобу. Ты должен быть благодарен ему хотя бы за это. - К чертям их всех! Сопливые подхалимы! - Не смей говорить гадости! Кто ты такой, чтобы так называть людей? Что ты сделал в жизни? - Я ничего не обязан делать! - Почему же? Только потому, что ты - это ты? А кто ты? Какими такими необыкновенными способностями ты обладаешь? Я бы хотела знать. - Так вот что ты хочешь знать! Что я, ничтожество, могу делать? Как я буду зарабатывать деньги? - Это один из показателей успеха. - Это твой единственный показатель! - И ты отвергаешь его? - Ты правильно поняла меня, черт возьми! - Тогда стань миссионером. - Нет, благодарю! - Тогда прекрати клеветать на тех, с кем ты работаешь. Для того чтобы выжить в нашем деле, требуются определенные способности. Твой отец знал это. - Он знал, как маневрировать. Думаешь, я ничего об этом не слышал? Как манипулировать другими, и ты это тоже прекрасно умеешь! - Он был гений! Он работал над собой! А что сделал ты? Что ты вообще сделал, за исключением того, что научился жить на всем готовом? И даже за это ты не чувствуешь благодарности! - Дерьмо! Элизабет внезапно замолчала, пристально разглядывая сына: - Так вот в чем дело! Боже мой, вот оно что!.. Ты же до смерти напуган! Ты страшно высокомерен, но за душой у тебя ничего нет, абсолютно ничего, что давало бы тебе право быть высокомерным. Должно быть, это очень мучительно. Сын вылетел из комнаты, а Элизабет долго думала об этом разговоре. Она по-настоящему боялась. Алстер опасен. Он видел вокруг себя результаты труда, но воспринимал их как человек, не обладающий ни талантом, ни способностью внести свой вклад. Он всего лишь зритель. Потом она подумала обо всех своих сыновьях. Застенчивый, мягкий Роланд Уикхем, усердный, педантичный Чэнселлор Дрю и надменный Алстер Стюарт. 6 апреля 1917 года ее размышления были прерваны: Америка вступила в мировую войну. Первым был призван Роланд Уикхем. Он ушел на фронт с последнего курса Принстона и отбыл во Францию лейтенантом артиллерии. Лейтенант Скарлетт был убит в первый же день боевых действий. Двое оставшихся сыновей сразу начали строить планы мести за брата. Для Чэнселлора Дрю месть была целью, для Алстера Стюарта - способом бегства. А Элизабет рассудила, что они с Джованни создавали империю не для того, чтобы война прекратила ее существование. Один из сыновей должен был остаться. Элизабет была холодна и расчетлива - она приказала остаться Чэнселлору Дрю, Алстер Стюарт мог отправляться на войну. Алстер Стюарт Скарлетт высадился во Франции, удачно прошел через мясорубку под Шербуром, с честью выдержал все испытания, в том числе и сражение при Мез-Арагоне. В последние дни войны он был награжден орденом за отвагу в боях с врагом. Глава 4 2 ноября 1918 года Наступление под Мез-Арагоном вошло в свою заключительную стадию, стадию преследования противника - операция была частью успешного сражения по прорыву линии Гинденбурга между Седаном и Мезьером. Первая американская армия разворачивалась в Арагонском лесу для наступления из Регенвиля на Ла Харазе, между которыми было около двадцати миль. Если бы удалось прорвать основные линии поставок германской армии в этом секторе, генералу Людендорфу пришлось бы просить перемирия. 2 ноября Третий армейский корпус под командованием генерала Роберта Ли Булларда прорвал ряды германцев на правом фланге и захватил не только плацдарм, но и восемь тысяч пленных. И хотя другие дивизионные командиры ставили под сомнение эту операцию, прорыв Третьего армейского корпуса стал сигналом для окончательной подготовки перемирия. А для солдат второй роты четырнадцатого батальона тридцать седьмой дивизии Третьего корпуса поведение второго лейтенанта Алстера Скарлетта стало примером истинного героизма, который в те дни кровавого кошмара был не совсем обычным явлением. Все началось ранним утром. Рота Скарлетта вышла к полю перед небольшим сосновым лесом. Роща была напичкана немцами, которые отчаянно пытались перегруппироваться, дабы в боевом порядке прорваться назад, в свои траншеи. Чтобы не попасть под огонь, американцы организовали три линии неглубоких окопов. Второй лейтенант Скарлетт сделал свой окоп чуть глубже, чем остальные. Капитан второй роты не любил своего второго лейтенанта, поскольку тот мог прекрасно отдавать приказы, но сам выполнял их очень плохо. Более того, капитан подозревал, что лейтенант без энтузиазма отнесся к своему переводу из резервной дивизии в район боевых действий. Он был настроен против своего второго лейтенанта еще и потому, что во время их совместного пребывания в резерве им непрестанно интересовались старшие офицеры, которые не скрывали своего удовольствия, когда Скарлетт с ними фотографировался. Капитану казалось, что его второй лейтенант слишком уж хорошо проводит время. В то ноябрьское утро он послал его в дозор с особой радостью: - Скарлетт! Возьмите четырех людей и разведайте позиции немцев. - Вы спятили, - ответил Скарлетт лаконично, - какие позиции? Они бегут, поджав хвосты, по всему фронту. - Вы слышали, что я сказал? - Да мне плевать. В дозоре нет никакого смысла. Несколько сидевших в окопах солдат внимательно слушали разговор двух офицеров. - В чем дело, лейтенант? Поблизости нет ни одного фотографа. Ни одного занюханного полковника, который потрепал бы вас по плечу. Берите четверых и проваливайте. - Заткнитесь, капитан! - Вы отказываетесь выполнить приказ старшего по званию во время боевых действий? Алстер Скарлетт презрительно посмотрел на своего невысокого собеседника: - Не отказываюсь. Просто нарушаю субординацию. Веду себя вызывающе, оскорбляю вас, если это слово более понятно... Я оскорбляю вас, потому что считаю вас дураком. Капитан потянулся к кобуре, но Скарлетт мгновенно сжал своей огромной лапой запястье начальника. - За нарушение субординации в людей не стреляют, капитан. Этого нет в уставе... Я придумал кое-что получше. К чему лишаться еще четверых? - он повернулся к наблюдающим за этой сценой солдатам. - Уверен, четверо из вас не хотят стать мишенями для пуль. Я пойду один. Капитан был ошеломлен. Он потерял дар речи. Солдаты были удивлены не меньше, но вместе с восхищением они испытывали и чувство благодарности к лейтенанту. Скарлетт снял руку с кисти капитана: - Через полчаса я вернусь. Если же нет, полагаю, вам следует дождаться подкрепления. Мы прилично оторвались от всех остальных. Скарлетт проверил патроны в барабане своего револьвера, обошел капитана и, выйдя на западный фланг, скрылся в заросшем поле. Солдаты перешептывались. Они составили неверное мнение о наглом лейтенанте, думали, что он такой же как и его заносчивые друзья. Капитан ругался про себя и искренне надеялся, что его второй лейтенант не вернется. И это полностью совпадало с намерениями Алстера Скарлетта. Его план был прост. Примерно в двухстах ярдах вправо от позиции второй роты он заметил несколько огромных, окруженных деревьями валунов, на которых еще сохранилась осенняя листва. Это было одно из тех мест, которые невозможно выкорчевать, поэтому крестьяне устраивали свои поля таким образом, что они как бы обтекали эти заросшие маленькие скалы. Места слишком мало, чтобы там могла укрыться группа, но вполне достаточно для одного или двоих. Скарлетт двигался туда. Ползя через поле, он видел множество мертвых пехотинцев. Трупы оказали на него странный эффект: он, поначалу даже и не желая того, набивал карманы часами, кольцами, амулетами. Он сдирал их с трупов и через секунду выбрасывал. Он не понимал, почему так делает. Он чувствовал себя правителем какого-то таинственного царства, и трупы были его подданными. Через десять минут он уже не был уверен, что движется в нужном направлении. Он немного приподнял голову, чтобы сориентироваться, увидел кроны деревьев и понял, что убежище уже близко. Вдавливая локти и колени в мягкую землю, он торопливо пополз вперед. Неожиданно Алстер очутился у подножия нескольких высоких сосен. Но вовсе не у островка камней, а на краю лесочка, который готовилась штурмовать его рота: он слишком увлекся мертвыми и потому видел только то, что хотел видеть. А небольшие деревья в действительности были высокими соснами, которые сейчас качались у него над головой. Он уже собрался ползти обратно в поле, когда заметил, что примерно в пятнадцати футах от него, чуть левее, установлен пулемет, за которым, прижавшись спиной к стволу дерева, сидел немецкий солдат. Алстер достал револьвер и замер. Либо немец не видел его, либо был мертв. Дуло пулемета смотрело прямо на Скарлетта. И немец пошевелился. Еле заметно двинулась его правая рука. Он пытался дотянуться до оружия, но выполнение задачи осложнялось, по-видимому, невыносимой болью. Скарлетт рванулся вперед и навалился на раненого солдата, стараясь как можно меньше шуметь при этом. Он не давал немцу возможности выстрелить или поднять тревогу. Он не воспользовался своим револьвером и начал душить врага. Тот пытался что-то сказать, но пальцы Алстера уже смыкались на его шее. - Американец! Американец! Я сдаюсь! Он отчаянно жестикулировал растопыренными ладонями. Скарлетт чуть ослабил хватку и тихо спросил: - Что? Что ты хочешь? Он дал немцу возможность приподняться - ровно настолько, насколько позволяла его рана. Солдата оставили умирать за пулеметом: пока его рота отступала, тот должен был отражать атаки противника. Скарлетт отбросил пулемет в сторону, чтобы раненый не мог до него дотянуться, и, настороженно оглядываясь по сторонам, отполз на несколько ярдов в глубь леса. Повсюду были видны следы поспешного бегства. Противогазы, пустые ранцы, даже пулеметные ленты с патронами. Бросали все, что мешало отступлению. Немцы ушли. Он встал и вернулся к раненому немецкому солдату. Алстер Скарлетт ясно понимал, что надо делать. Лейтенант Скарлетт принял решение. Ситуация была исключительной! Более чем исключительной - идеальной! Пройдет час, а может быть, и больше, пока четырнадцатый батальон подойдет к позициям второй роты. Капитан второй роты Дженкинс проявит чудеса героизма, не даст никому передышки. Вперед! Вперед! Вперед! Но это же его, Скарлетта, выход! Может быть, они присвоят ему внеочередное звание и сделают капитаном. Почему бы и нет? Он станет героем. И война для него кончится. Скарлетт достал револьвер и, когда немец закричал, выстрелил ему в голову. Потом припал к пулемету и начал строчить. Вначале назад, в тыл немцам, потом направо, потом налево. Треск очередей отозвался эхом, пули вгрызались в деревья. А затем Скарлетт направил оружие в сторону своих. Он нажал гашетку и держал ее, переводя ствол с одного фланга на другой. Напугать их до смерти! Может быть, прикончить пару. Кого это волнует? Он обладал смертельной силой. Он наслаждался ею. Он имел на это полное право. Он смеялся. Он снял палец с гашетки и выпрямился. В нескольких стах ярдов западнее он видел холмики земли. Скоро он выберется из всего этого дерьма! Внезапно у него появилось чувство, что за ним наблюдают. Кто-то следит за ним! Он снова достал револьвер и приник к земле. Что это - сломанная ветка, упавший камень?! Он осторожно пополз в лес. Никого. Ну конечно, он позволил воображению взять верх над разумом. Это был звук, который издало дерево, после того как в него попала пуля. Это был звук ветки, упавшей на землю. Никого. Скарлетт. все еще осторожно, двинулся к краю леса. Он быстро подобрал расплющенную каску мертвого немца и побежал в сторону позиций второй роты. Алстер Стюарт не знал, что за ним действительно наблюдают. Наблюдают внимательно. С удивлением. Немецкий офицер - на лбу у него запеклась кровь - стоял за широким стволом сосны, скрытый от глаз американца. Он уже собрался убить янки, но вдруг увидел, что тот перенес огонь на своих собственных солдат. На свои войска. Свои собственные войска! Он держал американца под прицелом "люгера", но не хотел убивать этого человека. Пока не хотел. Потому что немецкий офицер, последний из роты - вся рота полегла здесь, - точно знал, что делает этот американец. Это был тот самый редкий, невероятный случай! То, что требовалось! Пехотный офицер, умело использовавший ситуацию в своих целях и против своих войск! Для него эта битва закончилась, и в результате сделки с собой он получит медаль за отвагу. Немецкий офицер не упустит этого американца. Лейтенант Скарлетт был на полпути к позициям второй роты, когда услышал за спиной шум. Он бросился на землю и осторожно развернулся. Он вглядывался сквозь колышущуюся высокую траву. Никого. Действительно ли никого? В двадцати футах лицом вниз лежал труп. Но трупы повсюду. Этот труп Скарлетт не помнил. Он запомнил только лица. Он видел только лица. Этого он не помнил. А почему он должен был его запомнить? Трупы повсюду. Как он мог запомнить? Тело, лежащее лицом вниз. Здесь, должно быть, несколько дюжин таких. Он просто не помнил их. Он снова позволил разыграться своему воображению! Сейчас рассвет... Из леса выходят звери. Возможно... Он встал в полный рост и пошел к холмикам земли в расположении второй роты. - Скарлетт! Мой Бог, это вы? - воскликнул капитан, лежавший в окопе передней линии. - Вам повезло, что мы не стреляли. В перестрелке погибли Фернальд и Отис! Мы не отвечали огнем, потому что вы были там! Алстер помнил Фернальда и Отиса. Невелика потеря! Он бросил немецкую каску на землю: - А теперь слушайте меня. Одну группу я ликвидировал, но остались еще две. Они дожидаются нас. Я знаю, где они располагаются, и могу подавить их. Но вы останетесь здесь! В окопах! Через десять минут после моего отхода весь огонь на левый фланг! - Куда вы собираетесь? - испуганно спросил капитан. - Туда, где я могу принести хоть какую-то пользу! Дайте мне десять минут, и потом открывайте огонь. Не прекращайте стрельбу по крайней мере три или четыре минуты, но, ради Бога, обстреливайте левый фланг! Смотрите, не прикончите меня. Мне необходим отвлекающий маневр. Он внезапно замолчал и, прежде чем капитан вымолвил хоть слово, вновь направился в поле. Оказавшись в высокой траве, Скарлетт пополз от одного трупа к другому, снимая с безжизненных голов каски. Собрав пять касок, он залег и стал ждать стрельбы. Капитан сделал свое дело. Со стороны можно было подумать, что началась битва при Шато-Тьерри. Через четыре минуты огонь прекратился. Скарлетт встал и побежал в расположение роты. Когда он показался с поднятыми в руке касками, солдаты разразились приветственными возгласами. Даже капитан, чья обида и злость растворились в восхищении, присоединился к своим людям: - Черт бы вас побрал, Скарлетт! Это самый смелый поступок, какой я видел на войне! - Не так быстро, - возразил Скарлетт с неслыханной до того скромностью. - Мы расчистили центр и левый фланг, но справа еще осталась парочка фрицев. Пойду выкурю их. - Вам незачем идти туда. Пусть удирают. Вы сделали более чем достаточно. Капитан Дженкинс изменил свое мнение об Алстере Скарлетте. - Если вы не возражаете, сэр, мне кажется, я должен пойти. - Что вы имеете в виду? - Мой брат... его звали Ролли. Фрицы убили его восемь месяцев назад. Позвольте мне прикончить их, и вы овладеете плацдармом. Алстер Скарлетт скрылся в поле. Он точно знал, что делает. Несколько минут спустя американский лейтенант подполз к скале, окруженной валунами и кустарником. Он ждал, когда вторая рота предпримет штурм соснового лесочка. Он прислонился к шершавому камню и посмотрел в небо. И в этот момент началось. Солдаты подбадривали себя громкими криками: а вдруг попадутся отступающие враги? Раздались беспорядочные выстрелы: кое у кого дрогнули на спусковом крючке пальцы. Когда рота достигла леса, началась стрельба залпами. Они палят в покойников, думал Алстер Скарлетт. А он был сейчас в полной безопасности. Для него война закончилась. - Стой, где стоишь, - произнес голос с сильнейшим немецким акцентом. - Не шевелись! Скарлетт потянулся к пистолету, но голос, раздавшийся сверху, был весьма выразительным. Дотронься он до пистолета - и тут же будет убит. - Вы говорите по-английски? - это было единственное, что пришло на ум лейтенанту Скарлетту. - Сравнительно неплохо. Не двигайся! Мой пистолет направлен тебе в голову... В то же самое место, в которое ты послал пулю капралу Крегеру. Алстер Скарлетт замер. Значит, там действительно кто-то был! И он его слышал!.. Труп в поле! Но почему немец не убил его? - Я делал то, что должен был делать, - и вновь это было единственное, что в данную минуту мог придумать Скарлетт. - Не сомневаюсь. Также не сомневаюсь, что у тебя не было иной альтернативы, кроме как открыть огонь по своим войскам... У тебя очень странное представление о своем предназначении в этой войне, не находишь? Скарлетт начинал понимать. - Эта война закончилась. - Я окончил высшее военное училище в Берлине по курсу военной стратегии и немного представляю себе, что наше поражение неизбежно... После прорыва линии Мезьера у Людендорфа не останется выбора. - Тогда зачем убивать меня? Немецкий офицер вышел из-за большого валуна и остановился перед Алстером Скарлеттом, его пистолет был направлен американцу в голову. Скарлетт увидел молодого широкоплечего человека и сразу же понял, что они похожи. Он увидел человека высокого, как и Скарлетт, с уверенным взглядом таких же, как и у него, ярко-голубых глаз. - Ради Бога, мы же можем выбраться из всего этого! Мы можем покончить с этим! Какого черта надо приносить друг друга в жертву? Или даже одного из нас... Я могу помочь, вы понимаете? - Действительно можешь? Скарлетт посмотрел на того, кто взял его в плен. Он знал, что не должен молить о пощаде, не должен выказать слабости. Он должен оставаться спокойным, логичным. - Слушайте меня... Если вас возьмут в плен, вы окажитесь в лагере вместе с тысячами других. Это в том случае, если вас не застрелят. Очутись я на вашем месте, я бы не стал полагаться на какие бы то ни было офицерские привилегии. Пройдут недели, месяцы, может быть, год или даже больше, прежде чем займутся вашим делом! Прежде чем вас освободят! - И вы в состоянии что-то сделать? - Да, черт возьми, могу! - А зачем вам это надо? - Потому что я хочу выбраться из этого!.. И вы хотите того же!.. Если бы вы этого не хотели, я бы уже был покойником... Мы нужны друг другу. - Что вы предлагаете? - Вы - мой пленник. - Вы что думаете, я спятил? - Оставьте себе свой пистолет! Возьмите из моего все патроны... Если кто-то нам встретится - я веду вас на допрос в тыл. Потом мы достанем вам одежду... Если доберемся до Парижа, я дам вам денег. - Каким образом? Алстер Скарлетт самоуверенно усмехнулся. То была усмешка богача: - Это мое дело... У вас есть иной выбор? Убейте меня - и вы уже пленник. А может, и покойник. И у вас не так много времени... - Встать! Руки на скалу! Скарлетт подчинился. Немецкий офицер вынул из кобуры его револьвер и забрал коробки с патронами. - Повернись! - Меньше чем через час сюда придут остальные. Мы были в авангарде, но не очень-то оторвались. Немецкий офицер сделал движение пистолетом: - В полутора километрах отсюда есть несколько крестьянских домов. Пошевеливайся! Левой рукой он бросил Скарлетту его револьвер без патронов. Два человека быстро шли через поле. На севере артиллерия начала свой утренний обстрел. Сквозь облака прорвалось солнце и разогнало туман. Было ясно. Примерно в миле на юго-запад виднелось несколько домов. Амбар и два небольших каменных здания. Чтобы добраться до заросшего луга, надо было пересечь широкую пыльную дорогу. Пастбище было обнесено забором, правда, сейчас живности не было и в помине. Из трубы самого большого дома струился дымок. Кто-то развел огонь, а это означало, что кто-то готовит пищу и наслаждается теплом. У кого-то еще оставались припасы. - Может, зайдем в эту лачугу? - предложил Алстер. - Нет! Здесь скоро пройдут ваши войска. - Да ради Бога, нам надо найти вам одежду! Неужели это непонятно? Немец щелкнул предохранителем своего "люгера", поставив его на боевой взвод: - Вы непоследовательны. Мне казалось, вы предлагаете провести меня в тыл - в глубокий тыл - через ваши линии. Якобы для допроса... Проще было бы убить вас прямо сейчас. - Да нам обязательно надо раздобыть одежду! Вы только представьте: я один конвоирую немецкого офицера! Да первый же попавшийся капитан сразу сообразит, как можно этим воспользоваться! Или же какой-нибудь майор, или полковник, мечтающий выбраться с фронта... Такое уже бывало. Мне просто прикажут передать вас им с рук на руки, и все на этом закончится. А если вы будете в штатском, мне будет намного проще... Сейчас все перепуталось! Немецкий офицер медленно взвел курок и в упор посмотрел на лейтенанта: - Вы что, действительно хотите, чтобы для вас война закончилась? В каменном доме был лишь старик - глухой, бестолковый, перепуганный визитом странной пары. Американский лейтенант держал в руке незаряженный пистолей и делал вид, будто конвоирует немца. Он приказал старику принести еды и найти одежду - любую одежду для его "пленника". Поскольку Скарлетт едва говорил по-французски, он повернулся к немцу: - Почему бы вам не сказать ему, что мы оба немцы? Что мы в ловушке, пытаемся прорваться сквозь линии заграждения! Любой француз знает, что немцы бегут по всему фронту. Немецкий офицер улыбнулся: - Я уже сказал. Но он еще больше перепугался... Между прочим, он сказал, что так сразу и подумал. А знаете почему? - Почему? - Он сказал, что от нас за версту воняет бошами. Старик, возившийся у открытой двери, вдруг выбежал наружу и на подгибающихся ногах затрусил в поле. - Боже праведный! Остановите его! Остановите его, черт возьми! - вопил Скарлетт. Немецкий офицер уже держал свой пистолет в руке: - Не волнуйтесь. Нам так или иначе пришлось бы его убрать. Он помог нам принять решение. Прозвучали два выстрела. Старик упал, молодые противники посмотрели друг на друга. - Как мне называть вас? - спросил Скарлетт. - Пусть будет... Штрассер. Грегор Штрассер. Оба офицера без труда прошли через линии союзников. Бросок американской армии из Ренвилля был стремительным и неотвратимым. Но он окончательно нарушил связь между войсками и командованием. По крайней мере так казалось Ал стеру Скарлетту и Грегору Штрассеру. В Реймсе парочка натолкнулась на грязных, измученных и голодных солдат - это было все, что осталось от Семнадцатого корпуса французов. В Реймсе не возникло никаких проблем: в ответ на все вопросы французы лишь пожимали плечами. Они двинулись на запад, в направлении Вилль-Коттерье. Дороги на Эпернэ и Мо были забиты прибывающим подкреплением и обозами с продовольствием. Пусть другие болваны ложатся под пули, думал Скарлетт. Ночью они вошли в предместья Вилль-Коттерье и, срезая путь, направились через поле к небольшой роще. - Отдохнем здесь несколько часов, - сказал Штрассер, - и не пытайся сбежать. Я не собираюсь спать. - Ты спятил, приятель! Ты нужен мне не меньше, чем я тебе!.. Одинокий американец, болтающийся в сорока милях от своей роты - а рота, между прочим, на фронте! Думай головой! - Ты говоришь очень убедительно, но я не такой идиот, как наши одряхлевшие имперские генералы. Я не прислушиваюсь к пустым, пусть даже убедительным аргументам. Я слежу за своими флангами. - Устраивайся. От Коттерье до Парижа добрых шестьдесят миль, и еще неизвестно, во что мы можем влипнуть. Надо поспать... Можем делать это по очереди. - Так точно! - презрительно рассмеялся Штрассер, - ты говоришь, как еврейский банкир из Берлина: "Ты делай то, а мы сделаем это. И не спорь, пожалуйста". Спасибо за совет, американец, нет. Я не буду спать. - Как скажешь, - пожал плечами Скарлетт, - теперь я начинаю понимать, почему вы, парни, проиграли войну. Скарлетт перевернулся на другой бок: - Вы упорствуете из любви к упрямству. Несколько минут они молчали. Наконец Штрассер тихо ответил: - Мы не проиграли войну. Нас предали. - Ну конечно! Патроны были холостые, а ваша артиллерия стреляла по своим. Я уже сплю. Немецкий офицер говорил спокойно, словно размышлял вслух: - Во многих патронах не оказалось пороха. Многие винтовки и пулеметы не работали... Предательство... По дороге из Вилль-Коттерье проехали несколько грузовиков, за ними повозки, запряженные лошадьми. Фары машин исполняли причудливый танец - вверх-вниз, вверх-вниз. В лесу завыл какой-то зверь, издали доносились крики солдат-караульных. Опять эти глупые бараны, думал Ал стер Стюарт. - Эй, Штрассер, что происходит? - Скарлетт повернулся к коллеге-дезертиру. - Что? - Штрассер клевал носом и за это злился на себя, - ты что-то сказал? - Просто хотел, чтобы ты знал: я запросто мог бы сейчас тебя оглушить и уйти... Я спросил, что происходит. Я имею в виду, что будет с вами?.. Я знаю, что ждет нас. Надо полагать, парады. А вы? - Никаких парадов. Никаких празднеств... Слезы. Взаимные упреки. Пьянство... Многих казнят. Это можно сказать наверняка. - Кого? Кого казнят? - Среди нас есть предатели. Их найдут и уничтожат без всякой жалости. - Вы безумцы! Я и раньше говорил, что вы безумцы, а сейчас знаю точно! - А как, по-твоему, нам надо поступить? Вы еще не заражены. Но все впереди!.. Большевики у наших границ, уже идет инфильтрация. Они сожрут нас изнутри, мы начнем гнить. И евреи! Евреи наживут на этой войне миллионы. Поганые еврейские спекулянты! Сегодня семиты продают нас, завтра наступит ваша очередь. Евреи, большевики, вонючие маленькие человечки! Мы все их жертвы и не понимаем этого. Мы сражаемся друг против друга, вместо того чтобы объединиться и ударить по ним! Алстер Стюарт сплюнул... Сына Скарлатти не интересовали проблемы быдла. И быдло его не интересовало. И тем не менее он был обеспокоен. Штрассер не быдло, высокомерный германский офицер ненавидел заурядных людишек так же, как и он сам. - Ну и что вы станете делать, когда разделаетесь с этими людьми? Будете изображать из себя владык гор? - Многих гор... Очень многих гор. Скарлетт отодвинулся от немецкого офицера. Но не закрыл глаза. Очень многих