туда первым! Если я буду его там
дожидаться. - Адриан развернул сложенные листки бумаги.
- Мне это уже читали. Там нет ничего, что могло бы вам помочь.
- Должно быть! Здесь сказано все, что нужно знать.
- Вы ошибаетесь, - сказал Гольдони, и Адриан понял, что Гольдони на
этот раз не лжет. - Я попытался его в этом убедить, но он не стал слушать.
Ваш дед все очень хорошо подготовил, но не учел, что люди могут внезапно
умереть, их может подвести здоровье...
Фонтин оторвал взгляд от страниц. В глазах старика была беспомощность.
В горах бродил убийца, а он беспомощен. Безусловно, одна смерть повлечет за
собой другую смерть. Ибо, несомненно, его жена погибла.
- Что же он подготовил? - тихо спросил Адриан.
- Я вам скажу. Вы не то что ваш брат. Мы хранили эту тайну тридцать
пять лет. Лефрак, Капомонти и мы. И еще один человек. К нам он не имеет
отношения - и он умер так внезапно, что не успел сделать соответствующие
распоряжения...
-Кто?
- Торговец по фамилии Ляйнкраус. Мы с ним не были близко знакомы.
- Расскажите.
- Мы все эти годы ждали, что к нам придет человек, потомок
Фонтини-Кристи... - начал безногий.
Они - Капомонти, Гольдони, Лефрак - полагали, что к ним придет человек,
придет с мирными намерениями. Он будет разыскивать железный ларец,
спрятанный в горах. Этот человек должен был знать о путешествии в горы,
которое много лет назад предприняли отец с сыном, и он должен был знать, что
в регистрационном журнале Гольдони это путешествие описано - это знали все
те, кто нанимал Гольдони своими проводниками. И поскольку восхождение в горы
заняло два дня, за. которые отец с сыном и проводник покрыли значительное
расстояние, пришелец должен был назвать точное место, откуда путешествие
началось - у железной дороги, неподалеку от вырубки, называвшейся некогда
"Ошибка охотников". Лет сорок назад вырубку забросили, и она заросла
деревьями и кустарником - это произошло задолго до того, как в горах
спрятали тот ларец, но вырубка существовала, когда отец с сыном предприняли
свое восхождение в горы летом 1920 года.
- Мне казалось, эти вырубки назывались по названию...
- Птиц?
-Да.
- Большинство, но не все. Солдат спрашивал, нет ли поблизости вырубки,
в названии которой есть слово "ястреб". Но в горах близ Шамполюка не водятся
ястребы.
- Картина на стене, - задумчиво произнес Адриан, скорее самому себе,
чем альпийцу.
- Как?
- Мой отец вспоминал, что в Кампо-ди-Фьори висела картина со сценой
охоты. Он считал, что эта картина что-то обозначает.
- Солдат не говорил про нее. И не объяснил, зачем ему эта информация,
сказал только, что должен ее получить. Он ничего не говорил про поиски
клада. Про журналы. И почему ему так важно отыскать старую вырубку около
железнодорожного полотна. Он что-то скрывал. И совершенно очевидно, что
пришел к нам не с миром... Солдат, который угрожает оружием безногому
калеке, коварен. Я ему не поверил.
Все, что натворил тут его брат, никак не вязалось с воспоминаниями этих
людей о семействе Фонтини-Кристи. Все решилось бы очень просто, если бы он
был с ними откровенен, если бы он пришел с миром. Но майору это оказалось не
под силу. Он всегда воевал со всеми...
- Значит, в районе той заброшенной вырубки - "Ошибки охотников" - и
находится место захоронения ларца?
- По-видимому, так. Есть там несколько старых троп, которые ведут от
железной дороги к высокогорьям. Но какая тропа? Какая вершина? Мы этого не
знаем.
- Но в журнале это место должно быть описано.
- Если известно, где искать. Солдат не знает. Адриан задумался. Его
брат объездил весь мир, ему удавалось обвести вокруг пальца разведки многих
стран.
- Вы его недооцениваете.
- Он не то, что мы. Он чужой в горах.
- Да, - задумчиво произнес Адриан. - Он совсем другой. Куда он
направился? Вот о чем сейчас надо подумать.
- В какое-нибудь труднодоступное место. Далеко от исхоженных троп.
Место, куда редко доходили люди. Тут таких мест сколько угодно.
- Но вы только что сказали, что он... сужает район поисков.
- Что-что?
- Нет, ничего. Я просто размышляю. Не важно. Понимаете, он знает, чего
не надо искать. Он знает, что ларец был очень тяжелым. Его надо было
перевозить с помощью механических приспособлений. Поэтому он начнет свой
поиск с чего-то, о чем в журнале не упоминается.
- Мы не знали этого.
- А он знает.
- Но сейчас ночь - что он сможет?
- Взгляните в окно! - сказал Адриан. В небе уже забрезжил рассвет. -
Расскажите мне о том торговце. О Ляйнкраусе.
- Ляйнкраусе?
- Да. Какое он имел отношение к ларцу?
- Ответ на этот вопрос он унес в могилу. Даже Франческа не знает.
- Франческа?
- Моя сестра. Когда все мои братья умерли, она оказалась старшим
ребенком. И конверт передали ей.
- Конверт? Какой конверт?
- С инструкциями вашего деда.
"...Поэтому, если окажется, что Альфредо не самый старший, ищите
сестру..."
Адриан снова развернул листки отцовских воспоминаний. Если даже крупицы
истины дошли сквозь десятилетия с такой точностью, то надо повнимательнее
отнестись к этим разрозненным воспоминаниям отца.
- Моя сестра всю жизнь прожила в Шамполюке, с тех пор как вышла за
Капомонти. Она лучше всех нас знала семью Ляйнкрауса. Старик Ляйнкраус умер
в своем магазине. Там случился пожар. Многие считали, что это не
случайность.
- Не понимаю.
- Ляйнкраусы - евреи.
- Ясно. Продолжайте. - Адриан перевернул страницу.
"...Торговца недолюбливали. Он был еврей... А для Савароне, который
резко осуждал погромы в царской России... доброе отношение к представителям
гонимой нации было естественным..."
Гольдони продолжал свой рассказ. Человеку, который придет в Шамполюк и
заговорит о железном ларце, о позабытом путешествии в горы, о вырубке близ
железной дороги, надо было передать конверт, унаследованный старшим ребенком
Гольдони.
- Поймите, синьор, - говорил безногий. - Мы теперь одна семья.
Капомонти и Гольдони. Столько лет прошло, никто не приходил, и мы все это
уже давно обсуждаем вместе.
- Вы забегаете вперед...
- Да. Так вот, конверт направлял человека, который должен был здесь
появиться, к Капомонти.
Адриан пролистал назад ксерокопированный текст:
"...Если бы ему понадобилось доверить кому-то тайну в Шамполюке, то,
несомненно, старику Капомонти... надежен как скала".
- Когда Капомонти умирал, он обо всем рассказал своему зятю, Лефраку.
- Значит, и Лефрак знает!
- Только одно слово. Имя. Ляйнкраус.
Фонтин нетерпеливо подался вперед. Он был поражен. В мозгу вспыхнула
слабая догадка. Так после долгого и запутанного допроса между отдельными
фразами и словами наконец складывается некая взаимосвязь, объясняющая все,
что прежде казалось совершенно бессмысленным.
Слова. Нужно положиться на слова, как его брат полагался на насилие.
Он стал быстро пробегать глазами текст. И наконец нашел то, что искал.
"Я смутно припоминаю малоприятный эпизод... Я уж и не помню, что именно
произошло... но что-то серьезное, это вызвало у отца... гнев... гнев и
печаль... складывается впечатление, что тогда он утаил... подробности
происшествия.," "Утаил", "гнев", "печаль", "вызвало у отца...".
- Гольдони, послушайте. Постарайтесь вспомнить. Что-то произошло.
Что-то неприятное, печальное, возмутительное. И это касалось семьи
Ляйнкраусов...
- Нет.
Адриан удивился. Безногий Гольдони прервал его, не дав договорить.
- Что значит "нет"? - спросил он тихо.
- Я же вам сказал. Я их едва знал. Мы даже и не разговаривали.
- Потому что они были евреи? Потому что в те времена сюда дошли веяния
с севера?
- Я вас не понимаю.
- Думаю, понимаете! - Адриан не спускал с него глаз. Альпиец отвел
взгляд. Фонтин тихо продолжал: - Вы могли их и не знать. Но вы мне в первый
раз за все время солгали. Почему?
- Не солгал. Они не были друзьями Гольдони.
- А Капомонти?
- И Капомонти.
- Вы их не любили?
- Мы их не знали! Они всегда держались особняком. Здесь селились другие
евреи, и они тоже жили сами по себе. Неужели не понятно?
- Нет! - Адриан чувствовал, что разгадка совсем рядом. Возможно, сам
Гольдони и не знал этого. - Что-то произошло в июле тысяча девятьсот
двадцатого года. Что?
Гольдони тяжело вздохнул:
- Не помню.
- Четырнадцатого июля тысяча девятьсот двадцатого года. Что произошло?
Гольдони тяжело дышал, стиснув челюсти. Массивные обрубки некогда
сильных бедер нервно задвигались в инвалидной коляске.
- Это не важно, - прошептал он.
- Уж позвольте мне об этом судить! - мягко возразил Адриан.
- Теперь-то времена другие. Многое изменилось в нашей жизни, -
проговорил альпиец срывающимся голосом. - Но тогда так думали многие.
- Четырнадцатое июля двадцатого года! - Адриан бил в одну точку.
- Я же вам сказал! Это не важно!
- Черт бы вас побрал! - Адриан вскочил со стула. Он был почти готов
ударить беспомощного человека. И тут слова были произнесены:
- Избили еврея. Молодого еврейчика, который пришел в церковную школу...
Избили. Через три дня он умер.
Альпиец сказал. Но не все. Фонтин отошел от инвалидного кресла.
- Сына Ляйнкрауса? - спросил он.
-Да.
- В церковной школе?
- Он не мог поступить в государственную школу. А там можно было
учиться. Священники приняли его. Фонтин сел, глядя на Гольдони.
- Вы не сказали... Кто участвовал в избиении?
- Четверо подростков из Шамполюка. Они сами не понимали, что делают.
Так потом все говорили.
- Не сомневаюсь. Это самое простое. Глупые дети, которых надо оградить
от наказания. Чего стоит жизнь какого-то еврея!
В глазах Альфредо Гольдони стояли слезы. /
- Да...
- Вы были одним из тех четверых мальчишек? Гольдони молча кивнул.
- Пожалуй, я сам вам скажу, что тогда произошло, - продолжал Адриан. -
Ляйнкраусу стали угрожать. Ему, его жене, остальным детям. И они молчали,
никуда не стали жаловаться. Умер еврейский мальчик - вот и все.
- Давно это было, - прошептал Гольдони. Слезы текли по его щекам. -
Теперь уже так больше никто не думает. А мы жили с этим грехом на душе. В
конце жизни бремя еще тяжелее. До могилы ведь недалеко.
У Адриана перехватило дыхание. Его изумили последние слова Гольдони.
"Могила... недалеко". Могила. О Господи! Неужели - это? Его так и подмывало
вскочить, проорать старику свой вопрос прямо в ухо и кричать до тех пор,
пока безногий не вспомнит. Точно. Но так нельзя. Не повышая голоса, он резко
спросил:
- И что же произошло потом? Что сделал Ляйнкраус?
- Что сделал? - Гольдони печально пожал плечами. А что он мог сделать?
Молчал как рыба.
- Похороны состоялись?
- Если и состоялись, мы об этом ничего не знали.
- Но ведь сына Ляйнкрауса надо было похоронить. Ни одно христианское
кладбище, конечно, не приняло бы покойника-еврея. Где у вас тут хоронили
евреев?
- Сейчас есть кладбище. А тогда не было.
- А тогда - где? Где? Где его похоронили? Где похоронили убитого сына
Ляйнкрауса?
Гольдони отшатнулся, точно его ударили по лицу.
- Поговаривали, что взрослые - отец и сыновья - отнесли тело высоко в
горы. Там и похоронили, чтобы над телом мальчика больше никто не измывался.
Адриан вскочил на ноги. Вот и разгадка.
Могила еврея. Ларец из Салоник.
Савароне Фонтини-Кристи узрел вечную истину в трагедии, случившейся в
альпийском городишке. И использовал ее. Чтобы и святые отцы не забывали.
Паулю Ляйнкраусу было под пятьдесят, внук торговца и сам торговец, но
живущий в другое время. Он не многое мог поведать о своем деде, которого
едва помнил, или об эпохе унижений и страха, которую и вовсе не знал. Но это
был энергичный, толковый коммерсант, которому удалось значительно расширить
семейное дело. И он сразу понял, что внезапное появление Адриана вызвано
событиями чрезвычайной важности.
Ляйнкраус отвел Фонтина в библиотеку, подальше от жены и детей, и снял
с полки фамильную Тору. На фронтисписе книги был изображен подробный план с
указанием маршрута к горной могиле сына Ройвена Ляйнкрауса, похороненного 17
июля 1920 года.
Адриан тщательно срисовал план и сверил свой рисунок с оригиналом. Все
точно. Теперь путь к месту, где покоится неведомое, открыт.
У него осталась последняя просьба. Ему надо позвонить в Лондон -
разумеется, он оплатит этот звонок.
- Наша семья, - ответил торговец, - в неоплатном долгу перед вашим
дедом. Так что звоните, пожалуйста.
- Не уходите! Я хочу, чтобы вы присутствовали при разговоре.
Он позвонил в отель "Савой". Поручение было несложным. Как только
начнется рабочий день в американском посольстве, пусть портье позвонит туда
и оставит записку для полковника Таркингтона, сотрудника Генеральной
инспекции вооруженных сил. Если его нет в Лондоне, в посольстве знают, как
его разыскать.
Полковнику Таркингтону следует незамедлительно выехать в городок
Шамполюк в итальянских Альпах и найти Пауля Ляйнкрауса.
Итак, он отправляется в горы на охоту. Но он не питал иллюзий. С
майором ему, конечно, не тягаться. Его попытка может оказаться бесплодной. А
может - и смертельной. Это он тоже хорошо понимал.
Мир не осиротеет без него. Он ничем особенным не замечателен, хотя ему
хотелось думать, что он не совсем бесталанен. Но что будет с миром, если
Эндрю вернется из Альп с содержимым железного ларца, доставленного сюда из
Салоник более трех десятилетий назад?
Если из Альп суждено выйти только одному из братьев и им будет
предводитель "Корпуса наблюдения", то его нужно обезвредить.
Положив трубку, Адриан взглянул на Пауля Ляйнкрауса.
- Когда с вами свяжется полковник Таркингтон, расскажите ему в точности
обо всем, что произошло здесь утром.
Фонтин открыл дверцу своего "фиата", сел и только сейчас заметил, что
от волнения оставил ключи в замке зажигания - непростительная оплошность!
Подумав об этом, Адриан перегнулся вправо и открыл "бардачок". Сунул
руку внутрь и нашарил там тяжелый черный пистолет. Альфредо Гольдони
объяснил ему, как обращаться с этой штукой.
Он повернул ключ зажигания и опустил стекло. Ему вдруг стало трудно
дышать. Сердце заколотилось в груди: он вспомнил.
Ему довелось стрелять из пистолета лишь однажды в жизни. Много лет
назад в спортивном лагере в Нью-Хэмпшире. Вожатые возили их на стрельбище
местного полицейского управления. С ним был и его брат-близнец. Они тогда
здорово повеселились.
Где оно, то веселье?
Где его брат?
Адриан ехал по дороге, обсаженной деревьями с обеих сторон, и, свернув
налево, вырулил на шоссе, которое вело на север, в горы. Высоко в небе
утреннее солнце скрылось под покрывалом нависших туч.
Глава 32
Девочка вскрикнула, поскользнувшись на тропе. Брат схватил ее за руку и
удержал. Обрыв был неглубокий, не более двадцати футов, и майор подумал: не
лучше ли ударить мальчишку по руке, чтобы девчонка сорвалась вниз? Если она
подвернет или даже сломает ногу, с места ей уже не сдвинуться. И конечно, не
спуститься вниз по горным кручам на дорогу. Они ведь уже покрыли двенадцать
миль за время ночного марша.
На тропах, по которым ходили путешественники пятьдесят лет назад,
делать нечего. Другой на его месте этого бы не понял. А он понял. Он читал
карты так, как простые люди читают книжки. Глядя на черточки, циферки и
разноцветные пятна, он мог представить себе местность, словно на фотографии.
Никто не сравнится с ним в умении ориентироваться по карте. В этом деле он
ас!
На подробной туристической карте, которой пользовались альпинисты в
горах близ Шамполюка, была отмечена железная дорога из Церматта: у горной
гряды она делает поворот к западу, огибая горный массив. Перед станцией в
Шамполюке миль пять бежит прямо. К востоку от полотна местность ровная,
здесь круглый год полным-полно людей. Эти тропы описаны в журнале Гольдони.
Если надо спрятать в горах что-то ценное, никто не станет прятать здесь
Но зато дальше, севернее, там, где железнодорожное полотно изгибается к
западу, одна за другой идут старые вырубки. От них начинаются многочисленные
маршруты в горы, упоминаемые в вырванных им страницах из журнала. Страницах
за 14 и 15 июля 1920 года. Любая из этих троп может оказаться искомой. Надо
только осмотреть их при дневном свете - тогда он сразу определит, какую
выбрать.
Его выбор будет основан на фактах. Факт первый: размеры и вес ларца
таковы, что требовалась его перевозка на машине или гужевым транспортом.
Факт второй: поезд из Салоник отправился в путь в декабре - в это время года
здесь стоят лютые холода и все горные перевалы завалены снегом. Факт третий:
весенние оттепели, летнее таяние снегов, талые воды, эрозия почвы - с учетом
всех этих обстоятельств требовалось найти такое место в высокогорном районе,
где ларец был бы неуязвим, его нужно было спрятать в каменный тайник. Факт
четвертый: этот тайник должен находиться вдали от исхоженных троп, много
выше обычных маршрутов, но там, куда можно легко добраться на машине или на
запряженной повозке. Факт пятый: эта тропа непременно должна начинаться в
непосредственной близости от железнодорожного полотна, у места стоянки
поезда, то есть там, где местность по обе стороны колеи ровная. Факт шестой:
от вырубки, ныне заброшенной, должен начинаться путь к горным тропам,
упомянутым в журнале Гольдони. Проследив по карте каждую из этих троп и
оценив возможность продвижения по ним от железной дороги - зимой, во время
снегопада, на машине или на гужевой повозке, - можно будет свести количество
вероятных троп до минимума, пока он не обнаружит ту единственную; которая и
выведет его к тайнику.
Время есть. Много времени. Если понадобится - дни. В рюкзаке у него
провизии на неделю. Это обрубок Гольдони и старуха Капомонти, как и Лефрак,
слишком напуганы и не станут рыпаться. Он блестяще обеспечил себе поле для
маневра. В боевых условиях невидимые преграды всегда надежнее видимых глазу.
Он сказал перепуганным швейцарцам, что в Шамполюке у него помощники. Что за
ними будет постоянно вестись наблюдение. И ему тотчас доложат, едва
кто-нибудь из Капомонти или Лефрак вызовет полицию. Солдатам ведь ничего не
стоит организовать надежную связь. И как только ему станет известно об их
попытках сообщить о случившемся, он убьет заложников - мальчишку и девчонку.
Он представил себе, что с ним "Корпус наблюдения". Такой "Корпус
наблюдения", каким он был - действенный, сильный, маневренный. Когда-нибудь
он создаст новый "корпус", еще более сильный, еще более маневренный -
неуязвимый. Он найдет ларец, завладеет рукописями, вызовет святых отцов и,
глядя им прямо в глаза, объявит им о мировом крахе их церквей.
"Содержимое этого ларца представляет смертельную опасность для всего
цивилизованного мира..."
Что ж, об этом приятно думать. Документы попадут в верные руки.
Они выбрались на плоскогорье. В миле от них возвышалась первая вершина.
Девчонка, рыдая, упала на колени. Мальчишка смотрел на него: в его глазах
застыл ужас, ненависть, мольба. Эндрю пристрелит их, но не сейчас. От
заложников надо избавляться, когда они уже бесполезны.
Только идиоты убивают без разбора. Смерть - инструмент, средство,
которое надо использовать для достижения цели или выполнения задачи, и все.
Адриан свернул с шоссе в поля. В дно "фиата" стучали камешки, летящие
из-под колес. Дальше ехать было невозможно: он достиг горы, за которой
начиналось первое плато, помеченное на карте Ляйнкрауса. Он находится в
восьми с половиной милях от Шамполюка. А могила - ровно в пяти милях от
этого плато, первой вехи маршрута к месту захоронения.
Адриан вышел из машины и зашагал по высокой траве. Задрал голову. Прямо
перед ним, точно из-под земли, вырос утес. Сюрприз природы: голая скала,
кое-где поросшая зеленью. Он поискал глазами тропу, ведущую к вершине. Тропы
не было. Он опустился на колени и потуже зашнуровал ботинки на резиновом
ходу. Карман дождевика тяжело оттягивал пистолет Гольдони.
На мгновение он прикрыл глаза. Только бы не думать! О Господи! Дай мне
силы не думать.
Теперь надо только идти вперед. Он встал с колен и начал восхождение.
Первые две вырубки оказались, по его прикидкам, непригодными. Ни
запряженная повозка, ни машина не могли бы двигаться по этим тропам к
востоку от Церматтской ветки. Оставалось еще две. На старой шамполюкской
карте они были помечены, как "Ошибка охотников" и "Воробьиная ветка" -
ястреб не упоминался. И все же это одна из них!
Эндрю взглянул на своих заложников. Брат и сестра сидели на земле и
тихо переговаривались испуганным шепотом, поглядывая на него. Вих глазах
теперь не было ненависти - только испуг и мольба. Мерзкие создания, подумал
майор. Он не сразу понял, что именно вызывало у него омерзение. В
Юго-Восточной Азии дети их возраста уже участвовали р войне наравне со
взрослыми, носили оружие поверх военной формы, похожей на пижаму. Они были
его врагами, но он уважал их.
А к этим детям он не испытывал никакого уважения. В их лицах не было
силы. Только страх, а страх вызывал у майора омерзение.
- Встать! - Он не сдержался и заорал, глядя на эту перепуганную
мелюзгу, в чьих глазах не было и следа достоинства.
Господи, как же он презирает этих бесхребетных слабаков!
Он прикончит их - обязательно!
Адриан взглянул на виднеющееся вдалеке за хребтом плато. Хорошо, что
старик Гольдони дал ему перчатки. Сейчас, в теплое время года, они спасали
его не от холода, а от острых камней и уступов в скалах. Без перчаток он тут
же изодрал бы себе ладони и пальцы в кровь. Для человека, привыкшего хоть к
маломальской физической нагрузке, восхождение на эту гору не представляло бы
труда. Но он бывал в горах только как лыжник и поднимался на вершины сидя в
кабинке фуникулера. В жизни ему редко приходилось полагаться на мускулы, и
он не был уверен в своем чувстве равновесия.
Самыми трудными оказались последние несколько сотен ярдов. На карте
Ляйнкрауса это место было помечено: скопление серых скал у подножия
сланцевых гор, которых, как знает каждый скалолаз, надо избегать, ибо в
таких местах порода очень ломкая. Кристаллическая сланцевая гора выше
переходила в крутой утес, вздымающийся на высоту в сотню футов над сланцевой
горой. Левее слоистых гор сразу начинался непроходимый альпийский лес:
деревья поднимались вертикально из каменистой почвы склона. Невесть как
выросшая зеленая стена, обрамленная голыми горами. Тропа Ляйнкрауса была
отмечена в пятидесяти футах от сланцевых гор. Она вела на вершину лесистого
склона, заканчивающегося еще одним плато: тут завершался второй этап его
путешествия.
Адриан потерял тропу из виду. Ею не пользовались многие годы, и она
заросла. Однако за деревьями ясно виднелся хребет. Раз он его видит, там
есть подъем.
Он вошел в густой альпийский лес и стал карабкаться по крутому склону,
продираясь сквозь колючий кустарник и острую хвою.
Добравшись до хребта, он сел и перевел дыхание. Печи ныли от
постоянного напряжения. По его подсчетам, расстояние от того плато до этого
хребта составляло три мили. Он добрался сюда за три часа. Миля в час - через
скалы и миниатюрные долины, через холодные горные ручьи, все выше и выше по
бесконечным горным склонам. Только три мили. Он взглянул вверх. Тучевая
завеса продержалась все утро. И день будет хмурым. Небо здесь походило на
небо над Норт-Шором перед штормом.
Когда-то они вместе плавали на яхте в шторм. Смеясь, вступали в
единоборство со стихией. Уверенные, что им под силу справиться с волнами,
они бесстрашно летели навстречу дождю и ураганным ветрам в открытое море.
Нет, не надо об этом вспоминать. Он встал и посмотрел на план
Ляйнкрауса, срисованный с фронтисписа семейной Торы.
На рисунке все казалось просто, но лежащая перед ним дорога простой не
была. Он видел свою далекую цель - третье плато на северо-востоке, одиноко
возвышающееся посреди моря альпийских лесов. Но горный хребет, на котором он
находится сейчас, полого спускается к востоку, подступая к подножию новой
горной гряды и уводя его значительно в сторону от плато. Он пошел вдоль
темнеющей стены леса, который только что преодолел, и приблизился к краю
глубокого ущелья, скалистое дно которого походило на окаменевший бурный
поток. Обозначенная на плане тропа шла от одной лесной опушки к другой. Но
никакой скалистой гряды на плане не было.
За долгие годы, протекшие с тех пор, как кто-то из Ляйнкраусов в
последний раз посещал высокогорную могилу, произошли многие геологические
изменения. Одного внезапного сдвига почвы - землетрясения, горного обвала -
было достаточно, чтобы тропа стала недоступной.
И все же он отчетливо видел плато. Путь к нему преграждали, казалось
бы, труднопроходимые горные кручи, но, преодолев их, он мог оказаться совсем
близко к цели - на тропе, которая приведет прямо к тому плато. Вряд ли за
эти десятилетия на той стороне что-то изменилось. Он осторожно спустился по
уступам к каменной реке и кое-как, стараясь не поскользнуться и не свалиться
в одну из бесчисленных расщелин, полез вверх к дальнему лесу.
Третья вырубка оказалась тем, что он искал! "Ошибка охотников". Ныне
заброшенная, но когда-то - идеальное место для выгрузки ларца из поезда.
Дорога от горного массива к Церматтской ветке казалась вполне проходимой и
для машины, и для повозки, а местность вокруг была достаточно ровная.
Сначала Эндрю засомневался: уж слишком коротка бывшая вырубка, хотя с
удобным подъездом по обе стороны полотна. Сразу за вырубкой рельсы делали
резкий поворот к горным грядам. Но потом он вспомнил: отец говорил, что и
состав из Салоник был очень коротким - четыре товарных вагона и паровозик.
Такой поезд вполне мог уместиться на прямом участке рельсов. И в каком
бы из четырех вагонов ларец ни находился, его без труда можно было вытащить
и погрузить на поставленную рядом с железнодорожным полотном платформу.
Но в том, что он близок к цели, его окончательно убедило неожиданное
открытие. К западу от колеи явно некогда существовала дорога. Деревья,
выросшие на ее месте, были куда ниже и моложе, чем высящиеся вокруг толстые,
кряжистые стволы. Этой дорогой давно не пользовались, но то, что это была
именно лесная дорога, не подлежало сомнению.
- Лефрак! - крикнул Эндрю восемнадцатилетнему юноше. - Что там? - И
указал на северо-запад, туда, куда уходила просека.
- Деревня. В пяти-шести милях отсюда.
- Она стоит у железной дороги?
- Нет, синьор. На пашне, у подножия гор.
- Есть туда какая-нибудь дорога?
- Цюрихское шоссе и...
- Ладно! - Эндрю не дослушал по двум причинам. Во-первых, он уже
услышал то, что хотел услышать. А во-вторых, заметил, что девчонка побежала
к лесу с восточной стороны от колеи.
Эндрю вытащил пистолет и дважды выстрелил. Выстрелы эхом прокатились по
лесу, пули взбили фонтанчиками землю справа и слева от бегущей девочки. Она
вскрикнула, насмерть перепуганная. Ее брат, захлебнувшись слезами, бросился
на него. Майор увернулся и ударил паренька рукояткой пистолета по виску.
Сын Лефрака рухнул на землю, рыдая от бессильной ярости. Его
всхлипывания наполнили безмолвие заброшенной вырубки.
- А ты лучше, чем я о тебе думал, - холодно сказал майор и обернулся к
девочке. - Помоги ему подняться. Он не ранен. Мы идем обратно.
Надо дать пленникам слабую надежду, размышлял майор. Чем они моложе и
неопытнее, тем больше надежды надо им подарить. Надежда побеждает страх,
пагубный для быстрого передвижения. Страх - это тоже способ достижения цели.
Как и смерть. И им следует уметь пользоваться.
Эндрю мысленно проделал путь по только что обнаруженной им тропе.
Теперь он не сомневался. Здесь можно было проехать и на машине, и на
повозке. Почва твердая, помех никаких. И, что самое важное, дорога
поднимается прямо к восточным склонам и соединяется с горными тропами,
отмеченными в журнале. Падал легкий снежок, морозец сковывал землю. С каждым
ярдом солдат в его душе подавал сигнал, что он приближается к неприятельским
позициям. Так оно и было.
Они дошли до первой тропы, которую ранним утром 14 июля 1920 года
описал в журнале проводник Гольдони. Тропа убегала вправо и терялась в гуще
леса - плотной зеленой стены, за которой вздымались белые скалы. Скорее
всего, там непроходимые места. Это уже похоже на место для тайника. Случайно
забредшему сюда скалолазу-любителю этот горный лес покажется неодолимым, а
для опытного альпиниста он не представляет интереса. С другой стороны, это
настоящий лес - деревья и земля, не скалы. И поэтому он отверг этот маршрут.
Ларец наверняка укрывают камни.
Левее тропа бежала вверх по склону, сворачивая к небольшой горе над
ними. Сама тропа была довольно широкая, окаймленная кустарником. Справа от
тропы высились гигантские валуны и образовывали неприступную скалистую
гряду. Тем не менее тут свободно могла бы проехать повозка или небольшой
автомобиль. Тропа, ведущая от Церматтской ветки, не прерывается.
- Идем туда! - крикнул он, указывая налево. Маленькие Лефраки
переглянулись. Путь домой, в Шамполюк, лежал вправо. Девочка схватила брата
за руку. Фонтин шагнул вперед, разорвал их сцепленные руки и толкнул девочку
вперед.
- Синьор! - закричал паренек и встал между ними, подняв руки с
раскрытыми ладонями перед собой - очень уязвимое прикрытие. - Не делайте
этого! - произнес он глухим дрожащим голосом, надтреснутым от страха, гнев
заставлял его превозмогать себя.
- Идем! - приказал майор. Он не мог тратить время на препирательства с
детьми.
- Вы слышали меня, синьор!
- Слышал, слышал! Пошли!
У западного подножия небольшой горы тропа неожиданно сузилась. И
нырнула под естественную арку в скале, выйдя к голому уступу, на котором не
росло ни травинки. Этот естественный проход в скалах был явным продолжением
горной тропы, а возвышающаяся за аркой скала должна была казаться
неприступной новичкам-туристам. Конечно, преодолеть ее можно без особого
труда, но внушительный вид этой величественной громады говорил, что здесь-то
и начинается настоящее восхождение в горы. Идеально для восторженного юнца
под бдительным оком проводника и отца.
Но сам проход среди валунов был слишком узким, а каменистая почва в
проходе - слишком гладкой, особенно зимой, при выпавшем снеге. Животное -
мул или лошадь - могло бы здесь пройти, но существовала опасность, что оно
поскользнется.
И разумеется, никакая машина здесь не проедет.
Эндрю обернулся и оглядел дорогу, по которой они только что прошли.
Никаких других троп он не нашел, но зато заметил, что тридцатью ярдами ниже,
чуть левее, грунт плоский и земля покрыта невысоким кустарником. Он тянулся
до каменной стены, за которой начиналась горная гряда. Эта стена, точнее
небольшой утес, была не более двадцати футов в высоту и почти не видна за
кустами и небольшими кривоствольными деревцами, растущими прямо из скалы. Но
у подножия утеса грунт был ровняй. Естественные преграды были повсюду, кроме
этого участка.
- Идите вон туда! - приказал он юным Лефракам. Там они останутся в поле
зрения, и, глядя на них, он прикинет на глаз расстояние. - Идите на ту
ровную полянку между скалами. Раздвиньте кусты и идите прямо туда. Глубоко,
насколько сможете!
Эндрю сошел с тропы и стал рассматривать утес за поляной. Он тоже был
плоский, во всяком случае, казался плоским. И была в нем еще одна
странность, которую можно было заметить лишь с того места, где он сейчас
стоял. Его словно нарочно очертили. Край утеса, хотя и зазубренный,
образовывал почти правильный полукруг. Если этот полукруг превращается в
круг, то представляет собой небольшую и очень удобную площадку на вершине
неприметной альпийской горы, которая тем не менее возвышается над более
низкими вершинами.
Он прикинул на глаз рост Лефрака: пять футов и десять - одиннадцать
дюймов.
- Эй, подними руки! - крикнул он юноше. Кончики пальцев поднятых рук
доходили примерно до середины небольшого утеса.
Предположим, что груз перевозили не на повозке, а на машине. На плуге
или колесном тракторе. Что же, все сходится. На всем протяжении лесной
дороги, начинающейся от Церматтской ветки, и здесь, на горной тропе,
отмеченной в журнале Гольдони, не было участка, непроходимого для подобной
техники. А у плуга и трактора есть подъемный механизм.
- Синьор! Синьор! - закричала девочка; она была странно взволнована:
что-то между надеждой и отчаянием. - Если это то самое, что вы искали,
отпустите нас!
Эндрю выскочил на тропу и побежал к Лефракам. Он продрался сквозь
колючие кусты к подножию утеса.
- Вот там! - крикнула девочка.
В траве, чуть припорошенной снежком, виднелась лестница. Дерево полу
сгнило, разбухшие перекладины выскочили из пазов. Но других повреждений не
было. Теперь ею нельзя было пользоваться, но вряд ли кто-то сломал ее
нарочно. Она пролежала тут многие годы, может быть, десятилетия,
подверженная лишь естественному тлению.
Фонтин встал на колени, тронул сгнившее дерево, поднял лестницу - та
рассыпалась у него в руках. Он обнаружил орудие человека там, где его никак
не должно было быть. И понял, что в каких-то пятнадцати футах над его
головой...
Над головой! Он задрал голову вверх и увидел неясный предмет, летящий
прямо в него. Удар был сильный. Голову пронзила острая боль, затем он на
мгновение перестал ощущать что-либо, кроме сотни молотков, что стучали по
черепу. Он упал вперед и затряс головой, пытаясь прогнать боль и обрести
зрение.
Он услышал крики откуда-то сверху.
- Fuggi! Presto! In la rraccia!9 - мальчишка.
- Non senza voi! Tu fuggi anche!10 - девчонка. Сын Лефрака
нашел на земле крупный камень. И в своей ненависти утратил страх: он обратил
свое примитивное оружие против майора.
Зрение начинало возвращаться. Фонтин стал медленно подниматься с земли
и вдруг словно сквозь дымку увидел замахнувшуюся руку и летящий камень.
- Ах ты, маленький негодяй! Ах ты, сукин сын! Юный Лефрак запустил в
него камнем - наудачу, куда попадет, - и, нанеся этот последний удар,
выскочил из-за припорошенных снежком кустов и помчался вслед за своей
сестрой к горной тропе.
Эндрю был вне себя от ярости. Он испытывал нечто подобное раз десять за
свой жизнь, и всякий раз это бывало в бою, когда враг получал преимущество,
а он ничего не мог поделать...
Он выполз из кустов к краю тропы и взглянул вниз. На вьющейся между
скалами тропе он увидел брата и сестру, которые, скользя по камням, спешили
прочь.
Он полез за пазуху и нащупал пристегнутую к портупее кобуру. В кармане
у него лежит "беретта". Но "беретта" в данном случае не годится: на таком
расстоянии точного выстрела не получится. Он вытащил здоровенный "магнум",
который приобрел в магазине Ляйнкрауса в Шамполюке. Его заложники убежали от
него ярдов на сорок. Парень держал девчонку за руку. Они представляли собой
хорошую мишень.
Эндрю нажал на спусковой крючок восемь раз подряд. Оба тела, извиваясь,
упали на камни. Он услышал их крики. Через несколько секунд крики перешли в
слабые стоны. Тела бессильно подергивались. Они сдохнут, но не сразу. Теперь
они не сдвинутся с места.
Майор пополз обратно через кусты и, добравшись до ровной поляны посреди
скал, осторожно сбросил рюкзак, стараясь поменьше двигать раненой головой.
Он раскрыл рюкзак и вытащил пакет первой помощи. Надо наложить пластырь на
рассеченную голову и остановить кровотечение, а потом лезть вперед. Господи,
надо идти!
Теперь у него нет заложников. Он убеждал себя, что без них даже лучше,
хотя понимал, что это совсем не так. Заложники обеспечивали ему спасение.
Если он спустится с гор один - те сразу это увидят. Господи! Увидят, и все -
он погиб. Они его пристрелят и заберут ларец.
Но есть другая дорога. Так сказал маленький Лефрак! Дорога к западу от
заброшенной вырубки "Ошибка охотников". Мимо железнодорожного полотна, к
деревне близ цюрихского шоссе.
Но он отправится в ту деревню и выйдет на цюрихское шоссе не раньше,
чем заполучит содержимое ларца. И чутье подсказывало ему, что ларец рядом.
Пятнадцатью футами выше.
Эндрю размотал веревку, которая лежала у него в рюкзаке, и укрепил на
одном конце стальной крюк с несколькими зубьями. Встал.
В висках стучала кровь, раны болели. Кожу пощипывало от антисептика, но
кровотечение прекратилось. Он снова ясно видел.
Эндрю отступил на шаг от утеса и забросил крюк за выступ. Крюк за
что-то зацепился. Он полез по веревке вверх.
Край утеса отслоился, и куски породы полетели вниз, увлекая за собой
увесистые глыбы. Он отскочил в сторону. Сорвавшийся крюк упал рядом с ним,
погрузившись в тонкий слой снега.
Он выругался и снова запустил крюк вверх, перекинув его подальше через
выступающий край утеса. Несколько раз резко дернул. Теперь крюк держался
прочно. Потянул сильнее. Держит!
Итак, все было готово. Можно влезать. Эндрю поднял с земли рюкзак,
накинул лямки на плечи и не стал завязывать передние постромки. В последний
раз проверил веревку. Все в порядке. Посильнее оттолкнувшись от земли, он
подпрыгнул, ухватился за веревку и, сильно отталкиваясь ногами от утеса,
быстро-быстро полез вверх. Перебросил левую ногу через иззубренный край
утеса и, упершись правой рукой в камень, перекинул тело на плоскую площадку.
Начал было подниматься на ноги, ища глазами то место, в которое впились
зубья его крюка. Но так и застыл, пораженный тем, что увидел. В десяти шагах
от него, в центре небольшого круглого плато, на камне была укреплена ржавая
металлическая звезда. Звезда Давида.
Крюк зацепился за нее, зубья впились в металл.
Перед ним была могила.
Адриан услышал эхо, прокатившееся по горам, точно резкие удары грома -
один за другим. Словно молния расколола крышу леса, расщепив стволы сотен
деревьев вокруг. Но это был не гром и не молния. Это были выстрелы.
Несмотря на холод, по лицу Адриана катился пот, и, хотя в лесу было
темно, перед глазами вставали страшные картины. Его брат вновь совершил
убийство. Майор из "Корпуса наблюдения" умело делает свое кровавое дело.
Вслед за выстрелами послышались слабые крики, заглушенные стеной леса. Но
это точно были крики людей.
Но зачем? Боже, зачем? Нельзя думать. Нельзя думать о таких вещах.
Потом. Сейчас надо думать только об одном - как преодолеть природные
преграды. Он уже предпринял пять или шесть попыток выбраться из мрачного
лесного лабиринта, каждый раз давая себе десять минут на-то, чтобы увидеть,
как забрезжит свет на опушке. Дважды он отдыхал дольше, потому что в глазах
уже начало рябить, и он ничего не видел впереди, кроме непроницаемой мглы.
Ему казалось, что он сходит с ума. Он загнал себя в ловушку. Толстая
кора, бесчисленные колкие ветки и сломанные сучья царапали ему лицо и ноги.
Сколько он кружил по одному и тому же месту? Он сбился со счета. Одно стало
похоже на другое. Ну, конечно, он уже видел это дерево. И это... А в это
сплетение веток уперся пять минут назад. Фонарик был слабым подспорьем.
Места, которые его луч выхватывал из тьмы, повторяли друг друга, он не мог
найти отличий. Он заблудился в непроходимой чаще альпийского леса. Природа
неузнаваемо изменила тропу, по которой десятилетия назад безутешная семья
Ляйнкраус совершила свой печальный поход. Из года в год весенние талые воды,
бегущие с гор, разливались по редколесью и, утучнив почву, обеспечили буйный
рост дикой растительности.
Этот вывод был столь же бесполезным, сколь бесполезен был в этом мраке
фонарик. Выстрелы раздались на той стороне. Оттуда. Теперь ему нечего
терять, разве что остатки здравомыслия. И он побежал туда, в ту сторону. В
ушах у него все еще отдавалось эхо выстрелов, прозвучавших несколько секунд
назад.
Чем быстрее он бежал, тем больше выравнивался его курс. Он прокладывал
себе тропу в девственном лесу, раздвигая ветки, пригибая их к земле,
приминая все, что попадалось на пути.
И он увидел просвет. Выбившись из сил, Адриан упал на колени в каких-то
тридцати футах от опушки. Серые камни, припорошенные снегом, завиднелись за
поредевшим строем деревьев. Скалы уходили резко вверх, выше самых высоких
деревьев. Он был у подножия третьего плато.
Как и его брат. Убийце из "Корпуса наблюдения" удалось сделать то, что,
по мнению Гольдони, он был сделать не в состоянии: он применил записи
полувековой давности к теперешним условиям. Было время, когда один брат
гордился другим братом, эти времена миновали. Сейчас существовала лишь
необходимость остановить его.
Адриан попытался больше не думать об этом, задаваясь лишь одним
вопросом: сможет ли он поставить последнюю точку, когда для этого наступит
подходящий момент. Момент мучительного решения, который сравнить ни с чем
невозможно. Сейчас ему казалось, что сможет. Он думал об этом спокойно,
отрешенно, хотя и с холодной печалью. Ибо это был единственный, пусть
страшный, но неоспоримый ответ хаосу и кошмару.
Он убьет брата. Или брат убьет его.
Он встал на ноги, медленно вышел из леса и сразу нашел каменистую
тропу, отмеченную на карте Ляйнкрауса. Тропа опоясывала склон горы
несколькими извивами, которые уменьшали угол восхождения, закручиваясь по
часовой стрелке к вершине. Ибо, чтобы подняться на плато, по воспоминаниям
Пауля Ляйнкрауса, нужно было преодолеть довольно высокий утес. Он ходил по
этой тропе только два раза в жизни - в первый и второй годы войны, когда был
еще совсем мал. Возможно, утес окажется и не таким высоким, каким когда-то
показался мальчишке. Но Пауль точно помнил, что они тогда взбирались по
деревянной лестнице.
Печальный ритуал поминовения мертвого и детское упоение радостью жизни,
сказал ему Пауль Ляйнкраус, плохо соответствуют друг другу. Подняться на
плато можно и другим путем, недоступным для стариков. Но мальчишка,
скучавший на поминальной службе, тщательно обследовал этот второй маршрут.
Он начинался у края почти стертой с лица земли дороги на приличном
расстоянии от образовавшегося естественным путем узкого прохода среди
валунов.
Этот путь представлял собой нагромождение острых скал, по которым можно
было добраться до площадки наверху. И чтобы преодолеть эти скалы, надо было
обладать ловкостью, бесстрашием и недюжинной выдержкой: один неверный шаг
мог оказаться роковым. Отец и старшие братья отругали его за то, что он
ходил туда. Сорвавшись с утеса, он мог если не погибнуть, то уж точно
сломать ногу или руку.
Адриан подумал, что если он сломает ногу или руку, то погибнет
наверняка. Неподвижный человек - легкая мишень.
Он двинулся по извилистой тропе, скрываясь за бесчисленными острыми
выступами и пригибаясь как можно ниже к земле. Плато располагалось на высоте
трех-четырех сотен футов над ним - ему предстояло покрыть расстояние,
соизмеримое с длиной футбольного поля. Начал падать легкий снег, ложась на
тонкий белый наст. Адриан то и дело поскальзывался, с трудом удерживал
равновесие, хватаясь за ветки кустов и камни.
Он уже преодолел половину пути и прижался к утесу перевести дыхание.
Высоко вдали слышались какие-то звуки, точно били металлом о металл или
камнем о камень. Он вынырнул из укрытия и как мог быстро побежал вверх и по
спирали, осиливая следующие четыре витка, один раз упав, чтобы отдышаться и
дать отдых измученным, сбитым ногам.
Он снова вытащил из кармана карту Ляйнкрауса и сверил маршрут. Если
верить карте, он уже преодолел восемь виражей. Как бы то ни было, ему
осталось не более ста футов до каменной арки, которую на карте изображала
перевернутая буква "U". Он поднял голову. Лицо обдало морозным колким
воздухом. Прямо перед собой он увидел совершенно прямой отрезок тропы,
окаймленный с обеих сторон низким серым кустарником. Как показывала карта,
надо преодолеть еще два поворота - и он доберется до арки. Он сунул рисунок
в карман, коснувшись пальцами холодной стали пистолета. Поднялся на ноги и
побежал.
Сначала он увидел девочку. Она лежала рядом с тропой в кустах, глядя
широко раскрытыми глазами в небо. Ноги ее были безжизненно вытянуты. Над
обеими коленками виднелись пулевые отверстия, вся одежда была в крови.
Третье отверстие виднелось над правой грудью, прямо под ключицей. Ее белая
альпийская курточка тоже была вся в крови.
Она дышала, но болевой шок был настолько силен, что она даже не
моргала, когда снежинки попадали ей в глаза. Губы ее слабо двигались, и
тающий снег крошечными ручейками сбегал по щекам. Адриан склонился над ней.
При виде его лица глаза девочки приняли осмысленное выражение. Она
судорожно вздернула голову и закашлялась, намереваясь закричать. Он ласково
прикрыл ее рот перчаткой, а другую руку подложил ей под затылок.
- Я другой, - прошептал он.
Кусты над ними зашуршали. Адриан вскинул голову, осторожно выпустил
девочку и отпрянул. Из кустов показалась рука - вернее, то, что от нее
осталось. Это был окровавленный кусок мяса: перчатка висит лохмотьями,
пальцы раздроблены. Фонтин перемахнул через лежащую девочку и устремился в
кусты, раздирая переплетенные ветки. Там на островке густого мха лежал на
животе паренек. Четыре пулевых отверстия по диагонали пересекали его спину.
Адриан осторожно перевернул юношу на бок, придерживая голову. И снова
ему пришлось ласково прикрыть искаженный в ужасе рот. Юноша впился глазами в
его глаза и вскоре понял: Адриан не убийца. То, что парень вообще мог
говорить, было удивительно. Его шепот едва слышался сквозь завывания ветра,
но Фонтин все же разобрал его слова.
- Mia sorella.
- Не понимаю.
- Сестра.
- Она ранена. Ты тоже ранен. Я вам помогу.
- Рассо. Рюкзак. У него рюкзак. Medicina.
- Молчи. Тебе надо беречь силы. Рюкзак, говоришь?
- Si.
"...Альпийский рюкзак - не просто набор необходимого снаряжения. Это
произведение умелого мастера". Так говорил отец. Парень не умолкал. Он
понимал, что умирает.
- Выход. Церматтская ветка. Деревня. Недалеко отсюда, синьор. На север,
недалеко. Мы хотели убежать.
- Тс-с! Не говори больше ничего. Я положу тебя рядом с сестрой.
Постарайтесь согреться.
Он поволок юношу к девочке. Это были совсем дети. Его брат - убийца
детей! Он снял дождевик и пиджак, отодрал подкладку пиджака, чтобы наложить
повязку на раны девочки. Юноше уже вряд ли можно помочь, поэтому он старался
не смотреть ему в глаза. Он накрыл их обоих. Они вцепились друг в друга.
Адриан сунул тяжелый пистолет за пояс, выполз из кустов и побежал по
тропе к арке. Глаза щипало от ветра, но дышал он ровно. Боль в ногах прошла.
Теперь они остались один на один. Как и должно быть.
Глава 33
Стук становился все громче и громче, точно кто-то свирепо дубасил
молотком по камню. Теперь он слышался прямо над головой, выше отвесного
скалистого склона, подпирающего небольшое ровное плато. Почву у его ног
потревожили до него: снег и земля перемешались, кругом виднелись свежие
следы ботинок. Кусочки скалистой породы, разбросанные вокруг, показывали,
каким образом человек взобрался на этот утес: закинув наверх веревку с
железным крючком. Причем сделать это с первого раза ему не удалось.
В заснеженных серых кустиках валялись обломки обветшалой лестницы с
недостающими перекладинами. Лестница, о которой ему говорил Пауль Ляйнкраус.
Она была не меньше двадцати футов в длину, явно чуть длиннее скалистого
склона, у подножия которого стоял Адриан.
"Могильник расположен на глинистом грунте. Надгробный камень
представляет собой хрупкую цементную плиту. Если ее поддеть ломиком и
надавить посильнее, плита лопнет. Гроб мальчика просто положили в вырытую
яму в грунте и сверху покрыли тонким слоем цемента". Так описал это место
Пауль Ляйнкраус.
Наверху брат уже, видимо, сломал тонкое надгробие, о котором говорил
Ляйнкраус. Стук молотка прекратился. Металлический инструмент бросили на
камни. Сверху полетели куски цемента, отброшенные ногой нетерпеливого
искателя. Адриан вскочил и плотно прижался к утесу. Если брат его заметит -
он погиб!
Обломки цементной плиты больше не падали. Адриан поежился: надо
действовать. Холодный морозный воздух уже проникал сквозь черный свитер, от
дыхания изо рта шел пар. Слабый снегопад кончался, из-за туч показалось
солнце, но его лучи не грели.
Он стал осторожно продвигаться вдоль утеса, пока дорогу ему не
преградил огромный валун, некогда сорвавшийся с вершины соседней горы. Он
сделал шаг в сторону и ступил на заснеженную, поросшую мхом землю.
Внезапно почва под ногами обвалилась. Адриан отскочил назад и в ужасе
застыл. Грохот рухнувшей глыбы гулко разнесся в воздухе, подхваченный
ветром. Он услышал над головой шаги - тяжелые, резкие - и затаил дыхание,
чтобы пар изо рта не выдал его присутствия. Шаги замерли: было слышно
только, как в тишине завывает ветер. Потом снова послышались шаги, но уже
тихие, размеренные - майор успокоился.
Адриан взглянул вниз. Он дошел до конца тропы Пауля Ляйнкрауса, дальше
была гора. Ниже, за кромкой обвалившейся почвы и диких трав, расстилалось
ущелье - широкая и круто уходящая вниз расщелина, отделявшая возвышенность,
где стоял Адриан, от полого уходящего вверх склона, за которым начинались
другие горные массивы. Ущелье оказалось куда глубже, чем говорил Ляйнкраус:
до его дна, где торчали иззубренные скалы, было футов тридцать. Взрослые
отругали мальчика, но не сказали всей правды, чтобы не пугать, не вселить
страха перед горами.
Адриан развернулся лицом к скале и, цепляясь за неровную поверхность,
дюйм за дюймом стал продвигаться вперед, прижимаясь грудью и ногами,
хватаясь за каждый выступ. На другой стороне он обнаружил узкий проход,
засыпанный обломками скальной породы, круто уходивший вверх, к ровному плато
на вершине утеса.
Он сомневался, что ему удастся туда добраться. Маленький мальчик смог
бы - пробежав по кромке похожего на козырек выступа скалы левее валуна.
Хрупкий каменный козырек выдержал бы тяжесть детского тела. Но взрослый
мужчина рискует куда, больше. Под весом Адриана уступ может обвалиться.
От середины валуна - от того места, где он стоял, - до ближайшего
прочного уступа в скале было около пяти футов. В нем роста шесть футов. Если
упасть вперед с вытянутыми руками, то его роста хватит с запасом. Еще лучше
будет, если удастся сократить расстояние.
Мышцы икр онемели от напряжения. Он ощущал, как судорога сводит пятки.
На щиколотках сухожилия натянулись так, что казалось, вот-вот лопнут. Он
заставил себя забыть о страхе и опасности и сосредоточился на тех нескольких
дюймах, которые ему необходимо преодолеть.
Адриан сделал лишь один шаг, как вдруг почувствовал уходящую из-под ног
почву: земля поплыла под подошвами медленно, точно во сне. И услышал -
именно услышал - хруст ломающейся скальной породы и шорох осыпающейся
промерзлой земли. В последнюю секунду он успел выбросить вперед руки. Уступ,
на котором он балансировал, полетел в пропасть, и на долю секунды Фонтин
повис над пустотой. Пальцы отчаянно вцепились в край скалы, ветер хлестнул
по лицу.
Правая рука скользнула по камню где-то над головой. Он больно ударился
плечом и лбом о неровную каменную поверхность. Потом схватился за
выступающий камень и инстинктивно подобрался, выгнувшись, чтобы
самортизировать силу удара.
Он висел, точно марионетка на ниточке, на одной руке - ноги болтались
над бездной. Надо подтянуться. Нельзя терять ни секунды! У него нет времени
даже подумать о том, что может произойти с ним через мгновение.
Вперед!
Он ухватился свободной левой рукой за скользкий край утеса, тыча в
воздух ногами, пытаясь найти твердую опору. Нашел! Нога уткнулась в неровный
выступ в скале. Этого было вполне достаточно. Точно перепуганный паучок,
передвигая то одну, то другую ногу, он пополз по склону и забросил свое тело
в крошечную пещерку неподалеку от вершины утеса.
Теперь сверху его нельзя было увидеть. А Эндрю, услышав хруст
ломающейся скальной породы, подошел к краю плато и заглянул вниз. Солнце
светило ему в затылок через правое плечо, и его тень, падая в глубокое
ущелье, темнела на заснеженных камнях. Адриан снова затаил дыхание. Он
словно смотрел картинки волшебного фонаря, которые показывало ему альпийское
солнце. Ясно виделись все движения сильно увеличенной тени майора. Эндрю
что-то держал в руке - альпинистскую складную лопатку.
Правая рука майора была согнута в локте: тень от предплечья соединялась
с тенью туловища. Большого воображения не требовалось, чтобы понять, что он
держит в правой руке пистолет. Адриан тронул свой ремень. Пистолет Гольдони,
к счастью, был на месте.
Тень майора передвинулась вдоль края плато: три шага налево, четыре
направо. Тень согнулась, затем снова выпрямилась, держа в правой руке
какой-то новый предмет. Отбросила предмет в сторону. Здоровенный кусок
разбитой цементной плиты пролетел в двух футах от лица Адриана и разбился
вдребезги на дне расщелины. Майор стоял не шевелясь, словно следя взглядом
за падающим осколком и отсчитывая время падения. Когда затих последний
отзвук грохота внизу, майор отошел от края плато. Тень исчезла, остались
лишь яркие солнечные блики. Адриан лежал в своем укрытии, скрючившись, но не
ощущая неудобства; лицо его заливал пот. Неровные складки утеса вздымались
вверх, точно спиральная лесенка в старинном маяке. Длина склона была футов
двадцать пять, впрочем, прикинуть его протяженность на глаз было трудновато,
потому что дальше за склоном не было ничего, кроме ясного неба и слепящего
солнца. Нельзя было двигаться, пока сверху не донесется шум. Шум, который
означает, что майор снова копает.
Он услышал шум. Громкий хруст ломаемого камня, удар металла о металл.
Эндрю обнаружил ларец.
Адриан выполз из укрытия и, помогая себе руками и ногами, стал медленно
взбираться вверх по крутой каменной лестнице. Край плато был у него прямо
над головой. А за спиной теперь зияла не узкая расщелина, а настоящий каньон
в несколько сотен футов глубиной, по дну которого вилась горная тропа. Его
отделяло от страшной пропасти лишь несколько дюймов. Ветер не стихал,
наполняя уши низким свистом.
Адриан нащупал пистолет за поясом, вытащил его и, как учил Гольдони,
проверил предохранитель. Рычажок был поднят: спусковой крючок заперт.
Он перевел рычажок предохранителя вниз, вровень со спусковым крючком, и
поднял голову над краем плато.
Поверхность плато представляла собой ровную овальную площадку тридцати
пяти футов в длину и двадцати в ширину. Майор стоял на коленях в центре у
кучи выбранного грунта и обломков цементной плиты. Рядом с ним виднелся
продолговатый деревянный ящик с металлической окантовкой. Насколько можно
было судить издалека, ящик прекрасно сохранился.
Но никакого ларца не было. Только горка земли, куски цементной плиты и
гроб. Ларца нет!
Боже! - подумал Адриан. Мы ошиблись. Мы оба ошиблись!
Это невозможно. Просто невозможно. Не найдя ларца, убийца из "Корпуса
наблюдения" обезумеет от ярости - Адриан знал брата. Но брат был спокоен. Он
стоял на коленях, задумчиво склонив голову набок. Он смотрел на разверстую
могилу. И Адриан понял: ларец внизу, в могиле. Ларец положили под гроб,
надежно его укрывший.
Майор встал и подошел к альпийскому рюкзаку, прислоненному к гробу. Он
наклонился, развязал веревку и достал короткий заостренный штырь. Вернулся к
могиле, встал на колени у ее края и стал орудовать штырем. Через несколько
секунд он отшвырнул штырь, и тот с грохотом упал на камни. Потом достал
из-за пояса пистолет и медленно направил ствол в могилу.
Прогремели три выстрела. Адриан вжал голову в плечи. Он ощутил ядовитый
запах пороха и увидел, как ветер относит дымок в сторону. Потом раздался
голос брата. И его обуял такой страх, которого он никогда еще в жизни не
испытывал. Это был ужас, рожденный мыслью о неминуемой смерти.
- Вылезай, Лефрак! - тихо приказал майор ледяным голосом. - Так оно
будет быстрее. Ты ничего не почувствуешь. Даже выстрела не услышишь.
Адриан медленно поднялся над краем плато. Он ничего не ощущал, даже
страха. Он сейчас умрет, вот и все.
Но майор ожидал другого. Другого человека. Убийца из "Корпуса
наблюдения" сам испытал внезапное глубокое потрясение. Настолько сильное,
что рука его дрогнула и ствол пистолета качнулся вниз. Он вытаращил глаза и,
побледнев, невольно шагнул назад.
- Это... ты?!
Точно обезумев, ослепнув, не думая, не чувствуя, Адриан вскинул над
краем скалы тяжелый итальянский пистолет и выстрелил в замершую перед ним
фигуру. Он нажал на спусковой крючок дважды, трижды. И тут пистолет
заклинило. Выстрелы и пороховой дым ожгли ему кожу, глаза, ноздри. Но он
попал! Убийца из "Корпуса наблюдения" отшатнулся и, схватившись за живот,
припал на левую ногу.
Но не выпустил из рук пистолет. Прогремел выстрел. Над головой Адриана
с грохотом лопнул воздух. Он бросился на раненого, стараясь пистолетом
ударить брата по лицу. Тем временем правой рукой схватил горячий еще ствол
пистолета Эндрю, с силой рванул его вниз и ударил о камни. В это мгновение
его собственное оружие попало в цель, переносицу майора залила кровь, она
затекла в глаза и ослепила. Эндрю выпустил пистолет. Адриан отпрыгнул назад.
Он прицелился и нажал на спусковой крючок. Опять осечка. Пистолет не
стрелял. Майор поднялся на колени, протирая глаза и яростно рыча. Адриан
ударил его ногой, метя в висок. Голова майора откинулась назад, но он успел
лягнуть, ударить Адриана по ногам, тот отскочил, ощутив резкую боль в
коленях.
Он не смог устоять на ногах и упал, откатившись вправо. Майор вскочил,
все еще вытирая глаза от крови. Эндрю прыгнул на непрошеного гостя, выставив
вперед ладони наподобие двух страшных клешней, стараясь схватить брата за
шею. Адриан шарахнулся от него и больно ударился о край гроба. Майор уже не
владел собой. Издав яростный вопль, он потерял равновесие и упал, угодив
рукой в кучу земли и обломков цемента. От этого удара в воздух взметнулась
земля, камень и снег.
Адриан перемахнул через могильную яму. У дальнего ее края лежал
брошенный Эндрю металлический штырь. Майор кинулся за ним. Он с воплем
прыгнул на Адриана, сцепив руки над головой, изготовившись, как молотом,
нанести удар - словно чудовищная птица, что кричит, прежде чем убить жертву.
Но Адриан уже сжал в руках металлический штырь и рывком всадил его в
рухнувшего на него сверху врага.
Острие вонзилось Эндрю в щеку. Хлынула кровь.
Адриан отскочил прочь, насколько позволяли измученные ноги, и отбросил
металлический штырь. Он увидел пистолет майора, лежащий на плоском камне, и
потянулся за ним. Пальцы нащупали рукоятку.
Металлический штырь со свистом рассек воздух и чиркнул по плечу,
разорвав рукав свитера. Удар отбросил его к самой кромке плато. В страхе он
прижал руку с пистолетом к груди и, едва сделав это, понял, что майору
только того и надо было. На него обрушился град комьев земли, камней и.
обломков цементной плиты. Убийца из "Корпуса наблюдения" решил ошеломить его
внезапной атакой. Острые осколки рассекли ему кожу на лице, земля попала в
глаза, он перестал видеть.
И выстрелил. Руку отдачей отшвырнуло назад; пальцы тряхнуло вибрацией.
Он попытался встать на ноги, но тут тяжеленный ботинок обрушился ему на
шею. Падая, Адриан схватил ногу брата и сразу же почувствовал, что верхняя
половина его тела балансирует над бездной: он упал на самый край утеса.
Адриан откатился влево, не выпуская ногу Эндрю, и нащупал стволом пистолета
голень.
Он нажал на спусковой крючок.
В воздух взметнулись фонтаны крови, ошметки мяса и кости. Майор рухнул
на камни. Его правая нога ниже колена превратилась в кровавое месиво. Адриан
пополз было в сторону, но остановился: силы его покинули, стало нечем
дышать. Приподнявшись на локте, он взглянул на Эндрю.
Майор катался по камням, издавая душераздирающие вопли. В уголках его
рта вскипала кровавая пена. Он с усилием поднял голову и попытался встать на
колени, устремив безумный взгляд на искалеченную ногу. Потом посмотрел на
своего палача и завизжал:
- Помоги мне! Ты же не бросишь меня здесь умирать! Ты не имеешь права!
Дай мне рюкзак. - Он закашлялся, поддерживая одной рукой раненую ногу, а
другой, дрожащей, указывая на свой альпийский рюкзак, прислоненный к гробу.
Эндрю истекал кровью. Он умирал.
- Я не вправе оставлять тебя в живых, - пробормотал Адриан, с трудом
переводя дыхание. - Ты хоть понимаешь, что натворил? Скольких людей убил?
- Убийство - это способ действия! - заорал майор. - Вот и все.
- Способ действия! А кто решает - применять его или нет? Неужели ты?
- Да! И такие, как я! Мы знаем себе цену, свои силы. А вы, такие, как
ты... О Боже, ради всего святого, помоги мне!
- Ты устанавливаешь правила. А все должны им подчиняться?
- Да! Потому что мы хотим этого. А все прочие не хотят. Ждут, когда для
них придумают правила. Ты не можешь этого отрицать!
- Я это отрицаю! - тихо сказал Адриан.
- Значит, лжешь! Или просто дурак! О Боже!.. - Голос майора сорвался, и
он надрывно закашлялся. Эндрю схватился за живот, посмотрел на изуродованную
ногу, потом на кучку выкопанной им земли, потом снова на Адриана.
- Вот здесь. Здесь...
Майор пополз к могиле. Адриан встал на ноги, не в силах отвести взгляд
от страшного зрелища. Еще тлевшее у него в душе сострадание требовало, чтобы
он выстрелил и оборвал мучения умирающего. Он увидел ларец из Салоник,
присыпанный землей. Полусгнившие доски ящика были отодраны, под истлевшим
картоном поблескивал металл. Металлические ободья были разрушены выстрелами,
на ларце лежала свернутая веревка. На обрывках истлевшего картона виднелись
полустершиеся знаки: терновые венцы и распятия.
Они нашли ларец.
- Ты понял? - прошептал майор. - Вот он. Вот ответ. Ответ!
- На что?
- На все! - На несколько мгновений у Эндрю закатились зрачки, так что
показались белки. Эндрю говорил обиженным тоном, точно капризный ребенок,
указывая правой рукой на могилу. - Теперь он мой. Ты не имеешь права
вмешиваться. Все! Теперь ты должен мне помочь. Я разрешаю. Помнишь, я всегда
позволял тебе оказывать мне помощь? - закричал майор.
- Ты всегда сам решал, Энди, когда разрешить мне помочь тебе, - тихо
сказал Адриан, пытаясь осмыслить этот детский лепет, пораженный словами
брата.
- Конечно, я! Так и должно было быть. Я всегда принимал решения. Я и
отец.
И Адриан вдруг вспомнил слова матери: "Он видел плоды силы и власти, но
никогда не понимал, какая ответственность лежит на плечах сильного. Ему
неведомо чувство сострадания". В Адриане заговорил юрист.
- Что мы будем делать с ларцом? Теперь, когда мы его нашли, что с ним
делать?
- Используем его! - прохрипел майор, бросив камень в могилу. -
Используем, используем! Все исправим! Мы им скажем, что иначе все уничтожим!
- А если нет? А если до этого ларца никому нет дела? А если в нем и нет
ничего?
- А мы скажем, что есть! Ты не знаешь, как это сделать! Мы же можем
сказать, что нам взбредет в голову! Да ведь они будут ползать у нас в ногах,
умолять...
- Ты хочешь именно этого? Чтобы они ползали и умоляли?
- Конечно! Они же слабаки!
- А ты - нет?
- Нет. И я это доказал. Я не раз доказал. - Майор поперхнулся и
мучительно сглотнул. - Ты думаешь, что видишь то, чего не вижу я!
Ошибаешься! Я все прекрасно вижу, да только мне на это наплевать, это не
имеет значения. То, что тебе представляется таким уж невероятно важным...
просто не имеет никакого значения! - Эндрю выкрикнул последние слова, будто
раскапризничавшийся ребенок.
- О чем ты, Энди? Что, по-твоему, я считаю таким невероятно важным?
- Людей! То, что они думают! Это не важно! Это не имеет ни малейшего
значения! Отец знает это.
- Ты ошибаешься, ты так ошибаешься, - тихо прервал его Адриан. - Он
умер, Энди. Он умер на днях.
Взгляд майора стал чуть более осмысленным. В нем была радость.
- Ну, значит, теперь все мое! Все мое! - Он снова закашлялся, глаза
опять стали блуждать. - Они должны понять. Они все просто пустое место!
- А ты - нет?
- Да! И не сомневаюсь в этом. А ты сомневаешься. Все никак не можешь
решиться!
- Ты решительный, Энди!
- Да, очень решительный. Это самое главное.
- А люди - просто пустое место. И значит, им нельзя доверять.
- Что ты мне пытаешься доказать? - Майор шумно вдохнул, его голова
откинулась назад, потом упала на грудь, и на губах показалась кровь.
- Да то, что ты трус! - заорал Адриан. - Ты всегда жил в страхе! И до
смерти боялся, как бы кто-нибудь этого не понял! В твоих доспехах зияет
гигантская трещина... урод!
Из груди майора вырвался жуткий вопль - нечто среднее между гневным
восклицанием и беспомощным всхлипыванием:
- Это ложь! Ты чертов краснобай...
И вдруг он осекся. Под слепящим альпийским солнцем произошло
невероятное. И Адриан понял, что если останется стоять, то погибнет. Майор
выдернул руку из могилы, сжимая в кулаке веревку, затем, поднявшись, стал ею
размахивать над головой. К другому ее концу был привязан гигантский крюк с
тремя зубцами.
Адриан отскочил влево и выстрелил из тяжелого пистолета в обезумевшего
убийцу из "Корпуса наблюдения".
Грудь майора разорвало. Стиснутая стальной хваткой веревка по инерции
сделала еще несколько витков в воздухе: трезубый крюк вращался над головой
точно сорвавшийся с оси гироскоп. Майор перевалился через край скалы и
рухнул вниз, его вопль повторило эхо, наполнив воздух звучавшим в нем
ужасом.
Внезапно веревка задрожала, натянувшись, забилась на тонком настиле
потревоженного снега.
Из могилы донесся металлический лязг. Адриан обернулся. Веревка была
привязана к стальному обручу, обнимающему ларец. Обруч лопнул. Теперь ларец
можно открыть.
Но Адриан не стал этого делать. Он подскочил к краю плато и заглянул в
пропасть.
Под ним висело тело майора. Трезубый крюк вонзился ему в шею. Один
зубец, проткнув горло, торчал изо рта.
Адриан вытащил из ларца три запаянных металлических контейнера и уложил
их в рюкзак Эндрю. Он все равно не смог бы прочитать древние рукописи. Да
ему и не надо было этого делать: он знал, что лежало в каждом контейнере.
Все три были невелики по размеру. Один был плоский, толще прочих, - в нем
хранились рукописи, собранные полторы тысячи лет назад константинскими
учеными, исследовавшими, как они считали, поразительный теологический
алогизм - признание святого человека единосущим с Создателем. Над этой
проблемой придется поломать голову новым поколениям ученых. Второй контейнер
представлял собой короткий цилиндр. В нем лежал арамейский свиток, тридцать
лет назад настолько перепугавший влиятельных политиков Европы, что в
сравнении с этим документом померкли даже стратегические планы операций
Второй мировой войны... Но был еще и третий контейнер - тоже плоский, не
более восьми дюймов толщиной и около десяти длиной, в котором содержался
самый удивительный документ из всех - исповедь на куске пергамента,
вынесенная из римской тюрьмы около двух тысяч лет назад. Именно этот
резервуар - черный, изъеденный ржавчиной посланец древности - и был самым
ценным сокровищем константинского ларца.
Все три рукописи являются в той или иной мере опровержениями. Но лишь
из-за исповеди, начертанной на римском пергаменте, могла разразиться
катастрофа, какую не в силах вообразить человек. Но это уж не ему решать.
Или ему?
Адриан рассовал пластиковые бутылочки с лекарствами по карманам,
сбросил рюкзак вниз на тропу, перелез через край плато, осторожно прошел по
уступам и спрыгнул на камни рядом с бездыханным телом майора. Закинул
тяжелый рюкзак за спину и стал спускаться по тропе.
Юноша умер. Девочка была жива. Вдвоем они уж как-нибудь выберутся из
альпийских лабиринтов - Адриан в этом не сомневался.
Шли они медленно. Их путь лежал к Церматтской ветке. Адриан придерживал
девочку, чтобы как можно меньше нагрузки приходилось на раненые ноги.
Он оглянулся на горную тропу. Вдалеке на фоне белой скалы висело тело
майора. Его уже почти невозможно стало различить - только если знать, куда
смотреть, - но оно было там.
Будет ли Эндрю последней жертвой, востребованной ларцом из Салоник?
Неужели спрятанные в нем документы стоят стольких смертей? Такой кровавой
борьбы, тянувшейся столько лет? У него не было ответов.
Он знал лишь, что человеческое безумие неподобающим образом
превозносилось во имя тайны. Священные войны ведутся испокон веков. И всегда
будут вестись. Но он только что убил брата - вот какова цена за участие в
этих неправедных войнах.
Он ощущал тяжкое бремя того, что нес за спиной. Он испытывал искушение
вытащить металлические контейнеры и швырнуть их в бездонную глотку Альп.
Пусть истлевают под дождями и снегами. Пусть альпийские ветры унесут их в
небытие.
Но он не сделает этого. Слишком велика была цена.
- Идем, идем, - подбодрил он девочку и обвил ее левую руку вокруг своей
шеи. Он улыбнулся, глядя в испуганное личико ребенка. - Мы выйдем отсюда -
обязательно!
Часть четвертая
Глава 34
Адриан стоял у окна, выходящего на темный массив нью-йоркского
Центрального парка, в небольшом служебном кабинете музея "Метрополитен". Он
разговаривал по телефону с полковником Таркингтоном. За столом сидел
священник из Нью-йоркского архиепископства монсеньор Лэнд. Время было чуть
за полночь. Но армейскому офицеру, который звонил из Вашингтона в музей,
сказали, что мистер Фонтин будет ждать его звонка в любое время.
Полковник сообщил Адриану, что все документы, связанные с деятельностью
"Корпуса наблюдения", будут оглашены Пентагоном в свое время. Руководство
министерства хочет избежать публичного скандала, который неминуем, когда
станет известно о коррупции и заговоре в вооруженных силах. Особенно если
окажутся вовлечены высокопоставленные чины. Это противоречит интересам
национальной безопасности.
- Фаза первая, - сказал Адриан. - Укрывательство.
- Возможно.
- Вы этим займетесь? - тихо спросил Фонтин.
- Тут замешана ваша семья, - ответил полковник. - Ваш брат.
- И ваш. Я-то смогу это пережить. А вы? А Вашингтон?
На другом конце провода воцарилось молчание. Наконец полковник сказал:
- Я получил все, что хотел. А Вашингтон вряд ли сможет. Теперь, во
всяком случае.
- Никогда не знаешь, что такое "теперь".
- Не учите меня. Никто не сможет вам запретить провести
пресс-конференцию. Теперь помолчал Адриан.
- Если я решусь на это, могу я рассчитывать на официальные документы?
Или вдруг откуда ни возьмись появится особое досье, описывающее...
- Со многими подробностями, - перебил его полковник, - поведение
молодого человека с неустойчивой психикой, который колесил по всей стране,
жил в коммунах хиппи, укрывал трех позднее осужденных дезертиров в
Сан-Франциско... Не стройте иллюзий, Фонтин. Это досье сейчас лежит передо
мной.
- Я так и предполагал. Я учусь. А вы дотошный. Который же из братьев
чокнутый?
- Тут сказано даже больше. О том, как отец использовал свое влияние,
чтобы сын смог избежать призыва в армию. К тому же ранее он состоял в
радикальных молодежных организациях - сегодня эти ребята используют динамит
в людных местах. Ваше весьма странное поведение в Вашингтоне и странные
отношения с негром-адвокатом, погибшим при невыясненных обстоятельствах.
Упомянутый адвокат подозревался в совершении преступных деяний. И так далее,
и тому подобное. И это только о вас.
- Что?
- Наружу всплывает правда, задокументированная правда. Отец, который
сколотил себе состояние, консультируя правительства, стран, которые, как
ныне считается, проводят враждебный нам курс. Человек, имевший тесные
контакты с коммунистами, чья первая жена много лет назад погибла в
Монте-Карло при очень странных обстоятельствах. Некая малоприятная
закономерность. Возникает множество вопросов. Как вы думаете, Фонтины смогут
пережить это?
- Меня от вас тошнит.
- Меня тоже.
- Тогда в чем дело?
- А в том, что решение должно приниматься не нами, и это решение
касается не только нас с вами и нашей тошноты. - Полковник в гневе повысил
голос, но быстро взял себя в руки. - Мне самому очень не нравятся эти
мерзкие игры наших генералов. Я. только знаю - или думаю, что знаю, - что,
возможно, еще не пришло время публично обсуждать "Корпус наблюдения".
- В таком случае все это будет продолжаться и дальше. Сейчас вы
говорите иначе, чем тогда в моем гостиничном номере.
- Может быть. Я только надеюсь, ценя ваше праведное негодование, что вы
никогда не окажетесь в подобном положении.
Адриан взглянул на сидящего за столом священника. Лэнд задумчиво
разглядывал пустую стену. И все же он смог прочитать у него в глазах
охватившее его отчаяние. Монсеньор был сильный человек, но теперь он
испугался.
- Надеюсь, что не окажусь, - ответил Адриан полковнику.
- Слушайте, Фонтин!
- Что?
- Давайте как-нибудь опрокинем стаканчик.
- Конечно. Обязательно. - Адриан положил трубку.
Неужели теперь все зависит от него? Все? Приходит ли когда-нибудь время
рассказать правду?
Скоро он получит один ответ. С помощью полковника Таркингтона он вывез
из Италии хранившиеся в ларце рукописи; полковник не задавал вопросов. Это
одолжение было оплачено жизнью человека, распростертого под скалистой кручей
высоко в Альпах близ городка под названием Шамполюк. Брат за брата. Квиты.
Барбара Пирсон знала, что делать с этими документами. Она обратилась к
приятелю, который работал куратором отдела древних рукописей и искусства
Древнего мира в музее "Метрополитен". Ученый, посвятивший свою жизнь
изучению прошлого. Он повидал довольно древностей, чтобы вынести заключение.
Барбара прилетела в Нью-Йорк из Бостона. Сейчас она вместе со своим
приятелем в лаборатории. Они сидят там с половины шестого. Семь часов.
Изучают константинские рукописи.
Но теперь лишь один документ имеет значение. Пергамент, вынесенный из
римской тюрьмы две тысячи лет назад. Все сводилось к нему. Все.
Адриан отошел от окна и вернулся к священнику. Две недели назад на
смертном одре Виктор Фонтин составил список людей, которых можно было
ознакомить с содержимым ларца. В списке фигурировало и имя Лэнда. Когда
Адриан связался с ним, монсеньор поведал ему то, о чем никогда не говорил
Виктору.
- Расскажите мне про Аннаксаса, - попросил Адриан, садясь напротив.
Лэнд вздрогнул и отвел взгляд от стены. Вздрогнул не потому, что
услышал имя, подумал Адриан, а потому, что я прервал его раздумья. Большие
проницательные серые глаза под густыми темными бровями еще несколько
мгновений смотрели отсутствующим взглядом. Лэнд заморгал, словно пытаясь
осознать, где находится.
- О Теодоре Дакакосе? А что я могу вам рассказать? Мы познакомились в
Стамбуле. Я пытался найти источник ложных сведений о так называемом
уничтожении рукописей, опровергающих филиокве. Он узнал, что я в Стамбуле, и
вылетел туда из Афин, чтобы перехватить беспокойного работника ватиканского
архива. Мы разговорились. И кажется, оба заинтересовались друг другом. Я -
тем, почему столь видный коммерсант вдруг занялся поисками старинных
богословских документов. А он - тем, почему католический ученый пытается -
или даже имеет задание - разузнать о судьбе рукописей, само существование
которых вряд ли отвечает интересам Ватикана. Он оказался весьма
эрудированным. Мы чуть ли не всю ночь пытались перехитрить друг друга, пока
наконец не утомились. Думаю, все произошло именно оттого, что мы
переутомились. И оттого, что хорошо узнали друг друга и, вероятно, друг
другу понравились.
- Что произошло?
- То, что кто-то из нас упомянул наконец о поезде из Салоник, но я не
помню, кто все-таки упомянул о нем первый.
- Он знал про этот поезд?
- Не меньше, а может быть, и больше, чем я. Машинистом того поезда был
его отец. Единственным пассажиром - ксенопский священник, брат машиниста. Ни
тот, ни другой не вернулись. В своих поисках он нащупал разгадку этой тайны.
В архиве миланской полиции сохранились протоколы, относящиеся к декабрю 1939
года. В одном из них сообщалось о двух трупах, найденных в греческом
товарном составе на сортировочной станции. Убийство и самоубийство. Трупы
так и не были опознаны. И Аннаксас решил выяснить, что случилось.
- Что привело его в Милан?
- Двадцатилетние поиски. У него были на то основания. На его глазах
лишилась рассудка мать. Она сошла с ума, потому что церковь ей ничего не
объяснила.
- Ее церковь?
- Ксенопский монашеский орден.
- Значит, ей было известно про этот поезд?
- Она не должна была знать. И считалось, что она не знает. Но ведь
мужчины доверяют своим женам тайны, о которых никому больше не рассказывают.
Перед тем как уйти из дома тем ранним утром в декабре тысяча девятьсот
тридцать девятого года, Аннаксас-старший признался жене, что едет не в
Коринф, как все считают. Он сказал ей, что Бог оказал милость их семье, ибо
он собирается сопровождать своего младшего брата Петрида. Они отправлялись в
далекое путешествие вдвоем. Выполняя волю Господа.
Священник сжал в ладони висящий на груди золотой крест. В прикосновении
не было нежности, только гнев.
- Он не вернулся домой, - тихо произнес Адриан. - И брата-монаха ей не
удалось отыскать, потому что он тоже был мертв.
- Да. Полагаю, мы оба можем вообразить, как такая женщина - добрая,
простая, любящая, оставшаяся с шестерыми детьми на руках - должна была все
это пережить.
- Она должна была сойти с ума! Лэнд выпустил из рук крест и снова
устремил взгляд на стену.
- Из милосердия ксенопские священники допустили в свое братство эту
женщину. И приняли еще одно решение. Она умерла в обители месяц спустя.
Адриан подался вперед.
- Ее убили!
Лэнд взглянул на него. Теперь его глаза смотрели почти умоляюще.
- Они приняли во внимание все возможные последствия. Их беспокоили не
опровергающие филиокве рукописи, а тот пергамент, о существовании которого
никто из нас в Ватикане даже не подозревал. Я сам узнал о нем только
сегодня. Теперь многое становится ясно.
Адриан вскочил и в волнении подошел к окну. Он не будет обсуждать со
священником этот пергамент. Отныне священнослужители не имеют права
претендовать на него! Юрист в нем осуждал церковников. Законы писаны для
всех.
Внизу на тропинке Центрального парка человек выгуливал двух огромных
лабрадоров. Собаки натянули поводки. Адриан и сам словно натянул поводок, но
Лэнд не должен догадаться об этом. Он отвернулся от окна.
- И Дакакос связал воедино все эти разрозненные факты?
- Да, - ответил Лэнд, смиряясь с тем, что Адриан взял инициативу в свои
руки. - Это был его долг. Он поклялся все узнать. Мы договорились
обмениваться информацией, но я оказался откровеннее его. Я сообщил ему о
существовании Фонтини-Кристи, а он не упомянул о пергаменте. Остальное, как
я предполагаю, вам известно.
Адриана удивили последние слова.
- Не стоит строить предположений. Расскажите уж все до конца.
Лэнд вздрогнул. Он не ожидал упрека.
- Извините. Мне показалось, вы все и так знаете. Дакакос стал хозяином
Кампо-ди-Фьори. На протяжении многих лет он исправно платил налоги - замечу,
весьма солидные суммы, - отваживал от имения настырных покупателей и
строительные фирмы, обеспечивал там надежную охрану и...
- А что Ксенопский орден?
- Ксенопского ордена более не существует. Остался лишь крошечный
монастырь севернее Салоник. Несколько стариков священников на клочке земли.
Без денег. Дакакоса с ними связывало только одно - умирающий священник в
Кампо-ди-Фьори. Он не мог его бросить на произвол судьбы. Он выведал у
старика все, что тому было известно. В конце концов, оказалось, что его
расчеты оправдались. Гаэтамо выпустили из тюрьмы, ссыльный священник
Альдобрини вернулся из Африки смертельно больным. И наконец, ваш отец тоже
возвратился в Кампо-ди-Фьори - на место казни своего отца и родных. И
ужасные поиски возобновились.
Адриан задумался.
- Дакакос встал на пути моего брата. Он предпринял титанические усилия,
чтобы загнать того в ловушку. Он даже разоблачил "Корпус наблюдения"!
- Чтобы любой ценой не допустить его к ларцу. Старый монах, должно
быть, рассказал Дакакосу, что Виктор Фонтин знал о существовании пергамента.
Он понял, что ваш отец постарается действовать в обход государственных
инстанций, что он направит на поиски своих сыновей. Он должен был поступить
именно так. Учитывая все обстоятельства, другого пути у него не было.
Дакакос стал изучать вас обоих. Если хотите знать, он наблюдал за вами в
течение многих лет. Но то, что открылось ему в одном из близнецов, потрясло
его до глубины души. Вашего брата необходимо было остановить. Его необходимо
было уничтожить. Вы же, напротив, показались ему человеком, с которым он мог
бы объединить усилия. - Священник замолчал. Он глубоко вздохнул, ладонь его
снова накрыла золотой крест на груди. К нему вернулись воспоминания, и они
были мучительны. Адриан мог его понять: то же самое он испытал в горах близ
Шамполюка.
- А что бы сделал Дакакос, найдя ларец? Проницательный взгляд Лэнда
обратился на Адриана.
- Не знаю. Ему было ведомо сострадание. Он знал, каково искать
мучительные ответы на мучительные вопросы. Возможно, его конечное решение
было бы продиктовано сочувствием. И, однако, он стремился к истине. Я думаю,
он бы хорошо подумал о последствиях. Большего я вам не могу сказать.
- Вы очень часто употребляете эти слова: "подумать о последствиях".
- Прошу простить меня, если они вас обижают.
- Обижают.
- Тогда еще раз прошу прощения, но я должен снова обидеть вас. Я
попросил вашего позволения прийти сюда, но передумал. Я ухожу. - Священник
встал. - Я не могу оставаться здесь. Как бы это вам объяснить попроще...
- Не стоит, - резко перебил его Адриан. - Меня это не интересует!
- Что ж, у вас есть преимущество, - сказал Лэнд. - Видите ли, меня
интересуете вы. Ваше отношение ко всему этому... - Теперь священник решился.
- Вы полагаете, что можно отбросить все сомнения, принеся клятву? Вы
полагаете, что семь тысячелетий человеческой истории для нас - ничто? Для
любого из нас, какое бы одеяние мы ни носили? Скольких богов, пророков и
святых на протяжении веков создали себе люди? Неужели их количество
уменьшает силу веры? Думаю, нет. Ибо каждый приемлет лишь то, что может
принять, и чтит свою веру превыше прочих вер. Мои же сомнения говорят мне,
что спустя тысячелетия ученые будут изучать останки нашей культуры и сделают
вывод, что наша вера, наша преданность Богу были весьма странного рода, ибо
мы мифологизировали то, что почитаем священным. Как мифологизировали останки
других. Мой рассудок, знаете, может это вообразить. Но здесь, теперь я
связал себя обетом. Лучше иметь его, чем не иметь. Я верю. Я убежден.
Адриан вспомнил однажды слышанные слова.
- Священные откровения не могут быть оспорены смертными? - спросил он.
- Очень хорошие слова. Я их принимаю, - сказал Лэнд. - В конце концов,
заветы Фомы Аквинского победили время. Но, добавлю, это не есть чья-либо
исключительная собственность. Когда разум утрачивает силу, дойдя до
последнего предела, тогда в свои права вступает вера, и вера становится
разумом. У меня есть такая вера. Но, будучи смертным, я слаб. У меня нет
более сил испытывать себя. Я должен вернуться под утешительную сень моего
обета, ибо знаю, что так мне будет лучше. - Священник протянул руку. -
Прощайте!
Адриан взглянул на протянутую ему руку и пожал ее.
- Поймите, - сказал он, - мне претит только высокомерие вашего обета,
вашей веры. Я не знаю, как это выразить.
- Я вас понимаю. Это высокомерие и есть первый грех, который ведет к
духовной смерти. И грех, к тому же чаще прочих не замечаемый, - гордыня.
Гордыня может однажды убить нас. И тогда, мой юный друг, не будет ничего.
Лэнд повернулся и направился к двери. Он открыл дверь правой рукой -
левая ладонь сжимала золотой крест. Жест был красноречивый. Священник словно
защищал его. Он в последний раз взглянул на Адриана и вышел из кабинета,
закрыв за собой дверь.
Фонтин закурил, потом затушил сигарету в пепельнице. Во рту был
противный вкус: он слишком много курил и слишком мало спал. Он подошел к
кофейнику и налил себе кофе.
Примерно час назад Лэнд, проверяя, согрелась ли вода, дотронулся до
металлического сосуда и обжегся. Адриан подумал, что этот монсеньор
принадлежит к тому типу людей, которые все в жизни подвергают проверке. И
тем не менее он отказался от важнейшей в жизни проверки. Он просто ушел. Что
ж, он поступил честно.
Куда честнее, чем сам Адриан по отношению к матери. Нет, он не солгал
Джейн. Лгать ей было бесполезно: она сразу распознала бы ложь. Но он не
сказал и всей правды. Он поступил более жестоко - старался избегать Джейн.
Потому что не был морально готов к встрече с матерью.
Он услышал шаги в коридоре, поставил чашку с кофе на стол и вышел на
середину комнаты. Дверь открылась. Вошла Барбара. Она придержала дверь и
впустила в кабинет ученого. Он еще не снял белого халата. Круглые очки в
роговой оправе несколько увеличивали его глаза. Во взгляде Барбары, обычно
смеющемся и приветливом, горел профессиональный азарт.
- Доктор Шайер закончил, - сказала она. - Можно нам кофе?
- Конечно! - Адриан подошел к кофеварке и налил две чашки. Ученый сел
на стул, где пять минут назад сидел Лэнд.
- Мне черный, пожалуйста, - сказал Шайер, положив на колени листок
бумаги. - А ваш знакомый уже ушел?
- Да, ушел.
- Он знает, что там? - спросил ученый, отхлебывая кофе.
- Знает, потому что я ему рассказал. И он поступил так, как счел
нужным. Ушел.
- Его можно понять, - произнес Шайер, моргая от пара, поднимающегося от
чашки. - Садитесь, послушайте.
Барбара взяла чашку, но не села. Они переглянулись с Шайером, и Барбара
отошла к окну. Адриан сел напротив ученого.
- Рукопись подлинная? - спросил Адриан. - Это первое, что я хотел бы
узнать.
- Подлинная ли? Что касается времени написания, материала, стиля,
почерка - да, подлинная. Мой анализ подтвердил это. И, подозреваю, прочие
исследования покажут то же самое. Химический и спектрографический анализ
займет длительное время, но мне довелось держать в руках сотни рукописей,
датируемых тем же периодом. Так что по всем внешним признакам рукопись
подлинная. А вот что касается подлинности ее содержания... Ведь это было
написано полубезумным человеком на пороге смерти. Весьма жестокой,
мучительной смерти. Так что о подлинности этого документа должны судить
другие. Если вообще тут возможно вынести какое-либо суждение. - Шайер
поглядел на Адриана, поставил чашку на стол и взял с колен листок бумаги.
Адриан не шелохнулся. Ученый продолжал: - Как гласит эта рукопись, узник,
которому предстояло на следующий день расстаться с жизнью на арене цирка
перед многочисленной публикой, отказывается от своего имени Петр, которым
наградил его смутьян по имени Иисус. Он заявляет, что не достоин этого
имени. Он изъявляет желание, чтобы завтра объявили о смерти Симона из
Вифсаиды - это данное ему при рождении имя. Его переполняет чувство вины,
потому что, как он заявляет, он предал своего спасителя... Ибо человек,
распятый на Голгофе, был вовсе не Иисус из Назарета.
Пожилой ученый умолк, и его последние слова будто-повисли в воздухе.
- О Боже! - Адриан вскочил со стула. Он посмотрел на Барбару. Она
промолчала. Он вновь обернулся к Шайеру: - Прямо так и сказано?
- Да. Этого человека терзали угрызения совести. Он пишет, что трое
учеников Христа поступили по-своему, наперекор его желанию. С помощью
легионеров Пилата, ими подкупленных, они тайно вынесли Иисуса из узилища -
тот был без сознания - и подменили его осужденным преступником, очень на
него похожим, которого обрядили в одежду плотника. А на другой день...
суматоха, возбужденная толпа, драное рубище, струящаяся из-под тернового
венца кровь... Никто и не заметил подмены. Но совсем не этого желал человек,
называвший себя мессией...
- Ничто не изменится, - задумчиво перебил его Адриан, вспомнив слова
старика священника, - и тем не менее все станет иным.
- Его спасли против его воли. Он хотел умереть, а не жить. В пергаменте
об этом заявлено совершенно определенно.
- Но он не умер. Он остался жив.
-Да.
- И он не был распят?
- Нет. Если только принять на веру то, что написано в этой исповеди. И
если учесть обстоятельства ее написания. Ведь этот человек был на грани
помешательства. Я бы не стал принимать его признания на веру только потому,
что документ действительно относится к этой эпохе.
- Таково ваше заключение?
- Таково мое предположение, - поправил его Шайер. - Автор исповеди
предается истовой молитве и уповает на судьбу. Его мысли в одних местах
ясны, в других - туманны. Кто это - сумасшедший или бичующий себя аскет?
Притворщик или истинный мученик? К сожалению, самый факт того, что данный
документ составлен две тысячи лет назад, придает ему достоверность, в
которой можно было бы усомниться, будь он создан при менее драматичных
обстоятельствах. Не забудьте, это было время, когда Нерон жестоко
преследовал инакомыслящих, время социального, политического и теологического
безумства. Люди умудрялись уцелеть только благодаря собственной
изобретательности. Кто же он был на самом деле?
- Но ведь в документе об этом говорится. Симон из Вифсаиды.
- Это только заявление автора исповеди. Нет никаких подтверждений того,
что Симон-Петр принял смерть вместе с раннехристианскими мучениками.
Разумеется, подобные сведения должны были бы войти составной частью в общую
легенду, однако об этом нет упоминания ни в одном из евангельских или
околоевангельских текстов. Если же допустить, что этот человек принял
мученическую смерть, но факт его смерти каким-то образом остался
незамеченным летописцами, то это чрезвычайно странное упущение, не Правда
ли?
Ученый снял очки и вытер толстые линзы краешком халата.
- Что вы хотите сказать? - спросил Адриан. Ученый водрузил очки на нос,
и задумчивые глаза тотчас увеличились.
- А вы представьте себе, что простой римлянин, которому предстоит
ужасающая казнь, выдумывает историю, опровергающую самую суть ненавистной и
опасной религии, причем в весьма и весьма достоверной форме. Такой человек
может снискать благорасположение у своих палачей и консулов, даже у цезаря.
Знаете, в то время многие пытались сделать нечто подобное. В той или иной
форме. До нас дошли фрагменты множества аналогичных "исповедей". И вот нам в
руки попадает очередное признание - на сей раз сохранившееся полностью. Есть
ли у нас основания доверять ему более, нежели всем прочим? И почему? Только
лишь потому, что оно сохранилось полностью? Изобретательность и борьба за
выживание в человеческой истории всегда взаимосвязаны.
Адриан внимательно смотрел на ученого. В его словах чувствовалось
смятение.
- Но сами-то вы что думаете, профессор?
- Не все ли равно, - ответил Шайер, пряча глаза. Наступило молчание,
все были взволнованы.
- Вы ведь верите этой исповеди, правда? Шайер ответил не сразу.
- Это поразительный документ.
- Там говорится, что дальше произошло с тем плотником?
- Да, - ответил Шайер, глядя на Адриана. - Он покончил с собой три дня
спустя.
- Покончил с собой? Но это же противоречит всему...
? Да, - мягко прервал его ученый. - Сообразуется только время: три дня.
Сообразность и несообразность, как найти гармонию? Далее в исповеди
говорится, что плотник проклял тех, кто помешал ему, однако перед смертью
воззвал к своему Богу с просьбой простить их.
- Что ж, это сообразно.
- А вы думали, что могло быть иначе? Изобретательность и борьба за
выживание, мистер Фонтин. Всегда одно и то же.
"Ничто не изменится, однако все будет иным".
- В каком состоянии пергамент?
- Он на удивление хорошо сохранился. Благодаря пропитке животными
жирами. Рукопись поместили в вакуумную камеру, под плиту отполированного
горного хрусталя...
- А прочие рукописи?
- Я осмотрел их бегло, чтобы найти пергамент. Рукописи, которые, по
моему предположению, анализируют соглашения по догмату филиокве с позиции
его оппонентов, находятся в почти идеальном состоянии. Для того чтобы
расшифровать арамейский свиток, понадобится немало времени и трудов. Адриан
сел.
- Это у вас дословный перевод исповеди? - спросил он, указывая на
листок бумаги, который ученый держал в руках.
- В общем, да. Перевод не отредактирован. Я бы не решился представлять
его в таком виде.
- Можно мне его взять?
- Вы можете взять все. - Шайер наклонился чуть вперед. Адриан протянул
руку и принял листок бумаги. - Пергамент, рукописи. Они ваши.
- Они мне не принадлежат.
- Знаю.
- Тогда почему же вы мне их предлагаете? Мне казалось, вы должны
просить меня оставить их вам, чтобы изучить. И поразить мир.
Ученый снова снял очки. Его глаза щурились от усталости, голос был тих.
- Вы передали в мои руки очень странную находку. И страшную. Я уже
слишком стар. Мне это не по силам.
- Не понимаю.
- Тогда прошу вас принять во внимание вот что. Эта рукопись опровергает
смерть, а не жизнь. Но смерть была символом. Усомнясь в символе, вы рискуете
подвергнуть сомнению все, что стоит за этим символом. А я не убежден, что
это оправданно.
Адриан некоторое время молчал.
- Цена истины слишком велика. Вы это хотите сказать?
- Если это истина. Но, повторяю, у нас распространена иллюзия о
неопровержимости древних истин. Гомер выдумал своих героев, но многие века
спустя путешественники пускаются в далекие плавания, чтобы найти пещеру, где
обитали одноглазые великаны. Фруассар сочинял хроники исторических событий,
никогда не имевших места, но его все превозносят как выдающегося историка. Я
прошу вас подумать о последствиях.
Адриан встал, задумчиво прошелся по кабинету и остановился у стены, на
которую недавно смотрел Лэнд. Плоская поверхность, покрытая белой краской.
Пустота.
- Вы можете подержать эти документы здесь?
- Да, я могу запереть их в лабораторный сейф. И прислать вам
свидетельство о приеме на хранение. Фонтин обернулся.
- В сейф?
- Да. В сейф.
- Это надежное место?
- Вполне. А на какой срок, мистер Фонтин?
- На какой срок - что?
- Вы хотите все это оставить у нас?
- На неделю, на месяц, на век. Не знаю.
Он стоял у окна своего гостиничного номера и смотрел на силуэт
Манхэттена. Нью-Йорк притворялся спящим, но мириады огоньков внизу на улицах
разоблачали невинный обман.
Они проговорили несколько часов подряд - он и сам не помнил сколько.
Говорил он, Барбара только слушала, мягко уговаривая рассказать ей все.
Ему предстояло столько сделать, столько пережить, прежде чем он сможет
вновь обрести душевное спокойствие.
И вдруг - звук напугал его - зазвонил телефон. Адриан резко обернулся,
ощущая, как заколотилось сердце в груди, и понимая, что глаза выдают
объявший его ужас.
Барбара встала и бесшумно подошла к нему. Она взяла его лицо в свои
ладони. Страх прошел.
- Я не хочу ни с кем говорить. Не сейчас.
- Ну и не надо. Кто бы это ни был. Попроси их перезвонить утром.
Как просто. Сказать правду.
Телефон снова зазвонил. Он подошел к тумбочке и снял трубку, зная, что
сейчас скажет, уверенный в своей силе.
- Адриан? Куда ты запропастился? Мы тебя ищем по всему Нью-Йорку!
Полковник из Генинспекции Таркингтон сказал, в каком тебя отеле искать.
Это был юрист из министерства юстиции, который работал с Невинсом.
- Что такое?
- Дело раскручивается! Все наши труды наконец-то окупаются! Мы прижали
их! Белый дом в панике. Мы связались с сенатским комитетом по
законодательству. С минуты на минуту нам назначат государственного
обвинителя. На лучшее и надеяться было нельзя.
- У вас есть конкретные улики?
- Больше того. Масса свидетелей, показаний, признаний. Вся эта шайка
ворюг уже пытается обеспечить себе пути к отступлению. Мы снова на коне,
Фонтин. Ты с нами? Нам нельзя останавливаться!
Адриан задумался на мгновение, прежде чем дать ответ.
- Да, я с вами.
Важно только не останавливаться. На одном фронте надо продолжать бой.
На другом - заключать мир. Премудрость лишь в том, чтобы определить - на
каком именно.
1 Стрелочник (ит.).
2 Министерство иностранных дел Великобритании
3 Полиция! Срочно вызовите полицию! Убийство! Человека убили! (ит.)
4 "Вы въезжаете в Монтенотте-Сюд" (ит.).
5 Краткое изложение христианских догматов, безусловное выполнение
которых предписывается каждому христианину.
6 Сельский праздник (фр.)
7 Побыстрее, пожалуйста. Это очень важно (фр.).
8 Лампа (ит.).
9 Беги! Быстро! На тропу! (ит.)
10 Без тебя не побегу! Ты тоже беги! (ит.)