ываются, жалованье начисляется неверно, денежные средства не доходят до адресатов - нередко переводятся в иные географические зоны. Целые батальоны не получают вовремя жалованье, потому что отправленные средства оказываются где-то в Югославии, хотя должны были быть посланы в Амстердам..." 23 июня 1941 года Брест-Литовск, русский фронт. (Курьерская почта от генерала Гудериана - командующему генералу фон Боку. Штаб. Припять, Польша. Перехвачено: Белосток. Депеша не доставлена.) "Спустя два дня после начала наступления мы находимся в сорока восьми часах пешего марша от Минска. Днепр будет форсирован в считанные недели. Дон и Москва уже на горизонте. Скорость нашего продвижения требует обеспечения немедленной связью - прежде всего радиосвязью, однако мы испытываем всевозрастающий дефицит надлежащей радиоаппаратуры. В частности, как утверждают радиоинженеры, необходимы приборы для выверки частот. Более половины наших передатчиков настроено на иную частотную сетку. Сообщения передаются без должных предосторожностей, при этом используются неверные частоты, нередко - частоты неприятеля. Это заводской дефект. Нас беспокоит невозможность определить заранее, какие именно радиопередатчики имеют такие дефекты...-В частности, я лично, пытаясь связаться с Клейстом на южном фланге, попал на приемную станцию наших оккупационных сил в Литве..." 2 февраля 1942 года Берлин, Германия (Изъято из досье Манфреда Пробста, официального представителя министерства промышленности. Письмо от иру Каянака, атташе посольства Японии в Берлине.) "Дорогой repp Пробст, поскольку мы теперь являемся не только товарищами по оружию, но и братьями по духу, нам следует попытаться и дальше стремиться к самосовершенствованию, столь чаемому в нас нашими вождями. А теперь непосредственно к делу, дорогой друг. Как вам известно, наши правительства договорились о совместных экспериментах по созданию радара. Мы направили - с великим для себя риском - наших лучших специалистов по электронике в Берлин для участия во встречах с вашими специалистами. Это произошло шесть недель назад, но до сих пор ни одна запланированная встреча еще не состоялась. Мне сообщили, что наши крупнейшие специалисты по ошибке были Л отправлены в Грейсфальд на Балтийском побережье. Они не занимаются исследованиями в области ракетной техники, мой дорогой repp Пробст, они специалисты по радарам. К несчастью, ни один из них не говорит на вашем родном языке, а переводчики, которыми вы их снабдили, с трудом говорят на нашем языке. Час назад я узнал, что наши ученые направляются в Вюрцбург, где располагаются радиопередатчики. Мой дорогой герр Пробст, мы не знаем, гае находится Вюрцбург. И наши крупнейшие специалисты занимаются не радиопередатчиками, а радарными установками! Будьте так любезны установить местонахождение наших крупнейших ученых. Когда состоится конференция по радарной технике? Наши крупнейшие ученые путешествуют по Германии - ради чего?.." 25 мая 1942 года Сен-Валериан-Ко, Франция (Рапорт капитана Виктора Фонтина, заброшенного за линию фронта в районе Эрикура. Вернулся траулером на остров Уайт, близ Шотландии.) "В прибрежные районы осуществляется главным образом переброска вооружений наступательного характера, в настоящее время оборонительным типам вооружен! уделяется недостаточное внимание. Переброска осуществляется из Эссена через Дюссельдорф, далее через границу к Рубе и затем на французское побережье. Главное сейчас - топливо. Мы направили своих людей на бензохранилища. Они постоянно получают так называемые "инструкции" из имперского министерства промышленности по осуществлению переброски составов с топливом из Брюсселя в Роттердам, откуда те направляются на русский фронт. Согласно последнему полученному рапорту, на протяжении четырнадцати миль все пути между Левеном и Брюсселем забиты грузовыми составами с вооружением по причине отсутствия топлива. И разумеется, виновных нет. По нашим расчетам, подобный саботаж возможно осуществлять еще в течение ближайших четырех дней, после чего Берлин будет вынужден вмешаться, и наших людей придется удалить с объектов. Скоординируйте бомбовые удары с воздуха на этот момент..." (Примечание: штаб лох-торридонской операции. В досье. Бригадный генерал Тиг. Капитану Фонтину предоставить отпуск после возвращения с острова Уайт. Представление на присвоение ему звания майора одобрено...) Фонтин ехал из Лондона по Хэмпстедскому шоссе в Оксфордшир. Боже, он уж думал, что совещание с Тигом и Стоуном никогда не закончится! Эти бесконечные вопросы! Его напарник Стоун почему-то всегда бесится, когда видит Виктора, вернувшегося с заданий в тылу у немцев. К этой работе готовился Стоун, но теперь она стала для него невозможна. Изуродованная рука не позволяла, и он вымещал свой гнев на Викторе. Он засыпал Фонтина быстрыми, жесткими вопросами, выискивая ошибки в его действиях. Сострадание, которое Виктор некогда испытывал к шифровальщику, полностью исчезло за эти месяцы. Месяцы? Матерь Божья, Да ведь уже прошло почти два с половиной года! Но сегодняшние придирки Стоуна были просто непростительны. Бомбовые удары "Люфтваффе" по Англии стали менее интенсивными, но не прекратились. Если вдруг началась воздушная тревога, ему вообще не удалось бы выехать из Лондона. А у Джейн уже подошел срок. Врачи говорят, до родов осталось недели две, не больше. Неделю назад он вылетел из Лейкенхита во Францию, и его сбросили на пастбище близ Эрикура... Он уже добрался до предместий Эйлсбери и посмотрел на часы, поднеся их к тускло освещенному приборному щитку. Двадцать минут третьего утра. Вот уж они посмеются: вечно он возвращается домой в странное время. Но все-таки возвращается. Через десять минут он въедет на территорию военного городка. Далеко позади он услышал, как завыли сирены воздушной тревоги, то громче, то тише выводя свои жалобные фуги. Но он уже не ощущал леденящего душу испуга, который раньше вызывали у него эти жуткие звуки. Сирены воздушной тревоги стали почти рутиной: от частого повторения страх притупился. Виктор крутанул руль вправо: теперь он ехал по проспекту, ведущему к оксфордширскому имению. Еще две-три мили, и он окажется в объятиях жены. Он сильнее нажал на акселератор. На дороге машин не было, можно прибавить скорость. Инстинктивно он вслушивался в отдаленный рокот бомбардировщиков. Но взрывов не было слышно - только неумолчный вой сирен. И вдруг раздались странные звуки - там, где должно было быть абсолютно тихо: у него перехватило дыхание, вдруг подкатила забытая тревога. На секунду Виктор подумал: уж не от усталости ли его слух с ним шутки шутит... Но это были не шутки. Совсем не шутки! Звук, который ни с чем не спутаешь, раздался прямо у него над головой. Он часто его слышал и над Лондоном, и на континенте. "Хейнкели"! Двухмоторные бомбардировщики дальнего действия. Они миновали Лондон. И если так, то "хейнкели" скорее всего возьмут курс на северо-запад на Бирмингем, где располагаются заводы по производству боеприпасов. Но что это? Бомбардировщики теряли высоту! Iie быстро снижались! Прямо над ним. Перед ним. Они пикируют, готовясь нанести бомбовый удар. Бомбить сельскую местность в Оксфордшире. Зачем? Господи! Господи Иисусе! Военный городок! Единственное место во всей Англии с непреодолимой системой безопасности. Наземной, но не противовоздушной! Этот бомбовый удар с малой высоты должен был уничтожить военный городок. Фонтин вжал акселератор до отказа. Его трясло, он тяжело, прерывисто дышал, глаза неотрывно всматривались в ленту шоссе. И тут небеса раскололись от взрывов. Свистящий визг пикирующих бомбардировщиков слился с рукотворным громом: взрывы следовали один за другим. Гигантские огненные вспышки, желтые языки пламени - рваные, бесформенные, ужасные - взметнулись в черную пустоту неба, охватив оксфордширские леса. Он доехал до ворот городка, резко затормозил - так, что взвизгнули шины. Ворота были раскрыты. Эвакуация. Он вжал педаль в пол и рванул по дорожке. Внутри огонь бушевал повсюду, взрывы гремели повсюду, в панике метались люди - повсюду. Прямое попадание полностью смело главное здание. Вся левая стена была снесена, крыша вздыбилась и медленно оседала вниз величественно-бесформенной громадой. На землю сыпались обломки кирпича и бетона. Клубился черно-серый дым, желтые языки пламени вершили свой страшный триумф. И тут раздался оглушительный удар. Машина подскочила на месте, земля дрогнула, стекла в окнах лопнули, осколки посыпались со всех сторон. Фонтин почувствовал, что кровь залила лицо, но он видел, а это сейчас было главное. Бомба разорвалась меньше чем в пятидесяти ярдах от него. При свете пожара он увидел развороченную лужайку. Он повернул направо, объехал воронку и помчался по траве к аллее, ведущей к их коттеджу. Бомбы никогда не падают дважды в одно и то же место, подумал он. Дорога была завалена, рухнули деревья, пламя пожирало их. Он выскочил из машины и побежал, минуя огненные препятствия. И увидел свой дом. Огромный, дуб был с корнем вырван из земли, и его мощный ствол рухнул на черепичную крышу. - Джейн! Джейн! Боже, исполненный ненависти, не заставляй меня пройти через это! Не заставляй меня: вновь пройти через это! Он распахнул дверь так, что она слетела с петель. Внутри царил полнейший разгром: столы, лампы, стулья валялись на полу, все было перевернуто, перебито. Пламя охватило мебель: огонь прорвался сюда через дыру в крыше, образовавшуюся от падения дуба. - Джейн! - Я здесь! Ее голос донесся из кухни. Он бросился туда и вдруг подумал, что сейчас самое время пасть на колени и вознести, благодарность Всевышнему. Джейн, вся дрожа, стояла, вцепившись руками в кухонный стол, спиной к нему. Он подбежал к ней, обхватил за плечи, прижался к ее щеке, но не смог унять ее дрожь. - Любимая! - Витторио! - И вдруг Джейн содрогнулась. - Простыню... милый, мне нужна простыня. И одеяло. Мне кажется... Я не уверена, но... - Молчи! - Он подхватил ее на руки и увидел во тьме, что ее лицо искажено страданием. - Я доставлю тебя в клинику. Тут же есть клиника, есть врач, ест5. - Точнее говоря, никейского "Символа веры" 381 года. Ведь было множество соборов, и в "Символ веры" постоянно вносились поправки. Филиокве - позднейшее добавление, которое раз и навсегда установило, что Христос единосущ с Богом. Восточные церкви отвергают этот догмат как ошибочный. Ибо для восточных церквей, особенно для сектантов, последователей священника Ария, Христос, сын Божий, был учителем, и его божественность вовсе не тождественна божественности Создателя. В те времена они просто не могли допустить и мысли о таком тождестве. Когда же догмат филиокве был впервые предложен, Константинская патриархия посчитала, что это изменение христианской доктрины в угоду Риму. Это был своего рода теологический символ, оправдывающий политику "разделяй и властвуй" на новых территориях. Они оказались правы. Священная Римская империя стала мировой сверхдержавой - для тех времен. Ее влияние распространялось повсеместно на основании этого догмата и вытекающего из него специфического понимания божественности Христа: завоевывай во имя Христа. - Бревурт замолчал, словно ища подходящие слова. Он медленно вернулся к постели. - Значит, документы в том ларце, - сказал Виктор, - опровергают догмат филиокве. Если так, то они ставят под сомнение самые основы римской католической церкви, а соответственно, и тот раскол христианского мира, который вследствие этого произошел. - Да, именно так, - тихо ответил Бревурт. - В совокупности эти документы называются опровержением... опровержением филиокве. Они содержат соглашения" подписанные королями и кесарями в шестом веке в Испании, где возникла идея филиокве в силу, как полагают многие, сугубо политических соображений. Другие же усматривают здесь пример так называемой "геологической коррупции"... Но если бы значение этих документов ограничивалось только этим, мир бы еще устоял. Это все теологические тонкости, предмет для споров среди библиоведов. Но в них, боюсь, таится куда большая опасность! В своем стремлении доказать неверность филиокве патрйя архия направила своих священников исследовать святую землю, встретиться с арамейскими учеными, найти все когда-либо существовавшие сведения о Христе. И они раскопали больше, чем надеялись найти. Были слухи о свитках, написанных чуть раньше и чуть позже границы первого века. Посланцы напали на след этих свитков, кое-что обнаружили и привезли в Константину. Говорят, что один арамейский свиток вызывает весьма серьезные сомнения относительно человека по имени Иисус. Возможно, такого человека вовсе не существовало. Океанский лайнер вошел в воды Ла-Манша. Фонтин стоял у перил и смотрел на небо Саутгемптона. С ним рядом стояла Джейн, нежно обняв рукой его талию и положив другую на его ладонь. Костыли с большими металлическими зажимами, которые застегивались на локте, покоились слева: полированная поверхность стальных полукруглых подмышников блестела на солнце. Он сам сконструировал эти костыли. Если уж ему необходимо, как уверяют врачи, ходить с костылями целый год, то лучше усовершенствовать те уродливые палки, которые выпускает промышленность. Двое их сыновей, Эндрю и Адриан, были с няней из Данблейна, которая решила отправиться в Америку вместе с Фонтинами. Италия, Кампо-ди-Фьори, поезд из Салоник - все это осталось в прошлом. Несущие катастрофу рукописи, извлеченные из архива ксенопских монахов, были похоронены где-то на бескрайних просторах итальянских Альп. Похоронены на тысячелетия, а может быть, и навсегда. Лучше уж так. Мир пережил эру уничтожения и сомнения. Разум требовал восстановить покой, хотя бы временный, пусть даже внешний. Сейчас не время для ларца из Салоник. ..Будущее наступило с первыми лучами полуденного солнца, заигравшего на волнах Ла-Манша. Виктор склонился к жене и прижался лицом к ее щеке. Оба молчали. Вдруг с палубы донесся шум. Близнецы затеяли ССОРУ. Эндрю рассердился на Адриана. Мальчики тузили друг друга. Фонтин улыбнулся: "Дети..." Книга вторая Часть первая Глава 18 Июнь 1973 года Мужчины... Уже мужчины, думал Виктор Фонтин, наблюдая за сыновьями, лавирующими между гостями на освещенной солнцем лужайке. И близнецы. Это важная особенность, хотя никто уже давно не заостряет на этом внимание. Кроме, разумеется, Джейн и его самого. Братья - да, но не близнецы. Странно, что об этом слове все вдруг забыли. Может быть, на сегодняшнем банкете кто-то о нем и вспомнит. Джейн бы это понравилось. Для Джейн они всегда оставались близнецами. Ее созвездием Близнецов. Прием в доме на Лонг-Айленде организован для Эндрю и Адриана. Сегодня их день рождения. Лужайка и сад за домом превратились в площадку для "fete champetre"6 под открытым небом, как назвала это Джейн. - Старомодный пикник на природе! Теперь такие не устраивают, а мы устроим! Небольшой оркестрик расположился около террасы: музыка служила фоном для множества голосов. Длинные столы, ломящиеся от угощения, стояли посреди тщательно подстриженной лужайки; у прямоугольного буфета суетились два бармена. "Fete champetre". Виктор раньше не знал этого выражения. За все годы их брака она ни разу его не употребляла. Как же быстро пролетели годы! Словно три десятилетия были спрессованы в капсулу, которую на огромной скорости запустили в космос только для того, чтобы, когда она упадет на землю, ее вскрыли и осмотрели участники запуска, которые просто стали старше. Эндрю и Адриан стояли теперь рядом. Энди болтал с Кемпсонами у столика с закусками. Адриан у бара беседовал с молодыми девчонками и ребятами, чья одежда едва выдавала их половую принадлежность. Вполне естественно, что Эндрю общался с Кемпсонами. Пол Кемпсон - президент "Сентоур электроникс". Его ценят в Пентагоне. Как и Эндрю. А Адриан, как всегда, в гуще студентов, которые рады засыпать вопросами молодого, но уже известного и многообещающего юриста. Виктор с удовлетворением отметил про себя, что оба близнеца значительно выше прочих гостей. Этого следовало ожидать: ни он, ни Джейн отнюдь не коротышки. И очень похожи, хотя и не одинаковы. У Эндрю светлые волосы, а у Адриана темные, каштановые. У обоих резкие черты лица - как у них с Джейн, но у каждого четко выраженная индивидуальность. Единственная общая деталь внешности - глаза, глаза Джейн. Голубые, пронзительные. Временами, на очень ярком солнце или в вечерних сумерках, их можно было спутать. Но только при таких условиях. А они не искали подобных случаев. Каждый был сам себе хозяин. Светловолосый Эндрю был кадровым военным, преданным своему делу, - профессионал высокого класса. Пользуясь своим влиянием, Виктор добился для него места в Вест-Пойнте, где Эндрю блистал. Он уже дважды побывал во Вьетнаме, но ему претила стратегия и тактика этой войны. "Побеждай или выходи из игры" - таково было его кредо, но никто его не слушал. Правда, если бы и слушал, это едва ли что-нибудь изменило бы. Победить в этой безнадежной войне было невозможно. Коррупция в Сайгоне достигла невиданных масштабов. Но Эндрю отнюдь не был убежденным убийцей. Виктор это понимал. Его сын верил. Глубоко, тревожно, искренне, всем сердцем. Военная мощь - залог величия Америки. Когда исчерпаны все слова, приходится применять силу. Применять мудро, осмотрительно, но - применять... Для темноволосого Адриана не могло быть никакого оправдания использованию военной силы. Юрист Адриан столь же предан своему ремеслу, как и его брат, хотя по его внешнему виду этого и не скажешь. Адриан чуть сутулился; он казался беззаботным, хотя отнюдь таким не был. Его юридические противники давно уяснили, что нельзя обманываться его зубоскальством или кажущимся равнодушием. Адриан не был равнодушен. В зале судебных заседаний это был тигр. Во всяком случае так обстояли дела в Бостоне. Теперь он работал в Вашингтоне. Адриан прошел путь от подготовительной школы до Принстона и юридического колледжа Гарварда, потратив год своей жизни на бродяжничество, когда, отрастив бороду, он бренчал на гитаре да спал с доступными девицами Сан-Франциско. Это был год, когда Виктор и Джейн, не теряя надежды, но порой теряя выдержку, следили за сыном. Но бродяжническая жизнь, как и заточение в провинциальных коммунах хиппи, скоро наскучила Адриану. Как и Виктор три десятилетия назад, в конце мировой Я войны, он не мог выдержать бесцельности никчемного существования. Фонтина оторвали от дум. К нему направлялись Кемпсоны, с трудом пробираясь в толпе гостей. Они, как и прочие гости, знали, что он не поднимется им навстречу, но Виктора раздражало, что он не может это сделать. Без посторонней помощи. - Отличный парень, - сказал Пол Кемпсон. - У него котелок варит, у твоего Эндрю. Я сказал ему, что, если ему когда-нибудь захочется снять военный мундир, в "Сентоур электроникс" для него всегда найдется место. - А я сказала, что ему как раз следовало бы надеть сегодня военную форму, - добавила с улыбкой жена Кемпсона. - Она ему очень идет. - Я думаю, он считает, что это выглядело бы здесь неуместно, - сказал Фонтин, вовсе так не думавший. - Никому не хочется вспоминать о войне на дне рождения. - Давно он вернулся, Виктор? - спросил Кемпсон. - Вернулся? К нам? Несколько дней назад. Он же теперь в Виргинии. В Пентагоне. - А второй мальчик в Вашингтоне? По-моему, я что-то читал про него в газетах. - Да, наверно, читал, - улыбнулся Фонтин. - Ага, значит, теперь они вместе. Это хорошо, - сказала Элис Кемпсон. Оркестр закончил одну мелодию и начал другую. Молодежь парочками сгрудилась у террасы - вечеринка шла полным ходом. Кемпсоны с улыбками и поклонами уплыли прочь. Виктор задумался над замечанием Элис... "...Они теперь вместе. Это хорошо". Но Эндрю и Адриан вовсе не были вместе. Они находились друг от друга в двадцати минутах, но у каждого была своя жизнь. Иногда Фонтин даже сокрушался: слишком уж они отдалились. Они больше не смеются вместе, как в детстве. Между ними что-то произошло. Интересно что. Джейн уже, наверное, в сотый раз повторила про себя, что вечеринка удалась. Слава Богу, погода не подвела. Официанты поклялись, что в случае чего им потребуется не больше часа, чтобы разбить тенты над столами, но к полудню солнце уже сияло вовсю. Погожее утро превратилось в прекрасный день. Вот только к вечеру немного заненастило. Далеко над горизонтом, ближе к Коннектикуту, небо над океаном посерело. Сводка погоды обещала: "моросящие дожди ночью, возможна гроза, давление будет расти". Нет чтобы просто сказать: всю ночь будет лить как из ведра... С двух часов дня до шести вечера. Подходящее время для, "fete champetre". Она посмеялась над Виктором, который не знал этого слова. Оно было такое претенциозно викторианское, ей нравилось его произносить. Пригласительные открытки получились забавные. Джейн улыбнулась, но подавила смешок. Надо быть посдержаннее, подумала она. В ее-то годы. Адриан, окруженный гостями на лужайке, улыбнулся ей. Он что, прочитал ее мысли? Адриан, темноволосый близнец, унаследовал ее слегка шальной британский юмор. Теперь ему тридцать один. Им обоим тридцать один. Как же быстро пронеслись эти годы! Кажется, только считанные месяцы назад они приплыли в Нью-Йорк. А затем Виктор летал по всей стране, в Европу, все строил и строил... И добился, чего хотел: "Фонтин лимитед" стала одной из самых престижных консалтинговых фирм в Америке. Опыт Виктора требовался прежде всего промышленникам, участвующим в восстановлении Европы. Одно только имя Фонтина, фигурировавшее на презентациях компаний и фирм, уже укрепляло их позиции. Это был надежный признак глубокого знания рынка. Виктор посвятил себя работе целиком, без остатка, не только из гордости или врожденной работоспособности, но и еще из-за чего-то. Джейн знала из-за чего. И знала, что она не в силах ничем ему помочь. Работа отвлекала его от страданий. Ее муж редко когда не испытывал боли, операции продлили ему жизнь, но не смогли уменьшить физических мук. Она взглянула на Виктора, сидящего посреди лужайки в жестком деревянном кресле с прямой спинкой. Металлическая палка стоит рядом. Он так гордился, когда смог заменить костыли на простую палку, с ней он не казался беспомощным инвалидом. - Привет, миссис Фонтин, - сказал молодой парень с очень длинными волосами. - Отличный пикник! Спасибо, что разрешили мне привести друзей. Они ужасно хотели познакомиться с Адрианом. Майкл Рейли. Семейство Рейли - соседи, их дом располагается примерно в полумиле отсюда на побережье. Майкл был студентом юридического факультета Колумбийского университета. - Приятно слышать! - Да он же гений! Как он скрутил этого "Теско" по антимонопольному закону, а ведь даже в федеральном суде считали, что дело гиблое. Все же знали, что 3W отделение "Сентоур", но только Адриану удалось их припечатать! - Смотри только не обсуждай это с мистером Кемпсоном. - Не беспокойтесь. Я столкнулся с ним как-то в клубе, и он посоветовал мне постричься. Черт, в точности как мой отец. - Но, я смотрю, ты пропустил их просьбы мимо ушей. Майкл улыбнулся: - Мой старик прямо-таки бесится. Но он ничего не может поделать - я лучше всех сдал сессию. Мы заключили сделку. - Молодец. Пусть он берет с тебя пример. Рейли-младший засмеялся, нагнулся и поцеловал ее в щеку. - Ну, вы вне конкуренции! - сказал он, улыбнулся и убежал к подозвавшей его девушке. Молодежь меня любит, подумала Джейн. Это было приятно: сегодня ведь молодые, кажется, никого ни в грош не ставят. А ее любят, невзирая на то, что она не делает скидок на юность. И на старость. В ее волосах уже появились седые прядки - Боже, если бы только прядки, лицо покрылось морщинами - так оно и должно быть, - и уж она, в отличие от многих знакомых, не будет делать никаких подтяжек. Никаких "омоложении". Она благодарила судьбу, что ей удалось сохранить хорошую фигуру. Все не так уж плохо для шестидесяти... и-сколько-там-летней! - Простите, миссис Фонтин! - Служанка, на минутку вырвавшаяся из суеты кухни. - Да, Грейс. Что-нибудь случилось? - Нет, мэм. Там пришел какой-то джентльмен. Он спрашивает вас или мистера Фонтина. - Попросите его пройти сюда. - Он отказался. Это иностранец. Священник. Я подумала, что когда в доме так много гостей, мистер Фонтин... - Ты правильно подумала, - прервала ее Джейн, поняв сразу, что имеет в виду служанка. Виктору будет неприятно на виду у всех ковылять в дом. - Я выйду к нему. В прихожей стоял священник. Его черный костюм был потрепан, а сам он мешковат, худ и устал. И испуган. Джейн заговорила с ним холодно. Она не могла себя пересилить. - Я миссис Фонтин. - Да, вы - синьора, - смущенно ответил священник. В руке он держал большой запечатанный конверт. - Я видел ваши фотографии. Я не хотел вас беспокоить. Передо домом так много автомобилей. - Что вам угодно? - Я прибыл из Рима, синьора. Я привез хозяину письмо. Пожалуйста, передайте ему. И священник протянул конверт. Эндрю смотрел на брата: тот стоял у бара со своими волосатыми студентами в неизменных джинсах и замшевых куртках. На шее цепочки. Адриану этого не понять. Его обожатели, что смотрят ему в рот - никчемные пустышки. Его, солдата, раздражали не просто их нечесаные космы и дрянная одежонка - это только внешние проявления. А претензия, сопровождавшая это жалко выражение нонконформизма. В основном все они просто омерзительные: задиристые, пустые людишки с непричесанными мозгами. Они с таким апломбом разглагольствуют о "движениях" и "контрдвижениях", словно сами в них участвуют словно сами имеют какое-то влияние на политику. "Нащ мир", "третий мир"... Вот это самое смешное, потому что ни один из них понятия не имеет, как должен вести себя настоящий революционер. У них для этого нет ни мужества, ни выдержки, ни смекалки. Неудачники, которые только и могут, что устраивав мелкие пакости в людных местах, когда на них не обращают внимания. Чокнутые, а он, Бог свидетель, терпеть не может чокнутых. Но Адриан этого не понимает. Его братец ищет смысл там, где его нет и никогда не было. Адриан просто дурак - он-то это понял еще семь лет назад. Но обиднее всего то, что он мог избежать участи неудачника. Адриан взглянул на него. Эндрю отвернулся. Его брат зануда, и наблюдать, как он проповедует свои дурацкие взгляды этой кучке остолопов, было противно. Майор не всегда так думал. Десять лет назад он, выпускник Вест-Пойнта, не был обуян столь неукротимой ненавистью к брату. Он в ту пору даже и не думал об Адриане и его сборище чокнутых, и ненависти в нем не было. При том, как команда президента Джонсона действовала в Юго-Восточной Азии, с тем, что говорили эти раскольники, даже можно было согласиться. "Убирайтесь!" Другими словами: "Сотрите Вьетнам с лица земли. Или убирайтесь из Вьетнама!" Он неоднократно объяснял свою позицию. Чокнутым. Адриану. Но никто из них не хотел разговаривать с солдатом. "Солдатик" - вот как они его называли. И "боеголовка". Или "военщина". Или "чертов боевик". Но дело было не в этих прозвищах. Прошедшие через Вест-Пойнт и Сайгон могли пропустить их мимо ушей. Дело было в их безмозглости. Они не просто затыкали людям рот - они их намеренно дразнили, злили и в конце концов просто сбивали с толку. Вот в чем заключалась их безмозглость. Даже тех, кто им симпатизировал, они заставляли переходить в оппозицию. Семь лет назад в Сан-Франциско Эндрю попытался открыть Адриану на это глаза, попытался доказать ему, что то, чем он занимается, глупо и неправильно - и весьма опасно для его брата, кадрового военного. За два с половиной года до того он вернулся из дельты Меконга с прекрасными характеристиками. Его взвод имел на своем счету самое большое количество убитых. Он сам был дважды награжден и проходил с нашивками старшего лейтенанта всего месяц: ему присвоили звание капитана. В вооруженных силах он был редким экземпляром: молодой талантливый стратег, выходец из богатейшей и влиятельнейшей семьи. Он стремительно взбирался по служебной лестнице к верхней ступеньке, которой заслуживал по праву. Его вернули на родину для нового назначения, что на языке Пентагона означало: "Это наш человек. Надо за ним приглядеть. Богатый материал для будущей вакансии в Комитете начальников штабов. Еще два-три боевых задания - где-нибудь в неопасных районах на непродолжительный срок - и военный колледж". Пентагон никогда не отказывался увенчать лаврами такого, как он, особенно если это были заслуженные лавры. Армии требовались молодые офицеры из богатых кланов, чтобы укрепить ими военную элиту. Однако, как бы его ни ценили в Пентагоне, когда он прилетел из Вьетнама в Калифорнию семь лет назад, в аэропорту его встретили ребята из военной разведки. Они привезли его к себе в контору и дали почитать газету двухмесячной давности. На второй странице он увидел репортаж о мятежах в Сан-Франциско. К репортажу были подверстаны фотографии участников мятежа. На одной была изображена группа штатских с лозунгами в поддержку восставших призывников. Одно из лиц было обведено красным карандашом. Это был Адриан. Невероятно, но и в самом деле он. Ему там нечего было делать, он заканчивал юридический колледж. В Бостоне. Но он был не в Бостоне, а в Сан-Франциско и укрывал трех дезертиров. Вот что тогда сказали ребята из армейской разведки. Его брат-близнец работал на врага! Черт побери, все волосатики и дезертиры работают на врага. И вот чем, оказывается, занимается его брат! Да, Пентагон не будет от этого в восторге. Господи! Его родной брат! Его близнец! Агенты военной разведки доставили его в Сан-Франциско, и он, сняв военную форму, отправился на поиска брата в Хейт-Эшбери - район, облюбованный калифорнийскими хиппи. Скоро он нашел Адриана. - Они же не мужчины, а просто подростки, которым забили голову всякой чушью, - говорил ему Адриан a тихом баре. - Им даже не объяснили, какие у них есть права на альтернативную службу. Их просто загрузили в вагоны и повезли. - Они принесли присягу. Как и все. Нельзя сделать для них исключение, - возражал Эндрю. - Ох, да перестань. Двое из этих троих понятия не имеют, что вообще эта присяга означает, а третий передумал. Но их никто и слушать не хочет. Военная прокуратура мечтает устроить показательный процесс, а защита не хочет поднимать лишнего шума. - Иногда показательные процессы необходимы, - настаивал солдат. - Но закон говорит, что они имеют право на компетентного адвоката, а не на солдафонов-забулдыг, которые хотят казаться чистенькими. - Хватит, Адриан! - прервал он тогда брата. - Сейчас идет настоящая война! И стреляют настоящими патронами. Из-за этих подонков там гибнут люди. - Если они не отправятся туда, погибнет меньше людей. - Не меньше! Потому что в таком случае те, кто сейчас там, начнут задавать себе вопрос: почему они там? - Может быть, так и надо? - Послушай, ты говоришь о гражданских правах, не правда ли? - спросил солдат юриста. - Ну, допустим. - Так вот, неужели у бедняги, стоящего в дозоре на рисовой плантации, меньше прав, чем у этих? Может быть, и он не понимал, во что вляпался, - он просто отправился туда, потому что его позвали. Может быть, он тоже передумал - там! Но у него нет времени над этим поразмыслить. Он пытается выжить. И вот его начинают обуревать всякие там сомнения, он начинает распускать сопли, и его убивают... - Мы не можем обратиться к каждому. Это один из недостатков законодательства, дефект системы. Но мы делаем все, что в наших силах. Тогда, семь лет назад, Адриан ничего ему не сообщил. Он не сказал, где прячет дезертиров. Поэтому солдат попрощался с братом-юристом и покинул бар. Он дождался Адриана в темном переулке за баром. Он шел за ним следом по грязным улицам часа три. Солдат приобрел большой опыт, преследуя одиночные патрули в джунглях. Сан-Франциско - тоже джунгли. Брат встретился с одним из дезертиров недалеко от набережной. Это был негр с трехдневной щетиной. Высокого роста, худой - парень с газетной фотографии. Адриан дал дезертиру денег. Незамеченный, Эндрю пошел за негром к набережной, к развалюхе-дому, который годился для убежища, как любой другой в этом районе. Он позвонил в полицейский участок. Десять минут спустя троих дезертиров выволокли из заброшенного дома, и они отправились отдыхать на восемь лет. Чокнутые заволновались. Их толпы собирались у призывных пунктов, они орали всякие лозунги, пели свои дурацкие гимны. И забрасывали окна и стены пластиковыми пакетами, наполненными дерьмом. Однажды, во время пикетирования, к нему подошел брат, молча посмотрел на него в упор. Потом сказал: - Ты меня разбил. Спасибо. И быстро пошел к шеренгам самодеятельных революционеров. Воспоминания Эндрю прервал Эл Уинстон, бывший Вайнштейн, инженер авиакосмической компании. Уинстон окликнул его и стал пробираться к нему сквозь толпу. Эл Уинстон имел несколько военных контрактов e жил в Хемптоне. Эндрю не любил этого Уинстона-Вайнштейна. Встречаясь с ним, он всегда вспоминал другого еврея и сравнивал их. Тот попал в Пентагон, отсидев четыре года в окопах под ураганным огнем в трясинах дельты Меконга. Капитан Мартин Грин был крутой мужик, настоящий солдат, не то, что этот слюнтяй Уинстон-Вайнштейн из Хемптона. И Грин не получал доходов от накрутки цен. Он просто следил за ценами и вносил их в свой каталог. Мартин Грин был одним из них. Он состоял в "Корпусе наблюдения". - Поздравляю с днем рождения, майор, - сказал Уинстон, поднимая стакан. - Спасибо, Эл. Как дела? - Шли бы куда лучше, если бы мне удалось скинуть вам, ребята, какой-нибудь товар. Наземные войска ian не поддерживают, - усмехнулся Уинстон. - Но ведь ты неплохо держишься и в воздухе. Я где-то читал, что ты получил контракт у "Груммана". - Так, мелочишка. У меня есть лазерная установка, которую можно установить на тяжелые орудия. Но все никак не могу попасть на: прием к самому главному начальнику. Эндрю с иронией подумал: вот бы послать этого Уинстона к Мартину Грину! К тому моменту, как Грин закончит с ним все переговоры, Эл Уинстон пожалеет, что связался с Пентагоном! - Постараюсь что-нибудь для тебя сделать, - сказал он. - Но ведь я не связан с управлением военных поставок. - Тебя послушают, Энди! - А ты все трудишься, Эл. - Большой дом, большие расходы, дети-подлецы замучили... - Уинстон усмехнулся, потом посерьезнел и перешел к делу. - Замолви за меня словечко. Я в долгу не останусь. - А чем отплатишь? - спросил Эндрю, и его взгляд упал на болтающиеся у причала яхты. - Деньгами? Уинстон опять заулыбался, но теперь как-то нервно, смущенно. - Я не хотел тебя обидеть, -тихо сказал он. Эндрю посмотрел на еврея-инженера и снова подумал о Мартине Грине и о разнице между ними. - Я и не обиделся, - сказал он и отошел. Боже! Ничуть не меньше, чем чокнутых, он терпеть не мог тех, кто сует взятки. Нет, неверно. Тех, кто берет взятки, он презирал еще больше. Они везде. Заседают в советах директоров, играют в гольф в Джорджии и в Палм-Спрингс, веселятся в загородных клубах Эванстона и Гросс-Пойнта. Они же запродались с потрохами! Полковники, генералы, командующие армиями, адмиралы. Весь военный истеблишмент пронизан сверху донизу новейшей разновидностью воров. Люди, которые весело подмигивают, улыбаются и ставят свои подписи на рекомендательных заключениях комитета по вооружениям, дают санкции на поставки, на заключение новых контрактов, на превышение бюджетных смет. Ибо рука руку моет. Сегодняшний бригадный генерал завтра становится "консультантом фирмы" или "представителем администрации". Боже, как же он всех их ненавидит! Неудачников, коррумпированных генералов, чиновников-ворюг... Вот почему они и создали "Корпус наблюдения". Небольшая группа избранных офицеров, которым до смерти надоели всеобщая апатия, коррупция и продажность на всех уровнях власти в вооруженных силах. "Корпус наблюдения" был ответом - лекарством, долженствующим исцелить болезнь. "Корпус наблюдения" занимался сбором сведений об армейских торговых операциях от Сайгона до Вашингтона. Сводил все данные воедино: имена, даты, тайные связи, незаконные доходы. К черту так называемые соответствующие инстанций, к черту субординацию. К черту генеральную инспекцию! И министра обороны. Кто может сегодня поручиться за высшее командование? А за генеральную инспекцию? А кто, находясь в здравом уме, может поручиться за гражданских чиновников? Они никому не доверяли. Они все сделают сами. Каждый генерал, каждый бригадный генерал или адмирал - всякий, кто хоть в малейшей степени чем-то себя запятнал, будет выведен на чистую воду, и всем будет предъявлен счет за их преступления. "Корпус наблюдения". Вот чем они занимались. Когорта лучших боевых офицеров. Когда-нибудь они придут в Пентагон и возьмут бразды правления в свои руки. Никто не посмеет встать у них на пути. Обвинения "Корпуса наблюдения" будут висеть дамокловым мечом над головами высшего генералитета. Меч упадет, если генералы не уступят своих кресел людям из "Корпуса наблюдения". Пентагон принадлежит им. Они вновь вернут ему истинное предназначение. И мощь. По праву. Адриан Фонтин облокотился на стойку бара и слушала жаркий спор молодых студентов, чувствуя на себе взгляд брата. Он посмотрел на Эндрю: в холодных глазах майора сверкало извечное его презрение - и перевел взгляд на приближающегося Эла Уинстона, который, подняв стакан, приветствовал его. Эндрю уже и не скрывает своего презрения, подумал Адриан. Братец растерял всю свою знаменитую невозмутимость. В последнее время его все больше и больше раздражают окружающие. Боже, как они отдалились друг от друга! А ведь когда-то были очень близки. Братья, близнецы, друзья. Созвездие Близнецов. Близнецы - лучшие из лучших. Какая славная была парочка. Но вот в какой-то момент, когда они уже были подростками и учились в средней школе, все начало меняться. Эндрю тогда стал думать, что он лучше, чем просто лучший из лучших. А вот Адриан все больше сомневался в своем превосходстве над другими. Эндрю не ставил под сомнение свои способности, а Адриан опасался, что обладает не многим. Но теперь-то он уже не сомневался. Он прошел через период неуверенности и сомнений и нашел себя в жизни. Во многом благодаря самоуверенному брату-солдату. И сегодня, в день их рождения, ему придется подойти к брату и задать несколько неприятных вопросов. Вопросов, связанных с источником могущества Эндрю. Его положения в военном корпусе. Корпус? Это правильное слово. Только корпус особый. "Корпус наблюдения" - вот что они обнаружили. В списке фигурировало и имя его брата. Восемь невесть что возомнивших о себе офицеров из богатых семей, которые собирали компрометирующие сведения о генералитете ради своих тайных замыслов. Кучка офицеров, решивших, что им удастся подчинить себе Пентагон путем чистейшей воды шантажа. Ситуация могла бы показаться просто комичной, если бы не улики, собранные "Корпусом наблюдения". И Пентагон уязвим для страха. "Корпус наблюдения" был опасен и подлежал уничтожению. И они приступили. Генералы дали санкцию военным юристам вызвать всех подозреваемых для дачи показаний и попросили не поднимать шума. Возможно, сейчас не время для разоблачительных процессов и длительных сроков заключения. Многие были виновны, а мотивы преступления слишком запутаны. Но было поставлено одно непременное условие: "Выгнать этих зарвавшихся молодчиков из наших рядов. Очистить наш армейский дом". Господи! Вот ирония судьбы! В Сан-Франциско Эндрю забил тревогу во имя устава, во имя закона. Теперь спустя семь лет, тревогу забил он, Адриан. Не так громко, но, как ему казалось, во имя закона не менее сурового. Им предъявили обвинение в попытке воспрепятствовать деятельности органов правосудия. Многое изменилось. Девять месяцев назад он был помощником прокурора в Бостоне, радуясь тому, что занимается тем, чем занимается, создавая себе репутацию, которая открыла бы перед ним любые пути. Создавая ее собственными силами. Ему ничего не свалилось с неба только потому, что он был Адрианом Фонтином, сыном Виктора Фонтина, владельца "Фонтин лимитед", или братом славного воина, знаменитого вест-пойнтского выпускника майора Эндрю Фонтина. А потом в начале октября ему позвонил человек и попросил о встрече. Они встретились в-"Копли-баре" часов в шесть. Незнакомец оказался чернокожим, его звали Джеймс Невинс. Он тоже был юристом и рабе тал в министерстве юстиции в Вашингтоне. Невинс был доверенным лицом группы государственных юристов, которые некогда погорели на политических интригах министерства юстиции. Фраза "Звонят из Белого дома" в те времена означала, что от них требуют совершить очередную махинацию. Юристы были не на шутку взволнованы. Все эти махинации неминуемо грозили превратить страну в полицейское государство. Юристам нужна была помощь. Извне. Им нужен был кто-то, кому они могли бы передать имеющуюся у них информацию. Кто-то, кто мог бы трезво оценить факты, кто мог бы создать и возглавить координационной центр - тайное место их встреч и консультаций. Кто-то, кого нельзя было бы запугать. По вполне очевидным причинам на эту роль подходил Адриан Фонтин. Согласится ли он? Адриану не хотелось уезжать из Бостона. У него auea отличная работа, у него была девушка. Мозги у нее, правда, немного набекрень, но девушка замечательная - он ее очень любил. Барбара Пирсон, доктор философии, профессор антропологии в Гарварде. Заливистый смех. Светло-каштановые волосы. Темно-карие глаза. Они жили вместе уже полтора года. Ему трудно было бы покинуть ее. Но Барбара собрала ему чемодан и отправила в аэропорт, понимая, что ехать необходимо. Как и тогда - семь или восемь лет назад. Тогда ему тоже пришлось покинуть Бостон. Его охватила глубокая депрессия. Богатый сын влиятельного отца, брат-близнец офицера, которого во всех сводках с полей сражений называли одним из талантливейших молодых военных. Что же ему оставалось? Кто он такой? Что ждет его? И он сбежал - сбежал от ловушек, подстерегающих его на жизненном пути, чтобы понять, чего он может добиться сам. Это было его - и только его - решение. Он переживал это как личную драму и никому не мог объяснить, что с ним происходит. И его скитания завершились в Сан-Франциско, где шла битва, смысл и цели которой ему были понятны. Где он мог помочь. Пока не вмешался славный воин и все не испортил... Адриан улыбнулся, вспомнив утро после той ужасной ночи в Сан-Франциско. Он тогда напился вусмерть и очнулся в доме одного адвоката на мысе Мендосино, далеко за пределами Сан-Франциско. Он чувствовал себя отвратительно, его рвало. - Если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, - сказал ему адвокат из Мендосино, - то можешь добиться куда большего, чем все мы вместе взятые. Черт побери, мой папаша был дворником в мелкой корпорации. И в течение последующих семи лет Адриан старался вовсю. Но он понимал, что все в его жизни только начинается. - Это же конституционное противоречие! Не правда ли, Адриан? - Что? Извини, я не слушал. Что ты говоришь? Студенты, жарко спорящие о чем-то у бара, замолкли. Теперь все глаза устремились на него. - Свободная пресса против предвзятости обвинения, - сказала, запинаясь, девушка с горящими глазами. - Мне кажется, это "серая зона", - ответил Адриан. - То есть тут нет стандартных подходов. В каждом конкретном случае надо выносить конкретное решение. Но молодым показались недостаточными его объяснения, и они загалдели, возобновив спор. "Серая зона". Сайгонский "Корпус наблюдения" тоже был "серой зоной" всего лишь несколько недель назад. В Вашингтоне распространились слухи о группе молодых офицеров, которые постоянно шантажировали рядовых в доках и на складах, требуя от них копий документов на доставляемые и отправляемые грузы. Вскоре после этого, при рассмотрении в суде дела о нарушении антимонопольного законодательства, истец заявил, что документа были украдены из сайгонского офиса корпорации - Другими словами, улики были добыты незаконным путем? Дело пришлось прекратить. В министерстве юстиции заинтересовались, не существует ли связи между этой таинственной группой офицеров, которые выколачивают накладные, и корпорациями, имеющими контракты с Пентагоном. Неужели ли военные зашли настолько далеко? Этого подозрения было достаточно, чтобы направить Джима Невинса в Сайгон. И негр-юрист нашел, что искал. На складе грузового порта в Фантхьете. Там какой-то офицер тайно снимал копии с секретной информации о военных поставках. На офицера нажали, и он во всем признался. Так было раскрыто существование "Корпуса наблюдения". В нем состояли восемь офицеров. Пойманный офицер знал имена только семерых. Восьмой сидит в Вашингтоне. Вот и вей что он знал. Список офицеров открывал Эндрю Фонтин. Ишь ты, "Корпус наблюдения". Остроумные ребята, думай Адриан. То, что нужно этой стране: штурмовики, мечтающие о спасении нации. Семь лет назад в Сан-Франциско брат ни словом не намекнул ему о предстоящей операции, и сирены завыли в Хейт-Эшбери среди ночи. Адриан поступит более великодушно... Он даст Эндрю пять дней. Не будет ни сирен, ни беспорядков... и восьмилетнего тюремного срока не будет. Но доблестному майору Эндрю Фонтину придется расстаться с армией. И хотя работы в Вашингтоне еще было невпроворот, он вернется в Бостон. К Барбаре. Он устал, и ему противно то, что предстоит сделать в ближайший час. Просто мучительно. Ведь как бы там ни было, Эндрю все-таки его брат. Ушли последние гости. Оркестранты складывали инструменты. Официанты убирали столы и подметали лужайку. Небо помрачнело: с наступлением темноты со стороны океана набежали низкие темные тучи. Адриан пересек лужайку и спустился по ступенькам к эллингу. Там его ждал Эндрю: Адриан попросил брата встретиться у стоянки яхт. - С днем рождения, стряпчий! - сказал Эндрю, завидев Адриана. Он стоял у стены эллинга, скрестив руки на груди, и курил. - И тебя, - ответил Адриан, остановившись у края мостков. - Заночуешь? - А ты? - Пожалуй, да. Старик наш что-то плох. - Тогда я не останусь, - заключил майор. Адриан помолчал, хотя знал: брат ждет, что он скажет. Он пока не знал, как начать, поэтому, чтобы выиграть время, огляделся вокруг. - Мы тут с тобой когда-то здорово духарились. - Хочешь удариться в воспоминания? Ты меня для этого сюда позвал? - Нет... Если бы все было так просто. Майор швырнул окурок в воду. - Я слышал, ты уехал из Бостона. Теперь в Вашингтоне? - Да. Ненадолго. Все думаю, когда же мы встретимся. - Вряд ли, - сказал, улыбаясь, майор, - наши пути не пересекаются. Ты работаешь на фирму? - Нет. Можно сказать, консультирую. - Это лучшее занятие для Вашингтона. - В голосе Эндрю послышались нотки презрения. - И кого же ты консультируешь? -Кое-кого, кто весьма и весьма озабочен... - А, группа местных потребителей. Что же, очень мило. - Это прозвучало как оскорбление. - Молодец. Адриан внимательно смотрел на брата. Майор тоже не спускал с него глаз. - Сейчас тебе лучше послушать, Эндрю. Тебе грозит беда. И я тебе не смогу помочь. Просто не смогу. Я хочу тебя предупредить. - О чем это ты, черт возьми? - тихо спросил майор. - Некий офицер в Сайгоне сделал признание нашим людям. У нас есть подробный отчет о деятельности группы восьми офицеров, которые именуют себя "Корпусом наблюдения". Эндрю шарахнулся к стене. Его лицо исказилось, кулаки разжались, снова сжались. Он словно окаменел. - Кто это "мы"? - еле слышно спросил он. - Ты скоро узнаешь. Из судебной повестки. - Повестки? - Да. Повестка будет направлена из министерства юстиции, из управления по проверке деятельности профессиональных служб. Я не стану называть тебе конкретные имена адвокатов, но скажу, что твое имя открывает список членов "Корпуса наблюдения". Мы знаем, что вас восемь. Семь имен нам уже известны. Восьмой работает в Пентагоне. В отделе военных поставок. Мы найдем его. Эндрю неподвижно стоял, прижавшись к стене. Он не шевелился, только желваки ходили под кожей. И снова он заговорил тихим спокойным голосом: - Что же вы натворили? Что вы, сволочи, натворили... - Остановили вас, - просто сказал Адриан. - Да что ты знаешь? Что тебе наплели? - Правду. У нас нет оснований не верить. - Для повестки нужны доказательства. - Нужен вероятный мотив. У нас он есть. - Одно признание? Да это же чушь! - Будут и другие. Но сейчас это не важно. Вам крышка. Эндрю успокоился. Он заговорил, как ни в чем не бывало. - Офицеры недовольны. Во всех гарнизонах офицеры постоянно выражают недовольство! - Но не такими же методами! Граница между недовольством и шантажом отнюдь не зыбкая. Есть вполне четкая грань. И вы ее переступили, - Кого это мы шантажировали? - быстро спросил Эндрю. - Никого! - Вы вели записи, утаивали улики. Намерения очевидны. Все это изложено в показаниях того сайгонского офицера. - Записей не существует! - Перестань! Где-то они спрятаны, - устало сказал Адриан. - Но повторяю: сейчас это не важно. Вам все равно крышка. Майор шевельнулся. Он глубоко вдохнул и расправил плечи. - Послушай меня, - тихо и напряженно произнес он. - Ты сам не понимаешь, что делаешь. Вот ты сказал, что консультируешь каких-то озабоченных чиновников. Мы оба знаем, что это такое. Мы же Фонтины. Они же ни черта не боятся, когда у них есть мы. - Я так не считаю, - вставил Адриан. - Но это так! - закричал майор. И, понизив голос, продолжал: - Тебе незачем объяснять мне, чем ты занимаешься, это уже сделали бостонские газеты. Ты прищучиваешь больших боссов, монополистов, как вы их называете. Что ж, отлично. Ну а что же, по-твоему, делаем мы? Мы тоже их прищучиваем. Если вы разрушите "Корпус наблюдения", вы уничтожите лучшую офицерскую молодежь в армии, вы уберете тех, кто хочет вычистить весь мусор! Не делай этого, Адри. Лучше присоединяйся к нам! Я не шучу. - Присоединиться к вам? - недоуменно переспросил Адриан. И добавил тихо: - Да ты с ума сошел. С чего ты взял, что это хоть сколько-нибудь возможно? Эндрю, не спуская глаз с брата, отошел от стены. - Потому что мы стремимся к одному и тому же. - Нет, - Да ты только подумай! Монополия, исключительное право, исключительные интересы. Ты талдычишь об этом на каждом углу. Я же читал твое заключение по делу "Теско". - Это совсем другое. Одна крупная компания подбирает под себя производство и рынок в какой-то области, где нужен простор для конкуренции. Но вы-то к чему стремитесь? - Ты употребляешь этот термин в отрицательном смысле, потому что ты так его понимаешь. Ладно. Пусть будет так. Но уверяю тебя: на дело можно взглянуть и с другого бока. Монополисты защищают свои интересы. Мы тоже защищаем интересы, только не свои. Нам самим ничего не нужно. Наши интересы - это интересы страны, и у нас огромные возможности. Мы занимаем такое положение, что можем что-то сделать. И я это делаю. Ради всего святого, не мешай мне! Адриан отвернулся и отошел от брата по влажным скользким мостикам эллинга, уходящим в открытое море. Волны прибоя били в опоры эллинга. - Ты, Энди, красиво излагаешь. Ты всегда был очень красноречивым, самоуверенным и упрямым, но теперь это не сработает. - Он взглянул на майора. - Ты вот говоришь, что вам ничего не надо. Думаю, что надо. Нам обоим что-то надо. Но то, чего хочешь ты, пугает меня. Я очень хорошо представляю себе, что в твоем понимании является "достойным". И, честно говоря, меня это страшно пугает. Этого твоего заявления о "лучших молодых офицерах", берущих под свой контроль военную промышленность страны, достаточно, чтобы я побежал в библиотеку конгресса и перечитал нашу Конституцию! - Это дурацкая болтовня! Ты же их даже не знаешь! - Я знаю, какими методами они действуют - и ты вместе с ними. И если тебе будет от этого легче, то, что ты сделал тогда в Сан-Франциско, было не лишено смысла. Мне это очень не понравилось, но я воздаю тебе должное. - Адриан стал возвращаться по мосткам. - Сейчас ты просто потерял голову, поэтому я тебя и предупреждаю. Постарайся спасти свою шкуру. Постарайся как можно изящнее выйти из игры. - Ты меня не запугаешь, - зло сказал Эндрю. - У меня лучший послужной список среди офицеров. А ты кто такой? Получил какое-то вшивое признание от офицеришки, сбрендившего под бомбежкой в зоне боевых действий. Чушь собачья! - Ну, тогда я тебе скажу открытым текстом. - Адриан остановился у открытой двери эллинга и повысил голос. - Через пять дней - в следующую пятницу, чтобы быть точным, - будет подписана повестка военной коллегии. До конца недели будут обсуждаться способы урегулирования. Тут есть что обсуждать. Но одно условие окончательно. Тебя отправят в отставку. Всех вас. Майор метнулся вперед, замер на краю мостков, словно собираясь прыгнуть на своего врага. Он сдержался; отвращение и ярость накатывали на него волнами. - Я бы... мог... убить тебя, - прошептал Эндрю. - Я тебя презираю. - Я так и думал, - ответил Адриан, зажмурился и устало потер глаза. - Отправляйся лучше в аэропорт, - продолжал он, глядя на брата. - Тебе многое предстоит сделать. Я предлагаю тебе начать с так называемых улик, которые вы припрятали. Мы знаем, что вы их копили года три. Передайте их куда следует. В злобном молчании майор проскочил мимо Адриана и в два прыжка оказался на лестнице. Он побежал вверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Адриан поспешно взбежал за ним и окликнул брата, когда тот уже шел по лужайке: - Энди! Майор остановился. Но не обернулся, не ответил. И юрист продолжал: - Я восхищаюсь твоей выдержкой и силой. Всегда восхищался. Как восхищался и силой отца. Ты его частица, но ты - это не весь он. Ты кое-что упустил, и я хочу, чтобы мы поняли друг друга. Ты воплощаешь собой все, что я считаю опасным. И полагаю, это означает, что я тебя тоже презираю. - Мы поняли друг друга, - ровным голосом сказал Эндрю. И пошел к дому. Глава 19 Музыканты и официанты ушли. Эндрю отвезли в аэропорт "Ла Гардия". Он спешил на девятичасовой самолет в Вашингтон. После отъезда брата Адриан еще полчаса пробыл на пляже в полном одиночестве. Наконец он вернулся в дом, чтобы поговорить с родителями. Он сказал, что хотел сначала переночевать, но теперь решил тоже уехать. Ему надо возвращаться в Вашингтон. - Что же ты не поехал с братом? - спросила Джейн. - Сам не знаю, - ответил Адриан тихо. - Как-то не подумал. Они попрощались. Когда он ушел, Джейн вышла на террасу, держа в руках доставленное священником письмо. Она протянула его мужу, не сумев скрыть тревоги. - Вот, тебе принесли. Часа три назад. Священник. Сказал, что он из Рима. f Виктор молча взглянул на жену, его молчание было красноречиво. Потом он спросил: - Что же ты не отдала мне его раньше? - Потому что сегодня день рождения твоих сыновей. - Они чужие друг другу, - ответил Фонтин, бери конверт. - Они оба - наши сыновья, но они очень не похожи. - Скоро все будет по-другому. Вот кончится война... - Надеюсь, что ты права, - ответил Виктор, вскрыл конверт и достал письмо. Несколько страниц мелкого, но разборчивого почерка. - У нас есть знакомый по имени Альдобрини? - Как? - Гвидо Альдобрини. Письмо от него. - Фонтин показал ей подпись на последней странице. - Что-то не припоминаю, - сказала Джейн, садясь на стул рядом с мужем и глядя на мрачное вечерне небо. - Ты разберешь? Темнеет... - Ничего, света достаточно. - Виктор сложил страницы по порядку и начал читать: "Синьор Фонтини-Кристи! Вы меня не знаете, хотя много лет назад мы встречались. Я заплатил за ту встречу лучшей частью своей жизни. Более четверти века я провел в Трансваале в заточении за совершенный мною мерзкий поступок. Я и пальцем вас тогда не тронул, но наблюдал за происходящим и не возвысил свой голос о милосердии, что было недостойным и греховным делом. Да, синьор, я был в числе тех священников, которые под водительством кардинала Донатти появились на рассвете в Кампо-ди-Фьори. Ибо мы поверили, что совершаем благое деяние ради сохранения Христовой Матери-Церкви на земле; кардинал уверил нас, что нет ни законов Божьих или людских, ни милосердия, могущих встать между нашими деяниями и священной обязанностью защитить Божью Церковь. Наш священнический долг и монашеские обеты о послушании - не только нашим руководителям, но и высшему авторитету совести - были извращены всесильным кардиналом Донатти. Я провел эти двадцать пять лет, силясь все осмыслить, но это уже другой рассказ, неуместный здесь. Надо было знать кардинала лично, чтобы понять. Я лишен сана. Недуги, подстерегающие человека в африканских джунглях, уже заявили о себе, и, благодарение Господу, я не убоюсь смерти. Ибо я отдал всего себя покаянию. Я замолил свои грехи и терпеливо дожидаюсь суда Господа. Но, прежде чем я предстану пред очи нашего Господа, я бы хотел довести до вашего сведения информацию, утаить которую будет не меньшим грехом, чем тот, за который мне уже воздалось. Дело Донатти продолжается. Некий человек, один из трех священников, лишенных сана и отправленных за решетку по приговору гражданского суда за нападение на вас, вышел на свободу. Как вам должно быть известно, Другой покончил с собой, третий умер от болезней в тюрьме. Человек же, уцелевший и вышедший из тюрьмы по причинам мне неведомым, вновь посвятил себя поиску пропавших рукописей из Салоник. Я сказал - по причинам мне неведомым, ибо кардинал Донатти был скомпрометирован и не пользовался доверием в высших кругах Я Ватикана. Греческие документы не в силах поколебать устои Святой Матери-Церкви. Божественное откровение не может быть оспорено писаниями руки смертного, Сей лишенный сана священник называет себя Энричи Гаэтамо. Он упорствует в ношении сутаны, которую апостольским указом ему запрещено надевать. По моему разумению, годы, проведенные им в исправительном учреждении, ни в малой степени не способствовали просветлению его души и не указали ему пути милостивого Христа. Напротив, сколько я мог судить, он представляет собой новое воплощение Донатти. Его следует опасаться. В настоящее время он прилагает усилия, чтобы добыть хоть малейшие крупицы сведений о поезде из Салоник, отправившемся в путь тридцать три года тому назад. Он уже объездил большую территорию, начал с сортировочной станции в Эдесе, побывал на Балканах, обследовал все железнодорожные пути в районе Монфальконе вплоть до северных пределов Альп. Он разыскивает всех, кто когда-либо был знаком с сыном Фонтини-Кристи. Он одержим своей маниакальной идеей. И он принимает заветы Донатти. Нет такого закона, ни Божьего, ни человеческого, который мог бы совратить его с пути "паломничества ко Христу", как он это называет. И ни одной душе он не открывает цели своего путешествия. Но я-то знаю, а теперь вот и вы тоже. Вскоре мне предстоит покинуть сей мир. Гаэтамо живет в небольшой охотничьей сторожке в гоpax близ Варесе. Убежден, что близость к этому месту Кампо-ди-Фьори не ускользнула от вашего внимания. Это все, что мне известно. То, что он попытается каким-то образом разыскать вас, мне совершенно очевидно. Молюсь, чтобы вас предупредили заранее, и да пребудете вы в руке Божией. В горести и вине за мое прошлое остаюсь ваш. Гвидо Альдобрини". Над водой вдалеке раздался раскат грома. Фонтин даже пожалел, что символика получилась такой прямолинейной. Теперь все небо над ними заволокло тучами, солнце село, заморосил дождь. Он обрадовался перемене погоды и взглянул на Джейн. Она не спускала с него глаз, каким-то образом ей передалась овладевшая им тревога. - Иди в дом, - сказал он. - Я скоро приду. - А письмо... - Конечно, - ответил он на ее невысказанный вопрос, сложил письмо в конверт и отдал ей. - Прочти. - Ты вымокнешь до нитки. Сейчас хлынет ливень. - Дождь освежает. Ты же знаешь, я люблю дождь. - Он улыбнулся ей. - Потом, когда прочитаешь письмо, помоги мне снять корсет, и поговорим. Она постояла рядом некоторое время, он ощущал на себе ее взгляд. Но, как обычно, она оставит его одного, раз он просил. Его бил легкий озноб - от мыслей, не от дождя. Письмо от Альдобрини оказалось не первым признаком того, что поезд из Салоник вновь замаячил на горизонте его судьбы. Джейн он ничего не рассказывал, ибо ничего конкретного и не произошло - лишь несколько тревожных случайностей. Три месяца назад он отправился в больницу, где ему предстояло перенести очередную корректирующую ортопедическую операцию. Спустя несколько дней после операции к нему пришел посетитель, удививший и немного встревоживший его: представитель архиепископа Нью-Йорка. Он представился как монсеньор Лэнд. Он вернулся в Соединенные Штаты, проведя много лет в Риме, и ему захотелось повидать Виктора: работая в ватиканских архивах, он случайно набрел на удивительные документы. Священник держался почтительно, причем Фонтина поразило то, что тот имел полное представление о его физическом состоянии и знал о семейной трагедии куда больше, чем могло бы быть известно просто сердобольному визитеру. Это были очень странные полчаса. Священник сказал, что занимается историей. Он наткнулся в архивах на документы, где излагались печальные факты о возникших некогда трениях между кланом Фонтини-Кристи и Ватиканом, которые и привели к разрыву северных синьоров со священным престолом. Когда Виктор поправится, предложил священник, они могли бы встретиться и обсудить прошлое его семейства. Историческое прошлое Фонтини-Кристи. И, прощаясь, священник впрямую намекнул на нападение, произошедшее в Кампо-ди-Фьори. В страданиях и боли, причиненных прелатом-маньяком, нельзя обвинять всю церковь, сказал он. А пять недель спустя произошел еще один странный случай. Виктор сидел в своем вашингтонском офисе, готовясь к выступлению в сенате по проблемам налоговых льгот для американских торговых кораблей, плавающих под парагвайским флагом. Зазвенел зуммер селектора. - Мистер Фонтин, к вам пришел мистер Теодор Дакакос. Он говорит, что хочет засвидетельствовать вам свое почтение. Дакакос был одним из молодых греческих магнатов-судовладельцев - удачливый соперник Онассиса в Ньяркоса, пользующийся куда большей, чем эти двое симпатией в коммерческих кругах. Фонтин попросил секретаршу впустить его. Дакакос оказался крупным мужчиной с открытым лицом, которое больше подошло бы игроку в американский футбол, чем финансовому гиганту. Было ему около сорока, по-английски он говорил очень правильнее как прилежный студент. Он прилетел в Вашингтон, чтобы присутствовать ia слушаниях - возможно, чтобы узнать что-то для себя новое, поучиться. Виктор рассмеялся. Репутацию честного малого, которой пользовался грек, можно было сравнить лишь с его легендарным деловым чутьем. Фонтин ему так и сказал. - Мне просто очень повезло в жизни. В юном возрасте мне представилась возможность получить образование в общине доброго, хотя и малоизвестного религиозного братства. - Вам и впрямь повезло! - Мои родители были не из богатых, но они верно служили своей церкви. Способами, которых я сегодня не понимаю. Молодой греческий магнат явно вкладывал в свои слова какой-то дополнительный смысл, но Фонтин не мог понять какой. - Пути благодарности, как и пути Господни, неисповедимы, - сказал улыбаясь Виктор. - У вас блестящая репутация. Вы оправдываете усилия тех, кто вам помогал. - Теодор - мое первое имя, мистер Фонтин. Полностью меня зовут Теодор Аннаксас Дакакос. В годы учения меня называли Аннаксас-младший. Это вам ни о чем не говорит? - В каком смысле? - То, что мое второе имя - Аннаксас. - Знаете, за многие годы я имел дело с сотнями ваших соплеменников. Но не помню, чтобы я был знаком с кем-то по имени Аннаксас. Грек некоторое время молчал. Потом тихо произнес: - Я вам верю. Наконец, третий случай был самый невероятный, он вернул настолько зримые воспоминания о расстреле в Кампо-ди-Фьори, что Фонтин не на шутку разволновался. Это произошло всего десять дней назад в Лос-Анджелесе. Он остановился в отеле "Беверли-Хиллз", прибыв на конференцию, организованную двумя компаниями, которые намеревались объединиться. Его вызвали для консультаций по некоторым спорным вопросам. Задача была невыполнима. Потому-то он и грелся на солнышке днем, вместо того чтобы сидеть в конференц-зале отеля, выслушивая доводы адвокатов, которые пытались обосновать претензии своих клиентов. Он потягивал кампари за столиком около бассейна под открытым небом и не уставал поражаться обилию импозантных людей, которым явно не нужно было беспокоиться о хлебе насущном. - Guten Tag, mein Heir. Говорившей было лет пятьдесят - возраст, который обеспеченные дамы легко могут скрыть с помощью косметики. Среднего роста, хорошо сложена, перемежающиеся светлые и темные пряди. Белые брюки и голубая блузка. На глазах темные очки в серебряной оправе. Немецкий явно был ее родным, а не выученным языком. Он ответил ей на своем правильном, куда менее естественном немецком и неловко поднялся. - Добрый день. Мы знакомы? Извините, но я вас не припоминаю. - Пожалуйста, садитесь. Вам трудно стоять. Я знаю. - Да? Значит, мы встречались. Женщина села напротив. Она продолжала по-английски: - Да. Но у вас тогда было много других забот. Вы тогда были солдатом. - Это было во время войны? - Вы летели из Мюнхена в Мюльгейм. И там, в самолете была шлюха, вывезенная из концлагеря. Ее сопровождали три вермахтских скота. Скоты худшие, чем она, - так я себя успокаиваю. - Боже мой! - изумился Фонтин. - Да вы же были тогда совсем девочка! Что же с вами случилось? Она рассказала ему свою историю. Ее забрали бойцы французского Сопротивления в лагерь для перемещенных лиц к юго-западу от Монбельяра. Там в течение нескольких месяцев она прожила в сплошных муках, которые, по ее словам, не поддаются описанию, - у нее началась "ломка". Много раз она пыталась покончить с собой, но у французов были иные планы относительно нее. Они полагали, что, когда действие наркотиков пройдет, ее ожившие воспоминания подвигнут ее к согласию стать их тайным агентом. - Конечно, они были правы, - сказала женщина за столиком на патио отеля "Беверли-Хиллз". - Они следили за мной день и ночь, мужчины и женщины. Мужчинам это даже доставляло удовольствие - французы никогда не упускают случая, не правда ли? - Вы пережили войну, - сказал Фонтин, пропуская ее намек мимо ушей. - С пригоршней французских наград: Военный крест, орден Почетного легиона, орден "Легион Сопротивления". - И стали кинозвездой, а я, дурак, вас не узнал, - продолжил Фонтин с улыбкой. - Увы, нет. Хотя у меня было немало возможностей сблизиться со многими влиятельными людьми в кинематографе. - Боюсь, я не совсем понимаю. - Я стала - и, рискуя показаться нескромной, до сих пор остаюсь - самой преуспевающей "мадам" Южной Франции. Один только Каннский кинофестиваль обеспечивает мне достаточный доход для очень безбедного существования. - Теперь настала ее очередь улыбнуться. Хорошая улыбка, подумал Фонтин. Искренняя, живая. - Ну что ж, рад за вас. Я в достаточной мере итальянец, чтобы считать вашу профессию вполне почтенной. - Не сомневаюсь. Я здесь охочусь за новыми талантами. Мне доставило бы огромное удовольствие выполнить любое ваше пожелание. Здесь поблизости мои девочки. - Нет, благодарю вас. Вы очень любезны, но я уже не тот, каким был когда-то. - Я считаю, что вы великолепны, - просто сказала она. - И всегда так считала. - Она улыбнулась. - Ну, мне пора. Я вас узнала, и мне просто захотелось с вами поболтать. Вот и все. - Она поднялась из-за стола и протянула руку. - Не надо вставать. Ее рукопожатие было твердым. - Мне было приятно - и утешительно - снова вас увидеть, - сказал он. Она посмотрела ему прямо в глаза и тихо произнесла: - Я была в Цюрихе несколько месяцев назад. Меня нашли через человека по имени Любок. Он чех. Педик-"королевка", как мне сказали. Он тогда тоже был в том самолете, верно? - Да. Исключительного мужества человек, я бы сказал. По моим оценкам - король. - Виктор был настолько ошарашен, что ответил почти машинально, не подумав. Он не вспоминал о Любоке уже много лет. - Да, я помню. Он всех нас тогда спас. Но его раскололи. - Раскололи? Боже, если он жив, то ему столько же лет, сколько и мне, а то и больше. Семьдесят или за семьдесят. Кому нужны такие старики? О чем вы? - Их интересовал человек по имени Витторио Фонтини-Кристи, сын Савароне. - Вы говорите ерунду. Но эту ерунду я еще могу понять, хотя и не понимаю, какое это может иметь отношение к вам. Или к Любоку. -Я и сама знаю не больше. И не хочу знать. Ко мне в гостиницу в Цюрихе пришел человек и стал задавать вопросы о вас. Естественно, я не могла на них ответить. Вы были только сотрудником разведки союзников, спасшим жизнь шлюхе. Но ему был также известен и Антон Любок. - Кто был этот человек? - Священник. Это все, что я о нем знаю. Прощайте, капитан. - Она повернулась и пошла, одаривая улыбками девушек, которые плескались в бассейне и слишком громко смеялись. Священник. В Цюрихе. "Он разыскивает всех, кто когда-либо был знаком с сыном Фонтини-Кристи". Только теперь он понял смысл загадочной встречи близ бассейна под открытым небом в Лос-Анджелесе. Лишенный сана священник после тридцатилетнего тюремного заключения выпущен на свободу и возобновил охоту за константинскими рукописями. "Дело Донатти продолжается" - так говорится в письме. "В настоящее время он прилагает усилия, чтобы добыть хоть малейшие крупицы сведений о поезде из Салоник, отправившемся в путь тридцать три года назад... Он уже объездил большую территорию, начал с сортировочной станции в Эдесе, побывал на Балканах... в районе Монфальконе вплоть до северных пределов Альп... Он разыскивает всех, кто когда-либо был знаком c сыном Фонтини-Кристи". И вот за многие тысячи миль от Цюриха, в Нью-Йорке, к нему в больницу приходит священник, отнюдь не лишенный сана, и говорит о варварском деянии, прямо связанном с этими рукописями. Утерянными три десятилетия назад и вновь разыскиваемыми... А в Вашингтоне молодой индустриальный гений приходит к нему в контору и по неизвестным причинам начинает рассказывать о своей семье, которая служила некой церкви, способами, которых он не понимает. "Мне представилась возможность получить образование в общине доброго, хотя и малоизвестного религиозного братства..." Ксенопский орден! Вдруг все прояснилось. Это не просто совпадения. Все вернулось на круги своя. Поезд из Салоник очнулся от тридцатилетнего сна и снова в пути... Необходимо его остановить - пока не столкнулись ненависть с ненавистью, пока фанатики не обратили свои поиски в священную войну, как они уже сделали это три десятилетия назад. Виктор знал, что это его долг перед отцом, матерью, родными, зверски убитыми в белом свете Кампо-ди-Фьори, перед теми, кто погиб под бомбами в Оксфордшире. Перед обманутым молодым монахом по имени Петрид, который покончил с собой на утесе в Лох-Торридоне, и перед человеком по имени Алек Тиг, и перед подпольщиком Любоком, и перед стариком Гвидо Барцини, который спас его от самого себя. Нельзя допустить, чтобы снова пролилась кровь. Дождь хлынул сильнее, плотную пелену воды косо сносил ветер. Фонтин уперся ладонями в металлический стул и с усилием встал, вцепившись в стальную палку, Ветер и дождь словно омыли его душу. Он знал теперь, что ему делать, куда ехать. В горы Варесе. В Кампо-ди-Фьори. Глава 20 Тяжелый лимузин подъехал к воротам Кампо-ди-Фьори. Виктор смотрел из окна. Спину вдоль позвоночника пронзила спазматическая боль: глаза наблюдали, мозг вспоминал... Здесь, на этом самом месте, некогда в муках страданий резко переменилась его жизнь. Он старался не давать волю воспоминаниям, но подавить их был не в силах. То, что видели глаза, вытеснили картины, вставшие перед мысленным взором: черные костюмы, белые воротнички. Машина въехала в ворота. Виктор затаил дыхание. Он тайно прилетел в Милан через Париж. В Милане снял простенький однокомнатный номер в "Альберго Милано", зарегистрировавшись как "В. Фонтин. Нью-Йорк". Время сделало свое дело. Его уже не встречали ни удивленно поднятые брови, ни любопытные взгляды, а имя ни у кого не вызывало никаких ассоциаций. Тридцать лет назад одно упоминание Фонтина или Фонтини-Кристи в Милане послужило бы пищей для пересудов. Но не теперь. Прежде чем покинуть Нью-Йорк, он навел справки - вернее, лишь одну справку: обилие информации могло потревожить его душу. Он выяснил, кто приобрел Кампо-ди-Фьори. Покупка была совершена двадцать семь лет назад, и с тех пор владелец оставался неизменным. Но имя его не произвело в Милане никакого впечатления. Там его не знали. "Барикур, отец и сын". Франко-швейцарская компания из Гренобля - вот и все, что ему сообщили. Он не смог узнать деталей и у адвоката, совершавшего сделку. Тот умер в 1951 году. Автомобиль миновал насыпь и въехал на круглую площадку перед главным входом. К спазматической боли в позвоночнике добавилась резь в глазах: они въехали на место казни, и кровь застучала в висках. Фонтин с силой стиснул запястье. Боль помогла - он смог поднять глаза и посмотреть, что делалось здесь сейчас, а не тридцать три года назад. Его взору предстал мавзолей. Мертвый, но ухоженный дом. Все оставалось таким, как и прежде, но - неживым. Даже в оранжевых лучах заходящего солнца было что-то мертвенное: величавая декоративность без жизни. - Разве у ворот имения нет сторожей? - спросил он. - Не сегодня, хозяин, - ответил шофер. - Сегодня сторожей нет. И священников папской курии - тоже. Фонтин резко подался вперед. Металлическая палка выскользнула из его рук. Он в упор смотрел на шофера - Меня обманули. - Нет. За вами наблюдали. Вас ждали. Там, в доме, вас ожидает человек. - Один? - Да. - Энричи Гаэтамо! - Я же вам сказал, сейчас здесь нет священников курии. Пожалуйста, зайдите в дом. Вам помочь? - Нет, я сам. - Виктор медленно вылез из машины. Каждое движение давалось ему с трудом, но резь в глазах уже прошла, боль в позвоночнике отпустила. Он понял. Его сознание переключилось. Он приехал в Кампо-ди-Фьори за ответами. Чтобы вступить в бой. Но он не думал, что все произойдет вот так... Он поднялся по широким мраморным ступенькам к дубовым дверям своего детства. Он остановился и стал ждать, когда наступит, как ему казалось, неизбежное чувство всепоглощающей печали. Но оно не пришло, потому что дом был безжизнен. Он услышал за спиной рев автомобильного мотора и обернулся. Шофер развернулся и помчался по дороге к главным воротам. Кто бы он ни был, ему не терпелось побыстрее скрыться. Виктор еще смотрел вслед удаляющемуся автомобилю, когда раздался щелчок замка. Он повернулся к дубовой двери. Дверь отворилась. Он не мог скрыть, насколько поражен. И не хотел скрывать. Все его тело сотрясалось от гнева. В дверях стоял священник! Одетый в черную сутану. Это был немощный старик. Будь иначе, Виктор не сдержался бы и ударил его своей палкой. Он посмотрел на старика и тихо сказал: - Увидеть в этом доме священника для меня невыносимо больно. - Жаль, что таково ваше чувство, - ответил священник. Его голос был твердым, но слабым. - Мы чтили хозяина Фонтини-Кристи. Мы передали в его руки самые бесценные сокровища. Они смотрели друг другу прямо в глаза не мигая, но гнев в душе Виктора постепенно сменился недоверчивым удивлением. - Вы грек, - прошептал он едва слышно. - Да, но это не важно. Я монах из Константины. Пожалуйста, входите. - Старик священник отступил на шаг от двери, впуская Виктора в дом. - Не спешите. Осмотритесь. Здесь мало что изменилось. Была составлена подробная опись всех вещей в комнатах, сделаны фотографии интерьеров. Мы сохранили здесь все так, как было. Да, мавзолей! - Как и немцы. - Фонтин вошел в просторный холл. - Странно, что те, кто предпринял такие ухищрения, чтобы приобрести Кампо-ди-Фьори, не захотели ничего здесь менять. - Никто не станет распиливать прекрасный бриллиант или замалевывать ценную картину. Так что тут нет ничего странного. Виктор не ответил. Он крепко сжал палку и с трудом подошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Он остановился перед аркой слева, за которой начиналась гостиная. Там все оставалось по-старому. Картины на стенах, столики у стен, старинные зеркала над столиками, восточные ковры на полу, широкая лестница с блестящими полированными перилами и балюстрадой. Он взглянул на северную арку: за ней была столовая. Сумеречные тени играли на гигантском обеденном столе - полированном, пустом, без скатерти, за которым когда-то собиралась вся семья. Он представил себе эту картину, даже услышал болтовню и смех. Споры, шутки, нескончаемые беседы. Семейные ужины были важными событиями в Кампо-ди-Фьори. Фигуры застыли, голоса пропали. Пора возвращаться. Виктор обернулся. Монах жестом указал ему на южную арку: - Давайте пройдем в кабинет вашего отца. Он направился впереди старика в гостиную. Машинально - ибо ему совсем не хотелось воскрешать воспоминания - взглянул на мебель, неожиданно такую знакомую. Каждый стул, каждая лампа, каждый гобелен, камин и кресла были в точности такими, какими он их запомнил. -Фонтин глубоко вздохнул и закрыл на мгновение глаза. Жутко. Он шел по музею, который когда-то был живой частью его жизни. В каком-то смысле это была жесточайшая пытка. Он подошел к двери в кабинет Савароне; этот кабинет никогда не принадлежал ему, хотя именно здесь едва не закончилась его жизнь. Он прошел сквозь дверной проем, в который швырнули когда-то жуткую окровавленную старческую руку. Если что и поразило его, так это настольная лампа и свет, который лился из-под зеленого абажура. Все было в точности так, как и три десятилетия назад. Картина впечаталась в память: свет этой лампы падал на размозженный череп Джеффри Стоуна. - Не хотите ли присесть? - спросил священник. - Сейчас-сейчас. - Можно, я... - Простите? - Можно, я сяду за стол вашего отца? - спросил монах. - Я наблюдал за вашим взглядом. - Это ваш дом, ваш стол. Я только гость. - Но не чужой. - Разумеется. Я говорю с представителем компании "Барикур, отец и сын"? Старик священник молча кивнул. Он медленно обошел стол, выдвинул стул и опустил на него свое тщедушное тело. - Не вините миланского адвоката - он не мог этого знать. "Барикур" выполнил все ваши условия - мы за этим проследили. "Барикур" - это Ксенопский орден. - Мои враги, - сказал Виктор тихо. - В 1942 году в Оксфордшире находился лагерь МИ-6. Вы пытались убить мою жену. И многие безвинные люди погибли тогда. - Решения принимались без ведома старцев ордена. Экстремисты всегда поступали по-своему, мы не могли их остановить. Но я не думаю, что вы принимаете такое объяснение. - Не принимаю. Откуда вы узнали, что я в Италии? - Мы уже не те, что были раньше, но какие-то связи и возможности у нас еще сохранились. Один из нас постоянно следит за вами. Не спрашивайте кто - я вам не отвечу. Но почему вы вернулись? После тридцати лет, зачем вы вернулись в Кампо-ди-Фьори? - Чтобы найти человека по имени Гаэтамо. Энричи Гаэтамо. - Он живет в горах Варесе, - сказал монах. - И все еще разыскивает следы поезда из Салоник. Он объездил Южную Европу от Эдесы, всю Италию, все Балканы, вплоть до Северных Альп. А почему вы оставались здесь все эти годы? - Потому что ключ к тайне находится здесь, - ответил монах. - Здесь был заключен договор. В октябре 1939 года я приезжал в Кампо-ди-Фьори. Именно я вел переговоры с Савароне Фонтини-Кристи, я отправил преданного монаха на том поезде - вместе с его братом, машинистом. И потребовал их смерти во имя Господа. Виктор смотрел на монаха. Свет лампы падал на бледную иссохшую кожу и печальные потухшие глаза старика. Фонтин вспомнил вашингтонского посетителя. - Ко мне недавно приходил грек и рассказывал, что его семья служила некой церкви способами, которых он не понимает. Не был ли братом того священника машинист по имени Аннаксас? Старик вздернул голову - его глаза ненадолго ожили. - Откуда вам известно это имя? Фонтин отвел взгляд к стене и посмотрел на картину под изображением мадонны. Сцена охоты: люди с ружьями вспугнули стаю лесных птиц. И далеко в небе еще птицы. - Давайте обменяемся информацией, - спокойно сказал он. - Почему мой отец согласился оказать услугу ксенопцам? - Вам известен ответ. Он был движим единственной заботой: сохранить единым христианский мир. Он мечтал только о поражении фашистов. - Хорошо, тогда почему тот ларец был вывезен из Греции? - Фашисты - известные мародеры, и Константина представляла для них особый интерес. Об этом мы узнали по нашим каналам из Чехословакии и Польши. Нацисты обворовывали музеи Праги, вывозили имущество из скитов и монастырей. Мы не могли рисковать ларцом. Ваш отец выработал план его спасения. Блестящий план. Нам удалось обмануть Донатти. - С помощью второго поезда, - добавил Виктор. - Который пустили по точно такому же маршруту. Но на три дня позже. - Да. А для Донатти мы совершили "утечку информации" об этом поезде через немцев, которые тогда еще не осознавали ценности ларца. Они же искали сокровища - картины, скульптуры, произведения искусства, а не какие-то старинные рукописи, которые, как им объяснили, представляли интерес только для ученых. Но Донатти, фанатик, не мог подавить искушения: слухи о существовании рукописей, опровергающих догмат филиокве, ходили десятки лет. Он должен был завладеть этими рукописями. - Ксенопский монах замолчал: воспоминания были для него мучительны. - Интересы немцев и кардинала совпали. Берлин хотел уничтожить Савароне Фонтини-Кристи. Донатти же мечтал воспрепятствовать Савароне встретить тот поезд. Любой ценой. - Но почему Донатти вообще оказался замешанным? - Опять же из-за вашего отца. Савароне было известно, что у нацистов есть влиятельный друг в Ватикане. И он хотел разоблачить Донатти. Кардинал не смог бы узнать о том втором поезде, если бы ему об этом не сообщили немцы. И ваш отец намеревался воспользоваться этим фактом как доказательством связей Донатти с нацистами. Это было единственное, что просил у нас Фонтини-Кристи за свою услугу. Но, как потом оказалось, именно из-за этого и свершилась казнь в Кампо-ди-Фьори. Виктор услышал голос отца, пронзающий десятилетия: "Он издает эдикты и силой заставляет непосвященных подчиняться им... Позор Ватикана..." Савароне знал, кто его враг, но не то, какое он чудовище. Корсет впивался в тело. Фонтин слишком долго стоял опираясь на палку, он прошел к стулу перед письменным столом. - Вы знаете, что было в том поезде? - спросил старик. - Да. Бревурт мне рассказал. - Бревурт сам не знал. Ему сообщили лишь часть правды. И что же он вам сказал? Виктора внезапно охватила тревога. Он всмотрелся в глаза священника. - Он говорил о несостоятельности догмата филиокве, об исследованиях, которые опровергают божественное происхождение Христа, из которых наиболее опасным документом является арамейский свиток, который заставляет усомниться в существовании Иисуса. Из него следует, что Христа вообще никогда не существовало. - Дело не в несостоятельности догмата. И не в свитке. Дело в некой исповеди, которая датирована более ранним временем, чем все прочие документы. - Ксенопский священник отвел взгляд. Он поднял руки и коснулся костлявыми пальцами бледной щеки. - Над опровержениями филиокве пусть ломают голову ученые. Одно из них, арамейский свиток, столь же неясно, сколь были неясны свитки Мертвого моря, когда их начали изучать через полтора тысячелетия после их написания. Однако тридцать лет назад, в разгар справедливой войны - если это не противоречие в терминах, - опубликование этого свитка могло иметь катастрофические последствия. Фонтин зачарованно слушал. - Но что это за исповедь? Я никогда о ней не слышал. Монах вновь обернулся к Виктору. Он помолчал, было понятно, что он мучительно принимает решение. - Там заключено все. Она была написана на пергаменте, вывезенном из римской тюрьмы в шестьдесят седьмом году. Мы знаем о дате создания этого документа потому, что в нем изложены факты смерти Иисуса с отсылками к древнееврейскому календарю, который относит это событие на тридцать четыре года раньше. Такая дата совпадает и с антропологическими данными. Пергамент был написан человеком, который бродил по Палестине. Он пишет о Гефсимании и Капернауме, о Геннисарете и Коринфе, Галатее и Каппадокии. Писал это не кто иной, как Симон из Вифсаиды, которому человек, называемый им Христом, дал новое имя - Петр. То, что содержится в этом пергаменте, превосходит самое смелое воображение. Его необходимо найти? Священник замолчал и посмотрел на Виктора. - И уничтожить? - спросил Виктор тихо. - И уничтожить, - ответил монах. - Но вовсе не по той причине, о какой вы могли бы подумать. Ибо ничто не изменится, хотя все будет иным. Мой обет не позволяет рассказать вам больше. Мы старики, у нас не осталось времени. Если вы можете нам помочь, вы должны это сделать. Этот пергамент способен изменить всю историю человечества. Его следовало уничтожить века назад, но, увы, победили людская самоуверенность и тщеславие. Этот пергамент мог бы низвергнуть мир в бездну ужасных страданий. Никому не дано оправдать эти страдания. - Но вы же сказали, что ничто не изменится, - сказал Виктор, повторив слова монаха, - хотя все будет иным. Одно противоречит другому, это не имеет смысла. - Зато исповедь имеет смысл. Мучительный. Я не могу вам сказать больше. Фонтин не сводил со священника глаз. - Мой отец знал об этом пергаменте? Или ему сообщили лишь то, что потом сообщили Бревурту? - Он знал все, - сказал ксенопский монах. - Опровержение филиокве - это все равно, что американские статьи об импичменте президента, повод для схоластических споров. Даже наиболее взрывоопасный, как вы заметили, арамейский свиток всегда служил лишь предметом для лингвистических интерпретаций эпохи античности. Фонтини-Кристи это бы осознал, а Бревурт - нет. Но достоверность исповеди на пергаменте неоспорима. Это было то единственное, священное, ради чего и потребовалось участие Фонтини-Кристи. Он это понял. И согласился. - Исповедь на пергаменте, вывезенная из римской тюрьмы, - повторил Виктор тихо. Суть дела прояснилась. - Вот что содержится в ларце из Константины. -Да. Виктор молчал. Он подался вперед, крепко обхватив металлический набалдашник палки. - Но вы сказали, что ключ находится здесь. Почему? Донатти же все обыскал - каждую стену, все полы, всю территорию. Вы прожили здесь двадцать семь лет и ничего не обнаружили. На что же вы еще надеетесь? - На слова вашего отца, сказанные в этом кабинете. - Какие? - Что он оставит пометки здесь, в Кампо-ди-Фьори. Они будут высечены в камне на века. Он так и сказал: "высечены в камне на века". И что его сын все поймет. Что это частица его детства. Но он ничего не сказал сыну. В конце концов, мы это поняли. Фонтин не захотел ночевать в большом пустом доме. Он решил отправиться в конюшню и лечь на кровати, на которую много лет назад положил мертвого Барцини. Он хотел побыть в одиночестве и прежде всего вне дома, вдали от мертвых реликвий. Ему надо было подумать, снова вспомнить весь ужас прошлого, чтобы обнаружить отсутствующее звено. Ибо цепочка существовала. Не хватало лишь одной детали. Частица его детства. Нет, пока что неясно. Начинать надо не здесь. Это следующий шаг. Начинать надо с известного, с того, что видел, что слышал. Он добрался до конюшни и прошелся по комнаткам, мимо пустых стойл. Электричество было отключено. Старик монах дал ему фонарик. В спаленке Барцини все было как прежде. Голая комнатушка без всяких украшений, узкая кровать, потрепанное кресло, пустой сундук для скудных пожиток конюха. В мастерской все тоже было неизменно. Сбруи и вожжи на стенах. Он присел на низенькую деревянную лавку, выдохнув от боли, выключил фонарик. В окно светила яркая луна. Он глубоко вдохнул и заставил себя мысленно вернуться к той ужасной ночи. В ушах снова зазвучали автоматные очереди - к нему вернулись ненавистные воспоминания. Снова заклубился пороховой дым, корчились в муках тела родных, встречающих смерть под слепящими лучами прожекторов. "Шамполюк - это река! Цюрих - это река!" Пронзительный крик отца. Слова, повторенные им раз, другой, третий. Слова, обращенные к нему - туда, где он скрывался во тьме, на вершине насыпи, нет, еще выше. Пули прошили грудь отца в миг, когда он из последних сил выкрикивал эти слова: "Шамполюк - это река!" Он поднял голову. Так? Голову, глаза. Всегда эти глаза. За мгновение до этого глаза отца были устремлены не на насыпь, не на него... Он смотрел направо, по диагонали вверх. На три автомобиля, внутрь последнего автомобиля. Савароне видел Гульямо Донатти. Он узнал его, скрывавшегося в тени на заднем сиденье. В миг смерти он узнал, кто был его палачом. И ярость обуяла его, и он излил свою ярость, глядя на сына и мимо сына. Мимо, но куда? Что хотел сказать ему отец в последний миг своей жизни? Это и было недостающее звено, которое восстанавливало разъятую цепочку. О Боже! Некая часть его тела? Голова, плечи, руки. Что же это было? Все тело! Это было мучительное предсмертное движение тела! Головы, рук, ног. Тело Савароне в последнем мучительном броске устремилось туда... Налево! Но не к дому, не к освещенным окнам оскверненного жилища, а за дом. За дом! "Шамполюк - это река!" За домом. Лес Кампо-ди-Фьори. Река! Широкий горный ручей в лесу. Их семейная "речка"! Вот она, частица его детства. Речка его детства протекала в четверти мили от сада Кампо-ди-Фьори. Крупные капли пота выступили на лице Виктора, он тяжело дышал, руки его дрожали. Он вцепился в доски лавки. Он был в изнеможении, но мозг работал четко: все вдруг совершенно прояснилось. Река была не в Шамполюке, не в Цюрихе. Она была в нескольких минутах ходьбы отсюда. По узкой лесной тропинке, истоптанной детскими ножками. Высечено в камне на века. Частица его детства. Он представил себе лес, горный ручей, горы... Горы! Валуны, теснящиеся по берегу ручья в самом глубоком месте. Там был огромный валун, с которого он мальчишкой нырял в темную воду, на котором лежал, обсыхая под солнцем, и на котором вырезал свои инициалы, где они с братьями оставляли шифрованные послания друг другу... Высечено в камне на века. Его детство! Неужели Савароне выбрал именно этот валун, чтобы оставить на нем свое послание? Вдруг все стало ясно. Иначе и быть не может. Ну конечно, отец так и сделал. Глава 21 Ночное небо постепенно серело, но лучи итальянского солнца не могли пробиться сквозь тучи на горизонте. Скоро пойдет дождь и холодный летний ветер задует с северных гор. Виктор шел по аллее от конюшни к саду. Было слишком темно, чтобы различать цвета. Но вдоль садовых до рожек не теснились больше цветочные кусты, как раньше столько разглядеть было можно. Он нашел тропку с трудом, только после долгих поисков в некошеной траве, направляя в землю луч фонарика, отыскивая старинные ориентиры. Но, углубившись в лес за садом, сразу стал замечать знакомые вехи: слива с толстым стволом, семейка березок, уже почти полностью утонувших в разросшихся лозах дикого винограда и умирающего плюща. Ручей протекал в сотне ярдов отсюда. Если памяти ему не изменяет - чуть правее. Вокруг высились березы и сосны, огромные камыши и осока росли непроходимой стеной - мягкие, но малоприятные на ощупь. Он остановился. Над головой раздался шум птичьих крыльев, качнулась ветка. Он обернулся и стал вглядываться в темные заросли. Тишина. И вдруг в тишине раздался шорох пробежавшего в траве лесного зверька. Наверное, он вспугнул зайца. Окружающий пейзаж сразу же пробудил давно дремлющие воспоминания: мальчишкой он подстерегал здесь зайцев. Он уже ощущал свежесть близкой воды. Он всегда умудрялся почуять влагу бегущего ручья прежде, чем до его слуха доносился шум потока. Листва прибрежных деревьев была особенно густая, почти сплошная. Подземные токи питали тысячи корней, и потому здесь растительность была особенно буйная. Ему пришлось с усилием пригибать ветки и приминать траву, чтобы выйти на берег. Левая ступня утонула в густом сплетении вьющейся по земле лозы. Он перенес вес на правую ногу, палкой стал разгребать тонкие змейки сильных веточек, чтобы высвободить плененную ногу, и потерял равновесие. Палка выскользнула из ладони в траву. Он схватился за ветку, чтобы не упасть. Ветка сломалась под его рукой. Упав на колено, он с помощью толстого сука попытался подняться. Его трость исчезла во тьме. Он оперся на сук и стал продираться сквозь кустарник к ручью. Поначалу ему показалось, что у ручья сузилось русло. Но потом он понял, что виновата серая мгла и разросшийся лес. Три десятилетия за ним никто не ухаживал, и ветки низко нависли над водой. Огромный валун высился справа, вверх по ручью в каких-нибудь двадцати шагах, но стена непроходимых зарослей словно отодвигала древний камень на полмили. Он начал осторожно пробираться к нему, поскальзываясь и падая, снова поднимаясь. Каждый шаг был мукой. Дважды он на что-то натыкался в темноте. На что-то слишком высокое, узкое и тонкое для камня. Он направил фонарик в землю - это были проржавевшие железные прутья, похожие на останки затонувшего корабля. Наконец он пробрался к подножию огромного валуна, нависшего над ручьем. Взглянул под ноги, осветив узкую полоску земли между камнями и водой, и понял, что годы сделали его осторожным. Расстояние до воды было всего несколько футов, но ему оно показалось непреодолимым. Он сошел в воду, толстым суком в левой руке пробуя глубину. Вода была холодная - он вспомнил, что она здесь всегда была холодная, - и доходила ему до пояса: по всему телу пробежал озноб. Он поежился и проклял свою старость. Но все-таки он здесь. Это самое главное. Виктор направил луч фонарика на валун. До берега оставалось совсем немного, нужно продумать свои действия. Он мог потерять драгоценные минуты, по нескольку раз осматривая одно и то же место, потому что трудно будет запомнить, где он уже искал, а где еще нет. Он не обманывал себя: неизвестно, сколько он выдержит в холодной воде. Виктор поднял руку и ткнул концам сука в валун. Покрывший его поверхность мох легко отколупнулся. Поверхность валуна, освещаемая лучом фонарика, напоминала пустыню, испещренную мириадами крошечных кратеров и ущелий. Сердце забилось в его груди сильнее при виде первых признаков человеческого вторжения. Они были едва заметны, но он их увидел и узнал. Это были его метки, сделанные полвека назад. Линии, прорезанные в камне, письмена какой-то давным-давно позабытой игры. Он ясно увидел букву "В". Он старался как можно глубже запечатлеть ее в камне. Потом "У", за которой следовала какая-то цифра. Потом "Т" и еще какие-то цифры. Он уже забыл, что бы это могло значить. Он соскреб мох вокруг надписи. И увидел другие едва приметные значки. Некоторые имели тайные смысл. В основном это были какие-то инициалы. И еще примитивные рисунки деревьев, стрелки, кружки. Детские рисунки. Глаза пристально вглядывались в освещенную фонариком поверхность валуна, пальцы очищали, терли, гладили все большую и большую поверхность. Он провел палкой две вертикальные линии, чтобы отметить месте которое уже обследовал, и двинулся дальше в холодив воде, но скоро холод стал невыносимым, и ему пря шлось выбраться на берег, чтобы отогреться. Руки и ног дрожали от старости и стужи. Он присел на корточки высокой траве и смотрел, как изо рта вырывается пар. Он вернулся в ручей к тому месту, где прервал свои поиски. Мох здесь был плотнее и гуще. Под ним он обнаружил еще надписи, похожие на те, что нашел раньше. Буквы "В", "У", "Т" и полустершиеся цифры. И вдруг сквозь пелену лет к нему вернулось воспоминание - неясное, как и эти письмена. И он понял, что идет по верному пути. Он правильно сделал, что вошел в ручей и стал обследовать этот валун. Как же он мог забыть! "Ущелье" и "тропа". Он всегда на этом камне помечал - регистрировал - маршруты их детских путешествий в горы. Частица его детства. Боже, какая частица! Каждое лето Савароне брал сыновей и уводил на несколько дней в горы. Это было не опасно, они просто уходили на пикник. Для детей это было самое восхитительное время летнего сезона. И отец раздавал им карты, чтобы мальчики учились ориентироваться. Витторио, самый старший, неизменно оставлял записи о путешествиях на этом валуне близ "их" реки. Они называли этот валун Аргонавтом. А надписи на Аргонавте должны были остаться вечным напоминанием об их горных одиссеях. В горах их детства. В горах. Поезд из Салоник направился в горы! Константинский ларец находится где-то в горах! Он оперся на сук и продолжил поиски. Он уже почти обошел вокруг всего валуна. Вода теперь была ему по грудь и холодила стальной корсет под одеждой. И чем дальше он продвигался, тем больше убеждался: он на правильном пути. Едва различимых царапин на камне - стершихся зигзагообразных шрамов - становилось все больше. Поверхность Аргонавта была испещрена датами, относящимися к давно забытым путешествиям детства. От холода у него заломило позвоночник, и сук выпал из руки. Он зашарил в воде, подхватил сук и потерял равновесие. Он упал, точнее, медленно съехал - прямо на валун, но сумел остаться на ногах, уперев сук в ил. То, что он увидел прямо перед собой, под водой, изумило его. Это была короткая горизонтальная линия, глубо