Роберт Лалэм. Близнецы-соперники

---------------------------------------------------------------
     Оригинал этого файла находится здесь:
     http://www.nihe.niks.by/mysuli/authors/ludlum/ ?      http://www.nihe.niks.by/mysuli/authors/ludlum/
---------------------------------------------------------------

     Книга первая
     Пролог
     <i>9 декабря 1939 года</i>
     <i>Салоники, Греция</i>
     Один  за  другим  грузовики   карабкались  вверх  по  крутой  дороге  в
предрассветных сумерках. На вершине они увеличивали скорость, торопясь снова
погрузиться во мрак дороги, проложенной через лес.
     Водителям пяти  грузовиков  нужно  было  все время  быть начеку,  чтобы
случайно  не снять ногу с  тормоза  или  не  нажать  на  акселератор слишком
сильно. Им приходилось  напряженно вглядываться во мрак, чтобы быть готовыми
к любой неожиданно возникшей преграде или крутому повороту.
     Кругом все  было объято тьмой. Они ехали с незажженными фарами. Колонна
грузовиков  ползла  в  серой  греческой  ночи,  и  лишь  слабый  свет  луны,
пробивающийся сквозь низкие густые тучи, освещал им путь.
     Это  было   испытание   на  дисциплинированность.  Но  ни  шоферам,  ни
пассажирам бок о бок с ними было не привыкать к дисциплине.
     Все они были отшельниками. Монахами Ксенопского ордена, самого сурового
из всех,  подчинявшихся  Константинской  патриархии.  В этом  ордене  слепое
повиновение уживалось с привычкой  полагаться лишь  на свои  силы. Монахи не
смели нарушить дисциплину до самой смерти.
     В  головном  грузовике  молодой бородач священник  скинул  сутану,  под
которой  оказался  простой  костюм  рабочего  - грубая рубаха и  груботканые
штаны. Он  свернул сутану  и  заткнул ее за  сиденье  - под старое тряпье  и
ветошь. Потом обратился к шоферу:
     - Ну,  теперь  осталось не больше  полумили.  Участок  железнодорожного
полотна идет параллельно дороге на протяжении трехсот футов. Место открытое.
Успеем.
     - Поезд там? - спросил, пристально вглядываясь  во  тьму, шофер, крепко
сбитый монах средних лет.
     -  Да. Четыре  товарных вагона. И  только  один машинист. Ни кочегаров,
никого.
     -  Значит, придется помахать  лопатой? - спросил  монах  с усмешкой  во
взгляде.
     - Да,  придется помахать лопатой, - просто ответил молодой монах. - Где
оружие?
     - В "бардачке".
     Священник в рабочей одежде наклонился вперед и повернул ручку на дверце
"бардачка". Дверца  раскрылась.  Он сунул  руку  внутрь,  пошарил  и  достал
тяжелый  крупнокалиберный  пистолет.  Священник  ловко  вытащил  магазин  из
рукоятки, проверил патроны  и вогнал магазин обратно.  Металлический  щелчок
словно поставил точку.
     - Мощная штука. Итальянский?
     - Да,  -  ответил  шофер. Больше он ничего не сказал,  но в голосе  его
слышалась скорбь.
     -  Что  ж,  подходяще  для такого дела. Просто благословение. - Молодой
священник сунул пистолет за пазуху. - Ты сообщишь его семье?
     - Мне так приказано... - Было ясно, что шофер хочет еще что-то сказать,
но сдерживается. Он только крепче вцепился в баранку.
     На  мгновение из-за  тяжелых  туч  показалась  яркая  луна  и  осветила
вырубленную в лесу дорогу.
     - В детстве я тут играл, -  сказал  молодой священник. - Бегал по лесу,
купался  в  ручьях.  Потом обсыхал  в горных  пещерах. И воображал, что  мне
являются видения. Я был счастлив среди этих  гор. Господу было угодно, чтобы
я увидел их снова. Бог милостив. И добр.
     Луна исчезла. Снова навалилась тьма.
     Начался крутой спуск. Лес поредел, и вдали, еще едва видные, показались
одинокие  телеграфные столбы  - черные  копья на  фоне  серой  ночи.  Дорога
выровнялась, расширилась и  слилась  с  вырубкой,  полоса  которой разделяла
лесной массив.  Плоская  безжизненная  равнина, внезапно  возникшая  посреди
бесчисленных горных круч и лесных чащоб.
     На  вырубке,  теряясь   во  тьме,  стоял   поезд.   Неподвижно,  но  не
безжизненно. Из трубы паровоза широкой спиралью  вился дым, медленно уплывая
в ночь.
     - Когда-то, - сказал  молодой священник, - фермеры пригоняли сюда овец,
привозили урожай. Отец рассказывал, что у  них вечно возникали ссоры  - даже
до  драки доходило, когда начинали выяснять, кому что принадлежит. Такие тут
забавные случаи бывали... Вот он!
     В  черноте  ночи  сверкнул  луч  фонарика.  Он  дважды  описал  круг  и
остановился:  теперь  тонкая ниточка  света била  прямо  в  последний вагон.
Священник в рабочей одежде  вытащил из кармана  миниатюрный фонарик, вытянул
руку  и ровно на  две  секунды нажал на выключатель. Отраженный  от лобового
стекла луч на мгновение  осветил  маленькую кабину. Молодой  бросил украдкой
взгляд на  лицо брата-монаха.  Он  увидел,  что  его  товарищ закусил  губу:
струйка крови текла по  губе  и  подбородку,  теряясь в коротко  остриженной
седой бороде.
     Молодой подумал, что лучше промолчать.
     -   Подъезжай   к   третьему   вагону.  Другие   развернутся  и  начнут
разгружаться.
     - Знаю,  -  ответил  шофер.  Он медленно повернул руль вправо  и подвел
машину  к  третьему вагону.  К  грузовику  подошел машинист в  комбинезоне и
кожаной  кепке.  Молодой монах открыл  дверцу и спрыгнул на  землю.  Мужчины
посмотрели друг на друга и обнялись.
     - Без сутаны тебя и не узнать, Петрид. Я уж забыл, как ты выглядишь.
     - Э, да перестань. Четыре года из двадцати семи - это разве срок?
     - Мы тебя  редко видим. Все у нас об этом  говорят. Машинист убрал свои
большие загрубевшие ладони с плеч  монаха. Из-за туч снова показалась луна и
осветила машиниста. У него было суровое,  энергичное лицо скорее пятидесяти,
чем  сорокалетнего  человека, изборожденное морщинами, как это бывает, когда
кожу постоянно дубят ветер и солнце.
     - Как мама, Аннаксас?
     - Нормально. Слабеет, конечно, с каждым месяцем, но пока что держится.
     - А твоя жена?
     - Снова беременна и уже не смеется. Все ругает меня...
     - И правильно.  Так тебе и надо, похотливому козлу!  Я  могу только еще
раз повторить: уж лучше служить церкви, - засмеялся священник.
     - Я передам  ей твои слова, - улыбнулся  машинист. Оба помолчали, потом
молодой произнес:
     - Да-да. Обязательно передай.
     Он включился  в работу,  закипавшую у товарных  вагонов. Тяжелые  двери
сдвинули,  внутрь  повесили фонари, их тусклого света хватало  на  вагон, но
снаружи  он был невидим.  Люди в сутанах быстро  сновали взад и  вперед,  от
грузовиков  к  вагонам  и  обратно,  нося  картонные  коробки  с  деревянной
обшивкой. На  каждой ярко выделялись  распятие и тернии: символ  Ксенопского
ордена.
     - Продукты? - спросил машинист.
     -  Да, -  ответил  брат.  -  Фрукты,  овощи,  вяленое  мясо,  зерно.  У
пограничников это не вызовет подозрений.
     - И где же? - спросил машинист. Ему не надо было уточнять вопрос.
     - В  этом  грузовике.  В  глубине кузова,  под коробками  с табаком. Ты
выставил дозорных?
     -  Да,  вдоль полотна и вдоль  дороги, в обоих направлениях на милю. Не
беспокойся. В  воскресенье утром, до рассвета, только у вас, священников  да
послушников, есть неотложные дела. Остальные спят.
     Молодой священник взглянул на четвертый вагон. Работа спорилась: монахи
быстро  расставляли коробки. Долгие часы тренировок приносили благие  плоды.
Монах-водитель из его грузовика остановился перед дверью с коробкой в руках.
Они обменялись взглядами, потом шофер вернулся к работе и забросил коробку в
раскрытый вагон.
     Отец Петрид обратился к своему старшему брату:
     - Ты говорил с кем-нибудь до того, как пригнать сюда этот поезд?
     - Только с диспетчером. А как же иначе? Мы с ним ведь чаевничали.
     - И что он сказал?
     -  Да  все  больше слова,  которыми я  не хочу оскорблять твой  слух. В
накладных  обозначено,  что  монахи  Ксенопского  ордена  загрузят  поезд на
дальних складах. Он не задавал лишних вопросов.
     Отец Петрид взглянул  на  второй  вагон.  Через  несколько минут  и его
загрузят. И приступят к погрузке третьего.
     - А кто готовил паровоз?
     - Топливная бригада  и механики. Вчера после обеда. В бумагах  сказано,
что  паровоз был  в  ремонте. Это в  порядке вещей. Оборудование, то  и дело
ломается.  В  Италии над нами  все  смеются... Ну,  само  собой,  я  все сам
проверил несколько часов назад.
     - А не захочет ли  диспетчер позвонить на  сортировочную  станцию? Где,
как он думает, мы производим погрузку?
     -  Да  он уже спал  или засыпал, когда я уходил от него. Утренняя смена
начнется... -  машинист  посмотрел на ночное небо, - ..не раньше  чем  через
час. Ему незачем звонить, если только он не получит телеграмму об аварии...
     - Телеграфная  связь прервана: в проводку  попала вода,  -  тихо сказал
священник, словно разговаривая сам с собой.
     - Зачем?
     - На случай, если бы у  тебя возникли осложнения. Ты больше ни с кем не
говорил?
     - Нет.  Даже  ни  с  одним  бродягой.  Я  проверил  все  вагоны,  чтобы
убедиться, не забрался ли кто туда.
     - Ну, теперь тебе наш план известен. Что ты о нем думаешь?
     Железнодорожник присвистнул, покачав головой:
     - Я,  знаешь,  просто поражен,  брат.  Как это  можно было...  все  так
организовать?
     - Об  организации позаботились.  А как  у  нас со  временем?  Это очень
важно.
     -  Если нигде нет  повреждений  полотна, то можно поддерживать  хорошую
скорость. Пограничники-югославы в Битоле за  взятку  на все согласны, к тому
же греческий товарняк в Баня-Луке ни у кого не вызовет подозрений. В Сараево
или Загребе тоже проблем не будет. Они ловят рыбку покрупнее, и продукты для
монахов их не интересуют.
     - Я же говорю о времени, а не о взятках.
     - Взятки и есть время. Пока сторгуешься.
     -  Только  если  будет  подозрительно, что  мы не торгуемся. Мы  сможем
добраться до Монфальконе за трое суток?
     - При хорошей организации - да. Если где-то и потеряем время, то сможем
нагнать днем.
     - В самом крайнем случае. Будем двигаться только ночью.
     - Ну вы и упрямы.
     - Мы осторожны. -  И священник снова  глянул на поезд. Первый  и второй
вагоны  уже  были загружены.  Четвертый  заполнят  в  считанные секунды.  Он
повернулся к брату:  -  Наши думают,  что ты ведешь  товарняк к  Коринфскому
заливу?
     -  Да. В Нафпактос.  В грузовой порт. Они знают,  что меня не будет всю
неделю.
     -  Там  сейчас забастовки. Профсоюзы озверели. Так что  если ты немного
задержишься, они не будут волноваться.
     Аннаксас внимательно посмотрел на брата. Он, похоже, изумился тому, что
брат в курсе мирских событий, и ответил с сомнением:
     - Да, не будут. Твоя невестка уж точно не будет.
     - Ну и хорошо.
     Монахи  собрались  у грузовика  Петрида  и  смотрели  на  него,  ожидая
дальнейших указаний.
     - Я быстро, - сказал Петрид брату.
     - Ладно. - Машинист пошел к паровозу.
     Отец Петрид  вытащил из кармана фонарик, приблизился к  монахам  и стал
искать своего шофера. Тот понял, кого он ищет, отделился от группы и подошел
к Петриду.
     - Это наш последний разговор, - сказал молодой священник.
     - Да будет благословение Божие...
     - Сейчас не время, - прервал его священник. - Запоминай каждый наш шаг,
каждую деталь. Каждую! Все нужно повторять в точности.
     - Не сомневайся. Тот же маршрут, те же грузовики, те же водители, те же
бумаги  для  пограничников. Все точно так  же.  Только нас станет на  одного
меньше.
     - Такова воля Господа. Во славу Его. Это милость, которой я недостоин.
     На дверцах фургона висели два массивных замка. У Петрида был один ключ,
у  шофера  -  другой.  Они  одновременно  вставили  ключи.  Замки  с  лязгом
открылись. Петрид  и шофер вытащили их из стальных ушек, сняли металлическую
перекладину и раскрыли двери фургона. Внутри повесили фонарь.
     В фургоне стояли коробки с символом ордена: распятие в терниях.  Монахи
начали  вытаскивать  их.  Они двигались,  как в танце  -  в призрачном свете
развевались их темные сутаны.  Они  относили картонные  коробки  к  третьему
вагону. Двое запрыгнули внутрь и начали расставлять коробки у стены.
     Через несколько минут кузов грузовика опустел. Посредине остался стоять
лишь один  ящик, покрытый черной тканью. Он  был  куда массивнее продуктовых
коробок, иной формы  и  представлял собой правильный куб: три фута  в длину,
три - в высоту, три - в ширину.
     Священники встали полукругом у  раскрытых дверей фургона. Молочно-белые
лучи лунного  света  сливались с бледно-желтым сиянием  фонаря. Это странное
освещение, и похожий на пещеру крытый кузов грузовика, и неподвижные  фигуры
в сутанах заставили отца Петрида невольно представить себе катакомбу глубоко
под землей, где спрятаны реликвии Голгофы.
     Действительность мало чем  отличалась от этого  видения. Только то, что
хранил  запечатанный  ларец  -  ибо  это  был ларец, -  имело  куда  большую
ценность, чем окаменевшее дерево Креста Христова.
     Кое-кто из монахов  закрыл глаза  и беззвучно молился,  прочие  стояли,
зачарованно глядя на святыню,  их мысль замерла, их  вера подкреплялась тем,
что,  как  они полагали,  находилось внутри  похожего  на надгробие сундука,
который и сам был саркофагом.
     Петрид смотрел на монахов и не чувствовал себя одним из них - так оно и
должно быть. Мысленно он  обратился к  событиям, которые, кажется, произошли
лишь  несколько часов назад,  а  на  самом  деле  полтора  месяца  тому. Его
отозвали с  полевых работ и препроводили в белостенную келью отца настоятеля
ксенопов. В келье находился еще один священник и прелат. И больше никого.
     -  Петрид  Дакакос,  -  заговорил сидящий за  массивным  дубовым столом
святой  отец,  - из всего братства  на тебя пал выбор, тебе  поручаем  мы  в
высшей степени  ответственное  задание, которое может  стать отныне  смыслом
твоего   существования.  Во  славу  Господа  и   ради  сохранения   покоя  в
христианском мире.
     Ему представили второго священника. Это  был аскетического вида старец,
с пронзительными, глазами. Он  медленно заговорил, тщательно подбирая каждое
слово:
     -  Мы  являемся хранителями  ларца, саркофага,  если  угодно,  который,
запечатанный в течение пятнадцати веков, хранился глубоко под землей. В этом
ларце находятся документы, способные взорвать весь христианский  мир - столь
разрушительной силы их  содержание. Они  являются уникальным доказательством
истинности нашей  веры, самых священных ее основ, и все же  их обнародование
может привести к тому, что церковь ополчится  на  церковь, секта  на  секту,
один  народ пойдет  против другого народа.  В  священной войне... Германский
конфликт   разрастается.  Ларец  необходимо   вывезти  из   Греции,  о   его
существовании уже  десятилетия ходят  слухи.  И  искать  его будут с  особой
тщательностью. Мы разработали  план,  чтобы  переправить его туда, где найти
его будет невозможно. Ты - последнее звено.
     Ему рассказали  о маршруте путешествия. И ознакомили  с планом. Во всем
его величии. И ужасе.
     -  Ты   будешь  связан  только   с  одним   человеком  -   с   Савароне
Фонтини-Кристи,  крупным  промышленником Северной  Италии,  который  живет в
обширном имений Кампо-ди-Фьори. Я лично навещал  его и беседовал  с ним. Это
удивительный человек, обладающий несравненной честностью и всецело преданный
идее освобождения людей.
     - Он принадлежит  римской  католической церкви?  - с сомнением произнес
Петрид.
     - Он не  принадлежит никакой церкви - и  вместе  с тем принадлежит всем
церквам.  Он  обладает  огромным  влиянием  среди людей,  которые  стремятся
мыслить свободно. Он друг Ксенопского ордена. Он и спрячет этот  ларец. Ты и
он. А потом ты... Но это мы еще обсудим. Тебе выпала величайшая миссия.
     - Благодарю Господа моего.
     - Так оно и должно быть,  сын мой! - вступил в разговор отец настоятель
ксенопов, пристально глядя на Петрида.
     - Насколько нам известно, у тебя есть брат. Железнодорожник.
     - Да.
     - Ты ему доверяешь?
     - Всецело. Он надежнейший из людей.
     - Ты взглянешь в очи Господу, - продолжал старец, - и не  уклонишься. В
Его очах ты узришь безграничную милость.
     - Благодарю Господа моего, - повторил Петрид.
     ..Он  встряхнул  головой,  закрыл  глаза  и  усилием воли  отогнал  эти
воспоминания.  Священники,  выстроившиеся около  грузовика, все  еще  стояли
неподвижно. Только из тьмы доносилось чуть слышное бормотание.
     Но на молитвы  и размышления времени уже не было. Время осталось только
для  того, чтобы как можно  быстрее выполнить повеление Ксенопского  ордена.
Петрид  мягко раздвинул монахов и вскочил в кузов грузовика. Он знал, почему
выбор  пал  именно на  него.  Он  один  был способен на подобную жестокость.
Ксенопский старец ясно дал ему это понять.
     Настало время для таких, как он.
     Господь да простит его.
     -  Помогите  мне,  -  тихо приказал  он  стоящим  внизу.  - Кто-нибудь,
поднимитесь сюда.
     Монахи  в нерешительности переглянулись,  а потом один за другим пятеро
залезли в кузов.
     Петрид  снял  черное  покрывало. Священный ларец  был помещен в тяжелый
картонный ящик,  обшитый  деревом,  на  котором  виднелся  символ  ксенопов.
Точь-в-точь ящик с продуктами, лишь размеры и форма другие. Но внешним видом
все сходство и  ограничивалось.  Потребовалось шесть  пар могучих рук, чтобы
поднять его, с усилием подтолкнуть к краю кузова, а потом перенести в вагон.
     Наконец  ящик  встал  на   нужное  место.   Петрид  остался  в  вагоне,
устанавливая коробки  с  продуктами таким образом, чтобы  они  погребли  под
собой святыню. Чтобы ничего не бросалось в глаза.
     Вскоре  вагон  полностью  загрузили.  Петрид  закрыл  дверь  и  навесил
стальной замок. Взглянул  на фосфоресцирующий  циферблат наручных часов. Вся
операция заняла восемь минут и тридцать секунд.
     Его собратья по ордену пали  ниц. Этого следовало ожидать, подумал он и
все-таки не  смог подавить  в себе раздражения.  Молодой священник  - моложе
его,  здоровенный серб,  только-только  посвященный в  сан,  не справился  с
чувствами. Слезы текли по его щекам, он запел никейский гимн. Его подхватили
остальные. Петриду тоже  пришлось опуститься на колени  и  слушать священные
строки.
     Но он их не произносил. Нет времени! Неужели они не могут этого понять?
     Что же будет? Чтобы отвлечься от молитвенного  шепота, он сунул руку за
пазуху и нащупал  под  рубахой  кожаный кошель, привязанный к груди.  В этом
плоском, больно давящем на грудь тайнике лежали предписания, которые помогут
ему преодолеть сотни миль  путешествия в неизвестность. Двадцать семь листов
бумаги. Кошель был надежно прилажен: кожаные ремни врезались в кожу.
     Молитва прочитана,  священники-ксенопы поднялись с земли. Петрид  стоял
перед ними, а каждый подходил  и с любовью заключал его в объятия. Последним
подошел  шофер,  ближайший друг  по братству. Слезы, наполнившие его глаза и
заструившиеся по щекам, сказали все, что должно было быть сказано.
     Монахи заспешили к грузовикам, а Петрид побежал вдоль поезда к паровозу
и залез в кабину  машиниста. Он кивнул брату,  и тот стал крутить колесики и
передвигать рычажки. В ночи раздался пронзительный скрежет металла.
     В  считанные  минуты  товарный   состав  набрал  скорость.  Путешествие
началось. Путешествие во славу Единого Бога.
     Петрид  оперся  б металлический  поручень, выступавший из стены. Закрыл
глаза и позволил сотрясавшей тело вибрации и встречному ветру заглушить свои
мысли. Свой страх.
     Потом открыл глаза - лишь на мгновение - и увидел, как брат стоит, чуть
высунувшись из  окна: мощная рука покоится на колесе тяги, взор устремлен во
тьму впереди.
     "Силач Аннаксас" - так его все называли.
     Но  Аннаксас был  не  только сильным, он был  добрым.  Когда умер отец,
Аннаксас  пошел  в  депо -  тогда  ему, мускулистому подростку,  было  всего
тринадцать, и  он мог  работать  без устали долгие часы, которые  выматывали
крепких взрослых мужчин. На деньги,  которые Аннаксас  приносил  домой, жила
вся  семья, и его младшие братья и  сестры получили образование, на  которое
могли рассчитывать. А один из братьев даже больше. Не ради семьи, а во славу
Господа.
     Всевышний испытывал людей. Как испытывал сейчас его.
     Петрид склонил голову, его губы  зашевелились, и в мозгу возникли слова
безмолвной молитвы:
     "Верую во Единаго Бога Отца, Вседержителя. Творца небу и земли, видимым
же  всем  и невидимым. И  во  Единаго  Господа  Иисуса  Христа  сына  Божия,
Единородного, Иже от Отца рожденного  прежде все  век.  Света от Света, Бога
истинна от Бога истинна, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу..."
     Они добрались до эдесской ветки. Стрелку уже перевели незримые руки,  и
поезд  из Салоник  рванулся на север, во тьму ночи. Югославские пограничники
столь же жадно ждали  новостей  из Греции, сколь взятки от греческих гостей.
На севере стремительно разгоралось пламя  войны. Говорили, что  скоро  падут
Балканы. И экспансивные итальянцы собирались на городских площадях и слушали
воинственные лозунги, изрыгаемые  бесноватым Муссолини  и  его  марширующими
фашистами. Повсюду только и разговоров было что о неминуемом вторжении.
     Югославы  приняли  несколько  корзин  с  фруктами  - ксенопские  фрукты
считались лучшими  в Греции - и пожелали Аннаксасу счастливого пути и удачи,
в которую сами не верили, потому что путь его лежал на север.
     Во вторую ночь они добрались  до  Митровицы.  Ксенопский орден  отлично
провел подготовительную работу: для них был расчищен железнодорожный путь, в
это время  не  ожидался ни  один  состав. Поезд из  Салоник миновал Сараево.
Когда они стояли на разъезде, из тьмы вышел человек и обратился к Петриду:
     -  Через  двенадцать минут передвинут стрелку.  Вы поедете на  север  к
Баня-Луке.  Днем переждете  на сортировочной.  Там  место  оживленное, много
составов. С вами свяжутся ближе к сумеркам.
     На шумной  сортировочной станции в  Баня-Луке ровно в четверть седьмого
вечера к ним подошел человек в рабочем комбинезоне.
     - Все в порядке, - сообщил он Петриду. - В диспетчерских сводках вашего
поезда нет, вас просто не существует.
     В шесть тридцать пять им подали сигнал: передвинули еще одну стрелку, и
поезд из Салоник попал на за-гребскую ветку.
     В полночь  на  тихой  сортировочной Загреба  Петриду  передали  длинный
коричневый конверт.
     - Здесь бумаги,  подписанные  итальянским министром путей сообщения.  В
них сказано,  что  ваш товарный  состав  приписан к  венецианскому экспрессу
Ferrovia.
     Это гордость  Муссолини: никому  не  позволено  останавливать  составы,
следующие из  Венеции.  Вы переждете  в  депо  Сезаны и  поедете  экспрессом
Ferrovia  из  Триеста.  С  пограничным  патрулем  в  Монфальконе  не  должно
возникнуть никаких осложнений.
     Спустя три  часа  они стояли  на путях близ Сезаны. Огромный  локомотив
тяжело пыхтел. Сидя на ступеньках, Петрид смотрел, как Аннаксас манипулирует
рычагами и колесиками.
     - Ты отлично справляешься, - сказал он не кривя душой.
     - Да это дело нехитрое, - ответил Аннаксас. - Тут не надо образования -
просто наловчился.
     - А по-моему, очень хитрое. Я бы так  не смог. Брат посмотрел  на него,
пламя, выбивавшееся из топки, освещало его суровое лицо с широко посаженными
глазами.  Крупное  приветливое  лицо.  Это был  могучий  великан.  И честный
человек.
     - Да тебе все под силу, - тихо возразил Аннаксас. - У тебя, брат, такая
золотая голова, ты такие слова знаешь - куда уж мне!
     -  Ерунда!  - рассмеялся Петрид.  -  Помнишь  время, когда  ты, бывало,
хлопнешь меня по спине и скажешь: работай, не зевай, шевели мозгами!
     - Это было давно. Ты корпел  над  книгами  - помню, помню. Депо было не
для тебя, и ты выбрался оттуда.
     - Только благодаря тебе, брат.
     -  Отдыхай,  Петрид. Нам надо  отдохнуть.  Между ними давно уже не было
ничего  общего,  и  все из-за доброты  и великодушия Аннаксаса. Старший брат
зарабатывал деньги для того, чтобы младший мог перерасти своего кормильца...
оторваться так далеко, что не осталось ничего общего. Но хуже всего было то,
что  Силач  Аннаксас  осознавал,  какая  пропасть их  разделяет. В Битоле  и
Баня-Луке он тоже настаивал, чтобы они спали, а не разговаривали. Как только
они пересекут границу близ Монфальконе, спать придется совсем не много. А уж
в Италии и вовсе будет не до сна. Господь испытывал его.
     В  молчании, в открытой всем ветрам кабине, между ночным небом и темной
землей, под рев топки, в которой бился огонь, с  гудением вырывающийся через
трубу  в  черное небо, у Петрида  появилось странное  ощущение.  Его мысли и
чувства  словно отделились  от него.  Будто он наблюдал  за  кем-то другим в
подзорную трубу  с одинокой  вершины.  И  он стал размышлять о  человеке,  с
которым скоро  встретится  в  итальянских  Альпах.  Который  подготовил  для
Ксенопского  ордена  сложный план  движения через Северную  Италию. Спираль,
которая,  закручиваясь,  неуклонно,  но  неуловимо  вела  через  швейцарскую
границу.
     Его   имя   было  Савароне   Фонтини-Кристи.   Его  имение   называлось
Кампо-ди-Фьори. Отец настоятель ордена сказал, что Фонтини-Кристи были самым
влиятельным  семейством  в  Северной  Италии.  И  возможно,  самым  богатым.
Доказательством  их могущества  и богатства  служат  двадцать  семь  листков
бумаги в  кожаном  кошельке, который надежно прикручен к  его груди.  Только
очень влиятельный человек мог достать их. Но  как ксенопские старцы вышли на
него?  Какими  путями?  И почему некто по имени  Фонтини-Кристи, по рождению
принадлежавший  римско-католической  церкви,  оказал  столь  большую  услугу
ксенопскому ордену?
     Он был недостаточно осведомлен, чтобы ответить на  эти вопросы, но  они
не давали  ему покоя. Он знал,  <i>что</i> находится в железном ларце, спрятанном в
третьем товарном вагоне: там было <i>больше,</i> чем могли представить  себе братья
монахи.
     Значительно <i>больше.</i>
     Старцы посвятили его в  тайну.  Теперь он  мог без сомнений и колебаний
взглянуть в очи Господу. Ему была необходима эта уверенность.
     Бессознательным  движением руки он нащупал кожаный  кошелек под плотным
полотном  рубахи. Вокруг ремней образовалась  сыпь, натертая кожа припухла и
саднила. Наверное, скоро воспалится. Но не раньше, чем двадцать семь  листов
бумаги выполнят свое предназначение. А потом уж не важно...
     Вдруг в полумиле впереди, на  северной ветке,  они увидели венецианский
экспресс  из  Триеста.  Связной из  Сезаны выбежал из  смотровой  башенки  и
приказал им отправиться без промедления.
     Аннаксас  рванул  рычаг,  поставил   на  "полный",  пыхтящий  локомотив
сорвался с места, и они  устремились на север, по направлению к Монфальконе,
стараясь не отставать от экспресса Ferrovia.
     Пограничники взяли  у них коричневый  пакет и передали своему  офицеру.
Офицер гаркнул что  есть мочи  Аннаксасу,  чтобы  тот быстро  раздувал пары.
Пошел!  Их товарняк, оказывается, идет  в связке с венецианским  экспрессом.
Эй, машинист, не теряй времени!
     Форменное безумие началось в  Леньяго,  когда Петрид передал диспетчеру
первый  из двадцати семи листков  Фонтини-Кристи. Диспетчер побелел и тотчас
преобразился в раболепнейшего слугу. Молодой священник заметил, как тот ищет
его  взгляда,  пытаясь определить  уровень  государственной  власти, которую
представлял Петрид.
     Ибо  стратегический  план,  разработанный  Фонтини-Кристи,  был  просто
великолепен. Сила его состояла в простоте, власть над людьми основывалась на
страхе - угрозе мгновенного возмездия со стороны государства.
     Греческий  товарный состав был  теперь вовсе не  греческим,  а одним из
сверхсекретнейших  инспекционных  поездов  итальянского  министерства  путей
сообщения,  ревизовавшим   итальянские  железные  дороги.  Подобные  составы
катались по всей стране и были укомплектованы служащими, которым вменялось в
обязанность выяснять  и  оценивать качество  железнодорожного сообщения: они
готовили  отчеты,  которые,  как  поговаривали,   ложились  на  стол  самому
Муссолини.
     Об образцовом порядке на железнодорожном транспорте, царившем при дуче,
ходило   множество  анекдотов,  но   смех  смехом,  а  уважение   уважением.
Итальянский  железнодорожный транспорт  считался  лучшим  в  Европе.  Успехи
достигались  с  помощью испытанных временем методов фашистского государства:
тайных  проверок, осуществлявшихся  неведомыми контролерами. Жалованье - или
его отсутствие - у  служащих  зависело от оценки  esaminatori - контролеров.
Повышение-понижение  по  службе  или  увольнение  часто   были   результатом
нескольких секунд наблюдения.  Потому неудивительно, что  стоило esaminatori
раскрыть свое инкогнито, и он мог рассчитывать на помощь работников железной
дороги.
     Товарный  поезд из  Салоник  теперь был  итальянским  составом с тайным
предписанием Рима,  служившим  для  него  прикрытием.  Все его  передвижения
осуществлялись  в  соответствии  с  указаниями,  содержащимися  в   бумагах,
передаваемых  диспетчерам.  А указания эти были  столь чудного свойства, что
могли быть только плодом непостижимых замыслов самого дуче.
     Началась  гонка  по   спирали.  Мимо   пролетали   города   и  деревни:
Сан-Джорджо,  Латизана,  Мотта-ди-Левенца  -  их поезд следовал  по пятам за
итальянскими  товарными и пассажирскими составами. Тревизо, Монте-беллуна  и
Вальдано, потом на запад к Мальчезине, что на берегу Лаго-ди-Гарда, потом по
водной глади озера на  неторопливом  грузовом пароме и-на  север, к  Брено и
Пассоделла-Презолана.
     И везде они встречали лишь объединявший людей страх. Везде.
     У Комо  кружный  путь  кончился, начался бросок. Сначала устремились на
север, потом резко повернули на юг, к Лугане, проследовали вдоль швейцарской
границы к Санта-Мария-Маджоре, углубились в Швейцарию у Зас-Фе, где товарняк
из  Салоник  вновь  стал  тем,  чем  был  на самом  деле. С  одним маленьким
изменением.
     Его внесло двадцать  второе  предписание из  кожаного кошелька Петрида.
Фонтини-Кристи в очередной  раз обеспечил простейшее объяснение: швейцарская
Комиссия  международной  помощи,  расквартированная   в  Женеве,   разрешала
Восточной церкви пересекать  границу страны, чтобы доставлять провиант своим
монахам в  окрестностях  Валь-де-Грессоне.  Было  понятно,  что  вскоре  для
подобных провиантских составов границы закроются. Война разгоралась, и скоро
поездов ни с Балкан, ни из Греции уже не будет...
     Из  Зас-Фе товарный  поезд  устремился  на юг  и вскоре остановился  на
сортировочной станции  в Церматте.  Была  ночь.  Предстояло  дождаться, пока
закончатся все погрузочно-разгрузочные работы, тогда к ним  подойдет человек
и подтвердит, что перевели очередную стрелку. И тогда они перейдут на  южную
ветку и устремятся в глубь итальянских Альп, к Шамполюку.
     Без десяти  девять вдали  показался  железнодорожник:  он быстрым шагом
направлялся  к  ним  от  церматтских складов.  Последние несколько  ярдов он
пробежал и еще издалека крикнул:
     - Поторопитесь! Путь на  Шамполюк  свободен. Нельзя терять  ни секунды.
Стрелка подключена к центральной линии связи, и перевод могут засечь. Быстро
уезжайте!
     И  в  который уже  раз Аннаксас принялся  высвобождать  могучую энергию
давления, рожденного ревущим в топке огнем, и снова поезд рванулся во тьму.
     Высоко в горах, около одного из альпийских перевалов,  им должны подать
сигнал. Никто не знал, где точно.
     Знал только Савароне Фонтини-Кристи.
     Легкий  снег  тонким  покрывалом  ложился  на  алебастровую поверхность
земли,  залитую  лунным  светом.  Они  проскочили  горные  туннели и, огибая
подошву горы, помчались на запад, оставив  угрожающе крутые  обрывы  справа.
Стало холодно. Петрид этого не ожидал; о погоде он как-то не подумал. Снег и
лед, рельсы на этом участке пути обледенели.
     Каждая  миля, которую они покрывали, казалась  десятью, каждая минута -
часом. Молодой  священник смотрел вперед, через стекло видел падающий снег в
луче  паровозной  фары.  Он высунулся  наружу,  но разглядел  только  темные
силуэты деревьев в кромешной тьме.
     Где  они?  Где итальянский  аристократ  Фонтини-Кристи? Может быть,  он
передумал? О  Боже  милостивый,  этого  не  может быть!  Об этом даже думать
нельзя.  Содержимое  ларца  способно  погрузить мир  в хаос. "Итальянцу  это
хорошо известно, и патриархия полностью ему доверяет.
     У Петрида застучало  в висках.  Он сел на ступеньки тендера. Надо взять
себя  в  руки.  Он  взглянул на  светящийся циферблат  наручных часов.  Боже
всемогущий! Они проехали! Через полчаса горы вообще кончатся!
     - Вон сигнал! - крикнул Аннаксас.
     Петрид  вскочил  на  ноги  и высунулся  из  кабины. Сердце  его  бешено
стучало,  руки  тряслись,  он  ухватился  за поручни  лестницы.  Впереди,  в
четверти мили,  медленно поднимался и опускался фонарь. Сквозь падающий снег
его слабый свет едва пробивался.
     Аннаксас стал тормозить. Паровая машина, урча,  злобно запыхтела, точно
исполинский  огнедышащий  зверь. Неподалеку, на  заснеженном, залитом лунным
сиянием поле, при свете  фар локомотива, Петрид увидел человека. Он стоял на
неширокой  вырубке  у  железнодорожного  полотна  рядом  со  странной  формы
автомобилем. Человек был  тепло  одет  - в пальто с  меховым  воротником и в
меховой шапке. Автомобиль  оказался  грузовичком, но  не совсем обычным. Его
задние  колеса были куда больше передних -  как у  трактора. А перед и вовсе
странный -  то  ли грузовик,  то  ли трактор,  подумал священник.  Что-то он
напоминал.
     Что же?
     Потом он понял  и не  смог сдержать улыбки. За  последние трое суток он
видел  сотни  подобных  приспособлений.  Перед  капотом   этого  диковинного
транспортного средства была укреплена платформа для приема груза.
     Этот  Фонтини-Кристи,  оказывается, такой же предусмотрительный, как  и
братья из Ксенопского ордена.  Впрочем, не о том ли свидетельствовал кожаный
кошелек, привязанный к его груди?
     - Вы из  Ксенопа? - спросил  Фонтини-Кристи: у  него был  низкий  голос
аристократа,  привыкшего повелевать.  Под  его  объемной  альпийской одеждой
угадывалась рослая сухощавая  фигура. Огромные пронзительные глаза горели на
резко очерченном лице с орлиным носом. И он оказался куда старше, чем Петрид
себе его представлял.
     - Да, синьор, - ответил Петрид, спрыгивая на снег.
     -  Вы   так  молоды!   Святые   отцы  возложили   на   вас   величайшую
ответственность.
     - Я говорю по-итальянски. И знаю, что делаю правое дело.
     Фонтини-Кристи пристально взглянул на него:
     - И не сомневаюсь. Что вам еще остается?
     - Вы не верите в это? Фонтини-Кристи ответил смиренно:
     -  Я верю в  одно, мой  юный  святой отец. Есть единственная  война,  в
которой следует сражаться. Тех, кто  борется  с  фашистами,  ничто не должно
разделять.  Вот во  что я  верю!  - Фонтини-Кристи бросил  быстрый взгляд на
поезд. -  Ну, пошли. Нельзя терять время. Мы должны вернуться до рассвета. В
тракторе для вас есть одежда. Наденьте. А я проинструктирую машиниста.
     - Он не говорит по-итальянски.
     -  Я говорю  по-гречески.  Поторопитесь.  Трактор  подъехал вплотную  к
третьему  вагону. Священный ковчег  охватили  невидимо управляемые цепи,  и,
застонав под тяжестью содержимого, железное вместилище в  деревянной обшивке
повисло над платформой.  Спереди его страховали цепи, туго натянутые стропы,
связанные над верхней крышкой.
     Савароне Фонтини-Кристи проверил прочность пут и остался доволен. Потом
отступил назад  и  фонариком осветил стенку  ящика, на котором темнел символ
монашеского братства.
     - Итак, после  пятнадцати веков заточения клад извлечен из-под земли на
свет Божий. Чтобы вновь отправиться под землю, - тихо сказал Фонтини-Кристи.
- Земля, огонь, море.  Мне бы  следовало выбрать две  последние  стихии, мой
юный святой отец. Огонь или море.
     - Но не такова воля Господа.
     -  Я рад,  что  вы  сообщаетесь напрямую. Вы, священники, не перестаете
поражать меня своей исключительной способностью познавать смысл абсолютного.
- Фонтини-Кристи  обратился  к  Аннаксасу  по-гречески:  -  Подайте  немного
вперед, чтобы я  смог очистить рельсы.  На том  конце леса есть тупичок.  Мы
вернемся до рассвета.
     Аннаксас   кивнул.  В   присутствии   такого  важного   человека,   как
Фонтини-Кристи, ему было немного не по себе.
     - Да, ваша светлость.
     - Вовсе я не светлость. А вы отличный машинист.
     - Спасибо. - Смущенный Аннаксас пошел к паровозу.
     - Это ваш брат? - мягко спросил Фонтини-Кристи.
     -Да.
     - Он не знает?
     Молодой священник покачал головой.
     - Тогда вам не обойтись без вашего Бога.  - Итальянец быстро повернулся
и  занял место  за рулем.  -  Садитесь, святой отец. Нам  предстоит  большая
работа.  Эта  машина  специально  сконструирована  для  преодоления  снежных
завалов. Она  доставит ваш груз в такое место, куда его не смог бы перенести
ни один человек.
     Петрид забрался  в кабину. Фонтини-Кристи  запустил мощный двигатель  и
уверенно взялся за рукоятку. Платформа опустилась чуть ниже, - так, чтобы не
загораживать переднее  стекло.  Машина рванулась  вперед,  перевалила  через
железнодорожное полотно и углубилась в альпийский лес.
     Ксенопский  священник  откинулся  на  спинку сиденья  и, закрыв  глаза,
погрузился  в  молитву. Фонтини-Кристи  вел могучий вездеход  сквозь  лес  к
горным высям, в окрестностях Шамполюка.
     - У  меня два сына  старше вас, - сказал Фонтини-Кристи после недолгого
молчания. И добавил: - Я везу вас к еврейской могиле. Думаю, это уместно.
     Они вернулись  к вырубке, когда черное  небо  медленно начинало сереть.
Фонтини-Кристи смотрел, как Петрид вылезает из кабины.
     - Ну, теперь вы знаете, где я живу. Отныне мой дом - ваш дом.
     - Все мы живем в доме Господа, синьор.
     - До свидания, мой юный друг.
     - До свидания. Да пребудет с вами Бог.
     - Если Он того пожелает.
     Итальянец  дернул  рычаг  переключения  скоростей,  и  странная  машина
помчалась в направлении едва виднеющейся вдали дороги. Теперь Фонтини-Кристи
нельзя терять  ни минуты. Каждый час его отсутствия  в имении  мог  породить
вопросы, на которые надо будет отвечать.
     В  Италии немало таких,  кто  считает  семейство Фонтини-Кристи врагами
нации.
     За ними велось наблюдение. За каждым из  них. Молодой священник побежал
по свежему снегу к паровозу. К брату.
     Над  водами Лаго-Маджоре занялась заря. Они стояли на пароме:  двадцать
шестая бумажка из кошелька служила им пропуском. Интересно, что ожидает их в
Милане, подумал Петрид, хотя понимал, что это уже не важно.
     Теперь уже все не важно. Путешествие подходит к концу.
     Святыня обрела покой в  новом  тайнике.  Теперь многие годы  она  будет
покоиться под землей. Может быть, даже тысячелетия. Кто знает...
     Они  мчались  на  юго-восток  по  центральной  ветке  через   Варесе  в
Кастильоне. Они не стали  дожидаться сумерек... теперь это не важно.  Вблизи
Варесе  Петрид  увидел  дорожный  указатель,  освещенный  ярким  итальянским
солнцем: "КАМПО-ДИ-ФЬОРИ, 20 KM".
     Бог  избрал  человека   из  Кампо-ди-Фьори.  Священная   тайна   теперь
принадлежит Фонтини-Кристи.
     Они мчались вперед, воздух был свежий, бодрящий и прохладный. Показался
силуэт Милана. Дым от фабричных труб вторгался в Божьи небеса и стелился  по
горизонту, точно кусок брезента. Товарный состав замедлил ход  и  свернул на
ветку,  ведущую в депо.  Они  остановились  на семафоре и  стали ждать, пока
равнодушный  spedizioniere1  в  форменной  куртке  не махнул  им,
указывая  на уходящую вбок  колею, где зеленый диск перекрыл красный.  Можно
было въехать на миланскую сортировочную станцию.
     -  Приехали! - воскликнул Аннаксас. - Теперь день отдыха и домой! Скажу
тебе, вы, ребята, просто потрясающе все это провернули!
     Священник взглянул  на брата. Шум сортировочной  станции  звучал дивной
музыкой  в ушах  Аннаксаса.  Он затянул  греческую песню,  раскачиваясь всем
своим могучим торсом в такт быстрой мелодии.
     Она  была  странной,  эта  песня,  которую  пел Аннаксас.  Это была  не
железнодорожная песня,  это  была песня моря. Из  тех,  что  любят распевать
терманкосские рыбаки. Что ж, подумал  Петрид, для такого момента песня самая
подходящая.
     Море - Божий источник жизни. Из моря Он сотворил землю.
     "Верую во Единого Бога... Творца небу и земли..."
     Ксенопский священник вытащил из-за пазухи большой итальянский пистолет.
Он  сделал два шага вперед, подошел к  своему возлюбленному  брату и  поднял
пистолет. Ствол остановился в нескольких дюймах от головы Аннаксаса.
     "Видимым  же всем и невидимым... И во Единого  Господа Иисуса Христа...
от Отца... рожденного..."
     Он нажал на спусковой крючок.
     Кабину сотряс выстрел.  Кровь,  клочья мяса и ошметки чего-то страшного
разлетелись в воздухе и залепили стекло и металл.
     "Единородного Света от Света... Бога истинна от Бога истинна..."
     Ксенопский священник закрыл глаза и  закричал в экстазе, приставив дуло
пистолета к собственному виску:
     - ..рожденна, несотворенна. Я взгляну в очи Господа и не уклонюсь.
     И выстрелил.
     <b>Часть первая
     <i>Глава</b>
     29 декабря 1939</i>
     <i>Милан, Италия</i>
     Савароне  прошел мимо секретарши, вошел в кабинет  сына и приблизился к
окну,  выходящему  на большой  двор  заводского  комплекса "Фонтини-Кристи".
Витторио, разумеется, нигде нет. Его сын, его старший сын, редко появлялся в
этом кабинете,  да и в Милане тоже. Его первенец, наследник всего  состояния
Фонтини-Кристи,  неисправим!  Излишне  самоуверен и  занят  лишь собственной
персоной.
     Правда,  умен.  Куда  более талантлив,  чем отец, давший ему  блестящее
образование.  Это еще сильнее  распаляло  гнев  Савароне: у столь одаренного
человека  и обязанностей должно быть больше, чем  у прочих. Савароне никогда
не  довольствовался  тем,  что само шло  в  руки.  Он не кутил, не  бегал по
девкам,  не играл  в  рулетку или  в баккара,  не проводил  ночи  напролет с
обнаженными  чадами  Средиземноморья.  И   не  закрывал  глаза  на  события,
терзающие его родину, ввергающие ее в хаос.
     Савароне  услышал за спиной  чуть  слышное покашливание  и обернулся. В
кабинет вошла секретарша Витторио.
     -  Я оставила  сообщение для  вашего  сына  на  бирже.  Мне кажется, он
отправился на встречу со своим брокером.
     -  Вам, конечно, может казаться что угодно, но я  очень сомневаюсь, что
эта  встреча у него  была запланирована!  -  Савароне  увидел,  что  девушка
покраснела. - Простите. Вы  не можете отвечать за моего сына. Хотя  вы  уже,
очевидно,  это  сделали и  без  моей  просьбы, но все же я  прошу вас  снова
позвонить  по всем известным вам  телефонам. А я пока подожду здесь. Кабинет
мне вполне знаком.
     Он  снял  пальто из верблюжьей шерсти  и  шляпу из тирольского зеленого
фетра. Бросил на стоящее у стола кресло.
     - Слушаюсь, синьор, - сказала девушка и вышла.
     Да,  кабинет  и в  самом деле был  ему знаком, хотя секретарше пришлось
напоминать  об этом. Еще  два года  назад он  был его хозяином. Теперь же от
него почти ничего не осталось,  только темные  деревянные панели  на стенах.
Даже мебель другая. Витторио унаследовал от него лишь стены. Ничего больше.
     Савароне опустился в большое кожаное кресло со спинкой на шарнирах. Ему
не нравились такие кресла: он уже  слишком стар для  того, чтобы сражаться с
этим чудовищем,  чья спинка  автоматически изменяет угол наклона  с  помощью
невидимых пружин и шарикоподшипников. Он сунул руку в карман и извлек оттуда
телеграмму, заставившую его приехать в Милан из Кампо-ди-Фьори, - телеграмму
из Рима, в которой говорилось, что за семейством  Фонтини-Кристи установлена
слежка.
     Зачем? Кем? По чьему приказу?
     Подобные вопросы невозможно задать  по телефону,  ибо  телефон - орудие
государства.  Государство.  Вечно  это  государство.  Видимое  и  невидимое.
Наблюдают, следят, слушают,  подглядывают. Телефонами пользоваться нельзя. А
никаких  объяснений информатор из Рима, который применил простейший  код, не
дал.
     МЫ НЕ ПОЛУЧИЛИ НИКАКОГО ОТВЕТА ИЗ МИЛАНА ПОЭТОМУ РЕШИЛИ ТЕЛЕГРАФИРОВАТЬ
ВАМ  ЛИЧНО. ПЯТЬ  КОНТЕЙНЕРОВ ПОРШНЕЙ АВИАЦИОННЫМ ДВИГАТЕЛЯМ  ДЕФЕКТОМ.  РИМ
НАСТАИВАЕТ НЕМЕДЛЕННОЙ ЗАМЕНЕ. ПОВТОРЯЮ: НЕМЕДЛЕННОЙ. ПОЖАЛУЙСТА ПОДТВЕРДИТЕ
ТЕЛЕФОНОМ ПОЛУЧЕНИЕ ДО КОНЦА ДНЯ.
     Число  "пять" означало семейство Фонтини-Кристи, ибо  их было пятеро  -
отец  и четверо сыновей. Любое  упоминание слова "поршень" означало внезапно
возникшую  опасность.  Повтор  слова "немедленно"  не  требовал расшифровки:
необходимо было тотчас  же  подтвердить  получение  телеграммы, позвонив  по
телефону  в Рим.  Тогда сразу связались  бы с  нужными людьми, обдумали план
действий. Но теперь было слишком поздно.
     Телеграмма  была послана  Савароне днем.  Витторио  должен был получить
свою около одиннадцати. И тем не менее сын не позвонил в Рим и не связался с
ним в Кампо-ди-Фьори. Скоро конец дня. Поздно!
     Непростительно! Люди каждый  день рискуют  собственной жизнью  и жизнью
своих близких, ведя борьбу с Муссолини.
     Не всегда так было, думал Савароне, глядя на дверь кабинета  в надежде,
что в любую секунду войдет секретарша и  сообщит ему, где Витторио. Когда-то
все  было  совсем  по-другому.  Сначала  Фонтини-Кристи  поддерживали  дуче.
Слабовольный,  нерешительный  Иммануил  бросил  Италию  на произвол  судьбы.
Бенито Муссолини выгодно от него отличался. Он сам прибыл  в Кампо-ди-Фьори,
чтобы встретиться с патриархом рода Фонтини-Кристи, ища его поддержки, - так
Макиавелли некогда искал поддержки  у  князей  -  тогда Муссолини был  полон
энергии и планов, обещал Италии великое будущее.
     Это было шестнадцать лет назад. С тех пор Муссолини  пожал плоды своего
красноречия. Он украл  у нации  право думать, у человека -  право выбора, он
обманул аристократию  -  использовал ее в своих интересах  и  отрекся от  их
общих целей. Он вверг страну в совершенно бессмысленную африканскую войну. И
все ради личной славы.  Он осквернил самый дух Италии,  и  Савароне поклялся
остановить его.  Фонтини-Кристи собрал северных "князей" и возглавил  тайный
мятеж.
     Муссолини не мог решиться  на открытый  разрыв с Фонтини-Кристи.  Разве
только   обвинение   в  государственной  измене  будет  доказано   с   такой
неопровержимостью, что даже самые  горячие  сторонники семьи вынуждены будут
признать, что Фонтини-Кристи по  меньшей  мере  поступил неосторожно. Италия
неумолимо   сползала   к   вступлению   в   войну.   Муссолини   приходилось
осторожничать. Эта война не пользовалась в  стране  поддержкой, немцы  - тем
более.
     Кампо-ди-Фьори  стало  местом  тайных  встреч  недовольных.  Необъятные
просторы пашен и лесов, холмов  и полей были словно специально предназначены
для тайных собраний, которые обыкновенно  проходили  в  ночное  время. Но не
всегда. Бывали  встречи, которые требовали  дневного  света,  когда  молодые
перенимали  у  других, более  опытных,  хитрости искусства ведения  новой  и
странной  войны.  Нож, веревка,  цепь,  крюк.  Они даже имя себе  придумали:
partigiani.
     Партизаны. Слово, которое переходило из языка в язык.
     Итальянские игры, думал Савароне. "Итальянские  игры" - так называл эти
занятия  его  сын  с  презрительной  усмешкой  самовлюбленного  аристократа,
который всерьез относился лишь к собственным удовольствиям... Хотя надо быть
справедливым:   Витторио   серьезно   относился   и   к  делам   предприятий
Фонтини-Кристи - настолько, насколько потребности коммерции сообразовывались
с его собственными планами. А он их сообразовывал.  Он  использовал все свое
финансовое  могущество,  весь опыт  -  опыт, нажитый  рядом  с  отцом,  -  с
хладнокровной, безжалостной решительностью.
     Зазвонил телефон. У  Савароне возникло искушение поднять трубку, но  он
не стал этого делать. Это же кабинет его  сына,  и телефон его. Вместо этого
он встал с ужасного кресла и подошел к  двери.  Открыл. Секретарша повторила
имя:
     - Синьор Теска? Савароне прервал ее:
     - Это Альфредо Теска? Девушка кивнула.
     - Пусть  не вешает трубку.  Я сейчас с ним поговорю.  Савароне поспешно
подошел к письменному  столу  и взял  телефонную трубку. Альфредо Теска  был
десятником на одной из фабрик. И еще он был partigiano.
     - Это Фонтини-Кристи, - сказал Савароне.
     - Хозяин? Хорошо, что  это вы. Это чистая линия, мы проверяем ее каждый
день.
     - Никаких перемен. Все только усугубляется.
     -  Да,  хозяин.  Срочное  дело.  Прибыл  человек  из  Рима.  Он  должен
встретиться с кем-нибудь из вашей семьи.
     -Где?
     - В доме на Олоне.
     - Когда?
     - Чем скорее, тем лучше.
     Савароне взглянул на пальто и шляпу.
     - Теска, помнишь два года назад встречу на квартире около собора?
     - Да, хозяин. Скоро шесть. Я буду вас  ждать. Савароне положил трубку и
взял пальто и шляпу. Он оделся и посмотрел на часы. Без четверти шесть. Надо
подождать  несколько  минут. Пройти через  двор к  заводу -  недалеко.  Надо
подгадать  так, чтобы войти в  здание,  смешавшись с  толпой,  когда дневная
смена будет уходить, а ночная придет на работу.
     Его   сын   вовсю   эксплуатировал  военную   машину   дуче.   Компания
"Фонтини-Кристи" работала  круглосуточно. Когда отец укорил сына за это, тот
ответил:
     - Мы  же не вооружение выпускаем. У нас для этого нет  оборудования.  А
конверсия слишком дорого стоит. Мы работаем только ради собственной прибыли,
отец.
     Его сын. У самого талантливого из них оказалось пустое сердце.
     Взгляд Савароне  упал на  фотографию  в серебряной  рамке. То,  что она
стоит здесь, на  столе Витторио, уже было жестокой шуткой над  самим  собой.
Фотография  запечатлела лицо  женщины,  красивой  по общепринятым  понятиям.
Испорченная девочка,  превратившаяся в  испорченную  женщину. Она была женой
Витторио. Десять лет назад.
     Брак  оказался  неудачным. Скорее это был деловой  альянс  между  двумя
чрезвычайно богатыми семьями. Жена не способствовала укреплению этого союза:
она  была капризная, своевольная девица, чьи взгляды на  жизнь  определялись
состоянием.
     Она  погибла в автокатастрофе неподалеку от Монте-Карло,  ранним утром,
когда закрылись все казино. Витторио никогда не вспоминал об этом. Его тогда
не было с ней. С ней был другой.
     Его  сын прожил четыре  суматошных, несчастливых года с  женой, которую
терпеть  не мог, и тем не менее ее фотография стоит у  него на  столе.  Даже
десять лет спустя. Савароне как-то спросил у него почему.
     - Роль вдовца придает некую респектабельность моему образу жизни...
     Без семи минут шесть. Пора. Савароне вышел из  кабинета и  обратился  к
секретарше:
     - Пожалуйста,  позвоните на  проходную и попросите шофера подогнать мою
машину к западному входу. Передайте ему, что у меня встреча в соборе.
     - Слушаюсь, синьор... Вы не хотите оставить номер телефона, по которому
с вами может связаться сын?
     - Кампо-ди-Фьори. Но полагаю,  когда он соберется мне позвонить, я  уже
буду спать.
     Савароне  воспользовался личным лифтом сына, спустился на первый этаж и
вышел  через служебный  выход  на  заводской двор. Ярдах в тридцати  от него
стоял лимузин  с гербом Фонтини-Кристи  на передней двери.  Он  обменялся  с
шофером взглядами.  Тот  чуть заметно кивнул:  он знал,  что  делать. Он был
partigiano.
     Савароне  пересек  двор, чувствуя  на  себе  взгляды.  Хорошо, что  его
заметили, - точно так же было и два  года назад, когда агенты тайной полиции
дуче следили  за  каждым его шагом,  пытаясь напасть на след  антифашистской
ячейки.  Заголосили  заводские  гудки.  Кончилась  дневная  смена   -  через
несколько секунд двор и все коридоры будут полны людей. У западных ворот уже
толпились рабочие: ночная смена должна занять места в шесть пятнадцать.
     Он поднялся по ступенькам на крыльцо  главного входа  и попал в  шумную
толчею коридора, успев в суматохе снять пальто и шляпу. Теска стоял у стены,
рядом с дверью в гардероб. Он был высок и худощав, чем-то похож на Савароне.
Теска  взял у Савароне  пальто  и шляпу  и помог ему  надеть  свой  короткий
потрепанный  дождевик с  газетой в кармане.  Потом  передал Савароне большую
матерчатую кепку. Обмен  в  толпе  совершился  безмолвно,  в мгновение  ока.
Савароне помог  Теске надеть верблюжье пальто: хозяин отметил про себя, что,
как  и  два года назад, рабочий неуютно  чувствовал себя  в  чистой  дорогой
одежде. Теска слился с людским потоком и двинулся  к выходу. Савароне шел на
небольшом расстоянии, а затем остановился  у то и дело открывающихся дверей,
сделав вид, что читает газету.
     Он  увидел  то,  что  хотел  увидеть.  Пальто из  верблюжьей  шерсти  и
тирольская фетровая шляпа резко выделялись среди поношенных кожаных пиджаков
и потертых рабочих  курток. Двое  мужчин, стоявших чуть в стороне от дверей,
кивнули  друг  другу  и  начали наблюдение, стараясь  не  потерять  в  толпе
преследуемого. Савароне смешался с толпой рабочих и оказался у двери как раз
вовремя: он  увидел, как закрылась дверь лимузина  Фонтини-Кристи и огромный
автомобиль плавно  выехал на виа ди  Семпионе. Оба преследователя стояли  на
тротуаре. Подъехал серый "фиат", они вскочили в него.
     "Фиат"  рванулся  за лимузином. Савароне зашагал  к северным воротам и,
выйдя с территории завода, устремился к автобусной остановке.
     Дом на берегу реки был давно заброшен. Некогда,  лет десять назад,  его
побелили. Снаружи дом  казался  обветшалым,  но небольшие комнаты привели  в
порядок и приспособили для работы. Тут располагался антифашистский штаб.
     Савароне вошел в комнату, окна которой выходили  на мрачные воды Олоны,
черные в  ночной  мгле.  Трое людей  тотчас  встали  из-за  круглого стола и
приветствовали  его тепло  и  уважительно. Двоих он  знал.  Третий,  как  он
догадался, был человеком из Рима.
     - Сегодня  утром я  получил  шифровку,  -  сказал  Савароне. -  Как это
понимать?
     -  Вы получили телеграмму? - недоверчиво спросил человек из Рима. - Все
телеграммы  для Фонтини-Кристи,  посланные  в  Милан,  были перехвачены. Вот
почему я здесь. Связь с вашими заводами прервана.
     -  Я  получил  телеграмму  в  Кампо-ди-Фьори.  Наша телеграфная станция
расположена в Варесе, а не в Милане.  - У Савароне немного отлегло  от души,
когда  он понял,  что  сын  все-таки  не  ослушался  приказа. - У  вас  есть
информация?
     -  Неполная,  синьор,  -  ответил  посланник, -  но достаточная,  чтобы
считать дело  чрезвычайно  серьезным. И опасным.  Внимание военных  внезапно
привлекло  наше движение  на  Севере.  Генералы  хотят  его  разгромить. Они
намереваются разоблачить вашу семью.
     - Как кого?
     - Как врагов новой Италии.
     - На каком основании?
     -  За организацию встреч изменнического характера в Кампо-ди-Фьори.  За
распространение враждебных  измышлений и клеветы  на государство. За попытку
помешать  внешнеполитическим  целям  Рима  и за  подрыв  индустриальной мощи
страны.
     - Это пустые слова.
     - Тем не  менее,  они  хотят  устроить показательный  процесс.  Им  это
необходимо.
     - Ерунда. Рим не посмеет возбудить,  против  нас  дело на  столь шатких
основаниях.
     - В том-то и дело, синьор, - сказал человек нерешительно. - Это не Рим.
Это Берлин.
     - Как?
     -  Немцы  проникли всюду. Они всем заправляют. Ходят  слухи, что Берлин
хочет лишить Фонтини-Кристи влияния.
     -  Они  уже  смотрят  в  будущее!  -  заметил  один  из  двоих,  старый
partigiano.
     - И как они собираются это осуществить? - спросил Фонтини-Кристи.
     - Они хотят  накрыть тайную встречу в  Кампо-ди-Фьори. И заставить всех
участников  свидетельствовать  против   Фонтини-Кристи  как  государственных
изменников. Это не так трудно сделать, как вам кажется.
     -   Согласен.  Вот   почему   мы  до   сих  пор  действовали   с  такой
осторожностью... Когда это может произойти? Что вы об этом думаете?
     -  Я  вылетел из  Рима  в полдень. Могу лишь предположить, что  кодовое
слово "поршень" было использовано не случайно.
     - Собрание назначено на сегодняшний вечер.
     - Значит, "поршень" использован очень  своевременно. Отмените собрание,
синьор. Явно просочилась информация.
     - Мне понадобится ваша помощь. Я  дам вам список  имен... наши телефоны
прослушиваются.  -  Фонтини-Кристи стал писать на листке карандашом, который
передал ему третий partigiano.
     - Когда должна состояться эта встреча?
     - В половине одиннадцатого. Времени еще достаточно, - ответил Савароне.
     -  Надеюсь.  В  Берлине основательно  взялись  за дело.  Фонтини-Кристи
перестал писать и взглянул на связного.
     -  Мне  это  странно  слышать.  Немцы могут  отдавать  свои  приказы  в
Кампидольо, но в Милане их нет.
     Трое  партизан переглянулись. Савароне понял,  что  услышал еще не все.
Наконец человек из Рима заговорил:
     - Как  я сказал, мы располагаем неполной информацией. Но  нам  известно
кое-что   вполне   определенное.  Например,  мы   знаем,   насколько  Берлин
заинтересован в этом. Германское командование требует, чтобы Италия  открыто
вступила  в  войну.  Муссолини  пока колеблется. По  разным  причинам,  не в
последнюю очередь  и учитывая оппозицию со стороны  столь влиятельных людей,
как  вы.  -  Он замолк  в  нерешительности.  Не  оттого,  что  сомневался  в
достоверности сведений, просто не знал, как их сообщить.
     - К чему вы клоните?
     - Говорят, что внимание Берлина к Фонтини-Кристи подогревается гестапо.
Именно  нацисты требуют от  Муссолини  показательного разоблачения,  нацисты
намереваются сокрушить оппозицию режиму дуче.
     - Понял. Дальше?
     - Они  не  доверяют  Риму и  еще менее  - местным властям в провинциях.
Карательная операция будет осуществлена немцами.
     - Немецкая карательная экспедиция прибудет из Милана?
     Связник кивнул.
     Савароне положил карандаш на  стол и воззрился на человека из Рима.  Но
думал он сейчас  не об  этом человеке, а  о  греческом  товарном составе  из
Салоник,  который  он встретил  в  горах близ  Шамполюка.  О грузе,  который
доставил этот состав. О ларце Константинской патриархии, что ныне покоится в
недрах промерзлой земли высоко в горах.
     Это казалось невероятным,  но невероятное стало обычным  в это безумное
время.  Неужели  в Берлине  известно об этом  товарном  составе  из Салоник?
Неужели немцы  знают о тайне ларца? Матерь Божья!  Нельзя, чтобы он попал  к
ним в руки! Или в руки им подобных.
     - Вы уверены в достоверности, этой информации?
     - Уверены.
     С  Римом  можно  справиться,  подумал  Савароне.  Италии  нужны  заводы
Фонтини-Кристи. Но  если  вмешательство  немцев как-то  связано с ларцом  из
Константины, Берлин не станет считаться  с интересами Рима. Обладание ларцом
- вот что самое главное...
     И  посему  сохранность  ларца важнее  жизни. Тайна  не должна попасть в
чужие руки. Не сейчас. Возможно, никогда, но уж точно не сейчас.
     Теперь дело в  Витторио.  Всегда Витторио, самый способный из всех. Ибо
каким  бы он ни был, он в первую очередь Фонтини-Кристи. Он  поддержит честь
семьи, для  Берлина  он - достойный  соперник. Пришло время рассказать ему о
поезде из Салоник. И раскрыть  детали договора семьи с Ксенопским монашеским
орденом. Успели вовремя, сделали все правильно.
     Дата, высеченная на камне  на века, - лишь намек, ключ к разгадке, если
вдруг остановится сердце, настигнет внезапно естественная или насильственная
смерть. Но этого недостаточно.
     Надо сказать Витторио, возложить на него эту  огромную ответственность.
В сравнении с важностью константинских документов все бледнеет.
     Савароне взглянул на своих собеседников:
     - Я  отменю сегодняшнюю встречу.  Карательная экспедиция обнаружит лишь
большой семейный  сбор.  Праздничный ужин.  Мои, дети и внуки.  Однако чтобы
сбор был  полный, мой старший сын должен прибыть в Кампо-ди-Фьори. Сегодня я
пытался  ему  дозвониться  весь день.  Теперь  вы попробуйте  его разыскать.
Обзвоните всех,  кого  знаете  в Милане,  но найдите его непременно. Скажите
ему, чтобы  он воспользовался дорогой к конюшне, если приедет поздно. Негоже
ему появляться в доме вместе с карателями.
     <b><i>Глава 2</b>
     29. декабря 1939 года</i>
     <i>Озеро Комо, Италия</i>
     Белая  двенадцатицилиндровая  "испано-сюиза"  с   наполовину  откинутым
верхом  на большой скорости зашла  на длинный вираж. Внизу, слева от дороги,
виднелись  по-зимнему   темно-синие   воды  озера  Комо,  справа  -  вершины
ломбардских гор,
     - Витторио! - закричала молодая женщина  рядом с водителем, одной рукой
придерживая бьющиеся на ветру белокурые волосы, а другой - воротник кожаного
пальто. - С меня сейчас всю одежду сдует, мой мальчик!
     Водитель  улыбнулся.  Прищурившись,  он  смотрел на освещенную  солнцем
ленту шоссе, а его руки уверенно, почти нежно внимали игре руля  из слоновой
кости.
     -  "Сюиза" - отличная машина, куда лучше "альфа-ромео". А уж британский
"роллс" вообще с ней не сравнится...
     - Тебе  не надо мне это доказывать, милый. Боже, я не могу  смотреть на
спидометр! И на кого я буду похожа?
     -  Ну  и  хорошо.  Если  твой муж в  Белладжо,  он тебя  не  узнает.  Я
представлю тебя как свою очаровательную кузину из Вероны.
     Пассажирка расхохоталась:
     -  Если  мой   муж   в  Белладжо,   он  представит  нам  с  тобой  <i>свою</i>
очаровательную кузину!
     Оба  рассмеялись. Поворот кончился, и  дорога  побежала  прямо. Девушка
придвинулась  к водителю. Она  просунула  ладонь  под  его  локоть  -  рукав
коричневого замшевого пиджака разбух от толстого белого шерстяного свитера -
и на мгновение прижалась лицом к его плечу.
     - Как мило, что ты позвонил. Мне и впрямь надо было вырваться оттуда.
     - А я  знал. Я прочитал это в твоих глазах вчера вечером. Ты умирала от
скуки.
     -  А ты разве нет? Тоска зеленая, а не ужин! Говорят, говорят, говорят.
Война то, война  се.  Рим - да. Рим  - нет, и вечно  - Бенито.  Меня  просто
тошнит! Гштад закрыт. В  Сент-Морице полно евреев, которые  швыряют деньгами
направо  и налево. Монте-Карло - это просто беда! Одно за другим закрываются
казино, ты знаешь? Все говорят. Занудство какое!
     Водитель  снял  правую  руку  с  руля и  дотянулся  до края ее  пальто.
Раздвинул меховые  полы  и стал  ласкать ее  бедро, столь же  уверенно,  как
только  что сжимал  костяной обод  руля.  Она  застонала от  удовольствия и,
выгнув шею, дотронулась губами до его уха, жаля язычком.
     -  Если  ты  не  перестанешь,  мы  упадем в  воду.  Подозреваю, что она
довольно холодная.
     - Ты сам начал, милый Витторио!
     - Больше не буду, - сказал он, улыбаясь,  и снова положил руку на руль.
- Я теперь не скоро смогу купить такую же  машину.  Сегодня все  помешаны на
танках. Но танки приносят куда меньше прибыли.
     - Прошу тебя! Хватит разговоров о войне!
     - Все,  умолкаю! - сказал Фонтини-Кристи, засмеявшись. - Если только ты
сама не  захочешь  обсуждать со мной закупки для  Рима. Я готов продать тебе
все  что угодно,  начиная  от  конвейерных  лент  до  мотоциклов и  военного
обмундирования, - если хочешь.
     - Вы же не производите обмундирование!
     - Мы владеем компанией, которая производит.
     - Ах, я и  забыла. Фонтини-Кристи владеют всем  к  северу  от Пармы и к
западу от Падуи. По крайней мере, так говорит мой муж. Разумеется, умирая от
зависти.
     - Твой муж, этот вечно сонный граф, никудышный бизнесмен.
     - Он и не притворяется бизнесменом.
     Витторио  Фонтини-Кристи улыбнулся,  притормозив  перед  длинным крутым
спуском  к  озеру. На  полпути  к  берегу, на мысе,  называвшемся  Белладжо,
располагалось  роскошное имение "Вилла  Ларио" -  названное в честь древнего
поэта  из  Комо.  Это  был  пансионат,  известный  бесподобной  красотой   и
фешенебельностью.
     Когда  члены аристократических  кланов  ездили  на  север,  они  обычно
останавливались на  "Вилла  Ларио".  Они были  вхожи  сюда  благодаря  своим
деньгам и  громким  именам. Служащие пансионата  были учтивы  и невозмутимы,
посвящены  в   тайные  склонности  своих  клиентов  и  тщательно  составляли
расписание  посещений.  Тут  не  случалось, чтобы  чьего-то мужа  или  жену,
любовника или  любовницу  внезапно  предупреждали  о  возникшей опасности  и
просили срочно уехать.
     "Испано-сюиза"  свернула  на  стоянку, вымощенную  голубым кирпичом. Из
сторожки  сразу же выбежали двое служащих в форме,  открыли дверцы  машины и
поклонились.
     Служащий, открывший левую дверцу, сказал Витторио:
     - Добро  пожаловать на  "Вилла Ларио", синьор. Они никогда  не говорили
"рады снова видеть вас здесь". Никогда.
     - Спасибо. У нас нет багажа. Мы только на один день. Проверьте бензин и
масло. Механик здесь?
     - Да, синьор.
     - Пусть проверит центровку осей. Что-то там стучит.
     - Конечно, синьор.
     Фонтини-Кристи вышел  из  машины.  Он был  высок - более  шести  футов.
Прямые темно-каштановые волосы падали на лоб. Черты лица резкие - у него был
такой же, как у отца, орлиный профиль, - и глаза, щурящиеся на ярком солнце,
смотрели  одновременно  равнодушно и  внимательно. Он  прошел  вдоль  белого
капота,  рассеянно  провел  ладонью по радиатору  и улыбнулся своей подруге,
графине  д`Авенцо. Они прошли к каменным ступенькам, которые вели к  входу в
"Вилла Ларио".
     - Что ты сказала слугам, когда уезжала? - спросил Фонтини-Кристи.
     - Что еду  в Тревильо. А ты  - лошадник, который  собирается предложить
мне арабского жеребца.
     - Напомни мне, чтобы я тебе его купил.
     - А ты? Что ты сказал своей секретарше?
     - Да ничего. Меня  могут искать  только мои  братья.  Прочие  терпеливо
ждут.
     -  Но не  братья,  -  улыбнулась графиня д`Авенцо.  - Мне это нравится.
Важного Витторио братья заставляют работать!
     - Ой, едва  ли!  У  моих  младших  братьев  столько забот: три  жены  и
одиннадцать детей! Их беспокоят исключительно домашние проблемы. Иногда  мне
кажется, что я у них вроде арбитра.  И это  замечательно. Они вечно заняты и
не суют свой нос в мои дела.
     Они стояли на террасе перед  застекленной дверью в холл "Вилла  Ларио",
смотрели на безбрежное озеро и на горы вдали.
     - Как красиво! - сказала графиня. - Ты заказал номер?
     - Люкс. Пентхаус. Вид оттуда потрясающий.
     -  Я  слышала   об  этих  апартаментах,   но  еще  ни   разу  здесь  не
останавливалась.
     - Здесь не многие останавливаются.
     - А ты небось снимаешь этот номер помесячно?
     - В этом  нет необходимости,  - сказал Фонтини-Кристи,  поворачиваясь к
огромной стеклянной двери. - Дело в том, что "Вилла Ларио" принадлежит мне.
     Графиня д`Авенцо засмеялась и вошла в вестибюль.
     -  Ты  просто  невозможный,  аморальный  тип!  Ты  наживаешься на  себе
подобных! Боже, да ты бы мог шантажировать пол Италии!
     - Только <i>нашей</i> Италии, дорогая!
     - И этого вполне достаточно.
     - Вряд  ли. Но мне в том нет нужды, если тебе от этого легче. Я  просто
гость. Подожди здесь, пожалуйста.
     Пентхаус-  квартира или гостиничный номер, занимающие весь верхний этаж
здания или расположенные на его крыше.
     Витторио  подошел  к  портье. Портье  за мраморной  стойкой был одет  в
смокинг.
     - Мы очень рады, что вы к нам приехали, синьор Фонтини-Кристи.
     - Как идут дела?
     - Замечательно. Вы не хотите...
     - Нет, - прервал его Витторио. - Полагаю, мой номер готов?
     -  Разумеется,  синьор.  Как  вы и просили, для  вас приготовлен ранний
завтрак. Иранская икра,  рулет из  дичи и  "Вдова Клико"  двадцать  восьмого
года.
     - И?
     -  Естественно,  цветы. А  массажист  готов  отменить  все  сегодняшние
заказы.
     - И?
     - Графиня д`Авенцо не окажется в  затруднительном положении, - поспешно
добавил портье. - Здесь сейчас нет никого из ее окружения.
     - Благодарю вас.
     Фонтини-Кристи повернулся, но его тут же окликнул портье:
     - Синьор!
     -Да?
     -  Я знаю,  что вы  не любите,  когда  вас беспокоят -  за  исключением
экстренных случаев. Но вам звонили из вашей приемной.
     - Секретарша сказала, что это экстренное дело?
     - Она сказала, что вас разыскивает отец.
     - Это не экстренное дело. Это прихоть.
     -  Пожалуй,  ты и есть  тот  самый арабский  жеребец,  мой  дорогой,  -
задумчиво произнесла графиня,  лежа рядом с Витторио  на пуховой перине. Она
прикрылась гагачьим одеялом до талии. - Ты великолепен. И так терпелив.
     -  Но все же  не слишком  терпелив, - ответил Фонтини-Кристи. Он  сидел
подоткнув подушку под спину и смотрел на подругу.
     - Не слишком, - согласилась графиня д`Авенцо, улыбаясь ему. - Почему бы
тебе не отложить сигарету?
     - Скоро отложу. Не сомневайся.  Вина? - Он  протянул руку к серебряному
ведру на треноге. Откупоренная бутылка. Обернутая белым полотенцем,  утопала
в груде колотого льда.
     Графиня глядела на него, дыхание у нее занялось.
     - Налей себе, а я выпью своего вина.
     Быстрым ловким движением она  запустила  обе  руки  под  одеяло,  и  ее
пальцы,  миновав живот Витторио, устремились ниже.  Потом  подняла  одеяло и
склонилась  к  любовнику.  Одеяло  упало, накрыв ее  голову. Она застонала и
забилась.
     Официанты убрали тарелки, выкатили  столик, а дворецкий развел в камине
огонь и разлил бренди.
     - Это  был чудесный день! - сказала, графиня  д`Авенцо. - Мы сможем тут
часто бывать?
     - Полагаю, мы должны составить расписание.  На основе твоего календаря,
конечно!
     - Ну конечно! - Она хрипло рассмеялась. - Ты очень практичен.
     - А почему нет? Так гораздо легче.
     Зазвонил  телефон. Витторио недовольно посмотрел  на  него, поднялся из
кресла перед камином и подошел к  тумбочке у  кровати. Сняв трубку, он резко
сказал:
     - Да?
     Голос на другом конце провода он, кажется, слышал раньше.
     - Это Теска. Альфредо Теска.
     - Кто-кто?
     - Десятник с миланского завода.
     - Кто? Да как вы смеете сюда звонить? Откуда у вас этот номер?
     Теска ответил не сразу:
     -  Я пригрозил,  что  убью вашу секретаршу, молодой хозяин.  И  я бы ее
убил, если бы она не дала мне этот номер. Можете завтра же меня  уволить.  Я
ваш рабочий, но в первую очередь я партизан.
     - Вы уволены. С этой минуты.
     - Что ж, пусть так, синьор.
     - Я не желаю...
     - Хватит! - заорал Теска. - Сейчас нет времени! Все вас  ищут! Хозяин в
опасности.   Вся   ваша   семья   в  опасности.   Немедленно   поезжайте   в
Кампо-ди-Фьори. Отец велел вам воспользоваться дорогой к конюшне.
     И повесил трубку.
     Савароне  прошел через большой холл в просторную  столовую имения.  Все
было  готово. Собрались, его  сыновья  и дочери,  зятья и  невестки и шумный
гомонящий выводок  внуков.  Слуги разносили  горячее на серебряных блюдах. В
углу у стены стояла высокая, до потолка,  сосна  -  рождественское дерево, -
украшенная  мириадами огоньков  и яркими  игрушками, разноцветные  блики  от
которых сверкали на гобеленах и полированной мебели.
     Возле дома на полукруглой площадке перед мраморными ступеньками крыльца
застыли четыре  автомобиля. Их освещали прожекторы,  установленные на крыше.
Машины можно  было  вполне принять за  чужие,  а  этого Савароне  как  раз и
добивался.  Так  что,  когда  сюда  нагрянут карателя,  они  обнаружат  лишь
невинный  семейный  сбор.  Праздничный  ужин. И  больше  ничего.  Не  считая
преисполнившегося царственным  гневом  патриарха  одного  из  могущественных
итальянских  кланов.   Главы  семейства  Фонтини-Кристи,  который  потребует
ответить, кто повинен в столь бесцеремонном вторжении в его дом.
     Только Витторио  нет. А  его присутствие необходимо. Возникнут вопросы,
которые породят другие вопросы. Неуступчивый Витторио, презирающий их тайное
дело,  может  стать  мишенью  для неоправданных  подозрений.  Что же  это за
праздничный семейный ужин  без старшего сына, главного наследника? К тому же
если  Витторио  появится  здесь  после  прибытия  карательной  экспедиции  и
надменно  откажется - как это ему свойственно - давать  объяснения по поводу
своего отсутствия, могут возникнуть неприятности. Его сын не признает этого,
но Рим и в самом деле находится под пятой Берлина.
     Савароне  подозвал второго по старшинству  сына, серьезного Антонио,  -
тот стоял рядом с женой, которая что-то выговаривала их сынишке.
     - Что, отец?
     -  Сходи  на  конюшню. Найди Барцини.  Скажи  ему, что,  если  Витторио
приедет, когда  здесь уже будут  фашисты, пусть  он  объяснит свое опоздание
делами на заводе.
     - Я могу позвонить на конюшню.
     - Her.  Барцини стареет.  Он делает вид, что это не так, но он глохнет.
Надо, чтобы он все точно уяснил. Средний сын послушно кивнул:
     - Конечно, отец. Как тебе будет угодно.
     Да  что  же,  во имя всего святого, совершил его отец? Что мог  сделать
такого, отчего Рим посмел подняться на Фонтини-Кристи?
     "Вся ваша семья в опасности!"
     Бред!
     Муссолини  заигрывает с промышленниками Севера, они ему нужны. Он знал,
что многие из них уже старики, что их уже ничем не прошибешь, и понимал, что
может добиться от  них большего пряником, чем кнутом.  Не все ли  ему равно,
как какие-то Савароне обделывают свои мелкие делишки? Их время уже прошло.
     Но Савароне был один. Всегда в стороне от других. Обрел,  вероятно, эту
ужасную  роль, роль  символа.  Со своими дурацкими  -  будь они  прокляты  -
партизанами.  Безмозглые дураки,  безумцы,  которые рыщут по  лесам  и полям
Кампо-ди-Фьори, словно кровожадные дикари, охотящиеся на тигров и львов.
     Боже! Детские забавы! Бирюльки!
     Этому надо  положить конец! Если отец  зашел слишком  далеко  и  чем-то
рассердил дуче, он вмешается. Два года назад Витторио прямо заявил Савароне,
что,  раз он взял  в свои  руки  бразды правления  в индустриальной  империи
Фонтини-Кристи, вся власть перейдет к нему.
     И вдруг Витторио вспомнил. Две недели назад Савароне ездил на несколько
дней в Цюрих. Во всяком случае, сказал, что едет в Цюрих. Кажется, так - он,
Витторио, слушал  вполуха. Именно в те дни  возникла  необходимость получить
подпись отца на нескольких  контрактах. Дело было настолько срочное,  что он
обзвонил все отели Цюриха, пытаясь отыскать Савароне. Но не нашел его. Никто
его там не видел, а ведь Фонтини - заметная фигура...
     Вернувшись в Кампо-ди-Фьори, отец никому не сказал, где был. Он выводил
сына  из  себя своими секретами, твердя, что  объяснит  все  через несколько
дней.  В  Монфальконе  должно кое-что  произойти, и  когда  это  произойдет,
Витторио все узнает. Витторио должен знать.
     Что  же  имел в  виду отец?  Что должно было  произойти в  Монфальконе?
Почему происходящее в Монфальконе должно иметь к ним отношение?
     Бред!
     Но  Цюрих  вовсе не  был  бредом. В  Цюрихе банки. Может быть, Савароне
занимался какими-то спекуляциями в Цюрихе? Может  быть, он перевел из Италии
в Швейцарию крупные суммы денег? А теперь  это запрещено  законом: Муссолини
считает каждую лиру. Бог свидетель:  у семьи и так большие вклады  в  банках
Берна и Женевы, в Швейцарии хватает капиталов Фонтини-Кристи.
     Что  бы ни совершил  Савароне, это будет его последний фортель. Если уж
отец   полез   в   политику,   пускай   отправляется  куда-нибудь   подальше
проповедовать свои идеи. Хоть в Америку.
     Витторио медленно покачал головой, смирившись. Он вывел свою  роскошную
"испано-сюизу" на шоссе. О чем он думает! Савароне -  всегда Савароне! Глава
дома Фонтини-Кристи. Будь его сын хоть семи пядей во лбу, все равно "хозяин"
- Савароне!
     "Воспользуйтесь дорогой к конюшне".
     Интересно зачем? Дорога к конюшне начиналась у  северной границы имения
в трех милях к востоку от  главных  ворот. Ладно, он поедет по  этой дороге.
Должно же у отца быть основание для такого распоряжения. Без сомнения, столь
же идиотское, как и те дурацкие игры, в которые он играет. Ну да ладно: хотя
бы внешне следует выказать сыновнее послушание. Ибо сын собирался решительно
поговорить с отцом.
     Так что же случилось в Цюрихе?
     Он  миновал  главные  ворота  Кампо-ди-Фьори и  доехал до развилки. Там
свернул налево и,  проехав  еще  около двух миль к  северным  воротам, снова
свернул налево, к имению. Конюшня находилась в трех четвертях мили от ворот,
туда  вела  грунтовая   дорога.  Тут   легче  проехать  верхом,  этим  путем
пользовались всадники, направляясь в поля и к тропинкам, огибающим с  севера
и запада лес, в центре  родового поместья Фонтини-Кристи. Лес позади главной
усадьбы, который делился надвое ручьем, струящимся с северных гор.
     В ярком свете фар он увидел знакомую фигуру Гвидо Барцини, старик махал
рукой,   прося   остановиться.  Этот   Барцини  тот   еще  фрукт.   Старожил
Кампо-ди-Фьори, всю жизнь проработал на конюшне.
     - Быстрее, синьор Витторио! - сказал Барцини, наклонившись к  открытому
окну. - Оставьте машину здесь. Уже нет времени.
     - Нет времени? Для чего?
     - Хозяин разговаривал со  мной минут  пять назад. Он  сказал, чтобы вы,
как  только появитесь,  позвонили ему из конюшни, прежде чем  направиться  в
дом.
     Витторио посмотрел на  часы в  приборном щитке. Они показывали двадцать
восемь минут одиннадцатого.
     - Торопитесь, синьор! Фашисты!
     - Какие фашисты?
     - Хозяин. Он вам все расскажет.
     Фонтини-Кристи вышел из машины и пошел за Барцини по мощенной камешками
тропинке, ведущей к входу в  конюшню. Они  зашли в мастерскую, где аккуратно
развешанные сбруи, подпруги, вожжи обрамляли бесчисленные грамоты и почетные
ленты  -  свидетельства  превосходства герба Фонтини-Кристи. На стене  висел
телефон, связанный с господским домом.
     - Что происходит, отец? Ты не знаешь, кто мне звонил в Белладжо?
     -  Молчи!  - закричал  Савароне. - Они будут здесь с  минуты на минуту.
Немецкие каратели.
     - Немецкие?
     -  Да.  В  Риме  надеются  застать  здесь  тайную встречу  партизан. Не
застанут, конечно. Нарушат тихий  семейный ужин. Запомни! У тебя  на сегодня
был запланирован семейный ужин. Ты просто задержался в Милане.
     - Но какие дела у немцев с Римом?
     - Позже объясню. Только запомни...
     И вдруг Витторио услышал в трубке отдаленный визг шин и  урчание мощных
моторов. От восточных ворот к дому мчалась колонна автомобилей.
     - Отец! - закричал Витторио. - Это имеет какое-нибудь отношение к твоей
поездке в Цюрих?
     На том конце провода молчали. Наконец Савароне заговорил:
     - Возможно. Оставайся там!
     - Что случилось? Что произошло в Цюрихе?
     - Не в Цюрихе. В Шамполюке.
     - Где?
     - Потом! Мне  надо вернуться к остальным. Оставайся там! Не показывайся
им на глаза. Мы поговорим, когда они уберутся.
     Раздался  щелчок. Витторио обернулся к Барцини.  Старый конюх копался в
ящиках древнего  комода, набитого уздечками и вожжами.  Наконец он нашел то,
что искал:
     пистолет и бинокль. Он вытащил их из ящика и передал Витторио.
     - Пойдемте! -  сказал он гневно. - Посмотрим. Сейчас  хозяин задаст  им
жару.
     Они поспешили  к дому, стоящему посреди  сада. Когда грунтовое покрытие
сменилось  мощеным, они  резко  взяли влево и забрались  на  крутую  насыпь,
возвышающуюся над кольцом  подъездной дороги. Они остались  в темноте, внизу
все было залито ярким светом прожекторов.
     От  восточных  ворот мчались три  автомобиля  - большие  мощные  черные
машины. Свет их фар, прорезавший ночной мрак, поглотило ослепительное сияние
прожекторов.  Машины подъехали к дому,  резко затормозили  и остановились на
одинаковом расстоянии друг от друга перед мраморными ступеньками, ведущими к
дубовым входным дверям.
     Из машин выскочили люди. Все они были одеты в одинаковые черные плащи и
вооружены.
     Вооружены!
     Витторио не  отрываясь смотрел, как  эти  люди - семь,  восемь,  девять
человек - взбежали  по  ступенькам  к  дверям.  Высокий  человек  впереди  -
командир - поднял руку и жестом приказал  блокировать двери. С обеих  сторон
встали по четыре  человека. Он  дернул  за цепь звонка  левой  рукой, правой
сжимая пистолет.
     Витторио  поднес  бинокль к глазам.  Лица  он  не  разглядел,  оно было
обращено к двери, но пистолет оказался в  фокусе: немецкий "люгер". Витторио
перевел  бинокль  на стоящих рядом. У них тоже было немецкое оружие.  Четыре
"люгера" и четыре автомата "бергман" 38-го калибра.
     У  Витторио вдруг свело  желудок, кровь ударила в голову. Он  не  верил
своим глазам. Рим позволил такое? Невероятно!
     Он навел бинокль на автомобили. Их  водители были в тени. Витторио стал
всматриваться в того, кто сидел в последней машине.
     Человек обернулся  через  правое плечо,  свет  прожектора  осветил его.
Короткая стрижка,  черные волосы с совершенно седой прядью, взбегающей вверх
ото лба. Что-то в этом человеке показалось  Витторио знакомым: форма головы,
эта седая прядь... Но Витторио так и не вспомнил.
     Дверь  отворилась. В дверном  проеме показалась горничная  и  испуганно
уставилась на  высокого мужчину  с пистолетом. Витторио в ярости смотрел  на
то, что происходит внизу. Рим заплатит за это оскорбление! Высокий оттолкнул
горничную  и ворвался  в дом, за ним последовали  восемь  других  с  оружием
наперевес. Горничная исчезла.
     Рим дорого заплатит!
     В доме послышались крики. Витторио услышал грозный  голос отца, а затем
и гневные возражения братьев.
     Раздался страшный грохот, звон стекла. Витторио схватился за пистолет в
кармане. Но почувствовал сильную руку на запястье.
     Старик Барцини. Старый конюх крепко сжал  руку Витторио, но  взгляд его
был устремлен в сторону дома.
     - Там слишком много оружия.  Вы ничего  не сумеете сделать, - сказал он
тихо.
     Со стороны  дома  снова раздался страшный грохот  - теперь ближе. Левая
створка  огромной дубовой  двери распахнулась,  и на крыльцо выбежали  люди.
Сначала дети - перепуганные, плачущие. Потом женщины - его сестры и жены его
братьев. Потом  мать,  с  гордо поднятой  головой. На руках у нее был  самый
маленький  ребенок. Отец и братья вышли  последними -  их подгоняли  тычками
стволов одетые в черное люди.
     Всех собрали  на освещенной  круглой площадке  перед домом. Голос отца,
требующего  объяснить,  кто  несет  ответственность  за   это  бесцеремонное
вторжение, перекрывал шум.
     Но настоящий кошмар был впереди.
     Когда это началось, Витторио  Фонтини-Кристи подумал, что сойдет с ума.
Его  оглушил треск  автоматов,  его ослепили  вспышки выстрелов. Он рванулся
вперед, изо всех  сил  стараясь вырваться из объятий Барцини, извивался всем
телом, пытаясь высвободить шею и рот от мертвой хватки старика.
     Одетые в черное люди  открыли огонь из  всех стволов. Женщины бросались
на  детей, прикрывая их  своими  телами,  а его  братья грудью  ложились  на
выстрелы, сотрясающие ночь. Вопль ужаса, боли  и ярости  нарастал в слепящем
свете,  заливавшем место казни. Курился  дым; тела  замирали в окровавленных
одеждах. Детей перерезало пополам,  пули разрывали рты  и глазницы. Лохмотья
мяса,  внутренностей,  осколки  черепов  пронзали  клубящееся  марево.  Тело
ребенка  лопнуло   на  руках   матери.  А  Фонтини-Кристи  так  и   не  смог
высвободиться из крепких рук Барцини, не смог соединиться со своими родными.
     Он  чувствовал,  как  огромная тяжесть  прижимает его  к земле,  давит,
стискивает нижнюю челюсть, не давая ни единому звуку сорваться с его губ.
     И вдруг сквозь какофонию стрельбы и криков прорезались слова. Голос был
громовым, он заглушил автоматные очереди, но не остановил их.
     Это кричал отец. Он взывал к нему из бездны смерти:
     -  Шамполюк...  Цюрих   -  это  Шамполюк!..   Цюрих   -   это   река...
Шамполю-ю-ю-ю-юк!
     Витторио впился зубами в пальцы, зажимавшие ему рот,  ломавшие челюсти.
На какое-то мгновение ему удалось высвободить руку - руку с пистолетом, - он
попытался поднять ее и выстрелить.
     Но  не  смог.  На него  вновь навалилась страшная тяжесть, ему  до боли
вывернули  запястье, пистолет  выпал из пальцев.  Исполинская рука пригибала
его голову к холодной земле. Он ощутил на губах привкус  крови, она мешалась
с грязью.
     Из смертельной бездны вновь полетел громовой крик:
     - Шамполюк! И все затихло.
     <b><i>Глава 3</b>
     30 декабря 1939 года</i>
     "Шамполюк... Цюрих - это Шамполюк... Цюрих - это река..."
     Слова утонули  в  криках  и  стрельбе.  Перед его мысленным взором сиял
белый свет прожекторов, клубился  пороховой дым, текли красные реки крови, в
ушах стояли вопли ужаса и невыносимой боли.
     Он стал свидетелем казни. Сильных мужчин, дрожащих от страха детей, жен
и матерей. Его родных.
     О Боже!
     Витторио  обхватил  руками голову и уткнулся лицом в грубое  домотканое
покрывало крестьянской кровати, слезы заструились у него по щекам.  Это была
ткань, не дорожная грязь; его куда-то перенесли. Последнее, что он помнил, -
как его  лицо вжали в глинистую почву. Притиснули, не  давая пошевелиться, и
он лежал ослепленный, чувствуя во рту теплую кровь и холодную землю...
     Лишь слух его был свидетелем катастрофы.
     - Шамполюк!
     Матерь Божья...
     Все   семейство   Фонтини-Кристи   уничтожили   в   свете   прожекторов
Кампо-ди-Фьори.  Всех  Фонтини-Кристи,  кроме  одного. И  он  отомстит Риму.
Последний из Фонтини-Кристи сдерет мясо, слой за слоем, с лица дуче, оставив
напоследок глаза, куда он медленно вонзит лезвие ножа.
     - Витторио, Витторио...
     Он слышал свое имя и  все  же  не слышал  его. Это был шепот, тревожный
шепот, грезы страдания.
     - Витторио! - Кто-то сжал ему руку. Шепот донесся откуда-то  сверху, из
темноты. В нескольких дюймах от своего лица  он  увидел глаза и  губы  Гвидо
Барцини. Печальные глаза конюха поблескивали в полумраке.
     - Барцини! - только и мог он вымолвить.
     -  Простите  меня.  У  меня не  было  выбора.  Вас  бы  убили  вместе с
остальными.
     - Да, знаю. Казнили бы. Но за что? Во имя всего святого, за что?
     -  Немцы.  Это  все, что нам  пока  известно.  Немцы хотели  уничтожить
Фонтини-Кристи. Они  хотят  убить  и  вас.  Все порты, аэродромы и дороги  в
Северной Италии блокированы.
     - Рим  позволил это сделать! - Витторио еще ощущал на языке вкус крови,
еще чувствовал боль в челюсти.
     -  Рим  затаился,  -  тихо сказал  Барцини. -  Лишь  немногие  нарушают
молчание.
     - Что они говорят?
     -  То,  что  им приказали  говорить,  немцы.  Что  Фонтини-Кристи  были
предателями и что их убили итальянцы. Что  семья помогала французам, посылая
деньги и оружие через границу.
     - Бред!
     - А в  Риме сплошной  бред. И  полно  трусов.  Поймали осведомителя. Он
висит вниз головой на  пьяцца дель-Дуомо. Его тело изрешечено пулями, а язык
прибит гвоздем  к  черепу. На  шею  партизаны  повесили табличку:  "Этот гад
предал Италию, его кровь течет из стигматов Фонтини-Кристи".
     Витторио отвернулся. Воспоминания  жгли:  пороховой  дым в  белом свете
прожекторов, трупы,  распростертые  на  земле,  густо-красные  пятна,  казнь
детей...
     - Шамполюк, - прошептал Витторио.
     - Прошу прощения?
     -  Мой  отец. Умирая под  выстрелами, он  прокричал название: Шамполюк.
Что-то произошло в Шамполюке.
     - Что это значит?
     - Не знаю. Шамполюк  находится  в Альпах, высоко в горах. "Цюрих -  это
Шамполюк. Цюрих - это река". Так  отец кричал перед смертью. Но  в Шамполюке
нет реки.
     -  Ничем   не  могу  вам  помочь,  -  сказал  Барцини.  Он  выпрямился,
встревоженно глядя на Витторио  и взволнованно потирая  руки. - Теперь у нас
нет времени думать об этом. Не теперь.
     Витторио взглянул на смущенного работника, сидевшего на краю кровати. В
комнате были грубые дощатые стены. В десяти -  пятнадцати шагах от кровати -
приоткрытая дверь, но ни одного окна.  Стояло еще несколько кроватей - он не
мог их сосчитать. Это был барак.
     - Где мы?
     - К югу от Бавено. На козьей ферме.
     - Как мы сюда попали?
     -  Лучше  и  не спрашивайте.  Ребята с  реки  привезли  нас  сюда.  Они
встречали нас  с  машиной на дороге  от  Кампо-ди-Фьори.  Партизан  из  Рима
кумекает в лекарствах. Он сделал вам усыпляющий укол.
     - Ты перенес меня с насыпи к западной дороге?
     -Да.
     - Но это же больше мили.
     - Может быть. Вы большой, но не тяжелый. - Барцини встал.
     -  Ты спас мне жизнь. - Витторио уперся руками в грубое одеяло и сел на
кровати, прислонившись спиной к стене.
     - Своей смертью не отомстишь.
     - Я понимаю.
     -  Нам  надо  уходить.  Вам  уезжать  из  Италии,  мне  возвращаться  в
Кампо-ди-Фьори.
     - Ты возвращаешься?
     - Там я могу сделать больше. Принести им больше вреда.
     Фонтини-Кристи   некоторое  время  смотрел   на  Барцини.   Как  быстро
невообразимое стало жизнью. Как быстро  люди отвечают зверством на зверство,
и как  необходим  такой ответ.  Но времени теперь  нет. Барцини прав: думать
придется потом.
     -  Я  могу каким-то образом выбраться  из страны?  Ты  сказал, что  вся
Северная Италия блокирована.
     - Да, обычные  пути  перекрыты.  На вас  охотится Рим  под руководством
Берлина. Но есть иные-пути. Говорят, англичане помогут.
     - Англичане?
     - Так говорят. Партизаны всю ночь ловили их по рации.
     - Англичане. Не понимаю.
     Они  ехали  в  старом  грузовике-развалюхе без тормозов, с разболтанным
переключателем  скоростей,  но  вполне  еще пригодном  для  разбитых  дорог.
Конечно,  по быстроходности ему нельзя было тягаться ни  с мотоциклами, ни с
государственными автомобилями, зато ничего лучше не  придумаешь для сельской
местности - обычный грузовичок, в непокрытом кузове  которого уныло трясутся
несколько коз.
     Витторио, как и шофер, был одет  в замызганную, перепачканную навозом и
пропотевшую  крестьянскую  одежду.  Ему  вручили  потрепанное  удостоверение
личности  - теперь  он был Альдо  Равена, бывший рядовой итальянской  армии.
Само  собой  разумеется, что он полуграмотный  крестьянин;  разговаривать  с
полицейскими,  если придется,  он  должен  был просто,  грубовато  и, может,
чуть-чуть враждебно.
     Они  ехали  с  самого рассвета к юго-западу по  Туринскому шоссе и,  не
доезжая Турина,  свернули  к юго-востоку, на Альбу. Если в дороге ничего  не
случится, они доберутся до Альбы к ночи.
     В баре  на главной  площади  Альбы  - пьяцца Сан-Джорно  -  они  должны
встретиться  с англичанами  -  двумя  оперативниками  из МИ-6.  Те  доставят
Фонтини-Кристи к побережью и помогут миновать военные  посты,  стоящие через
каждую милю вдоль  всего побережья  от  Генуи до Сан-Ремо. "Это  итальянские
солдаты, действующие с немецкой дотошностью", - так сказали Витторио.
     Этот участок  побережья Генуэзского залива считался наиболее подходящим
для  перехода через  границу. На  протяжении  многих  лет он служил основным
"окном"  для  корсиканских   контрабандистов.  Корсиканцы   утверждали,  что
безраздельно господствуют  на  пляжах  здешнего  скалистого  побережья.  Они
называли этот берег мягким подбрюшьем Европы и знали каждый его дюйм.
     Англичанам  это  было  на  руку. Они  нанимали  корсиканцев, чьи услуги
оплачивались  по  высшей   ставке.  Сейчас   они  помогут  Лондону  провести
Фонтини-Кристи через  контрольно-пропускные пункты, посадят в лодку и выйдут
в  открытое  море, где  в  заранее намеченный час к северу от  Рольяно  близ
корсиканского берега  всплывет  на поверхность подводная  лодка  Британского
королевского флота и заберет беглеца на борт.
     Вот  что  сообщили Витторио  те самые  "безмозглые дураки", которых  он
презрительно  называл  малыми детьми,  играющими в  бирюльки. Эти  "дикари",
заключившие  странный союз  с  его отцом, спасли ему жизнь. Вернее,  спасают
крестьяне,  которые  имеют прямую связь с далекими англичанами, далекими, но
не слишком. Не дальше Альбы.
     Но как? Почему? Что - Бога  ради -  делают англичане?  Почему эти люди,
которых  он почти не знал, с которыми  едва ли  перемолвился словом  -  лишь
приказывал и не замечал, - что делают они? И почему? Он не был им другом, не
был и врагом, но уж точно - не другом.
     Эти вопросы пугали Фонтини-Кристи. Белый  свет, смерть  и кошмар, и  он
был не в состоянии постичь - даже пожелать своего спасения.
     Они находились в восьми милях от Альбы, на повороте проселочной дороги,
идущей  параллельно  с  Туринским  шоссе. Шофер-партизан  устал,  его  глаза
покраснели от  слепящего солнца. Теперь  тени раннего вечера обманывали его,
спина  болела от напряжения. Если не считать редких заправок, он не  покидал
своего места. Нельзя было терять ни минуты.
     - Дай я немного поведу.
     - Да мы уже почти приехали, синьор.  Вы же не. знаете эту дорогу.  А  я
знаю.  Мы въедем в Альбу с  востока,  по виа Канелли. У въезда в город может
быть армейский пост. Не забудьте, что вам надо говорить.
     - Лучше помалкивать.
     Грузовичок  влился в  редкий поток  транспорта на виа Канелли  и  легко
поспевал  за другими  автомобилями. Как и предполагал водитель,  у  въезда в
город они увидели двух солдат.
     Остановили почему-то  именно их машину.  Водитель свернул  на  песчаную
обочину  и   затормозил.  Со  стороны  водителя  подошел  сержант,  а  возле
Фонтини-Кристи остановился рядовой.
     - Откуда вы? - спросил сержант.
     - С фермы южнее Бавено, - ответил партизан.
     - Столько проехали ради пяти коз?
     -  А это для разведения. Лучшие производители. Они только на  вид такие
хилые. Десять тысяч лир за козлов и восемь - за коз.
     Сержант поднял брови. Он даже не улыбнулся.
     - Ты-то, по виду судя, столько не стоишь. Покажи удостоверение.
     Партизан полез в задний карман штанов  и  достал потрепанный  бумажник.
Вытащил оттуда удостоверение и протянул сержанту.
     - Тут сказано, что ты из Варалло. - Живу в Варалло. Работаю в Бавено.
     - Южнее Бавено, - напомнил  ему сержант сухо. - Теперь ты, - сказал он,
обращаясь к Витторио. - Твое удостоверение.
     Фонтини-Кристи сунул руку в карман куртки,  задев рукоятку пистолета, и
вытащил удостоверение. Протянул шоферу, а тот отдал сержанту.
     - Ты был в Африке?
     - Да, сержант, - ответил Витторио.
     - В каком подразделении?
     Фонтини-Кристи молчал.  Ответа  у него не было.  Он лихорадочно пытался
вспомнить,  что  писали  тогда газеты  - какие-нибудь  названия  или  номера
воинских подразделений.
     - Седьмой корпус.
     -  Ясно.  -  Сержант   вернул  удостоверение.   Витторио  вздохнул.  Но
радоваться было рано. Сержант схватился за ручку дверцы, дернул и распахнул.
     - Выходите оба!
     - Что такое? Почему? - заканючил  партизан,  - Нам  надо  добраться  до
места засветло. Времени в обрез.
     -  Вылезайте!  -  Сержант  вытащил  из  черной кобуры большой армейский
револьвер и направил его на  них. Потом резко бросил рядовому:  - Возьми его
на мушку!
     Витторио  взглянул на  шофера.  Тот взглядом приказал ему  делать,  что
сказано. Но быть начеку и готовым действовать.
     Когда они вылезли из грузовика, сержант приказал пройти вместе с  ним к
патрульному  домику  у телеграфного столба. От распределительной коробки  на
столбе к домику  тянулся телефонный кабель, он крепился к крыше; узкая дверь
была распахнута.
     На  виа Канелли стало больше машин - или так показалось Фонтини-Кристи.
Мимо проносились легковые автомобили, но попадались и грузовики,  похожие на
тот,  в котором  они ехали. Многие  водители,  завидев  вооруженных  солдат,
которые  вели  к домику двух  крестьян, на всякий  случай притормаживали.  А
проехав опасное место, давали газу и спешили убраться подальше.
     - Какое право вы имеете  нас  останавливать! -  кричал  шофер. - Мы  не
совершили никакого преступления! Разве это  преступление - зарабатывать себе
на жизнь?
     - Преступление давать ложную информацию.
     - Какая ложная информация! Мы - рабочие из Бавено, и, клянусь Мадонной,
это сущая правда!
     - Эй,  поосторожней!  - саркастически заметил сержант. -  Ко всем твоим
грехам добавится еще и богохульство. Заходите!
     Патрульный  домик  внутри   был  даже   теснее,  чем  казался  снаружи.
Комнатушка - шесть шагов в длину  и пять в ширину.  Они едва  помещались там
вчетвером.  Но взгляд партизана  сказал Витторио,  что такая  теснота  им на
руку.
     - Обыщи их! -  приказал  сержант рядовому.  Солдат поставил винтовку на
пол стволом вверх.  И тогда  партизан сделал странную вещь. Он обхватил себя
руками, словно отказываясь  подчиниться.  Но  он же  не  был  вооружен  - он
говорил об этом Фонтини-Кристи.
     - Ты меня обворуешь! -  закричал он куда громче, чем было необходимо, и
его крик эхом отдался от деревянных стенок. - Все солдаты воруют!
     -  Нам наплевать на  твои лиры.  Тут проезжают автомобили  пороскошнее.
Убери руки!
     - Даже в Риме всегда дают объяснения. Сам  дуче говорит, что с рабочими
нельзя  так  обращаться.  Я  маршировал в фашистских колоннах!  Мой приятель
воевал в Африке!
     Да  что же он такое  вытворяет? - подумал Витторио.  Почему так странно
себя ведет? Он же только разозлил солдат!
     - Не испытывай  мое терпение, свинья! Мы ищем человека из  Маджоре. Все
дорожные  посты  ищут  его.  Тебя  остановили  потому,  что  у  тебя  номера
маджорского района. Вытяни руки!
     - Бавено! Мы из Бавено, а не из Маджоре. Кто же врет?
     Сержант посмотрел на Витторио.
     - Солдат, который действительно воевал в Африке, никогда не скажет, что
служил в седьмом корпусе. Он расформирован.
     Сержант еще не договорил, когда партизан закричал:
     - Синьор! Ваш - другой!
     Рука  шофера метнулась вниз, выхватив револьвер у сержанта. Внезапность
нападения и громкий крик партизана, сотрясший тесный домик, произвели нужный
эффект. Солдаты растерялись. У Витторио не было времени на раздумье, он лишь
надеялся,  что  его  спутник  знает,  что делает.  Рядовой дернулся к  своей
винтовке, ухватившись левой рукой за ствол, а правой пытаясь нащупать спуск.
Фонтини-Кристи навалился на него, прижал  к стене, ударил затылком о твердое
дерево. С головы рядового слетела пилотка, в волосах тут же показалась кровь
и потекла по лбу. Он рухнул на пол.
     Витторио обернулся. Партизан зажал  сержанта в угол и молотил рукояткой
револьвера.  Лицо сержанта превратилось  в кровавое месиво:  смотреть на это
зрелище было страшно.
     - Быстрее! - крикнул партизан, когда сержант осел на  пол.  - Подгоните
грузовик к двери. Вплотную к двери. Поставьте между дорогой и домиком. Мотор
не глушите.
     -  Хорошо!  -  сказал  Фонтини-Кристи,  который  еще  не  оправился  от
жестокости и стремительности происшедшего в последние минуты.
     - Синьор! - крикнул партизан, когда Витторио уже выходил за дверь.
     - Да?
     - Ваш  пистолет, пожалуйста. Дайте мне его. А то эти армейские как гром
грохочут.
     Фонтини-Кристи  поколебался,  потом  вытащил  пистолет  и отдал  своему
спутнику.  Партизан дотянулся  до  висящего на Стене телефона и одним рывком
сдернул его с петель, оборвав провод.
     Витторио  подогнал  грузовичок  к  двери,   левые  колеса  остались  на
асфальте: грузовик  не уместился между домиком и обочиной. Он  надеялся, что
задние  сигналки  светят  достаточно  ярко, чтобы  их  заметили подъезжающие
машины и успели вовремя объехать.
     Партизан вышел из домика и сказал Витторио:
     - Выжмите газ, синьор. Путь мотор ревет - чем громче, тем лучше.
     Фонтини-Кристи так и сделал. Партизан бегом вернулся в домик. В  правой
руке он сжимал пистолет Витторио.
     Выстрелы  прозвучали резко и сильно: два  хлопка,  неожиданно и страшно
разорвавшиеся посреди  шума  проносящихся  мимо  машин  и  ревущего  мотора.
Витторио смотрел на домик со смешанным чувством страха, трепета и непонятной
печали. Он вступил в мир насилия, который никогда не мог понять.
     Из  домика показался партизан. Он  плотно закрыл за собой дверь, влез в
кабину, захлопнул дверцу и кивнул
     Витторио.  Фонтини-Кристи переждал  несколько  секунд, пропуская  поток
машин, и нажал на газ. Старенький грузовичок рванулся с места.
     - На виа Монте есть гараж, там можно спрятать грузовик, перекрасить его
и сменить номера. Это в миле от пьяцца Сан-Джорно. Мы дойдем туда от  гаража
пешком. Я скажу вам, где свернуть.
     Партизан протянул Витторио пистолет,
     - Спасибо, - сказал  Фонтини-Кристи  смущенно,  опуская оружие в карман
куртки. - Ты их убил?
     - Естественно, - просто ответил партизан.
     - Надо думать, другого выхода не было.
     - Конечно. Вы уедете в Англию, синьор. А я остаюсь в Италии. Меня могут
опознать.
     - Понятно, - сказал Витторио с легким сомнением в голосе.
     -  Не  хочу вас обидеть, синьор  Фонтини-Кристи,  но,  по-моему, вам не
вполне  понятно.  Для вас,  кто всю жизнь прожил в Кампо-ди-Фьори, это все в
новинку. Но для нас - нет. Мы уже двадцать лет воюем. Я лично - десять лет.
     - Воюете?
     - Да. Кто, как вы думаете, обучает ваших партизан?
     - Что ты хочешь сказать?
     - Я  коммунист,  синьор.  Могущественные  промышленники  Фонтини-Кристи
получают уроки борьбы от коммунистов!
     Грузовик  мчался  вперед. Витторио крепко сжимал  руль, пораженный,  но
почему-то не испуганный словами своего спутника.
     - Я этого не знал, - сказал он.
     - Странно, правда? - заметил партизан. - Никто никогда не спрашивал.
     <b><i>Глава 4</b>
     30 декабря 1939 года Альба, Италия</i>
     Бар   был   переполнен,   все   столики   заняты,   посетители   громко
разговаривали.  Витторио   прошел  следом  за  партизаном,  уворачиваясь  от
жестикулирующих рук и протискиваясь  сквозь нехотя  расступавшихся людей,  к
стойке бара. Они заказали по чашке кофе с бренди.
     - Вот они! - сказал партизан, указывая на столик в углу зала.
     Там   сидели    трое   рабочих:   об   их   классовой    принадлежности
свидетельствовали  грязная одежда  и простецкие лица. За столиком  оставался
один свободный стул.
     - Откуда ты знаешь? Мне казалось, мы должны встретиться с двумя, а не с
тремя. С англичанами. К тому же там всего один стул.
     -   Посмотрите   вон   на   того  здоровяка  справа.  Его   ботинки   -
опознавательный знак. На них пятна оранжевой краски, небольшие, но заметные.
Это корсиканец. А те двое - англичане. Подойдите к ним и скажите:
     "Наше  путешествие  прошло  без  приключений".  Вот  и  все.  Парень  в
заляпанных ботинках встанет и уйдет. Сядьте на его место.
     - А ты?
     - Я скоро подойду. Мне надо поговорить с корсиканцем.
     Витторио сделал все, как ему было велено. Здоровенный парень в ботинках
встал,  недовольно  вздохнув.  Фонтини-Кристи  сел  на  его  место.  Сидящий
напротив него англичанин заговорил.  Итальянские фразы  он строил правильно,
но слова подыскивал с трудом.
     -  Мы  искреннейше сожалеем. Ужасно, просто ужасно. Мы вывезем  вас  из
страны.
     - Благодарю вас. Мы можем говорить по-английски. Я им свободно владею.
     - Хорошо,  - сказал  второй. - Мы не были  в этом  уверены. У нас  было
слишком  мало времени, чтобы узнать  о  вас  побольше. Мы  прилетели сегодня
утром из Лейкенхита. Корсиканцы встретили нас в Пьетра-Лигуре.
     -  Все так быстро произошло, - сказал Витторио. - Я еще не оправился от
пережитого.
     - Да,  это понятно, - сказал первый. - Вам  надо держать себя в  руках.
Нам приказано доставить вас в Лондон. Без вас мы не можем вернуть