Мэри Хиггинс Кларк. С тех пор, как уснула моя красавица --------------------------------------------------------------- © Copyright Мэри Хиггинс Кларк © Copyright Марина Иванова (frommarina@rogers.com), перевод с английского --------------------------------------------------------------- 1 Чрезвычайно осторожно - как никогда - он вел машину, направляясь к Моррисон - парку. Никаких признаков рассвета, несмотря на то, что часы уже показывают шесть. Как всегда невпопад, сеноптики твердят о "сокращении количества осадков". Снегопад, напротив, только усилился, хлопья липнут к ветровому стеклу. Тяжелые серые облака - словно гигантские надувные шары, готовые вот-вот разорваться, чтобы обрушить новую порцию. Въезд в парк. Даже заядлые бегуны вряд ли отважатся вылезти в такую погоду. На трассе его обогнала полиция, но, включив мигалку, пронеслась мимо. Должно быть, на вызов. Да и с какой стати копам его останавливать? Кому взбредет в голову проверять его багажник? ... где под кучей сумок и запасной шиной, в пластиковом мешке для мусора сейчас лежит шестядисятилетняя Этель Ламбстон, та самая известная писательница. Точнее сказать, то, что от нее осталось ... Он свернул с автострады на стоянку. Почти пустая, как он и надеялся. Лишь несколько засыпанных снегом машин. "Какие-то чокнутые туристы, - предположил он. - Не хватало еще на них нарваться." Прежде, чем вылезти из машины, он внимательно осмотрелся. Никого. Снег валит, не переставая. Когда он уберется, снег закроет все: и его следы, и то место, которое станет ее последним пристанищем. Если повезет, то к тому времени, как тело будет обнаружено, от него вообще мало что останется. Сначала он проделал весь путь налегке, пытаясь уловить обострившимся слухом посторонние звуки в завывании ветра и шуме деревьев. Дорожка круто пошла вверх. По обеим сторонам ее громоздились здоровенные камни. Сюда немногие рисковали карабкаться. А для всадников это вообще запретная территория - кому из тренеров охота, чтобы провинциальные домохозяйки, составляющие большинство их клиентов, сломали себе шею. В прошлом году ему вдруг вздумалось залезть на эту скалу, но остановившись перевести дух на огромном валуне, он потерял равновесие и упал, откинувшись назад. Углубление, куда он скатился, напоминало раззинутый рот. Еще тогда ему подумалось, что в случае надобности это может послужить идеальным тайником. То и дело соскальзывая , он все-таки взобрался наверх по ледяному насту. Все было так, как он запомнил, только сама впадина казалась сейчас немного меньше, но тем не менее вполне глубокая, чтобы втиснуть туда тело. Дальше предстояло самое сложное. Он отправился назад, к машине. Теперь надо быть предельно осмотрительным. Не дай Бог, его кто-нибудь заметит. Машину он припарковал под углом на случай, если кто-нибудь вдруг проедет мимо. Так не будет видно, что именно он тащит из багажника. Хотя обычный черный мешок для мусора не должен привлечь внимания. При жизни Этель производила впечатление достаточно хрупкой дамы, но запеленатое в пластиковый мешок тело, которое он попытался взвалить себе на плечи, было почти неподъемным. Он подумал, что все ее дорогие туалеты маскировали довольно тяжелый скелет. Наверное, она уже начала коченеть; даже и мертвая, она не упустит случая сделать ему гадость. Мешок все время сползал и никак не удавалось удобно за него ухватиться. То приподнимая, то таща его волоком, он карабкался вверх. Наконец, совершенно разъяренный и став от этой ярости сильнее, он рывком подтянул мешок к пещерообразной впадине. По первоначальному замыслу он должен был оставить тело в мешке, но в последнюю минуту передумал. Все эти эксперты сейчас стали такими умными, черт бы их побрал, еще разнюхают чего - ниточки от ковра или одежды, или волосок, - то, что никак не заметишь невооруженным глазом. Не обращая внимания на порывистый ветер, обжигающий лицо, на снег, который превращался на щеках и подбородке в ледяную корку, он втиснул мешок во впадину и попытался развязать узел. Узел не поддавался. Снова разозлившись, он собрал все силы, дернул его и, невольно отпрянув, сморщился, когда показалось тело Этель. Белый шерстяной костюм заляпан кровью. В воротнике блузки видна рана на горле. Один глаз слегка приоткрыт и смотрит вниз, что придает лицу задумчивый вид. При жизни рот Этель не закрывался ни на минуту. И сейчас ее губы были сложены так, как будто она готовится изречь что-то, как всегда, не терпящее возражений. "Последнее ее высказывание было, конечно, роковой ошибкой," - подумал он мрачно и не без удовлетворения. Даже в перчатках ему было противно к ней прикасаться. Она была мертва уже почти четырнадцать часов. От тела исходил слабый сладковатый запах. Или это ему только казалось? С внезапным омерзением он оттолкнул труп и принялся закидывать его камнями. Все же пещерка оказалась достаточно глубокой, и камни, аккуратно падая, скрывали тело полностью. Даже, если кого-то и занесет сюда, то камни не рассыпятся под ногами. Работа была завершена. Снег тоже сделал свое дело - его следы сюда уже занесены, а через 10 минут, как он уедет, будут уничтожены и его следы обратно, и отпечатки колес машины. Он скомкал разорванный пакет и заторопился назад. Единственное, что он сейчас желал, это поскорее убраться отсюда, пока никто не встретился. Подойдя к стоянке, он задержался и осмотрелся. Те же машины стояли в снегу, больше никого. Спустя 5 минут он уже ехал в обратном направлении. Окровавленный разорванный мешок, послуживший саваном для Этель, был засунут под запасную шину в багажнике. Там же лежали два ее чемодана, дорожный саквояж и сумка. Дорога теперь обледенела. Как всегда в эти утренние часы, на ней было. Через несколько часов он вернется в Нью-Йорк, в привычный реальный мир. Последнюю остановку он сделал у озера, чтобы избавиться от багажа. Озеро находилось недалеко от автострады и было так загрязнено, что рыбаки давно уже перестали ездить сюда. Сейчас это была просто свалка, куда сбрасывали даже автомобили. Самое подходящее место для сумок и чемоданов Этель. Тяжелые, они сразу пойдут на дно и затеряются в грудах мусора. Размахнувшись, он как можно дальше закидывал вещи и наблюдал, как они исчезали в темной воде. Теперь осталось только избавиться от пластикового мешка, на нем должны остаться следы крови. Для этого лучше остановится у мусорного бака, когда Вест-Сайд хайвей будет позади. Завтра утром увезут мусор и вместе с ним эту последнюю улику. Дорога обратно в город заняла 3 часа. Трасса становилась все более и более оживленной и ему приходилось проявлять осторожность, чтобы держаться на расстоянии от других машин. Не хватало еще вляпаться в какую-нибудь аварию. Никто ни при каких обстоятельствах не должен его запомнить. Все шло по плану. На несколько секунд он затормозил на Девятой Авеню, чтобы избавиться от мешка. В восемь часов он вернул машину на заправку на Десятой авеню, которая в целях дополнительного дохода сдавала в аренду старые автомобили. Только наличные. Он также знал, что никаких записей они не ведут. В десять часов, переодетый после душа, он глотал виски, стараясь унять внезапную нервную дрожь. Мысли его постоянно крутились вокруг то одного, то другого эпизода, начиная с того момента, как он стоял в квартире Этель и выслушивал ее насмешки и издевательства. Его терпение лопнуло. Старинный ножик с ее стола в его руке. Ее лицо, искаженное страхом. Попытка увернуться. Невыразимое наслаждение перерезать это горло, наблюдать, как она пятиться назад, в кухню и в конце концов падает на покрытый керамической плиткой пол. Он до сих пор изумляется своему спокойствию тогда. Он запер дверь, чтобы не помешала какая-нибудь нелепость, например, случайное появление хозяина дома или знакомого, у которого оказался бы ключ. Если кто-то и обнаружит, что дверь заперта изнутри, то, конечно же, решит, что Этель предпочитает сейчас, чтобы ей не докучали. Ее чудаковатость была всем хорошо известна... Потом он разделся и, оставшись в одном белье, натянул перчатки. Этель планировала уехать, чтобы поработать над книгой. Если ему удастся убрать ее отсюда, люди так и подумают. За ней водилось исчезать на недели, а то и месяцы. Сделав еще большой глоток виски, он вспомнил, как отбирал одежду из ее гардероба, снимал окровавленный халат, натягивал колготки, засовывал ее руки в рукава блузки и жакета, застегивал юбку, надевал украшения, обувал ее. Он содрогнулся при воспоминании о том, как он поворачивал тело таким образом, чтобы кровь пролилась на блузку и костюм. Сделать это было необходимо, чтобы создать иллюзию, что в момент смерти она была одета именно так. Он даже позаботился о том, чтобы срезать все ярлыки с одежды - так будет сложнее установить личность. Потом разыскал длинный пластиковый мешок в шкафу, скорее всего, от вечернего платья, которое вернули из химчистки, и засунул ее туда. Следующим делом он застирал те места на восточном ковре, куда попала кровь, и вымыл с хлоркой керамическую плитку на кухне; потом уложил в чемодан одежду и бижутерию, проделывая все это в невероятной спешке... Он снова до краев наполнил стакан виски, вспоминая, как зазвонил телефон. Включился автоответчик с записью голоса Этель: "Оставьте сообщение. Я отвечу, если меня оно заинтересует." От неожиданности он вскрикнул. Когда звонивший повесил трубку, он отключил автоответчик. Ни к чему сохранять сообщения: потом звонившие припомнят, что сорвались назначенные встречи. Квартира Этель находилась на первом этаже роскошного четырехэтажного особняка. У нее был свой отдельный вход слева от крыльца общего входа, и со стороны улицы ее дверь не была видна. Опасным представлялся лишь путь в дюжину шагов от этой двери до тротуара. Внутри квартиры он чувствовал себя относительно спокойно. Гораздо сложнее было выйти из нее. Засунув тщательно завернутое тело Этель, а также собранные им вещи под кровать, он открыл наружную дверь. Воздух был промозглым , вот-вот, похоже, должен был пойти снег. Ледяная струя ветра прошлась по квартире. Он поспешил захлопнуть дверь. Только начало седьмого - улицы еще полны людей, возвращающихся с работы. Он выждал еще около двух часов, после чего выскользнул из квартиры, заперев замок на два оборота ключа и отправился на поиски дешевой машины напрокат. Удача не покидала его; вернувшись, ему удалось припарковать автомобиль почти прямо напротив особняка. Уже стемнело и улицы опустели. В два захода он перенес чемоданы и сумки в багажник. Теперь предстояло вынести тело. Он поднял воротник пальто, натянул чью-то старую кепку, которую нашел на полу в машине и вынес пластиковый мешок из квартиры. Захлопывая багажник, он наконец почувствовал, что, кажется, спасен. Чертовски страшно было возвращаться назад в квартиру, чтобы убедиться, что не осталось ни следов крови, ни вообще следов его пребывания здесь. Все внутри него умоляло его добраться до ближайшего парка и поскорее избавиться от тела, утопив его, но он отдавал себе отчет, что это было бы безумием. Полиция вполне может обратить внимание на человека ночью в парке. Вместо этого он отогнал машину за шесть кварталов; не нарушая привычного распорядка, сделал свои дела, а в пять часов утра уже влился в поток водителей, спешащих на работу. Все проделано чисто, уговаривал он сам себя. Пронесло! Но делая последний согревающий глоток виски, его вдруг как током пронзило. Он понял, какую ужасную ошибку допустил, и также понял, кто наверняка мог из-за этой оплошности указать на него. Нив Керни. ----------------------------------------------------------------------------------------------------2 Радио включилось в 6.30. Нив дотянулась правой рукой, нащупывая ручку настройки, чтобы убрать назойливо сладкий голос диктора, но задержалась, начиная понимать серъезность сообщения по мере того, как оно, вытесняя сон, входило в ее сознание. За ночь выпало восемь инчей снега. Не садиться за руль без крайней необходимости. Временно запрещено парковать автомобили на проезжей части. Школы закрыты до специального объявления. Снегопад предположительно продлиться до вечера. "Ужасно," - подумала Нив, потягиваясь и кутаясь в одеяло. Она терпеть не могла пропускать свою обычную утреннюю пробежку. Потом встрепенулась, вспомнив о своих планах на сегодня. Две швеи живут в Нью-Джерси и, следовательно, вряд ли смогут приехать по такой погоде. Это значит, что ей лучше бы прийти пораньше и подумать, как можно переиграть расписание Бетти, которой придется поработать одной. Бетти живет на углу 82 и 2 улиц, она сможет пробежать шесть кварталов до магазина, несмотря на погоду. С сожалением оставляя уютное тепло постели, она откинула одеяло, торопливо пересекла комнату и подойдя к шкафу, достала оттуда старый махровый халат, который ее отец называл не иначе, как "наследием крестоносцев". "Если бы женщины, которые тратят огромные деньги, чтобы купить у тебя наряды, видели тебя в этой тряпке, они бы снова вернулись к Клейну". "Во-первых, Клейн уже двадцать лет, как отошел от бизнеса, а во-вторых, увидев меня, они сказали бы, что я эксцентрична, - отвечала она. - Это только прибавило бы мне загадочности". Она завязала пояс, в очередной раз испытывая мимолетное сожаление о том, что унаследовала хрупкость матери, а не сухощавую фигуру с прямыми плечами, которая могла бы ей достаться со стороны отца и его кельтских предков; затем прошлась щеткой по черным, как уголь, вьющимся волосам, тоже представляющими собой "фирменный знак" рода Россетти. И широко расставленные вишневого цвета глаза со зрачками с темной каемочкой, опушенные чернющими ресницами тоже были "от Росетти". Но кожа ее была молочно-белая - кельтская, с едва заметными веснушками на прямом носике. Большой рот и крепкие зубы - это все тоже было от Майлса Керни. Шесть лет назад, когда она закончила колледж и убедила Майлса, что не собирается никуда уезжать, он настоял, чтобы Нив обустроила свою спальню по-новому. Охотясь на аукционах Сотбис и Кристис, она насобирала кучу разных несочетаемых на первый взгляд вещей: кровать с медными спинками и старинное зеркало, Бомбейский сундук и кресло Викторианской эпохи, а также старый персидский ковер, переливающийся всеми цветами радуги. Стеганому покрывалу и подушкам с пропылившимися оборками была возвращена первоначальная белизна. Кресло стояло, заново обтянутое лазурным бархатом. Такого же цвета каймой был отделан ковер на полу. Белоснежные стены стали прекрасным фоном для красивых картин и копий, доставшихся в наследство от семьи матери. Журнал "Вуменс веар дэйли" фотографировал Нив в ее спальне, называя комнату изысканно элегантной, "носящей неповторимый отпечаток руки Нив Керни". Нив засунула ноги в пушистые тапочки, которые Майлс, посмеиваясь, именовал ее ценным трофеем, и отдернула штору. Она подумала, что сеноптикам не нужна сейчас особая проницательность, чтобы предсказать снегопад. Окна ее комнаты в Швабхаус на 74-ой улице и Риверсайд-драйв выходили прямо на Гудзон, но сейчас она едва могла разглядеть дома по ту сторону реки, в Нью-Джерси. Хенри Гудзон - парквей был совершенно заснежен и уже полон машин. Люди из пригородов стремились попасть сегодня в город пораньше. Майлс был уже в кухне и варил кофе. Нив чмокнула его в щеку, стараясь не замечать его уставшего вида. Это означало, что он снова плохо спал. "Если только, сдавшись, не принял в очередной раз снотворное", - подумала она. "Как наша Легенда?", - спросила Нив. С тех пор, как он в прошлом году ушел на пенсию, газеты именовали его не иначе, как "Легендарным Комиссаром Нью-Йорка". Он этого терпеть не мог. Игнорируя вопрос, он бросил взгляд на дочь и изобразил крайнее удивление. "Не хочешь ли ты сказать, что пропустила пробежку по Центральному Парку? - воскликнул он, - Что значит какой-то фут снега для отважной Нив?" В течении нескольких лет они вместе совершали эти пробежки. Сейчас ему запретили бегать, но он всегда волновался за нее, когда она это делала рано утром одна. Она подозревала, что это у него просто вошло в привычку - волноваться за нее. Нив достала из холодильника кувшин с апельсиновым соком. Не спрашивая, наполнила высокий стакан для Майлса, маленький - для себя, и стала готовить тосты. Майлс был любителем плотных завтраков, но сейчас яичница с беконом была полностью исключена из его рациона. Остались сыр и ветчина - по его словам, "закуска, после которой должна следовать нормальная еда". Обширный инфаркт, который он перенес, положил начало диете и конец его карьере. Они завтракали, привычно погрузившись в утреннюю "Таймс", разделив ее на две части, но, подняв глаза, Нив заметила, что Майлс не читает, а сидит, не шевелясь, вперив неподвижный взгляд в газетный лист. Тост и сок стояли нетронутыми, он лишь отпил кофе. Нив отложила свою половину газеты. "Ну-ка, дай мне , - сказала она. - Что там могло так подействовать на тебя? Тебе ли впадать в такое оцепенение; ты уж столько всего насмотрелся." "Нет, я в порядке, - ответил Майлс.- По крайней мере если ты имеешь в виду мое сердце, то оно не болит." Он бросил газету на пол и потянулся за своим кофе. "Никки Сепетти сегодня выходит из тюрьмы". Нив от удивления приоткрыла рот . "Но я думала, что ему отказали в условном освобождении еще в прошлом году." "В прошлом году он подавал в четвертый раз. Выторговывался буквально каждый день приговора, в основном напирали на его отличное поведение. Этой ночью он будет в Нью-Йорке." От ненависти его лицо окаменело. "Пап, посмотри на себя в зеркало. Еще немножко, и у тебя снова будет инфаркт". Нив заметила, что у нее и самой дрожат руки . Она вцепилась в край стола, надеясь, что Майлс ничего не заметил и не подумал, что она боится. "Меня не волнует Сепетти и его угрозы во время вынесения приговора. Ты потратил годы, чтобы установить его причастность... - Она смешалась и умолкла, затем продолжила: - Ни одной крошечной зацепки против него. И, ради Бога, не надо тут же начинать паниковать, только потому что он снова замаячил на горизонте ." Ее отец был прокурором, который засадил за решетку всю мафиозную семью Никки Сепетти. На вынесении приговора Никки спросили, хочет ли он взять слово. Тот указал на Майлса. "Как я понимаю, работенку я тебе задал неплохую, они даже сделали тебя комиссаром. По-здрав-ля-ю. Прекрасная статья о тебе и твоей семье в "Пост". Позаботься хорошенько о своей жене и ребенке, им понадобится сейчас твоя защита." Две недели спустя Майлс присягнул на звание комиссара полиции. А еще через месяц тело его молодой жены, матери Нив, 34-летней Ренаты Росетти Керни, было найдено в Центральном парке с перерезанным горлом. Преступление так и осталось нераскрытым. x x x Нив не стала спорить, когда Майлс настоял на том, чтобы вызвать ей такси до работы. "Невозможно идти в такой снег", - сказал он ей. " Это не из-за снега, и мы оба это знаем ", - возразила она. Целуя его на прощание, она потянулась к нему и обняла. "Майлс, единственное, о чем стоит сейчас волноваться - это твое здоровье. Вряд ли Никки Сепетти снова собирается в тюрьму. И, если он вообще умеет молиться, то, могу поспорить, он просит Бога, чтобы со мной еще долго ничего не случилось. Все в Нью-Йорке, кроме тебя, считают, что какой-то мерзавец напал на маму и убил ее, в то время, когда она не отдавала ему свой кошелек. Она, возможно, начала кричать по-итальянски, и он запаниковал. Поэтому, пожалуйста, забудь о Никки Сепетти, и оставь Богу судить того, кто отнял у нас нашу маму. Ладно? Обещаешь?" Он лишь едва заметно кивнул в ответ на ее слова. "Тебе пора, - сказал он. - Такси ждет, счетчик работает, а мне пора к телевизору - уже начинается моя игра ." Снегоочистители старались вовсю, но от их, по выражению Майлса, "немощных потуг" проку было немного. Пока машина с Нив, затертая другими, пробиралась по скользким улицам, выворачивала на пересекающую парк с запада на восток 81-ую улицу, Нив поймала себя на том, что в голову навязчиво лезут бесполезные "если". Если бы был найден убийца мамы, Майлсу со временем удалось бы смириться с этой потерей, как смирилась сама Нив. А так для него это постоянно открытая болезненная рана. Он все время винит себя за то, что не уберег Ренату. Все эти годы он сходил с ума от мысли, что не принял всеръез угрозу, что при огромных возможностях, которыми располагала полиция Нью-Йорка под его же руководством, ему не удалось найти того, кто выполнял - а в этом он был убежден - заказ Сепетти. Найти убийцу, рассчитаться с ним и с Сепетти за смерть Ренаты стало для Майлса нереализованной потребностью. Нив поежилась. В машине было холодно. Водитель, должно быть, взглянул в это время в зеркало, потому что обронил: "Простите, мисс, обогреватель неважно работает". "Не беспокойтесь", - она повернулась к окну, не желая быть втянутой в разговор. Она никак не могла перестать размышлять, используя глаголы в условном наклонении. Если бы убийца был найден и наказан сразу, Майлс мог бы еще как-то устроить свою личную жизнь. Несмотря на свои шестьдесят восемь лет, он все еще привлекательный мужчина, и даже сейчас находится немало женщин, посылающих многозначительные улыбки худощавому широкоплечему комиссару с густыми, рано поседевшими волосами, живыми синими глазами и неожиданно мягкой улыбкой. Она была так глубоко погружена в свои мысли, что не заметила, как такси остановилось перед магазином. "Нив Плейс" - затейливым росчерком было написано на кремово-голубом навесе. Сквозь две мокрые от снега витрины, выходящие на 84-ую улицу и на Мэдисон Авеню, видны были манекены, стоящие в томных позах, одетые в легкие шелковые, прекрасно пошитые платья. Зонты от дождя напоминали легкие солнечные зонтики. Это была идея Нив. А плащики, тонкие и разноцветные, были наброшены манекенам на плечи. Нив шутила , говоря, что единственная цель этих плащиков - сделать женщину заметной в серой пелене дождя, но они тем не менее имели бешеный успех. "Вы здесь работаете? - спросил таксист, пока Нив расплачивалась. - Похоже, дорогой магазин". Нив неопределенно кивнула, а сама подумала: "Это мой магазин, дружочек". Это было реальностью, в которую она до сих пор не могла поверить. Шесть лет назад магазин, что стоял на этом месте, обанкротился. Хозяином был старинный друг ее отца, известный дизайнер Энтони делла Сальва. Он-то и заставил ее выкупить магазин. "Ты молодая, тебе и карты в руки, - говорил он с сильным итальянским акцентом, который стал теперь неотъемлемой частью его имиджа. - Кроме того, ты работаешь в моде еще со школьной скамьи. Но самое главное, у тебя, кроме знаний, есть интуиция. Я одолжу тебе денег для начала. Если ничего не выйдет, я спишу это со счетов, но все получится. Ты сможешь дать делу толк. А мне надо подыскать другое место для своих моделей." Это как раз было последнее, в чем нуждался Сал, и они оба знали это, но Нив была ему признательна. Майлс решительно восстал против того, чтобы она брала у Сала в долг. Но Нив все же рискнула. Кроме волос и глаз Нив унаследовала от матери еще кое-что - это было в высшей степени развитый вкус к одежде. В прошлом году она возвратила Салу долг, включая проценты согласно условиям денежного рынка, на выплате которых сама настояла. Она не удивилась, застав Бетти в швейной мастерской за работой. Голова Бетти была склонена, как всегда ее лицо выражало крайнюю сосредоточенность благодаря постоянно нахмуренным бровям. Тонкие морщинистые руки владели иглой с виртуозностью хирурга. Она подрубала затейливо расшитую бисером блузку. Крашеные в медный цвет волосы лишь подчеркивали пергаментную тонкость ее кожи. Нив отгоняла от себя мысль о том, что Бетти уже за семьдесят. Она просто отказывалась думать о том дне, когда та надумает уйти на пенсию. "Я тороплюсь поскорее это закончить, - объявила Бетти. - На сегодня жуткое количество заказов". Нив стянула перчатки и размотала шарф. "Мне ли не знать. И Этель Ламбстон настаивала, чтобы все было готово ко второй половине дня." "Я знаю. Я возьмусь за ее вещи сразу после этого, чтобы потом не выслушивать ее сварливые замечания, если не все тряпки будут готовы." "Но если бы все клиенты были такими, как она... " - заметила Нив мягко. Бетти кивнула. "Я тоже так считаю. И, кстати, я хотела вам сказать, хорошо, что вы подсказали миссис Ятс купить именно это платье. То, которое она меряла вначале, шло ей , как корове седло." "Кроме всего прочего, оно на полторы тысячи долларов дороже. Но как я могла допустить, чтобы она его купила. Рано или поздно она посмотрелась бы в зеркало повнимательнее. Ей достаточно обтягивающего лифа, а юбка должна быть свободной и длинной." Удивительно, какое количество посетителей отважно игнорировали снег и скользкие тротуары, чтобы прийти в магазин. Две продавщицы не справлялись с обслуживанием, поэтому Нив весь день провела в торговом зале. Эту часть своей работы она любила больше всего, но за последний год заставила себя ограничиться обслуживанием лишь нескольких личных клиентов. В полдень она зашла в свой кабинет в задней части магазина перехватить, как обычно, сандвич и кофе и позвонила домой. Майлс был очень оживлен. "Я бы мог выиграть тысячу четыреста долларов и автомобиль в "Колесе фортуны", - объявил он. - Я отгадал так много, что мог бы даже забрать фарфорового далматина за 600 долларов, которого они выставили в качестве приза." "Таким ты мне нравишься намного больше,"- заметила Нив. " Я говорил со своими мальчиками. Они направили толковых ребят присматривать за Сепетти. И еще они говорят, что он очень болен и уже не так агрессивен." В голосе Майлса звучало удовлетворение. "А они не напомнили тебе, что не считают Сепетти причастным к смерти мамы? - Нив не стала ждать ответа. - Было бы здорово, если бы ты приготовил на ужин макароны. В холодильнике куча всяких соусов. Сделаешь, хорошо?" Нив повесила трубку, чуствуя себя спокойнее. Она проглотила последний кусочек бутерброда с холодной индейкой, допила кофе и вернулась в торговый зал. Три из шести примерочных были заняты. Наметанным глазом она замечала все, что происходит в магазине. Вход со стороны Мэдисон Авеню вел в отдел украшений и аксессуаров. Нив знала, что одна из составляющих ее успеха - это возможность купить бижутерию, сумочки, обувь, шляпки, шарфы; таким образом женщины, покупая платья или костюмы, не должны были разыскивать подходящие к ним аксессуары в других магазинах. Интерьер магазина был выдержан в кремовых тонах и на этом фоне красиво смотрелась ярко-розовая обивка диванов и кресел. Спортивная одежда, а также вешалки с юбками, блузками и брюками были расположены в просторных нишах двумя ступеньками выше подиумов для демонстрации моделей. Не считая манекенов в роскошных платьях, другой одежды видно не было. Посетительницу усаживали в кресло, и продавец выносил, предлагая, костюмы, платья и вечерние туалеты. Это Сал посоветовал ей действовать таким образом. "Иначе вся одежда будет сброшена с вешалок. С самого начала создавай репутацию дорогого эксклюзивного магазина," - говорил он и был, как всегда, прав. Сочетание кремового и розового в интерьере придумала сама Нив. "Когда женщина смотрится в зеркало, необходим фон, гармонирующий с тем, что я продаю", - объясняла она дизайнеру по интерьеру, который во что бы то ни стало рвался к исключительно ярким цветам и броским сочетаниям. Послеобеденное время тянулось медленно, пришли только несколько клиенток. В три часа Бетти показалась из швейной мастерской. "Заказ для Ламбстон готов", - объявила она Нив. Нив сама подбирала вещи для Этель Ламбстон, на этот раз в основном весеннюю одежду. Острая на язычок шестидесятилетняя Этель была свободным журналистом и писателем, в ее послужном списке значился один бестселлер. "Я пишу буквально обо всем, - с придыханием говорила она Нив на открытии магазина. - У меня свежий взгляд. Я стараюсь видеть вещи глазами разных женщин, ведь каждая смотрит под своим углом зрения. Я пишу о сексе и об отношениях между людьми, о животных и о том, как вести домашнее хозяйство, о различных организациях и о торговле недвижимостью, и о волонтерской работе, и о политических партиях, и ..." Она запнулась, чтобы перевести дыхание, ее темно-синие глаза сверкали, а светлые волосы взлетали при каждом взмахе головы. "Но вот в том, что я так много работаю и вся проблема.Просто ни минутки не остается на себя. Я запросто могу надеть коричневые туфли к черному платью. То, что в твоем магазине можно сразу все купить, просто замечательно. Ты будешь подбирать мне наряды сама." Начиная с того дня, все шесть лет Этель Лабстон была постоянным и уважаемым клиентом. Она требовала, чтобы каждую купленную вещь Нив сопровождала соответствующими аксессуарами, а также списком, что к чему надевать. Нив бывала иногда в роскошном доме, где Этель снимала квартиру на первом этаже, чтобы помочь Этель решить, какую одежду оставить на следующий год, а от какой пора избавиться. Последний раз Нив просматривала гардероб Этель три недели назад. На следующий день Этель явилась в магазин и заказала новые туалеты. "Я уже почти закончила ту статью о моде, где поместила интервью с тобой, - сказала она Нив. - Многим она придется не по вкусу, но тебе понравится, я сделала тебе неплохую рекламу." Разобрав одежду, Этель и Нив не могли прийти к согласию лишь по поводу одного костюма, который Нив отложила. "Мне бы не хотелось, чтобы ты его носила. Это Гордон Стюбер. Я не выношу этого человека и отказалась впредь продавать что-либо из его вещей. " Этель внезапно рассмеялась. "Вот увидишь, что я написала о нем. Я разнесла его в пух и прах. Но этот костюм мне нравится, его одежда на мне всегда хорошо сидит." Cейчас, тщательно упаковав заказ в плотный сверток, Нив почувствовала, как ее губы сжались, едва она бросила взгляд на одежду Стюбера. Шесть недель назад женщина, которая каждый день приходит убирать магазин, попросила Нив поговорить с ее приятелем, у которого были какие-то проблемы. Этот парень, мексиканец, рассказал Нив о том, как он работал в нелегальном цеху в Южном Бронксе. Условия там были совершенно невыносимы, и этот цех принадлежал Гордону Стюберу. "У нас нет вида на жительство. Он угрожает выставить нас. На прошлой неделе я был болен, так он уволил меня и мою дочь и не собирается платить нам то, что должен". На вид девушке, с которой он пришел, можно было дать около тридцати. "Ваша дочь! - воскликнула Нив. - Сколько же ей лет?" - "Четырнадцать." Нив отменила заказ, который она сделала Гордону Стюберу, и послала ему стихотворение Елизабет Барри Браунинг - поэтический вариант закона о детском труде в Англии, в котором подчеркнула строчку "И маленькие, маленькие дети, о мои братья, как они горько плачут!" Кто-то из офиса Стюбера передал это в "Вуменс Веар Дэйли". Издатель поместил стихотворение на первую страницу рядом с язвительным письмом к Стюберу, а также призвал продавцов бойкотировать продукцию тех предприятий, где преступают закон. Энтони делла Сальва был расстроен. "Нив, готов поспорить, что у Стюбера есть гораздо больше, что прятать, кроме этой фабрики. Благодаря тебе сотрудники Федерального ведомства стали рыскать вокруг его доходов и налогов." "Прекрасно, - возразила Нив. - Если он и здесь нечист на руку, я надеюсь, они возьмутся за него хорошенько." "Ладно, - решила она, расправляя костюм Стюбера на вешалке, - это будет последняя его вещь, которая выйдет из моего магазина." Ей не терпелось прочитать статью Этель, которая - она знала - скоро выйдет в "Контемпорари Вумен" , журнале, с которым Этель сотрудничала в качестве редактора. Наконец, Нив составила список для Этель. Вечерний голубой шелковый костюм - белая шелковая блузка - украшения из коробки А. Розово-серый ансамбль - серые "лодочки" - соответствующая сумочка - украшения из коробки Б. Черное платье для коктейля... " Всего восемь туалетов. С украшениями это почти семь тысяч долларов. Этель тратила такую сумму три - четыре раза в год. Как-то она поделилась с Нив, что при разводе 22 года назад, ей удалось получить кругленькую сумму, которую она сумела разумно поместить. "Кроме того, он пожизненно обязан платить мне тысячу долларов ежемесячно в качестве алиментов. Он заявил своему адвокату, что каждый потраченный цент стоит того, чтобы избавиться от меня. А на суде он сказал, что, если я когда-нибудь выйду еще раз замуж, мой муж должен быть глух, как пень. Если бы не эти его заявления, может, я бы его и пожалела. Он снова женился, у него трое детей и постоянные проблемы с тех пор, как он открыл роскошный бар на Колумбус Авеню. Каждый раз он мне звонит и умоляет хоть чуть-чуть ослабить петлю, но я отвечаю ему, что подходящий мне "глухой пень" еще не нашелся." Нив почувствовала мимолетную неприязнь к Этель, но та неожиданно добавила с ноткой зависти: "Я всегда мечтала о семье, но он даже ребенка не хотел. Мы развелись, когда мне было 37, после пяти лет замужества ." Нив сочла своим долгом перечитать статьи Этель и сразу поняла, что несмотря на болтливость и кажущееся легкомыслие, она прекрасный писатель. Какого бы предмета ни коснулась Этель, чувствовалось, что она досконально изучила то, о чем пишет. С помощью секретарши Нив запечатала скрепками пакет с одеждой. Украшения и обувь были запакованы отдельно в кремово-розовые коробки с выведенным сбоку названием: "Нив Плейс". Со вздохом облегчения она набрала номер Этель. К телефону никто не подходил, и автоответчик не срабатывал. Нив все ждала, что Этель вот-вот ворвется, запыхавшаяся, как всегда, и как всегда на улице ее будет ожидать такси. В четыре часа в магазине уже не было ни одного посетителя, и Нив отпустила всех домой. "Черт бы ее побрал," - подумала она по адресу Этель. Она бы тоже пошла домой. Снег все еще валил. В такой снегопад не так-то просто будет найти такси. Нив пыталась дозвониться Этель в пол-пятого, в пять, в половине шестого. Размышляя, что же ей дальше делать и не находя других вариантов, Нив решила подождать до половины седьмого - в это время магазин обычно закрывался, а потом по дороге домой завезти вещи прямо к Этель. В конце концов, она сможет оставить их у суперинтенданта. Ведь в путешествии, если она все-же надумала ехать, Этель понадобятся новые туалеты. Диспетчер выслушал заказ Нив на такси. "Мы отозвали все наши машины, мадам. Невозможно ездить. Но вы можете оставить свое имя и адрес." Но услыхав имя, его тон переменился: "Нив Керни! Почему вы сразу не сказали мне, что вы дочь Комиссара? Я обещаю, мы вас доставим домой ." Машина подъехала в двадцать минут седьмого. Они еле тащились по почти полностью заснеженным улицам. Едва Нив заикнулась об остановке, водитель возмутился: "Учтите, леди, я не буду глушить двигатель." Внутри квартиры не слышно было ни звука, на звонок никто не отвечал. Безуспешными оказались и попытки найти суперинтенданта. В особняке было всего 4 квартиры, но она понятия не имела, кто живет в них и не могла рисковать, оставив одежду незнакомым людям. В конце концов Нив вырвала листок из блокнота и написала: " Ваш заказ у меня. Позвоните мне, когда придете". Под подписью она поместила свой домашний телефон и просунула записку дверь. Потом, согнувшись под грудой коробок и пакетов, вернулась в машину. В это время в квартире Этель Ламбстон подняли записку, оставленную Нив , прочли ее, отбросили и продолжили поиски стодолларовых банкнот, которые Этель регулярно припрятывала под коврами или между подушками на диване. Деньги, в шутку называемые Этель "зарплатой от тряпки Симуса". Майлс не мог избавиться от назойливой тревоги, которая росла внутри него с каждым днем. Его бабушка обладала шестым чувством. "Я чувствую, - говаривала она, - Что-то произойдет." Майлс отчетливо помнил, как бабушка получила фотографию его кузины из Ирландии. Ему тогда ему было десять лет. Бабушка, взглянув на снимок, заплакала: "В ее глазах - смерть." Два часа спустя зазвонил телефон: сообщили, что кузина погибла в результате несчастного случая. 17 лет назад Майлс никак не прореагировал на угрозы Никки Сепетти. У мафии существовал свой собственный моральный кодекс. Они никогда не трогали жен и детей своих врагов. А Рената погибла. В три часа дня, проходя через Центральный Парк, чтобы забрать Нив из частной школы, она была убита. В тот холодный ветреный ноябрьский день в парке никого не было. Ни одного свидетеля, который мог бы рассказать, кому удалось заставить Ренату свернуть в тропинки, и как она оказалась в пустынном месте позади здания музея. Майлс сидел в своем кабинете, когда в половине пятого раздался телефонный звонок. Это был директор частной школы, который сообщил, что миссис Керни не пришла забрать Нив. Они звонили домой, но там никого не оказалось. "Что-то случилось?" Положив трубку, Майлс почувствовал, как тошнота подступает к горлу - он уже почти наверняка знал, что произошло что-то страшное. Через 10 минут полиция принялась обыскивать Центральный парк. Его машина была еще в пути, когда по рации передали, что тело надено. В парке оцепление полиции сдерживало любопытных. Пресса, как обычно, подоспела одной из первых. Майлс только помнил вспышки света, которые ослепили его, когда он шагнул к тому месту, где лежала Рената. Херб Шварц, заместитель комиссара, присутствовавший там, умолял: "Прошу тебя, Майлс, не смотри, ". Но Майлс оттолкнул руку Херба, опустился на колени на замерзшую землю и откинул одеяло, которым она была прикрыта. Казалось, что Рената спит. Ее прекрасное лицо застыло, лишенное выражения ужаса, которое так часто приходилось видеть ему на лицах жертв. Глаза закрыты. Она сама закрыла их в последний момент или их закрыл Херб? В первое мгновение Майлсу почудилось, что на ней надет красный шарф. Нет. Хоть он и видел немало убитых, но на этот раз профессионализм подвел его. Его мозг просто отказывался понять, что произошло, а глаза отказывались видеть ее перерезанное горло. Воротник белой спортивной куртки весь покраснел от крови. Капюшон был откинут назад, и лицо покоилось на подушке густых угольно-черных волос. Ее спортивный костюм тоже пропитался кровью; и в белой куртке на белом снегу Рената, даже в смерти, выглядела, как на обложке модного журнала. Майлс едва совладал с первым порывом обнять ее, прижать к себе, вдохнуть в нее жизнь, но - уж он-то знал - к ней запрещено было даже прикоснуться. Он лишь легонько поцеловал ее в щеку, глаза и губы. Его рука скользнула по горлу Ренаты, но он тут же отдернул ее, всю в крови. "В крови мы встретились, и в крови расстаемся," - мелькнуло у него в голове. Майлс пришел в полицию, когда ему исполнился двадцать один год. Не успев войти в курс дела, он сразу после бомбардировки в Пирл Харбор, был призван в армию. Спустя три года в составе Пятой армии Марка Кларка он воевал за Италию. Они брали город за городом. В Понтиси Майлс зашел в совершенно заброшенную церковь. Через несколько мгновений послышался взрыв, и кровь хлынула у него из головы. Он резко развернулся и увидел немецкого солдата, присевшего за алтарем. Падая, Майлс успел в него выстрелить. Майлс пришел в себя, чувствуя как маленькая рука трясет его. "Идем со мной," - прошептал кто-то ему в ухо по-английски с сильным акцентом. Сквозь туман боли в голове он ничего не соображал. Его глаза слиплись от запекшейся крови, он ничего не видел. Вдалеке слышались выстрелы. Ребенок - он понял, что это был ребенок, девочка - вел его по пустынным улицам. Напрягая мозг, Майлс пытался сообразить, где она подобрала его и удивляясь, почему она одна. Он слышал грохот своих армейских ботинок по каменной мостовой, звук отворяемых ржавых ворот, потом возбужденный быстрый шепот - объяснение ребенка. Сейчас она говорила по-итальянски, и он ничего не понимал. Дальше он почувствовал, как кто-то, поддерживая, укладывает его в постель. Он то и дело проваливался в небытие и просыпался, чувствуя, как нежные руки моют его и перевязывают голову. Первое ясное воспоминание - о военном враче, которого привели осмотреть Майлса. "Вы даже не представляете себе, какой вы счастливчик, вам повезло, - приговаривал врач. - О некоторых наших ребятах этого уже не скажешь. Вчера нас отбросили. Много погибло." После войны Майлс воспользовался законом о льготах демобилизованным и поступил в колледж. Здание колледжа в Фордхэм Роуз Хилл было всего в нескольких милях от того места в Бронксе, где он вырос. Его отец, капитан полиции, был настроен скептически. " Все, что мы смогли сделать для тебя, это заставить тебя закончить школу, - заметил он. - И не потому что Бог обделил тебя мозгами, а потому, что ты никогда не утруждал себя засунуть нос в книжки." Тем не менее через четыре года, закончив с отличием колледж, Майлс поступил в Высшую школу права. Отец был польщен, но предупреждал: "Ты все равно коп в душе и не забывай об этом, когда получишь все свои славные дипломы." Школа права. Адвокаткая контора. Частная практика. Это тянулось до тех пор, пока Майлс Керни не понял, что хорошему адвокату не стоит больших усилий превратить обвиняемого в подзащитного. Его это не привлекало. Майлс принял предложение стать Государственным прокурором. Это был 1958 год. Ему тридцать семь. За эти годы он встречался со многими девушками, наблюдая, как они одна за другой выходят замуж. Но как только он сам начинал подумывать о женитьбе, словно какой-то голос шептал ему: "Подожди, у тебя еще все впереди". Намерение съездить в Италию возникло не вдруг. "Нельзя сказать, что ты был в Европе, если ты оказался там только для того, чтобы тебя подстрелили, - говорила ему мать, когда он приходя обедать домой, неуверенно делился с ней своими планами, и добавляла: "Тебе не кажется, что не мешало бы навестить ту семью, которая прятала тебя в Понтиси? Я сомневаюсь, что ты тогда как следует отблагодарил их." Он до сих пор признателен матери за этот совет. Потому что, когда он постучал в дверь, ее открыла Рената, которой к тому времени было уже двадцать три года. Рената - тоненькая и высокая, не намного ниже его самого. Рената, которая восхитительно просто сказала:"А я знаю, кто вы. Это вас я привела в ту ночь." "Откуда ты помнишь?" - спросил он. "Мой отец сфотографировал нас с вами до того, как вас увезли. Я всегда держу эту фотографию на моем столике." Они поженились спустя 3 недели. И следующие 11 лет были самыми счастливыми в его жизни. Майлс подошел к окну и выглянул на улицу. По календарю весна наступила неделю назад, но кто возьмется предсказать капризы природы. Он отогнал от себя воспоминания о том, как Рената любила гулять по снегу. Споласкивая и загружая в посудомоечную машину чашку от кофе и тарелку из-под салата, он предался размышлениям о том, что бы стали есть люди, сидящие на диете, если бы исчез вдруг весь тунец. Может, они бы вернулись к старым добрым гамбургерам. От этой мысли он почуствовал, как его рот наполнился слюной. И это напомнило ему, что он должен вытащить из морозильной камеры соус для макарон. В 6 часов Майлс начал готовить обед. Он умело порвал на кусочки листья салата, покрошил зеленый лук, тончайшими полосочками нарезал зеленый перец. Он бессознательно улыбался про себя, вспоминая, что до появления Ренаты салат в его понимании представлял собой помидоры и зелень, заправленные майонезом. Его мать была прекрасной женщиной, но кулинария не входила в число ее достоинств. Основным принципом ее стряпни было стремление "убить все микробы", поэтому отбивные всегда были такими сухими и жесткими, что требовалась известная сноровка, чтобы с ними сражаться. Рената ввела его в мир, где он открыл для себя аромат приправ, нежность лосося, вкус изумительно приготовленных макарон и остроту салатов с чесноком. Нив унаследовала умение хорошо готовить от своей матери, а Майлс требовал признания за собой первенства в единственном, чему он научился - в приготовлении особого салата, который и правда удавался ему превосходно. В 10 минут седьмого он уже начал тревожиться за Нив. Наверное, такси на улицах совсем мало. Господи, только бы она не пошла сейчас через парк. Он попытался дозвониться в магазин, но там никто не отвечал. Майлс уже готов был звонить в ближайший участок, чтобы полицейские проверили парк, как влетела Нив, нагруженная свертками и коробками с одеждой. Майлс ни за что не признался бы Нив в своих трусливых намерениях, вместо этого он принял из ее рук коробки и вопросительно заглянул ей в глаза. "Опять Рождество? - спросил он, - "Для Нив от Нив с любовью"? Ты выгодно себе это продала?" "Майлс, не умничай, - раздраженно ответила Нив. - Могу тебе только сказать, что, может, Этель Ламбстон и хороший клиент, но если бы ты знал, как она порой действует мне на нервы!" Нив забросила коробки на диван и вкратце рассказала о своих бесплодных поисках Этель. Майлс испуганно посмотрел на дочь. "Этель Ламбстон! Эта та самая сплетница, которая была у нас на Рождество?" "Та самая." Сгоряча Нив пригласила Этель на празднование Рождества, которое она и Майлс устраивали дома каждый год. Для начала Этель прижала к стенке епископа Стэнтона, объясняя ему, почему католическая церковь в ХХ веке уже не так популярна, после чего, разнюхав, что Майлс, оказывается, вдовец, уже не отходила от него весь вечер. "Она меня совершенно не интересует. Если тебе нравится, ты можешь поселиться под ее дверью, - предупредил Майлс, - но чтобы в этом доме ее ноги больше не было." 3 Денни Адлеру не слишком-то улыбалось пахать за какие-то гроши плюс чаевые в кафе на углу Лексингтон и 83-й улицы. Но что можно было поделать в его положении условно осужденного. А Майк Тухей - офицер, под бдительное око которого попал Денни, был изрядной свиньей, власть которого распространялась на весь штат Нью-Йорк. Он потребовал бы отчета в происхождении каждого потраченного Денни центе, если б тот не работал. Поэтому работать приходилось и он ненавидел каждую минуту, проведенную в кафе. Денни снял убогую комнатенку с мебелью в дешевом грязном доходном доме на Первой авеню. Чего не мог знать опекающий его офицер, так это то, что большую часть времени Денни проводил не на работе, а на улице, попрошайничая. В целях конспирации каждые несколько дней он менял место и изменял свою внешность. Иногда он одевался пьяницей-бродяжкой в вонючей одежде и стоптанных башмаках, с грязными лицом и волосами. Подпирая стену какого-нибудь здания, он держал в руках обрывок картонки со словами "Помогите, я голодаю". Для простодушных дурачков это было отличной приманкой. Иногда он напяливал вылинявшую военную форму, седой парик, темные очки, прикалывал к груди табличку "Бездомный ветеран" и стоял, опираясь на палку. Жестянка у его ног быстро наполнялась монетами. Благодаря таким вот "выходам" Денни набивал полные карманы мелочи. И они же позволяли ему поддерживать себя в форме, а для Денни не было ничего приятнее, чем предвкушение настоящей работы. Только один или два раза, он не мог не поддаться соблазну замочить кого-нибудь, что он и делал, отбирая у какого-то пьянчужки несколько долларов. Но копам было совершенно наплевать на избитого или зарезанного бомжа, так что в данном случае Денни ничем не рисковал. Через три месяца срок его условного осуждения закончится, он сможет исчезнуть из поля зрения и определиться, где приложить свою энергию. Даже его офицер расслабился. В субботу утром Тухей звонил ему в кафе. Денни живо представил себе Майка, его тщедушное тело, ссутулившееся над столом в неряшливом офисе. "Я говорил с твоим боссом, Денни. Он сказал мне, что ты один из его наиболее заслуживающих доверия работников." "Спасибо, сэр." Если бы Денни сейчас стоял перед столом Тухей, его руки бы тряслись, выдавая нервозность. Он бы был вынужден выдавить подобие слезы из своих светло-карих глаз и изобразить что-нибудь похожее на улыбку. Вместо этого он беззвучно матерился в телефон. "Денни, ты можешь не посылать мне отчет в понедельник. Я буду очень занят и, я знаю, ты из тех, кому я могу верить. Увидимся на следующей неделе." "Да, сэр." Денни повесил трубку. Улыбка - оскал прорезалась морщинами под его выступающими скулами. Половину из прожитых им тридцати семи лет он провел в тюрьме, начиная с двенадцати лет, когда совершил свой первый взлом. Его кожа приобрела за эти годы характерный сероватый оттенок - "тюремную бледность". Денни обвел глазами кафе, с отвращением глядя на крошечные столики для мороженого, металлические стулья, белую пластиковую стойку, объявления о скидках на ланч, хорошо одетых посетителей, погруженных в газеты над тарелками с тостами или кукурузными хлопьями. Его мечты о том, как бы он разделался с этим кафе в целом и с Майком Тухей в частности, были прерваны окриком менеджера: "Давай, Адлер, пошевеливайся! Заказы сами не придут!" "Да, сэр!" "Как мне осточертело это "да, сэр!", - подумал Денни, хватаясь за куртку и коробку с бумажными пакетами. Когда он вернулся в кафе, менеджер отвечал кому-то по телефону. Он взглянул на Денни с обычной кислой миной. "Я просил тебя не говорить по телефону по личным делам в рабочее время," - сказал он и швырнул телефонную трубку Денни в руки. Позвонить ему сюда мог только Майк Тухей. Он произнес имя Майка, но услышал приглушенное: "Привет, Денни." Он узнал этот голос мгновенно. Чарли Сантино - Большой Чарли. Десять лет назад Денни сидел с ним в одной камере в тюрьме в Аттике и потом пару раз выполнял для него кое-какую работенку. Он знал, что у Чарли имеются достаточно высокие связи в криминальных кругах. Денни проигнорировал свирепое выражение на лице менеджера - сейчас всего лишь пара человек у стойки, столики пустые. У него было приятное предчувствие, что то, что скажет Чарли, будет интересным. Машинально он отвернулся к стене и прикрыл трубку ладонью. "Да?" "Завтра, в 11. Брайант- Парк за библиотекой. Ищи черный "Шевролет" 84-го года." Когда на том конце повесили трубку, Денни даже не осознал, что широко улыбается. Все эти снежные выходные Симус Ламбстон просидел один в квартире на 71-ой улице и Вест-Енд Авеню. В пятницу после обеда он позвонил своему бармену. "Я заболел. Скажи Матти, чтобы он поработал за меня до понедельника." Он проспал беспробудно всю ночь сном душевно изнуренного человека, но в субботу утром проснулся, чувствуя, что страх не только не прошел, но почти перешел в панику. Рут уехала в четверг в Бостон и вернется только к воскресенью. Дженни, их младшая, только в этом году поступила в университет в Массачусетсе. Чек, который Симус послал оплатить учебу в весенний семестр вернулся ввиду отсутствия денег на счету. Рут пришлось выпросить срочный долг у себя на работе и поспешила исправить положение. После истерического звонка Дженни родителям у них был такой скандал,что слышно было, наверное, за пять кварталов. "Черт возьми, Рут, я делаю все, что в моих силах, - орал он. - Это не моя вина, что у нас ни шиша денег, если трое детей учатся в колледже. Ты что думаешь, мне деньги с неба сыпятся?" Они стояли друг напротив друга - враждебные, измученные, отчаявшиеся. Ему было стыдно смотреть ей в глаза. Он знал, что приближающаяся старость не прибавила ему привлекательности. Шестьдесят два года. Раньше он поддерживал свое тело в форме при помощи гимнастики и гантелей. Но сейчас появился живот, с которым невозможно стало бороться, некогда рыжеватая шевелюра поредела и приобрела грязно-желтый оттенок, очки, которые он надевал для чтения, подчеркивали отечность лица. Глядясь в зеркало, он иногда переводил взгляд на его с Рут свадебную фотографию. Оба элегантно одетые, обоим еще нет сорока, у каждого это второй брак, счастливые, желающие друг друга. И с баром все должно было пойти гладко, даже несмотря на взятую ссуду, он был уверен, что сможет окупить его за пару лет. Спокойная, выдержанная Рут стала для него прибежищем после того, как он отступил перед притязаниями Этель. "Каждый цент, который я ей выплачу, окупится моим спокойствием," - сказал он тогда адвокату, который всеми силами старался уговорить Симуса не надевать на себя петлю и не соглашаться на пожизненные алименты. Он был счастлив, когда родилась Марси. Через два года неожиданно появилась Линда. И уж совсем нежданно родилась Дженни, когда им обоим было уже по 45 лет. Стройное тело Рут стало производить впечатление коренастого. Когда рента за бар удвоилась, а потом и утроилась, и старые посетители перестали заглядывать туда, ее спокойное лицо приобрело выражение постоянной озабоченности. Она так много хотела дать своим девочкам, а доходы не позволяли этого. Нередко она набрасывалась на мужа: " Вместо нормального дома ты смог дать им лишь кучу мусора." Последние годы, когда прибавились еще затраты на колледж, были мучительными. Ни на что не хватало денег. И эта тысяча долларов в месяц, отрываемая для Этель, пока она не выйдет замуж или умрет, была, как кость поперек горла, которую Этель грызла, не переставая. "Ради Бога, обратись в суд," - подстегивала его Рут. "Расскажи, что ты не в состоянии дать своим собственным детям образование, а эта паразитка уже нажила себе целое состояние. Ей не нужны твои деньги. Она имеет больше, чем она может потратить." Последняя вспышка на прошлой неделе была самой ужасной. Рут вычитала в "Пост", что Этель подписала контракт на книгу с авансом в пол-миллиона долларов. Журналист приводил слова Этель о том, что эта книга, в которой она расскажет "все-все", будет "равносильна взрыву динамита в мире моды". Для Рут это явилось последней каплей. Это, и еще возвращенный за отсутствием денег на счету чек. "Иди к этой... - Рут никогда не употребляла крепких выражений, и сейчас едва сдержала себя. - Скажи ей, что я собираюсь пойти к газетчикам и рассказать им, что она вымогает у тебя деньги. 12 тысяч в год в течении 20 лет!" С каждым словом голос Рут становился все пронзительнее. "Я мечтаю уйти с работы, мне уже 62 года. Потом, ты сам знаешь, пойдут свадьбы. Мы и в могилы ляжем с этой удавкой на шее. Скажи ей, что это будет очень интересная новость, когда напечатают, что одна из их сотрудников - феминистка и шантажирует своего бывшего мужа." "Это не шантаж. Это алименты. - Симус старался, чтобы его голос звучал твердо. - Но ты права. Я схожу к ней." Рут вернется в воскресение к вечеру. К полудню Симус заставил себя выйти из полулетаргического состояния и принялся убирать квартиру. Раньше, два года назад, для этой цели каждую неделю приглашалась женщина. Теперь же они поделили между собой обязанности, причем Рут постоянно ныла, что ей достается больше. "После ежедневной давки в метро бегать все выходные по квартире в обнимку с пылесосом - это то, что мне просто необходимо!" На прошлой неделе она внезапно разразилась слезами: "Господи, как же я устала!" К четырем часам квартира выглядела вполне прилично. Стены, конечно, следовало бы покрасить. Да и линолеум на кухне совсем вытерся. Здание отошло к кооперативу, но выкупить квартиру им было не по силам. Двадцать лет - и ничего, кроме счетов за аренду. Симус поставил на столик в гостиной тарелку с сыром и вино. Мебель устарела и выглядела убого, но сейчас, в мягком вечереющем свете она не смотрелась так ужасно. Только через три года Дженни закончит колледж, у Марси этот год последний, у Линды - первый. "Теперь все должно наладиться," - неожиданно твердо сказал он сам себе. Чем ближе подходило время приезда Рут, тем сильнее у него дрожали руки. Заметит ли она перемену, произошедшую в нем? Она вошла в квартиру в четверть шестого. "Движение ужасное," - сварливо объявила она. "Ты поменяла чек и все объяснила насчет первого?", - спросил он, изо всех сил, стараясь не обращать внимания на интонации жены. Это была "давай-выясним-отношения" - ее любимая интонация. "Конечно. И позволь мне сказать, что бухгалтер в колледже была в шоке, когда я рассказала ей, как Этель Ламбстон все эти годы отбирает у тебя деньги. Они в колледже устраивали для нее встречу полгода назад, чтобы она рассказала о женщинах, зарабатывающих наравне с мужчинами." Рут взяла протянутый ей стакан вина и сделала большой глоток. Он вдруг заметил, совершенно пораженный, что у нее появилась точно такая же, как и у Этель привычка всякий раз облизывать губы после произнесенной вслух гадости. "Что я поменял, женившись вторично?" Эта мысль заставила его разразиться истерическим смехом. "Ладно, оставим это. Ты ее видел?" - огрызнулась Рут. Огромная усталость вдруг охватила Симуса. Перед глазами возникла последняя сцена. "Да, я видел ее." "Ну?" Он осторожно подбирал слова. "Ты была права. Она не хочет, чтобы информация о том, что все эти годы она получала алименты, получила широкую огласку. Она готова пойти на некоторые уступки." Рут поставила стакан, ее лицо изменилось. "Просто не могу поверить, как тебе удалось это?" ...Ядовитый, дразнящий смех Этель в ответ на его угрозы и мольбы. Вспышка дикой ярости, пробежавшая по нему, ужас в ее глазах... Ее последняя угроза... Боже милостивый... "Не верится, что ты теперь не будешь платить ни за шикарные туалеты, которые Этель покупает у Нив Керни, ни за ее роскошное питание." Победный смех Рут бил по его барабанным перепонкам, а ее слова не сразу дошли до его сознания. Симус поставил стакан. "Как ты сказала?" - спокойно переспросил он жену. В субботу утром снег перестал падать, и кое-где на улицах уже можно было пройти. Нив притащила всю одежду Этель обратно в магазин. Бетти кинулась помогать ей. "И ты после всего станешь меня уверять, что она нормальная?" "Откуда я могла знать? - ответила Нив. - В ее квартире мертвая тишина. Честное слово, Бетти, я как вспомню нашу вчерашнюю спешку, у меня возникает желание удушить ее всеми этими тряпками." День был очень занятым. Они давали небольшое объявление в "Таймс" с рекламой разноцветных платьев и плащей, и реакция превзошла все ожидания. Глаза Нив сияли, когда она видела, как ее продавщицы выписывают внушительные счета. В который раз она про себя поблагодарила Сала за то, что он подтолкнул ее шесть лет назад. В 2 часа Юджиния, чернокожая девушка, бывшая модель, а сейчас первая помощница Нив, напомнила той, что пора бы сделать перерыв на ланч. "У меня есть йогурт в холодильнике," - предложила она. Нив только что закончила работать со своей постоянной клиенткой и совместными усилиями они остановились на "платье для матери невесты" стоимостью в 4 тысячи долларов. Нив коротко улыбнулась. "Ты же знаешь, я терпеть не могу йогурт. Закажи мне сэндвич с тунцом и диетическую Колу, ладно?" Через десять минут, когда заказ был доставлен в кабинет, она осознала, насколько была голодна. "Лучший рыбный салат в Нью-Йорке, Денни," - сказала она посыльному. "Если вы так считаете, мисс Керни. " Его бледное лицо оскалилось в подобострастной улыбке. Пока они на скорую руку ели, Нив снова набрала номер Этель. Но, как и прежде, никто не подходил к телефону. Весь остаток дня секретарша по поручению Нив пыталась дозвониться до Этель. Вечером Нив сказала Бетти: "Я попробую взять это все еще раз домой. Мне совершенно не хочется терять воскресенье и возвращаться сюда, если Этель вдруг взбредет в голову, что ей срочно необходимы эти тряпки." "Зная ее, не удивлюсь, если она заставит вернуться с полпути самолет, на который будет опаздывать," - проворчала Бетти. Обе засмеялись, а потом Бетти сказала спокойно: "Ты знаешь, иногда у меня появляется что-то вроде предчувствия. Я могу поклясться, что сейчас происходит что-то странное. Ведь эта чертова кукла Этель раньше никогда себе такого не позволяла." В субботу вечером Нив и Майлс отправились в оперу послушать Паваротти. "Тебе лучше бы на свидание пойти ," - посетовал Майлс, когда официантка в "Джинджер- Мэн", куда они заглянули после концерта, протянула им меню. Нив бросила на него взгляд. "Слушай, Майлс, я со многими встречаюсь, ты прекрасно сам знаешь. Но, когда появится кто-то важный для меня, я это почувствую, так же, как это было у вас с мамой. Лучше закажи мне креветок с чесночным соусом." Обычно по воскресениям Майлс ходил к утренней службе. Нив предпочитала подольше поспать и пойти в Собор к обедне. Она была удивлена, когда, проснувшись застала Майлса на кухне в халате. "Разочаровался в религии?" - спросила она. "Нет. Я решил пойти сегодня с тобой." Он изо всех сил старался, чтобы его голос звучал, как обычно. "Это имеет отношение к освобождению Никки Сепетти? - Нив вздохнула. - Можешь не отвечать." После церкви они решили пообедать в Артистическом Кафе, потом заглянули в кинотеатр по соседству. Вернувшись домой, Нив снова набрала номер Этель Ламбстон и долго не вешала трубку. Потом она потащила Майлса поиграть в игру, кто быстрее решит головоломку, которую еженедельно печатали в "Таймс". "Замечательный день", - прокомментировала она после выпуска ночных новостей, наклоняясь над креслом, где сидел Майлс, и целуя его в макушку. Нив перехватила выражение его глаз. "Ничего не говори," - предупредила она. Майлс поджал губы - он знал, она была права. Он чуть было не произнес: "Даже если завтра будет нормальная погода, мне бы не хотелось, чтобы ты отправилась на свою пробежку одна." Телефон, который постоянно трезвонил в квартире Этель Ламбстон, не остался неуслышанным. Дуглас Браун, 28-летний племянник Этель, въехал в квартиру в пятницу во второй половине дня. Он не был уверен в том, правильно ли он поступил, но у него было оправдание - парень, с которым он снимал пополам квартиру, попросту выставил его. "Мне нужно место, чтобы пересидеть, пока я найду себе новую квартиру, " - примерно так должно было звучать его объяснение. Он решил, что лучше не будет отвечать на телефонные звонки, чтобы не обнаруживать своего присутствия, хотя постоянный трезвон действовал ему на нервы. Но Этель всегда высказывала свое неудовольствие, если он снимал трубку. "Не твоего ума дело, кто мне звонит," - говорила она ему. Остальным, очевидно, говорилось то же самое. Он был уверен, что поступил разумно, не открыв дверь в пятницу вечером. Записка, просунутая под дверь в прихожей, касалась одежды, которую заказывала Этель. Дуг усмехнулся. Это, должно быть, то самое поручение, которое тетушка уготовила для него. В воскресение утром Денни Адлер терпеливо ждал на порывистом ледяном ветру. Ровно в 11 часов он увидел приближающийся черный "Шевролет". Большими шагами он поспешил из своего укрытия в Брайант- парке на улицу. Автомобиль подъехал к обочине, он открыл дверь и проскользнул внутрь. Машина тронулась, едва он успел захлопнуть дверь. Со времен Аттики Большой Чарли поседел и еще больше растолстел. Нижняя часть руля буквально пряталась в складках его живота. "Привет," - сказал Денни, не ожидая, впрочем, услышать ответ. Большой Чарли лишь кивнул. Машина быстро двигалась по Генри Гудзон- парквей через мост Джорджа Вашингтона. Чарли завернул на Пэлисайдс Интерстэйт- парквей. Денни обратил внимание, что, в то время, как снег в Нью-Йорке был раскисшим и потемневшим от копоти, здесь оставался белым. "Нью-Джерси - цветущий штат," - подумал он с сарказмом. Сразу за третьим выездом располагалась смотровая площадка, откуда можно было полюбоваться пейзажем на противоположной стороне Гудзона за неимением ничего более увлекательного. Денни не удивило, что Чарли заехал на совершенно пустынную стоянку - здесь они смогут спокойно поговорить о деле. Чарли заглушил мотор и, перегнувшись, потянулся к заднему сидению, охая от немыслимого напряжения. Он вытащил бумажный пакет с парой банок пива и бросил его между собой и Денни: "Твой ланч." Денни почуствовал себя польщенным. "Мило с твоей стороны, Чарли, что ты позаботился об этом." Он откупорил одну банку для Чарли. Прежде, чем ответить, Чарли сделал большой глоток: "Я ничего не забываю." Потом он вытащил из кармана конверт : "Десять тысяч, - сказал он. - И еще десять - по окончанию работы." Денни взял конверт, с удовольствием ощущая его плотность. "Кто?" "Ты ей приносишь ланч пару раз в неделю. Она живет в Шваб-Хаус, знаешь, тот огромный дом на 74-ой между Вест-Енд и Риверсайд-Драйв. Обычно пару раз в неделю ходит на работу и с работы пешком, срезая путь через Центральный парк. Отбери у нее сумку и покончи с ней самой. Обчисти кошелек, сумку выбрось, так чтобы это выглядело, будто ее подрезал какой-нибудь наркоман. Если ты не сможешь пришить ее в парке, попробуй в торговом центре. Там забитые улицы, все спешат, грузовики припаркованы с обеих сторон. Пройдешь рядом с ней, а потом толкнешь под грузовик. Не торопись. Все должно выглядеть, как несчастный случай или ограбление. Переоденься во что-нибудь из своего арсенала и понаблюдай за ней." Низкий и гортанный голос Большого Чарли звучал так, словно жир давил на его голосовые связки. Для Чарли это была длинная речь. Он еще отхлебнул из своей банки. Денни начал чувствовать беспокойство. "Кто?" "Нив Керни." Денни протянул конверт обратно Большому Чарли, как будто в нем лежала бомба. "Дочка Комиссара полиции? Ты в своем уме?" "Дочка бывшего Комиссара полиции." Денни почувствовал, как у него на лбу выступила испарина. "Керни на этом месте 16 лет, в городе нет копа, который не положил бы за него жизнь. Когда умерла его жена, они шмонали каждого, кто был хоть на малейшем подозрении. Нет уж, уволь." В лице Большого Чарли произошла едва заметная перемена, но его низкий голос оставался по-прежнему монотонным. "Денни, я говорил тебе, что я ничего не забываю. Помнишь наши ночи в Аттике, когда ты хвастался своей работой, кого ты убрал и как? Все, что от меня потребуется, это один анонимный звонок в полицию и следующую порцию сандвичей уже будешь доставлять не ты. Не делай из меня стукача, Денни." Денни задумался и, проклиная себя за болтливость, живо припомнил все. Он снова нащупал пальцами конверт и подумал о Нив Керни. Он ходит в ее магазин уже около года. Раньше секретарша предлагала ему оставить ей пакет для Нив, но сейчас он проходит прямо в ее личный кабинет. Даже если она разговаривала по телефону, она всегда махала ему рукой и улыбалась - улыбалась по-настоящему, а не той высокомерной улыбкой, не разжимая губ, которой награждали его большинство клиентов. И она всегда хвалила то, что он приносил. И, конечно, она была очень хорошенькой. Денни стряхнул с себя нахлынувшую было сентиментальность. Как бы там ни было, это - работа и ее надо сделать. Чарли не сдаст его копам, и они оба это знали. Но уже то, что Денни знает о заказе делает его слишком нежелательным. Не принять предложение означало, что он никогда больше не пересечет мост Джорджа Вашингтона в обратном направлении. Он спрятал деньги в карман. "Так-то лучше," - сказал Чарли. "Какие у тебя смены в кафе?" "С 9 до 6. Понедельник выходной." "Она уходит на работу где-то между половиной девятого и девятью. Сядь на хвост прямо у ее дома. Магазин закрывается в пол-седьмого. И помни: не спеши. Это не должно выглядеть, как преднамеренное убийство." Большой Чарли завел мотор, пора возвращаться обратно в Нью-Йорк. Снова он впал в свое обычное молчание, прерываемое лишь его тяжелым дыханием. Неодолимое любопытство овладело Денни. Когда Чарли повернул с Вест-сайд-хайвея, Денни спросил: "Чарли, ты имеешь представление, кто заказал эту работу? Не похоже, чтобы Нив Керни перешла кому-нибудь дорогу. Сепетти вернулся. Это он вспомнил старое?" Он почувствовал гневный взгляд в свою сторону. Грудной голос сейчас звучал резко, слова падали, как камни. "Поаккуратней, Денни. Я не знаю, кому понадобилось ее убрать. Парень, с которым я разговаривал, тоже не в курсе. Это так делается - никаких вопросов. Ты маленький никчемный человечек, эти дела тебя не касаются. А сейчас выметайся." Машина резко затормозила на углу 8-ой- и 57-ой улиц. Неуверенно Денни открыл дверь машины. "Чарли, я не хотел, - мямлил он, - я просто..." Ветер прошелся по машине. "Просто заткнись и делай, что тебе велено." Через секунду Денни уже смотрел вслед "Шевролету" Чарли. 4 В понедельник утром Нив была в холле своего дома, снова нагруженная коробками с туалетами Этель. Из лифта выпорхнула Це-Це. Ее вьющиеся белокурые волосы были уложены в стиле ранней Филис Диллер, глаза ярко подведены фиолетовым карандашом, а маленький хорошенький ротик подкрашен а-ля пупсик. Це-Це, настоящее имя которой было Мэри Маргарет Мак Брайд ("Угадай-ка, в честь кого?" - спрашивала она Нив), было двадцать лет. Начинающая актриса, она появлялась в спектаклях многочисленных театриков, находящихся на самых задворках Бродвея. Большинство таких спектаклей не выдерживали больше недели. Несколько раз Нив ходила ее смотреть, каждый раз изумляясь, до чего все же Це-Це была хороша. Той достаточно было едва уловимого движения - повести плечом, изогнуть губу, слегка изменить позу, чтобы перевоплотиться совершенно. Обладая от природы прекрасным слухом, она могла подражать любому акценту; ей не составляло труда разлиться руладами Баттерфляй МакКвин и тут же перейти на томную хриплость низкого голоса Лорен Бэколл. Она делила квартиру-студию в Шваб-Хаус с такой же грезящей о славе актрисой и поддерживала их скромный, так сказать, семейный бюджет благодаря разным подработкам. Выгуливать собак, также, как и работать официанткой, ей было не по душе; Це-Це предпочитала убирать квартиры. "50 баксов за 4 часа - и никуда не надо тащиться" - поясняла она. Нив порекомендовала ее Этель Ламбстон, и несколько раз в месяц Це-Це ходила убирать квартиру Этель. Сейчас Нив поджидала ее, как своего единственного спасителя. Встретив девушку, она объяснила свои проблемы. "Я собираюсь туда завтра," - сказала Це-Це, переведя дух. "Честное слово, Нив, эта работа заставит меня перейти на выгуливание бультерьеров - какой бы вылизанной я ни оставила квартиру, к следующему разу там всегда жуткий разгром." "Я видела, - подтвердила Нив. - Послушай, если Этель не заберет все эти коробки и сегодня, я подойду с ними завтра утром к лифту, и мы оставим их у нее в шкафу. У тебя есть ключи?" "Да, она дала мне один полгода назад. Созвонимся. Пока." Це-Це чмокнула воздух, изображая поцелуй, и почти побежала по улице - диковинная птичка с золотистыми завитыми волосами и диким макияжем, в ярко-фиолетовом шерстяном жакете, красных узких брючках и желтых тапочках. x x x В магазине Бетти помогла Нив снова развесить одежду Этель в мастерской на отдельную вешалку для заказов. "Это чересчур даже для Этель,"- тихо сказала она, и морщинки еще резче обозначились у нее на лбу. "Тебе не кажется, что мог произойти какой-нибудь несчастный случай? Может, нам стоит заявить в полицию?" Нив поставила коробку с украшениями рядом с вешалкой. "Я могу попросить Майлса справится о несчастных случаях, - сказала она, - но подавать в розыск еще рано." Бетти вдруг широко улыбнулась: "А может, у нее завелся кто-нибудь, наконец. Может, она провела потрясающий уик-енд." Сквозь открытую дверь был виден торговый зал. Уже появилась первая покупательница и новенькая продавщица уговаривала ее примерить совершенно неподходящие платья. Нив закусила губу. Кроме всего прочего, от Ренаты ей достался и вспыльчивый характер, поэтому Нив старалась следить за своим языком. "Хотела бы я на это надеяться," - ответила она Бетти и с приветливой улыбкой заспешила на выручку покупательнице. "Мариан, почему бы вам не показать зеленое шифоновое платье от Делла Роуз?" - деликатно вмешалась она. Утро выдалось хлопотное. Секретарша продолжала постоянно набирать номер Этель. Последний раз, когда она сообщила, что там никто не отвечает, у Нив мелькнула мысль о том, что если Этель действительно встретила мужчину и сбежала с ним, то никто так не будет этому рад, как ее бывший супруг, который продолжает выплачивать ежемесячные алименты вот уже 22 года. x x x По понедельникам у Денни Адлера был выходной. Он рассчитывал, что потратит его, наблюдая за Нив Керни, но в воскресение вечером его позвали к телефону, стоящему в холле дома, где он снимал меблированную комнату. Менеджер кафе звал Денни поработать завтра, потому что он уволил продавца. "Я сделал кое-какие подсчеты - этот сукин сын запускал-таки свою лапу в кассу. Так что завтра ты мне нужен ." Денни чертыхнулся про себя. Но надо быть идиотом, чтобы отказаться. "Я приду," - буркнул он. Повесив трубку, он подумал о Нив Керни и вспомнил ее улыбку, когда принес ей ланч, ее угольно-черные волосы, эффектно оттенявшие лицо, ее грудь, обтянутую модным свитером. Большой Чарли говорил, что по понедельникам после обеда она ходит на 7-ую Авеню. Это значит, что после работы не стоит и пытаться ее поймать. Ну что ж, и у него на этот вечер другие планы, которые не хотелось бы ломать - у него свидание с официанткой из бара напротив. Возвращаясь через сырой, воняющий мочой холл к себе в комнату, Денни подумал: "Следующего понедельника ты уже не увидишь, детка." Детка, слов нет, хороша. Правда, спустя несколько недель, проведенных на кладбище, вряд ли она будет также соблазнительно выглядеть. Вторую половину понедельника Нив всегда проводила на Седьмой - авеню. Она любила шумную неразбериху Гармента, запруженные тротуары, узкие мостовые, с обеих сторон заставленные грузовиками, подвозившими товар; ей нравилось смотреть на мальчишек-посыльных, ловко снующих между людьми и машинами, ее увлекала атмосфера занятости и спешки, царившая повсюду в этом районе. Когда ей было лет восемь, она начала ходить сюда с Ренатой. Несмотря на протесты Майлса, Рената устроилась работать на неполный рабочий день в магазине готового платья на 72-ой улице, всего в двух кварталах от дома. А потом пожилой хозяин обратился к ней с предложением купить магазин. Нив живо представила Ренату, упрямо качающую головой в то время, как немолодой дизайнер предпринимал очередную попытку переубедить ее по поводу своих моделей. "Когда женщина садится в этом платье, оно задирается," - говорила Рената. Когда она сердилась, ее итальянский акцент становился заметнее. "Женщина должна надеть платье, посмотреться в зеркало, чтобы проверить, не спустилась ли на ее чулке петля, и после этого вообще забыть, что на ней надето. Она должна ощущать одежду, как свою вторую кожу." Рената произносила "ко-ожу". У нее был верный глаз на модельеров. У Нив до сих хранится брошь в виде камеи, которую один из них подарил Ренате - она была первой, кто стал продавать его модели. "Твоя мама дала мне "старт", - часто вспоминал Джакоб Голд. - Прекрасная женщина; а как она чувствовала моду! Ты пошла в нее." Для Нив это была высшая оценка. Пересекая с запада 7-ую Авеню, Нив пыталась разобраться, что же ее так тревожит. Это было очень неопределенное ощущение, но постоянное, как пульсирующее нытье больного зуба. Она отдернула себя: "Скоро я буду, как те полные суеверий ирландцы, которые всегда "чувствуют" какие-то неприятности на каждом шагу." В "Артлес спортвеар" она заказала льняные рубашки с подходящими к ним шортами "бермуды". "Мне нравятся пастельные тона, - бормотала она, - но к этим надо что-то необычное." "Мы можем предложить блузу." Держа в руке блокнот для заказов, продавец указывал на вешалки, где были светлые нейлоновые блузки с белыми пуговицами. "Ну, это больше подошло бы к школьному джемперу." Нив прошлась по комнате, потом заметила цветные футболки. "Вот это то, что мне надо." Она выбрала несколько разных цветов и приложила их к костюмам. "Это - к персиковому; эта - к лиловому. Теперь, кажется, все." У Виктора Коста она нашла шифоновое платье в романтическом духе с вырезом -лодочкой, которое одиноко болталось на вешалке. И снова перед ее глазами встала Рената - Рената в черном бархате от Виктора Коста, собирающаяся с Майлсом на Новогодний вечер. На шее - подарок Майлса на Рождество - жемчужное ожерелье с букетиком из крошечных бриллиантиков. "Мама, ты как принцесса," - сказала ей Нив. Этот момент прочно отпечатался у Нив в памяти. Она так гордилась ими обоими! Майлс, подтянутый и элегантный, с шевелюрой, уже кое-где тронутой сединой, и Рената - тоненькая, с уложенными на затылке угольно-черными волосами. На следующий Новый Год к ним пришли лишь несколько человек. Отец Дэвин Стэнтон, который получил сейчас сан епископа. Дядюшка Сал, тогда еще изо всех сил сражавшийся за звание кутюрье. Комиссар Херб Шварц, заместитель Майлса, с женой. Уже было семь недель, как не стало Ренаты... Нив заметила, что продавец терпеливо ждет, стоя рядом. "Я ищу шерстяную одежду, - пояснила она, - Но сейчас уже не сезон, не так ли?" Она сделала заказ, заскочила еще в три магазина, помеченные в ее списке и, как начало темнеть, отправилась повидаться с дядюшкой Салом. Демонстрационные залы Энтони делла Сальва были сейчас раскиданы по всему Гарменту: коллекция спортивной одежды располагалась в западной части 37-ой-улицы, украшения и различные аксессуары - на западе 35-ой, а патентная контора на 6-ой авеню. Но Нив знала, где его искать. Она направилась прямо к нему в офис на западе 36-ой улицы. Когда-то он начинал там, снимая две крошечные комнатушки, а сейчас в его распоряжении были роскошно обставленные три этажа. Энтони делла Сальва - Сальваторе Эспозито из Бронкса - котировался как дизайнер уровня Билла Бласса, Келвина Кляйна и Оскара де ла Ренты. Переходя 37-ую улицу, Нив лицом к лицу столкнулась с Гордоном Стюбером. Она растерялась. Тот выглядел одетым с иголочки: в темном кашемировом пиджаке поверх бежевого с коричневым пуловера, в темно-коричневых брюках и мокасинах от Гуччи. С блестящими каштановыми волосами и открытым лицом, с тонкой талией и широкими плечами, Гордон Стюбер легко мог бы сделать блестящую карьеру модели. Вместо этого, в свои сорок лет, он был расчетливым дельцом с поразительной способностью отыскивать молодых дизайнеров и эксплуатировать их, пока те не сбегали от него. Это благодаря им, его направление в женском платье и костюмах было свежим и пикантным. "Неужели ему все мало, если он из экономии использует нелегальных рабочих?" - подумала Нив, холодно взглянув на него. И если у него проблемы с налогами, как дал понять Сал, то она очень рада. Они прошли друг мимо друга молча, но Нив показалось, что ее обдало волной ненависти. Она где-то читала, что каждый человек окружен аурой определенного цвета в зависимости от настроения. Она предпочла бы не знать, какого цвета сейчас аура Стюбера. Нив заспешила к Салу. Завидев девушку, секретарша тут же позвонила в кабинет шефу. И почти в то же мгновение Энтони делла Сальва, дядюшка Сал, появился собственной персоной. Его пухлое розовощекое лицо осветилось улыбкой, когда он торопливо обнял Нив. Она тоже улыбнулась, разглядев его наряд. Сал был ходячей рекламой собственной весенней коллекции. Его интерпретация костюма "сафари" являла собой нечто среднее между одеждой парашютиста и лохмотьями Бродяжки Джима в его лучшие времена. "Мне очень нравится. Через месяц это будет носить вест Ист-Хэмптон," - целуя его, одобрительно сказала Нив. "Уже носит, дорогая. Даже докатилось до Айова-сити. Меня это слегка пугает. Приходится быть осторожным. Ну ладно, хватит об этом." По дороге в свой кабинет он остановился поприветствовать покупателей из другого города. "Сьюзан помогла вам? Прекрасно. Сьюзан, покажи еще одежду для отдыха. Это, верьте моему слову, хорошо пойдет." "Дядя Сал, хочется тебе возиться с этими людьми?," - спросила Нив, когда те покинули демонстрационный зал. "Совершенно нет. Сьюзан потеряла с ними два часа и в итоге они купили три или четыре вещи, самые дешевые." Со вздохом облегчения он закрыл дверь в свой собственный кабинет. "Сумасшедший день. Откуда у людей деньги? Я снова поднял цены, теперь они стали совершенно безумными, а эти как будто соревнуются, кто раньше мне выложит кругленькую сумму." Он удовлетворенно улыбнулся. Круглое лицо за последние годы стало одутловатым, и сейчас за тяжелыми веками совсем не было видно глаз. Сал, Майлс и епископ выросли вместе в Бронксе, жили по соседству, вместе играли в футбол, вместе ходили в школу имени Христофора Колумба. Сейчас трудно было поверить, что ему тоже 68 лет. На столе был хаос из образчиков ткани. "Ну, что ты на это скажешь? У нас уже три года лежит заказ на оформление внутреннего интерьера для выставочной модели Мерседеса. Когда мне было три года, я игрался стареньким красным фургончиком, и одно из колесиков все время отваливалось. И каждый раз отец лупил меня за то, что я не берегу свои прекрасные игрушки." Нив почувствовала, что ее настроение поднимается. "Дядюшка Сал, ей Богу, я бы хотела записать тебя на пленку, чтобы потом шантажировать." "У тебя для этого слишком доброе сердце. Сядь, попей кофе. Я тебя уверяю, он свежий." "Я знаю, как ты занят, дядя Сал. Только на пять минут." Нив расстегнула пиджак. "Ты не можешь оставить "дядю"? Я начинаю чувствовать себя слишком старым, мне не доставляет удовольствия такая форма проявления уважения, - Сал окинул ее критическим взглядом. - Ты выглядишь хорошо - как всегда. Как идет бизнес?" "Замечательно." "Как Майлс? Я узнал, что в пятницу освободили Сепетти. Надо думать, его это совсем не радует." "Да, в пятницу он буйствовал, но на выходные успокоился. Сейчас не знаю." "Пригласи меня на обед на неделе, мы с ним не виделись уже месяц." "Приглашаю." Нив наблюдала, как Сал сервировал кофе на подносе. Она огляделась. "Я люблю эту комнату." Стена позади стола была расписана - морской пейзаж с коралловыми рифами в Тихом океане. Именно эта тема и принесла Салу известность. Сал часто рассказывал, как это было. "Нив, я был в Аквариуме в Чикаго. 1972 год. В мире моды - полный застой. Всех уже тошнило от мини-юбочек. Но модельеры не осмеливались даже попытаться работать в другом направлении. Высокая мода занималась мужскими костюмами, шортами "бермуды" и тонкими пиджачками без подкладки. Невыразительные, темные цвета. Блузы с оборками, больше для школьниц-пансионерок. Ничего такого, глядя на что женщина могла бы сказать :"Я бы хотела так выглядеть." А я просто гулял по Аквариуму и набрел на этаж, где проводилась выставка "Рифы Тихого океана". Это было, как прогулка по океанскому дну. В бассейнах от пола до потолка сотни экзотических рыб и растений, коралловых деревьев и раковин. И такие цвета, как будто их расписывал сам Микеланджело. Десятки и десятки расцветок - и ни одна не повторяется. Серебристый переходил в голубой; коралловый переплетался с красным. А одна рыба была ярко-желтая, как утреннее солнце, с черными пятнышками. И все скользит в воде, все в движении. Я подумал тогда - как бы здорово это было передать в ткани и начал делать зарисовки прямо там. Я чувствовал, это будет великолепно. В том году меня удостоили премии Коти. Я перевернул мир моды. Раскупали фантастически. Мне дали лицензию на широкую продажу и изготовление аксессуаров. И все только потому, что я не побоялся скопировать саму Природу." Он проследил за ее взглядом. "Этот дизайн! Прекрасный. Изысканный. Элегантный. Изящный. Манящий. До сих пор лучшее из всего, что я создал. Но пока им за мной не угнаться. Не рассказывай никому: на следующей неделе я сделаю предварительный показ своей осенней коллекции. Она будет вторая по значимости среди всего, что я сделал. Сенсация. А как у тебя дела на любовном фронте?" "Никак." "А что тот парень, с которым ты обедала пару месяцев назад? Он был от тебя без ума." "Сам факт, что ты не можешь вспомнить его имя, говорит сам за себя. Он продолжает делать деньги на Уоллстрит, недавно купил "Чессну" и квартиру в Вэйл. Забудь. Сам по себе он ни то, ни се. Я все время говорю Майлсу и скажу то же самое тебе: когда появится Мистер- Тот - Который - Надо, я это почувствую." "Не засиживайся в ожидании. Ты выросла на сказках о волшебной любви твоих родителей. - Сал одним глотком допил кофе. - Для большинства из нас все совсем не так." Нив развеселило то наблюдение, что когда Сал бывал с близкими друзьями или пытался кого-то в чем-либо убедить, то его вкрадчивый итальянский акцент исчезал и наружу вылезало его природное просторечье. Сал тем временем продолжал развивать свою мысль. "Мы все с кем-то встречаемся. Поначалу мы интересны друг другу, а потом нам становится скучно. Но мы продолжаем видеться, и в конце концов что-то происходит. Не чудо. Может, просто дружба. Мы вынуждены приспосабливаться. Нам не нравится опера, но мы ходим в оперу. Мы, может, ненавидим спорт, но играем в теннис или бегаем трусцой. То же самое и с любовью. И так живут девяносто процентов людей, Нив, поверь мне." "С тобой все происходило таким же образом?" - невинно спросила Нив. "Четыре раза. - Сал расплылся в улыбке. - Не будь такой наивной. Но я оптимист." Нив допила кофе и почувствовала, что ей полегчало на душе. "Я, действительно, наивная, но с твоей помощью я с этим справлюсь. Так как насчет обеда в четверг?" "Прекрасно. И запомни, во-первых, в отличие от Майлса я не на диете, а во-вторых, не говори ему, что я приду." Нив чмокнула его на прощание, вышла из офиса и оглянулась по сторонам, проходя через демонстрационный зал. Опытным глазом, она подмечала фасоны на манекенах. Неплохо, но не блестяще. Нежные цвета, чистые линии, новое, но нельзя сказать, чтобы слишком смелое. Они будут хорошо продаваться. Она подумала об осенней коллекции Сала. Так ли она в самом деле хороша, как он утверждает? Нив вернулась в свой магазин, у нее была назначена встреча с декоратором; надо было обсудить оформление витрины. В шесть тридцать она закрылась и снова принялась за уже привычное занятие - собирала вещи Этель, чтобы захватить их домой. От той снова ничего не было слышно, на постоянные телефонные звонки по-прежнему никто не отвечал. Но, слава Богу, скоро это закончится. Завтра она вместе с Це-Це зайдет к Этель Ламбстон домой и оставит все эти свертки там. Размышляя таким образом, Нив поймала себя на том, что в голове у нее крутится одна и та же строчка из жалостливого стихотворения Юджинии Филд "Маленький грустный мальчик": "Он поцеловал их - и там оставил..." Когда она подняла охапку скользких пакетов с одеждой, то вспомнила и конец стихотворения, где говорится о том, что Маленький Грустный Мальчик так никогда и не вернулся к своим чудесным игрушкам. 5 На следующее утро ровно в восемь тридцать Нив встретилась в холле с Це-Це. Волосы девушки были завиты в локоны и подколоты над ушами. Черный бархатный плащ доходил до самых лодыжек. Под ним было виднелось черное платье с белым передничком. "Я получила роль горничной в новой пьесе," - сообщила она, принимая из рук Нив пакеты. "Я подумала, что смогу попрактиковаться. Если Этель там, она придет в восторг, увидев меня в костюме." Ее шведский акцент был бесподобен. Энергичный звонок в дверь Этель не вызвал никакой реакции по ту сторону двери. Це-Це извлекла из сумки ключ, открыла дверь и, пропустив Нив вперед, зашла в квартиру. Со вздохом облегчения Нив сбросила пакеты с одеждой на диван и выпрямилась. "О, Господи," - пробормотала она в следующее мгновение, и голос ее осекся. Молодой мужчина спортивного телосложения стоял в проходе, ведущем в ванную и спальню. В одной руке он держал галстук, а белоснежная рубашка была застегнута лишь наполовину, что явно говорило о том, что они застали его в процессе одевания. Довольно красивые светло-зеленые глаза прищурены от раздражения. Волосы, еще не уложенные, падают на лоб тяжелой волнистой копной. Увидев его, Нив онемела от неожиданности, а в голову ей пришла нелепая мысль о том, что его роскошная грива - результат завивки. За спиной она услышала, как резко выдохнула Це-Це. "Кто вы? - Нив пришла в себя. - И почему вы не открывали дверь?" "Думаю, что первый вопрос я должен задать вам, - его тон был насмешливым. - И это мое дело, открывать дверь или нет." Це-Це огляделась. "Вы племянник мисс Ламбстон, я видела фотографию, - сказала она. Она вышла из образа, забыв про шведский акцент. - Вы Дуглас Браун." "Кто я, я и сам знаю. Может быть, вы представитесь?" - Ирония в голосе усилилась. Нив начала терять терпение. "Я Нив Керни, - сказала она. - А это Це-Це. Она прибирает квартиру для мисс Ламбстон. Может, вы скажете мне, где же сама мисс Ламбстон? Она просила подготовить ей эти вещи к пятнице и с тех пор я их таскаю туда-сюда." "А-а, так вы и есть та самая Нив Керни. - Сейчас его улыбка стала просто нахальной. - Сумочка номер три и туфли номер три одеваются к бежевому костюму, и украшениям из коробки А. Вы это для всех делаете?" Нив почувствовала, как у нее сжались челюсти. "Мисс Ламбстон очень уважаемый клиент и очень занятый человек. Я тоже очень занятый человек. Ответьте мне, здесь ли она, и если нет, то когда она вернется." Дуглас Браун пожал плечами. Оставив наконец свою враждебность, он сказал: "Я понятия не имею, где моя тетушка. Она попросила меня быть здесь в пятницу после обеда. У нее было для меня какое-то поручение." "В пятницу после обеда?" - быстро переспросила Нив. "Да. Я пришел, а ее нигде нет. Ключ она мне как-то дала, так что я вошел сам, но она так и не появилась до сих пор. Вот я здесь и обосновался. Я, видите ли, как раз повздорил с парнем, с которым делю комнату." Это объяснение прозвучало весьма правдоподобно, чтобы не сказать слишком правдоподобно. Нив окинула взглядом помещение. На краю дивана, куда она положила одежду, лежали сложенные одеяло и подушка. Перед диваном прямо на полу валялись разбросанные бумаги. Когда бы она ни зашла сюда, этот диван всегда был завален журналами и разными бумагами так, что не видно было обивки. На обеденном столе царил хаос из скрепленных газетных вырезок и бумажного мусора. Поскольку квартира была расположена на уровне улицы, на окнах стояли решетки, и даже эти решетки служили местом, куда прикреплялись разные записки. В противоположном конце комнаты был вход в кухню. И там, как всегда, все было завалено. На стенах, как попало висели наспех забранные в рамки фотографии Этель, вырезанные из журналов и газет. "Этель, получающая ежегодную премию от Американского Общества журналистов и писателей." Это было за ее разгромную статью о гостиницах для бездомных и пустующих многоквартирных домах. "Этель рядом с Линдоном и леди Берд Джонсон." Она принимала участие в его кампании 1964 года. "Этель в Валдорфе на кафедре рядом с мэром в ночь его чевствования журналом "Контемпорари Вумен". Нив вдруг поразила одна догадка. "Я была здесь в пятницу в начале вечера, - сказала она. - Когда вы говорите, вы приехали?" "Около трех. Я никогда не поднимаю трубку. Этель не любит, когда отвечают по телефону в ее отсутствие." "Это так, - вмешалась Це-Це. Вдруг она вспомнила о своем акценте: Я-а, я-а, это правда." Дуглас Браун повязал галстук. "Я должен идти на работу. Оставьте одежду Этель, мисс Керни." Он повернулся к Це-Це. "Если вы считаете, что здесь надо убрать, это будет прекрасно. Я сложил все свои вещи вместе на тот случай, если Этель решит почтить нас своим присутствием." Видно было, что он спешит. Он повернулся и направился в спальню. "Одну минуточку, - попросила Нив. Она подождала, пока он остановился и обернулся. - Вы сказали, что пришли около трех в пятницу. Значит, в то время, когда я привозила покупки вашей тетушки, вы были в квартире? Объясните, пожалуйста, почему же вы не открывали дверь? Это ведь могла быть Этель, которая забыла ключи. Верно?" "В какое время вы были здесь?" "Около семи." "Я выходил что-нибудь перекусить. Прошу прощения." Он вышел в спальню и захлопнул за собой дверь. Девушки переглянулись. Це-Це пожала плечами. "Мне тоже пора заняться делом." Ее голос вдруг зазвенел, как колокольчик, она запела: "Юмпин Имини, весь Стокгольм легче убрать, чем навести порядок в этом мусорнике." Потом спросила уже без акцента: "Ты же не думаешь, что что-то случилось с Этель, Нив?" "Мне кажется, что Майлс должен все-таки позвонить, чтобы справится о происшествиях, - ответила Нив. - И еще должна заметить, что любящий племянник не выглядит таким уж сильно обеспокоенным. Я развешу всю одежду Этель в шкафу позже, когда он уйдет." В это мгновение Дуглас Браун вылетел из спальни. Надо признать, что выглядел он весьма импозантно в темно-синем костюме, с плащом, переброшенным через руку; его волосы сейчас лежали легкими волнами. Заметно было, что он удивлен и не слишком доволен тем, что Нив еще здесь. "Я полагаю, вы очень заняты, - сказал он ей. - Или вы собираетесь помогать в уборке?" Нив сжала губы, что не предвещало ничего хорошего. "Я собираюсь развесить одежду в шкафу вашей тетушки, чтобы она могла взять ее, когда понадобится, а потом я уйду." Она бросила ему свою визитную карточку. "Дайте мне знать, как только услышите что-нибудь от нее. Меня в отличии от вас ее отсутствие беспокоит." Дуглас Браун, взглянув на карточку, спрятал ее в карман. "Я не вижу причин для волнений. За два года, что я живу в Нью-Йорке она исчезала по крайней мере трижды и обычно заставляла меня терять время, ожидая ее то в ресторане, то здесь. Я начинаю сомневаться, в порядке ли у нее с головой." "Вы намереваетесь пробыть здесь до ее возвращения?" "Возможно, да. Хотя это вас не касается, мисс Керни." "У вас есть визитка с номером, по которому я могла бы с вами связаться в рабочее время?" Терпение Нив истощилось. "К сожалению, в Космик Ойл Билдинг секретарей не снабжают визитками. Видите ли, как и моя тетя, я писатель. К несчастью, в отличии от нее я еще не пробил себе дорогу к издателям, поэтому вынужден поддерживать свою душу в бренном теле, просиживая за столом клерка в холле Космик и назначать встречи посетителям. Это не работа для гиганта мысли, но, насколько мне помнится, и Герман Мелвилл работал клерком в Эллис Айленд." "Вы сравниваете себя с Германом Мелвиллом?" - Нив не сдерживала нотки сарказма в голосе. "Нет. Я пишу книги другого рода. Моя последняя называется "Духовная жизнь Хуга Хефнера". Но никто из издателей не усматривает в этом юмора." Он ушел. Нив и Це-Це переглянулись. "Еще тот подарочек! Бедная Этель. - Резюмировала Це-Це. - У нее это, по-моему, единственный родственник." Нив попыталась припомнить: "Кажется, она никогда не упоминала при мне о нем." "Две недели назад, когда я была здесь, она разговоривала с ним по телефону и была расстроена. Этель припрятывет деньги по всей квартире и заметила, что часть из них пропала. Она практически была уверена, что это его рук дело." Захламленная пыльная квартира внезапно вызвала у Нив приступ клаустрофобии. Ей захотелось поскорее уйти отсюда. "Давай вынем вещи." Если Дуглас Браун и спал первую ночь на диване, то потом , что было совершенно очевидно, он оккупировал спальню Этель. На ночном столике стояла пепельница, полная окурков. Этель не курила. Белая антикварная мебель в стиле Провинции была дорогой, но требовала ухода, как и все в квартире. Духи и потускневший серебряный набор со щеткой, расческой и зеркалом в беспорядке валялись на комоде. Записки на память, написанные рукой Этель, были засунуты за позолоченную раму зеркала. Несколько мужских костюмов, спортивный пиджак и брюки в художественном беспорядке валялись, раскиданные по розовому дамасту шезлонга. Под него был засунут мужской "дипломат". "Но залезть в шкаф у него все-таки не хватило наглости," - заметила Нив. Вдоль стены довольно большой спальни, размером во всю длину комнаты, стоял шкаф. Четыре года назад, когда Этель попросила Нив просмотреть ее гардероб, Нив заметила ей, что нет ничего удивительного в том, что Этель не может содержать свои туалеты в порядке, что ей нужно больше места. Спустя три недели Этель снова пригласила Нив. Она отвела ее в комнату и с гордостью указала на свое новое приобретение - сделанный на заказ гардероб, который обошелся хозяйке в 10 тысяч долларов. Там была перекладина для вешалок с блузами, перекладина для вешалок с вечерними платьями, требующими больше места в длину; отдельная секция для пальто, отдельная для костюмов и отдельная для платьев на каждый день; полки для свитеров и сумочек; подставки для обуви; отдельная часть, отведенная под украшения, была снабжена медными проволочками, напоминающими ветки дерева, на которые вешились бусы и браслеты. В довершение там имелась пара гипсовых рук, до отвращения напоминающих окоченевшие руки покойника, воздетые в последней молитве со слегка растопыренными пальцами. Этель указала на них. "Мне кажется, что они могут задушить, тебе так не кажется? - весело спросила она. - Это для колец. Я говорила тому парню, который делал шкаф, что я лучше буду держать все в надписанных ящичках, но он настоял на том, что мне эти руки просто необходимы. "Когда-нибудь вы пожалеете, что не сделали этого," - сказал он мне." В отличие от всей остальной квартиры в шкафу царил идеальный порядок. Одежда была аккуратно развешана на плечиках, обтянутых атласом. "Молнии" закрыты снизу доверху, пиджаки застегнуты на все пуговицы. "С тех пор, как Этель начала одеваться у тебя, люди стали обсуждать ее туалеты, - заметила Це-Це. - Этель это нравится." С обратной стороны дверцы шкафа Этель приклеила списки, которыми ее снабжала Нив. В них подробно объяснялось, к каким туалетам носить те или иные аксессуары. "Месяц назад мы с Этель все просматривали, - пробормотала Нив, - Мы освобождали место для ее новых вещей." Она положила покупки на кровать и стала вынимать одежду из пакетов. "Я просто сделаю то, что должна была бы сделать вместе с Этель. Вот сюда и прикрепи список." Разобрав и развесив все вещи, она скользнула взглядом по содержимому шкафа. Манто из соболей. Жакет из куницы. Красное кашемировое пальто. "Барберри". Плащ "в елочку". Широкое белое пальто с каракулевым воротником. Кожаные пояса. Далее шли костюмы: от Донны Каран, Бинс, из Ультрасьюдс... Нив запнулась и застыла, держа в руках вешалки с двумя новыми костюмами. "Погоди-ка минутку," - пробормотала она. Нив внимательно исследовала верхнюю полку. Она знала, что у Этель был набор гобеленовых дорожных сумок и чемоданов от Вайтон, куда входили большой мешок для одежды с карманами на молниях, огромная сумка и два чемодана - большой и поменьше. Мешка для одежды и обоих чемоданов не было. "Дорогуша Этель, действительно, улизнула. Исчез б