она выбрала самый непритязательный - цельный, голубого цвета. Глядя на нее, Фарли решил, что она все-таки похожа на мать - такая же полногрудая, узкобедрая, только на лице не было материнского насмешливого задорного сознания собственной красоты. Увидев, что Фарли разглядывает ее, она, как обычно, отвернулась, накинула халат. На столике под зонтиком от солнца домоправительница поставила им несколько бутылок, банок, рюмки и стаканы. Сара села и спросила: "Что будете пить, Ричард?" Впервые она назвала его так по дороге на виллу. - Пиво, пожалуй. Спасибо... Сара. - Самому Ричарду не очень хотелось обращаться к ней по имени. "Почему? - спрашивал он себя. - Потому, что близко знакомиться с "ведьмой" нельзя... а лучше ее имя не произносить вообще?" Он сел, отхлебнул пива и решил высказать все, что беспокоило его с самого утра. Готовясь набить трубку, он начал: "Я бы хотел поговорить с вами... начистоту о наших отношениях". Сара натянуто рассмеялась: "Удивительно, но и я хотела поговорить с вами откровенно. Мне не нравится... в общем, я не могу, когда мы что-то скрываем друг от друга". - Так кто же начнет? - усмехнулся Фарли. - Может, бросим жребий? - У вас очень серьезные соображения? - Нет. Но высказать их необходимо. - А у меня - серьезные. И я хочу снять этот груз с души. - Тогда вы и начинайте. - Спасибо. - Она взяла две коктейльные соломинки и стала рассеянно заплетать их в колечко. - Речь пойдет о нашей поездке сюда. Я обманула вас. Но обман был крошечный, поэтому сначала показался неважным. А потом, как ни странно, я поняла: вы так много для меня значите, сделали столько хорошего, что я вам лгать не могу - даже по мелочам, даже во спасение. Я и впрямь говорила с тетей по телефону из виллы Холдернов, и она в самом деле согласилась нас принять с радостью. Но так случилось, что в тот самый день она улетела в Америку - через Лиссабон и Лондон. Словом, она заявила: раз я покинула монастырь, она больше не считает виллу своей. Ведь раньше она принадлежала мне. Разве я не говорила вам? - Нет. - Я отписала ее тете, когда уходила в монастырь. Фарли раскурил трубку и задул спичку: "Отчего вы не признались сразу? Что бы это изменило?" - Я боялась, вы не поедете. Понимаете, мы только вдвоем на этой вилле... Он расхохотался: "Вы отстали от времени на восемь лет, по крайней мере... И разве я похож на ловеласа, который запросто прыгает в чужую постель?" - Ничего подобного. Напротив, это я побоялась показаться вам... навязчивой. Видите ли, я очень многим обязана вам и, конечно, хочу вернуть долг. И верну. Должна вернуть! - По-моему, такие рассуждения завели вас слишком далеко, - улыбаясь, заметил Фарли. - Допустим, я спас вам жизнь и вы чувствовали себя обязанной. Вам не хотелось терять меня из виду, не отблагодарив. Однако вам казалось, что здесь вдвоем без тети мы разрушим равновесие, начнем создавать отношения, которые заведут нас... в постель? Когда Сара вскинула на Ричарда глаза, он угадал в них слезы. Сказанное показалось ему глупым. Противоречивым... исполненным бессмысленной женской логики. Словно прочитав его мысли, она всхлипнула и сказала: "Не знаю, что я подумала. Все перепуталось. С вами я чувствовала себя такой счастливой и благодарной, что очень боялась чем-нибудь все испортить. Да и не хотелось мне с вами расставаться". Минуту-другую Фарли молчал. Пытался выбраться из лабиринта мыслей... потом, вспомнив пережитое Сарой, взял девушку за руку, тихонько сжал и произнес: "Забудем об этом. Да, вы немного сплутовали. Но это пустяки". Она медленно подалась вперед, хриплым, почти резким голосом, в котором зазвучало вдруг сильное чувство, сказала: "Я хотела привезти вас сюда, на виллу, что когда-то принадлежала мне. И отблагодарить вас. А это можно только здесь. Я не могла не привезти вас. И, пожалуйста, не спрашивайте пока больше ни о чем. - Она встала, туже завернулась в халат и продолжила: - Прошу, не говорите того, что хотели сказать, - я и сама догадываюсь. Вы спасли мне жизнь. Так не лишайте меня права отблагодарить вас. Я должна это сделать и сделаю. - Сара подошла к Ричарду и со слезами на глазах склонилась, тронула его лоб губами. - Пожалуйста... я прошу совсем немного. Только исполнить свой долг. А для этого нужно лишь съездить в Лиссабон. - Она неожиданно улыбнулась, пальцами вытерла слезы под глазами и отвернулась, сказала: - Я пойду приготовлю обед. Сегодня суббота, Марио с женой уехали в город за покупками". Оставшись один, Фарли потянулся было к пиву, но передумал, налил себе джина с вермутом. Выпил и вздохнул. А впрочем, стоит ли вздыхать? Идти ему некуда, живет он здесь ни о чем не заботясь, на лоне чудесной природы. Может, Сара права-таки? Она и впрямь ему многим обязана. Он прикрыл глаза, поднял голову, подставил лицо солнцу. Не время ли хорошенько оглядеть себя со стороны и отбросить все то, что делало его "беззаботным, славным малым"? Люди издавна пользовались его добротой, а он только ушами хлопал. Разве не интересно, не заманчиво переделать самого себя? И если Сара считает, что обязана его отблагодарить, зачем перечить? Впрочем, он даже представить не мог, как она это сделает. При чем тут Лиссабон? Возможно, у нее там тайный счет в банке - открыла, уходя в монастырь. В тот же вечер, когда они сидели на небольшой веранде, пристроенной к южной стене огромной гостиной, Сара - что уже не удивило Ричарда, а позабавило - вернулась к разговору без всякого смущения. Солнце стояло низко на западе, его красные лучи воспламеняли верхушки эвкалиптов на склонах холма. На висевшей на веранде вазе с лобелией отдыхала бабочка. Сара была в легком длинном платье голубого шелка, с рядком перламутровых пуговиц спереди, под высоким отложным воротничком. Восемь лет в монастыре приучили ее стесняться собственного тела, поэтому Ричард редко приходил к бассейну, когда она купалась там. Глядя, как Сара рассеянно потягивает апельсиновый сок, он догадывался - она подготовила целую речь и вот теперь хмурится, ждет подходящего мгновения или слова, которое настроит разговор на откровенность. Не успел Ричард решить, стоит ли помогать Саре, как она вдруг выпалила: "Мне нужно поговорить с вами о себе и о вас тоже. Вы не против?" Не сводя глаз с бабочки, которая, сидя на цветке, медленно открывала и закрывала крылышки, он ответил: "Нет. - И, взглянув на девушку, продолжил с улыбкой: - Вы все равно бы высказались, верно? Мне уже понятно это решительное выражение на вашем лице". Она улыбнулась в ответ, быстро опустила глаза и расправила платье, произнесла: "Выслушайте меня. Может, я стану говорить путано. Но главное вы поймете - то, что я узнала сама или услышала от других". Он откинулся на спинку кресла и стал слушать, глядя, как солнце, все больше скрываясь за краем земли, превращало небо из дымчато-красного в бледно-золотистое и зеленоватое. Вскоре ему пришлось мысленно признать, что Сара - отменная рассказчица: редко отступает от временного порядка событий и не отвлекается на несущественное. Возможно, исполненная ясных обязанностей и четкого распорядка жизнь в монастыре научила ее выделять главное, не придавая внимания пустякам. Ее мать вышла замуж за богатого офицера, который по-прежнему жил в Глочестершире. Через два года после рождения Сары они развелись, но не "расплевались", так что отец часто приезжал к дочери и бывшей жене. Первое время после развода они с матерью кочевали... Париж, Флоренция, Рим, Каир, Мадрид... но домом считали виллу Лобита. Мать часто оставляла здесь Сару под присмотром няни или гувернантки, потом отправила в школу во Флоренции, а после - в интернат при одном из монастырей Лиссабона. С раннего детства Сара почему-то считала, что станет монахиней. - Теперь я уверена - эту мысль вселила в меня мать, в противовес своей, очень светской жизни. Я знала, у нее были любовники, всегда богатые, она обожала мирские утехи, - но в глубине души сознавала, что грешит, - и меньше всего на свете хотела, чтобы я пошла по ее стопам. Лет с четырнадцати она вдохновляла и направляла меня на религиозный путь. И мне самой стало казаться, будто я мечтала о монашестве всегда, а потому никогда не оспаривала этот выбор. Однако матери так и не удалось увидеть дочь монахиней. Когда Саре было шестнадцать лет, мать неожиданно заболела, и дочь привезли к ней на виллу Лобита из интерната в Лиссабоне. - Когда я приехала, то поняла - ее дни сочтены. Хотя в этом она не признавалась никому, даже самой себе. Она умела изгонять неприятные или нежелательные мысли. Ведь в ее жизни бывали не только бурные времена, дни напоказ, но и скрытые, тайные. В тот раз она о себе почти не говорила. Все обо мне беспокоилась... в основном о моем будущем пострижении в монахини. И у меня, наивной девчонки, сложилось-таки впечатление, будто мать, понимая, видимо, что перестаралась с моей религиозностью, пыталась дать мне возможность передумать. Но когда я твердо заявила, что хочу только одного - служить Господу, она возликовала. Может, и не стоит так говорить, но мать, вспоминая собственную жизнь, здорово утешалась, зная, что ее дочь решила посвятить себя Богу, и это... словом, это откроет путь на небеса и ей самой. О, как трудно заявлять такое о матери... но, по-моему, я разгадала ход ее мыслей. И всеми силами старалась угодить ей. К тому же я и впрямь желала стать монахиней. Боже, как долог и нуден мой рассказ... Но мне очень хочется объяснить вам все. Когда Сара чуть-чуть отвернулась от Ричарда, он заметил, как у нее в глазах блеснули слезы. Потом посмотрел на склон за верандой, услышал дробную птичью трель в зарослях олеандра. Тихо сказал: "Ничего, ничего, не торопитесь", - вновь взглянул на Сару, и, оказалось - она смотрит на него, промокает уголки глаз краешком носового платка - и невпопад подумал, что, когда ездили в город, она забыла купить косметичку. - Короче, я заявила матери, что в своем намерении уверена совершенно. Прекрасно помню - она сидела тогда в кресле у бассейна, закутавшись в плед, хотя стоял июнь. Она сказала мне - помню дословно: "Совершенная уверенность в шестнадцать лет, так же как совершенная уверенность в лошади, на которую ты поставила, - а мать обожала скачки, - может подвести. Поэтому я хочу кое-что сказать тебе по секрету, которым ты не должна делиться ни с кем до тех пор, пока не захочешь вернуться в мир из монастыря. Ты знаешь, Орден потребует отречения от всего имущества?" Конечно, я знала, еще бы не знать. Когда мать умерла, - вскоре после нашей беседы, - я унаследовала эту виллу и очень много денег... " И Сара объяснила, но уже бесстрастно, как отписала виллу тете, а остальное отцу, не потому, что была связана с ним узами дочерней любви, а потому, что не хотела обидеть его, отдав деньги на сторону. Заметив, что Сара отвлеклась, Фарли спросил: "Так что же сказала вам мать? Конечно, если не хотите открыться мне, не надо". - Да, да, Ричард, конечно, я хочу, чтобы вы все знали. Здесь и зарыта собака. Видите ли, я понимаю - денег у вас мало. А вы многого могли бы добиться. И я хочу вам помочь. Вы уже знаете, почему. Не стоит повторяться, верно? Фарли улыбнулся. Мысли Сары утратили логику и последовательность, однако ее искреннее замешательство тронуло - он ощутил, как сильно хочет она его отблагодарить. А сам он - если не считать недавнего укола самолюбия - слушал ее равнодушно. Что она могла дать ему, если, уходя в монастырь, отказалась от всего? Сознавая, что ей понравится, если он назовет ее по имени, Фарли сказал: "Сара, не надо обо мне. Сейчас хотя бы. Что вам сказала мать?" - То, что я так до конца и не поняла. И когда мать высказалась, мне показалось, будто она и сама об этом пожалела, в лице переменилась. Она ведь была красива. Даже в болезни. Но вдруг как будто постарела и с горечью заметила: "Жизнь невозможно предсказать. День за днем за тебя борются Бог и дьявол и ты в их руках. Я просто хочу, чтобы ты знала: если вернешься из монастыря в мир, милостыню тебе просить не придется. Мне, в отличие от тебя, никому обеты давать не нужно. Кроме меня у тебя есть только тетя и отец. Но он и пальцем ради тебя не шевельнет, а тетя старше меня на десять лет и к тому времени может умереть". А потом во всем призналась. Сара умолкла. Виллу окутывали сумерки, на небе показались первые звезды. То тут, то там ночное небо пронзал свет фар поднимавшихся наизволок автомобилей. - В чем она призналась? - мягко спросил Ричард. - В том, что я должна поехать в Лиссабон и попросить у Мелины оставленное мне, причем, если я с умом воспользуюсь им, этого хватит на всю жизнь. - Звучит туманно. Кто такая Мелина? - Она была служанкой моей матери. Вышла замуж за Карло, шофера, которого мы наняли, когда Джорджио ушел. Теперь они оба не служат больше, открыли небольшую гостиницу в Эсториле. Так что, - она поднялась и вдруг весело улыбнулась, - нам нужно только съездить туда и взять то, что завещала мне мать. Это или деньги, или нечто очень ценное, и я хочу отдать его вам. Вы ведь не откажетесь, верно? Фарли тоже встал. Время от времени ему казалось, что с той минуты, когда он услышал крик Сары в ночи, он попал в новое измерение, в другой мир, где бродил теперь с тоской по старому, раз навсегда заведенному жизненному укладу, такому привычному. А теперь - беременная и вовсе не беременная монахиня, сбежавшая из монастыря, обманом привозит его на роскошную виллу; непонятные слова ее матери, прожившей на редкость бурные годы, слова, пересказанные дочерью, - девушкой с телом женщины. Эта Сара Брантон присосалась к нему, как принцесса Сабра к святому Георгию, когда тот спас ее от дракона, и хочет отдать ему если не саму себя, то хотя бы все, что имеет, а он желает одного - выслушать слова благодарности и отчалить. В этот миг его мозг пронзила мысль - верная или нет, он не знал - о том, что, возможно, Сара по-прежнему живет тем сном наяву, который начался, когда ее вытащили из моря и бросили, обнаженную, на дно шаланды поверх скользких тунцов. Ричард решил при первом удобном случае рассмотреть портрет леди Джин повнимательнее: он явно проглядел в ее глазах оттенок безумия, столь свойственного ирландкам. - Я выпью еще, - произнес Ричард. - А вы? Не глядя на него, Сара ответила: "Нет, спасибо. Значит, вы не хотите ехать в Лиссабон?" - Отчего же? - неожиданно для себя ответил он. - Хочу. Но считаю, вы должны подготовиться к разочарованию. Нет, нет, я к вашей матери отношусь с почтением. Но когда человек умирает... он часто выдает желаемое за действительное. Сара повернулась и упрямо взглянула на Ричарда: "Моя мать оставалась холодно-трезвой. Впрочем, я вас понимаю. Вы хотите отвязаться от меня. Я слишком назойлива. Но больше такой не буду. Честное слово. Я хочу лишь подарить вам то, что завещала мать. Я чувствую - хранящееся у Мелины поможет вам начать жизнь сначала. Это осчастливит меня и сделает независимым вас... " Сраженный умоляющим и вместе с тем решительным выражением на ее лице, Ричард осторожно, бережно взял Сару за подбородок, склонил голову, легонько поцеловал и нежно сказал: "Да, осчастливить вас было бы здорово, хотя я и сейчас независим. Словом, я выпью еще и когда-нибудь мы поедем в Лиссабон". - Завтра? Он громко расхохотался над ее нетерпением. Но когда пошел прочь, услышал ее прерывавшийся от радости возглас: "Завтра! Завтра, да?!" - и не останавливаясь, ответил: "Будь по-вашему, мисс Сара Брантон. Завтра, так завтра". Стоял воскресный полдень, в парке прогуливались люди. На клумбах зацветали тюльпаны. Лебедь на пруду вытянул шею, подставил грудку под солнечные лучи и, не пытаясь взлететь, забил от наслаждения крыльями. Индус в красной шапочке и белых кроссовках кормил уток хлебными крошками. Негритянка, которую он держал под руку, вдруг притянула его к себе и поцеловала. "Весна, - подумал Кэслейк, - настоящая весна". Был бы он в Барнстепле, он бы взял удочку и пошел на крутой берег реки рыбачить, свозил бы Маргарет в ресторан, а потом уединился с ней в машине где-нибудь у песчаных холмов... Переписка между ними замерла, чего Кэслейк и добивался. На его поприще о любовных связях лучше забыть. Всему свое время. А пока... если приспичит, можно снять девочку и за деньги. Но сейчас ему хотелось другого - этой работы, этого кабинета, и провидение помогло - будучи сыщиком в Барнстепле, он встретился со случайно оказавшимся там Куинтом, произвел хорошее впечатление и вскоре оказался здесь, в Лондоне. Он положил руку на телефон, собираясь позвонить Куинту, но решил еще раз перечесть только что расшифрованное донесение из Лиссабона. "На ваш запрос ОХ 137. Сара Брантон. Проживает в Мончике, на вилле Лобита, принадлежащей миссис Ринджел Фейнз, которая отбыла в США за два дня до приезда Брантон. Последняя прибыла в сопровождении Ричарда Фарли, предположительно гражданина Великобритании. О нем самом расследования не проводилось. Ждем указаний. Будем следить за Брантон до получения новых распоряжений". Кэслейк позвонил Куинту и услышал: "Я ухожу, так что читайте прямо в трубку". Различив в дыхании начальника астматические хрипы, Кэслейк улыбнулся. Астма способна сразить человека в любую минуту, и в один прекрасный день Куинта отстранят от должности, а пустоту заполнят им, Кэслейком. Он отчетливо, не спеша, прочитал донесение. Куинт помолчал и сказал: "Пусть выяснят все об этом Фарли. Но с португальцами не связываются. И вы со своей стороны узнайте о нем, что можно. Авось что-нибудь и проклюнется. Какого черта они не сообщили, - хотя бы приблизительно, - сколько ему лет? Возможно, он воевал или служил в нашей армии. Поройтесь в архивах Министерства обороны. Хорошо?" - Слушаюсь, сэр. Он положил трубку и принялся составлять шифровку в Лиссабон, не позволяя себе рассуждать, почему этой Сарой Брантон вдруг так заинтересовались. Если будет нужно, ему сообщат. Выехали после завтрака. Фарли вел машину умело. Так же, догадывалась Сара, он делал все, за что бы ни брался: уходил в работу с головой, отдавался ей без остатка. Боясь отвлечь его, она почти не раскрывала рта. Да ей, признаться, и не хотелось говорить - ведь она была счастлива. Не раз ездила Сара по этой дороге в детстве: сначала ее возил Джорджио, а потом муж Мелины Карло Спуджи. С Джорджио ей бывало одиноко - на вопросы он отвечал, но сам разговора не завязывал. Его волновали только дорога, да любимый "Роллс-Ройс", подчинявшийся ему безропотно. Казалось, Джорджио никогда не снимал ливрею, не отходил от машины ни на шаг, там и спал. Сара улыбнулась. Карло совсем другой. Трещал, как сорока, по малейшему поводу и очень любил отпускать оскорбительные шуточки о запряженных мулами повозках или автомобилях, которые обгонял. Коренастый, похожий на гориллу коротышка, он сумел завоевать сердце статной темноволосой красавицы Мелины тем, что играл под ее окнами на гитаре, когда уезжала мать. А иногда, ради забавы - Карло знал: Сара тоже любит слушать его, а по характеру был добр и щедр - он останавливался и под ее окном и, прежде чем прокричать "доброй ночи", пел короткую серенаду. Ему удалось понравиться даже отцу, едва терпевшему Джорджио. Молчание Ричарда не угнетало Сару - оно ведь здорово отличалось от молчания Джорджио. В мыслях о нем, а часто и в беседах она обращалась к нему по имени. А он называл ее Сарой изредка. Только хорошенько подумав. и, как она догадывалась, с вполне определенными добрыми намерениями. Если она расстраивалась, - а ей надо научиться держать себя в руках, ведь Ричарда беспокоит ее малейшее волнение, - он точно знал, когда утешить ее и назвать не сестрой Луизой, а Сарой. Удивительно, сколь далекой ей казалась теперь совсем недавняя жизнь. Вскоре после полудня они миновали Лиссабон и поехали к Эсторилю по дороге вдоль берега. Гостиница Карло и Мелины располагалась недалеко от моря у главной площади. Когда Фарли остановил машину, Сара спросила: "Хотите, пойдем вместе?" Он покачал головой и, выуживая из кармана трубку, сказал: "Нет, это ваше дело. А я посижу, покурю". Сара вошла в гостиницу. Холл был пуст, но в столовой, куда она заглянула сквозь стеклянные двери, сидело много народа - там подавали обед. Пустовал и столик дежурной. Сара нажала кнопку звонка, и в холл вышла сама Мелина. Некоторое время она вежливо оглядывала Сару, потом сказала: "Слушаю вас, сеньорита". Она немного растолстела за годы, проведенные в гостинице, но красоты не потеряла - так же как и темных волосков над верхней губой. - Мелина, - тихо произнесла Сара, - ты не узнаешь меня? Мгновение лицо бывшей служанки оставалось бесстрастным. Потом она ахнула, всплеснула руками и воскликнула: "О, нет, нет! Неужели?!" И не успела Сара кивнуть, как Мелина бросилась к ней, обняла и поцеловала. Ее искренняя радость передалась и Саре, обе всплакнули. Мелина провела ее к себе, усадила в кресло, отступила на шаг, оглядела с головы до ног, вновь обняла и засыпала вопросами. Обедала ли она? Сара, зная, что Ричард не хочет встречаться с Мелиной, ответила утвердительно. Может, стаканчик портвейна? Сара отказалась. Вдруг глаза Мелины округлились, а руки повисли, как плети, и она пробормотала: "Но... но как же монастырь?" С изумившим саму себя спокойствием Сара ответила: "Я оставила его навсегда. Из меня монахиня никудышная. Но, пожалуйста, Мелина, дорогая, не спрашивай меня больше. Когда-нибудь я приеду к тебе и все расскажу". - Не оправдывайся, - живо откликнулась Мелина. - Я все понимаю. Не раз говаривала я твоей матери, что эта жизнь не для тебя... умоляла ее тебя разубедить. Ты не обязана мне ничего рассказывать. Кстати, я знаю, за чем ты приехала. Подожди. Пока Мелины не было, Сара подошла к окну. Ричард переставил машину в тень под акацию. Вскоре Мелина вернулась, прижимая к груди сверток из коричневой вощеной бумаги, перевязанный толстой веревкой с синим сургучом на узлах. - Кто привез тебя сюда? - спросила Мелина со свойственной ей проницательностью. - Один мужчина. Истинный друг. Он спас мне жизнь, когда я ушла из монастыря. И не спрашивай больше ни о чем. Однажды расскажу все сама. - А я и не любопытствую. Не мое это дело. Я даже рада, что Карло уехал к друзьям - он ведь об этом, - Мелина постучала пальцем по свертку, - ничего не знает. А я знаю одно - этот сверток мне оставила твоя мать, на случай, если ты когда-нибудь ко мне обратишься. - А если бы я не приехала? - Я должна была хранить его вечно, но не вскрывать, а в завещании указать, чтобы его сожгли, тоже не вскрывая. Странная просьба, но, по-моему, твоя мать чувствовала - ты приедешь за ним. Так и случилось. А сейчас порадуй меня - обещай навестить, когда устроишь свою жизнь. - Обещаю. - Отлично. Я рада, что ты больше не монахиня. - Она расплылась в улыбке. - Затворничество - это не про тебя, ты все же чем-то похожа на мать. Сара вернулась к автомобилю, Фарли вышел навстречу и, словно личный шофер, усадил ее на переднее сиденье, сел за руль, завел мотор, произнес: "До виллы далеко, приедем поздно. Хотите, поедим где-нибудь по дороге?" - Нет, спасибо, Ричард. - Ладно. Они тронулись в путь. Сара сидела бок о бок с Ричардом, сверток положила на колени. Фарли, конечно, заметил его, но виду не подал. "В этом весь Ричард, - подумала Сара. - Чувствую, не верит он, что я способна отблагодарить его". Он, по-видимому, считал ее слова - а теперь она могла быть сама с собой откровенной - новым проявлением истерии, уже загнавшей ее однажды в море. Добродушно поддакивал ей, но всерьез не воспринимал. Она ощупала сверток, но угадать, что в нем, не смогла. И вдруг с ужасом подумала: "А что если там хлам, который не стоит ни гроша? Что, если мать и впрямь была не в себе, когда договаривалась с Мелиной?" Ей вспомнилось, как в предсмертные дни разум вдруг отказывал матери и она начинала заговариваться. Сара живо представила, как мать набивает сверток всем, что попадается под руку. - Удивительный случай приключился со мной в Эсториле, - заговорил Ричард неожиданно. Рассказ о нем вас позабавит. Однажды я провел там неделю. Знаете, я никогда не играл на деньги, а тут решил попробовать. Поставил все, что у меня было, и вдруг выиграл столько, что хватило открыть ресторан. Но, как говорится, Бог дал, Бог и взял. Верно? Сара прикоснулась ладонью к его руке. Слова Ричарда почему-то - она так и не поняла, почему - развеяли ее опасения. Когда они выехали с площади и повернули к шоссе на Лиссабон, за ними увязался серый запыленный "Вольво". За рулем сидел Мэттью Гейнз, пятидесятилетний мужчина с седыми волосами и длинным лицом, сын уже умерших португалки и англичанина. Его отец работал в Опорто в пароходной конторе и в конце концов женился на дочери хозяина дома, где снимал квартиру. При необходимости Гейнз мог выдать себя и за португальца, и за англичанина - это несомненное достоинство сделало бы его богатым и знаменитым, если бы не всепобеждающая лень, что давала знать о себе в самое неподходящее время. Однако он весело мирился с ней - лень выпестовала его воображение и научила убедительно лгать, когда работа требовала пошевеливаться. Парочка, за которой он теперь следил, не возбуждала у него любопытства. Он съездил в Мончик и разыскал виллу Лобита. Разговориться с садовником, который вместе с женой-домоправительницей жил в хижине на самой границе поместья, труда не представляло - того так и подмывало поведать встреченному в пивной незнакомцу о сеньорите Брантон, сбежавшей из монастыря. А в субботу вечером садовник намекнул, что "сеньорита" и ее друг поедут поутру в Лиссабон. Следуя за Сарой и Ричардом, он без труда убедил себя, - так бывало всегда, когда лень вступала в свои права, - что рано или поздно они вернутся на виллу. А сидеть за рулем целый день ему не хотелось. Во всяком случае, на этот раз. Он решил проехать за ними через Лиссабон до шоссе на виллу, а потом вернуться в столицу и поразвлечься там до утра. Что тут предосудительного? Платили мало, работать приходилось почти всегда впотьмах, пенсии не обещали, а отчет он напишет столь обтекаемо, что уличить его в "халяве" будет невозможно. Кроме того, если бы начальники хоть немного соображали, они для слежки за парочкой на обратном пути выделили бы другую машину. Один и тот же автомобиль, встретившийся по дороге в оба конца, обеспокоит даже слабоумного. А судя по тому, что удалось разглядеть в бинокль, мужчина за рулем казался отнюдь не таким и, видимо, был способен постоять за себя. Впрочем, Мэттью прекрасно знал, как задобрить боссов - брось им пригоршню крошек и они довольны - самонадеянные мерзавцы, считающие, будто управляют миром, и он вращается вокруг них, а не Солнца. Их умиротворит даже такое: "Ездили в Эсториль, в гостиницу "Глобо". Сеньорита заходила туда одна. Вышла со средних размеров бумажным свертком. Села в машину и уехала вместе с сеньором Фарли". Счастливчик этот "сеньор", если "сеньорита" ему благоволит. Он следовал за машиной Ричарда, тоненько насвистывал сквозь зубы. В конце концов ему же поручено "обеспечить легкий контакт"! А что может быть легче, чем возобновить слежку завтра? На виллу они вернулись уже ночью. Фабрина, домоправительница, оставила им, к удовольствию Фарли, холодный ужин. А Саре день показался столь бурным, что и есть не хотелось. Когда она вошла в просторную прихожую, прижимая сверток к груди, Фарли сказал: "На мой счет не тревожьтесь. Я поем один, - перевел взгляд с ее лица на сверток и улыбнулся. - Все понятно. Хочется поскорей подняться наверх и вскрыть его, так?" Она кивнула с признательностью и подумала: "Догадывается ли он - наверно, да, он меня уже хорошо понимает - о моих сомнениях?" Сару преследовал образ матери - смятенной, забывавшейся, укладывающей в сверток грошовые безделушки... - Верно, - сказала она, - именно этого мне и хочется, Ричард. Услышав его ответ, она убедилась - Фарли ее опасения понимает. Сложив толстые губы в простоватую улыбку, он пожал плечами и произнес: "Да вы не волнуйтесь. Если в свертке окажется хлам, я не зареву. Как бы вы ни думали, я считаю, вам не за что меня благодарить. Даже за бензин на поездку в Лиссабон". Он коснулся ее щеки костяшками пальцев - так добрый дядюшка стремится развеять глупенькие страхи маленькой племянницы. Потом отвернулся, пошел на кухню и на ходу бросил: "Спокойной ночи. Приятных снов". Груз переживаний затуманил Саре глаза на пути вверх по широкой лестнице, ведшей к портрету матери, который теперь скрывался в глубокой тени - свет горел только у входной двери. В спальне Сара зажгла все лампы и села за маленький письменный стол у окна. Взяв дрожащими руками маникюрные ножницы, она перерезала веревки и липкую ленту на свертке. Из него выпали два других, завернутые в мягкое белое полотно. Один - длинный и плоский, второй - прямоугольный и легче первого. А между ними лежал белый незапечатанный и неподписанный конверт. Руки Сары дрожали по-прежнему, когда она вынула оттуда сложенный вчетверо лист писчей бумаги. Развернув его, увидела вверху герб виллы Лобита и сразу узнала мелкий аккуратный старомодный почерк матери. Документ, составленный, судя по дате, за неделю до ее смерти, гласил: "О содержимом этого пакета известно отцу Ансольдо из Собора Богоматери в Мончике, в присутствии которого он и был запечатан... " Сара помнила отца Ансольдо. Фабрина сказала, что он умер. "... а также сеньорите Мелине Монтес, моей личной служанке, которую я обязываю передать его в полное и безраздельное владение моей дочери Саре Брантон". Документ подписала мать, заверили отец Ансольдо и Мелина, расписавшаяся по-девичьи. Ниже был еще абзац, который мать добавила, видимо, когда свидетели ушли: "Сара, доченька моя, если это письмо попадет тебе в руки, поставь за меня свечу и помолись за спасение моей души и искупление многочисленных грехов". Сара так растрогалась, что тотчас упала на колени, преклонила голову и стала молиться за мать, хотя и сама не вела праведную жизнь. Не скоро нашла она силы вернуться за столик к двум оставшимся сверткам. Тем временем взошла луна, в придорожных каштанах запел свежий ветер. Сара сидела в спальне и так же, как когда-то мать, смотрела на умытый лунным светом мир за окном. Мать любила эту виллу и обязательно возвращалась сюда после скитаний... пожить без затей и, как теперь понимала дочь, попытаться обрести покой и надежду - ей всегда их очень не хватало. Сара медленно сняла полотно с длинного свертка. Обнажился узкий сафьяновый футляр. Она открыла его, и у нее зарябило в глазах - так засверкало его содержимое в мягком свете настольной лампы. Казалось, на волю вырвалась сама красота, столь долго томившаяся под крышкой футляра. Сара сразу узнала пояс матери, тот, с портрета на лестнице, хотя наяву видела его впервые. Она вынула пояс из футляра, разложила на руках. Он состоял из крупных прямоугольных расписанных эмалью золотых звеньев, усыпанных алмазами и изумрудами. Пряжку, окаймленную мелкими сапфирами, с каждой стороны поддерживал пухлый купидон, а сама она представляла собой большой овальный медальон с изображением поднимавшейся из моря Венеры. По нижней кромке шли слова, написанные по-латыни: "Победит добродетель". Несколько минут Сара сидела как зачарованная, глаз не могла оторвать от пояса, чувствуя, как его вес оттягивает пальцы, поворачивала то одно звено, то другое, наслаждаясь игрой света на камнях. И наполняла ее великая радость - не только от созерцания красоты, но и от сознания, что такой пояс стоит много денег. Наконец Сара заметила белую карточку на дне футляра. Отложив пояс, взяла ее. Вновь почерк матери, те же выцветшие чернила, что и в письме. "Это пояс Венеры, - прочла Сара. - Его подарил мне лорд Беллмастер много-много лет назад. В нем меня и написал художник Август Джон. Мне самой он казался немного вульгарным и я редко его надевала. Он усыпан алмазами, изумрудами и сапфирами. Его приписывают французскому ювелиру семнадцатого века по имени Жиль Легаре, но знатоки, к которым я обращалась, в один голос заявляли: если бы его в самом деле выполнил Легаре, он обязательно украсил бы центры каждого звена характерным цветочным орнаментом. В 1948 году, за два года до твоего рождения, он стоил тридцать тысяч фунтов". Во втором свертке лежала толстая, но гибкая книга в мягком, теперь выцветшем переплете из синей замши, открыть которую мешала маленькая золотая застежка. Когда Сара ее откинула, на стол выпал листок бумаги. Сара, снова узнав почерк матери, улыбнулась. Мать имела обыкновение оставлять повсюду записки слугам и друзьям, а еще памятки себе, например, положить под французские часы на каминной полке листок со словами: "Отвезти на ремонт в Лиссабон"; или - у телефона - "Если позвонит Огюст, не забыть пересказать ему бесценное замечание Мелины!" А в этой записке значилось: "Это, Сара, мой личный дневник. Я вела его от случая к случаю многие годы. Распоряжайся им, как сочтешь нужным. Дж. Б. " Листки дневника были очень тонкие, нелинованные, на первом стояло число: 16 июня 1946 г. Аккуратный, но значительно мельче обычного, почерк матери покрывал страницы ровными строками, оставлявшими лишь крошечные поля, на которых, как заметила Сара, листая дневник, мать тончайшим пером рисовала людей, зверей и птиц, дома и церкви, ландшафты и все прочее, что, по-видимому, имело отношение к написанному рядом. Впрочем, Саре было не до дневника. Слишком уж большой груз свалился у нее с плеч. Она вложила записку обратно и замкнула застежку, решив заняться дневником позже. Вновь подняла она золотой пояс Венеры, посмотрела, как переливается на камнях и эмали свет настольной лампы. И словно вторя ее радостному облегчению, за окном в зарослях клубничного дерева позади бассейна, чьи спокойные воды полированным серебром лежали в свете народившейся луны, завел уже знакомую песню соловей. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Окна кабинета Куинта на втором этаже выходили в маленький скверик, вымощенный красным кирпичом, который вымыли дожди и выщербили морозы. Посреди двора рос древний платан. Читая составленное Кэслейком донесение, Куинт сопел, поигрывая округлой рукоятью алебастрового пресс-папье. Стоя по другую сторону стола, - Куинт приглашал подчиненных сесть, только если разговор намечался длинный, - Кэслейк глядел на двух голубей, ворковавших на нижней ветке дерева. Самец распинался перед невзрачной самочкой. В Барнстапле его отец, ныне покойный, держал когда-то голубей - почтовых, в основном голубых турманов, и экзотических. Они вились часами над городом, забирались столь высоко, что почти исчезали из виду. Однажды ночью - Кэслейку тогда было шестнадцать - кто-то, обуреваемый завистью, забрался в голубятню к экзотическим птицам и свернул им шею. Горе отца так потрясло сына, что он дал себе слово найти и засудить разорителя. И сдержал... То был первый шаг Кэслейка на поприще сыска. Первый шаг к этому кабинету. Куинт хрипло вздохнул, поднял глаза на Кэслейка и так долго глядел на него ни слова не говоря, что молодому человеку стало неловко, хотя он уже привык к этой причуде начальника. Когда Куинт вперивался в него взглядом, он чувствовал себя беззащитным. Внезапно Куинт улыбнулся и опять же внезапно спросил: - Вам говорит что-нибудь имя лорд Беллмастер Конарейский? - Нет, сэр. - Пришла пора познакомиться с ним. Когда-то, много лет назад, он сидел на моем месте. Давно это было. Впрочем, он по-прежнему работает на нас. Вам полезно будет с ним встретиться. Доложить о происходящем. Если он о чем-нибудь попросит, соглашайтесь, но прежде чем выполнять, посоветуйтесь со мной. Об этом, - он постучал пальцем по донесению, - расскажете ему все. - Куинт сунул папку в стол. - Я сообщу, где и когда вам с ним встретиться. Кстати, мне понравилось добытое вами в Министерстве обороны и из других источников. Так вот, с Беллмастером держите ухо востро. Будьте с ним любезны, но не дайте себя облапошить. Между нами говоря, он первосортный иуда. В тот же день, без пяти три пополудни Кэслейк вышел из такси неподалеку от Алберт-гейт в лондонском районе Кингсбридж, прошел несколько метров и остановился у роскошного многоквартирного дома. Протянул швейцару визитную карточку и спросил лорда Беллмастера. Швейцар позвонил куда-то из стеклянной будки, вернулся к Кэслейку, одобрительно кивнул и сказал: "Сюда, сэр". Они поднялись на лифте, а когда двери кабины распахнулись, швейцар указал направо и пояснил: "Квартира 36-б. Третья дверь". Кэслейк двинулся по коридору. Не услышав шума лифта, он не удивился, понял: швейцар не уедет, пока не убедится, что посетитель вошел именно туда, куда направлялся. В Лондоне полным-полно таких крепостей, как эта, где за всеми незнакомцами ненавязчиво следят. Слуга впустил Кэслейка в приемную, взял у него котелок и зонтик, провел по узкому коридору, распахнул дверь и отступил со словами: "Входите, сэр. Его высочество ждет вас". Едва слышно зашипев, дверь за Кэслейком закрылась, вспыхнула потолочная лампа. Впереди оказалась еще одна дверь без ручки. Он толкнул ее и вошел, сообразив, что попадает в звуконепроницаемую комнату. Она оказалась просторным, светлым, удобным кабинетом с огромным окном в парк. Над камином висела картина кисти Мунингса - сцена охоты. Вдоль стены протянулся низкий книжный шкаф, частично скрытый длинным диваном. Не выказывая любопытства, Кэслейк внимательно осмотрел и запомнил эту удобную комнату, обставленную и украшенную на вкус хозяина - или, может быть, так, чтобы вселять в него чувство неуязвимости? На стенах висели натюрморты с дичью, подлинник Рассела Флинта с обнаженными и полуобнаженными испанками у мраморной купальни, лисья голова над дверью, ведшей, очевидно, в столовую и спальню, на хрустальном блюде - малоприятное на вид чучело горбуши. Лорд Беллмастер стоял у окна. Перед тем как он повернулся навстречу, Кэслейк успел разглядеть, что сквозь его темные посеребренные сединой волосы просвечивает веснушчатая кожа. А когда повернулся, крупное лицо, широкие плечи, узкие бедра и длинные ноги создали впечатление готовой к бою силы. "И если бы он этой силой не обладал и не пользовался, - решил Кэслейк, - то давно бы обрюзг и размяк". - Кэслейк? - Да, милорд. - Присаживайтесь, - большая рука с единственным кольцом указала на диван, - и обращайтесь ко мне "сэр". Этого вполне достаточно. - Благодарю вас, сэр. - Кэслейк сел, чувствуя: с минуты на минуту должно решиться, полюбит он или возненавидит аристократа. Середины быть не могло. Лорд Беллмастер остановился у камина и сказал: "Куинт вас хвалит". - Спасибо, сэр. Толстые губы на крупном лице растянулись в подобие улыбки: - А похвала Куинта все равно что снег в июне. Кем вы были в Барнстапле? - Сержантом уголовного розыска, сэр. - Не жалеете, что покинули родные пенаты? - Нет, сэр. - Итак, с чем пожаловали? - С последним донесением из Лиссабона, сэр. Вчера Фарли возил мисс Сару Брантон в Эсториль. Она ненадолго заходила в тамошнюю гостиницу и вернулась с коричневым свертком, то есть со свертком из коричневой бумаги. Гостиница называется "Глобо", владельцы - муж и жена Карло и Мелина Спуджи. В архивах Лиссабона они не значатся. - Там всегда работали спустя рукава. - Они установили только "легкий контакт", сэр. - Поразительное усердие, - улыбнулся Беллмастер, - и не надо так часто называть меня "сэр". - Хорошо, милорд. - Что удалось узнать о Ричарде Фарли? - Лиссабон здесь не поможет. Пока там работают на легком контакте, они не станут им заниматься. Поэтому мы кое-что выяснили о нем здесь. - Кто это "мы"? Кстати, курите если хотите, - Беллмастер кивнул в сторону серебряного ящичка на низком столике у дивана. - Спасибо, не курю. Мы - это я и Куинт. Большинство сведений я отыскал в Министерстве обороны, а остальное узнал из досье колониального отдела. Оказалось, что Фарли служил в Кении. Его отец, офицер ВМФ, вышел после войны в отставку в чине капитана второго ранга и вместе с женой уехал в Кению. Тогда я связался с отделом кадров ВМФ. Один из его ветеранов хорошо помнит старшего Фарли - знал его лично, переписывался некоторое время. Дело в том, что он служил под его командованием на линкоре. Он сообщил, что после войны супруги Фарли обзавелись фермой в Кении, а их единственный сын учился здесь, в интернате в Кенте. Все это есть и в послужном списке младшего Фарли. - Вы трудолюбивы как крот, - улыбнулся Беллмастер. - Неужели вам удалось столько узнать всего за полдня? - Так сведения лежали под носом, - пожал плечами Кэслейк. - Его отец умер. А мать? - Я как раз собирался сказать, что они умерли оба. Их убили туземцы во время беспорядков. - Вот мерзавцы! Ну а что же сын, Ричард? - Друг отца довольно хорошо знал и его. Начальную школу Ричард закончил в Кении, а когда учился в Кенте, заезжал, бывало, к нему на каникулах. Впрочем, я на друга его отца пока не наседаю, считаю - рано. Военные всегда нам помогают, но стоит на них надавить, как они зарываются в песок - начинают требовать официальные разрешения. А у меня таких нет. Но я намекнул, что интересуюсь Фарли не из праздного любопытства, а в связи с делами и судьбами крупных людей. - О сегодняшней жизни Фарли что-нибудь выяснили? - Лишь крохи, сэр. После гибели родителей он уехал из Кении, работал в ЮАР. Больше друг отца о нем не знает ничего. У меня все, сэр. Беллмастер в раздумье провел рукой по подбородку. "Пожаловаться не могу. Вы поработали отлично", - произнес он и повернулся к окну. Кэслейк молча ждал. "Дорого бы я дал, - думал он, - чтобы узнать, какие мысли его сейчас одолевают". Когда-то лорд Беллмастер был в Клетке большой шишкой. Да и сейчас, наверно, не утратил влияния, ведь с этим ведомством запросто не расстанешься. Кэслейк чувствовал, Ричард Фарли не слишком его занимает, но не хотел до поры до времени давать волю воображению - это вредило здравому смыслу. И еще: в Клетке могли обругать как за лень, так и за чрезмерное усердие - стань он подробно расспрашивать бывшего друга Фарли-старшего, и дело, возможно, не выиграло бы, а пострадало. Не отворачиваясь от окна, Беллмастер как бы невзначай спросил: "Какая у вас оценка по сыскному делу?" - Пять с минусом, сэр. - Какими языками владеете? - Только английским. По-прежнему не оборачиваясь, Беллмастер усмехнулся и добавил: "С легким девонширским акцентом. А по юриспруденции?" - Пять с плюсом, сэр. - В Португалии бывали? - Нет, сэр. - А вообще за границей? - Во Франции, Германии и на Маджорке. - Хотите поиграть в стряпчего? - Сэр? - Теперь, когда я выслушал вас, скажу: надо уладить с Сарой один юридический вопрос. Очень простой - вы справитесь в два счета. Перед вашим отъездом в Португалию я объясню его суть с юридической и с человеческой точки зрения. А пока сделайте мне одолжение - не говорите Куинту об этой поездке. В свое время я обо всем позабочусь сам. Поймите, я требую от вас отнюдь не предательства, прошу лишь не торопить события. Согласны? - Да, милорд. - Хорошо. Ну вот и все. Я провожу вас. Через пятнадцать минут после ухода Кэслейка Беллмастер позвонил Гедди в Челтнем, сообщил, что завтра придет к нему, и предложил отобедать вместе. Договорившись, связался с домом полковника Брантона. Хозяин был в отъезде, трубку сняла жена. Лорд Беллмастер попросил передать супругу, что завтра он будет неподалеку от Сайренсестера и хотел бы встретиться с полковником в четыре часа. Если тот не сможет принять его в это время, пусть позвонит. Трубку Беллмастер положил, ничуть не сомневаясь, что Брантон его примет - он воспользовался условной фразой: "По вопросу, от решения которого зависит благополучие мистера Брантона". В это же время Кэслейк заканчивал пересказывать Куинту содержание беседы с лордом Беллмастером. "Может быть, - решил он по дороге в Клетку, - я еще не поднаторел в этой игре, но знаю, с какой стороны бутерброд намазан. Я человек Куинта, а не Беллмастера". Когда он закончил, Куинт кивнул на кожаное кресло, произнес: "Садитесь". Кэслейк сел, догадываясь, что эта любезность предвещает похвалу, а не разнос. Куинт поднялся, молча подошел к буфету, вынул бутылку виски и две рюмки. Наполнил их, не спрашивая Кэслейка, хочет ли тот спиртного, протянул ему одну со словами: "Пить, вообще-то, еще рановато. Но ваша честность того заслуживает. Или вы каким-то чудом знаете, что мы втихаря от Беллмастера подслушиваем разговоры в его кабинете?" - Нет, сэр. - Можете не называть меня так, пока не кончится виски. Вот какой я сейчас добрый. Итак, Беллмастер, возможно, заставит вас поехать в Португалию повидать мисс Брантон. Сегодня вечером придут записи его телефонных разговоров. Послушаем, куда он звонил, когда вы ушли. Чувствуя, что минута подходящая, Кэслейк осведомился: "Почему он попросил меня пока не говорить вам о поездке в Португалию? Разве она так важна?" - Хороший вопрос. И прикажи я вам поразмыслить над ним минут пятнадцать, вы нашли бы ответ сами. Но я избавлю вас от этого труда. Хотя Беллмастер в Клетке больше не командует, он все еще вправе обратиться к нам за помощью. А он тщеславен. Любит власть, обожает держать людей в узде. Вот и вас он решил приручить. И приручил бы, не дай вы мне полного отчета о беседе с ним. Заполучил бы из-за мелочи, пустяка, если не считать возможной поездки за границу. Ничего лучшего у Беллмастера под рукой пока не оказалось. Но в следующий раз ему, возможно, удалось бы заставить вас утаить что-нибудь важное. А откажись вы, он бы сообщил сюда о вашей первой оплошности, заявив, что проверял вашу преданность нам. И вас бы выгнали. Но вы держались молодцом, я рад за вас. А теперь официальное указание. Подыграйте ему. И если он попросит вас что-нибудь скрыть, не церемоньтесь, смело говорите: "Да, милорд. Конечно, ваша светлость". О чем бы он ни попросил - соглашайтесь. Но прежде чем выполнять просьбу, посоветуйтесь с нами, - Куинт расплылся в улыбке, пригубил виски и усмехнулся. - Он большой, сильный человек - и в прямом, и в переносном смысле. И намерений не скрывает. Метит в послы или на другую должность, не менее важную. А ее не дадут тому, у кого, как говорится, есть скелет в шкафу. Кому есть, что скрывать. Ведь шкаф могут открыть конкуренты. Значит, надо уничтожить скелет - растолочь кости и развеять их по ветру. Попасться можно, лишь если кто-нибудь увидит, как вы разбираете кости, прежде чем их толочь. Запутанно? Пожалуй, да. Ну ничего. Лезьте ему в руки, лишь только он подставит их. У нас на него самого руки найдутся. - Он допил виски, и Кэслейк, поняв намек, осушил и свою рюмку, встал. - Спасибо за угощение, сэр. - Вы его заслужили. Мы давно хотели отдать Беллмастеру кого-нибудь из наших. До поры до времени он будет держаться с вами официально, а потом попросит о личном одолжении. Взамен пообещает повышение по службе - скажем, место начальника отдела. Вы, конечно, стать им не прочь. И, наверно, станете, но не благодаря ему. - Куинт закурил, закашлялся после первой же затяжки. Хрипло спросил: - Это вам не Барнстапл, а? - Да, сэр. - Но мир везде одинаков. Везде грязь, жадность и похоть. Как вы думаете, где микрофон? На миг обескураженный, Кэслейк тупо взглянул на Куинта, но быстро опомнился. Куинт любил шарады. - Думаю, не в лисьей голове. Слишком очевидное место. Значит, и не в чучеле горбуши. Наверное, в раме одной из картин. - Верно. В той, что со знойными грудастыми испанками, каких - это всем известно - Беллмастер обожает. Ладно. Идите. Вы молодец. - Благодарю вас, сэр. Кэслейк ушел, сознавая, что отношения с Куинтом продвинулись в выгодную для него сторону. "Начальник отдела". Обычным порядком ему в это кресло раньше, чем через десять лет, не сесть. Что ж... время покажет. Притворив дверь, он двинулся по коридору, тоненько насвистывая сквозь зубы. Весь день Фарли не покидало чувство, что Сара возбуждена и избегает его именно поэтому. Утром он слышал, как она напевала у себя в комнате. Спустившись в столовую, она объявила, что надолго уходит гулять - хочет многое обдумать и, если он не против, предпочла бы побыть одна. Он ответил, что не против и все утро провел с Марио - они шкурили, а потом красили кованые узорчатые ворота; Марио немало порассказал о временах, когда хозяйкой виллы была леди Джин. Веселые деньки, сплошные гости. Марио вспоминал о них с удовольствием. А миссис Ринджел Фейнз на сестру не похожа. На вилле бывает редко, а если и бывает, то в гости почти никого не зовет. Марио считал ее доброй женщиной честных правил - в отличие от сестры (прямо он не заявил, но намекнул откровенно). За обедом Сара без умолку восхищалась своей прогулкой, но ни слова не сказала о свертке из Эсториля, а поев, немедля ушла к себе. И вот теперь Фарли, улыбаясь мыслям, сидел на веранде, ждал, когда Сара спустится выпить рюмочку перед ужином. Несколько минут назад Фабрина поставила на стеклянный столик шампанское в ведерке со льдом и Ричард сообразил: содержимое свертка оказалось для Сары настолько желанным и волнующим, что даже немного отвлекло от реальной жизни, и без труда догадался - Сара готовит ему сюрприз. Что ж, он не ребенок, его не так-то легко удивить. Угадав настрой Сары, Ричард за обедом о свертке и словом не обмолвился - не хотел испортить ей удовольствие. А шампанское... С того самого дня, когда Ричард впервые отправлялся в интернат в Кенте, отец начал провожать и встречать его шампанским... сидел на веранде, заперев в конюшне лошадей, смотрел на юг, где уходила под облака вершина Килиманджаро... смеялась мать - звонко, весело - и хлопала пробка! Ричард сжал зубы и отогнал эту картину, чтобы ее не успела затмить другая, трагическая. Через четверть часа в коридоре послышались шаги Сары. Фарли сидел, подавшись вперед, положил руки на колени, читал книгу, делал вид, будто ничего не замечает, понимал: к этому мгновению Сара готовилась весь день, его нельзя испортить. Услышал, как девушка замерла на пороге, почувствовал легкий запах духов. Помолчав немного, она позвала: "Ричард... " Фарли повернулся и медленно поднялся с кресла. Сара улыбалась, ждала, что он скажет. Она уложила волосы по-мальчишески, надела длинный белый халат без рукавов с достаточно низким вырезом. Он знал: на вилле осталось немало материнской одежды, и догадался - Сара перешивала халат все утро, ведь однажды она сказала, что мать была выше ее. На талию она надела пояс, с которым Август Джон написал портрет ее матери. Фарли не успел еще найти подходящие слова, как к горлу подкатил комок. Даже с короткими волосами она была сама прелесть, сама женственность, и его раздосадовала мысль, что восемь лет жизни эта девушка провела... - Сара! - воскликнул он, бросился к ней, взял за обнаженные руки и поцеловал в щеку. - Как я выгляжу? - спросила она и отступила, потупилась в смущении. - Как королева. Хотя, - Ричард лукаво улыбнулся, чтобы она перестала смущаться, - и коротко подстриженная. Когда ваши волосы отрастут, мне придется поберечь глаза. Вы смотритесь просто чудесно, и я дам по носу каждому, не согласному с этим. Но ради чего?.. - прервав самого себя, он кивнул на ведерко с шампанским и сказал: - Выкладывайте скорее, я не люблю тайн. Она засмеялась и подошла к столу: "А вы не догадываетесь?" - Нет. Не хочу гадать и не буду. Рассказывайте сами. - Ради вот этого. - Сара положила руки на золотой пояс. - Все равно не понял. Знаю только, что он есть на портрете вашей матери. Немного театральный, верно? - Театральный?! О, Ричард! Это не бутафория, красивая, но дешевая. Он настоящий! - Она повысила голос: - Он и был в свертке. Его и оставила мне мать, он из чистого золота и очень старый. Посмотрите! - Она расстегнула пояс и протянула его Ричарду. - Это настоящие бриллианты, изумруды и сапфиры. И он ваш. Целиком и полностью. Примите его, пожалуйста. Пожалуйста. Давным-давно маме оценили его в тридцать тысяч. А сейчас... сейчас он стоит целое состояние. И я дарю его вам. Ричард взял пояс в руки, сразу оценил его тяжесть и смутился. Она просто помешалась на желании отблагодарить его... он подыграл ей, свозил в Эсториль. Но это... Ричард провел большими пальцами по купидонам у пряжки, не сводя глаз с Венеры, выходящей с развевающимися волосами из морской пены, и вдруг заметил в ней отдаленное сходство с Сарой. Его латыни хватило, чтобы перевести: "Победит добродетель". А когда пояс качнулся в руках, лучи вечернего солнца высекли из драгоценных камней искры. Сара сошла с ума, если считает, что он примет такой подарок. Ведь она должна ему лишь спасибо сказать. В крайнем случае еще медаль за спасение утопающих выхлопотать. Улыбаясь этой мысли, он вернул пояс и тихо сказал: "Наденьте его. Там ему и место - на вашей талии, тонкой и красивой. Надевайте, надевайте и не смотрите так упрямо". - Это не упрямство, - сказала она с силой, какой Ричард в ней раньше не замечал. - Это гнев. Знаете, Ричард, если вы не возьмете его, я... я сяду в лодку и выброшу его в море! Он рассмеялся и потянулся к шампанскому со словами: "По-моему, нам обоим полезно выпить. Мысль о шампанском принадлежит вам, значит, отказываться вы не вправе. А потом мы сядем и все обсудим. Только, ради Бога, - он на миг посуровел, - не считайте меня чересчур щепетильным или глупым. Есть вещи, которые просто не делают". На мгновение ему показалось, что Сара сейчас горячо заспорит. И впервые он осознал: если она чего-то захочет, у нее хватит воли добиться своего. И вдруг, когда она вот-вот должна была заговорить громко и решительно, силы оставили ее. - Да, - тихо проговорила Сара, - вы, наверно, правы, Ричард. Надо обсудить это дело тихо и спокойно. Разыграв весь этот спектакль, я сглупила. Но мне казалось, так лучше... хотелось превратить радостную весть в праздник. О, Ричард, поймите, надо же как-то отблагодарить вас! - Еще бы, - рассмеялся он, - конечно. Так начните с того, что посидите со мной как прекрасная принцесса - выпьем шампанского, а за ужином поговорим как разумные люди. - Он начал раскручивать проволоку на пробке и подмигнул Саре. - Договорились? - Если позволите высказать одну мысль. - Валяйте. - Милее вас я никого в жизни не встречала. Ричард пожал плечами, улыбнулся и наполнил бокалы. Выпили за здоровье друг друга. Потом Сара сказала: "Последний раз я пила шампанское здесь же, на именинах матери". Стремясь замять разговор о поясе, Ричард попросил: "Расскажите о ней. Похоже, она была очень жизнелюбива". Ночью, в постели, Ричард вернулся мыслями к прошедшему вечеру. Сара долго рассказывала о матери. Она, конечно, любила мать, хотя прекрасно понимала, что это была женщина, мягко говоря, не очень щепетильная в вопросах морали. Она столь сильно жаждала удовольствий, что ради них зачастую пренебрегала благопристойностью. Производила впечатление существа безнравственного, но остроумного и очаровательного, не способного любить или ненавидеть вполсилы. Такую женщину, понял он, гораздо лучше иметь среди друзей, чем врагов. И теперь Ричард размышлял, что же унаследовала от нее Сара. Конечно, упрямство и желание стоять на своем - снова и снова возвращалась она к разговору о поясе, к бесповоротному решению отплатить им Ричарду за спасение. В конце концов, чтобы уклониться от прямого ответа, он сказал, что хочет подумать, к тому же пояс надо оценить, а он знает швейцара-ювелира, который недавно отошел от дел и обосновался на вилле под Албуфейрой. На днях он съездит к нему и покажет пояс. Предложение, очевидно, уверило Сару, будто он смирился с ее даром, и о поясе речь больше не заходила. Хотя окольными путями Сара добивалась от него полного согласия, потому что за ужином непрестанно выспрашивала о будущем. Чем он собирается заниматься? Откроет новый ресторан? "Нет, спасибо, - ответил он. - С меня хватит". Поедет в Англию, купит там ферму? Раз или два он заговаривал об этом, но понимал, что так не поступит. А потом, загнанный в угол, он выудил из памяти совсем нелепую мысль: "Я знаю в Дордони большую старую фермерскую усадьбу. И однажды подумал, что здорово было бы купить ее и превратить в гостиницу". Замысел Сару очень обрадовал, она захотела узнать об усадьбе все, и Ричарду пришлось, чтобы утолить ее любопытство, выдумывать разные подробности. А между тем истина очевидна, только Саре он не хотел признаваться - нет у него никаких планов. Он живет одним днем. Время от времени ему подворачивается дело, которым он занимается от души. Вот и все. Потом, по дороге в спальню, когда он, намереваясь пожелать Саре спокойной ночи, остановился у порога ее комнаты, Сара, не колеблясь, без смущения произнесла: "Я о своих родителях рассказала. А о ваших не знаю ничего. Они живы?" Секунду-другую Ричард думал, что ответит просто: "Нет, умерли", но вдруг его захлестнуло непреодолимое желание выложить всю горькую правду, и он сказал: "Мои мать и отец погибли. Однажды я вернулся из Найроби поздно вечером, - а их зарезали туземцы из племени May-May". Презирая себя за эти слова, он лежал и видел ее перекосившееся от ужаса лицо, вспоминал, как она бросилась к нему, положила руки на плечи, поцеловала, бормоча: "Ричард... бедный Ричард... " А потом повернулась и исчезла в спальне. Сейчас он жалел, что не сдержался. Его признание лишь еще больше растрогало Сару, усилило ее желание отблагодарить своего спасителя. Ричард взял со столика книгу, понимая: в эту ночь придется читать, пока книга не выпадет из рук. Из открытого окна донеслась раскатистая быстрая трель красношеего козодоя: кутук-кутук-кутук. Он кричал и в ту ночь, когда Ричард прошел, подняв навес, в гостиную и увидел на полу убитых родителей. Они беседовали любезно, однако любезность эта напоминала ходьбу по тонкому льду - малейшая неосторожность грозила разрушить их и без того натянутые отношения. Беллмастер презирал Брантона в основном потому, что его легко оказалось купить и подчинить. И еще - он так и не смог избавиться от зависти к полковнику, зависти необъяснимой, возникшей после давней сделки, в которой в выигрыше остался Брантон. Будучи законным мужем Джин, он знал ее, спал с ней. А пустив мужчину в постель, она отдавалась ему без остатка. Шла на поводу у собственной плоти, с радостью предавалась чувствам. Между тем Беллмастер ревновал ее даже тогда, когда сам сводил с мужчинами, чтобы извлечь выгоду из ее... распутства (станем называть вещи своими именами). Полковник Брантон сидел за неприбранным столом, смотрел из-под нахмуренных косматых бровей, не скрывая враждебности. Потом с издевкой бросил: "Вы, конечно, приехали по делу. Иначе я бы вас, Беллмастер, и на порог не пустил. Выкладывайте, что у вас". Едва сдерживаясь, тот ответил: "Я бы хотел поговорить о вашей дочери Саре". - Не моей, а вашей. Я к ней никакого отношения не имею. По крайней мере, предположим, будто она - ваша. Если дело касается леди Джин, ничего нельзя утверждать наверняка. Беллмастер пожал плечами и невозмутимо продолжил: "Я допускаю и такое, хотя сейчас это неважно. Сегодня я обедал с Гедди... " - С этим Винни-Пухом? Ему по-прежнему нравится жить у вас в кармане? - Брантон вдруг улыбнулся. - Простите, я отвлекаюсь. Но немного поязвить иногда бывает так же утешительно, как хлопнуть рюмку виски. Итак, поговорим о Саре и незабвенном Гедди. - Он получил от миссис Ринджел Фейнз телеграмму о том, что она возвращает Саре виллу Лобита. - Повезло девчонке, ведь вилла стоит больших денег. Что ж, это поставит ее на ноги. А от меня чего вы хотите? - Сара не в состоянии ни себя прокормить, ни виллу содержать. - Отчего же? Пусть сдает часть комнат. Так поступают многие. Раз уж Сара заполучила виллу, пусть и живет там на здоровье. Лично меня этот дом всегда раздражал. Только и думаешь, бывало, что за мужчина согревал постель Джин в ночь перед твоим приездом. Лорд Беллмастер беззлобно рассмеялся и сказал: "По-моему, я в вас кое-что проглядел. Или оно недавно появилось, это злорадство?" - Все дело в расстройстве желудка - моя кухарка (дура!) отвратительно готовит. До первой рюмки в пять минут шестого я вечно сам не свой. Но вернемся к Саре. Беллмастер с ответом не спешил. Что бы ни заявлял Брантон, а Сара - его, Беллмастера, дочь. Да, она сглупила, решив пойти в монахини, и все же она плоть от плоти его. Он должен о ней позаботиться, к тому же это отведет возможную угрозу карьере. "Хорошо, - терпеливо начал он. - Ей нужны деньги. Я хочу, чтобы вы взяли ее на содержание". - Славно придумано! - расхохотался Брантон. - А сколько ей надо? Десять тысяч в год? Я распоряжусь об этом через банк. Если только меня туда пустят. - Я и не рассчитываю, что платить станете вы. Мне прекрасно известно - денег у вас нет. Но ради Сары нужно соблюдать приличия, верно? Даже теперь, после стольких лет. - Да, да, конечно. Сохранять приличия очень важно и чертовски трудно, когда все проиграно на скачках. Но я на вашей стороне, Беллмастер. Деньги дадите вы, а Гедди устроит так, что всем покажется, будто они идут от меня. Сара не заподозрит ничего. Восемь лет она жила затворницей и до сих пор считает меня богатым провинциальным джентльменом, помешанным на охоте и рыбалке, - в голосе полковника зазвучала горечь. - А ведь я, если на охоту еду, лошадей нанимаю. А ружья? Все английские пришлось продать шесть лет назад и пользоваться испанской дешевкой, на какую отец бы и не глянул. Хотите узнать, как я рыбачу? Пока все там же, но река принадлежит уже не мне, а отелю, и за то, чтобы удить бесплатно, я учу рыбачить толстосумов из Бирмингема и Манчестера, которые из пойманной форели делают чучела. "Так проходит земная слава", - говорили древние римляне. Между тем однажды кто-то заявил, что если я буду верно служить, то дорасту до генерал-майора. Нет, даже не заявил. Пообещал. Впрочем, это совсем не значит, что у меня нет отцовских чувств. Напротив. Посылайте ей деньги от моего имени сколько хотите. Но за оскорбленное достоинство меня полагается вознаградить. Для этого вы сюда и явились, верно? - Совершенно верно. - "Совершенно". Какое точное слово. - Брантон взял со стола ножик из слоновой кости - такими разрезают книги - и забарабанил им по столешнице. Потом вдруг улыбнулся и продолжил: - Итак, говоря языком Гедди, какую цену за мои услуги вы считаете разумной? Внезапно уязвленный тоном Брантона, Беллмастер произнес: "По-моему, тысяча фунтов - плата достаточно щедрая". - В год, конечно, - улыбнулся Брантон и перестал барабанить ножичком. Беллмастер покачал головой, с трудом сдерживая гнев, который собеседнику все-таки удалось в нем пробудить, и внешне спокойно сказал: "Простите, Брантон, я веду речь о единовременном вознаграждении. И тысячи фунтов более чем достаточно - согласитесь, от вас совсем ничего не потребуется. Все устроит Гедди". - Да, Гедди на этом собаку съел. Интересно, чего это вам вздумалось взять Сару на содержание? Любопытно. Впрочем, дело ваше. Но тысяча меня никак не устроит. Знаете, - вновь улыбнулся Брантон, - может статься, я из-за вас под суд попаду. Вдруг вы начнете мухлевать с банком... - Не будьте идиотом! - Вот именно. Не хочу оказаться им. Боюсь, вам придется раскошелиться. Беллмастеру вдруг нестерпимо захотелось поскорее отвязаться от Брантона и уйти, поэтому он вкрадчиво предложил: "Хорошо. Зная ваше предложение и по старой дружбе, я заплачу две тысячи". - Нет между нами никакой старой дружбы, - покачал головой Брантон. - Одна старая вражда. Но вам почему-то очень хочется уладить это дело, поэтому я запрошу всего десять тысяч и пять - немедленно: нужно рассчитаться с лавочником, букмекером и директором банка. - Он развалился в кресле, тоненько засвистел сквозь зубы. В его ясных голубых глазах льдом искрилось счастье. Впервые ему удалось взять Беллмастера в оборот и он наслаждался этим. ... Они поладили на семи тысячах, Беллмастер подписал чек и вручил Брантону, не сходя с места. Когда Беллмастера увозили в "Роллс-Ройсе" по ухабистой дороге, он потянулся к встроенному в автомобиле бару. Успокоить сейчас могла лишь большая рюмка бренди. Впервые Брантону удалось поездить на нем верхом, вызвать непривычную, смешанную с нетерпением ярость. "Из-за чего? - со злостью спрашивал он себя и отвечал: - Наверное, попусту". Ведь он решил откупиться от Сары и Брантона лишь потому, что когда-то Джин бросила ему в лицо несколько гневных фраз, которые он так и не смог забыть. До сих пор она стояла у него перед глазами, крича: "Ты испохабил мою судьбу, и пока я жива, не смогу отомстить, не погубив себя. Но после смерти я вернусь - вернусь и уничтожу тебя". Глоток бренди начал успокаивать Беллмастера, аристократ устало тряхнул головой. Вряд ли Джин говорила всерьез. Вероятно, в ней просто взыграла ирландская кровь. Но ради будущего нужно предусмотреть все... Все. Оставшийся в кабинете Брантон не выпускал чек из рук. От привалившего ему счастья и сознания того, что Беллмастер порастерял с годами самообладание - уж слишком легко позволил он себя облапошить, - полковник подобрел. "Какой червь его гложет? - размышлял он, развалясь в кресле. - А впрочем, не все ли равно?" В дверь тихонько постучали, вошла жена с подносом в руках. - Я принесла тебе чай, дорогуша. Не спеша свернув чек и положив его во внутренний карман пиджака, Брантон улыбнулся: "Спасибо, милая". - Как его светлость? - Неплохо. Проезжая мимо, решил заглянуть, потолковать о старых добрых временах. Кстати, давно хотел тебе сказать - мне нужно будет съездить в город на несколько деньков. А ты пока, может быть, сестру навестишь? - С удовольствием. Сто лет не встречалась с Ви. - Отлично. Поворкуете, как старые кумушки. А я остановлюсь в клубе. Глядя, как она разливает чай и без умолку болтает, не ожидая ничего в ответ, Брантон думал: "Хорошая, удобная бабенка, умеет все, что надо". Однако в последние месяцы она полковника не ублажала. Ему по-прежнему время от времени хотелось другого. Молодой девочки. Эх, будь у него не семь, а семьдесят тысяч, он бы прогнал "жену", заделался холостяком и... в омут головой! На платане вновь ворковали два голубя, но не те, что раньше. В петлице у Куинта была веточка зимнего жасмина. Стояло безоблачное, чистое утро. Дышалось легко, на лице Куинта играла улыбка - он хорошо себя чувствовал, что бывало нечасто. Подняв голову от бумаг, он улыбаться перестал. Кэслейк перевел взгляд от окна к начальнику. - Любите смотреть на птиц, так? - любезно осведомился тот. - Да, сэр. Мой отец разводил голубей. - Я и это знаю, что вас не удивляет, верно? - Верно, сэр. - В три часа у вас деловое свидание. С мистером Арнолдом Гедди из нотариальной конторы "Гедди, Парсонс и Рэнк" в Челтнеме. Бывали там? - Нет, сэр. - Город здорово изменился... Мистер Гедди вам кое-что объяснит. А завтра утром встретитесь с лордом Беллмастером. Он скажет, что ему надобно от вашей поездки в Португалию. На виллу Лобита. Поедете туда послезавтра. Дополнительные указания получите, если потребуется, в нашем лиссабонском отделе. Гостиницу выберете сами. Если пригласят остановиться на вилле, ни в коем случае не соглашайтесь. Когда все закончите, получите три дня выходных. Настоящий отпуск. Без нашей опеки. Понимаете, о чем я? - Конечно, сэр. Куинт немного помолчал, не сводя глаз с Кэслейка, потом кивнул так, словно поборол какие-то внутренние сомнения, и сказал: "Знайте - Гедди когда-то, еще во время войны, работал на нас. Оперативник из него никудышный, а вот с бумагами он управлялся отменно. Он об этом говорить, конечно, не станет, а мне хотелось показать вам, как некоторые из нас делают хорошую карьеру. Ну, вот и все. Бегите и начинайте притворяться молодым служащим процветающей нотариальной конторы из провинции". - Да, сэр. - И еще: если указания Беллмастера будут отличаться от моих, - а мои он знает, - если он попросит вас скрыть что-нибудь от меня, соглашайтесь. Пусть считает, будто вас можно подкупить. - Да, сэр. - Как и нас всех, конечно. И не отвечайте на все мои слова своим неизменным: "Да, сэр". - Хорошо, сэр. На другое утро Кэслейк встретился с лордом Беллмастером у него на квартире. Тот сидел за столиком в банном халате: только что принял ванну, побрился и теперь завтракал - пил кофе с тостами. Кэслейк, изменив себе, согласился выпить чашечку. Подчиняясь не прямому указанию Куинта, а законам той роли, что прочил ему Беллмастер, Кэслейк решил позволить себе выказать крошечную искорку радости от якобы возникшего между ним и аристократом взаимопонимания, своекорыстный интерес и тщеславие. На удивление, он вскоре почувствовал, что Беллмастер принимает это как должное, будто Кэслейк только и хотел, что залезть к нему в карман, оказаться под его покровительством. - Как вам понравился наш старый добрый Гедди? - Очень приятный человек, сэр. - И очень способный. Он, конечно, сообщил, что деньги мисс Брантон буду посылать я, а не полковник. - Да, сэр. - Но почему, не объяснил, так? - Беллмастер вновь налил себе кофе, добавил сливок. - Да, сэр. - Ну, для Клетки это не секрет. Она моя дочь. Ее мать вышла замуж за Брантона по расчету. Полковнику, естественно, заплатили за оскорбленное самолюбие. Давным-давно. А вчера я купил его согласие участвовать в сделке. Он человек никудышный и жадный. Признаюсь, мне пришлось выложить ему несколько тысяч. А знаете, почему я так с вами откровенен? Кэслейк некоторое время молча рассматривал картину Рассела Флинта, надеясь, что Беллмастер прочтет у него на лице глубокое раздумье... колебание, граничащее с любопытством, если такое сочетание возможно. Ведь он уже знал ответ, поэтому размышлял о том, что груди у одной из женщин у купальни точь-в-точь, как у Маргарет... вспомнил ее, лежащей на песке с лифчиком в руке. Наконец, с нарочитым усердием подбирая слова, чтобы не нарушить возникшее между ним и Беллмастером взаимопонимание, Кэслейк произнес: "Когда вы работали у нас, мать Сары, по-видимому, была вашей незаменимой - хотя и нештатной - помощницей долгие годы... " - До самой смерти. - Беллмастер рассмеялся. - Это был настоящий Борджиа в юбке, вот что я вам скажу. Она из тех женщин, которые не забывают и не прощают предательства, мстят обязательно - даже после смерти. Ведь людей с незапятнанным прошлым нет. Теперь вам все должно быть ясно. - Признаться, не все. - "Хоть я и хорошо играю роль клюнувшей рыбы, - думал Кэслейк, - слишком легко в сеть лезть не стоит". - По-моему, вы не совсем честны. Ну, да ладно. Во всякой игре есть правила. Истина в том, что мать Сары до сих пор представляет для меня опасность, но не такую, что заботила бы людей Клетки. У них свои интересы, а у меня - свои. Загвоздка в том, что я вращаюсь в двух мирах - и вашего ведомства, и открытой политики. Нужно ли еще объяснять? - Нет, сэр. Я же читаю колонки политических сплетен в газетах. Но я предан Клетке. И карьеры вне ее не ищу. - Это нам не помеха. Ведь даже стань вы главой Клетки, все равно у вас на поясе будет прочная нить, за которую всегда смогут дернуть вышестоящие. Так что не бойтесь, если об услуге, которую вы мне окажете, станет известно. - В этом деле, сэр, мне дано указание подчиняться вам полностью. - Но и сообщать им обо всем? - Естественно, сэр. - Тогда все в порядке. Станете посылать полные и откровенные отчеты. Делать все, что я попрошу, а потом - вот слово, которое можно толковать по-разному - докладывать об этом. Вы согласны? - Да, сэр. Кроме того случая, когда я обязан буду получить от Клетки предварительное разрешение. Не выказав удивления, Беллмастер отставил чашку, развалился в кресле и закурил. Посидел немного, поигрывая замком золотого портсигара, и со смехом сказал: "Дорогой мой, неужели вы считаете, что в этом деле столько подводных камней? Ничего подобного. Даже в самом крайнем случае физически устранять никого не придется. Меч вам не понадобится. Речь может пойти лишь о том, чтобы сжечь одну или несколько тетрадей. - Он встал, подошел к камину, на ходу подтянув пояс халата. - Я просто хочу точно знать содержимое свертка, за которым Сара ездила в Эсториль. А потом... вполне возможно, мне понадобится заполучить все или его часть. Таковы мои указания. О выполнении доложите немедленно. Я дам вам номера трех телефонов - по одному из них вы меня всегда найдете... Кстати, вы участвовали когда-нибудь в устранении? - Пока еще нет, сэр. - Что ж, у вас все впереди. Но, ради Бога, помните - на сей раз до этого не дойдет. - Да, сэр, - Кэслейка подмывало добавить "спасибо", но он воздержался. Вот когда речь пойдет об устранении... - Хорошо. Итак, поставим точки над "i". Вы поедете на виллу и разузнаете о свертке. Как - не мне вас учить. Если в нем были письма или дневник, добудьте их. Оправдание этому вы, естественно, найдете. Какое - меня не интересует. Но добудьте и передайте мне. Я скорее всего верну их вам, просмотрев. Но если решу оставить себе - это станет нашей маленькой тайной и я постараюсь вознаградить вас за нее так, как вы пожелаете. Клетке лучше не знать о ваших находках. Видите, все очень просто, я не заставляю вас предавать начальников. К тому же, вполне возможно, мои старческие опасения не подтвердятся, - он двинулся к окну. - Стоит ли объяснять, что большинство получивших высокие посты имеет в прошлом... темные пятна... которые нежелательно выносить на свет. Бывали времена, когда мне хотелось оставить большую политику и вернуться в родовое поместье. Но кто-то - или Бог, или дьявол - не позволил. И, к сожалению, намерения первого бывают не так ясны и просты, как замыслы второго, - он внезапно повернулся к собеседнику, заулыбался. - Вот так, молодой человек. Я прошу лишь о маленьком одолжении. О. скажем, крошечной уступке ради будущей карьеры. - Да, милорд. - Желаю приятного путешествия. Вилла вам понравится. У меня с ней связано много разных воспоминаний. Куинт выслушал отчет Кэслейка, ни разу его не прервав, а потом с улыбкой заметил: "Из него получится неплохой посол, а? Разговаривая с ним, не поймешь: то ли он тебя обводит вокруг пальца, то ли ты его". - Да, сэр, трудно уразуметь, чего он добивается. По двору протянулись длинные предзакатные тени, в открытое окно доносился низкий рокот потока лондонских машин. - На это он и рассчитывает. Сначала думаешь, он ни о чем предосудительном не просит. А через минуту оказывается, ты согласился на некую - предательскую! - игру ради быстрого повышения. Ну и дела! Что за человек! Да, из него выйдет превосходный посол или куда он там метит, но на беду есть люди, желающие как можно дальше отстранить его от того, что в просторечии называется "коридоры власти". К счастью для него, он время от времени бывает нужен нам, а к счастью для нас, он отнюдь не непогрешим - вечно что-нибудь прошляпит. Завтра возьмите в лиссабонском отделе фотоаппарат. Если найдете дневник, переснимите каждую страницу. Дорогая леди Джин, она и впрямь ему всю плешь проела. Он, верно, не только на нас работал. Идите и бон вояж. ГЛАВА ПЯТАЯ Ричард вел машину не спеша - откинув верх, с наслаждением вдыхал утренний воздух. Рядом на сиденье лежал завернутый в газету и стянутый резинками продолговатый футляр с золотым поясом. Ричард думал взять и Сару, но она предпочла остаться дома. Наверно, захотела дать ему возможность все спокойно обдумать одному. И, пожалуй, правильно. Надо же наконец решить, что делать с поясом. Поездка к Франсуа Норберу на его оценку - это лишь повод оттянуть время. Сара все так же упрямо желала во что бы то ни стало отблагодарить Ричарда. Он улыбнулся и подумал: "Как ей неймется поставить меня на ноги. Одного она не поймет - я всегда стоял и сейчас стою на ногах". Он такой, какой есть - был таким сызмальства и вполне доволен собой. Затея с рестораном - случайность, заскок: сначала выиграл в рулетку, хотя к азартным играм его никогда не тянуло, а потом поддался на уговоры Германа открыть "Иль Галло". А Саре, видимо, невдомек, что, изо всех сил стараясь помочь ему, она никакого долга не отдаст - потому что и не должна ничего, только обяжет самого Ричарда. Да, он спас ей жизнь. Прекрасно. Точка. Однако она хочет осчастливить его наградой гораздо большей, чем того требует совершенное им по воле случая. Наверно, правильно говорят о женщинах: "Стоит разбудить их чувства, как здравый смысл вылетит в окно". В окно спальни, кстати. К счастью, при всем обожании Ричарда Сара на постель даже не намекала. Словом, ему не приходило в голову ничего другого, кроме как раскрутить рулетку судьбы и надеяться, что жизнь сама освободит его... от чего? Не от назойливости Сары, нет. Скорее, от ее почти девической страсти увидеть в нем героя, спасителя и в знак благодарности стать дамой его сердца, не желая признать очевидного - он отнюдь не рыцарь. Ричард обогнал запряженную мулами повозку, нагруженную корой пробкового дуба. На повозке сидел старик, под боком у него играл транзистор; следом шли две женщины, погоняли двух коз. Ричард улыбнулся далекой ассоциации: не так-то просто заставить женщину знать свое место. Вилла Норбера стояла в нескольких милях к востоку от Албуфейры, на возвышенности, выходившей к морю. Дорога пролегала между двух безукоризненно ухоженных лугов, которыми Франсуа очень гордился. Он то и дело косил здесь траву и стриг кусты, оставляя клумбы у виллы на попечение жены Элизы. Франсуа, швейцарец французского происхождения, давно бросил свою лавку в Цюрихе - слабые легкие заставили его перебраться в Португалию, где не было холодных зим. Элиза, пышная блондинка и прекрасная хозяйка из швейцарских немок, была значительно моложе мужа. Едва поздоровавшись с Фарли, она удалилась куда-то в область кухни, и, хотя до полудня было еще далеко, в воздухе уже витал аромат жарившихся сардин, и Ричард сообразил: скоро им с Франсуа вынесут их прямо сюда, под увитый плющом навес, обращенный к лугу. А графин с сухим вином стоял загодя на столе. Франсуа, мягкий, обходительный, ел за троих, но не полнел, а увидеть его раздобревшим было заветной мечтой Элизы, ей она посвящала себя без остатка, и постоянные неудачи ничуть не обескураживали. После обычных приветствий и первой рюмки за здоровье друг друга Франсуа покосился на завернутый в газету пакет на столе, спросил: "Это он и есть?" - Да. Его одной моей знакомой завещала мать. Я заверил ее, что ты можешь сказать, сколько он приблизительно стоит. - Для тебя готов на все, - улыбнулся Франсуа. - Давай посмотрим. Фарли кивнул, и Франсуа начал разворачивать пакет. Аккуратно свернул газету, а уж потом открыл футляр. Вынул пояс, перебрал его, словно четки, звено за звеном, с лицом, совершенно непроницаемым. Достал из кармана ювелирную лупу, осмотрел пояс внимательней и наконец осторожно вернул его в футляр, сказал: "Изумительнейшая работа. Чудесная. Ты знаешь его происхождение ?" - Насколько мне известно, этот пояс матери моей знакомой подарили. Кажется, на день рожденья. Говорят, его еще в незапамятные времена сделал некто по имени Легаре. - Насчет Легаре я не уверен. Давно ли он у твоей знакомой? - Лишь несколько дней. По словам ее матери, в сорок восьмом году его оценили приблизительно в тридцать тысяч фунтов. - Давно ли вы познакомились? - Тоже нет. Франсуа улыбнулся: "Она красива?" - Да, пожалуй. - Ей очень нужны деньги - и поскорей? - Не думаю. Она, Франсуа, просто хочет знать, сколько пояс стоит. Возможно, чтобы застраховать его. Вот я и решил обратиться к тебе. - Правильно сделал. Но для точной оценки нужно время. Дня три-четыре. С современными драгоценностями все ясно сразу, а вот со старинными... тут и происхождение, и имя мастера роль играют... словом, надо быть очень осторожным. Ты можешь оставить его у меня? - Конечно. И большое спасибо. - Не за что. А теперь, как ты уже понял по предыдущим визитам, в этот час от жареных сардин, что готовит Элиза, не отвертеться. Итак, на столе появились жаренные на углях свежие сардины. Ричард и Франсуа ели, держа рыбки за хвост и голову, снимали мясо сначала с одного бока, потом с другого, оставляя скелетики, которые, подумалось вдруг Фарли, Марсокс или Герман, как истинные уроженцы Португалии, положили бы между двумя ломтиками хлеба и плотно сжали, а потом закусили бы этим пахучим хлебом остатки вина. Франсуа проводил Ричарда к машине и, когда тот сел за руль, сказал: "Поговаривают, ты спас красивую девушку и уехал жить с ней в горы. По мне, так живи хоть с русалкой, лишь бы нравилось. Но я обещал Элизе узнать правду. Жизнь здесь однообразна, посему сплетни мою жену очень подбадривают". - Ты угадал почти все, - рассмеялся Фарли. - Только я живу не с нею, а у нее. - Но она тебе нравится? - Да. - Ей и принадлежит золотой пояс? - Да. - И в конце концов она пожелает его продать? - Наверно. Поможешь? Франсуа едва заметно пожал плечами: "Что ж... от дел я отошел, но не настолько, чтобы не расстараться для прекрасной дамы. В общем, подумаю. Уж очень занятная вещица". Ювелир смотрел вслед удаляющемуся автомобилю, рассеянно пощипывая кончик длинного носа. Наконец повернулся и возвратился под навес. У стола жена разглядывала лежавший в футляре пояс. - Какая прелесть, Франсуа, - сказала она. - Знакомая Ричарда хочет продать его? - Возможно. - Он дорого стоит? - Недешево, - покачал головой Франсуа, - но гроши по сравнению с ценой подлинника. Ведь это лишь очень искусная подделка. Он не из золота и камни не настоящие, но работа столь тонкая, что под силу лишь одному-единственному мастеру на свете. - Но, Франсуа, почему ты не сказал сеньору Фарли правду? - Разве можно так огорошить друга? Тем более, когда он пьет у тебя в гостях вино, а на дворе такое чудесное утро? С плохими вестями можно и подождать. К тому же я хочу кое-что разузнать об этом поясе. - Он улыбнулся, провел тыльной стороной ладони по щеке жены и закончил: - Кстати, Фарли не спит с этой женщиной. - Какая жалость. Ему уже давно пора кого-нибудь найти. Письмо пришло, едва Ричард уехал к Франсуа Hopберу. На конверте стоял челтнемский штемпель, по краю шла надпись: "Лично в собственные руки". За утренним кофе Сара перечитала его трижды. Она смутно помнила Арнолда Гедди. Он был поверенным в делах отца, а иногда защищал и интересы матери. Приятный человек - добрый и вежливый. После смерти леди Джин именно он приехал на виллу устраивать дела Сары. Но бывал там и раньше - раз или два навещал мать. Сара улыбнулась, вспомнив прозвище, которым его наделила мать... Винни-Пух. Гедди оно было, конечно, совсем не к лицу... От радости Сара засмеялась. Уж теперь Ричард от ее подарка не отвертится ни за что. Письмо Гедди написал собственноручно на гербовой бумаге. "Моя дорогая мисс Брантон! Надеюсь, вы вспомните меня и без напоминаний. Но в моем ремесле быть слишком самонадеянным неразумно. Я поверенный в делах Вашего отца, защищал также интересы Ваши и Вашей матери. Поэтому не удивительно, что от Вашего отца я узнал о происшедших недавно событиях, приведших Вас на виллу Лобита. Ввиду изменившихся обстоятельств мистер Брантон и миссис Ринджел Фейнз поручили мне предпринять некоторые юридические меры для обеспечения Вашего будущего. В подробности в письме я углубляться не стану, скажу только, что бедствовать Вам не придется. Надеюсь, это Вас обрадует. Видите ли, мистер Эдуард Кэслейк, младший совладелец нашей конторы, по счастливому стечению обстоятельств намеревается несколько дней отдохнуть в Португалии, поэтому я позволил себе направить его с визитом к Вам, дабы он ввел Вас в курс дела и покончил с формальностями, которые вызваны распоряжениями Вашего отца и миссис Ринджел Фейнз. По прибытии в Лиссабон мистер Кэслейк позвонит Вам и договорится о встрече. Точную дату его приезда назвать не могу - он предварительно должен уладить дело одного из наших клиентов в Париже, однако в Лиссабоне будет не позже чем через два-три дня после этого письма. И в заключение разрешите добавить несколько теплых слов - ведь я знаю Вас очень давно. Если Вам понадобится посоветоваться по личному или деловому поводу, надеюсь, Вы обратитесь ко мне - так в прошлом поступала и Ваша матушка. С наилучшими пожеланиями искренне Ваш Арнолд Гедди". Сара отнесла письмо в спальню, положила на письменный столик у окна. И тут ее взгляд упал на лежавший у промокашки - там, где она его недавно оставила - дневник в синем замшевом переплете. Опьяненная счастьем оттого, что теперь у нее есть веское основание заставить Ричарда принять щедрый дар, она взяла дневник и вдруг заметила надпись, выведенную золотом на корешке. "Беседы души и тела. Святая Катерина Генуэзская". Сара улыбнулась. Как это характерно для матери - защищаться от собственного легкомыслия. Ведь она часто разбрасывала письма, бумаги и драгоценности где попало. Здесь расчет прост - не многие, прочитав такое название, отважатся заглянуть в "книгу". Сара распахнула дневник наугад, прочла первый попавшийся абзац, написанный старомодным почерком давным-давно, - чернила поблекли до светло-коричневого цвета, какой бывает у дубовых листьев осенью, - легко перевела с французского: "Беллмастер вернулся явно не в духе. "Отважный грек" - лошадь, на которую он поставил, - упал за три барьера до финиша и его пришлось прикончить. Хорошо, что меня не было дома. Впрочем, я и не собиралась возвращаться - Челтнем в марте несносен. Обедали в "Савойе" с Полидором, он ни на миг не сводил с меня маленьких черных, похожих на маслины, глаз. Боже мой... Надеюсь, Беллмастер не пригласит его к нам на "Морской лев". Взгляд Сары бесцельно перескочил на другую страницу, она прочла: "Получила очаровательное письмо от Бо-бо из Ларкхилла с маленьким любовным стихотворением - рифма есть, а смысла мало. И все же он милый и добрый. Живет по колено в грязи. Приглашает почетной гостьей на какой-то званый ужин к нему в полк. Не поеду - от военных в больших дозах у меня прыщи. Сам по себе он мне нравится, но в братской компании офицеров его словно подменяют. Водит меня, как фокусник ассистентку по арене цирка, и чуть не кричит: "Посмотрите-ка, что я заимел!" А ведь это неправда". Сара с улыбкой закрыла дневник. Она как будто снова встретилась с матерью - остроумной, капризной, бесцеремонной. "Когда-нибудь сяду и прочитаю дневник от корки до корки, - решила Сара. - А что такого? Иначе бы мать мне его не оставила". Тут за окном послышался шум автомобиля - приехал Ричард. Сара бросилась встречать. Но у двери спальни сообразила, что дневник все еще у нее в руках, и остановилась. Справа от двери висел небольшой книжный шкаф на три полки, заставленный томиками в твердых и мягких обложках. Сара сунула дневник в книги и поспешила вниз. Когда Фарли вошел в дом, она была уже в прихожей. Подлетела к нему, взяла за локти и с нетерпением спросила: "Ну, что он сказал? Говорите же скорей!" - Ух, - Ричард улыбнулся, - не надо брать быка за рога. Сначала выпью рюмочку. Пойдемте. - Он взял Сару под руку и повел к веранде. - Ричард, не мучайте меня! - Хорошо, только успокойтесь. Он согласился оценить пояс. И попросил несколько дней, чтобы сделать это по всем правилам. И сказал, что это прекрасная работа. И мне страшно хочется пить после жареных сардин, которыми нас потчевала его жена. - А у меня тоже есть новости. Смотрите - это письмо пришло из Англии, как только вы уехали. Теперь между нами разногласий быть не может. - Сара протянула полученное от Гедди послание. - Я так рада, что и высказать не могу. Он взял письмо, не сводя глаз с Сары, и вдруг сгоряча выдал: "Вы все в облаках витаете. Не пойму, как вам удалось столько продержаться в монастыре". Сара даже в лице переменилась. Она понимала и почему он так сказал, и что он не виноват, если правда обидно кольнула ее, и отчего впервые в жизни ей стало стыдно за себя - неудачницу. Стыд скоро пройдет, а сознание собственной слабости останется. Ведь она и впрямь размазня. Фарли, увидев, что с Сарой, потянулся к ней, легонько поцеловал в щеку и успокаивающе пробормотал: "Простите. Я сморозил глупость. Какой осел!" Она покачала головой, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, и произнесла: "Идите на веранду, прочтите письмо. А я схожу за льдом к Фабрине". Кэслейка ждали в аэропорту и привезли прямо в лиссабонский отдел. Его начальник, Янсен, встретил Эдуарда приветливо. Помимо приветливости, седых волос и впечатляющего брюшка Янсена характеризовала еще и скука, скука застарелая. Он жаждал перебраться в Лондон, в мозговой центр Клетки, но сознавал, что останется в Лиссабоне, пока не выйдет в отставку, получит хорошую пенсию и скромную медаль за трудовые заслуги. Но молодым и подающим надежды сотрудникам Клетки он не завидовал. Ведь у семерых из каждых десяти карьера окажется не лучше его собственной. После обмена обычными пустяковыми фразами и предложения выпить, которое Кэслейк отклонил, Янсен сказал: "По указанию из Лондона наблюдение за виллой Лобита мы свернули. Человек, им занимавшийся, сейчас здесь. Полагаю, вам захочется с ним побеседовать. Кстати, я передаю его в ваше полное распоряжение". - Кто он? - Некий Гейнз. - Отец - англичанин, мать - из местных. Если берется за дело всерьез, то работает хорошо, но может быть и чертовски ленивым. Уж слишком он обожает два главных удовольствия в жизни. Хотя в трудную минуту не подведет. - Надо переброситься с ним двумя-тремя словами. - Всегда пожалуйста. Мы забронировали вам номер в гостинице у самых гор, километрах в пяти от виллы. Дадим машину, а сегодня переночуете в отеле неподалеку. Вы от Куинта, не так ли? - Совершенно верно. - Толковый работник. Я знаю его с давних пор. Он будет жить и работать вечно. Его только время от времени надо разбирать и смазывать. - Янсен засмеялся, не удивившись, что шутка ничуть не тронула Кэслейка. - Хотя не стоит над ним подтрунивать. Таких среди нас, я думаю, немного. Да и вообще на службе Ее Величества шутить не полагается. - Я начинал сыщиком на побегушках. И тоже было не до смеха. - Кэслейк внезапно улыбнулся. - Впрочем, я, может быть, не туда смотрел. Есть ли у этого Гейнза машина? - Есть. - Тогда пусть он отвезет меня в отель. По пути и поговорим. Янсен усмехнулся и кивнул: "Очень неглупо. А я раздумывал, подслушать вашу беседу с ним или нет. К счастью, вы освободили меня от выбора. Я провожу вас, а заодно и с Гейнзом познакомлю". Через десять минут Кэслейк сел в машину рядом с Гейнзом, повернулся к нему лицом и попросил: "Прежде чем направиться в отель, давайте заедем куда-нибудь в укромное место и потолкуем". - Слушаюсь, сэр. Вскоре автомобиль повернул на немощенную дорогу, затормозил под деревьями напротив недостроенного жилого дома. Гейнз ничему не удивился. За долгую службу он навидался всяких типчиков. Раскусил и Кэслейка. Такие даже матери не доверяют. Однако с ними найти общий язык проще, чем с педантами, которые следуют инструкциям где надо и не надо. - Курите, если хотите, - разрешил Кэслейк. - Спасибо, сэр. - Гейнз полез в карман за сигаретами. После его первой затяжки Кэслейк спросил: "Сколько раз вы были на вилле Лобита?" - Не понял вопроса, сэр, - ответил удивленный Гейнз. - Мне же приказывали только следить за ней. - Что вам приказывали, мне известно. Я спрашиваю, сколько раз вы были на вилле? - Дважды, сэр, - признался Гейнз, пожав плечами. - В первый раз это произошло, можно сказать, случайно. Там в сторожке живет пожилая пара. К мужу, Марио, я втерся в доверие. И вот однажды под вечер, когда хозяева уехали, он предложил мне осмотреть дом. Но показал только первый этаж. - Опишите его. Подробности, которыми изобиловал рассказ Гейнза, произвели сильное впечатление. Сыщик обладал отменной наблюдательностью и памятью. Когда он закончил, Кэслейк спросил: "А во второй раз?" Гейнз оглядел леса на недостроенном здании. - Знаете, сэр, я решил, что не помешает на всякий случай - такой, как сейчас - побывать и на втором этаже виллы. А вдруг дело окажется серьезным, им займутся новые люди... Словом, чем больше я бы узнал, тем лучше. Или вы не согласны, сэр? - Да, не согласен. Но раз уж так случилось, расскажите и о втором этаже. - Марио однажды проболтался, что хозяева собираются куда-то на ужин. Так вот, когда они умотали, а Марио с женой уединились в сторожке, я пошел на виллу. Ключ от дома лежит под цветочной кадкой справа у лестницы перед входом. Пока Гейнз рассказывал, Кэслейк разглядывал проходившую мимо молодую женщину. Она несла на голове кипу белья из прачечной, покачиваясь на высоких каблуках. Штукатур, задержавшийся на лесах дольше напарников, что-то крикнул ей и она ответила кратким оскорбительным жестом. Два голубя возились в пыли у дороги, за дальним концом которой виднелось море. Внезапно Кэслейк ощутил усталость и уныние. Все люди отвратительны... и он тоже. Подглядывает в спальни, ковыряется в самых сокровенных мелочах чужих жизней. - Сейф вам на глаза не попадался? - прервал он Гейнза. - Нет, сэр. - Он за книжным шкафом в одной из спален. - Да, я помню этот шкаф. Слева от входа в спальню Сары. - Они спят порознь? - Похоже, сэр. Она ведь... - Гейнз нерешительно смолк. - Что она? - Ну, совсем недавно была монахиней, верно, сэр? - А он что из себя представляет? - По-моему, хороший парень. Долго жил в Альгавре. Его, по слухам, там многие знают и любят. Но мне в его прошлом копаться не приказывали. - Так же, как и на вилле. - Это же совсем другое дело, сэр. Надеюсь, вы согласны? - Скажем так: я не стану об этом никому доносить. - Благодарю, сэр. Я всегда считал, немного инициативы не повредит... хотя одни это понимают, а другие - нет. Поехать с вами завтра, сэр? - Не нужно. Гейнз, сдержав улыбку и вздох облегчения, сказал: "Сеньор Янсен приказал мне подчиняться вам. Только прикажите, и через несколько часов я появлюсь... если, конечно, понадоблюсь, сэр". - Время покажет. Вы хорошо разглядели сверток, за которым мисс Брантон ездила в гостиницу "Глобо"? - Не очень. - Как он все-таки выглядел? Гейнз выбросил окурок и наморщил лоб, притворился, будто глубоко задумался. Начальникам это нравилось, так почему не подыгрывать им? "Знаете, сэр, она, кажется, прижимала его к груди. Он скорее продолговатый, - Гейнз расставил руки на длину свертка, - чем квадратный. И совсем не толстый". - Понятно. Вы знаете отель, где для меня забронирован номер? - Да, сэр. Вам будет там удобно. Кэслейк немного помолчал. Клетка наводить справки о гостинице "Глобо" запретила. Одно неверное слово, способное насторожить ее хозяев, - и все пойдет насмарку. Кэслейку оставалось действовать только на свой страх и риск. Именно поэтому он так долго присматривался к Гейнзу и теперь, разобравшись, чем тот дышит, решился, сказал: "Нужно узнать, кто владельцы гостиницы "Глобо" и кем они были раньше. Но к самой гостинице и близко не подходить, так же как не сообщать об этот задании в Лиссабон. Премию вам заплатят прямо из Лондона. Думаю, с этим делом вы справитесь". Гейнз, которому польстило доверие и возможность подзаработать, скрыл радость, многозначительно нахмурившись, и ответил: "Я тоже так думаю, сэр". - Отлично. А если узнаете все к завтрашнему дню и позвоните мне вечером, я буду просто счастлив. - Приложу все силы, сэр. А почему бы и нет? Делать счастливыми других - это по-христиански, особенно если не забывать и о себе. Интересно, что поначалу Гейнз считал, будто с Кэслейком не поладит, - тот показался ему заносчивым, - но получилось наоборот. Новый начальник ему понравился - такой сожрет двух "сеньоров Янсенов" на завтрак и ничуть не насытится. - Прекрасно, - прервал его мысли Кэслейк. - Теперь - в отель. "Придется тихо исчезнуть, - такое мнение складывалось у Ричарда, - ничего другого не остается. Трудность в том, что в одночасье не соберешься, да и не решишь, куда податься. К тому же надо подождать этого стряпчего, раньше ехать нельзя, иначе Сара наделает Бог знает что. А тем временем обдумать, где скрыться и где раздобыть денег". Их у Ричарда почти не осталось, приходилось надеяться на руки да на смекалку. Ничего, он выдюжит. Ричард уныло улыбнулся. Он лежал в постели, отложив книгу. Может, это и к лучшему. Зажился он в Португалии. Но куда податься? О Господи, как давно начались его скитания. Южная Африка, горнорудная контора. Полтора года чаеводства на Цейлоне. Потом ни с того ни с сего Англия... ферма в Кенте (хмель и яблоки), а после три года разъездным. Языки ему всегда давались легко. Это от матери: среди людей, которых он знал, она была единственной, свободно говорившей на кикуйу, а не на кисуахили, как большинство белых в Кении... Ричард изгнал из мыслей воспоминание о матери. Что же делать, черт возьми? А может, стать проще... не столь щепетильным? Взять то, что предлагает Сара, и дело с концом? Ведь по большому счету он это заслужил. "Черт побери, парень, ты опять за свое? - упрекнул он себя. - Так и не научился взвешивать все "за" и "против", принимать твердое решение и выполнять его неукоснительно. Она вбила себе в голову, что тебя надо отблагодарить, а известие о намерении отца взять Сару на содержание лишь укрепило ее в этой мысли. И все же чем заняться, если у меня заведутся деньги?" Он не хочет делать ничего - в прямом смысле слова. Нет у него ни заветной мечты, ни всепоглощающей страсти. Сказать по правде, в один прекрасный день он понял, что провал с рестораном втайне его обрадовал. Несмотря на то что работать там было интересно, приходилось нести ответственность за других и все успевать вовремя - условия для Фарли совершенно невыполнимые. А разговоры о доме в Дордони - пустое. Однажды, лишь однажды - в Кении - он знал, чего хочет: поднимать ферму вместе с отцом... Ну и что, черт возьми? Может быть, самое главное, - сесть, поджав хвост, и ждать, когда дела устроятся сами собой? Проще всего пожить немного у Германа. Нет, это не годится. Ведь Сара, пытаясь отплатить так называемый долг, разыщет его там. Жаль, что он не похож на многих знакомых ему мужчин, не упускавших случая переспать с красивой податливой женщиной. Но с годами он все тверже убеждался, что давным-давно стал сильно смахивать на евнуха. Может, обратиться к мозгоправу? Нет, бесполезно. Перед глазами все та же картина... недвижный геккон на стене... обнаженные, истекающие кровью тела родителей на полу... в ушах его собственный безумный от ужаса и ярости крик. Он сердито взял