--------------------------------------------------------
     Книга: Виктор Каннинг. "На языке пламени. Клетка"
     Перевод с английского В.Ю.Саввова
     Издательство "Беларусь", Минск, 1993
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 4 сентября 2001
     --------------------------------------------------------


     Перевод с английского В.Ю.Саввова
     Издательство "Беларусь", Минск, 1993


     "Известно каждому, что
     ведомство   шпионов  -
     главнейший  враг  всех
     смертных на земле"
          У. Шекспир, "Макбет".




     Автобус на ухабах так трясло и подкидывало, что старику напротив сестры
Луизы и  кусок в  горло не  лез.  На  коленях у  него поверх красного платка
лежали  рыбные  лепешки и  кусок  овечьего сыра.  Старым  ножом  с  костяной
рукояткой старик  отрезал  ломтик  сочащейся брынзы,  клал  его  на  лезвие,
подносил ко  рту,  держа под ним и  лепешку,  чтобы ни  крошки не растерять.
Сзади,  из  глубины  автобуса  кто-то  окликнул  старика  и  захохотал.  Тот
обернулся, ухмыльнулся, вдруг двинул ножом так, словно хотел пырнуть кого-то
и,  сморщив лицо от удовольствия, ответил кричавшему словами грубоватыми, не
совсем пристойными.  Сестру Луизу они не покоробили.  По давней привычке она
просто не  обратила на  них внимания.  Где-то  заиграл транзистор и  женский
голос  -  глубокий,  хрипловатый,  томный  -  разнес  по  автобусу жалобу об
утраченной любви.
     Монахиня отвернулась от  старика и  глянула в  окно.  Дорогу  окаймляли
заросли пробковых дубков.  На  их  темном фоне  в  окне,  словно в  зеркале,
отразилось ее  лицо,  а  повыше -  над верхушками деревьев -  пролетел удод.
Монахиня не  отвела глаза от  стекла -  смотреть на  свое  лицо  ей  уже  не
казалось запретным.  Ведь  больше не  придется выдумывать прегрешения просто
ради исповеди.  Можно хотя бы ненадолго позволить себе свободу,  отринутую с
уходом в монастырь.  Три месяца назад тело предало сестру Луизу. Впрочем, ее
плоть победила дух не в одночасье.  Теперь монахиня понимала:  за восемь лет
земное   начало   постепенно  пересилило  стремление  к   истинному   покою,
обретаемому в святой преданности делу служения Иисусу Христу. И ничто уже не
могло тронуть ее сердце,  кроме гордыни - она и привела сестру Луизу на этот
автобус, поддержит ее еще несколько кратких часов.
     Старик порылся под сиденьем,  вынул кожаный бурдюк с  вином,  поднес ко
рту.  Кадык медленно запульсировал,  упираясь в  латунную заколку на рубашке
без воротника, а увядший цветок люпина выпал из-за ленты на поношенной шляпе
старика и теперь лежал на красном платке у него на коленях.  Какой-то парень
с  пиджаком через плечо прошел мимо монахини и стал у водителя.  Тот вытащил
из-за уха окурок.  Парень чиркнул спичкой,  водитель закурил.  На парне была
потрепанная голубая рубашка,  тугая в  плечах.  Ноги  у  него были стройные,
словно девичьи.  Сестра Луиза опустила глаза и разгладила письмо, спрятанное
под поясом.
     Старик отрыгнул, транзистор заиграл военный марш. Сестра Луиза смотрела
на дорогу.  В детстве она часто бывала здесь, с удовольствием ездила по этим
местам с матерью на заднем сиденье "Роллс-Ройса" -  его вел Джорджио, одетый
в  зеленую ливрею с серебряными пуговицами,  солнце сверкало на полированном
черном козырьке его фуражки,  а он с отвращением думал,  что вскоре придется
свернуть с шоссе на гравийку к морю;  мать тем временем болтала без умолку -
неугомонная,  словно  птица,  она  размахивала сигаретой  "Балкан  Субрейн",
оставляя в  воздухе легкие облачка дыма...  мать,  которой давно уже  нет  в
живых.
     Автобус притормозил.  Монахиня встала и двинулась к выходу.  Парень уже
спрыгнул наземь.  Больше никто выходить не  собирался.  Она достала письмо и
протянула его водителю.
     - Будьте любезны,  отправьте его,  когда приедете в Лагуш,  - попросила
она по-португальски.
     - Конечно, сестра. - Он рассеянно кивнул. Монахиня изъяснялась на языке
шофера уверенно и  без  ошибок,  но  он  мгновенно понял -  язык этот ей  не
родной. Шофер положил письмо на полку под спидометром.
     - Спасибо.
     Монахиня сошла и остановилась на обочине,  пропустила автобус.  Парень,
насвистывая,  пошел  вдоль дороги,  помахал вслед автобусу.  Она  дождалась,
когда  машина  скрылась  за  поворотом,  пересекла  шоссе  и  направилась по
тропинке,  что  спускалась по  склону,  извиваясь между  низеньких зонтичных
сосен,  к  гравийке,  размытой зимними  дождями  -  потому  ее  и  ненавидел
Джорджио.  Последний раз  она приезжала сюда в  15  лет,  за  год до  смерти
матери. С ними был и отец, что случалось чрезвычайно редко.
     Солнце уже садилось,  небо на западе окрасилось в  зеленое и  голубое -
как  перья  у  зимородка.  За  деревьями показалось море,  спокойное в  этот
безветренный вечер, за что сестра Луиза была ему благодарна.
     Монахиня подошла ближе,  и ничто не проснулось у нее в душе,  когда она
миновала  крытую  черепицей  виллу,   заросшую  плющом  и  вьюном.   Поздние
дикорастущие белые  ирисы  росли  у  стен,  а  на  желтой штукатурке красной
краской  были  выведены  политические лозунги.  У  подножия  холма  тропинка
поворачивала направо -  ноги стали увязать в принесенном с моря песке -  шла
между  редкими  бедняцкими хижинами и  крытыми соломой пляжными навесами.  У
винной лавки за грубо сколоченным столом выпивали трое рыбаков. Они оглядели
сестру Луизу без любопытства,  а невзрачный коротколапый коричнево-белый пес
- хвост крючком - побежал за ней.
     Женщина,  что лущила фасоль под соломенным навесом, коротко кивнула ей,
проводила взглядом,  а  руки ее  тем временем трудились над стручками фасоли
словно сами по себе.  Пес обогнал монахиню и увел от хижин на песчаную косу,
поросшую  по  берегам  овощами  и  молодой  кукурузой.   На  округлой  стене
ирригационного  колодца  было  написано,  что  вода  для  питья  непригодна.
Ласточки и  стрижи носились у  самой земли в  погоне за  мухами и  слепнями.
Издалека доносились крики  чаек.  Между  рыжими  скалами  монахиня прошла  в
небольшую долину,  увидела приглаженный морем песок,  а за ним - легкую пену
ленивого прибоя. Именно здесь Джорджио останавливал "Роллс-Ройс", выносил на
песок пляжные корзинки и  зонтики,  а  потом уезжал до  назначенного часа...
Джорджио с вечно непроницаемым лицом -  оно не менялось никогда, невзирая на
все капризы матери.
     Пес по-прежнему бежал впереди. Сестра Луиза осторожно ступила на песок.
Позади,  далеко в стороне, стояли целиком вытащенные на берег шаланды, около
прохаживались рыбаки.  Вода начала отступать,  и это было ей на руку.  Отлив
вынесет ее  куда нужно.  Глядя на  безмятежное море,  она  чувствовала,  как
успокаивается, не оставляя место страхам и сомнениям. Идя по песку, монахиня
поворачивала голову так,  чтобы  накрахмаленный чепец  не  мешал смотреть на
безбрежное море.  Здесь мать, очень любившая воду, научила ее плавать, здесь
же  отец  едва  не  ударил,  когда она  пролила бокал красного вина  ему  на
безукоризненно белые брюки.  Он  вовремя осекся,  но она до сих пор помнила,
каких усилий ему это стоило,  как он затрясся,  едва сдерживая себя.  И  вот
теперь, освобожденная от шор праведности и всепрощения, она призналась себе,
что никогда его по-настоящему не любила.  Мать - другое дело... из нее так и
выплескивались к  нему любовь и  обожание,  яркие,  теплые и обволакивающие,
щедро сдобренные неуемными ласками и нежностью.
     Монахиня  миновала  невысокие  безжизненные скалы  -  обошла  их  вдоль
зарослей  тамариска  -  и  приблизилась к  маленькой бухте,  что  застыла  в
одиночестве,  и  лишь  переливы потоков теплого воздуха от  нагретых солнцем
скал  нарушали ясную  неподвижность моря  и  пляжа.  Вдали,  там,  где  воды
смыкались с небом, четкой линии горизонта не было - одна бледная дымка цвета
внутренней стороны высушенных солнцем раковин мидий, усеивавших берег.
     Монахиня опустилась на  песок в  тени невысокого утеса.  Пес  подошел и
гавкнул.  Она не  обратила внимания,  и  он  принялся искать что-то у  самой
кромки моря.  Сестра Луиза рассеянно смотрела на него. Затем, стряхнув оковы
самоотречения, лениво подняла лежавшую рядом палку, пепельно-серую от солнца
и  воды,  гладкую,  и  с  легким удовольствием провела по ней пальцами.  Пес
возвратился  и  свернулся  калачиком  у  ног  монахини.   Солнце  постепенно
растворялось в море,  тени от скал удлинялись, удручающе однообразно кричали
чайки.  Так  и  просидела сестра  Луиза  до  сумерек,  теребя отполированную
палочку,  словно четки,  что лежали в  кармане ее саржевой юбки.  Пес уснул.
Поднялся едва заметный туман,  заволок звезды.  Море, подчиняясь силам Луны,
отступало.
     Монахиня  поднялась и  начала  медленно раздеваться.  Пес  проснулся и,
рассчитывая на игру,  побегал немножко взад и вперед,  а потом разочарованно
заскулил.  Следуя  многолетней привычке,  сестра Луиза  аккуратно складывала
одежду на ровный валун.  Платье было не ее, принадлежало монастырю. Не желая
познать собственную наготу, она осталась в ночной рубашке и грубых шерстяных
чулках.  Придавила стопку  одежды  на  валуне  тяжелыми  черными  башмаками.
Наконец отстегнула тугие резинки чепца,  сложила его и сунула в башмак.  И с
непривычкой  ощутила,   как   прохладный  ночной   воздух   ласкает  коротко
подстриженные волосы.
     Она подошла к самому морю.  Пес ковылял за ней по пятам.  Без колебаний
она вошла в воду,  почти не чувствуя холода.  Вскоре остановилась,  ощутила,
как ее начинает тащить отлив, и опустила руки - теперь и они соприкасались с
прохладой моря.  Пес лаял и скулил,  бегал из стороны в сторону вдоль кромки
воды.  Глубина была ей уже по пояс,  монахиня присела -  плечи скрылись -  и
поплыла брассом, неспешно, без труда превозмогая вес намокших ночной рубашки
и чулок, что тянули на дно. Проплыв несколько сотен ярдов, она обернулась на
берег.  Там, вдали, на фоне неба мелькнули фары автомобиля. К востоку от них
в ночи мерцали огни летних домиков.  Над пляжем,  где она разделась, одиноко
сияло окно виллы,  наполовину заслоненное черным стволом миндального дерева.
По мерному повороту его силуэта на фоне окна монахиня догадалась,  что отлив
сносит ее к западу,  прочь от берега. Ее вполне устраивало плыть по течению,
ждать,  когда верх возьмут холод и усталость. Потом она почувствовала, что с
ноги съезжает чулок и,  не раздумывая, сбросила его. Отлив все скорее уносил
ее в открытое море. Вскоре она освободилась и от второго чулка.
     Пес  вернулся  к  винной  лавке  и  устроился  на  запорошенной  песком
деревянной  ступеньке.   А  трое  рыбаков  по-прежнему  пили  местное  вино,
закусывали жареным тунцом,  косяки  которого теперь  шли  вдоль  побережья в
поисках  устьев  рек  для  нерестилищ.  Никто  из  рыбаков о  монахине и  не
вспомнил.  У  голой  лампочки -  она  висела над  заросшей плющом верандой -
вились комары. Один из рыбаков отрыгнул, ощутил во рту кислый привкус вина и
бросил псу объедки со своей тарелки.
     Крыса,  что  рылась  среди  выброшенного прибоем  хлама,  унюхала нечто
новое,  покрутила головой и  углядела на  валуне  стопку  прилежно сложенной
одежды.  Пожевав  краешек накрахмаленного чепца,  она  вернулась к  морю,  а
высоко  в  небе  с  едва  слышным гулом,  с  едва  заметными огнями пролетел
"Боинг-707" компании ТАП рейсом на Рио-де-Жанейро.
     Когда  огни  "Боинга" исчезли в  ночи,  сестра  Луиза,  урожденная Сара
Брантон,  дочь полковника Джона Брантона и его жены Джин, беременная уже три
месяца,  ощутила:  холод и  усталость овладели ею  настолько,  что  хотелось
одного -  забыться.  Подняв руки над головой, она позволила себе погрузиться
под воду. Но тут оказалось, что тело - этот великий предатель души - живет в
постоянной вражде со  смертью.  В  подводной тьме  Сара  поняла:  тело вновь
побеждает душу; руки и ноги словно сами по себе вынесли ее, захлебывавшуюся,
на  поверхность,  забили по воде.  Она отдышалась и  еще долго помогала себе
держаться на плаву медленными, слабыми движениями.

     Ричард Фарли сидел, вытянув ноги, прислонив каблуки к каменному порожку
камина,  где  желтыми,  голубыми  и  зелеными  огоньками переливались старые
сосновые шишки -  потрескивали,  разбрасывали искры. Когда он поднес к губам
рюмку  с  бренди,  оказалось,  спиртное  согрелось теплом  рук.  Ричард  был
сорокалетним мужчиной  с  темными  волосами и  глазами,  загрубевшим смуглым
лицом,  почти неприятным,  со  следами жизненных неурядиц.  Он носил голубую
рубашку свободного покроя с  заплатой на  плече и  без двух пуговиц.  На его
светлых военного образца брюках запеклись старые масляные и  смоляные пятна.
Словом, человек он был неприметный, знал об этом и давно с этим смирился. Он
слышал, как Герман Рагге поднимается по лестнице, шум воды в ванной, а потом
знакомые вздохи,  с  которыми заполнялся бачок старинного туалета виллы.  Он
отпил бренди,  откинулся на спинку кресла и задремал, положив на колени руку
с рюмкой. Вскоре его разбудил Герман, отняв эту рюмку.
     - Ты  льешь на штаны.  -  Герман подошел к  буфету,  налил бренди себе,
наполнил рюмку Ричарда.  Вернулся,  отдал ему  выпивку и  спросил:  -  Опять
гости?
     - Похоже на то. - Фарли закурил. - Кому-то, видимо, вечно нужен от меня
или приют,  или поддержка,  или милостыня.  На ловца, как говорится, и зверь
бежит.  Или все от  того,  что я  так и  не  научился отказывать даже дурным
людям? Впрочем, на этот раз выбора не было.
     - Почему ты вызвал именно меня?
     Фарли оглядел Германа. Тот был крупным мужчиной с грубыми чертами лица,
младше его лет на десять,  с львиной гривой волос,  большим, вечно смеющимся
ртом.  На такого можно положиться.  По вечерам он играл на гитаре в оркестре
отеля "Паломарес",  а днем работал в саду -  он владел несколькими гектарами
оливковых и  лимонных деревьев.  Герман  выучился в  Берлине  на  врача,  но
всерьез медициной не  занимался -  из-за гитары и  склонности к  беззаботной
жизни. Ричард и Герман любили друг друга и понимали с полуслова.
     - Чует мое  сердце,  она не  захочет,  чтобы я  сообщал о  ней властям.
Позови я обычного доктора,  и тому пришлось бы докладывать в полицию. К тому
же Марсокс пригнал шаланду прямо к вилле, вот мы женщину сюда и принесли - а
ты  оказался под рукой.  Врачу бы  пришлось часа два ко мне добираться.  Как
она?
     - Я  сделал ей укол успокоительного и  растер губкой.  Если она проспит
целые сутки - ничего страшного.
     - Как может женщина в таком виде упасть с корабля незамеченной?  Или ее
столкнули?
     - Далеко ли от берега вы ее увидели?
     - Милях в двух - рыба только-только стала появляться.
     Герман снял с шеи стетоскоп,  сунул его в карман пиджака и сказал: "Она
могла и с берега приплыть - ее отлив вынес".
     - Не рановато ли еще купаться?  Да в  ночной рубашке!  И почему она так
коротко подстрижена?
     - Ее спроси,  когда очнется. - Герман улыбнулся. - Она красивая женщина
с  хорошей фигурой.  По-моему,  ей  нет еще и  тридцати.  Может,  собиралась
покончить с собой?
     - Если так, то вовремя передумала. Когда мы заметили ее, она кричала во
все горло,  а потом чуть не разорвала меня, когда я ее вытаскивал. Смотри, -
Фарли распахнул рубашку,  показал глубокие царапины на  груди,  -  мне  даже
пришлось ударить ее, чтобы утихомирить, иначе нам бы ее не спасти.
     - Хочешь, замажу царапины йодом?
     - Нет,  спасибо.  Я  уже смазал их  чем-то из аптечки Холдернов,  когда
переодевался.  -  Ричард Фарли вздохнул. - Была минута, я подумал - все, нам
обоим крышка,  но  тут  подоспел Марсокс,  втащил ее  на  шаланду,  где  она
потеряла сознание и,  -  он вдруг улыбнулся,  - лежала почти такая же голая,
как те тунцы, что мы поймали.
     - Ладно,  Ричард.  - Герман встал. - Завтра вечером я к ней загляну. Но
если понадоблюсь раньше - звони.
     - Спасибо, Герман. - Фарли проводил его до двери. - Она тебе что-нибудь
сказала?
     - Нет. Хотя, по-моему, была в сознании, когда я делал укол. Видимо, она
в  шоке...  а может,  просто не хотела пока ни с кем разговаривать.  Ну,  до
завтра.
     Фарли встал у двери,  посмотрел,  как Герман садится в машину. Зажглись
фары.  В  их  бледном  свете  оливы  и  олеандры  казались  подбитыми инеем.
Автомобиль уехал, а Фарли еще немного постоял у порога.
     Прежде чем лечь спать,  он заглянул к  спасенной.  Герман оставил дверь
открытой, ночник - включенным. Женщина лежала лицом к стене, укрытая одеялом
до самого подбородка,  тяжело дышала.  Плед Марсокса, который он всегда брал
на  рыбалку  -  в  него  они  и  завернули спасенную,  -  лежал  на  полу  у
занавешенного окна.  Фарли  поднял  его,  почувствовав,  какой  он  тяжелый,
мокрый.  На  крючке висела женская ночная рубашка из  грубой белой ткани,  в
бледных пятнах замытой крови.  Его крови.  Когда он  доплыл до женщины,  она
вцепилась в  него как дикая кошка,  царапалась и рвалась,  и они вместе ушли
под воду...
     Он  покинул комнату,  прихватив и  плед,  и  рубашку,  дверь не закрыл,
ночник не выключил. Зашел в ванную, включил электрический полотенцесушитель,
повесил на  него  мокрое.  Дверь  своей спальни он  тоже  не  закрыл,  чтобы
услышать,  если женщина проснется,  попросит помощи,  хотя и сомневался, что
так может случиться.  Герман дал ей явно сильнодействующее лекарство.  Фарли
переоделся в пижаму и через десять минут уже спал.

     На другое утро он встал спозаранку.  Женщина спала по-прежнему, даже на
другой бок не  перевернулась.  Пока он  варил кофе и  жарил тосты,  приехала
Мария,  старая экономка и  горничная Холдернов.  Он  сказал ей,  что одну из
комнат занимает гостья, которая не желает, чтобы ее беспокоили. Горничная не
удивилась и тогда,  когда он уточнил,  что гостья -  молодая женщина.  Когда
чета  Холдернов уезжала в  Англию,  Ричард часто присматривал за  виллой,  и
Мария уже убедилась -  там,  где Ричард Фарли, ничего предосудительного быть
не  может.  Ближе  к  полудню -  Мария  уже  собиралась уходить -  во  дворе
послышался шум мотоцикла Марсокса,  а потом его громкий разговор с горничной
- та  была глуховата.  Марсокс вместе со  старушкой-матерью заправлял рыбным
рестораном, а по веснам садился в шаланду и отправлялся за тунцом.
     Он вошел в дом,  Фарли протянул ему стакан вина. Марсоксу перевалило за
шестьдесят, и хотя на вид он был сухой, как осокорь, и костлявый, он обладал
нежной  душой,   прекрасным  певческим  голосом  -  но  так  и  не  женился,
предпочитая, к вящему сожалению матери (ей очень хотелось понянчить внуков),
полную свободу.
     - Спит как  убитая,  -  сказал Фарли.  -  Был Герман,  сделал ей  укол.
Всяконькую рыбу случалось нам ловить, но такую - никогда.
     - Красивая рыбка. Да, вот что. Я еду в Фаро. Там тебе ничего не нужно?
     - Нет, спасибо.
     - Касательно нее ты еще ничего не сделал?  В  полицию,  к  примеру,  не
сообщил?
     - Нет.
     - И правильно. Посмотрим, что она сама скажет. Если сделаешь что-нибудь
для женщины без ее ведома, обязательно ошибешься.
     Как только Марсокс и Мария -  когда хозяева уезжали, она работала всего
полдня,  -  ушли,  он поднялся на второй этаж.  Женщина все еще спала,  хотя
перевернулась на другой бок,  лицом к окну,  так что из-под одеяла виднелись
рука,  плечо и отчасти грудь.  На подбородке,  там, куда он ударил ее, чтобы
утихомирить,  проклюнулся синяк.  Прикрывая наготу спасенной одеялом, Ричард
решил  подобрать для  нее  одну  из  ночных рубашек Элен  Холдерн.  А  когда
проснется,  предложить ей воспользоваться и другой одеждой Элен - они одного
сложения,  и Элен,  если бы жила на вилле, не стала бы возражать. А раз так,
он пошел в  спальню Холдернов,  разыскал там халат и шлепанцы и оставил их у
постели спящей.  Если женщина проснется, а его поблизости не окажется, у нее
будет чем прикрыться.
     Съев на завтрак котлету из тунца и выпив стакан вина, Ричард направился
к  бассейну.  В  его договоренность с Холдернами входило покрасить бассейн и
ставни.  Такая жизнь ему  нравилась.  Приятно было сделать что-нибудь своими
руками,  а  потом отойти,  полюбоваться результатами.  Когда в  ворота виллы
въехала машина Германа,  Фарли уже ушел в  работу с головой,  насвистывал от
удовольствия.
     Герман уселся на  край бассейна и  заметил:  "Почему бы тебе не пойти в
маляры? - Но тут же перешел к делу: - Ну, как она?"
     - Завтрак проспала без задних ног.
     - Пойду взгляну.  Я приехал сейчас, потому что вечером у меня репетиция
в "Паломарес". На следующей неделе ресторан вновь откроется.
     Он пошел в дом и очень быстро вернулся,  сказал: "Она еще спит, но укол
уже не действует. Пульс у нее нормальный. Скоро она запросит еды и внимания.
Завтра я заеду снова, узнаю, как дела".
     - Какие дела?
     - Ну,  что с ней произошло.  Кто она и как очутилась в море. А ты разве
не хочешь узнать?
     - Пожалуй, нет. Вряд ли это такая уж приятная повесть, верно? А я люблю
истории веселые.
     Герман рассмеялся,  покачал головой,  кинул  в  друга сосновой шишкой и
уехал.
     А Фарли,  насвистывая,  вернулся к работе.  Из трещины в стене бассейна
выскочила красивая бронзовая ящерка и  уставилась на него глазами-бусинками.
Ласточки летали над самой головой. Перекликнулись два Удода, и первый в этом
году  пчелоед уселся  на  столб  с  телефонными проводами к  вилле.  Бабочки
отдыхали на  плюще,  подставив крылышки солнцу.  Фарли  хотел прочесть "Отче
наш", но вспомнил только первую строку.

     Когда  Сара  Брантон  проснулась,  сквозь  балконную  дверь  в  комнату
струились лучи  предзакатного солнца.  На  улице  кто-то  насвистывал старую
английскую песню. Много лет прошло с тех пор, когда Сара слышала эту мелодию
в  последний  раз,   и  вот  теперь  лежала,   смакуя  звуки,  знаменовавшие
возвращение к  жизни.  Несмотря на  потрясение,  Сара все помнила прекрасно.
Итак,  она решила утопиться,  но тело предало ее...  Сестра Луиза погибла...
Сара Брантон выжила.  Но  сегодняшняя Сара Брантон была совсем не  той,  что
окончила монастырскую школу, прошла годы послушничества и наконец дала обет.
И лишь время покажет,  кто и что она теперь.  С познанием самой себя спешить
не стоит.  Какой-то мужчина бросился в море,  превозмог ее страх и спас. Она
родилась вновь,  и  в  ней начали потихоньку расти счастье и  благодарность,
причину которых искать не  хотелось,  дабы не испортить их.  На этот раз она
изберет жизненный путь сама... не даст другим играть собой... словно куклой,
безвольной и безжизненной, пока не дернут за ниточки.
     Она  встала  с  постели  и  впервые  за  много  лет  взглянула на  себя
обнаженную в  большом  зеркале.  Без  смущения и  чувства,  будто  нарушаешь
какой-то  запрет,  осмотрела  она  себя  и  вспомнила  времена,  когда  была
загорелой от  частых солнечных ванн.  Сара провела рукой по животу,  который
пока  еще  не  выказывал никаких признаков полноты,  прикасалась к  себе без
стыда, зная - это лишь начало той свободы, для которой она возродилась.
     Надевая халат,  Сара  покачнулась от  внезапного головокружения и  даже
присела на край постели, чтобы прийти в себя. Потом сунула ноги в шлепанцы и
вышла  на  маленький балкон.  Ее  встретило теплое солнце и  запах  смолы  в
воздухе,  который  она  глубоко  вдохнула.  Несколько воробьев затеяли драку
из-за  пригоршни хлебных крошек -  их  кто-то выбросил на крошечную лужайку,
обрамленную лимонными деревьями,  чьи  плоды солнечными зайчиками сверкали в
темно-зеленой листве.  Справа был небольшой миндальный сад, давно отцветший,
а  за ним между высокими соснами виднелось море.  Сара вздрогнула,  вспомнив
ужас,  овладевший ею,  когда она  тонула,  отвернулась от  моря,  посмотрела
направо и  увидела мужчину -  он  стоял на  дне осушенного бассейна,  красил
стену и, словно приветствуя Сару, засвистел вновь.
     Она хотела было вернуться в спальню,  но остановилась -  мужчина поднял
голову, заметил ее. Он приветливо помахал Саре, вылез из бассейна, подошел к
балкону и спросил на португальском: "Как себя чувствуете?"
     Как другие замечали в произношении Сары, так и она заметила, что это не
родной для него язык,  но  ответила на  нем же:  "Хорошо,  спасибо".  Потом,
вспомнив пронизанные ужасом мгновения в море,  и мужчину, бросившегося к ней
на  выручку,  стушевалась,  смущенно рассмеялась и  заметила:  "У вас лицо в
голубой краске".  Он  тронул щеку  кончиками пальцев,  осмотрел их,  сказал:
"Верно" -  на сей раз по-английски, и его смуглое некрасивое лицо расплылось
в широкой улыбке.
     - Это вы меня спасли, да? - спросила Сара.
     - Я. Меня зовут Ричард Фарли. Есть хотите?
     - Ну... да. Пожалуй. Сказать по правде, сейчас я ни в чем не уверена.
     - И не стоит ничего торопиться выяснять.  Поедите у себя или спуститесь
в столовую?
     - Я бы рада спуститься, да мне надеть нечего.
     - Пустяки.  Зайдите во  вторую  дверь  справа по  коридору.  Там  стоит
большой гардероб,  где всего полно.  Выбирайте на свой вкус.  Вы сложены так
же, как и Элен.
     - Элен?
     - Элен Холдерн.  Она с мужем уехала в Англию.  Я просто присматриваю за
виллой.  Элен не  возразит,  если вы  наденете ее  платье.  Пойду,  сварганю
что-нибудь поесть.  -  Он помолчал немного,  потом улыбнулся - сочувственно,
ободряюще. - Да, попали вы в историю с географией... Но торопиться не будем.
Разберемся во всем не спеша.  Однако, что бы ни случилось, знайте - здесь вы
в безопасности.
     Он опустил голову и прошел в дом.  Тронутая его добротой, Сара осталась
на балконе,  глубоко вдыхала теплый,  пахнувший цветами и  смолою воздух,  и
вдруг закрыла глаза, пытаясь побороть подступавшие слезы.
     "Вторая дверь справа по коридору" вела в главную спальню - просторную и
изысканную,  с  отдельной ванной.  Пол  был выложен бледно-розовой плиткой и
устлан  голубыми паласами.  Тех  же  цветов  были  покрывала на  двуспальных
кроватях и  длинные оконные занавеси.  Хозяйничала здесь  явно  женщина -  в
недвижном воздухе витал  легкий  запах  духов,  на  туалетном столике стояла
косметичка в  серебряной оправе,  хрустальные пузырьки и флаконы выстроились
рядком,  сверкали в солнечных лучах. Саре вспомнились - смутно - неухоженный
туалетный столик матери и  -  яснее -  собственная крошечная спальня-келья в
монастыре,  мрачная  и  голая.  Сара  взяла  гребень с  серебряной рукоятью,
провела им по коротким волосам и усмехнулась -  он был ей пока ни к чему. Ну
что  ж,  время все изменит,  а  времени у  нее вдоволь,  и  нет нужды решать
незамедлительно, как его провести. Пока что она свободна от обязательств, ей
ранее навязанных.  Одежду Сара выбрала со спокойствием,  ее удивившим - ведь
после восьми лет в монастырском облачении свобода носить, что хочешь, должна
была показаться ей  в  диковинку.  Она  остановилась на  безыскусном голубом
платье из плотного хлопка с высоким воротником и юбкой,  кончавшейся гораздо
ниже колен.  В  ящике туалетного столика отыскался бюстгальтер,  у  которого
пришлось  удлинить  бретельки,  чтобы  он  удерживал ее  полную  грудь,  так
смущавшую Сару -  она вспомнила об этом и  улыбнулась -  в  школе.  В том же
ящике  лежали  коричневые  колготки,  белые  трусики  и  крохотная  шелковая
комбинация.  На  дне  гардероба рядком стояли туфли,  но  они были маловаты,
поэтому она выбрала босоножки без пятки.
     Сара,  не торопясь,  оделась,  и с каждой секундой нежданной жизни, что
разворачивалась перед ней  и  захватывала,  она  все  отчетливей осознавала,
насколько не  похожа стала на ту Сару Брантон или сестру Луизу,  каких знала
раньше, и что теперь собственная судьба в ее власти.
     Через зеркало туалетного столика был перекинут большой квадратный кусок
белого шелка  с  голубыми разводами.  Сара  свернула его  и  повязала голову
словно платком,  скрыла коротко остриженные волосы. Потом, глянув в зеркало,
увидела там незнакомку с  синяком на  подбородке -  туда ее  ударили,  чтобы
вывести из  шока,  -  вспомнила об ужасах прошлой ночи и  ощутила,  как силы
вновь покидают ее,  как  начинает кружиться голова.  Сара присела на  пуфик,
обхватила голову и  не  нашла сил перебороть дрожь во  всем теле,  не смогла
ничего с собой поделать, пока холодная страсть не иссякла сама собой.
     Неизвестно,  сколько просидела бы  она  так,  если бы  на  плечо ей  не
опустилась  рука  Ричарда  и  он  бы  не  произнес  умиротворяюще:   "Ничего
страшного... Это запоздалый шок. Думается, все уже позади, а он тут как тут.
И со мной такое бывало. Потерпите немного, все пройдет".
     Сквозь умирающий водоворот ощущений Сара  услышала,  как  Ричард стучал
каблуками, спускаясь по лестнице. Потом вернулся и поднял ей голову, взяв за
подбородок.  Хотя слезы застилали глаза,  она  разглядела,  что лицо у  него
по-прежнему в краске;  некрасивое, смуглое ободряющее лицо, полное теплоты и
сочувствия.  В эту минуту Сара поняла, сколь многим обязана Ричарду и должна
отблагодарить его,  какую  бы  высокую цену  ни  запросил он  или  тайно  ни
назначила самой себе она.
     Он вложил в ее руку рюмку и сказал: "Вот, выпейте".
     Сара,  не  отводя взгляда от  Ричарда,  -  ей  не  хотелось ни  на  миг
разлучаться с  сочувствием,  написанным на  его  лице,  -  покачала головой,
объяснила: "Не могу. Это же бренди!"
     Ричард вдруг сильно встряхнул ее за плечо и воскликнул:  "Выпейте - или
я силком волью!.. "
     Вот тогда она и улыбнулась ему -  едва заметно,  - сморгнула туманившие
взгляд слезы,  поняла:  тот,  кому она обязана жизнью,  наконец-то  попросил
что-то для него сделать, и отказать невозможно. Ни сейчас, ни потом, чего бы
он  ни потребовал.  Сара поднесла рюмку к  губам и  выпила,  выпила большими
глотками,  превозмогая  отвращение  к  жгучему  вкусу  спиртного,  выпила  с
благодарностью -  тайно она  уже  отдала себя в  руки Ричарда Фарли,  решила
служить ему  и  ничего не  просить взамен,  кроме возможности благодарить за
спасение. И неважно, кто послал ей его - Бог или дьявол.
     Фарли  вдруг  улыбнулся и  сказал:  "Вот  молодчина.  Выпила до  самого
донышка.  Теперь вам надо перекусить и  рассказать мне все по  порядку".  Он
поставил  ее  на  ноги,  отступил  на  несколько  шагов,  вновь  расплылся в
неожиданной и какой-то пугающей улыбке,  заметил:  "Вот что я вам скажу -  в
этом платье вы смотритесь гораздо лучше Элен Холдерн".

     У  противоположной от  бассейна  стороны  дома  был  внутренний дворик,
увитый плющом.  Сара  сидела за  стеклянным столиком,  около суетился Фарли,
весело болтал, а чтобы не смущать ее, прямых вопросов о случившемся избегал.
Придет  час,  и  она  ответит  на  них  сама,  а  пока  он  обволакивал Сару
утешительной теплотой и  заботой,  ласкал  слух  добрыми  словами,  стараясь
рассеять ее беспокойство.
     Готовил он хорошо, делал все аккуратно, двигался на удивление проворно,
что совсем не вязалось с  ним -  коренастым и  нескладным.  Руки у него были
большие,  короткопалые,  но  расторопные и  ловкие.  Когда  он  подавал Саре
очередное блюдо,  его  карие  с  зелеными крапинками глаза встречались с  ее
взглядом и в уголках рта появлялась ободряющая улыбка. Ричард принес молодой
салат,  зеленый перец и  омлет с  сыром,  которые она уписывала за обе щеки.
Удивляясь самой себе,  Сара без стеснения взяла стакан,  который он наполнил
белым вином.
     - Вы прекрасно готовите и очень добры ко мне, - наконец сказала она.
     Польщенный, Ричард пожал плечами и ответил:
     - Стряпня -  это профессиональное. Я содержал небольшой ресторан здесь,
на побережье.  Но прогорел:  мало уметь готовить,  нужно быть еще и  хорошим
управляющим,  а я человек не деловой.  Что же касается доброты... так у меня
бывали беды, и цену дружеской помощи, совета я знаю. Однако вы ешьте, пейте,
никуда не  спешите,  а  я  пойду приберусь в  бассейне.  Если  понадоблюсь -
позвоните.  -  Он кивнул на бронзовый колокольчик на столе.  - И еще... - Он
помолчал,  поскреб подбородок заскорузлой смуглой рукой, - мне подумалось, а
вдруг есть кто-то... словом, тот, кто должен знать, что вы живы и здоровы, и
не беспокоиться.
     Сара опустила глаза,  чтобы не выказать, как тронула ее забота Ричарда,
провела пальцем по прохладному стакану с вином.
     - Нет, - тихо произнесла она. - Пока, во всяком случае. Спасибо.
     - Нет  так  нет.  Ешьте,  омлет остывает.  Сара  взглянула на  Ричарда,
наградила его мимолетной улыбкой,  но  слов не нашла,  хотя,  когда он перед
уходом подмигнул, поняла - вольно или невольно он сочувствует ей.
     Она слушала,  как он насвистывает,  прибирая в  бассейне,  ела и  пила,
изумляясь спокойствию,  постепенно заполнявшему ее.  В  монастыре Сара была,
как и остальные,  отверженной,  там любили и славили только Иисуса Христа. И
когда Ричард,  чужой человек,  дружески подмигнул ей,  то почудилось,  будто
птицы вдруг запели средь зимы...  добрый,  совсем не  красивый,  зато твердо
стоящий на  ногах мужчина возвращал ее к  мирской красоте,  впервые за много
лет  разбудил в  ней  чувство собственного достоинства,  подсказал,  что она
женщина и  жаждет принять новую веру...  веру в богатство мира,  от которого
отвернулась, как ей казалось, навсегда.
     Его долго не было.  А  вернулся он в светло-голубом джинсовом костюме и
белой кашемировой водолазке. Со щек исчезла краска, мокрые волосы блестели -
Ричард принял душ.  Сара слышала,  как он  напевал под струями воды.  Ричард
собрал посуду,  отнес на кухню,  возвратился и сказал:  "Солнце скоро сядет.
Пойдемте в дом. Я затопил камин". Сара встала, он задвинул за нею стул, взял
под руку и  провел в  гостиную,  усадил у  огня.  Сам расположился в  кресле
напротив и,  молча глядя на  Сару,  набил трубку.  Не заговорил и  закурив -
просто сидел,  смотрел на  отблески пламени,  плясавшие на  ее  лице.  Потом
кашлянул,  повел плечами,  потянулся вперед и  произнес:  "Я тут подумал,  а
вдруг вам не хочется мне ничего рассказывать.  Если так,  я не настаиваю. Не
хотите -  не надо.  Я одолжу вам одежду и деньги, если надо, закажу машину и
отпущу с миром.  В общем,  так:  вы не должны мне ничего,  кроме,  -  тут он
улыбнулся,  -  вежливого "спасибо" за то,  что я  оказался в  нужное время в
нужном месте и вытащил вас из воды. Словом, все в ваших руках".
     Сара замотала головой:  "Нет,  нет!  Я  обязана вам жизнью и  ничего не
утаю...  а  еще,  если можно,  мне бы хотелось пожить здесь немного.  Видите
ли...  я  только что  вернулась в  мир,  мне посчастливилось встретить вас -
человека,  насколько я понимаю,  доброго,  и тут так хорошо,  а...  " -  Она
осеклась, не находя слов, в уголках глаз набухли слезы.
     Он  негромко  рассмеялся и  подхватил:  "...  а  вдобавок  вы  прилично
готовите омлет!..  Но вы ни о чем не печальтесь, пожалуйста, и, если хотите,
можете,  конечно, остаться. Вот, возьмите". - Он вынул из нагрудного кармана
чистый носовой платок.
     Сара  промокнула  уголки  глаз.   Хотела  вернуть  платок,   но  Ричард
отрицательно покачал головой.  Мокрая прядь упала ему на лоб,  и  Сара вдруг
представила  его  мальчишкой,  юношей  с  копной  непослушных  волос,  вновь
осознала -  на этот раз с обожанием,  -  что никогда бы не рассталась с ним,
что встреча их не случайна.  Он получит от нее все,  что захочет,  его мечты
станут ее мечтами,  она поможет ему воплотить их. Мало того, она понимала, -
это не минутное ослепление, чтобы утешиться. Неважно, кто подстроил так, что
Сара оказалась рядом с Ричардом, важно, что она безоговорочно верит - это не
случайно.
     Она оторвалась от спинки кресла,  собралась с  духом и начала:  "Я была
монахиней...  целых восемь лет.  Утопиться хотела от стыда - уже три месяца,
как я беременна.  Но в решающий миг отступила.  Захотела жить - и вы вернули
меня в мир".
     Он  ничего не  ответил.  Лишь бесстрастно посмотрел на  Сару.  Потом не
спеша  отложил трубку  и  подошел к  сосновому буфету.  Сара  услышала,  как
зазвенели рюмки и полилось спиртное.  Он вернулся, грея в руке рюмку бренди,
встал у кресла Сары,  улыбнулся и сказал:  "Как же это я сразу не догадался?
Так вот почему у вас такие короткие волосы! Я думал, вы бежали из тюрьмы, но
так сейчас женщин,  по-моему,  не стригут даже здесь,  в  Португалии.  А вы,
оказывается, монахиня... мне это и в голову не приходило. Как вас зовут?"
     - Я была сестрой Луизой, а теперь - Сара Брантон.
     - "Сара" мне нравится больше. Вы англичанка или ирландка?
     - Мой отец англичанин. Мать была ирландкой.
     - Кажется,  я  где-то  слышал вашу фамилию.  -  Он  вновь сел  и  вновь
улыбнулся. - Ну вот, главное выяснили. Насчет ребенка вы уверены?
     - У меня трижды не было месячных.
     - Ваша мать умерла?
     - Да, - теперь отвечалось легко.
     - А отец, значит, жив. Монастырь вы известили?
     - Отправила  настоятельнице  письмо,   где  рассказала,  что  собралась
делать.  А  для отца меня давно уже нет в живых.  Мало того,  он разошелся с
матерью,  когда я была еще ребенком.  У меня есть в Португалии тетя,  но она
почти все время проводит в Америке. Так что здесь я совсем одна.
     - А тот мужчина? Отец ребенка?
     - Забудем о нем.  Во всем виновата лишь я сама. Он - доктор в маленьком
госпитале,  опекающем монастырь. Иногда просто не верится, что это и в самом
деле произошло. Кажется, будто приснилось.
     - Почему бы и нет?  Так или иначе,  я попрошу Германа осмотреть вас. Он
знает толк в медицине.
     - Какого Германа?
     - Моего друга врача.  Это он  уложил вас в  постель и  сделал укол,  от
которого вы  так долго спали.  -  Ричард помолчал немного,  покусывая уголок
нижней губы,  и  спросил:  -  А  если бы  не беременность,  вы остались бы в
монастыре?
     - Не знаю.
     - По-моему,  тот,  кто говорит "не знаю",  прекрасно все знает,  просто
признаваться не желает.  -  Он покачал головой.  -  Вы ведь и  раньше хотели
убежать оттуда, верно?
     - Да, хотела, но покончить с собой решила из-за беременности.
     - Знаете,  что я  думаю?  -  заявил он с широкой улыбкой.  -  Вы просто
опустили руки и поплыли по течению. Уверен: топиться - это не для вас.
     Сара  неуверенно  улыбнулась  и  застыла,   пытаясь  сдержать  чувства,
нахлынувшие в  ответ на  грубоватые,  но  такие добрые и  естественные слова
Ричарда,  а потом произнесла:  "Как вы хорошо все объяснили...  поставили на
место. Не могу даже выразить, как меня это утешает".
     - И  не пытайтесь.  -  Он встал и подошел к магнитоле на книжной полке,
бросил через плечо: - Вы отдыхайте, а я пойду, запру на ночь коз и кур.
     Щелкнула кнопка воспроизведения.  Воздух комнаты мягко  тронула музыка.
Сара откинулась на спинку кресла,  закрыла глаза,  отдалась ласкам скрипок и
от всего сердца поблагодарила судьбу за то,  что к жизни ее возвращает еще и
один из любимых концертов Шуберта.

     В  то  же  самое время у  себя  дома в  Челтнеме Арнолд Гедди,  старший
совладелец нотариальной конторы  "Гедди,  Парсонз и  Рэнк",  стоял  у  окна,
смотрел,  как  по  вечернему бульвару нескончаемым потоком движутся люди,  а
легкий апрельский дождик наводит блеск на молодую листву.  Гедди вздохнул от
внезапной грусти...  сорок лет он  стряпчий,  и  все время люди,  люди и  их
заботы.  Нет у него в работе истинного творчества, как, скажем, у художника,
когда тот берет палитру и кисть и переносит на холст цвета, что виднеются за
окном. Он невесело усмехнулся, сознавая, что подпадает под власть чуждой ему
сентиментальности.
     Он  был  невысок,  с  брюшком  и  залысинами,  гладким бледным лицом  и
паутиной  вен  на   скулах  -   лицом,   которому  он   без  труда  придавал
холодно-равнодушное выражение, чтобы скрыть свои мысли.
     На столе зазвонил телефон. Гедди протянул руку за спину, снял трубку.
     - Слушаю.
     - Мистер Гедди,  на проводе международная,  звонят из Португалии. Хотят
сначала  узнать,  согласны ли  вы  оплатить разговор.  Это  отец  Доминик из
монастыря в Лагуше.
     Арнолд ответил не  сразу,  хотя и  не удивился -  отца Доминика он знал
прекрасно,  правда, не виделся с ним уже много лет. Наконец сказал: "Хорошо,
соединяйте".
     Вскоре  в  трубке  послышался голос  священника.  Разговор длился минут
пять.  Потом  Гедди  попросил  секретаршу  позвонить  полковнику Брантону  и
узнать, не примет ли он его сегодня вечером. Вскоре секретарша сообщила, что
Брантон уехал в Уэльс и вернется только завтра.
     Положив трубку,  мистер Гедди  пожал  плечами.  Ну  и  пусть.  Дело  не
спешное,  подождет и  до  завтра,  и  до следующего месяца.  Узнав,  что его
беременная дочь утопилась,  полковник и  глазом не моргнет.  Но есть другие,
кого это, наоборот, очень заинтересует. Гедди снял трубку с другого телефона
- прямой связи с городом - и набрал лондонский номер.
     Ожидая ответа,  он вздохнул,  вспомнив Сару - светловолосую застенчивую
девушку,  а потом ее мать - страстную, как огонь, подвижную, как ртуть... да
и  бесшабашную -  она  жаждала получить от  жизни все и  ничем ради этого не
гнушалась.




     Хотя  ночами было  еще  холодно,  Сара  легла спать,  приоткрыв окно  и
раздвинув шторы.  Она глядела на звезды, на темные очертания пробкового дуба
на  фоне неба,  и  у  нее становилось как никогда спокойно на  душе,  страхи
исчезали.  Жизнь,  понимала  Сара,  со  временем наладится.  Ведь  ничто  не
случилось просто так.  Все, с той самой минуты, как Сара ушла из монастыря -
а может быть,  и гораздо раньше -  предопределено. Кем, какой силой - она не
задумывалась.  Просто благодарила ее и  не любопытствовала,  добрая это сила
или  злая.   Сара  мыслила  достаточно  трезво,  чтобы  понять:  будущее  не
обязательно принесет счастье.  Но это не самое главное.  Важно,  что в жизни
появилась цель  -  служить  Ричарду  так,  как  когда-то  она  считала  себя
призванной служить Иисусу Христу. И если в религии она потерпела неудачу, то
здесь преуспеет наверняка,  только бы Ричард позволил.  Лучше чем он,  ее не
поймет никто.  Она послана Ричарду,  потому что нужна ему.  Пока он этого не
сознает, но однажды правда откроется.
     Весь  вечер они  провели у  камина,  говорили мало,  не  пытались ближе
узнать друг друга.  По большей части слушали музыку -  Ричард ставил кассеты
одну за другой. Сара уходила в записи, растворялась в звуках и ничего больше
не желала.  Отправляясь спать, Ричард предложил ей не закрывать дверь, чтобы
можно было позвать его,  если понадобится.  Слушая и  наблюдая за ним,  Сара
улыбалась.  А  он сначала с  серьезным видом,  выпятив нижнюю губу,  а потом
вдруг  с  улыбкой продолжил:  "Всякое бывает.  Ночь  -  не  лучшее время для
воспоминаний -  наяву или  во  сне,  все  равно.  Так что если понадоблюсь -
зовите.  Дверь  своей спальни я  тоже  оставлю открытой".  Именно тогда Сара
поняла -  Ричард ей  словно брат,  заботится о  попавшей в  беду  сестре.  И
обрадовалась этому, как обрадовалась бы всему, что бы он ни попросил, кем бы
ни захотел ее видеть.
     Так  она и  уснула,  размышляя о  Ричарде.  А  проснулась уже утром,  в
безоблачном  небе  гулял  крепкий  ветер.  Ричард  на  покрытом  белоснежной
салфеткой подносе принес ей в  постель завтрак -  стакан апельсинового сока,
кофе и две вазочки - с клубничным вареньем и мармеладом.
     Сара улыбнулась,  удивленно заметила, как спокойно ей рядом с Ричардом,
как искренне рада видеть его, и сказала: "Кушанья так замечательно выглядят,
что я не пойму, почему ваш ресторан прогорел. Только взгляните!" Она подняла
с подноса одну из вазочек.
     - Как это ни странно, - улыбнулся он, - неудачи упрямо преследуют меня.
Хотя,  признаться,  когда я продал ресторан, дела шли не так уж плохо. Сумел
вернуть почти все вложенные деньги. Налить вам еще кофе?
     - Нет,  спасибо. Знаете, - она замялась, - не могу вспомнить, когда мне
в последний раз подавали завтрак в постель.
     - Ну и ешьте на здоровье.  - Ричард пошел к двери, уже взялся за ручку,
но обернулся и как-то виновато заметил: - Я должен вам кое в чем признаться.
Думаю, вы не обидитесь. По-моему, это было благоразумно.
     - Что именно?
     - Вы сказали, что отправили настоятельнице письмо о том, что собирались
сделать.  Она  получила  его  или  вчера,  или  сегодня  утром.  Я  посчитал
благоразумным сообщить ей,  что вы живы.  Вы же знаете,  каковы в Португалии
полиция и  власти.  А  тут  еще  ваша одежда на  берегу.  Ее,  наверно,  уже
обнаружили.  Так что... словом, я решил дать монастырю знать, что вы здоровы
и нет смысла предавать дело огласке.  -  Он вновь улыбнулся. - Там скандалов
не любят. Вы написали, что беременны?
     - Да, но не более. Об отце - ни слова. И знаете, я совсем не в обиде на
него.  Вы правильно сделали.  Как вы узнали, из какого я монастыря? Ах да, я
же сама рассказала вчера. С кем вы говорили?
     - По-моему, с привратницей. Заставил ее все записать, а потом перечесть
мне.  Сказал,  с  вами все хорошо,  вы в безопасности и прочее.  Где вы,  не
сообщил, однако пообещал, что сегодня вы сами им позвоните. Вы не против?
     Сара  опустила голову.  Ричард  был  ей  никто,  однако спас,  приютил,
успокоил,   и  так  по-доброму,  по-человечески,  что  благодарность  просто
переполнила ее.  Она подняла глаза,  улыбнулась:  "Я,  конечно,  не против и
просто не знаю, как выразить... "
     - И не надо, - оборвал Ричард. - Ну, ешьте, ешьте, - сказал он и быстро
вышел.  Но с  лестницы крикнул:  "Когда пойдете в туалет,  не пугайтесь шума
бачка. Если повезет, я сумею починить его до приезда Холдернов".
     Но Сара его уже не слушала.  Тепло его чувств окутало ее,  словно шуба.
Глаза наполнились слезами.  Сара  схватилась за  ручки подноса,  чтобы унять
дрожь во всем теле.
     Герман Рагге появился ближе к полудню,  поднялся осмотреть Сару к ней в
спальню.  Фарли ушел  в  сад,  включил поливальник и  вновь принялся красить
бассейн.  Окно в комнате Сары было закрыто. Мария вышла во двор развесить на
веревке между деревьями выстиранное белье.  Он  слышал,  как она толковала с
курами  и  козами на  привязи,  перед  которыми благоговели Холдерны.  Потом
подошла к бассейну, остановилась на пороге и, уперев пустую бельевую корзину
в  бедро,  взглянула на  Фарли сверху вниз -  пожилая женщина с  потемневшим
лицом,  изборожденным морщинами, словно грецкий орех; в черной юбке и такого
же цвета вязаной шали поверх белой кофты,  в мужской фетровой шляпе,  из-под
которой выбивались седые волосы.  Фарли разговаривал с ней в основном лишь о
хозяйственных делах,  но время от времени она бывала обезоруживающе прямой и
проницательной.
     И  вот  теперь Мария произнесла почти раздраженно:  "Сеньор Фарли,  эта
женщина вышла из моря. И ей нельзя быть в нашем доме. Она вас погубит".
     - Откуда ты знаешь, что она вышла из моря?
     Мария кивнула в сторону бельевой веревки:  "Я выстирала ее рубашку. Она
была жесткая от морской соли.  И  где ее остальная одежда?  Ведь она ходит в
платье хозяйки.  Когда утром я вошла к ней убрать постель, она поздоровалась
и тут же отвернулась, но я-то успела заглянуть ей в глаза!"
     - Ей просто было неловко перед тобой.
     - Нет.  Когда у вас был ресторан,  вы дали моему мужу работу, и я скажу
правду.  Она ведьма. Она вас погубит. - Мария воспользовалась словом "bruxa"
- ведьма,  колдунья -  и Ричард Фарли улыбнулся. Ведь муж Марии точно так же
называл ее саму.  "Неужели,  - подумал Ричард, подавив улыбку, - она ревнует
Сару?" И сказал:  "Мария,  эта женщина попала в беду. Больше ничего добавить
не могу. Я поступил так, как и всякий бы на моем месте".
     - Вечно вы  делаете больше,  чем положено.  -  Она покачала головой.  -
Отправьте ее отсюда. Иначе вам несдобровать. Вот я вернусь домой и все узнаю
точно.
     - Как? По картам?
     - Это мое дело.  Может,  расскажу вам, а может, и нет. Так или иначе ей
лучше уйти. - Она задиристо тряхнула головой и скрылась в доме.
     Ричард вернулся к работе,  тихонько засвистел,  размышляя о муже Марии,
Цезаре - у того левая рука была сухая. Время от времени Цезарь прикладывался
к  бутылке и  по-стариковски заглядывался на молоденьких девушек.  У  него в
ресторане он  работал  или  при  кухне,  или  за  стойкой,  что  давало  ему
возможность  удовлетворить обе  эти  прихоти.  К  тому  же  одной  рукой  он
умудрялся делать больше, чем большинство мужчин - двумя.
     Наконец из дома вышел Герман.  Ричард принес пиво,  они уселись в  тени
отцветшего багряника.
     - Ну, что с ней?
     - Не знаю. Она меня озадачивает.
     - То есть?
     - Ведет себя в  общем-то послушно.  Но иметь дело со мною не хочет.  От
потрясения она  уже  оправилась,  решила  сказать  мне  спасибо и  отправить
восвояси до того, как я ее осмотрю.
     - Почему? - Фарли начал не спеша набивать трубку.
     - Ты же говорил, будто она считает себя беременной. Между тем она долго
была в  воде,  чуть не утонула.  А  это может прервать беременность.  Но она
заявила, что чувствует себя хорошо и ни о чем не волнуется. По тому, как она
вела себя,  я  понял -  меньше всего она  желает,  чтобы я  по-настоящему ее
осмотрел.  Посему...  я просто измерил у нее температуру, пульс - вот и все.
Она здорова. - Герман улыбнулся и отхлебнул пива. - Я думаю, она боится меня
как  врача -  опасается,  что  если я  осмотрю ее,  выявится нечто,  для нее
нежелательное.
     - Например?
     - Что она просто внушила себе беременность, а на самом деле невинна.
     - Любопытно! Ведь у нее трижды не было месячных.
     - Ну  и  что!  У  женщин случаются многомесячные задержки и  без всякой
беременности.  Сейчас установить истину может только тщательное обследование
и анализ мочи. Может быть, женщина просто истощена.
     - Глядя на нее, этого, черт возьми, не скажешь, - пробормотал Фарли. Он
чувствовал -  Герман что-то скрывает, поэтому (а еще потому, что они дружили
не первый день) откровенно попросил: - Ну, давай, давай, выкладывай. От меня
скрывать нечего. Так что же с ней? На что ты намекаешь?
     Герман запустил камешком в  ящерицу на  тропинке и  покосился на Фарли:
"Беда, Ричард, в том, что ты безоговорочно веришь людям. Веришь на слово. Ты
не  раз  горел  на  этом,  но  никакого урока не  извлек.  Ладно,  выскажусь
начистоту.  По-моему, твоя Сара Брантон, вернее, сестра Луиза - обыкновенная
истеричка".
     Фарли сухо усмехнулся: "Неплохо сказано. Что это значит?"
     - А то,  что пока ты,  не раздумывая, бросаешься помочь хромому перейти
дорогу, я, как врач, пытаюсь понять, не притворяется ли он.
     - Ну и денек! - Фарли расхохотался. - Сначала Мария называет ее ведьмой
и просит выгнать.  А теперь ты заявляешь, будто она черт-те что себе внушила
и чуть не утопилась из-за этого!
     - Послушай ты,  дурачок.  А ведь Мария по-своему права. Сара околдовала
сама себя. Ей, видимо, очень хотелось вырваться из монастыря. Но гордость не
позволяла признать это. Нужно было придумать более веское оправдание. И вот,
основываясь на  какой-то  реальной мелочи,  Сара  состряпала целую  легенду.
Монахини часто втрескиваются в  священников или врачей.  А с Сарой произошло
нечто,  убедившее ее,  будто она имела сношение с доктором и забеременела от
него.  Она поверила этому настолько,  что у  нее даже месячные прекратились.
Бог знает как, но фантазия стала реальностью.
     - Настолько, что Сара решила утопиться?
     - Не удивляйся, но для человека нет ничего ужаснее его навязчивой идеи.
Сара освободилась от  ее  власти,  лишь начав тонуть.  Вот когда возобладала
реальность -  и,  к счастью,  рядом оказался ты. - Герман встал. - Спорим, я
прав?
     - По таким поводам я не спорю,  - отрезал Фарли. - Я знаю одно - Сара в
беде,  а  выдуманная она  или нет -  неважно.  Беда есть беда.  И  без толку
рассуждать о ней цинично.
     - Как хочешь.  Мы просто по-разному подходим к  людям.  Восемь лет Сара
жила в нереальном мире монастыря.  И чтобы убежать оттуда,  убежать от жизни
вообще,  -  а это в наших силах,  -  создала другой, нереальный мир. Но хуже
другое  -  зачем  человек,  к  жизни  совершенно не  приспособленный,  вдруг
хватается за нее? - Он легонько щелкнул Фарли по щеке. - Останемся друзьями?
     - Конечно, дурень ты старый.
     - Ладно.  Если понадоблюсь -  звони.  Колдунья,  да?  В этом вся Мария.
Чувствует происходящее,  не  понимая его  до  конца.  Таким  даром  обладают
немногие.
     - Может  быть,  не  знаю.  Не  хочу  думать о  людях так,  как  ты  мне
предлагаешь.
     - Я  просто  реалист.  Впрочем,  твоя  очаровательная  колдунья  быстро
образумится. Особенно если рядом будет такой добрый, простосердечный парень,
как ты.
     - Когда ты так говоришь, - улыбнулся Фарли, - я чувствую себя панацеей,
универсальным пластырем -  стоит наклеить себя  на  чужие болячки,  как  они
затянутся.
     - Пожалуй.  Ты  же  мягкий.  У  тебя в  кармане всегда есть бутылочка с
молоком человеческой доброты.  А потому ты притягиваешь дурных людей. Таких,
кто  сразу  понимает -  из  тебя  можно вытянуть все.  Сколько шатающихся на
побережье бродяг должны тебе?
     - Немало.
     - И они не рассчитаются никогда, - усмехнулся Герман. - Не Саре, а тебе
надо отречься от мира -  запереться в  каком-нибудь монастыре.  Стать братом
Рикардо, освободиться от бродяг и нравственных калек.
     - Брысь отсюда, поросенок.
     - Ладно, ладно. Называй как хочешь, я не обижусь.
     Герман ушел, а Фарли еще поразмышлял о только что услышанном. Он не был
настолько глуп, чтобы отрицать многое из сказанного Германом. Но что делать,
думал он,  если таков твой характер?  Был таким,  есть и,  видимо,  будет. А
впрочем, стоит ли вообще ломать над этим голову?
     Пока  не  ушла  Мария,  Сара  сидела у  себя и  лишь потом спустилась к
Ричарду.  Он лежал на кушетке,  читал вчерашнюю "Дейли Телеграф" -  ее Мария
приносила из деревни каждый день.
     Завидев Сару, Ричард поднялся и с улыбкой спросил: "Ну, как дела?"
     - Я позвонила в монастырь по телефону наверху.
     - И...
     - Поговорила с настоятельницей,  но недолго. Просто сказала, что жива и
не вернусь,  что я в надежных руках... извиняюсь за причиненное беспокойство
и прочее.
     - О ребенке она спросила?
     - Нет.  Благословила меня,  обещала помолиться и все. Да, еще обязалась
известить отца, что я жива, и просила написать ему.
     - Напишете?
     - Нет.
     - А, по-моему, надо.
     - Я  знала,  что вы так подумаете,  -  улыбнулась Сара.  -  Может быть,
попозже и напишу. Но я не лгала, сказав, что ничего для него не значу. Они с
матерью разошлись,  когда я  была еще совсем маленькой.  Время от времени он
для приличия приезжал и проводил с нами несколько дней.
     - Вот, значит, как. - Фарли помолчал немного, вспоминая монолог Германа
о Саре и его,  Ричарда,  чрезмерной добродетельности.  Потом, разочарованный
собственной мягкотелостью, продолжил:
     - Так что же вы собираетесь делать дальше?
     - Я  хотела попросить у вас разрешения приготовить обед.  Хочется вновь
стать к плите.  Мне всегда нравилось стряпать. А потом... мне бы обзавестись
одеждой.   Может,  я  надену  платок  и  сегодня  вечером  мы  проедемся  по
магазинам...  скажем,  Альбуфейры или даже Фаро. Правда, придется одолжить у
вас деньги - но ненадолго. Пока я не свяжусь с тетей.
     - Хорошо,  -  кивнул он.  - Начнем с обеда. Кухня в вашем распоряжении.
Если понадобится помощь, зовите меня.
     - Я сама.
     Фарли проводил ее взглядом,  вновь взял газету и тупо уставился на нее.
Его вопрос:  "Что вы  теперь собираетесь делать?"  -  подразумевал не только
ближайшие часы, но и планы Сары насчет самой себя и будущего ребенка, однако
она от такого толкования намеренно увильнула.  Возможно, черт возьми, она не
обрела еще почву под ногами,  живет прошлым.  Ничего,  время есть.  И у него
самого бывали дни,  когда в счет шло только настоящее, а о прошлом и будущем
задумываться не  стоило.  "Ведьма"!  Какая  ерунда!  Нет,  она  просто много
пережившая женщина,  у  которой по-прежнему не выходит из головы тот ужасный
миг,  когда  она  уверилась,  что  неминуемо  утонет.  Такое  не  забывается
чертовски долго.  Уж он-то знает.  Дурные воспоминания живучи,  они таятся в
укромных уголках памяти, готовые застать тебя врасплох.

     Арнолд Гедди не спеша ехал из Челтнема в Сайренсестер. Был ранний вечер
- чудесный,  апрельский,  -  когда,  как  сказал себе Гедди,  красота вокруг
внезапно так поразит тебя,  что на глаза навернутся слезы. На обочине маяком
вспыхнул  куст  молодого  рододендрона.  Неожиданно зазвучала песнь  черного
дрозда, почти до боли изысканная, а кружившая над высокими травами пустельга
застыла, трепеща кончиками крыльев, казалось, не на миг, чтобы камнем упасть
на зайца,  а навсегда.  Редкие нарциссы, отара овец, тень облака на пруду, а
справа,  за глубокой ложбиной - перламутрово-серые призраки холмов Уэльса...
все это столь ясно отпечатывалось в памяти,  что должно было бы остаться там
навечно. Но уже через несколько часов забывалось. Запамятовать нечто истинно
важное,  непреходящее легче всего,  так  же  как и  вспомнить пустячное.  Во
всяком  случае,  Арнолду  Гедди.  Возродить  в  мыслях  подробности  сделки,
заключенной несколько лет назад,  ему удавалось без труда.  Ужасы,  какие он
видел или творил сам в войну, вспоминались легко, а вот лицо, одежда и голос
женщины,  которую он  подцепил однажды ночью на  пляже в  Почитано и  сделал
своей  любовницей на  время краткого летнего увольнения из  полка,  забылись
начисто.  Возможно,  именно поэтому он  и  был хорошим стряпчим.  Помнил все
только о сделках, контрактах и договорах... Эти размышления приходили ему на
ум  так часто,  что он  даже улыбнулся.  Несколько проведенных на  войне лет
изменили его до  неузнаваемости.  Он легкомысленно пожалел истинного Арнолда
Гедди,  павшего где-то давным-давно.  Как там у Кэрролла -  "Я слезы лью,  -
сказал  ей  Морж,  -  сочувствуя тебе",  Арнолд  вдруг  расхохотался громким
счастливым смехом, что позволял себе лишь в такие минуты, как сейчас - когда
ехал в машине один.  Он радовался, что Сара жива... эта когда-то застенчивая
красивая девушка с  золотистыми волосами;  радовался,  что  она вырвалась из
монастыря.  В  добрый час,  Сара!  И еще он радовался,  что вчера не удалось
повидать полковника Брантона и  передать ему  известие,  сегодня оказавшееся
ложным.
     Джон Брантон жил на окраине Сайренсестера, в старинном каменном доме. У
него  был  большой неухоженный сад,  к  зданию вела ухабистая дорога,  почти
непроезжая  после  вчерашнего  дождя.   Когда-то  дом  Брантона  принадлежал
приходским священникам и,  по  мнению Гедди,  их духи явно не одобряют жизнь
его нынешнего хозяина - он оставит в наследство одни долги.
     Дверь Арнолду открыла очередная миссис Брантон -  сей  супружеский союз
не  был ни  освящен церковью,  ни зарегистрирован государством.  У  нее были
рыжие волосы,  все еще откровенно красивое, хотя и оплывшее лицо, а тело - и
Гедди не  стал  гасить похотливую мысль (в  конце концов,  он  холостяк,  не
связан ни  с  кем,  если не считать наездов к  одной даме в  Лондон дважды в
месяц)  -  тело  ее  как  нельзя  лучше  отвечало самым  сокровенным мужским
мечтаниям.  "Впрочем,  -  подумал  Гедди,  -  по  мне,  так  масло  на  этом
бутербродике намазано слишком толсто".
     - Арнолд!  Как  я  рада вас видеть.  -  Она подставила щеку,  и  Гедди,
поцеловав ее,  ощутил легкий запах джина.  -  Надеюсь, вы приехали не журить
Джонни за просчеты в делах? Если да, то не сейчас - он не в духе. Четыре дня
просидел на реке в Уэльсе и ничего не поймал.
     - Отнюдь, моя дорогая Долли.
     - Хорошо.  Проходите. Он ждет вас. - И она подружески подтолкнула его к
кабинету Брантона унизанной перстнями рукой.
     Джон  горбился  у  неприбранного стола,  терпеливо распутывал леску  на
спиннинге.  Когда  вошел  Арнолд,  он  встал  и  бросил  спиннинг на  диван,
заваленный рыболовными принадлежностями.
     - Проклятая "борода".  Не  один  час  потратишь,  пока распутаешь.  Ну,
хватит о  моих бедах.  Это  мелочи.  Как твои дела?  Выглядишь,  как всегда,
подтянутым  и  процветающим.   Ты  за  рулем,   поэтому  выпивку  предлагать
бессмысленно, так?
     - Да, спасибо, Джон.
     - Зато ко мне это не относится.  -  Он жестом указал Гедди на кресло, а
сам подошел к буфету,  налил себе виски.  Он был высокий, сильный, стройный,
несмотря на возраст; с продолговатым лицом, которое время, увы, не пощадило,
голубыми глазами -  они скрывались под кустистыми седеющими бровями;  сквозь
поредевшие, почти белые волосы просвечивала розовая кожа.
     Иногда,  размышлял  Гедди,  полковник  ему  явно  не  нравился,  однако
случалось,  в  противовес неприязни к  человеческим отбросам Арнолд глубоко,
искренне сочувствовал Брантону - ведь тот был когда-то порядочным человеком,
просто сбился с пути.  Джон себялюбив и жадноват - но был таким не всегда, а
перемениться к худшему его по большей части вынудили.
     - Итак,  что привело тебя ко мне? - спросил Брантон, не оборачиваясь от
буфета.  -  Боже, - кивнул он в сторону окна, - взгляни на этот сад! Платишь
смотрителю целое состояние,  а  он только и делает,  что курит в теплице.  У
моего отца на  клумбах не  было ни  травинки и  все лошади лоснились.  -  Он
повернулся к  Арнолду,  улыбнулся и тень давно прошедшей юности мелькнула на
его лице.  - Вот так проходит все земное... Ну давай, выкладывай свои дурные
вести. Или изменишь себе и поведаешь что-нибудь хорошее?
     - Увы, нет. Речь пойдет о Саре.
     - О Саре? - Брантон озадаченно поднял брови.
     - Твоей дочери Саре. Или сестре Луизе.
     - А-а...  -  Полковник сел на стол, пригубил виски и спросил: - Что она
натворила или,  наоборот,  не сделала?  А может, случай настолько серьезный,
что придется пролить крокодиловы слезы? Изобразить скорбь и прочее?
     Такой отклик Гедди не удивил.  Стряпчий пожал плечами: "Нет, все не так
просто. Ее угораздило забеременеть, и она сбежала из монастыря".
     Брантон медленно покачал головой:  "Согласись,  это  материнская кровь.
Ладно, рассказывай по порядку".
     Гедди  передал  ему  содержание  двух  телефонных  разговоров  с  отцом
Домиником,  а  закончил  так:  "Наконец она  сама  позвонила настоятельнице,
сказала,  что  здорова и  в  надежных руках,  но  где  -  не  уточнила.  Ты,
естественно, должен обо всем этом знать".
     - Почему  "естественно"?   -  В  душе  Брантона  по-прежнему  ничто  не
шевельнулось.   -   Согласно  юридической  точке   зрения,   но   никак   не
"естественно".  Из  соображений,  давно устаревших,  я  дал  ее  матери свою
фамилию,  отпраздновал свадьбу по всем правилам,  хорошо содержал жену.  Где
теперь эти деньги?  М-да... Но в мужестве Саре не откажешь - надо же, удрала
из монастыря.  Да еще и забеременела.  Что ж...  все это гены. Ее мать могла
лечь в постель с кем угодно,  лишь бы это было ей на руку.  Даже с Джорджио.
Кстати,  ему  крышка.  Несколько лет  назад он  хлебнул лишнего и  слетел на
хозяйском "Мерседесе" с дороги.  -  Джон ухмыльнулся. - Наверно, потому, что
презирал "Мерседесы". Джорджио стоял только за "Роллс-Ройс". В общем, Сара -
не моя забота. Что, цинично рассуждаю?
     - Нет,  на другое я и не рассчитывал. Но рассказать о случившемся - мой
долг. Я же твой поверенный.
     - Конечно,  и спасибо тебе,  Арнолд.  Беллмастер знает?  Она все же его
дочь.  Может быть, он о ней и позаботится? Из сострадания. Впрочем, вряд ли.
Он такой же бесчувственный, как и я.
     - Я  пытался связаться с  ним.  Но он за границей.  Пришлось оставить у
секретаря записку.
     Брантон осушил  рюмку,  тронул  нос  большим и  указательным пальцами и
медленно покачал головой:  "Мой самый опрометчивый шаг в том, что я влюбился
в мать Сары и женился на ней.  Мною просто воспользовались.  За меня,  тогда
лишь  капитана Джона  Брантона,  обещал  похлопотать сам  Беллмастер.  В  те
времена он служил в военном ведомстве. И помахал перед носом соблазнительной
приманкой.  Сулил сделать меня бригадным генералом.  И не без оснований.  Но
стоило мне клюнуть, как он обо всем забыл".
     - Условия  контракта  Беллмастер выполнил.  А  больше  тебе  официально
ничего не обещали,  - но Гедди знал, дело обстояло не совсем так. Беллмастер
мог выхлопотать для Брантона многое.  И теперь может. Впрочем, получить леди
Джин Орестон и хороший брачный контракт в придачу - одно это могло вскружить
голову молодому капитану артиллерии. "Давай обручимся! С разлукой простимся.
Но  чем заплатить за  кольцо?"  -  так,  кажется,  у  Кэрролла...  За кольцо
заплатил Беллмастер и Брантон до сих пор таскает его в носу.
     - Значит,  мне никто ничего не должен,  так,  что ли? - Брантон встал и
пошел наполнить рюмку вновь.  -  Ладно,  спасибо за  новости.  Но для Сары я
ничего не хочу,  да и не могу сделать. Она сама должна отвечать за себя. Как
я уже говорил,  у нее в жилах течет материнская кровь,  хотя Саре никогда не
стать такой двуличной ведьмой,  какой была леди Джин.  Пусть сама постоит за
себя. Боже мой, - рассмеялся он, - как все это похоже на ее мать. Умудриться
забеременеть в  монастыре!  Совершенно в духе леди Джин.  -  Полковник резко
обернулся, заговорил хриплым голосом: - Не пойми меня неправильно, Арнолд. Я
любил эту чертову бабу,  хотя знал о ней все и понимал - она исковеркала мне
жизнь.  -  Тут его настроение переменилось:  он улыбнулся,  пожал плечами, и
Гедди  показалось,  будто  Брантон отбросил старость прочь -  перед стряпчим
вновь стоял крепкий, молодцеватый капитан артиллерии, пользующийся успехом у
женщин и уважением у мужчин,  завсегдатай ночных клубов,  расторопный, смело
шагавший по служебной лестнице, пока не появился Беллмастер под ручку с леди
Джин...  стройной розово-бело-золотистой феей,  что  вскакивала на  цыпочки,
стоило Беллмастеру взмахнуть бичом. Но и он оказался не в состоянии удержать
ее.  Беллмастер сознавал - она могла уничтожить его, даже как-то признался в
этом Брантону и послал его искать защиту от леди Джин. Но тщетно.
     Гедди возвращался домой,  когда в небе уже заблистал Сириус,  а обочину
посеребрил ночной морозец.  "Интересно, - размышлял он, - как откликнулся бы
Брантон,  если бы узнал, что Беллмастер и леди Джин исковеркали жизнь и мне,
всеми уважаемому Арнолду Гедди, стряпчему из Челтнема, члену окружного суда,
который вроде бы только и должен наслаждаться мелкими прелестями и почетными
обязанностями своего положения?"  Увы,  ночной пляж в  Почитано и  звонок на
другое утро  положили этой идиллии конец,  когда виновница всему -  женщина,
чей  облик он  недавно безуспешно пытался вспомнить,  -  еще спала,  а  лучи
раннего  солнца  превращали  море  за  окном  в   живую  бирюзу  и  аметист.
"Государство,  выбирая слуг,  их  убеждениями не  интересуется.  Лишь бы они
служили ему верой и правдой", - сказал когда-то Оливер Кромвель. И был прав,
хотя  имел  в  виду  совсем иное  государство.  Гедди  оно  не  предоставило
возможность ни  выбрать,  ни даже высказать свои взгляды.  Просто приказало.
Лишь склонившись над женщиной поцеловать ее на прощанье,  Гедди понял -  она
мертва.
     Сара  Брантон лежала  в  постели без  всякой надежды заснуть -  слишком
много мыслей вертелось в голове. Днем она столько раз испытала давно забытые
радости, скромные удовольствия и вольности, что сейчас и не помышляла о сне,
а  перебирала их  в  памяти,  словно  в  спешке собранные с  морского берега
камешки,  которые теперь  нужно  внимательно осмотреть,  ничего не  упуская.
Одежда и все остальное,  что она купила,  было прилежно разложено на диване.
Фарли -  Сара еще  не  решалась называть его  по  имени (всему свое время) -
заехал в банк и снял со счета деньги. К радости Сары, вопреки ее предложению
пойти пропустить стаканчик в кафе, пока она ходит по магазинам, он остался с
ней и  в  следующие два часа ни разу не выказал скуки или нетерпения.  "Меня
все продавцы знают, - объяснил он. - Со мной вас не обсчитают. К тому же мне
нравится торговаться".  Его  и  впрямь  все  не  только знали,  но  любили и
уважали:   Сара,  шедшая  рядом  с  Фарли,  вызывала  лишь  доброжелательное
любопытство,  ни  одного  косого взгляда не  поймала она.  На  обратном пути
сделали большой крюк, чтобы отобедать в ресторане вдали от моря. Владелица и
ее муж встретили Фарли радостными возгласами и бурными объятьями; здороваясь
с Сарой,  они улыбались, окидывали ее оценивающими взглядами, но понравилась
она им или нет, понять было невозможно. "Я слыву одиночкой. Вот они и ломают
голову,  что это за красавица со мной",  -  потом пояснил он -  простодушно,
шутливо,  но у Сары слезы кольнули уголки глаз.  Красавица! После восьми лет
затворничества она  уже  разучилась думать о  внешности.  Считала себя  лишь
одной из монахинь в часовне, что сидели, преклонив колени, склонив головы, и
смиренно молились.
     За едой Фарли рассказал немного о себе;  говорил,  как всегда, легко, в
подробности  не   углублялся,   не  пользовался  любопытством  Сары,   чтобы
представить себя  в  выгодном свете.  Отец  его  отслужил на  флоте  и  стал
разводить чай в Кении. И он, и мать уже умерли. У него не было ни сестер, ни
братьев,  только горстка дальних родственников в Англии. Там он и учился, на
каникулы летал в  Африку,  в  армию пошел в Кении.  О дальнейшем рассказывал
неохотно,  заметил лишь, что много путешествовал, свободно владеет тремя или
четырьмя языками и  "...  не заработал денег,  о которых стоило бы говорить.
Нет у  меня ни  ясной цели,  ни  желания чего-то  достичь".  Он  одарил Сару
некрасивой, но искренней улыбкой.
     Издалека донесся звон церковного колокола - пробило три. В ее монастыре
сейчас начинался дневной молебен.  Правила на этот счет были строги, поэтому
монахини  безропотно спешили  в  часовню.  Сколько  раз  возникало греховное
желание  пропустить службу!  Но  Сара  всегда  преодолевала его,  повторяя с
остальными второй и третий стихи восьмого псалма:
     "Господи,  Боже наш!  Как величественно имя Твое по  всей земле!  Слава
Твоя простирается превыше небес!
     Из  уст младенцев и  грудных детей Ты  устроил хвалу ради врагов Твоих,
дабы сделать безмолвным врага и мстителя".
     Сара погладила себя по  животу под  шелком только что  купленной ночной
рубашки.  "Шелк скрывает кожу,  а  тело -  грех",  -  подумала она  и  глаза
почему-то  затуманились.  Не  от жалости ли к  самой себе?  Выражение лица и
поведение друга Фарли,  Германа,  подсказывали ей, что он понял: в последние
месяцы  она   часто  поддавалась  этому  чувству.   Неужели  она  так  плохо
разбиралась в собственном теле,  что пошла на поводу вымысла, дабы увильнуть
от жизни, которая стала невыносимой. А тот врач не раз находил предлог зайти
в  душный  склад  постельного белья,  которым  заведовала она...  скорее  по
умыслу,  чем нечаянно прикасался он к ее руке или задевал бедром,  животом в
узком проходе между узлами простыней и  одеял.  В  тот день Сара безошибочно
чувствовала:  жара -  по  складу проходили трубы парового отопления -  скоро
доведет ее  до  обморока,  как  уже  случилось однажды...  Мысль  попыталась
ускользнуть, но Сара заставила себя вернуться к мучительным воспоминаниям...
как потеряла сознание, очнулась и, хотя почувствовала, что одежды ослаблены,
он одной рукой обнимает ее за плечи,  а другой ласкает,  не нашла в себе сил
сразу открыть глаза и  остановить его,  но в  конце концов все же застонала,
тряхнула головой,  разомкнула веки, увидела его бесстрастное лицо, услышала:
"Как  вы  меня напугали.  Если обморок повторится,  я  попрошу перевести вас
отсюда".  Тут он улыбнулся и,  кажется, подтвердил опасения Сары, коснувшись
ее  щеки  тыльной  стороной  ладони.  А  потом  у  нее  пропали  месячные  и
замешательство постепенно превратилось в отчаяние".
     Сара села на кровати, тяжело вздохнула, схватилась за голову, вспомнила
выражение лица другого врача,  Германа,  разгадала его мысли - они совпали с
ее  собственными и  укрепили надежду,  которая  раньше  день  ото  дня  лишь
слабела.
     Сара встала,  накинула на  плечи халат Элен Холдерн и  распахнула окно.
Соловей приветствовал ее  чудной песней -  рыданием...  потоком переливчатых
волшебных трелей, и от их прелести у Сары сразу стало легче на душе.
     Но  тут в  распахнутую дверь спальни из  комнаты Фарли ворвался сначала
стон, а потом крик - протяжный, нескончаемый.
     Сара зажгла свет и  бросилась в  спальню к Ричарду.  Когда вбежала,  он
снова  закричал -  неистово запричитал на  неизвестном ей  языке.  Она  села
рядом,  встряхнула его за плечо,  и  он умолк.  Потом вскочил и,  не заметив
Сару, потянулся к ночнику, бормоча: "Боже... о Боже".
     Она легонько потрепала его за  щеку,  он поднял глаза -  лицо прорезали
глубокие тени от горевшего сбоку ночника.
     - Что с вами? Придите в себя, успокойтесь...
     Он согласно кивнул, опустил голову, пряча от света лицо, выпростал руку
из-под простыни и -  Сара была уверена,  он сделал это бессознательно - взял
ее за руку. Посмотрел в глаза, глубоко вздохнул, овладел собой и спросил: "Я
кричал как резаный?"
     - Приснилось что-то ужасное?
     - Пожалуй.  Извините.  -  Он улыбнулся. - Оставил дверь открытой, чтобы
услышать,  если позовете вы. А получилось наоборот. Не обращайте внимания. У
меня это давно. Возвращайтесь к себе. И не тревожьтесь. - Он сжал ее руку. -
Идите к себе. А я немного почитаю и все пройдет.
     - Вы уверены?
     - Совершенно.
     Она медленно поднялась,  не сводя с  Фарли глаз.  Сердце разрывалось от
желания что-нибудь для  него сделать.  Страстно хотелось сесть рядом,  взять
его  на  руки,  покачать,  как  ребенка,  и  не  было в  этой страсти ничего
плотского...  просто прижать бы его к себе и вычеркнуть из памяти омрачавшие
сон кошмары.
     - Может,  приготовить вам кофе?  -  нерешительно предложила она.  - Или
чего-нибудь покрепче?
     В ответ он улыбнулся,  растянув толстые губы, громко вздохнул, надул их
и сказал: "Спасибо, сестричка, не надо. Я в порядке. Правда-правда".
     Сара  вернулась к  себе.  Соловей  еще  пел,  но  теперь  его  серенаде
раздраженно вторил,  словно  жалуясь  на  что-то,  филин.  Сара  улеглась на
высокие подушки. Во тьме, в которой сливались море, земля и небо, ее обожгла
такая сильная жажда жизни,  что Сара закричала, завопила так же, как Ричард.
И  тогда уже он  пришел к  ней.  В  эту ночь он  познал ужас и  рассеять его
помогла Сара.  А теперь он сам ей должен помочь. Так уж сложились их судьбы,
так уж  им было на роду написано.  И  они это признали не вдруг.  Сара давно
чувствовала,  что все предопределено.  И неважно,  кто свел ее с Ричардом, -
Бог или дьявол. Ричард принадлежал ей и имел право требовать от нее все, что
угодно.  Такова плата за спасение от смерти,  и это так же верно,  как и то,
что Саре будет свыше указано, как служить Ричарду и любить его. Она лежала в
постели и слезы сверкали в глазах, и тело трепетало от волнения.
     Когда  Сара  проснулась,  увидела рассветное небо,  услышала похотливый
крик петуха,  увивавшегося за курами,  оказалось,  ночью ей было дано первое
знамение того,  что она совершенно свободна служить Ричарду и любить его, не
оглядываясь на прошлое.

     Близился  полдень,   Ричард  Фарли  отправился  к  Герману.   Врач  жил
приблизительно в  миле от виллы Холдернов в доме на пологом холме,  заросшем
пробковыми дубами.  Ричард выбрал тропинку в  стороне от шоссе и  двинулся в
путь,  насвистывая.  Сара  осталась  у  себя  -  решила  переделать одно  из
купленных вчера платьев.  В небе не было ни облачка, с Мончикских холмов дул
прохладный северо-западный ветер. Цвел люпин, пестрели там и сям трехцветные
вьюнки.  В траве вдоль тропинки виднелись первые лиловые орхидеи. Раз дорогу
переполз уж  -  черная чешуя сверкнула на солнце,  желтое пятнышко на голове
показалось золотым.  Вскоре Ричарду встретилась женщина верхом на муле - она
ехала, свесив ноги в одну сторону, - одарила широкой приветственной улыбкой,
озарившей ее  серое и  морщинистое лицо.  Восемь лет назад он  жил дальше от
моря и  знал в  округе почти всех.  У  небольшой хижины Ричард остановился и
поговорил с другой женщиной,  с непропорционально маленьким лицом - та несла
на  голове  пластиковую флягу  с  водой.  Издалека  пахнуло  свежеиспеченным
хлебом.
     Герман  окучивал  молодую  кукурузу,   положив  на  перевернутое  ведро
магнитофон с записями испанской гитары.
     - Молодец, что зашел, - сказал он. - Пойдем выпьем.
     Герман усадил гостя под бамбуковым навесом, принес кувшин белого вина и
тарелку черных маслин.  Наполнил стаканы и  спросил:  "Что это  тебя ко  мне
занесло?"
     - Просто решил прогуляться.
     Герман дернул себя за длинный ус и улыбнулся:  "А наша монахиня -  она,
верно, прогуляться не захотела?"
     - Нет. Перешивает новое платье.
     - Марсокс заходил.  Сказал,  ты с ней в город ездил.  - Герман запустил
маслиновой косточкой в ящерку,  и та поспешила в заросли рододендрона. - Ты,
конечно, одолжил ей денег?
     - Ничего не поделаешь... Своих у нее нет.
     - Замечательные слова.  Знаешь,  какая  женщина  тебе  нужна?  Та,  что
возьмет тебя в  оборот и  возродит твой иссякающий банковский счет.  Я  ведь
прав, а?
     Фарли кивнул и улыбнулся:  "Ты, Герман, всегда прав. Честно говоря, я и
пришел к  тебе  сказать,  насколько ты  оказался прав.  У  нее  вчера  ночью
начались месячные. Ее беременность - самообман. Ты как в воду глядел".
     - Она сама сказала?
     - Когда я  принес ей завтрак.  И  глазом не моргнула.  Выложила и  все.
Сидела такая голубоглазая, светловолосая, как подстриженная Мадонна.
     - Что ж,  отлично. - Герман пожал плечами. - И ничего удивительного. На
свете  немало  наивных  девушек,  которые считают,  что  забеременеют,  едва
мужчина  их  поцелует.   Итак,  теперь  ей  не  о  чем  беспокоиться,  можно
путешествовать свободно... без постыдного багажа.
     - Ты ее невзлюбил, верно?
     - Дело не в этом. Есть у меня на ее счет одно странное ощущение. Боюсь,
что она погубит тебя. Колдунья.
     - Ты принял сторону Марии, - усмехнулся Фарли.
     - Нет.  Но ощущение остается. Мое заветное желание - посмотреть, как ты
вежливо прощаешься с этой женщиной навсегда.  Или,  еще лучше,  женишься. На
другой.
     - Такая мысль мне и в голову не приходила.
     - В том-то и беда. Сара должна питать к тебе совсем особые чувства - ты
же спас ее.  Дело было бы проще,  если бы она,  скажем,  просто свалилась за
борт корабля.  Сказала бы  тебе спасибо -  и  все.  Но эта женщина,  видимо,
старается восполнить тобою то,  что так долго отрицала.  Восемь лет она была
монахиней и  о  близости с  мужчиной даже думать не смела.  А потом -  из-за
какого-нибудь совершенно невинного случая - вообразила себя беременной. Даже
тело свое заставила на время этому поверить и убедила себя,  будто сохранить
честь или что там еще,  можно только покончив с  собой.  Но  в  решающий миг
здравый смысл восторжествовал -  она  поняла,  что  хочет жить.  А  жизнь ей
сохранил  именно  ты...  вытащил  ее  из  пучины.  Теперь  ей  есть  за  что
ухватиться.  Есть опора...  есть человек,  которому,  по  ее убеждению,  она
нужна.
     - Ну, это уж слишком. Никто мне не нужен. Да ей и нечего мне дать.
     Герман  покачал головой:  "Тогда  зачем  ты  приперся сюда?  Обычно  ты
заглядываешь ко мне раз или два в году -  если телефон портится.  К чему эта
утренняя прогулка?"
     - Не знаю.
     - Еще  как  знаешь.  Ведь о  месячных можно рассказать,  позвонив,  или
подождать, когда я приеду к тебе сам.
     Фарли  поднял голову и  посмотрел Герману прямо  в  глаза,  улыбнулся -
тепло,  искренне,  с  восхищением:  "У тебя светлая голова,  старик.  Зря ты
всерьез не занимаешься врачеванием. Интуиция тебя бы озолотила".
     - Ни деньги, ни интуиция, - рассмеялся Герман, - не звучат, как гитара.
Ты вот послушай.  - Он кивнул на принесенный из сада магнитофон, который все
играл и играл.  -  Это Зараден.  Каждая нотка на вес золота. Ну, выкладывай,
зачем пришел.
     Сегодня утром  я  получил письмо  от  Холдернов.  В  конце  недели  они
вернутся. Муж решил участвовать в каком-то теннисном турнире в Валь-де-Лобо,
и они приедут раньше обычного.
     - Ничего страшного.  Переедешь, как и прежде, ко мне. Музыку ты любишь,
работы не боишься. Да тебя здесь кто хочешь наймет... - Герман нахмурился. -
Ах да. Как же я сразу не сообразил?.. Ты ей уже все рассказал?
     - За завтраком.  В  конце концов,  при Холдернах ей на вилле оставаться
нельзя.  Я  сказал,  что собираюсь куда-нибудь переехать,  и спросил,  какие
планы у нее.
     - Не может быть, чтобы у нее не было ни друзей, ни родственников.
     - Отец живет в Англии, но собственную дочь и знать не хочет. Все дело в
старой  семейной ссоре.  Подробности Сара  не  объяснила.  Мать  умерла,  но
осталась тетка, живет здесь на вилле в горах. - Он взболтал вино в стакане и
выпил. - Сара хочет, чтобы я отвез ее туда.
     - Так отвези и с глаз долой.
     - Не так все просто.  Пока я размышлял,  как поступить,  Сара убежала в
спальню Холдернов и позвонила тетке. Та, услышав ее голос, пришла в восторг.
Очевидно,  она знала о бегстве племянницы из монастыря.  И -  вот где собака
зарыта -  Сара сказала ей,  что  я  скоро останусь без крыши над головой,  и
старуха (впрочем,  я не знаю,  старуха она или нет,  не спрашивал) настояла,
чтобы я  пожил у  нее некоторое время.  Отказать Саре я не мог.  Доводы были
неотразимы -  "вы  столько для  меня сделали" и  прочее.  Главное,  она  так
радовалась,  что сможет наконец отблагодарить меня... В общем, я согласился.
К  тому же,  -  Фарли упрямо выпятил подбородок,  -  это на  время решит мои
неурядицы. Поживу там немного для приличия и уеду.
     - Куда?
     - Куда?  -  Фарли развел руками. - Можно вернуться в Кению. Я подумываю
об  Англии,  Америке...  Не  знаю.  С  каждым годом здешние места все больше
напоминают Блэкпул или Канны.  Та же уйма народу. - Он взял кувшин, наполнил
стаканы и,  озабоченно,  задумчиво глядя на Германа,  с горечью продолжил: -
Ведь мне,  черт возьми,  почти сорок.  А  я  еще ничего в  жизни не добился.
Ничего,  Герман.  И  не  добьюсь,  если  не  займусь делом.  У  меня,  кроме
нескольких тысяч эскудо,  машины,  одежды и  удочек ничего нет.  Даже  книги
хорошей.  Я  все вложил в ресторан и,  когда дела стали плохи...  Я подумал,
может,  уехать?  Может,  этого хочет Бог? - Он улыбнулся, воспрянул духом. -
Такова  печальная  повесть  Ричарда  Фарли,  неисправимого,  но  не  слишком
предприимчивого оптимиста.  Ладно,  начну все сначала.  И выбьюсь из грязи в
князи. Только, Боже, зачем все это?

     Гедди  вышел из  лифта на  третьем этаже отеля "Савой" и  направился по
коридору в поисках номера лорда Беллмастера. Раздражение по поводу того, что
его спешно вызвали в  Лондон,  уже прошло.  Тем более,  что он  устроил себе
небольшое развлечение в награду за скучный час,  который придется провести с
его светлостью.  "Стоит им однажды воспользоваться тобой, - размышлял Гедди,
криво усмехаясь,  - как они решают, что ты у них на крючке и побежишь бегом,
едва они поманят тебя пальцем". Впрочем, последние десять лет они беспокоили
его не часто и  не сильно.  Беллмастер,  как и  сам Гедди,  с  ними почти не
сотрудничал,  но в сетях у них оставался.  Только смерть могла освободить от
гнета Клетки.
     Повернув за угол, он натолкнулся на арабчонка - тот с улюлюканьем катил
пылесос (без сомнения,  выпрошенный у горничной),  преследовал девочку - она
со  смехом бежала впереди,  катила игрушечную тележку.  Едва Гедди дал детям
дорогу,  как  из  ближнего номера  выбежала женщина,  одетая  по-арабски,  и
закричала на них.  "Призраки имперского прошлого,  - подумал Гедди, - верно,
уже  перестали бродить  по  здешним коридорам:  их  глаза  туманят слезы  по
крушению великого государства". Слабо уловимый пикантный запах кускуса витал
в  воздухе.  Впервые Гедди отведал это африканское блюдо,  приготовляемое из
крупы на пару мясного бульона,  в Тунисе -  он был тогда молодым и довольным
жизнью капитаном артиллерии:  война позволила ему вырваться из  нотариальной
конторы отца.  В тот самый день Беллмастер -  пока еще не лично -  и вошел в
его жизнь - Гедди перевели в разведотдел. Арнолд познакомился с аристократом
после войны,  когда понадобилось уладить дело с брачным контрактом Брантона.
Его выбрали явно не случайно. Сор нельзя было выносить из избы.
     На  двери нужного ему  номера висела табличка:  "Не беспокоить".  Гедди
постучал,   открыл  Беллмастер,   приветствовал  его  крепким  рукопожатием,
изумленным взглядом и  словами:  "Мой дорогой Гедди,  как я рад вас видеть".
Дверь захлопнулась, табличка так и осталась висеть на ручке.
     Если судить по гостиной,  куда попал Арнолд,  могло показаться, будто в
номере  вообще никто  не  живет,  не  говоря уж  о  таком  аристократе,  как
Беллмастер.  Однако на буфете стоял поднос с  виски,  рюмками и  -  Гедди не
удивился,  вспомнив,  что у старика отличная память,  -  двумя бутылками его
любимой минеральной воды "Перрье". В Клетке вас всегда стремились очаровать,
сыграть на маленьких слабостях, однако не кичились этим.
     Беллмастер наполнил две рюмки и  сел напротив Гедди,  по другую сторону
низкого  стола.  Он  был  крупный мужчина,  хорошо  сохранившийся для  своих
шестидесяти  с  лишним  лет,  в  однобортном костюме  с  платиновой  часовой
цепочкой,  белая  рубашка  девственным  снегом  сияла  на  его  груди.  Годы
посеребрили волосы,  но  реже  их  не  сделали -  словом,  перед Гедди сидел
человек  значительный,  с  большими  притязаниями,  исполнить  которые  были
призваны острый ум  и  обширные знания.  Раньше Гедди  понимал,  чего  хочет
Беллмастер. Теперь же только догадывался.
     Они  выпили,  и  аристократ заговорил:  "Хорошо,  что вы  заглянули.  Я
получил вашу записку и решил,  нам стоит побеседовать.  -  Он улыбнулся, как
хороший актер на  сцене.  -  Ради прошлого.  Не  вашего,  а  моего и  других
заинтересованных людей.  Милая леди Джин - даже из могилы она заставляет нас
плясать под ее дудку. А теперь расскажите о Саре".
     Гедди скрупулезно, не давая волю воображению, сообщил все, что знал. Он
был  достаточно осведомлен о  личной и  деловой (особенно деловой) связи  ее
матери с Беллмастером,  иначе его не пригласили бы оформить брачный контракт
Брантона.
     Выслушав Арнолда,  Беллмастер спросил:  "И  никто  не  знает,  где  она
сейчас?"
     - Нет. Думаю, Сара все еще в Португалии.
     - А как насчет ребенка? Что об этом думаете вы?
     - Только то, что сказано в ее письме.
     - Забеременеть в  монастыре?!  Как она умудрилась?  Похоже на  роман из
жизни средневековья. Впрочем, дочери леди Джин по плечу и это.
     - Но вас, по-моему, беспокоит другое.
     - За что вы мне всегда нравились,  -  Беллмастер вновь улыбнулся, - так
это за  способность надавить на собеседника.  Да,  меня беспокоит другое.  У
Сары в Португалии есть тетка, верно? Не ей ли принадлежит вилла Лобита?
     - Ей.
     - Боже,  а  ведь у  меня немало связано с  этой виллой -  и плохого,  и
хорошего... словом, всякого. Однако имя тетки я забыл.
     - Она вышла замуж за  американца,  но вскоре овдовела.  Ее зовут миссис
Ринджел Фейнз.  Богата.  Много путешествует. К ее делам я никакого отношения
не  имею.  Знаю только,  что вилла завещана Саре матерью.  А  Сара,  уходя в
монастырь, отказалась от нее, как и от остального имущества.
     - Если она хоть немного похожа на мать, то начнет требовать ее обратно,
- с улыбкой заметил Беллмастер. - Как вы считаете, не поехала ли она туда?
     - Не знаю.
     - Я не спрашиваю, что вы знаете и что - нет, - нахмурился Беллмастер. -
Я интересуюсь, как вы считаете.
     В  этих словах,  в  интонации заключалась угроза.  Гедди распознал ее и
пожал плечами:
     - За Сарой кто-то присматривает.  Она ясно сказала об этом в письме.  А
считаю я вот что:  она пойдет дорожкой матери.  Научится,  как кошка, падать
только на лапы. Да, я думаю, за неимением лучшего Сара поедет к тетке.
     Лорд  Беллмастер не  спеша  погладил ладонью  подбородок и  улыбнулся с
почти ребяческим восторгом.  "Да,  да,  Гедди,  - вздохнул он, - знайте, все
осталось по-прежнему.  Вы, я вижу, ждете, когда я в этом признаюсь, но прямо
спросить не решаетесь. Ведь брачный контракт обсуждался при вас, вы слышали,
что сказала леди Джин".
     - Прекрасно помню. Она была в полном смятении. Забеременев от вас, она,
естественно или самонадеянно,  считала, что вы на ней женитесь и сделаете ее
леди Беллмастер. И капитан Брантон показался довольно дешевой заменой.
     - Вы рассказали не все.
     - Не хотел вас смущать.
     Лорд Беллмастер расхохотался,  налил виски только себе,  чему Арнолд не
удивился -  он бы все равно отказался, о чем его светлость знал, а потому не
стал тратить время на пустые церемонии.
     - Продолжайте,  -  сказал Беллмастер,  -  давайте проверим вашу память.
Вернее,  посмотрим,  такая же она цепкая, как раньше, или нет. Сами вы этого
не сделаете. Вы же человек маленький, скромный.
     Гедди улыбнулся, услышав перефразированное высказывание своего любимого
Льюиса  Кэрролла,  и,  прекрасно понимая,  что  хочет  услышать  Беллмастер,
ответил:  "Леди Джин закатила одну из своих знаменитых сцен. Живописать, как
взыграла ее ирландская кровь,  сложно да и не стоит,  милорд. Короче говоря,
леди Джин заявила, что выйдет за Брантона на условиях брачного контракта, но
вы...  но вы по-прежнему можете располагать ею как в профессиональных, так и
в личных целях... "
     - И выражения не выбирала. Спасибо, что вы их смягчили.
     -...  однако  при  первом  удобном случае,  -  продолжил Гедди,  -  она
уничтожит вас  и  внесет  сумятицу...  -  он  помолчал,  по  старой привычке
подбирая обтекаемые слова,  хотя  знал -  разговор не  подслушивается -  ...
внесет сумятицу там, где это наиболее опасно, в частности, в дела, связанные
с внешней политикой.  Но я уверен,  милорд, вы послали за мной совсем не для
того, чтобы освежить вашу память и заодно проверить мою.
     Лорд  Беллмастер молчал,  помешивая виски  в  рюмке  кончиком  длинного
смуглого указательного пальца. Он посмотрел на возрожденные пузырьки газа от
минеральной воды,  вынул  из  кармана  плоский золотой портсигар,  задумчиво
постучал  им  по  подбородку,  наконец  достал  сигарету  и  закурил.  Гедди
терпеливо  ждал.   Через  окно   невнятно  донесся  звон   мусорных  бачков,
приглушенные голоса мусорщиков-кокни.  Внезапно Беллмастер произнес: "Она не
блефовала никогда.  А случай шантажировать, сказать по правде, предоставил я
ей.  Через много-много лет.  Но не будем об этом.  Она умерла скоропостижно,
вскоре после нашего разрыва. Естественно, в Клетке кое-что предприняли, дабы
обезопасить себя.  Все ее вещи перетрясли.  Она тогда жила -  если это можно
назвать  жизнью  -  в  Португалии.  Помните,  вы  еще  любезно позволили нам
ознакомиться с ее завещанием и личными бумагами?"
     - Я поступился профессиональной этикой, что было сделано, говоря вашими
словами, в государственных интересах.
     - А  как еще я мог сказать?  -  неожиданно Беллмастер заговорил жестко,
сварливо.  "Что за бес в нем проснулся? - подумал Гедди, - Забияка и драчун,
вечно скрывавшийся под напускным равнодушием?  Нет,  скорее всего заговорило
опасение за собственную репутацию и безграничное самолюбие".
     - Леди  Джин  была  дьявольски хитра,  -  продолжал Беллмастер.  -  Она
прекрасно понимала,  что мы  перероем все ее бумаги.  Во всяком случае сразу
после ее смерти.  Как вы думаете, кто сильнее всего толкал - именно толкал -
Сару в религию?
     Гедди  притворился,  что  размышляет  над  вопросом,  хотя  ответ  знал
прекрасно.  На самом деле он анализировал все оттенки беседы с аристократом.
Хотя с  тайным миром Беллмастера Арнолд был почти не  связан,  он  не мог не
признать,  что  восхищался им,  и  потому давно научился заглядывать "под" и
даже "за" всякого вопроса,  чтобы понять, какой подспудный смысл придает ему
собеседник  -   ведь   стряпчий  знал:   если  люди  Клетки  вдруг  начинают
интересоваться очевидным - это ловушка.
     - По-моему, - ответил он наконец, - Сару толкали с двух сторон. Брантон
не  хотел  тратить на  нее  время,  и,  когда  разошелся с  леди  Джин,  она
оставалась или у матери,  или с теткой.  Леди Джин,  видимо, все-таки любила
по-своему дочь,  -  но тоже возиться с ней не хотела. В краткие каникулы она
баловала Сару как могла,  была ей истинным другом.  Думаю,  леди Джин -  без
всякой задней мысли,  что  выплыла бы  после  ее  смерти,  безвременной или,
наоборот,  долгожданной, - повлияла на дочь. Ведь она обладала романтическим
характером.  Возможно,  ей хотелось,  чтобы дочь - назло вам, милорд, - жила
праведной жизнью.
     - К  черту "назло",  Гедди.  Вы же понимаете,  куда я  клоню.  Девчонка
сбежала.  А я так и слышу,  как Джин говорит ей: "Если поймешь, что тебе там
невыносимо,  не  отчаивайся.  Уходи оттуда.  И  о  тебе  позаботятся.  Стоит
только... " Что же именно?
     - Понятия не имею, милорд.
     - А  у вас самих ничего для Сары нет?  Скажем,  ключа от ячейки в банке
или документов?  Возможно,  вам передали что-нибудь для нее уже после смерти
Джин?
     - Ничего.  И,  сказать по правде,  я  даже леди Джин не считаю хитрой и
предусмотрительной настолько,  чтобы припрятать нечто для дочери на  случай,
если та решит покинуть монастырь, и предупредить об этом еще до того, как ту
постригли в монахини.
     - Пожалуй,  вы правы.  По крайней мере,  хочется верить.  А  как насчет
полковника Брантона?
     - Если у него и есть нечто такое, разве он может вам помешать?
     - Ни в коем случае. Убрать его труда не составляет.
     - Вот именно, милорд. И учтите - последнюю фразу я не слышал.
     - Отлично. - Беллмастер встал. - Мы со своей стороны сделаем все, чтобы
разыскать девчонку.  Но  если и  вы  что-нибудь о  ней услышите -  дайте мне
знать.  Да,  вот еще что.  Я  не хотел тащить вас сюда через полстраны,  но,
надеюсь,  вы успеете хорошенько развлечься на Кадоган-сквер до отхода вашего
поезда?
     Не высказав удивления,  - а Гедди все-таки не ожидал, что Клетка до сих
пор следит за ним, - он парировал: "Мои визиты в Лондон всегда заканчиваются
приятно, милорд".
     Гедди ушел, а лорд Беллмастер Конарейский в раздумье опустился в кресло
и не спеша допил виски.  Немного поразмышлял о Гедди.  Когда он, Беллмастер,
был связан с Клеткой теснее, он пользовался молодым Гедди вовсю. Одному Богу
известно,  кто первым разглядел его ограниченные, но полезные способности, а
всего через несколько месяцев Арнолда подчинили Клетке полностью,  прибегнув
к  старому как  мир  способу.  Из  него  сделали мишень,  привлекли внимание
противников,  и те приставили к нему ту женщину -  Беллмастер даже имя ее не
забыл -  Франчину Пави.  Завязался короткий военный роман, один из уик-эндов
люди Клетки заставили Гедди провести в Почитано,  где он в ночь с субботы на
воскресенье должен  был  опоить Франчину снотворным якобы  для  того,  чтобы
выписать из ее записной книжки все адреса и телефоны, хотя в Клетке их давно
уже  знали.  Ведомство  решило,  что  чрезмерно церемониться с  Франчиной не
стоит, ее нужно без обиняков убрать - она служила двум господам. Если бы это
не  сделала Клетка,  мисс Пави рано или поздно уничтожила бы другая сторона.
Словом,  усилиями ничего не  подозревавшего Гедди  она  умерла во  сне  -  в
снотворное был добавлен яд,  -  и через четверть часа после все объяснившего
телефонного звонка Арнолда на  горной дороге в  Амальфи подобрал автомобиль.
Тогда Беллмастер находился в Лондоне и еще не знал его лично. В донесении на
Гедди говорилось:  "Реакция девять десятых". Это означало, что Гедди выказал
лишь  верхушку айсберга своих чувств.  В  его  личном деле  значилось:  "Для
полевых  условий  неприемлем.   Предложение:   работа  в  Лондоне,  а  потом
переквалификация".  Что в переводе с тарабарского означало: "Дайте ему дело,
более подходящее его способностям и уровню мышления". Итак, Гедди отозвали в
Лондон,  познакомили с  Беллмастером и заняли серьезной работой.  Словом,  в
том,  что впоследствии для заключения брачного контракта Брантона Беллмастер
воспользовался услугами именно Гедди,  не было ничего удивительного.  К тому
же он понравился и Джин, вызвал у нее доверие с первого взгляда.
     "Милая Джин,  -  подумал Беллмастер и  горестно улыбнулся,  -  ведь  ты
способна на  все".  Только слабоумный сбросил бы ее со счетов сейчас,  когда
Беллмастера собирались назначить или  послом  в  США,  или  вице-президентом
комиссии Европейского Экономического Сообщества,  а  значит,  со временем он
стал бы ее президентом просто по ротации. Ведь самолюбие толкало Беллмастера
именно к власти, к высокому чину. Денег у него хватало всегда.
     Он позвонил привратнику -  оказалось,  такси уже ждет -  и  спустился в
вестибюль.  Отпустив машину у Мэлла,  он пересек Сент-Джеймс-парк;  замедлив
шаг  на  мосту,  посмотрел,  как парочка бакланов ловила рыбу,  как взлетела
кряква,  и на мгновение перенесся на родину в Конари, в юность. Больше всего
на свете тогда ему хотелось,  чтобы поскорее умер пьяница отец и оставил ему
титул и поместье,  а еще - затащить в постель восемнадцатилетнюю Шейлу, дочь
Ангуса. Первое случилось через три месяца после его шестнадцатилетия, второе
- через девять. Вспоминать и о том, и о другом было приятно.
     Покинув парк, он попал в переулок Клетки. И немного не доходя до казарм
Веллингтона, вошел в один из домов с окнами на парк.

     В тот же вечер Кэслейк, сидя за столом в кабинете на верхнем этаже того
самого дома, куда заходил Беллмастер, читал памятную записку, которую только
что принесла его секретарша Джоун.
     Там значилось:

     "Сара  Брантон,  дочь  леди  Джин  Брантон  (в  девичестве  Орестон)  и
полковника Джона  Брантона.  Возраст -  28  лет.  Последние восемь лет  была
монахиней  монастыря  Святого  Сердца   в   Кальвире,   провинция  Альгавре,
Португалия.  Покинула монастырь,  считая себя беременной,  четвертого апреля
нынешнего года.  Связывалась с  монастырем.  Место ее нахождения в настоящее
время  неизвестно.  Имеет тетку -  миссис Ринджел Фейнз,  вдову,  живущую на
вилле Лобита,  неподалеку от Мончикских холмов. Запросите лиссабонский отдел
о розыске мисс Брантон. С ней самой в контакт не вступайте. С португальскими
властями не связывайтесь".

     Кэслейк  перечитал записку дважды.  В  Клетке  он  работал сравнительно
недавно,  поэтому имена в  записке ему ни о  чем не говорили.  Если эти люди
значатся  в  архивах  и  Кэслейку  полагалось  бы  знать  их  прошлое,   ему
представили бы список досье,  к которым следовало бы обратиться. Кэслейк был
терпеливым,   умным  молодым  человеком,   знал  свое  место  и  при  первой
возможности (а  такая ему  рано  или  поздно подвернется) намеревался быстро
продвинуться по служебной лестнице.  Он отпер ящик стола, вынул шифровальный
блокнот для лиссабонского отдела и начал кодировать телеграмму в Португалию.
     Между  тем  Гедди сидел в  вагоне первого класса в  поезде на  Челтнем,
почесывал кончик носа большим пальцем правой руки и  улыбался легкому запаху
духов,  оставшемуся на теле. "Арпеж" французской фирмы "Ланвен", - определил
он. - Итак, в Клетке о моей любовнице знают... Ну и пусть". Беллмастер почти
не  изменился,  разве  что  начал слишком явно  высказывать свои  намерения.
Забавно,  если  леди  Джин  встанет из  могилы  и  с  дьявольской хитростью,
присущей ей при жизни, начнет преследовать Беллмастера и мстить ему.




     В широком прохладном коридоре висел написанный маслом портрет леди Джин
Брантон. На картине она стояла на верхней ступеньке короткой лестницы. Сбоку
из  каменной  вазы  ниспадала герань,  сквозь  трещины  в  каменных ступенях
пробивался очиток -  его золотистые цветочки подчеркивали красоту волос леди
Джин -  по прихоти художника они развевались под воображаемым бризом.  Он же
подхватил и  легкое перламутровое платье,  оно облегло руки и  бока женщины,
проявило ее гибкое стройное тело. И хотя открытыми оставались только кисти и
лицо леди Джин,  она  застыла в  столь чувственной позе,  что казалась более
обнаженной,  чем  если  бы  позировала нагишом.  Ее  талию охватывал золотой
ремень,  вернее,  пояс  чудесной работы,  усыпанный драгоценными камнями,  с
большой  пряжкой  в  виде  двух  купидонов,  протянувших друг  другу  пухлые
ручонки.  От пояса глаз нельзя было оторвать, хотя чувствовалось в нем нечто
определенно вульгарное,  пошлое.  Сходство с  дочерью ощущалось,  но слабое.
Леди  Джин  своей  красотой  словно  вызов  бросала.   Ее  улыбка  искушала,
коралловые губки соблазняли,  голубые глаза недобро усмехались,  тело просто
источало высокомерие.  "Очаровательная ведьма, - мелькнуло в мыслях у Фарли.
- Перед такой никому не устоять".
     Он отвернулся от картины,  прошел на веранду - отсюда открывался вид на
склон,  спускавшийся к  далекому морю за  деревьями.  Хотя вилла Лобита была
невелика,   строили  ее,   с   расходами  не  считаясь:   снабдили  открытым
подогреваемым бассейном,  фигурным парком на  юге,  а  на западе -  дорогой,
обсаженной рожковыми деревьями и  инжиром.  У истока дороги стояла небольшая
сторожка  -   в   ней   круглый  год   жили  шофер-садовник  и   его   жена,
домоправительница.  По  стилю  вилла  напоминала марокканские строения:  все
спальни и две ванные - на втором этаже, каждая спальня со своим балконом. На
первом  этаже  юго-восточного  крыла  -   длинная  лоджия,  где  можно  было
насладиться утренним солнцем и  спрятаться от  солнца дневного.  А  еще  там
находились кабинет-библиотека,  кухня  и  комнаты  личной  служанки хозяйки.
Сейчас они были свободны.
     Размышляя обо всем этом,  Ричард побрел к бассейну. Когда два дня назад
они подъехали к вилле,  Фарли остался в машине, а Сара пошла поздороваться с
тетей.  Из приоткрытой входной двери доносился разговор -  но не с тетей, а,
как оказалось,  с домоправительницей. Вскоре Сара вместе с ней показалась на
дорожке и по-английски известила, что тетя неожиданно уехала в Америку и они
могут жить на вилле сколько захотят. Теперь он улыбнулся воспоминаниям: Сара
тогда явно солгала и даже не попыталась сделать обман убедительным, приписав
"неожиданный"  отъезд,   например,   визиту   к   больному  или   умиравшему
родственнику или хотя бы  спешным денежным делам.  Ричард потихоньку начинал
понимать ее.  Стоило ей  вообразить что-нибудь,  как это становилось для нее
реальностью.  Она во  что бы  то  ни  стало хотела взять Ричарда с  собой на
виллу,  знала - тетки не будет, а потому сочинила ее присутствие, дабы он не
мог  отказаться.  Возможно,  сквозь годы  ее  монашества пробились отголоски
аристократического воспитания, которое требовало покровительствовать Ричарду
некоторое время,  собрать его  в  путь и  вежливо распрощаться.  Это  его не
обижало -  он и сам считал себя перелетной птицей. Сара сорвала его с места,
и  он не спешил расстаться с кочевой жизнью.  Вилла Лобита -  лишь временное
пристанище, долго он здесь не задержится.
     Ричард подошел к  бассейну как раз тогда,  когда Сара выходила из воды.
Она  замерла  на  парапете,  улыбнулась,  помахала рукой  и  стала  вытирать
полотенцем голову - волосы уже немного отросли и теперь делали ее похожей на
мальчишку.  Со дня приезда Сара по утрам и  вечерам купалась в  бассейне,  и
Фарли спрашивал себя,  не хотела ли она этим убить в себе остатки страха или
неприятных воспоминаний о  проведенных в  воде часах.  Из купальных костюмов
она выбрала самый непритязательный -  цельный, голубого цвета. Глядя на нее,
Фарли решил,  что  она  все-таки  похожа на  мать  -  такая же  полногрудая,
узкобедрая,  только  на  лице  не  было  материнского насмешливого задорного
сознания собственной красоты.  Увидев,  что Фарли разглядывает ее,  она, как
обычно, отвернулась, накинула халат.
     На  столике  под  зонтиком  от  солнца  домоправительница поставила  им
несколько бутылок, банок, рюмки и стаканы. Сара села и спросила: "Что будете
пить, Ричард?"
     Впервые она назвала его так по дороге на виллу.
     - Пиво,  пожалуй.  Спасибо...  Сара. - Самому Ричарду не очень хотелось
обращаться к ней по имени.  "Почему?  -  спрашивал он себя.  -  Потому,  что
близко знакомиться с  "ведьмой" нельзя...  а  лучше ее  имя  не  произносить
вообще?"
     Он  сел,  отхлебнул пива и  решил высказать все,  что  беспокоило его с
самого утра.  Готовясь набить трубку,  он  начал:  "Я  бы хотел поговорить с
вами... начистоту о наших отношениях".
     Сара натянуто рассмеялась:  "Удивительно,  но и  я  хотела поговорить с
вами откровенно.  Мне не нравится...  в  общем,  я не могу,  когда мы что-то
скрываем друг от друга".
     - Так кто же начнет? - усмехнулся Фарли. - Может, бросим жребий?
     - У вас очень серьезные соображения?
     - Нет. Но высказать их необходимо.
     - А у меня - серьезные. И я хочу снять этот груз с души.
     - Тогда вы и начинайте.
     - Спасибо.  -  Она  взяла две  коктейльные соломинки и  стала рассеянно
заплетать их в колечко.  - Речь пойдет о нашей поездке сюда. Я обманула вас.
Но обман был крошечный,  поэтому сначала показался неважным. А потом, как ни
странно,  я поняла: вы так много для меня значите, сделали столько хорошего,
что я  вам лгать не могу -  даже по мелочам,  даже во спасение.  Я  и впрямь
говорила с  тетей  по  телефону из  виллы  Холдернов,  и  она  в  самом деле
согласилась нас принять с радостью.  Но так случилось,  что в тот самый день
она улетела в Америку -  через Лиссабон и Лондон. Словом, она заявила: раз я
покинула монастырь,  она  больше не  считает виллу  своей.  Ведь  раньше она
принадлежала мне. Разве я не говорила вам?
     - Нет.
     - Я отписала ее тете, когда уходила в монастырь.
     Фарли раскурил трубку и  задул спичку:  "Отчего вы не признались сразу?
Что бы это изменило?"
     - Я  боялась,  вы  не  поедете.  Понимаете,  мы  только вдвоем на  этой
вилле...
     Он  расхохотался:  "Вы отстали от  времени на  восемь лет,  по  крайней
мере...  И  разве  я  похож на  ловеласа,  который запросто прыгает в  чужую
постель?"
     - Ничего  подобного.   Напротив,  это  я  побоялась  показаться  вам...
навязчивой.  Видите ли,  я очень многим обязана вам и, конечно, хочу вернуть
долг. И верну. Должна вернуть!
     - По-моему,  такие рассуждения завели вас слишком далеко,  -  улыбаясь,
заметил Фарли. - Допустим, я спас вам жизнь и вы чувствовали себя обязанной.
Вам не хотелось терять меня из виду,  не отблагодарив.  Однако вам казалось,
что  здесь  вдвоем  без  тети  мы  разрушим  равновесие,   начнем  создавать
отношения, которые заведут нас... в постель?
     Когда Сара вскинула на Ричарда глаза,  он угадал в них слезы. Сказанное
показалось ему глупым.  Противоречивым...  исполненным бессмысленной женской
логики. Словно прочитав его мысли, она всхлипнула и сказала: "Не знаю, что я
подумала.  Все перепуталось.  С  вами я  чувствовала себя такой счастливой и
благодарной,  что очень боялась чем-нибудь все испортить.  Да и  не хотелось
мне с вами расставаться".
     Минуту-другую Фарли  молчал.  Пытался выбраться из  лабиринта мыслей...
потом,  вспомнив пережитое Сарой,  взял  девушку за  руку,  тихонько сжал  и
произнес: "Забудем об этом. Да, вы немного сплутовали. Но это пустяки".
     Она медленно подалась вперед,  хриплым, почти резким голосом, в котором
зазвучало вдруг сильное чувство,  сказала:  "Я хотела привезти вас сюда,  на
виллу,  что когда-то  принадлежала мне.  И  отблагодарить вас.  А  это можно
только здесь. Я не могла не привезти вас. И, пожалуйста, не спрашивайте пока
больше ни о  чем.  -  Она встала,  туже завернулась в халат и продолжила:  -
Прошу,  не говорите того,  что хотели сказать,  -  я и сама догадываюсь.  Вы
спасли мне жизнь.  Так не лишайте меня права отблагодарить вас. Я должна это
сделать  и  сделаю.  -  Сара  подошла  к  Ричарду  и  со  слезами на  глазах
склонилась,  тронула его лоб губами. - Пожалуйста... я прошу совсем немного.
Только исполнить свой долг.  А  для этого нужно лишь съездить в Лиссабон.  -
Она неожиданно улыбнулась, пальцами вытерла слезы под глазами и отвернулась,
сказала:  - Я пойду приготовлю обед. Сегодня суббота, Марио с женой уехали в
город за покупками".
     Оставшись один,  Фарли потянулся было к пиву,  но передумал, налил себе
джина с вермутом.  Выпил и вздохнул.  А впрочем, стоит ли вздыхать? Идти ему
некуда,  живет он  здесь ни  о  чем не  заботясь,  на лоне чудесной природы.
Может,  Сара права-таки?  Она и впрямь ему многим обязана. Он прикрыл глаза,
поднял голову,  подставил лицо солнцу.  Не время ли хорошенько оглядеть себя
со стороны и отбросить все то,  что делало его "беззаботным, славным малым"?
Люди издавна пользовались его добротой,  а он только ушами хлопал.  Разве не
интересно,  не заманчиво переделать самого себя?  И  если Сара считает,  что
обязана его отблагодарить,  зачем перечить?  Впрочем, он даже представить не
мог,  как она это сделает.  При чем тут Лиссабон? Возможно, у нее там тайный
счет в банке - открыла, уходя в монастырь.
     В тот же вечер,  когда они сидели на небольшой веранде,  пристроенной к
южной  стене  огромной гостиной,  Сара  -  что  уже  не  удивило Ричарда,  а
позабавило - вернулась к разговору без всякого смущения.
     Солнце стояло низко на  западе,  его красные лучи воспламеняли верхушки
эвкалиптов на склонах холма. На висевшей на веранде вазе с лобелией отдыхала
бабочка.  Сара  была  в  легком  длинном  платье  голубого шелка,  с  рядком
перламутровых пуговиц спереди,  под высоким отложным воротничком. Восемь лет
в  монастыре приучили ее стесняться собственного тела,  поэтому Ричард редко
приходил к  бассейну,  когда она  купалась там.  Глядя,  как  Сара рассеянно
потягивает апельсиновый сок,  он догадывался -  она подготовила целую речь и
вот теперь хмурится,  ждет подходящего мгновения или слова, которое настроит
разговор на откровенность.  Не успел Ричард решить,  стоит ли помогать Саре,
как она вдруг выпалила: "Мне нужно поговорить с вами о себе и о вас тоже. Вы
не против?"
     Не сводя глаз с бабочки,  которая, сидя на цветке, медленно открывала и
закрывала крылышки,  он ответил: "Нет. - И, взглянув на девушку, продолжил с
улыбкой:  -  Вы  все  равно  бы  высказались,  верно?  Мне  уже  понятно это
решительное выражение на вашем лице".
     Она  улыбнулась в  ответ,  быстро опустила глаза  и  расправила платье,
произнесла:  "Выслушайте меня. Может, я стану говорить путано. Но главное вы
поймете - то, что я узнала сама или услышала от других".
     Он откинулся на спинку кресла и стал слушать,  глядя,  как солнце,  все
больше  скрываясь за  краем  земли,  превращало небо  из  дымчато-красного в
бледно-золотистое и зеленоватое.  Вскоре ему пришлось мысленно признать, что
Сара - отменная рассказчица: редко отступает от временного порядка событий и
не отвлекается на несущественное. Возможно, исполненная ясных обязанностей и
четкого  распорядка жизнь  в  монастыре  научила  ее  выделять  главное,  не
придавая внимания пустякам.
     Ее  мать  вышла замуж за  богатого офицера,  который по-прежнему жил  в
Глочестершире.  Через два  года  после рождения Сары они  развелись,  но  не
"расплевались",  так что отец часто приезжал к дочери и бывшей жене.  Первое
время после развода они с матерью кочевали...  Париж,  Флоренция, Рим, Каир,
Мадрид... но домом считали виллу Лобита. Мать часто оставляла здесь Сару под
присмотром няни или гувернантки,  потом отправила в  школу во  Флоренции,  а
после - в интернат при одном из монастырей Лиссабона. С раннего детства Сара
почему-то считала, что станет монахиней.
     - Теперь я уверена - эту мысль вселила в меня мать, в противовес своей,
очень светской жизни.  Я знала,  у нее были любовники,  всегда богатые,  она
обожала мирские утехи, - но в глубине души сознавала, что грешит, - и меньше
всего на свете хотела,  чтобы я  пошла по ее стопам.  Лет с четырнадцати она
вдохновляла и  направляла  меня  на  религиозный путь.  И  мне  самой  стало
казаться,  будто  я  мечтала  о  монашестве  всегда,  а  потому  никогда  не
оспаривала этот выбор.
     Однако матери так и не удалось увидеть дочь монахиней.  Когда Саре было
шестнадцать лет,  мать неожиданно заболела,  и  дочь привезли к ней на виллу
Лобита из интерната в Лиссабоне.
     - Когда я  приехала,  то поняла -  ее дни сочтены.  Хотя в  этом она не
признавалась никому,  даже  самой  себе.  Она  умела изгонять неприятные или
нежелательные мысли.  Ведь в  ее жизни бывали не только бурные времена,  дни
напоказ,  но и скрытые,  тайные. В тот раз она о себе почти не говорила. Все
обо мне беспокоилась...  в основном о моем будущем пострижении в монахини. И
у меня,  наивной девчонки,  сложилось-таки впечатление, будто мать, понимая,
видимо,   что  перестаралась  с  моей  религиозностью,   пыталась  дать  мне
возможность передумать.  Но когда я твердо заявила, что хочу только одного -
служить Господу,  она возликовала.  Может, и не стоит так говорить, но мать,
вспоминая собственную жизнь,  здорово утешалась,  зная,  что ее  дочь решила
посвятить себя Богу, и это... словом, это откроет путь на небеса и ей самой.
О,  как трудно заявлять такое о матери...  но,  по-моему, я разгадала ход ее
мыслей.  И  всеми силами старалась угодить ей.  К  тому же я и впрямь желала
стать монахиней. Боже, как долог и нуден мой рассказ... Но мне очень хочется
объяснить вам все.
     Когда Сара чуть-чуть отвернулась от Ричарда,  он заметил,  как у  нее в
глазах блеснули слезы. Потом посмотрел на склон за верандой, услышал дробную
птичью  трель  в  зарослях  олеандра.   Тихо  сказал:  "Ничего,  ничего,  не
торопитесь",  -  вновь взглянул на Сару, и, оказалось - она смотрит на него,
промокает уголки глаз краешком носового платка -  и  невпопад подумал,  что,
когда ездили в город, она забыла купить косметичку.
     - Короче,  я заявила матери,  что в своем намерении уверена совершенно.
Прекрасно помню -  она сидела тогда в кресле у бассейна, закутавшись в плед,
хотя стоял июнь.  Она сказала мне - помню дословно: "Совершенная уверенность
в шестнадцать лет,  так же как совершенная уверенность в лошади,  на которую
ты поставила,  -  а мать обожала скачки,  -  может подвести.  Поэтому я хочу
кое-что сказать тебе по секрету,  которым ты не должна делиться ни с  кем до
тех пор,  пока не захочешь вернуться в  мир из монастыря.  Ты знаешь,  Орден
потребует отречения от всего имущества?" Конечно,  я знала, еще бы не знать.
Когда мать умерла, - вскоре после нашей беседы, - я унаследовала эту виллу и
очень много денег... "
     И  Сара объяснила,  но  уже  бесстрастно,  как  отписала виллу тете,  а
остальное отцу,  не потому,  что была связана с ним узами дочерней любви,  а
потому,  что не хотела обидеть его,  отдав деньги на сторону.  Заметив,  что
Сара отвлеклась,  Фарли спросил: "Так что же сказала вам мать? Конечно, если
не хотите открыться мне, не надо".
     - Да,  да,  Ричард, конечно, я хочу, чтобы вы все знали. Здесь и зарыта
собака.  Видите ли,  я  понимаю -  денег у  вас мало.  А вы многого могли бы
добиться.  И я хочу вам помочь. Вы уже знаете, почему. Не стоит повторяться,
верно?
     Фарли  улыбнулся.  Мысли  Сары  утратили логику  и  последовательность,
однако ее искреннее замешательство тронуло - он ощутил, как сильно хочет она
его отблагодарить.  А  сам он -  если не считать недавнего укола самолюбия -
слушал ее  равнодушно.  Что  она могла дать ему,  если,  уходя в  монастырь,
отказалась от  всего?  Сознавая,  что ей  понравится,  если он назовет ее по
имени, Фарли сказал: "Сара, не надо обо мне. Сейчас хотя бы. Что вам сказала
мать?"
     - То,  что я  так до конца и не поняла.  И когда мать высказалась,  мне
показалось, будто она и сама об этом пожалела, в лице переменилась. Она ведь
была красива.  Даже в  болезни.  Но  вдруг как будто постарела и  с  горечью
заметила:  "Жизнь невозможно предсказать. День за днем за тебя борются Бог и
дьявол и  ты в их руках.  Я просто хочу,  чтобы ты знала:  если вернешься из
монастыря в мир, милостыню тебе просить не придется. Мне, в отличие от тебя,
никому обеты давать не нужно.  Кроме меня у тебя есть только тетя и отец. Но
он и  пальцем ради тебя не шевельнет,  а  тетя старше меня на десять лет и к
тому времени может умереть". А потом во всем призналась.
     Сара умолкла.
     Виллу окутывали сумерки,  на небе показались первые звезды.  То тут, то
там ночное небо пронзал свет фар поднимавшихся наизволок автомобилей.
     - В чем она призналась? - мягко спросил Ричард.
     - В  том,  что  я  должна  поехать  в  Лиссабон  и  попросить у  Мелины
оставленное мне,  причем, если я с умом воспользуюсь им, этого хватит на всю
жизнь.
     - Звучит туманно. Кто такая Мелина?
     - Она  была  служанкой моей  матери.  Вышла  замуж  за  Карло,  шофера,
которого мы  наняли,  когда Джорджио ушел.  Теперь они оба не служат больше,
открыли небольшую гостиницу в  Эсториле.  Так что,  -  она поднялась и вдруг
весело улыбнулась, - нам нужно только съездить туда и взять то, что завещала
мне мать.  Это или деньги,  или нечто очень ценное, и я хочу отдать его вам.
Вы ведь не откажетесь, верно?
     Фарли тоже встал.  Время от  времени ему  казалось,  что с  той минуты,
когда он услышал крик Сары в ночи, он попал в новое измерение, в другой мир,
где бродил теперь с  тоской по старому,  раз навсегда заведенному жизненному
укладу,  такому привычному.  А  теперь -  беременная и  вовсе не  беременная
монахиня,  сбежавшая из монастыря,  обманом привозит его на роскошную виллу;
непонятные слова  ее  матери,  прожившей на  редкость  бурные  годы,  слова,
пересказанные  дочерью,  -  девушкой  с  телом  женщины.  Эта  Сара  Брантон
присосалась к нему, как принцесса Сабра к святому Георгию, когда тот спас ее
от дракона, и хочет отдать ему если не саму себя, то хотя бы все, что имеет,
а  он желает одного -  выслушать слова благодарности и отчалить.  В этот миг
его мозг пронзила мысль - верная или нет, он не знал - о том, что, возможно,
Сара по-прежнему живет тем сном наяву, который начался, когда ее вытащили из
моря и бросили,  обнаженную,  на дно шаланды поверх скользких тунцов. Ричард
решил   при   первом   удобном   случае   рассмотреть  портрет   леди   Джин
повнимательнее:  он  явно  проглядел в  ее  глазах  оттенок  безумия,  столь
свойственного ирландкам.
     - Я выпью еще, - произнес Ричард. - А вы?
     Не глядя на него,  Сара ответила:  "Нет,  спасибо. Значит, вы не хотите
ехать в Лиссабон?"
     - Отчего же?  -  неожиданно для себя ответил он.  - Хочу. Но считаю, вы
должны подготовиться к разочарованию.  Нет, нет, я к вашей матери отношусь с
почтением.   Но  когда  человек  умирает...  он  часто  выдает  желаемое  за
действительное.
     Сара повернулась и  упрямо взглянула на  Ричарда:  "Моя мать оставалась
холодно-трезвой.  Впрочем,  я вас понимаю.  Вы хотите отвязаться от меня.  Я
слишком назойлива.  Но  больше такой не  буду.  Честное слово.  Я  хочу лишь
подарить вам то, что завещала мать. Я чувствую - хранящееся у Мелины поможет
вам начать жизнь сначала.  Это осчастливит меня и сделает независимым вас...
"
     Сраженный умоляющим и  вместе с  тем решительным выражением на ее лице,
Ричард осторожно,  бережно взял Сару за подбородок, склонил голову, легонько
поцеловал и нежно сказал:  "Да,  осчастливить вас было бы здорово,  хотя я и
сейчас независим. Словом, я выпью еще и когда-нибудь мы поедем в Лиссабон".
     - Завтра?
     Он  громко расхохотался над  ее  нетерпением.  Но  когда  пошел  прочь,
услышал ее прерывавшийся от радости возглас:  "Завтра!  Завтра, да?!" - и не
останавливаясь,  ответил:  "Будь по-вашему,  мисс Сара Брантон.  Завтра, так
завтра".

     Стоял  воскресный  полдень,  в  парке  прогуливались люди.  На  клумбах
зацветали тюльпаны.  Лебедь  на  пруду  вытянул  шею,  подставил грудку  под
солнечные лучи и,  не пытаясь взлететь, забил от наслаждения крыльями. Индус
в  красной  шапочке  и  белых  кроссовках  кормил  уток  хлебными  крошками.
Негритянка,  которую он  держал под  руку,  вдруг  притянула его  к  себе  и
поцеловала.  "Весна,  -  подумал Кэслейк,  -  настоящая весна".  Был бы он в
Барнстепле,  он бы взял удочку и пошел на крутой берег реки рыбачить, свозил
бы  Маргарет в  ресторан,  а  потом уединился с  ней  в  машине где-нибудь у
песчаных холмов...  Переписка между ними замерла,  чего Кэслейк и добивался.
На его поприще о любовных связях лучше забыть.  Всему свое время.  А пока...
если приспичит,  можно снять девочку и  за  деньги.  Но  сейчас ему хотелось
другого - этой работы, этого кабинета, и провидение помогло - будучи сыщиком
в  Барнстепле,  он встретился со случайно оказавшимся там Куинтом,  произвел
хорошее впечатление и вскоре оказался здесь, в Лондоне.
     Он  положил руку на телефон,  собираясь позвонить Куинту,  но решил еще
раз перечесть только что расшифрованное донесение из Лиссабона.

     "На ваш запрос ОХ  137.  Сара Брантон.  Проживает в  Мончике,  на вилле
Лобита,  принадлежащей миссис Ринджел Фейнз, которая отбыла в США за два дня
до  приезда  Брантон.  Последняя  прибыла  в  сопровождении  Ричарда  Фарли,
предположительно гражданина Великобритании.  О  нем  самом  расследования не
проводилось.  Ждем  указаний.  Будем следить за  Брантон до  получения новых
распоряжений".

     Кэслейк позвонил Куинту и  услышал:  "Я ухожу,  так что читайте прямо в
трубку".   Различив  в  дыхании  начальника  астматические  хрипы,   Кэслейк
улыбнулся.  Астма  способна  сразить  человека в  любую  минуту,  и  в  один
прекрасный день  Куинта  отстранят от  должности,  а  пустоту  заполнят  им,
Кэслейком.  Он  отчетливо,  не спеша,  прочитал донесение.  Куинт помолчал и
сказал: "Пусть выяснят все об этом Фарли. Но с португальцами не связываются.
И  вы  со  своей  стороны узнайте о  нем,  что  можно.  Авось  что-нибудь  и
проклюнется.  Какого черта они не  сообщили,  -  хотя бы  приблизительно,  -
сколько ему лет?  Возможно,  он воевал или служил в нашей армии. Поройтесь в
архивах Министерства обороны. Хорошо?"
     - Слушаюсь, сэр.
     Он  положил  трубку  и  принялся  составлять шифровку  в  Лиссабон,  не
позволяя  себе   рассуждать,   почему   этой   Сарой   Брантон   вдруг   так
заинтересовались. Если будет нужно, ему сообщат.

     Выехали после завтрака.  Фарли вел машину умело.  Так же,  догадывалась
Сара,  он  делал все,  за  что бы  ни  брался:  уходил в  работу с  головой,
отдавался ей без остатка. Боясь отвлечь его, она почти не раскрывала рта. Да
ей,  признаться,  и не хотелось говорить -  ведь она была счастлива.  Не раз
ездила Сара по этой дороге в детстве: сначала ее возил Джорджио, а потом муж
Мелины Карло Спуджи.  С Джорджио ей бывало одиноко -  на вопросы он отвечал,
но  сам  разговора не  завязывал.  Его волновали только дорога,  да  любимый
"Роллс-Ройс",  подчинявшийся ему безропотно.  Казалось,  Джорджио никогда не
снимал ливрею,  не отходил от машины ни на шаг, там и спал. Сара улыбнулась.
Карло совсем другой.  Трещал,  как сорока, по малейшему поводу и очень любил
отпускать  оскорбительные  шуточки   о   запряженных  мулами   повозках  или
автомобилях,  которые обгонял.  Коренастый, похожий на гориллу коротышка, он
сумел завоевать сердце статной темноволосой красавицы Мелины тем,  что играл
под ее окнами на гитаре,  когда уезжала мать.  А иногда, ради забавы - Карло
знал:  Сара тоже любит слушать его,  а  по  характеру был добр и  щедр -  он
останавливался и  под ее окном и,  прежде чем прокричать "доброй ночи",  пел
короткую  серенаду.  Ему  удалось  понравиться даже  отцу,  едва  терпевшему
Джорджио.
     Молчание Ричарда не  угнетало Сару  -  оно  ведь  здорово отличалось от
молчания Джорджио. В мыслях о нем, а часто и в беседах она обращалась к нему
по имени.  А он называл ее Сарой изредка.  Только хорошенько подумав. и, как
она  догадывалась,  с  вполне  определенными добрыми намерениями.  Если  она
расстраивалась,  -  а  ей надо научиться держать себя в руках,  ведь Ричарда
беспокоит ее малейшее волнение,  - он точно знал, когда утешить ее и назвать
не сестрой Луизой,  а Сарой.  Удивительно,  сколь далекой ей казалась теперь
совсем недавняя жизнь.
     Вскоре  после  полудня они  миновали Лиссабон и  поехали к  Эсторилю по
дороге вдоль берега. Гостиница Карло и Мелины располагалась недалеко от моря
у  главной площади.  Когда Фарли остановил машину,  Сара спросила:  "Хотите,
пойдем вместе?"
     Он покачал головой и,  выуживая из кармана трубку,  сказал:  "Нет,  это
ваше дело. А я посижу, покурю".
     Сара  вошла в  гостиницу.  Холл  был  пуст,  но  в  столовой,  куда она
заглянула сквозь стеклянные двери,  сидело много народа - там подавали обед.
Пустовал и столик дежурной.  Сара нажала кнопку звонка,  и в холл вышла сама
Мелина.  Некоторое время она вежливо оглядывала Сару, потом сказала: "Слушаю
вас,  сеньорита".  Она немного растолстела за годы, проведенные в гостинице,
но красоты не потеряла - так же как и темных волосков над верхней губой.
     - Мелина, - тихо произнесла Сара, - ты не узнаешь меня?
     Мгновение  лицо  бывшей  служанки  оставалось бесстрастным.  Потом  она
ахнула, всплеснула руками и воскликнула: "О, нет, нет! Неужели?!"
     И  не  успела  Сара  кивнуть,  как  Мелина  бросилась к  ней,  обняла и
поцеловала.
     Ее искренняя радость передалась и Саре,  обе всплакнули. Мелина провела
ее к  себе,  усадила в кресло,  отступила на шаг,  оглядела с головы до ног,
вновь обняла и засыпала вопросами. Обедала ли она? Сара, зная, что Ричард не
хочет  встречаться  с  Мелиной,  ответила  утвердительно.  Может,  стаканчик
портвейна? Сара отказалась.
     Вдруг глаза Мелины округлились,  а  руки  повисли,  как  плети,  и  она
пробормотала: "Но... но как же монастырь?"
     С  изумившим саму  себя  спокойствием Сара  ответила:  "Я  оставила его
навсегда.  Из меня монахиня никудышная.  Но, пожалуйста, Мелина, дорогая, не
спрашивай меня больше. Когда-нибудь я приеду к тебе и все расскажу".
     - Не оправдывайся,  - живо откликнулась Мелина. - Я все понимаю. Не раз
говаривала я  твоей матери,  что эта жизнь не  для тебя...  умоляла ее  тебя
разубедить. Ты не обязана мне ничего рассказывать. Кстати, я знаю, за чем ты
приехала. Подожди.
     Пока Мелины не было,  Сара подошла к  окну.  Ричард переставил машину в
тень  под  акацию.  Вскоре  Мелина вернулась,  прижимая к  груди  сверток из
коричневой вощеной бумаги, перевязанный толстой веревкой с синим сургучом на
узлах.
     - Кто  привез  тебя  сюда?   -   спросила  Мелина  со  свойственной  ей
проницательностью.
     - Один мужчина.  Истинный друг.  Он  спас мне  жизнь,  когда я  ушла из
монастыря. И не спрашивай больше ни о чем. Однажды расскажу все сама.
     - А я и не любопытствую.  Не мое это дело. Я даже рада, что Карло уехал
к друзьям - он ведь об этом, - Мелина постучала пальцем по свертку, - ничего
не знает.  А я знаю одно -  этот сверток мне оставила твоя мать,  на случай,
если ты когда-нибудь ко мне обратишься.
     - А если бы я не приехала?
     - Я  должна была хранить его вечно,  но  не вскрывать,  а  в  завещании
указать, чтобы его сожгли, тоже не вскрывая. Странная просьба, но, по-моему,
твоя мать чувствовала -  ты  приедешь за  ним.  Так и  случилось.  А  сейчас
порадуй меня - обещай навестить, когда устроишь свою жизнь.
     - Обещаю.
     - Отлично.  Я  рада,  что ты  больше не  монахиня.  -  Она расплылась в
улыбке. - Затворничество - это не про тебя, ты все же чем-то похожа на мать.
     Сара  вернулась к  автомобилю,  Фарли вышел навстречу и,  словно личный
шофер,  усадил ее на переднее сиденье,  сел за руль,  завел мотор, произнес:
"До виллы далеко, приедем поздно. Хотите, поедим где-нибудь по дороге?"
     - Нет, спасибо, Ричард.
     - Ладно.
     Они  тронулись в  путь.  Сара сидела бок  о  бок  с  Ричардом,  сверток
положила на колени.  Фарли,  конечно, заметил его, но виду не подал. "В этом
весь Ричард,  -  подумала Сара.  -  Чувствую,  не верит он,  что я  способна
отблагодарить его".  Он,  по-видимому,  считал ее слова - а теперь она могла
быть сама с собой откровенной -  новым проявлением истерии, уже загнавшей ее
однажды в  море.  Добродушно поддакивал ей,  но всерьез не воспринимал.  Она
ощупала сверток,  но  угадать,  что в  нем,  не  смогла.  И  вдруг с  ужасом
подумала:  "А что если там хлам, который не стоит ни гроша? Что, если мать и
впрямь была не в себе,  когда договаривалась с Мелиной?" Ей вспомнилось, как
в   предсмертные  дни   разум   вдруг  отказывал  матери  и   она   начинала
заговариваться.  Сара живо представила,  как мать набивает сверток всем, что
попадается под руку.
     - Удивительный случай  приключился со  мной  в  Эсториле,  -  заговорил
Ричард неожиданно. Рассказ о нем вас позабавит. Однажды я провел там неделю.
Знаете, я никогда не играл на деньги, а тут решил попробовать. Поставил все,
что у меня было,  и вдруг выиграл столько, что хватило открыть ресторан. Но,
как говорится, Бог дал, Бог и взял. Верно?
     Сара прикоснулась ладонью к его руке. Слова Ричарда почему-то - она так
и не поняла, почему - развеяли ее опасения.

     Когда они выехали с  площади и  повернули к шоссе на Лиссабон,  за ними
увязался  серый   запыленный  "Вольво".   За   рулем   сидел  Мэттью  Гейнз,
пятидесятилетний мужчина с седыми волосами и длинным лицом,  сын уже умерших
португалки и англичанина. Его отец работал в Опорто в пароходной конторе и в
конце  концов  женился на  дочери  хозяина дома,  где  снимал квартиру.  При
необходимости Гейнз мог выдать себя и за португальца, и за англичанина - это
несомненное достоинство сделало бы  его  богатым и  знаменитым,  если бы  не
всепобеждающая лень,  что  давала знать о  себе в  самое неподходящее время.
Однако он весело мирился с ней -  лень выпестовала его воображение и научила
убедительно лгать, когда работа требовала пошевеливаться.
     Парочка, за которой он теперь следил, не возбуждала у него любопытства.
Он съездил в  Мончик и  разыскал виллу Лобита.  Разговориться с  садовником,
который вместе с  женой-домоправительницей жил  в  хижине на  самой  границе
поместья, труда не представляло - того так и подмывало поведать встреченному
в пивной незнакомцу о сеньорите Брантон, сбежавшей из монастыря. А в субботу
вечером  садовник намекнул,  что  "сеньорита" и  ее  друг  поедут  поутру  в
Лиссабон.
     Следуя за  Сарой и  Ричардом,  он без труда убедил себя,  -  так бывало
всегда, когда лень вступала в свои права, - что рано или поздно они вернутся
на виллу. А сидеть за рулем целый день ему не хотелось. Во всяком случае, на
этот раз.  Он  решил проехать за  ними через Лиссабон до  шоссе на виллу,  а
потом  вернуться  в   столицу  и   поразвлечься  там   до   утра.   Что  тут
предосудительного? Платили мало, работать приходилось почти всегда впотьмах,
пенсии не  обещали,  а  отчет он напишет столь обтекаемо,  что уличить его в
"халяве" будет  невозможно.  Кроме того,  если  бы  начальники хоть  немного
соображали,  они для слежки за  парочкой на обратном пути выделили бы другую
машину.  Один и  тот же  автомобиль,  встретившийся по  дороге в  оба конца,
обеспокоит даже  слабоумного.  А  судя  по  тому,  что  удалось разглядеть в
бинокль,  мужчина за рулем казался отнюдь не таким и,  видимо,  был способен
постоять за себя.
     Впрочем,  Мэттью  прекрасно  знал,  как  задобрить боссов  -  брось  им
пригоршню крошек и они довольны -  самонадеянные мерзавцы,  считающие, будто
управляют миром, и он вращается вокруг них, а не Солнца. Их умиротворит даже
такое:  "Ездили в  Эсториль,  в  гостиницу "Глобо".  Сеньорита заходила туда
одна.  Вышла со средних размеров бумажным свертком.  Села в  машину и уехала
вместе с  сеньором Фарли".  Счастливчик этот "сеньор",  если "сеньорита" ему
благоволит.
     Он  следовал за  машиной Ричарда,  тоненько насвистывал сквозь зубы.  В
конце концов ему же поручено "обеспечить легкий контакт"!  А  что может быть
легче, чем возобновить слежку завтра?
     На виллу они вернулись уже ночью.  Фабрина, домоправительница, оставила
им, к удовольствию Фарли, холодный ужин. А Саре день показался столь бурным,
что и  есть не  хотелось.  Когда она вошла в  просторную прихожую,  прижимая
сверток к груди,  Фарли сказал:  "На мой счет не тревожьтесь. Я поем один, -
перевел взгляд с  ее лица на сверток и  улыбнулся.  -  Все понятно.  Хочется
поскорей подняться наверх и вскрыть его, так?"
     Она  кивнула  с  признательностью и  подумала:  "Догадывается ли  он  -
наверно,  да,  он  меня  уже  хорошо  понимает -  о  моих  сомнениях?"  Сару
преследовал образ матери -  смятенной,  забывавшейся, укладывающей в сверток
грошовые безделушки...
     - Верно, - сказала она, - именно этого мне и хочется, Ричард.
     Услышав его ответ,  она убедилась -  Фарли ее опасения понимает. Сложив
толстые губы в  простоватую улыбку,  он пожал плечами и произнес:  "Да вы не
волнуйтесь.  Если в свертке окажется хлам, я не зареву. Как бы вы ни думали,
я  считаю,  вам не  за  что меня благодарить.  Даже за  бензин на  поездку в
Лиссабон".  Он  коснулся ее  щеки  костяшками пальцев -  так  добрый дядюшка
стремится развеять глупенькие страхи маленькой племянницы. Потом отвернулся,
пошел на кухню и на ходу бросил: "Спокойной ночи. Приятных снов".
     Груз  переживаний  затуманил  Саре  глаза  на  пути  вверх  по  широкой
лестнице, ведшей к портрету матери, который теперь скрывался в глубокой тени
- свет горел только у входной двери.
     В  спальне Сара зажгла все лампы и  села за маленький письменный стол у
окна.  Взяв  дрожащими руками маникюрные ножницы,  она  перерезала веревки и
липкую ленту на  свертке.  Из  него выпали два других,  завернутые в  мягкое
белое полотно.  Один -  длинный и  плоский,  второй -  прямоугольный и легче
первого.  А  между ними лежал белый незапечатанный и  неподписанный конверт.
Руки  Сары дрожали по-прежнему,  когда она  вынула оттуда сложенный вчетверо
лист писчей бумаги.  Развернув его, увидела вверху герб виллы Лобита и сразу
узнала мелкий аккуратный старомодный почерк матери.  Документ, составленный,
судя по дате, за неделю до ее смерти, гласил:

     "О  содержимом этого пакета известно отцу Ансольдо из Собора Богоматери
в Мончике, в присутствии которого он и был запечатан... "

     Сара помнила отца Ансольдо. Фабрина сказала, что он умер.

     "...  а также сеньорите Мелине Монтес,  моей личной служанке, которую я
обязываю передать его  в  полное и  безраздельное владение моей  дочери Саре
Брантон".

     Документ подписала мать, заверили отец Ансольдо и Мелина, расписавшаяся
по-девичьи.  Ниже  был  еще  абзац,  который мать  добавила,  видимо,  когда
свидетели ушли:

     "Сара,  доченька моя,  если это письмо попадет тебе в руки,  поставь за
меня  свечу и  помолись за  спасение моей  души и  искупление многочисленных
грехов".

     Сара так растрогалась,  что тотчас упала на колени, преклонила голову и
стала молиться за мать,  хотя и сама не вела праведную жизнь. Не скоро нашла
она силы вернуться за столик к двум оставшимся сверткам. Тем временем взошла
луна, в придорожных каштанах запел свежий ветер. Сара сидела в спальне и так
же,  как когда-то мать,  смотрела на умытый лунным светом мир за окном. Мать
любила эту  виллу и  обязательно возвращалась сюда после скитаний...  пожить
без затей и,  как теперь понимала дочь, попытаться обрести покой и надежду -
ей всегда их очень не хватало.
     Сара  медленно  сняла  полотно  с  длинного  свертка.  Обнажился  узкий
сафьяновый футляр.  Она  открыла его,  и  у  нее  зарябило в  глазах  -  так
засверкало его содержимое в мягком свете настольной лампы. Казалось, на волю
вырвалась сама  красота,  столь долго томившаяся под  крышкой футляра.  Сара
сразу узнала пояс матери, тот, с портрета на лестнице, хотя наяву видела его
впервые.
     Она вынула пояс из футляра,  разложила на руках.  Он состоял из крупных
прямоугольных расписанных  эмалью  золотых  звеньев,  усыпанных  алмазами  и
изумрудами.   Пряжку,   окаймленную  мелкими  сапфирами,  с  каждой  стороны
поддерживал пухлый купидон,  а  сама она представляла собой большой овальный
медальон с  изображением поднимавшейся из моря Венеры.  По нижней кромке шли
слова,  написанные по-латыни:  "Победит добродетель".  Несколько минут  Сара
сидела как зачарованная,  глаз не могла оторвать от пояса, чувствуя, как его
вес оттягивает пальцы,  поворачивала то одно звено,  то другое,  наслаждаясь
игрой  света  на  камнях.  И  наполняла ее  великая радость -  не  только от
созерцания красоты, но и от сознания, что такой пояс стоит много денег.
     Наконец Сара  заметила белую  карточку на  дне  футляра.  Отложив пояс,
взяла ее. Вновь почерк матери, те же выцветшие чернила, что и в письме.

     "Это пояс Венеры,  -  прочла Сара.  -  Его  подарил мне лорд Беллмастер
много-много лет назад.  В нем меня и написал художник Август Джон. Мне самой
он казался немного вульгарным и  я  редко его надевала.  Он усыпан алмазами,
изумрудами и  сапфирами.  Его  приписывают французскому ювелиру семнадцатого
века по имени Жиль Легаре,  но знатоки, к которым я обращалась, в один голос
заявляли:  если бы его в самом деле выполнил Легаре,  он обязательно украсил
бы центры каждого звена характерным цветочным орнаментом.  В  1948 году,  за
два года до твоего рождения, он стоил тридцать тысяч фунтов".

     Во  втором свертке лежала толстая,  но  гибкая книга в  мягком,  теперь
выцветшем переплете из синей замши, открыть которую мешала маленькая золотая
застежка.  Когда Сара ее откинула,  на стол выпал листок бумаги. Сара, снова
узнав почерк матери,  улыбнулась.  Мать  имела обыкновение оставлять повсюду
записки  слугам  и  друзьям,  а  еще  памятки себе,  например,  положить под
французские часы на  каминной полке листок со словами:  "Отвезти на ремонт в
Лиссабон";  или -  у телефона -  "Если позвонит Огюст, не забыть пересказать
ему бесценное замечание Мелины!" А в этой записке значилось: "Это, Сара, мой
личный дневник.  Я вела его от случая к случаю многие годы. Распоряжайся им,
как сочтешь нужным. Дж. Б. "
     Листки  дневника были  очень  тонкие,  нелинованные,  на  первом стояло
число:  16 июня 1946 г.  Аккуратный,  но значительно мельче обычного, почерк
матери покрывал страницы ровными строками, оставлявшими лишь крошечные поля,
на которых, как заметила Сара, листая дневник, мать тончайшим пером рисовала
людей,  зверей  и  птиц,  дома  и  церкви,  ландшафты  и  все  прочее,  что,
по-видимому,  имело отношение к написанному рядом.  Впрочем, Саре было не до
дневника. Слишком уж большой груз свалился у нее с плеч. Она вложила записку
обратно и замкнула застежку, решив заняться дневником позже.
     Вновь подняла она золотой пояс Венеры,  посмотрела, как переливается на
камнях  и  эмали  свет  настольной  лампы.  И  словно  вторя  ее  радостному
облегчению,  за  окном  в  зарослях клубничного дерева позади бассейна,  чьи
спокойные воды полированным серебром лежали в свете народившейся луны, завел
уже знакомую песню соловей.




     Окна  кабинета Куинта  на  втором этаже  выходили в  маленький скверик,
вымощенный красным  кирпичом,  который  вымыли  дожди  и  выщербили  морозы.
Посреди двора  рос  древний платан.  Читая составленное Кэслейком донесение,
Куинт сопел,  поигрывая округлой рукоятью алебастрового пресс-папье. Стоя по
другую  сторону стола,  -  Куинт  приглашал подчиненных сесть,  только  если
разговор намечался длинный, - Кэслейк глядел на двух голубей, ворковавших на
нижней  ветке  дерева.   Самец  распинался  перед  невзрачной  самочкой.   В
Барнстапле его отец,  ныне покойный,  держал когда-то голубей -  почтовых, в
основном голубых турманов,  и  экзотических.  Они вились часами над городом,
забирались столь  высоко,  что  почти  исчезали из  виду.  Однажды  ночью  -
Кэслейку тогда было шестнадцать -  кто-то,  обуреваемый завистью, забрался в
голубятню к  экзотическим птицам и  свернул им  шею.  Горе отца так потрясло
сына, что он дал себе слово найти и засудить разорителя. И сдержал... То был
первый шаг Кэслейка на поприще сыска. Первый шаг к этому кабинету.
     Куинт хрипло вздохнул,  поднял глаза на Кэслейка и  так долго глядел на
него ни  слова не говоря,  что молодому человеку стало неловко,  хотя он уже
привык к этой причуде начальника. Когда Куинт вперивался в него взглядом, он
чувствовал себя беззащитным.
     Внезапно Куинт улыбнулся и опять же внезапно спросил:
     - Вам говорит что-нибудь имя лорд Беллмастер Конарейский?
     - Нет, сэр.
     - Пришла пора познакомиться с ним.  Когда-то, много лет назад, он сидел
на моем месте.  Давно это было. Впрочем, он по-прежнему работает на нас. Вам
полезно  будет  с  ним  встретиться.  Доложить о  происходящем.  Если  он  о
чем-нибудь попросит, соглашайтесь, но прежде чем выполнять, посоветуйтесь со
мной.  Об этом,  - он постучал пальцем по донесению, - расскажете ему все. -
Куинт сунул папку в  стол.  -  Я сообщу,  где и когда вам с ним встретиться.
Кстати,  мне  понравилось добытое вами в  Министерстве обороны и  из  других
источников.  Так  вот,  с  Беллмастером держите ухо  востро.  Будьте  с  ним
любезны,  но  не дайте себя облапошить.  Между нами говоря,  он первосортный
иуда.

     В тот же день, без пяти три пополудни Кэслейк вышел из такси неподалеку
от  Алберт-гейт  в  лондонском районе Кингсбридж,  прошел несколько метров и
остановился у  роскошного многоквартирного дома.  Протянул швейцару визитную
карточку и спросил лорда Беллмастера. Швейцар позвонил куда-то из стеклянной
будки, вернулся к Кэслейку, одобрительно кивнул и сказал: "Сюда, сэр".
     Они  поднялись на  лифте,  а  когда двери кабины распахнулись,  швейцар
указал направо и пояснил: "Квартира 36-б. Третья дверь".
     Кэслейк двинулся по  коридору.  Не услышав шума лифта,  он не удивился,
понял: швейцар не уедет, пока не убедится, что посетитель вошел именно туда,
куда направлялся.  В Лондоне полным-полно таких крепостей,  как эта,  где за
всеми незнакомцами ненавязчиво следят.
     Слуга впустил Кэслейка в приемную, взял у него котелок и зонтик, провел
по узкому коридору,  распахнул дверь и отступил со словами:  "Входите,  сэр.
Его высочество ждет вас".
     Едва слышно зашипев, дверь за Кэслейком закрылась, вспыхнула потолочная
лампа.  Впереди оказалась еще одна дверь без ручки.  Он толкнул ее и  вошел,
сообразив, что попадает в звуконепроницаемую комнату.
     Она оказалась просторным, светлым, удобным кабинетом с огромным окном в
парк.  Над камином висела картина кисти Мунингса -  сцена охоты. Вдоль стены
протянулся  низкий  книжный  шкаф,  частично  скрытый  длинным  диваном.  Не
выказывая любопытства,  Кэслейк внимательно осмотрел и  запомнил эту удобную
комнату,  обставленную и украшенную на вкус хозяина -  или, может быть, так,
чтобы вселять в  него  чувство неуязвимости?  На  стенах висели натюрморты с
дичью,  подлинник Рассела Флинта с обнаженными и полуобнаженными испанками у
мраморной купальни,  лисья голова над дверью, ведшей, очевидно, в столовую и
спальню, на хрустальном блюде - малоприятное на вид чучело горбуши.
     Лорд Беллмастер стоял у  окна.  Перед тем как он  повернулся навстречу,
Кэслейк успел разглядеть, что сквозь его темные посеребренные сединой волосы
просвечивает веснушчатая кожа.  А  когда повернулся,  крупное лицо,  широкие
плечи, узкие бедра и длинные ноги создали впечатление готовой к бою силы. "И
если бы он этой силой не обладал и не пользовался,  -  решил Кэслейк,  -  то
давно бы обрюзг и размяк".
     - Кэслейк?
     - Да, милорд.
     - Присаживайтесь,  -  большая  рука  с  единственным кольцом указала на
диван, - и обращайтесь ко мне "сэр". Этого вполне достаточно.
     - Благодарю вас,  сэр.  -  Кэслейк сел,  чувствуя:  с  минуты на минуту
должно решиться,  полюбит он или возненавидит аристократа.  Середины быть не
могло.
     Лорд Беллмастер остановился у камина и сказал: "Куинт вас хвалит".
     - Спасибо, сэр.
     Толстые губы на крупном лице растянулись в подобие улыбки:
     - А похвала Куинта все равно что снег в июне. Кем вы были в Барнстапле?
     - Сержантом уголовного розыска, сэр.
     - Не жалеете, что покинули родные пенаты?
     - Нет, сэр.
     - Итак, с чем пожаловали?
     - С последним донесением из Лиссабона, сэр. Вчера Фарли возил мисс Сару
Брантон в Эсториль.  Она ненадолго заходила в тамошнюю гостиницу и вернулась
с коричневым свертком,  то есть со свертком из коричневой бумаги.  Гостиница
называется "Глобо",  владельцы - муж и жена Карло и Мелина Спуджи. В архивах
Лиссабона они не значатся.
     - Там всегда работали спустя рукава.
     - Они установили только "легкий контакт", сэр.
     - Поразительное усердие,  - улыбнулся Беллмастер, - и не надо так часто
называть меня "сэр".
     - Хорошо, милорд.
     - Что удалось узнать о Ричарде Фарли?
     - Лиссабон здесь не поможет.  Пока там работают на легком контакте, они
не станут им заниматься. Поэтому мы кое-что выяснили о нем здесь.
     - Кто  это  "мы"?  Кстати,  курите если хотите,  -  Беллмастер кивнул в
сторону серебряного ящичка на низком столике у дивана.
     - Спасибо,  не курю. Мы - это я и Куинт. Большинство сведений я отыскал
в  Министерстве обороны,  а  остальное узнал из  досье колониального отдела.
Оказалось, что Фарли служил в Кении. Его отец, офицер ВМФ, вышел после войны
в  отставку в  чине капитана второго ранга и  вместе с  женой уехал в Кению.
Тогда я  связался с отделом кадров ВМФ.  Один из его ветеранов хорошо помнит
старшего Фарли -  знал его лично, переписывался некоторое время. Дело в том,
что он служил под его командованием на линкоре.  Он сообщил, что после войны
супруги Фарли обзавелись фермой в Кении, а их единственный сын учился здесь,
в интернате в Кенте. Все это есть и в послужном списке младшего Фарли.
     - Вы  трудолюбивы как  крот,  -  улыбнулся Беллмастер.  -  Неужели  вам
удалось столько узнать всего за полдня?
     - Так сведения лежали под носом, - пожал плечами Кэслейк.
     - Его отец умер. А мать?
     - Я как раз собирался сказать,  что они умерли оба. Их убили туземцы во
время беспорядков.
     - Вот мерзавцы! Ну а что же сын, Ричард?
     - Друг отца довольно хорошо знал и его. Начальную школу Ричард закончил
в  Кении,  а  когда учился в Кенте,  заезжал,  бывало,  к нему на каникулах.
Впрочем,  я на друга его отца пока не наседаю, считаю - рано. Военные всегда
нам  помогают,  но  стоит на  них  надавить,  как  они зарываются в  песок -
начинают  требовать  официальные разрешения.  А  у  меня  таких  нет.  Но  я
намекнул,  что интересуюсь Фарли не из праздного любопытства,  а  в  связи с
делами и судьбами крупных людей.
     - О сегодняшней жизни Фарли что-нибудь выяснили?
     - Лишь крохи,  сэр. После гибели родителей он уехал из Кении, работал в
ЮАР. Больше друг отца о нем не знает ничего. У меня все, сэр.
     Беллмастер в  раздумье провел  рукой  по  подбородку.  "Пожаловаться не
могу. Вы поработали отлично", - произнес он и повернулся к окну.
     Кэслейк молча ждал. "Дорого бы я дал, - думал он, - чтобы узнать, какие
мысли его сейчас одолевают".  Когда-то лорд Беллмастер был в  Клетке большой
шишкой.  Да и сейчас,  наверно,  не утратил влияния,  ведь с этим ведомством
запросто не  расстанешься.  Кэслейк чувствовал,  Ричард Фарли не слишком его
занимает,  но  не  хотел до  поры до  времени давать волю воображению -  это
вредило здравому смыслу.  И еще:  в Клетке могли обругать как за лень, так и
за  чрезмерное усердие  -  стань  он  подробно  расспрашивать бывшего  друга
Фарли-старшего, и дело, возможно, не выиграло бы, а пострадало.
     Не отворачиваясь от окна, Беллмастер как бы невзначай спросил: "Какая у
вас оценка по сыскному делу?"
     - Пять с минусом, сэр.
     - Какими языками владеете?
     - Только английским.
     По-прежнему не оборачиваясь, Беллмастер усмехнулся и добавил: "С легким
девонширским акцентом. А по юриспруденции?"
     - Пять с плюсом, сэр.
     - В Португалии бывали?
     - Нет, сэр.
     - А вообще за границей?
     - Во Франции, Германии и на Маджорке.
     - Хотите поиграть в стряпчего?
     - Сэр?
     - Теперь,  когда  я  выслушал вас,  скажу:  надо  уладить с  Сарой один
юридический вопрос.  Очень простой -  вы справитесь в два счета. Перед вашим
отъездом в  Португалию я  объясню его суть с  юридической и  с  человеческой
точки зрения.  А  пока сделайте мне одолжение -  не  говорите Куинту об этой
поездке.  В свое время я обо всем позабочусь сам.  Поймите,  я требую от вас
отнюдь не предательства, прошу лишь не торопить события. Согласны?
     - Да, милорд.
     - Хорошо. Ну вот и все. Я провожу вас.
     Через пятнадцать минут после ухода Кэслейка Беллмастер позвонил Гедди в
Челтнем,  сообщил,  что завтра придет к нему,  и предложил отобедать вместе.
Договорившись,  связался с домом полковника Брантона.  Хозяин был в отъезде,
трубку сняла жена.  Лорд Беллмастер попросил передать супругу, что завтра он
будет неподалеку от  Сайренсестера и  хотел бы  встретиться с  полковником в
четыре часа.  Если тот не  сможет принять его в  это время,  пусть позвонит.
Трубку Беллмастер положил, ничуть не сомневаясь, что Брантон его примет - он
воспользовался условной фразой:  "По  вопросу,  от  решения которого зависит
благополучие мистера Брантона".
     В  это  же  время  Кэслейк  заканчивал пересказывать Куинту  содержание
беседы с лордом Беллмастером.  "Может быть, - решил он по дороге в Клетку, -
я еще не поднаторел в этой игре, но знаю, с какой стороны бутерброд намазан.
Я человек Куинта, а не Беллмастера".
     Когда  он   закончил,   Куинт  кивнул  на  кожаное  кресло,   произнес:
"Садитесь".
     Кэслейк сел,  догадываясь,  что эта любезность предвещает похвалу, а не
разнос.  Куинт поднялся,  молча подошел к буфету,  вынул бутылку виски и две
рюмки.  Наполнил их, не спрашивая Кэслейка, хочет ли тот спиртного, протянул
ему одну со словами:  "Пить, вообще-то, еще рановато. Но ваша честность того
заслуживает.  Или вы  каким-то  чудом знаете,  что мы втихаря от Беллмастера
подслушиваем разговоры в его кабинете?"
     - Нет, сэр.
     - Можете не  называть меня так,  пока не  кончится виски.  Вот  какой я
сейчас добрый. Итак, Беллмастер, возможно, заставит вас поехать в Португалию
повидать  мисс  Брантон.   Сегодня  вечером  придут  записи  его  телефонных
разговоров. Послушаем, куда он звонил, когда вы ушли.
     Чувствуя,  что  минута  подходящая,  Кэслейк  осведомился:  "Почему  он
попросил меня пока не  говорить вам о  поездке в  Португалию?  Разве она так
важна?"
     - Хороший  вопрос.   И   прикажи  я  вам  поразмыслить  над  ним  минут
пятнадцать,  вы нашли бы ответ сами.  Но я избавлю вас от этого труда.  Хотя
Беллмастер в Клетке больше не командует,  он все еще вправе обратиться к нам
за помощью.  А он тщеславен. Любит власть, обожает держать людей в узде. Вот
и  вас он  решил приручить.  И  приручил бы,  не дай вы мне полного отчета о
беседе с ним.  Заполучил бы из-за мелочи, пустяка, если не считать возможной
поездки  за  границу.  Ничего  лучшего  у  Беллмастера  под  рукой  пока  не
оказалось. Но в следующий раз ему, возможно, удалось бы заставить вас утаить
что-нибудь  важное.  А  откажись вы,  он  бы  сообщил сюда  о  вашей  первой
оплошности,  заявив, что проверял вашу преданность нам. И вас бы выгнали. Но
вы  держались  молодцом,  я  рад  за  вас.  А  теперь  официальное указание.
Подыграйте ему.  И если он попросит вас что-нибудь скрыть,  не церемоньтесь,
смело говорите:  "Да,  милорд.  Конечно,  ваша светлость".  О  чем бы  он ни
попросил -  соглашайтесь.  Но прежде чем выполнять просьбу,  посоветуйтесь с
нами, - Куинт расплылся в улыбке, пригубил виски и усмехнулся. - Он большой,
сильный  человек -  и  в  прямом,  и  в  переносном смысле.  И  намерений не
скрывает.  Метит в послы или на другую должность,  не менее важную.  А ее не
дадут тому,  у  кого,  как говорится,  есть скелет в шкафу.  Кому есть,  что
скрывать. Ведь шкаф могут открыть конкуренты. Значит, надо уничтожить скелет
- растолочь кости  и  развеять  их  по  ветру.  Попасться можно,  лишь  если
кто-нибудь увидит, как вы разбираете кости, прежде чем их толочь. Запутанно?
Пожалуй,  да.  Ну ничего.  Лезьте ему в руки, лишь только он подставит их. У
нас на него самого руки найдутся.  - Он допил виски, и Кэслейк, поняв намек,
осушил и свою рюмку, встал.
     - Спасибо за угощение, сэр.
     - Вы  его заслужили.  Мы давно хотели отдать Беллмастеру кого-нибудь из
наших.  До  поры до времени он будет держаться с  вами официально,  а  потом
попросит о личном одолжении.  Взамен пообещает повышение по службе - скажем,
место  начальника отдела.  Вы,  конечно,  стать им  не  прочь.  И,  наверно,
станете,  но не благодаря ему.  -  Куинт закурил, закашлялся после первой же
затяжки. Хрипло спросил: - Это вам не Барнстапл, а?
     - Да, сэр.
     - Но  мир  везде  одинаков.  Везде грязь,  жадность и  похоть.  Как  вы
думаете, где микрофон?
     На  миг  обескураженный,  Кэслейк тупо взглянул на  Куинта,  но  быстро
опомнился. Куинт любил шарады.
     - Думаю,  не в лисьей голове.  Слишком очевидное место.  Значит, и не в
чучеле горбуши. Наверное, в раме одной из картин.
     - Верно.  В той, что со знойными грудастыми испанками, каких - это всем
известно - Беллмастер обожает. Ладно. Идите. Вы молодец.
     - Благодарю вас, сэр.
     Кэслейк ушел, сознавая, что отношения с Куинтом продвинулись в выгодную
для  него сторону.  "Начальник отдела".  Обычным порядком ему  в  это кресло
раньше,  чем через десять лет,  не сесть.  Что ж... время покажет. Притворив
дверь, он двинулся по коридору, тоненько насвистывая сквозь зубы.

     Весь день Фарли не покидало чувство, что Сара возбуждена и избегает его
именно поэтому.  Утром  он  слышал,  как  она  напевала у  себя  в  комнате.
Спустившись в  столовую,  она  объявила,  что надолго уходит гулять -  хочет
многое обдумать и,  если он не против, предпочла бы побыть одна. Он ответил,
что не  против и  все утро провел с  Марио -  они шкурили,  а  потом красили
кованые  узорчатые  ворота;  Марио  немало  порассказал  о  временах,  когда
хозяйкой  виллы  была  леди  Джин.  Веселые  деньки,  сплошные гости.  Марио
вспоминал о них с удовольствием. А миссис Ринджел Фейнз на сестру не похожа.
На вилле бывает редко,  а  если и бывает,  то в гости почти никого не зовет.
Марио считал ее доброй женщиной честных правил -  в отличие от сестры (прямо
он не заявил, но намекнул откровенно). За обедом Сара без умолку восхищалась
своей прогулкой,  но  ни  слова не сказала о  свертке из Эсториля,  а  поев,
немедля ушла к себе.
     И вот теперь Фарли, улыбаясь мыслям, сидел на веранде, ждал, когда Сара
спустится  выпить  рюмочку  перед  ужином.  Несколько  минут  назад  Фабрина
поставила на  стеклянный столик  шампанское в  ведерке  со  льдом  и  Ричард
сообразил:  содержимое свертка  оказалось  для  Сары  настолько  желанным  и
волнующим,  что  даже  немного  отвлекло  от  реальной жизни,  и  без  труда
догадался -  Сара готовит ему сюрприз.  Что ж,  он не ребенок, его не так-то
легко удивить.  Угадав настрой Сары,  Ричард за обедом о свертке и словом не
обмолвился -  не хотел испортить ей удовольствие.  А  шампанское...  С  того
самого дня,  когда Ричард впервые отправлялся в интернат в Кенте, отец начал
провожать и встречать его шампанским...  сидел на веранде, заперев в конюшне
лошадей,  смотрел на  юг,  где  уходила под  облака  вершина Килиманджаро...
смеялась мать  -  звонко,  весело -  и  хлопала пробка!  Ричард сжал  зубы и
отогнал эту картину, чтобы ее не успела затмить другая, трагическая.
     Через  четверть часа  в  коридоре послышались шаги  Сары.  Фарли сидел,
подавшись вперед,  положил руки на  колени,  читал книгу,  делал вид,  будто
ничего не замечает,  понимал:  к  этому мгновению Сара готовилась весь день,
его нельзя испортить.  Услышал,  как девушка замерла на пороге, почувствовал
легкий запах духов.
     Помолчав немного, она позвала: "Ричард... "
     Фарли повернулся и медленно поднялся с кресла.  Сара улыбалась,  ждала,
что он скажет. Она уложила волосы по-мальчишески, надела длинный белый халат
без рукавов с достаточно низким вырезом.  Он знал:  на вилле осталось немало
материнской одежды,  и  догадался -  Сара  перешивала халат все  утро,  ведь
однажды она  сказала,  что мать была выше ее.  На  талию она надела пояс,  с
которым Август Джон  написал портрет ее  матери.  Фарли не  успел еще  найти
подходящие слова,  как к горлу подкатил комок. Даже с короткими волосами она
была  сама прелесть,  сама женственность,  и  его  раздосадовала мысль,  что
восемь лет жизни эта девушка провела...
     - Сара!  -  воскликнул он,  бросился к  ней,  взял за обнаженные руки и
поцеловал в щеку.
     - Как я выгляжу? - спросила она и отступила, потупилась в смущении.
     - Как королева.  Хотя,  -  Ричард лукаво улыбнулся, чтобы она перестала
смущаться,  -  и  коротко подстриженная.  Когда  ваши  волосы отрастут,  мне
придется поберечь глаза.  Вы  смотритесь просто чудесно,  и  я  дам по  носу
каждому,  не согласному с этим.  Но ради чего?..  -  прервав самого себя, он
кивнул на ведерко с шампанским и сказал:  -  Выкладывайте скорее, я не люблю
тайн.
     Она засмеялась и подошла к столу: "А вы не догадываетесь?"
     - Нет. Не хочу гадать и не буду. Рассказывайте сами.
     - Ради вот этого. - Сара положила руки на золотой пояс.
     - Все  равно не  понял.  Знаю только,  что  он  есть на  портрете вашей
матери. Немного театральный, верно?
     - Театральный?!  О,  Ричард! Это не бутафория, красивая, но дешевая. Он
настоящий!  -  Она повысила голос:  - Он и был в свертке. Его и оставила мне
мать,  он из чистого золота и очень старый.  Посмотрите!  -  Она расстегнула
пояс  и  протянула его  Ричарду.  -  Это  настоящие бриллианты,  изумруды  и
сапфиры. И он ваш. Целиком и полностью. Примите его, пожалуйста. Пожалуйста.
Давным-давно маме оценили его в тридцать тысяч.  А сейчас... сейчас он стоит
целое состояние. И я дарю его вам.
     Ричард взял  пояс в  руки,  сразу оценил его  тяжесть и  смутился.  Она
просто помешалась на желании отблагодарить его...  он подыграл ей,  свозил в
Эсториль.  Но это...  Ричард провел большими пальцами по купидонам у пряжки,
не сводя глаз с Венеры, выходящей с развевающимися волосами из морской пены,
и вдруг заметил в ней отдаленное сходство с Сарой. Его латыни хватило, чтобы
перевести:  "Победит добродетель".  А  когда  пояс  качнулся в  руках,  лучи
вечернего солнца высекли из драгоценных камней искры. Сара сошла с ума, если
считает,  что  он  примет такой подарок.  Ведь она  должна ему  лишь спасибо
сказать.  В  крайнем случае  еще  медаль за  спасение утопающих выхлопотать.
Улыбаясь этой мысли,  он вернул пояс и тихо сказал: "Наденьте его. Там ему и
место  -  на  вашей талии,  тонкой и  красивой.  Надевайте,  надевайте и  не
смотрите так упрямо".
     - Это не упрямство, - сказала она с силой, какой Ричард в ней раньше не
замечал.  - Это гнев. Знаете, Ричард, если вы не возьмете его, я... я сяду в
лодку и выброшу его в море!
     Он  рассмеялся и  потянулся к  шампанскому со словами:  "По-моему,  нам
обоим  полезно  выпить.   Мысль  о   шампанском  принадлежит  вам,   значит,
отказываться вы не вправе.  А  потом мы сядем и  все обсудим.  Только,  ради
Бога,  -  он на миг посуровел,  -  не считайте меня чересчур щепетильным или
глупым. Есть вещи, которые просто не делают".
     На мгновение ему показалось, что Сара сейчас горячо заспорит. И впервые
он осознал:  если она чего-то захочет,  у нее хватит воли добиться своего. И
вдруг,  когда она вот-вот должна была заговорить громко и  решительно,  силы
оставили ее.
     - Да,  -  тихо проговорила Сара,  -  вы,  наверно,  правы, Ричард. Надо
обсудить это дело тихо и спокойно. Разыграв весь этот спектакль, я сглупила.
Но  мне  казалось,  так  лучше...  хотелось  превратить  радостную  весть  в
праздник. О, Ричард, поймите, надо же как-то отблагодарить вас!
     - Еще бы,  - рассмеялся он, - конечно. Так начните с того, что посидите
со мной как прекрасная принцесса - выпьем шампанского, а за ужином поговорим
как разумные люди.  -  Он начал раскручивать проволоку на пробке и подмигнул
Саре. - Договорились?
     - Если позволите высказать одну мысль.
     - Валяйте.
     - Милее вас я никого в жизни не встречала.
     Ричард пожал плечами,  улыбнулся и наполнил бокалы.  Выпили за здоровье
друг друга.  Потом Сара сказала:  "Последний раз я пила шампанское здесь же,
на именинах матери".
     Стремясь замять разговор о поясе,  Ричард попросил:  "Расскажите о ней.
Похоже, она была очень жизнелюбива".
     Ночью,  в  постели,  Ричард вернулся мыслями к прошедшему вечеру.  Сара
долго рассказывала о  матери.  Она,  конечно,  любила мать,  хотя  прекрасно
понимала,  что  это  была  женщина,  мягко  говоря,  не  очень щепетильная в
вопросах морали.  Она  столь  сильно  жаждала  удовольствий,  что  ради  них
зачастую  пренебрегала благопристойностью.  Производила впечатление существа
безнравственного, но остроумного и очаровательного, не способного любить или
ненавидеть вполсилы.  Такую  женщину,  понял  он,  гораздо лучше иметь среди
друзей,  чем врагов.  И теперь Ричард размышлял,  что же унаследовала от нее
Сара.  Конечно,  упрямство и  желание  стоять  на  своем  -  снова  и  снова
возвращалась она к разговору о поясе,  к бесповоротному решению отплатить им
Ричарду за спасение.  В конце концов, чтобы уклониться от прямого ответа, он
сказал,  что  хочет подумать,  к  тому  же  пояс надо оценить,  а  он  знает
швейцара-ювелира,  который недавно отошел от дел и  обосновался на вилле под
Албуфейрой. На днях он съездит к нему и покажет пояс. Предложение, очевидно,
уверило Сару,  будто он  смирился с  ее  даром,  и  о  поясе речь  больше не
заходила.  Хотя  окольными путями Сара добивалась от  него полного согласия,
потому что за ужином непрестанно выспрашивала о  будущем.  Чем он собирается
заниматься?  Откроет новый ресторан?  "Нет,  спасибо, - ответил он. - С меня
хватит".  Поедет в  Англию,  купит там ферму?  Раз или два он заговаривал об
этом,  но понимал, что так не поступит. А потом, загнанный в угол, он выудил
из памяти совсем нелепую мысль:  "Я знаю в Дордони большую старую фермерскую
усадьбу.  И  однажды подумал,  что здорово было бы купить ее и  превратить в
гостиницу".  Замысел Сару очень обрадовал,  она  захотела узнать об  усадьбе
все,  и  Ричарду пришлось,  чтобы утолить ее любопытство,  выдумывать разные
подробности.   А  между  тем  истина  очевидна,  только  Саре  он  не  хотел
признаваться -  нет у  него никаких планов.  Он  живет одним днем.  Время от
времени ему подворачивается дело, которым он занимается от души. Вот и все.
     Потом,  по  дороге  в  спальню,  когда  он,  намереваясь пожелать  Саре
спокойной ночи,  остановился у порога ее комнаты,  Сара,  не колеблясь,  без
смущения произнесла:  "Я о  своих родителях рассказала.  А  о  ваших не знаю
ничего. Они живы?"
     Секунду-другую Ричард думал,  что  ответит просто:  "Нет,  умерли",  но
вдруг его  захлестнуло непреодолимое желание выложить всю горькую правду,  и
он сказал:  "Мои мать и  отец погибли.  Однажды я вернулся из Найроби поздно
вечером, - а их зарезали туземцы из племени May-May".
     Презирая себя за эти слова, он лежал и видел ее перекосившееся от ужаса
лицо,  вспоминал,  как  она  бросилась  к  нему,  положила  руки  на  плечи,
поцеловала,  бормоча:  "Ричард...  бедный Ричард...  " А потом повернулась и
исчезла в спальне.
     Сейчас он  жалел,  что  не  сдержался.  Его  признание лишь еще  больше
растрогало Сару,  усилило ее желание отблагодарить своего спасителя.  Ричард
взял со столика книгу,  понимая:  в эту ночь придется читать,  пока книга не
выпадет  из  рук.  Из  открытого  окна  донеслась раскатистая быстрая  трель
красношеего козодоя:  кутук-кутук-кутук. Он кричал и в ту ночь, когда Ричард
прошел, подняв навес, в гостиную и увидел на полу убитых родителей.

     Они  беседовали любезно,  однако  любезность эта  напоминала ходьбу  по
тонкому  льду  -  малейшая неосторожность грозила разрушить их  и  без  того
натянутые отношения. Беллмастер презирал Брантона в основном потому, что его
легко оказалось купить и подчинить.  И еще -  он так и не смог избавиться от
зависти к полковнику, зависти необъяснимой, возникшей после давней сделки, в
которой в выигрыше остался Брантон.  Будучи законным мужем Джин, он знал ее,
спал с ней.  А пустив мужчину в постель, она отдавалась ему без остатка. Шла
на поводу у  собственной плоти,  с радостью предавалась чувствам.  Между тем
Беллмастер ревновал ее  даже  тогда,  когда сам  сводил с  мужчинами,  чтобы
извлечь выгоду из ее... распутства (станем называть вещи своими именами).
     Полковник  Брантон  сидел  за   неприбранным  столом,   смотрел  из-под
нахмуренных косматых бровей,  не  скрывая  враждебности.  Потом  с  издевкой
бросил:  "Вы,  конечно,  приехали по делу.  Иначе я бы вас, Беллмастер, и на
порог не пустил. Выкладывайте, что у вас".
     Едва сдерживаясь,  тот ответил:  "Я бы хотел поговорить о  вашей дочери
Саре".
     - Не моей,  а  вашей.  Я  к ней никакого отношения не имею.  По крайней
мере,  предположим,  будто она -  ваша. Если дело касается леди Джин, ничего
нельзя утверждать наверняка.
     Беллмастер пожал плечами и невозмутимо продолжил:  "Я допускаю и такое,
хотя сейчас это неважно. Сегодня я обедал с Гедди... "
     - С этим Винни-Пухом?  Ему по-прежнему нравится жить у вас в кармане? -
Брантон вдруг улыбнулся.  -  Простите,  я  отвлекаюсь.  Но  немного поязвить
иногда бывает так же утешительно,  как хлопнуть рюмку виски. Итак, поговорим
о Саре и незабвенном Гедди.
     - Он  получил  от  миссис  Ринджел  Фейнз  телеграмму о  том,  что  она
возвращает Саре виллу Лобита.
     - Повезло девчонке, ведь вилла стоит больших денег. Что ж, это поставит
ее на ноги. А от меня чего вы хотите?
     - Сара не в состоянии ни себя прокормить, ни виллу содержать.
     - Отчего же?  Пусть сдает часть комнат.  Так  поступают многие.  Раз уж
Сара заполучила виллу,  пусть и  живет там на здоровье.  Лично меня этот дом
всегда раздражал.  Только и думаешь, бывало, что за мужчина согревал постель
Джин в ночь перед твоим приездом.
     Лорд  Беллмастер беззлобно рассмеялся и  сказал:  "По-моему,  я  в  вас
кое-что проглядел. Или оно недавно появилось, это злорадство?"
     - Все дело в  расстройстве желудка -  моя кухарка (дура!) отвратительно
готовит.  До  первой рюмки в  пять минут шестого я  вечно сам  не  свой.  Но
вернемся к Саре.
     Беллмастер с  ответом не спешил.  Что бы ни заявлял Брантон,  а  Сара -
его,  Беллмастера,  дочь. Да, она сглупила, решив пойти в монахини, и все же
она плоть от плоти его.  Он должен о ней позаботиться, к тому же это отведет
возможную угрозу карьере.  "Хорошо, - терпеливо начал он. - Ей нужны деньги.
Я хочу, чтобы вы взяли ее на содержание".
     - Славно придумано! - расхохотался Брантон. - А сколько ей надо? Десять
тысяч в год? Я распоряжусь об этом через банк. Если только меня туда пустят.
     - Я и не рассчитываю,  что платить станете вы. Мне прекрасно известно -
денег у вас нет.  Но ради Сары нужно соблюдать приличия, верно? Даже теперь,
после стольких лет.
     - Да,  да,  конечно. Сохранять приличия очень важно и чертовски трудно,
когда все проиграно на скачках.  Но я на вашей стороне,  Беллмастер.  Деньги
дадите вы,  а Гедди устроит так, что всем покажется, будто они идут от меня.
Сара не  заподозрит ничего.  Восемь лет  она жила затворницей и  до  сих пор
считает  меня  богатым провинциальным джентльменом,  помешанным на  охоте  и
рыбалке,  -  в голосе полковника зазвучала горечь. - А ведь я, если на охоту
еду,  лошадей нанимаю.  А  ружья?  Все английские пришлось продать шесть лет
назад и  пользоваться испанской дешевкой,  на  какую отец бы  и  не  глянул.
Хотите узнать,  как я  рыбачу?  Пока все там же,  но река принадлежит уже не
мне,  а отелю, и за то, чтобы удить бесплатно, я учу рыбачить толстосумов из
Бирмингема и  Манчестера,  которые из  пойманной форели делают чучела.  "Так
проходит земная слава", - говорили древние римляне. Между тем однажды кто-то
заявил,  что если я буду верно служить,  то дорасту до генерал-майора.  Нет,
даже не заявил.  Пообещал.  Впрочем,  это совсем не значит,  что у  меня нет
отцовских чувств.  Напротив.  Посылайте ей  деньги от  моего  имени  сколько
хотите.  Но  за  оскорбленное достоинство меня полагается вознаградить.  Для
этого вы сюда и явились, верно?
     - Совершенно верно.
     - "Совершенно".  Какое точное слово.  -  Брантон взял со стола ножик из
слоновой кости -  такими разрезают книги -  и  забарабанил им по столешнице.
Потом вдруг улыбнулся и продолжил:  -  Итак, говоря языком Гедди, какую цену
за мои услуги вы считаете разумной?
     Внезапно  уязвленный тоном  Брантона,  Беллмастер произнес:  "По-моему,
тысяча фунтов - плата достаточно щедрая".
     - В год, конечно, - улыбнулся Брантон и перестал барабанить ножичком.
     Беллмастер  покачал  головой,   с   трудом   сдерживая  гнев,   который
собеседнику все-таки  удалось в  нем  пробудить,  и  внешне спокойно сказал:
"Простите,  Брантон,  я веду речь о единовременном вознаграждении.  И тысячи
фунтов  более  чем  достаточно  -  согласитесь,  от  вас  совсем  ничего  не
потребуется. Все устроит Гедди".
     - Да,  Гедди на  этом собаку съел.  Интересно,  чего это вам вздумалось
взять Сару на  содержание?  Любопытно.  Впрочем,  дело ваше.  Но тысяча меня
никак не устроит.  Знаете,  -  вновь улыбнулся Брантон,  -  может статься, я
из-за вас под суд попаду. Вдруг вы начнете мухлевать с банком...
     - Не будьте идиотом!
     - Вот именно. Не хочу оказаться им. Боюсь, вам придется раскошелиться.
     Беллмастеру вдруг нестерпимо захотелось поскорее отвязаться от Брантона
и уйти,  поэтому он вкрадчиво предложил: "Хорошо. Зная ваше предложение и по
старой дружбе, я заплачу две тысячи".
     - Нет между нами никакой старой дружбы,  -  покачал головой Брантон.  -
Одна старая вражда. Но вам почему-то очень хочется уладить это дело, поэтому
я  запрошу всего  десять тысяч и  пять  -  немедленно:  нужно рассчитаться с
лавочником,  букмекером  и  директором  банка.  -  Он  развалился в  кресле,
тоненько засвистел сквозь зубы.  В  его ясных голубых глазах льдом искрилось
счастье.  Впервые ему удалось взять Беллмастера в  оборот и  он  наслаждался
этим.
     ...  Они  поладили на  семи тысячах,  Беллмастер подписал чек и  вручил
Брантону, не сходя с места.
     Когда  Беллмастера увозили  в  "Роллс-Ройсе"  по  ухабистой дороге,  он
потянулся  к  встроенному в  автомобиле бару.  Успокоить сейчас  могла  лишь
большая  рюмка  бренди.  Впервые  Брантону удалось поездить на  нем  верхом,
вызвать непривычную,  смешанную с  нетерпением ярость.  "Из-за  чего?  -  со
злостью спрашивал он себя и отвечал:  -  Наверное,  попусту".  Ведь он решил
откупиться от Сары и  Брантона лишь потому,  что когда-то Джин бросила ему в
лицо несколько гневных фраз, которые он так и не смог забыть. До сих пор она
стояла у него перед глазами, крича: "Ты испохабил мою судьбу, и пока я жива,
не смогу отомстить,  не погубив себя.  Но после смерти я вернусь - вернусь и
уничтожу тебя".
     Глоток бренди начал успокаивать Беллмастера,  аристократ устало тряхнул
головой.  Вряд ли  Джин говорила всерьез.  Вероятно,  в  ней просто взыграла
ирландская кровь. Но ради будущего нужно предусмотреть все... Все.
     Оставшийся в  кабинете Брантон не выпускал чек из рук.  От привалившего
ему   счастья  и   сознания  того,   что  Беллмастер  порастерял  с   годами
самообладание -  уж слишком легко позволил он себя облапошить,  -  полковник
подобрел.  "Какой червь его гложет?  - размышлял он, развалясь в кресле. - А
впрочем, не все ли равно?" В дверь тихонько постучали, вошла жена с подносом
в руках.
     - Я принесла тебе чай, дорогуша.
     Не  спеша  свернув чек  и  положив его  во  внутренний карман  пиджака,
Брантон улыбнулся: "Спасибо, милая".
     - Как его светлость?
     - Неплохо.  Проезжая мимо, решил заглянуть, потолковать о старых добрых
временах.  Кстати,  давно хотел тебе  сказать -  мне  нужно будет съездить в
город на несколько деньков. А ты пока, может быть, сестру навестишь?
     - С удовольствием. Сто лет не встречалась с Ви.
     - Отлично. Поворкуете, как старые кумушки. А я остановлюсь в клубе.
     Глядя,  как она разливает чай и без умолку болтает,  не ожидая ничего в
ответ,  Брантон думал:  "Хорошая,  удобная бабенка,  умеет все,  что  надо".
Однако в последние месяцы она полковника не ублажала.  Ему по-прежнему время
от времени хотелось другого.  Молодой девочки.  Эх,  будь у него не семь,  а
семьдесят тысяч,  он  бы прогнал "жену",  заделался холостяком и...  в  омут
головой!

     На платане вновь ворковали два голубя,  но не те, что раньше. В петлице
у  Куинта  была  веточка зимнего жасмина.  Стояло безоблачное,  чистое утро.
Дышалось легко,  на  лице Куинта играла улыбка -  он хорошо себя чувствовал,
что бывало нечасто.  Подняв голову от бумаг,  он улыбаться перестал. Кэслейк
перевел взгляд от окна к начальнику.
     - Любите смотреть на птиц, так? - любезно осведомился тот.
     - Да, сэр. Мой отец разводил голубей.
     - Я и это знаю, что вас не удивляет, верно?
     - Верно, сэр.
     - В  три  часа у  вас  деловое свидание.  С  мистером Арнолдом Гедди из
нотариальной конторы "Гедди, Парсонс и Рэнк" в Челтнеме. Бывали там?
     - Нет, сэр.
     - Город  здорово изменился...  Мистер Гедди  вам  кое-что  объяснит.  А
завтра утром встретитесь с лордом Беллмастером.  Он скажет,  что ему надобно
от вашей поездки в  Португалию.  На виллу Лобита.  Поедете туда послезавтра.
Дополнительные указания получите,  если  потребуется,  в  нашем лиссабонском
отделе.  Гостиницу выберете сами. Если пригласят остановиться на вилле, ни в
коем случае не соглашайтесь. Когда все закончите, получите три дня выходных.
Настоящий отпуск. Без нашей опеки. Понимаете, о чем я?
     - Конечно, сэр.
     Куинт немного помолчал,  не  сводя глаз с  Кэслейка,  потом кивнул так,
словно  поборол какие-то  внутренние сомнения,  и  сказал:  "Знайте -  Гедди
когда-то,   еще  во  время  войны,  работал  на  нас.  Оперативник  из  него
никудышный,  а  вот с  бумагами он управлялся отменно.  Он об этом говорить,
конечно, не станет, а мне хотелось показать вам, как некоторые из нас делают
хорошую карьеру.  Ну,  вот и  все.  Бегите и  начинайте притворяться молодым
служащим процветающей нотариальной конторы из провинции".
     - Да, сэр.
     - И еще: если указания Беллмастера будут отличаться от моих, - а мои он
знает, - если он попросит вас скрыть что-нибудь от меня, соглашайтесь. Пусть
считает, будто вас можно подкупить.
     - Да, сэр.
     - Как  и  нас всех,  конечно.  И  не  отвечайте на  все мои слова своим
неизменным: "Да, сэр".
     - Хорошо, сэр.

     На  другое  утро  Кэслейк встретился с  лордом Беллмастером у  него  на
квартире.  Тот сидел за столиком в  банном халате:  только что принял ванну,
побрился и  теперь завтракал -  пил кофе с тостами.  Кэслейк,  изменив себе,
согласился выпить чашечку.  Подчиняясь не прямому указанию Куинта, а законам
той роли,  что прочил ему Беллмастер,  Кэслейк решил позволить себе выказать
крошечную искорку  радости от  якобы  возникшего между  ним  и  аристократом
взаимопонимания,  своекорыстный интерес и тщеславие. На удивление, он вскоре
почувствовал, что Беллмастер принимает это как должное, будто Кэслейк только
и хотел, что залезть к нему в карман, оказаться под его покровительством.
     - Как вам понравился наш старый добрый Гедди?
     - Очень приятный человек, сэр.
     - И очень способный. Он, конечно, сообщил, что деньги мисс Брантон буду
посылать я, а не полковник.
     - Да, сэр.
     - Но  почему,  не объяснил,  так?  -  Беллмастер вновь налил себе кофе,
добавил сливок.
     - Да, сэр.
     - Ну,  для Клетки это не секрет.  Она моя дочь.  Ее мать вышла замуж за
Брантона по  расчету.  Полковнику,  естественно,  заплатили за  оскорбленное
самолюбие.  Давным-давно. А вчера я купил его согласие участвовать в сделке.
Он  человек  никудышный и  жадный.  Признаюсь,  мне  пришлось  выложить  ему
несколько тысяч. А знаете, почему я так с вами откровенен?
     Кэслейк  некоторое время  молча  рассматривал картину  Рассела  Флинта,
надеясь,  что  Беллмастер  прочтет  у  него  на  лице  глубокое  раздумье...
колебание, граничащее с любопытством, если такое сочетание возможно. Ведь он
уже  знал ответ,  поэтому размышлял о  том,  что груди у  одной из  женщин у
купальни точь-в-точь,  как у  Маргарет...  вспомнил ее,  лежащей на  песке с
лифчиком в руке.
     Наконец,  с  нарочитым  усердием  подбирая  слова,  чтобы  не  нарушить
возникшее между ним и Беллмастером взаимопонимание, Кэслейк произнес: "Когда
вы работали у нас,  мать Сары,  по-видимому, была вашей незаменимой - хотя и
нештатной - помощницей долгие годы... "
     - До самой смерти. - Беллмастер рассмеялся. - Это был настоящий Борджиа
в  юбке,  вот что я вам скажу.  Она из тех женщин,  которые не забывают и не
прощают предательства,  мстят обязательно -  даже после смерти. Ведь людей с
незапятнанным прошлым нет. Теперь вам все должно быть ясно.
     - Признаться,  не все.  - "Хоть я и хорошо играю роль клюнувшей рыбы, -
думал Кэслейк, - слишком легко в сеть лезть не стоит".
     - По-моему,  вы  не совсем честны.  Ну,  да ладно.  Во всякой игре есть
правила.  Истина в  том,  что  мать Сары до  сих  пор  представляет для меня
опасность, но не такую, что заботила бы людей Клетки. У них свои интересы, а
у  меня -  свои.  Загвоздка в  том,  что я вращаюсь в двух мирах -  и вашего
ведомства, и открытой политики. Нужно ли еще объяснять?
     - Нет,  сэр.  Я  же читаю колонки политических сплетен в газетах.  Но я
предан Клетке. И карьеры вне ее не ищу.
     - Это нам не помеха.  Ведь даже стань вы главой Клетки, все равно у вас
на  поясе будет прочная нить,  за которую всегда смогут дернуть вышестоящие.
Так что не бойтесь, если об услуге, которую вы мне окажете, станет известно.
     - В этом деле, сэр, мне дано указание подчиняться вам полностью.
     - Но и сообщать им обо всем?
     - Естественно, сэр.
     - Тогда все в  порядке.  Станете посылать полные и  откровенные отчеты.
Делать все,  что я  попрошу,  а потом -  вот слово,  которое можно толковать
по-разному - докладывать об этом. Вы согласны?
     - Да,  сэр.  Кроме того случая,  когда я обязан буду получить от Клетки
предварительное разрешение.
     Не выказав удивления,  Беллмастер отставил чашку, развалился в кресле и
закурил.  Посидел немного, поигрывая замком золотого портсигара, и со смехом
сказал: "Дорогой мой, неужели вы считаете, что в этом деле столько подводных
камней?  Ничего подобного.  Даже в  самом крайнем случае физически устранять
никого не  придется.  Меч вам не понадобится.  Речь может пойти лишь о  том,
чтобы сжечь одну или несколько тетрадей.  -  Он встал,  подошел к камину, на
ходу подтянув пояс халата.  -  Я просто хочу точно знать содержимое свертка,
за  которым  Сара  ездила  в  Эсториль.  А  потом...  вполне  возможно,  мне
понадобится заполучить все или его часть.  Таковы мои указания. О выполнении
доложите немедленно.  Я дам вам номера трех телефонов -  по одному из них вы
меня всегда найдете... Кстати, вы участвовали когда-нибудь в устранении?
     - Пока еще нет, сэр.
     - Что ж,  у вас все впереди.  Но,  ради Бога,  помните -  на сей раз до
этого не дойдет.
     - Да,  сэр, - Кэслейка подмывало добавить "спасибо", но он воздержался.
Вот когда речь пойдет об устранении...
     - Хорошо.  Итак,  поставим  точки  над  "i".  Вы  поедете  на  виллу  и
разузнаете о  свертке.  Как -  не мне вас учить.  Если в нем были письма или
дневник,  добудьте их.  Оправдание этому вы,  естественно,  найдете. Какое -
меня не интересует.  Но добудьте и  передайте мне.  Я  скорее всего верну их
вам,  просмотрев.  Но  если решу оставить себе -  это станет нашей маленькой
тайной и я постараюсь вознаградить вас за нее так,  как вы пожелаете. Клетке
лучше не знать о ваших находках.  Видите,  все очень просто,  я не заставляю
вас  предавать начальников.  К  тому  же,  вполне возможно,  мои  старческие
опасения не подтвердятся,  -  он двинулся к окну.  - Стоит ли объяснять, что
большинство получивших высокие посты  имеет  в  прошлом...  темные  пятна...
которые нежелательно выносить на  свет.  Бывали времена,  когда мне хотелось
оставить большую политику и  вернуться в родовое поместье.  Но кто-то -  или
Бог,  или дьявол -  не позволил. И, к сожалению, намерения первого бывают не
так  ясны  и  просты,  как  замыслы  второго,  -  он  внезапно  повернулся к
собеседнику,  заулыбался.  -  Вот  так,  молодой человек.  Я  прошу  лишь  о
маленьком одолжении. О. скажем, крошечной уступке ради будущей карьеры.
     - Да, милорд.
     - Желаю приятного путешествия.  Вилла вам  понравится.  У  меня  с  ней
связано много разных воспоминаний.

     Куинт выслушал отчет Кэслейка,  ни  разу  его  не  прервав,  а  потом с
улыбкой заметил:  "Из него получится неплохой посол,  а? Разговаривая с ним,
не поймешь: то ли он тебя обводит вокруг пальца, то ли ты его".
     - Да, сэр, трудно уразуметь, чего он добивается.
     По  двору  протянулись  длинные  предзакатные  тени,  в  открытое  окно
доносился низкий рокот потока лондонских машин.
     - На   это  он  и   рассчитывает.   Сначала  думаешь,   он  ни  о   чем
предосудительном не  просит.  А  через минуту оказывается,  ты согласился на
некую -  предательскую!  -  игру ради быстрого повышения.  Ну и дела! Что за
человек!  Да, из него выйдет превосходный посол или куда он там метит, но на
беду есть люди,  желающие как  можно дальше отстранить его  от  того,  что в
просторечии называется "коридоры власти".  К  счастью для него,  он время от
времени бывает нужен нам,  а  к  счастью для нас,  он отнюдь не непогрешим -
вечно   что-нибудь   прошляпит.   Завтра  возьмите  в   лиссабонском  отделе
фотоаппарат. Если найдете дневник, переснимите каждую страницу. Дорогая леди
Джин,  она  и  впрямь ему всю плешь проела.  Он,  верно,  не  только на  нас
работал. Идите и бон вояж.




     Ричард  вел  машину не  спеша  -  откинув верх,  с  наслаждением вдыхал
утренний воздух.  Рядом  на  сиденье лежал  завернутый в  газету и  стянутый
резинками продолговатый футляр с золотым поясом.  Ричард думал взять и Сару,
но она предпочла остаться дома.  Наверно,  захотела дать ему возможность все
спокойно обдумать одному. И, пожалуй, правильно. Надо же наконец решить, что
делать с  поясом.  Поездка к Франсуа Норберу на его оценку -  это лишь повод
оттянуть время.  Сара все  так  же  упрямо желала во  что  бы  то  ни  стало
отблагодарить Ричарда.  Он улыбнулся и  подумал:  "Как ей неймется поставить
меня на ноги. Одного она не поймет - я всегда стоял и сейчас стою на ногах".
Он такой, какой есть - был таким сызмальства и вполне доволен собой. Затея с
рестораном - случайность, заскок: сначала выиграл в рулетку, хотя к азартным
играм его никогда не  тянуло,  а  потом поддался на  уговоры Германа открыть
"Иль Галло".  А Саре,  видимо,  невдомек,  что, изо всех сил стараясь помочь
ему,  она никакого долга не отдаст -  потому что и не должна ничего,  только
обяжет самого Ричарда.  Да,  он спас ей жизнь.  Прекрасно. Точка. Однако она
хочет  осчастливить  его   наградой  гораздо  большей,   чем   того  требует
совершенное им по воле случая. Наверно, правильно говорят о женщинах: "Стоит
разбудить их чувства,  как здравый смысл вылетит в  окно".  В  окно спальни,
кстати.  К  счастью,  при  всем  обожании Ричарда Сара  на  постель даже  не
намекала.  Словом,  ему  не  приходило в  голову ничего другого,  кроме  как
раскрутить рулетку судьбы и  надеяться,  что жизнь сама освободит его...  от
чего?  Не от назойливости Сары,  нет. Скорее, от ее почти девической страсти
увидеть в  нем  героя,  спасителя и  в  знак  благодарности стать  дамой его
сердца, не желая признать очевидного - он отнюдь не рыцарь.
     Ричард обогнал запряженную мулами повозку, нагруженную корой пробкового
дуба. На повозке сидел старик, под боком у него играл транзистор; следом шли
две  женщины,  погоняли двух  коз.  Ричард улыбнулся далекой ассоциации:  не
так-то просто заставить женщину знать свое место.
     Вилла  Норбера стояла в  нескольких милях к  востоку от  Албуфейры,  на
возвышенности, выходившей к морю. Дорога пролегала между двух безукоризненно
ухоженных лугов,  которыми Франсуа очень гордился.  Он то и дело косил здесь
траву  и  стриг  кусты,  оставляя клумбы у  виллы на  попечение жены  Элизы.
Франсуа,  швейцарец французского происхождения,  давно  бросил свою  лавку в
Цюрихе -  слабые легкие заставили его перебраться в Португалию,  где не было
холодных зим.  Элиза,  пышная блондинка и  прекрасная хозяйка из швейцарских
немок,  была  значительно моложе  мужа.  Едва  поздоровавшись с  Фарли,  она
удалилась куда-то в  область кухни,  и,  хотя до полудня было еще далеко,  в
воздухе уже витал аромат жарившихся сардин,  и Ричард сообразил:  скоро им с
Франсуа вынесут их прямо сюда, под увитый плющом навес, обращенный к лугу. А
графин с сухим вином стоял загодя на столе.  Франсуа, мягкий, обходительный,
ел за троих,  но не полнел,  а увидеть его раздобревшим было заветной мечтой
Элизы,  ей  она посвящала себя без остатка,  и  постоянные неудачи ничуть не
обескураживали.
     После обычных приветствий и первой рюмки за здоровье друг друга Франсуа
покосился на завернутый в газету пакет на столе, спросил: "Это он и есть?"
     - Да.  Его  одной моей знакомой завещала мать.  Я  заверил ее,  что  ты
можешь сказать, сколько он приблизительно стоит.
     - Для тебя готов на все, - улыбнулся Франсуа. - Давай посмотрим.
     Фарли кивнул,  и  Франсуа начал разворачивать пакет.  Аккуратно свернул
газету,  а уж потом открыл футляр.  Вынул пояс,  перебрал его, словно четки,
звено  за  звеном,  с  лицом,  совершенно непроницаемым.  Достал из  кармана
ювелирную лупу,  осмотрел пояс внимательней и наконец осторожно вернул его в
футляр,   сказал:   "Изумительнейшая  работа.   Чудесная.   Ты   знаешь  его
происхождение ?"
     - Насколько мне  известно,  этот  пояс  матери моей  знакомой подарили.
Кажется,  на день рожденья.  Говорят,  его еще в незапамятные времена сделал
некто по имени Легаре.
     - Насчет Легаре я не уверен. Давно ли он у твоей знакомой?
     - Лишь несколько дней.  По словам ее матери,  в  сорок восьмом году его
оценили приблизительно в тридцать тысяч фунтов.
     - Давно ли вы познакомились?
     - Тоже нет.
     Франсуа улыбнулся: "Она красива?"
     - Да, пожалуй.
     - Ей очень нужны деньги - и поскорей?
     - Не  думаю.  Она,  Франсуа,  просто хочет знать,  сколько пояс  стоит.
Возможно, чтобы застраховать его. Вот я и решил обратиться к тебе.
     - Правильно сделал. Но для точной оценки нужно время. Дня три-четыре. С
современными драгоценностями все ясно сразу,  а  вот со старинными...  тут и
происхождение,  и  имя  мастера  роль  играют...  словом,  надо  быть  очень
осторожным. Ты можешь оставить его у меня?
     - Конечно. И большое спасибо.
     - Не за что.  А теперь,  как ты уже понял по предыдущим визитам, в этот
час от жареных сардин, что готовит Элиза, не отвертеться.
     Итак,  на  столе появились жаренные на  углях свежие сардины.  Ричард и
Франсуа ели,  держа рыбки за хвост и  голову,  снимали мясо сначала с одного
бока,  потом с другого, оставляя скелетики, которые, подумалось вдруг Фарли,
Марсокс или  Герман,  как  истинные уроженцы Португалии,  положили бы  между
двумя  ломтиками хлеба и  плотно сжали,  а  потом закусили бы  этим  пахучим
хлебом остатки вина.
     Франсуа проводил Ричарда к  машине и,  когда тот сел за  руль,  сказал:
"Поговаривают,  ты спас красивую девушку и уехал жить с ней в горы.  По мне,
так  живи хоть с  русалкой,  лишь бы  нравилось.  Но  я  обещал Элизе узнать
правду.   Жизнь   здесь   однообразна,   посему  сплетни  мою   жену   очень
подбадривают".
     - Ты угадал почти все,  - рассмеялся Фарли. - Только я живу не с нею, а
у нее.
     - Но она тебе нравится?
     - Да.
     - Ей и принадлежит золотой пояс?
     - Да.
     - И в конце концов она пожелает его продать?
     - Наверно. Поможешь?
     Франсуа едва заметно пожал плечами:  "Что ж...  от дел я отошел,  но не
настолько,  чтобы не расстараться для прекрасной дамы.  В общем, подумаю. Уж
очень занятная вещица".
     Ювелир  смотрел  вслед  удаляющемуся  автомобилю,  рассеянно  пощипывая
кончик длинного носа.  Наконец повернулся и  возвратился под навес.  У стола
жена разглядывала лежавший в футляре пояс.
     - Какая прелесть,  Франсуа,  -  сказала она.  -  Знакомая Ричарда хочет
продать его?
     - Возможно.
     - Он дорого стоит?
     - Недешево,  - покачал головой Франсуа, - но гроши по сравнению с ценой
подлинника.  Ведь это лишь очень искусная подделка.  Он не из золота и камни
не настоящие, но работа столь тонкая, что под силу лишь одному-единственному
мастеру на свете.
     - Но, Франсуа, почему ты не сказал сеньору Фарли правду?
     - Разве можно так огорошить друга?  Тем более,  когда он пьет у  тебя в
гостях вино,  а  на  дворе  такое чудесное утро?  С  плохими вестями можно и
подождать. К тому же я хочу кое-что разузнать об этом поясе. - Он улыбнулся,
провел тыльной стороной ладони по щеке жены и закончил:  -  Кстати, Фарли не
спит с этой женщиной.
     - Какая жалость. Ему уже давно пора кого-нибудь найти.

     Письмо пришло,  едва Ричард уехал к Франсуа Hopберу.  На конверте стоял
челтнемский штемпель,  по краю шла надпись:  "Лично в собственные руки".  За
утренним кофе Сара перечитала его трижды.  Она смутно помнила Арнолда Гедди.
Он был поверенным в делах отца, а иногда защищал и интересы матери. Приятный
человек -  добрый и  вежливый.  После смерти леди Джин именно он  приехал на
виллу устраивать дела Сары.  Но  бывал там  и  раньше -  раз или два навещал
мать.  Сара  улыбнулась,  вспомнив прозвище,  которым  его  наделила мать...
Винни-Пух.  Гедди оно было,  конечно,  совсем не к  лицу...  От радости Сара
засмеялась. Уж теперь Ричард от ее подарка не отвертится ни за что.
     Письмо Гедди написал собственноручно на гербовой бумаге.

     "Моя дорогая мисс Брантон!
     Надеюсь,  вы вспомните меня и  без напоминаний.  Но в моем ремесле быть
слишком самонадеянным неразумно.  Я поверенный в делах Вашего отца,  защищал
также интересы Ваши и  Вашей матери.  Поэтому не удивительно,  что от Вашего
отца я узнал о происшедших недавно событиях,  приведших Вас на виллу Лобита.
Ввиду  изменившихся обстоятельств мистер  Брантон  и  миссис  Ринджел  Фейнз
поручили мне  предпринять некоторые юридические меры для  обеспечения Вашего
будущего.  В подробности в письме я углубляться не стану,  скажу только, что
бедствовать Вам не придется. Надеюсь, это Вас обрадует.
     Видите ли,  мистер Эдуард Кэслейк, младший совладелец нашей конторы, по
счастливому стечению  обстоятельств намеревается несколько дней  отдохнуть в
Португалии,  поэтому я позволил себе направить его с визитом к Вам,  дабы он
ввел  Вас  в  курс  дела  и  покончил  с  формальностями,   которые  вызваны
распоряжениями Вашего отца и  миссис Ринджел Фейнз.  По прибытии в  Лиссабон
мистер Кэслейк позвонит Вам и договорится о встрече. Точную дату его приезда
назвать не  могу  -  он  предварительно должен уладить дело одного из  наших
клиентов в  Париже,  однако в Лиссабоне будет не позже чем через два-три дня
после этого письма.
     И  в заключение разрешите добавить несколько теплых слов -  ведь я знаю
Вас очень давно. Если Вам понадобится посоветоваться по личному или деловому
поводу,  надеюсь,  Вы  обратитесь ко мне -  так в  прошлом поступала и  Ваша
матушка.
     С наилучшими пожеланиями искренне Ваш Арнолд Гедди".

     Сара отнесла письмо в спальню,  положила на письменный столик у окна. И
тут  ее  взгляд упал на  лежавший у  промокашки -  там,  где она его недавно
оставила -  дневник в синем замшевом переплете.  Опьяненная счастьем оттого,
что теперь у нее есть веское основание заставить Ричарда принять щедрый дар,
она взяла дневник и  вдруг заметила надпись,  выведенную золотом на корешке.
"Беседы души и тела.  Святая Катерина Генуэзская".  Сара улыбнулась. Как это
характерно для  матери -  защищаться от  собственного легкомыслия.  Ведь она
часто разбрасывала письма,  бумаги и драгоценности где попало.  Здесь расчет
прост -  не многие,  прочитав такое название, отважатся заглянуть в "книгу".
Сара распахнула дневник наугад,  прочла первый попавшийся абзац,  написанный
старомодным почерком давным-давно,  - чернила поблекли до светло-коричневого
цвета,   какой  бывает  у  дубовых  листьев  осенью,   -  легко  перевела  с
французского: "Беллмастер вернулся явно не в духе. "Отважный грек" - лошадь,
на  которую он  поставил,  -  упал за  три барьера до финиша и  его пришлось
прикончить.  Хорошо,  что меня не  было дома.  Впрочем,  я  и  не собиралась
возвращаться -  Челтнем в марте несносен. Обедали в "Савойе" с Полидором, он
ни на миг не сводил с меня маленьких черных,  похожих на маслины, глаз. Боже
мой... Надеюсь, Беллмастер не пригласит его к нам на "Морской лев".
     Взгляд  Сары  бесцельно  перескочил на  другую  страницу,  она  прочла:
"Получила очаровательное письмо от  Бо-бо из Ларкхилла с  маленьким любовным
стихотворением -  рифма есть,  а  смысла мало.  И  все же он милый и добрый.
Живет по колено в грязи. Приглашает почетной гостьей на какой-то званый ужин
к нему в полк.  Не поеду -  от военных в больших дозах у меня прыщи.  Сам по
себе он мне нравится,  но в братской компании офицеров его словно подменяют.
Водит меня,  как  фокусник ассистентку по  арене цирка,  и  чуть не  кричит:
"Посмотрите-ка, что я заимел!" А ведь это неправда".
     Сара  с  улыбкой закрыла дневник.  Она  как  будто  снова встретилась с
матерью  -   остроумной,  капризной,  бесцеремонной.  "Когда-нибудь  сяду  и
прочитаю дневник от корки до корки,  - решила Сара. - А что такого? Иначе бы
мать мне его не оставила".
     Тут за окном послышался шум автомобиля - приехал Ричард. Сара бросилась
встречать. Но у двери спальни сообразила, что дневник все еще у нее в руках,
и  остановилась.  Справа от двери висел небольшой книжный шкаф на три полки,
заставленный томиками в  твердых и  мягких обложках.  Сара  сунула дневник в
книги и поспешила вниз.
     Когда Фарли вошел в  дом,  она была уже в  прихожей.  Подлетела к нему,
взяла за локти и  с нетерпением спросила:  "Ну,  что он сказал?  Говорите же
скорей!"
     - Ух,  -  Ричард улыбнулся, - не надо брать быка за рога. Сначала выпью
рюмочку. Пойдемте. - Он взял Сару под руку и повел к веранде.
     - Ричард, не мучайте меня!
     - Хорошо,  только успокойтесь.  Он согласился оценить пояс.  И попросил
несколько дней,  чтобы сделать это  по  всем правилам.  И  сказал,  что  это
прекрасная работа. И мне страшно хочется пить после жареных сардин, которыми
нас потчевала его жена.
     - А у меня тоже есть новости.  Смотрите -  это письмо пришло из Англии,
как только вы уехали.  Теперь между нами разногласий быть не может.  -  Сара
протянула полученное от Гедди послание.  -  Я  так рада,  что и высказать не
могу.
     Он взял письмо,  не сводя глаз с Сары, и вдруг сгоряча выдал: "Вы все в
облаках  витаете.   Не  пойму,   как  вам  удалось  столько  продержаться  в
монастыре".
     Сара даже в лице переменилась.  Она понимала и почему он так сказал,  и
что он не виноват,  если правда обидно кольнула ее, и отчего впервые в жизни
ей  стало стыдно за  себя  -  неудачницу.  Стыд  скоро пройдет,  а  сознание
собственной слабости останется. Ведь она и впрямь размазня.
     Фарли,  увидев, что с Сарой, потянулся к ней, легонько поцеловал в щеку
и успокаивающе пробормотал: "Простите. Я сморозил глупость. Какой осел!"
     Она покачала головой,  чувствуя,  как на глаза наворачиваются слезы,  и
произнесла:  "Идите на  веранду,  прочтите письмо.  А  я  схожу  за  льдом к
Фабрине".
     Кэслейка ждали в  аэропорту и привезли прямо в лиссабонский отдел.  Его
начальник,  Янсен,  встретил Эдуарда приветливо. Помимо приветливости, седых
волос  и  впечатляющего брюшка  Янсена характеризовала еще  и  скука,  скука
застарелая.  Он жаждал перебраться в  Лондон,  в  мозговой центр Клетки,  но
сознавал,  что останется в  Лиссабоне,  пока не выйдет в  отставку,  получит
хорошую пенсию и скромную медаль за трудовые заслуги.  Но молодым и подающим
надежды сотрудникам Клетки он не завидовал.  Ведь у семерых из каждых десяти
карьера окажется не лучше его собственной.
     После обмена обычными пустяковыми фразами и предложения выпить, которое
Кэслейк отклонил, Янсен сказал: "По указанию из Лондона наблюдение за виллой
Лобита мы свернули.  Человек,  им занимавшийся,  сейчас здесь.  Полагаю, вам
захочется  с  ним  побеседовать.   Кстати,  я  передаю  его  в  ваше  полное
распоряжение".
     - Кто он?
     - Некий Гейнз.  - Отец - англичанин, мать - из местных. Если берется за
дело всерьез,  то  работает хорошо,  но может быть и  чертовски ленивым.  Уж
слишком он обожает два главных удовольствия в  жизни.  Хотя в трудную минуту
не подведет.
     - Надо переброситься с ним двумя-тремя словами.
     - Всегда пожалуйста.  Мы  забронировали вам номер в  гостинице у  самых
гор, километрах в пяти от виллы. Дадим машину, а сегодня переночуете в отеле
неподалеку. Вы от Куинта, не так ли?
     - Совершенно верно.
     - Толковый работник.  Я знаю его с давних пор. Он будет жить и работать
вечно.  Его  только время от  времени надо разбирать и  смазывать.  -  Янсен
засмеялся,  не удивившись,  что шутка ничуть не тронула Кэслейка.  - Хотя не
стоит над ним подтрунивать.  Таких среди нас,  я думаю, немного. Да и вообще
на службе Ее Величества шутить не полагается.
     - Я начинал сыщиком на побегушках.  И тоже было не до смеха.  - Кэслейк
внезапно улыбнулся.  -  Впрочем,  я,  может быть, не туда смотрел. Есть ли у
этого Гейнза машина?
     - Есть.
     - Тогда пусть он отвезет меня в отель. По пути и поговорим.
     Янсен усмехнулся и кивнул:  "Очень неглупо.  А я раздумывал, подслушать
вашу беседу с  ним или нет.  К  счастью,  вы  освободили меня от  выбора.  Я
провожу вас, а заодно и с Гейнзом познакомлю".
     Через десять минут Кэслейк сел в  машину рядом с Гейнзом,  повернулся к
нему  лицом и  попросил:  "Прежде чем  направиться в  отель,  давайте заедем
куда-нибудь в укромное место и потолкуем".
     - Слушаюсь, сэр.
     Вскоре  автомобиль  повернул  на  немощенную  дорогу,   затормозил  под
деревьями напротив недостроенного жилого дома.  Гейнз ничему не удивился. За
долгую службу он навидался всяких типчиков.  Раскусил и Кэслейка. Такие даже
матери не доверяют.  Однако с ними найти общий язык проще,  чем с педантами,
которые следуют инструкциям где надо и не надо.
     - Курите, если хотите, - разрешил Кэслейк.
     - Спасибо, сэр. - Гейнз полез в карман за сигаретами.
     После его первой затяжки Кэслейк спросил: "Сколько раз вы были на вилле
Лобита?"
     - Не  понял  вопроса,  сэр,  -  ответил  удивленный  Гейнз.  -  Мне  же
приказывали только следить за ней.
     - Что вам приказывали,  мне известно.  Я спрашиваю, сколько раз вы были
на вилле?
     - Дважды,  сэр,  -  признался Гейнз,  пожав плечами. - В первый раз это
произошло,  можно сказать,  случайно.  Там в сторожке живет пожилая пара.  К
мужу,  Марио,  я  втерся в доверие.  И вот однажды под вечер,  когда хозяева
уехали, он предложил мне осмотреть дом. Но показал только первый этаж.
     - Опишите его.
     Подробности,  которыми  изобиловал рассказ  Гейнза,  произвели  сильное
впечатление.  Сыщик обладал отменной наблюдательностью и  памятью.  Когда он
закончил, Кэслейк спросил: "А во второй раз?"
     Гейнз оглядел леса на недостроенном здании.
     - Знаете,  сэр,  я решил, что не помешает на всякий случай - такой, как
сейчас -  побывать и на втором этаже виллы. А вдруг дело окажется серьезным,
им займутся новые люди...  Словом,  чем больше я бы узнал, тем лучше. Или вы
не согласны, сэр?
     - Да,  не  согласен.  Но раз уж так случилось,  расскажите и  о  втором
этаже.
     - Марио однажды проболтался,  что хозяева собираются куда-то  на  ужин.
Так вот,  когда они умотали,  а Марио с женой уединились в сторожке, я пошел
на  виллу.  Ключ от дома лежит под цветочной кадкой справа у  лестницы перед
входом.
     Пока  Гейнз рассказывал,  Кэслейк разглядывал проходившую мимо  молодую
женщину. Она несла на голове кипу белья из прачечной, покачиваясь на высоких
каблуках. Штукатур, задержавшийся на лесах дольше напарников, что-то крикнул
ей и она ответила кратким оскорбительным жестом.  Два голубя возились в пыли
у дороги,  за дальним концом которой виднелось море. Внезапно Кэслейк ощутил
усталость и  уныние.  Все люди отвратительны...  и  он тоже.  Подглядывает в
спальни, ковыряется в самых сокровенных мелочах чужих жизней.
     - Сейф вам на глаза не попадался? - прервал он Гейнза.
     - Нет, сэр.
     - Он за книжным шкафом в одной из спален.
     - Да, я помню этот шкаф. Слева от входа в спальню Сары.
     - Они спят порознь?
     - Похоже, сэр. Она ведь... - Гейнз нерешительно смолк.
     - Что она?
     - Ну, совсем недавно была монахиней, верно, сэр?
     - А он что из себя представляет?
     - По-моему,  хороший парень.  Долго жил в Альгавре. Его, по слухам, там
многие знают и любят. Но мне в его прошлом копаться не приказывали.
     - Так же, как и на вилле.
     - Это же совсем другое дело, сэр. Надеюсь, вы согласны?
     - Скажем так: я не стану об этом никому доносить.
     - Благодарю,  сэр.  Я всегда считал,  немного инициативы не повредит...
хотя одни это понимают, а другие - нет. Поехать с вами завтра, сэр?
     - Не нужно.
     Гейнз,  сдержав  улыбку  и  вздох  облегчения,  сказал:  "Сеньор  Янсен
приказал мне подчиняться вам.  Только прикажите,  и  через несколько часов я
появлюсь... если, конечно, понадоблюсь, сэр".
     - Время покажет.  Вы хорошо разглядели сверток, за которым мисс Брантон
ездила в гостиницу "Глобо"?
     - Не очень.
     - Как он все-таки выглядел?
     Гейнз  выбросил  окурок  и  наморщил лоб,  притворился,  будто  глубоко
задумался. Начальникам это нравилось, так почему не подыгрывать им? "Знаете,
сэр,  она,  кажется, прижимала его к груди. Он скорее продолговатый, - Гейнз
расставил руки на длину свертка, - чем квадратный. И совсем не толстый".
     - Понятно. Вы знаете отель, где для меня забронирован номер?
     - Да, сэр. Вам будет там удобно.
     Кэслейк немного помолчал.  Клетка наводить справки о  гостинице "Глобо"
запретила.  Одно неверное слово,  способное насторожить ее хозяев,  -  и все
пойдет  насмарку.  Кэслейку оставалось действовать только на  свой  страх  и
риск.  Именно  поэтому  он  так  долго  присматривался к  Гейнзу  и  теперь,
разобравшись,  чем тот дышит,  решился, сказал: "Нужно узнать, кто владельцы
гостиницы "Глобо" и  кем они были раньше.  Но к  самой гостинице и близко не
подходить,  так же  как не сообщать об этот задании в  Лиссабон.  Премию вам
заплатят прямо из Лондона. Думаю, с этим делом вы справитесь".
     Гейнз,  которому польстило доверие и  возможность подзаработать,  скрыл
радость, многозначительно нахмурившись, и ответил: "Я тоже так думаю, сэр".
     - Отлично.  А  если  узнаете  все  к  завтрашнему дню  и  позвоните мне
вечером, я буду просто счастлив.
     - Приложу все силы, сэр.
     А  почему бы  и  нет?  Делать счастливыми других -  это по-христиански,
особенно если не забывать и  о себе.  Интересно,  что поначалу Гейнз считал,
будто  с  Кэслейком  не  поладит,  -  тот  показался ему  заносчивым,  -  но
получилось наоборот.  Новый  начальник ему  понравился -  такой  сожрет двух
"сеньоров Янсенов" на завтрак и ничуть не насытится.
     - Прекрасно, - прервал его мысли Кэслейк. - Теперь - в отель.

     "Придется тихо  исчезнуть,  -  такое мнение складывалось у  Ричарда,  -
ничего другого не остается.  Трудность в том, что в одночасье не соберешься,
да и  не решишь,  куда податься.  К  тому же надо подождать этого стряпчего,
раньше ехать нельзя,  иначе Сара  наделает Бог  знает что.  А  тем  временем
обдумать,  где  скрыться и  где  раздобыть денег".  Их  у  Ричарда почти  не
осталось,  приходилось надеяться на руки да на смекалку. Ничего, он выдюжит.
Ричард уныло улыбнулся.  Он лежал в постели,  отложив книгу.  Может, это и к
лучшему.  Зажился он в Португалии.  Но куда податься?  О Господи,  как давно
начались его  скитания.  Южная  Африка,  горнорудная контора.  Полтора  года
чаеводства на Цейлоне.  Потом ни с  того ни с  сего Англия...  ферма в Кенте
(хмель и  яблоки),  а  после три года разъездным.  Языки ему всегда давались
легко.  Это от матери:  среди людей, которых он знал, она была единственной,
свободно говорившей на кикуйу,  а  не на кисуахили,  как большинство белых в
Кении...  Ричард изгнал из мыслей воспоминание о матери. Что же делать, черт
возьми?  А  может,  стать  проще...  не  столь  щепетильным?  Взять то,  что
предлагает Сара,  и  дело с концом?  Ведь по большому счету он это заслужил.
"Черт побери,  парень,  ты опять за свое?  -  упрекнул он себя.  -  Так и не
научился  взвешивать все  "за"  и  "против",  принимать  твердое  решение  и
выполнять его  неукоснительно.  Она  вбила себе  в  голову,  что  тебя  надо
отблагодарить,  а  известие о  намерении отца взять Сару на  содержание лишь
укрепило ее  в  этой мысли.  И  все же чем заняться,  если у  меня заведутся
деньги?"  Он не хочет делать ничего -  в прямом смысле слова.  Нет у него ни
заветной  мечты,  ни  всепоглощающей страсти.  Сказать  по  правде,  в  один
прекрасный день он  понял,  что  провал с  рестораном втайне его  обрадовал.
Несмотря  на   то  что  работать  там  было  интересно,   приходилось  нести
ответственность за  других  и  все  успевать вовремя  -  условия  для  Фарли
совершенно невыполнимые.  А  разговоры о доме в Дордони -  пустое.  Однажды,
лишь однажды -  в  Кении -  он  знал,  чего хочет:  поднимать ферму вместе с
отцом...  Ну и что,  черт возьми? Может быть, самое главное, - сесть, поджав
хвост,  и ждать, когда дела устроятся сами собой? Проще всего пожить немного
у Германа.  Нет, это не годится. Ведь Сара, пытаясь отплатить так называемый
долг,  разыщет его там. Жаль, что он не похож на многих знакомых ему мужчин,
не упускавших случая переспать с  красивой податливой женщиной.  Но с годами
он  все тверже убеждался,  что давным-давно стал сильно смахивать на евнуха.
Может,  обратиться к мозгоправу?  Нет,  бесполезно.  Перед глазами все та же
картина...  недвижный геккон на стене...  обнаженные, истекающие кровью тела
родителей на полу... в ушах его собственный безумный от ужаса и ярости крик.
     Он  сердито  взял  книгу,  повернулся набок,  чтобы  лампа  светила  на
страницы, и читал, пока глаза не заболели, веки не отяжелели, томик не выпал
из рук, и Ричард уснул, так и не выключив свет.
     Проснулся он сидя; подавшись вперед, закрыл глаза руками, застонал - он
сразу понял, в чем дело. На краю кровати примостилась Сара в ночной рубашке,
обнимала его за шею.  Он молчал,  приходил в себя.  На ее лице горем застыло
сочувствие.
     - Я услышала, как вы кричите, - сказала она. - Новый кошмар?
     С  досадой из-за  того,  что  она  застала его  в  минуту слабости,  он
воскликнул:
     - Нет, все тот же!
     - О, Ричард, может быть, выпьете что-нибудь?
     - Да оставьте же меня, ради Бога!
     - Ни за что!  -  вдруг твердо и  властно сказала Сара.  -  Услышав ваши
крики впервые,  я пришла сюда.  Потом несколько раз не приходила. Но сегодня
не могла заставить себя остаться в постели.  Что это за сон?  Может быть, он
отвяжется,  если вы  перескажете его мне.  Я  помолюсь,  чтобы он пропал.  Я
готова на все, лишь бы помочь вам... лишь бы утешить вас.
     Чувствуя тепло ее руки на плече,  видя ее перекошенное от горя лицо, он
устало покачал головой: "Вы ничего не сможете сделать".
     - Неправда!  Не может быть.  Я же вам не чужая.  Разве вы забыли, как я
точно так же  кричала во  сне и  вы пришли ко мне?  Сейчас же расскажите мне
сон!
     Он помолчал,  собрался с силами. Почему бы и нет? Ведь он еще никому об
этом не рассказывал. Может быть, именно ей и нужно во всем признаться. Может
быть, именно этим она способна отблагодарить его за спасение... Боже, что за
извращенные рассуждения!  Ведь ему не поможет никто и ничто.  Но не успел он
додумать эту мысль до конца,  как услышал собственные горькие слова, которые
говорил,  не щадя чувств Сары:  "Что ж,  извольте.  С  тех пор,  как все это
случилось,  я  не исповедовался ни разу.  Говорят,  Бог вездесущ.  Не верьте
этому!"
     - Однако однажды ночью на помощь мне вас ниспослал Он.
     - Да, да. Но в другие ночи Он часто закрывал на мир глаза. Очень часто.
Сейчас я расскажу об одной из них...
     Твердым, бесстрастным голосом он поведал Саре о той ночи в Кении, когда
восемнадцатилетним парнем приехал из кино домой и  обнаружил,  что родителей
растерзали туземцы... бросили их голые тела на полу, мать изнасиловали, отца
оскопили. Сара слушала его молча, не снимая руки с плеча.
     -...  бывает, они приснятся и я с криком просыпаюсь весь в поту. Иногда
я просто просыпаюсь с криком,  а сна не помню.  Но понимаю -  это был именно
он.  Думаете,  здесь можно ставить точку?  Увы,  нет. С тех самых пор у меня
ничего не получается,  хотя я даже иногда напиваюсь,  чтоб забыться... Стоит
мне приблизиться к женщине...  и ничего...  я вновь оказываюсь там, вижу их,
вижу  мать.  -  Он  повернулся к  Саре,  вдруг улыбнулся,  провел костяшками
пальцев по  ее гладкой щеке,  приласкал.  -  Вот так,  Сара.  И  когда снова
услышите мои крики,  помните -  этого не исправить. А теперь возвращайтесь к
себе.
     Сара поднялась и сказала:  "Я рада,  что вы раскрыли душу. Здорово, что
мне первой. И хотя я великая грешница, я помолюсь господу и Он поймет".
     - Не стоит труда. Он, наверное, спит.
     - Такими словами вы меня не обидите, - улыбнулась Сара. - И уж точно не
обидите Его. А сейчас - спать.

     На  другое  утро  Кэслейк  отбыл  из  Лиссабона,  прихватив  в  конторе
фотоаппарат.  Добрался до гостиницы,  зарегистрировался,  а  после,  уже под
вечер,  проехался  по  окрестностям,  освоился  с  ними.  На  обратном  пути
остановил машину чуть  севернее виллы Лобита,  осмотрел поместье в  бинокль.
Перед ужином ему  позвонил Гейнз,  передал,  что  гостиницей "Глобо" владеют
Мелина и  Карло Спуджи,  бывшие служанка и  шофер леди Джин Брантон.  Узнать
это,  объяснил  Гейнз,  оказалось несложно.  Имя  Карло  Спуджи,  владельца,
значилось на табличке у  входа в гостиницу.  Из краткой беседы с продавщицей
лотерейных  билетов  в  киоске  на  площади  -   Гейнз  притворился,   будто
подыскивает хороший отель -  выяснилось,  что  Карло всегда покупал билеты у
нее и любил посудачить о старых деньках,  когда водил "Роллс-Ройс" леди Джин
Брантон.  После  разговора с  Гейнзом Кэслейк спросил себя,  знает  ли  лорд
Беллмастер, кто владеет гостиницей "Глобо". И решил - наверно, нет, иначе бы
он обязательно сказал об этом.
     После  ужина  и   кофе  Кэслейк  позвонил  на  виллу.   Ответила  Сара.
Представившись,  Кэслейк объяснил,  будто он только что из Лиссабона,  а  из
аэропорта дозвониться не смог -  не работала линия. Они договорились, что он
приедет завтра,  в  половине одиннадцатого.  Кэслейк звонил прямо из номера,
его никто не видел, поэтому, услышав в голосе Сары нетерпение, позволил себе
улыбнуться.  Закончив разговор,  он принял душ,  лег в  постель и  взялся за
"Возвращение на родину" Томаса Гарди, - этот роман в мягкой обложке он купил
в аэропорту, - но уснул, не прочитав и первой главы.
     На  другое утро он  выехал рано,  вел  машину не  спеша,  чтобы прибыть
вовремя. Теперь Кэслейк играл роль младшего совладельца нотариальной конторы
"Гедди,  Парсонз  и  Рэнк".  Несмотря  на  теплый  день,  он  надел  строгий
темно-синий  костюм  и  котелок.  Дверь  открыла домоправительница Фабрина -
провела Кэслейка в  небольшой кабинет рядом с прихожей,  обстановку которого
он  уже знал по  описанию Гейнза.  Без любопытства ждал Кэслейк знакомства с
Сарой  Брантон,  бывшей монахиней,  возможно,  ставшей поперек карьеры лорда
Беллмастера.  Интуиция подсказывала:  хотя Сара Беллмастеру и дочь, сделку с
Брантоном он заключил не из бескорыстной отцовской заботы.  Три тысячи в год
- сумма  вполне приличная,  но  все  равно  его  светлость явно  преследовал
какой-то интерес...  Не зная,  видимо,  есть у дочери что-нибудь против него
или нет,  он решил на всякий случай задобрить ее.  Когда такой человек,  как
Беллмастер,    задумывает   пробиться   очень   высоко,    он    обязательно
перестраховывается. Призрак леди Джин все еще витает над ним. Опасен ли он -
не  известно,  но  Беллмастер не  успокоится,  пока не загонит его обратно в
могилу.
     В кабинет вошла Сара Брантон -  покой и свежесть молодости играли на ее
лице.  На ней было простое белое платье и  босоножки.  "Красивая девочка,  -
подумал Кэслейк. - Не жеманится, но и не тушуется, хотя есть в ней что-то...
нет,  не от бывшей монахини,  а от кого же тогда?  Наверно, от учительницы в
женской школе,  которая начинает мечтать о замужестве гораздо раньше,  чем о
должности директора".
     Он представился слегка напыщенно,  как и полагалось по роли,  отказался
от предложенного кофе.
     - Я доставляю вам столько хлопот, мистер Кэслейк, - заметила Сара.
     - Отнюдь,  мисс Брантон,  - с улыбкой возразил он. - Сочетаю приятное с
полезным. Мне это нравилось всегда, а теперь - особенно. Подошел мой отпуск,
вот мистер Гедди и предложил заехать к вам.
     - Вы в Португалии впервые?
     - Да.  И уверен -  она придется мне по душе.  А сейчас, если позволите,
перейдем к делу,  и оно,  смею утверждать,  вас очень обрадует. Вы, конечно,
понимаете, что мне известно все... о вашем прошлом, скажем так.
     - Конечно.   Признаюсь,   меня  удивило,   что  отец  вздумал  обо  мне
позаботиться. Сказать по правде, мы с ним не ладили никогда.
     Раскрыв  папку,  Кэслейк наградил Сару  достаточно сдержанной,  по  его
мнению,  улыбкой и снисходительно кивнул: "Ваш отец уже не молод. А с годами
люди,  мисс  Брантон,  меняются.  Давайте считать,  что  мой  приезд  вызван
переменами в  его  душе...  желанием  наверстать упущенное.  Впрочем,  нести
хорошие вести я рад всегда, чем бы они ни вызывались. А теперь, - он перешел
на деловой тон, - позвольте кое-что объяснить".
     Кэслейк выложил на маленький столик свои бумаги -  документы о переводе
виллы на имя Сары,  договор о ежегодной ренте, бланк заявления, который Сара
должна была заполнить,  чтобы получить паспорт,  и сказал:  "Может быть,  вы
сфотографируетесь до  моего  отъезда?  Тогда  я  сам  оформлю  и  вышлю  вам
паспорт".
     Сара сидела,  покорно и  внимательно слушала.  И теперь казалась скорее
школьницей,  чем учительницей. Она нравилась Кэслейку помимо воли - симпатия
к людям,  с которыми ему приходится сталкиваться по долгу службы,  неизбежно
таит опасность.  Но иногда ничего нельзя было с собой поделать. Какие-нибудь
мужчина или женщина вдруг задевали за живое,  и оставалось только надеяться,
что с ними ничего страшного не случится.  Впрочем,  все это, в конце концов,
неважно - сантименты выполоть из памяти так же легко, как сорняки с грядки.
     Узнав о  величине ренты,  Сара  обрадованно сказала:  "Как щедро с  его
стороны.  Но я обойдусь и меньшей суммой,  если эта его стесняет. Мне всегда
представлялось, что дела у него идут не слишком хорошо".
     - Ваши опасения напрасны,  мисс Брантон. Ваш отец такое может позволить
себе вполне. - Он улыбнулся, чувствуя, что становится напыщенным, как Гедди.
- Родители   любят   притворяться   бедняками.   Так   они   защищаются   от
расточительства детей. Поверьте, вашего отца эти деньги ничуть не затруднят.
     - Надо написать ему.
     - Обязательно.  -  Кэслейк нашел  в  бумагах листок  с  напечатанным на
машинке текстом и продолжил: - Есть маленький вопрос, касающийся вашей тети,
миссис Ринджел Фейнз.  Она прислала нам телеграмму с перечнем вещей, дорогих
ей как память.  Их она хотела бы оставить себе. Боюсь, мне, словно оценщику,
придется пройти с вами по дому и убедиться, что они на месте. А копию списка
оставить у вас.
     Миссис Ринджел Фейнз и  впрямь прислала Гедди этот список телеграфом из
США,  и  Куинт,  прочитав его после возвращения из Челтнема,  склонил голову
набок,  улыбнулся и произнес:  "Нам повезло.  Теперь вы узнаете, где ключ от
сейфа".
     Перечень был  короткий.  Сара  и  Кэслейк отправились по  дому  вместе,
начали с первого этажа.  Прежде чем подняться на второй,  Кэслейк заглянул в
список и  сказал:  "Здесь еще вот что:  "Две связки писем от моего покойного
мужа.  Они в спальне -  или в сейфе, или в нижнем ящике комода". Может быть,
мисс Брантон, ключ от сейфа здесь, внизу, и вы прихватите его?"
     - Нет,  мистер Кэслейк, ключ в спальне в комоде - он с ярлычком. А сейф
за книжным шкафом. Там мать хранила драгоценности.
     - Понятно. Итак, идем наверх?
     Они вошли в  спальню.  Писем в  нижнем ящике комода не оказалось.  Сара
вынула ключ и  показала,  как отвести шкаф от стены.  Письма лежали в сейфе.
Больше там ничего не было. Перед уходом Сара вернула ключ в комод.
     На  верхнем этаже находилось всего три предмета из списка.  Один из них
значился как "Гейша с зонтиком".  Трехцветный эстамп работы Исикавы Тоенобу.
Висит в главной спальне".
     Войдя в спальню,  Кэслейк сразу понял - она обитаема. У гардероба стоял
чемодан. На спинке стула висели поношенная рубашка и пижама, постель была не
убрана.
     - Извините за  беспорядок,  -  сказала  Сара.  -  Фабрина сюда  еще  не
добралась.  Видите ли,  у меня гостит очень близкий друг...  - Она подошла к
сложенному из  дикого  камня  камину,  над  которым  висел  эстамп  Тоенобу.
Равнодушно взглянув на эстамп, - Кэслейк в искусстве ничего не смыслил, - он
подумал о "близком друге".  Это,  без сомнения,  Ричард Фарли.  Он,  видимо,
знал, когда придет Кэслейк, и почел за лучшее ненадолго исчезнуть. Поведение
Сары,  свобода,  с которой она расхаживала по комнате, убедила Кэслейка, что
между ними ничего нет.  Значит,  Сара Брантон не из тех, кто запросто скачет
из постели в постель. От этого она понравилась Кэслейку еще больше.
     Наконец нашлись и остальные вещи из перечня.  Дойдя до нижнего поворота
широкой лестницы, Кэслейк остановился и взглянул на портрет леди Джин. Гедди
упоминал о  нем,  и Кэслейк решил до конца придерживаться роли поверенного в
делах семьи.
     - Прекрасный портрет,  -  сказал он.  -  Ваша мать,  мисс Брантон, была
очень красива.
     - Это правда. А портрет написал сам Август Джон.
     - Неужели? Тогда он стоит больших денег.
     - Наверно.
     Кэслейк  снисходительно  покачал  головой:   "Никаких  "наверно",  мисс
Брантон.  Этот портрет действительно ценный.  И он подводит нас к последнему
вопросу,  решить который я  приехал сюда.  Вилла и  почти все  в  ней отныне
принадлежит вам.  А  договор по  ее  страховке,  заключенный миссис  Ренджел
Фейнз,  истекает через два месяца. Значит, о страховке придется позаботиться
вам самой.  И  мистер Гедди будет рад уладить это дело через нашего агента в
Лиссабоне.  Заплатить можно или в фунтах, или в португальской валюте. Но для
этого, боюсь, придется составить новый перечень обстановки и драгоценностей,
если они у вас есть".
     Сара  помотала головой и  рассмеялась:  "По-моему,  вы  забыли  о  моем
недавнем прошлом,  мистер Кэслейк.  Восемь лет назад я  отказалась от всего,
чем владела.  Никаких драгоценностей у  меня нет...  хотя погодите-ка,  я  и
забыла".
     - О  чем,  мисс  Брантон?  -  Кэслейк  втихомолку  наслаждался  личиной
терпеливого нотариуса.
     - О поясе.  Том,  что на портрете матери.  Он, кажется, страшно ценный,
хотя,  сказать по правде, мать его недолюбливала. Считала пошлым. Впрочем...
впрочем, нет смысла страховать пояс, ведь я его почти что подарила.
     Кэслейк усмехнулся:  "Простите,  мисс Брантон, но нельзя ли объясниться
подробнее?  Уходя в монастырь, вы отказались от всего. Откуда же он у вас?..
"
     Сара засмеялась:  "В том-то все и дело,  мистер Кэслейк.  Моя мать была
умна и предусмотрительна.  Она предвидела,  что однажды я могу... пожалеть о
своем выборе.  И сказала мне,  что на сей случай оставила кое-что, способное
помочь начать жить сначала.  Оставила у  бывшей служанки Мелины -  та  вышла
замуж за  нашего шофера и  у  них теперь своя гостиница в  Лиссабоне.  Очень
романтично,  не правда ли?  На днях я ездила к Мелине. И получила этот пояс.
Но о нем не стоит беспокоиться - я дарю его мистеру Фарли".
     - Мистеру Фарли?
     - Да.  -  Сара на миг упрямо выпятила подбородок.  - Видите ли, когда я
убежала из монастыря, он спас мне жизнь. И больше говорить об этом не стоит.
     - Само собой. Так это он гостит у вас?
     - Да.
     Кэслейк  ничуть  не  соблазнился  выйти  из  роли  нотариуса  и  задать
неожиданный вопрос.  Долгие годы  Мелина Спуджи берегла для  Сары  пояс.  Но
только ли его?  Если в свертке находилось что-то еще, можно поручиться - оно
до сих пор на вилле.  Ему вспомнились слова лорда Беллмастера:  "Если в  нем
были  письма или  дневник,  добудьте их".  Он  улыбнулся Саре  и  дружелюбно
произнес:  "Вы  очень щедры,  мисс Брантон,  -  снова взглянул на  картину и
повторил: - Ваша мать была потрясающе красива. Могу вам сказать, - он лукаво
улыбнулся,  -  что наш мистер Гедди, - убежденный холостяк, - даже он тайком
вздыхал по ней".
     - Ее все любили, мистер Кэслейк. Все.
     - Конечно,  конечно.  А  теперь с вашего позволения вернемся в кабинет,
утрясем кое-какие мелочи.  Например,  нужно решить вопрос о счете,  куда вам
будут присылать ренту.
     ...  Он  покинул виллу через полчаса,  позволив уговорить себя выпить с
Сарой  рюмку  хереса;  допивая  ее,  заметил прошедшего под  окном  мужчину,
догадался,  что это Ричард Фарли. Уезжая, подумал: нужно проникнуть на виллу
и похозяйничать без свидетелей.  Чем скорее,  тем лучше. Ну да это не сложно
устроить.
     В  тот же вечер он позвонил и спросил мисс Брантон,  не желает ли она -
конечно,  вместе с  гостем,  мистером Фарли  -  отужинать завтра в  отеле  у
Кэслейка в  честь того,  что Сара -  как некогда и леди Джин -  предоставила
конторе "Гедди,  Парсонз и Рэнк" честь защищать ее интересы?  Сара,  чуточку
поколебавшись,  сказала,  что принимает приглашение с удовольствием.  На сей
раз это был простейший выход из положения. Кэслейк положил трубку, улегся на
кровать,  ненадолго уставился в  потолок,  а затем заказал разговор с лордом
Беллмастером.
     Лорд Беллмастер наполнил рюмку коньяком, не отходя от буфета. Он только
что  вернулся  с  Даунинг-стрит,  где  беседовал  с  премьером  и  министром
иностранных дел.  Тут и позвонил Кэслейк. Разговор с ним занимал аристократа
меньше,  чем  встреча на  Даунинг-стрит.  Закулисные интриги не  ослабевали.
Приближенные к  власти  подчас  строят  дьявольски хитрые  козни,  но  мысли
премьера он знал назубок.  Тот далеко не глуп, однако в душе тщеславен. Если
вы  родились в  рабочем поселке в  семье  трактирщика,  полшколы проходили в
заплатанных штанах...  что  ж,  это  можно направить на  пользу карьере,  но
червячок зависти к  аристократам всю жизнь будет глодать вас.  Премьер любил
ездить к Беллмастеру в родовое поместье,  но Боже упаси сбрасывать его из-за
этого со счетов.  Ведь бедняга обожает раскованность, царящую там на приемах
лишь  потому,   что   его   жена  подчеркнуто  не   интересуется  альковными
удовольствиями.  Министр иностранных дел...  совсем другая птица... закончил
Итон,  верующий,  ставший социалистом,  но  не  затем,  чтобы  избавиться от
фамильного богатства,  а  чтобы иссушать свою  и  без  того  аскетичную душу
постоянным самобичеванием...  впрочем, и его можно купить, хотя пока неясно,
как. Посулить что-нибудь одному из двух его сыновей-умников? Место редактора
какой-нибудь газеты?  Вероятно.  Ведь для  человека с  деньгами,  доступом к
прессе и  широкими деловыми связями ничего невозможного нет.  Бог свидетель,
Беллмастер  ворочает  теперь  миллионами,  и  они  помогут  осуществить  его
заветную мечту.  Всю жизнь он посвятил ей.  Так можно ли отступать?  Это все
равно,  что ослепнуть или стать импотентом.  Хотя -  Бог свидетель и этому -
дела не всегда шли столь блестяще,  как сейчас.  Однажды - о чем не известно
никому - он, по собственным меркам, конечно, - скатился почти на самое дно.
     Беллмастер выпил и  вдруг расхохотался.  Черт  бы  побрал этот  золотой
пояс.  Впрочем,  здорово,  что он попался тогда на глаза. Сама не зная, Джин
спасла Беллмастера от банкротства,  и  с  тех пор он зарекся оглядываться на
прошлое.  А  Кэслейк...  если отлучить его от Клетки,  можно вымуштровать на
свой  лад.  Он  из  тех  остроумных  молодых  людей,  кого  делает  уязвимым
какой-нибудь недостаток.  На таких у Беллмастера прямо-таки собачий нюх. Как
пустельга за тридцать метров различает трепет поедаемого жуком листка, так и
Кэслейк ухватывает отраженные в  глазах мысли собеседника и  читает их.  Что
это?  Сноровка?  Ясновидение?  Так или иначе,  он -  человек полезный.  Если
дневник есть,  он  его найдет.  А  ведь она отрицала,  что ведет дневник.  С
улыбкой,  но отрицала.  Ах,  какая женщина!  Ее словно взрывчаткой начинили.
"Ну,  не расстраивайся,  -  сказал он себе,  сообразив,  что на него сначала
повлиял премьер,  а теперь -  бренди.  -  Как это там говорится? Кларе - для
мальчишек,  портвейн -  для мужчин,  а тот, кто мечтает стать героем, должен
пить  бренди.  Возможно,  для  войны  сия  пословица применима.  Но  не  для
политической грызни.  Еще одну рюмку,  и спать.  Пояс Венеры.  Кто же снял с
него  копию?  Неважно".  Когда лорд  Беллмастер подарил пояс  леди Джин,  он
заставил ее надеть его голой. "Победит добродетель"? Черта с два.




     Кэслейк пригласил Сару и Ричарда к восьми вечера. Они покинули поместье
в половине восьмого,  и Кэслейк -  он оставил машину у ответвления дороги на
Лиссабон и  пешком  прошел до  холма,  на  вершине которого стояла вилла,  -
проследил за их отъездом. Потом, стараясь скрываться за кустами и деревьями,
подошел к боковому входу. Слуги были далеко, в сторожке у ворот.
     Кэслейк вынул  из-под  каменной кадки ключ,  отпер дверь,  положил ключ
обратно  и  вошел,  створка  захлопнулась сама.  "Женщины  вечно  что-нибудь
забывают,  -  подумал он и невесело усмехнулся, вспомнив Маргарет. - Но если
Сара и  Ричард вернутся,  я  услышу шум машины и  успею выпрыгнуть в  окно".
Войдя в  прихожую,  он  позвонил в  свою  гостиницу дежурному.  Сказал,  что
пригласил к  ужину сеньориту Брантон и  сеньора Фарли,  попросил передать им
извинения и  сообщить,  что немного задержится -  по  дороге из Фаро у  него
лопнула шина. А тем временем пусть их усадят и подадут что-нибудь выпить. Он
все оплатит.
     Тщательно обыскать нужно было только две комнаты. Спальни Фарли и Сары.
Он начал с последней.  Достал из комода ключ и открыл сейф.  Там лежали лишь
письма от мужа миссис Ринджел Фейнз.  Заперев сейф и вернув на место книжный
шкаф,  он провел рукой по трем рядам книг и  внимательно осмотрел их.  Это в
основном были  романы в  мягких обложках,  религиозные трактаты и  несколько
дорогих книг в твердых переплетах.
     Затем он оглядел письменный стол у  окна.  В одном из ящичков с ручками
из  слоновой кости нашлось письмо от  леди  Джин  Брантон,  заверенное отцом
Ансольдо и служанкой Мелиной, согласно которому содержимое некоего свертка -
видимо,  с поясом Венеры - завещалось Саре. Рядом лежала записка с данными о
поясе,  о  том,  что  его подарил леди Джин лорд Беллмастер.  "Если в  сорок
восьмом он стоил тридцать тысяч, - прикинул Кэслейк, - одному Богу известно,
какова его цена сейчас.  Да,  лорд Беллмастер не скупился... впрочем, у него
миллионы.   Однако  ни  деньги,   ни  власть  не  освободили  его  мысли  от
поселившегося там червячка страха".
     Последовательно,  расторопно и внимательно Кэслейк обыскал всю спальню.
Это  была уже  не  тренировка,  когда над  душой стоял Куинт,  подсматривал,
оценивал.  Кэслейк запомнит все,  к  чему прикасался.  На столике у бокового
окна валялись иголки,  вата,  нитки,  ножницы и летнее платье,  подметанное,
чтобы укоротить его.  Сара, видимо, колдовала над старыми платьями тетки или
матери.  В  Кэслейка вселилось твердое убеждение,  что Саре нечего скрывать.
Она же  простушка,  а  потому все,  что хотела бы  схоронить от  чужих глаз,
положила бы в сейф.
     Кэслейк  перешел  в  комнату Фарли.  Все  имущество Ричарда умещалось в
саквояже.  На  столике лежал  старый номер  "Кантри Лайф"  и  потертый томик
"Белого попугая" Лоуренса.  Фарли был явно из тех, кто путешествует налегке.
На  последнем листе его  чековой книжки -  она  отыскалась в  заднем кармане
джинсов -  значилось,  что на текущем счету всего 2760 эскудо. "И, наверное,
нет долгосрочных вкладов,  -  подумал Кэслейк. - Однако положение изменится,
когда он  продаст пояс Венеры".  Чувствовалось,  что  деньги для Фарли -  не
главное.  Знавал Кэслейк и таких людей. Они живут одним днем. Что ж, каждому
свое,  к  тому  же,  Бог  свидетель,  так  сейчас живут многие,  и  ничего -
перебиваются.
     Обыскав  спальню  Ричарда,  он  быстро  прошелся по  остальным комнатам
верхнего этажа,  потом - нижнего и покинул виллу. На пути к машине его вдруг
охватило гнетущее чувство -  вспомнилось одно из  наставлений Куинта:  "Если
люди решают что-то спрятать,  все в порядке. Рано или поздно вы это отыщете.
Беда, если они обладают чем-то таким, что им и в голову не придет схоронить.
Они оставят его у вас прямо под носом,  но вы и не заметите".  Вот леди Джин
Брантон -  будь у нее нечто против Беллмастера -  дневник, скажем, она бы...
Нет.  Дело в другом.  То же чувство охватывало Кэслейка и на занятиях, когда
наступало время  повернуться к  Куинту и  сказать:  "Задание выполнено".  Уж
слишком много зависело от этих двух слов.
     Он сел в машину, запер фотоаппарат в перчаточный ящик и уехал.
     Отужинали прекрасно. Кэслейк без труда вновь вошел в роль нотариуса, да
и Фарли ему понравился.  Простой, без затей парень, а после нескольких рюмок
- еще  и  прекрасный рассказчик.  Перед  расставанием,  когда  Сара  пошла в
туалет, Фарли попросил: "Мне бы хотелось поговорить с глазу на глаз".
     - Пожалуйста.
     - Это касается только нас с Сарой,  но вам, как поверенному в ее делах,
я откроюсь. Убежав из монастыря, она пыталась утопиться. У нее было безумное
и совершенно необоснованное убеждение, будто она беременна. А я спас ее. Как
это случилось -  не важно.  Так вот она - и это вам тоже знать не помешает -
хочет отблагодарить меня,  подарив золотой пояс. Решила твердо. Но я не могу
принять такую дорогую вещь. Может быть, вы при удобном случае... попытаетесь
ее вразумить?
     - Она мне уже обо всем рассказала.  Увы,  на  сей счет я  бессилен.  Вы
сослужили ей  великую службу.  У  нее щедрая душа,  а  деньгами на  жизнь ее
обеспечит отец.  Так  что,  -  Кэслейк сухо улыбнулся,  -  вам  придется или
принять дар,  или,  если вы  смириться не  сможете,  втихомолку исчезнуть до
того, как Сара вам его преподнесет.
     - Возможно,  вы правы. Но меня не покидает черная мысль о том, что Сара
начнет преследовать меня.
     - Мир велик.
     - Вот я и думаю, - усмехнулся Ричард, - велик он или тесен.
     - Извините,  я вам сочувствую,  но ничем помочь не могу.  Решайте сами.
Позвольте заметить,  я одобряю ваши намерения.  И еще:  по-моему, вы здорово
помогли Саре, не оставляя ее одну столько времени.
     Когда  они   уехали,   Кэслейк  поднялся  к   себе,   позвонил  сначала
Беллмастеру,  потом в  Клетку,  передал для  Куинта подробный отчет о  своих
действиях и  разговоре с Беллмастером,  который,  узнав,  что никаких следов
дневника не обнаружено, даже не попытался скрыть вздох облегчения.

     Через два дня Фарли вновь отправился к Франсуа Норберу. Сара поехала бы
тоже,  когда бы  не  нотариус Кэслейк -  он  должен был встретиться с  нею и
окончательно все утрясти.
     Ричард  не  спеша  ехал  вдоль  побережья.  "Приближается развязка",  -
размышлял он.  По возвращении на виллу придется давать ответ Саре,  и Ричард
знал, что скажет. Пояс он не возьмет. С виллы придется бежать, а жаль. Пожив
на  новом месте всего несколько дней,  он  уже чувствовал себя там как дома,
покидать его  не  хотелось.  Но  уезжать нужно,  хотя -  теперь он  это ясно
понимал -  в  открытую не  удастся.  Придется убраться тайком,  пока Сары не
будет  дома,  оставить  ей  прощальное письмо.  Он  лениво  поразмыслил,  не
основаны ли  его  поступки на  застарелой привычке не  брать на  себя лишнюю
ответственность.  Ему  не  хотелось ни  связанных с  большими деньгами новых
забот,  ни  обязанности (а  именно этого Сара  и  добивается) улучшить этими
деньгами...  что?  Собственное  положение?  Будущее?  Сара  почти  назойливо
заботилась о других, все время интересовалась, хорошо ли живут те, с кем она
знакома. И избавиться от ее опеки будет трудно. Она обладает всеми задатками
наставницы,   руководительницы  -   это,   видимо,   отголоски  материнского
характера,  которые в  женщине не столь красивой и простодушной быстро стали
бы непереносимы.  Ричарда не нужно наставлять, над ним не нужно верховодить.
Ни раньше,  ни сейчас.  И таких,  как он, в Португалии полно. Тех, кто живет
подножным кормом. А что плохого? От них нет вреда никому.
     Франсуа  сидел  под  навесом,  читал  позавчерашний номер  "Тайме",  на
столике ждал  графин  с  белым  вином  и  две  рюмки.  На  лужайках работали
поливальники,  в  брызгах играла радуга;  две  иволги резвились в  лужице на
траве.
     Франсуа  тепло  поздоровался,   разлил  вино,  сказал:  "Элиза  просила
извиниться за нее.  Она уехала в  Фаро за покупками,  поэтому жареных сардин
нам  сегодня не  поесть.  Я  тоже извиняюсь -  слишком долго возился с  этим
поясом.  Пришлось написать другу кое о чем,  справиться у него". Ювелир взял
со стула красный сафьяновый футляр, открыл, но пояс не вынул.
     - К какому же выводу ты пришел, Франсуа?
     Тот пожал плечами:  "К очень интересному. Но, боюсь, не столь приятному
для твоей знакомой".
     - Почему?
     - Не торопись. Обо всем по порядку.
     В  эту  минуту,  сам  не  зная отчего,  -  разве что судя по  поведению
Франсуа,  -  Фарли понял:  новости будут неутешительные.  И  пошел напролом,
попросил: "Нет, давай с конца. Он поддельный, так? Поэтому и Элиза уехала".
     Франсуа  потрогал  пальцем  ямочку  на   подбородке  и   кивнул:   "Да,
поддельный.  Впрочем,  такое слово здесь неуместно. Это одна из лучших копий
антиквариата,  которые мне доводилось видеть.  Сам по  себе он стоит две-три
тысячи фунтов. Жаль, не правда ли? Я имею в виду твою знакомую".
     - Ее - да. К счастью, деньги у нее есть.
     - Тогда другое дело.  А ты,  естественно, хочешь узнать о происхождении
пояса.
     - Естественно.  - Фарли пригубил рюмку. У него вдруг словно гора с плеч
свалилась.  Даже будущее разочарование Сары не омрачало. Разговор с Сарой он
переживет, а потом отправится восвояси. Возможно, он поступит себялюбиво. Но
это лучше, чем улизнуть ночью, не приняв искреннего дара.
     - Я написал в Париж другу. - продолжил тем временем Франсуа, - ведущему
знатоку антикварных драгоценностей, консультанту крупнейших музеев Франции и
Голландии,  знаменитому ювелиру.  Он знает гораздо,  гораздо больше меня.  -
Франсуа умолк, с любопытством взглянул на Фарли. - Рассказать в подробностях
или только в общих чертах? Судя по выражению на твоем лице, к долгой повести
ты не готов.
     - Это подделка. Вот главное. Так что валяй в общих чертах.
     - Тогда рассусоливать не буду.  -  Франсуа Норбер потянулся к графину и
наполнил обе рюмки.
     Фарли сидел, слушал Франсуа, разглядывая зеленую ящерицу на стене дома.
Настоящий пояс  в  1948  г.  купил  у  потомков  древнего  французского рода
английский миллионер лорд Беллмастер.  А  в  1950 г.  он  заказал его  копию
итальянскому ювелиру,  который  специализировался на  подобных вещах  самого
высокого класса,  "...  это,  знаешь, необходимое ремесло, потому что носить
оригинал всегда опасно. И на приемы знатные дамы зачастую надевают копии".
     В   1951  г.   лорд  Беллмастер  тайно  продал  настоящий  пояс  одному
германскому   промышленнику,    который   умирая,   завещал   его   венскому
Историческому музею, где пояс хранится и по сей день.
     Дослушав Франсуа,  Ричард спросил:  "Тебе  об  этом  лорде  Беллмастере
что-нибудь известно?"
     - Почти ничего.  Знаю только,  что он еще жив.  Так написал мне друг из
Парижа. Твоя знакомая очень огорчится?
     - Да... пожалуй. Не из-за денег, а потому, что он поддельный.
     - Скажешь ей,  что  настоящий сделал  ученик  Жиля  Легаре вскоре после
смерти учителя.  А эта копия,  хотя она и прекрасна...  стоит, увы, гроши по
сравнению с оригиналом. Прости, но мне тебя порадовать нечем.
     - Ничего не поделаешь.  И все же большое спасибо за хлопоты. Интересно,
зачем лорду Беллмастеру понадобилась копия?
     - Богачи легко с деньгами не расстаются, - усмехнулся Франсуа. - Потому
они и богаты. Даришь любовнице оригинал, потом при удобном случае подменяешь
его копией,  а  любовница ни о чем не догадывается.  Продать оригинал -  без
огласки,  в  частную коллекцию -  несложно.  Вот дешевый способ умиротворить
дорогую любовницу.
     ...  От Франсуа Фарли поехал к Герману. Он решил, что с плохими вестями
спешить не стоит,  даже думать,  как рассказать Саре правду,  перестал, хотя
понимал:  этот удар будет для нее тяжелее, чем его отказ принять пояс. Когда
Фарли вышел из машины и помахал Герману,  -  тот окучивал кукурузу,  -  он с
болью  вспомнил ту  ночь,  когда  услышал  во  тьме  крики  Сары.  Суровы  и
неисповедимы пути  Господни.  Возможно,  это  так.  Однако Ричардом овладело
совершенно непреодолимое убеждение,  что ему наплевать на чувства Сары. Ведь
он собирался оставить ее,  совершенно одинокую и  безутешную в  этом мире...
Черт возьми!
     Подошел Герман,  с  улыбкой вытер со  лба пот тыльной стороной ладони и
весело спросил: "Ну, как жизнь на вилле Лобита?"
     - Мои дни там сочтены, - тоже улыбаясь, отозвался Ричард.
     - А потом? Куда направишься?
     - Куда глаза глядят.
     - У тебя простая философия фаталиста. И себялюбца.
     - Точно.
     - Мысли о  других для тебя словно клетка для птицы.  Вчера в  гостинице
"Паломаро" я  встретил Альваресов.  Они  на  два месяца уезжают на  Бермуды.
Интересовались тобой. Можешь пока пожить у них в доме.
     - Я им, пожалуй, позвоню.
     Вилла  Альваресов стояла на  восточной окраине Альгавры,  между Фаро  и
Тавирой, где Сара вряд ли станет его искать.
     - Останешься у меня перекусить?
     - С удовольствием.
     На виллу Лобита он не торопился.

     Лорд Беллмастер обедал с  Куинтом у  себя в клубе на Сент-Джеймс-сквер.
Они заняли стол в  дальнем конце зала,  в нише с окном на внутренний дворик,
куда  почти  не  заглядывало солнце.  Посреди  дворика возвышалась бронзовая
статуя какого-то политика восемнадцатого века в  парике,  его плечи засидели
воробьи и  голуби.  За первым и вторым речь шла о пустяках.  Теперь принесли
портвейн и кофе.  Куинт знал: с минуты на минуту Беллмастер перейдет к делу,
- если таковое имеется, - объяснит, зачем пригласил его в клуб.
     И  Беллмастер,  словно прочитав эти мысли,  сказал:  "Поговорим о вашем
человеке, о Кэслейке".
     Куинт пригубил портвейн и отозвался:  "Перспективный парень. У него все
впереди - как у меня когда-то".
     - Так  же,  как и  теперь.  -  Беллмастер двусмысленно улыбнулся.  -  В
Португалии он славно потрудился. Спасибо, что одолжили мне его.
     - Ему многому надо учиться, милорд.
     - Это вопрос времени.  Я вот что подумал.  Если моя...  мечта сбудется,
почему бы  вам не  отдать его насовсем?  Ведь он все равно останется для вас
полезным. Никогда не помешает иметь своего человека в посольстве.
     - Это мысль,  -  согласился Куинт, а сам подумал: "Но что скрывается за
нею?  Ведь мы  оба  прекрасно понимаем,  что своего человека в  посольство я
посажу в  любом  случае".  Ответ  напрашивался сам.  Беллмастер наметил себе
новую жертву. Когда-то ею была леди Джин.
     Без обиняков, словно читая мысли Куинта и дальше, Беллмастер признался:
"Какие славные и  полезные для  всех  были  деньки,  когда мы  с  леди  Джин
работали вместе.  Но польза от женщины...  как бы это поточнее выразиться...
ограничена самой женской сутью".
     Решив  воспользоваться хорошим настроением Беллмастера,  Куинт спросил:
"Вы по-прежнему главный кандидат на место посла в Вашингтоне, сэр?"
     - Дорогой мой,  - расхохотался Беллмастер, - как четко вы знаете, когда
застать меня врасплох. Увы, мой милый, это государственная тайна.
     - Конечно.   -   Куинт  кашлянул,   нечаянно  вдохнув  дым  от   сигары
Беллмастера.  - Хотя между старыми друзьями не должно быть никаких тайн. Вы,
например,  запросто попросили разрешения надеть хомут на  Кэслейка.  Что  ж,
буду откровенен и  я:  если вы  не ответите на мой вопрос,  я  воздержусь от
обещаний насчет Кэслей-ка.  - Он улыбнулся. - В конце концов, нужно серьезно
подумать,  стоит ли  отдавать такого многообещающего сотрудника...  в  чужое
ведомство.
     Беллмастер провел рукой по подбородку,  крякнул и  улыбнулся:  "Неужели
вам так важно знать имя нового посла в США всего за полтора -  два месяца до
его назначения?"
     - Главное дело Клетки -  узнать наперед как можно больше. Неважно о ком
- папе  римском или  Председателе Совета  Министров СССР.  Может  быть,  эти
сведения и не пригодятся,  но иметь их под рукой -  всегда необходимо. А что
касается Кэслейка,  вы,  думаю,  найдете  кого-нибудь  получше.  Как  я  уже
говорил, ему еще многому предстоит научиться. Возьмите хотя бы такое простое
дело,   как  ликвидация.   На   нем  погорело  немало  наших  лучших  ребят.
По-настоящему своими мы считаем лишь тех,  кто выдержал и  это испытание.  А
Кэслейку оно еще предстоит. Итак, вернемся к вопросу о Вашингтоне.
     Беллмастер,   раздраженный  и   одновременно  наслаждающийся  словесной
перепалкой, сказал: "Вполне возможно, вы меня там видеть не хотите".
     - С другой стороны,  мы, может быть, очень этого хотим, но желаем знать
обо всем заранее.  Время -  деньги.  Впрочем,  я  человек маленький,  могу и
ошибаться.  Что делается на верхних этажах Клетки,  мне не известно.  Я имею
дело лишь - да не обидят вас мои слова - с пустяками.
     - Вы чертовски хитрый лис, - рассмеялся Беллмастер. - Каким были, таким
и остались.
     - А вы в прекрасном расположении духа, милорд. И я знаю, отчего.
     - Вы были бы -  не обижайтесь - круглым дураком, если бы не догадались.
Леди Джин исчерпала себя и  для меня,  и  для Клетки.  Однако я считал,  что
где-то в сейфе она заперла множество скелетов,  которые так и рвутся наружу.
И хотел убедиться, правда ли это.
     - Но  когда  сейф  открыли,  там  не  оказалось ничего  кроме  красивой
драгоценности.   Сказка  закончилась  счастливо.   Но   мы  остановились  на
Вашингтоне - да или нет? И на Кэслейке - да или нет?
     Беллмастер допил портвейн. Полуденное солнце бросило желтый луч на лицо
истукана во дворе. Куинт катал по скатерти шарик из хлебных крошек.
     Наконец аристократ негромко произнес:  "Вашингтон -  да.  Объявят через
шесть недель".
     Куинт,  смакуя победу, надул губы и ответил: "Кэслейк - да. Через шесть
недель".
     - Ну и  хитрец,  -  усмехнулся Беллмастер,  -  вы пришли сюда,  готовый
торговаться.
     - Так же,  как и вы,  милорд,  -  кивнул Куинт.  - Надеюсь, мы оба не в
накладе?
     - Естественно.  Теперь,  я  полагаю,  Кэслейка можно  считать более или
менее моим человеком. Через шесть недель то есть.
     - Да,  конечно,  -  ответил Куинт,  хотя  знал,  что  Беллмастер,  если
приспичит,  воспользуется Кэслейком  завтра  же.  Убедит  или  принудит  его
служить.  Впрочем,  это не так важно.  Важно другое: Беллмастер собирается в
Вашингтон.  Так,  по крайней мере, он сам считает. Но Клетку такой оборот не
устраивает совершенно.  Как хорошо,  что в запасе целых шесть недель.  И как
жаль, что леди Джин не оставила дочери обличающих записей, которые подчинили
бы  Беллмастера Клетке,  позволили  использовать его  постыдные  способности
полностью. По иронии судьбы Беллмастер достиг такого возраста и влияния, что
пожелал занять место,  доступное лишь человеку с безукоризненной репутацией.
Как можно столь простодушно считать,  будто все грехи уже искуплены, забыты?
Признай он Клетку своей безраздельной госпожой,  и там бы его, как кандидата
в Вашингтон,  поддержали.  Однако -  хотя веских доказательств не было,  что
раздражало,  особенно боссов -  сама  жизнь подсказывала:  он  работал и  на
других, Клетку предавал не однажды. Но он был и чрезвычайно обходителен, что
позволило ему  иметь в  союзницах леди  Джин  -  очаровать и  поработить эту
женщину почти до  самой ее кончины.  Женись он на леди Джин,  и  его карьера
была бы в безопасности.  Но он женился на деньгах одной американки,  которая
через пять  лет  после свадьбы благополучно сломала шею,  упав  с  лошади на
охоте. Куинту, бывало, приходила в голову бессердечная мысль, а не подстроил
ли  этот  несчастный случай сам  Беллмастер.  Жена оставила аристократу двух
похотливых,  здоровых сыновей -  они  продолжают род лордов Конарейских -  и
свои миллионы в придачу.  Лучшего он и желать не мог. Да... вполне возможно,
он отделался от нее... разрубил этот гордиев узел. "Боже мой, - вздохнул про
себя Куинт,  приняв от  Беллмастера графин с  портвейном,  -  неужели Клетку
провел столь бесстыже один  из  ее  собственных сотрудников?  Такого еще  не
бывало".  Этот вопрос давно не  давал ему  покоя.  Как жаль леди Джин.  Пара
откровенных  строк  в  ее  дневнике,  и  Беллмастер  оказался  бы  в  клетке
буквально, покорно надел бы хомут и стал бы плясать под их дудку.

     Сара сгорала от  нетерпения.  Было шесть вечера,  она  сидела у  себя в
спальне,  переоделась к ужину. Вот уже три часа ждала она, когда зашуршит по
дорожке машина Ричарда.  Не  раз  приказывала себе  быть терпеливой.  А  он,
наверно,  остался у  Норберов на  обед,  а  потом...  ведь у  него так много
друзей.  Но терпение,  как теперь убеждалась Сара - это добродетель, которую
она истратила на  жизнь в  монастыре.  Как он не догадается,  что она просто
жаждет узнать цену  пояса...  обсудить планы Ричарда,  его  новую жизнь.  О,
сколь  много  она  ему  желала,  но  больше всего -  вывести из  праздности,
снабдить настоящей целью в жизни под стать его характepy и способностям...
     Сара отвернулась от окна,  из которого виднелся поворот дороги к вилле,
и  заметалась по комнате.  Остановилась перед зеркалом.  Рассеянно отметила:
волосы отрасли уже настолько,  что никого не удивляют,  а ее саму не смущает
носить  короткое  платье,  выставлять напоказ  загорелые  руки  и  ноги.  На
мгновение она поддалась искушению признать себя женщиной, притом красивой...
позволила себе бросить мимолетный взгляд в будущее... подумать о замужестве,
о том, кого полюбит и кто полюбит ее. Стыдливо зарделась.
     Отошла  от  зеркала.  Подумала:  "Надо  заняться чем-нибудь до  приезда
Ричарда.  Найти подходящую книгу. Успокоиться и почитать. Да, надо почитать.
Угомониться. Не вести себя как взбалмошная школьница".
     Она подошла к  книжному шкафу,  стала разглядывать корешки книг.  Имена
авторов и  названия ничего не  говорили.  К  литературе она была в  общем-то
равнодушна.  Вот  мать  -  та  читала запоем...  иногда почти ночи напролет.
Взгляд остановился на синем переплете материнского дневника.  Он ей и нужен.
Она тихонько сядет и не спеша будет читать, пока не вернется Ричард.
     С дневником в руках Сара уселась у окна -  там,  откуда легче увидеть и
услышать машину. Открыла наугад и прочла:

     "Бо-бо купил полуразвалившийся дом в  мрачном Котсуолдсе.  Когда-то дом
принадлежал его  предкам,  -  по-моему,  тем,  что ушли в  священники,  -  и
все-таки удивительно, как это род Брантонов не вымер от воспаления легких. Я
настаиваю только  на  одном  -  сменить в  доме  весь  водопровод.  Ведь  он
допотопный:   чтобы  смыть  унитаз,  надо  сначала  накачать  воду  в  бачок
(чувствуешь себя каторжницей на галере),  а  если откроешь кран,  вода бежит
так  же  неохотно,   как  ребенок  идет  в  школу.  Бо-бо  всем  этим  очень
воодушевлен,   что   закономерно.   Военных  всегда  воодушевляют  холод   и
неудобства.  Это, по их мнению, делает человека мужчиной, а им я становиться
не хочу...
     Пригласила  Олистера  Куинта  посоветоваться,   как   лучше  переделать
комнаты.  Бо-бо величал его "Куини" - Это Олистеру не нравилось - и говорил,
что у  себя в  кабинете ничего менять не позволит.  Ведь там обои времен его
прабабки.  А  на  них -  сплошь фазаны,  лисицы и  рыбы да пятна,  словно от
проказы,  там,  где раньше висели картины.  Словом, хочется пожить на вилле,
пока дом не приведут в порядок.
     После обеда позвонил Беллмастер.  Врач установил смерть от  несчастного
случая.  Мне бы пожалеть Полидора,  да,  признаться, не хочется. Гнусный был
тип. И мне не жаль, что Беллмастер намерен продать "Морского льва".

     Тут  послышался шум  машины.  Мощная  волна  возбуждения и  любопытства
захлестнула Сару, и, захлопнув дневник, она вскочила и выбежала из комнаты.
     Когда  она  открыла  входную  дверь,  Фарли  поднимался по  лестнице  с
футляром под мышкой.  Сара бросилась к нему, схватила за руку и воскликнула:
"Где вы  пропадали,  Ричард?  Я  уже  все глаза проглядела.  Ну,  что сказал
Норбер? Что?"
     Ричард взял ее за плечо, прикрикнул: "Ну, тихо, тихо! Успокойтесь!"
     - Но я хочу знать! Я должна знать!
     - Узнаете.  Однако сперва мне надо выпить.  - Он увлек ее в прихожую. -
Простите что задержался. Я пообедал с Германом - вы его помните?
     - Конечно, помню.
     - Потом пришлось заехать к  Марсоксу и  кое-что с  ним обсудить.  А  на
обратном пути засорился карбюратор.
     - Ну, это все ерунда. Главное - вы вернулись и сейчас же расскажете обо
всем. - Она почти вытолкнула его на веранду. - Садитесь и начинайте, а я тем
временем приготовлю вам выпить.
     - Отлично. Меня мучит жажда. Налейте пива.
     Ричард сел за столик,  футляр положил перед собой.  Сара налила пива из
банки.  На мгновение их взгляды встретились,  и  нечто в его глазах,  в лице
обеспокоило Сару так  сильно,  что  у  нее  даже руки задрожали.  Она подала
Ричарду  стакан,  уселась  напротив и  не  выдержала,  воскликнула:  "Что-то
неладно! Вы расстроены, правда?"
     Он поставил стакан,  так и не пригубив пива,  ответил: "Я - нет. Но это
не главное.  Я за вас беспокоюсь.  -  И виновато продолжил:  -  Сара, милая,
весть я принес печальную. Этот пояс Венеры - увы, лишь копия. По сравнению с
оригиналом он ничего не стоит".
     Она  слушала не  слыша -  потрясение было  столь велико,  что  мысли на
несколько секунд,  казалось,  утонули в  холодном тумане.  Она откинулась на
спинку  кресла  медленно,  словно  туман  лишил  ее  способности  не  только
соображать, но и двигаться. Однажды она познала страх и в тот миг закричала.
Сейчас она познала разочарование,  но понимала - на сей раз чувства придется
скрыть...  Теперь  понятно,  почему  Ричард так  долго  не  возвращался.  Он
оттягивал объяснение,  но щадил не собственные чувства, а ее, Сару... боялся
разрушить ее  надежду помочь ему.  А  сейчас уже ей приходится сдерживаться,
щадить его, избавлять от овладевшего ею отчаяния. Как много она рассчитывала
сделать  для  Ричарда!  И  вот  теперь,  лишенная этой  радости,  не  должна
выказать, что тяжело страдает.
     Наконец она спокойно попросила:  "Ричард,  расскажите без утайки, о чем
говорил ваш друг.  Ничего не бойтесь.  Худшее уже позади,  и я, - ей удалось
улыбнуться, - теперь выдержу все".
     Он  тронул ее  за  кончики пальцев:  "Вот и  умница.  Я  понимаю -  вам
хотелось отблагодарить меня.  Пусть даже против моей воли.  И жаль все-таки,
что я привез дурные вести... невыносимо видеть вас расстроенной и... "
     - Ричард, к делу.
     - Да, да, вы правы. Давайте покончим с этим.
     Сара  внимала пересказу услышанной от  Норбера истории пояса Венеры.  И
как ни странно,  ей становилось легче от зарождавшегося...  нет, не гнева...
скорее,  презрения к лорду Беллмастеру,  так нагло обманувшему ее мать. Сара
смутно помнила его по редким визитам на виллу.  Повзрослев,  поняла,  - хотя
редко терзала себя мыслями об  этом,  -  что  мать была его  любовницей даже
после  замужества.  Неужели такой  богач  способен любить  деньги настолько,
чтобы ради них  обмануть мать?  Не  стесненная более религиозными запретами,
Сара  пожелала,  чтобы  жадность когда-нибудь погубила его.  Пусть она  тоже
грешна и будет,  видимо,  обделена Божьей благодатью...  но ведь она в грехе
своем  не  навредила никому,  только себе...  и  так  хотела...  так  хотела
отблагодарить Ричарда за то,  что до сих пор жива.  Слезы закололи глаза,  и
Сара зажмурилась,  чтобы их  не заметил Ричард.  А  когда пересилила слезы и
разомкнула веки, он взял ее руку в свои, и его угловатое, совсем не красивое
смуглое лицо расплылось в грустной улыбке.
     - Вот так,  девочка моя.  Но ничего не поделаешь и,  по-моему, не стоит
сидеть  с  мрачными  лицами,  скорбеть о  прошлом.  Неподалеку есть  хороший
ресторанчик.  Возвращаясь от  Норбера,  я  заказал там столик.  Туда-то мы и
поедем,   забудем  о  поясе  Венеры  и  лорде  Беллмастере.  А  обо  мне  не
тревожьтесь. - Он встал, и Сара поднялась вместе с ним. - Все образуется.
     - О, Ричард...
     Сара  подошла,   он  положил  руку  ей  на  плечо,   притянул  к  себе:
"Успокойтесь.  Пойдите  принарядитесь.  В  том  ресторане  прекрасно готовят
омаров".
     ...  Ресторан ей понравился, она целиком погрузилась в его атмосферу...
лихорадочно пытаясь забыть о недавнем разочаровании, почти перевоплотилась в
ту  счастливую и  довольную Сару Брантон,  какой была бы,  если бы  дела шли
хорошо. Она выпила больше, чем обычно, потом танцевала с Ричардом и, хотя за
долгие  годы  в  монастыре почти  разучилась,  на  помощь  пришло врожденное
чувство ритма.  А  вскоре  оказалось,  что  притворяться веселой и  скрывать
грусть уже не нужно -  дурное забылось само собой. О завтрашнем дне и вообще
о  будущем Сара и  Ричард не говорили.  Хотелось продлить очарование вечера,
плыть по его течению. До завтра было далеко, его тень еще не падала на Сару.
     Возвращались они с включенным радио,  а когда отправились спать,  Сара,
прежде чем уйти к себе,  остановилась на верхней ступеньке лестницы.  Ричард
положил руки ей на плечи,  широко, но так неуверенно улыбнулся и поцеловал в
щеку.
     - Вот так.  Спокойной ночи.  И  не беспокойтесь о  будущем.  Я о нем не
переживаю никогда. Все имеет обыкновение становиться на свои места.
     - Да,  конечно. - Она взяла его руку и поцеловала в костяшки пальцев. -
Все будет в порядке.
     Она  не  задернула шторы.  Спальню заливал серый  свет  звезд,  повсюду
пролегли длинные  тени,  и  вскоре  Сару  против  воли  покинули порожденные
рестораном веселость,  мужество и решимость,  а отчаяние,  которое она столь
тщательно скрывала от Ричарда,  вернулось к ней.  "Нет,  -  трезво рассудила
она,  -  ресторан -  не утеха,  лишь наркотик,  гореутоляющее,  чье действие
быстро проходит".  Она вдруг села на  постели и,  презирая себя за слабость,
заплакала,  закрыв  руками  лицо,  изо  всех  сил  стараясь  сдержать слезы,
перебороть по-детски  мучительное разочарование.  Но  плакала  все  сильнее,
наконец совсем потеряла власть над собой,  и  ни  стыд,  ни  гордость уже не
могли совладать с  ее горем.  Жалость к  самой себе и бессмысленные опасения
переполнили Сару,  и она зарыдала в голос.  Никого-то у нее нет, она одна на
всем свете...  и что бы ни пыталась создать себе или другим,  обречено.  Вот
уедет Ричард и оставит ее здесь,  на вилле одну-одинешеньку... лучше бы, да,
лучше бы он не услышал ее крики в ту роковую ночь.
     В самую тяжелую минуту она поняла,  что Ричард сидит рядом, обнимает за
плечи,  прижимает к  себе,  шепчет что-то успокаивающее ей в залитую слезами
щеку.  Она крепче прижалась к нему, ища защиты в его твердости и силе против
собственной слабости, и его ласки рождали в ней новую страсть, укрощавшую ее
страшные муки...
     Проснулась она уже утром.  Спальней завладело солнце. С улицы слышалось
чириканье воевавших на дороге воробьев. Издалека донесся колокольчик - такой
привешивают козам.  Сара лежала не  шевелясь,  впитывала тепло руки Ричарда,
что обнимала ее за шею.  Не глядя на него,  она знала - он не спит. У нее не
было ни  мыслей,  ни чувств,  которые хотелось бы выразить словами.  Разум и
тело  слились  в  блаженстве,   и  его  не  стоило  оспаривать  или  портить
разговорами.  Ричард немного подвинулся,  - она ощутила, как повернулась его
рука, - приподнялся и, улыбаясь, взглянул ей в лицо. Она улыбнулась в ответ,
и  его  губы  нежно овладели ее  губами,  руки вернулись к  ее  телу,  вновь
разбудили ее желание.  На сей раз он был сама нежность, ласкал и лелеял ее -
и  они  начали  праздновать  прорыв  к  полному  освобождению  от  прошлого,
истинному взаимопониманию.

     За окном шел дождь -  ветра не было,  тяжелые капли падали отвесно, - и
распустившиеся на  улице разноцветные зонтики в  руках шедших обедать женщин
соперничали с  четко подобранными цветами на  клумбах парка.  Сидя у  окна в
тесном кабинете Кэслейка,  Арнолд Гедди наблюдал за ними и  тешился мыслью о
предстоящем визите к даме на Кадоген-сквер.
     На  столе перед Кэслейком лежали привезенные от мисс Брантон документы,
за которыми и зашел Гедди.
     - Кстати, мне вот что пришло в голову, - заметил Кэслейк. - Я, конечно,
предупредил  мисс   Брантон,   чтобы  по   всем  нотариальным  вопросам  она
связывалась лично с вами. Но вдруг она позвонит в Челтнем и спросит меня? От
такого  недоразумения  надо   застраховаться.   Ведь  ваш   секретарь  может
простодушно ответить ей:  "Никакого мистера Кэслейка у нас нет, мэм". Ставлю
себе двойку за то, что не продумал и не решил этот вопрос еще в Португалии.
     "Умница, - подумал Гедди с улыбкой. - Таким когда-то был и я. Но все не
предусмотришь.  Это выше человеческих сил.  Словом, парень - молодец". Гедди
проглядел сию тонкость и сам,  но признаваться не стал. "Если не знаешь, что
сказать,  делай  реверанс",  -  вспомнилось из  Кэрролла,  и  Гедди зачем-то
откашлялся,  важно кивнул и  сказал:  "Такая мысль приходила мне  в  голову,
мистер Кэслейк.  Мои телефонистки получили указание соединять всех, звонящих
мистеру Кэслейку, со мной".
     - Вы очень проницательны, мистер Гедди. Спасибо.
     - Привычка,  мой  мальчик.  Ведь  вы,  хотя  и  не  подаете вида,  -  и
правильно,  -  знаете,  что когда-то я работал здесь. Сидел как раз на вашем
месте. Но недолго и рад этому, в отличие от вас.
     - Да,  я  в  курсе дела,  -  улыбнулся Кэслейк.  -  Вы тоже служили под
началом Куинта?
     - О,  нет,  что вы!  Это было во  время войны,  Куинта тогда перевели в
Вашингтон.  Я работал на Полидора,  очаровательного грека.  Очаровательного,
возможно,  не для мужчин,  но уж точно для женщин.  Признаться, он обладал и
другими достоинствами.
     - Ничего о нем не слышал.
     - Дорогой  мой  Кэслейк,   здесь  служило  немало  людей,   о   которых
сегодняшнее поколение понятия не имеет. Впрочем, бедняга Полидор давно умер.
Но  раз  уж,  как  писал Кэрролл,  "лукавство никогда не  было в  числе моих
пороков",  сознаюсь,  я его недолюбливал.  А теперь расскажите еще о Ричарде
Фарли. Опишите его характер в общих чертах.
     Кэслейк выложил все,  что знал о  Фарли и его родителях,  закончил так:
"Толком побеседовать с ним мне удалось лишь однажды -  за совместным ужином.
Он  мне  понравился,   хотя  пороху,  по-видимому,  не  изобретет.  Один  из
официантов в гостинице, где я останавливался, обмолвился, что служил у Фарли
- когда тот держал ресторан на побережье.  Фарли был хорошим начальником, но
плохим предпринимателем.  Слишком много давал в  долг приятелям,  и  в итоге
разорился сам.  Он,  наверно,  из  тех,  кто  счастлив жить  одним днем.  Но
женщинами, по словам официанта, не интересовался совсем.
     - Извращенец?
     - Нет.  Просто не глядел на них и  все.  А вы подумали,  зачем ему мисс
Брантон?
     - Нет. - Гедди покачал головой. - Она, как вы бы сказали, только что из
яйца  вылупилась.  Однако Сара  -  дочь  леди Джин,  и  если унаследовала ее
характер хотя бы наполовину,  - он слегка улыбнулся, - то знает себе цену, и
тревожиться за ее жизнь нечего.
     - Так  же,   как  и  за  благосостояние.   Отец  обеспечил  ее  хорошим
содержанием.  А  недавно  она  унаследовала от  матери,  -  Кэслейк постучал
пальцем по  документам,  которые намеревался забрать Гедди,  -  очень ценный
золотой  пояс.  Хотя  и  не  застраховала его  -  решила  подарить  Фарли  в
благодарность за спасение.
     - Неужели?   -   Гедди   помедлил,   вспомнив  поговорку  кэрролловской
герцогини: "Если бы никто не совал нос в чужие дела, мир крутился бы гораздо
быстрее".  И  позволил себе рассказать человеку из Клетки нечто тому явно не
известное:  - "Сомневаюсь, что пояс выручит Фарли. Это красивая вещица ценой
в  несколько сотен,  не  больше.  Ведь  это  копия,  о  чем  леди Джин и  не
догадывалась. Лорд Беллмастер подарил ей оригинал, а потом, когда ему срочно
понадобились деньги,  подменил его.  Я  знаю  об  этом доподлинно.  -  Он  с
наслаждением приметил,  как застыли в  изумлении глаза и  лицо Кэслей-ка.  -
Будучи поверенным в  его делах,  я  сам договаривался о тайной продаже пояса
одному  немцу  -  он  уже  умер  и  завещал  пояс,  по-моему,  какому-то  из
европейских музеев".
     - Вы сообщили об этом в Клетку?
     - Зачем?  Я тогда уже не был с ней связан.  Я и сейчас вернулся сюда, -
заметил он с грустной усмешкой,  -  лишь потому, что меня буквально к стенке
приперли.  Не  люблю  я  Беллмастера,  потому и  решил донести вам  об  этом
удивительном пустячке. Но уверен - верхам Клетки он известен.
     Когда Гедди откланялся,  Кэслейк подошел к окну. Озеро в парке налилось
свинцом,  рябило под  напором ливня.  Кэслейк был  благодарен Гедди,  хотя и
понял теперь,  почему тот не задержался в  Клетке -  он был слишком похож на
старуху-сплетницу.

     Кэслейк по-прежнему стоял  у  окна,  когда  дверь распахнулась и  вошел
Куинт в плаще и шляпе.  "Обожаю дождь, - весело сказал он. - Воздух чище, да
и  моим мехам легче.  Сейчас за нами приедет машина.  Вы поработали отлично,
посему мы  едем  обедать в  ресторан.  Как  наш  дорогой Гедди?  По-прежнему
цитирует Льюиса Кэрролла?"
     - Так вот что это были за присказки!
     - Не только были,  но и есть. Однажды он заявил мне, что наше ведомство
лучше назвать не Клеткой,  а  Крокодилом:  "И скромно улыбаясь,  он кильку в
гости звал".
     - Не только кильку, но и акул, сэр.
     - Верно, нас не пугает ни величина, ни сезон, когда рыбачить запрещено.
     Заметив в  окно,  что у подъезда остановилась машина,  Кэслейк радостно
пошел к вешалке за шляпой и пальто - эти несколько секунд позволят собраться
с мыслями -  и сказал:  "Он признался,  что когда-то работал у нас.  С неким
Полидором".
     - Правда?  Он и впрямь работал с...  вернее сказать, на Полидора. Никто
никогда не работал с Полидором. Люди или подчинялись ему, или руководили им.
- Куинт  замолк,  поглядел,  как  Кэслейк  надевает пальто,  сухо  хмыкнул и
продолжил:  -  Пожалуй,  после  обеда я  принесу досье на  него.  Вам  стоит
прочесть.  Потом доложите свои  соображения,  -  вдруг просиял:  -  Полидор,
знаете ли,  давным-давно погиб.  Несчастный случай.  Настоящая трагедия. Ну,
пойдемте.  -  Он  по-отечески взял Кэслейка под  руку и  вывел из  кабинета.
Кэслейк повиновался начальнику со  счастливой улыбкой.  Впервые ему  обещали
дать прочесть досье на сотрудника Клетки,  и,  зная Куинта, он понимал - это
не  просто награда за  службу,  и  вызвана она  не  мимолетным расположением
начальника к подчиненному.

     Фарли,  в пижаме и халате,  толкнул бедром полуоткрытую дверь и вошел в
спальню,  неся на подносе завтрак.  Сара сидела в постели,  накинув на плечи
коротенькую ночную рубашку.
     - Завтрак,  сеньорита,  -  проговорил Ричард,  улыбаясь.  - И еще раз с
добрым утром.  -  Он  поставил поднос на кровать и  легонько поцеловал Сару.
Налил кофе в две чашки, взял одну и уселся за столиком у окна.
     - Ричард, закрой дверь, - попросила Сара. - Фабрина увидит.
     Он  повиновался и  сказал:  "Ради нее не  беспокойся.  Она уже в  курсе
дела".
     - Откуда ты знаешь?
     - Тебе и впрямь нужно объяснить?
     - Да, и, кстати, ты что, есть не собираешься?
     - Нет.  Кофе выпью и все.  Она догадалась потому, что влюбленных выдают
глаза. Да и не так она глупа, чтобы не отличить постель, в которой спали, от
просто скомканной.  А  если хочешь,  чтобы наши отношения выглядели для  нее
нормально,  скажи ей,  что  мы  собираемся пожениться.  На  свете нет  такой
страны, где бы влюбленные не забегали вперед.
     - Ты очень прямолинеен.
     - Знаю. Это от счастья. Тебе придется с этим смириться.
     - Ты и впрямь хочешь свадьбы?
     - Нет, если у тебя найдется мысль получше.
     - Откуда?!
     - Значит,   решено.   Или   тебе  хотелось  услышать  более  напыщенное
предложение руки и сердца?
     - Нет, дурачок. Сойдет и такое. Ричард, я просто не верю своим ушам.
     - Я  всегда говорю правду.  Знай,  мне можно верить.  И  я не сторонник
полумер. Если крашу бассейн, то полностью. И так во всем. Поговорим серьезно
или просто насладимся завтраком и вдоволь наглядимся друг на друга?
     - Мне на тебя за всю жизнь не наглядеться.  Как, по-твоему, у нас будет
ребенок?
     - Неужели ты  думаешь,  что нет,  -  рассмеялся он,  -  если мы  станем
продолжать в том же духе?
     - Ты снова прямолинеен.
     - Хорошо,  стану практичным.  Ты,  надеюсь,  понимаешь, что я женюсь на
тебе и  из-за  денег тоже?  Ведь кроме двух тысяч эскудо,  штанов и  машины,
давно пережившей лучшие дни, у меня ничего нет.
     - Перебьемся.  У меня есть вилла,  рента от отца... да и за пояс Венеры
можно кое-что выручить.
     - А я стану опять баклуши бить? Нет, так дело не пойдет.
     - Как же быть?
     - Не знаю.  Надо подумать.  - Он помолчал немного, сознавая, что это не
пустые слова, которыми прикрывают истинные планы на будущее. Ему не хотелось
пока  обсуждать,   разбирать  происшедшее  между  ним  и   Сарой.   Время  и
обстоятельства открыли их друг другу.  И их любовь крепнет с каждой минутой.
И  точка.  Не  в  его характере оспаривать случившееся.  Главное -  оба рады
такому раскладу. Вот Сара сидит и смотрит на него - все та же и вместе с тем
совсем другая.  Да и он уже далеко не прежний Ричард Фарли.  Неведомые ранее
чувства изменили их,  вывели на  новую  ступень,  где  ждало  непредвиденное
счастье.  Теперь она стала женщиной,  а  он -  мужчиной в полном смысле этих
слов.  Они  воистину расцвели.  И  грешно было  бы  разбирать случившееся по
частям,  пытаясь понять,  как оно зародилось и  чем дышит.  Иначе можно и не
собрать его потом.
     И Сара -  она,  казалось, уже обрела способность читать мысли Ричарда -
сказала:  "Не стоит торопить события. У нас уйма времени обдумать и устроить
нашу жизнь".
     - Верно,  -  улыбнулся он.  -  А  пока давай просто повитаем в облаках.
Земными делами займемся потом.
     - И  все-таки надо написать обо  всем отцу.  Ведь он  мой  единственный
близкий родственник и - несмотря на прошлое - отнесся ко мне со всей душой.
     - Конечно...  -  Он  чуть отвернулся,  чтобы она  не  увидела его  лица
полностью.  Уже без мук -  кошмары кажется,  оставили его -  он подумал, как
обрадовались бы  они  такому письму,  если  бы  были  живы.  Мать обожала бы
Сару...  а отец однажды сказал бы:  "Если будешь ее обижать,  я с тебя шкуру
спущу".  Он слегка смутился и,  по-прежнему скрывая лицо,  повертел в  руках
взятую со стола книгу,  прочел название на переплете:  "Беседы души и тела -
Святая Катерина Гэнуэзская".
     Не выпуская ее из рук, он повернулся к Саре и продолжил: "Не слишком ли
это серьезное для тебя чтение?"
     - Отнюдь. - Сара расхохоталась. - Это дневник матери. Я привезла его из
Эсториля вместе с  поясом.  Мать назвала его,  наверное,  так,  чтобы никого
чужого не прельщало заглядывать туда. Она обожала подобные розыгрыши.
     - Неужели?  Она,  видимо,  была очень интересной женщиной.  При  случае
расскажи мне о ней.
     - Конечно,  расскажу,  но  почему бы  тебе не  прочесть ее дневник?  Он
расскажет о матери гораздо лучше меня.
     - Но разве можно заглядывать в чужой дневник?
     - О,  Ричард,  не будь таким щепетильным, - Сара вновь расхохоталась. -
Читай на  здоровье,  если хочешь.  Мать завещала его мне,  а  все мое теперь
принадлежит тебе.
     - Ладно,  когда-нибудь.  -  Он положил дневник на место и  повернулся к
Саре всем лицом;  поглядел,  как  она намазывает на  хлеб масло,  а  потом -
персиковое варенье. Любовь к ней согрела его. "Какая она красивая девушка...
нет,  теперь уже женщина...  полногрудая,  страстная... Господи, сколько лет
она  потеряла.  Глупая затея,  все  эти монастыри...  Неужели Богу нравится,
когда люди отрекаются от мира?"  -  Он отогнал эти мысли и  с легким сердцем
заметил:  -  Ты вареньем всю постель закапала. А я на липких простынях спать
не люблю.
     - Не беспокойся.  -  Она улыбнулась. - Я их переменю. Иди сюда, поцелуй
меня и я добавлю тебе кофе.
     Он  подошел к  ней,  а  она тем временем положила бутерброд на поднос и
вытерла губы салфеткой.  Он  поставил поднос на  пол  и  скользнул к  ней  в
постель.
     - Ричард, ты что! О, Ричард!
     - Сара... милая Сара...

     Полковник Брантон стоял спиной к Гедди,  разглядывал проспект за окном.
Молодые листочки на  деревьях трепетали под  ветром,  солнце рябило на  них,
словно на реке.  Не за горами май.  Все растет,  все волнует и  волнуется...
ягнята и озимые... молодые девушки и девушки уже не столь молодые... молодые
люди и несчастные старики -  такие,  как он сам. Брантон улыбнулся мыслям. И
заговорил:
     - Дела привели меня в Челтнем,  вот я и решил заглянуть к вам, показать
ее письмо.  А она даром время не теряет. Восемь лет просидела в монастыре...
однако,  едва сбежав оттуда,  влюбилась и собралась замуж. Есть в ней что-то
от Евы, чем ее мать обладала в избытке. Вы знакомы с этим парнем?
     Гедди оторвал взгляд от  письма Сары,  которое только что  дочитал:  "Я
наслышан о  нем.  Один  из  моих подчиненных ездил к  мисс Брантон улаживать
денежные дела и  встречался с ним.  Говорит,  хороший парень,  но не слишком
честолюбивый.  Его  отец служил в  ВМФ,  вышел в  отставку капитаном второго
ранга".
     - Это уже кое-что.
     - Кстати, именно он вытащил ее из моря.
     - Неужели?  Тогда  все  ясно  как  божий день.  Что  еще  может сильнее
взволновать такую простушку,  как Сара?  Они намереваются вскоре приехать ко
мне. Он, видимо, хочет сделать все честь по чести. Просить руки моей дочери,
как в старые времена...  и я не против. Признаться, я даже тронут. Мне часто
казалось,  будто леди  Джин  сызмальства настраивала Сару  против меня.  Бог
знает, почему. Кстати, не забудьте рассказать обо всем Беллмастеру.
     - Разумеется.
     - Возможно,  он  подготовит брачный контракт.  -  Брантон улыбнулся.  -
Через меня, конечно.
     - Вряд ли.
     - Пожалуй,  вы правы.  Странная птица, этот Беллмастер. Так и не могу в
нем разобраться.  До сих пор не понял,  почему он не женился на леди Джин. У
него и  без той американской хрюшки денег хватало.  Наверно,  он считал леди
Джин чересчур непредсказуемой.  Не созданной для замужества.  Уж слишком она
была,  как говорится,  до мужчин охочая.  -  Брантон подошел к  столу,  взял
письмо. - Желаете скопировать его?
     - Нет,  спасибо. Но прочел с радостью. Надеюсь, Сара будет счастлива, а
вы напишите ей об этом.
     - Нет, старик, займитесь этим сами. По праву поверенного в делах семьи,
- Брантон  расхохотался,   -   добряка-нотариуса...   благоразумного,  всеми
уважаемого. Бьюсь об заклад, вам уже приходилось разгребать грязь.
     Гедди подавил раздражение и спокойно ответил:  "Да... так же, как и вам
в армии, верно?"
     - Не  только  разгребать,  но  и  жить  в  ней.  Дураков  возвышали над
классными парнями на  каждом шагу...  Однако мне  пора ехать,  забирать свою
дьяволицу из  парикмахерской.  Ох  уж  эти женщины...  Слава Богу,  женщин я
люблю, но чтобы держать их в узде, нужна твердая рука. Впрочем, признаюсь, с
леди Джин мне было не совладать - да упокой, Боже, ее ирландскую Душу.
     Когда Брантон уехал, Гедди позволил себе закурить. Сегодня он почему-то
остался недоволен полковником. Итак, Сара собирается замуж. Что ж, по словам
Брантона,  лучшего для нее и желать нельзя.  "Может быть,  именно поэтому, -
осенило Гедди,  - он и язвил? Конечно же! А у меня ума не хватило догадаться
сразу. Еще бы ему не злорадствовать! А ведь Беллмастер поставил все точки на
"i",  окончательно испоганил ему жизнь.  Ведь Брантону больше всего на свете
хочется сына или дочь -  любить их и лелеять. Да и отец из него получился бы
отменный. Бедный Брантон, продался за деньги и обещание быстрой карьеры. Как
это похоже на Беллмастера - обманывать людей, посулив им самое желанное".
     Он потянулся к прямому телефону и позвонил в Клетку. Этого можно было и
не делать, но его толкнула недавно возрожденная старая привычка. Поговорив с
Кэслейком,  Гедди позвонит лорду Беллмастеру.  Хотя Беллмастера новости вряд
ли заинтересуют.
     Когда  позвонил Гедди,  Кэслейк читал досье на  Полидора.  Поговорив со
стряпчим,  он написал Куинту коротенькое донесение,  ввел начальника в  курс
дела. Сведения есть сведения - они всегда пригодятся. Видимо, Фарли - парень
что надо.  Не проныра и не стяжатель. Скорее всего, с Сарой они уживутся. По
сути своей он честный и умный.  Хотя,  возможно,  немного ленивый. Да и Сара
неплоха.  Впрочем,  она не в его,  Кэслейка, вкусе. Ему глянулись такие, как
Маргарет -  маленькие,  живые брюнетки.  Время от  времени он вяло спрашивал
себя,  стоит ли Клетка тех жертв,  которые требует.  Ведь он пробился бы и в
полиции... женился на Маргарет... обзавелся домом... детьми...
     Он вернулся к досье на Полидора,  дочитал его. Оно заканчивалось скупым
некрологом.

     "Погиб во  время прогулки на яхте лорда Беллмастера "Морской лев".  Был
шторм,  катер, в котором леди Джин, лорд Беллмастер (за штурвалом) и Полидор
направлялись от яхты к  берегу,  перевернулся.  Леди Джин и  лорд Беллмастер
добрались до берега вплавь.  Полидор плавать не умел,  а спасательного круга
на  катере не  оказалось.  Тело выловили через неделю.  Череп утонувшего был
проломлен -  Полидор,  очевидно,  ударился при падении об угол борта катера.
При  расследовании лорд  Беллмастер присутствовал лично,  а  леди Джин из-за
болезни прислала письменные показания.  Была  засвидетельствована смерть  от
несчастного случая. РНП. "

     "Любопытно,  - подумал Кэслейк. - Не потому ли Куинт и позволил мне его
прочесть? Ведь РНП означает "Расследование не прекращено". Одно дело - вывод
патологоанатома о смерти от несчастного случая и совсем другое -  исходивший
из Клетки приказ не прекращать расследование".




     Ричард был на  распутье.  Саре начали приходить деньги от отца в  банк,
который она выбрала в  Фаро.  Стряпчий выслал ей паспорт.  И вот сегодня она
уехала покупать платья для поездки в Англию - они оба согласились, что перед
свадьбой надо навестить ее отца.  А может быть,  -  Ричард не возражал,  для
него это значения не  имело -  и  обвенчаться там.  Зная,  что Ричарду будет
скучно  слоняться по  дамским магазинам,  Сара  вместо него  взяла  с  собой
Фабрину (в знак благодарности) и Марию (за шофера). Ричард согласился - свою
старую  машину ему  не  жаль  было  одолжить и  самому скверному водителю на
свете.
     И  вот в  десять утра он сидел на веранде,  потягивал пиво и размышлял,
что  делать дальше.  К  праздности не  привык.  Пусть  у  него  не  было  ни
честолюбия, ни ясной цели в жизни, однако безделье угнетало. Конечно, любовь
и  свадьба с  Сарой скрасят жизнь.  Но  все  сильнее хотелось ему  заняться,
овладеть чем-нибудь дельным,  чем  можно  было  бы  поистине гордиться,  что
превратит его,  беззаботного простофилю, в подлинного мужа, отца, кормильца.
О  чем это он говорил однажды с Сарой?  Об усадьбе в Дордони,  которую можно
переделать под  гостиницу.  Еще  недавно это  была  пустая фантазия.  Но  не
теперь.  Вдвоем они бы справились. Ведь ни он, ни Сара ничем с Португалией в
общем-то  не  связаны,  в  Англию уезжают без  сожалений.  А  по  пути можно
заскочить в Дордонь,  разыскать ту усадьбу. И не беда, если не хватит денег.
При  нужде  берут  ссуду в  банке.  Главное -  зацепиться,  взяться за  дело
всерьез,  а не так,  как он работал у себя в ресторане. И никому не давать в
долг.  Если раньше он  жил  сам  по  себе и  мог такое позволить,  то  скоро
придется заботиться о жене,  а потом и о детях.  Это ему еще в диковинку, но
уже нравится.  Может,  и к лучшему,  что пояс Венеры оказался,  черт побери,
подделкой.  Ведь это здорово -  надеяться только на  себя,  не  ждать помощи
свыше, создавать все своими руками. И все же какой сволочью был Беллмастер -
да и сейчас он,  наверное,  не лучше... "Сразу и не сообразишь, куда ехать и
что взять с собой отсюда,  -  размышлял он.  - Кстати, виллу можно продать -
вот и  деньги.  Как же  я  сразу не  догадался?  Да ведь я  никогда ничем не
владел. И на чужие средства не рассчитывал".
     Ричард встал. Решил пройтись по вилле. Миссис Ринджел Фейнз ее порядком
запустила. Многое придется ремонтировать.
     Новым  взглядом оглядел он  нижний этаж  здания.  Краска на  кухне и  в
комнатах слуг  сильно облупилась.  Кое-где  отошел кафель,  один  из  кранов
протекал,  рамы потрескались.  Словом, накопилась прорва дел. Все это должен
был устранять Марио,  но  если в  доме нет истинного хозяина,  то и  у  слуг
опускаются руки.
     Ричард остановился на  лестнице,  оглядел портрет кисти  Августа Джона.
Дочь похожа на мать, но лишь внешне. Сара, вставшая на ноги, становилась все
рассудительней и  практичней.  А леди Джин,  казалось,  плыла,  едва касаясь
каменных ступеней,  вознесшись силой бьющего через край,  неукротимого духа.
Нет,  она не  витала в  облаках славы,  зато всегда -  он  уже твердо знал -
тянула  за  собой  шлейф  многочисленных  воздыхателей  и  любовников.   Она
перелезала через заборы и  перепрыгивала глубокие ямы,  не  боясь сломать ни
ноги, ни шею, а если и испытывала угрызения, то не совести. Ричард попытался
вообразить лорда Беллмастера.  Узнай леди Джин,  что тот подменил пояс,  она
закатила бы жуткий скандал. "Интересно, - подумал Ричард, - на картине она с
подлинником или  уже с  подделкой?"  Как похожа мать на  дочь с  виду и  как
отличается по  характеру!  Впрочем,  ничего странного.  Он  тоже был  внешне
вылитый отец, но не обладал и половиной его достоинств.
     Ричард  прикрыл  глаза,   насладился  спокойствием,  с  которым  теперь
вспоминал о родителях. И мысленно поблагодарил Сару.
     Он  поднялся по  лестнице,  пошел по  комнатам второго этажа -  так  он
когда-то   осматривал  жилища   друзей,   решив   подлатать   что-нибудь   в
благодарность  за  гостеприимство.  Однако  сейчас  им  двигало  другое;  за
несколько недель надо было обновить всю виллу,  чтобы продать ее подороже...
Гостиница в Дордони.  А почему бы и нет?  Ричард воспрянул духом, представив
себя отцом семейства, предпринимателем с ясной целью в жизни. Прощай, Фарли,
бесшабашный скиталец; добро пожаловать, мистер Фарли, кормилец и труженик.
     Он вошел в  спальню Сары.  Одну из оконных рам придется перебрать -  от
сырости она искривилась. Плитка у двери вспучилась - ее надо будет поднять и
переложить.  Огрехи бросались в  глаза то  тут,  то  там.  Они  и  спасут от
безделья. Ричард сел за письменный столик, вынул из углубления лист бумаги и
аккуратно записал все подмеченные на вилле неполадки. "Главное - порядок", -
любил  приговаривать отец.  Составив список,  Ричард  закурил  и  отдался во
власть  счастливых размышлений,  которые,  Бог  даст,  никогда  не  сменятся
печальными.  Наполненный  радостью,  он  рассеянно  провел  рукой  по  синей
замшевой обложке книги,  озаглавленной "Беседы души и тела - Святая Катерина
Генуэзская",  -  она по-прежнему лежала на  столе.  Потом вспомнил,  что это
дневник леди Джин,  взял его,  подумал:  "Любопытно,  что побудило ее скрыть
правду именно под  таким заголовком?  Впрочем,  душа и  тело -  в  этом весь
человек".  Он  улыбнулся,  сообразив,  что  витавшая над  ступенями женщина,
воплощение  Евы-соблазнительницы,   выбрала  его   не   случайно.   "Победит
добродетель",  -  было написано на  ее поясе.  "Вряд ли",  -  решил Ричард и
поблагодарил Бога за то,  что Сара - в этом он все больше и больше убеждался
- ничуть не заблуждалась насчет матери и  ее любовников.  Ведь к шестнадцати
годам дети уже прекрасно понимают, каковы на самом деле их родители.
     Он  разомкнул застежку  и  открыл  дневник,  полистал тонкие,  убористо
исписанные страницы.  Вдруг его привлек рисунок на полях.  Женщина верхом, в
дамском седле, лошадь перескакивает через каменную стену. Рисунок был сделан
отлично -  без единого лишнего штриха.  Сам Август Джон мог бы гордиться его
автором. Через несколько страниц рисунки появились вновь. Пожилой мужчина во
фраке развалился в  мягком кресле с  рюмкой в одной руке и сигарой в другой.
Вместо лица у  него была бесовская рожа,  на пол свисал хвост,  как у черта.
Внизу стояли написанные выцветшими чернилами инициалы "Л.  Б.  "  "Что ж,  -
подумал Ричард,  -  с  такой  карикатурой соглашусь и  я".  На  обороте были
изображены три птички на ветке и кошка,  что,  затаившись,  следила за ними.
Затем - высокая женщина с диадемой на голове, веером в одной руке и поводком
в  другой.  На поводке сидел карлик в одежде для гольфа и герцогской короне.
Подпись гласила:  "Элла Д. выгуливает его светлость". Иные буквы забегали на
изображение - очевидно, леди Джин сначала рисовала, а писала потом. На одной
из картинок была паровая яхта с надписью "Морской лев" на борту,  окруженная
шлюпками. Когда Ричард вновь начал листать дневник, выпали два листа бумаги.
Он  подобрал их.  На  первом значилось:  "О содержимом этого пакета известно
отцу Ансольдо из Собора Богоматери в  Мончике,  в  присутствии которого он и
был  запечатан,  а  также  сеньорите Мелине  Монтес,  моей  личной служанке,
которую  я  обязываю передать его  в  полное  и  безраздельное владение моей
дочери Саре Брантон".
     Ниже  их  подписей были  такие строки:  "Сара,  доченька моя,  если это
письмо попадет тебе в  руки,  поставь за  меня свечу и  помолись за спасение
моей души и искупление многочисленных грехов".
     На другом листке было выведено:  "Это, Сара, мой личный дневник. Я вела
его  от  случая  к  случаю на  протяжении многих лет.  Распоряжайся им,  как
сочтешь нужным. Дж. Б. ".
     Когда Ричард засовывал листки обратно в  книжку,  ему стало не по себе.
Хотя Сара позволила читать дневник,  он вдруг осознал - разрешить это вправе
лишь сама леди Джин.  Впрочем,  она  так  и  сделала,  завещав распоряжаться
дневником Саре.  Однако  что-то  по-прежнему смущало  честного по  характеру
Ричарда.  Какой смысл читать дневник?  Есть Сара,  Ричард любит ее и  вскоре
начнет с  ней  новую жизнь,  так  стоит ли  ворошить прошлое?  Выхваченные с
аккуратно  исписанных страниц  разрозненные строки  свидетельствовали:  леди
Джин  поверяла бумаге все  свои мысли без  утайки -  настолько,  что  Ричард
листал  страницы,  невольно стараясь ничего  не  читать,  лишь  рассматривал
картинки,  сделанные четкими,  скупыми штрихами. Право на личную жизнь имеют
даже умершие. Однако если леди Джин придерживалась того же мнения, зачем она
оставила дневник Саре?  Хотела что-то передать, сообщить ей? "Теперь Сара на
моем попечении,  -  рассуждал Ричард,  -  и  мне  кажется,  она знает -  или
догадывается -  о  многом в  характере матери.  Так стоит ли подтверждать ее
худшие опасения?"
     Он взглянул на открывшийся разворот.  Леди Джин, как уже не раз бывало,
отказалась от  английского.  Она часто писала в  дневнике на французском или
итальянском. Сейчас выбрала французский.
     "Чтобы обезопасить себя,  Беллмастер был готов на  все.  Дело кончилось
тем, что он заманил меня в ловушку и сделал сообщницей убийства".
     Прочитав эти строки,  Ричард глазам своим не  поверил.  Как можно столь
опрометчиво заявлять такое,  а  дальше в  подробностях обрисовывать убийство
человека по имени Полидор?  Эта женщина,  видимо, рехнулась. И вдруг Ричарда
осенило: леди Джин потому вела дневник столь откровенно, что он при ее жизни
находился в  укромном,  надежном месте.  Мало того,  никто не  станет писать
подобное без всяких оснований,  и  они легко угадывались.  Леди Джин сжигала
жажда отомстить лорду Беллмастеру, даже если ей будет суждено умереть раньше
него.  А впрочем, один Бог знает, хотела ли она сделать орудием мести именно
дочь.  Вряд ли  мать была столь расчетлива.  Нет,  скорее она  полагалась на
судьбу.  На  счастливый случай для  нее и  злой рок для Беллмастера -  вдруг
окажется,  что  Сара  унаследовала хоть  каплю  того,  чем  мать  обладала в
избытке, и что из солидарности заставит ее ополчиться против Беллмастера.
     Ричард со  злостью захлопнул дневник и  встал.  Нельзя,  чтобы  записки
матери попались Саре  на  глаза.  Ради этого он  готов даже лгать.  Придется
уничтожить дневник...  и  будь что будет.  Он пошел к  себе и запер книжку в
чемодан.  Пусть полежит там, пока он не решит, что с ней делать. Ну и подлец
этот Беллмастер!  Обманывает мать -  да и дочь -  сначала с поясом Венеры, а
теперь,  придя из прошлого матери, может испортить Саре всю жизнь. Выходя из
спальни, Ричард бормотал проклятия в его адрес.

     Куинт вошел к  Кэслейку с  досье под  мышкой,  поздоровался,  ненадолго
задержался у окна, а потом устроился в потертом кожаном кресле, положил ноги
на диван у окна. Его резко очерченный на фоне бледного майского неба профиль
казался суровым.
     - Думаю,  пришло время сообщить, - бесстрастно начал Куинт, - если лорд
Беллмастер получит место посла в Вашингтоне, вы поедете с ним как его личный
секретарь.
     - Благодарю вас, сэр.
     - За что?  -  Куинт посуровел еще больше -  так бывало всегда, когда он
злился.
     - За приятную весть, сэр. Я еще не был в Америке и...
     - И с нашей стороны,  -  бесцеремонно прервал его Куинт,  -  мы, уверяю
вас,  сделаем все,  чтобы вы  туда не попали.  С  Беллмастером,  разумеется.
Конечно,  мы бы предпочли и его туда не пускать,  но это, видимо, выше наших
сил.  Когда всплыло дело с леди Джин,  я понадеялся было, что Бог даст нам в
руки козыри против него. Но увы.
     - Да, сэр.
     - Что означает это "да, сэр"?
     Уязвленный, Кэслейк позволил себе выразить негодование: "Я имею в виду,
сэр,  вот что:  хотя доказательств у меня нет,  я уверен - Беллмастер до сих
пор  служит не  нам одним.  И  невозможность доказать это лишь укрепляет мою
веру.  Я  прочел досье на  Полидора.  Беллмастер явно его убил.  Полидор был
человеком Клетки - верным, готов поручиться, только ей. И накопил достаточно
сведений, чтобы погубить Беллмастера".
     - Что ж...  -  Куинт немного успокоился. - Догадаться об этом нетрудно.
Они с леди Джин убрали его. А теперь, умница из Девоншира, объясните, зачем.
     - У меня есть лишь предположения, правдоподобные домыслы.
     - Так выскажите их.  Если не хватает фактов,  строят гипотезы. И в этом
нет  ничего зазорного.  Опишите мне  жизнь  Беллмастера -  так,  как  вы  ее
понимаете.
     - Извольте.  Наиболее деятельно он сотрудничал с нами во время и тотчас
после  войны.  Был  необычайно знающим,  полезным  человеком.  Но  что-то  -
возможно,  деньги,  а скорее,  тщеславие...  жажда власти,  гордыня или даже
презрение к нам...
     - Это уж точно.
     -...  заставило его  вести двойную или  даже тройную игру.  Начинал он,
возможно,   ради  денег,  а  потом  стал  заниматься  шпионажем  из  чистого
развлечения, дабы потешить самолюбие.
     - Верно подмечено.  Он  продолжал шпионить потому,  что обман у  него в
крови. Занимается этим до сих пор, не отступится и в Вашингтоне. Потому мы и
не  хотим видеть его там,  но  не  пойдешь же к  премьер-министру с  пустыми
руками -  Беллмастер давно купил его многочисленными подачками и умиротворит
любой сказкой.  Факты -  вот чего требует мелкотравчатый ум премьера,  чтобы
начать действовать. Итак, продолжайте. Он убил Полидора, а зачем?
     - У  того было против Беллмастера нечто неопровержимое.  Но  Полидор не
подозревал,  что аристократ знает об этом,  а его светлость даром не потерял
ни минуты. Стукнул Полидора по голове...
     - Тростью, как в старинных детективах, а? - Куинт наконец улыбнулся.
     - А  потом  перевернул шедший к  берегу катер.  Это  было  нетрудно.  Я
посмотрел метеосводку того  дня.  Семибалльный юго-западный  ветер,  сильное
волнение.
     - Неужели и до нее добрались? Молодчина. - Куинт явно воодушевился. - А
как же незабвенная леди Джин?
     - К тому времени она стала игрушкой в руках Беллмастера. Они знали друг
о друге столько,  что понимали: если их пути разойдутся, они погибнут оба. И
он,  и она обожали жизнь. Когда Беллмастер прикончил Полидора, ей оставалось
одно -  тоже положить голову на плаху.  Уж слишком долго она плясала под его
дудку. И вот, подтверждая байку о смерти Полидора от несчастного случая, она
запутывалась в сетях Беллмастера еще сильнее.  Беда в том, что сейчас, когда
леди  Джин  нет  в  живых,  ему  захотелось стать  всеми  уважаемым  столпом
общества.  Искренне захотелось начать честную жизнь. Потому он и засуетился,
решил заполучить дневник или... чего он от вас добивался?
     - Дело не  в  этом.  Ему  уже  не  остановиться.  Это  неизлечимо,  как
пьянство.   Так  что  если  он   попадет  в   Вашингтон,   подчиняйтесь  ему
беспрекословно,  а тем временем изо всех сил старайтесь уличить его.  Что бы
он ни попросил,  не отказывайте.  Все ваши грехи мы возьмем на себя. - Куинт
громко вздохнул. - Эх, если бы нам удалось не пустить его в Штаты...
     - Но ведь есть очень простой выход, сэр.
     - К  людям,  вроде Беллмастера,  которые много грешили,  в  Клетке счет
особый.  Скорая смерть -  это для них не кара.  Пусть-ка лучше помучаются...
долго, на виду у всех... пусть их втопчут в самую грязь. Словом, знайте - вы
служите богам  ревнивым.  Беллмастеру удалось -  случай  в  нашем  ведомстве
редчайший -  облапошить нас,  а  не  наоборот.  И  мы  жаждем развенчать его
публично, чтобы отомстить за оскорбленную честь. Вы удивлены?
     - Нет, сэр.
     - Хорошо.  А  теперь новость,  касающаяся лично  вас.  С  Министерством
обороны я все согласовал. Отныне за Беллмастером станете присматривать вы. Я
предоставляю вам полную свободу действий. Как когда-то Полидору. Перехитрите
Беллмастера.  Но не забывайте, чем закончил Полидор. Если Беллмастер захочет
воспользоваться вами  еще  до  отъезда в  Вашингтон,  соглашайтесь.  Если он
попадет-таки туда,  продолжайте ему подыгрывать. Отныне досье на Беллмастера
и другие,  с ним связанные, открыты для вас. Одно из таких я принес с собой.
- Он протянул Кэслейку папку.  - Вам полезно прочесть его в назидание: здесь
скупо,  но красноречиво описаны методы Беллмастера. И поспешу добавить - то,
о чем вы прочитаете, было сделано... для нашей пользы.
     - Благодарю вас,  сэр. - Кэслейк взял папку. На обложке значилось: "Его
высокопреподобие Алберт  Реджиналд Долмат,  магистр  искусств".  Он  положил
досье на стол и спросил: "Заведено ли досье на леди Джин?"
     - Да.
     - Нельзя ли узнать, как она познакомилась с лордом Беллмастером?
     - Можно.  Она была из древнего,  но обнищавшего ирландского рода.  Отец
владел огромной усадьбой в Голвее,  жил - как бы покрасочнее выразиться - на
хлебе и  воде и  проповедовал одного Бога -  игру на скачках.  У матери было
немного денег,  к  которым он подобраться не мог,  и  ей удалось дать дочери
хорошее  образование.  Чтобы  заработать  на  жизнь,  леди  Джин  устроилась
секретаршей в  министерство иностранных дел.  Тут  ее  приметил  Беллмастер,
продвинул по службе и сделал своей любовницей.  Вскоре оказалось, что именно
такая  соратница  ему  и  нужна,   он  научил  ее  всему,   на  его  взгляд,
необходимому.  Но  приручить ее  Беллмастеру так  и  не  удалось.  Мне  даже
сдается,  временами он жалел,  что выбрал именно ее.  -  Куинт замолк,  тихо
вздохнул  и  продолжил:   -  Она,  если  хотела,  могла  предстать  поистине
очаровательной.  И  еще  была отменной соблазнительницей -  готов поспорить,
мало кому из  мужчин удалось бы  противостоять ее чарам.  Впрочем,  обо всем
этом вы узнаете из досье.  - Он встал, глянул в окно, хмыкнул, словно увидел
там нечто неприятное,  и  подошел к  двери.  Открыл ее,  обернулся и заметил
почти сокрушенно: - Как далеко вы шагнули от простого сыщика, мой мальчик...
очень, очень далеко.
     Когда он  ушел,  Кэслейк позволил себе улыбнуться.  В  последних словах
Куинта  нечаянно проскользнула тоска  по  прошлому,  хотя  он  просто  хотел
подчеркнуть,  что  человек Клетки должен оставаться таким во  что бы  то  ни
стало. Нет у него ни выбора, ни пути назад.
     Кэслейк  принялся  за  досье  на  Долмата.  Оно  оказалось сравнительно
коротким.  Его  высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат был  в  пятидесятых
годах священником одной из  провинциальных епархий.  Лет сорока,  женатый на
дочери епископа,  он слыл церковнослужителем нового поколения -  за словом в
карман не лез, известности не страшился, участвовал в маршах протеста против
атомного  оружия,  выступал  за  упрочение культурных и  духовных  связей  с
Россией.  До рая на земле,  по его мнению,  было рукой подать -  стоило лишь
духовно возродить народы и  выстроить их под знаменем мира во всем мире.  Он
не чурался высказать свои взгляды с  любой трибуны или изложить их в газете.
Да  еще как назло был хорош собой,  отличный оратор,  прекрасный собеседник.
Словом,  пешка, способная быстро стать ферзем. В досье не указывалось, когда
ему решили объявить войну, но Кэслейк понимал: досье не завели бы вообще, не
прикажи  кто-то  из  Уайтхолла тактично переправить Долмата в  рай  поменьше
того,   который  он   сулил  мировому  пролетариату.   Дело  поручили  лорду
Беллмастеру,  и тот решил пойти напролом,  без обиняков.  Долмата -  он, как
истинный  демократ,  посещал  и  бараки,  и  замки  -  пригласили в  усадьбу
Беллмастера.   Там  он  повстречался  с  леди  Джин,   и  она  не  преминула
посочувствовать его взглядам,  не забыв,  однако, восхититься Долматом и как
мужчиной.  Несколько приложенных к  досье писем к  нему показывали,  что  их
дружба  постепенно перешла во  взаимное обожание.  Долмат осуждал лесть,  но
когда сам оказался ее мишенью,  быстро убедил себя, что такая добродетельная
и очаровательная женщина,  как леди Джин, кривить душой не способна. Наконец
его  пригласили провести несколько дней на  "Морском льве",  и  вот однажды,
глядя на северное сияние у Шетлендских островов, он впервые по-братски обнял
леди Джин за талию. Потом леди Джин со смехом описала, как Беллмастер спешно
покинул яхту ради якобы важных дел в поместье, а по сути лишь чтобы оставить
Долмата вдвоем  с  нею.  На  другую  ночь,  опьяненный лунным светом,  вином
Беллмастера и чарами леди Джин,  Долмат опрометчиво согласился пойти к ней в
каюту выпить рюмочку на ночь и оказался в ее постели.  На следующее же утро,
полный угрызений совести,  он  покинул яхту,  казня себя за прегрешение.  Но
приговор себе он  уже  подписал.  Ведь грех можно замолить,  а  что делать с
фотографиями, которые отсняла скрытая в каюте камера?
     Остальное для Клетки было детской забавой.  Его высокопреподобие Алберт
Реджиналд Долмат отошел от общественной деятельности,  удалился в  Уэльс,  в
уединенный приход...  К  обложке  досье  с  внутренней стороны был  приколот
конверт с шестью снимками из тех,  что сделала скрытая камера. Кэслейк бегло
просмотрел их и захлопнул папку.
     Вдруг  он  с  грустью  вспомнил встречу  с  Сарой  Брантон.  Просто  не
верилось, что она дочь леди Джин. Увы, это так, и лорд Беллмастер - ее отец.
     Остаток  дня   он   провел,   читая  досье,   которыми  ему   разрешили
пользоваться. Самым полным и любопытным оказалось досье на Беллмастера.

     За  четыре дня  Ричарду удалось прочесть дневник леди Джин от  корки до
корки тайком от  Сары -  она  с  головой погрузилась в  счастливые хлопоты о
будущей поездке в Англию,  выбирала платья, укладывалась. Отец ответил на ее
письмо любезно,  живо одобрил предстоящее замужество,  и, конечно же, позвал
дочь в гости вместе с женихом...
     Записки леди Джин вскоре потеряли над ним власть -  читались как роман,
не способный изменить ни его жизнь,  ни отношения с  Сарой.  Дневник ее мать
вела многие годы,  хотя иногда забывала о  нем на целые месяцы,  а однажды -
даже на  год...  как раз когда вышла замуж за Брантона и  родила Сару.  Весь
дневник пронизывало одно - ее отношения с лордом Беллмастером, где любовь то
и дело сменялась ненавистью, а ненависть - любовью. Ричарду стало ясно: лорд
Беллмастер был раньше -  а  возможно,  и по сей день -  связан с зарубежными
разведками,  что  вкупе  с  неблаговидными делами в  самой  Англии время  от
времени толкало на преступления -  как в случае с человеком по имени Полидор
- и  его,  и  леди Джин.  Но  ее  похождения почему-то  не столько возмущали
Ричарда,  сколько изумляли.  Она  была бессовестна и  неразборчива в  связях
почти  как  римская гетера -  слова,  не  столь беспощадного,  у  Ричарда не
нашлось.  Читая, он иногда все же негодовал - как мать могла подсунуть такое
дочери!
     Любовь к Саре принуждала его искать оправдания леди Джин,  но он в этих
исповедях  нашел  лишь   одно  -   лорд  Беллмастер  как   будто  околдовал,
загипнотизировал ее,  подчинил ее волю своей. И чем дальше читал Ричард, тем
больше сокрушался о  леди Джин и  сочувствовал ей,  тем  осознанней,  крепче
презирал лорда Беллмастера. С каждой страницей он ненавидел его все сильнее.
Не  зная,  как тот выглядит на самом деле,  Ричард воображал его все более и
более похожим на черта в кресле с сигарой и рюмкой портвейна в руках,  каким
его  нарисовала однажды леди  Джин.  Вначале смутно,  а  потом все  яснее он
осознавал,  что после развода и  она,  и  лорд Беллмастер,  да  и  полковник
Брантон (впрочем,  он  -  человек безвольный,  его можно сбросить со счетов)
начали потихоньку подталкивать Сару  к  мысли  об  уходе в  монастырь -  она
стесняла их всех. Ею пришлось пожертвовать.
     Случалось,  Ричард откладывал дневник и шел прогуляться, успокоиться. В
том,  что Беллмастер -  душегуб, сомнений не оставалось: на той же странице,
где леди Джин призналась, что он сделал ее соучастницей убийства, она кратко
описала, как они перевернули катер, чтобы замести следы.
     А   вместо  благодарности  лорд  Беллмастер  подменил  (зачем?   срочно
понадобились деньги?)  пояс  Венеры:  через  месяц  после этого преступления
Беллмастер взял  его  у  леди  Джин  якобы для  продления страховки.  Ричард
понимал -  Беллмастер не удержится от соблазна напакостить и ему, и Саре. Но
как именно?  Словом,  хорошо,  что они решили не спеша прокатиться в Англию.
Будет время все  толком обдумать.  А  пока  главное -  не  допустить,  чтобы
дневник попался Саре на глаза.
     К счастью,  она так много сил отдавала сборам,  что,  казалось,  совсем
позабыла о  дневнике,  исчезнувшем с  письменного столика у  нее в  спальне.
Впрочем,  накануне отъезда,  утром, в постели, она вдруг спросила: "Дорогой,
не у тебя ли дневник матери? Я хочу запереть его в сейф".
     - Да, у меня, - спокойно ответил Ричард. - Но я его еще не дочитал, - а
ведь он уже прочел дневник целиком.
     - Ну как, забавно?
     - Очень.  Я положу его в сейф сам.  Кстати,  не устроить ли нечто вроде
прощального пикника на мысе святого Винсента?
     - С удовольствием.  Однажды нас возил туда Джорджио. С моря дул ужасный
ветер и  вскоре весь "Роллс-Ройс" забрызгало солью.  Джорджио чуть не лопнул
от злости.
     - Значит, едем.
     В  тот же вечер Ричард вошел к  Саре в спальню и у нее на глазах достал
из комода ключ и запер дневник в сейф. Но на другое утро, когда они покидали
виллу,  переложил к  себе в чемодан -  Ричард решил отвязаться от него и чем
скорее,  тем лучше.  Однако лорд Беллмастер жил в  мире,  о котором Фарли не
знал ничего, поэтому насчет дневника стоило посоветоваться с умеющим молчать
человеком, например, с поверенным в делах семьи Брантонов или на худой конец
с самим полковником.  Но сначала придется посмотреть,  что он за птица. Леди
Джин  вышла за  него  и,  несмотря на  резкие отзывы в  дневнике,  уважала -
впрочем, не настолько, чтобы хранить ему верность.
     По  дороге в  Лиссабон,  когда рядом сидела радостная и  воодушевленная
Сара,  он решил выбросить все это из головы до Англии.  Что бы ни случилось,
им  надо  налаживать собственную жизнь  -  в  последнее время они  все  чаще
говорили о гостинице в Дордони.
     Слушая, как рядом мило воркует Сара, он с изумлением осознал, насколько
изменился сам и как круто повернула жизнь всего за несколько недель. И не он
один. Они оба словно родились заново - вступили в светлый мир, где проклятый
Беллмастер не сильнее крошечной точки на горизонте их счастья.

     Стоя у буфета спиной к Кэслейку,  лорд Беллмастер втихомолку улыбнулся.
Наконец-то  сей  молодой человек согласился выпить с  ним  здесь,  у  него в
кабинете.  За  окном  сумерки затеняли парк,  машины  выстраивали цепочки из
беспорядочных то золотых, то серебряных огоньков.
     - С простой водой или с минеральной?
     - Не разбавляйте ничем, сэр.
     Наливая виски из графина,  лорд Беллмастер бросил через плечо: "Хорошо,
что вы приняли мое приглашение,  Кэслейк.  О деле говорить не будем.  Просто
побеседуем...   познакомимся  поближе.   Думаю,   вы   сумеете  мне  кое-что
прояснить".
     - Буду рад помочь, сэр, если смогу.
     - Ответ  порядочного человека.  -  "Кэслейк стал  со  мной  если  и  не
любезнее,  то  просто помягче,  -  подумал Беллмастер,  -  но  меня  этим не
проведешь.  С ним,  видимо,  поговорил Куинт.  Знаю я его!  Он, наверно, и о
Вашингтоне все выложил".
     Беллмастер поднес Кэслейку рюмку и вслух продолжил:  "Простите,  но я к
вам  не  присоединюсь.  Уже  причастился за  обедом,  а  вечером мне идти на
большой прием.  Знаете,  промышленный или финансовый магнат - тот же капитан
корабля и  пьет  не  меньше  его,  чтобы  отвлечься от  бремени руководства.
Значит, вы виски не разбавляете?".
     - Сам я родом из Девона,  -  Кэслейк улыбнулся, - но мои мать с отцом -
шотландцы.
     - Понятно.  -  Беллмастер подошел  к  окну  и  задернул шторы,  отрезал
кабинет от весеннего вечера. - Вы встречались с Гедди, стряпчим - не так ли?
- внезапно спросил он.
     - Да. Перед отъездом в Португалию.
     Беллмастер не сел -  помешала привычка главенствовать над собеседником,
столь  крепко укоренившаяся,  что  он  перестал ее  замечать -  и  произнес:
"Только что от него пришло письмо.  Пишет, будто слышал от Сары Брантон, что
она собирается замуж. Вы в курсе дела?"
     - Да, сэр. Мистер Гедди сообщил об этом мистеру Куинту.
     - Неужели?  -  Беллмастер не удивился.  -  Значит, время от времени наш
дорогой Гедди все же  стучит в  ваше ведомство.  А  впрочем,  кто,  хоть раз
побывавший там, этого не делает?.. Вы, наверно, уже прочли тамошнее досье на
меня?
     - Да,  милорд.  Мистер Куинт посчитал такой шаг целесообразным ввиду...
того, что может произойти через несколько недель.
     Лорд  Беллмастер расхохотался.  Все-таки  славный парень этот  Кэслейк.
Знает,  что есть смысл говорить, а что - нет, да и держится всегда молодцом.
У   него  не  характер,   а  прямо  гранит,   некогда  шершавый,   а  теперь
отполированный Клеткой.
     - Тонко подмечено,  -  сказал Беллмастер.  -  Продолжая в  том же духе,
замечу:  вы,  вероятно,  знаете,  что о Саре Брантон я забочусь не просто по
дружбе.
     - Да, сэр. Мне известно - она ваша дочь.
     - Совершенно верно. Поэтому я и хочу побольше узнать о ее будущем муже,
этом Ричарде Фарли. Расскажите о нем. Вы же встречались.
     - Он  отличный парень,  сэр.  Мне понравился.  По причинам,  на ваши не
похожим,  пришлось покопаться в его прошлом.  Я не нашел ничего,  способного
опорочить мистера Фарли... скажем так: в глазах нашего ведомства.
     - Он верующий?
     - Нет, сэр.
     - Это  дело  поправимое.  Ну,  выкладывайте все,  что  знаете.  -  Лорд
Беллмастер опустился в  глубокое кресло,  закурил сигару и,  вертя  в  руках
золотой портсигар,  выслушал из  уст Кэслейка подробности жизни и  окружения
Ричарда Фарли.  Потом спросил:  -  А  близкие родственники?  Неужели у  него
совсем никого нет?
     - Когда мы  ужинали вместе,  он  упомянул об  очень старой вдовой тетке
где-то в Уэльсе.
     - Значит, он вам приглянулся?
     - Да, сэр.
     - Он прирожденный лодырь или просто не может найти дело по душе?
     - Он  не  лодырь.  По-моему,  на  него  слишком сильно  повлияла гибель
родителей.  Думаю,  женитьба и  обязанности главы  семейства вернут  все  на
место.  Ведь он не глуп, да и вышел из хорошей семьи. К тому же мисс Брантон
явно души в нем не чает.
     - Еще бы. Он же спас ей жизнь. Как бы то ни было, вы меня утешили. Я не
хотел бы видеть дочь замужем за бездельником или размазней.  Что ж,  -  лорд
Беллмастер поднялся, - благодарю вас, Кэслейк. Уверен, мы найдем общий язык.
А  теперь,  -  он  подошел к  каминной полке,  взял два театральных билета и
протянул их Кэслейку,  -  вот два билета на завтра на вечерний спектакль.  Я
пойти не смогу. Так что найдите девушку покрасивее и сходите сами.
     - Большое спасибо, сэр.
     - Не стоит. И еще раз благодарю вас, мой дорогой.
     По  пути к  лифту Кэслейк рассмотрел билеты.  Они  были в  Национальный
театр.  Он  любил его спектакли и,  конечно,  пошел бы,  не  будь это билеты
Беллмастера. А потому разорвал их, выйдя на улицу, и выбросил клочки в урну,
как примерный гражданин.

     Лорд  Беллмастер тем  временем сидел у  себя в  кабинете и  размышлял о
Ричарде Фарли:  "Человек он,  видимо,  хороший...  Да,  участи  родителей не
позавидуешь.  Но семейная жизнь отрезвит его.  А при случае и я помогу. Есть
способы обставить помощь так,  чтобы он  считал,  будто ему  просто повезло.
Ведь он женится на моей дочери. Леди Джин, будь она жива, искала бы для Сары
мужа   посолиднее...   и   свадьбу   закатила  бы   пышную.   Где-нибудь   в
Вестминстерском аббатстве, с пажами и шаферами. Не тихое семейное торжество,
а  роскошный прием,  блистающий знаменитостями со  всех концов света.  -  Он
улыбнулся.  - Уж она-то знала в этом толк. Да и я не прочь погулять на такой
свадьбе.  Ведь выходит замуж моя дочь,  а ради нее и в память о леди Джин не
грех и  пошиковать.  Загвоздка одна -  как  все  это устроить?  Официально я
только крестный Сары.  И  могу  лишь  сделать ей  дорогой подарок.  Впрочем,
почему это мысль о грандиозной свадьбе меня так захватила?  Наверно, старею,
становлюсь сентиментальным.  Однако сейчас такое  простительно.  А  вот  как
совладать с  полковником Брантоном?  Узнав,  что на свадьбе ему отведут роль
распорядителя,  тамады, он оскорбится. Или нет? Ведь бывшим воякам чертовски
нравятся напыщенные церемонии.  Будь Брантон богат,  он  и  сам бы  обставил
венчание дочери  достойно.  Словом,  если  подойти  к  нему  осторожно,  все
устроится. Уязвленное самолюбие полковника утешит кругленькая сумма. Главное
- взяться за дело с нужного конца.  Поехать и поговорить с ним? Или написать
письмо  -   пусть  все   хорошенько  обдумает,   подготовится  к   мужскому,
откровенному разговору о  деловом соглашении,  которое даст ему  возможность
сыграть  на   свадьбе  Сары  роль  великодушного  отца.   Кто  запретит  мне
расщедриться ради единственной дочери?  Ведь от брака с  американкой у  меня
лишь двое сыновей, - он тепло улыбнулся. - Сыновья есть сыновья. Дочь - дело
другое.  Ее дочь. Если бы девочку родила миллионерша из Бостона, я бы так не
суетился. Но в память о леди Джин... Ведь кроме нее я по-настоящему не любил
никого.   И  неважно,   что  здесь  была  замешана  и  корысть.   Почему  не
отблагодарить богов за то,  что леди Джин не встала из могилы отомстить мне?
Хотя,   конечно,   при  жизни  не  раз  помышляла  об  этом.   Ирландка,   с
унаследованной от отца склонностью к азартной игре,  она,  если бы решилась,
поставила все  на  самую  мизерную  возможность погубить меня.  Видимо,  она
простила меня  как  истинная католичка,  чтобы спасти свою бессмертную душу.
Итак, писать Брантону письмо или сразу ехать к нему?".
     Он взглянул на картину Рассела Флинта с  красавицами у  купальни.  Одна
слегка напомнила леди  Джин.  Внезапно Беллмастер почувствовал себя усталым.
"Какая скука  сегодняшний ужин,  -  подумал он.  -  Да  и  вся  эта  затея с
Вашингтоном. Хочу ли я попасть туда? Из Клетки мне уже не вырваться. Ее люди
пойдут за  мной по  пятам до самой смерти,  даже за гробом проследят,  -  он
ухмыльнулся,  -  не  обманул ли  я  их и  на этот раз.  Вернее всего было бы
жениться на  леди Джин и  спокойно жить с  ней  в  Конари.  Что  имеем -  не
храним... Решено. Сначала - письмо".

     Из  Лиссабона они  поехали в  Эсториль,  два  дня  прожили в  гостинице
"Глобо" на радость Мелине и ее мужу Карло. Для Сары здесь началось, пожалуй,
самое счастливое время.  Она подолгу разговаривала с Мелиной, которой Ричард
явно  понравился.  Сару  это  только радовало -  она  не  стеснялась открыто
наслаждаться,  если  Ричард приходился кому-нибудь по  душе.  Карло тоже его
полюбил и  вскоре -  едва узнал,  что Ричард когда-то  владел рестораном,  а
теперь  подумывал купить дом  в  Дордони -  уже  увлеченно рассказывал,  как
содержать  гостиницу,  с  гордостью  провел  Ричарда  по  "Глобо",  объясняя
тонкости своего занятия.
     Когда собирались уезжать, Мелина уединилась с Сарой в номере и сказала:
"Ты  нашла себе хорошего мужа.  Сразу видно.  И  не  казни себя за  то,  что
сбежала из монастыря. Зря ты вообще туда уходила. Знаешь, когда было решено,
что ты станешь монахиней, я сказала твоей матери: "Это не для Сары. Не такой
у нее характер... не та душа". И знаешь, что она мне с усмешкой ответила?"
     - Нет.
     - "Не волнуйся.  Сара вся в меня.  Если поймет, что там ей не по нраву,
насиловать себя не станет".
     Тут вошел Ричард со свертком под мышкой.  В  нем оказался новый костюм,
который он  купил по настоянию Сары на смену старому,  потрепанному.  Мелина
ушла, и Ричард, чтобы порадовать Сару, тут же его примерил.
     - Милый,  ты в нем просто красавец. Я знаю - ты не слишком заботишься о
платье,  но  мой  отец  благоволит  хорошо  одетым  людям.  Наверное,  армия
повлияла.  А  теперь  снимай  костюм и  я  уложу  его  по-настоящему,  а  не
по-твоему, то есть как попало.
     - Я спокон веку так вещи складывал.
     - Теперь это  делать буду я.  -  Она  подошла и  поцеловала его.  А  он
вспомнил,  что в детстве учебники в ранец ему всегда укладывала мать,  и как
она  недовольно щелкала языком,  глядя  на  ранец вечером.  Эта  же  картина
всплывала у  него в  памяти и  на вилле,  перед самым отъездом,  и  он вынул
дневник из  чемодана,  завернул в  газету и  спрятал в  машине,  под  задним
сиденьем.
     Из Эсториля они поехали в  Биарриц,  потом в Бордо и в глубь материка в
Периге,  где  три дня прожили в  маленькой гостинице,  изучали полученный от
агента  по  недвижимости  список  усадеб  на  продажу.  Три  или  четыре  их
заинтересовали, они решили заехать туда на обратном пути, прицениться.
     В  ночь  перед отъездом из  Дордони Сара  сказала:  "Мне очень нравится
путешествовать так,  как  мы.  С  матерью  ездить  было  просто  наказанье -
сплошные тюки и  чемоданы,  да  жалобы,  если ей не угодили в  гостинице или
ресторане".
     - И никаких пикников с бутылкой вина, хлебом и паштетом?
     - Нечто подобное случалось,  но посмотрел бы ты на это!  -  рассмеялась
Сара.  -  Складные стулья и  столики,  камчатые скатерти и серебряные вилки.
Высший класс,  как говорят французы.  Охлажденное вино,  и  Джорджио в  роли
официанта.  Учитывалась  каждая  мелочь,  особенно  если  с  нами  был  лорд
Беллмастер. Впрочем, отца эта напыщенность никогда не прельщала.
     Ричард обнял Сару и,  радуясь, что в темноте ей не разглядеть его лица,
спросил: "Какой он был, этот Беллмастер?"
     - Не знаю, - вздохнула Сара. - Мне вроде бы следовало сторониться его -
хотя бы в те годы, когда я понимала уже, кем он был маме. А он мне нравился.
Он  очень хорошо ко  мне  относился.  Даже лучше папы.  Впрочем,  порою отец
менялся - и тогда он был заботливей, гораздо заботливей Беллмастера. Знаешь,
что удивительно?  Мне,  прожившей вдали от мира столько лет... сейчас понять
его гораздо проще,  чем раньше.  А мама, по-моему, в глубине души была очень
несчастна... на людях она просто притворялась.
     - Ты  хочешь  сказать -  несчастна,  потому что  Беллмастер на  ней  не
женился?
     - Возможно.  Хотя,  знаешь,  она,  быть  может,  и  мечтала стать  леди
Беллмастер,  но  по-настоящему его  не  любила.  Мелина рассказала мне много
неожиданного, и теперь я считаю, мама любила папу, несмотря ни на что.
     - Тут сам черт ногу сломит. А как уживались твой отец и Беллмастер?
     - Я редко видела их вместе. Они любезничали друг с другом, и только.
     - Не пойму, отчего отец его не вышвырнул.
     - Может,  мама не позволяла, а он так ее любил, что мирился со всем. От
Мелины я впервые услышала,  почему уволился Джорджио.  Когда он ушел,  я уже
была в  монастыре.  Дело в  том,  что "Роллс-Ройс",  на котором ездила мама,
принадлежал Беллмастеру. И однажды его светлость сказал Джорджио, что машина
износилась и надо купить новую,  другой марки. Не помню, то ли "Даймлер", то
ли какую-нибудь роскошную американскую. И тут Джорджио взорвался. Он как раз
мыл машину, а гараж у нас был рядом с комнатами для прислуги, так что Мелина
и Карло все слышали.  Джорджио заявил Беллмастеру, что никогда не сядет ни в
какую другую машину и, если его светлость купит не "Роллс-Ройс", он сразу же
уйдет.  -  Сара даже затряслась от смеха.  -  Мелина говорит, они прямо-таки
орали друг на друга. Наконец Беллмастер отрезал: "Не хватало только, чтобы я
покупал "Роллс-Ройс" в  угоду какому-то шоферишке!"  Джорджио нас бросил,  -
это было плохо само по себе,  - но перед уходом он еще пошел к Беллмастеру и
выложил все, что думал о нем. Тут вмешалась мама, попыталась умиротворить их
обоих,  но только подлила масла в огонь - Джорджио вышел из себя, высказал и
ей все, что на душе накипело. - Сара вновь рассмеялась. - Мелина говорит, ей
едва удалось удержать Карло -  он  хотел вступиться за  маму,  потому что не
жаловал ни Беллмастера,  ни Джорджио.  Какие они все глупые, правда? Воевать
из-за какой-то старой дурацкой машины!
     - Так чем дело кончилось?
     - Джорджио уехал в  тот же  день.  Шофером сделали Карло,  купили новую
машину.  Но  и  это  не  все.  О  Боже!  -  Она замолкла,  переборола смех и
продолжила:  -  Через две недели Карло -  он ведь водил неважно - врезался в
трамвай,  кажется,  в Лиссабоне,  и разбил автомобиль вдребезги.  А потом...
потом... - Сара повернулась к Ричарду, захохотала ему в плечо - говорить она
уже  не  могла,  -  и  в  те  минуты Ричарда затопила волна  беспредельного,
неописуемого счастья.
     - Так что же потом? - спросил он.
     Она отодвинулась и,  успокоившись,  закончила: "Никогда не догадаешься!
Беллмастер заменил ее "Роллс-Ройсом". Глупо, правда? Столько шума из ничего.
Но и смешно.  Надо будет посмотреть, описала ли мама этот случай в дневнике.
А может,  и картинку к нему подрисовала.  Как вернемся на виллу, возьмусь за
ее дневник".
     Вскоре Сара уснула,  а Ричард лежал во тьме,  размышлял. Он знал - мать
ничего об этом происшествии в  дневнике не написала,  знал,  что не позволит
Саре его читать,  и думал - а не сжечь ли его? Наверно, так и нужно сделать.
Сара  просыпается поздно  и  завтракает в  постели.  Надо  бы  завтра встать
пораньше, найти уединенное местечко и... Тут Ричард посуровел и отказался от
этой мысли.  "Беллмастер,  - подумал он, - а не пришло ли время расплатиться
за  все?  Но  один  Бог  знает,  как  отомстить тебе.  Надо посоветоваться с
кем-то...  кто не выдаст, все поймет, кто наставит на верный путь. Но только
не с  полковником Брантоном.  Он -  человек заинтересованный,  да и  от Сары
слишком долго открещивался.  На восемь лет засадил ее в  темницу.  Отчасти в
этом,  впрочем,  и Беллмастер виноват.  Потом,  когда Сара вышла на свободу,
оказалось,  Беллмастер еще  и  мелкий  мошенник  -  подсунул матери  дешевую
фальшивку.  Может быть,  Кэслейк? Да, пожалуй, он. Он - стряпчий и глупостей
не допустит. Как приедем в Англию, загляну к нему в контору".
     ...  Из Периге они через Лимож и  Орлеан приехали в Париж,  где три дня
развлекались.

     Стояла чудесная майская погода.  Близился полдень,  длинные кисти ракит
казались в  голубом небе  золотыми,  сирень  у  дороги  покрылась крошечными
звездочками  лиловых  цветов,   вернулись  ласточки  -  они  гнездились  над
застрехами,  соседская  кобыла  на  пастбище  через  дорогу  лоснилась,  как
полированный  каштан.   А   на   столе   в   кабинете   полковника  Брантона
нераспечатанными  лежали  утренние  письма.   Они   давным-давно   перестали
приносить радость.  Ведь  это  были,  черт побери,  в  основном неоплаченные
счета.
     Брантон сел за стол и быстро просмотрел пять конвертов.  Сам не понимая
отчего - весна, что ли? - он пребывал в отличном настроении. Собирался ехать
на  реку  Уэй,  полдня  порыбачить в  одиночестве,  а  полдня -  в  обществе
провинциальной знати,  людей богатых и честолюбивых, которые вдыхали жизнь в
здешние  предприятия  и  банки,   но  не  гнушались  мухлевать  с  налогами,
оставаясь, впрочем, людьми приятными... не все, но большинство.
     Пять писем.  Два -  явно счета. Он разорвал их, не вскрывая, и бросил в
мусорную  корзину.  Третье,  в  неофициальном конверте,  распечатал,  а  там
оказались -  ну и хитры же эти кредиторы - давно просроченный счет и записка
с вежливой, но твердой просьбой о немедленной оплате. Полковник повесил счет
на  стоявшую у  лампы наколку.  Четвертое письмо с  заграничным штемпелем он
озадаченно повертел и  так  и  сяк,  тщетно пытаясь угадать,  от  кого  оно.
Наконец вскрыл.  Письмо, как оказалось, от Сары, из Парижа. От короткого, но
нежного послания полковник еще  более воспрянул духом.  Сара  сообщала,  что
приедет в  Англию  через  несколько дней  вместе с  Ричардом Фарли  и  сразу
позвонит.  Что ж,  ради Бога. Она - его дочь, теперь он ни за что не назовет
ее чужой -  так пусть поживет у него.  Правда,  придется раскошелиться. Ну и
что? Покутим малость, а потом потуже затянем пояс. Не впервой.
     Последнее письмо  лежало  в  дорогом конверте без  рисунка,  адрес  был
написан смутно знакомым почерком.  Не прояснил дела и штемпель - он был, как
обычно,   смазан,   словно  машина  или  человек,  его  ставивший,  страдали
трясучкой.  Чего  Англии до  зарезу не  хватает,  так  это...  но  стоит  ли
распинаться?
     Он  вскрыл  конверт,  бросил  взгляд  на  листок  с  фигурным  краем  и
выдавленным адресом и  от  сердца  отлегло.  Письмо  написал старый обманщик
Беллмастер.  Полковник отложил его и закурил сигарету. "Прекрасная погода, -
подумал он.  - В начале недели прошел дождь, так что рыбачить сегодня - одно
удовольствие.  Взять бы с  собой Беллмастера да и скинуть в реку с камнем на
шее.  Интересно,  рыбачит ли этот Фарли? Наверное, да. Как-нибудь съездим на
реку вместе.  Там и  познаются люди.  Когда клюет крупная рыба,  да если еще
волна сильная,  посмотришь,  как человек управляется с удочкой - и узнаешь о
нем больше,  чем после тысячи ответов на вопросы.  Так же и на охоте... " Он
затушил окурок и, весело насвистывая, взялся за письмо. Однако вскоре смолк.
     "Дорогой Брантон,  -  писал Беллмастер. - Недавно я с радостью узнал от
Гедди, что наша милая Сара выходит замуж за Ричарда Фарли - того самого, кто
спас ей жизнь в Португалии.  Гедди считает его честным малым - он выходец из
добропорядочной семьи  и  прочее,  хотя  в  жизни  пока  добился  немногого.
Впрочем,  это легко исправить,  замолвив,  где нужно,  за него словечко. Как
крестный отец Сары, я, конечно, рад за нее не меньше, чем Вы. Будь жива наша
дорогая леди Джин, она, возможно, желала бы дочери мужа познатней, но в наши
дни титулы и  почести раздают направо и  налево всяким проходимцам,  которые
только и умеют что бренчать на гитарах (Беллмастер,  очевидно,  имеет в виду
награждение высшими орденами Великобритании участников группы "Битлз" в 1965
году,  столь возмутившее английскую знать.  -  Прим. перев.), словом, первым
встречным, если это выгодно правительству.
     Короче говоря,  если будете в  Лондоне в ближайшее время,  загляните ко
мне - поговорим, как лучше устроить свадьбу, кто возьмет на себя расходы.
     Искренне Ваш Беллмастер".

     Хорошее  настроение от  прекрасной погоды  и  в  предвкушении рыбалки с
Брантона как ветром сдуло.  Он  выругался и  отбросил письмо.  Вот мерзавец!
Полковник отлично знал все уловки Беллмастера, а потому раскусил его замысел
мгновенно.  Нечто подобное затеяла бы и леди Джин. Развела бы вокруг свадьбы
такую суету!  Устроила бы венчание в Вестминстерском аббатстве,  а обед -  в
самом дорогом ресторане...  А  его отодвинула бы на задний план.  И  даже не
поинтересовалась бы мнением Сары. Беллмастера тоже занимает лишь собственное
"я".  "Но черта с два я поддамся ему, - решил полковник. - Пусть Сара решает
сама".
     Одна строчка из письма обожгла его особенно сильно:  "Гедди считает его
честным малым -  он выходец из добропорядочной семьи и прочее,  хотя в жизни
пока добился немногого".  Это было сказано о  Фарли,  но с  таким же успехом
могло  относиться и  к  самому  Брантону.  Именно  поэтому Беллмастер так  и
выразился.  "Словом,  против воли  Сары  Беллмастер пойдет только через  мой
труп,  -  сказал себе Брантон.  -  Видит Бог,  я  был  ей  плохим отцом.  Но
исправиться никогда не поздно. Как она захочет, так и будет. И точка".
     Тут в кабинет заглянула жена,  скачала:  "А ты, оказывается, еще здесь.
То-то я  не слышала шума твоей машины.  Милый,  по пути в Челтнем сделай для
меня кое-что, а?"
     Затаенный гнев выплеснулся наружу,  и полковник прокричал: "По дороге в
Челтнем  я  ни  для  кого  ничего  делать  не  буду  -   разве  что  задавлю
какого-нибудь оболтуса,  если он  сдуру выскочит на дорогу!  А  если на реке
какой-нибудь  козел  из  Бирмингема начнет мне  рассказывать о  своем  новом
"Ягуаре", а за поплавком смотреть не станет, я его утоплю. А если... "
     Жена  внезапно  расхохоталась:  "О  милый,  как  я  люблю  тебя  таким!
Последние дни ты был вялым.  И очень приятно видеть тебя прежним...  боевым.
Сохрани этот пыл до ночи, пожалуйста".
     Гнева как не  бывало,  он  улыбнулся:  "Какая же ты пошлая.  Но я  тебя
обожаю. А теперь - прочь, иначе я не стану дожидаться ночи!"
     - Да,  любимый.  Так что завези по пути сверток ювелиру. Я сказала ему,
что ты заедешь. - Она послала мужу воздушный поцелуй и, смеясь, удалилась.
     Полковник,  теперь уже  совершенно спокойный,  поднял со  стола письмо.
"Хорошо быть таким,  как Беллмастер,  -  подумал он.  -  И  хорошо бы на нем
отыграться, устроить свадьбу так, как хочет Сара. А она, я уверен, мечтает о
скромном семейном празднике. Под дудку Беллмастера я уже наплясался. Хватит.
Черт возьми, хватит!"




     Сара лежала в  постели с  книгой в руках.  Два дня назад они с Ричардом
приехали к  отцу  и,  соблюдая приличия,  спали отдельно.  Отец и  его  жена
встретили их радушно.  Оглядываясь на прошлое,  Сара не могла взять в  толк,
отчего он,  теперь такой нежный и  заботливый,  старался не  замечать ее или
даже  отталкивал,  когда она  была девочкой.  Понравилась ей  и  его  жена -
щедрая,  немного болтливая,  но деловая и  расторопная,  а главное -  по уши
влюбленная в отца.
     Хорошо и то, что они сразу сошлись с Ричардом, а он - с ними. Ведь Сара
тревожилась за  эту встречу.  Даже побаивалась ее.  Но  вскоре после приезда
опасения рассеялись.  Никто ни словом не обмолвился о монастыре,  о том, как
Ричард Фарли вошел в  ее жизнь.  Казалось,  она просто вернулась к привычным
делам,  сразу вошла в колею.  Сару здесь ждали - вот в чем суть. Да и Ричард
быстро почувствовал себя как дома.
     Вот он вошел,  одетый в халат и пижаму, пожелать спокойной ночи. Сел на
краешек кровати, поцеловал ее, а потом скорчил рожицу и спросил: "Не слишком
ли мы увлеклись приличиями, а?"
     - Так надо, любовь моя. И дело тут не в отце. Просто так положено.
     - Согласен.  А старик у тебя отличный.  Правда,  на язык резковат, - он
рассмеялся,  -  особенно с женой. Хотя она, по-моему, не против. Кстати, она
тоже в порядке. В молодости, наверно, была красавица.
     - Она ведь ему не настоящая жена. Ты знаешь об этом?
     - Да, он рассказывал. Раз его это устраивает, какое нам дело, верно?
     - Она  хочет взять меня  с  собой завтра в  Челтнем.  -  Сара  смолкла,
тронула  Ричарда  за  руку,  погладила  его  загрубевшие пальцы.  -  Выбрать
праздничное платье себе,  а  может  быть,  и  мне  свадебное.  Прямо они  не
говорят,   но,  по-моему,  хотят,  чтобы  мы  обвенчались  здесь  и  свадьбу
отпраздновали у них. Как ты на это смотришь?
     - Прекрасная  мысль.   Но  есть  одна  закавыка.   Ты  католичка,  а  я
неверующий. Так куда же мы пойдем - в церковь или к нотариусу?
     - Мне все равно.  А впрочем,  нет.  После всего,  что случилось... Нет,
лучше не в церковь. Надеюсь, ты меня понимаешь?
     - Конечно.   Ладно,   разберемся.   Я,   пожалуй,  наведаюсь  к  твоему
поверенному, пусть даст мне нужную бумагу.
     - Тогда,  может быть, отвезешь нас завтра в Челтнем и по пути завернешь
к нему?
     - Только не завтра. Завтра мы с твоим отцом собираемся на рыбалку.
     - Жаль. Тогда дай нам машину съездить в Челтнем. Хорошо?
     - Ради Бога.
     - Вот и славно.  - Внезапно она села, обняла Ричарда, уткнулась головой
ему в плечо и вздохнула.  -  Милый,  иногда мне просто не верится. Неужели у
нас все получится? Я так счастлива.
     - Да,  тебе грядет большое счастье.  - Он погладил ее по щеке. - Только
положись на меня.

     На другое утро он зашел в кабинет к Брантону. Полковник разбирал почту.
Под мышкой у Ричарда был завернутый в газету и перетянутый резинками дневник
леди Джин.
     Брантон постучал пальцем по письмам:  "И такие муки каждый день. Счета,
сплошные счета,  -  он выглянул в окно.  -  Если рыба захочет ловиться, день
будет удачный.  Солнца мало.  Я только что звонил узнать,  как дела на реке.
Говорят, нормально. Что это ты прижимаешь к своему крутому боку?"
     - Подарок Саре. Ведь у нее скоро день рожденья.
     - Боже мой, верно! В начале июня. Спасибо, что напомнил.
     - Нет,  нет,  сэр,  это получилось случайно. Просто я спрятал подарок в
машине,  а  Сара и  Долли сегодня поедут на  ней за покупками,  и  мне бы не
хотелось, чтобы Сара вдруг наткнулась на него. Не положите ли вы его в сейф?
     - Разумеется,  мой  мальчик.  Запри его туда сам.  Ключ лежит в  старой
табакерке на полке. Я его и не прячу. Ведь в сейфе ничего стоящего нет. Он и
сам -  лишь музейная редкость.  По слухам,  дед хранил там отличную подборку
старинных порнографических книг.  Если это правда,  их,  видимо,  сжег отец.
Замечательный был человек,  но  уж слишком ревностно придерживался пословицы
"В здоровом теле -  здоровый дух".  Надо будет сказать Долли о  дне рожденья
Сары. Здесь есть над чем подумать. Устроим праздник, пригласим гостей.
     - Неплохо бы.  Ведь Сара так одинока.  - Фарли спохватился и добавил: -
Простите, сэр, я не хотел вас обидеть.
     - А  вот и  напрасно.  Мне в  самом деле есть,  в чем себя винить.  Вот
породнимся,  тогда и  поговорим об  этом за бутылочкой "Крофтза" 1955 года -
последней из могикан отцовского винного погреба.
     - Ловлю вас на слове, сэр.
     Фарли взял ключ от сейфа и запер сверток.

     Но случилось так,  что они распили бутылку "Крофтза" в тот же вечер. На
Уэе  они  прекрасно порыбачили.  Еще  до  обеда  каждый вытащил по  горбуше:
Брантон -  на четыре,  а его гость -  на пять кило. С огромным удовольствием
полковник признал,  что Ричард -  рыболов отменный.  Изящно закидывал, умело
травил и подсекал,  а закинув удочку,  не спускал с поплавка глаз. Вываживал
рыбу спокойно,  без суеты.  После обеда у полковника раз сорвалось, а Ричард
вытащил еще  одну  на  пять  кило.  На  обратном пути за  руль сел  Ричард -
полковник так обрадовался успехам будущего зятя, что даже выпил за них рюмку
джина.
     Через  полчаса после их  возвращения позвонила Долли,  сказала:  они  с
Сарой купили все,  отобедали в Челтнеме,  а вечером пойдут в театр - надо же
побаловать Сару. "Надеюсь, - добавила она, - вы сумеете приготовить ужин без
нас?"  Конечно.  Они зажарили яичницу с  ветчиной,  запили ее посредственным
"Шатонюф-дю-Капе",  а потом уединились в кабинете и взялись за уже перелитый
в графин "Крофтз" 1955 года - полковник Брантон был в прекрасном настроении,
а Фарли немного грустил, зато владел собой гораздо лучше будущего тестя.
     За окном темнело,  черный дрозд в саду пел так же радостно,  как было у
полковника на душе.  "Ричард,  -  размышлял он,  -  толковый, здравомыслящий
парень, я его уважаю". От Брантона не ускользнуло, что за обедом Ричард едва
притронулся к джину, понял: кто-то должен остаться трезвым, ведь еще до дому
надо было доехать. Какая предусмотрительность!
     Вино  сделало  предисловие ненужным,  и  Брантон без  обиняков спросил:
"Думаешь, гостиница в Дордони тебе по плечу, а, Ричард?"
     - Надо  попробовать.  Если  не  в  Дордони,  так  где-нибудь еще.  Сара
ухватилась за эту идею.  Будем стараться изо всех сил. Другого выхода нет. Я
и так слишком долго балбесничал. Пора взяться за дело.
     - Да-да,  пора.  Пора вам обоим.  Эх,  мне бы твои годы.  И чтоб судьба
наступала на пятки.  Я бы повел иную жизнь.  Ведь знаешь,  как бывает?  Один
неверный шаг - и ты на обочине до конца дней. Потому позволь, я кое-что тебе
расскажу. Сейчас, когда мы одни, самое время. - Он пододвинул графин поближе
к Фарли и рассмеялся.  -  Не бойся,  я не стану читать наставления на правах
будущего тестя.  Отнюдь.  Послушай,  мальчик мой,  мне,  знаешь ли, когда-то
отлично служилось,  все дороги были открыты.  Ничто не могло остановить.  По
крайней мере, я так думал. Во все стороны один зеленый свет. И знаешь, что я
наделал?  -  Он  залпом осушил рюмку,  не  сводя глаз с  Фарли.  "Хороший он
парень,  -  опять мелькнуло в мыслях полковника.  -  Жаль,  что придется его
огорошить, но будь я проклят, если не выскажу все начистоту. Я и так слишком
много скрывал на своем веку".  -  И  знаешь,  что я наделал?  -  с нарочитым
нажимом повторил он.
     - Нет, сэр, представить не могу.
     - Еще бы. Боже мой, я тоже в свое время не представлял, что способен на
это.  Так вот,  я попробовал поступить по-мужски. Расскажешь ты об этом Саре
или нет -  решай сам.  Я бы,  конечно,  не стал.  А тебе знать надо.  Ты уже
немало слышал о ее матери, леди Джин, так?
     - Да, немало.
     - Прелестная женщина,  но  была хитра,  как всякая ирландка.  Я  знал и
любил ее многие годы.  Не женщина -  порох!  Я  боготворил ее.  Для меня она
оставалась святой,  хотя грешила на каждом шагу.  И хотя,  как говорится,  о
мертвых -  или хорошо,  или ничего,  сейчас эта пословица неуместна, ведь ты
собираешься жениться на  ее дочери...  -  Он замолк,  откашлялся и  не спеша
продолжил: - Ты женишься на дочери леди Джин, но не на моей, и рассказать об
этом Саре или нет -  дело исключительно твое.  -  Он сухо усмехнулся.  -  Не
ожидал,   да?   Но  тебе,   как  никому,   положено  знать  всю  правду.  По
справедливости.
     Фарли помолчал немного, потом тихо предложил: "Думаю, сэр, будет лучше,
если вы расскажете все по порядку,  а  я  посижу и  послушаю.  Наперед скажу
только одно. Мне все равно, чья Сара дочь. Я люблю ее и женюсь на ней".
     - Молодчина.  Я так и знал.  Что ж,  вот тебе все без прикрас.  Однажды
леди Джин сказала,  что беременна уже четыре месяца, а отец ребенка жениться
не хочет,  хотя она согласна выйти за него...  по соображениям,  с  любовью,
можно сказать,  не связанным. Тогда на ней женился я, поддавшись (мне теперь
стыдно  в  этом  признаться) на...  как  лучше  назвать  их?..  -  он  вдруг
посуровел,  -  на заверения, посулы, обещания быстрого и верного продвижения
по службе,  которые дал мне отец будущего ребенка. И не думаю, что он не мог
их выполнить.  Мог, но едва мы поженились, он благополучно обо всем забыл, а
когда я  напомнил о главном -  продвижении по службе,  -  просто отмахнулся.
Мало того,  он, как я потом узнал, даже препятствовал моей карьере. Молодец,
правда?  А я-то, старый дурак! Одно меня оправдывало - любовь к леди Джин. А
потом  и  это  прошло.  Еще  бы!..  -  Он  наполнил рюмку до  краев и  очень
старательно поднес к губам,  выпил,  но вино все-таки выплеснулось,  лиловой
струйкой потекло из уголка рта. Он вытер его ладонью.
     Ричард  отвернулся,  глянул в  незашторенное окно.  Высыпали звезды.  О
стекло бились два  мотылька.  Он  понимал,  ему  часто  случалось быть  тому
свидетелем -  если человек захочет высказать наболевшее,  его не остановишь.
Лучше  просто сидеть и  слушать.  Большего он  и  не  просит.  Его  успокоят
собственные слова.
     - Да,  прошла и  любовь.  Ведь леди Джин не  перестала спать с  ним.  -
Брантон внезапно расхохотался.  -  Сегодня скелеты так  и  гремят  в  старых
семейных шкафах,  верно?  Но будь я проклят, если ты женишься, не узнав всей
правды.  Хватит,  напритворялся я.  До  самой смерти леди Джин я  делал вид,
будто не знаю, что она изменяет.
     - Кто уговорил Сару уйти в монастырь?  -  Ричарду не надо было называть
имя  любовника леди  Джин.  Он  и  так  понял  все.  Сара  оказалась дочерью
Беллмастера,  но это ничего не меняет.  И она никогда об этом не узнает. А о
Беллмастере он пока строго-настрого запретил себе думать. Всему свое время.
     - Не знаю.  Тут,  как говорится,  мы оба серединка-наполовинку. Одна из
сестер леди Джин была монахиней.  Знаешь,  как ведется в  ирландских семьях:
один сын в церковь,  другой -  в трактир, а третий дома чистит сортир. Саре,
казалось,   мысль  о  служении  Христу  пришлась  по  душе,   поэтому  я  не
препятствовал. А Джин этого очень хотелось. Она ведь была по-своему набожна.
И как это уживалось в ней с распутством,  не спрашивай.  И не спрашивай,  за
что я любил ее...  и,  черт возьми,  люблю до сих пор. - Он засмеялся и весь
вдруг как-то размяк. - Думаешь, я выпил и вот расчувствовался? Нет, хотелось
просто  снять  с  души  грех.  Однако  прости,  тебе  же  неприятно все  это
выслушивать.  Но  потерпи еще  немного -  я  должен  досказать.  Когда  лорд
Беллмастер... я вроде не назвал еще имени этого мерзавца?
     - Нет,  сэр.  Впрочем,  я догадался.  Сара говорила,  он вечно крутился
рядом с матерью.
     - Настоящий сноб.  У него полно денег, он напичкан тщеславием и еще Бог
знает чем.  Но  я  о  другом:  ренту,  которую Сара получает якобы от  меня,
посылает он.  Мне такое не  по карману,  поэтому он и  решил содержать Сару.
Может,  в  нем  проснулась-таки  совесть.  Если да,  это  что-то  новенькое.
Наверно, он будет платить и дальше. Не знаю.
     Фарли прикурил сигарету и,  бросив спичку в  пепельницу на столе,  тихо
сказал: "Вы, конечно же, и знать ничего не можете. Зато знаю я. Из его денег
мы не возьмем ни гроша. Только напишите Саре, что с деньгами стало туго и от
содержания пришлось отказаться".
     - Да,  неглупо.  Правда,  Беллмастер может заупрямиться.  Плевок в лицо
лишь распалит его.
     - Мне до этого нет никакого дела. Справлюсь я с вашим Беллмастером.
     - О чем ты?
     - Лучше пока помолчу, сэр. Скажу одно - пусть Сара его дочь, но она еще
и моя будущая жена.
     - Ты что-то задумал?
     - Да, но лишь ради счастья Сары. А Беллмастера я одолею.
     - Ладно,  только не сглупи. Не хотелось мне все это на тебя взваливать,
но пойми - дальше таиться просто нет смысла.
     - Я рад, что вы мне открылись.
     ...  Той же  ночью,  лежа в  постели,  -  а  было не до сна,  -  Ричард
мало-помалу осмыслил,  что  делать.  Но  вывод его  не  утешил.  Хотелось бы
встретиться с  Беллмастером лицом к лицу,  но он сознавал -  это бесполезно.
Ничего  не  решит.  Ведь  Беллмастер уже  испоганил жизнь  и  леди  Джин,  и
полковнику Брантону,  едва не погубил Сару.  Послышалось, как Брантон тяжело
взбирается по ступенькам к себе в спальню.  "Удивительно,  - думал Ричард, -
что я  способен так сильно...  презирать,  осуждать лорда Беллмастера,  хотя
даже не встречался с ним".  Он спросил себя,  что сделал бы, если бы не знал
Сару,  а  на дневник наткнулся случайно?  Решил бы и тогда,  что Беллмастера
нужно покарать?  Наверное, нет. Впрочем, вопрос этот слишком отвлеченный, на
него  точно не  ответишь.  Ведь Ричард любит Сару,  а  потому беспристрастно
рассуждать не может.  Однако он не столь глуп,  чтобы рисковать своей или ее
жизнью,  не выслушав сначала дельный совет. Лорд Беллмастер убил уже дважды,
и оба раза не без помощи леди Джин...  Давно,  что,  впрочем, Беллмастера не
оправдывает.  Время само по себе грехи не отпускает.  И тем не менее Ричарду
было как-то неловко,  в чем он с готовностью признался. Не нравилась ему его
затея.  Можно назвать ее долгом или другим возвышенным,  праведным словом. И
все же  по  сути своей она останется не более чем местью человеку,  которого
Ричард  и  в  глаза  не  видел.  Ясно  одно  -  и  шагу  нельзя сделать,  не
посоветовавшись с юристом. А таких на примете два. Кэслейк или его начальник
Гедди. Поверенный в делах семьи Брантонов. Пусть решают они, а он с радостью
положится на  их  мнение  -  оно  будет  беспристрастным,  они  вынесут его,
руководствуясь правосудием и законностью, а не чувствами.

     На другой день,  после обеда,  Долли увезла Сару на чай к  подругам,  а
полковник Брантон -  ему  после выпитого накануне было  тяжко -  уединился в
кабинете,  решил  немного вздремнуть.  Но  сначала вынул  из  сейфа потертый
кожаный футляр с  бриллиантовым ожерельем,  когда-то  принадлежавшим матери.
Открыл футляр,  постоял у  сейфа.  Подумал:  "Оно стоит немало.  Когда лучше
подарить его Саре -  на  свадьбу или ко  дню рождения?  Однако нужно навести
лоск. Ричард собирался в Челтнем, пусть и завезет его нашему ювелиру. Еще за
обедом думал попросить об  этом,  да  не захотелось при Саре".  Оставив сейф
незапертым,  он пошел искать Ричарда. Тот был у конюшен. Полковник отдал ему
ожерелье,  объяснил,  что с ним делать, и добавил: "Досталось мне от матери.
Никак не решу,  на свадьбу его Саре подарить или на день рождения.  Но время
поразмыслить еще есть".
     Вернувшись в  кабинет,  он  заметил  открытую дверцу  сейфа  и  подошел
запереть его.  Тут  на  глаза  попался  завернутый в  газету  и  перетянутый
резинками пакет - подарок Саре, который приготовил Ричард. "Странная обертка
для подарка на день рождения,  - мелькнула у полковника мысль. - Наверно, он
потом обернет его получше".  С улицы донесся шум отъезжающей машины Ричарда.
Полковник был немного не в  своей тарелке -  пытаясь избавиться от похмелья,
он выпил с утра две рюмки джина,  а за обедом еще и белого вина,  потому его
сильно клонило ко  сну.  Подумалось:  "Старею.  Не то,  что много лет назад,
когда я мог пить и танцевать всю ночь, а в шесть утра стоять в строю свежий,
как огурчик.  Эх, чудесные были годы. Вся жизнь впереди. И здорово, что я не
знал,  как  она сложится".  Полковник рассмеялся и  вынул из  сейфа сверток.
"Странно  все-таки  обернут  подарок.  Интересно,  что  там  внутри?  Однако
любопытствовать неприлично".  Газета с  одной  стороны протерлась и  немного
порвалась.  Он отвел бумажный лоскуток в сторону.  Показался переплет книги.
Старой...  из  синей замши.  "Неужели Сара  любит старинные книги?"  Удалось
прочесть  два  слова  из   вытисненного  золотом  на  переплете:   "Катерина
Генуэзская".  "Значит, книга религиозная. Наверно, Сара еще не совсем отошла
от Бога. И все-таки странно... " - Он положил сверток на место и запер сейф.
А теперь спать.  Пару часов сна - и все пройдет. "Слава Богу, женщины ушли и
не  станут чирикать по  углам.  Однако как  славно они  сошлись.  Долли даже
подтянулась, выглядит моложе лет на десять. Еще бы, - он плюхнулся в кресло,
- ведь на носу свадьба.  Судя по всему,  Сара и  Ричард пышного торжества не
хотят. Но этот чертов Беллмастер... "
     Он положил ноги на скамеечку и вытянулся поудобнее. "Как все-таки ловко
Ричард обхаживает рыбу. Говорит, отец научил. Какой кошмар, что его родители
погибли.  Проклятые туземцы...  А  когда-то я  учил рыбачить и  леди Джин...
Пустое дело.  Через минуту леска запутывалась,  и Джин начинала ругаться как
извозчик.  "  -  Перед ним поплыли картинки прошлого.  Вот он входит к ней в
комнату - она одевается, собираясь на прием, - нагибается и целует ее в шею,
а она гладит его по лицу...  Могла,  когда хотела,  быть и нежной... Вот она
расстегивает длинными тонкими  пальцами цепочку с  медальоном -  носила  его
всегда,  если не надевала платье с  декольте...  Полковник задремал и тут же
проснулся от  собственного храпа.  Из  прошлого,  преодолев лабиринт памяти,
зазвучал голос леди Джин:  "Ох уж эта дурацкая застежка. Милый, помоги снять
Катерину... " Странно, почему Катерину? Ах да, Катерину Генуэзскую. Это была
ее любимая святая.  "Кажется, это имя встречалось мне совсем недавно... - Он
вздохнул.  - Жаль, что вторая рыбина сорвалась. Наверно, крючок толком взять
не успела".

     Когда позвонили,  Гедди с головой был погружен в официальные бумаги,  а
потому не сразу понял,  кто хотел с ним говорить,  попросил:  "Повторите его
имя, пожалуйста".
     - Сейчас,   сэр,   -   ответила  секретарша.  -  Пришел  мистер  Фарли,
интересуется, не уделит ли ему несколько минут мистер Кэслейк.
     - Кэслейк?
     - Да, сэр. Вы же сами просили...
     - Верно, верно, вспомнил... Что ж, его приму я.
     В  ожидании  Фарли  он  потирал  подбородок,   коря  себя  за  то,  что
растерялся,  пусть даже и  ненадолго.  Раньше его врасплох было не  застать.
Боже  мой!..  Ведь  всего несколько дней назад он  встречался с  Брантоном и
узнал,  что  Сара  и  Фарли приезжают к  тому в  гости.  Они  же  собираются
пожениться.  Вот  как  романтично заканчивается эта история.  Рыцарь берет в
жены  спасенную им  красавицу принцессу.  А  с  Кэслейком надо  держать  ухо
востро. Еще лучше - вообще отмежеваться от него. Придется поговорить об этом
с Куинтом.
     Наконец привели Ричарда,  они немного поболтали о пустяках, Ричард сел,
от предложенного чая отказался, и тогда Гедди объявил: "К сожалению, мистера
Кэслейка сейчас нет.  Он в Лондоне,  утрясает дела некоторых наших клиентов.
Может  быть,   я  заменю  его.  Однако  сначала  позвольте  сказать,  как  я
обрадовался,   услышав  новости  о   вашей  помолвке.   Какой  счастливый  и
романтический поворот событий!"
     - Спасибо, сэр.
     - Мистер  Кэслейк  был  бы  рад  повидать  вас.   Однако  вы,  надеюсь,
понимаете, что я тоже в курсе всех дел мисс Брантон.
     - Безусловно,  сэр.  Впрочем,  я  приехал не ради нее.  Мне очень нужно
посоветоваться с таким человеком, как мистер Кэслейк.
     - Значит, вам хотелось поговорить не со мной, а именно с ним?
     - Нет,  нет.  Вы меня не так поняли.  Наоборот, лучше обсудить это дело
как раз с вами - вы же знаете семью Брантонов давно.
     Гедди улыбнулся и подумал:  "Хороший парень.  По-видимому,  степенный и
благоразумный. Теперь понятно, почему он понравился Кэслейку". Потом сказал:
"Я  знал эту семью с  детства.  До  меня их дела вел отец.  Так что,  мистер
Фарли, я в вашем распоряжении".
     - Тогда вы должны знать и лорда Беллмастера, сэр.
     - Да. Признаться, я изредка и его интересы защищал.
     - И как он вам показался?
     Вопрос застал Гедди врасплох,  стряпчему пришлось скрыть замешательство
за сухим смешком.
     - Ну что вы,  мистер Фарли,  -  покачал он головой.  -  Разве об этом у
нотариусов спрашивают?
     - Может быть и нет. Однако я его ненавижу.
     - Понятно...   -   интуиция  подсказала  -   отныне  нужно  действовать
осторожно.  Что-то глубоко запало в душу Фарли, и сейчас Арнолду - пожилому,
умудренному опытом,  добропорядочному стряпчему из Челтнема - проще простого
сделать какой-нибудь  неверный шаг.  Если  он  не  ошибается,  то,  судя  по
омрачившемуся лицу Фарли,  дело серьезное.  И  в первую очередь надо думать,
что говорить,  а не как.  Держать ухо востро. Еще бы, ведь мир Беллмастера и
Клетки  -  настоящая "Алиса  в  стране  чудес",  только козни  и  кровь  там
всамделишные...  "Пожалуй,  вы не одиноки в  своих чувствах к  нему,  мистер
Фарли,  -  осторожно  начал  Гедди.  -  Сильные  мира  сего  часто  вызывают
неприязнь.  Иногда справедливо,  иногда -  нет.  Но знайте -  если вы пришли
обсуждать  дела  Беллмастера  как  одного  из  моих  подопечных,  я  вам  не
помощник".
     - Понимаю,  мистер Гедди.  Однако ничего обсуждать не собираюсь. Просто
опишу вам  некоторые события,  а  вы  посоветуете,  что  мне предпринять.  И
благодарю вас за то, что вы откровенно обрисовали мое положение.
     - Тогда мы найдем общий язык, мистер Фарли.
     - Отлично.  - Ричард неожиданно улыбнулся. - Извините, если я показался
вам мрачным и  заведенным.  Отсеку очевидное сразу.  Меня злит совсем не то,
что вы думаете.  Я пришел сюда не потому,  что узнал, - кстати от полковника
Брантона,  -  что Сара -  дочь лорда Беллмастера, и что полковник женился на
леди Джин по  расчету,  в  обмен на щедрое вознаграждение,  и  что леди Джин
оставалась любовницей лорда Беллмастера до самой смерти...
     - Все это правда.  - Гедди кивнул. - И вы должны знать ее, раз женитесь
на  Саре.  Но позвольте спросить,  знает ли Сара,  кто ее отец...  настоящий
отец?
     - Нет. Как, по-вашему, нужно ли говорить ей об этом?
     - А когда вы узнали правду, ваши чувства к Саре изменились?
     - Ни капельки.
     - Значит,  и она откликнется на эту весть точно так же.  Впрочем,  если
пожелаете ей  все рассказать,  не рубите сплеча,  улучите подходящую минуту.
Какую - решайте сами. Тут я вам не советчик.
     - Дело несколько сложнее, мистер Гедди. Вопрос не в том, кто ее отец, а
в том, что он из себя представляет.
     - Не понял вас. Лорд Беллмастер - человек известный и богатый...
     - Не только. Он еще и убийца. А леди Джин принудил стать соучастницей.
     ...  Несколько секунд,  Гедди  смотрел  Ричарду прямо  в  глаза,  потом
медленно поднялся и  подошел к окну.  Он изумился,  а главное,  ощутил,  что
надвигается буря,  способная -  если не действовать до предела внимательно и
осторожно -  смести его  с  лица земли.  После ночи в  Почитано путь назад к
безмятежной жизни был ему отрезан. Что бы он ни делал, душа его покой уже не
обретет.  На свете только и осталось,  что нотариальная контора да репутация
порядочного человека. И потерять это - значило потерять все.
     Гедди отвернулся от окна и спокойно сказал: "Это очень, очень серьезное
обвинение, мистер Фарли. Надеюсь, у вас есть чем его подкрепить?"
     - Безусловно.
     Гедди колебался.  "Может,  и к лучшему, что Фарли пришел ко мне, а не в
полицию,  -  мелькнуло в голове.  -  Если так,  нужно воспользоваться этим и
оттянуть время,  обезопасить себя,  пока не посоветуюсь с Клеткой.  Впрочем,
первый шаг  ясен.  Надо играть роль благопристойного стряпчего и  обойти все
подводные камни, которые, безусловно, подстерегают меня".
     Он вернулся к столу и сел.
     - Мистер Фарли,  прежде чем вы продолжите рассказ,  позвольте несколько
вопросов.
     - Пожалуйста, мистер Гедди.
     - То,  что вы знаете о лорде Беллмастере -  известно ли это кому-нибудь
еще?
     - По-видимому, ни одной живой душе.
     - Отчего вы пошли ко мне, а не сразу в полицию?
     - Я  сначала  хотел  посоветоваться с  юристом.  Такое  дело  дежурному
сержанту в  полицейском участке не  доверишь.  К  тому же оно касается семьи
Брантонов, вот я и решил связаться с ее поверенным.
     - Понятно.  Ну что ж...  - Гедди придал голосу резкий оттенок. - Немало
удивительных  историй  слышали  стены  моего  кабинета.  Но  ваша,  кажется,
превзойдет их все.  Мне бы хотелось,  чтобы вы рассказали обо всем как можно
последовательней и  подробней.  Я  перебивать  не  стану  -  хочется  сперва
уяснить, что происходит. Итак, - Гедди почувствовал себя спокойнее, а потому
улыбнулся, - вам слово.
     Фарли изложил суть дела. Гедди внимал ему, как и обещал, не перебивая -
он  даже  обрадовался этому  обещанию:  оно  позволяло без  помех обдумывать
услышанное.  Впрочем, он быстро решил, как действовать, а о последствиях для
себя,  и Ричарда тоже,  даже не задумывался.  Во-первых,  прежде чем хотя бы
попытаться посоветовать что-то,  нужно снестись с Куинтом.  Во-вторых,  ни в
коем случае нельзя размышлять о том, что предпримут в Клетке. (Там, конечно,
с  радостью расправятся наконец  с  Беллмастером,  без  стыда  воспользуются
наивностью и неопытностью Фарли.) И в третьих,  этому парню крышка,  тут все
ясно,  однако нужно спасти как можно больше других людей,  в  первую очередь
себя. Совесть потом начнет мучить, но ничего - стерпится.
     Когда Ричард закончил, Арнолд произнес:
     - Вы уверены, что Сара дневник не читала?
     - Совершенно уверен. Она даже не знает, что он у меня.
     - А полковник Брантон?
     - Нет,  и  он  не в  курсе дела.  Правда,  дневник сейчас в  его сейфе.
Завернут в газету. Я сказал, что это подарок Саре на день рождения.
     - Понятно.  Так  вы  говорите,  леди  Джин  подробно  описала  убийства
Полидора и Матерсона?
     - Да.  Одно - по-французски, второе - по-английски. - Фарли нетерпеливо
заелозил по креслу.  -  Как же мне со всем этим поступать, мистер Гедди? Вот
вопрос.
     - Да,  разумеется.  Мой ответ прост. Не поступайте пока никак. Никому о
дневнике не говорите и пусть лежит себе в сейфе у Брантона.  Кстати, когда у
Сары день рождения?
     - Третьего июня.
     - Верно,  верно,  в июне.  А теперь возвращайтесь к Брантону и ждите от
меня известий.  Мне,  как вы  понимаете,  придется посоветоваться с  людьми,
облеченными властью.  Это  недолго.  Не  говорите никому  о  нашей  встрече.
Излишняя болтовня иногда вызывает неприятные вопросы.
     - Да, конечно.
     - Я  тоже  буду  держать дело  в  строгой тайне.  А  затем сообщу,  что
предпринять вам.  -  Гедди встал и,  вертя в руках линейку, взятую со стола,
поинтересовался: - Вы, надеюсь, понимаете, чем все это грозит Беллмастеру?
     - Понимаю,  сэр.  Но если вы спросите, поступил ли бы я так же, окажись
на его месте кто-то другой,  в ответ услышите:  "Не знаю". А так у меня даже
сомнений не возникло.  Люди,  им убитые,  мне никто, они, может быть, того и
заслуживали.  Но искалеченные им судьбы -  леди Джин, полковника Брантона и,
главное,  Сары -  другое дело.  Я  его ненавижу,  хотя,  признаться,  был бы
гораздо счастливей,  сожги леди Джин своей дневник перед смертью.  Но она не
сожгла его, и вот я здесь.
     Когда Фарли ушел,  Гедди налил неразбавленного виски и,  потягивая его,
попытался разобраться в  собственных мыслях.  "Никуда не денешься,  придется
обо всем сообщить в Клетку.  И как только узнают о дневнике, я окажусь у них
в руках.  Тут тоже никуда не денешься.  Однако в руки к ним попаду не только
я,  но и Фарли.  И один Бог знает,  что там решат.  Уорбойз и Куинт дареному
коню в зубы смотреть не станут.  Лишь одно ясно как Божий день. Огласке дело
Беллмастера они  не  предадут.  Ведь  они  все  время  добивались  и  теперь
добиваются,  чтобы он плясал под их дудку до конца дней в отместку за давнее
предательство.  В  таком обличье он  будет им очень полезен.  Но сей замысел
осуществим только  в  случае,  если  исчезнет Фарли,  который захочет знать,
почему Беллмастера не  судят.  Фарли окажется очередной жертвой Беллмастера.
Для него все кончено".
     Он допил виски и вышел на улицу.  Прошел несколько кварталов,  мысленно
смирился с тем, что остаток жизни придется прожить с больной совестью, зашел
в будку и набрал номер прямого телефона Куинта.

     Куинт растянулся в протертом кресле в кабинете у Кэслейка, ноги положил
на широкий диван у окна.  На душе у него было покойно и радостно.  Биг Бен -
совсем близко - пробил пять, улицу под окном оживила толкотня возвращавшихся
со службы -  муравьев,  занятых только собственными заботами.  Воодушевление
согревало,  словно первая долгожданная рюмка  спиртного после  трудного дня.
Нет,  не  спиртного,  а  эликсира,  бальзама -  ему  сегодня улыбнулось само
провидение, что бывает так редко.
     Наблюдавший за ним Кэслейк это подметил.  И  понимал -  надо подождать,
пока начальник не выложит все сам.
     Наконец Куинт глубоко,  неспешно вздохнул,  и его голос зазвучал чисто,
без астматического присвиста - хорошая весть исцеляет лучше эфедрина.
     - Беллмастер у нас в руках,  -  сказал он.  -  Сама судьба поднесла его
нам.  Мы тут ни при чем.  Так тоже бывает,  но весьма редко. Вы искали нечто
глубоко запрятанное,  а оно лежало под носом,  только и ждало,  когда вы его
заметите.  Очень хотело попасться вам на  глаза.  Думаете,  я  обвиняю вас в
невнимательности?  Отнюдь. Сара, наверно, засунула его между книг, собираясь
прочесть на досуге.  А  думала только о поясе Венеры.  Как всякая влюбленная
женщина, желающая отблагодарить возлюбленного и спасителя. Дневник ее матери
- он в  синем замшевом переплете с надписью "Диалоги души и тела -  Катерина
Генуэзская". Вам это ничего не говорит?
     - Нет, сэр.
     - Сара его даже не  читала.  Тем лучше для нее.  Но Фарли прочел и  так
возмутился,  что тайком от Сары привез в  Англию посоветоваться с вами,  как
поступить.  Но вместо вас нарвался на Гедди.  Арнолд позвонил мне час назад,
очень хлопотал за него. Вы, конечно, понимаете, чего он опасается?
     - Да,  сэр, - хрипло ответил Кэслейк. Он сообразил, о чем сейчас пойдет
речь, но тотчас выкинул из головы мысли об этом.
     - Пришлось ему отказать. Ничего не поделаешь. Фортуна на нашей стороне,
а  не  Фарли.  Мы не можем упустить случай иметь послом в  Вашингтоне нашего
человека,  но тогда Фарли забеспокоится, почему против Беллмастера ничего не
предпринимают. По-моему, он человек волевой, к тому же люто ненавидит лорда.
И  может все  испортить.  Придется сделать из  него козла отпущения.  Ирония
судьбы -  он хотел расправиться с Беллмастером, а получится наоборот. Теперь
поговорим как друзья.  Так вот,  леди Джин черным по  белому расписала,  как
убрали Полидора и Матерсона. Но Беллмастер должен оставаться для всех, кроме
нас,  чистым и непорочным, дабы плясать под нашу дудку до самой смерти. Или,
как  говорится,  чтобы пахать на  нас,  как пчелка.  -  Куинт сбросил ноги с
дивана,  повернулся и  посмотрел Кэслейку прямо в глаза.  -  Вы уже поняли -
настала ваша очередь причаститься,  хотя вообще-то вам и рановато, И если бы
это мог сделать другой, я не стал бы тревожить вас. Но уладить дело способны
вы  один  -   на  правах  добропорядочного  стряпчего,   который  наставляет
подопечного. Как прочитаете отчет, доложите свои соображения. Учтите - Фарли
действует в одиночку.  Никто из его окружения о происходящем не знает. А мир
полон неразгаданных тайн...  Мудрить не надо, чтобы лишний раз не ошибиться.
Все гениальное просто.  Мы вас прикроем.  Позаботьтесь лишь, чтобы он никому
не  сказал,  что  идет на  встречу с  вами.  Он  согласится -  ему же  крови
Беллмастера хочется.  А  потом с нашей помощью вы исчезнете из конторы Гедди
без труда.  Не надо объяснять,  что в  Клетке о  сотрудниках заботятся.  Чем
скорее вы это сделаете,  тем лучше. Если понадобится, задействуйте Гедди. Но
без лишнего шума.
     Куинт встал с кресла и пошел к двери.
     - Вы еще побудете у себя, сэр? - спросил Кэслейк.
     - Да,  -  кивнул Куинт.  -  Я  не уйду,  пока вы не прочтете отчет и не
представите план действий.
     Оставшись один,  Кэслейк подошел к окну и выглянул на улицу. Над прудом
кружились недавно вернувшиеся ласточки и стрижи.  "Так же,  наверно,  вьются
они и в Барнстапле", - подумал Кэслейк. Утром пришло письмо от Маргарет. Она
сообщала,  что  выходит замуж  за  Тома  Бикерстаффа,  продавца автомобилей.
Кэслейк не раз играл с ним в регби,  а потом выпивал кружку пива. Интересно,
как бы повели себя Маргарет и Том,  узнай они, что он стоит у окна и, глядя,
как у пруда встречаются влюбленные, недолго прогуливаются в обнимку и спешно
прощаются,  чтобы не опоздать на свои поезда,  и  обдумывает первое в  жизни
убийство.  Что ощущает он?  Да ничего. Интуиция подсказывает - самое опасное
впереди.  А потом он будет принадлежать Клетке безраздельно...  Как Уорбойз,
как Куинт,  как все остальные.  Чертов дневник.  Ведь он,  наверно, стоял на
полке,  на самом видном месте. "Беседы души и тела". Да, леди Джин в чувстве
юмора...  или в иронии?..  не откажешь.  А вот ему,  Кэслейку,  такие беседы
противопоказаны.
     В  кабинет,  постучав,  вошла секретарша.  Она положила на стол большой
запечатанный конверт и сказала: "Мистер Куинт просил передать его вам".
     - Спасибо, Джоун.
     - Чудесный вечер, правда?
     - Да, превосходный.
     - В  такой  вечер  хочется  чего-то...   -   Она  улыбнулась.  -  Пойти
куда-нибудь, развеяться...
     Кэслейк улыбнулся в  ответ.  Он знал,  что приглянулся Джоун.  А романы
между сотрудниками начальство поощряло. И он любезно сказал: "Сегодня у меня
куча дел, а то развеялись бы вместе".
     - Жаль. Это было бы здорово. Тогда, может быть, в другой раз?
     - Почему бы и нет?
     Когда она ушла,  Кэслейк сел за стол и вскрыл конверт. Оказалось, Гедди
говорил по телефону долго,  на подробности не поскупился.  "Наверное, у него
был полный карман мелочи, - решил Кэслейк. - Или звонок оплатили из Клетки?"
Он  читал  медленно и  вдумчиво,  бесстрастно.  Со  страстями давно пришлось
распроститься.




     Они легли спать поздно -  весь день проездили вместе с Долли в Уэльс, к
старенькой тете Ричарда.  Он зашел к Саре пожелать спокойной ночи,  да так и
остался у нее. И вот теперь после любви они лежали и тихо беседовали.
     - Мне очень понравилась твоя тетя, Ричард.
     - Она же совсем старая.
     - Зато душой молода.  И дом у нее чудесный, прямо на реку смотрит. Весь
в  зарослях рододендрона.  Никогда еще  не  видела я  такого очаровательного
уголка.
     - Ей трудно смотреть за эдакой громадиной.  Ведь в нем целый полк может
стать постоем.  - Он медленно провел рукой по щеке Сары, та повернула голову
и легонько укусила его за палец. - Она мне намекнула, что собирается продать
дом и  перебраться к  старой школьной подруге в  Шюсбери.  По-моему,  мудрое
решение. - Он помолчал и, размышляя, как встретит его слова Сара, продолжил:
- Тебе там понравилось, верно?
     - Еще бы, конечно!
     - Так вот, когда вы с Долли обогнали нас, я рассказал ей, что собираюсь
купить усадьбу в  Дордони,  а  она и  спрашивает:  "На кой черт вам с  Сарой
тащиться за границу?"
     Сара негромко рассмеялась:  "И  она предложила тебе то же самое,  что и
мне, когда я зашла к ней перед обедом?.. "
     - А именно?
     - Ты же знаешь.  Она сказала это сперва мне, а затем тебе, чтобы каждый
обдумал ее слова отдельно, а потом... вот теперь и наступило "потом".
     - Ты имеешь в  виду предложение недорого продать нам усадьбу,  чтобы мы
переделали ее под гостиницу?
     - Почему бы и нет?  Лучшего места,  чем здесь,  нам не найти. Множество
комнат в доме, река, два теннисных корта...
     - Совсем заросшие...  А знаешь, сколько уйдет денег, чтобы привести все
в порядок?
     - Зато от папы и Долли недалеко.  К тому же на родине. Мы слишком долго
жили вдали от нее.  Милый,  -  вздохнула Сара, - я была бы там по-настоящему
счастлива.  Мне  там  все  сразу  пришлось по  душе.  К  тому  же  этот  дом
принадлежит тебе по праву... а значит, и мне тоже.
     Ричард приподнялся на локте, взглянул Саре в глаза и улыбнулся: "Вы это
с ней вдвоем подстроили, так?"
     - Конечно, нет.
     - Конечно,  да. Ведь тебе она рассказала обо всем до обеда, а мне - уже
после.
     - А хотя бы и так. Какая разница?
     - Никакой. По-моему, мысль первоклассная.
     Потом,  в постели у себя, не в силах уснуть, размышляя о теткином доме,
о том,  как переделать его под гостиницу,  он вдруг понял,  что за последние
недели его  жизнь сильно изменилась.  Из  вполне довольного своим положением
ничтожества,  лентяя без цели он  превратился в  человека,  твердо знающего,
чего  хочет.  Его  будущее безоблачно...  если  не  считать тучки  по  имени
Беллмастер. Что ж, с этим уже ничего не поделаешь. Старик Гедди посоветуется
со знающими людьми,  и Ричард сделает так, как они скажут. После разговора с
Гедди ему временами хотелось,  чтобы дневника не  было вообще -  неприязнь к
Беллмастеру уже ослабела. Ведь все это - дела давно минувших дней, и Ричарду
становилось не  по  себе от  собственной...  чего?  Мстительности?  Пожалуй.
Мертвых уже  не  воскресить.  Даже если отыграться на  Беллмастере,  это  не
вернет Саре  восьми проведенных в  монастыре лет,  не  восстановит леди Джин
доброе имя.  К  тому же  если уж  речь зашла о  ней  -  отчего это леди Джин
безропотно подчинялась Беллмастеру?  Ведь были у нее и воля, и мужество. Она
выбрала такую жизнь добровольно.  Но  хуже  всех  пришлось бедняге Брантону.
Впрочем,  стал бы он богаче или счастливей, если бы не женился на леди Джин?
Вряд ли.  От судьбы не уйдешь.  Это сейчас,  задним числом ясно -  ему сразу
надо  было  жениться на  такой  женщине,  как  Долли...  "Итак,  когда Гедди
позвонит,  -  решил Ричард (звонить к  нему в контору Гедди запретил),  -  я
скажу,  что бросаю затею с Беллмастером. Если еще не поздно. Ведь стоит дать
делу законный ход,  и  его не остановишь.  Словом,  не было у  бабы забот...
Сжечь бы в свое время дневник, да и все.
     И вот что еще удивительно.  Стоило рот раскрыть, как Гедди явно захотел
отделаться от меня как можно скорее.  Но это понятно. Он же время от времени
работал и на Беллмастера, разоблачать своего клиента ему не улыбалось".
     Ричард решил отвлечься, включил свет, взял книгу. Но не успел пробежать
глазами по  первой строке,  как  понял со  всей очевидностью,  что  совершил
непоправимый промах.  Как  сказал  бы  старик  Брантон,  любитель  латинских
поговорок: "Людям свойственно ошибаться".

     Кэслейк заранее условился встретиться с  Гедди и на другое утро приехал
к нему домой.
     Стряпчий провел  его  в  кабинет  -  уютный,  заставленный книгами.  На
каминной полке по обе стороны от застекленного ящика с чучелами разноцветных
тропических птиц стояли взятые в  серебро снимки родственников,  а  в  одном
легко угадывался и сам Гедди -  школьник в форменном костюмчике и соломенной
шляпе.  Недавно похолодало,  в  кабинете работал рефлектор.  Около него,  за
низкий с зубчатыми краями столик и уселись собеседники.
     Нацелив кофейник на чашку,  Гедди помедлил, спросил: "Близится полдень.
Может, лучше хереса выпьете, мистер Кэслейк?"
     - Нет,  спасибо.  Сойдет и кофе,  -  глядя, как Гедди льет его в чашку,
Кэслейк заметил,  что руки у стряпчего не дрожат,  подумал:  "Да, он старая,
мудрая птица, владеет собой отменно".
     - Чем реже будут вас видеть у  меня в  конторе,  тем лучше.  Потому я и
пригласил вас сюда.
     - Понимаю. Впрочем, с завтрашнего дня я перестану вас беспокоить.
     Гедди помрачнел: "Вы-то перестанете. А совесть - нет. Неужели без этого
не обойтись?"
     - Вы  же  все  прекрасно понимаете,  мистер Гедди.  Нам в  Клетке такой
оборот тоже не по душе,  но иного не дано. К тому же вам самому почти ничего
делать не придется.
     - Это ложь во спасение.  -  Гедди покачал головой. - Вы замыслили убить
человека и здесь слова "почти ничего" неуместны.
     - Однако и вам раз пришлось это проделать.  Во время войны, насколько я
знаю.
     - Да уж,  -  Гедди внезапно улыбнулся. - Тогда я попался. Но та женщина
была  шпионкой,  к  тому  же  на  войне  все  средства хороши.  Впрочем,  не
волнуйтесь,  мистер  Кэслейк,  я  исполню  все,  что  от  меня  потребуется.
Любопытно...  Я,  кажется,  чуть  не  влюбился в  нее.  С  виду  -  истинная
итальянка.  Утром она лежала,  разметав по подушке темные волосы, с румянцем
на щеках,  и не верилось, что она мертва. Но это было давно, и, признаюсь, я
вспоминаю ее все реже.
     - На  сей  раз  вам  вообще нечего будет вспомнить.  Если всплывет хоть
краешек этого дела,  Клетка сделает все, чтобы скрыть его и от правосудия, и
от политиков, и от прессы. Мир, как известно, полон неразгаданных тайн.
     - Ваша  уверенность согревает меня и  утешает.  Верно,  для  Клетки нет
ничего невозможного, ее высшие жрецы заботятся о своих рабах и прислужниках.
И хотя я не циник,  но считаю, что такого понятия, как "правое дело", в мире
больше нет. Если принять, что божественное начало в человеке умерло, - а оно
так и есть, - то он вправе защищать себя любыми средствами, лишь бы они были
сильнее тех,  какими пользуются его враги.  Иногда,  бессонными ночами - это
утешает.
     - Конечно.
     - Можно спросить без обиняков? Вы Фарли собственноручно уберете?
     - Да.
     Разговор с  Кэслейком утомлял,  однако Гедди был терпелив -  он понимал
его и сочувствовал, хотя помочь ничем не мог.
     - Впервые идете на такое дело?
     - Да,  мистер Гедди,  впервые,  -  ответил Кэслейк резко:  не  хотелось
тратить душевные силы на  стряпчего,  лучше сохранить их до той минуты,  что
свяжет его  с  Куинтом и  другими сослуживцами навсегда.  Глядя  в  чашку  с
нетронутым и  уже  остывшим кофе,  затянутым пленкой,  которая  сморщилась и
стала похожа на рельефную карту, Кэслейк предложил: "А сейчас, сэр, давайте,
не отвлекаясь, обсудим предстоящее".
     - Конечно,  конечно.  "Прокурор я и судья,  - хитро молвила Клетка. - Я
все дело рассмотрю, к смерти Фарли приговорю". Да простит меня Кэрролл. Но я
в вашей власти: мне моя шкура и работа дороги.
     Кэслейк с  трудом  вспомнил,  что  слышал  о  Льюисе Кэрролле где-то...
наверно, в школе... поразмыслил, не предаст ли Гедди, и отмел подозрения. Он
слишком много потеряет, если вдруг заупрямится.
     - Мне бы хотелось,  - начал Кэслейк, - чтобы вы позвонили мистеру Фарли
прямо сейчас,  при мне. Объявили бы ему, что ни с полицией, ни с властями по
его делу пока не связывались,  ни с  кем о  нем не говорили.  Поясните,  что
решили,  хотя и  не сомневаетесь в  искренности Ричарда,  все же убедиться в
существовании дневника.  Так на вашем месте поступил бы любой здравомыслящий
стряпчий, дабы не попасть впросак. Он поймет, верно?
     - Безусловно.  И профессиональная гордость вынуждает добавить:  то, что
вы предлагаете, я хотел сделать и сам. Мистер Фарли - человек благоразумный,
он обязательно согласится.
     - Кроме того,  вы  предложите ему встретиться не у  себя в  конторе,  а
где-нибудь  за  городом,   в  месте  уединенном,   неприметном,  скажем,  на
автостоянке, в деревенском трактире или гостинице. Мне бы хотелось, чтобы он
приехал туда завтра под вечер. Откладывать неразумно.
     - Согласен.
     - И  еще.  Пусть об этой встрече он никому не говорит.  Например,  если
мисс  Брантон или  кто  другой полюбопытствует,  кто  звонил и  зачем,  надо
ответить,  что звонили вы - знали о его будущей свадьбе и решили поздравить,
а заодно поинтересоваться,  не нужна ли юридическая помощь... Можно сочинить
и другую легенду.
     - Ничего,  сойдет и  эта.  -  Гедди улыбнулся.  -  Так где же назначить
встречу?
     - Решайте сами, сэр.
     - Отлично.  Вы любите природу?  Ведь, насколько я понимаю, на встречу с
мистером Фарли поедете именно вы.
     - Пейзаж значения не имеет,  лишь бы место было уединенное. И... верно,
туда отправлюсь я.
     - И все должно пройти тихо, не привлечь ничьего внимания...
     - Именно так.  Я сяду к нему в машину объяснить,  почему приехал вместо
вас.  Выстрел прозвучит не  громче  хлопка  пробки  от  шампанского,  смерть
наступит мгновенно.
     - И на том спасибо.
     Сарказм ужалил Кэслейка,  заставил его сказать:  "А ведь мне понравился
Фарли.  Да,  по-моему, и вы, в первый раз совершая ликвидацию, переживали то
же, что и я сейчас".
     - Не совсем.  Я  рассчитывал просто опоить девушку и  обыскать ее вещи.
Однако мне вас обидеть не хотелось.  Я все прекрасно понимаю и чувствую себя
виновным не меньше вашего. Сейчас же позвоню, узнаю, дома ли мистер Фарли.
     Гедди подошел к телефону,  снял трубку, набрал номер. В ожидании ответа
повертел в  руках  пресс-папье  -  привезенную из  Тайваня бронзовую фигурку
лошади.  Ему  повезло:  Долли с  Сарой пошли прогуляться,  полковник Брантон
уехал в Лондон,  так что трубку снял Фарли.  Гедди говорил с ним минут пять,
не больше, встретится условились на другой день в половине четвертого. Потом
вынул  из  книжного  шкафа  мелкомасштабную  топографическую карту  военного
образца показать Кэслейку место встречи.
     Развернув карту,  он  нашел  нужный квадрат и  пояснил:  "Вот  здесь  у
Пейнсуика  есть  живописный  холм  под  названием  "Маяк".  С  его  верхушки
открывается чудесный вид.  А здесь,  у подножья,  -  поле для гольфа,  клуб.
Сразу за  ним  -  кладбище с  просторной стоянкой.  Вас скроют кладбищенская
ограда,  кусты и  деревья.  Тут обожают устраивать пикники,  часто приезжают
влюбленные.  Однако сейчас еще  не  сезон,  там будет машины три-четыре,  не
больше".
     - Спасибо, мистер Гедди.
     - Надеюсь, вы не ждете в ответ "пожалуйста"? Где заночуете?
     - Еще не решил.
     - Тогда остановитесь у Страуда.  Это всего в нескольких милях от Маяка.
Там полно гостиниц.
     - Так и  сделаю,  а  по  пути загляну на Маяк.  -  Кэслейк встал и,  не
подавая руки, сказал: - Я вам очень обязан, мистер Гедди.
     Стряпчий пожал плечами и молча проводил его до двери.
     ... Эту ночь Кэслейк провел в гостинице неподалеку от Страуда. Он уснул
не сразу - из головы не выходила картина поросшей травой стоянки у кладбища.
Куинт прав -  Кэслейк далеко шагнул от сыщика из Барнстапла. Так, из Лондона
он приехал на машине с  фальшивыми номерами -  в  Клетке позаботились о том,
чтобы по  ним водителя найти не  удалось.  Садясь за  руль,  Кэслейк надевал
перчатки из  моющейся замши;  он не снимет их и  когда пересядет в  машину к
Фарли.  В тот же вечер он позвонил Куинту,  договорился, что у перекрестка с
шоссе М-4  его подберет автомобиль из Клетки.  А через пять минут его машину
подожжет зажигательная бомба замедленного действия.  В подземном тире Клетки
Кэслейк посидел рядом с  заменявшей Фарли куклой,  трижды вынимал из кармана
крошечный,  в  пол-ладони,  пистолет -  одну  из  новинок  в  длинном списке
разнообразных принадлежностей агентов Клетки -  и стрелял с легким хлопком в
левый "висок" куклы так, чтобы пуля шла снизу вверх.
     Фарли умрет мгновенно, не успеет понять, что с ним. Рядом стоял Куинт и
одобрительно кивал.  Но  оба  сознавали -  это  лишь бледная тень того,  что
придется совершить на самом деле. И никто не хотел признать, что от лежащего
на курке пальца Кэслейка будет зависеть его карьера в Клетке. Ведь множество
агентов  этого  ведомства  по-настоящему  познавали  самих  себя   только  в
последнюю минуту.  С грустью Кэслейк подумал, что Гедди повезло. Бог простит
его - он не ведал, что творил.
     Кэслейк выключил ночник,  повернулся набок и подумал о своей секретарше
Джоун.  Затмил  мрачные  мысли  успокоительными эротическими мечтаниями и  в
конце концов уснул.
     На другой день в  три часа пополудни Ричард подошел к  стоявшему у дома
автомобилю. Завернутый в газету дневник он положил туда еще утром. Полковник
Брантон из  Лондона пока не вернулся,  так что вынуть сверток из сейфа труда
не составило.
     Едва Ричард намерился сесть за  руль,  как из-за дома показалась Сара в
рабочих рукавицах и с корзинкой, где лежали садовые ножницы и грабельки. Она
подошла ближе и спросила: "Ричард, разве ты уезжаешь?"
     - Да, милая. Надо утрясти одно маленькое дельце.
     - А мне с тобой можно? В саду поработать я всегда успею.
     - Нет, нельзя, - улыбаясь, ответил он.
     - Почему же?
     Ричард подался вперед и поцеловал ее в щеку:  "Потому что я так хочу. И
не  хмурься.  Среди множества событий ближайших дней  будет и  день рождения
моей возлюбленной, а это принято отмечать подарком".
     - Да, конечно, - улыбнулась и Сара, - причина уважительная.
     - А  ты пойди к  Долли и  вместе с  ней задай-ка жару разросшейся живой
изгороди, ладно?
     Сара поцеловала его, когда он уже садился в машину, предупредила: "Будь
осторожен, дорогой".
     - Обязательно, - пообещал он и завел мотор.
     Сара  стояла,  провожала взглядом машину,  и  любовь  к  Ричарду теплом
разливалась у нее в душе. Подошла Долли, спросила:
     - Куда это он?
     - За подарком для меня к дню рождения.
     - Ты что-нибудь ему посоветовала?
     - Нет, я люблю сюрпризы.
     Долли  кивнула:   "Я  тоже.  Но  они  выпадают  мне  редко.  Твой  отец
разнообразием не балует. Ко дню рождения всегда духи - "Шанель" или "Арпеж".
А  из  Лондона  привозит  коробку  шоколадных  конфет  -   очень  дорогих  и
обязательно с твердой начинкой.  Такие любит он сам,  а я - не очень. Ладно,
пойдем,  набросимся на изгородь. Раньше у нас служили два садовника, так что
придется заменить их хотя бы на сегодня".

     Когда   лорд   Беллмастер  спускался  по   лестнице  своего  клуба   на
Сент-Джеймс-стрит,  ища глазами такси с  Брантоном,  полковник вдруг почти с
восторгом осознал -  судьба на его стороне.  И  даже если она в конце концов
решит от него отвернуться -  черт с ней.  Хотя почему бы не отблагодарить ее
за возможность спасти свою шкуру?  Вчера вечером он позвонил из своего клуба
Беллмастеру,  предложил встретиться и  поговорить о будущей свадьбе Сары.  У
обоих  обед  был  занят,  сошлись  на  том,  что  Брантон  подъедет к  клубу
Беллмастера и они отправятся к последнему на квартиру.  Был четверг. Брантон
выбрал его не  случайно:  знал,  в  этот день у  слуги Беллмастера выходной.
Здесь полковник обошелся без  помощи провидения.  Оно пособило в  другом:  в
сопровождении Беллмастера миновать привратника удастся без труда - рисковать
без нужды Брантон не хотел.  А  чтобы проникнуть в  квартиру к Беллмастеру в
одиночку,  пришлось бы  наклеивать усы,  представляться репортером "Таймса",
просить его  светлость уделить ему  несколько минут и  поделиться мнением по
поводу... Словом, устраивать целый маскарад. Беллмастер на него бы купился -
он  порисоваться любил.  Но  судьба  улыбнулась  полковнику -  он  войдет  в
квартиру вместе с хозяином, посему привратник на него внимания не обратит.
     Беллмастер уселся в  такси рядом с Брантоном -  его лицо разгорелось от
сытного обеда и выпитого портвейна, он курил благоухающую гаванскую сигару.
     - Хорошо, что вы за мной заехали, Брантон. Давненько мы не встречались.
Вы прекрасно выглядите. Хотя мы оба моложе не становимся, верно?
     - Верно,  милорд...  Со  временем годы чувствуешь все  сильнее.  И  тем
острее жалеешь утраченное. Болезни наступают, здоровье уходит.
     - Так вы приехали к лондонским лекарям?
     - Помимо прочего. Главное - мне хотелось поговорить с вами.
     - Что  ж...   Пока  я   свободен.   Но  в   пять  мне  на  аудиенцию  к
премьер-министру.
     - Я вас надолго не задержу.
     За  разговором они  и  не  заметили,  как доехали до  дома Беллмастера.
Аристократ  вызвался  заплатить  за  такси,  они  вошли  в  подъезд  вместе.
Привратник сидел у себя в клетушке.  Он приподнялся,  сказал:  "Добрый день,
милорд".
     - Добрый, Бэнкс. Сидите, сидите. Я вызову лифт сам.
     Стоя рядом с  Беллмастером,  Брантон смотрел в  сторону от привратника.
Они поднялись на лифте, подошли к квартире. Вынув ключ, Беллмастер произнес:
"Роджерс сегодня выходной. Мы будем одни".
     Брантон переступил порог,  не вынимая рук из карманов -  он знал:  ни к
чему прикасаться голыми руками нельзя.  Ни к  чашке с  кофе,  ни к рюмке,  а
перед  уходом  нужно  надеть перчатки.  Помимо твердой решимости покончить с
аристократом полковник ощущал возбуждение...  Не  от страха -  на свою жизнь
ему  было  наплевать,  однако искушать судьбу глупостью не  хотелось:  жизнь
все-таки замечательная штука.  Впрочем,  он  уже  попользовался ею  сполна и
остаток  есть  смысл  поменять на  возможность рассчитаться с  Беллмастером.
Сравнять счет.  Пуля  или  снаряд могли  погубить полковника давным-давно  -
опасности от  военной службы неотделимы.  Но  в  петлю суют голову без нужды
только дураки.
     Полковник сел в  кресло у  камина,  и,  пока лорд Беллмастер ходил мыть
руки,  он разглядывал чучело горбуши.  Отличная рыбина.  А  в  Конари сейчас
самая рыбалка.  "Жаль,  если не  удастся больше вытянуть ни  одной форелины.
Впрочем, я свое уже отудил". Ощупывая пистолет в кармане, Брантон уверился -
рука не дрогнет...  как не дрогнет и  решимость.  Пистолет подвернулся ему в
Италии во время войны -  девятизарядный "Вальтер Мангурин", отличная вещь. В
магазине шесть патронов.  Но хватит и двух. Соседи примут выстрелы за хлопки
глушителя какой-нибудь машины. Руки не дрожали. С чего им дрожать? Полковник
готов  принять  все,   уготованное  провидением,   лишь  бы  расправиться  с
Беллмастером.
     Аристократ вернулся и опустился на диван у окна. Солнечный луч упал ему
на голову, сквозь седые волосы заблестела кожа. Он любезно улыбнулся: "Итак,
рад видеть вас вновь.  А вы славно похудели,  подтянулись.  Не то,  что я, -
похлопал он  по своему брюшку.  -  Вот беда -  совсем мало двигаюсь.  Забыл,
когда был на охоте последний раз".
     - В клубе поговаривают,  будто вы высоко метите,  -  заметил Брантон. -
Может, со дня на день будете охотиться уже в Мериленде.
     - Слухи,  мой дорогой,  слухи.  Ими Вестминстер только и полнится. - Он
вынул из пиджака золотой портсигар и предложил сигарету Брантону.
     - Нет,  спасибо.  -  Когда аристократ закурил,  полковник вспомнил леди
Джин и вновь убедился, - это чувство не покидало его с той самой минуты, как
он прочел дневник,  который Ричард запер у него в сейфе, - что пришел мстить
не за нее и даже не за тех,  кого погубил Беллмастер.  Он хотел свести с ним
личные счеты, отплатить за неудавшуюся карьеру, за чины, которые получил бы,
не свяжись с Беллмастером.  "Да,  это себялюбие,  - признался Брантон самому
себе, - зато как утешает!"
     Между тем  Беллмастер перешел на  деловой тон:  "Значит вы  мое  письмо
получили. Думаю, Фарли хороший парень, да и Сара очаровательна. И не худо бы
им помочь со свадьбой".
     - Пожалуй,  -  отозвался Брантон и подумал: "Отчего бы не потрафить ему
напоследок?"   Хотелось  одного   -   спокойно  посидеть  и   посмотреть  на
Беллмастера,  сознавая, что его минуты сочтены. - Однако вы знаете - денег у
меня нет. Роскошную свадьбу мне не поднять.
     - Это мы уладим без лишнего шума.  Ведь вы можете сказать,  что разбили
копилку,  куда долгие годы откладывали деньги как  раз  на  такой случай.  Я
добиваюсь немногого -  устроить свадьбу,  которая пришлась бы Саре по душе -
она же, не в обиду вам будет сказано, моя дочь.
     У  Брантона едва не сорвалось с  языка:  "Неужели?",  но он сдержался и
сказал: "Конечно".
     - И это главный день в ее жизни.  Всякая девушка мечтает отметить его с
шиком.
     - Пожалуй.  -  Не  коснувшись подлокотников,  Брантон встал с  кресла и
подошел  к  окну.   -  Однако  считаю  своим  долгом  предупредить  -  может
заупрямиться Ричард.
     - Пустяки.  Если захочет Сара, согласится и он. Иначе он просто дикарь!
И если Сара похожа на мать хоть немного, он окажется у нее под каблуком.
     Брантон кивнул.  За  окном  в  парке было  чудесно -  цветы,  деревья с
молодой листвой.  "Да,  наверно.  Впрочем,  есть  одна загвоздка.  Когда они
приехали ко мне в гости, он попросил разрешения положить некий сверток в мой
старый сейф. Сказал, там подарок Саре на день рождения - он у нее... "
     Беллмастер раздраженно перебил:  "Я  не  хуже вас знаю,  когда родилась
Сара. К чему вы, черт побери, клоните?"
     - К  свертку.  Ричард едва  прикрыл его  старой газетой,  да  резинками
перетянул.  Несколько дней назад я  зачем-то полез в  сейф.  И хотя это не в
моих  правилах,  соблазнился заглянуть в  сверток.  -  Откровенно забавляясь
игрой,   полковник  отошел   от   окна,   чтобы   получше   разглядеть  лицо
Беллмастера...  как это он не замечал, что оно становится все брыластее?.. И
разрядил наконец напряжение.  -  Признаюсь, я развернул его. Вы не слышали о
книге "Беседы души и тела"?
     - Нет,  не слышал. - Беллмастер вскочил, беспокойно прошелся по комнате
и остановился у камина.
     - Да?.. А следовало бы. Ведь вы провели с леди Джин больше времени, чем
даже я.  Заголовок -  просто отвлекающая уловка. Книга оказалась дневником -
Джин вела его многие годы.  Читается -  не оторвешься.  Я  провел с ним весь
день,  когда Сара и  Ричард ездили к  его тетке в Шопшир.  Местами чертовски
забавно...  и  откровенно.  И  пестрит ее  рисуночками.  Вы же помните,  как
замечательно она рисовала.  Есть такие карикатуры и на меня,  и на вас,  что
закачаешься!..  -  С  наслаждением видя,  как  румянец сытой  жизни сходит у
Беллмастера со  щек,  полковник закончить не спешил.  -  Бог мой,  стоило ей
невзлюбить кого-нибудь,  и  она  клеймила его,  не  стесняясь.  Помните того
размазню Арчи Кардингтона - он служил в Королевском полку...
     - Брантон!
     - Да, милорд?
     - Не делайте из меня идиота.  Говорите, чего добиваетесь. Вы же не ради
свадьбы Сары приехали, да и мне сейчас тоже не до нее.
     - Нет,   конечно,   нет.  Знаете,  леди  Джин  временами  бывала  очень
несдержанна.  Она призналась,  что вы несколько раз толкали ее на прямо-таки
грязные дела...
     - Джин не надо было толкать. Она и сама святой не была.
     - Тем хуже для вас. Ведь она обо всем написала, а зря.
     - Обо всем?
     Брантон улыбнулся:  "Обо  всем,  милорд.  И  подробно -  на  страницах,
которые  заложил  листиками,   по-видимому,  Фарли.  Там  говорится  о  двух
убийствах -  Полидора и Матерсона. Пространно описаны и ваши связи с разными
иностранными агентами... вернее, с агентами иностранных разведок. Особенно с
кубинцем по имени Монтеверде и... "
     - Хорошо,  Брантон.  Разжевывать не  стоит.  Когда вы уезжали,  дневник
оставался в сейфе?
     - Да.
     - И Фарли вам о нем ни словом не обмолвился?
     - Нет.
     - Фарли можно купить?
     Голос Беллмастера едва  не  сорвался...  в  нем  зазвучали гнев и,  как
показалось Брантону,  первые нотки отчаяния.  Полковник твердо заявил: "Нет,
или я совсем в людях не разбираюсь".
     - Купить можно всякого.
     - Только не его, милорд.
     Беллмастер внезапно выпятил подбородок,  надул губы и зло бросил:  "Вы,
черт возьми, торжествуете?"
     Брантон кивнул.  Впервые в  жизни он  был так спокоен и  доволен собой.
Беллмастер буквально развалился на глазах,  поэтому полковник сказал почти с
жалостью: "Да, милорд, торжествую. И по-моему, справедливо. Но пришел я сюда
еще и помочь вам... сделать то, на что у вас самих духу не хватит".
     - Послушайте,  Брантон,  неужели нельзя договориться?  Я  за  ценой  не
постою. Можно же как-то уломать Фарли.
     Брантон улыбнулся:  "Есть только один выход,  милорд,  Фарли ради вас и
палец  о  палец не  ударит.  Не  такой он  человек.  Я  сам  выручу вас.  И,
признаюсь,  с величайшим удовольствием, хотя вы, может быть, мою услугу и не
оцените. Тем не менее она сведет наши старые счеты на нет".
     Он вынул "Вальтер" из кармана и нажал курок.  Выстрел прозвучал громче,
чем ожидал полковник.  Пуля попала Беллмастеру в левый глаз,  пробила голову
насквозь и вонзилась в картину Алфреда Муннингса на стене. Беллмастер рухнул
на спину,  Брантон встал над ним, взглянул на изуродованное лицо равнодушно.
На войне ему часто случалось видеть подобное.
     Тихо сказав:  "Так и прошла твоя, черт побери, земная слава", полковник
отвернулся и  надел перчатки.  Из квартиры он спустился на лифте со шляпой в
руке,  а когда проходил мимо привратника,  поднял ее, словно хотел надеть, и
скрыл лицо.
     На улице полковник поймал такси,  взглянул на часы,  прикинул,  сколько
времени оставалось до поезда с Паддингтонского вокзала - оказалось, много, -
и  попросил отвезти его к универмагу "Харродз".  "Сегодня день особенный,  -
решил Брантон. - Надо купить Долли что-нибудь посерьезнее, чем конфеты".
     В "Харродз" он приехал в три часа пополудни.

     В  половине четвертого Кэслейк уже  сидел  в  машине около  церкви.  На
другом краю поросшей травой площадки стоял всего один автомобиль. Он приехал
позже Кэслейка, оттуда вышла женщина с собакой, заперла дверцу и отправилась
к  Маяку.  Без двадцати пяти четыре на  дороге показалась другая машина,  и,
когда она приблизилась,  Кэслейк узнал за  рулем Фарли.  Помахал ему рукой в
перчатке. Фарли развернулся и поставил машину рядом.
     Кэслейк пересел к  нему на переднее сиденье.  Фарли улыбнулся и сказал:
"Рад видеть вас снова. Извините, я немного опоздал - заплутался".
     - Ничего.  Я  тем  временем насладился природой и  солнцем.  -  Кэслейк
рассмеялся.  -  Итак,  вы что-то с собой привезли,  верно? - Он вошел в роль
молодого преуспевающего стряпчего. Раньше она ему нравилась. Он сыграет ее и
сегодня,  но по-иному - ведь это прощальная гастроль. Не снимая перчаток, он
положил на колени папку.
     Фарли помрачнел:  "Знаете,  я  жалею,  что заварил эту кашу.  Век бы не
видеть проклятого дневника.  Надо было сжечь его, не сказав никому ни слова.
Но вот он. Бог знает, что с ним делать".
     - Ну,  это не ваша забота.  И не моя.  Когда мы впервые встретились, он
уже был у вас? - Ни ради дела, ни ради самого себя Кэслейку торопить события
не хотелось.
     - Да, хотя я этого еще не знал. Он то ли у Сары на столе валялся, то ли
в  книжном шкафу стоял.  Она получила его от бывшей служанки матери вместе с
поясом Венеры. Слава Богу, что она его не прочла и уже никогда не увидит.
     - Она может спросить о нем. И вам надо придумать что-нибудь в ответ.
     - Не беспокойтесь. Выкручусь. Сейчас у нее голова забита днем рождения,
свадьбой и будущей гостиницей.
     - Вы  хотите  открыть гостиницу?  Где?  -  "Пусть  говорит,  -  подумал
Кэслейк,  -  а  я стану изображать доброжелательного стряпчего".  Над травой
пронеслась сорока и  уселась около последней лунки поля для  гольфа.  Дурная
примета.
     - О,  в Шопшире.  Хотя ничего еще окончательно не решено. Место чудное.
Отменные земли,  река, неподалеку проходят главные туристские маршруты. Сара
от  этой затеи без  ума,  даже рекламный проспект начала писать,  хлопочет о
таких вещах, как занавески и прочее.
     - Что  ж,  если  дело  выгорит,  успехов вам,  -  сказал  Кэслейк и  не
удивился,  что слова прозвучали искренне.  Они -  как шлюхи,  готовы угодить
всем прихотям клиента.
     - Спасибо.
     - Надеюсь, дневник вы не забыли?
     - Он на заднем сиденье.  - Фарли обернулся и достал сверток. Положил на
колени и продолжил: - Так что же вы с ним собираетесь делать?
     - В Челтнеме -  ничего.  -  Кэслейк улыбнулся.  - Наверно, мистер Гедди
передаст его  в  Министерство внутренних дел.  Там  у  него  есть связи.  Не
пойдешь же с ним в полицию, верно?
     - Согласен.  Потому я  и  обратился к  мистеру Гедди.  Он  -  стреляный
воробей. И мне понравился.
     - Да,  старик что надо. - Одинокий игрок в гольф послал мяч в последнюю
лунку  и  сорока улетела.  Последним напутствием Куинта было:  "Играйте свою
роль, а о развязке спектакля не задумывайтесь". Легко сказать...
     - Ну,  дайте взглянуть на него,  -  с улыбкой попросил Кэслейк.  -  Мы,
конечно,  вам верим.  И все же...  Словом,  вы не представляете,  какую чушь
подчас выдумывают люди.
     - Еще бы.  -  Фарли снял резинки, развернул газету, сказал: - Сейчас не
самое подходящее время восторгаться рисунками леди Джин,  и  все же  скажу -
некоторые  чрезвычайно любопытны.  Три  из  них  я  даже  листиками заложил.
Прочтите то, к чему они относятся, и вы поймете, отчего у меня волосы встали
дыбом.
     Кэслейк положил кожаную книжечку на  колени и  прочел первую заложенную
страницу,  где  леди  Джин  рассказывала,  как  лорд  Беллмастер  сделал  ее
соучастницей убийства Полидора и как это убийство произошло.
     Когда  он  закончил и  собирался перейти  к  следующей закладке,  Фарли
спросил:  "Веселенькое дело,  а? Впрочем, в том мире, где они вращались... в
мире шпиков и  фискалов...  все это в порядке вещей.  Боже,  когда читаешь о
подобном в романах,  воспринимаешь,  как сказку для взрослых.  Но и в жизни,
оказывается,  бывает такое.  Что  же  они  за  люди?  Просто душу воротит...
Матерсона убрали так же грубо".
     Кэслейк не  ответил.  Он открыл дневник на второй закладке и  некоторое
время глядел на  унизанные старомодным почерком строки,  не понимая их.  Его
захватил маленький рисунок чернилами.  На нем бодались два оленя-самца, а на
заднем плане за ними наблюдала олениха.  У оленей были человеческие лица.  В
одном без труда угадывались черты лорда Беллмастера. Другое было Кэслейку не
знакомо -  очевидно,  оно принадлежало Матерсону. Лицо самки на заднем плане
очень походило на  лицо леди Джин с  портрета,  висевшего на  лестнице виллы
Лобита.  "Что же они за люди?" -  вопрошал Фарли.  Да такие же, как Кэслейк.
Обыкновенные -  вот  только занимаются грязными делами,  без  которых нашему
грешному миру не обойтись.  Когда Кэслейк поступал на службу в  Клетку,  ему
прочитали целую лекцию,  где объяснили -  и очень убедительно,  - почему там
царит  своя  мораль.   Начинаете  с  борьбы  со  злом,  но  в  конце  концов
оказывается,  что пользуетесь средствами самого дьявола, а благие цели давно
забыты.
     Кэслейк вдруг рассердился на  собственные мысли,  взял  себя  в  руки и
прочел:

     "Белли,  конечно,  знал, чего добивается Матти - он потом честно в этом
признался.   Беллмастер  уехал  из  Конари,   сказал,  отправляется  на  юг,
собирается успеть на  вечерний поезд  в  Лондон из  Инвернесса.  Ту  ночь  я
впервые провела наедине с Матти.  Он - душка, но завяз так же глубоко, как и
Беллмастер.  А  еще он быстро пьянеет,  Ушел от меня часа в три ночи.  Слава
Богу,  он умер,  полный приятных мыслей -  упал с лестницы в башне и свернул
себе шею.  Я уже спала и ничего не слышала.  Обо всем узнала в семь утра, от
служанки.
     В восемь позвонил Беллмастер,  сказал, что в пути сломалась машина и на
вечерний поезд он  опоздал,  но надеется уехать на утреннем и  спросил,  как
дела.  Я  ответила,  что  ничего  ему  неизвестного  сообщить  не  могу,  он
рассмеялся и заявил: "Если у мужчины от любви звезды в глазах, надо смотреть
под ноги".  Через два дня мы снова встретились, и он рассказал, что вернулся
и  дождался,  когда Матерсон выйдет из моей спальни.  У  Беллмастера было не
меньше десятка способов вернуться в Конари незамеченным.  Матти кремировали.
На  поминках  Беллмастер  подарил  мне  изумрудное ожерелье,  я  его  вскоре
продала. С тех пор ненавижу изумруды".

     Кэслейк захлопнул дневник,  произнес:  "Пожалуй,  дальше  я  читать  не
стану".
     - И  правильно.  Стоило ей  смолчать о  Полидоре,  как  она оказалась у
Беллмастера под каблуком.  Знаете... иногда все это кажется просто кошмаром.
Я  гляжу на  Сару и  -  хотите верьте хотите нет -  радуюсь,  что она ушла в
монастырь.  Останься Сара при них,  Бог знает,  в  кого бы она превратилась.
Этот Беллмастер - настоящий вампир. Так пусть получит по заслугам. Беспокоит
меня  другое  -  если  записи леди  Джин  предать огласке,  случится крупный
скандал, который затронет и Сару. Черт, как это все противно.
     - Я уверен,  она поймет.  Ведь вы лишь выполняете свой долг.  - Кэслейк
сунул дневник в  папку.  -  Мы  передадим его нужным людям,  а  об остальном
позаботятся они сами. Возможно, им и удастся не упоминать ни вас, ни Сару.
     - Это бы меня вполне устроило.  Я  хочу только отвязаться от дневника и
все забыть. Делайте, что хотите.
     - Да,  конечно.  -  Кэслейк сунул руку в карман плаща.  "То, что сейчас
свершится,  - подумал он, - будет злом не меньшим сотворенного Беллмастером,
сколько бы Клетка ни твердила обратного.  Я не лучше, а наоборот, много хуже
того,  кто однажды ночью перебил отцовских голубей.  Однако Беллмастер - тот
наслаждался своими преступлениями:  они  утоляли его честолюбие и  жадность.
Эх,  мне бы его хладнокровие...  или он просто чуть-чуть помешанный, считает
себя полубогом,  к  которому мерки морали неприемлемы?" Кэслейк ощутил,  как
согревается в  руках  сталь  пистолета...  словно из  тумана донеслись слова
Ричарда: "... если выгорит дело с гостиницей в Шопшире. А почему бы и нет? И
хорошо бы вашей конторе взяться за его юридическую сторону".
     - Согласен, - рассеянно ответил Кэслейк.
     Держа руку в кармане,  он, ничего по-настоящему не понимая, слышал, как
Ричард бубнил:  "Там и детей можно отменно воспитать...  Только с рекой надо
поосторожней,  пока они плавать не  научатся.  Помню,  как-то раз на Момбасе
один дурак заснул, а его карапуз... "

     В   три   часа  Куинт  получил  распечатку  подслушанного  в   квартире
Беллмастера.  Обычно они бывали утром и в половине шестого вечера. Появление
ее  в  другое время  означало -  материал важный,  взглянуть на  него  нужно
немедленно.
     Распечатка походила на кусок пьесы, но без указаний на выражение лиц, с
каким говорилось то  или иное слово,  кто и  как при этом двигался;  остался
лишь  диалог  и  фамилии  беседовавших.   Куинт  читал,  перескакивая  через
отдельные строки, пытался как можно скорее докопаться до сути.

     "Брантон:  Признаюсь,  я  развернул его.  Вы не слышали о книге "Беседы
души и тела" какой-то святой девы?
     Беллмастер: Нет, не слышал".

     Не отрывая глаз от распечатки,  Куинт потянулся к телефону, снял трубку
и сквозь звучавший в голове разговор Беллмастера и Брантона услышал гудок.

     "Беллмастер: Купить можно всякого.
     Брантон: Только не его, милорд".

     Он  читал,  ясно  представляя себе  двух  мужчин  под  картиной Рассела
Флинта,  скрывавшей микрофон,  который работал круглые сутки  -  уж  очень в
Клетке хотели скомпрометировать Беллмастера.

     "Беллмастер:  Послушайте.  Брантон,  неужели нельзя договориться?  Я за
ценой не постою. Ведь можно же как-то уломать Фарли!
     Брантон: Есть только один выход, милорд. Фарли ради вас и палец о палец
не ударит. Не такой он человек. Я сам выручу вас... "

     Взгляд Куинта перепрыгнул на конец распечатки. Там значилось в скобках:
"Выстрел. Калибр оружия небольшой. Значительная пауза. - И уже без скобок: -
Брантон: Так и прошла твоя, черт побери, земная слава".
     Куинт  придвинул телефон ближе  и  стал  набирать номер конторы Гедди в
Челтнеме.   Было  пять  минут  четвертого.  В  половине  четвертого  Кэслейк
встречается с  Фарли  неподалеку от  Пейнсуика.  Положим  двадцать минут  на
разговоры.  Значит, за сорок пять минут Гедди должен попасть в Пейнсуик. Под
рукой ли  у  него машина?  Сколько от Челтнема до Пейнсуика -  миль восемь -
десять?  Времени в  обрез,  но  успеть можно.  Жаль,  Гедди не  умеет быстро
ездить.  Дай Бог,  чтобы Кэслейк не поторопился. В нем Куинт уверен не был -
он даже поспорил с Уорбойзом (они всегда ставили на новичка пятерку),  что у
Кэслейка не  хватит духу.  Куинт считал его мягкотелым провинциалом.  Что ж,
будем надеяться.  Впрочем,  чужая душа -  потемки.  А если Гедди все-таки не
успеет,  спектакль  придется  закончить тяжелым  непроницаемым занавесом.  И
Брантон  вывернется.  После  звонка  в  контору  к  Гедди  придется  послать
кого-нибудь  к  Беллмастеру  и  все  устроить.  Превратить  это  убийство  в
самоубийство можно в два счета. Гедди, Гедди, где же ты? Что же сказать ему?
"Только что объявили -  лорд Беллмастер покончил с  собой.  Я ехал в машине,
услышал  это  по  радио  и  сразу  бросился звонить вам.  К  чему  распинать
мертвого?  Дневник лучше просто уничтожить...  " И Гедди тотчас возьмется за
дело...
     Куинт услышал, как на другом конце подняли трубку и всегда бесстрастный
голос проговорил: "Гедди у телефона".

     А Фарли разглагольствовал по-прежнему:  "...  И когда все устроится, вы
приедете к нам в гости".
     - С удовольствием. А что за рыба водится в реке? Лосось?
     - Лосось и форель. Сейчас ее там, наверное, прорва.
     Кэслейк  сидел,   слушал,   тронутый  воодушевлением  Фарли,  вспоминал
собственное детство на реке Тау и  понимал -  убить Ричарда не сможет.  Ну и
что?  Лишь  немногих в  Клетке выбирали на  роль  ликвидаторов,  и  половина
избранных оказывалась на нее не способна.  Одни уходили из Клетки, зная, что
их  в  любую минуту могут возвратить,  иные  оставались.  Им  хватало другой
работы.  Однако, как говорит Куинт, если хочешь дослужиться до верха, должен
окреститься кровью.  Пистолет в потной руке Кэслейка стал совсем теплым. "Но
хочу ли высоко взлететь?  -  спрашивал себя Кэслейк.  - Может быть, взять да
уволиться?" Он выпустил пистолет и вытер руку о ткань кармана.
     Фарли между тем говорил:  "Столько лет я  потратил впустую?  Но  теперь
обрел опору в жизни, решил заняться настоящим делом. - Он улыбнулся. - Смело
сказано,  а?  Вам  повезло -  вы  всегда  знали,  кем  хотите  стать,  да  и
покровителей нашли отличных".
     - Верно,  -  ответил Кэслейк,  - я с детства знал, кем буду. - Он вновь
сжал пистолет в  руке.  Женщина,  что выгуливала собаку,  вернулась и теперь
уговаривала ее залезть в  машину.  Вдруг в  памяти у Кэслейка всплыла Джоун.
Когда он вернется, она только взглянет на него и сразу поймет, - да или нет.
А  вскоре  и  остальные  сослуживцы  узнают  правду...   Да,  в  мире  любят
победителей.
     Женщина с  собакой уехала.  Фарли все болтал,  часы на  приборной доске
показывали без десяти пять.




     Было почти восемь вечера,  но сумерки еще не сгустились.  Куинт стоял у
окна  в  кабинете Кэслейка.  Вечернее небо  приобрело цвет грязного гусиного
яйца. Куинт услышал, как Кэслейк закуривает у него за спиной. Курил он очень
редко.  Главный вопрос задавать не  стоило -  все было ясно и  так.  Мужчины
просто взглянули друг другу в  глаза,  и старший увидел в них то,  что часто
замечал и раньше,  у других молодых сотрудников. Такое от людей вроде Куинта
не скроешь.  Несколько минут назад Кэслейк постучал по синей замшевой книжке
на столе и сказал: "Вот он".
     - Хорошо.  - Лишь одно это слетело с губ Куинта до того, как он подошел
к  окну.  Но  сейчас,  не  поворачиваясь,  добавил:  -  Может,  он нам еще и
пригодится.
     Куинт  видел,  как  пеликан  на  пруду  высоко  задрал  клюв  и  хлопал
громоздкими крыльями. За деревьями светилось окнами Министерство иностранных
дел.  Гибель Беллмастера его работу не нарушит.  Там к  смертям и  трагедиям
привыкли.  Авантюризм, кровопускание, защита империи - им все едино. Империи
больше нет,  но  защищать страну по-прежнему надо,  а  потому нужны и  люди,
готовые жертвовать собой ради блага большинства.  И Куинт как бы про себя, а
на самом деле для Кэслей-ка - его нужно было утешить во что бы то ни стало -
произнес: "Брантона мы не тронем. Впрочем, как знать... возможно, он нам еще
и  пригодится,  несмотря на  преклонные годы.  Кстати,  запись его встречи с
Беллмастером вам стоит послушать.  Он потешил себя от души. И обрадуется еще
больше,  когда вынесут заключение о  "самоубийстве".  Однако выиграл в конце
концов все-таки  Беллмастер.  Он  избежал разоблачения.  -  Куинт повернулся
лицом к Кэслейку: - Как у вас на душе?"
     - Кошки скребут.
     - Спервоначала так  чувствует себя каждый.  Хотя ваш  случай особенный.
Если бы  этот старый дурак Гедди подоспел вовремя,  вы  бы  так и  не узнали
правду о  себе.  Остались бы в неведении.  Но ненадолго.  Рано или поздно вы
вновь оказались бы  на  том же распутье.  Однако сегодня лезть в  дебри ни к
чему.  Свой путь вы уже избрали.  Давайте спокойно обсудим его завтра... или
когда-нибудь при  случае.  Возьмите-ка  выходной,  проведите его с  хорошими
друзьями, развейтесь...
     - Да, пожалуй.
     - Вот славно.
     Куинт подошел к Кэслейку, сочувственно тронул его за плечо и сказал: "А
река все течет и течет под мостом в Барнстапле. Словом, что бы мы ни делали,
какими  мы  ни  были,  солнце  по-прежнему кружит  над  миром,  который  Бог
сотворил, а человек обесчестил".
     Куинт ушел,  а Кэслейк сел за стол и понял - он уже не тот, каким сидел
здесь еще вчера.  Кэслейк узнал правду о  себе,  и  это искалечило ему душу.
Распахнулась дверь,  вошла Джоун.  Она  тихонько притворила дверь за  собой,
стала у порога, взглянула на него с непроницаемым лицом. Они посмотрели друг
другу в глаза, потом Кэслейк спросил: "Что, заметно?"
     Она кивнула: "Да, как и у всех первое время. Независимо от того, смогли
они или нет".
     - А я, по-твоему, смог?
     Она подошла ближе,  уселась на край стола,  и  внезапно он понял -  они
стали друг другу родней.
     - Смог, - ответила Джоун.
     - Ты радуешься или сожалеешь?
     - Ни то, ни другое. Я оставляю чувства дома.
     Кэслейк поднялся,  нежно провел рукой по ее щеке и  предложил:  "Тогда,
может, пойдем к тебе и там все выясним?"
     - С  радостью.  -  Она взяла его руки и поцеловала их.  Он тем временем
тронул губами ее лоб и вдруг с сухим смешком сказал:
     - Сейчас я задам глупый вопрос. Можно у тебя вымыться?
     Джоун встала, но его руки не выпустила: "Конечно. И знай - ты не первый
спрашиваешь меня об этом".
     Он улыбнулся:  "Что ж, душевным здоровьем и жизнью мы рискуем здесь все
одинаково".

     Гедди сидел у  себя в кабинете за натертым до блеска письменным столом.
Домоправительница давно ушла к  себе.  Он  редко пил по  вечерам,  но сейчас
перед  ним  стоял серебряный поднос с  хрустальным графином.  После ужина он
заботливо  наполнил  графин  коллекционным  "Шато   Марго",   которое,   как
выяснилось после нескольких глотков,  уже начало стареть, однако по-прежнему
медом  разливалось по  жилам,  изгоняло из  головы остатки тревожных мыслей.
Держа бокал в руке, он развалился в кресле, уставясь на бронзовую лошадку из
Тайваня.  "В старые времена,  -  подумал он,  -  отец из Челтнема в Пейнсуик
добирался на  шарабане быстрее,  чем я  сегодня на  машине.  Кругом объезды,
заторы, обогнать не дают, машины плетутся еле-еле".
     А  когда он  наконец достиг ответвления к  Маяку,  навстречу уже спешил
автомобиль Кэслейка.  Дорога была узкая,  пришлось свернуть на обочину.  Они
остановились друг против друга,  опустили окна.  Едва Гедди начал объяснять,
зачем приехал,  Кэслейк грубо оборвал его, приказал немедленно возвращаться.
Вводить Гедди в курс дела не стал, лишь буркнул: "Делайте, что вам говорят!"
- и  укатил.  "Что ж,  -  Гедди пригубил кларе,  -  я и вернулся.  Сказалась
воспитанная проведенными в Клетке годами привычка подчиняться приказам. Да и
бессмысленно было ехать дальше.  Там  уже  или нельзя было ничего исправить,
или  не  стоило возбуждать любопытство Фарли  своим  появлением".  Гедди так
ничего и не узнал,  не услышал и ничего не попытался выяснить.  Плохие вести
подождут,  хорошие же  рано  или  поздно придут сами.  А  пока остается лишь
молиться,  вот  только веру в  молитвы он  давно потерял,  хотя видимость ее
соблюдал -  в церковь ходил исправно.  Жизнь дает ответы на все вопросы,  но
всегда с опозданием.  Или у Кэслейка нервы не выдержали и Фарли остался жив,
или -  Кэслейк не похож на размазню - парень погиб. Третьего не дано. Тут не
Страна чудес,  где "что есть,  то есть, что должно быть, тому не миновать, а
чего нет,  того не будет.  Такова логика".  Впрочем...  в  Клетке рассуждают
почти так же.
     Он  выпил еще вина,  взглянул на фотографию на каминной полке,  где был
снят мальчишкой в соломенной шляпе. "Детство, отрочество, юность, - вздохнул
он,  -  а  потом -  стоп...  Черт,  от кларе мысли путаются.  Верно говорят:
"Увидеть Неаполь и умереть". Там он и умер, много-много лет назад.

     Десять вечера. После ужина это у Брантона уже четвертая рюмка виски. Да
и  не  ужинал он почти.  Выпивка утешает,  если понимаешь -  надо оставаться
трезвым.  Открылась  дверь,  вошла  Долли.  Плюхнулась  в  кресло  напротив,
схватила рюмку полковника, залпом выпила.
     - Полегче, старушка, - вяло предостерег он.
     - Еще!
     Он налил ей из бутылки,  а сам пошел за новой рюмкой,  подумал:  "Слава
Богу,  что есть виски.  Утешает лучше любого священника" -  и спросил:  "Как
она?"
     - А как ты считаешь?  Как на ее месте чувствовала бы себя любая другая?
Доктор пока оглушил ее  снотворным.  Но  рано или поздно наступит утро,  она
проснется и поймет - Ричарда больше нет. Господи, за что ей все это?
     - Не спрашивай,  старушка.  Ни у меня,  ни у Него. Бог молчит. Наверно,
считает,  так лучше.  Мы еще не выросли,  чтобы научиться понимать его. Я не
раз видел,  как гибли лучшие парни.  Праведники. А злодеи выживали. Странный
жребий, скажу я вам. Но все на места поставит время. Ведь жизнь больше всего
похожа на  реку,  что  вышла из  берегов.  Она все превозмогает.  Года через
три-четыре Сара  вновь  встретит хорошего парня.  Сердце -  не  камень.  Оно
заживает.
     Долли взглянула на  него со  слезами в  глазах и  простонала:  "О Боже,
Джимми, я забыла запереть кур".
     - Не беспокойся.  Я сам это сделаю.  А ты иди поспи. И не забудь выпить
пару таблеток.
     Спускаясь по  тропинке к  курятнику,  Брантон услышал вдали  лисий лай.
"Должно быть,  лисята родились, - мелькнула мысль, - есть просят". Между туч
мелькнул узкий  серп  умирающего месяца.  Возясь  с  задвижкой на  забранной
сеткой двери, полковник подумал: "Ничего я в мире не понимаю и готов спорить
- не понимает никто. Никто на всем свете, черт побери!"
     Лисица залаяла вновь.  От сильного вечернего ливня трава была сырая,  и
вскоре шлепанцы полковника промокли насквозь.

Популярность: 68, Last-modified: Wed, 05 Sep 2001 15:34:25 GmT