ть спор, но тут его желудок наконец-то отреагировал на недавнюю борьбу с рыболовной снастью под палящим солнцем и на резкую боль, вызванную коньяком, который обжег рану. Он неуклюже поплелся на корму и постарался скрыться от взглядов экипажа. Через час впереди охристо-белой полоской завиделся берег. Рейнер теперь сидел под тентом и пытался собраться, размышляя о куске веревки, лежавшем у него в кармане. Это была мера его сегодняшних успехов. Вскоре после восхода солнца, когда они втроем шли по берегу к причалу, он сказал Эль Анджело, что забыл свой пиджак и зажигалку в его доме (в действительности он нарочно оставил их там). Поспешно вернувшись, он пробыл в одиночестве достаточно долго для того, чтобы грубо снять расстояние с карты. На карте была отмечена гавань Пуэрто-Фуэго и пристань рыбачьей деревушки Касано, лежавшей южнее. Теперь на веревке были завязаны три узла: один означал Пуэрто, другой - Касано, а третий - маленький вертикальный крест. Расстояние от гавани до Касано можно узнать по любой карте и таким образом узнать масштаб на карте Эль Анджело. А координаты креста были примерно десять градусов к югу от чистого запада. Гнев Рейнера был вызван вовсе не тем, что Эль Анджело решил вернуться раньше времени, а угрызениями совести. Ему очень не нравилось, что пришлось обмануть отсутствовавшего хозяина в его собственном доме с помощью обрывка веревки. Доктор жил в небольшом доме из кирпича-сырца на юге города, между пляжем и болотом; здание пряталось в густой растительности, полностью скрытое шелковистыми светло-зелеными листьями банановой пальмы. Рейнер подумал, что тот, кто построил этот дом, должен был прокладывать дорогу к нему топором. Эль Анджело поступил очень мудро: он поручил Гайамо проводить этого англичанина к дому доктора. Когда Рейнер остался с мальчиком наедине, то немедленно предложил ему десять песо, чтобы тот забыл обо всем этом, но Гайамо просто сказал, что эль капитано будет бить его, если узнает, что он не выполнил приказа; так что и Рейнеру оставалось только повиноваться. Ван Кеерлс оказался худощавым человеком с неторопливыми движениями и самыми длинными пальцами, которые когда-либо приходилось видеть Рейнеру; при разговоре он непрерывно сжимал и разжимал их. В его светло-синих глазах угадывалась боль; возможно, это было воспоминание о ком-то. Крошечный кабинет, в котором он обрабатывал ободранную руку, был безупречен - гигиенический оазис посреди буйной растительности, испускающей запах гнили. Деревья и лианы заглядывали в самые окна, придавая бледно-зеленый оттенок белым стенам и эмалированным шкафам. Когда Рейнер вошел, доктор, видимо, был занят, так как на нем красовался белый халат, застегнутый на верхнюю пуговицу. - Кто был этот мальчик, который, привел вас сюда? - Его английский язык не имел и следа акцента; доктор лишь несколько растягивал слова, да руки его двигались быстрее, чем язык. - Его зовут Гайамо. - Мальчик Эль Анджело? - Да. - Как вас угораздило? Ловили акулу? Тут доктор разлил борную кислоту, и, включив миниатюрный пылесос, принялся размахивать им под ногами, так что разговаривать пришлось, перекрикивая гул. Когда ван Кеерлс выпрямился, Рейнер с удивлением увидел, что на его лице не появилось ни капли пота. Он передвигался неторопливо, но ловко, умело расходуя энергию. В крошечной клинике было жарко, как в пекарне. - По-моему, Эль Анджело слишком упрям для того, чтобы преуспеть, - сказал Рейнер. - Я хотел остаться там и продолжать ловить рыбу. Конечно, не было никакой необходимости идти сюда и впустую тратить ваше время, но мальчик сказал, что его сильно побьют, если он не приведет меня к вам. Может быть, доктор поддержит разговор об Эль Анджело. Это явилось бы началом. - Спустите брюки и лежите смирно, - приказал ван Кеерлс вместо ответа. Он выпустил воздух и струйку жидкости из шприца над лотком. - Зачем? - Это только первый укол. Вам понадобится сделать еще три, по одному в день. Брюки, пожалуйста. Игла оказалась острой, и Рейнер почти не почувствовал укола. - Но я уверен, что это просто... - Помолчите, пожалуйста. Лежите спокойно. Когда доктор убрал шприц, он натянул брюки. - Неужели полдня ловли акул означают... - Это должно предупредить заражение. Ваша рука - просто идеальная среда для него. Вы, знаете ли, не в Англии. - Доктор принялся обматывать руку стерильным бинтом, и она сразу стала похожа на землянику, засыпанную сахаром. Потом он заклеил ссадину на виске. Было очевидно, что он не собирался обсуждать Эль Анджело. - Не буду накладывать вам повязку на голову, хотя и следовало бы. Вы все равно сняли бы ее через минуту после того, как вышли отсюда. Он протянул Рейнеру маленькую круглую коробочку с каким-то порошком. - Этим посыпьте ссадину на ночь перед тем, как ляжете спать. Вы спите под пологом? - Да. - Проверьте, чтобы в нем не было дырок. - Он написал что-то на бланке. - С этим зайдете завтра утром к аптекарю на Пласа Пастеса, его зовут Лусильо. Вас еще раз уколют. Не обращайтесь больше никуда - в этом городе такие тупые иглы, что в вас проткнут здоровенную дыру, а Лусильо в этом отношении получше других. - Откуда вы знаете мое имя? - спросил Рейнер, взглянув на рецепт. - Вы представились, когда вошли. - Не помню этого. - Вы значительно хуже себя чувствовали, чем вам кажется сейчас. - Доктор улыбался открыто и ласково. В их противостоянии слова одного стоили слов другого. Он первым пошел на прямую ложь и знал это. Ван Кеерлс должен был понимать, что лишь Эль Анджело мог назвать ему имя пациента, когда посылал его сюда. - Сколько я должен вам, доктор ван Кеерлс? - Но и этот намек не подействовал. Они прошли через полутемный зал, где в цветочных горшках росли маленькие банановые пальмы. Может быть, этот человек страдал агорафобией? Вопрос о деньгах остался без ответа, и Рейнер задал его повторно. - Поговорим об этом позже, - сказал доктор, распахивая перед ним дверь. - Но если остальные уколы мне сделает аптекарь... - О, вы еще вернетесь сюда. - Ван Кеерлс окинул ласковым взглядом свои домашние джунгли. - Но если вы не так упрямы, как Эль Анджело, я позволю себе дать вам совет. Рейнер сошел на прохладную тропинку; под ногами мягко пружинили переплетенные корни. На мгновение ему захотелось доставить себе удовольствие заткнуть уши. Но совет мог оказаться полезным, а Рейнер не мог себе позволить отказаться от любой крупинки информации. - Уверен, что вы сделаете это из лучших побуждений, - сказал он со всей доступной ему сейчас вежливостью. - О да. Жаркий сезон в Пуэрто наиболее нездоров для европейцев. - На губах играла добродушная улыбка, но глаза были серьезными. - А пока следите за своей рукой. - Он тихо закрыл дверь. ГЛАВА 8 Карта в холле гостиницы, которую Уиллис рассматривал в вечер приезда, была достаточно точна и подробна. Рейнер узнал все, что ему было нужно. С помощью своей веревки с тремя узлами он смог приблизительно определить координаты креста: пятьдесят миль от береговой линии, десять градусов к югу от чисто западного направления. Это давало 83 долготы и 2 широты. Пол присел к письменному столу. Весь день он пытался придумать, что же включить в письмо руководству Трансокеанской компании. Жаловаться на лихорадку, полученную от укуса песчаной мухи, не имело смысла, так как это означало, что он должен находиться в постели, если не в больнице, а Уиллис мог в любой момент разоблачить ложь: ведь если Рейнер однажды видел его в городе, то следовало предположить, что Уиллис тоже заметил его. Он выше ростом. А простое сообщение о "прогрессе" ни в коей мере не удовлетворило бы Гейтса. Произвести на него впечатление можно было только одним способом: написать то, во что он должен был поверить, зная, что это могла быть правда. Поэтому Рейнер составил почтительное письмо, вращавшееся вокруг единственной осмысленной фразы: "Затонувший самолет обнаружен на глубине 65 фатомов". Он приблизительно указал координаты и пеленг. Даже при таких допусках можно было с уверенностью в успехе направлять в этот район водолазов. Выпивая первый за день бокал перно, он смотрел, как свет окрашивает золотом стены домов на изгибе Авениды. Это было очень красиво, если, конечно, отвлечься от все усиливавшегося гула москитов и не обращать внимание на струйки пота, непрерывно сползавшие под одеждой. Угасание дня среди бульваров, усаженных густыми деревьями, и изящных зданий в испанском колониальном стиле привнесло ощущение чего-то уходящего навсегда, более существенного, чем еще один завершающийся день. Возможно, дело было в том, что события этого дня касались не только его лично, но и множества других людей, и от этих событий ложились тени длиннее, чем от деревьев там, внизу. Сегодня он встретил совершенно незнакомого человека, который знал его имя и посоветовал покинуть город. И сегодня же написал письмо, которое должно было произвести в изящном офисе президента T.O.A. эффект разорвавшейся бомбы. Через пять минут, когда Рейнер сделал последний глоток, за окнами было совсем темно и в гостинице зажгли свет. С одной рукой ему потребовалось полчаса, чтобы принять душ и вытереться; за это время он успел вспотеть снова. В руке чувствовалось какое-то покалывание, правда, не неприятное, а в голове начинала пульсировать кровь, стоило лишь немного ускорить шаг. Примерно в восемь часов, когда город вышел на улицы, он медленно прогуливался по Авениде в остывающем воздухе под деревьями и пытался найти ответы на некоторые из вопросов. С доктором ван Кеерлсом все было ясно. Как врач он пользовался доверием каждого, кто заходил к нему для какого-нибудь лечения, а несчастные случаи в рыбацком квартале города происходили достаточно часто. Тот факт, что вчера англичанин заказал поездку с Эль Анджело, в течение нескольких часов стал общим достоянием. Попытавшись подкупить Вентуру (о чем не переставал сожалеть), он обнаружил свои намерения, и это выделило его среди прочих. Вентура - Пуйо - Эль Анджело - а теперь еще и ван Кеерлс: цепочка тянулась все дальше. Если Эль Анджело знал местоположение затонувшего самолета и был почему-то заинтересован в том, чтобы сохранить это в тайне, то, вполне вероятно, он знал, где находится Линдстром, но это тоже было его секретом. Кто угодно из дюжины людей мог сказать ван Кеерлсу: - Мы не хотим видеть здесь этого инглиза. Пока с ним ничего не случилось, пожалуйста, предупредите, что ему следует убраться. Это гораздо лучше, чем выстрел из темноты, и он исполнен благодарности за это. Но если они обнаружат, что он остался, их терпение быстро истощится. Вопрос о том, почему кому-то хочется накинуть вуаль тайны на исчезнувший самолет, был куда сложнее. Один ключ, похоже, предоставил его выстрел навскидку, случайно попавший в цель. Он сказал Жизели Видаль: "Скоро я покину эту страну", а она спросила: "Как?" Если она была здесь пленницей, то и Линдстром мог оказаться в таком же положении. И при этом тайну скрывали от живых. Вентура наотрез отказался говорить. Эль Анджело нашел потерпевший аварию самолет и тщательно нарисовал вертикальный крест - силуэт аэроплана - вместо своего обычного кружка, обозначавшего прочие затонувшие объекты. Ван Кеерлс велел Рейнеру покинуть страну. Закрытый клуб расширил свой круг: теперь в него входили не только оставшиеся в живых участники того полета. Мимо торопливо прошла кучка испанских студентов; они чему-то беззаботно смеялись, освещенные фонарями. Впереди у них была целая ночь, целый город и целый мир. Один из них случайно задел больную руку Рейнера, и тот почувствовал, как на его лице высыпали капли пота. При этом вспомнились слова Эль Анджело: "Вы три дня не выйдете в море ни на какой лодке". Даже прогулка по проспекту служила неприятным доказательством правоты этого утверждения. Он медленно шел в сторону "Ла-Ронды". Дело было не в том, что он надеялся вновь увидеть там эту женщину - она могла никогда больше не появиться, как, вероятно, и Линдстром перестал бывать в баре Вентуры после того, как его узнал Марш. Он просто собирался поговорить с официантами. Один из них пожал плечами, когда его спросили, как зовут эту женщину, но, возможно, их молчание стоило не так дорого, как молчание Вентуры. В первый момент Рейнер не обратил внимания на микроавтобус цвета слоновой кости, стоявший под деревьями в нескольких ярдах от ресторана. Но цвет пробудил воспоминания, и он взглянул на номер. Автомобиль был пуст. Он пересек тротуар. Ресторан был освещен тем же мягким светом, что и при первом посещении: фонари на Авениде светили ярче. Юноша в костюме новильеро[*] играл на гитаре, неторопливо и старательно исполняя "Романеску" Мударры; может быть, эта вещь действительно нравилась ему. Время для фламенко придет позже, когда люди будут не так заняты едой. Помещение было наполовину заполнено людьми, но между столиками оставалось еще достаточно свободного места. Рейнер выпил перно около стойки и, укрывшись в тени, падавшей от двух огромных винных бочек, составлявших часть оформления, принялся осматривать зал. Прошло две или три минуты, прежде чем он увидел ее за столиком у дальней стены под одной из ламп, изливавших янтарный свет. Лицо сидевшего с нею мужчины было ему незнакомо. Должно быть, они были здесь уже довольно долго; на столе перед ними стояла корзиночка с фруктами. Рейнеру лишь удалось разглядеть, что мужчина был испанцем или белым латиноамериканцем. Лицо Жизели Видаль казалось бледным, волосы были собраны в узел. Он выждал, пока в ресторан не вошло еще несколько человек, а затем не спеша пошел через зал, чтобы иметь возможность подольше наблюдать за этой парой, прежде чем они сами заметят его. Возможно, обменявшись с ними несколькими словами, он получит новые отправные точки. Даже несколько слов смогут дать какой-то намек, а он попытается объяснить, что при их первой встрече обознался из-за тусклого освещения. Мужчина заметил Рейнера, когда тот оказался совсем рядом с их столиком. Рейнер действительно никогда прежде не видел этого лица; похоже, и сидящий за столом тоже не знал его. Он перевел взгляд на девушку и заметил, как в глубине ее больших аметистовых глаз узнавание сменилось испугом, а затем потрясением. Она непроизвольным движением откинула голову. Потрясение было вызвано вовсе не появлением Рейнера. Рейнер услышал, что к нему обращаются по-испански. Одновременно кто-то взял его за руку. Он повернулся. - Вы гость нашей страны, сеньор? Их было трое: майор полиции и два лейтенанта в полной форме, с револьверами в кобурах. - Да. - Мы проверяем паспорта. - Мой паспорт в гостинице, команданте. - Мы должны взглянуть на него, сеньор. Рейнер терпеть не мог вида полицейских при оружии - это было признаком слабости закона. - Хорошо. Это недалеко, гостиница "Мирафлорес". Майор пошел впереди, двое лугартеньентес замыкали шествие. В зале воцарилось минутное молчание. Даже гитара, казалось, спутала мотив. Три вещи волновали Рейнера. Он потерял шанс ближе познакомиться с мадемуазель Видаль. Его бесцеремонно схватили под видом обычной паспортной проверки. Но обычную проверку не проводят офицеры полиции - если, конечно, они не намереваются задержать кого-то определенного. И еще один вопрос сверлил мозг: кто выследил его здесь? Он сел в полицейский автомобиль, и дверь за ним захлопнулась. ГЛАВА 9 Через пять минут после возвращения в гостиницу Рейнер понял, что оказался в ловушке. В холле майор спросил, в каком номере он живет, и назвал его портье; тот выдал ключ. Рейнер и его эскорт из трех человек поднялись на один лестничный марш. Но прежде, чем дверь отперли и вошли внутрь, к ним, не объясняя причин, присоединился управляющий гостиницей. - Надеюсь, сеньор Рейнер, не возникнет никаких затруднений? - Это был стремительный крошечный человечек, постоянно высматривавший за углом что-нибудь неподобающее. Возможно, ему приходилось сопровождать слишком много молчаливых мужей в слишком многие номера, несмотря на то, что каждая сеньора успевала заранее щедро вознаградить его. - Конечно, нет. - Мы просто проверяем паспорта, - сказал команданте. Они вошли в комнату, управляющий следом. Под пристальным контролем четырех пар глаз Рейнер открыл меньший из чемоданов, предчувствуя, что паспорта в нем больше нет. В многозначительной тишине он осмотрел два других чемодана. В третьем, прямо поверх вещей, лежал экземпляр "Ньюсуик". На обложке был большой портрет президента Хосе-Марии Икасы во время одного из его самых удачных выступлений на Пласа Гранде в Сан-Доминго, а вместо фона была напечатана прозрачная фотография Адольфа Гитлера. Все было настолько выразительно, что никакой подписи не требовалось. - Вашего паспорта здесь нет, сеньор? - Это было скорее утверждение. - Нет, - Рейнер выпрямился, - он украден. - Он посмотрел на управляющего, который выглядел воплощением невинности. Такое выражение лица можно было выработать лишь многолетним опытом общения с молчаливыми мужьями. Рейнер повернулся к майору: - Вы не будете любезны зарегистрировать случай кражи? - Об этом нужно заявить в бюро на Калье Чарко. Рейнеру было бы легче, если бы майор хотя бы попытался притвориться, как маленький управляющий, что все происходящее является случайностью. Но вкрадчивое и скучающее выражение лица делало очевидным, что полицейский выполнил запланированное действие и будет рад, когда вводная часть закончится, и он сможет перейти к чему-нибудь более интересному. - Команданте, вы - офицер полиции при исполнении служебных обязанностей, и преступление было обнаружено в вашем присутствии. Вы должны составить протокол и написать рапорт. Майор с полным безразличием пропустил эти слова мимо ушей, будто они нисколько не задели его. Он взял из чемодана "Ньюсуик" и положенное количество секунд изучал обложку, словно впервые увидел этот журнал. - Это ваш журнал, сеньор? - Нет. - Тогда что он делает в ваших вещах? - Его подложили туда. - Когда? - Когда крали паспорт. - Сожалею, но нам теперь придется обыскать эти чемоданы. - У вас есть ордер? - Нет. Но будет. Это займет совсем немного времени. Всего несколько часов. - Майор почти с симпатией взглянул на англичанина. Терпит, хотя его обвели вокруг пальца. Те, кто готовил все это, позаботились о том, чтобы майору не понадобился ордер. Журнал "Ньюсуик" должен был попасться на глаза "случайно". Вообще-то майор мог без труда получить ордер в бюро за углом, на это потребовалось бы не более пятнадцати минут, но ночь была душной, а ему уже начало надоедать это дело. Он отлично понимал, что англичанин не будет по-дурацки придираться к формальностям, чтобы провести несколько часов под охраной в маленьком гостиничном номере. - Приступайте, команданте. - Он закурил сигарету, не предложив никому из присутствующих. У него здесь не было друзей. Возможно, чтобы запоздало сделать вид, будто он не имеет отношения ни к какому заговору, команданте вынул из-под портупеи пару белых шелковых перчаток, надел их, немного пошарил в двух меньших чемоданах и лишь потом вынул из большего револьвер. Рейнер, когда искал паспорт, почувствовал его форму и оставил оружие на месте в надежде, что они не заметят его. Конечно, надежда была тщетной: как они могли не заметить того, что сами туда положили? - Это ваш револьвер? - Нет. - (Как все это звучало несколько минут назад?) - Тогда что он делает в ваших вещах? - (И впрямь, что?). - Его подложили туда. - Чтобы сохранить атмосферу фарса, Рейнер добавил: - Когда крали паспорт. Майор осматривал оружие. Барабан был пуст. - У вас есть лицензия на это огнестрельное оружие, сеньор? - Не прикидывайтесь проклятым глупцом... - начал было Рейнер по-английски. - Сеньор? - Поскольку это не мое оружие, - ответил он на изысканном испанском, - трудно ожидать, что у меня окажется лицензия на него. Сейчас они действительно немного заволновались; ведь они делали вид, что ожидали от англичанина уловок - вроде того, что лицензию украли вместе с паспортом. - Если там больше ничего нет, команданте, я теперь позвоню моему консулу. - Рейнер не ожидал, что там окажется что-нибудь еще: отсутствия паспорта и наличия антипрезидентского фотомонтажа и револьвера должно было вполне хватить для их целей. - Я попрошу вас пойти со мной, сеньор. Действия двоих лейтенантов стали более целеустремленными, и майор небрежным движением снял перчатки. Все они хотели уйти отсюда. Маленький управляющий всем своим видом старался показать, насколько его шокирует, что один из постояльцев оказался тайным агентом враждебных государству подрывных элементов и до сих пор оставался на свободе. Рейнеру хотелось поднять коротышку и посадить на платяной шкаф, но кто-нибудь из лугартеньентес обязательно снял бы его оттуда. А сейчас майор обратился к управляющему: - Прошу подготовить сеньору счет. Он выезжает. Они еще полчаса прождали в холле, так как в счете оказалось три пункта, против которых Рейнер решительно возражал: бутылка шампанского, коробка суматранских сигар и телефонный звонок в Нью-Йорк. Импортное французское вино было немыслимо дорогим, а агуадорское так называемое "шампанское" было изготовлено, скорее всего, из кошачьей мочи, суматранские сигары смердели как тлеющий конский навоз, а чтобы дозвониться из этой гостиницы в Нью-Йорк, потребовалось бы больше времени, чем Рейнер прожил в ней. Он был разочарован: во время этой задержки Уиллис так и не появился. Рейнер высматривал его, пока управляющий посылал за служащим, виновным в "ошибке". Полицейский эскорт теперь, когда они заполучили нужного им человека, казался готовым сидеть здесь, под большими вентиляторами, и ждать, сколько потребуется: в холле было заметно прохладнее, чем на улице. Но Уиллис как в воду канул. Если украли паспорт, подложили журнал и револьвер не сами полицейские, то это вполне мог сделать Уиллис, по собственной инициативе или по указаниям руководства T.O.A. в Лондоне. Уиллис был сотрудником службы безопасности и хорошо знал все уловки противоположной команды: торговцев наркотиками, контрабандистов оружия, похитителей драгоценностей и безбилетников, не имеющих гражданства. Хотя с нормальной точки зрения для избавления от нежелательного помощника (а может быть, противника) подобные действия могли показаться слишком решительными, такой человек, как Уиллис, стал бы колебаться не больше, чем если бы решил подложить кому-нибудь кнопку на стул. Гейтс мог прислать телеграмму: "Немедленно верните П. Р. в Лондон". Из нее Уиллис понял, что приказ о возвращении, посланный прямо Полу Рейнеру, не подействовал, как ожидалось, и что нужно предпринять срочные действия на месте, не выбирая средств. Рейнер ненавидел борьбу с тенями. Куда лучше драться, когда видишь врага. В его случае врагом могла быть полиция, или Уиллис, или кто угодно из остальных: Вентура, Пуйо, Эль Анджело, доктор ван Кеерлс, даже Жизель Видаль. Ловушку могло подготовить анонимное обращение в полицию любого из них: "Англичанин из двенадцатого номера гостиницы "Мирафлорес", возможно, является политическим агентом, нужно обыскать багаж". Но все же его задержали в "Ла-Ронде". Нет, это не была обычная проверка документов. Они знали, где найти его. Это был классический пример провокации. Счет на этот раз оказался правильным, и Рейнер оплатил его. - А как насчет моего багажа? Полицейский майор сказал, что его имущество будет отправлено в первый полицейский участок, куда они сейчас доставят его самого. Пол отправился с полицейскими, размышляя о том, что, вероятно, убийцы должны испытывать то же ощущение, что и он: первая настороженная беседа с вежливыми полицейскими; вторая и более полезная беседа на следующий день, во время которой предъявляют недостающие вещественные доказательства - и внезапно вы оказываетесь в их черном автомобиле с запертыми дверями, зная, что они знают; поездка в этой передвижной клетке оказывается короткой, хотя здесь еще немного больше удобств, напоминающих о цивилизованной жизни, чем будет в том месте, куда они тебя везут, с каменным полом, маленьким высоким окном и особым запахом тюрьмы. Ни журнал, ни револьвер не принадлежали ему, но это ничего не значило. Это было полицейское государство. Вернее, государство полицейских в форме: белые шелковые перчатки и кобура на заду. В первом участке его поместили в кабинет, где находились двое молодых капитанов с красиво подстриженными усами и аккуратными прическами. Они допросили его с вызывающей отвращение любезностью, по очереди принимая друг у друга инициативу и немного поторапливая его. Рейнер подумал, что они похожи на двух школьниц, впервые в жизни играющих с золотистым хомячком - они и восхищаются им, и побаиваются. Затем вошел Эммерсон, британский консул. Должно быть, полицейские вызвали его сами. - Рейнер? Жаль, что приходится встречаться в таком месте. Посмотрим, что мы сможем сделать. Закурите? Эти парни не совсем замучили вас? Когда-нибудь попадали в такую чертовскую жару? - Тут он безапелляционным тоном обратился по-испански к двум красивым капитанам: - Где у вас комната с вентилятором? После недолгого ожидания Рейнера и консула проводили в большую комнату, где вдоль зеленых стен лежали подшивки газет, а от мебели пахло полировкой. Один из капитанов со слащавым извиняющимся выражением уселся внутри около самой двери. Эммерсон немедленно обратился к нему: - Сейчас я буду вести частную беседу с подданным ее величества королевы Великобритании! Капитан встал. "Какой грубый человек!" - можно было прочесть в каждом движении полицейского, прежде чем он после недолгого колебания закрыл за собой дверь. Рейнер почувствовал себя немного веселее. Британский консул в Пуэрто-Фуэго, очевидно, знал свое дело. Лицо Эммерсона было совершенно неподвижным. Он определенно не имел времени на тонкости обращения. Единственной уступкой сентиментальности являлся изрядно потрепанный университетский галстук. - Рейнер, вы хотите что-нибудь сказать мне по секрету? Если да, то валяйте сейчас. Они возвратятся через минуту. Я рискнул с этим цветочком, не знающим порядка. Рейнер торопливо заговорил: - Я расследую здесь одно дело, которое кое-кто хотел бы оставить нераскрытым. Полиции сообщили, что меня следует задержать и обыскать мои вещи. Мой паспорт пропал, зато появились кое-какие антиикасовские материалы и револьвер мелкого калибра. К тому же у меня сложилось впечатление, что все это является подготовленной акцией для того, чтобы пришпилить меня на булавку. Дверь открылась, но Эммерсон даже не повернул головы. Это был один из лейтенантов, незадолго до этого входивших в состав эскорта. Он молча занял пост у двери. Рейнер очень быстро проговорил на совершенно нечленораздельном английском с ужасным акцентом кокни: - Кстати сказать, эт-пар-нь толкался в толпе, к-да мня схапали, так что если это была простая облава, то похоже, что я ее сорвал, не так ли? - Не в бровь, а в глаз, - согласился консул. Он посмотрел в единственный лист желтой бумаги, который принес с собой, и, прищуривая глаза, принялся разбирать в тусклом свете неразборчивый почерк; затем Эммерсон повернул бумагу так, чтобы Рейнер мог читать ее вместе с ним. - Это копия рапорта, который только что представил майор Парейра. Как у вас с испанским? - Неплохо. Рапорт представлял из себя изложение событий с того момента, когда майор обратился к "иностранному субъекту" в ресторане до прибытия во внутренний двор первого полицейского участка. Допрос, учиненный двумя молодыми капитанами, не упоминался: очевидно, им просто предоставили возможность попрактиковаться, пока посылали за консулом. О диалогах между майором и Рейнером тоже не говорилось ни слова; очевидно, полицейские понимали, что он мог оспаривать каждое слово, так как своевременно никаких записей сделано не было. Зато не было и ссылок на какие-нибудь обстоятельства, отягчающие вину "субъекта" типа "отказа сотрудничать с органами правопорядка", "попытки сопротивления" или еще чего-то подобного. Дело было и так вполне ясным: отсутствие паспорта, фотография, оскорбляющая Икасу, и револьвер. - Ну? - обратился к нему Эммерсон. - Что ж, вполне хватит и фотографии. Когда, вы считаете, мне следует начать защиту? - Никакая защита здесь не поможет. - Эммерсон взял бумагу, сложил ее и убрал в портфель. Его умные мутно-карие глаза прищурясь глядели в лицо Рейнеру. - Теперь, Рейнер, слушайте внимательно. Я уже посмотрел ваше досье в консульстве. Это первое, что я сделал, когда мне позвонили. Раньше против вас ничего не было: хорошие отношения с местными властями во время всей вашей работы в столице. И это все. Как у вас с французским? - Pas mauvais. Mais doucement, je vous en prie. - Bon. coutez-moi.[*] - Он продолжал по-французски, неторопливо, как и просил Рейнер. - Вы можете вступить с ними в борьбу, но не можете рассчитывать на победу. Я не из тех людей, которым нравится говорить такие вещи. Но вы очень точно сравнили себя с букашкой из коллекции. Да, это подготовленное действие. Я могу сразу же направить вас к нашему послу в Сан-Доминго, но он скажет вам то же самое. Вам решать, встречаться с ним или нет. Конечно, согласно международному законодательству у вас есть определенные права. В соответствии с ними вы можете открыть сражение по всему фронту, но не сможете победить, потому что дело будет тянуться долгие месяцы, а вы все это время, конечно, останетесь под арестом. Условия вполне терпимые: тюремная еда неплоха, сравнительно небольшие ограничения - письма к вам, письма от вас, вволю сигарет и так далее. В конечном счете вы будете оправданы, так как они не могут доказать, что это ваш револьвер и ваш журнал, точно так же, как вы не можете доказать, что все это вам подбросили. Но к тому времени, когда вас оправдают, они победят, поскольку все это время вы будете лишены свободы. Ведь именно за нее вы будете с ними бороться, но день за днем она будет все дальше от вас. С этого самого момента. Не перебивайте меня и не сердитесь. Я знаю эти дела. Вы можете повторить мои слова послу: Я отвечаю за каждое свое слово. Моя обязанность состоит в том, чтобы помочь вам, используя все мои силы и знания. Поэтому я излагаю свое понимание вашей ситуации. А теперь скажите, что вы сами думаете, пока у вас не изменилось настроение. Но говорите по-французски. Рейнер выдержал паузу, чтобы в запальчивости не сказать чего-нибудь, о чем пришлось бы потом пожалеть. Глядя на Эммерсона, легко было поверить, что он говорит правду: консул не казался человеком, легко отказывающимся от борьбы. Он без труда мог рассыпаться в учтивых заверениях, которых все ожидают от консула, и передать "субъекта" вместе с ответственностью на посольский уровень. Оказавшись среди коррумпированных чиновников, было во всех отношениях полезно поговорить с честным человеком. - Вы предлагаете мне признать себя виновным? - спросил он. - Да. - И что тогда? - По словам какого-то журналиста, после того как Икаса устроил переворот, расстрелы во дворе Каса-Роха, казарм в Сан-Доминго, продолжались в течение нескольких месяцев. Президент удерживал власть уже более двух лет только с помощью непрерывного террора, а Рейнер был сейчас арестован по обвинению в антигосударственной деятельности. - Меня расстреляют? На лице Эммерсона проглянуло нетерпение. - Если бы они хотели покончить с вами, то могли бы или поставить стрелка за деревом, или же подбросить вам револьвер плюс дюжину патронов, плюс экземпляр-другой подпольных политических брошюр, а может быть, даже и карту страны, на которой были бы такие детали, как армейские лагеря и склады вооружения. Вы для этого недостаточно важная фигура. Все, что им нужно, это вывести вас из игры, какой бы она ни была: вы ведь сами сказали, что "расследуете" одно дело. А вывести вас из игры они могут двумя способами, не считая, конечно, убийства: посадить в тюрьму или выставить из страны. - Если я признаю себя виновным, они быстренько вышлют меня? - Это назовут репатриацией. Эти парни любят двусмысленности - Как сформулировано обвинение? - Пребывание в стране без паспорта или визы, хранение незарегистрированного огнестрельного оружия и литературы, содержащей антигосударственную информацию. Это все. - Что, по их мнению, я должен буду предпринять? - Они не беспокоятся на сей счет, Рейнер. Это маленькое сражение уже закончилось без единого выстрела. Вы затеваете большой процесс в свою защиту, и они спокойненько упрятывают вас куда-нибудь подальше на то время, пока идет шоу. Вы признаете себя виновным, и вас сажают в самолет, следующий в Лондон. В Лондон, заметьте, а не куда угодно, лишь бы подальше. Это называется репатриацией, а не депортацией. - Он внезапно поднялся и продолжил уже по-английски: - Вот так, в двух словах, обстоят дела. Не забудьте передать мое почтение Биллу Косфорду, когда увидитесь с ним. - Кто это? - Рейнер тоже поднялся. - Посол ее величества в Агуадоре. - Он по-испански обратился к лейтенанту, сидевшему у двери: - Между нами, лугартеньенте, что вы теперь собираетесь делать с сеньором Рейнером? - Я не могу вам ничего сообщить, сеньор консул, но сопровождающие получили приказ готовиться к рейсу в Сан-Доминго. - Ладно, не можете, значит не можете. - Эммерсон с неподвижным лицом повернулся к Рейнеру. - Всегда помните о том, что люди это люди. Коротышки в маскарадных костюмах и ботфортах не по росту грозят нам своими стиснутыми жирными кулачками со страниц газет, пытаясь внушить, что мы должны их бояться. - Его мутно-карие глаза обратились к портрету на стене; затем он вновь взглянул на Рейнера, будто удивляясь собственным словам. Но Рейнер чувствовал, что этот человек может сказать тоже самое на прекрасном английском языке в лицо любому - лейтенанту агуадорской полиции, римскому папе, отставному немецкому генералу или избранному президенту Соединенных Штатов, поскольку это было выражением его философии и выводов, сделанных из многолетнего опыта политика на государственной службе и просто человека. - Потому что они опасны. Мы помещаем их туда, чтобы удовлетворить собственную потребность в насилии. Они - наши игрушки, и ничто не может помешать нам сдуть их с тронов. - Он застегнул молнию своего портфеля и направился к двери. - Но не будем углубляться во все это. Лейтенант распахнул перед ним дверь, но Эммерсон остановился и обернулся. Его глаза вспыхнули. Рейнеру передалось его настроение. - Вы знаете одну существенную особенность игрушки? Она маленькая. И мы используем самые маленькие из своих игрушек для наиболее захватывающих игр. Не было еще ни одной первоклассной войны без маленького человечка, который устраивал ее для нас. Кайзер, Ллойд Джордж, Гитлер, Муссолини, Черчилль - каждый из них является предметом обожания в своем кукольном доме, а большие неловкие дети в это время, спотыкаясь, добираются до детской и сдувают их прочь, прежде, чем огонь не охватит весь этот чертов дом. Для детей нашего поколения есть только одна надежда, Рейнер: в этом году и в Лондоне, и в Париже, и в Вашингтоне игрушки покрупнее. Прибавить еще несколько дюймов московской кукле, и у всего человечества может появиться шанс подрасти. Он вышел из комнаты. Лейтенант жестом велел Рейнеру следовать за ним. В коридоре Эммерсон еще раз обернулся к Рейнеру. Его лицо опять стало неподвижным, словно он надел маску. - Вероятно, Рейнер, об этом можно было бы и не напоминать, но вам следует помнить: для столь отдаленной страны, как эта, коммуникации жизненно важны, и такие авиакомпании, как Трансокеанские линии, пользуются большим авторитетом. Так что, если вы решите все же вступить в бой, то за вашей спиной будет вся мощь T.O.A. Они пожали друг другу руки, и консул зашагал по коридору. Охранник в дверях приветствовал его салютом. - Прошу подождать здесь. - Рейнера привели в маленькую комнатку с решеткой на окне и засовом на внешней стороне двери и оставили одного. Из-за двери донесся голос, приказывавший что-то насчет сопровождающих и дежурного водителя. Одну-две минуты он думал об Эммерсоне. Этот человек был слишком честным и слишком много говорил о своих убеждениях. Вероятно, именно из-за этого он в свои без малого пятьдесят оставался всего-навсего консулом в отдаленной республике. Почти шести футов росту, с широкими плечами, он был слишком велик, чтобы сдунуть его прочь. Затем Рейнер услышал, как выкрикнули другой приказ (на сей раз он уловил слово "заключенный") и вернулся к раздумьям о своем положении. Эммерсон был прав: слова о том, что он ни в коем случае не сможет победить, остудили его стремление к борьбе, а перемена настроения сразу же отразилась в его глазах, пока он слушал консула. Подсознание уже по-другому оценивало неизбежное путешествие в столицу: он собирался встретиться там с британским послом, а майор Парейра обеспечивал его транспортом. Теперь он знал, что этот номер не пройдет. Эммерсон в неведении указал на важную вещь. Даже если он решит бороться с ними - и несколько месяцев прохлаждаться в тюрьме, пока расследование исчезновения самолета будет продолжаться без него - он не получит никакой поддержки со стороны Т.О.А. Скорей всего, они, узнав о положении дел, прислали сюда телеграмму: "Просим обеспечить депортацию нашего представителя". Все окружающие были его врагами. "Никакая защита здесь не поможет". По коридору протопали ноги. И никакого выбора. Сражение закончилось скрипом засова вместо свиста пуль. Они победили. На улице заработал мотор автомобиля. Слышно было, как в машину что-то бросают. Его багаж. "Они - наши игрушки". А мы - игрушки игрушек. Так что он должен был уехать, ничего не закончив. Тень на глубине в шестьдесят пять фатомов, отмеченная крестом на карте. Лицо на фотографии и красивое имя. За Рейнером пришли и вывели его во двор, ярко освещенный фонарями и пропитанный смрадом выхлопных газов. Где-то среди фонарей должно было теряться пламя на большой темной вершине. Теперь он знал, что это красиво. Это, конечно, было случайностью, ведь полицейские не знали о его больной руке, но один из них, помогая забраться в кузов высоченного военного фургона, сильно стиснул ему плечо, и Рейнер тяжело шлепнулся на сидение. По всему телу от боли выступил пот, голова закружилась, а перед глазами замелькали призрачные яркие пятна. Он сидел, пытаясь подавить подступившие от боли тошноту и отчаяние. Во всем теле резко отдавались толчки тронувшейся машины. Он закрыл глаза, чтобы не видеть мундиров цвета хаки, блестящих кобур красной кожи и фуражек с козырьками, под которыми лица теряли человеческий облик и становились похожи на головы хищных птиц со странными клювами. Он повторял про себя странное непонятное слово - название единственной вещи, которая сейчас имела хоть какое-то значение. "Катачунга... Катачунга..." ГЛАВА 10 К полуночи крытый военный грузовик свернул с ровного шоссе, ведущего из Пуэрто-Фуэго, и двинулся по проселочной дороге, проложенной между рисовыми чеками. Неровности, оставшиеся в илистой глине после последнего наводнения, были пропечены солнцем. Теперь колеса разбили их, и за машиной тянулся длинный шлейф пыли, более густой, чем дым из паровозной трубы. В звездном свете пыль казалась черной. Время от времени Рейнер открывал глаза и смотрел, где они находятся. Сейчас он видел силуэты тростниковых хижин, стоявших на сваях над затхлой водой. Пронзительный звон цикад заглушал рев мотора, а однажды откуда-то из пампы донесся страшный вопль совы-змеелова. Через час они уже достигли засушливой полосы и начали подниматься в предгорья. Он сидел согнувшись, держа левую руку на коленях. Незажившая кожа снова начала кровоточить там, где полицейский повредил ее, и рукав прилип к ссадине. Его голова уже была достаточно ясной для того, чтобы думать. Он думал о доме. Было необходимо принять решение. После нескольких недель постоянной активности в неурочное время - днем - во время жаркого сезона на экваторе он думал о лондонском дожде со снегом с таким же вожделением, с каким кочевник пустыни думает об оазисе. Даже просто избавиться от мух - и то было бы облегчением. От мух, непрерывного лязга землечерпалки и смрада, распространяемого фабриками, где перерабатывали акул. А весь Лондон сегодня исчерпывался для него простыми понятиями: там холодно и цивилизованно. Сейчас ему представлялся шанс вернуться домой, но Рейнер не хотел этого. Работа в лондонском аэропорту представляла для него постоянный интерес - она было очень трудна и потому оплачивалась куда лучше, чем все его предыдущие должности. Однако его совершенно не радовала перспектива возвращения к своим занятиям, в то время как на противоположном краю мира будет проходить начатое им расследование. С каждой милей Рейнер все отчетливее сознавал, что мысленно склоняется к решению, которое подсознательно принял уже давно. Он не должен покидать Агуадор. Был ночной рейс в три утра. Они, вероятно, хотели бы отправить его на нем. Далеко справа он видел слабый отблеск соленого озерка, сине-белого при свете звезд. Значит, они проехали долину между отрогами и сейчас снова будут подниматься в гору. Он закурил, чтобы немного успокоить нервы, и сказал: - Если вы не возражаете против небольшой задержки, я хотел бы облегчиться. Конвойный, сидевший рядом, наклонился и переспросил, что он сказал. Рейнер повторил, и полицейский обратился к майору, который сидел рядом с водителем. Последовало много крика, потому что грузовик был на низком шасси, а дорога была ухабистая. Через десять минут машина все же остановилась, и Рейнер прыгнул через борт прежде, чем кто-нибудь надумал бы придти ему на помощь. Двигатель заглушили, и вокруг мгновенно воцарился ошеломляющий покой. Огромные синие звезды были так низки, что, казалось, плавали среди пиков предгорий; в воздухе висел специфический сухой запах, который можно встретить только в настоящей пустыне: запах пропеченных, изнуренных и иссушенных солнцем скал, в которых совсем не было воды и потому в течение столетий не появлялось никакой растительной или животной жизни. Этот запах был присущ пустыне, истинный запах безжизненности, даже худший, чем запах смерти - последний, по крайней мере, говорит о том, что жизнь когда-то была. Рейнер прошел несколько ярдов назад по каменистой дороге. Полицейские вышли из грузовика, он слышал их, но не стал оглядываться. Его раздражало то, что ему действительно нужно было опорожнить мочевой пузырь, а это представляло определенную проблему. Остальные тоже воспользовались этой возможностью, и в какой-то момент он чуть было не решил попытаться использовать выпавший на его долю шанс: ни один человек не может сразу прервать акт мочеиспускания, чтобы броситься со всех ног преследовать кого-нибудь. Конвоиры обязательно потеряли бы несколько секунд. Но если он бросится бежать и будет вынужден остановиться, его запихнут обратно в грузовик с переполненным пузырем и он уже не сможет рассчитывать на повторную остановку. Он не мог даже реально взвесить шансы на успешное бегство. Звезды давали довольно яркий свет, но с обеих сторон от дороги сразу же начинались места, позволявшие надеяться на убежище: скалы, расширявшиеся от нагрева днем и сжимавшиеся от ночной прохлады, трескались и ломались до тех пор, пока не превратились в нагромождение валунов. Ускользнув с дороги, он мог бы уйти от преследователей на несколько миль. Но на крыше грузовика имелся прожектор, а если бы его луч не зацепил беглеца, то полицейские дождались бы утра; двое из них остались бы пикетировать место, а третий с грузовиком отправился бы к ближайшему пункту связи. И уже к полудню здесь оказалась бы небольшая армия с собаками. А у него не было воды. Позади послышалось несколько громких слов. Нет, это обращаются не к нему, решил Рейнер. Около грузовика вспыхнула спичка. Он как мог быстро справил нужду и пошел вдоль дороги, беззвучно ступая по пыли. Отойдя ярдов на двадцать пять от грузовика, Пол почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Сзади стояла тишина, и это было слишком очевидно. Обернувшись, он увидел выпуклость, добавившуюся к силуэту шоферской кабины. На ее крыше около прожектора присел на корточки человек. Вторая спичка вспыхнула и осветила ловушку: второй полицейский прикуривал, стоя к нему спиной. А третий, вероятно, майор, должен был открыть огонь. Это избавило бы их от хлопот по совершению второй части путешествия. Все они были из Пуэрто-Фуэго и не испытывали никакого желания завершать свой ночной маршрут до Сан-Доминго. И оправдания у них были бы неопровержимыми: заключенный пытался убежать, но охрана оказалась чересчур проворной и попытка оказалась безуспешной. Он успел настроиться на побег. А теперь был вынужден вернуться - ради того, чтобы остаться в живых. Обратный путь был необыкновенно длинным. Казалось, что он, Пол Рейнер, единственное живое существо в этом мертвом мире: темный силуэт грузовика был просто другим валуном. Нога запнулась о камень, и он чуть не выругался, будто выдал себя, приближаясь к невидимому врагу; но сейчас не было никакой необходимости прибегать к уловкам. Он услышал какой-то звук, похожий на щелчок затвора, но продолжал идти медленно, почти волоча ноги так, что если бы ему подвернулся камень, Пол наверняка вновь споткнулся бы. Все это время он не отрывал глаз от тени на крыше грузовика, стремясь убедиться в том, что его предположение было верным. Боковым зрением он улавливал, как мимо проплывают большие синие звезды; вот они уже отразились в металле грузовика. Если бы они решились на это сейчас, то стрелок, как бы хладнокровен он ни был, с десяти ярдов неминуемо всадил бы ему пулю в грудь. В этом сейчас заключалась его единственная надежда. Для того, чтобы заявить о попытке к бегству, им следовало стрелять в спину. Человек, сидевший на крыше, начал слезать, но Рейнер успел хорошо разглядеть его и полностью уверился в своих подозрениях. Послышался глухой стук пистолета, убираемого в кобуру, и щелкнула кнопка. - Теперь куда легче, - сообщил Рейнер, адресуясь в пространство, и вскарабкался в грузовик. С него тек пот, как из выжатой губки. Ответа не последовало. Мотор снова заработал и колеса взметнули мягкую пыль. Яркие лучи фар хлестнули по отдаленным валунам, и машина начала набирать скорость. Учреждение, куда его доставили, находилось в известном Каса-Роха, казармах тайной полиции. Человек, допрашивавший Рейнера, не был одет в форму, и к нему никто обращался по званию; его называли просто "сеньор". Кабинет был очень аккуратным, а обстановка - почти роскошной. Даже решетки на окне были окрашены в бледно-серый цвет. Зато сюда все время доносились какие-то отзвуки: можно было сразу понять, что комнатушка является частью огромного здания. Откуда-то издалека долетали слабые голоса, а хлопанье дверей напоминало выстрелы. Хозяин кабинета был старше Рейнера. Черты его лица окаменели, превратившись в карту страны его сознания, передвижение по которой было бы сопряжено с изрядными трудностями. Это было лицо человека, вынужденного подниматься в гору, зная, что ему не суждено достичь вершины. Но усилия скорее просто утомили его до смерти, чем озлобили. Он поднял на англичанина красные глаза с большими серыми мешками, похожими на синяки. Его голос был слаб, вероятно от диких криков, которые этот человек слышал внутри своего "я". - Я прочел рапорт из Пуэрто-Фуэго. Вы знаете, почему вас доставили сюда? - Чтобы предъявить обвинение. Большую часть поездки Рейнер потратил на разработку линии своего поведения; его ответы должны были быть короткими и обдуманными. Было две вещи, которые он не намеревался делать. Он не собирался покидать Агуадор. И не собирался сидеть в тюрьме. При этом у него имелся только один шанс на успех. Если повезет, он воспользуется им. Если же нет, то попытается использовать другие появляющиеся возможности. - Да, против вас действительно выдвинуто обвинение, - сообщил человек с синяками. - Но вы не обязаны сразу же опровергать его. Ваш консул разъяснил вам это? - Нет. - Действительно, Эммерсон был слишком занят философскими изысканиями. - Значит, сейчас об этом скажу я. Вы хорошо понимаете испанский язык? - Свободно. Человек положил морщинистые руки на стол тонкой работы; казалось, что он с трудом удерживает глаза открытыми. - В этой стране - военное положение. Его правила так или иначе касаются иностранных подданных, подчиняющихся нашим законам во время пребывания в республике. В вашем случае это выражается следующим образом: вы обязаны опровергнуть обвинение, организовав юридическую защиту, только в том случае, если возражаете против репатриации. Рейнеру потребовалось несколько секунд, чтобы обдумать это. Хозяин кабинета неподвижно сидел за столом и походил на спящую птицу. - Я хотел бы убедиться в том, что правильно понимаю вас. Если я соглашаюсь с немедленной высылкой, обвинение не вступает в силу. Если возражаю, то вы не можете выслать меня до тех пор, пока моя защита не будет опровергнута судом. - Правильно. Эммерсон сказал: "Но вы не сможете победить, потому что дело будет тянуться долгие месяцы" Мысль о тюрьме всегда беспокоила Рейнера. Он предпочитал открытый бой сдаче в плен. Во время войны он испытал и то и другое. В открытом бою человек остается человеком, да еще у него сохраняется нечто, именуемое душой; но в крохотной ячейке с решетками на окнах и дверью, запертой на тяжелый засов, он превращается в животное даже несмотря на то, что всеми силами пытается сохранить свое достоинство и веру. Достаточно две недели просидеть в одиночке, страдая от поноса и грубости охранников, чтобы потерять самоуважение, а потерять его значит потерять все. Побеждает вовсе не охрана, а зараза. Это она навсегда оставляет в мозгу человека запах звериной клетки. Он был сломлен за пятнадцать дней, к тому моменту, когда попросил стакан воды. Чтобы унижение было завершенным, ему дали воду. Эммерсон сказал: "Условия вполне терпимые: тюремная еда неплоха". Его могли засадить туда. - В таком случае я согласен покинуть страну. Спящая птица открыла красный глаз и разжала когти. - Вы не собираетесь опровергать обвинение? - Нет, если, конечно, со мной будут обращаться по-человечески. Я буду настаивать на том, чтобы власти сопровождали меня до границы. Человек, очевидно, испытал такое облегчение оттого, что допрос уже закончился, что сделал попытку пошутить: - В вашем случае граница находится на высоте один сантиметр от взлетной полосы аэропорта в Сан-Доминго. Надеюсь, что ваш полет будет приятным. - Он устало поднялся и резко вскинул голову, чтобы слегка взбодриться, а может быть, и в который раз взглянуть на недосягаемый пик, который завтра, так же, как и вчера, будет возвышаться над ним. Охранник распахнул дверь, и красноглазый принялся командовать. Он вручил кому-то бумаги со стола, потребовал позвать команданте Парейру и вновь обратился к Рейнеру: - Ваши слова о властях и сопровождении... У вас есть какие-нибудь жалобы на поездку с побережья? - Никаких жалоб. - Какие могут быть жалобы, ведь его даже не убили. Рейнера вывели в гулкий коридор, конвойные заняли свои места; майор Парейра впереди. Очевидно, он специализировался по англичанам, и занимался ими вплоть до самой границы. Одно это сразу выдавало лживость истории с "обычной проверкой паспортов". В просторной комнате около главного поста охраны ему предложили еще раз проверить багаж. Рейнер отказался. Если из его чемоданов что-нибудь пропало, он так или иначе не смог бы вернуть украденное. Он прочел и подписал две бумаги; одна являлась протоколом его собственных показаний, а в другой он давал подписку, что понял полностью и ясно: при любой попытке вернуться в страну в течение пяти лет после высылки его или вернут обратно с границы, или же задержат до проведения расследования выдвинутых сегодня против него обвинений. Было только два часа ночи. Аэропорт находился примерно в двадцати минутах езды через парк Августина Гомеса и заводской район. Вместо военного грузовика на сей раз был предоставлен современный черный "плимут"-седан без номерного знака. Водитель был незнакомым. Парейра и один из вчерашних лугартеньентес сели на заднем сидении по бокам от Рейнера. В аэропорте был обычный ночной персонал да группа усталых людей человек в тридцать с небольшим. Они рассматривали новости на расположенной высоко под потолком панели с бегущей строкой. Проходя через главный зал, майор с лейтенантом держались вплотную к Рейнеру, так что даже порой толкали его плечами. Он подумал, какому же наказанию может подвергнуться Парейра, если его заключенный удерет. Серьезному, если судить по предосторожностям. - Я хотел бы положить кое-что необходимое в сумку на молнии, - сказал Рейнер майору, когда его зарегистрировали в авиакомпании. - Ваш багаж будет с вами на борту. - Парейра давно уже отбросил обращение "сеньор". - Нет, он будет в багажном отсеке. - Тогда возьмите один из чемоданов с собой. - Они все довольно большие, а такие строго запрещается вносить в салон. - А где сумка? - Дадут в представительстве авиакомпании. Парейра посмотрел вокруг. Не было никакой толпы, в которой мог бы затеряться их подопечный; лишь кучка пассажиров продолжала рассматривать табло. - Ладно, - согласился он. Теперь, когда до посадки в самолет осталось всего пятнадцать минут, майор все сильнее волновался. Вместо того чтобы идти по бокам от Рейнера, и он и лейтенант теперь держались прямо у него за спиной. Они возвратились в офис T.O.A. Дежурный был незнаком Рейнеру; они прежде не виделись ни здесь, ни в Лондоне. Ему дали сумку с эмблемой T.O.A. - Я могу быть еще чем-нибудь полезен вам, мистер Рейнер? - Пригодилась бы баночка с мазью для невидимости. - Простите? - Не обращайте внимания. Вылетаем вовремя? - Насколько я знаю, да, сэр. Рейнер закурил. - Вам нравится здесь? - Я надеюсь привыкнуть к жаре. - От нее сильно устаешь, не так ли? Обернувшись, Рейнер увидел, что к Парейре и лейтенанту присоединились два сержанта полиции аэропорта. Похоже было, что майор вызвал их прямо из зала выхода на посадку. Дежурный в представительстве Трансокеанских авиалиний выглядел обескураженным. Рейнер не мог поверить в то, что его процедура высылки настолько важна, и для того, чтобы поместить его в самолет, требуются майор, лейтенант и два сержанта. Если бы от него ожидали слишком больших неприятностей, то, скорее всего, спрятали бы стрелка за деревом, как не так давно сказал ему консул. Или майору поручили бы организовать его "побег" во время перевозки, во время которого задержанный был бы застрелен. Это не имело никакого значения. У него не было времени, чтобы обдумывать эти проблемы. До отлета оставалось двенадцать минут. Конвой из четырех вооруженных полицейских подвел Рейнера к весам; восемь глаз пристально смотрели, как он доставал вещи из чемоданов и перекладывал их в небольшую сумку. Но даже если бы у него в багаже был пистолет, он вряд ли успел бы сделать больше двух выстрелов навскидку, прежде чем сам оказался изрешеченным пулями. Возможно, красноглазый был более проницательным, чем казался со стороны. Он мог сказать Парейре: " Мне кажется, что ваш заключенный слишком легко отнесся к высылке. Не спускайте с него глаз". Группа пассажиров двинулась к выходу на посадку. - Следуйте за мной, - вдруг приказал майор. Аэропортовские сержанты провели их через служебные помещения, и они оказались на асфальтированном поле раньше остальных пассажиров. Рейнер шел ровным шагом, не оглядывался по сторонам, но внимательно обшаривал поле взглядом. Оно было хорошо освещено прожекторами на высоких мачтах, а авиалайнер No 12 стоял менее чем в пятидесяти ярдах от здания аэропорта. Цистерны заправщиков уже не спеша отъезжали от самолета, а грузовик-стартер находился на своем месте, соединенный двойными кабелями с разъемами в днище фюзеляжа. Багажный транспортер отъехал, и наземная команда T.O.A. закрывала двери багажного отсека. Навигационные огни на концах крыльев, стабилизаторе и днище самолета уже мигали. До взлета оставалось пять минут. Шанса не было. Рейнер находился среди вооруженных охранников, а поблизости даже не имелось никакого укрытия. Стоит побежать, как его догонит пуля. Они подошли к трапу. Два сержанта заняли места по бокам. Лейтенант остановился чуть поодаль, его рука праздно лежала на кобуре. Майор дошел вместе с арестованным до самой лестницы. Рейнер обернулся и посмотрел на белый от яркого света асфальт между трапом и зданием аэропорта. Дежурный представитель T.O.A. не вышел проводить его, и это было очень удачно. - Прошу вас подняться на борт самолета. - Естественно, команданте. Поднимаясь по трапу, он видел, что большинство пассажиров уже покинуло накопитель. Бортпроводница вела первую группу к самолету. Войдя в салон, Рейнер услышал через открытую дверь кабины голос радиста. Тот разговаривал с диспетчерской аэропорта, проверяя связь. Передний трап, которым воспользовался Рейнер, увезли. Полицейские отошли на несколько шагов и вытянулись, чтобы лучше видеть. Бортпроводник закрыл дверь; лязгнули замки. Через три-четыре минуты заработали счетверенные реактивные двигатели, и начальник наземной команды встал на свое место у кромки левой консоли крыла. Он жестом показал, что все турбины в порядке, и дал знак, разрешающий пробег. Когда самолет чуть заметно двинулся, он отдал салют и отошел в сторону, чтобы не попасть под удар реактивной струи. Майор Парейра отпустил двоих сержантов, а сам вместе с лейтенантом отправился назад, в здание аэропорта. ГЛАВА 11 Гайавата Мозес длинной кривой иглой вплетал в сеть новую пеньковую нить. Прямо у его ног бился прибой. Эль Анджело ушел на лодке в странное время - чуть позже полудня. Вместе с ним ушел сеньор Пуйо. Они взяли снасти, целую корзинку с эмпанадами[*] и две бутылки вина, но мальчик знал, что они отправились не за рыбой, так как не взяли с собой ни наживки, ни приманки. Стараясь изо всех сил, он чинил большую сеть, хотя пальцы уже были в крови. Работа должна быть закончена засветло, потому что так велел ему Эль Анджело. Она просто не может не быть законченной, поскольку эти слова исходили из уст Эль Анджело. Когда Гайамо был ребенком, он поверил чьим-то словам: если бы на закате Эль Анджело стал вот тут, на песке, посмотрел на запад, поднял бы свои ручищи и сказал солнцу, что оно не должно сегодня уходить в море, оно навсегда осталось бы над горизонтом и ночь никогда не наступила бы. Гайамо не был уверен, что больше совсем не верит в это. Эль Анджело не был похож на других людей; порой его бородатое лицо было таким же спокойным, как и лицо распятого на кресте в церкви Сан-Доминго. Он однажды увидел его, когда на святыню упал косой солнечный луч, и заплакал от красоты. Он никогда не задавал вопросов эль капитано, не считая, конечно, ухода за лодкой и тому подобного. Сегодня он ужасно хотел спросить, но не осмелился. Сегодня на берегу снова появился тот же человек, что месяц назад: человек с бородой и в широкополой соломенной шляпе. В Пуэрто было много людей с бородами, а некоторые из рыбаков укрывались от солнца под большими соломенными шляпами, но этот человек не был рыбаком. Он медленно шел по берегу и когда приблизился к группе рыбаков, те прервали разговор. Человек посмотрел на их лица, ничего не сказал и пошел дальше. Наткнулся на других, и те посторонились, некоторые из них улыбнулись пришельцу, освобождая ему дорогу. Он заговорил только с одним человеком, и это был Эль Анджело. Они совсем недолго постояли рядом, глядя на океан. Гайамо подслушал кое-что из их разговора. Хорошо ли ловится рыба? Она ловилась хорошо. В океане было множество рыбы. И много лодок, чтобы выловить ее? Там было пятьдесят лодок. Больше пятидесяти Гайамо не все слышал и тем более не понимал услышанного. Любой на берегу сказал бы, что он еще слишком молод для того, чтобы понимать серьезные вещи. Он был с Пепито и другими, когда они затевали это дело с феррокарриль, но они сказали, что он еще слишком молод, чтобы что-то знать. Возможно, они были правы; он плохо разгадывал загадки, плохо складывал числа и не умел читать. Но ему хотелось узнать, кто этот человек, неторопливо прогуливавшийся по берегу. Иногда он думал, что это мог бы быть Иисус. У Иисуса была борода, но не было широкополой соломенной шляпы. Люди говорили, что Иисус должен прийти снова. Гайамо верил в такие вещи, ведь он уже был предупрежден знамением креста в море. Эль Анджело привел лодку к берегу почти на закате. Мальчик, помогавший вытаскивать лодку лебедкой на берег и укладывать на стапель, все время хотел спросить Эль Анджело, кто же был этот человек, сверкавший глазами из-под большой соломенной шляпы. Но он знал, что Эль Анджело ничего ему не скажет. Они не ловили рыбу, хотя в океане было множество рыбы. Снасти были все так же свернуты. Луис Пуйо шел один от берега и не разговаривал ни с кем, хотя люди, мимо которых он проходил, обращались к нему. У начала лестницы, идущей наверх, к бару Вентуры, собралась толпа, но он не остановился, пока не увидел санитарную машину, пытавшуюся пробиться сквозь скопление людей. Тогда он возвратился, протиснулся между людьми и увидел человека, который сидел, облокотившись на нижнюю ступеньку. Его лицо можно было узнать, так как голова откинулась назад, на каменный парапет, а не вперед, где на горле зияла страшная рана. Кто-то успел посыпать опилками длинный кровавый ручеек, над которым уже с гудением вились мухи. Луис Пуйо окинул убитого всего одним взглядом и пошел дальше. Это был Монтайя, продавец лотерейных билетов. Поднос стоял рядом с трупом, но билетов на нем не было. Однако Пуйо понимал, что Монтайю убили не для того, чтобы ограбить. Для того, чтобы отобрать лотерейные билеты, вовсе не обязательно перерезать человеку глотку. Билеты исчезли позже, потому что есть люди, желающие поживиться даже у мертвых. Луис Пуйо направлялся в некую комнату, находившуюся на узкой улице близ конца набережной. Он должен сказать им, что его сын выглядел худым и бледным, и упомянуть, что видел труп продавца лотерейных билетов. Они могли даже знать, кто это сделал, но это не имело значения. Имело значение только то, что это было сделано. ГЛАВА 12 Президент Трансокеанской авиакомпании целый час дожидался в гостинице "Мирафлорес" появления Уиллиса. В течение этого часа он спросил у двух разных портье, где мистер Рейнер, и получил тривиальный ответ: "Уехал, не оставив адреса". Гейтс решил, что его сотрудник выполнил полученное из Лондона указание и улетел домой. Но все же он, сам не понимая почему, беспокоился из-за Рейнера. Запрос Рейнера по поводу того, чтобы остаться здесь, в Пуэрто-Фуэго, произвел несколько странное впечатление, но в нем не было заметно никаких вызывающих интонаций. А теперь Рейнер был на пути домой. Гейтс был исполнен энергии, которая требовала выхода. Он уже изучил карту города, висевшую на стене, и теперь прохаживался по залу, украшенному арками, пальмами и испанскими плетеными кожаными украшениями. Затем он снова смотрел на карту и опять принимался ходить по залу, пока на одежде не выступили пятна пота. В конце концов он был вынужден потребовать литр наранхильи со льдом и сесть. Сидеть было хуже, чем ходить, потому что от бездействия он начинал волноваться и становился раздражительным. Он продолжал потеть. Он думал об Уиллисе, как любой другой думал бы о человеке, с которым должен встретиться. Он восхищался холодным самообладанием Уиллиса почти десять лет. Уиллис никогда не спешил, но все же никогда не опаздывал. Он никогда не смотрел на часы, но всегда точно знал время. Со сверхъестественной энергией змеи он спокойно скользил с места на место и успевал раньше тех, кто несся на подгибающихся ногах - к этим людям относился и сам Гейтс. Если бы Уиллис знал о приезде президента T.O.A., то, конечно, оказался бы здесь за пять минут до появления Гейтса. Президент авиакомпании не сообщил о своем приезде никому. Лишь один сотрудник службы перевозок, на благо себе, узнал президента, когда тот шел через аэропорт Сан-Доминго. Он не хотел, чтобы Уиллис или Рейнер ожидали его. Изрядной долей своих успехов Гейтс был обязан молниеносным налетам. Его отец, трудившийся на бирмингемском медеплавильном заводе, сказал ему когда-то: "Пользуйся каждой возможностью удивлять людей, сын. Это подхлестнет их - и ты на коне". Он подозревал, что помимо его собственного, прямого, способа удивлять людей существовали и другие. К числу последних относился и метод Уиллиса "подхлестывать", изучая издалека слабости людей, а затем играть на них. Уиллис был прежде всего наблюдателем и хорошо справлялся со своим делом, но он мог изучать вещи и людей только прячась за невидимую стену, которую создавал своим поведением. Она позволяла ему скрывать от других свои блестящие глазки. Гейтс умел удивлять людей и знал, какие это приносит преимущества. Поэтому ему было нелегко с такими людьми, как Уиллис, которые могли умело ответить сюрпризом на сюрприз. Но он все же восхищался качеством, которое порой называл членам правления. То была невозмутимость (или равнодушие). Уиллис, совершенно свежий с виду, легкой походкой вошел в гостиницу перед самым закатом. На нем был полотняный костюм и парусиновые туфли. Могло показаться, что он только что появился в городе, сойдя с борта круизного лайнера. - Ну, если это не мистер Гейтс... - Удивленный тон был деланным, будто он увидел президента в окно, но не собирался говорить об этом. Может быть, так оно и было. - Привет, Уиллис. Я надеялся, что вы все же появитесь. Не хотите выпить? - Охотно. Ром здесь очень хорош. - Ром? Вам от него не жарко? - Дурацкий вопрос: Уиллису могло бы стать жарко разве что от адского пламени. Да и там большая часть жара была бы поглощена стеной. - Мне нравится его аромат, - со своей кривой улыбкой сказал Уиллис. К ним уже шел официант, очевидно, получив какой-то телепатический заказ. Когда Гейтс захотел выпить апельсинового сока, ему пришлось несколько раз крикнуть в шахту лифта; только после этого к нему подошли. - Уиллис, эти парни понимают по-английски? - Возможно, сэр. - Тогда пойдем куда-нибудь в тихое местечко, где можно спокойно поговорить. Для начала: вы знаете наверняка, что Рейнер отправился в Лондон? - Думаю, что скорее всего так. Его депортировали. - Его - что? - Я говорил об этом с консулом. Видели, как полицейские вчера рано утром сажали мистера Рейнера в самолет. - Почему? - Ему в багаж подбросили неподобающую литературу, сообщили об этом полиции и "посоветовали" проверить его. В таком случае депортация - достаточно вежливое мероприятие. - Откуда вам это известно? - Я заметил, что он выехал из гостиницы две ночи тому назад, и заинтересовался. - Вы знаете, что я послал ему телеграмму с приказом вернуться? - Да, мистер Гейтс, но мне показалось, что он не слишком-то обрадовался ему. - Уиллис с умеренным интересом смотрел на негодование начальника. - Мне сказали, что он был арестован. - Вам сказали! Кто? - Один из местных портье. Раздражение Гейтса все усиливалось. Ему самому сказали, что Рейнер просто выехал. - Арестован! - Да. На следующее утро я отправился к консулу узнать, нельзя ли чем-нибудь помочь. Но к тому времени самолет мистера Рейнера уже шесть часов находился в полете, а консул успел связаться с Сан-Доминго и узнать, как все происходило. - Он точно в нужный момент сделал глоток белого рома и взглянув на Гейтса через край стакана. - Они не имеют права так обращаться со служащим Т.О.А.! Почему вы не телеграфировали мне? - Он выглядел очень раздраженным. - Сеньор Гейтс! - раздался голос портье, спешащего со сложенным листком бумаги. - Это я. Гейтс развернул телеграмму. "РЕЙНЕР ДЕПОРТИРОВАН СЕГОДНЯ В 3 УТРА ТОЧКА УТВЕРЖДАЕТ ЧТО БЫЛ ЛОЖНО СКОМПРОМЕТИРОВАН ТОЧКА УИЛЛИС". Телеграмма была отправлена вчера в 09.00. - Вашу телеграмму переслали мне из Лондона. - Гейтс толкнул телеграмму через стол Уиллису. Он был слишком разражен способностью Уиллиса вытаскивать кроликов из шляпы, чтобы извиниться за слишком поспешные выводы. - Почему им потребовалось выставить его из страны? Уиллис медленно, как радар, повернул свою длинную узкую голову. Портье уже скрылся из поля зрения. - Я думаю, стало известно, что мистер Рейнер интересуется тем же самым, что изучаю здесь я. Местным жителям это не нравится. На моих чемоданах стоят очень хорошие замки, а здешний климат меня вполне устраивает. - В уголках его маленьких прозрачных глаз появились чуть заметные морщинки, означавшие довольную улыбку. - Ей-богу, я займусь этим вместе с послом! - Гейтс встретил спокойный отрезвляющий взгляд своего подчиненного. - Конечно, после окончания расследования. - Да, мистер Гейтс. Сейчас нам совершенно не нужна излишняя реклама. В любом случае, вы хотели, чтобы мистер Рейнер вернулся домой, ведь правда? - У вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто мог это сделать? - спросил Гейтс, твердо глядя Уиллису в глаза. - О, нет. - Вообще никаких? - Этот прямой пристальный взгляд в зале заседаний вынуждал многих признаваться в том, что они надеялись скрыть. - Я уверен, что это не был его соотечественник. - Я вовсе не предполагаю, что это ваша вина, Уиллис. - Хотя, конечно, Гейтс именно это и предположил. - Я думал о Линдстроме , - вежливо сказал Уиллис. Гейтс сделал большой глоток из своего стакана. - Вы видели Линдстрома? - Еще нет. - Но думаете, что он здесь? - Да. - Послушайте, есть здесь хоть какое-нибудь место, где можно поговорить? - Это удобно сделать на открытом воздухе. Мы могли бы заодно посмотреть закат. - К черту закат. Они поставили на стол пустые стаканы, и Уиллис своими короткими целеустремленными шажками повел шефа на Авениду-дель-Мар. Солнце уже почти касалось поверхности океана, но земля все еще хранила его жар и асфальт под ногами был горяч. Из домов начали появляться люди; казалось, будто все они одурманены после жаркого дня. - Красивый бульвар, - пробормотал Уиллис. - Очень. Ну, Уиллис, что вам удалось выяснить? Сотрудник службы безопасности начал разговор издалека, тщательно подбирая слова, будто докладывал правлению компании о подделке счетов: - В этом городе, мистер Гейтс, ощутима атмосфера напряженности. Напряженности и предвкушения. Такая же точно атмосфера была в Бангкоке в прошлом году, как раз перед революцией. Отдельные признаки, каждый из которых сам по себе не покажется подозрительным, заметны повсеместно. Икаса непопулярен в народе. Никто об этом не скажет вслух, но так или иначе продемонстрируют при первой же возможности. Обратите внимание на почте или где-нибудь еще, как они кулаками пришлепывают марки на конверты. Посмотрите в баре, как превосходные портреты президента случайно обливают вином. Только вчера я видел, как полицейские разогнали группу разговаривавших между собой людей - всего пять человек. Они могли обсуждать новости боя быков или стоявшую неподалеку девушку в красном, но полиция разогнала их. Сегодня в полдень был убит продавец лотерейных билетов. Его оставили на улице с перерезанным горлом, хотя, чтобы скрыть убийство, вполне можно было дождаться темноты и бросить тело в море, где о нем позаботились бы акулы. И это тоже было в Бангкоке: осведомителя, в качестве примера для других, заставляют замолчать. Но в Сан-Доминго, где я был сегодня утром, обстановка иная... - Не хотите же вы сказать, что полиция режет народ! - О нет. Человека убили за то, что он мог иметь дело с полицией. - Он остановился, огляделся как аист и снова догнал президента. - Что-то готовится, мистер Гейтс. Что-то готовится. - А как все это связано с пропавшим авиалайнером? - Пока не могу сказать. Я еще не готов изложить свои гипотезы. - Уиллис, давайте считать, что они уже созрели, и обсудим их. - Похоже, что местные жители совершенно не желают разговаривать о пропавшем самолете, даже вспоминать о нем. Они все внезапно глохнут, и эта глухота продолжается до тех пор, пока речь не заходит о бое быков или девушке в зеленом платье из бара. Но и те, кого мы называем официальными кругами, также не стремятся обсуждать эту историю. Никто не хочет о ней знать. Это, конечно, чрезвычайно интересно,. Расследование замалчиваемого события, без сомнения, является самым трудным расследованием. Единственное реальное упоминание - краткий обзор новостей двухлетней давности, который я нашел в подшивке "Ла-Насьон", ежедневной газеты, выходящей в Сан-Доминго. Я переписал заметку. Он достал изящный бумажник, вынул из него лист бумаги и вручил его Гейтсу. Они остановились Пока Гейтс читал красивый почерк Уиллиса, тот присматривался к человеку, стоявшему в подъезде на другой стороне проспекта. Судя по всему, это был полицейский детектив. Во всем мире этих парней учат никогда не стоять на открытом месте, там, где каждый так бросается в глаза. И действительно, ведь сама идея рамы заключалась в том, чтобы сосредоточить внимание на заключенной в ней картине. Гейтс читал, шепотом проговаривая про себя слова: "Во время скандала в Пеон-баре, неподалеку от армейских казарм, двое офицеров, пытавшихся восстановить порядок, получили ножевые ранения, от которых немедленно скончались. Это были капитан "Густо" Римиз из Ла-Валлеры, тридцати лет, и лугартениенте Хозе Торрес, тридцати трех лет, из Сан-Доминго. Предпринято тщательное расследование. Когда Гейтс перестал бормотать, Уиллис сказал: - Это приблизительный перевод. Посетив Пеон-бар я провел негласное но тщательное собственное расследование. Эти двое офицеров были пилотами с гидросамолета, базирующегося на озере Асул. У Гейтса хватило здравого смысла не притворяться понимающим там, где он не видел никакого смысла. - Ну и что? - Обратите внимание на дату, мистер Гейтс. Четвертого марта 1961 года. Именно в этот день исчез авиалайнер No 10. - Полагаю, это замечательно. - Он стоял, чувствуя себя неловко в промокшей от пота одежде, и решил про себя, что в один прекрасный день наберется решимости и скажет Уиллису: "Я плачу вам чертовски хорошие деньги не за загадки - мне нужен товар". - Мне тоже так кажется. Гидросамолеты работают в океане и, конечно, удобно базировать их на озере совсем рядом со столицей. Возможно, эти два пилота патрулировали район, когда самолет шлепнулся в воду, знали что-то об этом, и их заставили замолчать. Человек в Пеон-баре сказал мне, что после этого скандала больше никто не умер от ран, раненных просто не было. Как вы говорите, замечательно. Я, естественно, намерен разобраться с этой историей, но на это потребуется время. Слишком уж мало народу соглашаются обсуждать ее, наподобие моего друга из Пеона. Они подошли к металлическим столикам и опустились в кресла, чтобы выпить. Гейтс решил не ломать себе голову над содержанием заметки. Когда он видел совпадение, то узнавал его. Уиллис пробыл здесь лишь несколько дней, и было вполне естественно, что он раскапывает любые фрагменты, которые на первый взгляд кажутся существенными. - Значит вы еще не видели Линдстрома? - Еще нет. - Или хоть кого-нибудь из оставшихся в живых? - Нет. - Два дня назад я получил телеграмму от Рейнера. Он сообщил, что считает необходимым довести его до конца Я полагаю, что у него здесь было что-то, подлежавшее завершению. Что это могло быть? Уиллис произнес еще одну импровизированную короткую речь. - Скорее всего, ничего определенного, хотя он оказал мне большую помощь, сообщив о версиях, которые разрабатывал. Они полностью совпадали с моими собственными, и для любителя он, по моему мнению, поработал хорошо. - Настолько хорошо, что его выставили из страны! - Не "настолько" хорошо, а "довольно" хорошо. Нужно было замести свои следы, а у него не хватило для этого опыта. Но он, казалось, был уверен в том, что Линдстром скрывается здесь, и его прячут местные жители. Он также сказал мне, что опознавал уцелевшего пассажира... - Пассажира?! - Мадемуазель Видаль, актрису с достаточно серьезной репутацией но малой международной известностью. Она работала в "Комеди Франсез". - Последовала непродолжительная пауза. - Должен заметить, мистер Гейтс: мне кажется, что он сказал мне о ней гораздо меньше, чем мог. - Это несерьезно. Рейнер не заглядывался на женщин, и даже если бы и заглядывался, то не затеял бы интригу во время такого важного расследования! - Я не стал бы ручаться, мистер Гейтс. Урожай может созреть в самый неподходящий момент. Все мы помним, Цезарь был ужасно занят именно тогда, когда бросился в объятия Клеопатры. - Но мы-то говорим о Поле Рейнере! - Гейтс был разочарован в Уиллисе. Бедный охранник превратился в романтика. Он сказал с нажимом: "Дело в том, что если еще кто-то, кроме Линдстрома, остался в живых, то случай становится куда более сложным и опасным. Конкуренция среди мировых авиалиний чрезвычайно сильна. Вы сами это знаете. Аварии создают авиакомпаниям мощную антирекламу - именно поэтому после историй с лайнерами десятой модели нас постиг такой шторм. Но теперь мы восстановили доверие публики. Кроме того странного случая с лопнувшей шиной, да застрявшего шасси в Шенноне, несчастных случаев с лайнерами-12 не было с тех самых пор, как мы поставили их на маршруты. И поэтому T.O.A. не желает снова и снова получать плохую рекламу. Несмотря на это я созвал экстренное собрание правления в ту же минуту, как получил от этого бортпроводника сообщение о том, что он видел живого Линдстрома. Никто не сможет сказать, что я пытался замолчать эту информацию - и вы об этом знаете. Вы были на двух из этих собраний. - Да, я там был. Гейтс оглянулся, но не понизил голоса. Он и в других ненавидел эту привычку. Если у вас есть, что сказать, то плюйте на все и говорите прямо. - С другой стороны, Уиллис, следует помнить еще вот о чем. Технический отказ, случившийся не из-за плохого технического обслуживания, ложится на изготовителя самолета. Ошибка пилота или экипажа оборачивается непосредственно против авиакомпании. Именно поэтому я предпринял немедленные действие по проверке доклада Марша. Уиллис, это расследование должно быть проведено, но со всей возможной осмотрительностью. Пока мы не уверены в том, что Линдстром жив, нам не нужна никакая огласка. Мы не хотим без веской причины вытаскивать на свет Божий подробности бедствия двухлетней давности. Вы понимаете меня? - О, да. Именно поэтому вы послали меня сюда, чтобы заменить мистера Рейнера. Он мог бы... - Я доверяю Рейнеру, - решительно сказал Гейтс, - настолько же, насколько и вам. А это значит - на сто процентов. - О, вполне... и благодарю вас. Это не имеет никакого отношения к его надежности. Я лишь хотел сказать о его оценке положения, в которое мы попали. Именно это я имел в виду - Тогда вы правы. Но вы здесь, прежде всего, потому что вы - опытный следователь, а он нет. К тому же у него до черта работы в Лондоне, и именно поэтому я со всей определенностью дал ему указание вернуться. Уиллис кивнул своей вытянутой узкой головой. Читая между строк речи президента компании, сверяя результат с зеркалом, выявляя противоречия и прочитывая все заново в свете своего знания людей, а особенно Гейтса, он в конце концов сделал вольный перевод прочитанного: "В настоящее время мы хотим, чтобы об этой штуке никто не знал. Рейнер, оставаясь здесь, представлял бы для на опасность, и поэтому я отозвал его". - Если, - продолжал Гейтс, - в живых остался еще кто-нибудь, кроме пилота, например, та женщина, о которой говорил Рейнер, тогда у нас будет еще кто-то, чтобы проверить историю Линдстрома. Но что меня волнует - почему эта женщина не объявилась открыто? - Возможно, по той же самой причине, что и у Линдстрома. - И какая же эта причина? - Я не знаю. - Тогда выясните. Уиллис позволил морщинкам собраться в углах глаз. Он слишком хорошо был знаком с Гейтсом, чтобы не понять: это был не безапелляционный приказ служащему, а знак доверия. Президент компании знал, что если кто-нибудь был в силах что-то выяснять, то этим человеком был Уиллис. - Когда вы собираетесь вернуться в Лондон, мистер Гейтс? - Президент Гейтс предпринял вояж в десять тысяч миль, чтобы сообщить Уиллису всего одну вещь: что расследование должно оставаться секретным, на тот случай, если не удастся передать его министерству авиации и обнародовать, а это что-нибудь да значило. - Завтра, если вы не раскопаете что-нибудь еще. Не стану говорить о том, будто я надеялся что вы уже нашли Линдстрома - вы слишком недавно занимаетесь этим делом, но, когда я собирался сюда, подспудная надежда на это у меня была. - Конечно. Кто знает, может быть мне повезет за то время, пока вы будете здесь. За двадцать четыре часа может случиться так много. - Он рассматривал человека, переходящего проспект, пытаясь угадать, узнал ли он его и Гейтса. - Ладно, Уиллис, я не собираюсь торчать в этом богом забытой печи ради неизвестно чего. Подумаю о том, что вы мне рассказали, а потом мы еще поговорим. Может быть к тому времени у меня в голове проклюнутся одна-две мысли. - Уверен, мистер Гейтс, что так и будет. - Теперь он ясно видел, что человек действительно узнал их, и поэтому перешел дорогу. Он шел, чтобы поговорить с ними. - Не хотелось в этом признаваться, Уиллис, но мне стало намного легче от того, что Рейнер покинул эту страну, даже несмотря на то, что для этого были использованы слишком решительные меры. - Да-да, - негромко пробормотал Уиллис. - Но мне кажется, мистер Гейтс, что ваша радость преждевременна, поскольку мистер Рейнер сейчас подходит к нам. ГЛАВА 13 Уиллис плавным движением поднялся. Гейтс тоже увидел Рейнера и раздраженно вскочил. - Рейнер, но ведь все говорят, что вас выслали! - Рейнер осмотрелся и негромко сказал: - Осторожнее, сэр. Уиллис тем временем молниеносно осмотрел вновь пришедшего, фиксируя все детали со скоростью кинокамеры. Рейнер выглядел усталым и нездоровым. Он как-то странно держал левую руку. Исхудавшее и искаженное непривычной гримасой лицо заросло щетиной. Полотняный костюм был ужасно измят. Он выглядел так, словно ускользнул от полиции после серьезной схватки. Так что в словах Гейтса насчет того, чтобы крепко застрять в Пуэрто-Фуэго, несомненно, была значительная доля истины. - Садитесь, Рейнер, - сказал Гейтс уже тише, - садитесь. - Он подвинул к столу для Рейнера еще одно кресло. Все уселись. Несколько секунд никто ничего не мог сказать. Гейтс был взволнован. Уиллис наблюдал за происходящим, а Рейнер думал, насколько удачно, что он оказался здесь. Он только что отправил по почте, через лондонское отделение Трансокеанских авиалиний, обещанное письмо Эдвардсу. Боже, благослови Эдвардса и везение.. Капитан Эдвардс в последнюю минуту перед запуском двигателей был занят предполетной проверкой и не видел что руководителя лондонского аэропорта T.O.A. доставили в самолет полицейские. Рейнер занял переднее место у окна, чтобы майор Парейра мог видеть его до тех пор, пока самолет не выедет со стоянки. Он все еще не мог поверить, что полицейские могут соображать насколько плохо, особенно здесь, на экваторе, где нужно жить вдвое медленнее, чем в других местах. Они знали, что он работал в T.O.A. и имел определенную власть во всех аэропортах, куда летали самолеты компании. Они должны были знать - а может быть им это и не пришло в голову? - что трехчасовой утренний рейс Сан-Доминго - Лондон осуществлял самолет Т.О.А. Все время короткой поездки от казарм Каса-Роха до самой двери самолета он ожидал, что они увидят впереди красный свет. Но они его не увидели. Когда самолет тронулся со стоянки, начался период ожидания. В ближайшие три минуты должно было решиться, действительно ли он пересечет ту границу на высоте в один сантиметр. Чтобы достигнуть начала взлетно-посадочной полосы No 9 самолету требуется примерно две минуты. По истечении первой минуты, он прошел по салону в пилотскую кабину, предъявив стюардессе служебное удостоверение. Экипаж был занят донельзя, но с этим ничего нельзя было поделать. - Капитан Эдвардс... - Привет, сэр! Не знал, что вы на борту. Радиооператор все еще проверял связь с башней. Штурман готовил карту. Мимо окон проехала линия синих мигающих огней. Потом машина чуть приподнялась и вновь резко опустилась на шасси, схваченная гидравлическими тормозами. Реактивные турбины негромко скулили снаружи. - Знаете, Эдвардс, я оставил в гостинице портфель с важными бумагами. Не нужно сейчас останавливаться, а вот когда выедете на взлетно-посадочную полосу, выпустите меня, пожалуйста. Это не задержит вас. Эдвардс поднял на него глаза; его лицо ничего не выражало. - Немножко не по правилам, сэр. Мы на пробежке. - Все будет в порядке. Я пошлю на ваше имя письмо в Лондон, и вам будет, чем оправдаться перед начальством. - Он смотрел, как наземные огни выстраиваются в прямые линии: авиалайнер No 12 выруливал на взлетно-посадочную полосу. - А ваш остальной багаж на борту, мистер Рейнер? - Да, но я заберу его в Лондоне. Я прилечу туда следующим рейсом. Эдвардс пощелкал тумблерами и сказал: - Сэр, я и впрямь не знаю, как поступить. Начальник лондонского аэропорта стал терять терпение. - Ну, смотрите. Если вам хочется развернуться, снова въехать на стоянку и отвечать на вопросы пассажиров, что случилось с самолетом, то так и поступайте. Вы капитан. Это было последнее, что ему следовало сказать. Долгие уговоры могли бы вызвать у пилота подозрения. Пора остановиться. Парейре, младшему офицеру и этим двоим сержантам следовало смотреть за самолетом, чтобы убедиться в том, что тот не повернет обратно из-за какой-нибудь технической неполадки. Но они были уже в полумиле от него и могли разглядеть только силуэт самолета с высоким хвостовым оперением, мрачно темнеющий среди галактики огней. Башня также следила за самолетом. По радио уже было получено разрешение на взлет, и теперь Эдвардс видел на приборной панели зеленый свет. Рейнер взял под мышку свою сумку, чтобы показать, насколько он не сомневается в том, что сейчас выйдет. Он подумал, что упоминание о пассажирах поможет ему. Начальник движения всегда напоминал подчиненным, что спокойствие пассажиров превыше всего. Этот принцип вбивался в бедняг-пилотов на всех этапах подготовки. Был и еще один момент. Дайте хорошему пилоту длинную свободную взлетно-посадочную полосу и все приборы, установленные на взлет, и он проклянет необходимость поворачивать обратно. Рожденный летать - ненавидит ползание. - Ладно, сэр. Только не забудьте послать письмо. - Обязательно пошлю. Штурман открыл дверь и отстегнул аварийный трап. - Не беспокойтесь, я спрыгну. Спасибо, джентльмены, счастливого полета. Прыжок с высоты в шесть футов изрядно встряхнул больную руку, но это не имело значения. Рейнер оказался с нужной стороны границы. Отбежав за крыло, он взмахнул рукой, турбины взревели, а тормоза отпустили колеса. Машина начала набирать скорость, и он отступил, пятясь задом, закрывая глаза от пыли и горячего ветра, испускающего керосиновое зловоние. Лайнер оторвался от бетона, звук сотряс землю, а через минуту самолет уже скрылся из виду; остались лишь мигающие красные и белые огни на фоне черной гряды вулканов. Затем пыль улеглась, а самолет накренился, ложась на курс, уводящий в просторы океана. Рейнер проверил застежку сумки, и направился вдоль крайних огней в сторону Сан-Доминго. До его слуха теперь доносился лишь слабый шорох среди звезд. Катачунга. Бюро проката автомобилей фирмы "Пан-агуадор" открывалось только в восемь утра. Два часа из образовавшегося промежутка времени Рейнер проспал, найдя укромный клочок земли, усыпанный конфетти и остатками петард от фейерверка. Конечно, электрическая бритва была бесполезна, но он сполоснулся, найдя в звездном свете ручеек, сбегавший через край переполненного водяного резервуара, а затем выпил в первом попавшемся баре, чтобы избавиться от привкуса хлорки во рту. Он обратился в "Пан-агуадор" потому, что там его знали лично. Фирма пользовалась исключительным правом на обслуживание пассажиров T.O.A. Конечно, в этом был определенный риск, потому что Рейнер желал бы, чтобы при данных обстоятельствах его видело в этой стране как можно меньше народу, но ведь у него не было паспорта, который потребовалось бы предъявить в любой другой фирме. Он выбрал маленький автомобильчик "Дина-компакт", такого же серого цвета, как камни, среди которых была проложена горная дорога, по которой ему предстояло направиться. Он не стал покупать в дорогу никакой еды, но взял три бутылки минеральной воды и несколько пачек сигарет. На шоссе, ведущей к побережью, наверняка должны были стоять полицейские посты. Рейнер отъехал на десять миль от столицы, миновал промышленный район и огромный язык вулканической лавы цвета слоновьей шкуры, расцвеченный лишь торчавшими тут и там пучками жухлой травы. Затем дорога, петляя, начала спускаться в усыпанную валунами долинку, лежавшую на тысячу футов ниже. В этом году с октября по май никто не пользовался грунтовой дорогой, потому что после каждого тропического ливня она на несколько дней становилась непроходимой. Ниже, ближе к побережью, будет грязь, но он обязан преодолеть ее. Первым препятствием оказалась перегородившая дорогу груда камней; она свалилась из промоины в откосе. Чтобы проложить путь через завал потребовалось три часа. Полуденное солнце всей силой обрушило на землю свой ослепительный свет, и у Рейнера закружилась голова. Частично виной этого был и окружающий пейзаж: из-за непрестанно мелькающих теней валунов, окружавших путь, рябило в глазах. Следующая остановка была в двадцати милях от побережья, когда до заката оставалось меньше часа. Дорога просто оборвалась, упершись в стену нагроможденных камней. Она выглядела искусственной, но на этом участке земли не было ничего искусственного кроме дороги, а она закончилась. К полуночи он проработал пять часов, сделав всего два коротких перерыва. Рейнеру немного помог пастух из индейцев - обитателей гор. Он совсем не говорил по-испански, но многочисленными жестами, обращенными на юг, куда должен был уходить проселок, несомненно хотел сказать, что белого там ждет неминуемая гибель. Ранним утром начались подземные толчки. Он сидел в автомобиле, ожидая, пока уймется боль в руке, когда валуны начали сотрясаться. Он понял, что это означает, и вышел наружу. Примерно в двух милях выше по склону, параллельно дороге, с севера на юг проходила скальная гряда. Именно оттуда и свалились камни, преградившие путь. Автомобиль защитил бы своего пассажира от летящих камней ничуть не лучше, чем яичная скорлупка от бронебойных снарядов. Толчки превратились в ритмичную дрожь, и маленький "Дина-компакт" закачался на рессорах. Рейнер карабкался через завал, когда тряска усилилась, а сверху на склоне загремели камни. По мере приближения грохот лавины становился все громче. Укрывшись за завалом, Рейнер настроился на ожидание. Он не мог ничего поделать. При свете звезд он видел, что некоторые из валунов возвышаются футов на двадцать, но их защита будет предательски ненадежной. Черные, массивные, твердые, они из-за своего веса становились очень опасными: они скатились сюда сверху, и в один прекрасный день покатятся дальше. Над их скульптурными формами низкое небо озаряли звезды. Конечно, самые низкие из них отражали сюда этот нарастающий рокот. Звезды дрожали в пустоте. Летящие камни закрывали теперь все обозримое пространство, они сталкивались, подпрыгивали и скатывались все ниже и ниже; порой то один то другой высоко взлетал в наполненный грохотом воздух и раскалывался, ударяясь о землю. На боках раздиравших мрак камней виднелись темнели свежие сколы. Где-нибудь среди них, наверняка, были гиганты. Рейнер, один среди обвала, слушал грохот лавины. Он был не в силах смотреть на это. Неистовство, внезапно пробудившееся через сотни, тысячи или миллионы лет, начавшись где-то на востоке, распространялось к югу. Оно сжимало недра земли в судорогах, которые можно было почувствовать только в кратковременном затишье между самыми мощными приступами землетрясения. Рейнер ударился о землю левым боком и испустил крик мучительной боли. Он лежал неподвижно. Земля стала похожа на уставленный ящиками кузов грузовика, несущегося по кочкам: невозможно было стоять на ногах и не за что ухватиться. Все окрасилось в красный цвет: звезды, мрак, подскакивающие камни. Он не мог разглядеть свой автомобильчик; впрочем сейчас тот уже вполне мог оказаться погребенным. Да, все, действительно, покраснело, вероятно, глаза залила кровь, а может быть сами нервы кровоточили. Что-то заставляло Рейнера кричать, хотя из горла вырывались не слова, а только долгий модулированный, но нечленораздельный вибрирующий звук. Он не призывал на помощь: сейчас ему никто не смог бы помочь. Скорее всего, он кричал, чтобы просто подтвердить свое собственное существование среди этого множества ревущих жерновов, кричал в знак протеста против грозящей гибели. В красном небе пульсировали красные звезды. Его рука горела. Землю сотрясал барабанный бой. Рейнер был напуган. Землетрясение было хуже, чем шторм на море или в небе, потому что на море есть судно, корпус которого может защитить, есть обломки рангоута, за которые можно ухватиться, если судно погибнет, есть надежда на другое судно или на спасительный берег; в самолете, попавшем в небесный шторм, есть надежда на то, что вырвавшись из эпицентра машина продержится достаточно долго для того, чтобы достичь посадочной площадки - земли, на которой человеку больше ничего не грозит, если только он сможет живым достичь ее. Но здесь сама земля двигалась, тряслась и швыряла человека, и бежать в поисках спасения было некуда. Некуда. Он наконец услышал свой крик. Теперь это было слово: "Стой! Стой! Стой!" Большой темно-красный осколок скалы важно катился сверху; мелочь отскакивала от его боков. Бог играет в бильярд на темном холме. От растрескавшейся лавы взвилась пыль и повисла в воздухе. Камни мчались сквозь эту завесу. Осколки камня выбивали безумную дробь, сопровождавшую барабаны, мерно бившие в глубинах земли. "Стой! Стой! Стой!". Лишь неподвижность могла как-то спасти, а она все никак не наступала. Мертвая земля была жива. Красные звезды, сталкиваясь между собой, плясали в небе. Когда Рейнер открыл глаза, было еще темно. Он вдохнул пыль, густо покрывавшую лицо, и все тело сотряс приступ кашля. От движения в руке вновь вспыхнул пожар, и он снова потерял сознание. Наверно он заснул, успокоенный ощущением неподвижности земли. Придя в себя, он сел и провел правой рукой по лицу, стирая пыль. Что-то вроде радости пробудилось в нем. Земля успокоилась. Небо было ясным. Он прислушался. Нигде не было слышно ни звука. Поднявшись, он пошатнулся и чуть не упал, но, выругавшись, сумел сохранить равновесие. В синем свете звезд посмотрел на часы, но стекло оказалось разбито, и загнутые стрелки торчали среди осколков, как темные волосы. Рейнер нашел свой автомобильчик. Его швырнуло на завал; металл кузова был варварски измят. Отойдя на несколько шагов, Рейнер вспомнил о сумке на молнии. Она лежала на сидении, и Рейнер легко достал ее, так как ветровое стекло оказалось разбито вдребезги. Достав сумку, он увидел блеск стекла. Последняя бутылка минеральной воды уцелела. Он выпил ее из горлышка , взял сумку в правую руку, перелез через кучу камней и пошел по дороге вниз. Через час на небо взлетело солнце, и на востоке вырос конус вулкана. Вскоре Рейнер встретил двоих индейцев, обитателей горной долины, которые подвезли его на своей тележке, запряженной мулом. Они везли товар на рынок в Пуэрто-Фуэго - ковры, мокасины, кожаные пояса, корзины и глиняную посуду - труд нескольких семейств и многих недель. Они все время говорили между собой, время от времени обращаясь к Рейнеру. Часто повторялось слово алуди, вероятно, местное производное от испанского "лавина". Она должна стать темой сегодняшних разговоров на рынке. Насколько видел глаз, дорога была свободна, а далее она сворачивала на юг к золотым приискам, лежавшим вдали от осыпей. К полудню они достигли болот, лежавших вдоль границы тропического леса. Еще часом позже они поравнялись с морским портом, и индейцы свернули с пути, чтобы доставить своего пассажира в больницу. Они старательно показывали на здание коричневыми руками, напоминая попутчику о том, что ему нужно скорее идти лечиться, а он утвердительно кивал, в знак того, что сейчас же так и сделает. Рейнер предложил им денег, но они отрицательно помотали головами и уехали. Он выждал, пока индейцы не скрылись из виду, повернулся и пошел прочь от больницы, пробираясь узкими улочками, спускающимися к набережной, а затем прошел еще милю в сторону, к небольшому дому из необожженного кирпича, спрятавшемуся в зарослях на краю болота. Доктор ван Кеерлс открыл дверь, посмотрел на Рейнера и сказал: - Какая неожиданность. Входите. В большой комнате дома находился человек, которого Рейнер сразу узнал. Ван Кеерлс уже открывал дверь в свою безупречную маленькую клинику, и строго спрашивал: - Почему вы не пошли в больницу? - Но он же не мог знать о телеге, запряженной мулом. Конечно, самым естественным было бы пойти в больницу. Рейнер остановился, вглядываясь в другого человека. Судьба прихотлива: понадобились его арест, высылка и лавина, чтобы он пришел сюда, мучимый болью, и увидел этого человека. Ван Кеерлсу же он ответил не задумываясь: - Я не люблю больницы. Кроме того, вы сами сказали, что я вернусь сюда, разве не так? - Проходите же. Рейнер не обратил на эти слова никакого внимания. Он смотрел на сидящего, и его гнев становился все ярос