Адам Холл. В жерле вулкана --------------------------------------------------------------- © Copyright Адам Холл © Copyright А.В.Гришин(ag179 AT list.ru), перевод Date: 15 Jan 2010 --------------------------------------------------------------- Перевод с английского. А.В.Гришина ГЛАВА 1 Авиалайнер No 12 пересек пятую параллель к северу от экватора на крейсерской высоте. Затерянный в полуденном небе, он был один. Весь видимый мир был синим. Глядя из кабины, невозможно было определить, где небо встречается с морским горизонтом; ни одно облачко не оживляло вида. Мир превратился в сплошную синеву. Стюардесса прошла между рядами кресел к нужному ей человеку. - Мистер Рейнер... Тот поднял голову; поток его мыслей прервался. - Да? - Через несколько минут мы войдем в зону маяка "Остров-5". - Спасибо. У него еще оставались эти несколько минут, чтобы подумать. Мысленно он вновь прислушивался к голосу Гейтса. Гейтс, не предупредив заранее, вызвал его в зал заседаний Трансокеанских авиалиний. Всего лишь двадцать четыре часа назад такси пробивалось сквозь январский лондонский дождь. Войдя в зал, Рейнер сразу почувствовал, что пахнет катастрофой и, в общем, оказался прав. Как только он сел, президент T.O.A. перешел к фактам: - Что ж, господа. Я хотел, чтобы вы были здесь, когда я буду рассказывать Рейнеру обо всем этом, на тот случай, если вы пожелаете освежить эти события в памяти. Рейнер, мы вызвали вас сюда, поскольку вы были начальником аэропорта в Агуадоре, Сан-Доминго, когда мы потеряли там над Тихим океаном наш новый лайнер-10. Вы, возможно, помните даже точную дату: четвертого марта 1961 года. Рейнер кивнул. Значит, разговор действительно шел о крушении. Но не новом. Он мог расслабиться. - Помимо вполне естественного желания выяснить, что же случилось с этим самолетом - "Глэмис кастл" - наша обеспокоенность вызвана еще и тем, что это был первый образец новой в то время серии, - пояснил Гейтс, - а сейчас мы эксплуатируем тридцать машин того же типа. Аварии в Мюнхене и Бомбее, как выяснилось, были вызваны техническими неисправностями. - Он, не отрывая глаз, внимательно рассматривал стол. - Все мы знаем, какой ущерб эти несчастья нанесли репутации авиалинии. Но теперь, после того, как эти машины были временно поставлены на прикол и модифицированы, они летают с чистым листом. В случае с "Глэмис кастл" ничто не предвещало крушения и никто не остался в живых. - Он придвинул к себе кипу бумаг. - Позвольте мне зачитать вам показания, которые были даны по запросу Министерства авиации - в том самом виде, в котором они были представлены. Рейнер слушал вполуха. Эти показания он знал наизусть. К тому же по большей части они принадлежали ему самому, как генеральному представителю авиакомпании в Сан-Доминго - пункте назначения лайнера в том полете. Чтение заняло двадцать минут. Заключительный пункт Гейтс произнес по памяти: - Последний сигнал капитана Линдстрома с борта "Глэмис кастла" был ясно принят диспетчерской башней в Сан-Доминго: "GLX в QNH, девять девять ноль. Конец связи". Больше самолет не передал ни единого слова. Рейнер ждал. По-видимому, Гейтс собирался сказать что-то еще. За несколько секунд тишины перед мысленным взором Рейнера пронеслись многие часы бурной деятельности, последовавшие после того, как он, находясь в башне аэропорта Сан-Доминго, получил последний сигнал от Линдстрома. Через двадцать минут была приведена в готовность агуадорская поисково-спасательная служба, и в 16.25 по местному времени начались аварийная стадия. Спустя еще несколько минут координационно-спасательный центр привел ПСС в готовность к началу действий. От самолета Линдстрома все так же не было известий, и в 17.00 началась стадия бедствия, характеризовавшаяся полным отсутствием каких бы то ни было результатов опросов по широко разветвленной системе связи. Одновременно начались поисково-спасательные действия: с Северной агуадорской спасательной базы были подняты три вертолета, с озера Асуль вылетел армейский гидросамолет, а из Пуэрто-Фуэго, на побережье, вышли два морских катера. В 18.00 наступили сумерки; за минувший час ничего обнаружить не удалось. Работы велись всю ночь; с рассветом в действие вновь вступила авиация. Поиски продолжались еще два дня, а затем были прекращены. Новый авиалайнер был внесен в списки пропавших, экипаж и пассажиры - в списки погибших. Тогда Полу Рейнеру впервые пришлось внушать надежду - фальшиво, поскольку сам он уже все знал - друзьям и родственникам пассажиров пропавшего лайнера, которые встречали самолет в аэропорту Сан-Доминго. Память с жестокой четкостью хранила подробности событий. Но тут президент обратился к нему: - Рейнер, вы должны знать одного из наших стюардов по имени Марш. - Да, сэр. Уже в следующее мгновение Рейнер понял, что Гейтс хотел увидеть его непосредственную реакцию - настолько тщательно был заранее подготовлен и нацелен этот удар. - Марш только что возвратилось из отпуска. Он был в Агуадоре, в Пуэрто-Фуэго - развлекался ловлей акул. И говорит, что видел там совершенно живого капитана Линдстрома. - Президент не отрывал глаз от лица Рейнера. - Вам, похоже, трудно поверить в это. - Он сделал паузу. - Я допускаю это. Но все равно потрясен, - осторожно произнес Рейнер. - То же самое было со мной. Мы безжалостно потрошили Марша, но сбить его не удалось; во всяком случае он так и не признался в ошибке. Как вам известно, бортпроводник должен быть очень наблюдательным. Мы показали ему несколько сот фотографий пилотов в форме, на пятнадцати из них был запечатлен капитан Линдстром. Он уверенно выбрал четырнадцать из них. - Марш достаточно долго летал в рейсы через Атлантику, сэр, - ответил Рейнер. - Так же, как и Линдстром. Они должны были часто встречаться. - И вы думаете, что даже через два года после того, как Линдстром разбился, Марш мог узнать его, причем без формы? - Да, - последовал мгновенный ответ. - А где он его увидел? - В баре. Обратился к нему, но Линдстром стразу же вышел. И Марш больше не видел его. А теперь, Рейнер, вам предоставят возможность самому поговорить с Маршем. Но сейчас нам всем было бы очень важно узнать о вашей непосредственной реакции на известие. Вы считаете возможным, что Линдстром все еще жив? Примерно с полминуты в зале стояла тишина. - Да. Это возможно. - Спасибо, Рейнер. Теперь вам, конечно, ясно, почему вас вызвали сюда. Уиллис сейчас расследует просачивание наркотиков в Сингапуре, иначе мы послали бы в Пуэрто-Фуэго его. - Уиллис был сотрудником службы безопасности Трансокеанских линий. - Вы видите, что всплыли весьма уязвимые свидетельские показания. Мы не можем возобновить расследование Министерства авиации лишь затем, чтобы добавить к его результатам этот последний и очень странный пункт. И мы не можем начать официальные поиски Линдстрома, так как не рассчитываем на ощутимую помощь от полиции Агуадора: после того как президент Икаса захватил власть, отношения между Англией и этим государством стали весьма натянутыми. - Гейтс посмотрел вдоль стола. На сей раз он встречался взглядом с каждым из сидевших за ним директоров и советников. - Поэтому мы решили послать туда нашего собственного представителя, который попытается выяснить, соответствует ли действительности сведения о том, что капитан Линдстром все еще жив и находится в Пуэрто-Фуэго, а если это так, то что же случилось с его самолетом и полной загрузкой в девяносто девять человек - пассажиров и экипажем. Рейнер видел, к чему все клонится, и глубоко сожалел, что не может ответить резким отказом. Экваториальный город Пуэрто-Фуэго - это было лишь другое наименование земного ада. - Рейнер, вы прожили в Агуадоре восемнадцать месяцев... - В твердом голосе появились уговаривающие нотки. - Вы хорошо знаете страну, даже лучше, чем Уиллис. Вы свободно говорите по-испански, и так же безошибочно, как и Марш, узнаете капитана Линдстрома, если увидите его... - Последовала пауза. - Да, сэр. - Я сознаю, что прошу вас выполнить необычное поручение. - Рейнер отметил, что Гейтс говорит не "мы", а "я". Иными словами, он включен в персональную команду президента Т.О.А. Это и пряник, и кнут. Пронизывающий январский дождь полосовал окна. Где-то вдали мурлыкала система вентиляции. Голос у нее был таким же мягким, как и у президента. - Я понимаю, что нам нелегко будет заменить вас в качестве руководителя лондонского отделения даже на короткое время. Но я надеюсь, что вы поможете мне. Это была обычная процедура ласковой покупки. Рейнер услышал собственный голос, говорящий: "Я сделаю все, что смогу, сэр", и понял, что уже через несколько часов расстанется с этим холодным зимним дождем, а потом будет мечтать о нем, как заблудившийся в пустыне о стакане воды. Теперь мир был синим, и солнце ослепительно сияло на металле крыльев. Он погасил сигарету, встал и прошел в носовую часть. Пилоты подняли на него глаза. -Капитан Мэйхью, вам дали инструкции? - спросил он. - Да, сэр. Повторить прибрежный маршрут подхода, сделанный Линдстромом два года назад. - Он посмотрел в полетный лист. - Еще две минуты. Не хотите сесть, мистер Рейнер? Штурман развернул запасное поворотное кресло, и Рейнер уселся в него, не отрывая глаз от прозрачной полусферы блистера. - Подходим, сэр. Бортрадист вызвал башню Сан-Доминго и начал передавать их координаты: - "Остров-5", у меня один-семь на два-один-ноль-ноль футов. "Остров-6" прошел примерно на два-четыре. Рейнер сидел, напряженно выпрямившись, и слушал обмен сигналами между самолетом и башней Сан-Доминго, транслировавшийся через "Остров-6". Теперь они были на приводе прибрежной GLX-станции и получали пеленг на заход. Сан-Доминго передал: - Проверьте GLX на QNH девять-девять-ноль. Прием. Сразу же последовал ответ. Он был точно таким же, как и последняя передача Линдстрома, слово в слово: - GLX на QNH девять-девять-ноль. Конец связи. Пилот оглянулся на Рейнера. Тот кивнул, наклонясь на чуть подрагивавшем кресле, и вгляделся сквозь слой плексигласа. Синева была яркой и однородной. В семидесяти милях берег еще совсем не был виден; не появилось даже намека на полосу тумана, образующуюся там, где море встречается с землей. Но она вот-вот должна была появиться. Тогда именно здесь все и произошло. Вне поля зрения земли. Груда могучих машин... пятнышко, одиноко проплывшее в синей пустыне. Оно исчезло и больше не появилось. - Привет, Сан-Домингo... Проверили GLX на QNH девять-девять-ноль... Это был тот сигнал, который капитан Линдстром так и не послал. Именно здесь прервался заход на посадку. Рейнер чувствовал, как его тело на откидном кресле становится все легче - самолет увеличил скорость снижения. Он находился на курсе, шел точно по графику, и все системы работали нормально. Во время снижения он задал вопрос командиру: - Вам когда-нибудь случалось видеть берег с того пункта, где вы проверяли GLX? - Дважды, в прошлом году, при видимости миллион на миллион и необычном освещении после урагана и ливня. Мы даже разглядели гряду вулканов. - А внизу? Как выглядело море? - Только ослепительный свет. Это было примерно в полдень, оба раза. Рейнер кивнул. Так и должно было быть. На экваторе лучи солнца, находящегося в зените, падают почти вертикально, и поверхность моря непрозрачна. - Спасибо. Синеву пересекла тонкая пепельная линия. Берег. Сначала чуть заметная, она постепенно темнела и вскоре разделилась на детали. Появился городок Пуэрто-Фуэго; красные, белые и зеленые пятна преображались в крыши, стены и бульвары. Самолет тяжело снижался, по плоскостям и корпусу пробегали волны вибрации. Бортрадист вновь связался с башней Сан-Доминго, и действия командира стали четче. - Повторите процедуру, пожалуйста. Рейнер думал. "Глэмис кастл" мог погибнуть только от внутреннего взрыва. Никаких вариантов. Что-то уничтожило антенну или убило экипаж. Может быть, и то и другое вместе. После внезапного прекращения подачи топлива, начала пожара и даже после остановки двигателей оставалось вполне достаточно времени, чтобы передать по радио сигналы бедствия. - Повторяю: никаких задержек не ожидается. Полоса девять. У земли полное безветрие. Видимость пять миль. Облако две восьмерки в трех тысячах футов. Дополнение: касание с превышением тридцать два фута. Сообщите вашу высоту, пожалуйста. Конец связи. По мере того как давление в кабине повышалось, звук от радио и вибрации становился все слабее; мягкие иглы уперлись в барабанные перепонки. Но рыбаки в лодках услышали бы взрыв и сообщили о нем. Позади города, к востоку, расстилалось бледно-зеленое пространство тропического леса, рассеченное серо-стальной нитью реки Ксапури. Непосредственно к востоку от Пуэрто-Фуэго на фоне серо-коричневой и буро-зеленой растительности саванны выделялось грязно-белое пятно соленого озера. Над ландшафтом уже угадывалось знойное марево, оно становилось все заметнее. - На луче WILS; удаление две тысячи. Нет, взрыв исключается. Его услышали бы и сообщили. Никакая авария не происходит мгновенно. Времени вполне хватило бы для того, чтобы передать по крайней мере один сигнал. Исключается. Внезапное и полное разрушение повлекло бы за собой взрыв топлива в воздухе, на поверхности моря или земли. Исключается. А прежде всего исключается история бортпроводника - того, который видел Линдстрома. В баре. Насколько Марш был пьян? - Начинайте стандартный разворот один-пять-ноль-ноль футов. Фланги за солевым пятном и саванной замыкали вулканы - нерушимый строй из семнадцати кратеров, в который врезались долины. С вершины Катачунги стекала длинная лента темного дыма; она разворачивалась по склонам, через каньоны и плато на север, туда, где вулканическая лава некогда запрудила реку и образовала водопад. - Добро к конечному этапу захода на посадку. Доложите показания альтиметра. - На альтиметре один-два-ноль-ноль футов. Знойное марево волнами текло над соленым озером, пересохшей проселочной дорогой и первыми зданиями столицы; от стекла и металла в небо устремлялись бесчисленные солнечные зайчики. Мягкие иглы все сильней давили на барабанные перепонки. Вибрация ослабела. Под блистером промелькнула отмель, усеянная машинами и людьми, которые удлиняли взлетно-посадочную полосу, линии знаков и антенны радаров. - Посадка разрешена. У земли полное безветрие. Жара уже просачивалась в кабину. - Роджер. Связь кончаю. Когда колеса коснулись посадочной полосы и самолет содрогнулся, Рейнер понял, что ему не следовало прилетать сюда. Марш наверняка был пьян, а Линдстром - мертв. Спустившись до середины трапа, он пошатнулся от ударившей по всему телу жары. Это был Сан-Доминго, куда местные богачи приезжали в поисках прохлады. Вой реактивных двигателей замирал, и сквозь боль в ушах стали прорываться голоса. От ослепительного света удалось укрыться в здании аэропорта. Зеленое стекло делало его похожим на аквариум. На огромном портрете под главными часами теперь было изображено другое лицо: это был президент Хосе-Мария Икаса. Эль президенте. Неплохое лицо; не столь вялое, как обычно бывает у безнадежно испорченных детей, на которых так часто походят многие диктаторы. А у этого в глазах был даже какой-то намек на мягкость, хотя, вероятнее, это была просто игра освещения. Ведь эль президенте с изменниками из тайной полиции, четырьмя сотнями громил, вооруженных штыками и гранатами, разгромил Дом Правительства и приказал немедленно казнить президента Майя и пятнадцать членов его политического штаба. Расстрельные команды продолжали вовсю трудиться еще в течение нескольких месяцев после успешного coup d'tat [*]. Рейнер зарегистрировался в офисе T.O.A. и обнаружил, что до вылета самолета местной линии в Пуэрто-Фуэго остается еще два часа. Чтобы время не пропадало даром, он отправился в столицу просмотреть архивы "Эль Диаро", ежедневной газеты Сан-Доминго. Оттуда он вышел с несколькими дюжинами фотографий людей, которые, как сообщалось, пропали во время рейса 696. Гидросамолет местной линии оторвался от поверхности озера Асуль и доставил его в гавань Пуэрто-Фуэго перед самым заходом солнца, когда город был все еще раскален от дневной жары, а горячий воздух был неподвижен. Дым из труб землечерпалки и нескольких судов висел густыми влажными клубами среди судовых мачт, и с катера, доставившего Рейнера к причалу, казалось, будто весь город поражен чумой. На вогнутом песчаном пляже виднелось несколько рыбаков, готовивших снасти для ночного лова. Кроме их движений - настолько замедленных и вялых, что казалось, будто они находятся под водой - на причалах и волноломах не было никаких признаков жизни. Человеческие фигуры были неподвижны. Сложив под головами темные руки, они предавались снам, навеянным марихуаной. Пройдя мимо этих людей, Рейнер сразу уловил запах наркотика, а с ним вернулись ощущение жары, вони и чувство, которое он испытывал на протяжении всех восемнадцати месяцев, проведенных в этой ужасной стране, куда надеялся никогда не возвращаться. Моя собственная глупость, в который раз сказал он себе. Как дурак, выпалил "да, сэр" и согласился выполнять это дурацкое поручение. Прежде чем на город опустилась темнота и на освещенных улицах пробудилась жизнь, индеец-носильщик проводил Рейнера в пансион, затерявшийся среди небоскребов портового квартала совсем неподалеку от того места, где на скверно отпечатанном плане был обозначен бар Вентуры. Постояв десять минут под струйкой ржаво-коричневой воды, именовавшейся здесь душем, дважды проверив москитную сетку на окне и полог над кроватью, Рейнер включил верхний свет и разложил на столе фотографии из архивов "Эль Диаро" и пакет, привезенный с собой из Лондона. Из сорока двух фотографий, которые удалось найти, пятнадцать изображали Линдстрома. Это были те самые снимки, которые предъявлялись Маршу для опознания. Из оставшихся на пяти был экипаж "Глэмис кастла". Было много агуадорских граждан, а также британских, французских, испанских, американских и перуанских пассажиров. На борту была лишь одна ОВП - Очень Важная Персона - Плэтт-Феллоуз из британского министерства иностранных дел. И шестеро детей. Сидя в тихой комнате, высоко над жизнью, пробудившейся с наступлением темноты, над звуками голосов и автомобильного движения на Авенида-дель-Мар, он в резком ярком свете висевшей под потолком лампы принялся изучать лица погибших. ГЛАВА 2 По мере того как он поднимался взбегающими в гору переулками и карабкался по крутым лестницам, удаляясь от гавани, шум уличного движения, доносившийся с больших улиц, становился все слабее. Через некоторое время его сменил гул голосов из бара. Огромные ярко-голубые звезды, казалось, висели прямо над крышами. Можно было поднять руку и собирать их. На лестницах смердел невидимый в темноте мусор и слышалось непрестанное жужжание мух. Около входа в бар друг на друге лежали три человеческих тела - эти люди были одурманены наркотиком, который каждый мог найти в любом порту на этом побережье за сущие гроши. Один лежал на спине, его широко открытые глаза смотрели на звезды, не видя их, а в судорожно сжатых пальцах был зажат смятый лотерейный билет - его доля в общемировой мечте. Рейнер вошел в бар, спросил перно и сел в конце длинной дымной комнаты. Отсюда он мог видеть входящих прежде, чем кто-нибудь из них заметил бы его самого. Это было важно. Исходя из того, что Линдстром на самом деле жив (а Рейнер хотел закончить эту игру по всем правилам, и лишь потом, утром, отправить телеграмму, испрашивая разрешения вернуться домой), не следовало давать ему возможность увидеть Рейнера первым. Судя по описанию Марша, перно с водой ему смешивал сам Вентура. Толстый испанец с нежным взглядом следил за тем, как прозрачный напиток, соединяясь с водой, становится молочно-мутным; в желтом свете облепленных москитами ламп стакан казался жемчужным. - Дорогой перно, сеньор. Импорт. - Это мой единственный недостаток, - по-испански отозвался Рейнер. - Хороший недостаток. - Вентура гордился знанием английского. - Бывают и хуже. Рейнер не сказал ни слова по-английски с того самого момента, как месяц назад сошел с борта гидроплана. Днем он носил темные солнечные очки и готов был поставить тысячу против одного, что Линдстром (если он вдруг окажется жив), при случайной встрече на улице не узнает его. Темные очки были лучше, чем борода: на девять десятых лицо узнается по глазам. Также он позволил появиться на лице тени щетины. Борода изменила бы только внешность, а щетина изменила характер: аккуратный человек превратился в лентяя, а англичанин - в представителя романской расы. В течение месяца он не приближался к бару Вентуры, так как Марш сказал, что Линдстром скрылся, едва он окликнул его. Прежде чем показаться там, ему нужно было время для проверки. В то время дня, когда можно было появляться в городе, не привлекая к себе внимания, Рейнер ходил по улицам, прибрежным трущобам и рыбацким лачугам на пляже за городом; он разговаривал с испанцами и индейцами с побережья, неграми, мулатами, креолами, метисами и немногочисленными белыми: американцами, англичанами, канадцами, французами, занимавшимися рыбной ловлей, выходившими в море на лодках или бродившими, словно выполняя обет, по пляжу, буквально просеивая песок в поисках любого сокровища, которое можно было бы обменять на крошку съестного или сигарету с марихуаной. Рейнер задавал вопросы и двигался дальше, как только становилось ясно, что он снова тянет пустышку. Он не проявлял настойчивости в расспросах, опасаясь пробудить их любопытство. Таким образом ему удалось узнать в общем-то немало: в Пуэрто-Фуэго очень немногие вообще слышали об упавшем в море самолете, поскольку это произошло в Сан-Доминго, а Сан-Доминго находился на расстоянии пятидесяти миль - на противоположном краю света. Он узнал, что два года назад на берег выносило только те мертвые тела, которые каким-то образом остались не замеченными акулами. Впрочем, так было и во все прочие годы. Но он ничего не узнал о Линдстроме. Ночами он сидел один в разных кафе, разглядывая проходивших по тротуарам, и ни разу ему не попалось в толпе одно из тех лиц, что были на сорока двух фотографиях, которые он изучал еженощно перед сном, раскладывая на столе под лампой жуткий пасьянс. А сейчас он потягивал свой перно и рассматривал людей, входивших в заведение. Бар был переполнен; большинство посетителей составляли рыбаки из порта. Среди синих хлопчатобумажных рубашек выделялись красные пончо индейцев и ослепительно белые полотняные одежды негров. Сегодня был большой базарный день - следовательно, ночь отводилась для пьянства. Старик со сморщенным лицом новорожденного младенца очень нетвердо держался на ногах, периодически сползал на пол, с усилием поднимался и принимался шарить в воздухе в поисках своих компаньонов. Те вручали ему стакан, наливали очередную дозу выпивки и снова принимались петь, предоставляя старику возможность вновь усесться на пол. - Он празднует, сеньор, - объяснил Вентура. - Прошлой ночью поймал очень большую меч-рыбу. Десять песальдос. Пять сотен фунтов веса. Очень счастлив. Рейнер потягивал свой перно. - Очень счастлив. Вентуре, похоже, сделалось легче. Как правило, чужакам, особенно англичанам, не доставляло удовольствия видеть здесь пьяных; они уходили и больше не появлялись. - Англичанин, - сказал Вентура. Рейнер снова посмотрел на иссохшее лицо пьяного. Оно напоминало цветом кожуру спелого грецкого ореха, а его обладатель срывающимся голосом без намека на мелодию пытался петь старинную песню о девушке из Памплоны, которую бросили на рога быку. Он ничем не напоминал англичанина. - В самом деле? - спросил Рейнер. Вентура покачал огромной головой, заросшей гривой иссиня-черных волос. - Вы, сеньор. Вы англичанин. - О! - Он заметил человека, вошедшего в бар. - Я бывал во многих странах. Рейнер не отрывал глаз от вошедшего. Это был не Линдстром. Все эти недели он искал гладко выбритого Линдстрома; впрочем, бородатого Линдстрома он искал тоже. После того как Марш напугал пилота, тот вполне мог сбрить бороду, чтобы затруднить поиски. Человек, пробиравшийся в глубину зала, был приземист, с квадратной головой. Благородный лоб пересекал ужасный шрам. Один рукав его белой шелковой рубашки был заколот булавкой выше локтя. Он на мгновение остановился и внимательно посмотрел на пол, на рыбака, который больше не пел, а спал с громким храпом, в то время как друзья старика заняли круговую оборону, чтобы на него никто не наступил. Человек твердо стоял на ногах. Рейнер подумал, что рука весила немало, и незнакомцу пришлось немало потрудиться, чтобы восстановить равновесие. В подготовительной школе, где он когда-то учился, был тренер по боксу, который выходил на спарринги, держа правую руку за спиной, чтобы даже малыши чувствовали, что у них есть шанс на победу. То же впечатление производил и этот человек: отсутствующая рука подчеркивала неявную силу. Где другим в борьбе за жизнь требовалось две крепких руки, ему было достаточно одной. Ты - один из малышей, так что бой будет справедливым. - Луис! - воскликнул Вентура. Сверкая золотозубой улыбкой, он выбежал из-за стойки, чтобы приветствовать вновь прибывшего, и положил руку ему на плечи. Луис тем временем лениво осматривался, столь же равнодушно, как человек, вернувшийся домой, не замечая, глядит на собаку, которая радостно прыгает вокруг долго отсутствовавшего хозяина. - Тебя очень давно не было, Луис! Человек шагнул к Рейнеру, видимо, желая разглядеть его поближе. Он уже осмотрел всех остальных присутствующих, а теперь желал изучить незнакомца. - Тебя не было десять лет! - выкрикнул Вентура, поспешно доставая бутылку белого венесуэльского рома. - Месяц, - поправил человек, глядя на Рейнера ничего не выражающими карими глазами. - Как дела у Пепито? Как дела у твоего сына, Луис? - Бармен наливал ром в высокий стакан, наполовину заполненный мелко наколотым льдом, пока спиртное не полилось через край. - Я не видел моего сына. - Луис отвел взгляд от Рейнера и прислушался к женскому голосу, отметив про себя, что это была вошедшая после него проститутка. Теперь он смотрел на Вентуру, который торопливо рассказывал Рейнеру по-испански: - Его сын находится в тюрьме, но президент собирается вскоре выпустить его на свободу, потому что все политические заключенные должны получить амнистию. Это знак президентского великодушия по отношению к его прежним врагам! - Он толкнул стакан с ромом через стойку. Луис остановил его в дюйме от края, а Вентура ловко вытер пролитое. Луис пил, проглатывая ледяные кубики. - Они никогда не освободят его. - Нет же, конечно, они его выпустят! - Они выпустят его, когда посадят президента. Если, конечно, оба проживут достаточно долго. - Сколько лет вашему сыну? - спросил по-испански Рейнер. Луис отпил еще глоток и без выражения посмотрел на него. - Вы живете в Испании? - Нет. - У вас кастильский акцент. - Небольшой. - Ему девятнадцать лет. - Не слишком ли он молод для того, чтобы быть врагом президента? - Он вместе с несколькими студентами пытался взорвать феррокарриль - в знак протеста. Если вы не из Испании, то скажите, откуда. - Луис перешел на английский, свободно используя американские обороты. - Я приехал половить рыбу, - ответил Рейнер, отхлебнув перно. - Акул? - Да. Луис глядел на него своим пристальным, без вызова, невыразительным взглядом. Возможно, он даже думал о чем-то постороннем или прислушивался к резкому хохоту проститутки в дальнем углу зала. В этот момент земля под ногами задрожала, а Вентура негромко воскликнул: - Ay de mi[*]! Пол ритмично трясся, и через считанные секунды гомон стих. Люди замолчали, зато зазвенели стаканы и бутылки на полках - вибрация охватила весь зал. Потом начали хлопать двери. Лампы закачались, словно от порывов ветра, хотя воздух был неподвижен. Люди стояли, пряча друг от друга глаза, делая вид, что продолжают пить, а под ногами у них пробегали длинные ритмичные сотрясения. Пыль, как клубы дыма, поднималась из щелей между досками пола, а огромная тень Вентуры, отбрасываемая одной из раскачивающихся ламп, исполняла призрачный медвежий танец на стене. Вентура ни на кого не смотрел. Он стоял опустив глаза, на его лице сверкали крупные капли пота. Он был похож на ребенка, покорно дожидающегося порки. Тени продолжали метаться по залу. Вдруг со стойки упал стакан и разбился с неожиданно громким звуком. Вентура закрыл глаза, словно ему нанесли первый удар. Пьяный рыбак, поймавший огромную рыбу-меч, стонал во сне, но друзья больше не обращали на него внимания; они стояли совершенно неподвижно, будто боялись, что малейшее движение, добавившееся к этой ужасной дрожи, приведет ее в такую ярость, что она разрушит здание и уничтожит их всех. В почти полной тишине москиты, кружась вокруг ламп, пели свою тонкую песню. Их тучи качались взад и вперед вместе с размахом ламп, а дымные тени окутывали голову танцующего медведя. Откуда-то издалека донеслось подобие музыки: чуть слышный голос, дергаясь в расхлябанном ритме, пел "Сонни-бой". Прошло довольно много времени, прежде чем земная дрожь ослабела и стаканы на полках снова утихли; постепенно лампы перестали раскачиваться; заговорил сначала один человек, затем другой, пока шум вновь не достиг прежнего уровня. Все потянулись к стойке с пустыми стаканами, крича Вентуре, что если он собирается стоять там, как раскаявшаяся шлюха, до самого Судного Дня, то все его посетители умрут от жажды. - Да будет воля Божья! - воскликнул Вентура. В его глазах все еще сохранялось выражение ужаса, вызванное подземными толчками. Он начал торопливо разливать спиртное в протянутые стаканы. - В этом сезоне - каждую ночь, примерно в одно и то же время, - сказал Луис Рейнеру по-английски и допил последний глоток рома. Рейнер кивнул. Эти толчки ему приходилось часто ощущать в Сан-Доминго, но там они были слабее, так как место здесь было выше, а скала гораздо массивнее. Луис поставил пустой стакан на стойку, сказал "еще увидимся" и направился через длинный зал к дверям, кивая знакомым, которые окликали его до тех пор, пока он не скрылся за дверью. Это была не просто вежливая формула прощания, а констатация. Но он ошибся, подумал Рейнер. За четыре недели упорного поиска он так и не смог взять след. Линдстром был скелетом; он находился в семидесяти милях отсюда, в нескольких десятках или сотен фатомов[*] под поверхностью кишащей акулами воды. Можно было приходить сюда каждый вечер и вслушиваться в обрывки случайных разговоров незнакомцев, чтобы каждый раз убеждаться в том, что они не имеют никакого отношения к его делам. Марш ошибся. Он вышел из бара вскоре после своего собеседника и по не остывшим от дневного зноя улицам спустился на длинный, ярко освещенный проспект, тянувшийся вдоль берега. Елисейские поля Пуэрто-Фуэго, Авенида-дель-Мар. Здесь было прохладнее, тротуары были столь же широки, как и проезжая часть, и здесь можно было в этот поздний час спокойно пройтись в одиночестве и подумать. Он уже ощущал облегчение от того, что скоро уедет отсюда. По проезжей части все еще проносились машины, и он держался поближе к домам и созвездиям ярких витрин, предпочитая жар, который отдавали нагревшиеся за день камни, волнам выхлопных газов. В конце Авениды-дель-Мар находилось бюро Западного телеграфа, и он совершенно сознательно шел в том направлении: там круглосуточно принимали зарубежные телеграммы. Он пошлет простой текст: "Никаких успехов. Прошу разрешения вернуться". У обочины стоял спортивный "мерседес" цвета слоновой кости. К нему направлялась женщина, только что вышедшая из ближнего дома. Она торопливо прошла под деревьями, которые почти не затеняли яркого света высоких фонарей. Рейнер, отступивший в сторону, пропуская женщину, увидел ее лицо так же ясно, как будто перед ним внезапно возникла одна из сорока двух фотографий, и понял, что так и не отправит телеграмму. ГЛАВА 3 Мозес Гайавата сидел возле лодки и смотрел, как над вулканическим хребтом восходит солнце. При виде этого зрелища он забыл обо всем на свете; их теперь осталось только двое - он и солнце. Это было даже красивее, чем алтарь собора Сан-Доминго, который он помнил до сих пор. Мать взяла его туда давным-давно, когда он был еще слишком мал для того, чтобы понять, что это церковь; он увидел алтарь в потоке солнечных лучей и закричал при виде этой красоты, хотя по малолетству еще не знал, что такое красота. Его восхищало множество вещей: святыни, восходы и заходы солнца, алые вспышки на вершине Катачунги, его священник и Эль Анджело. Он сидел голышом на песке, глядя на большой солнечный шар, пока глаза не заполнились слезами и взгляд пришлось отвести. По песку шел человек с пальмовой веткой в руке, чтобы отгонять мух. Раздался гулкий голос Эль Анджело: - Гайамо! Одевайся! Будь готов! - Капитан! - Он принялся торопливо натягивать джинсы. День начался. Никто в Пуэрто-Фуэго никогда не заплывал на своей лодке так далеко в океан, как Эль Анджело, когда у того было подходящее настроение. В этом не было никакой необходимости: вы могли найти акулу длиной в двадцать футов в пяти милях от берега, не уменьшая свой заработок расходом дизельного топлива. В пяти милях от берега можно рассчитывать на помощь других судов, если придется встретиться с морским дьяволом - гигантским скатом мантой - или получить пробоину в обшивке, или, допустим, если пойманная рыба тяжело ранит неосторожного рыбака. Но Эль Анджело изредка уходил и на пятьдесят и на сто миль; бывало, что его считали погибшим. Однажды его подхватил шторм, унес за горизонт, и он потерял из виду землю. Вернувшись, он был весел как пират, прибывший домой с богатым призом. - Он идет в море, потому что должен; он идет, чтобы быть наедине с морем и небом. Так он исцеляется, - сказал Пуйо. Только дважды Мозес Гайавата был с капитаном далеко в океане, и сегодня он был неспокоен; он не стремился остаться наедине с морем и небом, хотя те были прекрасны. Он слышал много рассказов о меч-рыбах, которые собираются в стаи, нападают на лодки и пробивают обшивку, о глубоководном осьминоге, который иногда поднимается на поверхность из своей пещеры, расположенной на глубине в пятьсот фатомов, и хватает как раз такие небольшие лодки, о манте, чьи черные как ночь крылья достигают в размахе тридцати футов; эти были страшнее всех. Но Эль Анджело - самый мудрый и самый сильный из мужчин в Пуэрто; с этим капитаном можно ничего не бояться даже здесь, посреди пустынных вод под пустынным небом. "С Эль Анджело я в безопасности", - повторил про себе Гайамо и наконец немного успокоился. Они четыре часа шли под парусами прочь от земли и теперь дрейфовали, волоча за собой приманки и опустив за борт бычью ногу; кровь от нее расплывалась в прозрачной, как стекло, воде. Они съели небольшую зеленую рыбку, которую поймали во время перехода. Теперь Эль Анджело пошел в рубку, поспать часок; Гайамо остался на вахте и сидел под тентом. Время от времени он заглядывал в люк и видел капитана. Его скрытое в тени лицо с белой бородой напомнило Гайамо лицо Бога, которое он видел на потолках церквей. Мозес закрыл глаза, поскольку полуденное солнце светило ослепительно, и - как он понял, открыв их - заснул в тени, ибо яркий свет солнца больше не заливал море. Небо стало серым, как лист металла, а огромное пятно крови от бычьей ноги окрасило поверхность воды в бледно-розовый цвет. Он вскочил. Судя по тени от мачты, время еще не перевалило далеко за полдень. Над океаном навис туман, как это бывает перед штормом, и Гайамо было страшно, но еще больше он боялся пробуждения Эль Анджело, на которого Бог наслал сон. Он сел и уставился в воду. Несмотря на приманку, которая волочилась за лодкой, и бычью ногу, чья кровь теперь растеклась на пол-океана, поблизости не было и намека на акул, даже здесь, где он видел на несколько фатомов вглубь. Он никогда не видел более прозрачной воды. Она стала такой из-за изменений, происшедших в небе: яркий свет солнца, покрывавший поверхность воды горячим серебряным блеском, потускнел, и можно было открыть глаза, не опасаясь ослепнуть. Ничто нигде не двигалось. Небо было прикреплено к морю медной полосой, которая окружала мир воды. Даже летучая рыба не волновала воду, и поверхность океана была похожа на огромный лист стекла. И тут Гайамо увидел чудо. Он попытался вскрикнуть, но не сумел. Он даже не повернул головы, чтобы взглянуть на лицо Бога через люк рубки, так как не мог оторвать глаз от чуда - креста, находившегося глубоко, глубоко в море. Он смотрел, и его тело тряслось, как в лихорадке. Море было бледным и чистым, цвета опала, и в бледной прозрачной воде темнел крест. Он смотрел, пока из его глаз не побежали слезы, а сердце не заколотилось. - Капитан! Капитан! - послышался голос между морем и небом. Это был собственный голос Гайамо, и когда капитан услышал его, то вышел из надстройки; его глаза были ясными, будто он вовсе не спал. - Капитан... Смотри. Смотри... Эль Анджело встал, расставив ноги, уперся руками в колени, выставил свою окладистую бороду и принялся вглядываться в воду. Гайамо тоже вновь разглядывал знамение. Если капитан увидит то же, что и он сам, то станет причастным к чуду, а значит освободит его от части опасений. Невидимое движение воды размывало грани темного видения, но его форма оставалась неизменной. - Я ничего не вижу, - сказал Эль Анджело. - Там, капитан... Там. Это крест! - Ничего не вижу, - повторил Эль Анджело и отвернулся. - Это игра освещения. - Его лицо было спокойно, и он, казалось, совсем не сердился из-за того, что Гайамо пытался показать ему что-то, чего на самом деле там не было. Вид у него был совсем не заинтересованный. Мальчик посмотрел на капитана - тот включил эхолот и измерял глубину, как он делал во время каждого их выхода в море, чтобы потом нанести несколько цифр на большую карту, висевшую на стене его лачуги. Затем он поднял глаза к бледной капле солнца, просвечивавшей сквозь туманную пелену, проверил компас и сказал: - Пора двигаться. Он приказал Гайамо запустить двигатель и установить его обороты ровно на три четверти. Они пойдут курсом десять градусов к северу от чистого востока, сказал он, держа прямо на Пуэрто-Фуэго. После этого они отрезали от борта обескровленную бычью ногу, и суденышко легло на курс. Эль Анджело посмотрел на установленный в рубке небольшой медный хронометр и сделал на листе бумаги приписку около показателей эхолота. О том, что видел Мозес Гайавата, он заговорил только однажды. - Не говори об этом никому. Никому. Этой истории никто не поверит, а над тобой начнут смеяться. Гайамо сказал, что никому не расскажет. Он сидел в носу, проникнутый благоговейным воспоминанием об увиденном чуде. Но все же видел он его или нет? Эль Анджело сказал, что там ничего не было. Эль Анджело был почти Богом. Следовательно, Гайамо ничего не видел. Это был сон, и он никому не скажет о нем. ГЛАВА 4 Гнев, охвативший Рейнера, заставил его отбросить предосторожности и отказаться от первоначального тщательно продуманного плана. Впервые он ощутил это чувство наутро после того, как ночью увидел женщину в светлом "мерседесе", и сам удивился своей ярости. Когда он брился, его рука дрожала. Потому что в том самолете летели девяносто три пассажира, и то, что все они могли бы выжить после какого-либо несчастного случая, находилось за пределами вероятности. Он не мог вообразить никаких обстоятельств, при которых столько людей осталось бы в живых и об этом не узнал никто во внешнем мире. Рейнер отметил про себя, что инстинктивно употребил слово "внешний". Что бы ни случилось два года назад с лайнером No 10 над Тихим океаном, это происшествие осталось никому неведомым, попало в черную дыру, область скрытого от людских умов. Предположим, думал он, глядя в зеркало на свои сердитые глаза и застывающую на лице пену, предположим, что у каждого из нас есть по крайней мере десять близких людей: родители, дети, друзья; десять человек, которых хотя бы на какое-то время потрясет известие о нашей смерти. Девяносто три пассажира да шесть членов экипажа; считай, сотня. Значит, после того происшествия над океаном тысяча человек погрузилась в печаль. Он сам видел некоторых из них в аэропорту Сан-Доминго, когда объявили, что самолет опаздывает. Несчастный случай пережили двое. Поскольку Рейнер был уверен, что женщина фигурировала на его фотографиях, он тут же перестал сомневаться в истинности свидетельства стюарда Марша. Женщина и пилот выжили. Как они смели держать подробности происшествия в тайне? Рейнер снова взялся за бритье и с трудом закончил его: от волнения стянуло кожу на лице. Он с отвращением проводил взглядом уходившую в слив розовую от крови пену. Тем временем его гнев сменился глубоким и целеустремленным раздумьем. Но несущееся во весь опор воображение затуманивало разум. Большинство пассажиров было незнакомо друг с другом. Они никогда не встречались прежде... или встречались, хотя бы мимоходом? На обороте сорока двух фотографий были написаны имена. Скотт, Уоринг, Браун, Фуайе, Ибарра, Делано... Случалось ли мистеру Дж. Г. Скотту когда-нибудь завтракать в том же самом ресторане на Оксфорд-стрит, где завтракала и мисс Алиса Уоринг; встречались ли, хоть раз, случайно, их взгляды над столиками, чтобы без всякого интереса разойтись со следующим взмахом ресниц? Приходилось ли мистеру Клайву Брауну останавливать проезжающее такси на Белгрэйв-сквер или на Плас де ла Конкорд, оставляя мсье Жоржа Фуайе ожидать на тротуаре следующего? Насколько часто перекрещивались жизненные пути этих людей, так, что они сами и не знали об этом, до того, как однажды им пришлось занять места в удобных поролоновых креслах авиалайнера No 10 и отправиться в рассчитанный по минутам рейс в точку Тихого океана, известную по координатам 14' южной широты и 829' западной долготы? Чтобы наблюдать там друг друга, ввергнутых в состояние нарастающей тревоги и ужаса, чтобы видеть, как незнакомые люди, охваченные муками боли и смерти, сбрасывают с себя скорлупу цивилизации, превращаются в животных и, забыв об условностях, сражаются за жизнь; а, возможно, в противовес этому, жертвенно прийти на помощь незнакомцу, чей взгляд когда-то, единожды в жизни, он всего лишь случайно перехватил над рядом накрытых столиков забытого ресторана в городе, оставшемся в пяти тысячах миль от места нынешней встречи? Если у этих событий был какой-то единый шаблон, подумал Рейнер, то можно сказать, что почти сотня людей собралась вместе, чтобы объединить главный момент истины в своей жизни: смерть. И если некоторым из них, как женщине и пилоту, удалось избежать ее - значит, в этом городе на Тихоокеанском побережье оказался самый необычный клуб в мире. Он был закрытым, новых членов туда не принимали, а единственным правилом было соблюдение молчания. Рейнер оделся и вышел из гостиницы. К удивлению обслуживающего персонала, Рейнер перебрался сюда из пансиона поздней ночью. Отсюда лучше был виден город, порт и полуостров, протянувшийся на две мили в залив. На полуострове находились самые роскошные дома во всем Пуэрто, построенные много лет назад еще руководителями испанских колониальных властей вдоль специально проложенного шоссе на затененной полоске земли. Именно по этому шоссе умчался "мерседес" цвета слоновой кости, бледное пятнышко над темной водой гавани. Он провожал его взглядом, пока машина не скрылась за темным пологом банановых листьев. Гостиница "Мирафлорес" была расположена выше, чем маленький пансион. С ее веранды лучше было наблюдать. Но сейчас Рейнер, преодолевая усиливающуюся с каждой минутой жару, карабкался вверх по лестницам, направляясь к бару Вентуры. Гнев и потребность в действии заставили отказаться от прежней осторожной тактики окольных расспросов и незаметного наблюдения. Насколько возможно, он будет действовать в открытую. Несмотря на обжигающий зной и ослепительно белые камни, он почувствовал облегчение от этого решения, как будто оно остудило ему голову. Был еще один первостепенный вопрос, возникший уже из его раздумий о "закрытом клубе". Знают ли женщина и пилот о существовании друг друга? Или клуб действительно настолько закрыт, что даже его члены незнакомы между собой? На оборотах ее фотографий (а их было три, все из разных источников) было написано "м-ль Жизель Видаль". Больше он о ней не знал ничего. Вентура пытался починить вазу - одну из тех дешевых пестрых индейских поделок, которые продаются на всех местных рынках. Она, по его словам, упала от толчков неделю назад. Бар был открыт, но единственным посетителем был торговец резными фигурками из дерева слоновой пальмы, да и тот сидел на земле в углу, прикрыв лицо широкополой соломенной шляпой. Рейнер не мог угадать, что его сломило - виски или марихуана, да и не задавался этим вопросом. Он следил за Вентурой, который просматривал фотографии. Из гавани отчетливо доносился скрежет землечерпалки. Вентура возмущенно отмахнулся от мух сплетенной из экзотической (для европейца) травы мухобойкой. - Я не знаю этого человека, - сказал он по-английски и беспомощно поглядел на Рейнера. - Она упала вот так, - он звучно шлепнул мухобойкой по стойке, - как бомба. - Жидкий от жары клей сочился из-под крышки тюбика. - Теперь это просто мозаика-головоломка. - Он безнадежно пошевелил ручищей груду осколков. - А этого? - спросил Рейнер, вытаскивая фотографию из середины пачки. Вчера вечером он потратил десять минут на то, чтобы подрисовать шариковой ручкой бороду к этому лицу. - Этого, с бородой? - Он говорил по-испански, чтобы Вентура не мог потом сказать, что неправильно понял его. - Я не видеть этот человек никогда, сеньор. Вы хотите выпить? Есть перно. Я помню - перно и холод. - Он достал бутылку и направился к большому холодильнику за льдом. - Вентура, - сказал Рейнер, отхлебнув перно, - я должен найти этого человека, потому что он должен мне деньги. Так много, что я дам вам пятьсот песо, если вы поможете мне найти его. Пятьсот. Вентура не мог оторвать глаза от головоломки, в которую превратилась его ваза. Хотя, может быть, он просто не мог смотреть в лицо Рейнеру. - Мне очень нужны пятьсот песо, сеньор, но я не знаю этого человека. - Вы знаете человека с бородой... - Много людей! Здесь бывает мно... - Англичанин с бородой... - Но вы показываете мне картинки без бороды... - Он мог сбрить ее. Месяц назад здесь был человек с такой бородой; англичанин, с похожим лицом. Он был одет в белые хлопчатобумажные брюки и темно-синюю футболку; волосы и борода золотые. Рыжие. Ну? Он вынул пять банкнот по сотне песо и увидел, что Вентура уставился на них, как медведь на бочку меду. - Я очень хотел бы взять их, сеньор, но я не знаю этого человека и не могу взять деньги. - Все, что мне нужно, это адрес. Вентура молчал, но уже не притворялся занятым исключительно осколками вазы. - Назовите мне кого-нибудь, кто знает его адрес, или, по крайней мере, мог бы его знать. Он отвернулся и отступил на пару шагов, оставив деньги на стойке. Вентура весь вспотел, хотя стоял совершенно неподвижно; его большие руки застыли среди осколков, а лицо перекосилось как у ребенка, сломавшего игрушку. Тогда Рейнер сказал: - Тогда скажите мне его имя. Только имя. - Линдстром должен был побеспокоиться о том, чтобы сменить имя, как побеспокоился о бороде, изменившей внешность. - За пятьсот песо. Вентура задумался; его черные глаза были полузакрыты, он все так же не отрывал взгляда от осколков вазы. Мухи нервно ползали по стойке, но бармен даже не протянул руку за своей травяной мухобойкой. - Скажите, почему вы не хотите говорить о нем? Вентура вскинул свою львиную голову и посмотрел куда-то ему за спину. Рейнер видел в зеркале, что у него за спиной не было ничего, кроме висевшего на стене портрета президента Икасы. Черные глаза прищурились. - Возьмите, - сказал хозяин, вновь опустив глаза и отодвинув купюры к краю стойки. - Вы не можете дать мне пять сотен песо просто так, ни за что. Ни за что. Рейнер допил свой коктейль и поставил стакан около денег. - Я остановился в гостинице "Мирафлорес", на улице 30-го августа. Вот мое имя. - Он написал его на белом краю одной из банкнот. - Пошлите туда кого-нибудь - я даже не смогу его увидеть. Пусть оставит там записку для меня. Тогда я не смогу сказать, что узнал что-то от вас. Рейнер вышел из длинного зала и начал спускаться по залитой горячей медью солнечного света лестнице, где лишь ящерицы разбегались у него из-под ног, но не успел отойти далеко - шаркая ногами и поминутно спотыкаясь, его вприпрыжку догнал Вентура. - Я не знаю этого человека. - Он сунул деньги в кулак Рейнеру. Тот нашел монету в один песо и дал Вентуре. - Ну, хотя бы за выпивку я заплачу. Он продолжил спуск. Показания Марша подтвердились. Вентура знал Линдстрома. Если бы толстяк был негодяем, то мог бы легко послать записку - любую записку с любым адресом, по которому Рейнер мог искать англичанина и выяснить, что он, должно быть, перебрался куда-то. Если он был честным человеком, то мог бы заработать, по крайней мере, одну из этих бумажек, дав полезный совет, типа: "Попробуйте обратиться к портовым властям на тот случай, если у этого человека есть лодка - бородатый англичанин может быть моряком, так часто бывает. Спросите Луиса или негра Н'Гами, или Tycapa, продавца лотерейных билетов, потому что они ходят сюда каждый вечер и могли бы видеть этого человека, если он, как вы говорите, бывает здесь. Ну, а я сам расспрошу других". Вместо этого последовало упорное отрицание и поспешный возврат денег - возможно, чтобы соблазн не успел стать чрезмерно сильным. Это была большая сумма; значит, цена его верности Линдстрому должна была быть выше. Рейнер неуверенной рысцой спускался к Авениде. Когда он наконец добрался до тени, глаза готовы были вылезти из орбит, а габардиновый костюм промок от пота. Он нашел бар и выпил два стакана фруктового сока, сказав бармену: - Progreso! - Viva! - Бармен, благонамеренно улыбаясь, поглядел на портрет эль президенте на стене. Правда, Рейнер думал не о прогрессе, достигнутом эль президенте, а о своем собственном прогрессе. Выйдя из бара, он направился в бюро Западного телеграфа. Рано утром на его имя пришла телеграмма из Лондона: "Если не везет, пожалуйста, возвращайтесь". Он отправил ответ: "Прогресс. Остаюсь". Посреди набережной был магазин, в котором торговали оптическими приборами. Он отправился туда и вскоре вышел, унося с собой десятикратный полевой бинокль 10 x 50, с просветленными линзами и противосолнечными блендами. В гостинице он расположился на веранде под тентом. Все окна были закрыты ставнями, из комнат не доносилось ни одного голоса, почти все автомобильное движение в городе прекратилось; никто не шел по тротуарам под деревьями, лодки в гавани были неподвижны. Тень была лишь под горизонтальными поверхностями - такими, как кроны деревьев и навесы. Дома же вовсе не отбрасывали тени. На экваторе был полдень. Он методично обводил биноклем город, улицы и гавань, пропуская приземистую окружность арены для боя быков рядом с церковью. К северу от города, в устье реки, где, сверкая как литое серебро, вяло текла вода несколько женщин разложили утреннюю стирку для просушки, украсив кустарник цветными пятнами. С такого расстояния они казались мельче, чем осколки разбитой вазы Вентуры. Выше по течению Ксапури парили в вышине кондоры; чуть пошевеливая черными крыльями на поворотах, они описывали нескончаемые круги в надежде поживиться падалью. За устьем реки в залив, на юг, уходил длинный полуостров - бело-зеленая лента, где дорога на протяжении двух миль бежала среди деревьев и ярких лиственных фонтанов банановых пальм. Многие здания были очень красивыми, с белыми стенами и балконами, украшенными тонкими, как рыбацкая сеть, решетками. Он тщательно, по несколько минут изучал каждый дом; затем положил бинокль на небольшой металлический столик, опустил шезлонг и начал свою бессменную вахту. Мир превратился в круг, ограниченный объективом и рассеченный полосой дороги, на которой он в последний раз видел светлый "мерседес". В линзах она представлялась жидкой лентой, текущей и пульсирующей на волнах зноя, заполнявших воздух. Уже на первой минуте вахты пот потек по его лицу и принялся щипать глаза. Он наблюдал в течение трех дней, и каждый вечер с наступлением сумерек спускался на полуостров и прохаживался по дороге, надеясь увидеть, как автомобиль отъезжает от одного из домов. Только уверенность, что женщина, которую он увидел ночью, была женщиной с фотографии, давала ему силы, позволявшие час за часом напрягать утомленные глаза и каждый вечер проходить по шесть миль, не имея даже намека на информацию. Из Лондона пришла телеграмма: "Прибывает Уиллис. Просим оказать всю возможную помощь". Значит, компания решила, что теперь стоит оторвать сотрудника службы безопасности от сингапурских перевозчиков наркотиков. У Рейнера было двоякое отношение к этой телеграмме. В своей обычной сфере деятельности - аэропорту - он предпочитал разбираться с происходящим самостоятельно; с другой стороны, теперь, когда события начали довольно быстро развиваться, ему могла бы пригодиться помощь. Даже его свидетельства об опознании одной из пассажирок лайнера вместе с показаниями Марша было бы достаточно для того, чтобы возобновить официальное расследование и привлечь к делу Инспекцию по несчастным случаям Министерства авиации. На третий день, за час до наступления вечерних сумерек, солнце окутала туманная дымка; океанский горизонт стал медно-красным. Воздух стал вязким, малейшее усилие вызывало одышку. Линзы бинокля постоянно запотевали, и глаза Рейнера налились кровью от напряжения бессменной вахты. К пяти часам небо приобрело красно-бурый цвет кровоподтека, а из более низких районов города налетели насекомые. Теперь, когда солнечный свет оказался приглушенным, можно было дольше не отрываться от бинокля. Но по опыту жизни в Сан-Доминго Рейнер понимал, что сможет пробыть здесь, на террасе, вряд ли больше шестидесяти секунд. Первая капля дождя со звуком пули поразила металлический столик и забрызгала ему лицо; следом за ней начали падать другие. И в это время в поле зрения бинокля по ленте дороги вползло светлое пятно. За последние несколько дней он видел еще два автомобиля такого же цвета: большой американский седан и "форд"-микроавтобус. Осторожно настроив окуляры, он совершенно точно убедился в том, что на этот раз по полуострову ехала открытая спортивная машина. Стукнул ставень, открылась одна из дверей террасы, и оттуда рысцой выскочил служащий гостиницы. - Сеньор! Дождь, сеньор - дождь начинается! - Да. Белое пятно равномерно перемещалось. Вот оно на несколько секунд скрылось за кучкой бананов и вновь появилось на дороге. Человек позади Рейнера все еще кричал насчет дождя, а крупные капли начали барабанить по камням и оставлять круглые темные отметки в пыли. Человек отчаянно снимал тент, торопясь свернуть холст прежде, чем дождь разойдется в полную силу и оторвет его от каркаса. - Вы должны уйти внутрь, сеньор! Дождь! - Да. Его голова теперь была ничем не защищена, и капля сразу же тяжело ударила сзади по шее. Белое пятно ехало все медленнее, а потом и вовсе остановилось там, где дорога полуострова встречалась с изгибом Авениды-дель-Мар. Отвлеченный ударами дождевых капель и просьбами служащего, он все же смог заметить в автомобиле движение. Вот над ним появилась черное пятно: поднялась крыша, и автомобиль двинулся дальше. При выборе гостиницы "Мирафлорес" он руководствовался тем, что с веранды открывался хороший вид на расположенную ниже часть города, на всю Авениду, в том числе и на тот ее участок, где четыре дня тому назад стоял светлый "мерседес". Остальное зависело только от удачи. - Вас изобьет как камнями, сеньор! - Служащий побежал в конец веранды, чтобы сложить навес над откидным креслом. Теперь дождь лупил их обоих по головам; пол веранды сразу потемнел. - Да. Когда автомобиль проделал полпути по изгибу Авениды, Рейнеру пришлось встать и, чтобы тяжелый бинокль не дрожал, опереться на стену. Теперь уже можно было точно сказать, что автомобиль - "мерседес". Черный тент блестел от дождя и брызг, поднятых из-под колес. Водитель, похоже, спешил. Улица 30-го августа, на которой стояла гостиница, упиралась прямо в Авениду; по садовой лестнице до нее можно было добежать за полминуты. Примерно на таком расстоянии - по времени движения - "мерседес" находился от перекрестка улицы и Авениды. Если он останется здесь, то сможет увидеть, куда поехал автомобиль; конечно, при том условии, что "мерседес" не остановится на том же месте, где стоял четыре дня назад. Но если побежать, то можно будет первым успеть к перекрестку и остановить машину. Дождь молотил по камням, сгибал и тряс ветки, покрытые пышными темно-красными соцветиями. Небо на глазах чернело. Это был трудный выбор с равными шансами. - Сеньор! Уходите внутрь! Дождь будет... Рейнер сорвался с места, сунул бинокль в руки служащего, а сам бросился к лестнице и побежал по ней вниз, хватаясь за каменные стены, чтобы удержаться на ступеньках, ставших от воды скользкими, как лед. По улицам уже бежали ручьи; какой-то человек, боясь наводнения, хлестал мула, понуждая его скорее подниматься в гору. Он остановился, упершись руками в ствол дерева на тротуаре Авениды, где струи воды несли по камням лепестки сорванных цветов. Под широкими листьями все еще было сухо, и рев воды, обрушивавшейся на листья, звучал даже громче, чем двигатель несущегося автомобиля. Рейнер выскочил на шоссе, но "мерседес" уже поравнялся с ним. Впрочем, даже если бы мужчина оказался у него на пути, автомобиль при попытке остановиться неминуемо сбил бы его или же сам от заноса врезался бы в дерево. Серая грязь, смесь дождя и вулканической пыли, выброшенная из-под колес, с силой ударили Рейнера по ногам. Он побежал вдоль шоссе, упорно стараясь как можно дольше удержать автомобиль в поле зрения, на сей раз ограниченном росшими на тротуарах могучими деревьями. На бегу он в такт шагам повторял номер: - 14-PF-60... 14-PF-60... Огромные листья сгибались под тяжестью воды и каскадами устремляли ее на землю. Пока он бежал от одного сухого пятна до следующего все шоссе покрылось водой; желоба переполнились, и вода хлынула на тротуары. Номер уже нельзя было разобрать; потом и сам автомобиль удалился, его формы стали менее четкими, но Рейнер все бежал, хотя наполовину ослеп от заливавшей глаза воды и промок до костей. Несколько секунд он бежал с закрытыми глазами, а когда открыл их, оказалось, что автомобиль, окутанный тучкой разбрызганной воды, похож на бесшумный белый взрыв. Бежать стало заметно труднее, но тут бледное пятно свернуло в сторону, пересекло широкий тротуар и подъехало вплотную к домам, в окнах которых уже зажигались лампы. Неоновые рекламы расцвечивали мостовую, превращая ее в радугу. В отдалении хлопнула дверца машины. Это было то самое место, где он впервые увидел ее той ночью: бар-ресторан "Ла-Ронда". Подойдя к дверям, Рейнер перешел на шаг и немного выждал, пока дыхание успокоится. Вряд ли женщина видела, как он бежит за автомобилем. Он был просто незнакомцем, случайно попавшим в поисках укрытия туда же, где была она. Два официанта, похожие на моль в своих белых куртках, выдвинулись в пятно мягкого, но сильного света ламп. Кроме них в зале была лишь одна фигура. Она оперлась спиной о стойку бара, стряхивая воду со светлых волос, и что-то говорила одному из официантов, пытаясь перекрыть тяжелый рев ливня за открытыми дверями. Место походило на большую пещеру; ее мрак рассеивали бра, изливавшие желтый свет. Один светильник освещал длинные светлые волосы женщины. Когда она обернулась, чтобы рассмотреть вошедшего, глаза в свете лампы оказались ярко-голубыми, цвета зимородка. Он подошел поближе и второй раз в жизни взглянул на холодную красоту лица, которое не давало ему покоя несколько дней. ГЛАВА 5 Жизель Видаль выбрала столик около эстрады, на которой музыканты оставили свои инструменты, и села к ней спиной. Позади нее в полумраке угадывались формы гитар, да свисало со стула живописно брошенное яркое платье для фламенко. Она находилась здесь уже час, глядя через открытые двери на проспект. Рейнер, продолжавший все так же держаться в отдалении от нее, сначала подумал, что женщина кого-то ожидает - но когда мимо проезжал автомобиль или пробегал промокший человек, она, казалось, не замечала их. Вода все еще капала с его костюма. Она уже в первые минуты образовала на полу лужу, которая продолжала расширяться в сторону двери, в ней плавал чек из бара. Шум дождя был оглушительным; чтобы заказать себе еще один коктейль, Рейнеру пришлось подойти к официанту и говорить тому прямо в ухо. Стремительный поток воды несся по тротуару; переполненные желоба выкидывали ленты цветной бумаги, оставшиеся от последнего карнавала, и разворачивали их по шоссе; черная дворняга пыталась поймать в воде что-то живое - возможно, птицу, застигнутую дождем в воздухе и сбитую на землю. Рейнер подошел поближе к официанту. - Кто эта леди? Но человек лишь пожал плечами и с мимолетной испанской улыбкой сказал: - Смелее вперед - и она ваша. Рейнер не стал сразу заговаривать с нею, так как надеялся, что она пришла сюда для встречи и он сможет увидеть еще кого-нибудь с одной из сорока двух фотографий. Теперь же он был просто в недоумении: на столе перед женщиной стоял бокал, но в течение часа она не прикоснулась к нему, не выкурила ни одной сигареты, не развернула никакого журнала. Жизель Видаль уставилась в открытую дверь, словно загипнотизированная несущейся водой. Она не смотрела на Рейнера, но иногда, переводя взгляд с потопа за дверьми на женщину, он успевал заметить движение головы, будто она поспешно отводила глаза. Он никогда не смог бы забыть ее лицо или позу, в которой она сидела. Если бы ее портрета не было среди фотографий, он все равно был бы рад попасть сюда и смотреть на нее, так же, как сейчас. Где-то в пяти тысячах миль отсюда, возможно, близ Парижа, лежал могильный камень с ее именем; конечно, она не могла знать об этом, хотя все же должна была. Рейнер подошел к ней, неслышный за шумом дождя. Она удивленно посмотрела на него. Он уселся, положил руки на стол, сцепив пальцы и, не отрывая от них взгляда, сказал: - Не ожидал увидеть вас снова. - Рейнер умолк. Тщательно продуманная фраза должна была означать: "Я тоже был там". За тот час, который Рейнер глядел на женщину и снова и снова прокручивал предстоящие действия в мозгу, он понял одну очень важную вещь. Пассажиры хотя и разделили друг с другом момент истины, должны были остаться незнакомыми между собой. Пилоты могли всего лишь окинуть девяносто три лица беглым взглядом, проходя из кабины в туалет. Ни экипаж, ни пассажиры не узнали бы друг друга, доведись им нормально приземлиться и попасть в здание аэропорта. На ее прекрасное лицо, конечно, глядели бы больше, чем на большинство других, но в салоне, похожем на трубу, никто не мог беспрепятственно подолгу разглядывать ее. Его собственное лицо было ничем не примечательно; о нем сказали бы только "англичанин". Она не узнала бы его даже в таможне после нормального приземления. Тем более теперь. - Кто вы? - ее голос был низким, но Рейнер ясно слышал его, несмотря на шум дождя. Он ожидал услышать более сильный французский акцент. Собираясь подойти, он думал, не стоит ли обратиться к ней по-французски и назвать по имени: мадемуазель Видаль; но это грозило слишком сильно раскрыть карты. Лучше на некоторое время остаться незнакомыми. - Мы не знаем, кто из нас кто, не так ли? - с улыбкой сказал он. - Это так опасно. Ее неприступный вид сложился давно и стал частью внешнего облика; пальцы лежавших на столе рук сцепились и напряглись. - Вы следили за мной? - резко спросила она. - Все мы следили друг за другом, ведь правда? Или вы лишились памяти, когда это произошло? Все было так впечатляюще. Рейнер видел, что она стиснула руки, пытаясь справиться с дрожью; губы женщины дергались, будто она не доверяла себе и пыталась найти правильные, неопасные слова. Если бы он наблюдал за ней не так внимательно, то мог бы обмануться ее внешне спокойным видом: Жизель твердо смотрела ему в глаза и не сменила позы с того момента, как он сел рядом с ней. Он понял, что ей, возможно, приходилось делать такие усилия в течение двух лет; но все же она сидела здесь по часу, даже не выкурив сигареты. Он выстрелил наудачу и попал в цель: - Скоро я покину эту страну. - Как? Вопрос резанул ему слух. Значит, они были здесь в плену? - Это еще не точно, - ответил Рейнер, слегка улыбнувшись, чтобы она не подумала, что он скрывает от нее правду. - Когда вы уезжаете? - Это еще не точно, - повторил Рейнер и понял странную вещь: ему больше не хотелось уехать из этого адского места. Ее "когда вы уезжаете?" опечалило его и вызвало всплеск эмоций. - Думаю, вы и сами пробовали, - небрежно сказал он. Он не знал, в чем была ошибка, но этим вопросом мгновенно превратил ее во врага. Глаза женщины стали холодными, а голос прорезался сквозь шум дождя: - Я никогда не пробовала. Я совершенно не хочу уезжать. - Вы когда-нибудь раньше видели мое лицо? - спросил Рейнер. - Нет. - Тогда чего же вы боитесь? - Я не боюсь. В этом городе никто не станет иметь дела с незнакомцем... со шпионом. - В последнем слове слышалось глубокое презрение; Рейнер подумал, что оно было вызвано вспышкой гнева, а не являлось обдуманным оскорблением, поскольку она добавила: - Может быть, вы и не шпион... - Мир круглый, - ответил он, - и очень маленький. Она вновь посмотрела на дверь - там сквозь шум дождя донесся похожий на выстрел звук захлопнувшейся дверцы автомобиля. Женщина встала настолько поспешно, что ее бокал зашатался, упал и разбился, пока она не оборачиваясь шла между островками желтого света. В бар вошел мужчина и снял шоферскую фуражку. Жизель Видаль приостановилась, ожидая, пока он расплатится с барменом, а затем вышла. Она медленно шла даже по тротуару, где поток воды, конечно, сразу же насквозь промочил ее туфли. Шофер обогнал ее, распахнул дверь "мерседеса", женщина села и сразу же тронула машину с места. Рейнер подошел к дверям и успел заметить номер белого микроавтобуса, двинувшегося вслед за "мерседесом". Он записал его, а рядом по памяти записал номер машины, на которой приехала Жизель. Он вернулся и сел на прежнее место. Один из официантов вытер пролитый коктейль и собрал мелодично звеневшие осколки стекла. Казалось, будто он трогает струны какого-то инструмента, лежащего в тени на полу. Когда аромат ее духов улетучился, Рейнер вышел из ресторана и пошел пешком в гостиницу, держась под черными облаками древесных крон; его ноги почти по щиколотку погружались в воду. Он обнаружил сотрудника службы безопасности авиакомпании Уиллиса в гостинице, когда тот у стойки портье отправлял письмо. Портье облизывал марку нового выпуска, с портретом президента Икасы. Уиллис сказал по-испански: - Вам повезло - страну возглавляет такой человек, как ваш президент. - Очень повезло, сеньор. - Портье пришлепнул марку кулаком, чтобы она получше приклеилась. - Привет, Уиллис, - окликнул Рейнер. Сотрудник службы безопасности посмотрел на его промокший до нитки костюм и криво улыбнулся. - Забыли зонтик? Они обменялись рукопожатием. Уиллис был высоким, тощим и сутулым человеком с устремленными куда-то вверх маленькими глазками. Казалось, что он все время разглядывает невидимую стену и не может решить, стоит ли ему влезть на нее и посмотреть, что же за ней находится. На плаще Уиллиса было всего несколько больших мокрых пятен от дождя: должно быть, он приехал сюда от причала гидросамолета на такси. - Давайте выпьем, - предложил Рейнер, и они сели под лампой в углу зала. Уиллис передал ему письмо от председателя. "Со всех точек зрения, Вы просто великолепно справились там с делами, и мы решили - как видите - послать Уиллиса, чтобы он принял от Вас эстафету. Пожалуйста, возвращайтесь ближайшим удобным рейсом. Я буду ожидать Вашего возвращения, чтобы выразить мою искреннюю благодарность за отличную работу, которую Вам удалось проделать в условиях, которые, как мне известно, были чрезвычайно тяжелыми". Это казалось вполне естественным. Его оторвали от обычных обязанностей в лондонском аэропорту, исполнение которых доставляло ему удовольствие, и послали на экватор в жаркий сезон для охоты за химерами, причем в страну, которую он, как было известно, вообще терпеть не мог. Несколькими днями раньше он радостно помахал бы этим письмом над головой и бросился бы упаковывать чемоданы. Даже благодарность была высказана в письме не случайно: эти слова, скорее всего, продиктовал сам Гейтс, уговоривший его приехать сюда. - Я сдаю вам дела, - сказал он Уиллису, - впрочем, это вы, наверно, уже знаете. - Да. Но вы не кажетесь от этого счастливее. - Уиллис глядел поверх него куда-то под потолок. - Я слегка промок. - Рейнер положил письмо на стол. - Если не возражаете, я пойду в номер и попытаюсь отжать из себя воду. За пятнадцать минут, которые потребовались, чтобы принять душ и переодеться в сухую одежду, он успел подумать. Когда Рейнер вновь вышел в холл, Уиллис изучал большой план города, висевший на стене. - Это здесь? - спросил Уиллис, ткнув длинным бледным пальцем в карту. - Да. Бар Вентуры. - А где Марш ловил свою рыбу? - Он не упомянул название или имя Эль Анджело, так как в двух шагах находился портье. - Здесь. - Хорошо. Где мы можем поговорить? - Если соблюдать осторожность, то прямо здесь. - Хорошо. - Они снова сели, и Рейнер обнаружил, что его раздражает профессиональный подход этого человека и его интонации: "Здесь болит? Да? Хорошо!". Он мог бы потерять часть своего спокойствия завтра, поднимаясь под лучами здешнего солнца по бесконечной лестнице к Вентуре. Уиллис говорил очень спокойно, перегибаясь длинным телом через стол. - Они не включили это в письмо, но я от имени правления должен попросить вас ничего никому не говорить. Абсолютно ничего абсолютно никому. - Слова сопровождала холодная как лед улыбка. - Совершенно секретно. - Неужели пресса что-то пронюхала? - Э-э, нет. Абсолютно ничего и никому. Это слова Гейтса. Теперь вы, конечно, пожелаете поскорее смыться от всего этого. - Он посмотрел на запертое окно, за которым дождевые капли, разбиваясь о подоконник, непрерывно обдавали стекло брызгами. - Хотя должен предупредить, что в Лондоне, когда я уезжал, было почти то же самое. Не будете ли добры поделиться со мной тем, что вам удалось узнать? Рейнер совершил настолько странный поступок, что сам себе удивился. Он рассказал Уиллису о Вентуре и попытке подкупить его, и о женщине, которую видел на тротуаре Авениды-дель-Мар четыре дня тому назад. Но он не рассказал ему о сцене, которая произошла в ресторане всего за час до их беседы. Им был нужен Линдстром. - Вы сказали, что заметили номер "мерседеса". Рейнер назвал ему номер. Но не сказал при этом, что видел, как этот автомобиль проезжает по шоссе вдоль полуострова. Все зависело от ответа Гейтса на телеграмму, которую он собирался послать. Пока он не прибыл, Уиллис мог разгребать любые норы, как хотел. Он умел это делать. - Что вы обо всем этом думаете, мистер Рейнер? Мне бы ваше мнение очень пригодилось. Это добавление было совершенно излишним. Уиллис и Гейтс были очень милы со своим добрым стариной Рейнером. - Я полностью уверен, что Вентура знает, где находится Линдстром. Думаю, что он должен был рассказать Линдстрому о моем интересе, особенно после того, как раньше его узнал Марш. Маловероятно, что Линдстром появлялся в баре Вентуры после встречи с Маршем, еще менее вероятно, что он появится там теперь. У меня также вызывает сомнения человек по имени Луис. У него страшный шрам на лбу и всего одна рука. Его сын, Пепито, находится в тюрьме; его вместе с группой студентов схватили, когда они пытались взорвать железную дорогу. Поэтому Луис очень ожесточен. - Он обвел зал праздным взглядом. - Похоже, в этой стране не слишком жалуют важных шишек. По крайней мере, здесь. - Точно! - Уиллис шлепнул по столу, как будто приклеивал почтовую марку. Рейнер рассказал все, что мог, за исключением сцены в "Ла-Ронде", и наконец поднялся. - Полагаю, вас не слишком раздосадует, если я еще некоторое время пробуду здесь, занимаясь этим делом? Уиллис вскинул на него маленькие честные глазки. - Я был бы только рад. Рейнер отправился посылать свою телеграмму. Очевидно, Уиллис полагался на лондонское начальство, которое должно было отозвать Рейнера из Пуэрто-Фуэго, и мог позволить себе порадоваться его предложению. Рейнер испытывал совершенно определенные чувства. Он был готов поставить свой палец на пари, что его отзывают для того, чтобы он не узнал слишком много, хотя доказать это никак не мог. Письмо Гейтса было совершенно естественным; пара любезностей, отпущенных Уиллисом, могла быть просто-напросто признаком хорошего самочувствия или радости по поводу того, что он сменил наконец место работы - Сингапур на Агуадор. Телеграмма гласила: "Прошу разрешения остаться на несколько дней. Убежден, что могу все завершить". Первый текст, написанный на другом бланке, имел совсем иное содержание: "Подхватил песчаную лихорадку" - как оправдание задержки; но он выбрал другой вариант для того, чтобы с определенностью выяснить, действительно ли они не были заинтересованы в успехе расследования. Отправив телеграмму, он совсем было решил вернуться и рассказать Уиллису о сцене в "Ла-Ронде", поскольку это расследование рано или поздно должно было коснуться нескольких тысяч человек, если, конечно, хоть какие-то его успехи станут достоянием общественности. Но тут в его мозгу зародилось сомнение, слишком ужасное для того, чтобы он мог позволить себе чересчур раскрыться на этой стадии. Нет, он будет ждать ответной депеши из Лондона. Ее доставили в гостиницу перед полуночью, когда дождь ослабел и кратер вулкана снова проглянул сквозь туман, как отдаленное кроваво-красное пятно на темном небе. "Прошу немедленно вернуться". Но Рейнер уже твердо решил, что останется, какие бы трудности его ни ожидали. ГЛАВА 6 Два самца меч-рыбы метались в смертельной схватке посреди гавани, то и дело выпрыгивая в полуденный знойный воздух; самки видно не было. Они носились по замершей в межень воде, вздымая клочья пены, и походили издалека на два ножа, режущих в клочки ватное одеяло. Солнце достигло зенита, и тени исчезли повсюду, за исключением обширных крон деревьев и широких тентов. Около кучки вулканической золы, которую дождевые потоки намыли у причальной стенки прошлой ночью, стоял лишенный тени Уиллис, тощий и неподвижный, как аист. Он рассматривал кучку агентов гостиниц, казино и борделей, ожидавших подхода катера от гидросамолета. Все эти агенты - индейцы, негры, метисы, мулаты, креолы, испанцы - все они продажны. Уиллис искал среди них наиболее умного на вид. Прибывая в незнакомый город, он узнавал от этих агентов гораздо больше, чем из любого другого источника. Это был для него, возможно, тысячный по счету незнакомый город, и он механически совершал обычную процедуру выбора осведомителя, размышляя при этом о чем-то совершенно другом. Он думал о Рейнере, который перепутал все его карты. Он не должен был оставаться в Пуэрто-Фуэго; напротив, ему следовало вернуться в Лондон. Профессионализм этого человека и его преданность своим обязанностям были известны в T.O.A. А обеспечение безопасности авиакомпании в круг этих обязанностей никаким боком не входило. Помимо всего прочего, Уиллис сожалел о его упрямом решении остаться в Агуадоре. Гейтс сказал ему: - Рейнер хорошо поработал там, но мы отзываем его по двум причинам: он узнал вполне достаточно для того, чтобы вы могли уверенно продолжить дела, и может вернуться к собственной работе. Может также выясниться, что нам придется и дальше держать язык за зубами, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вы видите основания для осмотрительности, а он нет; это естественно. Пожалуйста, не забудьте сообщить ему от моего имени, что он не должен говорить абсолютно ничего и никому. Наша авиалиния перенесла сразу несколько ударов из-за несчастного случая с лайнером, и конкуренция стала куда жестче, чем когда-либо прежде. Мы хотим избежать любой утечки информации прежде, чем сможем представить Министерству авиации достаточно фактов - если, конечно, почувствуем, что это целесообразно сделать, учитывая интересы всех заинтересованных сторон. Выбрав несколько ключевых слов из стереотипной бессмыслицы, Уиллис получил отправную точку. Это была его работа - сообщить о результатах расследования руководству Трансокеанских линий и предоставить им выбирать, как поступить с этими сведениями. Но Рейнер мог и не понять его и совершить какие-нибудь очень неуклюжие поступки. В конце концов, Уиллис всегда предпочитал работать один, не считая неизбежных контактов с Интерполом и представительствами Т.О.А. в аэропортах. Рейнер оказался на одной тропе с ним, а это ни в коей мере не заслуживало одобрения. Короткими решительными шагами он направился по раскаленным камням причала к индейцу в чистой рубашке и с аккуратной прической. Вода посреди гавани была все еще спокойной; ее разрезал лишь плавник первой из акул, явившихся полакомиться мертвой меч-рыбой. Грузовик рыбаков, низко просев на рессорах под тяжестью улова и тяжело переваливаясь, ехал по береговой дороге. Эль Анджело и мальчик вернулись на лодку, и это выглядело проявлением гнева Божьего: ведь теперь им нужно было отмыть суденышко дочиста и привести его в готовность к следующему рейсу несмотря на то, что лучи полуденного солнца нещадно бьют по песку, в который за миллионы прошедших полудней обратились некогда возвышавшиеся здесь скалы. Гайамо то и дело бросался в море и снова выскакивал на берег, чтобы хоть немного охладиться. Его не останавливало даже недовольство Эль Анджело, как, впрочем и то, что в прилив в двух-трех футах от берега можно было наткнуться на синюю акулу, которые собирались сюда, чтобы поживиться выброшенной приманкой или внутренностями выпотрошенной рыбы. Он возвращался, разбрызгивая похожие на жемчужины капли, довольный мимолетным ощущением прохлады и собственной смелостью. Рейнер подошел к лодке и обратился по-испански к огромному бородатому человеку, который ответил: - Поговорим чуть позже. Подождите в моем доме, там тень. Рейнер поднялся по горячему песку к лачуге, построенной из дерева и кирпича-сырца. Большую комнату украшали сети и пробочные поплавки, других помещений не было. Он знал, что под "домом" Эль Анджело имел в виду не здание со множеством комнат, а именно его собственное место жительства на земле. Место, где, возможно, жил его отец, где родился и, вероятно, однажды умрет он сам. Хотя в доме, конечно, была тень, но падающие отвесно лучи полуденного солнца так нагрели здание, что приходилось следить за дыханием, сознательным усилием втягивать тяжелый воздух в легкие и выталкивать обратно. Он пришел сюда, чтобы найти мальчика-индейца по имени Гайамо. Предварительно пришлось провести множество расспросов, начатых в баре Вентуры в тот самый день, когда он попытался подкупить его владельца. Вентура - Луис - Пепито, сын Луиса - студенты, пытавшиеся взорвать феррокарриль - среди них был мальчик Гайавата Мозес. Ему было необходимо разузнать побольше о Луисе, чье второе имя, как удалось выяснить, было Пуйо. Мальчик мог бы помочь ему. Он сказал Уиллису в гостинице этим утром: - Я еще немного пробуду здесь, в городе, на тот случай, если вдруг понадоблюсь вам. - Сочувствую. Я знаю, что вы ненавидите эту страну. - Уиллис отвернулся, не задавая прямого вопроса и не выражая никакого удивления. Рейнер ушел из гостиницы раньше, намереваясь исчезнуть из его поля зрения. Если он собирался выяснить как можно больше правды прежде, чем до нее доберется Уиллис, ему следовало упорно трудиться. И теперь, находясь в доме Эль Анджело, Рейнер задавал себе вопрос: не понапрасну ли он тратит время? Полезнее было бы найти Луиса Пуйо и поговорить с ним, прислушиваясь к тончайшим оттенкам высказанных слов; но таким образом он мог бы сойтись на одной дорожке с Уиллисом. Было две причины, по которым он желал избегнуть этого. Одна из них была та, что Уиллис профессионал и должен желать работать в одиночку. Он смотрел на большую карту, занимавшую всю стену лачуги Эль Анджело. Это не была типографская работа, чертеж был тщательно сделан вручную; вероятно, самим Эль Анджело. Масштаб был неразборчиво обозначен в углу - похоже было, что он составлял один дюйм на милю. Береговая линия была проложена небрежно, за исключением тех мест, где были ручьи и причалы, представляющие особый интерес для рыбаков. Зато океан был размечен куда точнее, и по различиям в разметке - кое-где использовались чернила, кое-где карандаш, цифры были неодинакового размера - становилось ясно, что карта составлялась небольшими участками и, вероятно, в течение многих лет. Это была, скорее всего, попытка зафиксировать всю сумму знания Эль Анджело об этих морских водах: рейс, занявший целый день, в течение которого, возможно, разыгрался шторм и был утерян такелаж, стал крошечным числом на этой карте, результатом измерения глубины или скорости пересеченного течения. Большой кусок карты был покрыт потеками от ливней, с которыми не смогла совладать крыша лачуги, весь холст был засижен мухами, многие отметки трудно было разобрать, но Рейнер знал, что карта должна была являться самой ценной частью собственности Эль Анджело, даже дороже лодки. Лодку было легче построить и купить, чем сделать такую карту. Из этого следовало, что домишко на пляже был всего лишь его жилищем. Настоящим домом Эль Анджело был океан. Он заметил крошечный крест случайно. В дюжине мест были отметки о затонувших судах: чернильный кружок с краткой легендой - несколькими словами по-испански: "Пробит борт, 50 фатомов, возможно, "Ла-Фиренца", 1908 ... Лот запутался, поднята деталь лебедки с клеймом "Коллет и Браун" Неизвестное..." Большинство затонувших судов находилось около линий, обозначавших длинный риф, протянувшийся с севера на юг параллельно побережью, приблизительно в тридцати милях от него. За рифом начинались большие глубины - двести и больше фатомов. Отметки показывали, что Эль Анджело, без всякого сомнения, был квалифицированным океанографом - за зоной больших глубин обнаружилось подводное плато со средней глубиной в шестьдесят пять фатомов. Маленький вертикальный крест находился как раз на этом плато, приблизительно в пятидесяти морских милях, почти точно на запад от Пуэрто-Фуэго. - Теперь мы можем поговорить, - сказал Эль Анджело, войдя в лачугу. Он снял с плеча тяжелый моток линя и повесил его на вбитый в стену костыль. - Вы не испанец и все-таки хорошо владеете этим языком. Как вам удается? - Не очень. Боюсь, мой испанский далеко не столь изыскан, как ваш. - Фразы Эль Анджело были построены прямо-таки по-библейски, в его речи не было и тени диалекта. Рейнер отошел от карты и добавил: - Я хотел бы половить рыбу. - Сказать: "Я приехал половить рыбу" было бы ошибкой, так как Вентура знал, что он находился здесь уже больше месяца и за это время даже близко не подошел к лодке. Вентура - Пуйо - Пепито - Гайамо - Эль Анджело... Вы никогда не говорили с кем-то одним, но всегда со многими. Эль Анджело отошел от стены и остановился перед Рейнером, сложив огромные ручищи. В считанные секунды там, где они касались тела, засверкали крупные капли пота и по смуглой коже побежали ручейки. - У меня здесь не так давно был другой англичанин, его звали Мархе. Вы его не знаете? - Как, вы сказали, его имя? - Мархе. - Нет, не знаю такого. Рейнера так и подмывало обернуться и снова посмотреть на карту, но он не сделал этого. Интересно, что сказал бы Уиллис при виде этого маленького вертикального крестика? Наверно, выдумал бы какую-нибудь чертовски ловкую штуку. Уиллис был профессионалом. - Вы ловили рыбу когда-нибудь? - спросил испанец. - Большую рыбу? - Нет. - Лгать бесполезно, потому что в лодке его невежество сразу же проявилось бы. - А почему же вы хотите ее ловить? - На великолепной бороде сверкали сбежавшие с висков струйки пота. - Зачем люди забираются на горные вершины? - Чтобы подчинить их себе. - Ну вот... - Рейнер пожал плечами. - Вы уже знаете кое-что об акуле, - сказал Эль Анджело, как будто эти слова убедили его. - Вы знаете, что если вы не сможете подчинить ее себе, то она вполне может завладеть вами. Это то же самое, что и с быками. - Менее опасно, я бы сказал. - Вы хотите, чтобы я взял вас в мою лодку ловить акул? - Да. - Тогда вы должны понять, что это опасно. Я всегда настаиваю на этом: мой гость должен знать об опасности. Завтра вы увидите это сами, но сначала нужно объяснить на словах. - Я учитываю ваше предупреждение. - Он обернулся и посмотрел на карту. - Насколько далеко от земли мы уйдем? - Мы пойдем туда, где ходит рыба. А это может быть где угодно. На рассвете моя лодка будет готова. Это время вас устраивает? - Прекрасно. - Он отвернулся от карты, так как Эль Анджело не проявил желания что-нибудь показать на ней. Раз они пойдут "куда угодно", то кроме как взмахом руки этот маршрут на карте не покажешь. - Я беру сотню песо за день, - сказал Эль Анджело. - Мы возвращаемся на закате. - Он скептически посмотрел на Рейнера. - Или раньше, если вы пожелаете. - Как только наловим больше, чем может поднять лодка. Эль Анджело расслабленно уронил руки вдоль тела и чуть повернул свое большое тело, но посетителю вдруг стало ясно, что наступило время прощаться. Рейнер вышел на пляж и, пока шел до дороги, почти физически ощущал тяжесть солнечных лучей. На открытом месте было невозможно думать. Позже он должен попытаться изобрести какой-нибудь способ навести Эль Анджело на разговор. Не было никакой надежды уговорить капитана взять от берега курс точно на запад и держаться его на протяжении пятидесяти миль. Независимо от того, что он нашел, этот человек поставил на карте не чернильный кружок, а крест, и сделал это, конечно, исходя из своих собственных сугубо личных целей. Лишь раз, уже ближе к вечеру, Рейнер увидел Уиллиса, когда тот выходил из городской конторы Национального управления авиаперевозок на Авенида-дель-Мар. Он шел короткими решительными шагами по противоположной стороне улицы, новая панама нелепо выглядела на его длинной тощей фигуре. Если он и заметил Рейнера, то не подал виду. Стоя под прохладным душем в гостинице, Рейнер вдруг осознал еще один вопрос. Что же все-таки заставило его остаться в Пуэрто: то ли он почувствовал вкус, проводя это расследование, которое вскоре разрастется до неведомых размеров, то ли причиной послужило то, что он вошел в "Ла-Ронду" во время дождя и простоял там час, глядя на женщину, прежде чем они обменялись несколькими словами? Жизель... Даже имя было прекрасным. Но мысль была дурацкой, и Рейнеру пришлось ворчливо прогнать воспоминание о том, что вчера вечером, когда он вошел в эту комнату и постоял некоторое время у открытого окна, глядя на берег ненавистной страны, он впервые подумал, что вершина Катачунги, пылающая в черном небе, выглядит красиво. ГЛАВА 7 В шести милях от берега море было абсолютно спокойным. Когда звук двигателя стих, наступила такая тишина, что заложило уши. По воде расплывался длинный след, оставленный лодкой; невдалеке он терялся в дымке испарений, поднимавшихся с поверхности. За всю дорогу Эль Анджело заговорил только однажды, когда Рейнер спросил у него название показавшегося на юге острова. - Это остров Ла-Пас. В море лежала бесплодная скала, похожая на кулак. Рейнер слышал об этом острове, но ни разу не был рядом с ним. - Сколько там каторжников? - Тысяча душ. Во вчерашней газете было напечатано сообщение о том, что президент Икаса пообещал расследовать условия содержания на острове, потому что месяц назад там произошел бунт среди заключенных, пятнадцать охранников было убито, а известия об этом событии достигли материка. Сегодня, проходя в миле от утеса, ни Рейнер, ни Эль Анджело, ни Мозес Гайавата не слышали оттуда никаких отзвуков волнения Он снова обрел соответствие своему имени - Остров Мира. Гайамо, присев на корточки на баке лодки, смотрел в воду, куда минуту назад опустили красный узел свежих потрохов. Перед этим они уже стояли милях в трех от берега, время от времени заставляя суденышко описывать неторопливый круг и волоча за собой приманку, но так и не увидели ничего, кроме небольшого косячка летучих рыб; Тихий океан был неподвижен, как мертвый. Рейнер прежде не понимал, насколько трудно будет разговорить Эль Анджело. Когда этот человек не управлял лодкой и не разбирал снасти, он пристально смотрел на воду, неподвижный, как корабельная носовая статуя. И обращаться к нему в это время было бы так же кощунственно, как кидать в статую камни. Мальчик тоже не разговаривал, хотя и знал, что этот англичанин понимает по-испански; в благоговейном ужасе, вызванном сосредоточенным состоянием его капитана, он молча сидел в стороне. Перегнувшись через транец, Рейнер увидел, что вода изумительно прозрачна. Она, похоже, даже светилась изнутри, люминесцентно ясная, как будто впитав в себя белесое тепло неба. В глубине не было видно ни малейшего движения. Временами слышалось, как хлюпает под форштевнем чуть заметная волна, но большей частью было настолько тихо, что он слышал даже дыхание Эль Анджело. Тот твердо стоял, широко расставив ноги, его большая голова поворачивалась, как у насторожившегося на охоте зверя, все чувства были настроены на выслеживание мельчайших признаков приближения добычи. Однажды на протяжении этого часа небо незримо пересек самолет, его тонкий слабый звук был похож на писк комара, попавшего в невидимую сеть. Море, придавленное солнцем, было абсолютно спокойным. Лодка была неподвижна. - Перед приманкой, - вдруг сказал Эль Анджело. Гайамо быстро придвинулся к нему, пристроив руку козырьком над глазами. Рейнер тоже прошел вперед. Он остро сознавал свое невежество: ведь он даже не знал, следует ли ему оставаться на месте, не издавая ни звука, или присоединиться к двоим рыбакам на носовой палубе. Он был в середине лодки, когда вода в футе от правого борта потемнела и под поверхностью воды, не доставая до нее плавником, проплыла акула. Она была длиной в половину лодки. Эль Анджело метнул линь, на конце которого был закреплен огромный, больше его кулачища, стальной крюк с наживкой. Линь просвистел в воздухе, а вода вспенилась в тот же миг, когда наживка коснулась поверхности и окрасила кристально прозрачную воду красным. - Держите! - Эль Анджело повернулся к Рейнеру и перебросил ему несколько петель каната. - Упритесь ногами в люк и держите крепче, когда она потянет. Мальчик разложил линь, чтобы он не запутался, и побежал в корму за шестифутовым гарпуном. Рейнер, твердо встав около люка, увидел, что поверхность воды перед носом лодки забурлила. Там сразу несколько акул принялись потрошить приманку. Воду, минуту тому назад совершенно неподвижную, теперь пенили плавники; мелькали белые животы - это акулы переворачивались на спину, чтобы вцепиться в добычу. Самая проворная из акул вцепилась в связанные узлом внутренности вчерашней добычи, и кверху поднялось кровавое пятно. В тот же миг линь в руках Рейнера дернулся и натянулся с такой силой, что его прижало к брусу полубака. Англичанин издал непроизвольное рычание. - Выдайте слабину, пусть побегает! - сразу же крикнул Эль Анджело. Через борт полетел второй линь, и мальчик метнулся, чтобы не дать ему запутаться, так как серповидные челюсти схватили наживку прежде, чем крюк коснулся поверхности: рыба вырвалась из-под воды, изогнув свое сверкающее блеском синего металла тело, и скрылась. Линь тут же туго натянулся. Стая акул, терзающих приманку, и две, попавшиеся на крючок, поднимали фонтаны пенных брызг. Линь, который держал Рейнер, был туго натянут: гигантская рыбина устремилась в глубину. Когда же человек или рыба пытались потянуть на себя, он вибрировал, как тетива напряженного лука. - Выпустите слабину! Дайте ей место! Эль Анджело вываживал зацепившуюся акулу. Вот на палубу у борта легло одно кольцо каната, другое, третье... Наконец длинная темная тень оказалась перед самым форштевнем и вода вскипела под отчаянно работающим хвостом. Рейнер продолжал бороться со своей рыбой, когда Гайамо подал гарпун капитану. Эль Анджело взял его, быстрым движением завел линь на утку и стал выбирать момент для смертельного удара. Мальчик, затаив дыхание, стоял поодаль. На мгновение рыба, как несущаяся торпеда, показалась на поверхности воды, и гарпун сразу же глубоко вошел ей в глаз. Они принялись крутить лебедку, закрепленную на фок-мачте, и выбирать гарпунный трос. Рейнер в это время стоял спокойно, линь в его руках был не напряжен. Когда акула Эль Анжело перевалилась через борт, солнце полыхнуло во всю длину ее синего тела и позолотило скатывающуюся воду. Огромная рыбина легла поперек носовой палубы, и доски заскрипели под ее тяжестью. В этот момент хвост акулы хлестнул Рейнера по руке, ободрав ему кожу от локтя до плеча. Неожиданный удар заставил его качнуться к грот-мачте, но Пол тут же восстановил равновесие, выбрал слабину на лине и принялся вываживать рыбу. Отражавшееся в воде солнце слепило его, однако он продолжал натягивать линь, хотя рыба на противоположном конце отчаянно изгибалась и дергала назад. В конце концов она оказалась в ярде от борта, перевернутая кверху белым брюхом. Две акулы напали на раненую прежде, чем ее успели вытащить лебедкой, и Эль Анджело яростно взревел, обрушив на них гору проклятий. Именно это он ненавидел в них и именно к этому не мог привыкнуть - к их каннибализму, слепому стремлению жрать себе подобных, когда те еще живы, несмотря даже на то, что они ведут смертельную схватку с их общим врагом - человеком. Рейнер изо всех сил упирался в фальшборт, пот больно щипал его глаза, а яркий свет слепил их. Он уже понял, как мог человек проклинать рыбу: между человеком и рыбой существовала связь, не имевшая ничего общего с натянутым между ними канатом - это была непредсказуемость исхода схватки, происходившей в пустынном море. Дважды Рейнер чуть не выпустил туго натянутый канат, но его остановило странное чувство - этим он опозорился бы перед врагом. Не перед Эль Анджело или мальчиком, но перед чудовищем, сопротивлявшимся ему с силой, какую он прежде и представить себе не мог. Он выбрал еще ярд линя, а затем правая нога скользнула по слизи на дне лодки, Рейнер споткнулся о ванту и стукнулся головой о мачту. В это время рука Эль Анджело стремительно обхватила его поперек груди и остановила. Мальчик что-то крикнул и прыгнул с бака, держа в руке гарпун. При этом он обошел подальше пасть акулы, потому что, крикнул он, акула не мертва, пока не воняет - это вам может подтвердить Пуйо, однорукий Пуйо. Рейнер не видел, что происходило в следующие несколько секунд, но почувствовал, что линь снова натянулся. Когда натяжение ослабло, он упал на дно лодки, так как Эль Анджело выпустил его, чтобы взять гарпун. Затем они вместе с мальчиком что-то выкрикнули, взвизгнула лебедка, и канат в руках у Рейнера провис, на этот раз окончательно. Эль Анджело окликнул его, напомнив об осторожности; в это время акула за бортом взмахнула хвостом, окатив всю лодку водой, будто ударила волна. Рыбу вытащили из воды, положили наискось на носовой палубе, рядом с первой, и Гайамо с бешенством страха принялся колотить ее. - Ты испортишь шкуру, - остановил его Эль Анджело. Он дважды сильно ударил акулу гарпуном, а затем подошел к Рейнеру. - А теперь мы пойдем домой, - сказал он. Под жаркими солнечными лучами кровь на виске, где Рейнер ссадил кожу, ударившись о мачту, успела свернуться, а рука стала темно-красной по всей длине. Эль Анджело взял бутылку коньяка, стиснул руку Рейнера так, что он не мог ею пошевелить, и направил на рану золотой поток. Рейнер каким-то образом смог удержаться от вскрика боли. - Кожа акулы обдирает как рашпиль, - сказал испанец, - но она чистая, не то, что укус. Все, теперь домой. Спирт успел улетучиться, и Рейнер снова был в состоянии разговаривать. - Поймав только две рыбы? Мы остаемся здесь. Эль Анджело приказал мальчику запустить мотор, а сам начал выбирать канат с приманкой. - Нет никакой нужды возвращаться, - продолжал Рейнер. - Я только начал входить во вкус. - Мы идем. - Я плачу сто песо за день, а у нас остается еще целых четыре часа до заката! Эль Анджело освобождал руль. - Вы не будете платить. - А я буду настаивать на том, чтобы полностью расплатиться. - Я не возьму. Лодка уже легла на курс, и стая акул рассыпалась, чтобы вновь собраться на чью-то кровавую тризну в каком-то другом районе океана. - Эль Анджело, если мы сейчас пойдем домой, завтра я не выйду в море на вашей лодке! - Вы не выйдете в море ловить акул ни на чьей лодке самое меньшее три дня. Утром вы вспомните мои слова. Рейнер был в бешенстве, так как сто песо проделали ощутимую брешь в его бюджете, а на то, что компания вышлет ему еще денег - теперь, после того, как его отозвали - надежды не было. За эти сто песо он должен был сразиться еще с несколькими акулами, причем сделать это аккуратнее и получить значительно больше времени для разговора с Эль Анджело в надежде повернуть беседу в нужное русло. - Я в гневе, - выразительно произнес он по-испански. - Это потому, что вам больно. - Лодка уверенно держалась на курсе, двигаясь ходом в три четверти по зеркальной поверхности воды. - Мне не больно. - Значит, вы не человек. Рейнер совсем было настроился продолжа