чувствуют легкое головокружение и борются за право убыть в центре внимания. Одно крайнее утверждение сменяет другое. Сенатор Ларкин из Огайо ненавидел Войлса, а Войлс, в свою очередь, ненавидел сенатора Ларкина из Огайо, и сенатор тремя часами ранее созвал пресс-конференцию и объявил о том, что его подкомиссия немедленно начинает расследование по вопросу охраны Федеральным бюро расследований двух убитых судей. Но у Ларкина была подружка, довольно молоденькая, а у ФБР было несколько фотографий, и Войлс не сомневался относительно того, что расследование будет отложено. - Как Президент? - наконец-то спросил Льюис. - Какой? - Не Коул. Другой. - Держится молодцом. Просто молодцом. Хотя жутко потрясен смертью Розенберга. - Еще бы. Какое-то время они ехали в полном молчании по направлению к гуверовскому зданию. Предстояла длинная ночь. - У нас есть новый подозреваемый, - наконец-то нарушил молчание Льюис. - Расскажите. - Человек по имени Нельсон Манси. Войлс медленно покачал головой. - Никогда не слышал о таком. - Я тоже. Это длинная история. - Перескажите вкратце. - Манси - очень богатый промышленник из Флориды. Шестнадцать лет тому назад его племянницу изнасиловал и убил американский негр по имени Бак Тироун. Девочке было двенадцать лет. Очень, очень жестокое изнасилование и убийство. Я опущу детали. У Манси не было детей, и он боготворил племянницу. Дело Тироуна расследовали в Орландо и его приговорили к смертной казни. Его хорошо охраняли, потому что был целый ряд угроз. Несколько адвокатов-евреев крупной нью-йоркской фирмы подали всевозможные жалобы. И вот в 1984 году дело попадает в Верховный суд. Вы догадываетесь: Розенберг влюбляется в Тироуна и стряпает свою нелепую трактовку самообвинения в рамках Пятой поправки, чтобы свести на нет признание вины, подписанное обвиняемым через неделю после ареста. Признание на восьми страницах, которое он, Тироун, написал собственноручно. Нет признания - нет дела. Розенберг записывает витиеватое решение <пять-к-четырем>, опровергающее признание подсудимого виновным. Чрезвычайно спорное решение. Тироуна освобождают. Затем, спустя два года, он исчезает, и с тех пор его не видели. Ходят слухи, что Манси заплатил за то, чтобы Тироуна оскопили, изуродовали и скормили акулам. Просто слухи, утверждают власти Флориды. Позднее, в 1989 году, главного адвоката Тироуна по этому делу, человека по фамилии Каплан, убивает на улице в Манхэттене простачок, не имеющий никакого отношения к делу. Какое совпадение! - Кто сообщил вам? - Из Флориды позвонили два часа тому назад. Они убеждены, что Манси заплатил кучу денег, чтобы убрать и Тироуна, и его адвоката. Просто они не могут это доказать. У них есть неохотно работающий на них информатор без имени, который утверждает, что знает Манси, и сообщает им некоторые сведения. По его словам, Манси уже не первый год говорит об устранении Розенберга. Они считают, что он немного свихнулся после убийства племянницы. - Сколько у него денег? - Достаточно. Миллионы. Никто не знает точно. Он очень скрытен. Флорида убеждена, что он может пойти на такой шаг. - Давайте проверим. Звучит интересно. - Кое-какие результаты я получу уже сегодня ночью. Вы уверены, что хотите задействовать по данному делу три сотни агентов? Войлс зажег сигарету и опустил стекло со своей стороны. - Да, может быть, даже четыреста. Мы должны расколоть этот орешек, пока пресса не съела нас заживо. - Это будет нелегко. За исключением пуль и веревки, эти парни ничего не оставили. Войлс выпустил в окно струйку дыма. - Я знаю. Слишком все чисто. Глава 7 Шеф, сгорбившись, сидел за своим столом. Галстук развязан, взгляд измученного человека. Кроме него в комнате сидели и приглушенно разговаривали трое его коллег и полдюжины служащих. На лицах были потрясение и усталость. Джейсон Клайн, старший служащий Розенберга, выглядел особенно убитым. Он сидел на небольшом диванчике, уставившись в пол, тогда как судья Арчибальд Мэннинг, теперь старший судья, говорил о протоколе и похоронах. Мать Дженсена хотела небольшой частной епископской службы в пятницу в Провиденсе. Сын Розенберга, адвокат, передал Раньяну перечень распоряжений, подготовленный судьей после своего второго приступа. В нем он выражал пожелание быть кремированным после невоенной церемонии, а пепел должен быть рассыпан над сиуиндийской резервацией в Южной Дакоте. Хотя Розенберг был евреем, он отказался от веры и считал себя агностиком. Он хотел быть похороненным с индейцами. Это ему свойственно, подумал Раньян, но не сказал ничего. В наружном помещении шесть агентов ФБР медленно пили кофе и нервно перешептывались. За день прибавилось ещ? больше угроз, несколько поступило в часы утреннего обращения Президента. Уже стемнело, самое время сопровождать оставшихся судей домой. К каждому в качестве телохранителей было прикреплено по четыре агента. Судья Эндрю Мак-Дауэлл, шестидесяти одного года, теперь самый младший член суда, стоял у окна, курил трубку и наблюдал за движением на улице. Если у Дженсена и был друг в суде, то именно Мак-Дауэлл. Флетчер Коул проинформировал Раньяна, что Президент не только будет присутствовать на отпевании Дженсена в церкви, но и хочет обратиться с надгробной речью. Никто из находящихся во внутреннем кабинете не хотел, чтобы Президент произносил хоть слово. Шеф попросил Мак-Дауэлла подготовить небольшую речь. Робкий человек, избегающий выступлений, Мак-Дауэлл крутил галстук-бабочку и пытался представить своего друга на балконе с веревкой вокруг шеи. Было даже жутко думать об этом. Судья Верховного суда, один из выдающейся судебной братии, один из девяти, скрывающийся в таком месте, созерцающий эти фильмы и выставленный в таком кошмарном виде. Какая трагическая ситуация! Он представлял себя стоящим перед толпой в церкви, глядящим на мать и семью Дженсена и хорошо сознающим при этом, что каждый думает в этот момент о кинотеатре Монроуза. Они будут шепотом спрашивать друг у друга: <Вы знали, что он был гомосексуалистом?> Что касается Мак-Дауэлла, то он не только не знал, но и не подозревал. И не хотел ничего говорить на похоронах. Судья Бен Сьюроу, шестидесяти восьми лет, был озабочен не столько похоронами, как проблемой поимки убийц. Он был федеральным обвинителем в Миннесоте, и, согласно его теории, подозреваемые подразделялись на две группы: те, кто действовал из ненависти и мести, и те, кто пытался повлиять на будущие решения. Он проинструктировал своих сотрудников, как начать поиски. Сьюроу расхаживал взад-вперед по комнате. - У нас двадцать семь служащих и семь судей, - сказал он, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности. - Очевидно, что мы много не сделаем за следующие пару недель и все решения по ближайшим делам должны быть отложены до тех пор, пока у нас не будет полного состава суда. Это может занять несколько месяцев. Я предлагаю нашим сотрудникам заняться работой по выяснению всего, связанного с убийствами. - Мы не полиция, - настойчиво произнес Мэннинг. - Можем мы, по крайней мере, дождаться похорон, прежде чем начнем игру с Диком Трейси? - сказал Мак-Дауэлл, не поворачиваясь лицом к присутствующим. Сьюроу, как обычно, не обращал на них внимания. - Я возглавлю работу. Выделите мне двух сотрудников на пару недель, и, мне кажется, мы сможем составить небольшой список основных подозреваемых. - В ФБР очень способные ребята, Бен, - сказал шеф. - И они не просили нашей помощи. - Лучше я не буду обсуждать ФБР, - ответил Сьюроу. - Мы можем оставаться в глубоком трауре в течение двух недель, как того требует официальная процедура, либо можем приступить к работе и найти этих ублюдков. - Почему вы так уверены, что мы можем решить эту проблему? - спросил Мэннинг. - Я не уверен, что смогу, но, думаю, стоит попробовать. По какой-то причине убили наших собратьев, и эта причина напрямую связана со случаем или делом, уже разрешенным или находящимся сейчас на рассмотрении и готовящемся к передаче в суд. Если это возмездие, тогда наша задача почти невыполнима. Черт, каждый ненавидит нас по той или иной причине. Но если это не месть и не ненависть, тогда, возможно, кто-то хочет другого состава суда для принятия будущих решений. Вот что ставит в тупик. Кто мог убить Эйба и Гленна по той причине, как они проголосовали бы по определенному делу в этом году, в следующем или через пять лет? Я хотел бы, чтобы служащие перетрясли ещ? раз каждый ожидающий решения случай. Судья Мак-Дауэлл покачал головой. - Продолжайте, Бен. Это более пяти тысяч дел, небольшая часть которых, возможно, будет прекращена здесь. Это химера. На Мэннинга и это не произвело никакого впечатления. - Послушайте, парни. Я служил с Эйбом Розенбергом тридцать один год и часто думал о том, чтобы самому застрелить его. Но я любил его как брата. Его либеральные идеи нормально воспринимались в шестидесятые и семидесятые годы, в восьмидесятые они устарели, а сейчас, в девяностые, их просто не выносят. Он стал символом всего неправильного в этой стране. Он убит, я думаю, одним из членов этих радикально настроенных по отношению к правому крылу групп. Мы можем изучать случаи черт знает до какого момента и не найти ничего. Это возмездие, Бен. Чистой воды и совсем простое. - А Гленн? - спросил Сьюроу. - Ясно, что у нашего друга были некоторые странные наклонности. Должно быть, что-то просочилось, и он стал легкой мишенью для таких групп. Они ненавидят гомосексуалистов, Бен. Бен, как и раньше, ходил по комнате, по-прежнему ни на что не реагируя. - Они ненавидят всех нас, и, если они будут убивать из ненависти, полицейские станут преследовать их. Возможно. А что, если они убивают, чтобы манипулировать судом? Что, если какая-то группа воспользовалась настоящим моментом неспокойствия и ярости, чтобы убрать двоих из нас и тем самым перестроить суд? Мне кажется, это очень возможно. Шеф прочистил горло: - А я думаю, мы ничего не сделаем, пока они не будут либо похоронены, либо разъединены. Я не говорю <нет>, Бен, просто обождите несколько дней. Пусть осядет пыль. Остальные из нас по-прежнему в шоке. Сьюроу извинился и вышел из комнаты. Его телохранители последовали за ним. Судья Мэннинг, опираясь на трость, обратился к шефу: - Я не поеду в Провидено. Ненавижу летать самолетом и, кроме того, ненавижу похороны. И меня ждет такое, поэтому совсем не хочется лишних напоминаний. Я пошлю свои соболезнования семье. Когда увидитесь с ними, пожалуйста, извинитесь за меня. Я очень старый человек. И он вышел вместе с клерком. - Думаю, что судья Сьюроу говорит дело, - сказал Джейсон Клайн. - По крайней мере, нам нужно пересмотреть дела, ожидающие решения, и те, которые, скорее всего, будут переданы сюда с выездных сессий суда. Это долгая история, но так мы можем на что-либо наткнуться. - Согласен, - сказал шеф. - Только выглядит это несколько поспешно, вы не думаете? - Да, но в любом случае мне хотелось бы приступить к делу. - Нет. Подождите до понедельника, и я определю вас к Сьюроу. Клайн пожал плечами и извинился. Два клерка последовали за ним в кабинет Розенберга. Спустя пару минут они сидели в темноте и потягивали бренди, оставшийся после Эйба. В заваленной литературой кабине для научной работы, находящейся на пятом этаже библиотеки юридической школы, между стеллажами толстых, редко используемых книг по законодательству Дарби Шоу внимательно изучала распечатку с перечнем судебных решений и приговоров. Она просмотрела его уже дважды, и, хотя он был полон спорных моментов, она не нашла ничего примечательного. <Дюмон> вызвал нарушения общественного порядка. Был случай детской порнографии из Нью-Джерси, дело гомосексуалиста из Кентукки, дюжина апелляций по поводу отмены казни, десяток отсортированных случаев, связанных с нарушением гражданских прав, и обычный перечень дел, касающихся налогов, распределения по зонам, индейцев и направленных против трестов. С помощью компьютера она получила обобщенные сведения по каждому случаю, затем дважды просмотрела их. Потом составила аккуратный список возможных подозреваемых с приложением возможных мотивов преступления. Увы, все оказалось бесполезным. Каллахан был уверен, что двойное убийство - дело рук либо арийцев, либо нацистов, либо ку-клукс-клана; какая-то легко идентифицируемая подборка из местных террористов, какая-то радикальная группа членов <комитета бдительности>. Это должны быть представители правого крыла, слишком многое говорит за это. Он чувствует. Дарби не была так уверена. С группами взбесившихся крикунов все было ясно. Они выдвинули чересчур много угроз, бросили слишком много камней, организовали слишком много парадов, произнесли слишком много речей. Им нужен был Розенберг живым, потому что он представлял собой неотразимую мишень для выхода их ненависти. Розенберг держал их в деле. Она считала, что подозревать следовало кого-то другого. Каллахан сидел в баре на Канал-стрит, уже подвыпив, и ждал е?, хотя она и не обещала присоединиться к нему. Она решила проверить его во время второго завтрака и нашла его на балконе наверху за выпивкой и чтением своей книги о мнениях Розенберга. Он отменил на неделю занятия по конституционному праву, сказав, что не в состоянии преподавать, потому что его герой мертв. Она попросила его успокоиться и ушла. Было несколько минут одиннадцатого, когда она вошла в компьютерный зал на пятом этаже библиотеки и села перед монитором. В помещении никого не было. Она прошлась пальцами по клавиатуре, нашла, что хотела, и вскоре принтер стал выдавать страницу за страницей информацию об апелляциях, поданных в одиннадцать федеральных апелляционных судов страны. Спустя час принтер выдохся, а она стала обладательницей краткого изложения одиннадцати судебных решений и приговоров толщиной в шесть дюймов. Она отнесла это в кабину для научной работы и положила на середину стола. Шел двенадцатый час, и пятый этаж совсем опустел. Узкое окно позволяло посматривать вниз, на автостоянку и деревья. Она снова сбросила туфли и проверила красный лак на пальцах ног. Потягивала тепловатую <Фреску> и невидящим взглядом смотрела на стоянку. Первое предположение было простым: убийства совершены одной и той же группой по одним и тем же причинам. Если нет, тогда поиски бесполезны. Второе предположение было ещ? более труднодоказуемым: мотивом убийства являлись не ненависть или месть, а, скорее, попытка манипуляции составом суда. Значит, есть дело или случай, передаваемый на рассмотрение в Верховный суд, и кто-то хочет иметь других судей. Третье предположение было несколько более простым: в это дело или случай были вовлечены большие деньги. Ответа распечатка не дала. Дарби просмотрела е? до полуночи и ушла лишь тогда, когда библиотека закрылась. Глава 8 В четверг в полдень в сырой зал заседаний, расположенный на шестом этаже гуверовского учреждения, секретарь внес большой пакет, весь в жирных пятнах, с деликатесными бутербродами, покрытыми кольцами лука. В центре квадратного помещения за столом из красного дерева, по сторонам которого стояло по двадцать стульев, сидели главные чины ФБР, срочно созванные со всей страны. Галстуки у них были развязаны, а рукава рубашек закатаны. Тонкое облачко голубого дыма окутывало дорогую правительственную люстру, подвешенную над столом на высоте в пять футов. Говорил директор Войлс. Усталый и злой, он попыхивал уже четвертой за утро сигарой и медленно расхаживал перед экраном в конце стола. Половина присутствующих слушала. Другая половина разобрала отчеты из лежащей в центре стола стопки бумаг и знакомилась с результатами вскрытия трупов, лабораторным анализом нейлонового каната, материалом о Нельсоне Манси и проделанной работой по некоторым другим быстро выясненным моментам. Отчеты были совсем тонкие. Внимательно слушал и одновременно дотошно изучал отчеты специальный агент Эрик Ист, работающий всего десять лет, но уже зарекомендовавший себя отличным следователем. Шесть часов тому назад Войлс назначил его руководителем расследования. Остальная часть группы подбиралась все утро, это было организационное совещание. Ист читал и слушал то, что он уже знал. Расследование может растянуться на недели, возможно, даже месяцы. Кроме пуль, в количестве девяти штук, каната, стального стержня, использованного для жгута, других улик не было. Соседи в Джорджтауне ничего не видели. Никаких особо подозрительных лиц в кинотеатре Монроуза. Отпечатки пальцев отсутствуют. Волокна отсутствуют. Ничего. Нужен исключительный талант, чтобы убить так чисто, и требуется много денег, чтобы скрыть такой талант. Войлс был настроен пессимистически относительно обнаружения вооруженных преступников. Они должны сконцентрировать свое внимание на тех, кто скрывал их. Войлс говорил, попыхивая сигарой: - На столе лежит докладная записка, касающаяся некоего Нельсона Манси, миллионера из Джексонвилла, штат Флорида, который будто бы угрожал Розенбергу. Власти Флориды убеждены, что Манси заплатил кучу денег за убийство виновного в изнасиловании и его адвоката. В докладной об этом ни слова. Двое наших людей поговорили с адвокатом Манси сегодня утром, и, надо сказать, их встретили очень гостеприимно. Манси, по словам его адвоката, нет в стране, и, конечно, он не имеет никакого представления о том, когда тот вернется. Я выделил двадцать человек на его поиски. Войлс снова зажег сигару и посмотрел на листок бумаги, лежащий на столе. - Под номером четыре идет группа, называющая себя <Белым сопротивлением>, небольшая группа из десантников-диверсантов среднего возраста, за которой мы наблюдаем примерно три года. Вы получили докладную записку. Довольно слабое, должен заметить, подозрение. Они, скорее, будут бросать зажигательные бомбы и сжигать кресты. Не так много хитрости. И, что важно, не слишком много денег. Я серьезно сомневаюсь, что они смогли бы так быстро, как в данном случае, воспользоваться оружием. Но тем не менее я выделил двадцать человек. Ист развернул увесистый бутерброд, понюхал, но решил оставить его. Лук был холодный. Аппетит пропал. Он слушал и делал записи. Номер шесть в списке был несколько необычным человеком. Псих по имени Клинтон Лейн объявил войну гомосексуалистам. Его единственный сын уехал с семейной фермы в Айове в Сан-Франциско, чтобы насладиться жизнью гомосексуалистов, но вскоре умер от СПИДа. Лейн сошел с ума и поджег офис коалиции гомосексуалистов в Де-Мойне. Его арестовали и приговорили к четырем годам, но в 1989 году он совершил побег, и его не нашли. Согласно записке, он организовал широкую контрабанду наркотиками и зарабатывал на этом миллионы. И использовал деньги в небольшой личной войне с гомосексуалистами и лесбиянками. ФБР пыталось схватить его в течение пяти лет, но, как думали многие, он действовал за пределами Мексики. Все эти годы он посылал почту, полную ненависти, конгрессу, Верховному суду, Президенту. Войлс не считал Лейна подозреваемым. Он был психом, не в своем уме, но ни один камень не должен оставаться неперевернутым. На это он назначил только шесть агентов. В списке было шесть фамилий. На каждого подозреваемого было выделено от шести до двадцати лучших спецагентов. В каждой группе выбран руководитель. Дважды в день они должны были докладывать Исту, который, в свою очередь, каждый день утром и после обеда встречался с директором. Сто или даже больше агентов будут обшаривать улицы и пригороды в поисках улик. Войлс говорил о секретности. Пресса будет следовать повсюду подобно ищейкам, так что расследование должно быть исключительно секретным. Только он, директор, будет вести разговоры с прессой, и мало что он сможет сказать им. Он сел, а К. О. Льюис пустился в бессвязный монолог о похоронах, безопасности и просьбе шефа Раньяна относительно помощи в расследовании. Эрик Ист маленькими глотками пил холодный кофе и изучал список. За тридцать четыре года Абрахам Розенберг записал не менее тысячи двухсот мнений. Его продукция постоянно изумляла специалистов по конституционному праву. Он как бы случайно игнорировал скучные антитрестовские случаи и апелляции по налогам, но если дело хоть в малейшей степени было по-настоящему противоречивым, то он хватался за него обеими руками. Он излагал в письменной форме мнения большинства, совпадение мнений большинства, совпадения по разногласиям и записал много-много особых мнений. Зачастую в выражении своего особого мнения он оставался в полном одиночестве. По каждому <горячему> делу за тридцать четыре года было записано так или иначе мнение Розенберга. Ученые и критики любили его. Они публиковали книги, эссе и критические заметки о нем и его работе. Дарби нашла пять отдельных справочников в жестком переплете с его мнениями, примечаниями редакторов и аннотациями. Один том содержал одни лишь особые мнения великого человека. Она пропустила занятия в четверг и уединилась в кабине для научной работы юридической библиотеки на пятом этаже здания. Компьютерные распечатки были аккуратно разложены на полу. Раскрытые книги Розенберга стопками лежали на столе. Имелась причина для убийств. Месть и ненависть можно допустить лишь в отношении Розенберга. Но добавь Дженсена для уравнения, и месть и ненависть станут менее значимыми. Конечно, он был омерзительным, но не вызывал гнева, подобно Янту или даже Мэннингу. Она не нашла книг с критикой записей судьи Гленна Дженсена. За шесть лет он собственноручно выразил в письменной форме только двадцать восемь мнений большинства, т. е. его труд был наименее производительным в суде. Он записал несколько особых мнений и присоединился к совпадению мнений по отдельным случаям, но тем не менее работал медленно и мучительно. Временами его записи были четкими и понятными, порой - бессвязными и патетическими. Она изучала мнения Дженсена. Его идеология коренным образом менялась из года в год. В основном, он был постоянен в защите прав обвиняемых по уголовным делам, но имелось достаточно исключений, которые могли поразить любого ученого. В семи случаях он пять раз отстаивал интересы индейцев. Записал три мнения большинства в защиту окружающей среды. Можно сказать, он был великолепен, поддерживая протестующих против налогов. А вот улик не было. Дженсен был слишком беспорядочен, чтобы воспринимать его серьезно. В сравнении с другими восьмью судьями он был безвреден. Она закончила другую бутылку теплой <Фрески> и на минуту отложила в сторону свои записи по Дженсену. Ее часы лежали в выдвижном ящике стола, и она понятия не имела, сколько времени. Каллахан протрезвел и хотел попозднее поужинать в квартале у мистера Би. Следовало позвонить ему. Дик Мабри, составитель речей, маг и волшебник слова, сидел рядом со столом Президента и смотрел, как Флетчер Коул и Президент читают третий вариант предложенного панегирика в адрес судьи Дженсена. Коул отклонил два первых, и Мабри по-прежнему оставался в неведении относительно того, чего же они хотят. Коул предлагает одно. Президент хочет чего-то другого. Раньше, днем, Коул позвонил и попросил забыть о надгробной речи, потому что Президент не будет на похоронах. Потом позвонил Президент и попросил его набросать несколько слов, потому что Дженсен, хотя он и гомосексуалист, все-таки считался другом. Мабри знал, что Дженсен не принадлежал к числу друзей Президента. Но судью преступно убили, и ему следовало устроить хорошо организованные похороны. Потом позвонил Коул и сказал, что они не уверены, поедет ли Президент, но что-то надо подготовить на всякий случай. Офис Мабри находился в старом административном здании рядом с Белым домом, и весь день там заключались небольшие пари по поводу того, приедет ли Президент на похороны известного гомосексуалиста. Ставили три к одному, что его там не будет. - Намного лучше. Дик, - сказал Коул, складывая бумагу. - Мне тоже нравится, - отметил Президент. Мабри заметил, что Президент обычно ждал, чтобы Коул высказался по поводу его текста. - Я могу попробовать еще, - сказал Мабри, вставая. - Нет, нет, - настаивал Коул. - Именно так. Очень проникновенно. Мне нравится. Он проводил Мабри до двери и закрыл е? за ним. - Что вы об этом думаете? - спросил Президент. - Давайте отменим. Я предчувствую нехороший резонанс. Огласка будет большой, но ведь вы произнесете эти прекрасные слова над телом найденного в порнодоме гомосексуалиста. Слишком рискованно. - Да. Мне кажется, вы: - Это решающий момент для нас, шеф. Рейтинг продолжает расти, и я просто хочу воспользоваться шансом. - Мы должны послать кого-то? - Конечно. Как насчет вице-президента? - Где он? - Летит из Гватемалы. Будет здесь сегодня ночью, - Коул неожиданно улыбнулся про себя. - Это неплохо для вице-президента. Похороны гомосексуалиста. Президент фыркнул: - Отлично. Коул перестал улыбаться и стал ходить взад-вперед перед столом. - Небольшая проблема. Отпевание Розенберга в субботу, всего в восьми кварталах отсюда. - Лучше, черт побери, исчезнуть на день. - Знаю. Но ваше отсутствие будет очень подозрительно. - Я отправлюсь в Уолтер-Рид с жалобами на боли в спине. Раньше такое срабатывало. - Нет, шеф. Повторные выборы в следующем году. Вы должны удерживаться от посещения госпиталей. Президент оперся ладонями о стол и встал. - Черт возьми, Флетчер! Я не могу присутствовать на службе в церкви, потому что не смогу сдержать улыбку. Его ненавидели девяносто процентов американцев. Они будут любить меня, если я не отправлюсь туда. - Протокол, шеф. Хороший вкус. Вас сожжет пресса, если вы не будете присутствовать там. Послушайте, это не повредит. Вам не нужно говорить ни слова. Просто сбросьте напряжение, выглядите по-настоящему печальным и позвольте, чтобы фотокамеры изобразили вас в соответствующем виде. Это займет немного времени. Президент схватил клюшку и слегка присел для удара по оранжевому мячу. - Тогда мне нужно пойти и на похороны Дженсена. - Обязательно. Но без надгробной речи. Он ударил по мячу. - Я встречался с ним лишь дважды, вы знаете. - Знаю. Давайте просто спокойно поприсутствуем на обеих службах, ничего не говоря, а потом исчезнем. Он снова ударил по мячу. - Думаю, вы правы. Глава 9 Томас Каллахан спал допоздна и в одиночестве. Он лег спать поздно, в трезвом состоянии и один. Третий день подряд он отменял занятия. Наступила пятница, завтра служба по Розенбергу, и из-за уважения к своему идолу он не будет учить конституционному праву до тех пор, пока этого человека достойно не проводят на покой. Он заварил кофе и теперь сидел в халате на балконе. Температура воздуха как в шестидесятые годы. Первое резкое похолодание, листопад, и Дауфайн-стрит внизу казалась живым существом, охваченным бурной энергией. Он кивнул старушке, имени которой не знал, стоящей на балконе дома через улицу. Дом Бурбона находился в квартале отсюда, и туристы уже толпились невдалеке со своими маленькими картами и камерами. Рассвет незаметно приходил в квартал, но уже к десяти часам узкие улицы были заполнены машинами для доставки грузов и такси. В такое позднее время по утрам Каллахан частенько наслаждался своей свободой. Он закончил юридическую школу двадцать лет назад, и большинство его ровесников были заняты тягостной работой юристов на фабриках по семьдесят часов в неделю. Два года он отдал подобной работе. Одно чудище в округе Колумбия, с двумя сотнями юристов, вытащило его из Джорджтауна и наняло на работу в уютное местечко, где первые шесть месяцев он писал письма. Потом его перевели на <конвейер> на составление ответов на вопросы, поставленные в письменной форме и касающиеся внутриматочных устройств. Он работал по двенадцать часов в день и ожидалось, что рабочий день увеличится до шестнадцати часов. Ему сказали, что если бы он мог втиснуть следующие двадцать лет в десять, то мог бы запросто стать партнером в безрадостном возрасте тридцати пяти лет. Каллахан хотел прожить как минимум до пятидесяти и поэтому бросил это наскучившее ему дело. Он получил степень магистра права и стал профессором. Спал допоздна, работал по пять часов в день, время от времени писал статьи, а большей частью отлично развлекался. Он не имел семьи, которую надо было бы содержать, так что заработка в семьдесят тысяч долларов в год более чем хватало для оплаты двухэтажного бунгало, <порте> и ликера. Если бы смерть наступила преждевременно, то причиной было бы виски, а не работа. Он пренебрегал карьерой всю свою жизнь. Многие из его товарищей по юридической школе стали компаньонами в крупных фирмах, и их фамилии крупными буквами набирались на фирменных бланках, а заработки составляли полмиллиона долларов. Они водили компанию с высшими чинами из ИБМ, из ТЕКСЛКО и Госхозяйства. Они были запанибрата с сенаторами. У них были офисы в Токио и Лондоне. Но он не завидовал им. Одним из его лучших друзей по юридическому колледжу был Гэвин Верхик, который, как и он, оставил частную практику и стал работать на правительство. Сначала он служил в судебном ведомстве по гражданским правам, затем перешел в ФБР. Теперь он являлся специальным советником директора. Каллахан должен был явиться в Вашингтон в понедельник на конференцию профессоров конституционного права. Он и Верхик планировали пообедать и выпить в понедельник вечером. Ему нужно было позвонить и подтвердить договоренность, а также воспользоваться его мозгами. Он по памяти набрал номер телефона. Звонок, ещ? один, и спустя пять минут после того, как он спросил Гэвина Верхика, нужный ему человек взял трубку. - Говорите быстрее, - произнес Верхик. - Так приятно слышать твой голос, - сказал Каллахан. - Как ты, Томас? - Сейчас пол-одиннадцатого. Я не одет. Сижу во Французском квартале, попиваю кофе и смотрю на педерастов на Дауфайн-стрит. Что ты делаешь? - Что за жизнь. У нас половина двенадцатого, а я ещ? не выходил из офиса с тех пор, как нашли трупы в среду утром. - Мне просто плохо, Гэвин. Он выдвинет на должность двух нацистов. - Да, пожалуй. В моем положении я не могу комментировать такое. Но, подозреваю, ты прав. - Подозревай мой зад. Ты уже видел составленный им краткий список кандидатов, не так ли, Гэвин? Вы, парни, уже скрытно проводите проверку, не правда ли? Давай, Гэвин, ты можешь рассказать мне. Кто в списке? Я никому не скажу. - Я тоже, Томас. Но обещаю одно: твоего имени нет в списке среди немногих. - Я потрясен. - Как девушка? - Какая? - Ну, живо, Томас. Твоя девушка? - Она красивая, чудесная, нежная и добрая. - Продолжай. - Кто убил их, Гэвин? Я имею право знать. Я налогоплательщик и имею право знать, кто их убил. - Еще раз, как е? имя? - Дарби. Кто убил их и почему? - Ты всегда умеешь выбирать имена, Томас. Я помню, как ты отказывался от женщин только потому, что тебе не нравились имена. Яркие, горячие женщины, но с такими неинтересными именами. Дарби. Несет в себе чудесный эротический оттенок. Какое имя! Когда я встречусь с ней? - Не знаю. - Она переехала к тебе? - Оставь свои чертовы вопросы. Гэвин, послушай. Кто это сделал? - Ты не читаешь газет? У нас нет подозреваемых. Ни одного. Вот так. - Определенно вам известен мотив. - Множество мотивов. Слишком много ненависти просматривается здесь, Томас. Странная комбинация, ты не согласен со мной? Дженсена трудно представить себе рядом с Розенбергом. Директор приказал нам расследовать незавершенные дела, просмотреть последние решения, а также образцы голосования. - Просто замечательно, Гэвин. Каждый специалист в области конституционного права в стране играет сейчас в детектива и пытается вычислить убийц. - А ты нет? - Нет. Я обратился к бренди, когда услышал новости, но теперь я трезв. Девушка, однако, увязла в тех же поисках, которые ведешь и ты. Она избегает меня. - Дарби. Какое имя! Откуда она? - Из Денвера. Мы встречаемся в понедельник? - Возможно. Войлс хочет, чтобы мы работали по двадцать четыре часа в сутки до тех пор, пока компьютеры не сообщат нам, кто это сделал. Однако я планирую увязать это с тобой. - Спасибо. Я надеюсь получить полный отчет, Гэвин. Не только сплетни. - Томас, Томас. Ты всегда ищешь новости. А у меня, как обычно, нечего сообщить тебе. - Ты напьешься и все расскажешь, Гэвин. Ты всегда одинаков. - Почему бы тебе не привести Дарби? Сколько ей лет? Девятнадцать? - Двадцать четыре. И она не приглашена. Возможно, позже. - Может быть. Пора бежать, дружище. Я встречаюсь с директором через тридцать минут. Обстановка здесь такая напряженная, что ты даже можешь уловить е? запах. Каллахан набрал номер библиотеки юридической школы и спросил, не было ли там Дарби Шоу. Ее не было. Дарби припарковала машину на почти пустынной автомобильной стоянке у здания федерального суда в Лафейетте и вошла в канцелярию, расположенную на первом этаже. Была пятница, вторая половина дня, суд не заседал, и в залах было пустынно. Она остановилась у конторки и посмотрела в открытое окошко. Обождала. Служащая, запоздавшая с ленчем, с учтивым видом подошла к окну. - Чем могу служить? - спросила она тоном гражданского служащего низшего ранга, жаждущего хоть чем-то помочь. Дарби протянула в окошко листок бумаги. - Мне бы хотелось ознакомиться с этим делом. Служащая быстро взглянула на название дела и вопросительно посмотрела на Дарби. - Почему? - спросила она. - Я не обязана объяснять. Это судебный протокол, не так ли? - Полусудебный. Дарби взяла листок бумаги и сложила его. - Вы знакомы со <Свободой информационных действий>? - Вы адвокат? - Мне не нужно быть адвокатом, чтобы взглянуть на это дело. Служащая выдвинула ящик стола и взяла связку ключей. Она кивнула, тем самым показав: <Следуйте за мной>. Табличка на двери извещала о том, что это комната присяжных, но внутри не было ни столов, ни стульев, только пять картотечных шкафов и ящики, прикрепленные к стене. Дарби осмотрелась. Служащая указала на стену. - Вот здесь, на этой стене. Остальное - макулатура. В первом картотечном шкафу находятся все бумаги по предварительному делопроизводству и переписка. Все остальное - представление суду документов, вещественные доказательства и судебное разбирательство. - Когда был суд? - Прошлым летом. Длился два месяца. - Где апелляция? - Еще не вынесено решение. Кажется, срок до первого ноября. Вы репортер или что-то другое? - Нет. - Ладно. Как вы, очевидно, знаете, это, действительно, судебные протоколы. Но судья, участвующий в рассмотрении дела, определил некоторые ограничения. Во-первых, я должна знать вашу фамилию и точные часы вашего посещения этой комнаты. Во-вторых, ничего нельзя выносить. В-третьих, ничего из этого нельзя копировать до тех пор, пока не будет вынесено решение по апелляции. В-четвертых, если вы что-то трогаете, то следует вернуть точно туда, откуда взяли. Распоряжения судьи. Дарби смотрела на настенные картотеки. - Почему мне нельзя сделать копии? - Спросите Его честь, хорошо? Итак, как вас зовут? - Дарби Шоу. Служащая записала сведения на дощечку, висящую у двери. - Сколько времени вы пробудете здесь? - Не знаю. Три или четыре часа. - Мы закрываемся в пять часов. Когда будете уходить, найдите меня в канцелярии. Она с самодовольной улыбкой закрыла дверь. Дарби выдвинула ящик, полный бумаг по предварительному производству дела, и начала просматривать их, делая записи. Судебные процессы семилетней давности. За это время перед судом предстали один истец и тридцать восемь состоятельных обвиняемых, которые корпоративно ликвидировали не менее пятнадцати юридических фирм по всей стране. Крупных фирм, насчитывающих сотни юристов в дюжинах офисов. Семь лет дорогостоящей правовой борьбы, а результат далек от определенности. Горькая тяжба. Судебное решение присяжных заседателей было только временной победой обвиняемых. Вердикт был куплен или получен каким-то другим незаконным путем, требовал от истца подачи ходатайств о направлении дела на новое рассмотрение. Ящик ходатайств. Обвинения и встречные обвинения. Просьбы о предусмотренных законом мерах наказания и штрафы, быстро выплачиваемые то одной, то другой стороной. Страницы и страницы письменных показаний, подтвержденных присягой или торжественным заявлением, обстоятельно вскрывающих ложь и злоумышленное использование адвокатами и их клиентами процессуальных законов во вред противной стороне. Один адвокат мертв. Другой пытался покончить жизнь самоубийством, как утверждал однокурсник Дарби, который работал, если можно так выразиться, по делу на суде. Он устроился на лето в канцелярию секретарем большой фирмы в Хьюстоне и находился в тени, но кое-что слышал. Дарби откинула стул и посмотрела на картотечные шкафы. Чтобы все найти, понадобится пять часов. Широкая огласка была совсем на нужна <Монроузу>. Большинство постоянных посетителей дома носили темные солнцезащитные очки даже после наступления темноты и пытались зайти и выйти как можно быстрее. А тем более теперь, когда судья Верховного суда США мертвым был найден на балконе, это место стало известным, и притягивало любопытных к кинотеатру на все сеансы. Большая часть постоянных зрителей сменила кинотеатр на какое-то другое место. Более смелые приходили, когда было немноголюдно. Он выглядел как завсегдатай, вошел внутрь и заплатил деньги сразу у входа, не глядя на кассира. Бейсбольное кепи, черные солнцезащитные очки, джинсы, аккуратная прическа, кожаная куртка. Он хорошо скрыл свою внешность, но вовсе не потому, что был гомосексуалистом и стыдился появляться в таких местах. Наступила полночь. Он поднялся по ступенькам на балкон, улыбаясь при мысли о Дженсене с канатом на шее. Дверь была заперта. Он сел в центральном секторе на полу, подальше ото всех. Он никогда раньше не смотрел порнофильмы, а после этой-ночи у него и мысли не возникнет о повторном посещении. Это было третье по счету такое непристойное заведение за последние девяносто минут. Он остался в темных очках и старался не смотреть на экран, что было совсем непросто. И это раздражало его. В кинотеатре было ещ? пять посетителей. Четырьмя рядами выше его и правее находились два попугайчика, целующихся и играющих друг с другом. Он помучился ещ? минут двадцать и уже собирался сунуть руку в карман, как чья-то рука тронула его за плечо. Мягкая рука. Он притворился спокойным. - Могу я сесть рядом с вами? - раздался из-за плеча довольно глубокий и похожий на мужской голос. - Нет, и вы можете убрать свою руку. Руку сняли. Шли секунды, и было очевидно, что других просьб не последует. Потом незнакомец ушел. Это была пытка для человека, ни в коей мере не приемлющего порнографию. Его тошнило. Он оглянулся назад, затем сунул руку в карман кожаной куртки и вытащил черную коробочку размером шесть дюймов на пять и толщиной три дюйма. Положил на пол между ног. Скальпелем сделал аккуратный надрез в обивке соседнего сиденья и, осмотревшись, засунул туда черную коробочку. В ней имелись пружины, настоящие старые пружины. Он осторожно покрутил коробку в одну сторону, потом в другую, пока она не встала на место так, что через разрез в сиденье были видны выключатель и трубка. Глубоко вздохнул. Хотя устройство и было изготовлено настоящим профессионалом, легендарным гением в области миниатюрных взрывных приспособлении, было не очень-то приятно носить эту чертову штуковину в кармане в нескольких сантиметрах от сердца и других жизненно важных органов. И не очень-то уютно чувствовать себя сидящим рядом с ней сейчас. Это его третье мероприятие за ночь, осталось ещ? одно, в другом кинотеатре, где показывали старые гетеросексуальные порнографические фильмы. Он почти ожидал этого посещения, что очень раздражало его. Посмотрел на двух любовников, не замечавших происходящего на экране и с каждой минутой все больше возбуждавшихся. Как бы он хотел, чтобы они оставались на своих местах, когда маленькая черная коробочка начнет бесшумно выпускать газ и потом, спустя тридцать секунд, когда огненный шар осветит здесь каждый предмет. Ему понравилось бы это. Но он принадлежал к группе, отказывающейся от применения насильственных методов и выступающей против огульных убийств невиновных и маленьких людей. Они убили несколько нужных жертв. Их специализацией, однако, было уничтожение структур, используемых врагом. Они выбирали легкодоступные мишени: невооруженные клиники, где проводились аборты, незащищенные учреждения <Американского союза гражданских свобод>, не ожидающие нападения непристойные заведения. У них был знаменательный день. Ни одного ареста за восемнадцать месяцев. Уже было двенадцать сорок, время уходить. Еще нужно торопливо пройти четыре квартала до автомобиля, взять другую черную коробочку, затем ещ? шесть кварталов до <Пассикат синема>, который закрывается в половине второго. <Пассикат> был восемнадцатым в списке, он точно не мог вспомнить, каким именно по счету, но был абсолютно уверен, что ровно через три часа двадцать минут грязный кинобизнес в округе Колумбия взлетит на воздух. Предполагалось, что двадцать два заведения из общего числа таких небольших притонов получат сегодня ночью черные коробочки, а в четыре утра они все закроются, опустеют и будут уничтожены. Три, работающие всю ночь, были вычеркнуты из списка, потому что их группа отказывалась от применения насильственных методов. Он поправил солнцезащитные очки и последний раз взглянул на обивку сиденья рядом с ним. Судя по стаканчикам и воздушной кукурузе на полу, помещение убирали раз в неделю. Никто не заметит выключатель и трубку, едва различимые между рваными нитями. Он осторожно щелкнул выключателем и вышел из <Монроуза>. Глава 10 Эрик Ист никогда не встречался с Президентом и никогда не был в Белом доме. Никогда не видел он и Флетчера Коула, но знал, что тот не понравится ему. Следом за директором Войлсом и К. О. Льюисом в семь утра в субботу он вошел в Овальный кабинет. Не было ни улыбок, ни рукопожатий. Иста представил Войлс. Президент кивнул из-за стола, но даже не встал. Коул что-то читал. Двадцать порнозаведений вспыхнули факелами в округе Колумбия и многие ещ? дымились. Они видели дым над городом через заднее стекло лимузина. В одном из домов под названием <Эйнджелс> сильно обгорел сторож, и он вряд ли выживет. Час назад они получили сообщение: анонимный посетитель радиостанции приписывает ответственность за все <Подпольной армии>, и она обещает устроить подобное же в ознаменование смерти Розенберга. Президент заговорил первым. <Он выглядит усталым, - подумал Ист. - Еще так рано для него>. - Во сколько заведений подброшены взрывные устройства? - В двадцать здесь, - ответил Войлс. - Семнадцать в Балтиморе и примерно пятнадцать в Атланте. Все выглядит так, как если бы атака была тщательно скоординирована, потому что все взрывы произошли ровно в четыре часа утра. Коул поднял голову от своих бумаг. - Директор, вы верите, что это <Подпольная армия>? - На данный момент они единственные, заявляющие об ответственности. Похоже, их работа. Может быть, - Войлс не смотрел на Коула, разговаривая с ним. - Итак, когда вы начнете аресты? - спросил Президент. - В тот самый момент, как появится возможная причина, господин Президент. Таков закон, вы понимаете. - Я понимаю, что эту группу вы больше всего подозреваете в убийствах Розенберга и Дженсена и что вы уверены, что именно е? члены убили федерального судью, участвовавшего в рассмотрении дела в Техасе, и, скорее всего, именно она подложила взрывные устройства как минимум в пятьдесят два порнозаведения прошлой, ночью. Я не понимаю, почему они взрывают и убивают, оставаясь неприкосновенными. Черт побери, директор, мы находимся в осаде. Шея Войлса покраснела, но он не сказал ни слова. Просто отвел взгляд в сторону, в то время как Президент смотрел на него. К. О. Льюис прочистил горло. - Господин Президент, позвольте мне. Мы не убеждены в том, что <Подпольная армия> замешана в убийствах Розенберга и Дженсена. На самом деле у нас нет фактов, связывающих их. Они - только одни из дюжины подозреваемых. Как я сказал раньше, убийства хорошо организованы, совершены очень чисто и высоко профессионально. Исключительно профессионально. Коул шагнул вперед. - Что вы пытаетесь сказать, мистер Льюис? Что у вас нет никакого представления о том, кто же убил их? И вы, возможно, никогда этого не узнаете? - Нет, совершенно не об этом я говорю. Мы найдем их, но это займет определенное время. - Сколько времени? - спросил Президент. Это был понятный, характерный для студента-второкурсника вопрос, не требующий хорошего ответа. Ист сразу невзлюбил Президента, поскольку тот задал его. - Месяцы, - ответил Льюис. - Сколько месяцев? - Много. Президент закатил глаза и покачал головой, затем с раздражением встал и направился к окну. Он заговорил, глядя в окно: - Не могу поверить, что нет связи между тем, что случилось прошлой ночью, и убийством судей. Не знаю, возможно, я просто выжил из ума. Войлс с ухмылкой бросил быстрый взгляд на Льюиса. Шизофреник, неуверенный, неинформированный, глупый, не общающийся ни с кем. Войлс мог придумать ещ? много других эпитетов. Президент продолжал, по-прежнему обращаясь к окну: - Я просто становлюсь нервным, когда убийцы свободно разгуливают здесь повсюду и раздаются взрывы. Кто может обвинить меня? У нас не убивали президента уже более тридцати лет. - О, мне кажется, вам ничего не грозит, господин Президент, - произнес Войлс с чувством удовлетворения. - Служба безопасности контролирует положение. - Отлично. Тогда почему я чувствую себя так, как будто нахожусь в Бейруте? - Он почти бормотал в окно. Коул почувствовал неловкость и схватил толстую докладную записку. Протянул е? Войлсу, заговорив тоном профессора, читающего лекцию. - Это краткий список возможных кандидатов в Верховный суд. Здесь восемь фамилий с биографией каждого. Подготовлено судом. Мы начали с двадцати фамилий, затем Президент, Главный прокурор Хортон и я урезали до восьми. Никто из них даже не представляет себе, что его кандидатура рассматривается. Войлс по-прежнему смотрел в сторону. Президент медленно возвратился к столу и взял свой экземпляр докладной записки. Коул продолжал. - Кандидатуры некоторых спорны, и, если они в конце концов выдвинуты, нам придется выдержать бой, добиваясь их утверждения сенатом. Мы предпочли бы не начинать войну сейчас. Это должно сохраняться в тайне. Войлс неожиданно повернулся и посмотрел на Коула. - Вы идиот, Коул! Мы делали такое раньше, и я могу заверить вас, что, как только мы начинаем проверять этих людей, кот выскакивает из мешка. Вы хотите тщательного скрытого расследования и вместе с тем рассчитываете, что каждый, с кем мы будем вступать в контакт, смолчит. Так не пойдет, сынок. Коул подошел к Войлсу ближе. Его глаза метали молнии. - Вы должны немного повертеть своим задом, чтобы гарантировать, что эти имена не попадут в газеты, пока их не назначат на должность. Вы сделаете это, директор. Вы остановите утечку информации и не дадите ей попасть в газеты. Понятно? Войлс уже был на ногах, тыча пальцем в Коула. - Послушай, осел, ты хочешь проверить их? Тогда делай это сам. Не надо отдавать мне целую кучу распоряжений, как бойскауту. Льюис уже стоял между ними. И Президент встал за столом. В течение секунды или двух полное молчание. Коул положил свой экземпляр докладной записки на стол и сделал несколько шагов, глядя в сторону. Теперь Президент взял на себя роль примирителя. - Сядьте, Дентон. Сядьте. Войлс вернулся на свое место, по-прежнему глядя на Коула. Президент улыбнулся Льюису, и все сели. - Мы все в большом напряжении, - с теплотой в голосе произнес Президент. Льюис спокойно сказал: - Мы проведем тщательную проверку по вашим фамилиям, господин Президент, и это будет сделано в строжайшем секрете. Однако вы знаете, что мы не можем контролировать каждого, с кем ведем разговор. - Да, мистер Льюис, я это знаю. Но я хочу исключительной осторожности. Эти люди молоды и будут кроить и перекраивать Конституцию ещ? долго после того, как я умру. Они стойкие консерваторы, и пресса съест их заживо. У них не должно быть тайн, тщательно скрываемых от посторонних. Ни наркотиков, ни незаконных детей, ни действий радикально настроенных студентов, ни разводов. Понимаете? Никаких сюрпризов. - Да, господин Президент. Но мы не можем гарантировать полной секретности в нашем расследовании. - Просто пытайтесь, хорошо? - Да, сэр. Льюис протянул докладную записку Эрику Исту. - Это все? - спросил Войлс. Президент посмотрел на Коула, который стоял у окна, ни на кого не обращая внимания. - Да, Дентон, это все. Мне бы хотелось, чтобы проверка по этим именам была проведена в течение десяти дней. Я хочу быстрого продвижения в этом вопросе. Войлс встал. - Вы получите докладную через десять дней. Каллахан находился в раздражении, когда постучал в дверь квартиры Дарби. Он был в смятении, и многое приходило ему в голову, многое, что он хотел бы высказать. Но он знал: нежели объявлять войну, а этого он хотел бы меньше всего, лучше выпустить немного пара. Она избегала его четыре дня, потому что играла в детектива и забаррикадировалась в библиотеке юридической школы. Она пропускала занятия, отказывалась отвечать на его звонки и вообще пренебрегала им в решающий момент. Но он знал, что, когда она откроет дверь, он будет улыбаться и забудет о том, что его игнорировали. Он держал в руках литровую бутылку вина и настоящую пиццу от мамы Розы. Было начало одиннадцатого, субботний вечер. Он снова постучал и посмотрел на выстроившиеся вдоль улицы аккуратные двухквартирные домики и бунгало. Звякнула цепочка, и он тотчас улыбнулся. Раздражение сразу же испарилось. - Кто там? - спросила она, не снимая цепочку. - Томас Каллахан, припоминаешь? Я стою у твоей двери и умоляю впустить меня, чтобы мы могли поиграть и снова стать друзьями. Дверь отворилась, и Каллахан вошел. Она взяла вино и одарила легким поцелуем в. щеку. - Мы ещ? дружим? - спросил он. - Да, Томас. Я была занята. Он прошел за ней на кухню через небольшую комнату, где царил некоторый беспорядок. На столе стоял компьютер, рядом большая стопка толстых книг. ' - Я звонил. Почему ты не перезвонила? - Меня не было, - сказала она, выдвигая ящик стола и доставая штопор. - У тебя автоответчик. Я разговаривал с ним. - Ты пытаешься объявить мне войну, Томас? Он посмотрел на е? босые ноги. - Нет! Клянусь, я не сошел с ума. Я обещаю. Пожалуйста, прости меня, если я кажусь выведенным из равновесия. - Прекрати. - Когда мы ляжем в постель? - Ты хочешь спать? - Совсем нет. Пошли, Дарби, прошло три ночи. - Пять. Какая пицца! - Она открыла бутылку и наполнила два бокала. Каллахан наблюдал за каждым е? движением. - О, это одна из тех субботних ночей, когда все выбрасываешь из головы к черту. Только клешни креветок, яйца, головы речных раков. И дешевое вино. Я не совсем при деньгах и завтра уезжаю, так что должен следить за своими тратами. А поскольку уезжаю, то подумал, а не зайти ли к тебе и не остаться ли на ночь, чтобы меня не соблазнила какая-нибудь заразная женщина в округе Колумбия. Что ты думаешь об этом? Дарби открывала коробку с пиццей. - Похоже на сосиски и перец. - Я могу все-таки рассчитывать на то, чтобы лечь с тобой в постель? - Может быть, позже. Выпей вина и давай поболтаем. Последнее время мы не разговаривали. - Этого не скажешь обо мне. Я говорил с твоей машиной всю неделю. Он взял бокал с вином и бутылку и пошел за ней в комнату. Она включила стереоприемник, и они непринужденно растянулись на диване. - Давай напьемся, - сказал он. - Ты так романтичен. - У меня есть романс для тебя. - Ты пил всю неделю? - Нет, не всю. Восемьдесят процентов недели. Это твоя вина, ты избегала меня. - Что с тобой, Томас? - Меня бросает в дрожь. Я взвинчен, и мне нужен партнер, чтобы сбить напряжение. Что ты на это скажешь? - Давай напьемся наполовину. - Она взяла свой бокал с вином и стала пить маленькими глотками. Потом закинула ноги ему на колени. Он задержал дыхание, как если бы его пронзила боль. - Когда твой самолет? - спросила она. Теперь он едва сдерживался. - В час тридцать. Без остановки в Национальном. Я рассчитываю зарегистрироваться в пять, а в восемь обед. После этого я могу оказаться на улице в поисках любви. Она улыбалась: - Ладно, ладно. Через минуту мы займемся этим. Но сначала давай поговорим. Каллахан вздохнул с облегчением. - Я могу говорить только десять минут, потом все, крах. - Какие планы на понедельник? - Как обычно, восемь часов ничего не значащих дебатов о будущем Пятой поправки, затем комиссия отберет предложенный на конференцию доклад, который никто не одобрит. Еще больше дебатов во вторник, другой доклад, возм%CFжно, ссора, и не одна, потом мы объявим перерыв, ничего толком не завершив, и отправимся домой. Я буду поздно вечером во вторник и хотел бы назначить свидание в каком-нибудь хорошем ресторане, после чего мы вернемся ко мне для интеллектуальной беседы и животного секса. Где пицца? - Здесь, в коробке. Я достану. Он поглаживал е? ноги. - Не двигайся. Я ни капельки не голоден. - Зачем ты ездишь на эти конференции? - Я профессор, а мы как раз такие люди, которые, по мнению многих, скитаются по всей стране, посещая разные собрания с другими образованными идиотами и утверждая доклады, которые никто не читает. Если я перестану бывать там, то декан подумает, что я не вношу вклад в академическую среду. Она снова наполнила бокалы. - Ты как натянутая струна, Томас. - Знаю. Это была трудная неделя. Мне невыносима даже мысль о куче неандертальцев, переписывающих Конституцию. Через десять лет мы будем жить в полицейском государстве. Я ничего не могу поделать с этим, потому, возможно, и ищу спасение в алкоголе. Дарби небольшими глотками пила вино и смотрела на него. Мягко звучала музыка, свет был неярким. - У меня уже шумит в голове, - сказала она. - Это как раз то, что тебе нужно. Бокал-полтора, и ты готова. Если бы ты была ирландкой, ты могла бы пить всю ночь напролет. - Мой отец наполовину шотландец. - Недостаточно. Каллахан скрестил ноги на кофейном столике и расслабился. Мягко поглаживал е? лодыжки. - Я могу покрасить твои ногти на ногах. Она ничего не сказала. Он фетишизировал е? ноги и настаивал, чтобы она покрывала ногти ярко-красным лаком как минимум дважды в месяц. Они видели это в <Бул Дэхеме>, и, хотя он не был таким аккуратным и трезвым, как Кевин К?стнер, близость с ним приносила удовольствие. - Без пальчиков сегодня? - спросил он. - Может быть, позже. Ты выглядишь усталым. - Я отдыхаю, но рядом с тобой чувствую сильное желание, и ты не отделаешься от меня, утверждая, что я выгляжу усталым. - Выпей еще. Каллахан выпил и забрался поглубже на диван. - Итак, мисс Шоу, кто сделал это? - Профессионалы. Ты разве не читаешь газет? - Разумеется. Но кто стоит за этими профессионалами? - Не знаю. После взрывов последней ночью, по единодушному мнению, по-видимому, это дело рук <Подпольной армии>. - Но ты не уверена. - Нет. Не было арестов. Я не убеждена. - И у тебя есть несколько неприметных подозреваемых, не известных всем остальным в стране. - У меня есть один, но теперь я не уверена. Я провела три дня за наведением справок. Даже систематизировала все по-настоящему, отлично и аккуратно, в своем маленьком компьютере и вывела на распечатку черновой вариант дела. Но теперь отказываюсь от него. Каллахан посмотрел на нее. - Ты говоришь мне, что пропустила три дня занятий, избегала меня, работала сутки напролет, изображая из себя Шерлока Холмса, и теперь все отбрасываешь? - Посмотри вон там, на столе. - Я не могу поверить. Я дулся в одиночестве целую неделю. Знаю, для этого была причина. Знаю, что мои страдания были на пользу стране, потому что ты пропустишь все через сито и скажешь мне сегодня или, возможно, завтра, кто это сделал. - Этого нельзя сделать, по крайней мере, законным путем. Нет прототипа, нет обычной ниточки к убийцам. Я почти сожгла компьютеры в юридической школе. - Ха! Я говорил тебе. Ты забываешь, дорогая, что я гений по конституционному праву, и я знал сразу, что у Розенберга и Дженсена не было ничего общего, кроме черных мантий и угроз смерти. Нацисты, арийцы, ку-клукс-клан, мафия или какая-то другая группа убрала их, потому что Розенберг был Розенбергом, а Дженсен - самой легкопоражаемой мишенью и чем-то вроде препятствия. - Хорошо, почему ты тогда не позвонишь в ФБР и не поделишься с ними своими мыслями? Я уверена, они сидят у телефона. - Не сердись. Виноват. Извини меня, пожалуйста. - Ты глупец, Томас. - Да, но ты любишь меня, правда? - Не знаю. - Мы все ещ? можем лечь в постель? Ты обещала. - Посмотрим. Каллахан поставил бокал на столик и пошел в атаку. - Послушай, бэби. Я прочитаю твое дело, согласен. А потом мы поговорим о нем. Но прямо сейчас я не могу четко соображать и не смогу продолжать, пока ты не возьмешь меня за слабую и дрожащую руку и не поведешь к постели. - Забудь о моем маленьком деле. - Пожалуйста, к черту его, Дарби, пожалуйста. Она обхватила его за шею и пригнула к себе. Их поцелуй был продолжительным и крепким. Пьяный, почти страстный поцелуй. Глава 11 Полицейский надавил большим пальцем на кнопку рядом с фамилией Грея Грентэма и держал е? двадцать секунд. Короткая пауза. И ещ? двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Он подумал, что это смешно, потому что Грентэм был ночным гулякой и, возможно, спал менее трех или четырех часов, а сейчас ещ? этот надоедливый звонок, эхом отдающийся по всему коридору. Он нажал снова и посмотрел на свою патрульную машину, незаконно стоящую на краю тротуара под светофором. Почти рассвело. Наступало воскресенье, и улица была ещ? пустынной. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Может быть, Грентэм умер? Или, может быть, находился в коматозном состоянии после попойки и ночного блуждания по городу? Может быть, у него какая-то женщина и он не собирается отвечать на звонок? Пауза. Двадцать секунд. Щелчок микрофона: - Кто там? - Полиция! - ответил полицейский. Он был чернокожим и делал ударение на первом слоге, просто ради удовольствия. - Что тебе надо? - требовательно спросил Грентэм. - Может, я получил ордер. - Полицейский готов был рассмеяться. Голос Грентэма смягчился, но звучал обиженно. - Это Клив? - Он самый. - Который час, Клив? - Почти половина шестого. - Самое время. - Не знаю. Садж не сказал. Понимаешь? Он просто попросил разбудить тебя, потому что хочет побеседовать. - Почему он всегда хочет поговорить до того, как взойдет солнце? - Глупый вопрос, Грентэм. Небольшая пауза. - Да, согласен. Полагаю, он хочет встретиться прямо сейчас. - Нет. У тебя есть тридцать минут. Он попросил быть там в шесть. - Где? - На Четырнадцатой возле Тринидад Плейграунд есть небольшой кафетерий. Там темно и безопасно, и поэтому Садж облюбовал его. - Где он находит такие местечки? - Знаешь, для репортера ты задаешь глупейшие вопросы. Это место называется <У Гленды>, и думаю, тебе следовало бы отправиться, иначе опоздаешь. - Ты будешь там? - Зайду. Просто, чтобы убедиться, что у вас все в порядке. - Кажется, ты сказал, что там безопасно. - Безопасно. Для данного района города. Ты сможешь добраться туда? - Да. Я отправлюсь туда, как только смогу. Садж был старым, с очень черной кожей и множеством блестящих белых волос, торчащих во все стороны. Он носил толстые солнцезащитные очки, с которыми, по-видимому, никогда не расставался, кроме сна, и большинство его сослуживцев в Западном крыле Белого дома считали его полуслепым. Он всегда ходил с наклоненной в сторону головой и улыбался совсем как Рей Чарлз. Иногда он наталкивался на дверные рамы и столы, когда выгружал мусорные ящики или вытирал пыль с мебели. Он ходил медленно и осмотрительно, как будто считал шаги. Он работал терпеливо, всегда с улыбкой, всегда имел доброе слово для каждого, кто готов был ответить тем же. Одна, большая, часть его не замечала и игнорировала, тогда как для другой он был добрым, старым, немного покалеченным чернокожим уборщиком. Садж мог разглядеть даже невидимое. Его территорией было Западное крыло здания, где он занимался уборкой вот уже тридцать лет. Убирал и слушал. Убирал и смотрел. Он прибирал за несколькими ужасно важными персонами, которые часто бывали слишком заняты, чтобы следить за своими словами, особенно в присутствии бедного старого Саджа. Он знал, какие двери оставались открытыми, и какие стены были тонкими, а также какие вентиляционные каналы передавали звук. Он мог исчезнуть в одно мгновение, потом снова появиться в тени, там, где страшно важные персоны не могли увидеть его. Большую часть информации он хранил в себе. Но время от времени он становился обладателем каких-то пикантных сведений, которые можно было объединить с какой-то другой информацией. И тогда Садж мог бы позвонить в суд и сообщить много чего интересного. Но он был очень осторожен. Оставалось три года до пенсии, а он так ни разу и не воспользовался ни одним шансом. Никто даже не подозревал Саджа в связи с прессой. Внутри любого Белого дома всегда находилось достаточное количество больших ртов, которые обвиняли друг друга. Было занятно, на самом деле. Садж поговорит с Грентэмом из <Пост>, потом с волнением дождется развития событий, затем услышит причитания, когда полетят головы. Он был безупречным источником и говорил только с Грентэмом. Его сын Клив, полицейский, организовывал встречи. Всегда в необычное время, в темных и не привлекающих внимания местах. Садж носил солнцезащитные очки. Грентэм тоже надевал такие же, только со шляпой или какой-нибудь шапочкой. Клив обычно сидел с ними и рассматривал публику. Грентэм вошел в кафетерий <У Гленды> в несколько минут седьмого и сразу направился к отдельной кабинке в глубине зала. Кроме них было ещ? трое посетителей. Сама Гленда запекала яйца в гриле возле стойки. Клив сидел на высоком табурете, наблюдая за ней. Они пожали друг другу руки. Для Грентэма была налита чашка кофе. - Извини, что опоздал, - сказал он. - Нет проблем, мой друг. Рад видеть тебя, - у Саджа был скрипучий звучный голос. Но никто не слушал. Грентэм жадно пил кофе. - Много работы на этой неделе в Белом доме? - Я думаю! Много возбуждения. Много счастья. - И не говори. Грентэму нельзя было делать записи во время таких встреч. Было бы слишком очевидно, сказал Садж, когда изложил основные требования. - Да. У Президента и его ребят приподнятое настроение от новости о судье Розенберге. Она сделала их очень счастливыми. - А как насчет судьи Дженсена? - Как ты заметил. Президент присутствовал на заупокойной службе, но не выступал. Он планировал произнести надгробную речь, но отказался от такой мысли, потому что ему пришлось бы говорить только очень хорошее о гомосексуалисте. - Кто писал надгробную речь? - Составители речей. В основном, Мабри. Работал над ней весь день в четверг, а потом от не? отказались. - Он ходил также на службу по Розенбергу? - Да. Но не хотел. Сказал, лучше бы отправился к черту аа весь день. Но в конце концов созрел и все-таки пошел. Он абсолютно счастлив, что Розенберга убили. Целый день в среду у него было почти праздничное настроение. Судьба одарила его чудесной возможностью. Теперь он собирается перестроить суд и поэтому находится в крайне возбужденном состоянии. Грентэм напряженно слушал. Садж продолжал: - Составлен небольшой список кандидатов. Первоначально в нем было двадцать кандидатов или что-то около этого. Потом список урезали до восьми. - Кто это сделал? - Кто бы ты думал? Президент и Флетчер Коул. Они приходят в ужас при мысли об утечке информации. Очевидно, в списке только одни молодые консервативно настроенные судьи, большинство из которых малоизвестны. - Какие-то конкретные имена? - Только два. Один по фамилии Прайс из Айдахо и некто Мак-Лоренс из Вермонта. Это все, что мне известно относительно фамилий. Думаю, они оба являются федеральными судьями. Больше ничего по этому вопросу. - А как насчет расследования? - Многого не слышал, но как обычно держу глаза открытыми. По-видимому, дела идут не слишком успешно. - Что-нибудь еще? - Нет. Когда ты запустишь это? - Утром. - Будет весело. - Спасибо, Садж. Солнце уже взошло, и в кафе становилось многолюднее. Легкой походкой подошел Клив и сел рядом с отцом. - Как, парни, насчет того, чтобы закругляться? - Уже закончили, - сказал Садж. Клив оглядел помещение. - Думаю, нам надо уходить. Первым уходит Грентэм, за ним я, а отец может оставаться здесь сколько захочет. - Очень любезно с твоей стороны, - отреагировал Садж. - Спасибо, друзья, - произнес Грентэм, направляясь к двери. Глава 12 Верхик, как обычно, опаздывал. За двадцать три года их дружбы он ещ? ни разу не пришел вовремя, да и никогда не возникало проблем из-за опоздания на несколько минут. Он не чувствовал времени, оно его совершенно не волновало. Он носил часы, но никогда не смотрел на них. <Поздно> в понятии Верхика означало опоздание как минимум на час, иногда два, особенно если ожидавший являлся его другом, который рассчитывал на поздний приход и обязательно простил бы. Поэтому Каллахан просидел примерно час в баре, и это было для него как нельзя лучше. После восьмичасовых ученых дебатов он ни во что не ставил Конституцию и тех, кто преподавал е?. Его венам нужен был , и после двух двойных со льдом он почувствовал себя лучше. Он смотрел на себя самого в зеркало за рядами бутылок с ликером. Смотрел и ждал Гэвина Верхика. Неудивительно, что его друг не мог найти себя в частной практике, где жизнь была расписана по часам. Когда подали третью двойную порцию, это было после часа и одиннадцати минут ожидания, в начале восьмого вечера, Верхик вошел в бар и заказал себе пива. - Извини за опоздание, - произнес он после того, как они обменялись рукопожатием. - Знаю, ты не теряешь время, попивая в одиночестве свой . - Ты выглядишь усталым, - сказал Каллахан, окинув его продолжительным взглядом. - Старым и усталым. - Верхик быстро старел и набирал вес. Его лоб увеличился на дюйм со времени их последней встречи, а бледная кожа под глазами собиралась в глубокие складки. - Сколько ты весишь? - Не твое дело, - ответил он и взял пиво. - Где наш столик? - Он заказан на восемь тридцать. Я прикинул, что ты опоздаешь как минимум на девяносто минут. - Тогда я пришел рано. - Кто бы говорил, только не ты. Ты прямо с работы? - Я живу теперь на работе. Директор хочет, чтобы мы работали не менее ста часов в неделю, пока что-нибудь не сломается. Я сказал жене, что появлюсь домой к рождеству. - Как она? - Чудесно. Очень терпеливая леди. Мы ладим лучше, когда я живу в офисе. Она была женой номер три. За семнадцать лет. - Я бы хотел встретиться с ней. - Нет, не надо. Я женился на первых двух из-за секса. А они так наслаждались им, что делили его с другими. В третий раз я женился из-за денег, и на не? не очень приятно смотреть. Ты не будешь впечатлен. - Он опорожнил бутылку. - Сомневаюсь, смогу ли я продержаться, пока она умрет. - Сколько ей лет? - Не спрашивай. Я действительно любил е?. Честно. Но через два года я стал понимать, что мы не имеем ничего общего, кроме острого ощущения фондовой биржи. Он посмотрел на бармена. - Еще пива, пожалуйста. Каллахан фыркнул, потягивая свой напиток. - Сколько она стоит? - Ничего похожего на то, о чем я думал. В действительности я не знаю. Полагаю, что где-то около пяти миллионов. Она обчистила мужей номер один и номер два, и, мне думается, е? притягивал ко мне вызов: а не выйти ли замуж за простого среднего парня. Это, и ещ? великолепный секс, сказала она. Они все говорят так, ты знаешь. - Ты всегда выбирал пострадавших, Гэвин, даже в юридическом колледже; Тебя привлекают неврастенички и женщины в состоянии депрессии. - И их привлекает ко мне, - он открыл бутылку и осушил наполовину. - Почему мы всегда обедаем в этом заведении? - Не знаю. Что-то типа традиции. Навевает мысли о юридическом колледже. - Мы ненавидели колледж, Томас. Каждый ненавидит юридический колледж. Каждый, ненавидит юристов. - Ты в прекрасном настроении. - Извини. Я спал всего шесть часов с тех пор, как обнаружили трупы. Директор кричит на меня по меньшей мере пять раз в день. Я воплю на любого, кто ниже меня по должности. Сплошной крик повсюду. - Допивай, большой мальчик. Наш столик готов. Давай выпьем, поедим и поговорим. Попытаемся развлечься вместе за эти несколько часов. - Я люблю тебя больше, чем свою жену, Томас. Ты знаешь это? - Не стоит говорить много об этом. - Ты прав. Вслед за метрдотелем они прошли к столику в углу, тому самому столику, который всегда заказывали. Каллахан заказал выпивку по второму кругу и объяснил, что они не будут торопиться с едой. - Ты видел эту проклятую штуковину в <Пост>? - спросил Верхик. - Видел. Кто проболтался? - Кто знает? Директор получил краткий список утром в субботу, из собственных рук Президента, с довольно четкими инструкциями в отношении секретности. Он никому не показывал его за выходные, а этим утром статья ударила именами Прайса и Мак-Лоренса. Войлс пришел в неистовство, когда увидел е?, а спустя несколько минут его вызвал Президент. Он помчался в Белый дом, и там имела место, черт бы е? побрал, колоссальная битва. Войлс пытался атаковать Флетчера Коула, но его сдерживал К. О. Льюис. Очень неприятно. Каллахан жадно впитывал каждое слово. - Это очень хорошо. - Да. Я расскажу тебе почему, позже, когда больше выпьем. Ты будешь ждать, что я проболтаюсь тебе, кто ещ? в этом списке, а я не должен этого делать. Я пытаюсь быть другом, Томас. - Продолжай. - В любом случае нет пути, по которому утечка произошла бы от нас. Невозможно. Она должна была исходить из Белого дома. Там полно людей, которые ненавидят Коула, и информация растекается подобно потоку через ржавые трубы. - Возможно, утечка произошла из-за Коула. - Может быть. Он грязный ублюдок, и согласно одной версии он выпустил информацию о Прайсе и Мак-Лоренсе, чтобы напугать всех, а потом объявить фамилии двух кандидатов, которые кажутся более умеренными. Это похоже на него. - Я никогда не слышал о Прайсе и Мак-Лоренсе. - Вступи в клуб. Они оба очень юны, тридцать с небольшим, с совсем небогатым судейским опытом. Мы их не проверяли, но, по-видимому, они радикально консервативны. - А остальные в списке? - Слишком рано спросил. Пропустил два пива и уже выстрелил вопрос. Принесли напитки. - Я хотел бы немного грибов, фаршированных мясом крабов, - сказал Верхик официанту. - Чтобы пожевать что-нибудь. Я умираю от голода. Каллахан протянул свой пустой стакан. - Повторите заказ. - Не спрашивай опять, Томас. Может быть, ты вынесешь меня отсюда через три часа, но я никогда не скажу. Ты это знаешь. Скажем, по-видимому, Прайс и Мак-Лоренс отражают весь список. - Все неизвестные? - В основном, да. Каллахан сделал медленный глоток шотландского напитка и покачал головой. Верхик снял пиджак и развязал галстук. - Давай поговорим о женщинах. - Нет. - Сколько ей лет? - Двадцать четыре, но очень развитая. - Ты мог бы быть е? отцом. - Мог бы. Кто знает. - Откуда она? - Из Денвера. Я говорил тебе. - Люблю девушек с запада. Они такие независимые, непретенциозные. Похоже, все носят <Ливайзы> и у всех длинные ноги. Я мог бы жениться на такой. У не? есть деньги? - Нет. Ее отец погиб в авиакатастрофе четыре года назад. Мать получила компенсацию. - Тогда у не? есть деньги. - Она чувствует себя комфортно. - Пари, что она в порядке. У тебя есть е? фотография? - Нет. Она не внучка и не пудель. - Почему ты не привез фотографию? - Закажу, чтобы выслать тебе одну. Почему это так развлекает тебя? - Забавно. Великий Томас Каллахан, любитель свободных женщин, влюбился по уши. - Я не влюбился. - Это рекорд. Сколько? Девять, десять месяцев? Почти год ты фактически поддерживаешь постоянную связь, не так ли? - Восемь месяцев и три недели, но никому не рассказывай, Гэвин. Для меня это не просто. - Твой секрет в надежных руках. Расскажи мне все подробности. Какой у не? рост? - Сто семьдесят, сто двенадцать фунтов, длинноногая, джинсы <Ливайз> в обтяжку, независимая, непритязательная, типичная в твоем понимании западная девушка. - Я должен подыскать себе кого-нибудь. Ты собираешься жениться на ней? - Конечно, нет! Кончай свое пиво. - Похоже, ты теперь исповедуешь моногамию? - А ты? - Черт возьми, нет. И никогда ранее. Но мы говорим не обо мне. Томас, мы говорим о Питере Пене сейчас, Каллахане - Холодной Руке, человеке с версией самой блестящей женщины в мире. Скажи мне, Томас, и не лги своему лучшему другу, просто посмотри мне в глаза и признайся, что ты не устоял перед моногамией. Верхик слегка наклонился через стол, глядя на Томаса и глупо ухмыляясь. - Не так громко, - сказал Каллахан, оглядываясь вокруг. - Ответь мне. - Назови мне другие имена в списке, и я отвечу тебе. Верхик отодвинулся. - Отличная попытка. Думаю, что ответом будет <да>. Мне кажется, ты влюблен в эту девушку, но слишком труслив, чтобы признаться в этом. Считаю, она твой выигрыш, парень. - Ладно, пусть будет так. Тебе от этого легче? - Да, намного легче. Когда я смогу увидеть ее? - Когда я смогу встретиться с твоей женой? - Ты запутался, Томас. Тут есть основное различие. Ты не хочешь встречаться с моей женой, а я хочу увидеть Дарби. Вот видишь. Уверяю тебя, они совершенно непохожи. Каллахан улыбался и продолжал неторопливо пить. Верхик расслабился и скрестил ноги в проходе. Поднес к губам зеленую бутылку. - Ты возбужден, приятель, - сказал Каллахан. - Извини. Я пью так быстро, как только могу. Подали грибы в булькающих кастрюльках с длинной ручкой. Верхик бросил в рот два кусочка и стал яростно жевать. Каллахан наблюдал. отдавался голодной болью, ему нужно было подождать несколько минут. Все-таки он предпочитал алкоголь после еды. Четыре араба с шумом уселись за соседний столик, смеясь и болтая на своем языке. Все четверо заказали виски. - Кто их убил, Гэвин? Он пожевал минуту, затем с трудом проглотил. - Если бы я и знал, то все равно не сказал бы. Но, клянусь тебе, я не знаю. Непостижимо. Убийцы исчезли, не оставив следа. Все было тщательно запланировано и отлично исполнено. Ни одной улики. - Почему такая комбинация? Он отправил в рот ещ? один кусочек. - Совсем просто. Это так просто, так легко объяснить. Они были такой естественной мишенью. У Розенберга не было охранной системы в городской квартире. Любой вполне прилично одетый грабитель мог войти и выйти. А бедный Дженсен околачивался в таких местах в полночь. Они были брошены на произвол судьбы. В соответствующий момент каждый умер. Другие семь представителей Верховного суда имели агентов в своих домах. Вот почему выбрали их. Они были глупцами. - Тогда кто выбрал? - Кто-то, у кого много денег. Убийцы были профессионалами, и, возможно, за несколько часов они покинули страну. Мы считаем, их было трое, возможно, больше. Неприятность с Розенбергом мог доставить один из них. Предполагаем, что с Дженсеном расправились как минимум двое. Один или больше стояли на стреме в то время, когда парень с канатом делал свое дело. Даже несмотря на то, что это было небольшое грязное заведение, оно было открыто для публики и, естественно, существовал большой риск. Но они сработали хорошо, очень хорошо. - Я прочитал версию убийцы-одиночки. - Забудь о ней. Невозможно одному убить двоих. Невозможно. - Во сколько могут оцениваться эти убийцы? - В миллионы. И много денег ушло на планирование всего этого. - И у тебя нет никаких идей? - Послушай, Томас. Я не участвую в расследовании, поэтому тебе надо спросить у других. Я уверен, черт побери, что они знают намного больше, чем я. Я простой юрист низшего звена в правительстве. - Да, который, так получается, оказывается на одном уровне с Главным судьей. - Это случайность. Надоело. Давай вернемся к женщинам. Я ненавижу разговоры юристов. - Ты разговаривал с ним в последнее время? - По мелочи, Томас, всегда по мелочи. Да, мы поболтали немного сегодня утром. Он заставил всех двадцать семь сотрудников суда вдоль и поперек просмотреть список дел, назначенных к слушанию, в поисках улик. Бесполезно. И я сказал ему это. В каждом случае, который поступает в Верховный суд, имеется две стороны, и каждая задействованная сторона, разумеется, внесет свой вклад, если один судья, двое или трое исчезнут, а вместо них придет один, двое или трое новых, более сочувственно относящихся к этому делу. Имеются тысячи апелляций, конец которым в итоге будет положен здесь. И ты не можешь просто выхватить одну и сказать: <Вот это дело! Именно этот человек убил их>. Глупо. - Что он сказал? - Конечно, он согласился с моим блестящим анализом. Думаю, он позвал меня после ознакомления со статьей в <Пост>, чтобы проверить, не удастся ли ему выжать что-нибудь из меня. Ты можешь поверить нервному человеку? Официант склонился над ним, задержав вопросительный взгляд. Верхик заглянул в меню, закрыл его и протянул ожидающему официанту. - Жареную меч-рыбу, сыр. Овощей не надо. - Я съем грибы, - сказал Каллахан. Официант исчез. Каллахан засунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда толстый конверт. Положил его на стол рядом с пустой бутылкой пива. - Взгляни на это, когда появится возможность. - Что это? - Что-то типа дела. - Я ненавижу дела, Томас. В самом деле, я ненавижу закон и юристов. И за исключением тебя я ненавижу профессоров юриспруденции. - Дарби написала. - Я прочитаю сегодня ночью. О чем оно? - Кажется, я сказал тебе. Она сообразительна и интеллигентна, к тому же активная студентка. Она пишет лучше многих. Ее страсть - конечно, другого плана, нежели ко мне, - конституционное право. - Бедняжка. - Она скрылась на четыре дня на прошлой неделе, полностью игнорировала меня и остальной мир и появилась со своей собственной теорией, которую она сейчас отвергает. Но тем не менее прочитай. Она гипнотизирует. - Кто подозреваемый? Арабы разразились оглушительным хохотом, похлопывая друг друга по плечам и проливая виски. Они наблюдали за ними с минуту, пока те не успокоились. - Разве ты любишь смешивать спиртное? - спросил Верхик. - Противно. Верхик засунул конверт в карман пиджака, висящего на спинке стула. - В чем заключается е? теория? - Она несколько необычна. Но прочитай. Полагаю, она не повредит, не так ли? Вам, парни, нужна помощь. - Я прочитаю только потому, что это написала она. Какова она в постели? - Какова твоя жена в постели? - Роскошна. В душе, на кухне, в бакалейной лавке. Она роскошна во всем, что бы ни делала. - Так не может продолжаться. - Она выдохнется к концу года. Возможно, я получу городскую квартиру и чего-то добьюсь. - Разве не было добрачного соглашения? - Было, но я юрист, не забывай об этом. Найдено больше лазеек, чем в законодательном акте о реформе налогов. Мой приятель подготовил это. Разве ты не любишь закон? - Давай поговорим о чем-нибудь другом. - О женщинах? - У меня идея. Ты хочешь встретиться с девушкой, так? - Мы говорим о Дарби? - Да. О Дарби. - Я бы хотел увидеться с ней. - Мы собираемся на Сент-Томас на благодарение. Почему бы тебе не встретиться с нами там? - Я должен быть со своей женой? - Нет. Ее не приглашаем. - А Дарби не откажется немного побегать по берегу почти нагишом, лишь с узкими завязками на бедрах? Нечто типа шоу для нас? - Возможно. - Здорово! Я не могу поверить в это. - Ты можешь снять домик рядом с нами. Поверь, нас ожидает приятное времяпрепровождение. - Чудесно, чудесно. Просто чудесно. Глава 13 Телефон прозвонил четыре раза, включился автоответчик, записанный голос эхом прокатился по квартире. Зуммер, потом <сообщения нет>. Он снова прозвонил четыре раза, та же программа, и снова <нет сообщения>. Минуту спустя он зазвонил опять. Грей Грентэм схватил трубку, оставаясь в постели. Сел на подушку, пытаясь сосредоточиться. - Кто говорит? - спросил он, делая над собой усилие. Свет не проникал через окно. Голос на другом конце был низким и робким: - Это Грей Грентэм из <Вашингтон пост>? - Да. Кто говорит? Медленно: - Я не могу назвать вам свое имя. Туман рассеялся, и он сосредоточил свое внимание на часах. Было без двадцати шесть. - Ладно, оставим в покое имя. Почему вы звоните? - Я видел вчера вашу статью о Белом доме и кандидатах. - Это хорошо. - <Ты и миллион других>. - Почему вы звоните мне в такой неподходящий час? - Извините. Я иду на работу и остановился у общественного телефона. Я не могу звонить из дома или офиса. Голос звучал отчетливо, с артикуляцией, и казался интеллигентным. - Какого офиса? - Я юрист. Великолепно. Вашингтон являлся домом для полумиллиона юристов. - Частная практика или в правительстве? Легкое замешательство. - М-м, лучше я не скажу. - Ладно. Послушайте, мне бы поспать. Почему, в сущности, вы мне позвонили? - Я могу знать кое-что о Розенберге и Дженсене. Грентэм сел на край кровати. - Например: Более продолжительная пауза. - Вы записываете это? - Нет. А должен? - Не знаю. Я действительно напуган и в замешательстве, мистер Грентэм. Предпочел бы не записывать это. Может быть, в другой раз. Договорились? - Как хотите. Я слушаю. - Могут этот звонок зафиксировать? - Возможно, я думаю. Но вы звоните с общественного телефона, правильно? Какая разница? - Не знаю. Я просто испуган. - Все в порядке. Клянусь, что я не записываю, и клянусь, ие зафиксирую звонок. Итак, что у вас на уме? - Ладно. Думаю, я могу знать, кто их убил. Грентэм встал. - Это довольно ценные сведения. - Они могут меня убить. Вы думаете, они следят за мной? - Кто? Кто должен следить за вами? - Не знаю. Голос звучал так, будто говорящий стоял рядом и говорил, заглядывая через плечо. Грентэм расхаживал возле кровати. - Успокойтесь. Почему вы не назовете свое имя? Ладно. Клянусь, это конфиденциально. - Гарсиа. - Это не настоящее имя, не правда ли? - Конечно, нет. Но это лучшее, которое я мог придумать. - О'кей, Гарсиа. Говорите. - Я не уверен. Ладно. Но мне кажется, я наткнулся на кое-что в офисе, чего я не должен был видеть. - У вас есть копия этого? - Может быть. - Послушайте, Гарсиа. Вы позвонили мне, правильно? Хотите вы говорить или нет? - Я не уверен. Что вы сделаете, если я скажу вам что-то? - Тщательно проверю. Если мы собираемся обвинить кого-нибудь в предательском убийстве двух судей Верховного суда, то, поверьте мне, с фактами будем обращаться деликатно. Слишком продолжительное молчание. Грентэм замерз, ожидая. - Гарсиа! Вы здесь? - Да. Мы можем поговорить позднее? - Конечно. Мы можем поговорить и сейчас. - Мне нужно подумать об этом. Я не ел и не спал целую неделю и не могу думать логично. Я могу позвонить вам позднее? - Ладно, ладно. Чудесно. Вы можете позвонить мне на работу в: - Нет. Я не буду звонить на работу. Извините, что разбудил. Он повесил трубку. Грентэм посмотрел на ряд цифр на телефонном аппарате и набрал семь цифр, обождал, потом ещ? шесть и ещ? четыре. Записал номер на листке бумаги, лежащем возле аппарата, и повесил трубку. Общественный телефон находился на Пятнадцатой улице в Пентагоне. Гэвин Верхик проспал четыре часа и проснулся пьяным. Когда он часом позже приехал в гуверовское здание, алкоголь улетучился, но появилась боль. Он проклинал себя и проклинал Каллахана, который, вне всякого сомнения, будет спать до обеда и проснется свежим, бодрым и готовым лететь в Новый Орлеан. Они ушла из ресторана в полночь, когда тот закрывался. Потом заглянули ещ? в несколько баров и пошутили насчет посещения <подводного> кино, но, так как любимый ими кинотеатр взорвали, они не могли этого сделать. Поэтому они просто пили до трех или четырех часов. В одиннадцать у него была назначена встреча с директором Войлсом и следовало появиться трезвым и бодрым. Это было невозможно. Он попросил секретаршу закрыть дверь и объяснил ей, что подхватил противный вирус, может быть, грипп, и его нужно оставить одного, если только не появится что-нибудь чертовски важное. Она изучала его глаза и, казалось, хмыкала ещ? более неодобрительно, чем обычно. Запах пива не всегда испаряется во время сна. Она вышла и закрыла за собой дверь. Он запер е?. Чтобы уравнять положение, позвонил Каллахану, но никто не ответил. Что за жизнь. Его лучший друг зарабатывал почти столько же, сколько и он, но был занят работой тридцать часов в неделю и имел богатый выбор сговорчивых молодых студенточек лет на двадцать моложе. Потом он вспомнил их грандиозные планы насчет недельного отдыха на Сент-Томасе, и в воображении возникла Дарби, прогуливающаяся по пляжу. Он поедет туда, даже если придется уйти в отставку. Волна тошноты поднимается вверх, подкатывает к горлу, и он быстро ложится на пол. На дешевый правительственный ковер. Он дышит глубоко, и где-то вверху в голове начинает стучать. Оштукатуренный потолок не закружился, и это придавало силы. Через три минуты стало ясно, что рвоты не будет, по крайней мере, в данный момент. Его портфель находился в пределах досягаемости, и он осторожно подтянул его к себе. Нашел внутри конверт, лежащий рядом с утренней газетой. Вскрыл его, развернул сложенные вместе листы и держал их обеими руками на расстоянии шести дюймов от лица. Всего было тринадцать страниц компьютерной распечатки обычного размера, как для письма. Текст набран через два интервала, широкие поля. Он мог читать. На полях от руки были сделаны небрежные примечания, целые абзацы шли с пометками. Слово <черновик> было написано фломастером наискось вверху. Ее фамилия, адрес и номер телефона напечатаны на обложке. Он бегло, за несколько минут, пока лежит на полу, просмотрит страницы, потом, возможно, найдет в себе силы сесть за стол и вновь почувствует себя важным правительственным юристом. Он подумал о Войлсе, и стук в голове усилился. Она писала хорошо. Стандартный, как тому учат в юридической школе, образец из больших предложений, состоящих из длинных слов. Но мысли она излагала четко. Избегала повторов и специального, понятного лишь юристам, жаргона, к которому обычно прибегает большинство студентов. Она никогда не будет писать так, как юридический служащий, работающий в правительстве Соединенных Штатов. Гэвин никогда не слышал о е? подозреваемом, и, определенно, его фамилии не было ни в одном списке. В узком смысле слова это не было дедом, больше похоже на статью о судебном процессе в Луизиане. Она излагала факты кратко и делала их интересными. Увлекательно, на самом деле. Он уже не просматривал, а внимательно читал. Изложение фактов заняло четыре страницы, потом на трех страницах давались краткие справки о сторонах. Здесь текст был несколько растянутым, но он продолжал читать. Он заглотнул крючок. На восьмой странице - само дело, или, иначе, резюме судебного разбирательства. На девятой упоминалась апелляция, а на последних трех страницах прослеживалась невероятная мысль: речь шла об исключении Розенберга и Дженсена из состава суда. Каллахан сказал, что она уже отвергла эту теорию и, по-видимому, в конце концов выпустила пар. Но читать было в высшей степени интересно. На какой-то миг он забыл о головной боли и прочитал тринадцать страниц материалов дела, излагаемых студенткой юридической школы, лежа на полу на грязном ковре, в то время как у него было много другой работы. Раздался слабый стук в дверь. Он медленно сел, затем осторожно встал и направился к двери. - Да. Это была секретарша. - Ненавижу беспокоить. Но директор хочет видеть вас у себя в кабинете через десять минут. Верхик открыл дверь. - Что? - Да, сэр. Десять минут. Он протер глаза и быстро вздохнул. - Зачем? - Я лишусь должности, если буду задавать такие вопросы, сэр. - У вас есть что-нибудь для полоскания рта? - Да, сэр. Думаю, что есть. Вы хотите воспользоваться? - Я не спрашивал бы, если бы не хотел. Принесите мне. Кстати, у вас есть жевательная резинка? - Жевательная резинка? - Жевательная резинка. - Да, сэр. Она вам тоже нужна? - Просто принесите мне полоскание для рта, жевательную резинку и аспирин, если у вас есть. Он направился к столу и сел, обхватив голову руками и потирая виски. Он слышал, как она выдвигала ящики, и вот она уже стоит перед ним со всем заказанным. - Спасибо. Извините, что я раздражен. Он показал на дело, лежащее в кресле у двери. - Передайте это дело Эрику Исту, он работает на пятом этаже. Приложите записку от меня. Попросите его просмотреть материалы, когда у него будет минутка свободного времени. Она вышла с делом. Флетчер Коул открыл дверь в Овальный кабинет, с серьезным видом обращаясь к К. О. Льюису и Эрику Исту. Президент находился в Пуэрто-Рико, знакомясь с последствиями урагана, а директор Войлс отказался встретиться с Коулом наедине. Он послал своих сотрудников рангом пониже. Коул проводил их к дивану, а сам сел напротив, за кофейным столиком. Пиджак застегнут на все пуговицы, галстук завязан по всем правилам. Он никогда не позволял себе небрежности в одежде. Ист слышал целые истории о его привычках. Он работал по двадцать часов в день, семь дней в неделю, не пил ничего, кроме воды, а ел в основном пищу из торговых автоматов, находящихся в цокольном этаже здания. Он мог читать подобно компьютеру и целыми часами ежедневно просиживал за просмотром письменных сообщений, докладов, корреспонденции и гор находящихся на рассмотрении в данный момент законов. У него была отличная память. Всю последнюю неделю они ежедневно составляли доклады о ходе расследований и вручали их Коулу, который впитывал в себя материал и помнил все до следующей встречи. Если они делали что-то неправильно, он терроризировал их. Его ненавидели, но не уважать его было невозможно. Он был сообразительнее их и работал больше их. И он прекрасно знал это. Он чувствовал себя самоуверенно в пустоте Овального кабинета. Его босса не было, он работал перед камерами, но реальная власть оставалась в тени, чтобы управлять страной. К. О. Льюис положил на стол папку с последними сообщениями толщиной дюйма в четыре. - Что-нибудь новое? - спросил Коул. - Возможно. Французские власти тщательно просмотрели материал, отснятый скрытыми камерами в парижском аэропорту, и считают, что узнали одно лицо. Они сравнили с пленками двух других камер, установленных в зале ожидания под разным углом, затем сообщили в Интерпол. Лицо замаскировано, но Интерпол полагает, что это Хамея, террорист. Уверен, вы слышали о: - Слышал. - Они детально изучили весь материал и почти уверены, что он вышел из самолета, прибывшего прямым рейсом из Далласа в прошлый четверг, примерно через десять часов после того, как был найден Дженсен. - <Конкорд>? - Нет, <Юнайтед>. Основываясь на времени и расположении камер, они могут определить вход-выход и рейсы. - А Интерпол %D7ступил в контакт с ЦРУ? - Да. Они разговаривали с Гмински где-то в час дня сегодня. На лице Коула не отразилось ничего. - Насколько они уверены? - На восемьдесят процентов. Он мастер маскировки и несколько необычно для него путешествовать таким образом. Поэтому есть повод для сомнений. Мы получили фотографии и краткий отчет для доклада Президенту. Честно говоря, я изучил снимки и не могу ничего сказать. Но Интерпол знает его. - Он ведь годами не фотографировался добровольно, не так ли? - Насколько известно, нет. По слухам, он делает операцию и обретает новое лицо каждые два или три года. Коул секунду поразмышлял. - Ладно. Что, если это Хамел, и что, если он замешан в убийствах? Что это значит? - Это значит, что мы никогда не найдем его. По меньшей мере девять стран, включая Израиль, сейчас активно ищут его. Это значит, кто-то заплатил ему уйму денег, чтобы использовать его таланты здесь. Мы постоянно твердим, что убийца или убийцы были профессионалами и они скрылись до того, как остыли тела. - Поэтому это значит так мало. - Можно сказать так. - Отлично. Что ещ? у вас? Льюис взглянул на Эрика Иста. - Ну, ещ? у нас обычный дневной отчет. - Они довольно сухие, как и этот, последний. - Да. У нас триста восемьдесят агентов, которые работают по двенадцать часов в день. Вчера они опросили сто шестьдесят человек в тридцати штатах. Мы: Коул поднял руку. - Достаточно. Я прочитаю ответ. По-видимому, безопаснее сказать, что нет ничего нового. - Может быть, лишь небольшой новый штрих. Льюис посмотрел на Эрика Иста, который держал копию дела. - Что это? - спросил Коул. Ист чувствовал себя неловко. Дело перемещалось наверх весь день, пока наконец-то Войлс не прочитал его и не воспринял с одобрением. Он рассматривал его как выстрел на большое расстояние, который не заслуживает серьезного внимания. Но в деле упоминался Президент, и ему нравилась идея заставить попотеть и Коула, и его босса. Он дал указание Льюису и Исту доставить дело Коулу и рассматривать его как важное предположение, к которому Бюро относится серьезно. Первый раз за неделю Войлс улыбался, когда говорил об этих идиотах в Овальном кабинете, читающих дело и ищущих укрытия. - Разыграйте все как следует, - сказал Войлс. - Скажите им, что мы собираемся бросить на это двадцать агентов. - Это версия, которая возникла за последние двадцать четыре часа, и директор Войлс чрезвычайно заинтригован ею. Он опасается, что она может повредить Президенту. У Коула было каменное лицо, ни один мускул не дрогнул на нем. - Как это? Ист положил дело на стол. - Все здесь, в этом отчете. Коул взглянул на него, затем изучающе - на Иста. - Хорошо. Я прочитаю его позже. Это все? Льюис встал и застегнул пиджак. - Да, мы уходим. Коул проводил их до двери. Не было фанфар, когда самолет номер 1 Военно-Воздушных Сил приземлился в Эндрю. Шел одиннадцатый час. Королева была в отъезде в связи со сбором денег, и никто из друзей или семьи не встречал Президента, когда тот вышел из самолета и направился к лимузину. Там его ждал Коул. Президент опустился на сиденье. - Я не ожидал увидеть вас, - сказал он. - Извините. Нам нужно поговорить. Машина набрала скорость и помчалась к Белому дому. - Уже поздно, к тому же я устал. - Каковы последствия урагана? - Впечатляют. Ураган унес миллион хижин и картонных хибар, и теперь нам придется изыскать пару миллиардов на постройку новых домов и электростанций. Им нужен хороший ураган каждые пять лет. - У меня уже подготовлено заявление в связи с ураганом. - Отлично. Что особенно важного? Коул протянул копию документа, известного теперь под названием <Дело о пеликанах>. - Не хочу читать, - сказал Президент. - Просто расскажите, что там. - Войлс и его пестрая команда вышли на подозреваемого, о котором до сих пор даже не упоминалось. Самого неприметного, не похожего на других подозреваемого. Излишне усердная студентка юридической школы в Тьюлане состряпала это чертово дело, и оно как-то попало к Войлсу, который прочитал его и оценил по достоинству. Помните, они потеряли надежду установить подозреваемых. Предположение настолько искусственно, настолько неправдоподобно, что, по существу, не внушает мне абсолютно никакого беспокойства. Но меня беспокоит Войлс. Он решил, что должен заниматься своим делом со всем энтузиазмом, и пресса следит за каждым его движением. Может иметь место утечка информации. - Мы не можем контролировать проводимое им расследование. - Мы можем управлять им. Гмински ожидает в Белом доме и: - Гмински! - Успокойтесь, шеф. Я лично передал ему копию этого дела три часа назад и заставил его поклясться хранить все в секрете. Он может быть некомпетентным, но умеет хранить тайну. Я доверяю ему намного больше, чем Войлсу. - Я не доверяю никому из них. Коулу нравилось слышать такое. Он хотел, чтобы Президент не доверял никому, кроме него. - Думаю, вы должны попросить ЦРУ немедленно заняться этим. Мне бы хотелось знать все, прежде чем Войлс начнет копать. Никто ничего не найдет, но, если мы будем знать больше Войлса, мы сможем убедить его отцепиться. Это имеет смысл, шеф. Президент был расстроен. - Это наше внутреннее дело. ЦРУ нет смысла шпионить вокруг. И, возможно, это незаконно. - Это незаконно, технически. Но Гмински сделает это для нас. И он сможет выполнить все быстро, секретно и более тщательно, чем ФБР. - Это незаконно. - Такое, шеф, делалось много раз раньше. Президент следил за движением на дороге. Его глаза припухли и покраснели, но не от усталости. Он проспал три часа в самолете. Но весь день он провел перед камерами, стараясь выглядеть печальным и озабоченным, и было трудно сразу освободиться от этого. Он взял дело и швырнул на пустое сиденье рядом. - Это кто-то, кого мы знаем? - Да. Глава 14 По природе своей ночной город, Новый Орлеан просыпается медленно. Довольно долго после рассвета он остается тихим, а затем стряхивает утреннюю дымку и осторожно втягивается в новый день. В нем нет утренней спешки, за исключением трасс, соединяющих и окраины, и улицы даунтауна. Так бывает во всех городах. Но во Французском квартале, душе Нового-Орлеана, запах виски прошедшей ночи и пряных, жареных по-креольски креветок с рисом, копченой красной рыбы висит над почти пустыми улицам до тех пор, пока не покажется солнце. Через час или два он сменяется ароматом пирожков с начи