о и двадцатилетней давности. За стойкой хлопотала черноволосая женщина с увядшим лицом. Облокотившись на один из мраморных столиков, небритый приземистый человек с брюшком читал газету. Оба они тотчас взглянули на вошедшего. -- Здравствуйте, -- сказал Жозэ, садясь рядом с мужчиной. Женщина приветливо ответила, а мужчина с любопытством уставился на посетителя и тихо проговорил: -- Сегодня не жарко. -- Да, прохладно, -- согласился Жозэ. -- У вас часто бывают такие туманы? -- Да не очень. Пожалуй, это впервые с начала ноября... -- ответил мужчина. Все шипящие он выговаривал с присвистом. -- Можно кофе? -- попросил Жозэ. -- Минуточку, -- ответила женщина, вытирая стаканы. -- Сейчас получите свеженький. И хозяину, и хозяйке на вид было лет по сорок -- сорок пять. Хозяин, наверное, как раз подметал пол, когда ему принесли газету. Он поставил щетку рядом с собой, прислонив ее к столику. Он перевернул прочитанную страницу, бегло просмотрел объявления и повернулся к репортеру: -- А вы не здешний? -- Нет, я только приехал. -- Сегодня утром? -- Да, -- ответил Жозэ, не вдаваясь в подробности. Мужчина бросил нерешительный взгляд на щетку, но жена приказала: -- Жино, убери опилки. -- Да-да, сейчас. <У него итальянский акцент, -- подумал Жозэ. -- А кто его жена? Нет, она не итальянка>. -- Вы мне не скажете, как пройти на улицу Кабретт, -- медленно спросил Жозэ. -- На улицу Кабретт? Хозяин провел ладонью по седым небритым щекам и поднял брови. -- Вы приехали насчет убийства? -- Да, -- ответил Жозэ. -- Вы из тайной? -- Нет... -- Значит, от газеты? -- Да. -- А, понятно, -- проговорил хозяин и, встав, взялся за щетку. -- Да, мрачная история! -- А улица Кабретт недалеко отсюда? -- спросил Жозэ. -- Нет. Идите в сторону монастыря, портал вы видели? Потом повернете налево, а потом -- еще раз налево. Это совсем крошечная улочка. Посредине есть переулочек. Вот там и... -- Это тупик, -- бросила хозяйка из-за своей стойки. -- Вы были знакомы с этим букинистом? -- спросил репортер. -- Нет, мы его не знали, -- ответила женщина. -- Мы ведь недавно перебрались сюда. Видите, купили старую гостиницу, придется ее ремонтировать, и здорово. -- Понимаете, нам на этой улице делать нечего, -- объяснил хозяин. -- Это старый квартал, в нем никто и не живет. Там только сараи, склады всякие и все еле держится. Хозяйка принесла стакан и налила в него коричневатую жидкость, которая называлась кофе. Жозэ выпил глоток и посмотрел сквозь витрину на улицу. Шел мелкий дождик. -- Может, вам нужна комната? -- спросила хозяйка, взглянув на чемоданчик, который Жозэ поставил на пол рядом с собой. -- Пожалуй... -- Мы можем вам дать с окном на улицу. Она только что оклеена обоями. -- Вы уже начали ремонт? -- Пока только самое необходимое. Дом ведь очень старый. -- У нее были добрые, глубоко посаженные карие глаза и тонкие черты лица, но в уголках рта уже появились морщинки. Видимо, здесь хозяйничала она. Толстячок изредка бросал на нее боязливо-почтительный взгляд. -- Должно быть, эта история взбудоражила весь квартал, -- сказал Жозэ. -- Еще бы! -- ответил хозяин. -- Приходили жандармы и даже сам комиссар... -- Вы его знали? -- Кого? Комиссара? -- Нет, букиниста, старика Мюэ? -- Нет, мы его не знали. Мы же здесь недавно. -- А покупатели у него были? На что он жил? -- Сам не понимаю, -- проговорил хозяин, качая головой. -- Он торговал не только книгами, -- принялась рассказывать хозяйка. - - Он продавал еще всякие старинные вещи. Покупателей у него, наверное, было не густо. -- Она повернулась к мужу. -- Мосье Рессек, кажется, ходил туда время от времени? -- Мосье Рессек? -- Ну да, он преподает в коллеже и живет у нас. Если придете обедать, вы его увидите. Жозэ встал. -- Я оставляю у вас чемоданчик и приду к вам ночевать... А что преподает мосье Рессек? -- Он учитель истории. Но он такой молчаливый... -- Хозяйка рассмеялась и снова ушла за стойку. С улицы донесся шум машин. Кабатчик подошел к двери и откинул занавеску. -- Это, кажется, они... -- Кто? -- спросил Жозэ. -- Из суда, кто же еще! Они приехали, чтобы установить... Тело отнесли в мэрию. * * * Жозэ уже раньше довелось побывать в Муассаке. Он тогда любовался порталом монастыря Сен-Пьер, великолепным образцом архитектуры, в котором сочетались романский и готический стили. Но в то утро ему было не до скульптур святых. Его интересовали прежде всего улица Кабретт и старый дом, где был убит Гюстав Мюэ. Жозэ повернул налево, как ему указал приземистый толстяк с итальянским акцентом, и вскоре увидел улочку, которую искал: она извивалась между желтыми и серыми древними домишками. Дождь продолжал идти. Мелкий, холодный, нескончаемый. Он явно зарядил на весь день. На углу улочки стояли три машины: синяя, черная <симка> и пикап. Около машин расхаживал жандарм. Когда журналист проходил мимо, жандарм вопросительно взглянул на него и шагнул в его сторону, с намерением остановить незнакомца. Жозэ сделал вид, что не заметил этого, и углубился в улочку. Метров через тридцать стоял еще один жандарм. Репортер шел вдоль облезлых домов, улочка казалась нежилой. Деревянные двери с выбитыми филенками, закрытые ставни, ржавые ворота, опутанные густой паутиной. Наверху, из чердачных оконцев, торчали пучки сена. Жозэ миновал низкий забор, за которым виднелся двор, заваленный железным ломом, и вышел в тупик; по обе стороны возвышались глухие стены. Лавка находилась в домике, который замыкал тупик. Жозэ остановился и с любопытством посмотрел вперед. У домика букиниста стояла группа людей в плащах. Входная дверь была открыта. Здесь тоже стоял жандарм. Он вопросительно задрал подбородок и приблизился к Жозэ. Тот показал ему свое удостоверение. Жандарм удовлетворенно опустил голову. -- А кто эти люди? -- спросил репортер. -- Прокуратура, -- помедлив, с певучим местным произношением ответил жандарм. -- Из газет там всего двое. А вы не стесняйтесь, подходите. Жозэ сделал шаг, но тут же обернулся к жандарму: -- Это следователь Рамонду? -- Да, Рамонду, -- восторженно подтвердил жандарм. -- Ах так! Репортер подошел к низенькому мужчине с бородкой, который тщательно обследовал вход в коридор. Услышав чьи-то шаги, следователь, которого до сих пор было видно только в профиль, резко повернулся на каблуках и скорчил гримасу, которая означала улыбку. -- Мосье Рамонду, -- обратился к нему Жозэ, -- я осмелился вас побеспокоить, чтобы приветствовать. Надеюсь, вы меня узнали? Следователь протянул ему руку. -- Черт побери, конечно, узнал, но не могу сказать, чтобы у меня ваше появление вызвало восторг. Теперь уже Жозэ кисло улыбнулся. -- Почему же? -- удивленно спросил он. -- А очень просто, раз вы здесь, значит, дело серьезное, и мы не скоро его распутаем. Ну, ладно... -- И, обернувшись к остальным, он представил: -- Познакомьтесь, Жозэ Робен -- известный парижский репортер, специалист по уголовным делам. А это -- секретарь суда и двое ваших собратьев -- корреспонденты местных газет. Да, опять из Парижа вы первым примчались, мосье Робен. Ну а теперь, господа, за работу... Где комиссар? Следователь ничуть не изменился. Жозэ встретился с ним впервые года три тому назад, во время следствия по одному делу. Таким он остался у него в памяти -- нервный, подозрительный, во все сующий свой нос... Суетливые руки, живой взгляд и взъерошенная бородка. -- Комиссар, я вас слушаю, -- сказал следователь. Комиссар, спокойный тучный мужчина лет тридцати, показав рукой на лавку, доложил: -- Ну так вот, после того, как была проведена констатация, все осталось в том же положении. Дверь, вот так же как сейчас, была приоткрыта, вернее полузакрыта. Как вам известно, бакалейщица из соседней лавки, недоумевая, почему старик не пришел за молоком, отправила свою дочь узнать. Девочка толкнула дверь в коридор. В глубине она увидела труп, испугалась и со всех ног бросилась к матери. -- Значит, дверь даже не была плотно закрыта? -- спросил следователь. -- Так точно. Девочка это подчеркнула. Она только чуть толкнула дверь, чтобы войти. Жозэ, отойдя на несколько шагов, внимательно рассматривал лачугу. Одноэтажный домишко. Планировка очень простая. В центре коридор, слева лавка, справа квартирка: одна комната и кухня. В кухне квадратное окно, покрытое пылью, слева дверь лавки и витрина, за которой виднелись стопки сильно потрепанных книг. -- Ну, а дверь в лавку? -- спросил следователь. -- Она была заперта, как сейчас. Ручка находится внутри. -- Непривлекательная картина, -- процедил сквозь зубы Рамонду. -- Пройдемте-ка внутрь. В этот момент к ним подбежал один из жандармов. Он протянул следователю записку и, запыхавшись, сказал: -- Телефонограмма от прокурора из Монтобана. -- Что еще стряслось? -- воскликнул следователь, разворачивая листок. -- Эге! Что такое? Лицо его помрачнело. -- Вот так история! Да, но... Ну-ка... Он внимательно перечитал телефонограмму и повернулся к Жозэ. -- И вы мне ничего не сказали, мосье Робен? -- А что я вам должен был сказать, мосье Рамонду? -- Как же, вот у меня телеграмма от прокурора, он получил указания из Парижа. Значит, дело очень важное. Прокурор не собирался приезжать, он занят. А сейчас вдруг сообщает, что это дело государственной важности и он прибудет с минуты на минуту. Вы-то знали это, да или нет? И почему вы так быстро оказались здесь? Преступление было обнаружено только вчера во второй половине дня... Жозэ Робен в нескольких словах изложил основные факты. -- Впрочем, вы все это прочтете в <Пари-Нувель>. Правда, наш ночной выпуск продается только в Париже, но информация будет немедленно передана многим телеграфным агентствам, а может быть, это уже и сделано. -- Да, не зря я сразу почувствовал, что ваше появление здесь не предвещает ничего хорошего, -- проговорил следователь. -- Ну что ж, а теперь, господин репортер, постарайтесь ничего не упустить и помочь нам. Следователь вошел в коридор. От темных стен несло плесенью. Здесь пахло и старой кожей, и влажной бумагой, и сырой штукатуркой, и еще тысячью вещей. Воздух был удивительно спертый и затхлый. -- Там обнаружили труп? -- спросил следователь, показывая в глубь коридора. На полу у приоткрытой двери в лавку мелом был нарисован белый крест. -- Да, -- подтвердил комиссар. -- Как было установлено экспертизой, старик упал здесь. Он умер сразу. -- Три пули в сердце? -- тихо спросил Жозэ. -- Да, три выстрела в упор. На жилете были отчетливо видны три прожженные дырки. Убийца стрелял с очень близкого расстояния. После того, как его жертва рухнула, он не дотронулся до тела. Следователь Рамонду прошел в лавку. Это было длинное и узкое помещение. Вдоль стен стояли полки. Чего только не было на них! Старые книги, выщербленные чашки, тарелки в цветочках. Много безделушек. Все было покрыто слоем пыли. В редких промежутках между стеллажами висели дешевые картины. Запах плесени и старой бумаги в лавке был еще навязчивее. До чего же тяжелый запах! Казалось, что лавка никогда не проветривалась и затхлость, создававшаяся всем этим старьем, не улетучивалась, а только сгущалась изо дня в день, из года в год. Следователь бродил по лавке, морща свой острый нос. Ему явно был неприятен этот едкий запах. Все собравшиеся молча ходили за ним по пятам. Сквозь грязную витрину проникал тусклый свет. Все молча осматривали помещение, силясь представить себе загадочное существование старика среди этих потрепанных книг и потрескавшихся тарелок, и каждый думал о разыгравшейся в этих стенах трагедии. К букинисту пришел посетитель. Возможно, старик даже просто забыл запереть входную дверь. Услышав шум, он встал. И тут же из револьвера в него всадили три пули подряд. -- Похоже, -- говорил следователь, -- что здесь все в том же порядке, как и было. Не видно ни следов борьбы, ни чтобы преступник искал что- либо. -- Да, -- подтвердил полицейский. -- Я собрал показания нескольких соседей. Судя по всему, все осталось на своих местах. Лавка всегда так и выглядела. Только вот у двери рассыпана стопка книг. А так здесь нет ни особого порядка, ни особого беспорядка. -- Да вы и сами посмотрите: на всем лежит толстый слой пыли. Все перешли в квартиру. Дверь в нее находилась напротив двери в лавку. За комнатой помещалась кухня, которая освещалась окном, выходившим на улицу. В комнате окна не было. В углу стояла кровать темного орехового дерева. Остальная мебель состояла из шкафа, двух комодов, вольтеровского кресла с вылезающим отовсюду волосом и трех колченогих стульев. -- Электричества нет? -- спросил Рамонду. -- Есть, только все лампочки перегорели, за исключением коридорной, -- объяснил полицейский. -- Старик жил в темноте, как крот. Видите... -- И он показал на ночной столик, где стоял пузырек весь в потеках стеарина. Из горлышка торчал крошечный огарок. Рядом лежала почти пустая коробка серных спичек. -- Откройте дверь в кухню! -- распорядился следователь. -- Будет виднее. В комнату проник тусклый утренний свет, осветив жалкую мебель. И тут тоже всюду лежала пыль, пахло лежалой бумагой и отсыревшим деревом. Печки не было. Старые календари-рекламы были единственным украшением стен. Кухня выглядела также невзрачно. Пол был выложен потрескавшимися неровными плитками. В раковине лежало несколько грязных тарелок. Над камином висели плохо вымытые кастрюли. Старик готовил прямо на очаге. Топил дровами -- один из углов кухни был завален хворостом. В очаге -- огромная куча пепла. Ничем не покрытый маленький деревянный столик, весь в старых винных пятнах. Два стула. Больше ничего. Все это производило мрачное впечатление холода, нищеты и запущенности. -- Где нашли золотую монету? -- спросил Жозэ. -- В коридоре, у входной двери, -- ответил полицейский. -- Монета Латинского союза\footnote{Латинский монетный союз был заключен в 1865 г. между несколькими европейскими странами с целью унификации чеканки золотых монет. В 1927 г. Союз распался. -- \textit{Прим. перев.}}. -- Эге! По теперешнему курсу это 38 франков 50 сантимов, -- заметил один из местных журналистов, с которым следователь познакомил Робена. -- Если бы их было много! -- промолвил Робен. -- Вот это-то и надо выяснить, -- словно про себя пробормотал следователь. -- Говорят, старик был скрягой. Все возможно. -- Мы обыскали все закоулки, -- сказал комиссар. -- Осмотрели плитки, потолок, пол... Ничего. В шкафах только старое тряпье. -- Ему, видно, было безразлично, что есть и где спать... -- Это правильно, -- согласился комиссар, кивая головой. -- По словам соседей, он вечно торчал в лавке. Даже ночью, закрыв ставни, подолгу сидел там. -- А что он делал? -- Читал. Говорят, только и делал, что читал. И несмотря на это, у него было великолепное зрение. В семьдесят три года он не носил очков! -- Любопытный старик, ничего не скажешь, -- задумчиво заметил Жозэ. Следователь Рамонду, заложив руки за спину, в раздражении расхаживал мелкими шажками между окном и камином. -- Все это прекрасно, господа, но ровно ничего нам не дает. Этот заядлый книжник был убит тремя выстрелами из револьвера. Вот из чего мы должны исходить. А я не вижу ни одной наводящей подробности. Беспорядка нет. Нищенское жилье, потерянная золотая монета и в глубине коридора -- труп. <В самом деле, ни одной наводящей детали! -- подумал Жозэ. -- Но разве так может быть? Наверняка улики здесь, они где-то разбросаны по этим холодным и пыльным помещениям. Они должны быть здесь. Мало смотреть во все глаза. Увы, бывает так, что смотришь, смотришь, а ничего путного не видишь. Голые стены, пыль...> -- А какого калибра револьвер? -- спросил Жозэ. -- Семь шестьдесят пять, -- ответил комиссар. -- Обычный браунинг с восьмью патронами. У настоящих гангстеров -- 9-ти или 11- миллиметровые... Следователь продолжал семенить по кухне. Вдруг он остановился у камина и подозрительно уставился на кучу пепла. -- Что это такое? -- спросил он, показывая своим худым пальцем на очаг. Комиссар присел на корточки, разгреб пепел, из которого выступило что- то белое. -- Вы забыли осмотреть пепел! -- укоризненно воскликнул следователь. - - Надо думать обо всем. Находка оказалась клочком бумаги. Вернее -- скомканной бумажкой. Полицейский старательно расправил ее. Это была страничка обычного формата, небрежно выдранная из тетради или альбома. На листке было что-то написано от руки. Комиссар взглянул на него, пожал плечами и передал его следователю. -- Не думаю, что это может пригодиться. -- И он снова принялся разгребать кочергой пепел. Следователь взял листок и стал подозрительно рассматривать его. Он осторожно зажал его между указательным пальцем и ногтем большого, боясь стереть отпечатки пальцев, которые могли оказаться на нем. -- Да это же стихотворение! -- воскликнул он. Комиссар обернулся к нему и снова пожал плечами. Следователь совершенно неожиданно вскипел: -- Да, это стихотворение, и нужно обратить на него внимание. Не забывайте, что здесь замешана литература! И он добавил как бы про себя: -- И с чем нам только не приходится сталкиваться! Жозэ подошел к следователю. Он еле удержался, чтобы не выдать своего удивления. Листок, который держал следователь, напомнил Жозэ о черновике, подобранном им в коридоре редакции, черновике стихотворения, который выпал из кармана главного редактора. Жозэ узнал почерк Бари. Он был твердо уверен, что не ошибается. Что же все это значит? Каким образом стихотворение главного редактора <Пари-Нувель> попало сюда, в запущенную кухню убитого букиниста? Да, вероятно, следователь прав. Здесь орудовали не обычные грабители, не стандартные гангстеры. <Здесь замешана литература>. Как поступить? Поделиться своим открытием с Рамонду? Сообщить полиции? Нет, надо повременить. Кто знает, Рамонду может проявить слишком много горячности, втянет в это дело одну следственную комиссию, за ней другую и наломает дров, как слон в посудной лавке. От этого маленького бородача можно всего ожидать. -- Что вы об этом думаете, мосье парижанин? -- спросил Рамонду. -- Разрешите, -- и Жозэ наклонился, чтобы прочитать написанное на листке. Стихотворение называлось <Волшебство молчания>. Начиналось оно так: Тишина окутала мой дом, Словно снежный покров, Словно чудесное одеяние, Королевская немая мантия... -- Неплохо, -- заметил репортер. -- Кто автор? -- Вы что, смеетесь надо мной, а? -- <Королевская немая мантия>, -- вполголоса продекламировал Жозэ. -- Немая? -- буркнул следователь. -- Вы думаете, что здесь есть какая- то связь с именем старика? Нет, я решительно ничего не понимаю в этом деле. Я считал, что это обыкновенный ночной грабеж. Вы мне говорили, что тот странный роман называется <Молчание...> -- Гарпократа. Это греческий бог, бог молчания. * * * В полдень Жозэ поднялся к себе в номер. Дождь продолжался. Сквозь штору журналист видел густую сетку, повисшую над городом. Судебное следствие не продвинулось ни на шаг. На место преступления прибыл прокурор при суде первой инстанции. Он досконально обследовал лачугу Гюстава Мюэ. Никто ничего не знал. Никто не слышал выстрелов. Врач утверждал, что убийство было произведено ночью, часа в три-четыре. Когда было обнаружено преступление, в доме все выглядело, как обычно. Ставни в лавке и на кухне были открыты. Место, конечно, очень благоприятное для преступников -- в тупике никто не жил. Самые близкие соседи букиниста -- рабочие и старики -- жили на улице Кабретт. Жозэ передал по телефону свой первый репортаж, заодно поболтал с Бари и Рози Соваж. <Пари-Нувель> <вставила фитиль> другим газетам, связав убийство в Муассаке с романом, получившим Гонкуровскую премию. Только две газеты напечатали сообщение об убийстве, да и то одна на третьей полосе, а другая -- на четвертой. Провинциальный корреспондент передал эту информацию, не придавая ей значения. Правда, сейчас уже все редакции сбились с ног в поисках материала. Скоро городок наводнят корреспонденты и Рамонду потеряет голову. Впрочем, за это дело берется парижский уголовный розыск. Жозэ был в смятении. В сотый раз он восстанавливал в памяти все, что произошло с начала расследования. Никаких выводов он не мог сделать. Все оставалось совершенно загадочным. Он хотел было вызвать Бари и рассказать о стихотворении, найденном в пепле, но передумал. Лучше подождать. В своем репортаже он, конечно, обошел молчанием обнаруженный в камине листок. Жозэ глядел на дождь. Его мучил один вопрос. Какую роль во всей этой истории играл главный редактор? Он родился в Муассаке, здесь у него была старая тетка. Может, повидаться с нею? Она жила на бульваре Сансер, между Увариумом и мостом Наполеона. У Жозэ в книжечке был записан ее адрес. Жозэ уже побывал в морге и осмотрел труп. Гюстав Мюэ оказался очень дряхлым стариком. И мертвым он сохранил на лице выражение иронического спокойствия. Длинные морщины избороздили его худое белое лицо с бородкой под Кальвина... Но ведь по трупу нельзя ни о чем судить. Наружность обманчива. Жозэ взглянул на часы. Пора обедать. Гостиница оказалась неплохая. Внешне <Розовая гроздь> выглядела непривлекательно, но номер был чистый, большой и довольно удобный. Интересно, как здесь готовят? Сейчас он это узнает. Впрочем, он ведь приехал в Муассак не ради южной кухни. В ту минуту, когда Жозэ выходил из своего номера, рядом резко распахнулась дверь и высокий человек в черном костюме, с седыми длинными волосами, которые завивались на затылке, направился к лестнице. Он шел крупным шагом и стучал каблуками по паркету. Он походил на деревянную марионетку с грубо сработанными суставами. Верно, это тот учитель, о котором говорила хозяйка, решил Жозэ. Мосье... как же его зовут? Ах да, мосье Рессек, учитель истории. Спускаясь по лестнице, Жозэ продолжал размышлять. Что и говорить, это дело превосходит все, что можно вообразить. Выдвигались разные версии относительно найденных улик, побудительных причин, личности преступника. И все же самым загадочным было то, что уже известно. Спустившись с лестницы, Жозэ оказался в коридоре, который вел с одной стороны на улицу, с другой -- во двор, загроможденный старыми бочками, ящиками и штабелями дров. Какой-то старик в лохмотьях пилил во дворе дрова. Дверь в зал была слева, Жозэ открыл ее и вошел в ресторан. За дверной портьерой сидел Жино и, глядя в окно на дождь, курил сигарету. Из задней комнаты доносился звон посуды. Преподаватель сидел около стойки и читал газету. Перед ним стояла миска с дымящимся супом. Он еще не начал есть. Хозяин, услышав шаги репортера, обернулся. -- Я накрыл для вас около двери. Здесь светлее. Сейчас я подам вам суп. Жино подошел к преподавателю. -- Мосье Рессек, пожалуйста, налейте себе... Не говоря ни слова, учитель отложил газету и взял разливательную ложку. Жино с подчеркнутым почтением поклонился и отнес супницу репортеру. Бульон был чуть теплым и совершенно не наваристым. Он и отдаленно не напоминал жирные супы, которыми иногда удается полакомиться в Гаскони или Лангедоке. Трапеза проходила в полном молчании. Хозяин исчез. Хозяйка с увядшим лицом время от времени появлялась и сновала между столиками. Дождь тихо стучал по стеклам, и казалось, что уже наступил вечер. После десерта учитель закурил сигарету и направился к двери. -- Ну и погода, -- сказал Жозэ, чтобы завязать разговор. -- Да, отвратительная, -- не оборачиваясь обронил Рессек. У него был красивый бас очень низких тонов. -- Такая погода здесь, наверное, редкость? -- Обычная для этого времени года... -- Учитель не был расположен поддерживать разговор. -- Сколько жителей в Муассаке? -- продолжал тем не менее Жозе. -- По последней переписи -- семь тысяч восемьсот четырнадцать. -- Учитель стоял как вкопанный. Не поворачивая головы, с сигаретой в углу рта, он глядел на дождь. Но Жозэ не отчаивался. -- У вас великолепный монастырь! -- восторженно сказал он. -- А какой портал! Учитель повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, зашагал между столиками, рывками переставляя ноги. -- Уникальный монастырь. Самый прекрасный романский монастырь, ничуть не уступающий церквам в Эльне и святого Трофима в Арле. Он был воздвигнут в тысяча сотом году аббатом Анскитилем. В нем семьдесят шесть арок, которые опираются на мраморные колонны.. Когда-то в центре находился бассейн с чудотворной водой. Жозэ сдержал улыбку. Но учитель на него не смотрел. Казалось, он говорил, обращаясь к стенам. -- Портал роскошный. Да, да, это жемчужина. Нечто невообразимое. Настоящее чудо. Он сооружен в тысяча сто тридцатом году. Вначале он находился с западной стороны. К концу двенадцатого века его разобрали и перенесли к южной стороне монастыря, чтобы оградить его от снарядов, которые могли быть в него пущены с соседних холмов... да, с холмов. Это именно чудо, другого слова нет. На фронтоне -- апокалипсическая сцена: Христос, окруженный символами евангелистов и двадцатью четырьмя старцами. Перемычка -- из белого пиренейского мрамора. Я не знаю более прекрасного мрамора. Трюмо -- поразительно. На нем изображены переплетенные львы -- их три пары, с двух сторон портала -- святые в замечательных одеяниях. У правого святого очень приятное лицо. Учитель остановился у стойки. Казалось, он прислушивался к тому, что происходило в задней комнате, где обедали хозяева. Затем он снова принялся шагать. -- Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо. Слева -- демоны пытают Скупость и Прелюбодеяние. Наверху -- пиршество богача, смерть Лазаря и рай, в котором Авраам держит на коленях душу бедняка. Справа -- Благовещение, Явление волхвов, Сретение... Да, мосье, это чудо, настоящее чудо... Вы видели его раньше? Учитель так внезапно повернулся к Жозэ, что тот растерялся. -- Увы, нет. Только тут он разглядел лицо Рессека. Черты его были неправильны, у рта -- горькие морщины. Глаза глубоко запали, лоб был высокий и широкий, кожа бледная, землистая, как у всех, кто много читает и поздно ложится. В бездонных черных глазах таилось что-то безумное. -- Очень немногие понимают истинную ценность этого сокровища, -- добавил учитель своим низким голосом. Что-то подсказывало Жозэ: <Вот тебе прекрасная возможность расспросить о твоем букинисте. Ведь ты приехал сюда за этим, а вовсе не за тем, чтобы слушать рассуждения о старине>. -- Вы думаете, немногие? Но ведь в провинции немало образованных людей. Я считаю, что, например, несчастный старик, которого вчера убили, был в некотором роде ученым... -- Истинно образованные люди -- редкость, -- отрезал учитель и зашагал к двери. <Нет, я должен во что бы то ни стало его расспросить>, -- решил Жозэ. -- Вы знали этого букиниста? Преподаватель повернулся и подошел к столику журналиста. -- Я его знал, как и все в городе. По правде говоря, он не был образованным человеком, как это думаете вы. Он просто был отравлен чтением, читал все, что попадало под руку. Плохой самоучка. -- Почему же? Учитель сделал паузу и поднес руку к своему галстуку -- нервный жест, который он то и дело повторял. -- Да взять хотя бы наш монастырь. Старик Гюстав, букинист, утверждал, будто капители относятся всего к тысяча двухсотому году, однако легче легкого доказать, что творение Анскитиля дошло до нас совершенно неповрежденным. Я никак не мог ему это втолковать... Да уж что там... Учитель развел руками и с глухим вздохом тут же опустил их. -- Вы часто с ним разговаривали? -- Нет, редко. В лавчонке стоял такой запах! И вообще он жил в грязи. За последние полгода я не виделся с ним ни разу, а теперь вот узнал... Но это вам не интересно... До свидания, мосье. Если у вас будет время, не забудьте осмотреть монастырь. Это уникальный памятник, настоящее сокровище, повторяю вам. Преподаватель отошел от столика. Он шел подпрыгивая, как-то рывками, и в такт шагам у него дергались руки, а длинные седые кудри рассыпались по воротнику. Он ушел. Немного погодя Жино привел в зал старика, который пилил во дворе дрова. -- Несчастный человек, -- объяснил итальянец. -- Он живет в халупе по ту сторону железной дороги, на холме, он немой. Кажется, от рождения. Жозэ нахмурил брови. -- Немой? -- Да. От рождения. Он немой от рождения. 7. ПРИЗРАК ДЕРЖИТ ЯЗЫК ЗА ЗУБАМИ Когда на нашей планете человеку есть что сказать, трудность заключается не в том, чтобы заставить его сказать, а в том, чтобы помешать ему высказывать свои мысли слишком часто. Бернард Шоу Дождь прекратился. Над Тарном поднялся туман. Он налетел на городок, окутал все улицы, все дома. Как обычно, часам к пяти вечера, когда почти стемнело, затихли грузовики, начали закрываться ставни, вспыхнули уличные фонари, усеяв ночь расплывчатыми звездочками. Разошлись по домам щебечущие школьники. В кафе наступило непродолжительное оживление: рабочие по дороге домой забегали выпить рюмку белого вина. В бакалейных лавках хозяйки спешили закупить продукты на следующий день. Прошло несколько часов. Туман сгустился еще больше. Женщины хлопотали в кухне, накрывали на стол. За закрытыми дверями, в теплых квартирах, семьи, собравшись вместе, беседовали. Возможно, они говорили о преступлении, которое вызвало в городе такую суматоху и столько шума. Умер букинист Гюстав Мюэ, который никого раньше не интересовал, а теперь весь город толкует о нем, о его сером доме, о его кухне, где пахнет сыростью, об улице Кабретт, о стоящих на ней хибарках с облупившимися фасадами, с трухлявыми дверями и оконными рамами. Это убийство привлекло всеобщее внимание. Им заполнены были прибывшие вечерним поездом газеты. О нем говорили в Париже, о нем говорили в Тулузе. Полиция сбилась с ног. Жены жандармов стали нарасхват во всех лавках. Но, к сожалению, пока высказывались одни лишь предположения. Жозэ снова позвонил в Париж, поговорил с д'Аржаном. Ничего нового. Много шуток, много гипотез, ничего точного. В парижских литературных кругах все ошеломлены. Даже самые серьезные литературные журналы собираются послать в Муассак своих корреспондентов. С тревогой говорят, что затронут престиж всей французской литературы. Д'Аржан напомнил Жозэ слова Гастона Симони: <Мы присудили премию преступнику! Это символично>. За ужином учитель не появился. Жино сказал репортеру, что Рессек иногда ест только один раз в день. И не из соображений экономии, а чтобы не терять времени. Часов в пять он съедал бутерброд и, заперевшись в комнате, углублялся в огромные книги по археологии. Он готовил монографию о монастыре. Жино видел в комнате преподавателя толстые тетради, исписанные мелким почерком. <Такого еще никто не написал>, -- утверждал Рессек. Жозэ поднялся к себе в номер. С нижнего этажа, из зала, до него доносился гул голосов. Игроки в карты, в домино -- обычные вечерние посетители. Жозэ довольно долго проторчал с ними в надежде что-нибудь узнать. Но все без толку. Люди лишь повторяли написанное в газетах. По правде говоря, они букиниста не знали и не слышали о нем до самой его трагической гибели. Кто бывал в захламленной лавке на улице Кабретт? Очень немногие. Безденежные школьники, мечтавшие раздобыть у букиниста по дешевке недостающий том <Трех мушкетеров> или откопать какой-нибудь приключенческий роман. Редкие туристы, привлеченные в Муассак меланхоличным очарованием старинного монастыря да соседними с ним древними домишками. И еще учитель Рессек... Да, он время от времени навещал старика Мюэ. Наверное, рылся среди потрепанных книг в надежде обнаружить среди всякой макулатуры какую-нибудь редкость. Рессек много беседовал со старым букинистом. Они спорили о капителях монастыря -- к какому веку они относятся: к одиннадцатому или двенадцатому? По мнению Гюстава Мюэ, они были воздвигнуты в двенадцатом веке, никак не раньше. Рессек был убежден, что капители старше и творение аббата Анскитиля хорошо сохранилось до наших дней. Очень серьезный, важный вопрос. О чем сейчас думал учитель, склонившись над своей рукописью и над археологическими трудами? Одним клеветником стало меньше. Отныне букинист лишен возможности отстаивать свою версию о двенадцатом веке. Жозэ пожал плечами. Преступление из-за какой-то капители! Конечно, бывает всякое, не исключено и это. Человек, одержимый страстью к науке, может убить. Случались и более поразительные вещи. Ну, а как же все остальное? Роман? Гонкуровская премия? Злосчастное <Молчание Гарпократа>? Жозэ прислушался. Гул голосов внизу постепенно стихал. Посетители кафе, и те, что приходили выпить, и те, что поиграть в карты, расходились, растворяясь в холодном тумане. В такую погоду люди не засиживаются в кафе. Да и вообще в маленьких городках любят в десять часов запереться в своей квартире на хороший замок и лечь в постель. Жино, его фамилия была Роберти, наверное, протирал мраморные столики и наспех подметал пол. Основательную уборку он делал по утрам. А его жена подсчитывала доходы. Скоро они поднимутся к себе в спальню. Из-за стены доносились едва слышные звуки: поскрипывание стула, глухие шорохи. Вот, кажется, взяли книгу и положили ее на стопку других. Жозэ достал авторучку, записную книжку и, следуя своему излюбленному методу, записал: <Бари родился в Муассаке. (Совпадение?) Убийца интересуется мной. Убийца интересуется <Пари-Нувель>. Убийца интересуется поэзией. Интересуется ли он архитектурой? Богат ли был старик Мюэ?> Жозэ, отложив ручку, перечитывал написанное, когда на лестнице раздались торопливые шаги. В номер постучали, и Жозэ открыл дверь. Перед ним стоял Жино. -- Там пришел жандарм. Он просит извинить его за беспокойство, но говорит, что ему необходимо срочно повидаться с вами, так как у него к вам серьезное поручение. -- Ладно, сейчас спущусь, -- ответил Жозэ, возвращаясь в комнату за плащом, -- кстати, я все равно собирался выйти. Жандарм пришел по поручению следователя, который дожидается Жозэ в полицейском участке. Он должен сообщить Жозэ что-то очень важное. <Черт побери, неужели есть какие-то новости>, -- подумал Жозэ и ускорил шаг вслед за жандармом. * * * Следователь Рамонду, нахмурившись и скрестив руки на груди, стоял у железной печки. Взглянув на его мрачное лицо, репортер сразу же догадался, что новости, может, и есть, но вряд ли они прояснят дело. -- Добрый вечер, Робен. Садитесь. Ну и погодка! -- Добрый вечер, мосье Рамонду. Как дела? Следователь пожал плечами и ничего не ответил. -- Вы напали на след? -- продолжал расспрашивать репортер. -- Не-ет, -- проговорил следователь. -- Никакого следа, есть одна бумажка, еще одна бумажка, которая вас очень заинтересует... -- Какая? Следователь помахал перед глазами репортера довольно плотным желтоватым листком. -- Нате-ка почитайте! Репортер осторожно взял листок. И вздрогнул. На бумажке было неумело выведено печатными буквами: <Тому, кто сунет свой нос>. А ниже несколькими штрихами были нарисованы череп и кости. -- Это шутка, -- сказал Жозэ. -- Где вы это нашли? Следователь ухмыльнулся и погладил свою бородку. Ошеломленный вид журналиста доставлял ему, казалось, горькое удовольствие. -- Если бы я подобрал этот листок на улице, я мог бы, как и вы, сказать, что это шутка. Но я, вернее не я, а судебно-медицинский эксперт, обнаружил его в кармане убитого! Жозэ опустил голову. -- Каково? Ну, что вы теперь скажете, сыщик-любитель? Это похоже на угрозу. Сформулировано грубо, но четко. Прекратите, мол, ваше расследование, иначе... -- Ну, хорошо, мосье Рамонду, а в котором часу была найдена эта... любовная записка? -- Только что. Эксперт хотел внести в свой акт некоторые уточнения. Я просил его подробно описать, как были произведены выстрелы. У него возникли сомнения, и он пошел снова осмотреть труп. Тут-то, совершенно случайно, он заметил, что из жилетного кармана мертвеца высовывается край белой бумажки. Это и была любовная записка, как вы ее назвали. -- Но ведь все карманы были осмотрены раньше? -- Конечно, это первое, что делают жандармы. Следователь опять ухмыльнулся. -- Значит, вы хотите сказать, -- медленно проговорил Жозэ, -- что эта бумажка была всунута в карман мертвецу совсем недавно? -- По-видимому, так. Хотя жандармы, стоящие на карауле, уверяют меня, что в морг никто не заходил, не считая, конечно, тех, кто должен там бывать по долгу службы. -- Он приехал сюда, -- стиснув зубы, сказал Жозэ. -- Что вы сказали? -- оживился следователь. -- Ничего, просто сказал, что это меня очень заинтриговало. -- И меня тоже! Толстячок принялся расхаживать по кабинету. Он то скрещивал руки на груди, то разнимал их, вздыхал, сжимал кулаки. -- Я дал указание просмотреть регистрационные карточки в гостиницах, расспросил соседей -- ничего. Никаких улик. Скажу вам откровенно, все покрыто мраком. Я, понятно, не прошу вас так же откровенно высказываться в ваших репортажах, но это факт. Вы-то хоть напали на какой-нибудь след? -- Нет, мне кажется, что я продвинулся не больше вашего. -- Вообще, я ничего не понимаю в этом деле. В нем замешаны парижане, пусть они и распутывают. Следователь остановился и положил руку на плечо Жозэ. -- Знаете, будьте поосторожнее. Всем известно, что вы большой дока в подобных делах. Ваша газета вас очень расхвалила... Я того же мнения... Только теперь вам надо остерегаться. Никогда не знаешь, что тебя ждет. Я был бы крайне огорчен... Жозэ улыбнулся. -- Вы думаете, этот господин хочет у меня отбить охоту заниматься этим делом? -- Я вам повторяю, никогда не знаешь... -- Нет, -- Жозэ тряхнул головой, -- мне кажется, все как раз наоборот: этот господин нуждается во мне. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Жозэ пересек площадь Реколле. Домов не было видно, они растворились в тумане. Улицы были пустынны. Свет фонарей лишь слегка пробивался сквозь плотную завесу, покрывшую спящий город. Проходя мимо гостиницы <Розовая гроздь>, Жозэ остановился и взглянул на это старое здание. В окнах было темно. Хозяева наверняка уже легли. Учитель, видимо, отложил свои археологические исследования: не пробивался свет и сквозь щели его ставен. Жозэ медленным шагом направился к монастырю Сен-Пьер. До чего же это тихий уголок! Вдали темнел портал с его каменными скульптурами. Журналист вспомнил низкий голос учителя истории: <Портал -- это жемчужина, да, да. Нечто невообразимое. Настоящее чудо. На фронтоне -- апокалипсическая сцена. Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо>. Жозэ уже любовался этими скульптурами. В самом деле, прекрасная работа. Жалко, что они пострадали от времени, а может быть, в этом повинна и человеческая небрежность. Он чиркнул спичкой и подошел вплотную к скульптурам, так искусно высеченным из камня. Ветер пригнул пламя и загасил спичку. Здесь он дул со всех сторон. Жозэ чиркнул второй спичкой, но на этот раз сам задул ее и, резко отпрянув, спрятался в тени портала. Кто-то бродил поблизости. Жозэ подождал. Нет, пожалуй, он ошибся. Ну, ну, укроти свое воображение, говорил он себе, не сочиняй романов... Сегодня вечером у меня не назначено свидание с мосье Дубуа. Да вообще еще не известно, в Муассаке ли этот мосье. И тут он услышал чьи-то шаги. Кто-то шел -- теперь уже в этом не было никакого сомнения, -- и шел к перекрестку. Ночной прохожий приближался со стороны железной дороги. Может быть, он заметил пламя спички, это насторожило его и поэтому он остановился? А потом снова пошел. Улица Кабретт останется у него справа, а сейчас он пройдет мимо портала. Жозэ, притаившись в темноте, не шевелился. Он не спускал глаз с небольшого освещенного пространства -- там горел фонарь, -- которое загадочный прохожий не мог миновать. Шаги стали торопливее. Прохожий побежал. Видимо, он стремился как можно скорее пересечь освещенный участок. И в самом деле, ему удалось сделать это очень быстро. Но в тот момент, когда на него упал свет фонаря, Жозэ охватило невероятное волнение. Человек был в зеленой накидке. При беге накидка взлетала, и Жозэ невольно вспомнил поэта Гастона Симони, старого поэта, чья зеленая накидка была столь известна в парижском литературном мире. Неужели он приехал сюда, к древнему памятнику, помечтать в эту туманную ночь среди теней, покоящихся вокруг монастыря Сен-Пьер? Еще до того, как прохожий попал в полосу света, Жозэ услышал какой-то металлический звук. Человек в зеленой накидке прошел совсем близко от репортера и углубился в улицу, которая вела к площади Реколле. Жозэ колебался: идти за ним? Нет? Но его заинтриговал металлический звук. Он ринулся к освещенному участку. Похоже было... похоже было, что упала монета... Репортер шарил глазами по мостовой. Что-то блеснуло между двумя булыжниками. Он нагнулся и протянул руку. Это оказалась в самом деле монета -- золотая, тяжелая, блестящая. Но куда же скрылся этот сеятель золотых монет? И вот тут события начали развертываться с невероятной быстротой. Со стороны площади донесся топот бегущих людей. Чей-то голос крикнул: -- Стой! Жозэ быстро побежал вдоль тротуара к гостинице. Там, около входа, он чуть не столкнулся с возникшей из темноты массивной фигурой. И тут же его ослепил луч карманного фонарика. -- Ах, это вы! -- воскликнул знакомый голос. Обладатель фонарика заглянул в коридор гостиницы и кого-то позвал, но кого именно, Жозэ не разобрал. -- Все в порядке, -- ответили из коридора. -- Я его держу. Он был во дворе. На втором этаже с шумом раскрылись ставни, и в окно высунулось бледное лицо учителя Рессека. Наконец в коридоре зажгли свет. На первой ступеньке лестницы стоял Жино, он еще не снял пальца с кнопки выключателя. В глубине Жозэ увидел человека в зеленой накидке, его держал за руку инспектор полиции. -- Интересно, стоящая ли это добыча, -- тихо заметил комиссар, стоявший рядом с Жозэ. Жозэ разглядывал человека в зеленой накидке. Это был тот самый старик, которого он мельком видел до обеда во дворе гостиницы, он тогда пилил дрова. <Несчастный человек, -- сказал о нем Жино, -- он немой. Кажется, от рождения>. У старика было странное, похожее на маску лицо, неподвижный взгляд. Губы у него слегка дрожали. Из-за берета торчал клок седых волос. Несмотря на свои шестьдесят -- шестьдесят пять лет, он был еще крепок и ловок. Накидка, в которую он завернулся, была совсем новой и никак не подходила к его обтрепанным, забрызганным грязью брюкам и дырявым башмакам. -- Ну, иди же! -- сказал инспектор, тряся его за руку. Старик все с тем же тупым выражением лица повернулся к полицейскому. -- Он вас не слышит, -- сказал Жино и, огорченно вздохнув, спросил: -- Что он еще натворил? Жозэ подошел к глухонемому и поднял полу накидки, так, что стала видна его левая рука. Старик отступил и что-то промычал. Под накидкой у него была черная от грязи рубашка и совершенно дырявый джемпер. -- Что он держит? -- спросил комиссар, подойдя к старику. -- Ну-ка отдай! -- грубо потребовал инспектор, пытаясь разжать старику кулак. Но тот сопротивлялся. -- Отдай! -- повторил инспектор. И он вырвал из руки оборванца что-то вроде трубочки, обернутое в грязную тряпку. Комиссар тихонько свистнул. Жино широко раскрыл глаза. Инспектор развертывал тряпку. На пол упала золотая монета. Жино бросился к ней. Жозэ сунул руку в свой жилетный карман. -- А вот эту старик обронил на улице, -- сказал он. -- Вечер не пропал даром, -- удовлетворенно заметил комиссар. Он взял одну из монет и стал внимательно ее разглядывать. -- Латинский союз! Хм!.. Ему не отвертеться, он скажет, где он их нашел. Жино беспомощно развел руками и покачал головой. -- Нет, господин комиссар, он вам этого не скажет, никогда, никогда. Он глухонемой и дурачок. Комиссар нахмурил брови. -- Все равно, мы отведем его в участок. -- Скажите, комиссар, вы уже давно выслеживаете этого субъекта? -- вполголоса спросил Жозэ. -- Нет, -- виновато улыбаясь, ответил комиссар, -- следователь просто поручил мне проследить, благополучно ли вы добрались до дома. Как видите, мы не зря потрудились. Нам удалось застукать Фризу... Да, его здесь так называют, я даже забыл его настоящую фамилию. А я-то считал, что он такой безобидный, но... -- Трудно будет вытянуть из него что-либо, -- заметил репортер. -- Надо все же попробовать. Жино, слушавший разговор, с улыбкой подошел к ним. -- Господин комиссар, я могу попытаться узнать то, что вам нужно. Я его хорошо знаю, и со мной он не дичится... Он приходит ко мне пилить дрова. Иногда я ему даю тарелку супа. Он меня в общем понимает... Правда, не всегда. -- Давайте, -- проговорил Жозэ, -- спросите его, где он нашел золотые монеты. <Не такой уж этот Фризу дурачок, -- подумал репортер, -- раз он пытался спрятать от нас свое богатство!> Жино повернулся к старику и, показывая пальцем на золотые монеты, с расстановкой произнес: -- Скажи, Фризу, где ты их взял? Глухонемой замычал, неуклюже пританцовывая в своих грязных башмаках. Жино взял из рук инспектора одну монету и подбросил ее, пристально глядя на глухонемого: -- Красиво, правда, красиво, тебе нравится? Скажи мне, Фризу, будь хорошим, я тебе дам большую тарелку супа. Старик взволновался, у него еще сильнее задрожали губы. Он сделал попытку вырваться. -- Отпустите его! -- приказал комиссар инспектору. Старик, почувствовав себя свободным, снял с себя накидку и вытянул вперед руку. Никто не понимал, чего он хочет. Итальянец объяснил: -- Он просит, чтобы вы отошли назад. Все отодвинулись. Фризу расстелил накидку на полу, выпрямился, с большим трудом -- это было видно -- напряг свои мысли, опять замычал и протянул руки к золотым монетам. -- Не мешайте ему, -- сказал комиссар. Глухонемой взял монеты, сел на корточки и разложил монеты на зеленой материи. После этого он поднялся и отступил, как художник, который удовлетворен своей работой и хочет полюбоваться ею издали. Странная это была картина: в глубине коридора стояли Жино и инспектор, у выхода -- Жозэ и комиссар, а между ними на полу лежала зеленая -- при электрическом свете она казалась особенно яркой -- накидка, на которой сверкали монеты. Старик в лохмотьях стоял, слегка склонив туловище вперед, и глаза его бегали от одной монеты к другой. Казалось, он впитывал в себя теплый блеск драгоценного металла. -- Что это означает? -- негромко спросил комиссар. -- Я ничего не понимаю. Попросите его объяснить. Жино принялся жестикулировать. -- Фризу, что ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать? Старик опять замычал и вытянул раскрытые ладони к этой необычной выставке. Потом он неожиданно шагнул к выходу, намереваясь уйти. Комиссар задержал его. -- Бесполезно настаивать, -- сказал инспектор. -- Мы ничего из него не вытянем. Что нам с ним делать, господин комиссар? -- Отведем его все-таки в участок. Комиссар вышел на улицу, Жозэ -- вслед за ним. Жино стоял у лестницы. Он был поражен, что не смог добиться от глухонемого никакого объяснения. С верхней ступеньки лестницы женщина с увядшим лицом меланхолично смотрела на происходящее. Она появилась бесшумно и за все это время не раскрыла рта. * * * Комиссар и Жозэ подождали, пока выйдут инспектор с Фризу. В коридоре погас свет. Комиссар направился было к центру города, но Жозэ остановил его: -- Погодите, давайте поведем Фризу на улицу Кабретт. Может быть, он что-нибудь вспомнит. -- Правильно. Они миновали монастырь и дошли до перекрестка. Тут старик замычал. Он хотел идти в сторону железной дороги, проходившей за церковью. -- Он хочет домой, -- объяснил инспектор. -- Он живет вон там, на холме, в деревянном сарае. Комиссар взял Фризу под руку и потащил его налево, но старик сопротивлялся. Было свежо, и ему набросили на плечи накидку. На углу улицы Кабретт глухонемой опять замычал и остановился. Сколько его не тянули вперед, он не двигался с места. Он явно боялся идти в темную улочку, словно мог там кого-нибудь встретить. -- Не надо настаивать, -- сказал Жозэ, глядя, как старик мечется в темноте. Полы его накидки взлетали, и это делало его похожим на привидение, на какое-то таинственное, непонятное существо, которое возникло в ночи и стремилось вновь в ней раствориться, существо, у которого никогда ничего нельзя будет узнать. Точно так же, как у покалеченных, неподвижных статуй, которые украшали вход в монастырь в пятидесяти метрах отсюда. Да и в самом деле, разве статуи могут что-нибудь сказать? 8. МАДАМ ЛОРИС БОИТСЯ ВОРОВ У черепахи твердая походка, но стоит ли из-за этого подрезать крылья орлу. Эдгар По Старая тетка Бари, несмотря на свои семьдесят лет, была еще очень проворна. Она приняла Жозэ в гостиной, расположенной рядом с прихожей. Комната была заставлена мебелью -- глубокие кресла, пуфы, мягкие стулья, столики с выгнутыми ножками, и на них разнообразные безделушки. На стенах висело множество картин в позолоченных рамах. Жозэ с первого взгляда понял, что все это мазня, собранная каким- нибудь родственником, увлекавшимся живописью. От гостиной веяло уютом прошлого столетия. Здесь было очень чисто. Нигде ни пылинки, и все же казалось, что гостиная покрыта пылью, которая легла еще в 1895 году. Взгляд репортера шарил по комнате -- пожелтевшие от времени фотографии в рамках, коробки из ракушек, гипсовые и глиняные статуэтки, ларчики с разной мелочью, старинные коробки из-под конфет, на некоторых из них еще сохранились выгоревшие от времени ленточки. Мадам Лорис была полной, розовощекой дамой небольшого роста. Ее поразительно молодые для ее возраста руки при каждом слове взлетали в воздух. На ней был черный жакет с фиолетовой отделкой. Тяжелое агатовое ожерелье глухо постукивало на ее груди. -- Да, бедный мальчик нечасто навещает меня, -- говорила она, -- я знаю, в Париже у него очень много работы. Париж, Париж... Да и вообще, это такая профессия! Он подписал меня на свою газету, и я, знаете ли, читаю ее с интересом. Вас я тоже знаю по вашим репортажам. Ведь в провинции так скучно... Ах, как, должно быть, интересно жить в Париже! Вам повезло, мосье Робен, я вам завидую... Мадам Лорис говорила очень быстро, с южным акцентом, как все местные жители. Она даже не пыталась связно излагать свои мысли и лишь вздыхала да улыбалась между фразами. -- Этот дом, естественно, достанется ему. Ведь у меня, кроме него, никого нет. Кстати, его комната вон там, по ту сторону прихожей. Она всегда готова его принять... А я сплю на втором этаже. Дом-то не очень большой... Шесть комнат и фруктовый сад... Здесь очень мило. Макс обожает сад. Ему следовало бы приезжать сюда почаще, чтобы отдохнуть от суматошной парижской жизни. Не правда ли, мосье? Выпейте еще немного малаги. В самом деле, не хотите? Выпейте... Это очень старая бутылка. Когда-то у нас был прекрасный винный погреб. Мой муж очень дорожил им. Да, все это так печально. Вся страна взбудоражена... Да и я сама, как я вам уже говорила, очень неспокойна. -- Мне думается, что нет причины волноваться. -- Вам легко так говорить, вы ведь молоды и такие вещи на вас не производят впечатления. -- А вы уверены, что прежде, чем лечь спать, вы задвинули засов? -- Ох, теперь я уже ничего не знаю... Старушка тяжело вздохнула. -- Я ведь так рассеянна. Подумать только, воры проникли ко мне в ту самую ночь, когда был убит этот несчастный старик. Какая доля правды была в том, что поведала эта розовощекая дама? В самом ли деле в ее дом забрались воры? В ее рассказе была одна тайна. В тот день она, как обычно, часов в пять вышла за покупками. Вернулась уже в темноте, съела свой легкий ужин и пошла спать. До этого она заперла входную дверь и задвинула засов. Ночью дул сильный ветер. -- Да, я отлично помню. Мне казалось, что дом вот-вот обрушится. Я вообще-то не трусиха, но в тот вечер, признаюсь, меня то и дело охватывала мелкая дрожь. Я не люблю, когда бушует ветер. И вот, представьте себе, как я удивилась, когда утром увидела, что входная дверь открыта, то есть не настежь, вы меня понимаете, но засов не был задвинут и замок оказался не заперт. Вот как. Неужели я забыла повернуть ключ и задвинуть засов? Никак не могу вспомнить. -- Но у вас ничего не похитили? -- Нет, у меня ничего не пропало. Деньги я дома не храню. Да и вообще я небогата. Все осталось на месте. Поначалу эта история с засовом немножко растревожила меня, не сказать, чтобы я очень перепугалась... Просто я упрекнула себя: ты стала рассеянна, впредь постарайся быть повнимательнее. Но когда утром я раскрыла газету и узнала об убийстве букиниста, да еще в его собственной лавке, тут, признаться, меня охватил страх... Понизив голос, старушка добавила: -- И до сих пор я боюсь... -- Для этого нет никаких оснований, -- успокоил ее Жозэ. -- Дверь у вас крепкая. Только не забывайте запирать ее на ключ. А сейчас тем более можете быть спокойны, город наводнен жандармами, полицейскими инспекторами... -- Ну и времена, -- вздохнула старушка. Репортер поднял стоявшую перед ним на столике рюмку с малагой и, вертя ее, любовался игрой вина. -- Я думаю, это все ваша рассеянность. Трудно поверить, чтобы к вам мог проникнуть грабитель, если дверь была наглухо заперта. Ведь снаружи засов нельзя отодвинуть? -- Конечно, нет! -- Значит, одно из двух: или вы забыли запереть дверь, и тогда вряд ли можно предположить, что об этом немедленно узнал грабитель, или же вы задвинули засов и повернули ключ в замке, и тогда никто не смог бы к вам проникнуть, не взломав дверь... И Жозэ добавил с улыбкой: -- Никто не мог бы проникнуть, а... тем более выйти! -- Но мне все-таки кажется, что я заперла дверь, -- насупив брови, проговорила мадам Лорис. Жозэ встал, чтобы попрощаться. Пожилая дама предложила ему еще рюмку малаги. Он отказался. Он больше не может задерживаться, у него нет времени, и он просит его извинить. Максу Бари он сообщит, что его тетя чувствует себя великолепно. -- Скажите ему, что я перепугалась грабителей и ему следовало бы почаще меня навещать. Жозэ и мадам Лорис стояли в прихожей. Здесь тоже все было заставлено самой разнообразной мебелью и стены были увешаны бездарными картинами -- большими и маленькими. Жозэ нравился стоявший здесь легкий запах жареного лука и воска. Мадам Лорис тихонько пританцовывала, ее руки то и дело взлетали в воздух, а с лица ее не сходила улыбка. У нее были голубые, очень светлые и очень молодые глаза. -- Мосье, я не осмеливаюсь вас задерживать, -- говорила она. -- Вас ждет работа и вы приехали в Муассак не для того, чтобы расследовать легкомысленное поведение пожилой женщины... -- Простите, могу я попросить вас об одном одолжении, -- сказал Жозэ неуверенным тоном. -- Пожалуйста, я к вашим услугам, -- любезно ответила мадам Лорис. -- Мне бы хотелось пройтись по дому. Познакомиться с расположением комнат... Добродушная дама была явно обеспокоена. -- Неужели вас так заинтересовала история с дверью? Вы меня пугаете. -- Да нет, -- успокоил ее Жозэ. -- Клянусь вам, что ничего не знаю и ничего не предполагаю. Я убежден, что вы забыли задвинуть засов. Но у меня есть свой метод, я его строго придерживаюсь: никогда ничем не пренебрегать. Нет ничего маловажного, нет незначительных подробностей. Мною руководит, так сказать, профессиональный долг. Только и всего. Мадам Лорис погладила свое ожерелье и, казалось, задумалась над словами Жозэ. -- Ну что ж, -- вздохнула она, -- следуйте за мной, прошу вас. Направо -- маленькая гостиная, здесь вы уже были. За ней столовая. Красивая комната, правда? Столовая -- большая и светлая -- была обставлена старинной мебелью красного дерева. Правда, здесь тоже было много лишнего, но в такой огромной комнате это не ощущалось так, как в гостиной. -- А библиотека у вас есть? -- тихо спросил Жозэ. -- Есть, но не в столовой. Она в комнате Макса. Я вам ее покажу. Ее начали собирать еще во времена Людовика XIII или примерно в ту эпоху. Муж очень ею гордился. Вот кухня. Кухня была длинной и узкой, пол в ней был выложен красной плиткой. Над раковиной сверкало внушительное количество кастрюль и медных котлов. -- Если угодно, вернемся в прихожую. У выхода -- комната для прислуги. Но с тех пор, как я живу одна, я не держу прислуги. Ко мне приходит поденщица для уборки. И я сделала в этой комнате кладовую... Мадам Лорис рассмеялась: -- Да, я храню там фрукты и картошку. Там же у меня сохнут пучки лечебной травы. Максу это очень нравится. Когда он приезжает, он обязательно открывает туда дверь и долго вдыхает запахи... Он говорит, что я консервирую лето. Вот, взгляните, но здесь, конечно, беспорядок. Жозэ увидел гору картофеля, аккуратно сложенные в решета груши, свисающие с потолка пучки листьев. -- И правда, очень приятная смесь ароматов, -- заметил репортер. -- А теперь пройдем в комнату Макса. Она выходит в сад. Входите, мосье. Вот библиотека, о которой я вам говорила. Письменный стол тоже принадлежал моему мужу. Жозэ внимательно огляделся. В углу стояла широкая удобная низкая кровать, в противоположном углу - - кожаное кресло. Темные стеллажи тянулись вдоль одной из стен. На полках стояли книги в строгих коричневых переплетах из кожи. -- Наверху -- книги моего покойного мужа, -- сказала мадам Лорис. -- Книги по праву. Он был адвокатом. Я никогда к ним не притрагиваюсь. Я пользуюсь только нижними полками, там стоят книги Макса. Все романы да стихи. Я очень люблю поэзию. В этом Макс пошел в меня... Но ему некогда... Жозэ подошел к письменному столу, где царил полный порядок. Посредине стояла настольная лампа с зеленым абажуром. На подставке лампы была кнопка-выключатель. Справа стопкой лежали бумаги и папки. Слева -- авторучка, книга, оловянная пепельница, нож для разрезания книг и разные другие мелочи. -- Я прихожу сюда писать письма, -- объяснила старушка. -- А когда приезжает Макс, он складывает свои рукописи в ящик. Но я их не трогаю, он этого не любит. Пепельница была забавной -- маленький пароходик. -- А теперь пройдем на второй этаж. -- С удовольствием, -- ответил Жозэ. Он еще раз окинул взглядом кабинет, присел на корточки и заглянул под стол. Потом собирался последовать за мадам Лорис, но передумал и склонился над пепельницей. -- Любопытная вещичка, мадам Лорис, -- сказал он. -- Нельзя сказать, что она красивая, но Макс уверяет, что она очень удобная. Вы же знаете, он много курит. Ох, когда он здесь, в кабинете всегда страшно накурено. Жозэ осторожно засунул в пепельницу два пальца и извлек из нее несколько клочков бумаги. -- Простите меня, мадам, за мое любопытство. -- Прошу вас. Я просто забыла выбросить пепел. Жозэ обернулся к окну, которое выходило в сад. -- Летом, наверное, в этой комнате особенно приятно. -- Вы правы, -- подтвердила старушка. -- Но сейчас газон пожелтел, да и на деревьях осталось мало листьев. -- Такой кабинет -- мечта для поэта, -- продолжал Жозэ. -- Да, да, мой племянник говорит то же самое... Когда я вхожу сюда, я забываю о Париже, -- вот его слова. Кстати, все его рукописи хранятся здесь. -- Вы их читаете? -- Иногда. Она подошла к столу и выдвинула один из ящиков. -- Смотрите, вот все его стихи. Да он, наверное, говорил вам о них. Старая дама достала тетрадь в твердом переплете, на которой тушью было выведено: <СТИХИ>. -- Кажется, этот сборник он составил два года тому назад, когда приезжал сюда отдыхать на месяц. Она принялась листать тетрадь. Жозэ склонился за ее плечом. Мадам Лорис задержалась на оглавлении. Названия стихотворений были переписаны и перенумерованы мелким и твердым почерком, хорошо знакомым Жозэ. -- Названия выбраны с большим вкусом, -- заметил Жозэ. -- Вы правы, -- с гордостью проговорила мадам Лорис. Но репортер уже не слушал ее, он читал и перечитывал последнюю в оглавлении строку: <Стр. 87. ``Волшебство молчания''>. -- Мне бы хотелось прочесть последнее стихотворение, -- сказал он. -- Пожалуйста. Посмотрим, вот восемьдесят третья страница, восемьдесят пятая... Видимо, он ошибся, когда нумеровал... Хотя нет... Как странно. Последнего стихотворения нет. Наверное, оно ему не понравилось, и он вырвал страницу. Но остальные стихи -- прекрасны... * * * Вот что набросал Жозэ в своей записной книжке: <1. О Фризу. У Фризу было обнаружено четырнадцать золотых монет Латинского союза. Такая же монета была найдена рядом с трупом. На Фризу была зеленая накидка, похожая на накидку Гастона Симони, члена Гонкуровской академии. Фризу притащили на место преступления. Жаль, что он не может говорить. Глухонемого Фризу привели в дом, где был убит Гюстав Мюэ?!?! Фризу, совершенно очевидно, неспособен ничего объяснить. Он даже не может ответить <да> или <нет>, то есть кивнуть или покачать головой. Очень досадно. В доме убитого Фризу повторил то, что сделал в первый вечер. Он расстелил накидку на полу и разложил на ней золотые монеты. На его взгляд, получается очень красиво. Где он расстелил накидку? На том месте, где был труп? 2. О Бари. Бари -- главный редактор <П.-Н.>. Бари -- поэт. Бари любит природу и покой. Б. родился в Муассаке. Он хранит свои стихи в Муассаке. Одно стихотворение Б. было найдено на кухне убитого. Это страница 87. <Волшебство молчания>. Страница была вырвана (недавно?) из сборника <Стихи>. 3. О Дубуа. Является ли Дубуа убийцей? Каковы побудительные причины? Смелое предположение: преступник умышленно навлекает на себя подозрения, оставляет улики именно для того, чтобы не заподозрили его, чтобы сказали: <Нет, это исключено>. (Небывалое в уголовной практике!) 4. Не стоит огорчаться. Обратить внимание на самые обычные вещи. Из-за деревьев леса не видно. Не торопиться. Все проверить и только тогда идти дальше>. 9. УЧИТЕЛЬ БРОДИТ СРЕДИ НОЧИ Да отступит оружие перед тогой. Цицерон Дождь внезапно прекратился. Налетевший с севера ветер высушивал грязные мостовые, лужи, крыши. На чистом, удивительно бледном небе замигали звездочки. Приближалось время заморозков. Скоро с виноградных кустов упадут последние красные листья. Съежившиеся и потрескавшиеся от ночных заморозков, они наполнят канавы в виноградниках, а голые поля наденут свой серо-бурый зимний наряд. В тот вечер Жозэ сидел у себя в номере. Только что кончился ужин, прошедший, как всегда, почти в полном молчании. Учитель ел, уткнувшись в свою тарелку, и не проронил ни слова. Хозяйка бесшумно сновала из кухни в столовую и обратно. Посетителей было мало. Холод разогнал людей по домам. Жозэ был рад, что выбрал эту второразрядную гостиницу, хотя здешняя кухня, как он теперь узнал, пользовалась весьма неважной репутацией. Собратья по перу остановились в более привлекательных отелях, расположенных поблизости от почты и полиции. В гостинице <Розовая гроздь> для Жозэ было два преимущества: он был огражден от докучливых коллег, и, кроме того, улица Кабретт находилась рядом, а Жозэ любил <вжиться> в обстановку; он старался не упустить ни одной мелочи, связанной с делом, которым он занимался. Здесь он имел возможность в любой час дня и ночи пойти на место преступления. Репортер сидел на кровати, накинув на плечи плащ; гостиница не отапливалась -- хозяин просил его извинить, завтра он привезет дрова и в камине будет пылать яркое пламя, но сейчас у него дров мало, совсем мало, и они нужны для кухни... Завтра... <Завтра, -- размышлял Жозэ, -- меня наверняка здесь не будет>. Ему не терпелось вернуться в Париж и посмотреть, как развертываются события там. Пока что было исписано много бумаги -- репортеры и хроникеры упивались этим делом. Говорили, что министр юстиции выразил желание познакомиться с произведением Дубуа. Какая-то вечерняя газета даже объявила, что будет печатать роман <Молчание Гарпократа>. Но жюри Гонкуровской премии после нескольких заседаний вынесло решение передать все экземпляры рукописи нотариусу. Официальное сообщение гласило: <Во избежание возможных злоупотреблений с корыстными целями - - наживы и рекламы, а также ввиду того, что здесь задеты честь и достоинство французской литературы...> Что же касается следствия, то оно не продвинулось ни на шаг. Газеты, конечно, поспешили раструбить об аресте Фризу, о том, что у него обнаружили четырнадцать золотых монет. Сумма невелика -- всего около шестидесяти тысяч франков. Но убийца ли Фризу? Способен ли он пользоваться револьвером? Все терялись в догадках, так как глухонемой старик ничего не мог сказать. Журналисты злорадно подчеркивали, что, <как это ни странно, но даже их коллега, всецело занявшийся этой драмой, не в состоянии ее разгадать>. Некоторые парижские газеты не преминули сопоставить тот факт, что и у Фризу и у поэта, члена жюри, Гастона Симони, одинаковые зеленые накидки. Симони осаждали репортеры, засыпая его нескромными вопросами, касающимися его гардероба. Симони сперва злился, но потом все же ответил, что у него всего две накидки из зеленого сукна и накидка, обнаруженная в Муассаке, ему не принадлежит. Одна загадка особенно мучила Жозэ: как попали в печку букиниста стихи, вырванные из тетради Бари? Репортеру удалось убедить следователя Рамонду, что этот факт не имеет большого значения и, во всяком случае, пока лучше его не предавать широкой огласке. Трудно было сказать, умышленно ли сунули листок в золу и потом забыли его вынуть или же он туда попал случайно. На покрытой пылью мебели в квартирке букиниста были обнаружены и сфотографированы отпечатки пальцев. Но их оставил человек в перчатках. Да, убийца принял все меры предосторожности. Нашли также следы ног. На грязном потрепанном коврике перед кроватью был примят ворс, и следы там выделялись особенно четко. Но они были оставлены женскими туфлями тридцать седьмого размера. Такой же след оказался на одном из комодов. Там же, на комоде, и в лавчонке за прилавком были обнаружены следы мужской обуви сорок второго размера. По мнению комиссара -- он первый и увидел эти следы, -- убийца или убийцы взобрались на комод, чтобы осмотреть висевшие на стене полки, на которых стояли поломанные безделушки и валялась пыльная макулатура. Вот эти следы да еще золотые монеты и сам Фризу были единственным достижением следствия. <Может быть, в это дело замешана женщина? А почему бы и нет?> -- размышлял Жозэ. Этот запутанный клубок разных обстоятельств носит чисто женский характер. Жозэ вспомнил хохот в телефонную трубку. Это мог быть и женский голос. Да и вообще все вместе -- желание поиздеваться, бросить вызов, все усложнить, запутать... Жозэ покачал головой. Одни лишь предположения, туманные догадки, не обоснованные никакими вескими доводами. Надо отсеять все, что сбивает с правильного пути, и заняться только самыми простыми и бесспорными уликами. * * * Размышления Жозэ были прерваны звуком тихих шагов в соседней комнате, в номере Рессека. Кто-то, скорее всего сам учитель, осторожно пробирался по комнате, но его выдавал скрип половиц. Все знают, как скрипит пол в гостиничных номерах. Идешь чуть ли не по воздуху и кажется, что никто тебя не услышит, как вдруг на другом конце комнаты раздается страшный треск, такой, будто сейчас все рухнет. Жозэ прислушался. Скрип продолжался. Потом осторожно открыли дверь. Шаги удалились в сторону лестницы. Жозэ немедленно потушил свет, ринулся к окну и приоткрыл его. Из гостиницы вышел Рессек. Жозэ узнал его долговязую фигуру. Своей подпрыгивающей походкой он шел в сторону монастыря. Видимо, ботинки у него были на каучуке или на резине, потому что шагов не было слышно. Он шел, прижимаясь к темным стенам домов, и почти сливался с ними. Жозэ застегнул плащ и спустился. Интересно, куда пошел учитель истории? Это необходимо выяснить. Может быть, ему вздумалось навестить кого- нибудь -- коллегу или друга? Ну, а все эти предосторожности? Просто чтобы не разбудить людей? Жозэ перешел на противоположную сторону улицы и крупным шагом бесшумно бросился вслед за Рессеком. Он выйдет справа от знаменитого портала с барельефами, а учитель -- слева. Вскоре Жозэ остановился. Он потерял Рессека из виду, не слышал его шагов. Куда же тот девался? У Жозэ было великолепное зрение, но он тщетно пытался что-нибудь разглядеть в ночной мгле. И вдруг он понял: Рессек зашел в портал. Он, конечно, знает каждую деталь портала, но, видно, не смог отказать себе в удовольствии еще раз им полюбоваться. <Хоть бы зажигалкой чиркнул, -- подумал репортер. -- Ведь он же ничего не видит>. Но вот из темного портала донесся легкий шорох, и репортер догадался - - учителю не нужен был свет, он трогал руками высеченные из камня скульптуры, гладил их -- словом, любовался ими на ощупь, как слепой. В ушах Жозэ звучал низкий голос Рессека: <Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо. Слева -- демоны пытают Скупость и Прелюбодеяние. Наверху -- пиршество богача и смерть Лазаря...> Жозэ не двигался, он следил за учителем. А тот все гладил и гладил священные камни, влюбленно водил пальцами по несколько потерявшим от времени свою четкость фигурам, высеченным из камня более семисот лет назад. Что такое? Что все это значит? Неужели следует приобщить к делу и этот монастырь с его порталом? Конечно, убийца не мог не знать этого памятника старины с его скульптурами. Ну и что из этого? Скупость и Прелюбодеяние? Пиршество богача? Ну а почему бы и нет? Скупость. Говорят же, что букинист был скрягой, что он копил свою жалкую ренту. Прелюбодеяние? Нашли же в его доме следы женских туфель. Не замешана ли в это дело женщина? Недаром говорится -- во всем виновата женщина. Может быть, старинная поговорка и права. А при чем тут пиршество богача? Из мглы портала возникла длинная и нелепая тень учителя и устремилась влево, в сторону улицы Кабретт. Жозэ, крадучись, пошел за учителем. Здесь все было объято сном. Впереди горел фонарь, при его свете вчера репортер увидел человека в зеленой накидке. Но Рессек старательно обошел освещенный участок и свернул налево. Значит, сейчас он уже на улице Кабретт. До чего же здесь было темно! Никаких признаков жизни. Дома чернели сплошной стеной, и лишь наверху, между домами, тянулась узкая полоска светлого неба, усеянного изящными звездочками. <Типичное разбойничье логово>, -- подумал Жозэ и удивился тому, как эта мысль пришла ему в голову только сейчас. До сих пор он замечал здесь лишь навеянную веками тишину, живописную нищету этого трухлявого квартала. Он как-то не задумывался над тем, что здесь несколько дней назад был убит человек и что выбранное преступниками место как нельзя лучше подходило для сведения счетов в полной тайне. Жозэ обернулся, долго вглядывался в темноту, посмотрел по сторонам, прислушался. Из темной улочки доносились осторожные шаги учителя. Вскоре их не стало слышно. Рессек углубился в тупик. Теперь уже не было никаких сомнений -- он шел к дому букиниста, туда, где было совершено преступление. * * * Дойдя до тупика, репортер притаился за углом. Вообще-то учитель должен был быть далеко. А вдруг он придержал шаг, проверяя, нет ли кого поблизости? Жозэ знал, что сейчас у дома букиниста охраны нет. Видимо, и Рессеку это было известно. Следователь Рамонду принял такое решение, чтобы освободить своих подчиненных от ночного дежурства. К тому же дом был тщательно обыскан, и в нем не осталось ничего ценного. Так, во всяком случае, считал уголовный розыск. Ну, а учитель, подумал Жозэ, возможно, придерживается иного мнения. Наконец репортер осмелился высунуть из-за угла голову и заглянуть в тупик. Никого! Учитель исчез. В глубине тупика, зажатый двумя глухими стенами, стоял серый домишко с ветхой, покосившейся крышей, маленьким кухонным окном и двумя дверями -- в лавку и в коридор. Жозэ задумался. Учитель направлялся к этому дому. Он не мог перелезть через стены, не мог их обойти. Раз его нет на улице, значит, он вошел в дом. Значит, он открыл дверь дома, где был убит букинист! Он ее отпер и закрыл за собой, чтобы его случайно не обнаружил патруль. Оставалось одно -- с крайней осмотрительностью подойти к дому и выяснить, что учителю там нужно. Осторожно ступая по мелкому щебню, Жозэ крался вдоль домов. Прыжок -- и Жозэ очутился у самого входа. Затаив дыхание он прильнул ухом к рассохшейся двери. Да, учитель был в доме. Жозэ слышал тихие шорохи, легкие шаги. Рессек двигался медленно, стараясь ничего не задеть. Сперва он зашел в кухню, потом шаги стали еще тише. Учитель прошел в комнату. Что он искал? А вдруг из комнаты он сразу же выйдет на улицу? Жозэ на всякий случай отошел от двери и притаился у кухонного окна. До его слуха снова донесся шорох. По-видимому, учитель начал вести себя более уверенно. Ему казалось, что он тут один, без каких-либо свидетелей. Скрипнул стул. Наверное, Рессек нечаянно задел его. Учитель вышел из комнаты и остановился в коридоре. Вдруг под дверью появилась полоска света. Жозэ догадался, что учитель обшаривает дом с помощью карманного фонарика. Что-то спрятанное букинистом? Или же что-то оставленное либо потерянное убийцей? Но как учитель проник в дом? Естественно, пользуясь ключом. Другими словами, у него есть ключ от дома. Правда, замок на двери самый обычный, но все же надо было подобрать ключ и вообще подготовить свой приход так, чтобы никто не знал. Шаги стали глуше. Теперь учитель осматривал лавку. Что делать? Войти в дом? Это не так-то просто... Или же оставаться здесь и ждать? Но тогда может случиться, что он так и не узнает, зачем Рессек пришел сюда. Жозэ заставил себя сосредоточенно все взвесить. На несколько минут он забыл, где находится, забыл о холодной ночи, об этом зловещем и загадочном квартале, о странных подробностях своей молчаливой погони от самой гостиницы до дома, где было совершено убийство. Поразмыслив, Жозэ принял решение. Он вернулся к двери и снова прильнул к ней. Учитель все еще оставался в лавке. Судя по всему, поиски затягивались. Впрочем, в лавке столько книг, тысяча закоулков и, вероятно, множество тайников. А если перелистать каждую книгу или хотя бы тщательно осмотреть полки, на это уйдет очень много времени -- несколько часов, наверное. Учитель, кажется, этим и занят. Жозэ медленно протянул руку к дверной ручке. Дверь может заскрипеть. Ее надо толкать очень осторожно и открыть совсем небольшую щель, чтобы только протиснуться. Секунды шли за секундами. Дверь скрипнула. А ведь Жозэ был очень осторожен. Но старые петли давным-давно не смазывались. В приоткрытую дверь репортер увидел слабый свет, струившийся из лавки. Вдруг раздался какой-то шум, вслед за этим с глухим стуком рухнули книги. Свет погас. Шли секунды, они казались вечностью. В доме царила мертвая тишина. Журналист застыл на пороге. Он не сделал ни малейшего движения. Выключатель находился поблизости от двери. Справа или слева? Жозэ забыл. Этим выключателем зажигалась лампочка в коридоре, единственная в доме неперегоревшая лампочка. Жозэ вытянул руку и ощупал сырую штукатурку стены. Но тут в темноте послышался какой-то шорох, и луч света ослепил репортера. Жозэ продолжал шарить по стене, пока наконец не нашел выключатель. В глубине коридора вспыхнула тусклая лампочка. Прямо перед Жозэ стоял учитель с опущенными руками. В одной из них он держал фонарик. Лицо у Рессека было растерянное. -- Что вы здесь делаете, мосье? -- медленно выговорил он. Он задал этот вопрос, чтобы начать разговор и хоть что-то сказать. -- Знаете, -- ответил репортер, -- в общем-то я имею право о том же спросить вас. -- Ах да, понятно... -- прошептал Рессек. Он горько усмехнулся и нахмурился. -- Значит, вы считаете, что я причастен к этому преступлению? Он развел руками и тут же с беспомощным видом опустил их. -- Даю вам честное слово, что я пришел сюда по делу, не имеющему никакого отношения к вашему следствию и следствию полиции. -- Охотно верю, -- улыбнулся Жозэ, -- но должен вас предупредить, что, если мы будем продолжать наш разговор здесь, мы рискуем привлечь внимание... И тогда я не ручаюсь... -- Мосье, вы правы, выйдем отсюда, -- проговорил Рессек таким замогильным голосом, что, несмотря на всю необычность обстановки, Жозэ стало смешно. Учитель выключил фонарик, вынул из кармана большой ключ и шагнул к двери. Жозэ погасил свет. Они вышли на улицу. Северный ветер дул с еще большей яростью, чем раньше. Он несся по улочке и разбивался о домик букиниста. -- Этот ключ принадлежал Гюставу Мюэ. Да, да, мосье. Я его украл. Украл очень давно. Мюэ ничего не заметил. Он был доверчивым человеком. Я его в самом деле украл. С точки зрения общепринятой морали моя вина в этом. С вашей точки зрения моя вина в том, что я забрался в ночное время в дом, который не принадлежит мне. Я сознаю, что факты против меня. Я каюсь. Учитель остановился посреди улочки. -- Но Наука, мосье, -- сказал он, вытянув перед собой руки, -- но Искусство, разве они не выше каких-то обстоятельств, каких-то условностей? Репортер с любопытством взирал на своего собеседника. Они пошли дальше. -- Я вам скажу всю правду, мосье, -- продолжал Рессек. -- Она крайне проста... Человек, живший в этой халупе, был необыкновенный человек. Он получил хорошее образование. Но с его семьей произошло несчастье. Он завершил свой жизненный путь в этой лавчонке среди книг и разного хлама. Но все это его не интересовало. У него была одна страсть: памятники старины, древняя скульптура. Он досконально изучил наш монастырь с его великолепным порталом, который находится всего в нескольких шагах от его дома. Он даже собирался выпустить об этом шедевре большую монографию. Учитель перевел дыхание и продолжал: -- У меня, мосье, та же страсть, и я тоже пишу монографию о монастыре Сен-Пьер. Мое исследование будет вполне законченным, и каждый специалист по этим вопросам будет нуждаться в нем. Только вот... Рессек вздохнул. -- Только вот... У нас было одно расхождение. Да, именно расхождение. Гюстав Мюэ утверждал, будто капители монастыря созданы не раньше тысяча двухсотого года. Я же убежден в другом. Не думайте, что я хочу вам прочитать лекцию по истории архитектуры. У меня есть много разных доказательств, я ссылаюсь на проверенные источники. И все же я не сумел переубедить Гюстава Мюэ. Старик был упрям. Он подтрунивал надо мной, он даже утверждал, что имеет неопровержимый документ. Вот теперь вы меня поймете, мосье... Они дошли до портала монастыря. В темноте туманно вырисовывались контуры каменных барельефов. Учитель несколько минут смотрел в темную пасть портала, потом, вытянув вперед руку, восторженно сказал: -- До чего же это прекрасно! Ах, да, на чем же я остановился? Так вот, да будет вам известно, что аббатство было воздвигнуто Дагобером. Луи ле Дебоннер щедро одарил аббатство, и в тысяча сорок седьмом году оно было причислено к ордену Клюни. Так вот, я дошел до темы нашего разговора. В древних архивах города упоминается о мемуарах Жана де Монтека. В этих мемуарах он описывает красоты монастырской церкви... Жан де Монтек жил между тысяча сто восемнадцатым и тысяча двести шестидесятым годами. Это установлено и, кстати, легко проверить. Его рукопись, которая называется <Скульптурный убор Сен-Пьера>, должна дать возможность окончательно определить возраст монастырских капителей. Так вот, мосье, букинист утверждал, что у него есть эта рукопись. Да, мосье, он мне это повторял раз сто, но ни разу не согласился ознакомить меня с нею. Он хотел ее опубликовать, собираясь таким образом опровергнуть мои выводы. Вам может показаться, что все это пустяки, но это очень важный вопрос. Годы упорной работы, годы кропотливого исследования могут в несколько минут пойти насмарку. Почему он не захотел поделиться со мной своей находкой? Им руководила ревность, теперь уже утратившая смысл. -- Значит, вы разыскиваете эту рукопись? -- медленно проговорил репортер. -- Да, мосье. И я ее не нашел. Что он с нею сделал? Существовала ли она вообще? А может быть, ее похитил вор? Вот о чем я думаю со страхом. Речь идет о Науке и Искусстве. Вы понимаете, что ради Науки и Искусства можно подделать ключ... -- Понимаю, -- ответил Жозэ. -- Подделка ключа -- еще куда ни шло... Рессек стоял рядом с ним. Его мертвенно-бледное лицо приблизилось к лицу репортера, длинная нелепая фигура, напоминавшая цаплю, наклонилась вперед. Он то поднимал руки, то опускал их. Они дрожали. Учитель действительно был очень взволнован. -- Поступайте так, как вам подскажет ваша совесть. Вы можете написать в газете, можете сообщить полиции. Я повторю то, что сказал вам. Я, мосье, честный человек, я ученый. И я забочусь о Науке... Да, да, о Науке. Ничего нет важнее Науки! Я должен все знать, я должен разыскать эту рукопись, если она существует... С этими словами, произнесенными выспренним тоном, учитель поклонился репортеру и вошел в коридор гостиницы <Розовая гроздь>. Жозэ остался в темноте. Но стоял, опустив голову и засунув руки в карманы своего плаща. Он глубоко задумался над необычайной исповедью, которую только что услышал. Искренен ли был Рессек? Судя по всему, да. Он -- просто-напросто историк, с головой ушедший в старые книги, обуреваемый страстью маньяк. С его точки зрения, нет ничего ценнее вот этого древнего монастыря, этих высеченных из гранита и мрамора святых, с улыбками, застывшими на их лицах семьсот или восемьсот лет назад. Да, для него главное -- найти рукопись Жана де Монтека. Ради этого он готов пожертвовать своим спокойствием, своим благосостоянием и даже жизнью. Для того чтобы обыскать запыленные полки букиниста, почтенный преподаватель коллежа превратился во взломщика. Вдруг Жозэ осенила мысль. Он схватился за голову. Перед его глазами встало бледное лицо учителя с горящими глазами. Вся жизнь Рессека была в этой исчезнувшей рукописи, в монастыре, в изучении его тайн... А почему бы не провести параллель... Можно подумать о... Ну конечно! Это и есть та направляющая линия, которая приведет к объяснению кровавой драмы. В напряженном уме репортера одна за другой пронеслись картины, и среди них вот эта: глухонемой Фризу расстелил в коридоре на полу зеленую накидку и разложил на ней золотые монеты. Почему монеты были разложены на накидке? Именно в доказательство... Жозэ подумал о своем утреннем разговоре с д'Аржаном. Он просил д'Аржана сообщить ему некоторые подробности о романе <Молчание Гарпократа>. В этой книге, уверял д'Аржан -- и он привел ему даже несколько цитат, -- образ букиниста дан несколько поверхностно. Он описан как безмятежный философ, которого не смущает его нищета, и он спокойно живет себе в тиши своей уединенной лавки. И это вроде бы соответствовало действительности. Нет, пожалуй, не совсем... Какие-то детали автор мог упустить... А всегда надо опасаться деталей. 10. ИСТОРИЯ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ СВАДЬБОЙ Милый друг, до обрученья Дверь не отворяй. <Фауст> Д'Аржан поднял голову и улыбнулся. -- Ах, это вы, Робен. Я вас не ждал так скоро. Хорошо съездили? -- Да, да, конечно... Здравствуйте, -- ответил Жозэ, садясь в кресло. -- Я рад, что вернулся. -- Что-нибудь удалось узнать? -- Ничего интересного. Но такие маленькие городки обманчивы. Думаешь, что они погружены в сон, а они полны странных историй. Мне кажется, если бы я задержался в Муассаке, я был откопал десять или пятнадцать новых нитей, и притом одинаково заслуживающих внимания. Жозэ бросил на д'Аржана дружески-иронический взгляд и спросил: -- А вы, д'Аржан, напали на какой-нибудь след? Вам помогли господа писатели, поэты и литературные критики? Д'Аржан пригладил свои скромные усики, украшавшие его худощавое лицо. -- Да нет, мне нечего вам сообщить... Все теряются в догадках -- так, кажется, говорят в подобных случаях? Ропщут на журналистов, что они подняли шум вокруг этого дела, и хотят только одного -- чтобы эта таинственная история или наконец раскрылась, или же заглохла. -- Да, пересуды по этому поводу не устраивают жюри, я понимаю... -- задумчиво произнес Жозэ. Сделав паузу, он добавил деловым тоном: -- Кстати, д'Аржан, мне прислали рукопись. Я вам ее возвращаю. Можете ее передать Морелли с нашей благодарностью. -- Любопытно, какое у вас создалось мнение? Жозэ покачал головой. -- Вы скажете, что я нахал, но, по-моему, роман перехвалили. Я, правда, не особенно в него вчитывался, у меня не было времени, но, мне кажется, он не заслуживает такого шума. Меня просто поражает, как ему могли дать Гонкуровскую премию! Вы согласны со мной? -- Но все же там есть несколько превосходных мест. -- Правильно. Глава, где убийца рассказывает, как он решился пойти на преступление... Хорошее психологическое описание... -- Такое проникновенное!.. А как дана сложная психология героя!.. Жозэ пренебрежительно махнул рукой. -- Да, да, я помню вашу статью. И все же я не знаю, можно ли назвать это произведение шедевром. Вы возразите, что я просто привык к подобным вещам. Я, как говорится, варюсь в этом котле, и удивить меня трудно. Но такими словами, как шедевр, бросаться нельзя. -- Возможно. А вот Бари с вами не согласен. -- Я могу ошибаться. Бари всегда высказывает очень здравые суждения. Да и вы сами -- более компетентный судья, чем я. -- Он сожалеет, что этому господину угрожает или может угрожать смертный приговор. Жозэ встал. -- Кажется, скоро полдень. Давайте, старина, пообедаем вместе, если вы не возражаете. Я забегу поздороваюсь с нашим главным. Можем захватить с собой и Рози. Д'Аржан с таинственным видом поднял палец. -- Вы ничего не знаете? -- А что именно? -- Так Рози же... -- Ничего не понимаю. -- Наш главный редактор и наш начальник отдела информации Рози Соваж решили пожениться. Жозэ помотал головой и удивленно сказал: -- Вот это новость! Никогда бы не подумал. Я знал, что Бари время от времени завозит Рози домой, но мне казалось, что этим все и ограничивается. Ну что ж, желаю им много счастья. Рози -- чудесная девушка, обожает свою работу. Она красивая... -- Обручение уже назначено, а свадьба будет весной, -- добавил д'Аржан. Литературный обозреватель встал и подошел к окну. Погода улучшилась. Крыши блестели под бледными лучами солнца. Вдали виднелся окутанный золотой дымкой лес печных труб. Высокая фигура д'Аржана, одетого по последней моде, красиво вырисовывалась на фоне светлого окна. Жозэ обеспокоенно провел рукой по своим небритым щекам. -- Кажется, я здорово оброс. Я проболтался все утро, да еще потерял два часа на эту проклятую рукопись. А теперь уже поздно, мы едва успеем поесть. -- Почему? -- с любопытством спросил д'Аржан. -- Вы думаете, у нас будет сегодня работа? -- Очень возможно. -- Какая? * * * Бари погладил головку своей трубки, любовно посмотрел на нее и, открыв кисет, принялся перебирать табак. Это уже вошло у него в привычку, и часто можно было видеть, как он, прежде чем набить трубку, тщательно отделял одну ниточку табака от другой. Это занятие позволяло ему делать вид, что он погружен в разрешение какого-то важного вопроса. Они устроились в глубине маленького зала ресторана, который находился по соседству с газетой. Они изредка здесь собирались. Рози Соваж, сидя рядом с главным редактором, точнее со своим женихом, аккуратно чистила яблоко. Д'Аржан, откинувшись на спинку стула, небрежно листал какой-то журнал. Робен курил сигарету и следил за колечками дыма, которые таяли под самым потолком. -- В общем, -- сказал Бари, набив трубку, -- вы утверждаете, что <Молчание Гарпократа> -- любительская стряпня господина, не обладающего истинным талантом... -- Но ведь и любитель может быть очень талантлив, -- заметил д'Аржан. -- На свете существуют наверняка десятки непризнанных писателей. -- Вы верите в неизвестные шедевры? -- незаметно пожав плечами, спросил Жозэ. -- Ладно, -- сказал Бари. -- Не будем отвлекаться. Достойно ли произведение, о котором идет речь, присужденного ему лаврового венка или нет? Робен считает, что нет. -- Это его право, -- мягко заметила Рози. -- Дело не в этом, -- возразил д'Аржан. -- Конечно, -- проговорил Жозэ. -- Да и вообще мое мнение -- мнение профана. Я, всего-навсего, -- репортер, специалист по уголовным делам, а не по литературе. Кстати, вы знаете, что действие романа происходит в Муассаке? Так вот, мне кажется, что описание городка сделано довольно поверхностно. О Муассаке можно рассказать гораздо больше. Можно было бы попытаться показать истинную, скрытую жизнь этого сонного на первый взгляд провинциального городка... Я нахожу, что все это отображено неглубоко... -- В замысел этого самого Поля Дубуа, -- сказал Бари, -- входило не описать маленький городок, а передать состояние духа своего героя. Это история преступника и преступления. И вот с этой точки зрения нельзя отрицать, что произведение удалось... -- Остается все тот же неразрешенный вопрос, -- вставила Рози. -- Роман написан той же рукой, что убила человека, да или нет? Как по- вашему, Робен? Жозэ почесал себе затылок. -- Мне кажется, что здесь не может быть сомнения. Убийца -- очень осторожный и осмотрительный человек. Он сделал все, чтобы не оставить улик. Его никто не видел, он остановился не в гостинице... -- Ну, а следы? -- Возможно, они и пригодятся нам, но они не стоят хороших отпечатков пальцев. Кроме всего прочего, -- добавил Жозэ, -- автор романа так и не объявился. Будь у него чистая совесть, он сделал бы это без колебаний. -- А что означает история с золотыми монетами? -- спросил Бари. -- Мы считаем, что убийца -- литератор. А вдруг он -- самый заурядный грабитель? Ведь у этого юродивого, которого зовут Фризу, отобрали пятнадцать монет, не так ли? Может быть, состояние старика было и крупнее? -- Я уже об этом думал, -- медленно проговорил Жозэ. -- К каким же выводам вы пришли, Робен? -- спросила Рози Соваж, устремив свои красивые темные глаза на трубку Бари, которую тот нежно поглаживал. -- Пока ничего не могу сказать. У меня есть несколько предположений, но они очень туманны. Правда, солнце еще не встало, -- рассмеялся репортер, -- но и ночь на исходе... -- И, обернувшись к Бари, Жозэ спросил: -- Кстати, каков наш тираж? -- Неплохой. В начале этой истории мы здорово вырвались, и первые номера с вашими репортажами были нарасхват. Сейчас все слишком затянулось, да и просвета никакого не видно, поэтому читателю поднадоело. Нам бы стоило дать либо заключение, либо какой-то неожиданный поворот... Все зависит от вашей проницательности, дорогой мой. Жозэ выпустил изо рта дым, небрежно сдул с рукава крошки табака. -- Я сегодня разговаривал с коллегой из <Глобуса>. Этот парень очень хорошо ко мне относится, и он рассказал, что <Глобус> готовит на завтра небольшую бомбочку -- статью Воллара, которая будет называться что-то вроде <Поль Дубуа не заслуживает Гонкуровской премии>. Как видите, он придерживается моего мнения. -- Воллар? -- переспросила Рози. -- Вы говорите о Жюле Волларе, о том писателе, который сам рассчитывал на премию и в последнюю минуту был отвергнут? -- Совершенно верно. Говорят, он довольно тщеславный молодой человек. -- У него есть бесспорные качества, -- заметил д'Аржан. -- Он пишет остро, очень своеобразным стилем. Его статья, несомненно, вызовет большой интерес. Ведь до сих пор никто не останавливался на недостатках <Молчания Гарпократа>. Но на мой взгляд, это какой-то маневр. Воллару не следовало бы вмешиваться. -- Почему же? О каком маневре вы говорите? -- А вот о каком. Жюри высказалось за Дубуа, но большинство членов жюри, голосовавших за скандальный роман, не прочь теперь переиграть и свалить вину на Симони, который заварил всю эту кашу и с первого же момента объявил себя рьяным сторонником неизвестного писателя. -- В дальнейшем Симони очень сожалел об этом, -- вставил Робен. -- Правильно, -- согласился д'Аржан. -- Я могу вам сообщить еще один секрет. Сегодня вечером все члены жюри собираются у Морелли, возможно, там будет и Воллар. -- Они найдут способ аннулировать первое голосование, -- заметила Рози. -- И тогда жюри снимет с себя ответственность, и вся эта история потеряет свою притягательную силу, раз убийца не получит, вернее, раз его лишат Гонкуровской премии. И погорит ваш броский заголовок, -- улыбаясь Бари, добавила девушка. -- Я как раз подумал об этой концовке, -- сказал Жозэ. -- Обидно за убийцу. Значит, убийца будет лишен Гонкуровской премии... * * * В тот же день, около трех часов после полудня, Жозэ Робен сидел у себя в отделе. Зазвонил телефон. -- Мосье Робен, вы у себя? -- спросила девушка с коммутатора. -- Вас вызывает Муассак. -- Алло! -- сказал Жозэ. Он услышал далекий сухой голос: -- Алло, это вы, Робен? Алло... Я бы хотел поговорить с мосье Жозэ Робеном, репортером <Пари-Нувель>... Алло... -- Я у телефона, мосье Рамонду, -- ответил Жозэ. -- Ах, это вы, Робен! Говорит следователь Рамонду. Вы меня узнали? У вас все в порядке? Прекрасно. -- Что случилось? -- Еще одна странная история... Сейчас все объясню... Я только что получил анонимное письмо. Алло! -- Анонимное письмо, я понял. А откуда оно прислано? -- Из Муассака. Оно было опущено в Муассаке. Я очень обеспокоен за вас. -- Почему же за меня? -- Алло, вы меня слышите? Я читаю... Оно составлено из букв, вырезанных из газеты. Прием обычный. Слушаете? Так вот: <Стихи, найденные в золе, написаны Максом Бари, главным редактором ``Пари- Нувель''. Они взяты из его последнего сборника>. Вот и все. Что вы об этом думаете? -- Ничего. -- Ну а все-таки? Ваш главный редактор пишет стихи? -- Кажется, иногда пописывает. -- Ах так? А я, признаться, подумал, что это вранье... -- Возможно, и вранье... -- Я решил, прежде чем передать все это газетчикам, поделиться с вами. Знаете, к нам понаехало столько парижан! -- Вы им уже сообщили об этом письме? -- Нет еще. -- Мне кажется, что благоразумнее повременить. Обещаю навести справки. Я сегодня же позвоню вам в полицию. -- Рассчитываю на вас. Но это наверняка вранье. Письмо было опущено вчера вечером. Подождите, я вам расскажу некоторые подробности, которых, я уверен, вы не знаете. -- Вы очень любезны, мосье Рамонду. -- Это по поводу золота. -- Какого золота? -- Ну, пятнадцати монет Латинского союза, которые были отобраны у Фризу. -- Простите, мосье, у Фризу было изъято четырнадцать монет, а пятнадцатую нашли у порога дома. -- Ваш хозяин пришел ко мне и признался, что он продал эти монеты букинисту. -- Какой хозяин? Итальянец, хозяин гостиницы, где я останавливался? -- Да, некий Жино Роберти, женатый на Франсуазе Лескар. Он весь дрожал, перепугался, что его втянут в это дело. Он клянется, что ни в чем не замешан... Он продал эти монеты старому букинисту с полгода тому назад. Букинисту потребовалось золото, а Роберти нужны были деньги, чтобы отремонтировать гостиницу. Он мне божился, что продал их по нормальному курсу и не имеет никакого отношения к тому, что произошло потом. -- Вот как! -- воскликнул Жозэ. -- Это может пригодиться. Но зачем же он признался? Сидел бы себе да помалкивал. -- Насколько я понял, он побоялся, что это как-нибудь всплывет. Тогда ему пришлось бы отвечать. Я выясню, что за этим кроется... -- Возможно, ничего. -- Посмотрим. Не забудьте об анонимном письме. Странно, в этом деле все время фигурирует <Пари-Нувель>. -- Я все сделаю. Еще один вопрос. Когда я был в Муассаке, никто не смог объяснить мне, почему так назвали гостиницу. -- <Розовая гроздь>? -- Да. -- Не знаю. Это очень старинная харчевня. И никто не помнит, почему ее решили назвать именно так. Но ведь мы -- край винограда. О муассакской шашле вы слышали? -- Да. -- Кстати, название красивое -- <Розовая гроздь>. Ну, я с вами прощаюсь. У меня дела. -- Еще есть новости? -- Нет, восьмую бригаду тоже кинули сюда, но они не обнаружили ничего, что бы уже не было известно нам, то есть ничего существенного. А в Париже? -- Много болтают, вот и все. -- Ах как бы мне хотелось знать, кто убийца! -- воскликнул в заключение следователь. * * * В кабинет Робена вошел д'Аржан. -- Что нового? -- спросил литературный обозреватель. -- К вечеру мы наконец арестуем этого парня? Признаться, мне все это порядком осточертело. -- Никогда не надо терять терпения, -- тихо проговорил Жозэ. -- Вы что-то нащупали? -- Совершенно верно, -- подтвердил репортер, закуривая сигарету. -- Я только что говорил с Муассаком, -- он задул спичку, -- точнее, со следователем Рамонду, с которым я немного знаком. Он кое-что сообщил мне. Я уверен в одном: преступление совершено не в целях грабежа. Вы сами сейчас в том убедитесь. Мне не давали покоя золотые монеты, они даже как бы ослепляли меня. Кстати, убийца именно этого и добивался. Но мне кажется, что убийца не все предусмотрел. -- Вы говорите каким-то эзоповским языком. -- Сейчас все объясню. У Фризу было четырнадцать монет. Как они к нему попали? -- Вы забыли о накидке, о зеленой накидке Симони. -- Правильно. У него были золотые монеты и накидка, похожая на накидки Симони, хотя и не такая потертая. Ведь накидки Симони -- не новые. Так. Фризу получил накидку и монеты не от убийцы. Во-первых потому, что убийца -- очень осторожный господин. Он действовал в одиночку и сделал все, чтобы не навлечь на себя подозрения. -- Одним словом, идеально продуманное преступление! -- Вот именно. В сообщники лучше никого не брать, даже глухонемого. Просто и золотые монеты и накидку Фризу нашел. А накидка и монеты во всей этой истории играют первостепен