Пьер Гамарра. Убийце -- Гонкуровская премия --------------------------------------------------------------- Перевод И. Эрбург OCR, форматирование: Игорь Корнеев Обозначения: \textit{...} - курсив; \footnote{...} - сноска-примечание; --------------------------------------------------------------- Все факты и герои этого романа вымышлены. Гонкуровская премия взята только потому, что она наиболее известная из всех литературных премий, но можно было бы с таким же успехом заменить ее любой другой. 1. ОПИСАНИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ Преступника легче найти, чем разоблачить. Марсель Паньоль, <Топаз> Убийца прильнул ухом к двери и настороженно прислушался. Он никого не ждал, но все равно прислушивался. Ветер разгуливал по городу, крича на тысячу голосов. Тут были и тихие жалобы, и еле уловимые вздохи влюбленных, и робкие удары смычка, шуршали шелковые и бархатные платья; потом вдруг все это неожиданно сменялось громкими воплями, яростным рычанием. Казалось, что кто-то прячется за окном, кто-то бродит по крыше. Но там никого не было, никого, кроме ноябрьского ветра. Убийца пожал плечами и улыбнулся. Внезапно ветер утих. И ночь сразу стала огромной и легкой, как пустой мешок. Но это только так казалось. Ветер замолк всего на несколько секунд. Он был здесь, все время здесь. <Так вот бывает, когда приложишь ладонь к сердцу и вдруг не находишь его, -- подумал Убийца. -- Начинаешь лихорадочно шарить по груди, тебе становится жутко. Думаешь, боже мой, сердце-то не бьется, его нет. Странно. Тревожно. А потом оно находится. Ты слышишь его мягкие короткие удары. Крошечный невидимый насосик, купающийся в живительной теплой крови...> Убийца снова пожал плечами. Сейчас не время философствовать. Он взглянул на часы. Пора! Тишина взорвалась. Порывы ветра сотрясали двери, где-то очень далеко в ночи жалобно заскрипела сорванная с крючка ставня. <Да, пора, -- повторил про себя Убийца. -- Я встаю, застегиваю пальто, потом...> Но он не встал. Его руки машинально перебирали лежавшие перед ним бумаги, поглаживали книги, трогали авторучку, чернильницу, оловянную пепельницу-пароходик... От лампы с зеленым абажуром на руки падал мягкий свет. Пальцы левой руки забарабанили по столу. Указательный палец правой руки отбивал такт. Потом он потянулся к выключателю лампы, но тут же замер. Пора. Убийца стал насвистывать. Какая-то старая песенка, всплывшая в его памяти из глубин прошлого. Только мелодия. Как же она называется? Почему именно она вспомнилась ему? Он и сам не понимал этого. Есть вопросы, на которые невозможно ответить. Убийца выдвинул один из ящиков стола, приподнял перевязанную зеленой тесьмой пачку бумаг и вынул из-под нее толстую тетрадь в картонном переплете. На обложке крупными и жирными буквами было тщательно выведено: <Стихи>. Убийца быстро пролистал тетрадь и остановился на последнем стихотворении -- всего несколько коротких строчек, написанных мелким четким почерком. Убийца прочитал вполголоса стихотворение и снова принялся насвистывать. Немного погодя он захлопнул тетрадь и бросил ее в открытый ящик стола. Указательный палец правой руки опять потянулся к выключателю. Лампа погасла. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Через улицу стремглав промчалась собака. Ветер хлестал дома, рвал электрические провода. В садах полуголые ветки сухо стучали друг о друга. Собака, наверное, перепугалась бури. От такого ветра и в самом деле можно с ума сойти. Яростные порывы следовали один за другим, все сильнее становились вскрики, вопли, скрежет, стоны. Город больше не существовал, не было домов, не было улиц. Ничего, кроме потоков ветра, лавин разноголосого гула. Скрипела какая-то ставня. Пожалуй, та же самая, которую Убийца слышал раньше. А может быть, и другая. Что стоит ставне соскочить с крючка, тем более при таком ветре, -- непонятно, как еще не рухнули стены домов! А вообще-то, если бы не ветер, в городе было спокойно -- на улице ни души. Убийца пошел по бульвару, обсаженному липами и акациями. Белыми акациями. Бульвар кончился, и он свернул налево, в совершенно темную улочку. Дорогу он знал хорошо. Он постучал в дверь. Дом стоял в глубине тупика. Убийца постучал еще раз. Он прислушался, но не смог уловить ни малейшего шороха. Ветер уносил все звуки. Вдруг дверь распахнулась, и в коридоре, слабо освещенном лампочкой, Убийца увидал старика Мюэ. -- Простите, что я вас побеспокоил в такой поздний час, -- сказал Убийца. Прошло несколько секунд. По вашему, несколько секунд-- чепуха? А вот посчитайте: раз, два, три, четыре, пять... Это много времени, гораздо больше, чем кажется. За эти несколько секунд Убийца успел подумать о стольких вещах: о ветре, например, о темных улицах, о том, что сейчас все спят и соседи ничего не услышат, о капитане жандармерии... -- Что вам угодно? -- спросил старик Мюэ. Убийца ответил не сразу. Прошло две-три секунды. Он вынул из кармана револьвер. Курок был взведен. Рука в перчатке крепко сжимала оружие. -- Поднимите руки и отступите назад! -- приказал он. У старика Мюэ от страха расширились глаза, и он машинально провел ладонью по своей желтоватой седой бородке. -- Я вам не причиню никакого вреда, -- добавил Убийца. Он закрыл за собой наружную дверь. Старик Мюэ поднял руки. Вход в лавку находился в конце коридора, слева. Старик медленно отступал. Его лицо выражало ужас. Наверное, он думал: <Зачем только я открыл дверь? Кто же ночью отпирает двери?..> -- Не останавливайтесь, -- сказал Убийца. Старик Мюэ, пятясь, дошел до входа в лавку. В спешке он надел свой старый пиджак поверх ночной рубашки. Брюки на нем штопором. Шея обмотана зеленоватым шарфом. В лавке было совершенно темно. Старик продолжал пятиться. Еще шаг -- и он погрузился бы в этот мрак, но он задел локтем стопку книг, они рассыпались по полу. Старик хотел было нагнуться, чтобы собрать их, но Убийца остановил его: -- Ни с места! Мюэ медленно снова поднял руки. Покрытая пылью лампочка в коридоре освещала его лицо. Он ничего не понимал. У него дрожали губы, и он несколько раз делал попытку что-то произнести, но не мог выговорить ни слова. Убийца выстрелил три раза. Старик глухо повалился на пол, как мешок, набитый тряпьем. Убийца перешагнул через труп и вошел в лавку. Он достал карманный фонарик и стал шарить лучом по полкам. Узкое помещение лавки тянулось за левой стеной коридора, справа находилась квартира старика: комната и кухня. Убийца провел в доме Мюэ добрых полчаса. Он не спеша расхаживал по квартире, принимая разные меры предосторожности. Лавка и кухонька выходили в тупик. Кухня освещалась маленьким окошечком, снабженным сплошной деревянной ставней. Убийца откинул крючок, ставня со стоном повернулась на петлях и прибилась к наружной стене. С улицы ставню можно было закрепить вделанным в стену железным крюком. Убийца вышел, накинул крюк на ушко ставни. Теперь ставня не закроется. Еще надо было убрать деревянный щит, которым закрывали на ночь витрину лавки. Убийца торопливо внес его в коридор, закрыл за собой дверь и ушел. Когда рассветет, ни у кого не возникнет никаких подозрений. Лавка будет казаться открытой, и будет видно пыльное окно кухни. Соседи заметят: <О-о, а старик Мюэ уже встал>. И никто не подумает ничего дурного. Никому не придет в голову, что в конце коридора, на пороге лавки, лежит труп. Убийца, насвистывая, ушел в ночь. Ветер продолжал завывать. 2. МОЛЧАНИЕ ГАРПОКРАТА Чтобы написать книгу, так же как и для того, чтобы собрать часы, надо владеть своим ремеслом: автор должен обладать не только умом. Ла Брюйер Телефонный разговор между главным редактором крупной утренней газеты <Пари-Нувель> Максом Бари и заведующим литературным отделом той же газеты Жаком д'Аржаном: -- Так. Ну? <Молчание Гарпократа>? Слышу, слышу. Да, понял... Греческое имя... А кто автор, я вас спрашиваю об авторе... -- Какой-то Поль Дубуа. Теперь вы меня лучше слышите? -- Да. Что-то было с телефоном. Кто он такой, этот Дюбуа? -- Дубуа, не <ю> после <д>, а <у>. Повторяю, после <д> -- <у>. -- Какое это имеет значение! Итак, вы берете подробное интервью, идет? А фотографии есть? -- Конечно, нет. Об этом я вам и толкую. И фотографии и интервью отпадают. -- Почему? -- Потому что нет автора. -- А где же он? -- Никто ничего не знает. Никто! -- Послушайте, дорогой д'Аржан, вы понимаете, какую чушь вы порете? Некий господин, чье имя никогда и не слышали в литературном мире, отхватывает себе Гонкуровскую премию и не появляется в день торжества. Да над вами посмеялись! -- Уверяю вас, что я информирован лучше, чем кто-либо. -- Вот так история! -- Да, история поразительная. -- Ну хорошо, он где-то задержался, занят или болен? -- Никто ничего не знает. -- Он уехал за границу? -- Я же вам говорю, никто ничего не знает. -- И не знают адреса? -- Да... То есть нет. Этот субъект прислал письмо председателю жюри, дав ему парижский адрес. Но адрес вымышлен. Уже наведены справки. Одним словом, ничего не известно. Поль Дубуа не явился. -- Так. Надо еще подождать немного. -- А мы и ждем. Радио уже передало о присуждении премии. Посмотрим, что будет. -- Странно, очень странно. Представить роман на Гонкуровскую премию, а потом даже не поинтересоваться его судьбой! А что это за роман? Как он там называется, вы мне только что говорили? -- <Молчание Гарпократа>. -- <Молчание Гарпо...> Ну да... Вы его прочли? -- Нет. В этом-то вся загвоздка. Мне кажется, что премия присуждалась не рукописи... -- Слушаю. Что? Повторите. Опять кто-то мешает! -- Алло, а теперь слышите? -- Да. Так вы говорили мне что-то о рукописи? -- Совершенно верно. Каждый из членов жюри получил по экземпляру <Молчания Гарпократа>. Роман отпечатан на машинке и подписан Полем Дубуа. Вот и все сведения об этом Дубуа с <у> после <д>. -- Так. А письмо председателю? -- Ничего интересного. Письмо как письмо. Там ничего не выудишь. К тому же, я вам говорил, адрес вымышлен. Да, положение членов жюри незавидное. Председатель сам не свой, журналисты начинают зубоскалить. Уже придумали заголовки для вечерних выпусков: <Лауреат -- господин Загадка>, <Жюри разыскивает лауреата>... Все это очень странно... -- Слушайте, д'Аржан, постарайтесь все же раздобыть какие-нибудь подробности. А это <Молчание Гарпократа> -- что за штука? -- Роман. -- Это ясно, но кто такой Гарпократ? -- Ну, как вам сказать... Греческий бог... -- Ну конечно, я уже совсем обалдел. -- Бог молчания. -- Да, да. -- Роман превосходит все, что только можно вообразить. Говорят, это совершенно выдающаяся вещь. Он произвел потрясающее впечатление на жюри. Знаете, ведь премия была предрешена. Вернее, было два кандидата: Жюль Воллар за <Пейзажи без солнца> и Арманда Раймон с ее <Праведницами>... -- Знаю: <Праведницы> в самом деле... Довольно такая... книга... А? -- Пожалуй. Но все же Воллар котировался выше. Честно-то говоря, <Праведницы> -- не роман... Одним словом, вдруг, в самый последний момент, всплыло имя Дубуа. Кто-то сказал: <Ради гения можно поступиться любыми правилами. А мы имеем дело именно с гением...> -- Ладно. Слушайте, нечего впадать в панику. Лично мне кажется, что этот самый гений с минуты на минуту явится. Если не сам, то какой- нибудь его друг или родственник. И сразу все прояснится: Дубуа был болен или его задержали, мало ли что... -- А неверный адрес? -- Все гении рассеянны... Алло. Значит, ждите, добывайте материал. Мы дадим хорошую подборку со сногсшибательным началом на первой полосе, тиснем портрет и... -- Если он у нас будет... -- Ну ясно. Да, а сам роман? Вы его читали? -- Где я мог взять его?.. -- Ну, старина, выкручивайтесь как хотите, но нам нужно содержание книги, какой-нибудь отрывок... Попросите Морелли, Андрэ Морелли, члена жюри, он друг нашей семьи. Да вы и сами его знаете. Пусть он вам даст эту злосчастную рукопись. Как хотите, но вы должны хотя бы пролистать ее. -- Сейчас жюри проводит закрытое заседание... -- Где? -- Все там же, на площади Гайон, в ресторане <Друан>... -- Хорошо. Сидите там и соберите для нас хорошенький материальчик. Я полагаюсь на вас... -- Сделаю все возможное... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На город спускался вечер. Холодный, промозглый ноябрьский вечер. В такую погоду мечтаешь о камине, о тарелке горячего супа. Убийца сидел у радиоприемника. Только что кончился концерт легкой музыки, начали передавать последние известия. Низкий ровный голос диктора вкрадчиво проникал в квартиру. После отчета о парламентских дебатах он перешел к хронике. -- Париж. Сегодня, следуя установленной традиции, в ресторане <Друан> на площади Гайон состоялось заседание жюри Гонкуровской академии... (Убийца подумал: <Маленькая, серая площадь с налетом провинциализма...>) Диктор продолжал: -- Премия присуждена мосье Полю Дубуа за роман <Молчание Гарпократа>. Несколько голосов получили также мосье Жюль Воллар, автор <Пейзажей без солнца>, и мадам Арманда Раймон за роман <Праведницы>. Председатель жюри в беседе с нами заявил: <Мосье Поль Дубуа, автор романа <Молчание Гарпократа>, удостоенного Гонкуровской премии, не присутствовал при объявлении решения жюри. Жюри просит его срочно явиться или прислать сведения о своем местопребывании...> Далее низкий голос рассказал о наводнении в Тунисе. Женский голос, сменивший мужской, сообщил, что наконец удалось раскрыть загадочное дело об отравлении в Гренобле, где жена одного колбасника и ее сестра умерли при подозрительных обстоятельствах. Все оказалось очень просто. Преступление совершил колбасник, он подсыпал мышьяку. Затем довольно неприятно грассирующий диктор прочитал результаты бегов. Немного погодя Убийца выключил радио. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Главный редактор <Пари-Нувель> Макс Бари около восьми часов вечера, выходя из своего кабинета, столкнулся с репортером Жозэ Робеном. Репортер только что вернулся из Гренобля, куда он ездил по делу колбасника-отравителя. По правде говоря, в этом деле не было ничего загадочного и первые же подозрения полиции очень скоро подтвердились. Колбасник подсыпал мышьяк в утренний кофе своей жене и золовке. Он сразу же во всем признался. Жозэ Робен ограничился несколькими короткими отчетами о следствии. Все прояснилось настолько быстро, что он даже особенно не вникал в суть дела. -- Ах, это вы, Робен! -- воскликнул редактор. -- А я как раз подумал о вас... Прямо из Гренобля? -- Да... Добрый вечер. Они обменялись рукопожатиями. -- Вы уже знаете? -- спросил Бари. -- Читали последние сообщения? -- Нет. Я только приехал и еще не видел вечерних газет. -- Зайдите... Я вам расскажу в двух словах. Это по поводу Гонкуровской премии. -- Разрешите? -- спросил Жозэ. Он уселся в кожаное кресаю и закурил сигарету. -- Устали? -- спросил Бари. -- Да, немножко. -- Дело в Гренобле оказалось пустячным? -- Да, не фонтан. Так вы начали о Гонкуровской премии. Кто же счастливчик? Называли Воллара... -- Ну вот, слушайте. Возможно, вы этим и займетесь. Все очень просто: лауреата вообще нет. -- Как так нет? -- Вот так. Премию присудили. Один из романов получил большинство голосов, а лауреат не явился. -- Но еще есть время. -- Конечно. И все-таки случай весьма необычный. Бари порылся в бумагах, которыми был завален его стол. -- Куда же я сунул вечерние газеты? Ага, вот они. Смотрите, какие заголовки: <Мосье Икс получил Гонкуровскую премию>. <Требуется автор>. <Молчание Гарпократа> и молчание лауреата>. <Кто же удостоен Гонкуровской премии?> <Гонкуровская премия повисла в воздухе>. Жозэ Робен взял газеты и с невозмутимым видом принялся читать их. Его круглая кудрявая голова с золотистыми волосами прилежно склонилась над свежими, пахнущими краской полосами. Время от времени он удивленно поднимал брови, и его голубые фаянсовые глаза выражали веселое недоумение. Бари ходил взад и вперед по кабинету, посасывая пустую трубку, потом остановился перед журналистом, открыл рот, но, ничего не сказав, снова зашагал. Он хорошо знал Робена. Парень обладал здравым смыслом и чутьем и, не разобравшись в деле, не высказывал своего мнения. Но вот Жозэ поднял голову и улыбнулся. -- Забавно, -- тихо проговорил он. -- Да, пожалуй, забавно... Бари пожал плечами. -- Хороший материал для газеты, -- продолжал Жозэ. -- Правильно, правильно, -- согласился редактор. -- Но меня беспокоит... Он остановился и задумчиво пососал мундштук своей трубки. Жозэ удивленно поглядел на Бари. -- Боюсь, -- заговорил опять редактор, -- что д'Аржану это дело не по плечу. -- Почему? -- Да, конечно, д'Аржан -- литератор, хороший критик, это бесспорно. Он вам умело накатает хронику, в общем, свое дело знает, но, мне думается, за этой историей с исчезнувшим лауреатом кроется еще что-то. Этим делом надо заняться вам, Робен... Да, я знаю, вы устали, вы в дурном настроении. Дело колбасника и выеденного яйца не стоило. И все же... -- Простите, но это не по моей части. Жозэ покачал головой и стряхнул пепел с сигареты. В уголках его детского рта притаилась улыбка. -- Нет, это не по моей части. Я не знаком с литературным миром, с писателями, я посещаю другие университеты, не имеющие отношения к литературе. Вот если бы речь шла о каком-нибудь красивеньком преступлении в крепко-накрепко запертой комнате или о суде присяжных... А все остальное... -- Ну, ну... Вы же сами признаетесь, что любите все загадочное. Так как же, вопрос решен? -- Подождите-ка. Судя по тому, что я сейчас прочитал, сведения у моих коллег весьма скудные. Присудили Гонкуровскую премию. Как и полагается, предварительно собралось жюри. Рассматривали кандидатуру Воллара и... как ее? Арманды Раймон. Неожиданно кто-то предлагает еще некоего Дубуа. Господа -- члены жюри -- обмениваются мнениями, спорят, короче говоря, выясняется, что <Молчание Гарпократа> -- одно из крупнейших литературных событий нашего века. Совершенно своеобразный стиль. Непривычная атмосфера. Невиданные психологические наблюдения. Словом, все признаки гениальности. Итак, решался вопрос, дать ли премию Воллару, или Арманде Раймон, или еще какому-нибудь бесспорному произведению. Жюри колеблется, прикидывает и так и этак, спорит. Никто не знает этого гениального Дубуа, этого таинственного литературного феномена. И вот наступает развязка. Премию присуждают Дубуа, но... Дубуа не является. Его ищут по указанному им адресу. Там нет никакого Дубуа. И до сих пор воз ни с места, и жюри в полном отчаянии. -- Совершенно верно. Ну, а ваше мнение? Жозэ развел руками. -- А какое у меня может быть мнение? Дубуа оторвал себе Гонкуровскую премию. Где же Дубуа? Кто такой Дубуа? Я знаю не больше вашего. А вдруг это злая шутка... Ведь все возможно... -- Да нет, едва ли кто-нибудь из наших литераторов, написав гениальное произведение, решит остаться анонимом. Нет, это отпадает. -- Кто знает? Редко, правда, но встречаются и среди писателей скромные люди. У Жозэ загорелись глаза. Усталость с его лица как рукой сняло. Бари дружески хлопнул его по спине. -- Я же вам говорил, это дельце для вас. -- Нет, нет, вы не правы. Моя область -- увы! -- преступление, в бутылке чернил... -- Ну вот, бутылка с чернилами уже есть... Жозэ встал, бросил на стол кипу газет, которая лежала у него на коленях. Он был небольшого роста, и широкий серый плащ неуклюже сидел на нем. -- Любопытно было бы познакомиться... -- Помолчав, Жозэ продолжал: -- Любопытно было бы познакомиться с этим романом. -- Конечно, -- ответил Бари. -- Я и просил д'Аржана поподробнее все разузнать. Но господа из жюри, кажется, не желают ничего сообщать. От издателей отбою нет, но всем отказывают. Ждут лауреата. А я сказал д'Аржану: <Слушайте, старина, выкручивайтесь, как знаете, но вы должны пролистать рукопись и завтра дать нашим читателям полный обзор... Надеюсь, что...> Телефонный звонок прервал редактора. -- Алло! -- сказал Бари. -- Алло! Да, это я... Добрый вечер... Ах так... Неужели? Очень хорошо. Великолепно... Я был уверен... Он согласился? Ну конечно, он не мог отказать... Что? Естественно... Жаль... Больше ничего? Вы измотались? Старик Симони взбешен? Да, как можно больше всяких подробностей. Вот именно. Гоните строки. Что? Фотомонтаж со стариком Симони на фоне черного силуэта? Великолепная идея! И можно дать такую подпись: <Мосье Симони, прославленный автор сборника <Цветы тени>, в обществе неизвестного лауреата...> В десять часов? Идет, в десять так в десять. Я еще не смог связаться с Морелли. Попробую сейчас. До свидания. Вот именно. Спасибо. Вам тоже... Бари повесил трубку. -- Звонил д'Аржан. -- Что он сказал? -- В общем, ничего нового. Жюри неистовствует. Старик Симони, -- вы знаете, поэт Симони, -- тоже рвет и мечет. Он говорит, что это позор для Гонкуровского комитета, и собирается отдать под суд шутника. У д'Аржана превосходная мысль -- смонтировать фотографию Симони на фоне силуэта, который будет изображать неизвестного лауреата. -- Недурно! -- Да, чуть не забыл самое главное. Д'Аржану удалось кое-что вытянуть из Морелли. Вы слышали о Морелли? Он пишет исторические повестушки. Это друг нашей семьи, он не смог отказать нам и дал небольшую информацию. Д'Аржан встретился с ним и засыпал его вопросами. Но самое главное так и остается тайной. Мосье Дубуа по-прежнему скрывается. Морелли читал роман и пересказал д'Аржану содержание. Фабула несложная. Это описание одного преступления. -- Детектив? -- Нет, по-моему, нет. Насколько я понял, это нечто вроде мемуаров. Мемуары человека, который поставлен перед необходимостью совершить убийство. Понимаете? Я же говорю, вам стоит заняться этим делом. Жозэ рассмеялся. -- Убийство на бумаге! В общем, мосье Дубуа рассказывает историю одного преступления. -- Вот-вот. -- Но сделать отсюда вывод, что убийство было совершено, по-моему, довольно смело. -- Говорят, что преступление описано с большой силой. Жозэ, посвистывая с нерешительным видом, раскрыл свой портсигар и, поглядев Бари в лицо, сказал: -- У меня есть предложение, которое должно вам понравиться. Вы ведь любите броские заголовки? Предположим, что убийство, описанное Дубуа, действительно самое что ни на есть настоящее. -- Так. -- В таком случае на первой полосе можно дать сногсшибательный заголовок. Жозэ вынул сигарету, медленно покрутил ее между пальцами и, прищурившись, продолжал: -- Именно сногсшибательный: <Убийце -- Гонкуровская премия>. От такого заголовка интеллигентного поэта Гастона Симони может хватить удар. Недурно, а? <Убийце -- Гонкуровская премия>. <Убийце...> 3. ГРОЗДЬ ГНЕВА Ясность -- вежливость писателя. Жюль Ренар Д'Аржан, элегантный молодой человек лет тридцати, улыбнулся и левой рукой поправил шелковый платочек, который торчал у него из верхнего кармана пиджака. -- Да что вы, я нисколько не обижен. Раз Бари так настойчиво предлагает вам заняться этим делом, значит, на его взгляд, оно выходит за рамки литературы. Думаю, что он прав. У него есть нюх. Он образцовый главный редактор и превосходно разбирается, что может сегодня или завтра пойти под шапкой на первой полосе. У него какой-то дар предвидения. -- Все это так, -- ответил Робен, -- но это еще не факт, что преступление на бумаге соответствует истинному преступлению. Он вежливо поклонился и продолжал: -- Я займусь этим делом только в том случае, если это литературное, как я его называю, преступление примет реальные очертания. Ну, и, естественно, вместе с вами. Ведь я очень мало знаком с литературной средой. Тонкие губы д'Аржана сложились в улыбку. Она как бы говорила: <До чего же нелепая среда!> -- и в то же время: <Это среда, внушающая уважение>. Жозэ встал, подошел к окну и поднял штору. Сквозь стекло виден был темный двор, загроможденный какими-то бесформенными предметами. В глубине стоял грузовик, на нем возвышались огромные рулоны бумаги. Справа ярко сверкали большие окна наборного цеха, в кабинет долетал приглушенный стук линотипов. Слева в нижних этажах было темно. Эту часть здания занимали административно-хозяйственные отделы. Откуда-то очень издалека доносился гул ротационных машин. Журналисты устроились, чтобы поговорить, в маленьком уютном кабинете д'Аржана. Стены кабинета были увешаны старинными гравюрами. -- Дождь еще идет? -- спросил литературный обозреватель. -- Нет, -- ответил Жозэ. Он отошел от окна. -- В общем, из того, что вам удалось узнать о романе Дубуа, трудно сделать какие-либо выводы. Если отбросить... как бы выразиться... всю литературную оболочку, всякие там психологические и философские отступления, то ничего не останется... -- Да, -- согласился д'Аржан. -- Правда, я довольно бегло проглядел рукопись, но, судя по тому, что запомнилось, и по моим заметкам, а главное -- по пересказу Морелли, фабула в самом деле слабовата. Жозэ достал из кармана пиджака записную книжечку в молескиновом переплете. -- Вот я кое-что записал. Посмотрим... Во-первых, место действия... Автор точно не называет. Какой-то маленький городок на Гаронне, в винодельческом районе. Ну, а на берегах Гаронны повсюду виноградники... Но, может быть... -- Простите, не помню, рассказывал ли я, что в начале третьей или четвертой главы -- кстати, она написана блестяще -- говорится о шашле... -- О шашле? Тогда ясно, речь идет о Муассаке, о муассакской шашле! -- И мне так кажется. -- Значит, это мы установили. Но даже если действие романа протекает не в самом Муассаке, то, вероятно, автор знает город и имел в виду именно его. Дальше. На одной из улочек города, обычно тихой и пустынной, убит старый букинист Мюэ... правильно я его назвал?.. Убит тремя револьверными выстрелами. Преступление совершает автор, то есть тот, кто об этом рассказывает. Причина: необъяснимая ненависть. -- Кстати, в этом суть романа, -- вставил д'Аржан, -- это важнее, чем само убийство, хотя описание его и занимает значительное место. На самом деле убийство -- лишь вывод из откровений, сделанных в первых главах. Жозэ с рассеянным видом провел рукой по обрезу своей записной книжки. -- Так, -- сказал он. -- Но оставим пока рассуждения, возьмем только факты. Как по-вашему, улица и лавка описаны там подробно? -- Можно ли по ним узнать, если понадобится, место преступления? Мне кажется, да... Хотя, как вы понимаете, я не заострял на этом внимания. Рукопись была у меня в руках очень недолго, и я лишь перелистал ее. Мне ведь не приходило в голову, что это литературное убийство может соответствовать убийству истинному... -- Да пока для этого предположения нет никаких данных, -- улыбнулся Жозэ. -- Просто я по своей природе очень подозрителен! Д'Аржан нахмурил брови, напрягая память. -- Мне думается, там достаточно детализации. Пожалуй даже, если потребуется, можно узнать эти места. Да, можно... Морелли мне расхваливал главу, где описывается убийство... Там упоминаются какой- то желтый фасад дома, коридор, где пахнет сыростью, тесная грязная кухня... Возможно, есть еще какие-то подробности, мне надо бы еще разок просмотреть рукопись... -- Итак, давайте подведем итог, -- сказал Жозэ. -- Муассак или его окрестности. Маленькая улочка, лавка букиниста. Старик Мюэ убит тремя револьверными выстрелами. Побудительная причина: литература! Д'Аржан протестующе поднял руки: -- Нет, вы упрощаете. Все триста страниц посвящены разъяснению причин, толкнувших автора на преступление. Это и есть суть произведения. Автор, ну, скажем, убийца, объясняет, что привело его к этому чувству ненависти. Старик Мюэ\footnote{\textit{Мюэ} -- по-французски <немой>.} -- странная фамилия, не правда ли? -- жил один, и, казалось, был вполне доволен своей судьбой. А убийца не переносит одиночества, но вынужден жить в одиночестве. -- Вынужден? -- То есть... Убийца -- своего рода мизантроп. Он старый холостяк. Ну, были там какие-то неудачные романы... Он считает, что его социальное положение выше положения букиниста, а в то же время в образе жизни этих людей много общего. Но старик Мюэ живет как будто бы безмятежно, а убийца раздираем сложными противоречиями, сомнениями, неудовлетворенностью, тоской... Понимаете? В книге дан потрясающий психологический анализ... Жозэ покачал головой. -- Понятно... Значит, оба старые холостяки. Один -- в общем-то простой старик, а второй -- писатель со сложной психологией. -- Примерно так. -- И писатель завидует букинисту, завидует его спокойствию, его простоте... И убивает его! Хм! Репортер встал и украдкой потянулся. -- Вы знаете район Гаронны? -- спросил он д'Аржана. -- Неважно. -- Приятные места. Земля там жирная, плодовитая, девушки прелестны... -- Муассак находится в департаменте Тарн-и-Гаронна? -- Да. В городе есть монастырь чуть ли не одиннадцатого века, с великолепным порталом. -- Я мало бывал на юге Франции. -- Жаль, -- заметил Жозэ. Он опустил голову и уставился на носки своих башмаков. -- Меня заинтересовало название книги... <Молчание Гарпократа>... Что это означает? Молчание... Старик Мюэ... Возможно, тут кроется какая-то связь, но, кроме того... Нет, не понимаю. -- Мне кажется, здесь-то все понятно, -- сказал д'Аржан. -- Об этом самом Гарпократе я узнал, порывшись в энциклопедии. Гарпократ происходит от Гора, египетского бога, которого изображали с головой сокола. Гор -- значит высокий, возвышенный. Как вы знаете, это национальный бог египтян. Было много разновидностей Гора, например Горбедит, то есть Гор города Бедит, или Гормахит -- он олицетворял собой горизонт, Гормахитом называли большого сфинкса Гиза. Еще был Горпехруд, или Гор-дитя, сын Озириса и Изиды, -- его египтяне изображали с поднесенным ко рту пальцем. Греки неправильно истолковали этот детский жест и превратили его в бога молчания -- Гарпократа. Вы меня слушаете? -- Конечно. Все это очень интересно... -- Как видите, название объясняется просто. Бог прикладывает палец к губам, он приказывает молчать. Но что скрывается за этим молчанием, что означает этот уход в себя? В романе кипят такие страсти! Это и есть главное в нем -- они приводят в конце концов, как вы знаете, к убийству. К убийству старика Мюэ. -- Здорово, -- заметил Жозэ. -- Все это выглядит довольно убедительно. Любопытно было бы познакомиться с этим таинственным Полем Дубуа. Кстати, и фамилия какая-то странная. -- Скорее всего псевдоним... -- Вероятно, да... Репортер вернулся к окну и опять приподнял штору. Ярко освещенный наборный цех напоминал фантастический дворец. В этом сиянии суетились какие-то темные фигурки, виднелись склонившиеся над талерами метранпажи... В глубине огромного цеха безостановочно стучали липотипы, выплевывая свеженькие металлические строки... Свистели и жужжали печатные машины. В первом этаже рычали чудовища, изрыгая провинциальный выпуск газеты. От тяжелого дыхания ротационных машин дрожали стены здания. Жозэ опустил штору. Д'Аржан, сидя за своим письменным столом, машинально вертел в пальцах колпачок авторучки. -- Не буду мешать вам работать. -- Жозэ направился к двери. -- Привет! Я пойду к Бари. -- Мне еще надо просмотреть конец моей статьи, -- пробормотал литературный обозреватель. * * * Жозэ шел по редакционному коридору, где были отделы общей информации, экономический, спортивный... <Кажется, у меня разыгралось воображение, -- думал Жозэ, -- это дело не по мне. Оно имеет прямое отношение к отделу литературы... А может, я не прав? В таком случае, это самое необычное дело этого года... Да и не только этого года... Неужели описанное в книге убийство было совершено на самом деле!.. Хм... Совершено после того, как было описано... Нет... Нечего фантазировать. Пока мы знаем одно -- Гонкуровская премия присуждена неизвестному человеку, какому-то шутнику, и это вызвало переполох в литературном мире...> Репортер пожал плечами. Из-за стены доносился стук телетайпов -- автоматических аппаратов для приема последних известий. Молоточки безостановочно стучали по бумажной ленте, и одно сообщение сменяло другое. Обычный редакционный шум. С утра до вечера тянулись ленты. Лондон -- Париж -- Вашингтон. Передают, что... Каир: в кругах, заслуживающих доверия, говорят... Рим: из хорошо информированных источников стало известно, что... и так далее. Агентства беспрерывно передавали новости: одни -- краткие, лаконичные, другие -- пространные, одни -- сенсационные, другие -- обычные. Каждая редакция тащила к себе свою добычу, ее разбирала, сортировала, сокращала, бесцветный заголовок заменяла броским. Подходя к отделу информации, Жозе Робен услышал гул голосов. Было около десяти часов вечера. Жозэ остановился у приоткрытой двери, и до него донесся зычный голос ответственного секретаря редакции Норбера. -- Нет, нет, так не пойдет! -- кричал он. -- Полосы не резиновые. Если никто не хочет уступить, идите верстать газету сами! Нет, кроме шуток, вы соображаете? У меня и на второй полосе и на третьей еще объявления... Надо резать! -- Макс Бари стоял около стола, заваленного рукописями и оттисками. Руки его были скрещены, голова чуть наклонена, так что можно было видеть, как блестит под лампочкой его широкий лоб с залысинами. У Бари были темные густые брови, мясистый нос, круглые розовые щеки. Плотный, коренастый, он сейчас напоминал бычка, готового ринуться вперед. Но Норбера ничуть не смущал мрачный взгляд главного редактора. -- А я вам говорю, что так не пойдет, -- продолжал ответственный секретарь. -- Каждый сует мне какие-то простыни. Можно подумать, что никто не умеет сокращать. У всех, видите ли, исключительный материал. Отдел внутренней политики утверждает, будто ожидается кризис, у зарубежников тоже все невероятно важно, для Гонкуровской премии надо выделить целых четыре колонки на первой полосе... а теперь они уже размахнулись на пять или шесть колонок! Не дам, вот и все... Вы знаете, сколько у меня объявлений на второй полосе? Больше половины полосы! Словом, я больше ничего не беру. Ничего. Хватит. Газета готова, совершенно готова. У меня материала еще на четыре полосы, а может, и больше, понятно? -- Конечно, все понятно, -- раздался женский голос из глубины кабинета, -- все понятно, хроника, как обычно, останется на талере... А потом пойдут жалобы, что газета плохо информирует! -- Дорогая Рози, ну что я могу сделать? Конечно, на талере останется металл. Но я-то тут ни при чем! Каждый пропихивает огромные куски, ничуть не заботясь о соседях. Я и говорю, что так работать невозможно... -- В Бурбонском дворце ночное заседание, -- заявил редактор отдела внутренней политики. -- Будет поставлен вопрос о доверии. Если надо поджать, я подожму. Только... -- Хорошо, -- отрезал Бари. -- Норбер прав, газета не резиновая, и каждый должен помочь... -- Если бы не объявления, -- тихо проворчал Норбер... -- Слушай, старина, нельзя же отказаться от объявлений. -- Я не говорю, что надо отказываться, я сам знаю, что объявления нам нужны, а все-таки... -- Все, с этим вопросом покончено, -- продолжал Бари. -- Объявления приняты, и уже поздно их переносить. Я тебя прошу дать для Гонкуровской пять колонок -- это гвоздь завтрашнего номера... -- Все, что можно, сделаю, -- рявкнул Норбер, -- но если эти господа не пожелают потесниться... Жозэ спокойно уселся в глубине кабинета, неподалеку от девушки, которая вступилась за хронику. Он не впервые присутствовал при подобных сценах. Они повторялись почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день. Из наборного цеха примчался ответственный секретарь, ругаясь, он потрясал ворохом статей и размахивал своей линейкой. -- У меня уже перебор на три колонки. Больше места нет. Газета не резиновая. Да, места больше не было, а телетайпы продолжали терпеливо отстукивать буквы на бумажных лентах. Сообщения следовали за сообщениями, всякие мелочи сменялись дипломатическими материалами, отчеты -- мелочами. На столах редакторов отделов росли горы материала. И все -- первостепенной важности. Его поджимали, резали, переделывали, но наступал наконец момент, когда резать больше было нельзя. Тогда шли к Норберу или еще к кому-нибудь, ловчили, выклянчивали <небольшое местечко на две колонки, на третьей полосе для очень важной информации>. Норбер размахивал своей карающей линейкой и кричал, что он не уступит, ни за что не уступит, потому что места нет. Нет, нет, ничего нет, конечно, невозможно... И все же каждый раз происходило чудо, втискивались и <две небольшие колонки>, и еще много, много других колонок. -- Вы только пойдите и посмотрите на талеры, что они мне понапихали! - - сказал Норбер главному редактору. Они вышли. В кабинете стало относительно тихо... Жозэ подошел к Рози и угостил ее сигаретой. -- Добрый вечер, Жозэ... Спасибо... Вы сегодня приехали из Гренобля? Мне понравился ваш первый репортаж... Остальные как-то хуже получились... -- Да, -- согласился репортер. -- Остальные были очень плохие. -- Нет, нет, не плохие, -- воскликнула девушка. Жозэ резко переменил разговор. -- Ну, что нового в вечернем выпуске? Много сообщений? -- Много, но интересного ничего. Если не считать истории с Гонкуровской премией... -- Да, я говорил с д'Аржаном. -- Что он рассказал? -- Ничего особенного. Лауреата нет -- вот и все. -- Загадочное дело, -- проговорила Рози. -- Куплетисты позубоскалят вволю! Говорят, члены жюри не решаются нигде показываться. Рози Соваж было двадцать восемь лет. Это была смуглая, хорошо сложенная девушка, с милым лицом. Ее глаза и мягкий взгляд как-то сглаживали неправильные черты и несколько великоватый рот. Рози слыла прекрасным товарищем и опытной журналисткой. Она заведовала отделом информации -- работа неблагодарная и трудоемкая. Каждый день приносил поток сообщений и известий. Любая информация всего на три строки могла назавтра перекочевать на первую полосу и занять все шесть колонок. Но бывало и так: поступал сенсационный материал, а через сутки он выдыхался, как воздушный шар. Рози Соваж обладала профессиональным чутьем, очень любила свое дело и превосходно угадывала вкус читателей. Жозэ с задумчивым видом покуривал сигарету. Рядом с ним Рози, склонившись к телефону, говорила в трубку: -- Алло, Норбер, это Рози... Помнишь, ты мне обещал на авиационную катастрофу три колонки. Не подведи, это очень важно. О ней будут говорить дня три... -- Хорошо, хорошо, -- пробурчал в телефон ответственный секретарь. -- Если бы только это... -- Я тебя просила всего три колонки на развороте, а материал заслуживает быть на первой полосе. -- Ладно, ладно, посмотрим. Жозэ бросил сигарету, взял подшивку <Пари-Нувель> и принялся листать ее. -- Вы перечитываете свой репортаж? -- спросила Рози. -- Нет, что вы! -- тихо пробормотал журналист. -- Я просто просматриваю газету... Пожалуй, иногда полезно взглянуть на старые номера... -- Вы знаете, что говорил Адриан Эбрар, бывший издатель <Тана>: <Забудьте о вчерашнем номере газеты>. -- Адриан Эбрар не прав, -- все так же спокойно ответил Жозэ. -- С читателем надо считаться. Он захлопнул подшивку и спросил: -- Это последние номера? А более старых у вас нет? -- Посмотрите в архивных комплектах. А что вы ищите? -- Сам не знаю. -- Как не знаете? Рози Соваж с улыбкой поглядела на Жозэ. -- Ну-ка, дорогой мой Робен, не хитрите. Вы напали на какой-то след. Не смейте от меня скрывать. Что случилось? Вы все еще занимаетесь убийством в Гренобле? Нет? А чем? Жозэ неопределенно покачал головой и направился к шкафу. Порывшись на полках, он вынул несколько газет, разложил их на столе и стал водить пальцем вдоль колонок. -- Не нашли? -- спросила его Рози. -- Нет, что-то не вижу. Репортер не спеша положил газеты на место. -- Да что вы ищете? -- снова поинтересовалась девушка. -- Ладно, -- сказал Жозэ, не отвечая на вопрос. -- Я хочу спать. Утомление на меня вредно действует. Смешно, но когда я устаю, я теряю ощущение реальности и начинаю фантазировать... -- Как фантазировать? -- Вы будете смеяться, если я вам скажу. -- А все-таки скажите. -- Нет, лучше я вам задам один вопрос. За эти дни между Тулузой и Ажаном не было убийства? Рози поняла, что репортер не шутит, и, нахмурив брови, задумалась. -- Между Тулузой и Ажаном? А почему именно между Тулузой и Ажаном? Ну и загадки вы мне задаете. Подождите... Есть убийство на почве ревности в районе Рошфора, драка в Арле -- кончилась убийством, большой пожар около Монпелье. Но между Тулузой и Ажаном... что-то ничего не припоминаю. В Тулузе у нас есть собственный корреспондент... Сегодня от него ничего не поступало... Вчера тоже нет. Сейчас проверим... У меня куча телефонограмм, я просмотрю... Так... Пожар в Бресте, нет, это на две строки. Вооруженное ограбление в Перпиньяне -- неинтересно... На строительстве под Лиможем раскрыта афера... Нет, не то. Ничего не вижу подходящего. -- Ну, а в других газетах в последние дни вам ничего не попадалось? -- Нет, -- подумав, ответила Рози, -- по-моему, ничего не было. Я ведь пристально слежу за нашими конкурентами. Нет... Никаких сенсационных происшествий между Тулузой и Ажаном... Девушка продолжала проглядывать лежавшую у нее на столе стопку телеграмм и телефонограмм. В кабинет вихрем влетел один из молодых редакторов. -- Жозэ, привет! Как дела? -- Хорошо. Молодой человек уселся за маленький столик и принялся лихорадочно что- то писать. -- Морис, что случилось? -- спросила Рози Соваж. -- Что-нибудь особенное? -- Нет, просто надо поджать драку в Арле до нескольких строк. Не влезает. Ну и работка! И вообще с сегодняшним номером настоящая катастрофа. Норбер вопит. И есть отчего -- материалов куча, так и прут со всех сторон... -- Жозэ, я нашла нужное вам убийство, -- удивленно воскликнула Рози. - - Но это не блеск. Жозэ нагнулся и через плечо Рози прочитал телеграмму. Она была очень короткой -- несколько строк, переданных корреспондентом в Тулузе. * * * Сперва слова прыгали перед глазами Жозэ так, словно они вот-вот сбегут с листка. Жозэ сжал кулаки. Надо взять себя в руки и спокойно все перечитать с самого начала... Из Тулузы, да, передано по телефону из Тулузы... Так, теперь перейдем к самому сообщению. Сухое, ничем не примечательное. Далеко отсюда, в одном из уголков страны, было совершено очередное преступление, весьма банальное убийство. О нем можно напечатать четыре строки среди десятка прочих происшествий в этом же роде. Читатели Бреста или Страсбурга пробегут его без всякого волнения или сострадания, потом подумают: <Да, хулиганы разнуздались, что и говорить -- бандитизм процветает! Одному жить опасно, особенно если у тебя водятся деньжата...> Вот и все, что подумают читатели. -- Вы это и искали? -- спросила Рози. -- Минутку... Жозэ внимательно вчитывался: <В Муассаке во вторник днем был обнаружен труп букиниста Гюстава Мюэ. Старик был убит несколькими револьверными выстрелами. Он лежал в коридоре своего дома. Гюставу Мюэ было семьдесят три года, и он жил в доме один. Убийство было совершено в целях ограбления. Рядом с трупом была найдена золотая монета, очевидно, потерянная убийцей или убийцами. Букинист славился скупостью, и ходили слухи, что у него припрятана крупная сумма денег. Предполагается, что грабитель или грабители не собирались пускать в ход оружие, но старик оказал сопротивление, и они решились на убийство. Предварительное следствие показало, что убийство было совершено ночью или рано утром во вторник. Первым поднял тревогу торговец, сосед букиниста. Его обеспокоило, что старик не пришел, как обычно, в лавку. Полиция занимается расследованием>. Вот и все. Жозэ поднял голову. Сонливость прошла. Было одиннадцать часов вечера. -- Ну и что? -- нетерпеливо спросила Рози. -- А вот что. Я должен немедленно повидаться с Бари и д'Аржаном. -- Зачем? В связи с этим?.. -- Совершенно верно. -- Я сгораю от любопытства. А что мне делать с этим преступлением? -- Напечатать о нем на первой полосе пять или шесть колонок. -- Да что вы, Жозэ, это же чепуха. Обычное убийство, к тому же у нас нет никаких подробностей. Я дам телеграмму нашему тулузскому корреспонденту и... -- Подождите, сегодня вторник, двадцать шестое ноября. Старик был убит сегодня утром или ночью. -- Да, мы и так уже здорово запоздали. Ох, уж эти периферийные корреспонденты! Они никогда не торопятся. -- А в других утренних газетах вы ничего не видели? -- Нет, уверяю вас, ничего. И потом, за день столько всего было, что преступление в Муассаке пройдет незамеченным или же о нем напечатают несколько строк в каком-нибудь уголке. -- Вот и хорошо! Теперь мы всем вставим фитиль! -- Каким образом? -- Я уже вам сказал, надо дать это дело на первой полосе. -- Так, у нас на первой полосе уже идет история с Гонкуровской премией, знаете, с этим неизвестным лауреатом. -- Ну и что? Так все и оставим, только если Бари и д'Аржан не будут возражать, шапка будет что-нибудь вроде: <Убийце -- Гонкуровская премия>. А в скобках: <От нашего специального корреспондента в Муассаке Жозэ Робена>. -- Ничего не понимаю! -- Послушайте, Рози, все очень просто, и через несколько минут я вам объясню, но сейчас мне нужно поговорить с Бари. Время не терпит. -- С Бари? Ах да... А вы знаете, что он родом из Муассака? -- Да? А я думал, что он парижанин... -- Он живет в Париже с раннего детства, но родился в Муассаке. Он мне как-то мимоходом сказал об этом. Впрочем, это не имеет никакого значения. -- Конечно, -- согласился Жозэ. -- Я сейчас... 4. ЧЕЛОВЕК В ЗЕЛЕНОЙ НАКИДКЕ Все люди правдивы, просто меняется самая правда, вот и все. Тристан Бернар Жюль, ночной сторож <Пари-Нувель>, дремал над каким-то любовным романом, когда вдруг услышал стук дверцы лифта. <Наверное, кто-нибудь из редакторов...> -- подумал он. Посетители редко приходили в газету в такой поздний час. Жюль перевернул страницу. В коридоре под чьими-то тяжелыми шагами заскрипели половицы. Это не была уверенная походка завсегдатая -- человек явно не ориентировался в редакции и искал, у кого бы навести справку. <Ни минуты покоя>, -- подумал Жюль. Ему было уютно, тепло, он прочитывал абзац, потом клевал носом... Так он проводил время в ожидании, когда можно будет отправиться домой и лечь спать. Правда, до ухода он должен был взять в ротационной первые оттиски газеты и отнести их заведующему отделом информации и главному редактору, если к тому времени они еще будут на месте. Да, придется пойти посмотреть. Шедшему по коридору незнакомцу скорее всего нужен был кто-то из редакции, а возможно, он просто хотел дать какое-нибудь опровержение. И так бывало. Прибегала заплаканная женщина, муж которой попал в участок, и просила: <Если можно, оставьте одни только инициалы, я заплачу сколько нужно>. Жюль вышел из своей каморки, и в тот же миг на него налетело странное существо, закутанное в накидку из сукна зеленого цвета, каким обычно покрывают канцелярские столы. На голове у этого существа была шляпа, которая была ему мала и сидела на самой макушке. Это был высокий худой мужчина, с лицом, похожим на лошадиную морду. У него был мясистый красный нос и очень пышные седые усы. -- Я бы хотел поговорить с Жозэ Робеном, репортером <Пари-Нувель>. -- Не знаю, здесь ли он еще, -- ответил Жюль. -- Сейчас посмотрю. А как доложить? -- Гастон Симони, член Гонкуровской академии. Жюль почтительно кивнул головой, пригласил посетителя в свою комнатушку и предложил присесть. -- Спасибо, -- сказал Симони и, широким жестом раскинув свою накидку, сел на стул. Голос у него был низкий, и говорил он медленно, с расстановкой, словно заикаясь, но он не заикался и не нервничал. У него были крошечные карие глаза и неподвижный взгляд. После каждой фразы он наклонял голову и запахивал свою зеленую накидку. Некоторое время Гастон Симони был один, потом вернулся Жюль и сказал: -- Мосье, прошу вас. Он провел Симони в самый конец коридора, в кабинет Жозэ Робена, небольшую комнатку с очень скромной обстановкой -- стол, шкаф для бумаг с дверцей-шторкой и два соломенных кресла. -- Мосье Робен? -- медленно спросил Гастон Симони. Жозэ кивнул головой и пододвинул посетителю кресло. Незнакомец протянул ему руку. -- Очень рад с вами познакомиться, мосье Робен, и прошу прошения, что побеспокоил вас в такой поздний час. Но... Жозэ предложил гостю сигарету, но тот отказался. -- Должно быть, вы догадываетесь о цели моего визита. Я пришел в связи с этим злосчастным делом... -- Очень польщен, -- ответил Жозэ, -- признаюсь, я никак не ожидал, что буду иметь счастье увидеть вас здесь сегодня вечером! Гастон Симони с утомленным видом покачал головой. -- Я знаком с вашим творчеством, -- продолжал Жозэ, -- и искренне восхищаюсь им. Признаюсь, я редко читаю стихи, но... -- Не будем сегодня обсуждать мои стихи, -- прервал его Симони. -- Я счастлив, что вам они нравятся, но, к сожалению, я пришел к вам побеседовать о произведении другого автора. -- О <Молчании Гарпократа>? -- тихо спросил репортер. -- Да, мосье. Вам уже известна эта печальная история. Вам я могу признаться, что чувствую себя отчасти виноватым. Жозэ нахмурился. -- Да, да. Ведь это я толкнул нескольких своих коллег голосовать за... за этого Дубуа, дьявол бы его побрал. Вы, может быть, слышали, какая обо мне слывет молва? Меня считают брюзгой, нелюдимым. Я ненавижу всю так называемую литературную кухню, все эти рекомендации, интриги, комбинации, которые так любят некоторые из нас. Когда я получил эту рукопись и прочел ее -- я ведь читаю все произведения, которые мне присылают, -- я подумал: это настоящий роман, вот наконец автор, который не пошел по проторенной дорожке. Гастон Симони понизил голос и посмотрел в глаза собеседнику: -- Ужасно, мосье, но <Молчание Гарпократа> -- истинный шедевр. Превосходный роман... -- В общем, -- сказал Жозэ, -- вы отстаивали безвестного человека, начинающего писателя. Это делает вам честь. -- Правильно, мосье, но теперь вы знаете, что за этим последовало. Мосье Дубуа не пожелал явиться. И все мы, и я в том числе, стали посмешищем литературных кругов. Тем более, и это не секрет, Воллар-то считал, что премия уже у него в кармане. Воллар -- очень тщеславный юноша и был убежден, что получит большинство... Все, казалось, было решено, понимаете? Но я счел нужным разрушить его планы. Я ведь тертый калач в подобных дебатах. И я добился большинства голосов за Дубуа. Такой прекрасный роман, шедевр... Ну, я отвлекаюсь... Так вот, как я вам уже сказал, я настоял на своем. К сожалению! -- Но еще не все потеряно, -- заметил Жозэ, стряхивая пальцем пепел со своей сигареты. -- Вы так думаете, мосье Робен? Я был бы счастлив, если б вам не пришлось отказаться от своих слов. Жозэ удивленно взглянул на Симони. Человек в зеленой накидке нагнулся к нему. -- Это правда, что ваша газета намеревается дать шесть колонок под шапкой об убийстве, которое будто бы описано в <Молчании Гарпократа>? -- Откуда вы узнали? -- спросил Жозэ. -- Значит, это правда. -- Симони тяжело вздохнул. -- Мне даже известно, что вы печатаете мой портрет на фоне силуэта мифического лауреата. -- Откуда вы узнали? -- снова спросил Жозэ. Поэт заерзал в кресле. Казалось, что ему не по себе. Он вытащил из глубины своей накидки руки и стал возбужденно размахивать ими. -- Откуда? Я вам отвечу, как в детективном романе: мне позвонил сам убийца. -- Что? -- подскочил Жозэ. Симони спрятал было руки в складках накидки, но тут же вынул их и пригладил свои усы длинным указательным пальцем с выпуклым пожелтевшим ногтем. -- Сейчас я сидел у себя дома, и вдруг раздался телефонный звонок. Сначала я решил не брать трубки, у меня даже мелькнула мысль, не отвечая, нажать на рычаг. После такого дня хотелось побыть в тишине, посидеть спокойно. За вечер меня уже несколько раз вызывали мои собратья по перу, журналисты, приставали ко мне со всякими вопросами и предложениями в связи с этим проклятым романом. Как вы понимаете, я всех посылал к дьяволу. Да, так вот, телефон продолжал настойчиво звонить. Ну а я, понимаете ли, со дня на день жду рождения внука. Мой сын живет в Бордо, и я... Короче говоря, я ответил и услышал какой-то странный голос. Я сразу же решил, что кто-то меня разыгрывает. Мой собеседник, видимо, боялся, что я не стану разговаривать, он сразу представился как автор романа <Молчание Гарпократа> и тут же сообщил мне ряд подробностей об этом произведении. -- Какие подробности? -- спросил Жозэ, очень внимательно слушавший рассказ. -- Ну, словом, он доказал мне, что хорошо знаком с романом. Во мне проснулось любопытство. Мой собеседник процитировал мне первую и последнюю фразы романа. Когда он понял, что я готов его слушать, он заявил, что преступление, описанное в романе, только что совершено в действительности... Вы представляете себе, как я был поражен?! Я не удержался и принялся его расспрашивать. Он отвечал мне без всякой заминки. По его словам, букинист, убитый в <Молчании Гарпократа>, -- не вымышленный герой, а реально существующий... вернее -- существовавший человек. Сообщение о его убийстве вот-вот появится в газетах. Оно напечатано в местной прессе. Гастон Симони перевел дыхание и продолжал: -- Мне казалось, что я сплю и мне приснился кошмар. Ведь этот телефонный разговор как бы завершал весь сегодняшний день. Не знаю, понимаете ли вы до конца мое положение. Поставьте себя на мое место. Да, а потом он заговорил о вас... -- Обо мне? -- Да, о вас, о Жозэ Робене, репортере <Пари-Нувель>. Он даже подчеркнул, что вам известны некоторые детали этого дела и вы собираетесь ими воспользоваться, чтобы... Жозэ медленно встал. Его лицо становилось все серьезнее и внимательнее. Он бросил в пепельницу недокуренную сигарету и, опустив голову, принялся шагать вокруг стола. -- Он сказал мне, что вы -- специалист по уголовным делам... Должен заметить, что я знал и раньше ваше имя... -- Спасибо, --- поблагодарил Жозэ. -- Так вы говорите, что голос звучал странно? Что вы имеете в виду? Говорил мужчина или женщина? -- Не знаю, -- неуверенно ответил Симони. -- Фальцет. И очень неестественный. Это-то и показалось мне странным, я никак не мог понять, мужской он или женский. Репортер вернулся к своему креслу, сел, но тут же снова вскочил и провел ладонью по своим взъерошенным светлым кудрям. -- Да... Дело чрезвычайно запутанное... -- Мой собеседник точно указал мне место убийства, -- продолжал поэт. -- Город Муассак в департаменте Тарн-и-Гаронна. -- Правильно. Вы знаете этот городок? -- Немножко. Симони нервно пригладил свои усы. -- Это ужасно! -- Посмотрим, как все развернется. Твердо пока известно одно: некий Гюстав Мюэ, букинист, житель Муассака, был найден в своей лавке мертвым. Его убили тремя револьверными выстрелами. Мы уже связались с полицейским комиссаром городка. Все подтвердилось -- убийство произошло вчера. -- Вчера? -- Да. -- Значит, он сперва написал свой роман, а потом убил? -- Да. Он сначала описал преступление, а потом убил! -- И мы ему присудили Гонкуровскую премию?! -- Вы не могли знать. Вы дали премию роману. -- Это ужасно! Гастон Симони с трудом проглотил слюну. -- Мосье Робен, скажите, вы на самом деле собираетесь дать этой истории широкую огласку? Умоляю вас, не надо. Или хотя бы повремените. Ради этого я и пришел к вам. Вы представляете себе, какой поднимется шум! Скандал! Полиция будет нас допрашивать... Начнется следствие... <Этот человек сошел с ума, они все спятили, -- мелькнуло в голове Жозэ. -- Или же я тронулся. Кажется, последнее уголовное дело вывихнуло мне мозги...> Человек в зеленой накидке, размахивая своими тощими бледными руками, продолжал: -- Подумайте о последствиях... На карту поставлена честь нашей Академии. Вы представляете себе -- убийца получает Гонкуровскую премию! Мы ведь думали, что поощряем молодой талант, неведомого гения, а выясняется, что он убийца. Преступник! Литература поощряет преступление! Симони говорил медленно, делая паузы между словами. Репортер вежливо кивал головой. -- Мы живем в чудовищное время, -- продолжал Симони. -- Наш век -- век грабежей и преступлений, век гангстеров... Он потряс указательным пальцем, словно его внезапно охватил ужас. -- Наша роль плачевна... Я только сейчас это понял. Мы присудили премию преступнику! Это символично. Вы меня понимаете? -- Понимаю, -- ответил Жозэ. -- Но боюсь, что сейчас, уже невозможно замять дело. Я журналист. Это мое ремесло. Я обязан информировать своих читателей. Кроме того, мы должны считаться с коммерческой стороной. Предположим, мы промолчим, но другие наверняка проявят меньше такта. Да и вообще, все равно уже поздно... Вы слышите шум? Человек в зеленой накидке прислушался. -- Это машины печатают последний выпуск, -- пояснил Жозэ. От глухого гула содрогалось все здание. Маленькая стеклянная пепельница на столе Жозэ дребезжала. Журналист переставил ее на другое место. -- А я-то надеялся, что еще не поздно, -- упавшим голосом проговорил Симони. -- В котором часу вам позвонили? -- спросил Жозэ. -- Точно не могу сказать, наверное, около двенадцати ночи... Это же чудовищно! -- Вы говорите о телефонном звонке? -- Нет, вообще обо всем... Ну и время! Симони опустил голову и прошептал, словно обращаясь к себе самому: -- Но это шедевр... Настоящий шедевр... -- Простите? -- переспросил репортер. -- Это я о рукописи... Настоящий шедевр. В коридоре послышались торопливые шаги, и оттуда донесся голос д'Аржана: -- Робен, Робен, вы у себя? Вас ждет Бари. Дверь открылась, в кабинет вошел литературный обозреватель. Он сразу же узнал Симони по его зеленой накидке. -- Прошу извинения... -- Наш друг Жак д'Аржан, литературный обозреватель <Пари-Нувель>, -- представил Жозэ. -- Мосье Гастон Симони, член Гонкуровской академии. Д'Аржан почтительно поклонился, Симони протянул ему руку. -- Мосье д'Аржан, я часто читаю ваши статьи. В них есть чувство меры и здравый смысл. -- Благодарю вас, мэтр, -- сказал в ответ д'Аржан. -- K сожалению, нам дают так мало места и литература настолько не в чести у широкой публики, что... Жозэ скорчил гримасу. Симони кивал головой. -- Боюсь, что завтра литература, как вы соизволили сказать, будет в большой чести у широкой публики, хотя мы охотно без этого обошлись бы. -- Все это очень прискорбно, -- вежливо поддержал д'Аржан. Симони запахнул накидку и спрятал в нее руки. -- Да, сейчас уже невозможно замолчать сегодняшние события. Однако, господа, я вас прошу об одном: все-таки подумайте о нас, вернее о престиже, который еще сохранила наша Академия и который кое-кто с удовольствием втоптал бы в грязь. Предполагаю, что наш президент соберет представителей прессы и обратится к ним с просьбой проявить в освещении дела сдержанность и такт. Кто-то решил сыграть с нами шутку, кровавую шутку... -- Сделаем все, чтобы разоблачить его, обещаем вам, -- убежденно сказал Жозэ. -- О, если бы! -- вздохнул поэт и встал. Он поднял руку, опустил ее и добавил: -- Самое ужасное, что, когда я познакомлюсь с этим омерзительным существом, я не в силах буду подавить в себе восхищение им. И, понизив голос, он заключил: -- Это ужасно, но его роман -- действительно выдающееся произведение. Что поделаешь! Он пожал руку Жозэ, потом д'Аржану и толкнул приоткрытую дверь. -- Да, еще одна просьба. Я буду вам очень благодарен, если вы сообщите мне, как будет двигаться ваше расследование. Я знаю, мосье Робен -- знаток своего дела... -- Обязательно, -- пообещал Жозэ. -- Не хотите ли поговорить с нашим главным редактором, мэтр? -- предложил д'Аржан. -- Нет, не стоит. Сейчас уже поздно. Я целиком полагаюсь на вас и надеюсь, что у нас еще будет случай встретиться. Вам надо ведь работать, да? Не буду больше вас задерживать. До свидания, мосье. Симони решительным жестом надел на свою лысую голову черную фетровую шляпу и вышел. Оба журналиста, стоя в дверях, смотрели вслед поэту: он, сгорбившись, удалялся по коридору. Полы его зеленой накидки развевались. Поравнявшись с отделом информации, Симони обернулся. Секунды три он, казалось, рассматривал обоих журналистов, столь непохожих друг на друга: Робен -- коренастый розовощекий блондин с ясными голубыми глазами, д'Аржан -- худой брюнет с длинным овалом лица и взглядом, скрытым очками в тяжелой роговой оправе. Но не внешность журналистов вызвала интерес у Симони. Он сделал несколько шагов назад и, приподняв шляпу, сказал: -- Простите, чуть не забыл. Вы не могли бы мне достать вечерний выпуск вашей газеты? Вернее, утренний. Он робко улыбнулся и смущенно потеребил свои седые усы. -- Конечно, -- ответил д'Аржан. -- Минутку... Жозэ остался вдвоем с поэтом. В огромном здании сейчас было относительно тихо. Стук телетайпов наконец прекратился. Ротационные машины перестали сотрясать стены. Из всех дверей доносились голоса -- ночные редакторы расходились по домам. Гастон Симони настороженно огляделся и, подойдя вплотную к Жозэ, тихо сказал ему: -- Мосье Робен, я должен... я должен признаться, что... Жозэ, почтительно склонив голову, слушал поэта. -- Я плохо себя чувствую, -- продолжал поэт, тяжело дыша. -- Этот телефонный звонок невероятно меня разволновал. У меня больное сердце, а день был такой беспокойный... -- Может, вы посидите в кресле? Или что-нибудь примете? -- Нет, нет. Просто я бы хотел поехать домой. Человек в зеленой накидке явно трусил. Он нервно теребил полы своей накидки и все время оглядывался. Лицо его было мертвенно-бледно. -- Я живу довольно далеко... Набережная Анжу, на острове Сен-Луи. -- Хотите, мы попросим, чтобы вас проводили? -- Я буду очень признателен. Вернулся д'Аржан с газетой. На первой полосе, над шестью колонками, чернела жирная шапка: <Такое не пришло бы в голову ни одному писателю. Убийце -- Гонкуровская премия! Действительно ли неизвестный автор <Молчания Гарпократа>, которому десять академиков присудили Гонкуровскую премию, -- убийца букиниста в Муассаке? Полная тайна. (От наших специальных корреспондентов Жозэ Робена и Жака д'Аржана)>. -- Вот этого-то я и хотел избежать, -- прошептал Симони, внимательно прочитав заголовок. Жозэ развел руками, словно говоря: мы ничего не можем поделать... Все кончено... Симони медленно сложил газету и сунул ее под накидку. Репортер облегченно вздохнул. Поэт не увидел фотографии, помещенной д'Аржаном внизу шестой колонки. Жозэ обрадовался. Слава богу, хоть этого не заметил. Фотомонтаж сделан был довольно ловко и зло: <Симони, задрапированный в свою знаменитую накидку, на фоне черного силуэта. ``Кто же автор <Молчания Гарпократа>? -- гласила подпись. -- Этот вопрос задает себе вместе со всеми Гастон Симони, поэт, известный своим сборником стихов <Цветы тени>, один из самых уважаемых членов Гонкуровской академии''>. -- Я позвоню в гараж, -- предложил Жозэ. -- А вы, д'Аржан, проводите мосье Симони, хорошо? -- Еще раз заранее благодарю вас за все, что вы сможете сделать для нас! -- и поэт пожал руку репортеру. Симони с д'Аржаном направились к лифту. В слабо освещенном коридоре несколько секунд развевалась зеленая накидка, потом она исчезла за поворотом. * * * Наступил час, когда типография погружается в непродолжительный сон. Тюки газет готовились для отправки в экспедиции. Линотипы замолкли, слышалось только шлепанье фальцовочных машин. С рассветом начиналась короткая жизнь листков, покрытых жирной типографской краской. В наборных цехах несколько рабочих ходили вдоль столов, которые по старинке называются талерами, и, сгребая металлические строки, кидали их в маленькие скрипучие вагонетки, чтоб отвезти в переплавку. Завтра все эти мертвые столбики оживут. Металл выплеснется на матрицы, и новые строки встанут в формы, зажужжат прессы, оттискивая полосы газеты, которые потом поступят на вращающийся барабан ротационной машины. <Одним больше, одним меньше>, -- стандартная фраза, которую говорит каждый, уходя из цеха. Все редакторы разошлись по домам. Ушел из своей каморки около лифта и Жюль, ночной сторож. В два часа десять минут в редакции оставалось всего четыре человека, они сидели в кабинете главного редактора. При свете лампы с зеленым абажуром Бари лихорадочно листал железнодорожный справочник. Неподалеку от него Рози Соваж сосредоточенно читала пробный оттиск газеты. У двери, в глубоком кожаном кресле, приложив ко лбу ладонь, полулежал д'Аржан. Казалось, он дремлет. Вдоль стены, заставленной стеллажами с книгами и брошюрами, тихо ходил взад и вперед Жозэ Робен. Рози отложила газету и посмотрела на Бари. Лысая голова главного редактора поворачивалась то вправо, то влево, то опускалась, то поднималась. Бари водил указательным пальцем по иероглифам открытого перед ним справочника. -- Нет, бессмысленно пытаться согласовать поезда, -- проговорил он глухим голосом -- сказывалась усталость от этого бурного вечера -- и отодвинул от себя расписание. -- Если вы хотите быть в Муассаке как можно раньше, лучше всего -- летите. -- Я же это и предлагала, -- мягко заметила Рози. Бари нахмурил брови. Поставив локти между бумагами, которыми был завален стол, он уткнулся в переплетенные пальцы. Теперь его лысый череп был ярко освещен, а на лицо падала тень, и оно напоминало причудливо вылепленную маску. Над темными глазами нависли густые брови, большой круглый нос выдавался вперед, а рот и подбородок оставались в темноте. <Он похож на деревянную скульптуру>, -- подумал д'Аржан. Но вот Бари пошевелил головой, передернул плечами. -- Я понимаю, что очень важно побывать на месте преступления и самому все посмотреть... Это ваш метод, да и вообще... Но я не хотел бы вас отпускать в такое горячее время. Мне почему-то кажется, что основной узел -- в Париже. Это -- парижское дело. Жозэ сделал шаг в сторону Бари. -- Вам кажется! Хм! Я не люблю предчувствий и предпочитаю хороший, веский довод. -- Я хочу сказать, что убийца наверняка сейчас в Париже, -- раздраженно возразил Бари, -- и что он отсюда не уедет. Что ему делать в Муассаке? Там он может засыпаться. Зачем ему лезть волку в пасть? Стоит ли вам терять время на эту поездку? -- Минутку, минутку, -- тихо проговорил Жозэ, -- вы же сами понимаете, что в Муассаке есть надежда что-то пронюхать... собрать материал. Обстановка, соседи, пересуды, мелкие улики, которые можно обнаружить, не прилагая больших усилий. -- Ну хорошо, -- согласился Бари, -- но я бы предпочел, чтобы этими мелочами занялся другой репортер, а вы пошли бы по иному пути, более интересному, на мой взгляд. В общем, я считаю, что это убийство необычное и преступник -- тоже необычный человек. Это литературное преступление. Понимаете? Литературное преступление -- красиво звучит, а? Можно завтра дать такой заголовок... -- Ну, а дальше что? -- полюбопытствовал д'Аржан. -- А дальше вот что: Робену следовало бы пообщаться с литераторами, вместе с вами, разумеется, и пользуясь вашей помощью. Я убежден, что урожай был бы богатый. Вы, дорогой д'Аржан, умеете правильно оценивать явления, вы достаточно прозорливы, но все же вы не детектив, а литературный обозреватель. А мне нужен прежде всего очень сведущий, опытный репортер, человек, который сумеет разглядеть закулисную сторону дела. -- Мне кажется, -- вмешалась Рози, -- что вы снова допускаете ошибку, о которой вам только сейчас говорил Робен. Вы исходите из того, что автор <Молчания Гарпократа> и убийца -- одно и то же лицо. Но это же не доказано. Бари поднял руки. -- Сдаюсь. -- А вот представьте себе, -- продолжала девушка, -- что какой-нибудь господин прочитал рукопись Поля Дубуа, -- я ведь знаю автора только под этим именем, -- так представьте себе, что этому господину захотелось претворить в действительность то, что было рождено воображением писателя. -- Вполне правдоподобно, -- пробормотал Жозэ, кивая головой. -- Притянуто за волосы, -- пробурчал Бари. -- Ничуть, -- упорствовала Роза. -- Сколько людей стали преступниками под влиянием вредного чтива! Это был бы не первый случай. Д'Аржан привстал с кресла. -- Во всей этой истории есть одна поразительная вещь. Конечно, бывает, что писатель выводит в своем произведении реальных, я хочу сказать -- живых, существовавших на самом деле людей, со всеми их качествами и даже не под вымышленными именами. Бывает, но редко, не правда ли? Что же сделал этот господин Дубуа? Он взял именно такого героя, букиниста Гюстава Мюэ, и описал его живым, а потом превратил в труп! Он, так сказать, дважды подверг его перевоплощению: в своей книге и... в действительности. Букинист-то ведь мертв. И умер он так, как это было предсказано... На мой взгляд, похоже, что автор и убийца -- одно и то же лицо. Не знаю, убедил ли я вас. -- Да, я с вами согласен, -- сказал Бари. -- Эта загадочная личность - - литератор. Литература вскружила ему голову. -- Возможно, -- согласился Жозэ. -- А теперь... Он подошел к вешалке и снял свой плащ. Д'Аржан встал. -- Ну как, Робен, вы решили ехать в Муассак? -- спросила Рози. -- Конечно. Самолет вылетает в пять. Бари поворчал немножко, но уже отдал все распоряжения. Я пойду отдохну и соберусь с мыслями... -- Где? -- поинтересовался Бари. -- У себя в кабинете, естественно. Вы же знаете, что я живу у черта на рогах... У меня слишком мало времени, чтобы добираться до своей постели. -- Я могу вас отвезти, моя машина стоит внизу, -- предложил главный редактор. -- Благодарю вас, но я, пожалуй, останусь здесь, мне и тут будет очень хорошо. Бари надел свой плащ, вынул из кармана перчатки. Рози уже стояла на пороге кабинета. Дверь была открыта. Жозэ размышлял. Вернее, следуя своему обычному методу, перед тем как начать расследование, он восстанавливал в памяти все детали, имеющие отношение к этому делу. В голове мелькали обрывки фраз, перед глазами возникали какие-то туманные картины, смутные лица. Он терпеливо ждал, пока та или иная картина или лицо примет законченную форму. Словно в теплую ванну, погрузился Жозэ в эти реминисценции. Прошло несколько секунд, вдруг его сознание отметило одну деталь, мелкую, незначительную. Когда Бари вынимал перчатки, из кармана его плаща выпал крошечный, скатанный из бумаги, шарик, и покатился к двери. Потом Рози случайно вытолкнула этот шарик за дверь. Чепуха, просто маленькая, пустяковая деталь. Ведь никто не придает значения летающей в воздухе пылинке, клочку бумаги на земле, оброненному билету метро... Жозэ рассеянным взглядом проследил за шариком, потом тряхнул головой и, оторвавшись от своих мыслей, пожал протянутую руку Бари и простился с Рози Соваж. -- Д'Аржан, вы уезжаете с ними? -- спросил он. -- Нет, вы же знаете, я живу рядом. -- Тогда задержитесь на минутку. -- Не ждите меня! -- крикнул д'Аржан вслед редактору и Рози. -- Они хотят доработать свой план наступления, -- рассмеялась девушка. -- Послушайте, д'Аржан. Я улетаю в Муассак. Пробуду там недолго. Бари прав. Скорее всего, главное -- в Париже. Но я обязательно хочу все увидеть собственными глазами. Значит, вы следите за развитием событий. Вам надо проникнуть во все литературные круги, которые прямо или косвенно могут иметь отношение к этому делу. Да, чуть не забыл... Это очень важно. Вам необходимо любой ценой раздобыть экземпляр рукописи, хотя бы на время, чтобы внимательно ее прочесть. Поддерживайте связь с Морелли и с Гастоном Симони. Прежде всего с Симони. Эта история с телефонным звонком поразительна. Словом, не упускайте ничего. В случае надобности я вас вызову. Согласны? -- Абсолютно во всем, -- и д'Аржан протянул руку репортеру. -- Не решаюсь пожелать вам спокойной ночи. -- Ничего, -- засмеялся Жозэ. Д'Аржан мялся, он явно хотел сказать что-то еще. -- Спокойной ночи, -- проговорил Жозэ. -- Вы... Вы остаетесь здесь? -- наконец спросил д'Аржан. -- Конечно. -- А мне кажется, что... -- Чушь, хотите меня запугать? Я не Симони, и потом, мне убийца не звонил. -- У вас нет пистолета? -- Нет, при себе нет. Жозэ улыбнулся, глядя на растерянный вид д'Аржана. -- Мне кажется, Бари прав, -- сказал д'Аржан, -- господин Дубуа не в Муассаке. Он в Париже. И даже где-то неподалеку. Его беспокоит наша газета. Иначе почему он, позвонив Симони, разговаривал с ним о репортере <Пари-Нувель>? -- Хотел отдать должное моим заслугам детектива-любителя, -- продолжал улыбаться Жозэ. -- Может быть, но все равно оставаться здесь одному неблагоразумно... -- Да что вы! Внизу сидит вахтер, да и в ротационном еще есть рабочие. У меня под рукой телефон. Идите и спите спокойно. Пока что мне ничего не угрожает... -- Спокойной ночи, -- сказал наконец д'Аржан, поднимая воротник плаща. Жозэ направился по коридору к себе в кабинет. Он услышал, как захлопнулась дверка лифта и кабина, мурлыкая, стала спускаться. Репортер уселся за свой стол, взял чистый лист бумаги и принялся писать: <Понедельник 25 ноября -- убийство Постава Мюэ. Вторник 26 ноября -- присуждение Гонкуровской премии. Переполох в литературных кругах. Волнение прессы. Вечером убийца звонил поэту Симони. Симони пришел поговорить с Жозэ Робеном>. Подумав, Жозэ добавил: <Около трупа -- золотая монета. Мюэ был скуп. Побудительная причина -- литература? Проверить: день и час, когда был убит букинист. Зеленая накидка дрейфит. (Больное сердце.)> Жозэ погладил колпачок своей авторучки и продолжал: <Горпехруд, Гарпократ. Бог с пальцем у рта. Бесспорный шедевр. Непризнанный гений. Преступник получает Гонкуровскую премию?> Жозэ поднял голову и потянулся. Сон как рукой сняло. Впрочем, у него всегда так и бывало. Стоило ему заняться делом, как он переставал ощущать усталость. Он прислушался. На этаже было тихо. Лишь снизу, со стороны цехов, доносились какие-то неясные звуки, да еще снаружи в кабинет проникал отдаленный, слабый гул спящего города. Редакция помещалась на четвертом этаже. На третьем и втором этажах находились административно-хозяйственные отделы. Полная тишина. Приятная, успокаивающая, но необычная для этого здания, где с утра до позднего вечера кипит бурная жизнь. Скоро придут уборщицы; с щетками в руках они будут переходить из кабинета в кабинет, подметать и собирать в корзинки разбросанные бумажки. <Разбросанные бумажки>, -- повторил про себя Жозэ и вспомнил о клочке бумажки, выпавшем из кармана Бари. Какая-нибудь чепуха, наверняка. Может быть, старый билет в кино или ненужная записка, которую Бари собирался выбросить и сунул в карман. Но внутренний голос твердил: помни, старинный метод говорит -- нет ничего ненужного, каждая деталь, даже самая незначительная на первый взгляд, играет роль. Жозэ встал и вышел в коридор. Он сразу же увидел на пороге кабинета Бари бумажный шарик. Он никуда не делся, никуда не закатился. Жозэ подошел и поднял бумажку. Это оказался листик, вырванный из записной книжки. На нем стояло число: 18 июля. Жозэ узнал почерк главного редактора. Изящный почерк, не соответствующий характеру Бари. Все буквы были округленной формы, четкие, старательно выведенные, и многие из них не сливались с соседними. <Вот как! А я и не подозревал, что наш главный редактор дружит с музой>, -- сказал себе Жозэ. На листке было набросано стихотворение, вернее, начало стихотворения, черновик. Видимо, он не удовлетворил автора, и тот, перечеркнув его двумя волнистыми линиями, скомкал. <Потерянное стихотворение>, -- прошептал Жозэ. Вот что было на бумажке: Сегодня вечером... (Название) Прощай, прощай, сгущается вечер, Город погружается в сон, Где же огни мои? (Автор сперва написал: <где же пути мои>, потом зачеркнул слово <пути> и заменил его словом <огни>.) Где же память о тебе, Прощай, прощай. В тишину Оденется город, В безмятежность... На этом стихотворение обрывалось. Жозэ присвистнул. Первым его желанием было смять бумажку, и он уже размахнулся, чтобы забросить ее подальше, но передумал, развернул листик, старательно разгладил его и заново перечитал стихотворение... В этот момент с первого этажа здания донесся выстрел. Затем второй. 5. УБИЙЦА ГДЕ-ТО БЛИЗКО Угадай, если можешь, и выбирай, если осмелишься. Нивель де ла Шоссе Жозэ побежал к лифту. Он нажал на кнопку вызова. Зажегся красный глазок. Тихо заколебались тросы. Кабина пошла наверх. Жозэ снова подумал о Симони, о человеке в зеленой накидке, который боялся возвращаться домой по темной набережной. <Я живу довольно далеко, набережная Анжу, на острове Сен-Луи>. Перед глазами Жозэ возникла прогуливающаяся по набережной фигура в развевающейся накидке. Потом ее сменило лицо Бари, его тяжелый затылок, круглый большой нос, лысый череп. <Мне почему-то кажется, что основной узел в Париже>. До чего же долго поднималась кабина! Секунды текли с убийственной медлительностью. Что увидит он там, внизу? В памяти всплыла одна фраза. Он машинально повторил ее про себя. И теперь она не выходила у него из головы. <Убийца где-то близко... Убийца где-то близко...> Жозе посмотрел направо, потом налево, вглядываясь в оба конца коридора, и подумал, что так же вот осматривался Симони, ожидая, что кто-то вдруг появится. Неизвестно кто... Вот это и было самым тягостным в сегодняшнем вечере. Беспрерывно возникали все новые вопросы. Загадочное существо. У книги нет автора. Нельзя представить себе, как он выглядит. По телефону слышали его голос, но непонятно было даже, женщина это говорит или мужчина. Никто. Господин Никто. Полная неопределенность. А теперь еще вдобавок эти выстрелы в ночной тишине... Еще какая-то драма, и он ничего не может узнать, потому что кабина никак не поднимется. Гул лифта постепенно замирал. Показалась крыша кабины. Сейчас раздастся щелчок, кабина вздрогнет и остановится. Останется открыть решетчатую дверцу, потом стеклянную, войти в кабину, нажать кнопку <1-й этаж>, спуститься вниз и наконец узнать, что озна... Кабина подняла чье-то тело. Вернее, там, привалившись к стенке, согнувшись, поддерживая левую руку правой, стоял мужчина. -- Д'Аржан! -- воскликнул Жозэ. В лифте действительно стоял д'Аржан. У него был крайне взбудораженный вид, лицо его время от времени искажалось от боли. -- Старина, что с вами? Вы ранены? -- Кажется, не очень серьезно, -- тихо сквозь зубы проговорил д'Аржан. -- Пойдемте! Жозэ увлек д'Аржана в приемную и усадил в кресле. -- О! -- воскликнул д'Аржан, силясь выдавить улыбку. -- Я еще легко отделался. -- В плечо? -- спросил Жозэ. -- Да. -- Вы сможете добраться до моего кабинета? Здесь не очень-то жарко... Жозэ помог ему дойти. На уровне плеча в плаще д'Аржана виднелась выжженная пулей дырочка. С помощью Жозэ д'Аржан снял с себя плащ и пиджак. Рана слегка кровоточила, но, к счастью, оказалась поверхностной. Пуля только коснулась плеча... -- Рана легкая, -- сказал репортер. -- Разорвите рубашку, -- попросил литературный обозреватель. -- Не надо. Дайте мне ваш носовой платок... Я смочу его под краном. Жозэ закатал д'Аржану рукав до самого плеча, обнажил его худую загорелую руку и, свернув платок, промыл рану и наложил повязку. -- Так что же произошло? -- Все очень просто. Видимо, я попался под руку нашему писателю... -- Как это так? -- Должен признаться, что, когда мы с вами расстались, я уже был настороже. Наша редакция и люди, которые здесь работают, бесспорно, интересуют нашего приятеля, я имею в виду того, чье лицо мы мечтаем увидеть. Почему он позвонил Симони и уговаривал его пойти повидаться с вами? Короче говоря, меня тревожило, что вы остаетесь здесь в одиночестве. Я медленно спускался вниз. Когда я выходил из здания, мне показалось, будто кто-то мелькнул справа от меня, в конце улочки. Но это мог быть случайный полуночный прохожий, и я, как обычно, пошел налево к своему дому. Я сделал несколько шагов. Все было спокойно. Проехали две или три машины. Метров через пятьдесят мне почему-то вздумалось обернуться. Я увидел у дверей редакции какую-то фигуру. Но в то же мгновение она растворилась в темноте. И вот тут я дал маху. Я бегом вернулся назад и, видимо, привлек внимание этого... посетителя. Но я подумал о вас, что страшно оставлять вас одного. У входа никого не было, и я вошел в холл. Как вы знаете, там всегда горит свет, только у лифта темновато. Я никого не увидел... Д'Аржан сделал гримасу. -- Не двигайте рукой, -- сказал Жозэ. -- Дня через два все пройдет. А сейчас, конечно, поболит. -- Я пошел к лифту, -- продолжал д'Аржан, -- по-прежнему никого. Но, вероятно, этот субъект решил, что я его вижу или увидел еще раньше. И он выстрелил. Я услышал, как мимо меня просвистела пуля... -- С какой стороны стреляли? -- Слева от лифта. Там есть чуланчик, куда уборщицы складывают свои щетки и тряпки. -- А второй выстрел, ранивший вас? -- Минутку... Мне стало жутковато. Я не трусливее других, но все же... Ведь я стоял перед врагом, и довольно предприимчивым врагом, не имея возможности дать отпор. У меня было два пути отступления: входная дверь и лифт. Я выбрал лифт. Если бы я побежал к выходу, я бы попал на освещенное пространство. Я открыл решетчатую дверцу, потом внутреннюю и тут же обе захлопнул за собой. Я сразу же понял свою глупость. Я просто потерял голову. В лифте я превратился в великолепную мишень, ведь кабина автоматически освещается, как только в нее заходишь... -- И в этот момент я вызвал лифт. Я услышал выстрел... -- Нет, -- прервал его д'Аржан, улыбаясь через силу. -- Вы вызвали лифт после второго выстрела и этим спасли мне жизнь. Ведь второй раз в меня стреляли, когда я уже стоял в кабине. -- Значит, он стрелял снаружи, сквозь стекло? -- спросил Жозэ. -- Совершенно верно. Почти в упор. Пуля задела мне плечо и пробила второе стекло кабины. От боли я присел. Стрелявший, возможно, решил, что я серьезно ранен, и в этот момент благодаря вам лифт стал подниматься... -- Да, словом, вы были на волоске... -- И все же я убежден, что ему был нужен не я. -- А кто же? -- Вы, именно вы! Вы же были один на всем этаже. -- Черт побери! -- проговорил репортер, почесывая затылок. -- Вы во что бы то ни стало хотите нагнать на меня страху. Но я благодарен вам. Вы вернулись ради меня. Одного я не понимаю... Если мне угрожает этот... этот субъект, -- предположим, он и есть Дубуа, -- то почему же он так глупо привлекает к себе мое внимание. Он позвонил Симони и назвал ему мою фамилию. Симони предостерег меня. Потом убийца является ночью в редакцию, чтобы прикончить меня. Хм! Тут что-то не то. -- Можно предположить и другое, -- сказал д'Аржан, -- что этот господин пришел сюда без всяких дурных намерений. Думал, что в редакции никого нет. Я же оказался ненужным свидетелем. Я мог бы впоследствии опознать его, и он решил убрать меня с пути. -- Это, пожалуй, логичнее, -- заметил Жозэ, опустив голову. -- Во всяком случае, вы подоспели вовремя. -- Вы думаете, он выстрелил бы в третий раз? -- Кто знает, все может быть! -- И опять нам не удалось увидеть его лицо, -- сказал Жозэ. -- Он держался в тени. А ведь стрелял с очень близкого расстояния. Д'Аржан задумался. -- Не знаю... Я видел вытянутую в сторону кабины руку, она была в кожаной перчатке. Впрочем, я в этом не убежден. Возможно, это мне показалось. Вы же понимаете, как меня ошарашил этот выстрел. Потом... Понизив голос, д'Аржан продолжал: -- Я испугался, очень испугался! -- А сейчас как вы себя чувствуете? -- спросил репортер. -- Ничего, даже, пожалуй, совсем хорошо. Рана, правда, побаливает, но в общем-то она пустяковая. А я ведь чуть не сыграл в ящик! -- Да, -- задумчиво проговорил Жозэ, -- этот человек с легкостью пускает в ход револьвер, но, видимо, ему далеко до снайпера. Он стреляет много и плохо... Три выстрела в Муассаке, два сегодня, -- он рассмеялся и покачал головой. -- Все-таки мне кажется, что это один и тот же преступник. Мы ничего о нем не знаем. Ничего. Надо ждать. Который теперь час? Уже три. Меньше чем через два часа приедет шофер и отвезет меня в Бурже. Д'Аржан встал и принялся неловко натягивать на себя пиджак. -- Неприятная история, -- сказал Жозэ, помогая ему. -- Надо было бы наложить вам настоящую повязку, но здесь нет ничего подходящего. -- У меня дома найдется все, что нужно, и я могу действовать правой рукой, -- успокоил его д'Аржан. -- Это же царапина. -- Проводить вас? -- Не стоит. Думаю, что наш друг, этот писатель-гангстер, уже удрал. -- Да, кстати, а где был ночной сторож? Он ничего не слышал? -- Нет, -- ответил д'Аржан. -- Внизу его не было. Я знаю, он частенько отправляется с типографскими рабочими выпить стаканчик вина в соседний кабачок. Возможно, наш посетитель знал об этом. -- Да, судя по всему, этот господин осведомлен неплохо, -- заметил Жозэ. Он достал свой портсигар и не спеша открыл его. -- Очень хорошо, что сторож ничего не знает. Лишние разговоры могут только повредить. Я и вам советую не распространяться насчет этого ночного происшествия. Что-нибудь придумайте. Скажите, что у вас ревматизм и вам трудно двигать рукой. Вот и все. Еще раз прошу, следите за событиями. А я надеюсь, что тоже добуду в Муассаке какие- нибудь интересные сведения. Кстати, я забыл вам сказать, что наш шеф родом из Муассака. Вы это знали? -- Нет, не знал, -- удивленно ответил д'Аржан. -- Правда, он с детства живет в Париже, но в Муассаке у него домик, который перешел к нему по наследству, где живет его древняя тетка. Он иногда навещает ее и даже попросил меня зайти к ней передать от него привет. -- Что вы собираетесь сейчас делать? -- спросил д'Аржан. -- Вы останетесь здесь? -- Конечно. -- Но это опасно. Жозэ покачал головой и медленно проговорил: -- Мне кажется, что никакой опасности нет! Взглянув на удивленное лицо товарища, Жозэ добавил: -- Я лично убежден, что во всех поступках этого убийцы много театрального. Он незаурядный преступник. Во всяком случае, так он сам считает. Что, по-вашему, означает телефонный звонок Симони и разговор обо мне? Убийца слышал, что я -- специалист по запутанным уголовным делам. И вот он соблазняет меня, как бы бросает мне вызов, наслаждается этим, усложняя игру. Если б он сейчас меня прикончил, игра потеряла бы всякий смысл. Кроме того, мне кажется, этот человек чувствует себя очень уверенно. -- Ну, а зачем он стрелял в меня? -- Хм... Очередная инсценировка, я думаю. Вы говорили, что преступник не отличается ловкостью? А, может, наоборот, он слишком ловкий и умышленно только поцарапал вас? Вообще я считаю, что пока ему нечего опасаться меня. Я ничего не могу предпринять против него. Ведь я ничего не знаю или знаю слишком мало и понятия не имею, кто он. Если он захочет повидаться со мной, я его приму без всякого страха. Но можете быть спокойны, после этой кутерьмы, которую он тут устроил, он не придет. Кстати, в редакции еще есть народ, отсюда недалеко до ротационного, да и вахтер, должно быть, вернулся. Прощайте, старина, не забудьте промыть рану. Да, подождите! Как только доберетесь до дому, позвоните мне. В отделе информации есть прямой телефон, я буду там. Репортер проводил д'Аржана до лифта и тщательно осмотрел следы пуль на стеклах кабины. Картина была совершенно ясна. В тот момент, когда д'Аржан вошел в лифт, в него выстрелили почти в упор. В переднем стекле пуля оставила звездообразное отверстие. Пробив стекло, она задела плечо д'Аржана и вышла через заднее стекло кабины. Жозэ спустился на первый этаж. Он открыл стеклянную и решетчатую дверцы с задней стороны кабины и принялся рыскать вдоль стены. -- Что вы ищете? -- спросил д'Аржан. -- Пулю, что я еще могу искать! -- тихо проговорил Жозэ. Он зажег карманный фонарик и стал шарить по щелям. -- Не ушла же она в подвал! Вдруг Жозэ радостно вскрикнул. -- Нашли? -- спросил д'Аржан. -- Она врезалась в стол. -- Жозэ раскрыл ладонь, перекатывая маленький сплющенный кусочек свинца. -- Семь шестьдесят пять... Он сунул пулю в карман и добавил: -- Мы еще с вами потолкуем обо всем этом... Так. Ну, как вы себя чувствуете, старина? Дойдете один? -- Разумеется. До свидания и счастливого пути. Возвращайтесь поскорее. -- Если не случится ничего непредвиденного, я буду здесь очень скоро. Лечитесь и не забудьте сразу же позвонить из дому. -- Обязательно. Жозэ нажал кнопку лифта. Он заметил, что вахтер дремал в своей каморке. Наверху было тихо и спокойно. Жозэ медленным шагом прошел по коридору. В отделе общей информации вокруг столов на полу валялись бумажки. Корзинки были переполнены. Среди общего хаоса маленький столик Рози Соваж выделялся чистотой и порядком. Жозэ подошел к столику. Слева -- телефон, справа -- табель-календарь, чернильница, пепельница, тарелочка со скрепками. Все было прибрано, симметрично расставлено. Ни одной забытой бумаги. Ящики заперты. Картотека упорядочена. Репортер облокотился на стол и задумался. Спать ему не хотелось, да он и не чувствовал усталости, хотя недосыпал много ночей подряд, а сегодня даже не прилег. Рози называла его <человеком-которому-никогда- не-хочется-спать>. Этим он славился среди своих товарищей. А на самом-то деле в свободное время он любил поспать. Но если что-то занимало его ум, он долго сохранял удивительную свежесть. До чего ж все-таки загадочная история! Честно говоря, название хорошее: <Молчание Гарпократа>. Гарпократ -- бог с пальцем у рта. Молчание! Вот именно, молчание. У этого писателя нет лица, нет никаких примет, нет адреса, а фамилия Дубуа явно вымышлена -- распространенная фамилия, которую, не дав себе особого труда, он превратил в редкую, заменив <ю> на <у>. Два револьверных выстрела, сделанных в темноте бесплотным существом, привидением. Мужчиной? Женщиной? Даже это неизвестно. И голос у него бесполый. Скорее всего -- нарочно искаженный... Рука в кожаной перчатке, говорил д'Аржан. Но, может, у литературного обозревателя просто разыгралось воображение. Размышления Жозэ Робена прервал телефонный звонок. <Д'Аржан>, -- подумал он. -- Алло, алло! -- Это вы, Робен? -- Да, я. Ну как, дошли благополучно? -- Прекрасно. Только что наложил повязку. -- Очень больно? -- Нет, не очень. -- Ну и хорошо. Спокойной ночи. -- К сожалению, не могу пожелать вам того же. -- Не волнуйтесь. У меня полный порядок, и я скоро пролечу над вашей головой. -- Желаю удачи. -- До свидания... Получите первый репортаж к двенадцати дня. -- Идет! Репортер повесил трубку. Он пожал плечами. Такая уж у него профессия. Порядочные люди спят себе в своих постелях, а такие, как он, в самое неподходящее время носятся по дорогам, на ходу едят, торопливо разговаривают по телефону, лихорадочно листают железнодорожные справочники, судорожно роются в своих блокнотах и спешат передать материал -- скорее, как можно скорее, чтобы линотиписты склонились к клавишам, чтобы с грохотом завертелись ротационные машины и начали выплевывать пачки свеженьких газет. Такова уж профессия! Жозэ взглянул на часы. Хотя стрелка здорово продвинулась вперед, ждать оставалось порядочно. Пожалуй, можно выпить кофе в соседнем баре. Жозэ встал. В этот момент снова зазвонил телефон. Городской. Впрочем, в такой поздний час на коммутаторе уже никого не было. Жозэ снял трубку. Первой мыслью было, что это опять д'Аржан. Наверное, забыл сообщить какую-нибудь подробность. -- Алло, алло... Это вы, д'Аржан? Никакого ответа. Но Жозэ чувствовал, что там, на другом конце провода, кто-то есть, по гулкой тишине понимал, что его номер соединен с другим. -- Алло, алло, это вы, д'Аржан? В ответ раздался смех, очень странный смех, то пронзительный и визгливый, то раскатистый с необычными переливами. Насмешливый, издевательский, он не замолкал. Жозэ нервно потряс трубку. -- Алло, алло... Кто вы? Чего вы хотите? Но странное существо на другом конце провода продолжало хохотать. Краска бросилась в лицо Жозэ. Он понял, что кто-то просто глумится над ним и позвонил специально, чтобы заставить его послушать этот смех. Этот же <кто-то>, видимо, разговаривал с Симони. Тот же не поддающийся определению бесполый голос! Жозэ хотел было в раздражении бросить трубку, но передумал и продолжал прижимать ее к уху. Иронический хохот с вызывающими переливами не прекращался. Еще несколько раскатов, несколько басистых нот -- и трубку повесили. Жозэ Робен снова остался один на один с тишиной. Мосье Никто таинственно кружил вокруг него. 6. ГОСТИНИЦА <РОЗОВАЯ ГРОЗДЬ> ...было бы вовсе недурно, если б каждый путешественник гонялся не столько за абсолютной верностью (которой достичь он почти всегда не в силах), сколько за искренностью... Ф. Достоевский В то утро часов в восемь маленький двухместный самолетик <Север-1000> приземлился на аэродроме Монтобана. Вскоре после этого по дороге на Муассак стрелой мчалось такси. Поля и виноградники покрывал густой туман. На листьях платанов, растущих вдоль шоссе, лежали мелкие капли росы. Фермы с коричневыми черепичными крышами зябко кутались в серые лохмотья тумана. Время от времени шеренги тополей и ив прорезали непроглядную мглу, возвышаясь словно привидения и то появляясь, то исчезая, в зависимости от направления ветра. Машина бесшумно катила по блестящему гудрону. Оставив позади реку Тарн, она въехала в Муассак, в район Сент-Бланш. Этот район сильно пострадал во время недавнего наводнения. Большинство домов было восстановлено, но попадались и такие, что сохранили еще следы этого стихийного бедствия. Все, казалось, было погружено в сон. Такие провинциальные городки вообще в ранний утренний час очень тихи, а в то утро туман еще более усиливал ощущение непреодолимого сна, которое исходило от низких домов и пустынных улиц. У порогов лавчонок шушукались домашние хозяйки, потом внезапно расходились в разные стороны и сразу же растворялись в тумане. Запоздавшие школьники бежали вдоль домов, разрисованных темными фестонами потеков. Такси въехало на улицу генерала Гра и остановилось у мрачного, безмолвного здания суда. Было холодно. От грязных тротуаров и мокрых стен поднимался пар. Видимо, накануне ночью шел дождь. Темное небо нависло над крышами. Сквозь завесу тумана мерцали огни -- в нескольких окнах еще горело электричество. Небольшого роста молодой блондин со светлыми глазами, в застегнутом доверху сером плаще, вышел из такси и направился к площади Реколле. В руке у него был чемоданчик. В маленьком бистро, неподалеку от рынка, Жозэ Робен выпил у стопки стакан кофе и спросил дорогу. У кабатчика был заспанный вид. В витрине соседней кондитерской репортер увидел довольно аппетитные коржики. Он зашел туда, съел три коржика и поболтал с хозяйкой. Но она оказалась не очень разговорчивой. Когда репортер вышел, вдруг поднялся сильный ветер. Жозэ укрылся в здании рынка -- большом и пустынном, по которому разгуливали предательские сквозняки. Он с тоской вспомнил о кондитерской: там было тепло и вкусно пахло. Полил дождь. Неподалеку от Робена остановились две кумушки. Он незаметно приблизился к ним и закурил. -- ...ужасно, -- говорила одна. -- ...знал, что у него золото, -- шмыгая носом, прошептала вторая. -- Надо купить газету... -- ...всегда был какой-то странный. Последнее время совсем не выходил из дома. Его и не видели почти. -- И вообще непонятно, на что он жил. Разве что летом, туристы. Да и то... -- ...говорят, в доме страшная грязь... -- Какой-то чудак! -- Все-таки ужасно. -- Теперь только о таком и слышишь. Газеты расписывают всякие преступления, грабежи да кражи. -- Да. Знаете, я даже как-то не верила во все это. Считала -- не может быть столько ужаса, наверное, эти газетчики придумывают. А вот видите, оказывается, ничего подобного, все правда. Мы сами убедились. -- Конечно, соблазнительно! Старик с деньжатами. Да и не стерегся. Для грабителей лакомый кусочек! -- Ну зато я для них не лакомый кусочек! * * * Ливень утих, и кумушки ушли. Жозэ осмотрелся. Слева от него пролегала улица Сент-Катрин, она вела к вокзалу. Прямо -- длинная улица вела к церкви Сен-Пьер и к знаменитому старинному монастырю. Где-то в том же направлении и находилась нужная Робену улица Кабретт. Еще дальше должна была проходить железнодорожная линия Тулуза -- Бордо. В той стороне, на фоне грязного неба, вырисовывались смутные очертания какого-то холма. Репортер пошел в сторону монастыря. Среди тумана показался прославленный портал со стрельчатыми сводами, окаймленными каменными кружевами. Не доходя метров сто до церкви, Жозэ в нерешительности остановился, затем направился к обшарпанному двухэтажному зданию. У входа на тротуаре стояли три кадки с бересклетом. Под окнами второго этажа висела потрескавшаяся деревянная вывеска: <ГОСТИНИЦА-КАФЕ ``РОЗОВАЯ ГРОЗДЬ''>. Буквы напоминали готический шрифт. По обе стороны названия -- две аляповатые виноградные грозди, нарисованные черной краской. Трудно было догадаться, что общего у этой дыры с виноградной гроздью. Серый фасад гостиницы во многих местах облупился, двери и оконные рамы требовали окраски. Репортер открыл дверь. В кафе было чисто. На полу, который только что побрызгали, в углу лежала куча сырых опилок. Но стены были покрыты густым слоем грязи и копоти, а висевшие на стенах рекламы были десятилетней, а т