-- Правильно, -- улыбнувшись, похвалил я, заметив, что мальчики надевают голубые нейлоновые рюкзаки. -- Итак, в Беркширский лес! Мальчики ответили утвердительно, и мы ступили в гущу леса: со всех сторон нас обступили стволы ольхи, орешника, берез, дубов, сосен, елей, лавровых деревьев; мы прокладывали путь по высохшей траве, пробираясь сквозь колючки ежевики и маленькие, до колена, голые стволы деревьев будущего поколения леса. Никто никогда здесь ничего не расчищал и не пересаживал; это был поросший кустарником дикий лес, именно такой, в первозданном виде и созданный природой, нужен был мальчикам для наших экспериментов. Я вселил в них уверенность и предложил прокладывать путь, сам же направлял их в сторону солнца, предложив обходить преграды и нагромождения деревьев и веток; по дороге я знакомил их с названиями деревьев, пытаясь сделать нашу прогулку увлекательной и познавательной. -- Мы не будем снова есть кору, не так ли? -- спросил Кокос, говоря "ух! " какой-то березе. -- Не сегодня. Перед нами орешник. Вокруг него еще могли сохраниться орехи. Они нашли два. Белки побывали здесь первыми. Мы прошли примерно милю, и мальчики заметно притомились. Собственно, я и сам не намеревался идти дальше, потому что в соответствии с картой, лежавшей у меня в кармане, мы подошли как раз к центру западной оконечности Квиллерсэджских угодий. Здесь нам нужно осторожно подняться на холм и так же осторожно спуститься, потому что, если верить контурным линиям на моей карте, дальше шел очень обрывистый спуск, который по возвращении преодолеть будет сложно. Гарет остановился на не заросшем клочке земли и с надеждой в голосе упомянул о еде. -- Разумеется, -- сказал я. -- Если хотите, можем соорудить несколько вполне пригодных для сидения мест из сухкх веток, иначе мы промокнем на сырой земле. Шалаш нам сегоднч не понадобится. Они насобирали веток и уложили их плотным ровным слоем. Сверху набросали лапника. Затем опустошили рюкаакм и расстелили голубой нейлон поверх разбросанных по земле ветвей. Мы все довольно удобно уселись и съели тот запас, который я специально приготовил для этого случая. -- Копченая форель! -- воскликнул Гарет. -- Это вам не какие-нибудь корнеплоды. -- Пойманную форель всегда можно закоптить, -- сказал я. -- Самый простой способ добыть форель -- это с помощью трезубца, только не говори об этом рыболовам. -- А как вы ее коптите? -- Разжигаю костер так, чтобы осталось большое количество раскаленных угольев. Покрываю их тонким слоем молодых зеленых листьез -- они медленно горят, выделяя дым. Затем делаю решетчатую рамку, кладу рыбу на рамку, а рамку на уголья. Рыбу также можно подвесить над дымом. Хорошо и сверху положить листья, чтобы дым задерживался и рыба лучшэ коптилась сверху. Наиболее предпочтительны листья дуба или бука. Но помните, рыба в определенной мере пропитывается запахом дыма, поэтому не пользуйтесь листьями, запах которых вам неприятен. Также ни в коем случае не используйте остролист и листья тиса -- они ядовиты. Практически закоптить можно все, что угодно. Кусочки мяса или курицы. -- Копченый лосось! -- воскликнул Кокос. -- А почему бы и нет? -- Прежде поймай этого лосося, -- сухо сказал Гарет. Гарет захватил с собой фотоаппарат и снимал все, что только было возможно, -- наше ложе, еду, нас самих. -- Когда я буду такой же пожилой, как отец, эти фотографии напомнят мне о наших вылазках, -- пояснил Гарет. -- В свое время отец мечтал иметь фотоаппарат, особенно когда они с дедом путешествовали по свету. -- Неужели? -- спросил я. Он кивнул. -- Отец сам сказал об этом, когда подарил мне камеру. Мы съели форель с пресным хлебом и с прекрасным аппетитом. Трапезу завершило ассорти из сушеных фруктов, жареных каштанов и миндаля. Мальчики заявили, что это настоящий пир по сравнению с прошлым разом, и моментально управились с шоколадом. -- Анжелу Брике л убили примерно в таком же месте? -- неожиданно спросил Гарет. -- Ну... Думаю, да. Только где-то примерно в пяти милях отсюда, -- ответил я. -- Это было летом, -- продолжал Гарет. -- Тепло. Листочки на деревьях. Гм-м... какое у него воображение, подумал я. -- Она хотела меня поцеловать. -- Гарет передернул плечами. Мы с Кокосом как по команде с изумлением уставились на него. -- Не такой уж я уродливый, -- уязвленно заявил Гарет. -- Ты вовсе не уродливый, -- вежливо уверил я его, -- но ты еще молод. -- Она сказала, что я вырасту. -- Он выглядел смущенным, Кокос тоже. -- Когда она это сказала? -- поинтересовался я. -- Во время пасхальных каникул в прошлом году. Она всегда вертелась на конюшенном дворе. Постоянно высматривала меня. Я сказал об этом стцу, но он никак не отреагировал. Как раз в то время проводились скачки Гранд нэшнл, и, кроме как о Заводном Волчке, он ни о ком и ни о чем не думал. -- Он сглотнул. -- Потом она уехала, и я вздохнул с истинным облегчением. Когда она крутилась на дворе, я старался там не показываться. Он тревожно посмотрел на меня и добавил: -- Наверное, грешно радоваться чьей-либо смерти? -- Ты испытываешь именно радость? Он задумался над моими словами. -- Облегчение, -- наконец произнес он. -- Я ее боялся. -- Он выглядел пристыженным. -- Тем не менее я часто вспоминал о ней. Ничего не мог с собой поделать. -- На тебя еще будет заглядываться куча девчонок, -- сказал я. -- В следующий раз не стоит испытывать чувство вины. Проще сказать, чем сделать, сам себе возразил я. Чувство стыда и вины мучают невинную душу больше, чем любое коварство. Казалось, Гарет освободился от терзавших его мыслей, высказав их вслух: они с Кокосом начали прыгать, бегать вокруг, бросать друг в друга пригоршнями мха, раскачиваться на ветвях деревьев, давая выход своей энергии, сопровождая все это дикими криками. Видимо, и я был таким, но только я этого не помню. -- Правильно, -- сказал я после того, как они забрались, тяжело дыша, на наше ложе из веток. Я же собрал в пакет все обертки и другой мусор, оставшийся после нашего завтрака (прекрасный набор для разжигания костра), и закопал его. -- Каким путем нам пробираться к "лендроверу"? -- Тем, -- мгновенно ответил Гарет, указывая на восток. -- Нет, тем, -- возразил Кокос, тыча пальцем в западном направлении. -- Покажите направление на север, -- потребовал я. Оба опять поторопились и указали неверное направление, правда, потом вычислили его более или менее правильно по расположению солнца. Пришлось показать им, как можно пользоваться часами вместо компаса. Гарет вспомнил, что чему-то подобному их учили в школе. -- Что-то связанное с рукой, поднятой в направлении к солнцу, -- предположил он. Я кивнул. -- Необходимо сориентировать часовую стрелку на солнце, тогда на полпути между рукой и двенадцатью часами окажется линия север-юг. -- Только не в Австралии, -- сказал Гарет. -- Но мы же не в Австралии, -- возразил Кокос. Он посмотрел на часы и оглянулся вокруг. -- Север там, -- сказал он, протягивая руку в правильном направлении. -- Но с какой стороны мы оставили "лендровер"? -- Если вы пойдете на север, то выйдете на дорогу, -- сказал я улыбнувшись. -- Что вы имеете в виду под "вы"? -- настойчиво спросил Гарет. -- Вы же пойдете вместе с нами. Вы должны нас вывести отсюда. -- Мне показалось, -- ответил я, -- что ванм было бы интереснее самим найти обратную дорогу. А на случай, я не дал возможности Гарету перебить меня, -- если вы заблудитесь и зайдет солнце, я дам вам светящейся краски, которой вы будете наносить метки на деревьях. В этом случае вы всегда сможете вернуться назад. -- Стремно, -- Гарета заинтересовала моя идея. -- Что? -- Кокос явно не расслышал моего предложения. Гарет объяснил ему систему возвращения к исходному месту с помощью светящихся меток. -- Я буду следовать за вами, -- сказал я, -- но меня вы не будете видеть. Если вы собьетесь с направления, то я помогу вам. Во всем остальном дело выживания в ваших руках. -- Превосходно, -- радостно заключил Гарет. Расстегнув молнию на моем поясном наборе, я достал оттуда маленький пузырек с краской и засохшую кисточку. -- Не забывайте наносить метки так, чтобы их было видно и с той и с другой стороны; последнюю метку держите все время в поле своего зрения. -- О'кей. -- Если вам удастся добраться до дороги, дождитесь меня. -- Разумеется. -- Возьмите свисток. -- Я сунул руку в карман. -- В случае чего, свистите в него, и я тут же найду вас. -- Какая-то паршивая миля. -- Гарет, похоже, обиделся. -- Что прикажешь говорить твоему отцу, если вы заблудитесь? Никаких возражений от него я больше не услышал. Он явно понял мой замысел, захватил с собой все, что было необходимо, и мальчики ушли. -- Следует придерживаться того пути, которым мы пришли сюда, -- сказал Кокос. -- Запросто, -- согласился Гарет. Я заметил, что направление они выбрали не совсем правильное, хотя и пометили краской близлежащее дерево. Может быть, им и удалось бы выйти на нашу утреннюю тропинку, если бы они начали свое продвижение от дороги, но найти обратный путь даже для меня представляло трудную задачу. Поломанные ветви и примятая трава никак не указывали на то, что мы шли туда, а не сюда. Они сверили часы и пошли в северном направлении, постоянно оглядываясь и делая метки на деревьях. Удаляясь, они подали мне знак, в ответ я махнул им рукой, и их куртки еще некоторое время мелькали перед моими глазами в тени деревьев. Потом, когда они уже скрылись из виду, я неторопливо пошел по их меткам. Я мог легко нагнать мальчиков, но как только их спины появлялись перед моим взором, я тут же приседал, отдавая себе отчет в том, что, если они оглянутся, оливковое полупальто Тремьена, в которое я был одет, сделает меня неразличимым на фоне зелени. Помимо карты, со мной был мой верный компас, по которому я все время сверял наше местоположение. Ребята забрали несколько к северо-востоку, но я посчитал, что пока мне еще рано вмешиваться. Я не упускал их из виду. Они о чем-то громко болтали, чтобы поддержать уверенность в собственных силах; в этом не было ничего удивительного -- мне и самому приходилось испытывать нечто подобное, когда я один на один оставался с матерью-природой. На закате дня любой взрослый мужчина почувствовал бы себя неуверенно. Что же говорить о мальчиках. В пятнадцатилетнем возрасте и я бы в таком диком лесу начал нервничать. Однако в этот день, идя по их следам, я ощущал покой и умиротворение, как будто был у себя дома. Первозданную тишину нарушало только редкое щебетание птиц и неожиданные восклицания мальчиков. Лес жил ожиданием весны, ее дыхание ощущалось в набухших почках и талых ручьях. Чувствовалось, что зима уходит: в воздухе ощущались запахи перегноя, прелой травы и соломы, и только веточки хвои добавляли свой неповторимый аромат. Смола сосен напомнила мне о том, как с ее помощью я когда-то разжигал костер. Эту несчастную милю мы шли довольно долго, но наконец с шоссе стали доноситься гудки машин. Последние метры до опушки Гарет и Кокос сопровождали восторженными криками, точно так же, как и неделю назад во время нашей первой вылазки. Прибавив ходу, я неожиданно возник перед ними, к великому удивлению Гарета. -- Откуда вы взялись? -- Вы забыли о своих метках. -- Краска почти кончилась. -- Гарет протянул мне склянку темного стекла, перевернул ее, и на шоссе вылилось довольно большое пятно краски. -- Извините, я думал, там ничего не осталось. -- Не имеет значения. -- Я взял пузырек, завинтил его и вместе с кисточкой уложил в пластиковый пакет, который спрятал в подсумок. -- А еще такой краски можно достать? -- спросил Кокос. -- Конечно. Без проблем. Собираемся домой? Мальчики, возбужденные своими успехами, не переставали бегать и прыгать вплоть до того момента, пока за следующим поворотом мы не увидели наш "лендровер". Домой наша троица вернулась в прекрасном расположении духа. -- Потрясающе! -- доложил отцу Гарет, после того как мы, забросив Кокоса домой, вернулись в Шеллертон. -- Фантастически! Тремьену, Мэкки и Перкину вне зависимости от их желания пришлось выслушать подробнейший отчет о нашем путешествии, естественно, без упоминания откровений относительно Анжелы Брикел. -- Это настоящая дикая местность, -- закончил свое повествование Гарет. -- Там абсолютная тишина. Я сделал кучу фотографий. Он осекся и неожиданно нахмурился. -- Одну минуту. Гарет выбежал из комнаты и вернулся со своим голубым рюкзаком. -- Здесь нет камеры, -- озадаченно сказал он, выворачивая рюкзак наизнанку. -- Той, которую я подарил тебе на Рождество? -- не совсем довольным тоном спросил Тремьен. -- Может быть, ее захватил Кокос? -- апатично спросил Перкин. -- Спасибо! -- Гарет схватил телефонную трубку и начал названивать другу в надежде, что эта проблема сейчас разрешится. -- Он говорит, что после нашего обеда он ее вообще не видел, -- с ужасом в голосе доложил Гарет. -- Нам немедленно следует возвратиться. -- Нет, ни в коем случае, -- голосом, не терпящим возражений, сказал Тремьен. -- Путь туда не близкий, а уже начинает темнеть. -- Но мы пометили дорогу светящейся в темноте краской, -- начал умолять отца Гарет, -- ив этом все дело. Ее видно в темноте. -- Нет, -- отрезал Тремьен. Гарет повернулся в мою сторону: -- Мы не можем вернуться назад? Я покачал головой: -- Твой папа абсолютно прав. В этих лесах ночью очень легко заблудиться, вне зависимости, есть там светящиеся метки или нет. Стоит пропустить одну из них, и придется "загорать" там до утра. -- Вы же сам не заблудитесь. -- Могу заблудиться, -- сказал я. -- Мы останемся дома. -- Может быть, ты обронил ее по дороге домой? -- сочувственно спросила Мэкки. -- Нет... -- Гарет задумался. -- Я наверняка оставил ее там, где мы обедали. Я подвесил камеру на сук, чтобы она не промокла. А потом забыл о ней. Он был так расстроен, что я не выдержал: -- Завтра днем я схожу за ней. Отчаянность сменилась надеждой. -- Правда? О, это грандиозно! -- И вы сможете разглядеть на ветке крошечный фотоаппарат среди всей этой простирающейся на многие мили дичи? -- с сомнением в голосе спросил Тремьен. -- Конечно, он сможет, -- уверил отца Гарет. -- Я же говорил, что мы оставили след. И к тому же... -- он на секунду задумался. -- Не правда ли, нам повезло, что я пролил на дороге краску? Теперь сразу будет видно, откуда мы вышли из леса, ведь увидев дорогу, мы перестали метить деревья. -- Объясни, пожалуйста, -- попросила Мэкки. Гарет объяснил. -- Вы действительно сможете найти дорогу? -- обратилась ко мне Мэкки, покачивая головой. -- Смогу, если кто-нибудь не смажет к тому времени покрышками это светящееся пятно на дороге. -- О нет, -- забеспокоился Гарет. -- Уймись, -- сказал я. -- Если она там еще висит, то я ее найду. -- Конечно, висит. Уверен. Я точно ее там повесил. -- Тогда все в порядке, -- заключил Тремьен. -- Давайте поговорим о чем-нибудь другом. -- О кормежке? -- с надеждой отозвался Гарет. -- О пицце? ГЛАВА 16 Рано- утром в понедельник я вновь очутился в седле Дрифтера. -- Послезавтра ему выступать на скачках в Вустере, -- говорил мне Тремьен, когда мы в семь утра вышли из дому и направились на конюшенный двор. -- Сегодня последняя тренировка перед заездом, поэтому постарайтесь не упасть. Ветеринар пробудет здесь все утро -- необходимо брать анализы крови. Перед последней тренировкой ветеринар брал анализ крови у всех лошадей, заявленных к заездам. Результаты детального анализа говорили о многом: от повышенного лимфоцитоза до неправильного обмена веществ, ведущего к травмам мускулов. Если по результатам анализов было слишком много противопоказаний, то ветеринар предостерегал Тремьена. Тремьен пояснил, что такая процедура оберегает владельцев от излишних расходов на перевозку лошадей в фургонах к месту скачек и на оплату труда жокеев, не говоря уже о бесполезных волнениях и разочарованиях. -- А сами вы поедете в Вустер? -- спросил я. -- Не исключено. Впрочем, может быть, пошлю Мэкки. А что? -- Э-э... Мне бы хотелось посмотреть заезд Дрифтера. Он повернулся ко мне, как бы не понимая моей заинтересованности; осмыслив наконец мою просьбу, Тремьен сказал, что я, если того желаю, естественно, могу ехать. -- Благодарю. -- Во время второй смены можете потренировать Бахромчатого. -- Благодарю второй раз. -- Благодарю также вас за то, что вы помогли Гарету так прекрасно провести вчерашний день. -- Мне самому было приятно. Мы зашли на конюшенный двор и наблюдали за обычными приготовлениями. -- То была хорошая камера, -- с сожалением буркнул Тремьен. -- Глупенький он еще. -- Я найду се. -- По этим меткам? -- В голосе Тремьена звучало сомнение. -- Не исключено. Кроме того, у меня вчера о собой была карта и компас. Я вполне хорошо представляю себе наш путь. Покачав головой, он улыбнулся: -- Из всех нас вы наиболее компетентны в подобного рода делах. Или, как сказала Фиона, вы находите выход из любого бедственного положения, -- Это не всегда возможно. -- Пустите Дрифтера хорошим галопом. Мы поднялись на холм, и в седле ко мне пришли какие-то новые ощущения -- здесь я дома, здесь мне легко и спокойно. Непривычное дело и связанные с этим трудности напомнили мне то вромя, когда я учился летать на вертолете. Скаковые лошади, вертолеты: и в том, и в другом случае требуется пара рук, способных управлять ими и реагировать на малейшие нюансы их настроения и поведения. Дрифтер прошел дистанцию уверенным быстрым галопом, и Тремьеп заметил, что, если кровь не подкачает, у него есть все шансы на победу в Вустере. Когда я, отдав лошадь на попечение конюха, вернулся домой, чтобы позавтракать, то застал на кухне Тремьена, Мзкки и Сэма Ягера, которые за столом обсуждали результаты скачек в Ноттингеме -- заявленная Тремьеком лошадь захромала, вторую лошадь, на которой должен был скакать Сэм, сняли с забега в связи со смертью жены владельца. -- Ничего иного не остается, как заболеть. Не может же эта полоса неудач тянуться вечно. Итак, я простужаюсь. Буду обустраивать свою плавучую резиденцию. Он куда-то позвонил и хриплым голосом принес свои извинения, на другом конце провода-ему выразили искреннее сочувствие, и он положил трубку. -- На подходе. -- Слышал, что вчера по всему Беркширу вы вместе с Гаретом и Кокосом играли в ковбоев и индейцев. -- Новости имеют свойство распространяться, -- заметил я рассудительным тоном. -- Это я рассказала ему, -- улыбнулась Мэкки. -- Вам это не нравится? Я покачал головой и спросил ее о самочувствии. Из-за приступов тошноты она прекратила участвовать в утренних проездках, Тремьен же постоянно твердил ей о том, что необходимо больше отдыхать. -- И слава богу, что меня подташнивает, -- добавила она, отвечая на мой немой вопрос. -- Полежи, моя дорогая девочка, -- сказал Тремьен. -- Вы все делаете из этого слишком большую проблему. -- Дун весь субботний день проболтался у меня на эллинге, -- обратился ко мне Сэм. -- Я думал, что у него выходной. -- Кажется, он получил от вас какое-то сообщение. -- Гм... Я действительно передал ему кое-какую информацию. -- О чем? -- спросил Тремьен. -- Мне это неизвестно, -- поторопился с ответом Сэм. -- Дун позвонил мне вчера и сказал, что заберет с эллинга под расписку какие-то вещи. -- Какие именно? -- спросил Тремьен. -- Он не соизволил сказать. Сэм взглянул на меня и спросил: -- Л вы знаете, что это может быть? Мне показалось, что именно вы навели его на них. Он говорил довольно-таки возбужденно. -- Какое сообщение? -- обратилась ко мне Мэкки. -- У-у... -- промычал я. -- Я спросил его, почему половые доски не всплыли. На лицах Тремьена и Мэкки появилось озадаченное выражение, Сэм сразу же все понял и выглядел так, будто его ударило молнией. -- Проклятье! Как вы до этого додумались? -- Не знаю, -- ответил я. -- Как-то пришло само собой. -- Объясните, пожалуйста, -- попросила Мэкки. Я пересказал ей все то, о чем говорил с Эрикой на том банкете, и добавил, что никакой ясности в раскрытие преступления эта моя творческая находка не внесет. -- Обязательно внесет, -- запротестовала Мэкки. Сэм вновь задумчиво посмотрел на меня и сказал: -- Если бы вы тогда не предупредили меня, то я бы поднял решетку и весь этот мерзкий хлам давно унесло бы в реку. Самое мудрое решение всей этой чертовщины. -- Фиона уверена, что Джон раньше Дуна разгадает тайну этой ловушки, подстроенной для Гарри, -- заявила Мэкки. Я покачал головой. -- Я не знаю, кто это сделал. Просто пытаюсь разобраться. -- Время покажет, -- доверительным тоном изрек Тремьен, взглянув на часы. -- Однако время. Проездка второй смены. Он встал и начал давать распоряжения: -- Сэм. Я хочу провести испытания: Бахромчатый против этого новичка, Пустынника. Ты -- на Пустыннике, Джон -- на Бахромчатом. -- Идет, -- легко согласился Сэм. -- Джон, -- Тремьен повернулся ко мне, -- не старайтесь во что бы то ни стало опередить Сэма. Это не скачки. Просто эксперимент. Я хочу, чтобы вы определили наиболее оптимальную скорость. Развейте максимальную скорость, но, если почувствуете, что лошадь выдыхается, немедленно осаживайте. -- Понял. -- Мэкки, а ты поболтай с Ди-Ди или займись чем-нибудь по дому. Я не беру тебя с собой, потому что не хочу, чтобы тебя стошнило в "лендровере". -- О, Тремьен, этого не случится. -- Не будем рисковать, -- отрезал Тремьен. -- Не хочу, чтобы ты тряслась на этих колдобинах. -- Но ведь я еще не инвалид, -- протестующе заметила Мэкки. С тем же успехом она могла спорить с гранитной скалой. Оставив Мэкки дома, мы забрались в автомобиль и покатили к тренировочному полю. В машине Сэм шепнул мне: -- В подобного рода экспериментах почти всегда участвовал Нолан. Он придет в бешенство. -- Премного благодарю за информацию. -- Я предупредил- Нолана, что до тех пор, пока он не остынет, я не допущу его к седлу, -- категорическим тоном заявил Тремьен. Брови Сэма, как у комика в цирке, поползли вверх: -- Вы хотите, чтобы он пристрелил Джона? Нолан умеет обращаться с оружием. -- Не болтай глупостей, -- выдавил из себя Тремьен, пыруливая на тренировочное поле и аккуратно объезжая мощные корневища деревьев. -- Займи свои мозги Пустынником. Он принадлежит новому владельцу. Мне необходимо будет знать твое исчерпывающее мнение. Он не в самой лучшей форме; впрочем, его предыдущий тренер тоже не из самых талантливых. Я должен знать, с чем мы имеем дело. -- Разумеется, -- согласился Сэм. -- Постарайся продержаться рядом с Бахромчатым как можно дольше. Сэм кивнул. Конюхи подвели лошадей, к мы заняли свои места на старте. Как только на вершине холма появился Тремьен, мы пустили лошадей ускоренным галопом. Так быстро я еще никогда не скакал. Бахромчатый несся с какой-то бешеной энергией, я с большим трудом справлялся с ним, и именно в эти минуты до меня дошло, что подобная самоотверженность и помогала ему побеждать в заездах. Как только морда Пустынника высовывалась вперед, мой Бахромчатый тут же вырывался на четверть корпуса, однако лошадки были примерно равны, и окончательный результат предсказать было весьма сложно. Я увидел, что Сэм распрямился и начал осаживать, я моментально повторил все его маневры: ото далось мне с трудом -- от скорости легкие разрывались, а от напряжения ныли му-ск-улы. Почти бездыханный, я закончил дистанцию. Сэм не очень галантно подхватил меня под руку и увлек к Тремьену. -- Этот педераст еще слишком зелен, -- в полный голос; заявил он. -- У него не губы, а складки слоновьей кожи. Он шарахается от собственной тени и упрям, как ишак. Однако резвости у него не отнимешь, сами видели. Тремьен бесстрастно выслушал доклад Сэма. -- Мужество? -- Ничего не могу сказать до испытаний на ипподроме. -- Я заявлю его на воскресенье. Заодно и выясним. Будет неплохо, если ты проездишь его завтра утром на дистанции с препятствиями. -- Идет. Мы поручили лошадей их верным конюхам, а сами забрались в машину Тремьена. Съехав с холма, мы увидели поджидающего нас в автомобиле Дуна. -- Этот гребаный парень выводит меня из себя, -- бросил Сэм, когда мы выходили из машины. Увидев нас, неутомимый старший инспектор, подобно улитке, выползающей из раковины, выбрался наружу и подошел к нам. На сей раз он был без ходячего записывающего устройства. -- Кто из нас вам нужен? -- набычился Тремьен. -- Дело в том, сэр, -- его певучий голосок несколько разрядил напряженность, хотя и не исключил полностью возможность взаимного хватания за грудки, -- что если вы не возражаете, то я хотел бы побеседовать с каждым из вас. "Если вы не возражаете" -- пустой оборот речи. Попробуй ему возрази! -- Тогда лучше зайти в дом, -- пожав плечами, предложил Тремьен. Дун проследовал за нами на кухню, снял серое твидовое пальто, оставшись в своем излюбленном -- опять же сером -- костюме, затем уселся за стел. В кухне он чувствует себя спокойно, подумал я. Тремьен мрачным голосом предложил кофе, и я приготовил по чашке растворимого. Зашла Мэкки, они с Перкином уже позавтракали, и теперь ее интересовал результат нашего сравнительного эксперимента. Она не удивилась, увидев Дуна, просто повременила с расспросами. Я приготовил кофе и ей. Мэкки села за стол и молча наблюдала, как Дун доставал из внутреннего кармана пиджака лист бумаги и передавал его Сэму. -- Расписка, сэр, -- пояснил Дун, -- на три пролета половых досок, изъятых в качестве вещественных Доказательств со дна дока в вашем эллинге. Сэм развернул бумагу и тупо уставился в нее. -- Почему же они не всплыли? -- резко спросил Тремьен. -- Ого, все уже об этом знают? -- Дун выглядел разочарованным. -- Только что нам об этом рассказал Джон, -- кивнул Тремьен. Скорчив недовольную мину, Дун посмотрел на меня, я же остался абсолютно равнодушен к его расчетам на мою конфиденциальность. -- Они не всплыли, сэр, потому что были утяжелены балластом. -- Каким балластом? -- Булыжниками. Точно такие же камни разбросаны по всей территории, прилегающей к вашему владению. -- Булыжниками? -- изумился Сэм, а затем с сомнением в голосе переспросил: -- Вы имеете в виду разбитые плитки розового и серого мрамора? -- То, что там разбросано, это и есть мрамор? -- оказалось, что Дун слабо разбирается в облицовочных материалах. -- Вероятнее всего. Дун задумался, затем, приняв какое-то решение, быстро вышел и направился к своей машине; вскоре он вернулся и положил на стол доску длиною в пять футов. Серое, все еще влажное дерево никак нельзя было назвать прогнившим. Именно досками из такого дерева был настлан пол эллинга. На одной из поверхностей доски ближе к краю темнел длинный неровный обломок плиты, которая вполне могла быть изготовлена из мрамора. " -- Да, -- сказал Сэм, разглядывая обломок, -- это мрамор. Сэм протянул руку, пытаясь отделить плитку от дерева, однако это ему не удалось -- он только приподнял доску над столом. Нахмурившись, Сэм разжал пальцы. -- Плитка чем-то прикреплена к дереву. Судя по обломкам, валяющимся у вас во дворе, поверхность, прилегающая к дереву, ровная и гладкая, -- заметил Дун. -- Да, -- согласился Сэм. -- Мы думаем, что суперклей вполне мог обеспечить такое надежное крепление, -- поделился своими мыслями инспектор. -- И большое количество синтетической клейкой ленты, -- кивнул Сэм. -- А откуда у вас во дворе оказалось так много обломков мраморных плиток? -- спокойно спросил Дун. -- Привезли вместе с другими строительными материалами. Все это я закупил в одной фирме, занимающейся сносом и строительством. -- В голосе Сэма не слышалось раздражения. -- Они поставили доски для строительства лодки и некоторые старинные штуковины для оборудования ванной. Мраморные плитки мне были нужны для облицовки. Их привезли из какого-то особняка, сносом которого занималась эта фирма. Они продают, знаете ли, все. Камины, двери и прочие остатки былой роскоши. -- Вы прикрепляли плитки к деревянным доскам? -- как бы невзначай спросил Дун. -- Нет. Черт бы меня побрал, но я этого не делал! -- взорвался Сэм. -- Когда мы с Гарри зашли в эллинг, -- вмешался я, -- никаких следов мраморных плиток там и в помине не было. Я полагаю, что если там еще остались доски с балластом, то их легко можно будет увидеть снизу, из дока. Дун не совсем охотно был вынужден признать, что по обеим сторонам провала действительно сохранилось по одной утяжеленной доске. Лежащая на столе доска имела около восьми дюймов в поперечнике. Следовательно, три доски свалились вместе с ним в проем, утяжелены же были пять. Ловушка, устроенная на выпиленной опорной балке, была, таким образом, шириной в три с половиной фута, и Гарри угодил в самый ее центр. -- Теперь, надеюсь, вы прекратите свои рысканья? -- требовательно спросил Сэм. Дун покачал головой. -- Мне необходимо заняться благоустройством своего ковчега, -- продолжал настаивать Сэм. -- Так и занимайтесь, сэр, и не обращайте внимания на моих сотрудников, если они будут приезжать. -- Хорошо, -- энергично поднялся Сэм, явно не производя впечатления человека, внезапно пораженного острой проовудой. -- До свидания, Тремьен. Пока, Мэкки. Увидимся, Джон. Подхватив свою экстравагантную куртку, он вышел из кухни и зашагал к автомобилю, дав на прощание гудок. Сэм быстро укатил. Без него кухня как бы наполовину опустела. -- Мне бы хотелось поговорить с мистером Кендалом наедине, -- безмятежно сказал Дун. Тремьен приподнял брови, но возражений не высказал. Он предложил нам отправиться в столовую, а сам начал рассказывать Мэкки о тренировке Пустынника. Дун, прихватив доску, послушно проследовал за мной. Помпезная обстановка столовой, казалось, переменила его настроение: спокойный, доброжелательный тон стал каким-то чопорным и официальным, однако после нескольких минут разговора до меня дошло, что дело здесь не столько в обстановке, сколько в его сомнениях относительно того, на чьей я стороне -- его или моих новых друзей. Наконец он, видимо, решил, что я на стороне полиции или, по крайней мере, на стороне закона и справедливости, поэтому, прокашлявшись, Дун сообщил мне о результатах расследования: его люди крючьями и с помощью мощного магнита обшарили дно, однако в первый раз не натолкнулись на эти доски, поскольку на магнит они не реагировали. Его интересовало мое мнение, мог ли преступник и этот факт принять во внимание, готовя ловушку. Я нахмурился. -- По моему, слишком глубоко копаете, -- ответил я. Мне кажется, ему необходимо было найти во дворе нечто тяжелое и восприимчивое к клею. А найти что-либо подходящее среди всего того хлама было не таким уж сложным делом. Мраморные плитки оказались самым лучшим материалом, который можно было использовать в качестве бал ласта. Однако все было так хорошо и тщательно спланировано, что и ваша мысль не вполне лишена оснований -- кто знает? -- Вам известно, кто это сделал? -- прямо спросил он. -- Нет, -- честно ответил я. -- Но у вас должно было сложиться мнение. -- Дун заерзал в кресле, оглядываясь по сторонам. -- Я бы хотел его услышать. -- Мое мнение в большей степени опровергает, чем утверждает. -- Это не менее ценно. -- Я предполагаю, что злоумышленник бывал в гостях у Сэма на его вечеринках, -- сказал я. -- Впрочем, вы советовали мне воздерживаться от предположений. -- Ничего, стройте свои предположения дальше, -- сказал он с улыбкой, почти довольный. -- И, -- продолжил я, -- я также предполагаю, что это дело рук того, кто убил Анжелу Брикел и хотел всю вину за это убийство переложить на плечи Гарри, ибо его исчезновение навеки явилось бы лучшим тому доказательством, однако... -- Продолжайте. -- Анжелу Брикел мог убить кто угодно, на вечеринках Сэма собиралось до ста пятидесяти гостей или что-то в этом роде, причем половина из них -- женщины. -- Вы считаете, что женщина не могла подстроить ловушку? -- нейтральным тоном спросил Дун. -- Могла. Женщина не хуже мужчины способна все рассчитать и обдумать, а также заняться этими досками. Но какая женщина была способна соблазнить Анжелу Брикел, завлечь ее в лес и заставить раздеться догола? Дун облизнул губы. -- Хорошо. Я согласен, что ее убил мужчина. -- Он выдержал паузу. -- Мотив? -- Я полагаю... необходимо было что-то скрыть. Я имею в виду, что она была беременна. Предположим, она отправилась в лес вместе... с ним, они собирались заняться любовью... или даже преуспели в этом... и тогда она сказала: "Я беременна, ты отец ребенка, что ты собираешься делать в связи с этим? " Она была полна религиозных предрассудков, чувство вины ее угнетало, ведь именно она явилась соблазнительницей... -- Я замолчал. -- Я думаю, ее, возможно, убили из-за того, что она очень многого хотела... и из-за того, что не соглашалась на аборт. Из горла Дуна вырвался звук, похожий на. мяуканье. -- Хорошо, -- вновь произнес он. -- Способ убийства -- удушение -- доказал свою эффективность вторично: все же в округе знают, отчего умерла та, другая девушка, Олимпия. 1 -- Верно. -- Благоприятные возможности? -- спросил он. -- Никто не может вспомнить, что они делали в день исчезновения Анжелы Брикел. -- Кроме убийцы, -- заключил Дун. -- А у кого были благоприятные возможности пробраться на эллинг в тот день, когда мистер Гудхэвен упал з док? -- Кто-то там несомненно был для того, чтобы угнать его автомобиль'... естественно, никаких отпечатков пальцев? -- Перчатки, -- кратко ответил Дун. -- Всего несколько отпечатков пальцев самого мистера Гудхэвена. Нет, например, отпечатка его ладони на рычаге переключения передач. Не знаю, пришло бы нам в голову обратить на это внимание в случае нашей полной уверенности в его бегстве. В конце концов, день был холодный. Он сам мог вести машину в перчатках. -- Так вы можете договориться до какого-нибудь тайного сговора, -- предположил я. -- Вы когда-нибудь интересовались работой полиции? -- Никогда не был силен в криминалистике, да и сама работа... -- Вы не любите выполнять приказы, сэр? -- Предпочитаю отдавать их самому себе. Он вполне добродушно улыбнулся. -- Вы бы не смотрелись в униформе. -- Абсолютно. Я полагал, что у него было право совершить небольшую ознакомительную экскурсию вокруг некоторых черт моего характера; сам же подумал: слепи такого целиком из униформы, он - все равно захочет еще одну. В открытых дверях, не решаясь зайти, замаячил Пер-кин, одетый в рабочий комбинезон. -- Мэкки там, с вами? -- спросил он. -- Я не могу ее найти. -- На кухне, вместе с Тремьеном, -- ответил я. -- Благодарю. -- Он бросил взгляд на Дуна и, заметив доску, добавил с иронией в голосе: -- Сортируете версии? -- С мистером Кендалом всегда полезно посоветоваться, -- несколько тяжеловесно отшил его Дун. Перкин скорчил гримасу и удалился в поисках Мэкки. -- Теперь насчет автомобиля Гарри. Здесь возникает небольшая проблема с "расчетами техники перевозок", как сказали бы военные. Предположим, наш злоумышленник оставил свою машину на автостоянке неподалеку от платформы Ридинг, после чего доехал на электричке до станции Мэйденхед, там пересел в автобус, идущий по маршруту в сторону реки, далее пешком добрался до эллинга... в том, что я сказал, есть резон? -- Возможно, но до сих пор мы не нашли ни одного свидетеля, который видел бы что-либо полезное для следствия. -- Билет на право парковки? -- В автомобиле не было. Мы не знаем, когда машина приехала на стоянку. В среду она могла простоять где угодно, затем, когда наш парень узнал, что мистер Гудхэ-вен жив, он взял и перегнал ее на новое место. -- Гм... Это означает, что у нашего подопечного была уйма времени для маневра. -- У этих конноспортивных ребят весьма гибкий график -- всегда можно выкроить часок, -- заметил Дун. -- К тому же после полудня они, как правило, свободны. -- Я не тешу себя надеждой, что моя лыжная куртка и ботинки до сих пор в машине, или я не прав? -- И след простыл. Извините. Ваши вещи уже давно где-нибудь в низовьях Темзы. Здесь нечему удивляться. Он вновь оглядел комнату, но на этот раз свой интерес выразил словами: -- Насчет этих ваших путеводителей... Мне бы хотелось взглянуть на них. Книги были в столовой. Я отправился за ними, но нашел только три: "Джунгли", "Сафари" и "Арктику". Остальные могут быть где угодно, объяснил я, поскольку их все читают. Он раскрыл "Джунгли" и пробежал глазами по одной из глав, в которой содержались советы хорошо оснащенным путешественникам: "Ни в коем случае не наступайте босой ногой на землю. Принимайте душ в резиновых тапочках. Ложась спать, не выставляйте обувь за полог москитной сетки. Не пейте воду без предварительной обработки... не чистите сырой водой зубы... не мойтоею фрукты и овощи, избегайте подозрительных кусочков льда". -- "Ни в коем случае не переутомляйтесь", -- громко прочитал Дун. -- Как понимать этот совет? -- Изнуренный человек перестает цепляться за жизнь и прекращает борьбу за выживание. Если вы не довели себя до ручки, то, скорее всего, выживете. Например, если вам предстоит очень долгий путь, то идти надо медленно либо вообще отказаться от идеи похода. -- Слабоватый совет, -- покачал головой Дун. Я не стал спорить, хотя прекрасно знал, что ежегодно много людей умирают от переутомления, не понимая, как это ни парадоксально звучит, убийственной силы слабости. Суточные переходы следует заканчивать пораньше, чтобы с избытком хватило сил на установку тента, на сооружение пещеры в снегу или платформы на дереве. Применительно к упавшему от переутомления и не позаботившемуся об убежище человеку расхожее выражение "устал досмерти" смело может быть использовано не в переносном, а в прямом смысле. -- "Пища, -- продолжал читать Дун. -- Рыболовство, охота, расстановка капканов и силков. -- Он перевернул страницу. -- В джунглях, подвешивая рыболовные крючки, можно ловить птиц. Не забывайте о приманке. Без приманки все. ваши усилия будут тщетными". Дун поднял глаза. -- Тот конверт -- это приманка, не так ли? -- Хорошая приманка, -- кивнул я. -- Мы не нашли конверт. В этом доке не вода, а жидкая грязь. Мои ребята сказали, что она не просматривается ни на дюйм. -- Они правы. Секунду он смотрел на меня с недоумением. -- Ах да! Я совсем забыл, что вы в нее окунались. Он вновь взялся за книгу: -- "Охотиться можно с помощью дротика или лука со стрелами, но это требует значительных практических навыков и многочасового ожидания появления-добычи. Капканы значительно экономят время... Классический капкан на крупного зверя -- это яма с заточенными сверху кольями. Капкан маскируется под нетронутое естественное покрытие, сверху кладется приманка". Дун вновь поднял глаза. -- Очень наглядно графически проиллюстрировано и тщательно изложено. -- Боюсь, что да. Дун опустил голову и вновь уткнулся в книгу: -- "Предназначенные для капканов заточенные колья (а также дротики и стрелы) рекомендуется некоторое время прокалить в горячих угольях -- от этого волокна дерева уплотняются и становятся прочнее". -- Дун перестал читать и ехидно заметил: -- Вы здесь ничего не пишете о заточке старых велосипедных рам и металлических оград. -- Не так уж много найдешь в джунглях велосипедных рам. Э-э... эти железяки были заточены? -- Специально их никто не затачивал, -- вздохнул Дун и продолжил чтение: -- "Если из-за твердого или заболоченного грунта не представляется возможным выкопать яму, для ловли дичи можно использовать сеть. Сеть следует закреплять таким образом, чтобы птица в ней моментально запутывалась. Изготовить сеть можно из гибких и прочных волокон некоторых растений... " /Цун молча прочитал еще несколько страниц. Он периодически покачивал головой, но, как мне показалось, не оттого, что не был согласен с текстом, а от сожаления по поводу его доступности массовому читателю. -- "Как освежевать змею", -- прочитал он. -- Бог мой! -- Вкус у поджаренной змеи такой же, как у цыпленка, -- заверил я его. -- Вы ели змей? -- Совсем недурно, -- кивнул я. -- "Первая помощь. Как остановить сильное кровотечение. Точки прижатия... Обширные открытые раны следует зашивать, пользуясь иголкой с ниткой. Чтобы ускорить свертывание крови, наложите на ранку паутину". Паутину^. Я в это не верю. -- Чисто органическое вещество, -- сказал я. -- Не менее стерильное, чем бинт. -- Только не для меня, благодарю. Он отложил "Джунгли" и принялся за "Сафари" и "Арктику". Многие из рекомендаций относительно устройства капканов переходили из книги в книгу, варьируясь в зависимости от географического положения и условий местности. -- "Нельзя есть печень полярного медведя, -- с изумлением прочитал Дун. -- В ней содержится смертельная для человека доза витамина А". -- Его губы скривила усмешка. -- Это может стать новым джентльменским способом убийства. Прежде пойди поймай этого полярного медведя... -- Ну что же, сэр, -- Дун закончил чтение г. отложил книги в сторону. -- Мы проследили ход мыслей относительно устройства капкана, но кто, на ваш взгляд, реализовал их на практике? Я покачал головой. -- Я буду называть вам имена, а вы изложите мне свои доводы "за" и "против". -- Хорошо, -- нерешительно согласился я. -- Мистер Викерс. -- Тремьен? -- каким-то ошеломленным голосом переспросил я. -- Именно. Почему бы нет? -- Ну, это не тот человек. -- Как я вам уже говорил, я не знаю зтих людей в той мере, в какой их знаете вы. Поэтому изложите ваши соображения. Я задумался. -- Тремьен Викерс -- сильный, несколько старомодный, прямой и одновременно добрый. Анжела Брикел никогда бы не смогла стать героиней его романа. Если -- а в моем сознании это "если" колоссальных размеров, -- так вот, если ей удалось соблазнить его и затем сообщить о предполагаемом отцовстве, и даже убедить в этом, в стиле Тремье-на было бы просто отправить ее домой к родителям, обеспечив деньгами. Тремьен не уклоняется от ответственности. Кроме того, я не могу себе даже представить его увлекающим какую-либо женщину в глухой лес, чтобы заняться там сексом. Абсурд. Пытаться же убить Гарри... Я не находил слов, язык не повиновался. -- Хорошо, -- сказал Дун. Он достал блокнот и в верхней части чистого листа аккуратно вывел заголовок:. ДОВОДЫ КЕНДАЛА". Ниже написал: "Тремьен Винере", против фамилии поставил крест -- таким манером он вычеркивал предполагаемых убийц. Далее следовала фамилия Нолана. -- Нолан Эверард, -- сказал он. Здесь сложнее, подумал я. -- Нолан смелый. Он мобилен решителен... и вспыльчив. -- И он грозился убить вас, -- спокойно добавил Дун. -- Кто вам об этом сказал? -- Добрая половина конноспортивного мира слышала эту угрозу. Вздохнув, я поведал Дуну и о своем намерении участвовать в скачках. -- Когда же он напал на вас, -- продолжил свою мысль Дун, -- вы на глазах всей этой публики заломали его, как ребенка. Мужчине трудно такое простить. -- Сейчас мы с вами говорим об Анжеле Брикел и Гарри, -- сухо напомнил я. -- Поговорим о Нолане Эверарде. Прежде всего "за". -- За... Ну, он убил Олимпию; естественно, он не собирался этого делать, но именно он явился причиной ее смерти. Он не стал бы ввязываться в новую историю перед судебным разбирательством. Если Анжела Брикел соблазнила его -- или же наоборот -- и начала угрожать ему, требуя признания отцовства... Не знаю. Здесь снова большое "если", но, в отличие от Тремьена, определенная возможность допустима. Нолан и Сэм Ягер часто спят с одними и теми же девушками, здесь у них тоже нечто вроде соперничества. Нолан периодически выступает в скачках на Гвоздичке, лошади, принадлежащей Фионе и в свое время находившейся на попечении Анжелы Брикел. У него были прекрасные возможности заниматься с ней сексом даже в фургоне для перевозки лошадей -- парень он отчаянный. За эти мои рассуждения у него есть все основания подать на меня в суд. -- Он этого не услышит, -- категорично сказал Дун. -- Наша беседа носит строго конфиденциальный характер. Если кто-нибудь спросит, была ли у нас с вами беседа об этом деле, я буду отрицать. -- Честно и откровенно, -- я на секунду задумался. -- Что касается покушения на Гарри, то здесь Нолан психологически и физически мог подстроить эту ловушку. -- Но?.. Я слушаю ваши "но". Я кивнул. -- Против. Он двоюродный брат Фионы, к они очень дружны. К тому же его статус жокея-любителя номер один целиком и полностью зависит от ее лошадей. Если бы Фиону заставили поверить, что Гарри убийца, у Нолана сразу же исчезла бы вся его уверенность в своем перманентном чемпионстве: кто знает, смогла бы Фиона находить в себе силы ездить на бесконечные скачки... добавьте сюда постоянные мысли о том, что Гарри ее бросил без предупреждения, без записки, переживания от неизвестности, воображаемые сцены свиданий ее мужа с Анжелой Брикел. Такое настроение Фионы явно не на руку Нолану. -- Вы думаете, что все эти соображения остановили бы Нолана? -- Ловушку подстроил сообразительный человек. Дун против фамилии Нолана поставил знак вопроса. -- У кого-нибудь есть твердое алиби на послеполуденное время той среды? -- спросил я. -- Именно по этому конкретному отрезку можно вычислить злоумышленника. -- Не думайте, что мы не знаем этого, -- кивнул Дун. -- Почти никто из мужчин, так или иначе связанных с этим домом, не смог уверенно отчитаться за каждый час этого периода времени. С женщинами дело обстояло иначе. Все утро мы только тем и занимались, что задавали вопросы. Миссис Гудхэвен была на деловой встрече -- у нее есть свидетели, -- к моменту вашего звонка она уже была дома. Миссис Перкин Викерс ездила на скачки в Эскот, готовила лошадей к забегам на три мили -- это тоже есть кому подтвердить. Секретарша мистера Викерса Ди-Ди находилась в конторе -- ее алиби легко устанавливается по телефонным звонкам. Миссис Ингрид Уотсон вместе с матерью ездила за покупками в Оксфорд и может предъявить квитанции. -- Ингрид? -- Дать поручительства за своего мужа она не может. Под фамилией Нолана Дун написал; "Боб Уотсон". -- За, -- с сомнением в голосе протянул я. -- Ну, прежде всего это существование самой Ингрид. Она бы не допустила никаких шашней своего мужа с Анжелой Брикел. А вот способен ли Боб пойти на убийство, чтобы сохранить свое супружество... -- Я покачал головой. -- Не знаю. Он опытный старший конюх, ему доверяет Трсмьен, но ручаться головой за него я бы не стал. Кроме того, он исключительно владеет плотницкими навыками -- сами видели. Боб готовил коктейли в тот вечер, когда умерла Олимпия. Он также бывал в гостях у Сэма на эллинге. -- Против? Некоторое время я колебался, не зная, с чего начать. -- Убийство Анжелы Брикел могло произойти под влиянием секундного помешательства. Ловушка же на эллинге -- это плод дьявольской изобретательности и недюжинного самообладания. Не знаю, обладает ли Боб этими качествами, вряд ли. Впрочем, я знаю его хуже, других. Дун кивнул и тоже поставил против его фамилии вопросительный знак. -- Гарет Викерс, -- записал он. Я улыбнулся. -- Он не может быть убийцей. -- Почему нет? -- Его пугала сексуальность Анжелы Брикел. Он никогда бы не отправился с ней в лес. Кроме того, у него нет водительских прав и днем в среду он был в школе. -- А на самом деле, -- спокойно возразил Дун, -- доподлинно известно, что он вполне профессионально ездил на отцовском джипе в Дауне; мои ребята также установили: в прошлую среду днем вместо школы он был на экскурсии в Виндзорском парке. Это не так уж далеко от эллинга. Примите во внимание еще тот факт, что ответственная за проведение прогулки учительница отлучалась в поисках школьников, убежавших купить себе еды. Я представил себе Гарета убийцей. -- Вы спросили меня, что я знаю об этих людях, -- сказал я. -- Гарет не тот, кто нам нужен. -- Почему вы так уверены? -- Уверен, и все. Против фамилии Гарета он поставил крест, а затем после некоторых размышлений добавил знак вопроса. Я покачал головой. Под именем Гарета появилась новая фамилия: Перкин Викерс. -- Что скажете о нем? -- спросил инспектор. -- Перкин, -- вздохнул я. -- У него свой мир, ему он отдает половину времени. Он усердно работает. За -- он умеет великолепно работать по дереву, поскольку занимается изготовлением мебели. Не знаю, "за" это или "против", но он ревнив. К жене у него очень собственническое отношение. В некотором роде он слегка инфантилен. Мэкки любит его и ухаживает за ним. Против... К лошадям он почти не имеет никакого отношения. Только иногда ездит на скачки. В то утро, когда вы впервые появились здесь, он даже не вспомнил, кто такая Анжела Брикел. Дун оценивающе поджал губы, потом кивнул, и против фамилии Перкина появился крест, опять-таки в сопровождении вопросительного знака. -- Оставляете за собой право выбора? -- сухо поинтересовался я. -- Вы не знаете того, чего не знаем мы. -- Глубокая мысль. -- Было бы вполне резонно предположить, что мистер Гудхэвен сам на себя не ставил капканов. Полная уверенность в этом убедила бы меня в его невиновности, -- проговорил он, записывая новую фамилию -- Генри Гудхэвен. -- Сто процентов против. -- -- Тем не менее он захватил вас в качестве свидетеля. -- Дун сделал паузу. -- Предположим, он сам устроил ловушку, но все сорвалось? Предположим, вы были ему нужны для того, чтобы подтвердить попытку покушения на его жизнь? -- Абсурд. Фамилия Гарри также не избежала вопросительного знака. -- Кто угнал его машину? -- несколько агрессивно спросил я. -- Случайный воришка. -- Я этому не верю. -- Он вам нравится, -- возразил Дун. -- В отношении него у вас предвзятое мнение. -- Этот лист в вашем блокноте озаглавлен как "ДОВОДЫ КЕНДАЛА", -- протестующе заметил я. -- Мои доводы относительно Гарри заслуживают самого жирного креста. Он посмотрел в блокнот, пожал плечами и перечеркнул крестиком знак вопроса. Затем правее на той же строчке вновь поставил вопросительный знак. -- Мое предположение, -- разъяснил он. Я разочарованно улыбнулся и задумчиво спросил: -- Вы уже определили, когда была подстроена ловушка? Поднять доски, найти мраморные плитки, отпилить часть поддерживающего бруса -- готов биться об заклад, что этот брус уже давно плавает где-нибудь в низовьях реки, -- не забыть запереть входную дверь в док -- все это в одночасье не сделаешь. -- А как вы сами думаете? -- Дун явно не хотел выдавать каких-то профессиональных секретов. -- В любое время во вторник или в среду рано утром, -- предположил я. -- Откуда эта уверенность? -- Пик всей этой публичной истерии, связанной с именем Гарри, приходился на понедельник, вторник и среду, но круг своего расследования вы начали расширять еще в воскресенье... и это могло не на шутку встревожить и испугать нашего подопечного. Сэм Ягер провел понедельник в своей плавучей резиденции, так как после травмы руки в результате падения с лошади не мог участвовать в скачках, но во вторник он вновь был в седле; в среду Сэм уже был в Эскоте, где совершил несколько заездов. Следовательно, весь день во вторник и все утро в среду эллинг пустовал, и туда мог забраться кто угодно. Дун посмотрел на меня из-под полуопущенных век. -- Кое-кого мы забыли, -- сказал он и внес фамилию Ягер в свой список. ГЛАВА 17 -- Ставьте крест, -- посоветовал я. Дун покачал головой. -- Вы восхищены им и можете быть субъективны. Обдумав его слова, я ответил: -- Согласен, действительно, многое в нем меня восхищает. Я не перестаю восхищаться тем, как он держится в седле, с каким профессионализмом управляет лошадьми и выигрывает заезды. Он мужественный, всегда смотрит правде в глаза... -- Я сделал паузу. -- В графе "за" можете записать все то, что вы зафиксировали еще вчера: его способности к сооружению капканов и прекрасные возможности для этого. -- Продолжайте, -- кивнул Дун. -- Я смотрю, вы начали активно разрабатывать его. -- Да, начал. -- Некоторое время он путался с Анжелой Брике л, -- признался я. -- И именно это обстоятельство приводит нас к огромному против. -- Не хотите ли вы сказать, что у него недостаточно раздражительности, решительности и физической силы, чтобы удушить девушку? -- Нет, не хочу, хотя и далек от мысли, что это сделал он. Я уверен, Сэм никогда бы не потащил ее в лес. Он сам говорил вам, что для подобного рода мероприятий он привозит на эллинг матрас. Если бы под влиянием какого-то мгновенного затмения он и совершил убийство, то это произошло бы там, а уж дальше -- тело в реку и, как говорится, концы в воду, умнее не придумаешь. Дун слушал, склонив голову набок. -- А что, если он намеренно сделал это? Может быть, он предпочел избавиться от нее подальше от своих владений. -- Никогда не поверю, что Сэм будет кого-нибудь душить ради того, чтобы прикрыть свои грешки, -- сказал я. -- Здесь каждый знает, Сэм готов затащить в постель все, что шевелится. Если бы Анжела Брикел начала устраивать ему прилюдные сцены, то он лишь усмехнулся бы подобного рода скандалу. Дун неодобрительно заметил: -- Все это отвратительно. -- Видимо, он подумал о своих беззащитных дочерях. -- Далеко мы не продвинулись, -- прокомментировал я, глядя на. лист в блокноте. За исключением доводов в отношении Нолана, все остальные были помечены крестиком. _ "Вряд ли это поможет", -- подумал я. Дун пару раз щелкнул пальцем по карандашу и в нижней части листа написал: "Льюис Эверард". -- Тяжелый случай, -- вымолвил я. -- За и против, пожалуйста. Я вновь погрузился в размышления. -- Вначале против. Не думаю, что у него хватило бы смелости устроить ловушку, с другой стороны... нет сомнения... он умен и коварен. Маловероятно, что он мог пойти в лес с Анжелой Брикел. Не могу точно сказать почему, но, как мне кажется, он очень разборчив, особенно когда трезв. -- За? -- напомнил мне Дун, когда я замолчал. -- Он часто напивается... Не знаю, клеился он к Анжеле Брикел в таком состоянии или нет. -- Но он знал ее. -- Возможно, и не только в библейском понимании этого слова. -- Сэр! -- воскликнул Дун с притворным упреком. -- Ему, несомненно, доводилось ее видеть в дни скачек, -- улыбнулся я. -- Еще за: он великолепный лгун. Сам хвастался, что среди "всей этой честной компании" в лицедействе ему нет равных. -- В таком случае знак вопроса? -- Карандаш Дуна дрожал над блокнотом. Я медленно покачал головой: -- Доводы положительные. Вычеркните его фамилию. Ставьте крест. -- Ваша беда заключается в том, что вы не встречались с достаточным количеством убийц, -- разочарованно проговорил Дун, просматривая колонку "против". 300 -- Ни с одним, -- согласился я. -- Нолана Эверарда нельзя считать настоящим убийцей. -- И вы не способны распознать убийцу, даже если будете бродить вокруг него. -- Ваш список слишком короткий, -- нашелся я. -- Это вам так кажется. -- Он сложил блокнот, спрятал его в карман и поднялся: -- Извините, мистер Кендал, что отнял у вас столько времени. Все ваши соображения будут учтены. Вы помогли мне уточнить многие детали. Теперь наше расследование будет продвигаться на более высоком уровне. В конечном счете мы одолеем эту загадку. Наступила тишина, певучий беркширский акцент перестал звучать в моих ушах. Инспектор пожал мне руку и серой тенью удалился искать свои идиосинкразические подходы к поиску истины. Некоторое время я провел в кресле, обдумывая то, что я сказал ему, и то, что он позволил себе сказать мне, и мне трудно было представить, что кто-то из моих новых друзей мог быть убийцей; даже в Нолане я не видел такого утонченного злодея. Здесь замешан кто-то другой, тот, о ком мы даже не подозреваем. Остаток утра я посвятил работе над книгой, но дело продвигалось с трудом -- я никак не мог сконцентрироваться. Ко мне часто заглядывала Ди-Ди, предлагала кофе и приятную беседу, Тремьен тоже не преминул заглянуть, чтобы сообщить о своей поездке к портному в Оксфорд, и заодно спросил, не хочу ли я проехаться за покупками. Поблагодарив, я отказался. Было бы, конечно, неплохо купить себе новые ботинки и лыжную куртку, но у меня до сих пор не было достаточного количества карманных денег. В Шеллертонхаусе я прекрасно обходился без них. Тремьен, несомненно, одолжил бы в счет четвертой части аванса, причитающегося мне за этот месяц, но я сам не хотел брать взаймы, надеясь получить всю сумму сразу. Так я задумал с самого начала. Выйдя из своей половины дома, Мэкки вошла в контору, чтобы побеседовать с Ди-Ди, и заодно сообщила, что Перкин уехал в Ныобери за своими заготовками. Вскоре они обе отиравилиеь обедать, оставив меня одного во всем огромном доме. Я вновь попытался заставить себя сосредоточиться над книгой, однако почувствовал усталость и недомогание. Что за чертовщина, подумал я, одиночество никогда не доставляло мне неудобств. Откровенно говоря, я даже любил его. Но в тот день молчаливая атмосфера дома давила на меня. Я поднялся на второй этаж, принял душ и сменил одежду для верховой езды на более удобные джинсы и рубашку, в которой я ходил вчера, влез в кроссовки, а для тепла натянул красный свитер. Затем я спустился в кухню и сделал себе бутерброд с сыром, одновременно пожалев о том, что не поехал с Тремьеном хотя бы ради прогулки. Обычная история: я искал, чем бы заняться -- хоть чем-нибудь, -- вместо того чтобы сидеть, уставившись на чистый лист бумаги; а сегодня к безделью прибавилась еще и тоска. Размышляя о том, что бы приготовить на ужин, я бездумно поплелся в гостиную, которая без огня в камине выглядела тускло и безжизненно. Записка Гарета "Вернусь к ужину" была по-прежнему приколота к пробковой доске. Увидев ее, я вспомнил, что обещал ему сходить в лес за камерой. От этой мысли я почувствовал некоторое облегчение. Тоску как рукой сняло. Я взял листок бумаги и написал собственное послание: "Взял "лендровер", чтобы съездить за камерой Гарета. Вернусь, чтобы приготовить ужин! " Этот листок я приколол к доске и с легким сердцем вновь поднялся наверх сменить кроссовки на сапоги -- мне предстояло продираться через заросли по мокрой траве. Кроме того, необходимо было захватить компас и карту на случай, если я не смогу найти дорогу. После этого я вышел из дому, закрыл за собой дверь и сел в машину. Стоял хороший солнечный день, но более ветреный, чем вчера. Я чувствовал себя как школьник, у которого неожиданно отменили занятия. Машина выехала через холмы на дорогу к Ридингу, идущую вдоль Квиллерсэджских угодий. Я остановил машину примерно у того места, где, как мне помнилось, Гарет пролил краску. Выйдя из "лендрове-ра", я принялся искать это светящееся пятно. К счастью, по нему никто не проехал и не смазал шинами. Краска, хотя и покрылась пылью, виднелась достаточно ярко. Футах в двадцати от себя я нашел начало тропинки, по которой мы вчера входили в лес, и без особых затруднений двинулся вперед, пробираясь сквозь поваленные деревья и заросли кустарника. Гарет -- и вдруг убийца... В душе я рассмеялся над абсурдностью этого предположения. Все равно что подозревать Кокоса. Дорогу к нашей вчерашней стоянке я определял по меткам на деревьях, а также по заломленным ветвям и примятой траве. Когда я вернусь к машине с камерой, цепочка наших следов, вероятно, превратится в хоженую тропу. Ветер гнул верхушки деревьев и наполнял мои уши звуками первозданной природы, сквозь ветви кустарника пробивались лучи солнца, от которых у меня рябило в глазах. Я медленно брел по девственной растительности, и чувство полного единения с природой наполняло мою душу невыразимым счастьем. Последнюю метку я обнаружил за поворотом и, дойдя до нее, оказался на месте нашей вчерашней стоянки. Ветки импровизированного ложа разметало ветром, но ошибки быть не могло -- камеру Гарета я заметил сразу же, она висела на суку, как он и предполагал. Я подошел к дереву, чтобы снять ее, и в этот момент что-то с силой ударило меня в спину. Беда, когда ее не ждешь, всегда сбивает с толку. Я ничего не мог понять. Мир перевернулся. Я падал. Земля бросилась мне в лицо. Стало трудно дышать. Я не слышал ничего, кроме шума ветра, не видел ничего, кроме шевелящейся массы веток, и с ужасом приходил к осознанию того, что в меня кто-то выстрелил. Меня пригвоздили к земле не только боль от раны, но и инстинкт самосохранения. Я услышал над ухом какой-то свист, будто что-то пролетело надо мной. Прикрыл глаза. Еще один удар в спину. Так вот как приходит смерть, тупо подумал я; и мне никогда не узнать, кто и зачем убил меня. Каждый вдох причинял мне неимоверные страдания. В груди горел огонь. Я весь покрылся обильным холодным потом. Лежать и не двигаться. Я уткнулся лицом в опавшие листья и сухую траву. Ноздри наполнялись влажным запахом земли и перегноя. Смутно я отдавал себе отчет в том, что кто-то ждет, не пошевелюсь ли я, -- тогда третий удар будет неминуем и у меня остановится сердце. Если же я не подам признаков жизни, то этот некто подойдет ко мне, чтобы пощупать пульс, и, найдя его, все равно завершит начатое. И в том к в другом случае мне не на что надеяться. Я продолжал лежать не шевелясь. Вез всякого движения. По-прежнему в ушах лишь свистел вечер. Я не слышал ничьих шагов, даже выстрелов не слышал. От боли я едва мог дышать. Она залила мне всю грудь. Воздух почти не поступал в легкие и почти не вырывался наружу. Я задыхался... Еще немного, и наступит сон. Казалось, прошло немало времени, а я все еще был жив. В моем воображении позади меня стояла фигура с ружьем, с нетерпением ожидавшая момента, когда же я наконец пошевелюсь. Она представлялась мне бесплотной, лишенной лица и готовой ждать вечно. К горлу подступило отвратительное ощущение тошноты. Я был весь мокрый от пота. Мне было холодно. Даже в мыслях я не пытался определить, что происходит с моим телом. Несомненно, лежать без движения легче, чем двигаться. В вечность я могу соскользнуть и не прилагая усилий. Человек с ружьем может ждать сколь угодно долго -- я сам уйду. И хоть так обману его. Какой-то горячечный бред, подумалось мне. Вокруг все оставалось по-прежнему. Я лежал. Время текло. Прошли, как мне показалось, годы, прежде чем я начал осознавать, что я все же, хоть и с трудом, но дышу и нет непосредственной опасности того, что дыхание остановится. Каким бы отвратительно слабым я себя ни чувствовал, я до сих пор еще не истек кровью, не захаркал ею. Если бы я закашлялся, то моя грудь разорвалась бы от боли. Мое ожидание очередного выстрела начало улетучиваться. После столь долгого времени мне уже не казалось, что этот человек будет стоять без дела целую вечность. Он не подошел, чтобы проверить мой пульс. Следовательно, он считал это излишним. Он поверил в то, что я мертв. Он ушел. Я один. Мне потребовалось некоторое время, чтобы увериться в этих трех соображениях, и еще некоторое время, чтобы рискнуть действовать, исходя из этой уверенности. Если я не сдвинусь с этого места, то прямо здесь же и умру. С чувством страха, но подчиняясь неизбежности, я пошевелил левой рукой. Боже милостивый, подумал я, какая боль. Яростная вспышка боли... но и только. Я пошевелил правой рукой. Та же пронизывающая боль. Даже еще сильнее. Однако новых ударов в спину не последовало. Ни торопливых шагов, ни нападения, ни финального занавеса. Очевидно, я действительно был един. Я ухватился за эту мысль -- она вносила в душу успокоение. По крайней мере, исключала игру в кошки-мышки с мучительными для мышки последствиями. Уперевшись ладонями в землю, я попытался подняться на колени. От этого эксперимента я практически лишился сознания, мне было не только трудно подняться, но из-за невозможности вздохнуть даже стон застревал в груди, настоль-  ко мучительной была эта попытка. Я вновь повалился на землю, не испытывая ничего, кроме умоисступляющего головокружения; и до тех пор, пока оно не прошло, я не мог более или менее связно мыслить. Что-то здесь не так, наконец дошло до меня. Дело было не только в том, что я чисто физически не мог оторвать себя от земли, но еще и в том, что я был, в некотором роде, пригвожден к ней. Осторожно, обливаясь холодным потом, испытывая острые приступы боли от малейшего движения, я с великим трудом просунул руку между грудью и землей, наткнувшись на какой-то длинный и тонкий стержень. Должно быть, я упал на острый сук. А может быть, в меня и вовсе не стреляли? Нет, стреляли-таки! И попали в спину. Уж в этом-то не может быть ошибки. Медленно, пытаясь как-то избежать острых приступов боли, я высвободил руку и, немного отдохнув, провел ею вдоль спины и с ужасом наткнулся опять-таки на тот же стержень. Сам себе не веря, я с изумлением осознал, что меня поразили не пулей, а стрелой. Некоторое время я просто лежал, стараясь постичь всю чудовищность случившегося. Стрела пронзила насквозь мою спину на уровне нижних ребер. Она прошла через правое легкое, и теперь стало понятно, почему мне так мучительно трудно дышать. Ка- ким-то чудом она не задела крупных артерий и вен, иначе я бы уже давно истек кровью. Дюйм в сторону -- и она поразила бы сердце. Плохи мои дела. Ужасающи, но тем не менее я все еще был жив. Я помнил, что было два удара. Может быть, во мне две стрелы? Какая мне разница, одна или две -- ведь я все еще жив. "Выживание начинается в сознании". Этот постулат я сам зафиксировал в своих книгах и был полностью уверен в его незыблемости. Но как можно пытаться выжить со стрелой в спине, находясь на расстоянии не менее мили от шоссе и сознавая, что убийца бродит где-то рядом?.. Трудно найти человека, который смог бы изыскать в себе такую жажду жизни, чтобы выкарабкаться из этого положения. Пытаться встать на подламывающиеся колени -- невыносимая пытка; лежать и ждать помощи -- проявление здравого смысла. Не отдавая себе отчета, я начал склоняться ко второму варианту. Но уж больно далеко я забрался... Никто не хватится меня еще в течение нескольких часов, и уж, во всяком случае, до тех пор, пока не стемнеет. Моя спина еще ощущала солнечное тепло, однако я знал, что в феврале ночью температура не поднимается выше нуля. А я был в одном свитере. Светящиеся метки, видимые даже в темноте, может, кого-то и привели бы ко мне, но я не был уверен, что убийца по пути к этому месту не догадался стереть их. По здравому размышлению я пришел к выводу, что помощь ко мне может прийти не раньше чем завтра утром. К тому времени я уже умру. Часто случается так, что люди умирают от болевого шока -- раны может даже и не быть, -- они погибают от страха и боли. Следует хорошенько подумать. Решение придет потом. Испытай себя. Ладно. Что дальше? Каким путем выбираться отсюда? Я бы мог вернуться тем же путем, но в голове вертелась мысль, что мой предполагаемый убийца поджидает меня именно на этой тропинке, а встреча с ним никак не могла входить в мои планы. В кармане у меня был компас. Другой ближайший выход из леса был несколько севернее тропинки, помеченной светящейся краской. Время шло, а сил у меня не прибавлялось. Подняться любой ценой -- ничего другого мне больше не оставалось. Вряд ли конец стрелы ушел глубоко в землю, вычислил я. Когда я начал падать, она уже прошла насквозь. В землю вошло не больше дюйма, а может быть, и сантиметр. Я снова уперся ладонями в землю и, не задумываясь о последствиях, попытался продвинуться вперед. Острие стрелы наконец появилось из земли; я повернулся на бок, чтобы перевести дух после столь напряженного усилия, завороженный видом багряных капель крови, заметных даже на моем красном свитере. Обожженный в огне конец стрелы. Он выступал у меня из груди не менее чем на палец. Твердый и заостренный. Дотронувшись до острия, я тут же в ужасе отдернул руку. Слава богу, только одна стрела. Вторая, видимо, прошла по касательной. Удивительно, как мало крови. Но она не хлестала из раны; может быть, поэтому на фоне красного свитера и не бросилась мне в глаза. До шоссе целая миля -- мне ее ни за что не осилить. Каждое движение -- это боль. Но ведь я принял решение. Только вперед. Найти компас... Выдавив из себя улыбку, неимоверным усилием воли я извлек его из кармана и взял направление на север, туда, откуда, мне казалось, я начал свой путь. Я все же заставил себя подняться на колени, испытав при этом чудовищную боль и лишающую сил слабость. УлыбкучС лица как водой смыло. Никогда не думал, что мне придется стоять на грани такого отчаяния. Тело мое протестовало, легкие готовы были разорваться. Я сидел на пятках, упираясь коленями в землю. Опустив голову вниз и стараясь почти не дышать, я тупо смотрел на торчащий из груди конец стрелы и думал о том, что никогда еще задача выжить не стояла передо мной с такой жуткой актуальностью. Сбоку от себя я увидел воткнувшийся в землю тонкий светлый стержень. Я пригляделся к нему внимательнее, вспомнив почему-то о том, как что-то просвистело у меня мимо уха. Это была стрела. Вторая, что прошла мимо своей цели. Длиной сантиметров восемьдесят. Четырехгранная и абсолютно прямая. На торчащем к небу конце виднелась зарубка для тетивы. Никакого оперения. Во всех своих справочниках я давал подробные инструкции, как изготовить такую стрелу. "Прокалите в горячих угольях, чтобы волокна дерева уплотнились и стали прочнее для более надежного поражения цели... " Обугленный конец не подвел. "Сделайте две зарубки: одну, помельче, для тетивы, другую, более глубокую, для оперения -- чтобы стрела держалась в полете ровнее". И все это было заботливо снабжено иллюстрациями. Мне повезло, что у стрел не было оперения и дул довольно-таки сильный ветер. От слабости я прикрыл глаза. Несмотря на это мое везение, живая мишень едва не перестала быть таковой. Обливаясь йотом, я осторожно завел руку за спину, пытаясь нащупать третью стрелу, застрявшую в складках моего шерстяного свитера. Сжав покрепче пальцами, я потянул ее. Она легко поддалась моим усилиям, и все же я поморщился от боли, как будто извлекал засевшую под кожей занозу. Черный ее кончик был испачкан кровью, но я решил, что она вряд ли вонзилась глубоко, ударившись, по всей видимости, о ребро или позвоночник. Фатальную опасность, таким образом, представляла только первая. Только первая. Но и ее было более чем достаточно. Было бы настоящим безумием пытаться вытащить ее, даже если бы я и решился на это. В старое доброе время дуэлянты погибали не столько от того, что шпагу вонзили в легкое, сколько от того, что ее оттуда выдернули. Через сквозную рану в грудную полость начинает поступать воздух, и легкие прекращают свою работу. К тому же, пока рана заткнута стрелой, почти нет кровотечения. Конечно, я могу так и умереть с нею в груди. Но я, несомненно, умру гораздо быстрее, если стрелу вытащить. Выживание в критической ситуации, я писал об этом в своих рекомендациях, зависит от соблюдения первого, самого главного правила -- происшедшее следует принять как неизбежную данность, в которой не остается ничего иного, как с максимальной для себя выгодой использовать оставшиеся возможности. Жалость к самому себе, чувство безнадежности, подавленность никому еще не помогли отыскать дорогу домой. Выживание -- от начала и до конца -- это психологический настрой. Ну и отлично, сказал я самому себе, следуй же собственным правилам. Смириться со стрелой в груди. Смириться со своим физическим состоянием. Принять неизбежность боли. Все равно от этого никуда не деться. Но не зацикливаться на всем этом. Идти вперед. Продолжая стоять на коленях, я неловко развернулся лицом к северу. Сейчас я был единоличным хозяином простиравшейся вокруг местности: никакой фигуры с ружьем, никакого лучника. В целом же день продолжал оставаться до неправдоподобия будничным. Так же светило сквозь слабую дымку солнце, ту же древнюю песню пели постанывающие под ветром деревья. В этих старых лесах, подумалось мне, немало людей упало на землю от удара стрелы. Многие встретили свою смерть в таких же тихих, почти идиллических местах. Я же, если только заставлю себя двигаться, смогу добраться до хирурга, до антибиотиков, я, чего доброго, еще, глядишь, войду в анналы национальной службы здравоохранения. Я медленно полз на коленях, держась чуть левее отметин на деревьях. Все складывалось неплохо. Все складывалось ужасно. Ради бога, твердил я себе, не обращай на это внимания. Свыкнись с этим. Двигай на север.  Добраться на коленях до самой дороги не представлялось возможным: слишком уж густой местами была растительность. Я должен заставить себя встать. Ну что ж, о- кей. Цепляясь руками за ветви, я подтянул свое тело вверх. Ноги подчинялись с большим трудом. Закрыв глаза, я прислонился к стволу дерева, собираясь с силами, убеждая себя в том, что, если я сейчас упаду, мне будет гораздо, гораздо хуже. На север. Размежив веки, из кармана джинсов извлек компас, который перед этим сунул туда, чтобы освободившимися руками схватиться за ветки. Ориентируясь по стрелке компаса, отыскал к северу от себя невысокое деревце, вновь спрятал компас в карман и ужасающе медленно, дюйм за дюймом, заковылял вперед. Прошла целая вечность, когда я наконец добрался до цели, мертвой хваткой вцепившись в ствол. Я преодолел ярдов десять и почувствовал себя обессиленным. "У вас нет права на бессилие"-- я сам так писал. О боже! Я вынужден был отдохнуть. Слабость не оставляла мне выбора. Сверившись снова с компасом, выбрал новое деревце, начал опять продвигаться вперед. Оглянувшись, я уже не увидел места нашей вчерашней стоянки. Мелькнула мысль: человек должен выполнять добровольно принятые на себя обязательства. Смахнув пальцами со лба пот, я стоял неподвижно и ждал, пока содержание кислорода в крови не достигнет необходимого для жизнедеятельности организма уровня. Функционального уровня, как мог бы сказать Гарет. Гарет... Шервудский лес, пронеслось в голове, восемьсот лет назад. Только вот кто же выступил в роли ноттингемского шерифа?.. Я прошел еще десять ярдов, и еще, стараясь не споткнуться по неосторожности, хватаясь, по возможности, за ветви. Дыхание рвалось из горла с хрипом, из-пульсирую-щей боль превратилась в постоянную, уходящую в бесконечность. Не обращать на нее внимания. Куда опаснее усталость, нехватка воздуха. Остановившись перевести дух, я заставил себя произвести простенькие, но малоутешительные подсчеты. Пройдено около пятидесяти ярдов. Для человека в моем положении -- марафонская дистанция, хотя, если смотреть на вещи реально, это составит примерно одну тридцать пятую мили; значит, остается пройти еще тридцать четыре тридцать пятых. Время не засекал, но в любом случае спринтерской мою скорость не назовешь. Стрелки на часах показывали начало пятого, высота солнца над горизонтом подтверждала эту информацию. Впереди меня ждала темнота. Я должен был двигаться как можно быстрее, пока глаза еще могли различать путь; потом, видимо, придется отдохнуть подольше, и дальше, может, я буду вынужден ползти. Все это довольно логично, но хватит ли сил на более быструю ходьбу? За пять приемов я одолел еще пятьдесят ярдов. Еще одна тридцать пятая пути. Замечательно. На нее ушло пятнадцать минут. Еще немного арифметики. Если двигаться со скоростью пятьдесят ярдов в пятнадцать минут, мне потребуется восемь часов, чтобы добраться до дороги, будет уже около половины первого ночи. А учитывая остановки для отдыха... А если еще ползти... Отчаяться -- как это просто. Выжить -- штука более сложная. У черту отчаяние, подумал я. Давай иди. Торчавший из спины конец стрелы время от времени обо что-нибудь ударялся, тогда у меня дыхание перехватывало от боли. Не зная, какой он примерно длины, я не мог правильно определять расстояние, которое отделяло его от окружавших меня стволов и ветвей деревьев. Выйдя из дому с единственной целью подобрать забытый фотоаппарат, я, естественно, не захватил с собой всего своего снаряжения, однако подпоясался ремнем, на котором болтался нож и универсальное приспособление, нечто вроде альпенштока, в ручку которого было вставлено небольшое зеркальце. Пройдя следующие пятьдесят ярдов, я, сняв альпеншток с пояса, ухитрился рассмотреть в зеркало мало обрадовавшую меня картину. Конец выходил из спины дюймов на восемнадцать, на торце его была ложбинка для тетивы, оперение отсутствовало. Я решил не смотреть на свое лицо. Не хотелось увидеть в зеркале зримое подтверждение испытываемых мною физических ощущений. Повесив инструмент на ремень, я осторожно проделал еще пятьдесят ярдов. На север. Видимость не превышала десяти ярдов. Нужно пройти их. Пять раз по десять ярдов. Немного отдохнуть. . Солнце слева от меня клонилось все ниже, опускались сумерки: тени, отбрасываемые деревьями и кустарником, становились все длиннее. Ветер играл этими тенями, делая их похожими на полосы крадущегося в траве тигра. Пятьдесят ярдов -- отдых. Пятьдесят ярдов -- отдых. Пятьдесят ярдов -- отдых. Не думать больше ни о чем. Скоро взойдет луна, сказал я себе. Полнолуние было всего три дня назад. Если небо не затянется облаками, я смогу идти при лунном свете. Темнота между тем сгущалась, я уже и на десять ярдов ничего не видел, а после того как в течение минуты я дважды задел выступающим из спины концом стрелы за какие-то сучья, мне пришлось остановиться, опуститься на колени и упереться левым плечом и лбом в ствол молоденькой березки. Вся одежда была насквозь мокрой от пота. Может, когда-нибудь я напишу об этом книгу, подумалось мне. Может, я назову ее... "Испытай себя". Сам. Победи ее, эту пущенную в тебя с дальнего расстояния стрелу. Хотя почему обязательно с дальнего? Нет никаких сомнений в том, что она была выпущена всего за несколько ярдов от места нашего бивака, я был как на ладони у стрелявшего. Да, видимо, это был выстрел с короткой дистанции. Я пришел к выводу, что человек тот специально поджидал меня именно там. Если бы он следовал за мной по пятам, ему пришлось бы быть слишком близко ко мне: ведь я же направился сразу к камере, я услышал бы его шаги, даже несмотря на ветер. Нет, он пришел сюда первым и ждал меня, а я с совершенно спокойным сердцем вошел в тщательно расставленную западню. Отличная мишень -- широченная спина, обтянутая красным свитером. Исход был предрешен заранее. Ловушки с приманкой. В одну из них, подобно Гарри, угодил и я. В полнейшем изнеможении, я прислонился к дереву. На месте этого лучника, подумалось мне, я бы затаился и с бесконечным терпением поджидал свою жертву, держа лук со стрелой в полной готовности. И вот она, жертва, в счастливом неведении подходит к камере и подставляет спину. Встать, прицелиться и со свистом послать стрелу. Попал! Затем еще две стрелы в уже упавшее тело. Как жаль, что одна прошла мимо, зато третья достигла цели. Итак, замысел удался, жертва наверняка мертва. Немного подождать для верности. Может быть, даже подойти поближе. Все нормально. Можно тем же путем возвращаться назад. Дело сделано. Кто все же этот шериф из Ноттингема?.. Я попытался найти более удобное положение, но мне это не удалось. Чтобы дать отдых коленям, я сполз на левое бедро, по-прежнему упираясь в дерево головой и левым плечом. Это лучше, чем идти, лучше, чем продираться через заросли, хотя лучше всего, может, было остаться там и ждать помощи. Однако мой лучник вполне мог скова туда вернуться, удостовериться лишний раз, и если бы он это сделал, то понял бы, что я еще жив; здесь же он мек. никогда не найдет -- это практически невозможно, учитывая сгустившиеся сумерки и тени деревьев. Мне даже почудилась какая-то ирония в том, что конечным пунктом нашей с Гаретом и Кокосом экспедиции я выбрал место, наиболее удаленное от всех дорог. Следовало быть более предусмотрительным. Стало еще темнее. Сквозь верхушки деревьев я видел звезды. Я вслушивался в шум ветра. Холодало. Чувство бесконечного одиночества овладело мной. Я попытался отвлечься, и мне это удалось, мысли улетучились. Я как бы превратился в бесформенную крошечную частичку мироздания. Осознание своей неразрывной связи с Космосом всегда служило мне хорошим утешением. Мир, в конце концов, един. Каждый предмет в нем связан тысячами нитей с другими, но тем не менее остается самим собой. И даже если одна из нитей порвется, то равновесие ке нарушится... В полуобморочном состоянии я балансировал на грани сознания, бормоча всю эту заумь. Слишком уж я расслабился. Тело мое сползло вниз, и конец стрелы ударился о землю. Пронзившая грудь вспышка боли вновь вернула меня к действительности. Я уже не хотел ощущать себя частичкой этой вселенской мистерии. Восстановив равновесие, я, к своему ужасу, увидел, что торчащий из груди наконечник стал на дюйм длиннее. Оказалось, в падении я протолкнул стрелу дальше. Черт его знает, это вполне могло еще сильнее травмировать раненое легкое. Я даже представить себе не мог, что творилось внутри моего организма. Но я дышал. Я жил. Вот все, что я знал наверняка. Боль притупилась. Видимо, в холодных сумерках я просидел довольно долго* дыхание было неровным, тело хранило неподвижность. Взошла ясная луна, и я стал различать просветы между деревьями. Привыкшие к темноте глаза видели все как днем. Пора идти. Я достал компас, поднес его к глазам, сориентировал стрелку на север, посмотрел в этом направлении и мысленно сделал первые два шага. Я отдавал себе отчет в том, что между замыслом и его реализацией лежат неизбежные муки. Тело ныло, казалось, каждая мышца невидимой проволокой прикручена к стреле. Сама мысль о движении била по измученным нервам. Ну и что, говорил я себе. Не будь нытиком. Забудь о боли, сосредоточься только на предстоящем пути. Думай о шерифе... Покачиваясь, я вновь поднялся на ноги. Пот заливал глаза. Когда конец стрелы натыкался на ветки, из груди вырывался хрип. Передвигай ноги, увещевал я себя. Только так ты выберешься из леса. То, что стрела сдвинулась, оказалось не самым страшным. Движения требовали воздуха, а вот его-то мне как раз и не хватало. В лунном свете мне трудно было выдерживать направление, приходилось постоянно сверяться с компасом. Много времени уходило на то, чтобы достать его из кармана, взглянуть на стрелку и снова спрятать в джинсы. Чтобы упростить процедуру, я в конце концов сунул его за отворот рукава свитера. Эта операция сбила меня с моего черепашьего темпа пятьдесят ярдов в пятнадцать минут, но это было не самое важное. Посматривая на часы, я давал себе отдых каждые четверть часа. Луна поднялась еще выше, в лесу стало светлее, и я молился этой серебряной богине. Свыкшись с болью, я сосредоточился на том, чтобы не сбить дыхание и постараться выдержать этот темп по возможности до конца пути. Но ведь у лучника должно быть лицо. Если бы все мое внимание не было сосредоточено на том, чтобы не упасть, и я мог бы рассуждать трезво, то не исключено, что мне удалось бы вычислить его. Ранение внесло сумятицу в мои мысли. Приходилось принимать в расчет и множество других факторов. Я наткнулся на торчащий из земли корень, чуть не упал и сказал себе, что следует быть более осторожным. Медленно, очень медленно шел я в северном направлении. Когда я в очередной раз потянулся за компасом к отвороту свитера, его там не оказалось. Я уронил его. Без него я идти не мог. Придется возвращаться. Сомнительно, что мне удастся найти его среди всей этой растительности. От постигшего несчастья я готов был расплакаться, но сил на слезы не было. Черт побери, возьми себя в руки. Не паникуй. Ищи выход. Я стоял лицом к северу. Если развернуться точно на сто восемьдесят градусов, то передо мной будет противоположное направление -- откуда я шел. Не так уж это и сложно, элементарная мысль. Думай. Я стоял и панически размышлял, что же делать. Наконец меня осенило. Я достал из чехла висящий на поясз нож и вырезал на коре ближайшего ко мне дерева стрелку. Стрелку, направленную острием вверх. Я явно помешался на стрелах и стрелках. Они сидели у меня не только в легких, но и в голове. Теперь, по крайней мере, я знал направление на север. Держа в поле зрения эту стрелку, я имел шанс не потерять направление в поисках компаса. Придется искать его ползком, иначе это бесполезное дело. Я осторожно опустился на колени и так же осторожно повернулся в обратную сторону -- на юг. Высокие коричневые стебли засохшей травы, сухие опавшие листья, голые побеги новой поросли заполняли все пространство между молодыми деревцами и их старшими собратьями. Даже при дневном свете и будучи в полном здравии найти что-либо в таких зарослях было весьма непросто; в моем же положении это было практически безнадежным предприятием. Надеясь на чудо, я прополз фут или два, пытаясь руками разгрести растительность. Тщетно. Обернулся посмотреть на стрелку, прополз еще фут. Пусто. Еще фут -- пусто. И так я полз до тех пор, пока мог различать светлую линию на фоне коры. Я уже понял, что продвинулся дальше того места, где последний раз сверял направление по компасу. Пришлось развернуться и начать ползти назад, продолжая копошиться в траве. Ничего. Пустота. Надежды таяли. Слабость брала верх. Но ведь где-то этот компас должен лежать. Если я не смогу его найти, то мне придется дожидаться утра и пробираться на север, сверяя направление по наручным часам и солнцу, если оно взойдет. Для меня. К ночи холод усилился, и я чувствовал себя слабее, чем когда отправился в свой нелегкий путь с места нашего бывшего бивака. В безуспешных поисках я вновь подполз к дереву со стрелкой, чуть изменил направление и опять пополз в сторону, и все искал и искал, хотя внутренне понимал, что никакой надежды найти компас у меня нет. В очередной раз обернувшись, я не увидел стрелки. Где же север? В полном отчаянии я медленно поднялся на ноги. Все тело безжалостно ломило от боли, и никакое самовнушение уже не могло победить ее. Я осознал, что рана моя смертельна, что мне придется умереть на коленях, царапая ногтями землю. До восхода солнца еще теплящая-ся'во мне жизнь покинет израненное тело. Сил сопротивляться больше не было, уходила даже воля к жизни. Я привык верить в то, что выживание -- это прежде всего психологический настрой, но сейчас я начал убеждаться в том, что в иных ситуациях одного лишь стремления выжить недостаточно. Давая свои рекомендации, я никак не предполагал, что вера в свои силы может так быстро вытекать из тела вместе с потом, кровью и болью. ГЛАВА 18 Время... Сколько его прошло... Одному Богу известно. Наконец я вышел из забытья и неподвижности, сделал пару неуклюжих движений, видимо, в неосознанных поисках места, где можно будет свернуться калачи: л и умереть. Я открыл глаза и увидел над собой стрелку, указывающую на север. Оказывается, она была не так уж и далеко от меня, я просто не различил ее за кустами. А что мне даст эта стрелка, апатично подумал, я. Направление-то она показывает правильно, но, удались я от нее на десять футов, как я снова узнаю, где север? Стрелка указывала наверх. Я задрал голову, как она и предписывала: надо мной расстилалось звездное небо, и там, в его вышине, я различил ковш Большой Медведицы... и Полярную звезду. Вне всякого сомнения, с компасом я шел бы более уверенно, но и по звездам я мог с достаточной точностью выдерживать нужное направление, и это давало мне силы двигаться. Располагая такой альтернативой, я не мог позволить себе сдаться. Стараясь держать дыхание в норме, я кое-как привел себя в форму и, поглядывая на звезды, побрел вперед, уже не чувствуя такого отчаяния. Даже голова прояснилась. Посмотрев на часы, я обнаружил, что время близится к полуночи, хотя, с другой стороны, какая мне разница? До дороги доберусь не раньше половины первого. Я не имел ни малейшего представления о том, сколько времени ушло на поиски компаса и как долго я боролся со своими эсхатологическими настроениями. Я также не знал, с какой скоростью сейчас передвигаюсь, но меня это абсолютно не волновало. Единственное, о чем я заботился, так это о своих легких и мышцах -- надолго ли их хватит. Вопрос стоял однозначно: выжить или погибнуть. Лицо лучника... В беспорядочной мешанине мыслей и ассоциаций я начал перебирать в памяти события последних трех недель. Интересно, как я выглядел в глазах всех этих людей, которые дали мне приют и с которыми" я так хорошо успел познакомиться? Писатель, чужак, посторонний... Человек совсем из другой среды, посвятивший себя какому-то совершенно непонятному делу, да еще столь крепкого здоровья. Положим, Тремьен мне доверял и постоянно держал при себе, пару раз я даже пришелся больше чем к месту, но ведь у кого-то я сидел как кость в горле. Я подумал о смерти Анжелы Брикел, о подстроенных ловушка* на Гарри и на меня, и тут до меня дошло: все три эти-поколения были совершены с одной целью -- сохранить в поместье привычный образ жизни. Задачей этих преступлений было не добиться чего-то, а что-то предотвратить. Шаг, еще один... Звездочки над головой в небе -- то исчезающие, то появляющиеся вновь, -- только благодаря им я находил возможность перемещаться в пространстве галактики. Ах вы мои лоцманы... приведите меня домой! Анжелу Брикел убили явно для того, чтобы заткнуть ей рот. Гарри должен был умереть в подтверждение собственной вины. Я же представлял опасность в том плане, что мог пролить свет на эти два преступления и сообщить свои соображения Дуну. Ожидали они от меня слишком многого. И из-за этих-то ожиданий я лежу полумертвый. Сплошные догадки, подумал я. Сплошные предположения. Никаких очевидных доказательств чьей-либо вины. Никаких заявлений и признаний, от которых можно оттолкнуться. Все писано вилами. на воде. Лучником, несомненно, был человек, который уверенно знал, что я отправлюсь искать камеру Гарета. Кроме того, он должен был представлять себе путь к нашей стоянке. Вдобавок, этот некто наверняка был знаком с моими рекомендациями относительно изготовления лука и острых стрел, у него было время выжидать свою жертву, желая ей смерти, и в случае неудачи он терял все. Судя по тому, как слухи распространялись в Шеллертоне, практически каждый мог знать о потерянной камере. С другой стороны, наша экспедиция состоялась только вчера... Боже милостивый, неужели всего лишь вчера... и если... когда... я выберусь отсюда, я смогу выяснить, кто кому что говорил. Шаг, еще один... В легких скопилась жидкость, она булькала при каждом вдохе. С такими вещами люди живут долгие годы... астма, эмфизема, эмболия... Жидкость мешает дышать: кто-нибудь видел больного эмфиземой, бодро взбегающего по лестнице? Анжела Брикел была маленькой и невесомой: дунешь -- и улетит. Мы же с Гарри - были мужчинами солидного телосложения, в рукопашной ни с тем ни с другим так запросто не сладишь. Почти вся конноспортивная братия видела, как я взял Нолана на захват. Поэтому-то Гарри и достался острый штырь в ногу, а не стрела в спину, и только провидение избавило его от смерти и до сих пор пока еще охраняло меня. После Гарри наступил мой черед. Ловушка опять не сработала. Повезло. И в том, что звезды по-прежнему светили над головой, тоже повезло. У меня больше не было желания увидеть лицо лучника. Внезапно на меня снизошло озарение. Несмотря на то что в груди у меня сидела сделанная его руками стрела -- произведение искусства, -- мне все-таки было жаль тех, кто знал и любил его: я должен буду вывести его на чистую воду. Тот, кто трижды покушался на человеческую жизнь ради решения своих личных проблем, лишен права на доверие окружающих. К убийствам привыкаешь -- так, во всяком случае, мне говорили. Ночи и конца не было "идно. Диск луны двигался по небосклону с чудовищной медлительностью. Шаг, еще шаг... Хватайся за ветки. Сохраняй дыхание. Полночь. Если я выберусь из этой переделки, то, боюсь, что нескоро меня снова потянет в лес. Я вернусь на теткин чердак и не буду слишком уж строг к своим героям, если им придется ползти на коленях. Совершенно непонятным образом в голове завертелись какие-то мысли о Бахромчатом, о тренировочном поле, о том, смогу ли я когда-нибудь вновь проехаться верхом, о Роннк Керзоне, о моем предполагаемом американском издателе, об отзыве Эрики Антон, но все эти реминисценции были так же далеки от моей действительности, как этот лес от Нью-Йорка. Шеллертонские сплетни. Поток массового сознания. На этот же раз... на этот раз... Я остановился. Я увидел лицо этого лучника. Дун смеялся бы надо мной со своими алиби, диаграммами, доказательствами виновности или ее противоположности, рыская в поисках отпечатков... Но ему пришлось бы иметь дело с самым изощренным умом из всех моих местных знакомых. Может, я ошибался. Но Дун все выяснит. Как черепаха, я продвигался вперед. В миле шестьдесят три тысячи триста шестьдесят дюймов. То есть примерно одна целая шесть десятых километра, или сто шестьдесят тысяч сантиметров. Но кому это может быть в данном случае интересно, кроме меня? Судя по всему, я прополз не менее восьми тысяч дюймов за час. А сколько времени я потерял отдыхая? Тем не менее я прошел шестьсот шестьдесят футов. Двести двадцать ярдов. Целый фарлонг*! Блестяще. В моем состоянии фарлонг за час?! Рекордная скорость. "Мигай, мигай, моя звездочка!.. "* Никакому дураку не пришло бы в голову попытаться пройти по лесу целую милю со стрелой в груди. Позвольте вам представить мистера Джона Кендала, самонадеянного идиота. Поразительная самоуверенность, граничащая с легкомыслием. Час ночи. Луна сползала куда-то вниз и плясала уже над самыми верхушками деревьев, совсем неподалеку от меня. Вздор, не может такого быть. И все-таки так было. Я же видел ее. Свет. Внезапно до меня дошла ошеломляющая мысль: я видел свет. Он двигался вдоль дороги. Дорога, наконец-то дорога. Она оказалась рядом. Это был не мираж в заколдованном лесу. Все-таки я выбрался на нее. Я закричал бы от радости, если бы легким хватило кислорода. Выйдя на опушку, я бездыханно привалился к дереву, соображая, что делать дальше. Мне никак не верилось, что я наконец добрался до шоссе. Полнейшая темнота, ни одной машины. Так и стоять? Ковылять к шоссе, рискуя упасть в канаву? Попытаться остановить машину? Жутким своим видом напугать до смерти какого-нибудь мотоциклиста? Последние силы почти покинули меня. Скользя рукой по дереву, я плавно опустился на колени, опираясь головой и левым плечом о ствол. Если я все рассчитал более или менее правильно, "лендровер" должен был находиться дальше и чуть правее дороги, но попытка добраться до него была заведомо обречена на провал. Неожиданно по глазам ударил свет фар проезжавшей не так далеко от меня машины. Моя рука слабо упала в бесплодной попытке остановить автомобиль. К моему изумлению, машина начала тормозить. Противно заскрипели тормоза, автомобиль подал назад, к тому месту, где стоял я. "Лендровер". Как он мог здесь оказаться? Дверцы раскрылись. Все знакомые мне лица. Мэкки. Она бросилась ко мне, не переставая кричать: -- Джон! Джон! Приблизившись, она, пораженная, замерла. -- Боже милостивый! За ней поспешал Перкин: челюсть у него отвисла в безмолвном изумлении. Гарет пробормотал: -- В чем дело? Увидев меня, он в ужасе опустился передо мной на колени. -- Куда вы пропали? Мы обыскались вас. Да вас подстрелили! -- голос его упал. Я промолчал -- не было сил ответить. -- Беги навстречу отцу! -- приказала ему Мэкки, и он тут же рванул в темноту. -- Прежде всего нужно вытащить стрелу, -- сказал Перкин, пытаясь вытащить ее. Стрела в груди едва шевельнулась, однако тело мое содрогнулось, как от раскаленного железа. Я возопил... Однако с уст моих не сорвалось ни звука -- это был стон души. -- Не надо... Я попытался отстраниться от него, но стало только хуже. Вытянув руку, я ухватился за брюки Мэкки с такой силой, которой сам не ожидал в себе. Отчаяние придало мне силы. Надо мной склонилось ее испуганное и полное участия лицо. -- Не трогайте... стрелу... -- выговорил я через силу. -- Не давайте ему... -- Боже мой! -- Она замерла от испуга. -- Не прикасайся к ней, Перкин. Ты причиняешь ему жуткую боль. -- Лучше ее вытащить, -- упрямо заявил он. Дрожь его руки передавалась через древко стрелы моему телу и наводила на меня ужас. -- Нет! Ни в коем случае! -- Мэкки в панике отдернула его руку. -- Оставь! Это убьет его. Дорогой, ты должен оставить его в покое. Не будь ее рядом, Перкин уже давно бы выдернул стрелу. Он наверняка знал, что это убьет меня. Ему не потребовалось бы много усилий, чтобы сделать это. Но вряд ли он подозревал о той ненависти, которая, таясь во мне, все же вывела меня на эту дорогу. Эта ненависть клокотала у меня в груди, и только силой воли я заставлял себя не клацать зубами. Пот по-прежнему крупными каплями струился по моему лицу. -- Тремьен вот-вот подъедет с врачами. -- Лицо Мэкки вновь наклонилось надо мной. Происшедшее до неузнаваемости изменило ее голос. На ответ у меня не хватило сил. Позади "лендровера" остановился автомобиль, из которого выскочил Гарет и с трудом выбрался Тремьен. Сминая все на своем пути, подобно танку, он двинулся ко мне, но не дойдя метра, замер как вкопанный. -- Господи Иисусе! -- вырвалось у него. -- А я еще не поверил Гарету. Не теряя присутствия духа и со своей природной властностью, он взял командование на себя, но было видно, что это удавалось ему с трудом: -- Не беспокойтесь, по радиотелефону я уже вызвал "скорую". Скоро за вами приедут. Я вновь промолчал. Тремьен торопливо вернулся к машине, и я услышал, как