не чувствовала себя лучше. Все великолепно. Подсадите меня. Я сказал, что ей необходим отдых, цо она категорически отказалась. В конце концов мне пришлось уступить ее - настойчивости -- я аккуратно приподнял свою спутницу и усадил в седло, сам же вскарабкался на широкую спину Обидчивого. Как ни в чем не бывало она натянула поводья и, оглянувшись, чтобы убедиться, следую ли я за ней, средним кантером поскакала по дорожке. Я присоединился к ней, надеясь, что весь путь мы будем выдерживать этот темп, но, как только я догнал ее, она немедленно увеличила скорость; осадить коня у меня не хватило бы опыта -- мог бы запросто вылететь из седла, поэтому, прижав руки к холке Обидчивого, как учила Мэкки, я понесся вслед, положившись на удачу. Под конец Мэкки пустила свою лошадь быстрым галопом, и именно на такой скорости мы проскакали мимо Тремьена. Я был абсолютно уверен, что Тремьен не покинул своей наблюдательной площадки и смотрит на нас, хотя даже боковым зрением я его не видел, поскольку полностью сосредоточился на том, чтобы не потерять равновесия, не выпустить поводьев и не прозевать какого-нибудь препятствия прямо перед собой. Обидчивый, слава Всевышнему, замедлил бег сразу же, как это сделала лошадь Мэкки, и остановился в весьма естественной манере без всякого намека сбросить седока, будь то в пятницу или в какой другой день. Бездыханный и в то же время возбужденный, я подумал, что еще * одна или две такие пробежки, и я запростр сыграю в ящик прямо с широкой спины Обидчивого. -- Где вас черти носили? -- обратился ко мне Тремьен сразу же, как только подошел к участникам пробежки. -- Я уж подумал, что у вас душа ушла в пятки и вы решили не рисковать. -- Мы просто разговаривали, -- вмешалась Мэкки. Тремьен взглянул на ее сияющее в данный момент лицо и, вероятнее всего, сделал неправильный вывод, но комментировать это никак не стал. Он велел всем вернуться назад, спешиться и остальной путь идти пешком, держа лошадей в поводу, -- словом, все как обычно. Мэкки, заняв свое место во главе смены, попросила меня быть замыкающим и проследить за тем, чтобы никто не отстал. Я так и сделал. Трактор Тремьена тарахтел где-то далеко позади. Громко топая, он вошел на кухню как раз в тот - момент, когда я доставал из буфета апельсиновый сок, и без какой-либо преамбулы требовательно спросил: -- О чем вы разговаривали с Мэкки? -- Она сама вам расскажет, -- улыбнулся я. -- К Мэкки "вход воспрещен", -- воинственно вскинулся Тремьен. Я отложил банку с апельсиновым соком и выпрямился, не совсем, впрочем, зная, что ответить. -- Минуту он молчал с недовольным видом, затем изрек: -- Тогда все в порядке. Я подумал, что в отношении Мэкки он не меньший собственник, чем Перкин. Некоторое время спустя, когда он расправлялся с тостом, который я для него приготовил, мне показалось, что наш разговор забыт. -- Вы можете совершать проездки каждое утро. Если вам нравится. Он не мог не заметить удовольствия на моем лице. -- Мне это очень нравится. -- Тогда решено. День прошел в обычной, я бы даже сказал рутинной, манере: вырезки, бутерброды с мясом, диктофон, вечерняя выпивка, приход из школы Гарета, стряпанье ужина. Замечу: недоверие ко мне со стороны Ди-Ди исчезло, со стороны Перкина -- нет. Тремьен, казалось, принял мои утренние уверения, а Мэкки, улыбаясь в свой стакан с чистым тоником, старательно отводила от меня глаза, боясь выдать ту тайну, которая легла между нами. В субботу утром я вновь проезжал Обидчивого, однако Мэкки так и не появилась, известив по телефону Тремьена, что нездорова. Она вместе с Перкином появилась на кухне только к завтраку, причем рука Перкина в высшей ". степени вальяжно покоилась на ее плече. -- Мы хотим тебе что-то сказать, -- обратился он к Тремьену. -- А, да? -- Тремьен копался в каких-то бумагах. -- Да. Слушай внимательно. У нас будет ребенок. -- Мы так думаем, -- добавила Мэкки. Тремьен сразу же стал весь внимание и как-то заметно просветлел от удовольствия. Будучи человеком сдержанным, он не бросился их обнимать, а как-то по-кошачьи заурчал и стукнул кулаком по столу. Его сын и невестка, довольные собой, уселись пить кофе и начали вычислять месяц, когда должен родиться ребенок, -- получался сентябрь, но они не были абсолютно уверены. Мэкки одарила меня застенчивой улыбкой, которую Перкин простил. Сейчас они выглядели более влюбленными, более расслабленными, как будто прежнее напряжение, вызванное долгими неудачами в зачатии ребенка, наконец спало. После завтрака я все утро трудился над вырезками, жалея о том, что некому поддержать мои силы несколькими чашечками кофе, -- Ди-Ди по субботам не работала. Гарет ушел на субботние утренние занятия, приколов рядом с уже известным сообщением новое: "Футбольный матч, дневной". Затем я записывал Тремьена, который, ругаясь, что даже по телевидению перестали показывать скачки, продолжил излагать сагу о своих юношеских годах и остановился на том моменте, когда вместе с отцом отправился в бордель. -- Мой папаша не признавал никого, кроме самой мадам, а та поначалу отбрехивалась, говорила, что уже давно сама не практикует, но под конец все-таки сдалась, приняла его, психованного старого обольстителя. Вечером я накормил нас троих бараньими отбивными, картошкой в мундире и грушами. В воскресенье утром зашли Фиона с Гарри проведать своих лошадей, а затем обмыть это дело с Тремьеном в семейной комнате. Вместе с ними заявился Нолан. Льюиса не было. За Гарри по пятам тихонько следовала его тетка, еще одна миссис Гудхэвен. Мэкки, Перкин и Гарет не выказали и тени удивления -- видимо, эти визиты являли собой давно заведенный ритуал. Мэкки не удержалась и поделилась со всеми приятной новостью, Фиона и Гарри начали ее обнимать, в то время как Перкин напустил на себя многозначительность; что до Нолана, то он просто ее поздравил. Тремьен открыл шампанское. Примерно в это же время, но в десяти милях отсюда в глухом лесном массиве лесник наткнулся на то, что когда-то было Анжелой Брикел. ГЛАВА 7 В то воскресенье эта находка никак не отразилась на размеренной жизни Шеллертона, поскольку вначале никто не знал, чьи это кости покоятся среди сухих кустов ежевики и бурых стволов спящих дубов. Лесник отправился домой насладиться воскресным обедом и только после трапезы позвонил в местную полицию, полагая, что поскольку кости явно лежат давно, то безразлично, когда об этом узнают власти -- часом раньше или часом позже. В усадьбе Тремьена, после того как были произнесены все тосты за будущего Викерса, центр внимания переместился на мои труды: Гарет показал Фионе пару моих путеводителей, та пришла в изумление и показала их Гарри. Нолан как бы невзначай взял "Сафари" и заявил, что только полнейший кретин может поехать в Африку охотиться на тигров. -- В Африке нет никаких тигров, -- сказал Гарет. -- Правильно. Поэтому поехавший и есть полнейший кретин. -- Э... это шутка, -- промямлил Гарет, явно почувствовав, что может сам оказаться в дураках. -- Очень смешно. Нолан, хоть и был ниже всех ростом, явно господствовал в гостиной, затмевая даже Тремьена. Его звериная энергия в сочетании с сильными и мрачными чертами лица, казалось, заряжает сам воздух статическим электричеством, способным в любой момент генерировать разряд. Можно было представить, как этот разряд пронзил молниеносно сердце Мэкки. Можно было представить, как этот разряд ударил по шее Олимпии. Реагировать на Нолана с позиции хоть сотой доли здравого смысла было бесполезно, он подчинялся только инстинктам. Тетка Гарри изучала содержание "Арктики" с таким приторным видом собственного превосходства, с каким обычно отчитывают прислугу. -- Просто пугающе грубо, -- Ее голос был такой же томный, как и у Гарри, однако в нем не было той Богом данной прелести. -- Э-э... -- промычал Гарри, -- я вас как следует не представил. Прошу любить и жаловать -- моя тетушка Эрика Тудхэвен. Она писательница. В его глазах струились целые скрываемые потоки озорства. Фиона взглянула па меня с намеком на улыбку, и я подумал, что оба они смотрят на меня так, будто вот-вот бросят на съедение львам. Предвкушение удовольствия -- коротко и ясно. -- Эрика, -- начал Гарри, -- эти книги написал Джон. -- И еще он написал роман, -- пришел на помощь Тремьен, хотя я не был уверен, что нуждался в ней. -- Его собираются публиковать. Сейчас Джон пишет мою биографию. -- Роман, -- в той же манере повторила тетка Гарри. -- Собираются публиковать. Как интересно. Я тоже пишу роман. Под моей девичьей фамилией, Эрика Антон. Бросили-таки, осознал я, на съедение литературному льву. Даже не льву, а львице, причем настоящей. Репутация Эрики Антон была хорошо известна в литературных кругах -- она была обладательницей приза "Пяти звезд": за эрудицию, элегантность синтаксиса, запутанную подоплеку, глубокое проникновение в характеры героев и всестороннее знание проблем инцеста. -- Ваша тетушка? -- переспросил я Гарри. -- По мужу. Тремьен вновь наполнил шампанским мой бокал, как будто чувствовал, что мне не повредит добрый глоток. -- Она вас съест, -- на выдохе шепнул он. В тот момент, взглянув на нее из противоположного угла комнаты, я усмотрел в ней что-то несомненно хищное. Вблизи же она оказалась стройной седоволосой женщиной с проницательными глазами, на ней был серый шерстяной костюм, туфли на низком каблуке и никаких драгоценностей. Стереотипная тетушка, подумал я; за малым исключением -- тетушки других племянников не были Эрикой Антон. -- О чем же ваш роман? -- поинтересовалась она. В голосе звучали покровительственные нотки, но я не придал этому значения: она имела на это право. Все остальные также ожидали моего ответа. Невероятно, думал я, девять человек в одной комнате и не разбились на группы, и не ведут между собой шумных разговоров. -- О проблемах выживания, -- вежливо ответил я. Все слушали. Все всегда слушали Эрику Антон. -- Каких проблемах? -- спросили она.; -- В какой области? Медицинской? Экономической? Созидательной? -- Роман о том, как группа путешественников в результате землетрясения оказалась отрезанной от внешнего мира. И о том, как они вышли из этого положения. Он называется "Долгая дорога домой". -- Как оригинально, -- заключила она. Она не собирается переходить в открытое нападение, подумал я. Видимо, она прекрасно понимала, что ее произведения -- это предел, которого я никогда не достигну, и в этом она была совершенно права. Тем не менее я вновь почувствовал прилив какого-то слепого безрассудства, сродни тому, что испытал, когда ко мне подвели Обидчивого: ведь в тот момент я тоже не был уверен в себе, однако вскочил в седло и поскакал. -- Мой редактор говорит, -- , сухо продолжил я, -- что "Долгая дорога домой" повествует на самом деле о духовных последствиях унижения и страха. Она сразу же почувствовала вызов. Я заметил, как напряглось ее тело, видимо, то же произошло и в сознании. -- Вы слишком молоды, чтобы со знанием дела писать о духовных последствиях. Слишком молоды, чтобы иметь закаленную душу. Слишком молоды для той глубины понимания, которое приходит только через страдания. Неужели в этом заключается правда, подумал я. Когда же человек перестает быть слишком молодым? -- А благополучие не ведет к проницательности? -- спросил я. -- Ни в коем случае. Проницательность и интуиция взрастают на каменистой почве. До тех пор, пока вы не испытаете страданий, или не поживете в бедности, или не познаете ужаса меланхолии, у вас будет порочное восприятие. Пришлось проглотить эту отповедь. Но чем же ответить? -- Я беден. Говорю вполне искренне. Беден настолько, что хорошо осознал простую истину: нищета убивает моральные силы. Она смотрела на меня, как хищник на добычу, примериваясь, куда бы воцзить когти. -- Вы легковесная личность, -- заключила она, -- если не можете прочувствовать моральной силы искупления и примирения в нужде и бедствиях. Пришлось проглотить и это. -- Я не ищу святости. Я ищу проницательности через сочетание воображения и здравого смысла. -- Вы несерьезный писатель. Ужасное обвинение. Самое худшее в ее устах. -- Я пишу, чтобы содержать себя. -- А я пишу, -- просто ответила она, -- чтобы просвещать народ. Достойного ответа я найти не смог. Криво улыбнувшись, я с поклоном признал: -- Сдаюсь, побежден. Она радостно рассмеялась, ее мускулы расслабились. Львица расправилась со своей жертвой. Все встало на свои места. Она повернулась к Фионе и о чем-то с ней заговорила. Я залпом осушил свой бокал шампанского, и в этот момент рядом со мной очутился Гарри. -- А вы держались очень неплохо, -- сказал он. -- Прекрасная блицдуэль. -- Она растоптала меня. -- Не обращайте внимания. Просто хорошая разминка. -- Это вы все подстроили. Гарри усмехнулся: -- Она позвонила сегодня утром. Ну я и пригласил ее. Не смог удержаться. -- Приятель, называется. -- Но ведь признайтесь откровенно. Вам же понравилось. -- Куда мне до нее, -- вздохнул я. -- Она более чем в два раза старше вас. -- Поэтому вдвойне и обидно. -- Серьезно, -- сказал он, видимо, думая, что мое "я" нуждается в заплатке, -- эти путеводители просто великолепны. Вы не будете возражать, если мы захватим несколько экземпляров домой? -- Но они принадлежат Тремьену и Гарету. -- Тогда я спрошу у них. -- Он проницательно взглянул на меня. -- Ваше мужество не пострадало? -- Что вы имеете в виду? -- Вас задел этот спор. Не надо быть таким Щепетильным. -- Мой редактор называет это импульсивным поведением, -- усмехнулся я. -- Он говорит, что в один прекрасный день я стану его жертвой. -- Вы выглядите моложе своих лет, -- загадочно произнес Гарри и, повернувшись, направился в сторону Тремьена. На месте Гарри с бокалом шампанского, к которому она так и не притронулась, возникла Мэкки и без промедления начала лечить мои расстроенные чувства. -- С ее стороны было несправедливо называть вас легковесным, -- заявила она. -- Гарри не следовало ее приводить. Я знаю, ее очень почитают, но она может довести до истерики. Я сама видела. -- Мои глаза сухи, -- ответил я. -- Вы пьете свое шампанское? -- Лучше не пить, мне кажется. -- Тогда, может быть, уступите его ходячему раненому? Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой, и мы поменялись бокалами. -- На самом же деле я не поняла многое из того, что говорила Эрика. -- Она говорила о том, что умнее меня. -- Готова спорить, что падающих с коня в обморок она не сумеет поддержать. Как сказал Тремьен, Мэкки была "милой молодой женщиной". Останки Анжелы Брикел были найдены в Квиллер-сэджских угодьях на западной окраине Чилтернса. Лесник Квиллерсэджа договорился по телефону с местной полицией о том, что полицейская машина заедет за ним домой и он покажет, по каким частным дорогам угодий можно ближе всего подъехать к останкам. Затем проводит через лес пешком. В тот воскресный полдень несколько дежурных полицейских с содроганием подумали о мокром холодном лесе. В доме Тремьена неофициальная вечеринка благополучно продолжалась. Фиона и Мэкки уселись на софу и, склонив друг к дружке серебро и золото своих волос, что-то щебетали о будущем ребенке. Нолан обсуждал с Тре-мьеном лошадей, на которых, как он надеялся, ему придется соревноваться после возобновления сезона скачек. Гарет разносил хрустящий картофель и не переставая ел его сам, а Перкин зачитывал вслух мои рекомендации относительно того, как, заблудившись, найти дорогу и выйти к людям. -- "На пересеченной местности спускайтесь с возвышенностей вниз, не идите вверх, -- читал он. -- Люди живут в долинах. Двигайтесь вниз по течению рек. Люди селятся рядом с водой". Не могу представить, что мне когда-нибудь понадобятся эти советы. Я постараюсь не очутиться в джунглях. -- Этими советами можно воспользоваться и в Озерном крае*, -- сухо заметил я. -- Не люблю ходить пешком. Нудно. -- Джон, -- обратился ко мне Гарри, -- Эрика хочет знать, почему вы ничего не говорите в своих путеводителях о восхождении на горы? -- Никогда и близко к ним не подходил, -- ответил я. -- Кроме того, по вопросам альпинизма написаны десятки книг. Эрика, в глазах которой все еще горел огонь победы, поинтересовалась, где издавались мои книги. Когда я назвал издательство, ее брови в задумчивости поползли вверх и ей, видимо, пришлось отказаться от пренебрежительного замечания. -- Хорошее издательство, не так ли? -- спросил Гарри, скривив губы в улыбке. -- Достойное, -- согласилась она. Фиона, поднявшись с софы, начала прощаться, в основном с помощью поцелуев. Гарет было сунулся к ней, но она остановилась рядом со мной и приложилась ко мне щечкой. -- Как долго вы здесь пробудете? -- спросила она. -- Еще три недели, -- ответил за меня, не задумавшись, Тремьен. -- А там посмотрим. -- Мы пригласим вас на ужин, -- пообещала Фиона. -- Пойдем, Нолан. Готова, Эрика? Целую тебя, Мэкки. Береги себя. Вслед за ними, на седьмом небе от счастья, уплыли Мэкки и Перкин. Мы же с Тремьеном принялись собирать бокалы и складывать их в моечную машину. -- Если никто не возражает против пирога из бутербродов с мясом, то я могу приготовить, -- предложил Гарет. Примерно к тому времени, когда мы заканчивали пирог, два полицейских, сопровождающих лесника, наконец добрались до жалкой кучки костей -- Немезида начала свой отсчет. Привяйав веревку к деревьям, они оградили это место и связались по радио с участком для получения дальнейших инструкций. Информация медленно поползла наверх, пока наконец не достигла старшего инспектора Дуна из полицейского участка долины Темзы, который к моменту ее получения мирно похрапывал после любимого йоркширского пудинга. Поскольку через час должно было стемнеть, он решил заняться этим делом с утра. Он также решил взять с собой патологоанатома и фотографа. Он был уверен, что эти кости наверняка окажутся останками одного или одной из сотен подростков, которыми в прошлом году летом кишела территория его участка, и не было спасения от их ночных гулянок. На нем уже висело три дела о смертельных отравлениях наркотиками. В доме Тремьена мы с Гаретом поднялись в мою ком- нату. Ему не терпелось посмотреть мой спасательный набор, который, как он знал, я захватил с собой. -- Это такой же набор, как и в вашей книге? -- спросил он, после того как я достал черный водонепроницаемый подсумок, который можно было носить на поясе. -- Нет, обычных птиц? -- Голубей? Черных дроздов? Человек съест все, что угодно, если будет достаточно голоден. Наши далекие предки питались всем, что только могли достать. Это считалось нормой. Для него нормой был холодильник, набитый пиццей. Он не имел ни малейшего представления, что значит быть один на один с природой, и, несмотря на весь его нынешний интерес, мне показалось, что вряд ли он когда-либо испытает и поймет это. Однажды я провел целый месяц на острове без каких-либо спасательных наборов, зная лишь то, что у меня есть запас воды и в конечном счете меня заберут, но даже при наличии этих знаний и моем немалом опыте мне пришлось очень туго, и именно тогда я открыл для себя истину: выживание -- это больше психологический настрой, чем физическое состояние. Туристическое агентство вняло моим настоятельным советам и прекратило выдавать путевки на подобного рода "экскурсии". -- А что, если посылать группами? -- спросили меня тогда в агентстве. -- Не в одиночку? -- Группе потребуется больше еды, -- отметил я. -- Будет жуткая напряженность. Вы спровоцируете убийство. -- Ну хорошо, -- возразили мне, -- тогда будем выдавать полное снаряжение, достаточный запас продовольствия и средства радиосвязи. -- И не забудьте перед отправкой выбрать старшего. И даже с этими мерами предосторожности редкое путешествие обходилось без происшествий, и в конце концов агентство окончательно прекратило организовывать "высадки на необитаемые острова". Гарет положил на место моток тонкой проволоки и спросил: -- Мне кажется, что эта проволока предназначена для всех тех силков и капканов, о которых вы пишете в книгах? -- Только для самых простейших. -- Некоторые ловушки очень подлые. -- Боюсь, что это так. -- Бежит по своим делам безобидный кролик и не видит замаскированную в пожухлой листве тонкую проволоку, и вдруг -- бац! -- он уже запутался в сетке или погребен под тяжелой веткой. Вы все это проделывали? -- Да, неоднократно. -- Мне больше нравится идея использовать лук и стрелы. -- Да, я включил рекомендации относительно того, как их правильно изготовить, потому что ими пользовались наши предки, но имей в виду -- в движущуюся цель попасть очень непросто. А если цель маленькая, то практически невозможно. Это не то же самое, что лук заводского изготовления с металлическими стрелами для стрельбы по неподвижной круглой мишени, как на соревнованиях. Поэтому я всегда предпочитал ловушки. -- А стрелой вам хоть что-нибудь приходилось поражать? Я улыбнулся: -- Однажды, когда я был маленьким, то сбил яблоко в нашем саду. Мне разрешали, есть только упавшие, а их в тот момент не было ни одного. Мне не повезло -- из окна это заметила мама. -- Ох уж эти мамы! -- Тремьен говорит, что ты иногда видишься со своей. -- Да, вижусь, -- он быстро взглянул на меня, затем вновь опустил глаза. -- А папа говорил вам, что моя мать не является матерью Перкина? -- Нет, -- медленно проговорил я. -- Мы как-то еще не дошли до этого. -- Мать Перкина и Джейн давно умерла. Джейн -- это моя сестра, ну, на самом деле наполовину сестра. Она вышла замуж за тренера-француза, и они живут в Шан-тильи, в этом французском Нью-Маркете*. С Джейн мне всегда хорошо и весело. Летом я к ним езжу. На пару недель. -- Ты говоришь по-французски? Он усмехнулся: -- Так себе. Как только я вживаюсь в этот язык, мне уже пора возвращаться домой. А вы? -- По-французски чуть-чуть. По-испански лучше. Впрочем, сейчас я уже, наверное, забыл и тот и другой. Он кивнул и некоторое время возился с клейкой лентой, пытаясь приспособить ее обратно к коробке. Я наблюдал за ним, и он наконец сказал: -- Моя мать -- довольно известная фигура на телевидении. Отец как раз и имел в виду телевидение, когда говорил, что я вижу ее. -- Телевидение! Она актриса? -- Нет. Она повар и иногда ведет на телевидении эти дневные инструктивные постановки. -- Повар? -- я не верил своим ушам. -- Но твой отец ни в грош не ставит еду. -- Да, он так говорит, но ведь он с удовольствием ест то, что вы готовите, не так ли? Мне кажется, она изводила его своими кулинарными изобретениями. Все эти изыски ему были явно не по душе. Я не обращал на это особого внимания, хотя мне эта еда тоже не нравилась. Поэтому, когда она ушла от нас, мы стали готовить то, что нам нравится. Вот так и живем. Совсем недавно я захотел приготовить заварной крем; мне показалось, что я смогу это сделать, я попробовал, но у меня подгорело молоко, и вкус у него был жуткий. Откуда я мог знать, что молоко подгорит? Впрочем, что бы там ни было, она вышла замуж за другого. Он мне не нравится. Я с ними не очень-то общаюсь. Его голос прозвучал так, будто он высказал все, что хотел, и сейчас готов вновь вернуться к простым вещам, вроде проблем выживания. Он попросил меня разрешить ему посмотреть содержимое набора номер два, черного подсумка. -- А тебе не надоело? -- спросил я. -- Я горю от нетерпения. Я передал ему подсумок, разрешил расстегнуть три кармашка, застегнутых на молнии и кнопки, и выложить вещи на кровать. Несмотря на то что сам подсумок был водонепроницаемый, каждый предмет в нем также находился в пластиковом, хорошо завязанном пакетике, предохраняющем от пыли и насекомых. Гарет развязал несколько пакетов и нахмурился, рассматривая содержимое. -- Объясните, пожалуйста, что это такое, -- попросил он. -- Ну, положим, двадцать пластин со спичками предназначены для разжигания костров, а зачем эти шарики из хлопка и шерсти? -- Они хорошо горят. С их, помощью легко поджечь сухую листву. -- Понятно. Свеча, конечно, для освещения, так? -- А также для разжигания костров. С помощью воска можно сделать массу вещей. -- А это что? -- он указал на толстую катушку, на которую была намотана тонкая желтая нить. -- Это волокно из кевлара, род пластика. Прочное, как сталь. Шестьсот ярдов. Из него можно вязать сети, использовать в качестве лески при ловле рыбы, а если сделать петлю, то ее невозможно будет разорвать. Жаль, что я не знал о существовании этого волокна, когда работал над своими книгами. -- А это? Флакончик с беловатой жидкостью и кисточкой? -- Это из "Дикой местности", -- улыбнулся я. -- Люминисцирующее вещество. Гарет смотрел на меня широко открытыми глазами. -- Допустим, тебе надо на время покинуть свою стоянку в поисках пищи или дров. Обратно нужно возвращаться? Несомненно. Следовательно, по мере удаления от стоянки необходимо на стволах деревьев или горных плитах делать этим веществом пометки, причем так, чтобы от следующей пометки можно было видеть предыдущую, -- тогда обратную дорогу можно будет найти и в кромешной темноте. -- Стремно, -- заключил он. -- Вон тот небольшой продолговатый предмет -- это сильнейший магнит. Вещь полезная, но не очень необходимая. ч Может пригодиться, чтобы вытащить из реки потерявшийся рыболовный крючок. Магнит привязывается к веревке и опускается в воду. Крючки -- это драгоценность. Гарет извлек маленький прозрачный пластмассовый цилиндрик, один из шести в моем наборе. -- Здесь много крючков, -- заметил он. -- А это разве не кассета для фотоаппарата? Я думал, что кассеты черные. -- Японские кассеты "Фудэи" именно такие. А поскольку они прозрачные и в них все видно на просвет, я ими пользуюсь постоянно. Они почти ничего не весят. Герметически закрываются. Предохраняют от влаги, пыли, насекомых. Исключительно надежные. В остальных кассетах есть еще наборы крючков, а также иголки с нитками, булавки, аспирин, таблетки для обеззараживания воды и другие необходимые мелочи. -- А это что такое выпуклое? Ох, да это же подзорная труба! -- рассмеялся он и взвесил ее в руке. -- Две унции, -- удовлетворил я его любопытство. -- Но с увеличением восемь на двадцать. Авторучка с подсветкой в виде фонарика не вызвала у него особого удивления, абсолютно равнодушно он отложил в сторону свисток, почтовый набор с блокнотом и рулончик с алюминиевой фольгой ("Для приготовления пищи в углях", -- пояснил я). Неподдельное же изумление у него вызвала портативная паяльная лампа, в голубом свирепом пламени которой свободно плавился припой. -- Стремно, -- опять сказал он. -- Высший класс! -- Незаменимая вещь для разжигания костров, -- сказал я, -- естественно, пока не кончится бензин. -- Вы пишете в своих книгах, что прежде всего следует позаботиться об огне. Я кивнул: -- Огонь улучшает самочувствие. Ощущаешь себя не так одиноко. Кроме того, всегда нужно кипятить сырую воду для питья, ну и для еды, конечно. Костер -- это хороший сигнал'для спасателей, его видно издалека. -- И для тепла. -- Конечно. Последним предметом, который Гарет извлек - из подсумка, был пакет с парой кожаных перчаток. Глядя на перчатки, он пробормотал что-то об излишней изнеженности. -- Перчатки играют двойную роль, -- объяснил я. -- Предохраняют руки от порезов и царапин. Кроме того, в перчатках очень удобно рвать крапиву. -- Ненавижу рвать крапиву. -- Зря. Листья крапивы, если их сварить, весьма и весьма съедобны, но главное -- это стебли. Невероятно волокнистые. Их молотят, и когда они становятся достаточно мягкими, то представляют собой прекрасный связочный материал: мсреплять ветки для шалаша или плести корзины для подвешивания провианта и снаряжения, дабы предохранить все это от сырости и диких животных. -- Вы столько всего знаете. -- Я путешествую с колыбели. Буквально. -- Гарет аккуратно сложил все обратно в той последовательности, в какой распаковывал, и спросил: -- Сколько это все весит? -- Около двух фунтов. Меньше килограмма. Неожиданно он встрепенулся: -- У вас же нет компаса! -- Здесь нет, -- согласился я. Я подошел к комоду и достал из верхнего ящика изящный, заполненный жидкостью компас в прозрачном пластиковом футляре. По окружности циферблата были нанесены дюймовые и сантиметровые метки. Я показал Га-рету, как привязывать его к карте, прокладывать курс, и сообщил, что всегда ношу его в кармане рубашки. -- Но он же был в комоде, -- возразил Гарет. -- Мне казалось, что в Шеллертоне трудно заблудиться. -- Но вполне возможно в Даунсе. В Даунсе я тоже вряд ли бы заблудился, но говорить Гарету об этом не стал, а пообещал в следующий раз взять компас с собой, чем вызвал его одобрительный взгляд. Укладывая свои вещи обратно в комод, я подумал о том, сколь недолго я прожил в этой комнате с несуразной обстановкой и выцветшими обоями. Я никогда не тяготился обществом, но по своей давней привычке к одиночеству мне показалось странным мое теперешнее существование среди всех этих людей. Возникли какие-то ассоциации с выходом на сцену в самый разгар действия. Впрочем, через три недели я отыграю свою роль и сойду со сцены, а спектакль будет продолжаться уже без меня. Тем не менее я был увлечен и не желал пропускать ни одного акта. -- Раньше это была комната Перкина, -- объяснил Гарет, будто уловив ход мыслей. -- Когда дом разделили, он забрал отсюда все свои вещи. Здесь творился какой-то ужас. Гарет пожал плечами и спросил: -- Хотите посмотреть мою комнату? -- Был бы рад. Он кивнул и повел меня. Гарет и я пользовались одной ванной, расположенной между нашими комнатами, а рядом с проходом в холл располагались апартаменты Тре-мьена, в которых он обычно исчезал с неизменным хлопком двери. Вся обстановка в комнате Гарета несла на себе отпечаток детства. Спал он на кушетке с выдвижной доской, стены были произвольно увешаны открытками с изображением поп-звезд и спортсменов. Полки были завалены призами и наградами. Пол был украшен валяющейся одеждой. Я пробормотал что-то обнадеживающее, Гарет же окинул свою берлогу пренебрежительным взглядом и заявил, что собирается все здесь поменять и что отец согласен летом ему помочь. -- Отец оборудовал эту комнату для меня после ухода матери, тогда это была комната -- высший класс, а сейчас я уже вырос из нее. -- В жизни всегда так, -- заметил я. -- Всегда? -- Похоже, что так. Он кивнул с таким видом, будто сделал для себя открытие о неизбежности перемен и не всегда в худшую сторону, после чего мы в каком-то молчаливом согласии вышли, прикрыв за собой дверь, и спустились в семейную комнату, где застали спящего Тремьена. Гарет, увлекая меня за собой, моментально ретировался. Мы прошли через центральный холл и очутились на половине Перкина И Мэкки; Гарет быстро постучал в дверь их комнаты, которая через некоторое время открылась. На пороге стоял Перкин. -- Можно зайти на пять минут? -- спросил Гарет. -- Отец заснул в кресле. Ты же знаешь, что будет, если я его разбужу. Перкин зевнул и открыл дверь пошире; в его манерах я не усмотрел страстного желания пускать нас, в основном, видимо, из-за моей персоны. Он провел нас в гостиную, где они с Мэкки, вне всякого сомнения, лениво коротали время за чтением воскресных газет. Увидев меня, Мэкки приподнялась было с кресла, но тут же села вновь, показывая этим, что я вроде бы уже свой, а не гость и могу сам о себе побеспокоиться. Перкин сказал, что если Гарет желает, то в холодильнике есть кока-кола. Гарет отказался. С каким-то легким содроганием я вспомнил, что именно в этой комнате, в гостиной Перкина и Мэкки, умерла Олимпия. Непроизвольно я огляделся, пытаясь определить, в каком же конкретно месте это произошло, где именно Мэкки и Генри застали Нолана, склонившегося над девушкой в оранжевом балахоне, без нижнего белья, и Льюиса -- пьяного или нет, -- развалившегося в кресле. Никаких следов той страшной сцены в этой милой гостиной я, естественно, не обнаружил, в комнате царила атмосфера благополучия и ничто не напоминало о той беде. Процесс закончился, Нолан остался на свободе, Олимпия превратилась в прах. -- Могу я показать Джону твою мастерскую? -- неуверенно попросил Гарет. -- Только ничего не трогай. Ничего. -- Чтоб я сдох. Как послушный хвост я поплелся за Гаретом. Мы пересекли внутреннюю прихожую, и он открыл дверь, за которой моему взору открылся совсем иной мир -- мир, пронизанный ароматом необработанного дерева. Мастерская, в которой Перкин создавал свои будущие антикварные ценности, была внушительных размеров, впрочем, как и все помещения в этом громадном доме. Здесь царила неописуемая чистота, чему я был в некотором роде удивлен: на полированном бревенчатом полу я не заметил ни стружки, ни опилок, ни мельчайшего пятнышка. Когда я поделился этим открытием с Гаретом, он сказал, что это всегда было так. Перкин, перед тем как начать работать очередным инструментом, всегда кладет прежний на место. Резцы, кривоугольные струги и тому подобные вещи. -- Чертовски педантичный, -- добавил Гарет. -- Хлопотун. К моему удивлению, рядом с одной из стен я заметил газовую плиту. -- Он подогревает на ней клей, -- сказал Гарет, заметив мой взгляд, -- и разные другие вещества, льняное масло например. Гарет указал на противоположную стену: -- Там его токарный станок, электропила и шлифовальная установка. Я не часто видел его за работой. Он не любит, когда за ним наблюдают, говорит, что это мешает ему сосредоточиться. По голосу Гарета я понял, что он в это не верит, однако сам подумал: стой кто-нибудь у меня над душой, я не написал бы и строчки и вообще не сделал бы чего-нибудь путного. -- А что он мастерит в данный момент? -- поинтересовался я. -- Не знаю. Он прошелся по комнате, разглядывая листы фанеры, уложенные вдоль стены, и небольшие аккуратные квадратной формы заготовки из экзотических черных и золотистых пород орехового дерева. -- Из этих заготовок он вырезает ножки, -- объяснил Гарет. Он остановился рядом с удлиненным цельным брусом, напоминающим колоду, на которой мясники разделывают туши. -- Мне кажется, он начал что-то делать из этого бревна. Я подошел посмотреть и увидел исполненный в карандаше эскиз ларца какой-то необычной, загадочной формы, предназначающегося явно для того, чтобы любоваться не им самим, а его содержимым. На листе с эскизом лежали два бруска: один, как мне показалось, вишневого дерева, а другой -- мореного дуба, впрочем, я больше привык иметь дело с живыми деревьями, чем со срубленными. -- Он часто соединяет различные породы дерева, -- сказал Гарет. -- Получается эдакий слоеный пирог. Его поделки на самом деле выглядят очень неплохо. Их постоянно покупают. -- Я этому не удивляюсь. -- Неужели? -- с явным удовольствием переспросил он, будто боялся, что работы его брата не произведут на меня впечатления; мне же они нравились, и даже очень. Когда мы собрались уходить, я спросил: -- Это в их гостиной умерла та несчастная девушка? -- Просто ужасно, -- кивнул Гарет. -- Я ее не видел. Перкин -- тот видел. Он вошел сразу после Мэкки и Гарри, когда все было кончено. Отвратительно... когда увезли труп, нужно было отчищать ковер. Когда им разрешили это сделать, они не смогли. Поэтому пришлось получать по страховке новый ковер, и, даже когда его постелили, Перкин вел себя так, будто и на этом ковре есть пятна, -- взял и передвинул на это место диван. Я подумал, что, вероятно, сделал бы то же самое. Кому приятно ежедневно ходить по смертному одру? У Перкина и Мэкки мы пробыли совсем недолго и вновь спустились в семейную комнату. К этому времени Тремьен благополучно проснулся и позевывал, готовясь к вечернему обходу конюшен. Он предложил мне прогуляться вместе с ним, я с удовольствием согласился. На ужин я приготовил цветную капусту с сыром, и Тремьен съел это блюдо глазом не моргнув. Ближе к полуночи, веселый и довольный, он появился вновь после ночной проверки и, дыша на руки, сообщил: -- Явно потеплело. Снег тает, и началась капель. Слава богу. И действительно, за ночь мир переменился -- из белого стал зеленым. Шеллертон зажил новой жизнью, жизнью спортивного азарта и скачек. В глухом лесу на растаявшей земле Анжела Врикел провела свою последнюю спокойную ночь среди муравьев и других мелких существ, которые благословили ее, дочиста обглодав ее кости. Ни запаха, ни страха. Омытая дождями, она удалилась на вечный покой. ГЛАВА 8 В понедельник утром Тремьен доверил мне более резвого скакуна, девятилетнего жеребца по кличке Дрифтер. Мне также было разрешено проездить его хорошим тренировочным галопом, в ходе которого я, к своему величайшему счастью, не свалился. Ни Тремьен, ни Мэкки не сделали каких-либо замечаний относительно моих способностей (или их отсутствия), их интересовала только спортивная подготовка лошади. Я осознал, что они уверены во мне. Эта мысль мне льстила, и я был вполне доволен. Когда мы вернулись из обновленного зелено-коричневого Даунса, во дворе я заметил незнакомый мне автомобиль, а на кухне встретился с незнакомым мужчиной, потягивающим кофе, причем незнакомцем он оказался только для меня, все остальные его прекрасно знали. Он был молод, невысок, худощав, угловат и лыс. Одет довольно броско. Вскоре я убедился, что он такой же сквернослов, как и Нолан, но в отличие от Нолана сквернослов веселый. -- Привет, Сэм, -- поприветствовал его Тремьен. -- Готов к работе? -- Разумеется. А то у меня уже там начало ржаветь, как у фригидной девственницы. Интересно, лениво подумал я, скольких девственниц лично он сделал фригидными, -- было в его облике нечто наталкивающее на эту мысль. -- Это Сэм Ягер, Наш жокей, -- представил его мне Тремьен. Он также отрекомендовал и меня, объяснил мое присутствие и сообщил, что я тоже участвую в проездках. Сэм Ягер кивнул мне, явно прикидывая в уме, представляю ли я для него опасность или же наоборот -- мое присутствие пойдет ему на пользу. Он недоверчиво прошелся взглядом по моим бриджам и задумался, явно пытаясь навскидку определить мой вес. Его переживания показались мне совершенно излишними, ибо мои шесть футов роста уже начисто отметали всякие страхи относительно того, что я смогу каким-то образом составить ему конкуренцию в скачках. Сам он тоже был в бриджах и в ярко-желтом спортивном свитере. Пестрый анорак, родной брат куртки Гаре-та, был переброшен через спинку кресла; Сэм захватил с собой и каску пронзительно бирюзового цвета с большими красными буквами спереди -- Ягер. Он был начисто лишен скромности и застенчивости. Ди-Ди, зайдя на кухню за своим кофе, при виде его засияла, как стосвечовая лампочка. -- Доброе утро, любимец женщин, -- поздоровалась она. Любимец женщин попытался хлопнуть Ди-Ди по заду, когда она проходила мимо него, причем она никак на это не отреагировала. Ну и ну, подумал я, где-то внутри этой поглощенной в себя недотроги явно сидит блудливая кошечка. Она приготовила себе кофе и села за стол рядом с жокеем; нельзя сказать, что они флиртовали, но были явно на дружеской ноге. Я поставил в духовку тосты, достал сок, масло, мармелад. Сэм Ягер наблюдал за мной, комично приподняв брови. -- Разве Тремьен не говорил, что вы писатель? -- наконец спросил он. -- Большую часть времени. Хотите тостов? -- Один тост. Слегка подрумяненный. Вы не похожи на долбаного писателя. -- Многие люди не похожи. -- Не похожи на кого? -- На тех, кто они есть. Будь они долбаные или нет. -- На того, кто в прошлом году участвовал в восьмидесяти девяти заездах, выиграл скачки Гранд нзпгал и стоит третьим в списке лучших жокеев. -- Вы ясновидящий? -- удивился он. -- В самое ближайшее время я задам вам несколько вопросов относительно того, как вы оцениваете своего босса в качестве тренера. -- И будет лучше, если твои оценки окажутся положительными, -- с наигранной строгостью вмешался в разговор Тремьен. -- Окажутся чертовски положительными, разве нет? -- Конечно, если в тебе есть хоть доля здравого смысла, -- согласился Тремьен, кивая головой. Я вытащил из духовки тосты и заложил в держатель новую порцию. В ходе всего завтрака Сэм был явным лидером. Его присутствие ощущалось физически, и у меня промелькнула мысль: как он уживается с Ноланом? Ведь это же две стороны одной медали. Я задал этот вопрос Ди-Ди, после того как Тремьен и Сэм ушли контролировать тренировку второй смены; спросил я ее об этом в конторе, куда зашел, чтобы проверить по старым формулярам кое-какие факты. -- Уживаются? -- с иронией в голосе переспросила Ди-Ди. -- Нет, они не могут ладить друг с другом. Она замолчала, раздумывая, стоит ли продолжать, пожала плечами и добавила: -- Сзм недолюбливает Нолана за то, что в его распоряжении слишком много лошадей из наших конюшен. Нолан выступает практически на всех скакунах, принадлежащих Фионе. С этим бы Сэм еще смирился, но Тремьен заявляет к скачкам любителей большее количество лошадей, чем остальные тренеры. Это приносит ему, естественно, большее количество побед. Владельцам, которые делают крупные ставки, это нравится. Ведь Нолан, как бы мы к нему ни относились, прекрасный наездник. Он возглавляет список лучших жокеев-любителей уже много'лет подряд. -- Почему он не хочет перейти в профессионалы? -- Сама мысль об этом нагоняет на Сэма страх, -- спокойно ответила Ди-Ди. -- Но я не думаю, что это когда-либо произойдет. Сейчас же это совсем маловероятно из-за обвинения. Нолану нравится его статус любителя. На Сэма он смотрит свысока -- как белый воротничок на голубой. Именно поэтому... Она осеклась на полуслове, как будто на пути от головы до языка поставили преграду. Я сразу же заинтересовался, но постарался не подать виду: -- Поэтому что? -- Нечестно выбалтывать чужие секреты. -- Продолжайте, пожалуйста, -- попросил я, но без особого нажима. -- Я буду нем как рыба и не проболтаюсь. -- Это не поможет вам в ваших писательских трудах. -- Но эТо поможет мне понять всю здешнюю систему работы и отгадать секрет успеха без учета таланта Тре-мьена. Предположим, частично его можно объяснить соперничеством двух жокеев, не желающих уступать друг другу пальму первенства. -- А у вас изворотливый ум, -- взглянула она на меня. -- Никогда бы не подумала. Ди-Ди размышляла, мне же ничего не оставалось, как ждать ответа. -- Дело не только в скачках, -- наконец произнесла Ди-Ди. -- Дело в женщинах. -- Женщинах? -- На этом поприще они тоже соперничают. В тот вечер, когда Нолан... я имею в виду вечер, когда Олимпия умерла... Я заметил, что все они говорят "когда Олимпия умерла" и никто еще до сих пор не сказал "когда Нолан убил Олимпию", впрочем, Ди-Ди была близка к этому. -- Сэм положил глаз на Олимпию, -- каким-то отрешенным тоном сказала Ди-Ди. -- Нолан привел ее на вечеринку, и, естественно, Сэм начал к ней клеиться. В ее спокойном голосе я уловил какие-то нотки снисхождения к Сэму и явного осуждения Нолана, несмотря на то что именно последний оказался в проигрыше. -- А Сэм... э-э... знал Олимпию? -- До того вечера -- нет. Никто ее не знал. Нолан придерживал ее для себя. Когда же он ее привел и она бросила первый взгляд на Сэма, то сразу начала хихикать. Я там была и сама это видела. На женщин Сэм производит такой эффект, -- Ди-Ди подняла брови. -- Не удивляйтесь. Я тоже подвержена его влиянию. Ничего не могу с собой поделать. Он веселый. -- Это заметно, -- согласился я. -- Заметно? Немудрено. Как только Нолан отошел, чтобы приготовить ей коктейль, она сразу же кинулась на шею Сэму. А когда тот вернулся, их с Сэмом уже не было. Я же говорила вам, в какую оранжевую дрянь она была одета... в самый раз для визита по письменному приглашению. Нолан, видимо, решил, что они уединились в конюшнях, быстренько рванул туда, но безрезультатно. -- Она снова замолчала, обуреваемая сомнениями в необходимости всех этих откровений, но, по всей видимости, закончить ей было труднее, чем начать. -- Нолан, изрыгая проклятия, в бешенстве вернулся в гостиную и сказал мне, что он задушит эту... э-э... суку. В принципе он обвинял ее, а не Сэма в том, что остался в дураках. Он, Нолан, белый воротничок -- ив дураках! Поскольку он не хотел, чтобы эта история стала достоянием остальной публики, то быстренько заткнулся, хотя и кипел от гнева. Ну вот и приехали -- все произошло именно так. -- Именно так, -- медленно повторил я. -- Flo в суде об этом никто не рассказал. -- Естественно, нет. Я имею в виду, что об этом мало кто знал, и это давало Нолану мотив. -- Да, давало. -- Но это не означает, что он собирался ее убить. Это всем известно. Если бы он набросился на Сэма и убил его, было бы совсем другое дело. -- А это не вы заявили в суде, что слышали слова Нолана о том, что он удушит эту суку? -- Нет, естественно, не я. Прежде чем он подошел ко мне, его слова успели услышать другие, но они не знали, почему он их говорит. В то время это не имело значения. Естественно, никто меня с тех пор не спросил, знаю ли я причину этого высказывания, вот так все и покрыто мраком неизвестности. -- Но обвиняющая сторона должна была спросить Нолана о мотиве этих слов? -- Да, конечно, но он ответил, что взбесился из-за того, что не мог ее найти, и ничего более. Просто экстравагантная фигура речи, и никакой угрозы. -- Сэм тоже не ответил на вопрос почему. Видимо, из-за того, что откровенный ответ не лучшим образом отразился бы на его и без того шаткой репутации. -- Именно. Но в любом случае он не допускал, что Нолан всерьез намеревался убить ее. Он сам сказал мне об этом. Он также поведал мне, что они с Ноланом не в первый раз спят с одними и теми же девушками, что Нолан иногда уводил девушку у него из-под носа, что делалось это все забавы ради и об убийстве не могло быть и речи. -- Сэм чаще выходил победителем, -- предположил я. -- Возможно, -- пожала плечами Ди-Ди. -- У меня уйма работы. -- Часть ее вы уже сделали. И моей тоже. -- Надеюсь, это не попадет в книгу? -- ужаснулась она. -- Обещаю, что нет, -- заверил я. Я ретировался в свою комнату и, поскольку жизненный путь Тремьена начал обретать какие-то осязаемые формы, стал прикидывать построение своей книги -- разбивку на главы и заголовки. До сих пор я не написал еще ни строчки, и меня приводила в ужас лежащая передо мной пачка бумаги. Мне приходилось слышать о писателях, которые не могут оторваться от пишущей машинки, как от своей любовницы. У меня бывали дни, когда я прокручивал в голове свои мысли, но так и не брался за перо, ибо чувствовал, что не смогу отразить их на бумаге. Мне самому не верилось, что я выбрал такое неблагодарное занятие, -- лучше бы себе сидел и глазел в одиночестве на звезды. Я вспомнил расхожий постулат о том, что следует делать то, к чему лежит душа, и решил отложить все дела до завтра. Если все будет в порядке, я решу свои проблемы без особых усилий. В глухом лесу старший инспектор Дун угрюмо смотрел на груду костей, а патологоанатом докладывал ему о том, что эти останки принадлежат явно молодой девушке и что они лежат здесь почти год. Пока фотограф щелкал своим аппаратом, лесник отметил на крупномасштабной карте это место. Патологоанатом сказал, что без детального исследования невозможно определить причину смерти и даже этот анализ может не дать определенного результата. С определенным почтением к праху погибшей эксперт уложил череп и кости в ящик, по форме напоминающий гроб, отнес в машину и увез эти останки в морг. Старший инспектор Дун, видя, что искать следы автомобильных шин, отпечатки пальцев или окурки бесполезно, оставил с собой двух констеблей, поручив им порыться в траве в поисках возможно сохранившихся обрывков одежды, обуви и тому подобных, не успевших сгнить вещей; именно таким образом под слоем опавших листьев были найдены мокрые грязные джинсы, бюстгальтер маленького размера, трусы и блузка с выцветшей надписью на груди. Старший инспектор Дун наблюдал, как констебли упаковывают эти жалкие остатки одежды в пластиковый пакет, и думал о том, что ни один из этих предметов не был найден на месте, где лежали кости, и даже поблизости от них. Девушка, заключил он, в момент смерти была раздета догола. Он глубоко вздохнул. Он терпеть не мог таких дел. У него у самого были дочери. Со второй смены Тремьен вернулся в хорошем расположении духа, он даже что-то насвистывал сквозь зубы. Он прямиком отправился в контору, выдал Ди-Ди свежую порцию инструкций и сделал несколько коротких телефонных звонков. Потом он зашел в столовую, сообщил мне о положении дел и попросил оказать ему пару услуг, причем выразил уверенность (очень вежливо), что я не смогу ему отказать. Покореженный джип отправили на свалку. За заменой, подержанным, но вполне пригодным "лендровером", нужно было ехать в Ньюбери. Тремьен хотел, чтобы я поехал туда вместе с ним на "вольво", а затем пригнал новую машину обратно в Шеллертон. -- Вез всяких разговоров, -- согласился я. Индустрия скачек вновь набирала темп, уже в среду открывался ипподром в Виндзоре. Тремьен заявил к скачкам четырех своих лошадей и желал, чтобы я отправился туда вместе с ним и полюбовался на результаты его работы. -- С удовольствием -- ответил я. Еще он сказал, что собирается вечером пойти к друзьям поиграть в покер, и спросил, не смогу ли я приглядеть за Гаретом. -- Разумеется, -- сказал я. -- Он вполне взрослый и может сам о себе позаботиться, но... вот... -- В компании веселее. Всегда лучше, когда кто-то рядом. Он кивнул. -- Всегда к вашим услугам, -- заверил я его. -- Ди-Ди считает, что мы злоупотребляем вашей любезностью, -- прямо заявил он. -- Это так? -- Нет, -- удивился я. -- Мне нравится то, что я делаю. -- Кухарка, нянька, бесплатный шофер, бесплатный конюх? -- Вполне подходит. -- Вы имеете право отказаться, -- неуверенно промычал он. -- Как только мне надоест, я сразу же извещу вас. Что до настоящего момента, то мой статус меня вполне устраивает, мне приятно быть полезным. О'кей? Тремьен кивнул. -- К тому же это помогает мне лучше узнать вас. Для нашей книги. Впервые за все время нашего знакомства я заметил на его лице слабую тень беспокойства -- он, видимо, не хотел выставлять всего себя напоказ толпе, хотя я и не собирался раскрывать каких-либо секретов без его на та соизволения. Меня пригласили не для того, чтобы я все кругом вынюхивал, а затем забавлял публику жареными фактами; от меня требовался всесторонний портрет человека, подтверждающий неукротимую жажду жизни. Можно, конечно, упомянуть об одной или двух бородавках, но нельзя выпячивать самые незначительные огрехи. День катился по намеченному курсу; кроме того, по дороге в Ньюбери Тремьен пронесся галопом по своим постъюношеским годам и поведал о своем знакомстве с тотализатором (естественно, с подачи отца). Он поведал, что отец советовал ему делать максимальные ставки, поскольку в ином случае не почувствуешь ни радости победы, ни горечи поражения. -- Отец был, естественно, прав, -- говорил Тремьен. -- Но я более осмотрителен. Я играю в покер, беспокоюсь о своих лошадках, делаю скромные ставки, немного выигрываю, немного проигрываю -- мой пульс от этого не скачет. Я знаю некоторых владельцев, которые во время. забегов бледнеют и трясутся. Их вот-вот хватит кондрашка от неуверенности, выиграют они крупную сумму или все проиграют. Мой папаша был из этой породы, я же подобного не понимаю. -- Вся ваша жизнь -- тоже азартная игра, -- сказал я. На секунду он застыл в недоумении. -- Вы подразумеваете мою тренерскую работу? Здесь вы правы. Когда победил мой Заводной Волчок, я дрожал от восторга, но ведь и горечи поражений я тоже испытал немало. Так что можно сказать, что я в большей мере делаю ставку на свой душевный покой, чем на денежный выигрыш. Я записал этот пассаж. Тремьен, автоматически крутя баранку, покосился на мой блокнот, и я подумал: "Он явно доволен, что эта цитата может попасть в книгу". Мне это показалось логичным -- пусть сам герой напрямую беседует с читателем, я же буду ему лишь немного помогать. Вечером, когда Тремьен ушел играть в покер, Гарет попросил меня научить его готовить. Эта просьба поставила меня в тупик. -- В этом нет ничего сложного. -- А как вы сами научились готовить? -- Не знаю. Возможно, наблюдая за своей матерью. -- Я взглянул на его лицо и осекся. -- Извини, я совсем забыл. -- Мне было нелегко с моей матерью. Она всегда говорила, что я путаюсь у нее под ногами. Моя же мать всегда разрешала мне, насколько я помнил, вылизывать из миски остатки сладкой массы, приготовленной для кекса. И еще она любила поболтать со мной, пока возилась на кухне. -- Ну, так что же ты хотел приготовить? Мы проследовали на кухню, и Гарет настоятельно попросил меня испечь картофельный пирог с мясом, причем настоящий, а не тот, что продается в магазине и воняет коробкой и которым невозможно накормить даже пигмея. -- Будем делать пирог, согласен. Но прежде найди того пастуха*, -- усмехнулся я. Моя шутка вызвала и у него улыбку, он внимательно начал наблюдать за тем, как я рублю мясо, режу лук, развожу сухую подливку и готовлю приправу. -- Порошковая подливка сокращает время готовки, -- объяснил я. -- Твоя мать пришла бы в ужас, но, кроме того, она размягчает мясо и придает ему особый вкус. Я растворил в воде часть порошка, вылил раствор в мясо, добавил кусочки нарезанной луковицы и сдобрил все это сушеной зеленью. Затем накрыл кастрюлю крышкой и поставил на слабый огонь. -- А теперь мы должны решить, -- предложил я, -- брать ли картошку в клубнях или измельченные гранулы. Свежий картофель не пойдет? Нет? Тогда гранулированный. Он кивнул. -- Будем готовить в соответствии с инструкциями на пакете. -- Давай вскипятим восемь унций воды и четыре унции молока, -- прочитал я. Гарет поднял на меня глаза. -- Вы говорили, что воду следует кипятить. А в чем это лучше делать? Я улыбнулся. -- Лучше всего для этого дела подойдет жестянка из-под кока-колы. Их везде навалом, все привыкли бросать их где попало; стоит промыть их водой, смыть всех пауков -- ив них можно готовить. Эти жестянки всегда чистые. -- Шикарно, -- оценил он мой совет. -- Но для нашей картошки нам потребуются масло и соль... А не могли бы вы записать то, что купили на прошлой неделе, чтобы я имел возможность все это снова купить? -- Безусловно. -- Мне бы хотелось, чтобы вы не уезжали. В его голосе я услышал страх одиночества. -- Я еще пробуду здесь три недели, -- обнадежил его я. -- А тебе не хотелось бы совершить со мной в следующее воскресенье, если выдастся хороший день, небольшую прогулку по близлежащим полям и лесам? Он просиял. Мое предложение ему явно пришлось по вкусу. -- Можно, я захвачу с собой Кокоса? -- Естественно. -- Исключительно стремно! С этими словами он радостно высыпал сушеный картофель в кипящую воду, после чего мы все это варево положили на противень с уже поджаренным мясом, затем поставили блюдо в гриль, чтобы подрумянить верх. Этот наш кулинарный изыск удовлетворил нас обоих. -- А в наш пох^д мы захватим спасательный набор? -- спросил он. -- Конечно. -- И костер разожжем? -- Если только на вашей земле, при условии, что твой отец разрешит нам. Ведь у нас в Англии не разрешается разжигать костры где заблагорассудится. Во всяком случае, без крайней на то необходимости. В любом случае всегда следует получить согласие владельца частной собственности. -- Отец разрешит нам. -- Я тоже так думаю. -- Я сгораю от нетерпения. Во вторник утром патологоанатом положил свой отчет на стол старшего инспектора Дуна. -- Кости принадлежат взрослой молодой женщине примерно четырех или пяти футов ростом. Возраст -- около двадцати лет, плюс-минус два года. На черепе остатки волос, по которым невозможно определить их истинную прижизненную длину. -- Когда примерно она умерла? -- спросил Дун. -- Полагаю, прошлым летом. -- А каковы причины смерти? Наркотики? Солнечный Удар? -- Если это наркотики, то нужно будет брать остатки волос на анализ, чтобы понять, с чем мы имеем дело. Но травка здесь явно не замешана, как мне кажется. Дело в другом. -- А в чем же может быть дело? -- вздохнул Дун. -- У нее раздроблена челюстная кость, -- ответил врач. -- . Это точно? -- Абсолютно. Ее задушили. Жизнь в усадьбе Тремьена шла своим чередом: утренняя проездка, завтрак, вырезки из газет, обед, ужин, обработка материала, небольшая выпивка. Утром следующего дня я застал в конторе плачущую Ди-Ди и предложил ей платок. -- Не обращайте внимания, -- сказала она, всхлипывая. -- Могу я предложить свою жилетку? -- Не пойму, почему я с вами так откровенна? -- Слушаю вас. Она промокнула слезы и бросила на меня быстрый извиняющийся взгляд. -- Видимо, оттого что я старше вас. Мне ведь уже тридцать шесть. -- По тому, с каким отчаянием это было сказано, я понял, что она явно тяготится своим возрастом, будто сама цифра 36 вызывает у нее ужас. -- Тремьен сказал мне, что вы испытали разочарование на личном фронте? -- неуверенно спросил я. -- Но он этого никак не уточнил. -- Разочарование?! Ого? Я любила эту скотину. Я даже гладила ему рубашки. Мы много лет были любовниками, а он постоянно относился ко мне, как к игрушке, которую в любой момент можно выбросить. И вот сейчас Мэкки готовится стать матерью. Ее глаза вновь наполнились слезами, в которых нельзя было не прочитать тоску по давно желаемому материнству. Такую боль в лице мне приходилось видеть только у женщин, похоронивших любимого человека. -- А вы знаете, в чем тут дело? -- загадочно спросила Ди-Ди. -- Этот подонок не соглашался на ребенка до нашего замужества. Только после. А жениться на мне он вовсе не собирался. Теперь я это прекрасно знаю, но я надеялась ради него... и теряла время... три года. Она сглотнула, подавляя очередной спазм плача. -- Скажу вам откровенно, сейчас я готова иметь дело с любым мужчиной. В свадебном кольце я больше не нуждаюсь. Мне нужен только ребенок. Ее голос вновь захлебнулся в протяжном плаче, в нем слышались нотки похоронного вытья. В таком отчаянном настроении она могла принять любое неразумное решение, которое в конечном счете могло бы привести ее либо к безумию, либо к бесплодию. Но в данный момент эти возможные последствия ее явно не волновали. Она промокнула глаза, вытерла нос и как-то встряхнулась, будто беря себя в руки, пытаясь сдержать обуревающие ее эмоции. Когда я вновь взглянул на нее, она снова безучастно печатала на машинке, делая вид, что нашего разговора вовсе и не было. Во вторник днем старший инспектор Дун приказал своим полицейским прочесать всю округу, где были найдены кости. Основное внимание он акцентировал на необходимости найти туфли. Также им были даны указания, относящиеся к иным найденным вещественным доказательствам. В их распоряжении были миноискатели, реагирующие на любое присутствие металла. Они должны были осмотреть каждый упавший листок и пометить на карте всякую безделицу, которая могла бы иметь отношение к этому делу и тем самым помочь следствию. В среду, вернувшись с очередной утренней проездки, мы вновь застали на кухне Сэма Ягера. На этот раз он приехал не на собственном автомобиле, а на заказанном грузовике, чтобы забрать у Перкина пару штабелей тиковой древесины, которую тот обещал отдать ему по дешевке. -- У Сэма есть суденышко, -- сухо сообщил мне Тре-мьен. -- Старая разбитая посудина, которую он медленно превращает в шикарный гарем. Сэм одобряюще усмехнулся и не стал этого отрицать. -- Каждому жокею волей-неволей приходится заботиться о своем долбаном будущем, -- сообщил он мне. -- Я покупаю старинные лодочки и переделываю их так, что они выглядят как новенькие. Последнюю из них я продал какому-то гребаному газетному магнату. Эти на деньги не скупятся, особенно если товар хороший. Никаких искусственных заменителей они не терпят. Вот и новая неожиданность, подумал я. -- А где вы держите свою плавучую резиденцию? -- спросил я, поджаривая хлебец. -- Мэйденхед. На Темзе. У меня там недалеко стоянка, которая мне весьма дешево досталась. Эти лодочки внешне весьма непрезентабельны, но в этом есть свой смак. Никакой долбаный воришка не подумает, что там могут находиться какие-либо ценные вещи. Поэтому нет нужды держать сторожевого пса. -- Так вот почему ты решил захватить эту древесину именно сейчас -- ведь твой плавучий дом лежит по пути к ипподрому, -- догадался Тремьен. -- Не могу понять, откуда у него такая интуиция? -- изображая на лице лукавое удивление, спросил меня Сэм. -- Ну хватит об этом, -- буркнул Тремьен, явно проводя линию между тем, что Сэм может себе позволить сказать, а от чего ему лучше воздержаться. Они начали обсуждать лошадей, на которых Сэму предстояло участвовать в скачках в Виндзоре на следующий день. -- Творожный Пудинг, хоть не так уж и молод, но вполне резв: его нельзя списывать со счетов, -- уверял Тремьен. -- Великолепную же еще рано так гонять, лошадь может взбрыкнуть и не выдержать. Она еще слишком неопытна, старайся чувствовать ее настроение. -- Согласен, -- осмыслив сказанное, согласился Сэм. -- А как насчет Бессребреника? Можно попытаться сразу вырваться в лидеры гонки. -- Твои соображения? -- Ему по душе возглавлять бег. Иначе бы его опережали более резвые лошади. -- Тогда держись в лидерах. -- Так и сделаю. -- Нолан в забегах любителей будет скакать на Ирландце, -- сообщил Тремьен. -- Естественно, пока жокей-клуб не положит этому конец. Сэм, хотя и нахмурился, но никак не выказал своей злобы. Тремьен сказал, что Сэму завтра предстоит участвовать в скачках на ипподроме в Тустере, и добавил, что в пятницу забегов не будет. -- В субботу же я намереваюсь отправить фургоном четверых или пятерых своих скакунов в Чепстоу. Ты тоже поедешь туда. Вместе со мной. К счастью, Нолан сейчас в Сандауне на лошади Фионы участвует в Охотничьих скачках на приз Уилфрида Джонстона. Мэкки тоже, может быть, приедет в Сандаун, и мы ее там увидим. Вез всякого следа недавних слез за своим традиционным кофе зашла Ди-Ди и, как прежде, села рядом с Сэмом. Тот, будучи явно профессиональным соблазнителем, никак не хотел встревать в сложившиеся устои своего босса. Ди-Ди, даже затащив Сэма в постель, вряд ли сумела бы сделать его отцом своего ребенка. Здесь у Ди-Ди не было никаких шансов. Ей явно не везло с решением своих личных проблем. Тремьен дал ей очередные указания о подготовке фургонов для субботней перевозки лошадей; мне показалось, что Ди-Ди это давно известно, и напоминаний не требовалось. -- Не забудь также позвонить и сделать заявки на наших лошадей, которые будут участвовать в скачках в Фолкстоне и Вулверхэмптоне. Заявлять ли лошадей на скачки в Ныобери, я решу этим утром, перед тем как уехать в Виндзор. Ди-Ди кивнула. -- Распорядись, чтобы упаковали наши жокейские костюмы для скачек в Виндзоре. Ди-Ди кивнула. -- Позвони шорнику, чтобы он проверил нашу тренировочную упряжь. Ди-Ди кивнула. -- Ну вот вроде и все. Он повернулся в мою сторону: -- Мы отправляемся в Виндзор в двенадцать тридцать. -- Хорошо, -- ответил я. Тремьен вновь поехал в Дауне наблюдать за проездкой второй смены, заодно намереваясь опробовать новый "лендровер". Сэм Ягер пошел к Перкину, чтобы забрать и загрузить свое тиковое дерево. Ди-Ди взяла свой кофе и удалилась в контору; я же принялся сортировать вырезки по степени их значимости, откладывая в сторону самые важные. Примерно в это же время старший инспектор Дун зашел в комнату с табличкой "Расследование происшествий" и выложил на стол фрагменты костей, которые его люди принесли из леса. В этой комнате также висели высушенные на радиаторе центрального отопления остатки одежды. Были здесь и некогда белые, а теперь потерявшие форму, изношенные мокрые кроссовки. Сбоку от них валялись четыре пустые банки из-под кока-колы, проржавевшая игрушечная пожарная машина, сломанные солнцезащитные очки, сморщенный кожаный ремень с разболтавшимися застежками, бутылка из-под джина, еще почти новая пластмассовая расческа, старый резиновый мяч, перьевая ручка с позолоченным пером, футлярчик с розовой губной помадой, шоколадные обертки, дырявая садовая лопата и разорванный собачий ошейник. Старший инспектор Дун прошелся по комнате, со всех сторон рассматривая эти "трофеи". Его лицо выражало напряженную работу мысли. -- Расскажи мне, девочка, -- сказал он, -- поведай мне, кто же ты. Но вещи молчали, не давали ответа. Он позвал своих констеблей и приказал им расширить сектор поисков. Сам же он решил, так же как и вчера, просмотреть списки пропавших -- может, это наведет наконец на какую-нибудь мысль. Он знал, что^эта девушка, возможно, приехала сюда издалека, хотя и допускал, с не меньшей степенью вероятности, что она могла оказаться и местной жительницей. Жертвами частенько становились местные. Поэтому он решил начать именно со списков пропавших в данной местности. В списках значились двенадцать подростков, которые постоянно убегали из дому, -- любой из них мог стать жертвой; четверо находящихся под надзором, но не явившихся на проверку парней; две пропавшие проститутки и шестеро исчезнувших по неизвестным причинам. Одной из этих шести исчезнувших была Анжела Ври-кел. Возможная причина исчезновения: сбежала, боясь ответственности за то, что дала скаковой лошади стимулятор. Эта фамилия не привлекла внимания старшего инспектора. Его больше заинтересовала пропавшая дочь известного политического деятеля. Возможная причина исчезновения: связалась с плохой компанией, отличается непредсказуемостью поведения. Дун подумал: окажись пропавшая ею, это явно не повредило бы его карьере. ГЛАВА 9 Тремьен сказал мне, что единственным местом, куда он меня не может взять с собой на виндзорском ипподроме, является святая святых -- комната для взвешивания. В остальное же время, добавил он, я не должен отходить от него ни на шаг. Еще он выразился в том плане, чтобы я приклеился к нему и ему не приходилось бы оглядываться на каждом шагу. В соответствии с этим его указанием я вился за ним, как собачий хвост. Когда он останавливался на минутку, чтобы поговорить с кем-либо, то представлял меня своим другом Джоном Кендалом, а не каким-нибудь Босуэллом*. Он предоставил мне возможность самому разбираться с той грудой информации, которая сыпалась на меня со всех сторон, и редко давал какие-либо объяснения, ибо при всей его занятости подобные объяснения легли бы на его плечи тяжким бременем. Жребий выпал так, что все его четыре лошади должны были выступать в забегах подряд, одна за другой. По приезде в Виндзор мы быстро перехватили по бутерброду, пропустили по стаканчику, а затем началась непрерывная суета: в весовую -- забрать седло с костюмами, проложенными свинцовыми пластинами, в стойло -- лично проверить упряжь и подтянуть подпруги (Тремьен всегда хотел, чтобы его лошади выглядели красиво), на площадку для парадной выездки -- чтобы переговорить с владельцами и дать последние указания жокеям, на трибуны -- смотреть заезды, снова в стойла -- поздравить победителей или выслушать оправдания жокеев, опять в весовую -- за новым седлом и новой одеждои, и так по нескольку раз. Нолан тоже присутствовал на ипподроме. С тревогой в голосе он спросил Тремьена, не получал ли тот какой-либо информации из жокей-клуба. -- Нет, -- ответил тот. -- А ты? -- Никакого долбаного писка. -- Выходит, тебя допустили. И не задавай вопросов. Не нарывайся на отказ. Если бы они хотели, то давно бы уже сообщили, что ты не допущен. Подумай лучше о победе. Владельцы Ирландца уже здесь, и их карманы набиты деньгами, которые им не терпится на тебя поставить. Сделай им приятное. Как? -- Лучше бы они заплатили мне побольше, чем в прошлый гребаный раз. -- Ты прежде выиграй. Тремьен в очередной раз нырнул в весовую, оставив меня наедине с Ноланом, который задыхался от злобного скептицизма. Он пожаловался мне, что эта гребаная публика позволила себе отпускать насмешки в его адрес, но ему плевать на это, он с.. ть хотел на их долбаное внимание. Нолану явно следовало бы вымыть рот сдлылом; мне с трудом удавалось ловить его мысль в потоке непристойностей. То же самое смело можно было сказать и о Сэме, который возник позади нас и хлопнул Нолана по спине, вызвав тем самым еще большее его раздражение. Как и Нолан, Сэм тоже был одет с иголочки, и я пришел к выводу, что в официальных помещениях ипподрома принята именно такая форма одежды. Их жокейские костюмы могли быть самых фантазийных расцветок: розовыми, багряными, пурпурными -- у кого на что хватало воображения, -- но все они прежде всего считали себя бизнесменами. Я сразу же почувствовал явный холодок в их отношениях. -- Будь осторожен на Творожном Пудинге, -- сказал Нолан, -- осаживай его; я не хочу, чтобы ты загнал его перед скачками в Челтенхэме, иначе ему не одолеть Кима Мура. -- Я не нуждаюсь в советах всяких гребаных любителей, -- ответил Сэм. Ким Мур -- основной его долбаный соперник. -- Гребать я хотел гребаных соперников. Взрослые люди, подумал я, а матерятся, как впервые узнавшие эти слова школьники. В одном им можно было отдать должное: каждый был уверенным, здравомыслящим и в высшей степени опытным жокеем. Сэм выжал из Творожного Пудинга все возможное. В бинокль, который мне одолжил Тремьен, я следил за его золотистой каской от старта до самого финиша. Он шел ровно -- третьим или четвертым, не боясь пропускать вперед других наездников. Виндзорский ипподром представлял собой большую восьмерку, а на ипподромах такого рода на первом месте стоит тактика. Временами жокеев можно видеть только - спереди, что лишает возможности определить, кто лидирует в скачке. На одном из поворотов Творожный Пудинг плохо взял барьер, едва не ткнувшись мордой в землю, и Сэм чуть было не вылетел из седла. Стоящий рядом со мной Тремьен отпустил выражение, ничуть не уступающее по силе тем, которыми так любил изъясняться Нолан. Однако и лошадь и жокей каким-то чудом избежали падения, а Сэм сказал потом, что этот инцидент обошелся им в три или четыре корпуса. Чтобы нагнать эти три корпуса за оставшееся до финиша короткое время, Сэм дал Пудингу несколько секунд на восстановление равновесия и прошел два последних барьера с таким отчаянным безрассудством и пренебрежением к собственной безопасности, что вызвал мое неподдельное изумление. Сэм безжалостно пришпоривал, борясь за каждый дюйм. Тремьен опустил бинокль и почти равнодушно наблюдал за стремительным финишем. Он только удовлетворенно хмыкнул, когда морда Творожного Пудинга за несколько метров до финиша показалась впереди. Поздравления еще не успели отзвучать, когда Тремьен чуть ли не бегом вошел в комнату, где чествовали победителей, увлекая меня за собой. После восторженных, слов в его адрес Тремьен бросился осматривать взмыленное запыхавшееся животное -- нет ли у него каких-либо повреждений или порезов (их не оказалось), затем дал короткое интервью прессе и пошел за Сэмом в весовую, чтобы взять новое седло для Великолепной. Когда он вышел, я увидел, как к нему приблизился Нолан и стал жаловаться на то, с какой жестокостью обошелся Сэм с Творожным Пудингом и что эта жестокость лишает его, Нолана, шансов на победу в Челтенхэме. -- Скачки в Челтенхэме состоятся еще через шесть недель, -- спокойно отреагировал Тремьен. -- Уйма времени. Нолан вновь скорчил недовольную гримасу. -- Сэм поступил совершенно правильно. Ступай и сделай то же на Ирландце, -- с невозмутимым терпением отрезал Тремьен. Нолан гордо удалился в таком гневе, который был явно неуместен перед заездом. Тремьен вздохнул, но не проронил ни слова. Мне показалось, что он мог стерпеть от Нолана больше, чем от Сэма, хотя Сэм ему был явно более симпатичен. Причиной тому могло быть многое: социальное положение, аристократические манеры, связи. В следующем заезде -- скачках с препятствиями -- Сэм проявил исключительную галантность по отношению к Великолепной. С его легкой руки эта неопытная молодка ни разу не споткнулась и явно чувствовала, чего от нее хотел наездник. Она пришла к финишу третьей, и это, урх я понял, вполне удовлетворило Тремьена; для меня же было истинным удовольствием наблюдать за тем, как реализуются заранее намеченные планы. - На пути на весовой к денникам за Ирландцем, который должен был выступать в следующем заезде, Тремьен передал мне конверт с банкнотами я попросил поставить всю сумму на победу Ирландца. -- Не люблю, когда люди видят, что я сам делаю ставки, -- объяснил он, -- потому что они тут же понимают, что я уверен в победе, и сами ставят на ту же лошадь, а это уменьшает мой выигрыш. Обычно я делаю это через букмекера по телефону, но сегодня я должен был убедиться в состоянии грунта. Дорожка после снегопада могла стать опасной. Вы не сделаете это для меня? -- С удовольствием. Он кивнул и отошел, я же поторопился к окошкам тотализатора и протянул сумму, которой бы мне хватило на то, чтобы прожить год. Ничего себе -- "ставлю по маленькой". Я нашел его на парадной площадке и спросил, отдать ли ему билеты. -- Нет. Если он придет первым, заберите мой выигрыш, пожалуйста. -- Хорошо. Нолан разговаривал с владельцами, источая обаяние и всячески сдерживаясь в выражениях. В жокейском костюме он выглядел по-прежнему щеголеватым, сильным и самоуверенным, но, как только он оказался в седле, все его чванство как рукой сняло. Профессионализм взял верх, он сосредоточился и успокоился. Я плелся за Тремьеном, с трибун мы смотрели, как Нолан демонстрирует свое исключительное мастерство, на фоне которого остальные любители выглядели как ученики воскресной школы. Он выигрывал секунды, преодолевая барьеры с необыкновенной легкостью, всякий раз вовремя давая лошади сигнал к прыжку. Расчет, а не везение. Присущее ему мужество, за которое его полюбила Мэкки, проявилось и здесь. Владелицы -- мать и дочь -- не находили себе место от волнения. Хотя они и не были бледны и не находились еще на грани обморока,, однако из их слов следовало, что поставленные в тотализаторе деньги могут вернуться к ним только с победой, до финиша же им еще долго предстояло кусать губы. Нолан, как бы задавшись целью переплюнуть Сэма Ягера, с легкостью преодолел три последних барьера и пришел к финишу, опередив ближайшего соперника на десять корпусов. Тремьен позволил себе глубокий выдох, а владелицы бросились обнимать друг друга и Тремьена и наконец перестали дрожать. -- Вы могли бы сделать Нолану хороший денежный подарок, -- без экивоков сказал Тремьен. Но женщины посчитали, что такого рода награда может смутить его. -- Дайте деньги мне, а я передам их ему. Никакого смущения. Но мать с дочерью ответили на это, что лучше они побегут встречать свою лошадь-победительницу. Так они и сделали. -- Жадные твари, -- сказал Тремьен мне в ухо, когда мы наблюдали, как они выпендриваются перед фотографом на фоне лошади. -- Они что, и в самом деле ничего не дадут Нолану? -- спросил я. -- Это запрещено правилами, и они об этом знают. Любителям не положено платить за победу. Нолан в любом случае должен был выступать на этой лошади, он никогда не упустит такого шанса. А я благодаря своемужокею верну деньги в двойном размере, -- голосе егозвучал юмор. -- Мне всегда казалось, что жокей-клуб ошибается, запрещая профессиональным жокеям делатьставки на самих себя. Он аправился в весовую забрать седло Сэма и взвесить упряжь для Бессребреника, я же пошел к тотализатору за выигрышем, оказавшимся примерно равным ставке. Нолан скакал на явном фаворите. Когда я поделился этим своим соображением с Тремьеном, стоявшим у парадной площадки и наблюдавшим за выездом Бессребреника, он объяснил мне, что на Нолана ставят все, а это всегда уменьшает сумму выигрыша. Ирландец же уже дважды в этом сезоне приносил победу. Он добавил, что нынешний его двойной выигрыш сам по себе уже достоин удивления, он ожидал меньшей суммы. Он тут же сказал, что я окажу ему услугу, если отдам ему деньги по пути домой, а не прилюдно, поэтому я слонялся по ипподрому с целым состоянием в левом кармане брюк, с мыслью о том, что если потеряю эту сумму, то никогда не смогу ее возместить. Мы поднялись на трибуны, чтобы наблюдать заезд, Бессребреника, который сразу вырвался вперед, как и предполагалось, но не сумел удержать лидерства на самых важных последних пятидесяти ярдах. Затем трое жокеев, державшихся позади, увеличили скорость, и, хотя Бессребреник не сбавил темпа, они обошли его. -- Очень плохо, -- пожал плечами Тремьен. -- Вы и в следующий раз будете придерживаться этой тактики? -- спросил я, когда мы спускались с трибун. -- Очевидно. Мы пытались не выпускать его сразу вперед, но получалось еще хуже. Его беда в том, что он не может сделать рывка перед финишем. Он весьма резв, но никогда не знаешь, на какие скачки его заявлять. Мы подошли к парадной площадке, где расседлывали неудачников. Сэм, помахивая уздечкой, уныло улыбнулся Тремьену и сказал, что Бессребреник сделал все, что мог. -- Я видел, -- согласился Тремьен. -- Тут ничем не поможешь. Сэм отправился в весовую, а Тремьен глубокомысленно заметил, что, может быть, стоит попробовать Бессребреника в скачках любителей и посмотреть -- может, Нолану удастся что-нибудь сделать. -- Вы умышленно заставляете их соперничать друг с другом в одних и тех же скачках? -- Я исхожу из интересов владельцев, -- подмигнул мне Тремьен. -- Пойдемте выпьем? По-видимому, он договорился встретиться с владельцами Ирландца в баре ипподрома, и, когда мы туда пришли, те уже праздновали победу за бутылкой шампанского. Нолан, которому хоть и не обломилось денег, тоже был там, являя собой саму любезность. Когда дамы в состоянии эйфории покинули нас, Нолан напрямую спросил Тремьена, говорил ли он с ними о денежном подарке. - -- Я сделал им такое предложение, -- спокойно отозвался тот. -- Успокойся на том, что ты огребешь изрядную сумму от своего букмекера. -- Ничего себе изрядную сумму, будь она неладна, -- пробурчал Нолан. -- Все уйдет этим кровососам адвокатам. С этими словами он протолкался через посетителей бара к выходу, кипя справедливым гневом, весьма ему присущим. Тремьен смотрел ему вслед из-под полуопущенных век невозмутимым взглядом. -- Ну и что же вы себе уяснили? -- посмотрел он на меня. -- Полагаю, то, что вы от меня и ожидали. Он улыбнулся. -- Видимо, даже чуть больше. Я заметил, что вы всегда очень наблюдательны. -- Он с удовлетворением вздохнул и поставил пустой бокал. -- Две победы. Не на каждых скачках такое бывает. Поехали домой. Примерно в то время, когда мы ехали домой и деньги Тремьена уже покоились в его кармане, а не в моем, старший инспектор Дун сосредоточенно рассматривал принесенные из леса новые трофеи. Старший инспектор мурлыкал от удовольствия. Среди лежащей на столе коллекции -- женская сумочка. Ощущение полного счастья омрачалось лишь одним: с одной стороны сумка оказалась порванной, скорее всего, собакой -- на коже были видны следы зубов. Содержимое сумки наполовину отсутствовало. Тем не менее она была с ремешком, ржавым замком. Внутри сохранился порванный коричневый пластиковый пакет, с какими любят ходить школьницы, зеркальце и медальон. Осторожными движениями Дун раскрыл дешевый медальончик и извлек из него промокшую с одной стороны и совершенно сухую с другой цветную фотокарточку, на которой был запечатлен мужчина рядом с лошадью. Разочарованный, что эта находка никак не приблизит его к установлению владелицы сумочки, Дун связался по телефону с патологоанатомом. -- Вы спрашиваете о результатах сопоставительного анализа зубов, -- начал тот с места в карьер. -- Зубы на снимках не имеют ничего общего с теми, что были найдены среди костей. У нашей девочки были отличные зубки -- пара удалений, но ни одной пломбы. Извините. Дун вновь испытал приступ разочарования. Дочку этого политикана приходилось исключать из числа возможных жертв. Он вновь прикинул в уме списки пропавших, отбросил проституток и остановил выбор на Анжеле Брикел. Девушка-конюх. Анжела Брикел... и на снимке опять же лошадь. Бомба над Шеллертоном разорвалась в четверг. Тремьен у себя наверху принимал душ и переодевался для поездки в Тустер, где должны были состояться скачки; в этот момент прозвенел звонок входной двери. Ди-Ди пошла открывать и моментально возвратилась в столовую с каким-то загадочным выражением на лице. -- Там двое мужчин, -- сообщила она. -- Говорят, что из полиции. Предъявили свои удостоверения, но не сказали, что им нужно. Я проводила их в семейную комнату. Пусть ждут, пока не спустится Тремьен. Вы бы пошли и присмотрели за ними, если не возражаете. -- Несомненно, -- согласился я, снимаясь с места. -- Благодарю, -- сказала Мэкки и отправилась в контору. -- Что бы им там ни было нужно, все равно как-то неприятно. Вскоре я понял, какое значение она вкладывала в свои последние слова, - увидев этих двух мужчин, я сразу подумал, что прилагательное "серый" было изобретено исключительно ради них, настолько безлико они выглядели при первом рассмотрении. Крайне заурядная одежда, стремление ничем не выделяться, подумал я. -- Я могу вам чем-нибудь помочь? -- Вы Тремьен Викерс? -- спросил один из них. - -- . Нет. Он скоро спустится. А пока можете располагать мной. -- Спасибо, сэр. Нет необходимости. Вы можете его позвать? -- Он в ванной. Бровь полицейского поползла вверх. Тренеры обычно не принимают душ перед утренней тренировкой, а делают это после, перед поездкой на скачки. У Тремьена же была иная привычка. Об этом мне поведала Ди-Ди. -- Он с шести утра на ногах, -- пояснил я. Глаза полицейского расширились, будто я прочитал его мысли. -- Я старший инспектор Дун. Полицейский участок долины Темзы. Со мной детектив-констебль Рич. -- Рад приветствовать вас, -- вежливо раскланялся я. -- Меня зовут Джон Кендал. Прошу садиться. Они осторожно уселись в кресла, отказавшись от предложенного мною кофе. -- Как долго ждать? -- спросил Дун. -- Мы должны увидеть его как можно скорее. -- Недолго. Дуну, прикинул я, было примерно пятьдесят, светлый шатен с густыми усами темнее волос. У него были большие мосластые руки, и, как мы впоследствии заметили, он говорил с легким беркширским акцентом. В течение десяти минут, пока не спустился Тремьен, разговор явно не клеился. Наконец он появился на лестнице, держа под мышкой пиджак и на ходу застегивая рукава своей голубой рубашки. -- Привет, -- поздоровался он. -- А это кто? Перед ним возникла Ди-Ди, явно собираясь представить наших визитеров, то же попытался сделать и я, но Дун опередил нас обоих. -- Полиция? -- абсолютно спокойно переспросил Тремьен. -- А в чем, собственно, дело? -- Нам бы хотелось поговорить с вами наедине, сэр. -- Вот как? Ну хорошо.. Глазами он попросил меня уйти и захватить с собой Ди-Ди. Дверь за нами хлопнула. Я вернулся в столовую, но тут же вновь услышал звук открывающейся двери и голос Тремьена: -- Джон, если вас не затруднит, вернитесь, пожалуйста. Я возвратился. Дун возражал против моего присутствия, настаивая на том, что в этом нет никакой необходимости и пользы для дела. -- Я хочу, чтобы он это слышал. Будьте любезны повторить все, что вы сказали. -- Я пришел проинформировать мистера Викерса о том, что в близлежащих владениях найдены останки человека -- женщины, некогда работавшей здесь. На это в значительной степени указывают имеющиеся в нашем распоряжении улики. -- Анжела Брикел, -- смиренно пояснил Тремьен. -- Ох. -- Как прикажете понимать ваше "ох", сэр? -- насторожился Дун. -- Понимайте просто как "ох", -- ответил я. -- Несчастная девочка. Все думали, что она просто удрала, боясь ответственности. -- У них есть фотография, -- вмешался Тремьен, -- и они ищут мужчину, запечатленного на ней. Тремьен повернулся к Дуну; _ Покажите Джону эту карточку, -- кивнул он. -- Пусть он выскажет свое мнение. С большой неохотой тот протянул мне этот медальончик с фотографией. -- Вам известен этот мужчина? -- спросил Дун. Я взглянул на Тремьена и заметил на его лице замешательство. -- Не стесняйтесь. Скажите ему свое мнение. Тремьен с недоумением уставился на него: -- -- У лошадей, как и у людей, есть внешность. А Гвоздичку я уж как-нибудь знаю. Она до сих пор у меня в конюшнях. -- А кто этот мужчина, Гарри Гудхэвен? -- настойчиво спросил Дун. -- Муж владелицы лошади. -- Почему Анжела Брикел носила его фотографию? -- Она носила не его фотографию, -- пояснил Тремьен. -- Конечно, и его тоже, но интересовала ее только лошадь. Ведь она ухаживала за ней. На лице Дуна отразилось абсолютное недоумение. -- Для конюха, -- сказал я, -- лошади, за которыми он ухаживает, вроде детей. Конюхи их обожают и всячески оберегают. Поэтому нет ничего удивительного, что у нее в медальоне была фотография Гвоздички. Тремьен посмотрел на меня каким-то слегка удивленным, но уважительным взглядом. Однако в моих словах не было ничего удивительного: я общался с конюхами уже почти неделю. -- Все, что сказал Джон, абсолютнейшая правда, -- кивнул Тремьен. Сопровождающий инспектора констебль Рич постоянно делал пометки в блокноте, хотя и не торопился: явно не стенографировал. -- Сэр, вы можете дать мне адрес Гарри Гудхэвена? -- Этот Гарри Гудхэвен, как вы изволили его называть, на самом деле является мистером Генри Гудхэве-ном, владельцем имения Мэнорхаус в Шеллертоне. Дун, в свою очередь, промолвил: -- Ох. В его мозгах произошла явная переоценка ценностей. -- Я уже опаздываю, -- начал одеваться Тремьен. -- Но, сэр? -- Оставайтесь, сколько вам будет угодно, -- бросил Тремьен, уходя. -- Беседуйте с Джоном или с моей секретаршей, с кем пожелаете. -- Мне кажется, что вы не совсем понимаете, сэр, -- с отчаянием в голосе бросил Дун. -- Анжела Брикел была задушена. -- Что? -- Ошеломленный Тремьен застыл на месте как вкопанный. -- Я думал, вы сказали... -- Я сказал, что мы обнаружили останки. Сейчас же, когда вы опознали... э-э... лошадь, сэр, мы вполне уверены, что они принадлежат этой девушке. Все остальное также совпадает: вес, возраст, примерное время смерти. И еще, сэр... -- Дун несколько замялся, как бы набираясь храбрости. -- Не далее чем на прошлой неделе в Королевском суде рассматривалось дело еще одной девушки, которая была задушена... задушена здесь, в этом доме. В комнате воцарилась тишина. Наконец Тремьен сказал: -- Здесь нет никакой связи. Смерть, которая произошла в этом доме, -- это результат несчастного случая, что бы там ни думали присяжные. -- А мистер Нолан Эверард был как-нибудь связан с Анжелой Брикел? -- упрямо продолжал задавать вопросы Дун. -- Разумеется, был. Он выступает в скачках на Гвоздичке, кобыле, изображенной на этом снимке. Он весьма часто виделся с Анжелой Брикел в ходе работы. -- Тремьен задумался. -- Где, вы сказали, были найдены ее... останки? -- Мне кажется, я об этом не упоминал, сэр. -- Хорошо, так где же? -- Всему свое время, -- замялся Дун. Мне же пришла в голову мысль, что он рассчитывает на чью-то оплошность: тот, кто будет знать это место, скорее всего, и явится убийцей. -- Несчастная девушка, -- сказал Тремьен. -- Но тем не менее, инспектор, сейчас мне необходимо идти на скачки. И вас ни в чем не ограничиваю: оставайтесь и задавайте ваши вопросы. Джон проводит вас к моей помощнице и к главному конюху. Джон, объясните Мэкки и Бобу, что произошло. Договорились? Как со мной связаться, вы знаете. Все. Я ушел. С этими словами он деловито и на хорошей скорости выскочил из комнаты, и вскоре мы услышали шум отъезжающего "вольно". На лице Дуна отразилось некоторое разочарование: он явно ощутил, как трудно свернуть Тремьена с избранного им курса. -- Ну, инспектор, -- нейтральным тоном спросил я, -- с чего вы хотите начать? -- Назовите ваше имя, сэр. Я представился. Мне показалось, что в моем обществе он чувствует себя более уверенно: видимо, сила моей личности не довлела над его собственной. -- А каков ваш... э-э... статус в этом доме? -- Я пишу историю этих конюшен. Его явно удивило, что кто-либо может заниматься подобным делом. -- Очень интересно, -- неубедительно промычал он. -- Да, конечно. -- А вы... э-э... были знакомы с потерпевшей? -- Анжелой Брикел?, Нет, не был. Мне известно, что она исчезла прошлым летом; я же здесь недавно, от силы десять дней. -- Но вы знаете об этом исчезновении, -- подозрительно покосился на меня Дун. -- Пойдемте, я покажу вам, откуда я это знаю, -- предложил я. Я провел его в столовую и продемонстрировал ему груду вырезок, пояснив при этом, что они являются исходным материалом для моей будущей книги. -- В этой комнате я работаю. А где-то в одной из тех стопок, -- показал я, -- находятся отчеты об исчезновении Анжелы Брикел. Вот откуда я о ней знаю, и это все, что я знаю. В течение всего времени, что я здесь живу, я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь упомянул ее имя. Он! просмотрел вырезки за прошлый год, нашел газетные отчеты об этой девушке, несколько раз кивнул и аккуратно положил их на место. Видимо, он разочаровался в моей персоне, и я заметил, что он стал более разговорчив. . -- Хорошо, сэр, -- сказал он, успокоившись. -- Вы можете начать представлять меня обитателям этого дома, объяснив предварительно, почему я буду задавать вопросы, а по своему прежнему опыту я знаю, что, как только речь заходит об останках, люди начинают воображать всякие ужасы, им становится - дурно и это отнимает уйму времени, поэтому прошу вас, сэр, сообщать не об останках, а о найденных костях, вполне чистых и без всякого запаха; постарайтесь убедить домочадцев в том, что никаких ужасов нет. Я думаю, это у вас получится. -- Благодарю, -- в некотором оцепенении промолвил я. -- Видите ли, звери и насекомые начисто обглодали все кости. -- А не кажется ли вам, что сам этот факт приведет людей в ужас? -- Следовательно, не стоит подчеркивать это, сэр. -- Не буду. -- Ее одежда, обувь, сумочка и губная помада у нас в полицейском участке, все это было найдено рядом с останками, и мои люди продолжают, поиски в... -- он осекся на полуслове, не желая выдавать мне этот секрет. Тем не менее из того факта, что скелет был обглодан, я сделал вывод, что убийство, вероятнее всего, произошло не в помещении. В этом был также определенный резон и потому, что потерпевшая служила конюхом. -- И еще, сэр. Не говорите, пожалуйста, что она была задушена, просто найдена. -- Как же вам удалось определить, что ее задушили, если почти ничего не осталось? -- Подъязычная кость, сэр. В горле. Сломана. А сломаться она могла лишь от прямого удара или постепенного сдавливания. Пальцами, как правило, сзади. -- Ну и дела. Понятно. Вам виднее, оставляю это вам. Давайте лучше начнем наш обход с секретарши мистера Викерса^ Ди-Ди. Я отвел его в контору и представил. Констебль Рич как тень следовал за нами и молча делал свои записи. Я объяснил ей, что, вероятно, нашлась Анжела Брикел. -- Прекрасно, -- вырвалось у нее непроизвольно, когда же она поняла, в чем дело, то устало произнесла: -- О боже! Дун попросил разрешения воспользоваться телефонем, Ди-Ди кивнула. Дун звонил своим людям в полицейский участок. -- Мистер Викерс опознал лошадь на фотографии как одну из тех, за которыми в его конюшнях ухаживала Анжела Брикел. Мужчина -- владелец лошади, вернее сказать, муж владелицы. Я уверен, что мы, вне всяких сомнений, имеем дело с Анжелой Брикел. Сможете организовать посылку курьера к ее родителям? Их адрес у меня в кабинете. Сделайте это без промедления. Мы не хотим, чтобы нас опередил кто-нибудь из Шеллертона. Не надо травмировать их раньше времени. Сообщите им об этом потактичнее, поняли? Спросите, смогут ли они опознать одежду и сумочку. Если Молли на дежурстве, то лучше всего попросить поехать ее. Она благотворно действует на людей в таких ситуациях, смягчает их горе. Пошлите Молли. Если нужно, пусть захватит кого-нибудь из констеблей. Он выслушал ответ и положил трубку. -- Бедняжка мертва уже более шести месяцев, -- сообщил он Ди-Ди. -- Все, что от нее осталось, -- это дочиста обглоданные кости. По изменившемуся лицу Ди-Ди я понял, что это сообщение не из самых приятных, однако понял я и Дуна с его грубым гуманизмом: присохшие к ране бинты лучше срывать сразу. Он спросил Ди-Ди, есть ли у нее какие-либо соображения относительно исчезновения Анжелы Брикел. Была ли девушка несчастлива? Водились ли у нее дружки? -- Не имею понятия. До тех пор, пока она не сбежала, после того как дала лошади шоколад, мы мало ею интересовались. Глупо было с ее стороны. На лице Дуна отразилось недоумение. Пришлось объяснить ему, что в шоколаде содержится теобромин. -- Об этом сказано в тех вырезках, -- добавил я. -- На месте происшествия мы нашли несколько шоколадных оберток, -- сказал Дун. -- Нельзя давать шоколад... Стало быть, именно в этом заключается суть фразы в одном из отчетов: "не исключено, что лошади был введен допинг"? -- В самую точку, -- согласился я. -- Шоколад, -- с отвращением повторил Дун. -- Стоило из-за него погибать. -- Вы ищете грандиозный заговор? -- осведомился я. -- Разветвленную сеть торговцев наркотиками? -- Я должен все предусмотреть. -- Анжела Брикел не имела никакого отношения к наркотикам. Вы сами не знаете, что говорите, -- уверенно произнесла Ди-Ди. Дун не стал развивать эту тему, он выразил желание поговорить с конюхами, а Ди-Ди попросил никому ничего пока не сообщать об этом разговоре, заметив, что предпо- ~ читает сделать это сам. Еще он намекнул, что нежелательно торопиться сообщать несчастным родителям об этой трагедии. -- Но я, конечно, могу рассказать Фионе, -- запротестовала Ди-Ди. -- Фиона, это кто? -- нахмурился Дун, пытаясь что-то вспомнить. -- Фиона Гудхэвен, владелица Гвоздички. -- Вспомнил. Нет, ей тоже нельзя рассказывать. В особенности ей. Мне важно услышать от людей их спонтанные мысли, соображения, впечатления, а не подготовленные монологи после многочасовых совместных обсуждений с друзьями. Я заметил, что первое мнение яснее и наиболее ценно. Говорил он убедительно, но без командных ноток в голосе -- в результате Ди-Ди согласилась отказаться от своего намерения. Она не спросила, что явилось причиной смерти. Если бы из слов Дуна она уловила намек на убийство, Ди-Ди так бы не сделала. Видимо, не спросила из скромности. Дун попросил отвести его в конюшни. Я же предупредил его, чтобы при разговоре с Мэкки, помощницей и невесткой Тремьена, он. учитывал ее беременность. Он бросил на меня острый взгляд. -- Я вижу, вы человек тактичный, -- заметил я. -- Постарайтесь смягчать удары. В его взгляде я не прочел особой уверенности, он никак не отреагировал на мою просьбу -- ни в положительном, ни в отрицателънолм смысле. Когда мы появились на конюшенном дворе, оказалось, что Мэкки уже ушла. Застали мы одного Боба Убтсона, который, вооружившись пилой, молотком и гвоздями, мастерил новые крепления для хранения седел. Встретил он нас на пороге мастерской, явно недовольный, что его побеспокоили. Я представил Боба Дуну, а Дуна -- Бобу. Дун сообщил ему, что случайно найдены человеческие останки, принадлежащие, вероятнее всего, Анжеле Брикел. -- Нет! -- воскликнул Боб. -- Не может быть. Несчастная сучонка. Что с ней случилось? Свалилась в каменоломню? Отсутствующим взглядом Боб посмотрел на деревянную заготовку, которую держал в руках: казалось, он забыл, что с ней надо делать. -- Почему вы так говорите, сэр? -- внимательно спросил Дун. -- Манера речи, -- Боб пожал плечами. -- Я всегда считал, что она просто смылась. Хозяин клялся, что это она накормила Гвоздичку шоколадом, но я так не считал. Всем известно: этого нельзя, делать. Ну ладно, кто же нашел ее? Куда она сбежала? -- Ее обнаружили совершенно случайно, -- повторил Дун. -- У нее были какие-нибудь неприятности с дружком? -- Не имею понятия. У нас здесь двадцать конюхов -- мужчин и девушек. Они постоянно приходят и уходят. Сказать по правде, я плохо ее знал, помню только, что она была очень сексуальная. Спросите миссис Гудхэвен, та была к этой девушке очень добра. Порасспрашивайте девушек, некоторые из них жили с ней вместе в одном общежитии. Почему вы спросили о ее дружке? Она что, замахнулась на какую-нибудь шишку? И сбежала с ним? Я прав? Дун не ответил ни да, ни нет, и я осознал его идею, заключающуюся в предпочтении выслушивать неподготовленное мнение и первичные заключения заранее не посвященных в суть происшествия людей. Они еще беседовали в течение некоторого времени, но, насколько я мог судить, никакой новой информации инспектор Дун не выудил. -- Вы хотите встретиться с Мэкки, -- сказал наконец Боб. -- Это молодая миссис Викерс. Здешние девушки рассказывают ей то, чего никогда не рассказали бы мне.