еличенную фотографию. С нее и с портрета на Ваневскую смотрело одно и то же лицо. - Это некто Моренц, - пояснил Восс. - Бруно Моренц, штатный сотрудник западногерманской разведывательной службы. Работает в кельнском отделении. Ваневская была поражена. Итак, эта операция организована Западной Германией. А она всегда была уверена, что "ее" человек работает на ЦРУ или Интеллидженс Сервис. - Вы его еще не нашли? - Нет, майор. Признаться, я сам удивлен. Но мы обязательно его схватим. Вчера ночью мы обнаружили брошенный полицейский автомобиль. Согласно оперативной сводке, в машине был пробит бензобак. Граубер мог проехать на ней десять-пятнадцать минут, не больше. Ее нашли вот здесь, недалеко от Апольды, к северу от Иены.. Следовательно, сейчас у Граубера-Моренца нет машины. У нас есть полное описание: высокий, плотный, седой, в помятом плаще. У него нет документов, он говорит с рейнландским акцентом, находится в плохой физической форме. Он будет бросаться в глаза. - Я хочу присутствовать на допросе, - сказала Ваневская. Она не отличалась излишней щепетильностью, на допросах ей приходилось бывать и раньше. - Если я получу официальный запрос из КГБ, разумеется, мне придется согласиться. - Вы его получите, - сказала Ваневская. - Тогда далеко не уезжайте. Думаю, к полудню он будет в наших руках. Майор Ваневская вернулась в местное управление КГБ, сообщила, что она не полетит ближайшим рейсом из Потсдама, потом по линии спецсвязи позвонила генералу Шаляпину, и он согласился с ее планом. В полдень из потсдамского аэропорта вылетел транспортный Ан-32 советских ВВС с генералом Панкратиным и другими старшими офицерами, возвращавшимися в Москву. Их сопровождали младшие офицеры, они везли мешки с почтой. На борту самолета не было "стенографистки" посольства в темном костюме. x x x - У него может быть раздвоение личности, сумеречное помрачение сознания или реакция бегства, - сказал доктор Карр за салатом из дыни и авокадо. Он внимательно выслушал рассказ Маккриди о человеке без имени, который, очевидно, страдал сильнейшим нервным расстройством. Маккриди не сказал, а доктор Карр не спрашивал о том, где находится этот человек. Известно было одно; он на вражеской территории. Пустые тарелки убрали и подали филе из морского языка. - Что такое сумеречное помрачение сознания? - спросил Маккриди. - Оторванность от реального мира, разумеется, - объяснил доктор Карр. - Это один из классических симптомов такого синдрома. Возможно, признаки самообмана проявлялись у него и до явного срыва. Еще как проявлялись, подумал Маккриди. Вера в то, что тебя полюбила проститутка, надежда уйти безнаказанным после убийства двух человек. - В реакции бегства, - продолжал доктор Карр, цепляя вилкой нежное мясо, - подразумевается бегство от реальности, особенно жестокой, неприятной реальности. Думаю, ваш человек теперь окажется в очень затруднительном положении. - Что он станет делать? - спросил Маккриди. - Куда он пойдет? - Он будет прятаться там, где почувствует себя в безопасности, где его никто не будет трогать, а все проблемы вроде бы отойдут на второй план. Он может даже впасть в детство. Однажды у меня был пациент, который, будучи не в силах бороться с жизненными проблемами, пошел в спальню, лег на кровать, свернулся в позе эмбриона, сунул палец в рот и в такой позе застыл. Мы не могли его вывести из этого состояния. Детство, понимаете ли. Безопасность, надежность. Никаких проблем, никаких забот. Между прочим, морской язык отличный. Да, еще немного мерсо... Благодарю. Все это очень хорошо, размышлял Маккриди, только Бруно Моренцу негде прятаться. Он родился и вырос в Гамбурге, жил в Берлине, Мюнхене и Кельне, у него не может быть никакого пристанища возле Иены или Веймара. Маккриди снова наполнил бокалы и спросил: - Предположим; ему негде прятаться? - Боюсь, тогда он окажется совершенно беспомощным и станет, например, бесцельно бродить. Мой опыт подсказывает, что, если бы у него была цель, он мог бы действовать разумно, чтобы достичь этой цели. В противном случае... - доктор Карр пожал плечами, - его быстро схватят. Возможно, уже схватили. В лучшем случае он продержится до сумерек. Но Моренца не схватили. Полковник Восс все больше выходил из себя. Прошло больше суток, почти тридцать часов. В районе Апольды - Иены делана? - Около года назад, - ответил удивленный Восс. - Откуда она у вас? - Из главного управления разведки, - ответил Восс. Ваневская поблагодарила и положила трубку. Ну конечно, из главного управления разведки, которое, пользуясь отсутствием языкового барьера, специализировалось на операциях в Западной Германии. Начальником управления был почти легендарный генерал-полковник Маркус Вольф. Его уважали и ценили даже в КГБ, известном своим презрительным отношением к разведкам сателлитов. Маркус ("Миша") Вольф провел в ФРГ несколько блестящих операций, из которых наибольшую известность получила вербовка личного секретаря канцлера Вилли Брандта, Ваневская разбудила начальника местного филиала Третьего главного управления КГБ и от имени генерала Шаляпина попросила об услуге. Фамилия начальника главного управления сделала свое дело. Полковник сказал, что постарается помочь. Он позвонил через полчаса. "Похоже, генерал Вольф - ранняя пташка, - сказал он. - Генерал примет вас в своем кабинете в шесть часов". В тот же день в пять утра в отделе криптографии управления правительственной связи в Челтнеме закончили дешифровку массы рядовых радиоперехватов, накопившихся за последние двадцать четыре часа. Дешифрованные сообщения по различным линиям спецсвязи будут затем переданы тем организациям, для которых они могут представить интерес: одни - в Интеллидженс Сервис, другие - в MI5 на Керзон-стрит, третьи - в Министерство обороны на Уайтхолле. Многие сообщения будут разосланы по двум или даже по всем трем адресам. Срочные разведывательные данные обрабатывались намного быстрее, а сообщения второстепенной важности удобнее было отправлять ранним утром, когда линии связи не перегружены. Среди перехваченных сообщений было посланное в среду вечером из Пуллаха сотруднику западногерманской разведывательной службы в лондонском посольстве ФРГ. Разумеется, ФРГ была и оставалась надежным и уважаемым союзником Великобритании, ничего особенного в перехвате и дешифровке конфиденциального сообщения союзника в свое собственное посольство не было. Секретный код британцы дешифровали уже давно. Обычная работа, они не имели намерения оскорбить союзников. Это сообщение было направлено в MI5 и в сектор НАТО Интеллидженс Сервис, который занимался связями с разведками всех союзников Британии, за исключением ЦРУ - с американцами работал отдельный сектор. Именно начальник сектора НАТО в свое время привлек внимание Эдуардза к тому, что Маккриди в нарушение всех правил содержит личного агента в штате разведывательной службы ФРГ. Оставаясь другом Маккриди, тем не менее он, увидев в десять утра на своем столе немецкое сообщение, решил показать его Сэму. Просто на всякий случай... Но до полудня он так и не выбрался к другу. x x x В шесть часов утра майора Ваневскую проводили в кабинет Маркуса Вольфа, двумя этажами выше кабинета полковника Восса. Восточногерманский мастер шпионажа не любил форму и был в хорошо сшитом темном костюме. Обычному в Германии кофе он предпочитал чай и всегда имел в своем распоряжении особенно хороший сорт, который присылала ему лондонская фирма "Фортнум энд Мейсон". Вольф предложил чашку чая и советскому майору. - Товарищ генерал, меня интересует последняя фотография Бруно Моренца. Она поступила от вас. Не отрывая губ от чашки, Миша изучающе смотрел на Ваневскую. Если у него и были свои агенты в западногерманских правительственных учреждениях, то он не собирался говорить об этом первому встречному. - Возможно, у вас есть и копия личного деда Моренца? - спросила Ваневская. Маркус Вольф задумался. - Зачем оно вам потребовалось? - негромко спросил он. Ваневская объяснила - объяснила во всех деталях, нарушив множество правил. - Я понимаю, пока это только подозрения, - закончила она. - Ничего конкретного. Ощущение отсутствия какого-то небольшого, но важного звена. Возможно, чего-то из его прошлого. Вольф одобрительно хмыкнул. Ему нравился нестандартный подход к делу. Иногда он сам находил наилучшее решение, руководствуясь шестым чувством, надеждой на то, что у врага должна быть ахиллесова пята, и вся проблема лишь в том, чтобы ее найти. Он молча встал, подошел к картотечному шкафу и достал тоненькую папку, в которой было всего восемь листков. Это и было личное дело Бруно Моренца - точная копия того, которое хранилось в Пуллахе и которое во вторник после обеда изучал доктор Лотар Геррманн. Ваневская не удержалась от восторженного восклицания. Вольф улыбнулся. В мире шпионажа Маркус Вольф специализировался не столько на подкупе и шантажировании высокопоставленных западногерманских чиновников (хотя иногда он занимался и этим), сколько на том, что умело подсаживал под локоть важным персонам своих секретарей, обычно чопорных старых дев, ведущих безукоризненный образ жизни и получивших доступ к секретной работе. Вольф понимал, что пользующийся доверием секретарь видит столько же, сколько и его шеф, а иногда и больше. Год за годом Западную Германию потрясали скандалы, когда выяснялось, что очередной личный секретарь очередного министра, высокопоставленного чиновника или подрядчика, выполняющего заказы Министерства обороны, арестован контрразведкой или тайком ускользнул назад на восток. Генерал понимал, что когда-нибудь и фрейлейн Эрдмуте Кеппель придется уйти из кельнского отделения западногерманской разведывательной службы и возвратиться в любимую Германскую Демократическую Республику, но до того дня она будет по-прежнему приходить в офис на час раньше Дитера Ауста и снимать копии со всех документов, представляющих хоть какой-то интерес для генерала Вольфа, в том числе и с личных дел всех сотрудников отделения. Летом во время обеденного перерыва фрейлейн Кеппель будет все так же уходить в тихий парк, с завидным постоянством аккуратно съедать принесенные с собой бутерброды с салатом, оставлять несколько крошек голубям и, наконец, бросать пустой пакет из-под бутербродов в ближайшую урну. Через несколько мгновений пакет из урны. извлечет некий джентльмен, прогуливающийся со своей собакой. Зимами фрейлейн Кеппель будет регулярно заходить в теплое кафе и бросать прочитанную газету в урну возле двери, откуда ее заберет уличный подметальщик. Когда фрейлейн Кеппель приедет в ГДР, ее будет ждать официальный прием, личное приветствие министра безопасности Эриха Мильке или даже самого руководителя партии Эриха Хонеккера, медаль, щедрая пенсия и уютный домик на озерах возле Фюрстенвальда. Конечно, даже Маркус Вольф не был провидцем. Он не мог знать, что к 1990 году Германская Демократическая Республика прекратит свое существование, что Мильке и Хонеккер будут с позором сняты с высоких постов, что он сам лишится работы, но будет неплохо зарабатывать мемуарами, а фрейлейн Кеппель будет доживать свои годы не в домике возле Фюрстенвальда, а в гораздо менее комфортабельной западногерманской тюрьме. Майор Ваневская оторвалась от папки. - У него есть сестра, - заметила она. - Да, - подтвердил Вольф. - Вы полагаете, ей может быть что-то известно? - Это всего лишь предположение, - сказала Ваневская, - но я хотела бы с ней встретиться... - Если вы получите разрешение от вашего руководства, - подсказал Вольф. - Увы, вы работаете не на меня. - Но если такое разрешение будет, то мне потребуется легенда. Не русская и не восточногерманская... Вольф скромно пожал плечами. - У меня есть несколько совершенно готовых легенд-Разумеется, есть. Такова специфика нашей удивительной работы... Самолет польской авиакомпании LOT должен был вылететь с берлинского аэродрома Шенефельд рейсом 104 в десять часов. Вылет задержали на десять минут, чтобы Ваневская успела на этот самолет. Как заметил Вольф, ее немецкий вполне сносен, но не настолько, чтобы выдавать себя за немку. Из тех, с кем Ваневской предстояло встретиться в Лондоне, почти никто не говорил по-польски. У Ваневской были документы школьной учительницы из Польши, собравшейся навестить родственников. В Польше режим был намного либеральнее. Польский лайнер приземлился в одиннадцать, выиграв час благодаря разнице во времени. За тридцать минут майор Ваневская прошла паспортный и таможенный контроль, из телефона-автомата в зале второго терминала позвонила по двум номерам и взяла такси до того района Лондона, который называется Примроз-хилл. x x x Телефон на столе Сэма Маккриди зазвонил в полдень. Он только что закончил очередной разговор с Челтнемом. Ответ был тот же; пока ничего нового. Прошло сорок восемь часов, а Моренц все еще где-то скрывался. Теперь звонил сотрудник сектора НАТО Сенчери-хауса. - С утренней почтой пришла одна записка, - сказал он, - Возможно, это чепуха, тогда выбрось ее. На всякий случай я отправляю ее тебе с посыльным. Бумагу принесли через пять минут. Когда Маккриди прочел" ее и увидел указанное на ней время, он громко выругался. В мире тайных операций-правило сведения числа осведомленных к минимуму обычно приносит великолепные плоды. Тем, кому для выполнения своих функций не нужно знать информацию, ее и не сообщают. В результате, если даже обнаружится утечка информации - случайная или намеренная, - ущерб бывает сравнительно небольшим, а источник утечки легче обнаруживается. Но иногда получается наоборот: та информация, которая могла бы изменить ход операции, не достигает цели, потому что кто-то решил, что передавать ее нет необходимости. Станции подслушивания "Архимед" в Гарце и восточногерманскому сектору Челтнема было приказано безотлагательно передавать Маккриди все перехваченные сообщения. Особенно срочными считались такие тексты, в которых упоминались слова "Граубер" или "Моренц". Никому не пришло в голову отдать такое же распоряжение тем, кто прослушивал переговоры дипломатов и военных из союзных стран. Полученное наконец Маккриди сообщение было передано в 16.22 в среду. Оно гласило: От: Геррманна Кому: Фитцау Срочно. Найдите миссис А. Фаркуарсон, урожденную Моренц, проживающую, по-видимому, в Лондоне. Выясните, видела ли она своего брата или не получала ли каких-либо известий от него или о нем в течение последних четырех дней. x x x Бруно никогда не говорил мне, что его сестра живет в Лондоне. Вообще ни разу не упомянул, что у него есть сестра, задумался Маккриди. Интересно, что еще из своего прошлого утаил мой друг Бруно? Маккриди взял с полки телефонный справочник и открыл на букве "Ф". К счастью, фамилия оказалась не слишком распространенной. С фамилией Смит было бы почти безнадежное дело. В Лондоне оказалось четырнадцать Фаркуарсонов, но среди них не было ни одной "миссис А." Маккриди стал звонить всем четырнадцати подряд. Из первых семи номеров пять раз ему ответили, что, насколько им известно, у них нет и не было никаких миссис А. Фаркуарсон. Два номера не отозвались. Маккриди повезло на восьмом, который принадлежал некоему Роберту Фаркуарсону. Ответил женский голос: - Да, это миссис Фаркуарсон. Еле заметный немецкий акцент или ему только показалось? - Это миссис А. Фаркуарсон? - Да, - настороженно ответила женщина. - Прошу прощения за беспокойство, миссис Фаркуарсон, Я из отдела иммиграции Хитроу. Нет ли у вас брата, которого зовут Бруно Моренц? Последовало долгое молчание. - Он там? В Хитроу?. - Этого я не могу сказать. Если только вы не его сестра. - Да, я - Аделаида Фаркуарсон. Бруно Моренц - мой брат. Я могу с ним поговорить? - Боюсь, сейчас это невозможно. Вы будете на месте, скажем, в течение ближайших пятнадцати минут? Это очень важно. - Да, я буду дома. Маккриди вызвал машину с водителем и сбежал по лестнице. Миссис Фаркуарсон жила в квартире-студии на последнем этаже солидной эдвардианской виллы, стоящей недалеко от Риджентпарк-роуд. Маккриди поднялся наверх и позвонил. Миссис Фаркуарсон встретила его в блузе художника и провела в тесную студию со множеством картин на мольбертах. Пол был усеян эскизами. Она оказалась седой, как и ее брат, красивой женщиной. Маккриди решил, что она старше Бруно, ей лет под шестьдесят. Миссис Фаркуарсон освободила кресло, предложила гостю сесть и спокойно встретила его изучающий взгляд. Маккриди заметил что на столике стоят две кофейных чашки. Обе были пусты. Пока миссис Фаркуарсон садилась, он как бы невзначай прикоснулся к чашке. Она была еще теплой. - Чем я могу вам помочь, мистер... - Джонс. Могу я задать вам несколько вопросов о вашем брате, господине Бруно Моренце? - Почему о нем? - Это касается иммиграционной службы. - Вы говорите не правду, мистер Джонс. - Неужели? - Да. Мой брат сюда не приезжает. И даже если бы он захотел приехать, у него не было бы никаких проблем с британской иммиграционной службой. Он - гражданин Западной Германии. Вы из полиции? - Нет, миссис Фаркуарсон. Но я - друг Бруно. Мы знакомы много лет. Не один пуд соли съели. Прошу вас верить мне, потому что это правда. - Он попал в беду, да? - Боюсь, что да. Я попытаюсь помочь ему, если смогу. Это нелегко. - Что он сделал? - Похоже, что он убил свою любовницу в Кельне. И убежал. Он передал мне только несколько слов. Сказал, что не хотел ее убивать. Потом он исчез. Миссис Фаркуарсон встала и подошла к окну. Глядя на деревья парка Примроз-хилл, она сказала: - О, Бруно. Глупый, несчастный, перепуганный Бруно. Она повернулась к Маккриди. - Здесь был человек из посольства ФРГ. Вчера утром. Он предварительно позвонил, в среду вечером, когда меня здесь не было. Он ничего не сказал, только спросил, не знаю ли я чего о Бруно. Я ничего не знала. Вам я тоже ничем не могу помочь, мистер Джонс. Наверное, вы знаете больше меня, если он что-то успел вам сказать. Вам известно, куда он убежал? - В этом-то все и дело. Думаю, он перешел границу. Сбежал в Восточную Германию. Где-то в районе Веймара. Возможно, скрывается у друзей. Но насколько мне известно, он никогда в жизни не был возле Веймара. Миссис Фаркуарсон удивленно смотрела на Маккриди. - О чем вы говорите? Он жил там два года. Маккриди был ошеломлен, но постарался не выдать удивления. - Простите, я не знал. Он мне никогда не рассказывал. - И не расскажет. Он терпеть не мог вспоминать те годы. Это был самый неудачный период в его жизни. Он никогда не говорил о нем. - Я полагал, что ваша семья из Гамбурга, что вы там родились и выросли. - Так оно и было. До 1943 года, пока англичане не разбомбили Гамбург, Бомбардировка "Огненная буря". Слышали о ней? Маккриди кивнул. Тогда ему было пять лет. Королевские ВВС так бомбили центр Гамбурга, что в городе начались страшные пожары. Огонь засасывал воздух из пригородов, и вскоре весь центр Гамбурга превратился в ад, в котором бушевало такое жаркое пламя, что сталь плавилась и текла, как вода, а бетонные конструкции взрывались, как бомбы. Огонь стер город с лица земли. - Той ночью мы с Бруно осиротели, - миссис Фаркуарсон помолчала, глядя не на Маккриди, а мимо него, снова переживая гигантский пожар, который уничтожил ее родной город, превратил в пепел ее родителей, друзей, все, чем была богата ее недолгая жизнь. Через несколько секунд она будто проснулась и так же негромко заговорила с едва заметным немецким акцентом. - Когда все кончилось, о нас позаботились власти. Нас эвакуировали. Мне было пятнадцать лет, Бруно - десять. Нас разделили. Меня поселили, в одной семье возле Геттингена, а Бруно отвезли к какому-то фермеру недалеко от Веймара. После войны я искала брата. Красный крест помог нам соединиться. Мы вернулись в Гамбург. Я воспитывала Бруно. Но он почти никогда не говорил о Веймаре. Чтобы как-то прожить с братом, я пошла работать в столовую военно-торговой службы британской армии. Тогда были тяжелые времена, сами знаете. Маккриди кивнул: - Да, знаю. Сочувствую вам. Миссис Фаркуарсон пожала плечами. - Война есть война. Как бы то ни было, в 1947 году я встретила британского сержанта Роберта Фаркуарсона. Мы обвенчались и приехали сюда. Он умер восемь лет назад. Когда мы с Робертом в 1948 году уезжали из Гамбурга, Бруно поступил учеником в компанию, выпускавшую оптические линзы. С тех пор я видела его всего три-четыре раза, а последний раз мы встречались лет десять назад. - Вы это рассказали и господину из посольства? - Герру Фитцау? Нет, он не интересовался детством Бруно. Но я рассказала леди. - Леди? - Она ушла час назад. Леди из отдела пенсионного обеспечения. - Пенсионного обеспечения? - Да. Она сказала, что Бруно до последнего дня работал с оптическим стеклом, в вюрцбургской компании, которая называется BKI. Оказалось, что вюрцбургская компания принадлежит британской "Пилкингтон Глас", и чтобы Бруно получил полную пенсию, а до пенсии ему уже недалеко, ей необходимо знать некоторые детали его жизни. Разве она не из компании, в которой работает Бруно? - Сомневаюсь. Возможно, из западногерманской полиции. Боюсь, они тоже ищут Бруно, но не для того, чтобы ему помочь. - Прощу прощения. Кажется, я наделала глупостей. - Вы не могли этого знать, миссис Фаркуарсон. Она говорила на хорошем английском? - Да, на очень хорошем. С почти незаметным акцентом. Возможно, польским. Маккриди не сомневался, откуда появилась эта любезная леди. За Бруно Моренцем охотились многие, но только Маккриди и еще одна служба знали о вюрцбургской компании BKI. Он встал. - Попытайтесь вспомнить, что он рассказывал в первые послевоенные годы. Есть ли там кто-то, хоть один человек, к кому бы он мог пойти в случае крайней нужды? У кого бы он мог укрыться? Миссис Фаркуарсон долго и напряженно вспоминала. - Он упоминал имя одного человека, который к нему хорошо относился. Это была учительница в начальной школе. Фрейлейн... черт побери... фрейлейн Нойберг... Нет, думаю, это была фрейлейн Нойманн. Правильно, Нойманн. Наверное, сейчас она уже умерла. Это было сорок лет назад. - Последний вопрос, миссис Фаркуарсон. Вы рассказывали об учительнице той леди из компании? - Нет, я лишь сейчас о ней вспомнила. Я сказала только, что Бруно провел два года в эвакуации на какой-то ферме милях в десяти от Веймара. Вернувшись, в Сенчери-хаус, Маккриди зашел в восточногерманский отдел и взял у них телефонный справочник Веймара. Там оказалось несколько Нойманнов, но только перед одной фамилией стояло "Fri" - фрейлейн. Старая дева. В Восточной Германии молодая девушка не может жить в отдельной квартире с телефоном. Значит, это старая дева, возможно, какая-то специалистка. Все это было ненадежно, очень ненадежно. Можно было бы попросить позвонить одного из агентов восточногерманского отдела, который живет по другую сторону стены. Но люди Штази вездесущи, они подслушивают любой разговор. Один простой вопрос: "Не учился ли у вас когда-то мальчик, которого звали Бруно Моренц, и не давал ли он о себе знать в последние дни?" Так можно все загубить. Следующий визит Маккриди нанес в отдел Сенчери-хауса, который специализировался на изготовлении самых невероятных удостоверений личности. Маккриди позвонил в "Бритиш эруэйз" - там ему ничем не смогли помочь. В "Люфтганзе" ему повезло больше. В 5.15 вылетал самолет в Ганновер. Он опять попросил Дениса Гонта отвезти его в Хитроу. Как говорил шотландский поэт, лучшие планы мышей и людей иногда заканчиваются тем, что скорее напоминает собачий завтрак. Самолет польской авиакомпании должен был вылететь в Варшаву (с посадкой в Восточном Берлине) в 3.30, но когда пилот включил бортовые системы, загорелась тревожная красная лампочка. Оказалось, что из строя вышел всего какой-то, соленоид, но из-за него взлет отложили до шести часов. В зале ожидания майор Людмила Ваневская бросила взгляд на телевизионную информацию, прочла, что вылет ее самолета задерживается "по техническим причинам", молча выругалась и снова углубилась в книгу. Маккриди уже уходил из кабинета, когда зазвонил телефон. Он заколебался, стоит ли брать трубку, потом решил ответить. Могло быть важное сообщение. Оказалось, звонил Эдуардз. - Сэм, мне сообщили нечто странное, я не поверил. Слушайте, Сэм, я не дам, ни в коем случае не дам вам разрешения на переход в Восточную Германию. Ясно? - Ясно, Тимоти, ясней быть не может. - Хорошо, - сказал заместитель директора и бросил трубку. Гонт слышал этот короткий разговор. Гонт все больше нравился Маккриди. Он работал в отделе всего шесть месяцев, но Маккриди уже убедился, что он умен, сообразителен, надежен и умеет держать язык за зубами. Выбирая объезды, срезая углы на плотно забитой в пятницу трассе в Хитроу, Гонт решил высказаться: - Сэм, я знаю, вы бывали в таких переделках, какие мне и не снились, но ведь в Восточной Германии вы занесены в черный список, а босс запретил вам идти туда. - Одно дело - запретить, - возразил Маккриди, - другое - воспрепятствовать. Маккриди шел по залу ожидания второго терминала к самолету "Люфтганзы" и не обратил внимания на изящную молодую женщину с блестящими светлыми волосами и проницательными голубыми глазами. Он прошел в двух ярдах он нее, но она читала и тоже не заметила мужчину в сером плаще средней комплекции с редеющими каштановыми волосами. Самолет Маккриди поднялся в воздух по расписанию и приземлился в Ганновере в восемь часов по местному времени. Майор Ваневская улетела в шесть и была в восточноберлинском аэропорту Шенефельд в девять вечера. Маккриди взял напрокат машину и поехал мимо Хильдесхайма и Зальцгиттера к лесам возле Гослара. Ваневскую на аэродроме встречал автомобиль КГБ, который доставил ее на Норманненштрассе, 22. Здесь ей пришлось примерно час ждать полковника Отто Босса, который закрылся в своем кабинете с министром государственной безопасности Эрихом Мильке. Маккриди сообщил о приезде еще из Лондона, и его уже ждали. Хозяин встретил его на пороге своего солидного красивого дома. Когда-то это был простой охотничий домик, стоявший на склоне холма, откуда днем открывался изумительный вид на долину с ее густыми хвойными лесами. В сумерках всего лишь в пяти милях были видны огни Гослара. Если бы не вечер, то Маккриди заметил бы далеко на востоке, на одном из самых высоких холмов Гарца, крышу высокой башни. Ее можно было бы принять за охотничью вышку, но на самом деле это был наблюдательный пункт, и построен он был для охоты не на кабанов, а на людей. Человек, к которому приехал Маккриди, решил провести последние годы жизни рядом с той границей, на которой когда-то он заработал состояние. Годы изменили и хозяина, думал Маккриди, проходя в обитую деревом гостиную, стены которой украшали головы кабанов и ветвистые оленьи рога. В камине весело трещали дрова; даже в начале сентября здесь, на сравнительно большой высоте, ночами было прохладно. Некогда подтянутый, хозяин дома располнел, отметил Маккриди. Конечно он не подрос, а круглое розовое лицо и снежно-белая шевелюра придавали ему еще более безобидный вид, чем прежде, Впрочем, это впечатление сохранялось только до тех пор, пока собеседник не обращал внимания на его глаза - хитрые, коварные, которые видели слишком много, которые не раз спасали хозяина от смерти, помогали ему скрываться в канализационных тоннелях и остаться в живых. Испорченное дитя холодной войны, хозяин был когда-то некоронованным подпольным королем Берлина. Двадцать лет, с 1961 года, когда была воздвигнута "Берлинская стена", и до ухода от дел в 1981 году, Андре Курцлингер был Granzganger - проводником через границу. "Берлинская стена" позволила ему сколотить состояние. До августа 1961 года, чтобы Попасть в Западную Германию, восточным немцам достаточно было доехать до Восточного Берлина, а оттуда пешком уйти в западную часть города. Потом за одну ночь 21 августа 1961 года из огромных бетонных блоков была возведена стена, и Берлин оказался разрезанным на два города. Многие пытались перепрыгнуть через стену, некоторым это удавалось. Других поймали и на долгие годы отправили в тюрьмы, третьи попали под пулеметные очереди и остались висеть на колючей проволоке, потом тела снимали пограничники. Почти всегда человек переходил через стену - удачно или неудачно - один раз в жизни. Для Курцлингера, прежде рядового бандита и завсегдатая черного рынка, переход через "Берлинскую стену" стал профессией. Курцлингер выводил людей на Запад - за деньги. Предварительно он сам или посланный им человек договаривался о цене. Некоторые платили марками ГДР, но платили хорошо. На эти деньги Курцлингер покупал на востоке три вещи: венгерские чемоданы из свиной кожи, чешское стекло и кубинские сигары. В ГДР они были настолько дешевые, что, даже оплачивая контрабандную доставку на Запад, Курцлингер зарабатывал огромные деньги. Другие беженцы соглашались платить в западногерманских марках - после того, как они перейдут границу и устроятся на работу. Кое-кто пытался уклониться от уплаты долга. Что касается сбора денег, Курцлингер никогда не Допускал, чтобы его обманывали, в этом ему помогали несколько здоровенных приятелей. Ходили слухи, что он работал на западные спецслужбы. Это было не так, хотя изредка он переводил через границу человека по договору с ЦРУ или Интеллидженс Сервис. Поговаривали также, что он был в приятельских отношениях со Штази или. КГБ. Это тоже было маловероятно, уж слишком много вреда он причинил Восточной Германии. Без сомнения, он подкупил столько пограничников и чиновников ГДР, что всех их даже не помнил. Ходили слухи, что он за километр чуял чиновника, которому можно сунуть взятку. Хотя его коньком был Берлин, он мог провести человека через восточногерманскую границу почти в любом месте от Балтийского моря до Чехословакии. Когда Курцлингер, скопив изрядно денег, совсем отошел от дел, он решил обосноваться не в Западном Берлине, а в ФРГ. Но даже на покое он не мог уйти далеко от границы, и его дом стоял всего в восьми километрах от нее в горах Гарца. - Итак, герр Маккриди, дорогой мой Сэм, сколько лет сколько зим. Курцлингер стоял спиной к камину. Джентльмен в бархатной домашней куртке ничем не напоминал того бездомного мальчишку с глазами загнанного зверя, который в 1945 году начал свой бизнес с того, что стал предлагать американским солдатам девочек за сигареты. - Вы тоже на пенсии? - Нет, Андре, я еще должен зарабатывать свой хлеб. Оказалось, я не так умен, как вы. Курцлингеру такие слова нравились. Он нажал на кнопку, и слуга принес поднос с прозрачным мозельским в хрустальных бокалах. - В таком случае, - спросил Курцлингер, рассматривая игру пламени камина в гранях бокала, - что может сделать старик для могучей шпионской службы ее величества? Маккриди объяснил. Старик долго смотрел на пламя, потом поджал губы и покачал головой. - Я уже не играю в эти игры, Сэм. Я не работаю. Теперь меня оставили в покое. И те и другие. Но вы знаете, меня предупредили. Думаю, предупредили и вас. Если я снова возьмусь за дело, они меня достанут. Это будет моментальная операция -, через границу и назад до рассвета. Они найдут меня вот в этом доме. Они говорили совершенно серьезно, В свое время, вы знаете, я доставил им немало хлопот. - Я знаю, - сказал Маккриди. - К тому же ситуация меняется. Когда-то в Берлине у меня не было проблем, я мог провести человека через границу в любое время. Даже в сельской местности у меня были свои тропы. Но в конце концов они все их нашли. Перекрыли. Мины, которые я обезвредил, заменили. Пограничников, которых я подкупил, перевели в другие места. Вы знаете, что теперь они никогда не держат пограничников долго на одном месте? Постоянно меняют. У меня не осталось связей. Слишком поздно. - Мне нужно на ту сторону, - медленно произнес Маккриди - потому что там находится наш человек. Он болен, серьезно болен. Но если мне удастся вытащить его оттуда, то, вероятно, я испорчу карьеру тому, кто сейчас возглавляет второе отделение - Отто Боссу. Курцлингер ни единым жестом не выдал своих чувств, но его взгляд застыл. Маккриди знал, что много лет назад у него был друг. Очень близкий друг, возможно, самый близкий за всю его жизнь. Его схватили у самой стены. Потом говорили, что он поднял руки, но Восс все равно расстрелял его в упор. Сначала в колени, потом в локтевые суставы и в плечи. Потом в живот. Затупленными пулями. - Давайте перекусим, - сказал Курцлингер. - Я познакомлю вас с моим сыном. Конечно, симпатичный молодой блондин лет тридцати, подсевший к ним за стол, не был сыном хозяина, но Курцлингер официально оформил его усыновление. Изредка он улыбался приемному сыну, а тот смотрел на него с обожанием, - Я привел Зигфрида с Востока, - сказал Курцлингер, как бы начиная серьезный разговор. - Ему некуда было идти, ну и... теперь он живет со мной. Маккриди молча ел. Он надеялся, что последует продолжение. - Вы когда-нибудь слышали об "Арбайтсгруппе Гренцен"? - спросил Курцлингер, когда они стали есть виноград. Маккриди была знакома эта организация - пограничный рабочий отряд. Он существовал в составе Штази и не входил ни в одно управление (управления обозначались римскими цифрами). Отряд специализировался на почти не правдоподобных заданиях. В большинстве случаев Маркус Вольф внедрял агента на Запад через какую-либо нейтральную страну, где во время кратковременной остановки агент вживался в новую легенду. Но иногда Штази или разведывательной службе для выполнения нелегальной операции нужно было послать своего человека через границу. Для этой цели спецслужбы ГДР устраивали "звериные тропы" в собственной системе защиты, ведущие с востока на запад. Большинство подобных троп прокладывалось с запада на восток, чтобы помочь уйти из ГДР тем, кому власти запрещали выезд. Если же необходимость в такой тропе возникала у Штази, то для этого привлекали специалистов из пограничного рабочего отряда. Действуя только глухими ночами (ведь западногерманские пограничники тоже следили за границей), они рыли подкопы под кольцами режущей проволоки, прокладывали узенькую безопасную тропу по минному полю и уходили, не оставляя никаких следов. После минного поля шла нейтральная полоса - вспаханная земля - шириной двести метров. На этой полосе настоящего перебежчика чаще всего настигали лучи прожекторов и пулеметные очереди. Наконец, на западной стороне тоже было ограждение. Люди из пограничного рабочего отряда вырезали в ограждении дыру, пропускали агента, а потом снова заделывали проход. В таких случаях лучи прожекторов смотрели в другую сторону, а нейтральная полоса, особенно во второй половине лета, зарастала травой, которая к утру распрямлялась, скрывая все следы. Когда звериную тропу прокладывал отряд спецслужб ГДР, ему помогали собственные пограничники. Совсем другое дело - пытаться проникнуть в ГДР с запада: в таких случаях рассчитывать на помощь восточногерманских пограничников не приходилось. - Зигфрид работал в пограничном рабочем отряде, - сказал Курцлингер. - Пока не воспользовался своей же тропой. Конечно, ту тропу люди из Штази закрыли немедленно. Зигфрид, нашему другу нужно перейти границу. Ты сможешь помочь? Маккриди засомневался, правильный ли подход он выбрал. Наверное, все же правильный. Курцлингер ненавидел Босса всей душой, а желание отомстить за смерть друга никогда нельзя недооценивать. Зигфрид на минуту задумался. - Была одна тропа, - сказал он. - Я сам ее проложил. Собирался ею воспользоваться для своих целей, поэтому не сообщил о ней в рапорте. Но в конце концов я ушел другим путем. - Где она? - спросил Маккриди. - Отсюда недалеко, - ответил Зигфрид. - Между Бад-Саксой и Элльрихом. Он достал карту и показал две точки - два маленьких городка в южном Гарце: Бад-Сакса в Западной Германии и Элльрих в Восточной. - Можно мне взглянуть на ваши документы? - поинтересовался Курцлингер. Маккриди дал ему бумаги. Зигфрид тоже внимательно изучил их. - Документы хорошие, - сказал он, - но вам потребуется еще проездной железнодорожный билет. У меня есть. Он еще действует. - Когда лучше всего переходить? - спросил Маккриди. - В четыре часа. Перед рассветом. Это самое темное время суток, а пограничники уже устали и реже просматривают нейтральную полосу. На тот случай, если нас накроют прожекторы, нам потребуются камуфляжные накидки. Маскировка может спасти. Они обсуждали разные детали еще около часа. - Понимаете, герр Маккриди, - говорил Зигфрид, - это было пять лет назад. Может быть, не вспомню, где я прокладывал эту тропу. Там, где обезвредил мины, я оставил леску. Возможно, не найду ее. Если не найду, то мы вернемся. Идти по минному полю, не зная тропы, - верная смерть. Леску могли обнаружить мои прежние коллеги. Тогда мы возвращаемся - если сможем. - Понятно, - сказал Маккриди. - Большое спасибо. Зигфрид и Маккриди выехали в час ночи. Им предстояла двухчасовая поездка по горам. Курцлингер стоял на пороге. - Смотрите за моим мальчиком, - сказал он. - Я согласился только потому, что много лет назад Восс убил другого мальчишку. - Если все будет в порядке, - объяснял по дороге Зигфрид, - пройдете пешком десять километров до Нордхаузена. Городок Элльрих обходите стороной: там живут пограничники, их собаки могут вас учуять и залаять. Из Нордхаузена поездом доедете до Эрфурта, потом автобусом до Веймара. В это время и на поезде, и на авчобусе ездят в основном рабочие. Они проехали через спящую Бад-Саксу и остановились в пригороде. Подсвечивая себе крохотным фонариком, Зигфрид по компасу определил направление. Потом он уверенно пошел на восток, в гущу соснового леса. Маккриди последовал за ним. x x x Четырьмя часами раньше майор Ваневская встретилась с полковником Боссом в его кабинете. - Согласно информации, полученной от его сестры, в районе Веймара есть только одно место, где он мог бы скрываться. Она рассказала о жизни Бруно Моренца в эвакуации во время войны. - На ферме? - переспросил Восс. - На какой ферме? Там сотни ферм. - Она не помнит названия. Знает только, что это меньше чем в пятнадцати километрах от Веймара, Создайте кольцо, полковник. Привлеките войска. В течение дня вы его найдете. Полковник Восс связался с тринадцатым управлением - службой разведки и безопасности Национальной Народной армии, Скоро зазвонили телефоны в штабе армии в Карлсхорсте, и еще до рассвета к югу, в сторону Веймара, потянулись грузовики. - Район окружен, -- сказал Восс в полночь. - Войска будут двигаться из города к кольцу окружения. Вся территория разбита на секторы. Они обыщут каждую ферму, каждый амбар, каждый стог, каждый свинарник и коровник. Мне остается только надеяться, что вы правы, майор Ваневская. В операцию вовлечено очень много людей. Ночью полковник Восс на своем служебном автомобиле выехал на юг. Его сопровождала майор Ваневская. Прочесывание должно было начаться на рассвете. Глава 6 Прижавшись всем телом к земле, Зигфрид лежал на опушке лесной полосы и настороженно всматривался в темный лес в трехстах метрах к востоку. Тот лес был уже в Восточной Германии. Маккриди лежал рядом. Была суббота, три часа утра. Пять лет назад, тоже в темноте, Зигфрид, прокладывая свою тропу от ствола самой высокой сосны на восточной стороне, ориентировался на блестящую белую скалу на склоне холма на западной стороне. Тогда, он рассчитывал, что в предрассветной полутьме всегда будет видеть перед собой этот ориентир. Ему и в голову не могло прийти, что однажды придется ползти той же тропой, но в другом направлении. Теперь скрытая деревьями белая скала была где-то над его головой. Ее можно будет увидеть только из глубины нейтральной полосы. Зигфрид попытался как можно точнее определить, где осталась его леска, потом прополз последние десять метров Западной Германии и начал беззвучно резать проволоку ограждения. Когда дыра стала достаточно большой, Зигфрид махнул рукой, и Маккриди тоже пополз из укрытия к ограждению. Минут пять он изучал вышки восточногерманских пограничников и диапазон, который охватывают лучи их прожекторов. Зигфрид умело выбрал место для тропы: точно между двумя наблюдательными вышками. Дополнительным преимуществом были отросшие за лето ветки сосен, местами они протянулись на несколько метров на минное поле. Эти ветки частично укроют их хотя бы от одного прожектора. Осенью сюда придут лесники и обрежут ветки, но это будет позже. Ничто не защищало их путь от лучей второго прожектора, но, должно быть, пограничник на той вышке устал или ему просто надоело смотреть на опостылевшую полосу, потому что он то и дело выключал свой прожектор. Когда свет загорался, прожектор всегда был направлен в другую сторону, медленно поворачивался к ним, потом двигался назад и снова выключался. Если пограничник и дальше будет действовать так же, то у них всегда будет несколько секунд в запасе. Зигфрид дернул головой и прополз через дыру. Волоча Джутовый мешок, за ним последовал Маккриди. Зигфрид пропустил англичанина и разогнул разрезанную проволоку, восстановив ограждение. Конечно, вблизи разрезы можно было заметить, но пограничники никогда не пересекали нейтральную полосу, если не были уверены, что проволока нуждается в починке. Они тоже не любили минные поля. Казалось заманчивым на одном дыхании пробежать все сто метров вспаханной земли, в это время года густо заросшей травой с не правдоподобно высокими щавелем, чертополохом и крапивой. Но здесь могли быть проволочные ловушки, которые включают звуковой сигнал тревоги. Безопаснее пробираться ползком. Зигфрид и Маккриди поползли. На полпути, когда деревья еще защищали их от лучей левого прожектора, ожил правый прожектор. Оба замерли, уткнувшись лицом в землю. Они были в зеленых камуфляжных накидках, лица и руки зачернили, Зигфрид - гуталином, а Маккриди - жженой пробкой, которую будет легче смыть на другой стороне. Луч скользнул по их спинам, помедлил, двинулся назад и погас. Через десять метров Зигфрид обнаружил первую проволочную ловушку и жестом показал Маккриди, чтобы тот прополз стороной. Еще через сорок метров они оказались перед минным полем. Здесь травы доставали до груди взрослого человека. Никому не приходило в голову вспахивать минное поле. Немец оглянулся. Высоко над деревьями Маккриди заметил белую скалу - бледное пятно на темном фоне соснового леса. Зигфрид покрутил головой и нашел гигантское дерево. Они оказались на десять метров правее оставленной пять лет назад лески. Зигфрид снова пополз, на этот раз по границе минного поля, потом остановился и стал осторожно шарить руками в высокой траве. Через пару минут до Маккриди донесся чуть слышный победный возглас. Зигфрид держал в руке конец тончайшей рыболовной лески. Он осторожно потянул за нее. Если окажется, что леска не закреплена на другом конце, то на этом операция закончится. Нейлоновая нить натянулась, но не подалась. - Ползите прямо вдоль лески, - прошептал Зигфрид. - Она приведет вас через минное поле к подкопу под режущей проволокой. Проход только полметра шириной. Когда вы вернетесь? - Через двадцать четыре часа, - ответил Маккриди. - Или через сорок восемь. После этого можете обо мне забыть. Перед тем как идти через нейтральную полосу, я посвечу фонариком от основания высокого дерева. Держите ограждение открытым. Маккриди пополз по минному полю. Проводив его взглядом, выждав, пока англичанин скрылся в высокой траве и луч прожектора еще раз скользнул по его спине, Зигфрид пополз на запад. Маккриди осторожно продвигался рядом с нейлоновой нитью. Время от времени он проверял, натянута ли леска. Он понимал, что в любом случае не увидит мину. Здесь не было огромных тарелок, способных поднять на воздух грузовик. На этом поле ставили крохотные противопехотные мины, изготовленные из пластика, - миноискатели их не замечали. Беглецы пробовали пройти с детекторами металлов - не получалось. Пластиковые мины были зарыты в землю и реагировали на давление. Кролик или лиса могли здесь бегать сколько угодно, но тяжести тела человека было достаточно, чтобы привести взрывное устройство в действие. Мина была невелика, но ее взрывом человеку могло оторвать ногу, вспороть живот и выпустить внутренности или разорвать грудную клетку. Часто неудавшегося беглеца взрывом убивало не сразу, и он кричал всю ночь; пограничники подбирали тела только после рассвета. Впереди Маккриди уже видел бесконечную гигантскую спираль режущей проволоки. Там минное поле кончалось. Рыболовная леска привела его к неглубокому подкопу под проволокой. Он перевернулся на спину и стал медленно продвигаться вперед, отталкиваясь пятками и приподнимая режущую проволоку джутовым мешком. Он осторожно преодолевал дюйм за дюймом. Над собой Маккриди видел блестящие лезвия, порезаться которыми было бы куда болезненнее, чем оцарапаться колючей проволокой. Стена режущей проволоки была толщиной три метра и возвышалась над землей на два с половиной метра. Наконец Маккриди выполз на восточной стороне. Оказалось, что нейлоновая леска привязана к колышку, который почти вылез из земли. Еще один рывок, колышек вылетел бы - и вся операция была бы сорвана. Маккриди прикрыл колышек толстым слоем сосновых иголок, запомнил его положение относительно ствола огромного дерева, достал компас и пополз дальше. Он полз точно на восток, пока не оказался возле лесной тропы. Здесь он снял камуфляжную накидку, завернул в нее компас и спрятал ее под хвоей в десяти метрах от тропы. Ближе прятать было опасно: одежду могли почуять случайные собаки. Рядом с тропой Маккриди сломал ветку на высоте своего роста - ветка повисла на одной коре. В лесу никто не обратит внимания на сломанную ветку. На обратном пути ему нужно будет найти эту тропу, сломанную ветку, потом накидку и компас. Если ползти точно на запад, то он снова окажется у огромной сосны. Маккриди повернулся и пошел на восток. На ходу он замечал все ориентиры: поваленные деревья, штабели бревен, повороты и изгибы тропы. Через полтора километра он вышел на дорогу. Прямо перед ним был шпиль лютеранской церкви Элльриха. Как ему советовали, Маккриди, шагая по полям скошенной пшеницы, обогнул поселок и вышел на дорогу, которая вела к Нордхаузену. До города оставалось около восьми километров, а часы показывали пять утра. Он придерживался самого края дороги и был, готов в любое мгновение нырнуть в кювет, если покажется какая-нибудь машина, - откуда бы она ни ехала. Он надеялся, что чуть дальше потертая куртка, вельветовые брюки, ботинки и фуражка помогут ему затеряться среди одетых точно так же немецких крестьян, но здесь поселки были настолько малы, что все жители знали друг друга в лицо. Не нужно было спрашивать, куда он идет, а уж тем более - откуда. За его спиной были только поселок Элльрих и граница. Возле Нордхаузена Маккриди повезло. Недалеко от окруженного частоколом темного дома к дереву был прислонен велосипед, ржавый, но на ходу. Маккриди взвесил, стоит ли рисковать ради того, чтобы добраться до станции чуть быстрее, чем пешком. Если кражу обнаружат не раньше, чем через полчаса, то стоит, решил он. Маккриди взял велосипед, прошел с ним метров сто, потом устроился в седле и поехал к станции. Было без пяти шесть. Первый поезд на Эрфурт должен был отправиться через пятнадцать минут. На платформе несколько десятков рабочих уже ждали поезда. Они ехали на работу в южные районы Тюрингии. Маккриди купил билет, а вскоре точно по расписанию старинный паровоз подвез состав. Привыкший к услугам "Бритиш рэйл" Маккриди был приятно удивлен пунктуальностью немецких железнодорожников. Он сдал велосипед в багажный вагон и сел на деревянную скамью. Поезд остановился в Зондерхаузене, Гройссене, Штрауссфурте и в б часов 41 минуту прибыл в Эрфурт. Маккриди взял велосипед и по улицам города покатил к восточным пригородам, где начиналась седьмая автомагистраль, ведущая к Веймару. Чуть позже половины седьмого, когда Маккриди находился уже в нескольких километрах к востоку от города, его догнал трактор с низким прицепом. За рулем сидел старик-фермер. Он отвез сахарную свеклу в Эрфурт и теперь возвращался на ферму. Трактор замедлил ход и остановился. - Залезай, - сказал старик, стараясь перекричать рев изношенного двигателя, который извергал клубы густого черного дыма. Маккриди жестом поблагодарил, бросил велосипед на прицеп и вскарабкался сам. Шум двигателя мешал разговорам, что вполне устраивало Маккриди, который хорошо говорил по-немецки, но не владел необычным акцентом жителей Нижней Тюрингии. Впрочем, старый фермер тоже оказался неразговорчивым, он с довольным видом посасывал пустую трубку и молча вел свою машину. Километрах в пятнадцати от Веймара Маккриди увидел стену солдат. Несколько десятков солдат стояли на шоссе, другие шли по полям вправо и влево он него, и над кукурузными стеблями возвышались лишь их шлемы. Вправо от шоссе уходила проселочная дорога. Маккриди бросил взгляд туда. Солдаты уже рассредотачивались вдоль дороги, они становились лицом к Веймару в десяти метрах один от другого. Трактор замедлил ход и остановился. Сержант крикнул старику, чтобы тот заглушил двигатель. Старик крикнул в ответ, что если он его заглушит, то завести его скорее всего уже не удастся. Твои парни меня подтолкнут? Сержант подумал, пожал плечами и протянул руку за документами старика. Он внимательно проверил их, вернул фермеру и подошел к Маккриди. - Документы. x x x Маккриди спрыгнул, снял свой велосипед, поблагодарил старого фермера и покатил в город. Уже в пригородах ему пришлось прижиматься к обочине, чтобы не столкнуться с грузовиками, с которых спрыгивали солдаты в серо-зеленой форме Национальной Народной армии. Среди них часто мелькала более яркая форма Народной полиции. На перекрестках кучками собирались любопытные жители Веймара. Кто-то из них догадался, что это военные учения. Никто не стал возражать. На то и военные, чтобы у них были учения. Только учения обычно не проводились в центре города. Маккриди хотел бы взглянуть на карту Веймара, но не мог позволить себе такую роскошь. Он не турист. Он запомнил путь по карте, которую взял взаймы в восточногерманском отделе в Лондоне и изучал во время полета до Ганновера. Маккриди въехал в город по Эрфуртерштрассе, которая привела его в старый центр города. Прямо перед Маккриди возвышалось здание национального театра. Здесь асфальт сменили булыжные мостовые. Маккриди свернул налево на Генрих-Гейне-штрассе и по ней добрался до Карл-Маркс-платц. Он слез с велосипеда и пошел, толкая его перед собой. Мимо проносились машины Народной полиции. Оказавшись на Ратенауплатц, Маккриди на противоположной стороне площади отыскал начало Бреннерштрассе. Насколько он помнил, Бокштрассе должна быть справа. Так и оказалось. Дом номер четырнадцать был старым, облезлым зданием, которое - как и почти все в рае герра Хонеккера - давно требовало ремонта. Краска и штукатурка местами облупились, а восемь фамилий под кнопками звонков стерлись. Все же Маккриди разобрал под кнопкой квартиры номер три нужную ему фамилию: Нойманн. Через широкую парадную дверь он втащил велосипед в вымощенный каменными плитами вестибюль и поднялся по лестнице. На каждом этаже было по две квартиры, номер три была на втором. Маккриди снял фуражку, одернул куртку и позвонил, Было без десяти девять. Довольно долго никто не отзывался. Лишь через две минуты Послышались шаркающие шаги, и дверь медленно отворилась. Фрейлейн Нойманн была очень стара. На вид этой седоволосой женщине в черном платье было под девяносто. Она передвигалась, опираясь на две палки. Хозяйка посмотрела на гостя и спросила: - Да? Маккриди, как бы узнав хозяйку, широко улыбнулся. - Да, это вы, фрейлейн. Вы здорово изменились. Но не больше меня. Вы меня не помните, конечно. Мартин Хан. Сорок лет назад я учился у вас в начальной школе. Фрейлейн Нойманн спокойно смотрела на него яркими голубыми глазами сквозь очки в золотой оправе. - Я случайно оказался в Веймаре. Приехал из Берлина, понимаете. Я там живу. И решил узнать, здесь ли вы еще. В телефонном справочнике нашел ваш адрес. Зашел просто на всякий случай. Можно войти? Фрейлейн Нойманн сделала шаг в сторону, и Маккриди вошел в темную, очень старую прихожую, в которой пахло плесенью. Припадая на обе подагрические ноги, хозяйка провела Маккриди в гостиную, окна которой выходили на улицу. Он подождал, когда хозяйка усядется, потом сел сам. - Итак, вы говорите, я вас учила в старой начальной школе на Генрих-Гейне-штрассе. Когда это было? - Должно быть, в сорок третьем - сорок четвертом годах. Наш дом в Берлине разбомбили. Меня сюда эвакуировали вместе с другими. Наверное, летом сорок третьего. Я был в одном классе вместе с... ох, эти фамилии... да, помню Бруно Моренца. Он был моим приятелем. Фрейлейн Нойманн бросила на него изучающий взгляд и поднялась. Маккриди тоже встал. Она заковыляла к окну, посмотрела вниз. Мимо прогромыхал грузовик, полный полицейских. Они сидели прямо, на поясе у каждого висела кобура с венгерским пистолетом АР9. - Всегда люди в форме, - негромко, как бы про себя, проговорила фрейлейн Нойманн. - Сначала нацисты, теперь коммунисты. И все в форме, все с оружием. Сначала гестапо, теперь Штази, Бедная Германия, чем мы заслужили и тех, и других? Она отвернулась от окна. - Вы англичанин, не так ли? Садитесь, пожалуйста. Маккриди с удовольствием сел. Он понял, что, несмотря на возраст, фрейлейн Нойманн сохранила очень острый ум. - Почему вы говорите такие глупости? - возмутился он. Показное возмущение не тронуло фрейлейн Нойманн. - По трем причинам. Я помню каждого своего ученика времен войны и в первые послевоенные годы, и среди них не было Мартина Хана. Во-вторых, школа была не на-Генрих-Гейне-штрассе. Гейне был евреем, нацисты стерли его имя со всех памятников и табличек. Маккриди был готов рвать на себе волосы. Уж ему-то следовало помнить, что имя Гейне, одного из величайших немецких поэтов, стало снова упоминаться лишь после войны. - Если вы закричите или поднимете тревогу, - тихо сказал Маккриди, - я не причиню вам вреда. Но за мной придут и меня расстреляют. Решайте сами. Фрейлейн Нойманн доковыляла до кресла и села. Как это любят старики, она начала с воспоминаний. - В 1934 году я была профессором университета Гумбольдта в Берлине. Самым молодым профессором, единственной женщиной среди всего профессорского состава. К власти пришли нацисты. Я презирала их и не скрывала своего презрения. Наверное, мне повезло. Меня могли отправить в концлагерь. Но они проявили снисхождение и сослали сюда учить в начальной школе детей фермеров. После войны я не вернулась в университет. Отчасти потому что понимала, что дети здешних крестьян имеют такое же право учиться у меня, как и молодые берлинские умники, а отчасти и потому, что я не могу преподавать и коммунистическую ложь. Итак, мистер Шпион, я не стану поднимать тревогу. - А если меня все равно схватят, и я расскажу о вас? Она в первый раз улыбнулась. - Молодой человек, когда вам восемьдесят восемь лет, никто не сможет сделать вам ничего, кроме того, что Господь все равно скоро свершит. Зачем вы пришли? - Из-за Бруно Моренца. Вы помните его? - О да, помню. Он попал в беду? - Да, фрейлейн, в большую беду. Он здесь, недалеко. Он пришел от меня, с заданием. Он заболел, заболел психически. Глубокий нервный срыв. Он прячется где-то неподалеку. Ему нужна помощь. - Полиция и все эти солдаты пришли за Бруно? - Да. Если я найду его первым, возможно, мне удастся ему помочь. Вовремя его увести. - Почему вы пришли ко мне? - У него есть сестра, которая живет в Лондоне. Она сказала, что он очень мало рассказывал о годах жизни в эвакуации. Лишь обмолвился, что ему было очень плохо и что его единственным другом была школьная учительница фрейлейн Нойманн. Она немного покачалась в кресле. - Бедный Бруно, - сказала она, - бедный, перепуганный Бруно. Он всегда чего-нибудь боялся. Криков, ударов, боли. - Почему он всего боялся, фрейлейн Нойманн? - Он был из гамбургской семьи социал-демократов. Его отец погиб во время бомбежки, но, должно быть, дома позволял себе нелестно высказываться о Гитлере. Бруно поселили не в городе, а у фермера, жестокого человека, который к тому же был пьяницей и ревностным нацистом. Наверно, однажды Бруно повторил какие-то слова своего отца. Фермер жестоко высек его ремнем. Потом он стал избивать мальчика регулярно. Бруно много раз убегал и прятался. - Где он прятался, фрейлейн, где? - В сарае. Он мне как-то показывал. Однажды я пошла на ферму, хотела протестовать против жестокого обращения с ребенком. Тот сарай был на другом конце сенокосных угодий, далеко от дома и других строений. На сеновале Бруно устроил убежище. Он туда заползал и ждал, пока пьяный фермер не заснет. - Где эта ферма? - Поселок называется Марионхайн. Я думаю, там все осталось по-прежнему. Всего четыре фермы. Теперь все они коллективизированы. Поселок расположен между деревнями Обер-Грюнштедт и Нидер-Грюнштедт. Поезжайте по дороге на Эрфурт, В шести километрах от города свернете налево на проселочную дорогу. Там есть указатель. Раньше ферма называлась фермой Мюллера, но теперь все по-другому. Наверно, просто какой-нибудь номер. Но если ферма сохранилась, то ищите сарай в двухстах метрах от дома, на другой стороне луга-Думаете, вам удастся ему помочь? Маккриди встал. - Если он там, фрейлейн, я попытаюсь. Клянусь, я сделаю все возможное. Спасибо за помощь. Он повернулся к двери. - Вы сказали, что есть три причины, по которым вы решили, что я англичанин, но назвали только две. - Ах, да. Вы одеты как сельскохозяйственный рабочий, но сказали, что приехали из Берлина. В Берлине нет ферм. Значит, вы шпион и работаете или на них... - она движением головы показала на окно, за которым прогрохотал еще один грузовик, - или на других. - Я мог оказаться агентом Штази. Фрейлейн Нойманн снова улыбнулась. - Нет, мистер Англичанин. Я помню британских офицеров с 1945 года, они были здесь недолго, пока не пришли русские. Вы слишком хорошо воспитаны. x x x Проселочная дорога оказалась именно там, где и сказала фрейлейн Нойманн. Она вела влево от шоссе к богатым землям, расположенным между седьмой автомагистралью и автобаном Е40. Небольшая таблица гласила: Обер-Грюнштедт. Маккриди проехал еще километра полтора до развилки. Теперь слева от него лежала деревня Нидер-Грюнштедт. Маккриди видел, как люди в зеленой форме окружают деревню кольцом. И справа, и слева от Маккриди тянулись поля нескошенной кукурузы метра полтора высотой. Он почти лег грудью на руль велосипеда и покатил направо. Объехав Обер-Грюнштедт, он оказался на совсем узкой проселочной дорожке. Меньше чем в километре от себя он разглядел крыши сельских домов и сараев, построенных в тюрингском стиле: с крутыми скатами крыш, островерхими башенками и огромными воротами, в которые могла въехать груженая телега. Марионхайн. Маккриди не хотел ехать через поселок. Там легко попасться на глаза местным жителям, которые сразу узнают в нем чужака. Он спрятал велосипед в кукурузе и осмотрелся. Справа одиноко стоял высокий сарай из кирпича и черных просмоленных бревен. Пригнувшись, Маккриди пошел по кукурузному полю к сараю. На горизонте появилась зеленая полоса; солдаты покидали Нидер-Грюнштедт. x x x Утром в тот день доктор Лотар Геррманн тоже работал. Ответ Фитцау из посольства ФРГ в Лондоне не продвинул расследование, и след исчезнувшего Бруно Моренца окончательно потерялся. Обычно доктор Геррманн по субботам не работал, но сейчас ему нужно было как-то отвлечься от неприятных мыслей. Накануне вечером он обедал с генеральным директором, и тот обед оказался нелегким испытанием. Пока по делу об убийстве Ренаты Хаймендорф никто не был арестован. Больше того, полиция даже не объявила о розыске предполагаемого преступника. Когда дело доходило до двух пуль и отпечатков пальцев одного человека, полицейские будто натыкались на глухую стену. Полиция конфиденциально допросила множество весьма уважаемых господ как из сектора частного бизнеса, так и из числа правительственных чиновников. Допросы завершились полным разочарованием. Каждый из этих господ как мог старался помочь полиции. Были сняты отпечатки пальцев, испытаны револьверы и пистолеты, проверены алиби. И в результате... ничего. Генеральный директор выразил сожаление, но остался при своем мнении. Разведывательная служба достаточно долго ничем не помогала полиции. В понедельник утром он, генеральный директор, должен разговаривать с государственным секретарем, который на политическом уровне отвечал за работу западногерманской разведывательной службы. Это будет очень трудный разговор, и он, генеральный директор, был не в восторге. Отнюдь не в восторге. Доктор Геррманн открыл толстую папку. В ней были расшифровки радиосообщений, перехваченных по другую сторону границы со среды до пятницы. Он обратил внимание на необычно большое число радиоперехватов. Похоже, в районе Иены у Народной полиции было много хлопот. Потом Геррманну бросилась в глаза фраза, оброненная в переговорах между патрульной машиной Народной полиции и иенским городским управлением; "Крупный мужчина, седой, с рейнландским акцентом..." Доктор Геррманн задумался. Это что-то ему напомнило. Вошел помощник и положил на стол боссу еще одну бумагу. Уж если герр доктор решил работать в субботу утром, то пусть просмотрит и свежие сообщения. Бумага поступила из службы контрразведки. В ней сообщалось, что в аэропорту Ганновера наблюдательный оперативник контрразведки обратил внимание на мужчину, прибывшего из Лондона под фамилией Майтланд. Проявив должную бдительность, оперативник сверился со своими данными и передал информацию в кельнскую штаб-квартиру. Из Кельна сведения поступили в Пуллах. Мужчина, назвавшийся Майтландом, на самом деле оказался мистером Самьюэлом Маккриди. Доктор Геррманн был озадачен. Нехорошо, когда один из ведущих сотрудников спецслужбы союзной державы тайно проникает в страну. Это оскорбительно для ФРГ и необычно. Если только... Доктор Геррманн еще раз просмотрел радиоперехваты из Иены и сообщение из Ганновера. Какое мне дело, подумал он. Но другая часть его разума возразила: это именно твое дело, черт тебя возьми. Доктор Геррманн поднял телефонную трубку и отдал несколько распоряжений. x x x Кукурузное поле кончилось. Маккриди осмотрелся и по невысокой траве прошел последние метры до сарая. Он распахнул скрипнувшую ржавыми петлями дверь и вошел в сарай. Из десятков щелей в деревянных стенах струились полосы света, в которых плясали мириады пылинок. В полумраке Маккриди разглядел сваленные в беспорядке старые телеги и бочки, конскую упряжь и ржавые корыта. Он поднял голову. Вертикально поставленная лестница вела на сеновал. Маккриди поднялся по лестнице и тихо позвал: - Бруно! Ответа не последовало. Маккриди осторожно прошел между тюками сена, выискивая любые свежие следы. В самом конце сеновала в щели между двумя тюками он заметил лоскут плащевой ткани. Маккриди осторожно отодвинул один из тюков. В своем убежище на боку лежал Бруно Моренц. Его глаза были открыты, но он не сделал ни единого движения, лишь мигнул, когда свет упал ему на лицо. - Бруно, это я - Сэм. Твой друг. Посмотри на меня, Бруно. Моренц перевел взгляд на Маккриди. На его посеревшем лице отросла длинная щетина. Он ничего не ел уже три дня и пил только тухлую воду из бочки. Он пытался сосредоточить свой взгляд на лице Маккриди. - Сэм? - Да, это я. Сэм Маккриди. - Не говори, что я здесь, Сэм. Если ты никому не скажешь, меня не найдут. - Я не скажу, Бруно. Ни за что. Через щель в деревянной стене было видно, как по кукурузному полю стена людей в зеленой форме движется к Обер-Грюнштедту. - Попробуй привстать, Бруно. Маккриди помог Моренцу сесть и прислонил его спиной к тюкам сена. - Нам нужно торопиться, Бруно. Я хочу попытаться увести тебя отсюда. Моренц печально покачал головой. - Оставайся здесь, Сэм. Здесь хорошо. Здесь нас никто не найдет. Да, подумал Маккриди, пьяный фермер не нашел бы. Но пятьсот солдат обязательно отыщут. Он попытался поставить Моренца на ноги, но стоило Маккриди отпустить его, как тот снова лег на бок, поджав колени к подбородку. Скрестив руки на груди, Бруно левой рукой прижимал к телу пакет, Маккриди сдался, он понял, что ему никак не удастся дотащить Моренца до Элльриха, до границы, пронести под проволокой, через минное поле. Все было кончено, В щель было видно, как солдаты в зеленой форме волнами растекаются по домам и сараям Обер-Грюнштедта, от которого их отделяло лишь кукурузное поле с ярко блестевшими на солнце початками. После Обер-Грюнштедта солдаты пойдут в Марионхайн. - Я видел фрейлейн Нойманн. Ты помнишь фрейлейн Нойманн? Хорошая женщина. - Да, хорошая. Наверное, она догадывается, что я здесь. Но она никому не скажет. - Не скажет, Бруно, ни за что не скажет. Она говорила, что ты должен отдать ей домашнюю работу. Ей нужно ее проверить. Моренц расстегнул плащ и протянул Маккриди толстую красную книгу с золотым серпом и молотом на переплете, Моренц был без галстука, в расстегнутой рубашке. На шее у него на шнурке висел ключ. Маккриди взял книгу. - Мне хочется пить, Сэм. Из заднего кармана Маккриди достал небольшую серебристую фляжку и протянул ее Моренцу. Бруно жадно глотал виски. Маккриди еще раз бросил взгляд в щель. Покончив с Обер-Грюнштедтом, солдаты - кто по дороге, кто прямо через поле - продвигались к сараю. - Я остаюсь, Сэм, - сказал Моренц. - Да, - подтвердил Маккриди, - ты останешься. Прощай, дружище. Спи спокойно. Никто тебе ничего не сделает. - Никто ничего не сделает, - пробормотал Моренц и заснул. Маккриди уже поднимался, когда заметил на груди Моренца ключ. Он снял его вместе со шнурком, сунул книгу в джутовый мешок, спустился по лестнице и исчез в высокой кукурузе. Через две минуты, в полдень, кольцо вокруг сарая замкнулось. Через двенадцать часов Маккриди добрался до гигантской сосны на границе недалеко от Элльриха. Он снова набросил камуфляжную накидку и, укрывшись под деревьями, ждал до половины четвертого утра. Тогда он трижды мигнул фонариком, направив его на белую скалу, прополз под режущей проволокой, через минное поле и вспаханную нейтральную полосу. Зигфрид ждал его у ограждения. По дороге в Гослар Маккриди вынул из кармана ключик, который он снял с Моренца. На стали было выгравировано: "Кельнский аэропорт". Основательно позавтракав, Маккриди попрощался с Курцлингером и Зигфридом и поехал - но не к Ганноверу, а в юго-западном направлении. В ту же субботу в час дня солдаты вызвали полковника Восса. Полковник прибыл в служебном лимузине вместе с какой-то женщиной в штатском. Они поднялись на сеновал и осмотрели тело. Потом был устроен тщательнейший обыск, сарай почти разобрали по бревнам, но так и не нашли ничего похожего на документы, не говоря уже о толстой книге. Впрочем, они и не догадывались, что им следует искать. Один из солдат вырвал из руки мертвеца маленькую серебристую фляжку и передал ее полковнику Воссу. Тот понюхал и пробормотал: "Цианид". Потом фляжку взяла майор Ваневская. Обнаружив на ее дне маркировку "Харродз. Лондон", она выругалась совсем не по-женски. Полковнику Воссу, который очень плохо владел русским, показалось, что она почему-то вспомнила мать мертвеца. Воскресенье В полдень Маккриди вошел в здание кельнского аэропорта. До отлета самолета на Лондон оставался еще целый час. Он сменил билет Ганновер - Лондон на билет от Кельна до Лондона, прошел регистрацию и не торопясь направился к стальным камерам хранения, занимающим одну из стен зала ожидания. Ключом Моренца он открыл камеру номер сорок семь. В ней лежала черная холщовая сумка. Маккриди вынул ее. - Благодарю вас, герр Маккриди. Полагаю, сумку возьму я. Он повернулся. В трех шагах от него стоял заместитель директора оперативного управления западногерманской разведывательной службы. Чуть поодаль переминались еще двое на вид очень крепких мужчин. Один рассматривал свои ногти, другой изучал потолок, как бы выискивая в нем трещины. - Ах, доктор Геррманн, очень рад вас видеть. И что же привело вас в Кельн? - Сумку... если вы не возражаете, герр Маккриди. Маккриди протянул сумку Геррманну, а тот передал ее своим сопровождающим. Теперь доктор Геррманн мог позволить себе быть любезным. - Пойдемте, герр Маккриди. Разрешите проводить вас до самолета. Мы, немцы, очень гостеприимны. Вы же не хотите опоздать на ваш рейс? Они направились к пункту паспортного контроля. - А что с одним из моих коллег... - начал Геррманн. - Он не вернется, доктор Геррманн. - Бедняга. Но, может быть, это и к лучшему. У паспортного контроля доктор Геррманн. показал свое удостоверение, и их пропустили, не проверяя документы. Когда объявили посадку, доктор Геррманн проводил Маккриди до трапа самолета. - Мистер Маккриди! Он обернулся. Геррманн наконец улыбнулся. - Мы тоже умеем слушать, о чем болтают в эфире по ту сторону границы. Удачного полета, герр Маккриди. Мои наилучшие пожелания Лондону. x x x В Лэнгли новость узнали неделей позже. Генерала Панкратина снова перевели. Теперь он будет начальником управления мест заключения для военных в Казахстане. Клодия Стьюарт узнала об этом от своего человека в посольстве США в Москве. Она еще не вполне пришла в себя от нескончаемого потока благодарностей, сыпавшихся на нее от специалистов, изучавших советские планы военных действий. Что касается советского генерала, то она была настроена философски. Однажды в буфете она как бы между прочим сказала Крису Апплйарду: - Он сохранил жизнь и даже звание-Это лучше, чем свинцовые шахты Якутии. Что же касается нас, то это дешевле, чем многоквартирный дом в Санта-Барбаре. Интерлюдия Слушание возобновилось на следующий день, во вторник утром. Эдуардз по-прежнему был предельно корректен, но втайне надеялся, что слушание удастся свернуть побыстрее. У него, как и у сидевших по обе стороны от него двух инспекторов, было достаточно других дел. - Благодарю вас за то, что вы освежили в нашей памяти события 1985 года, - сказал он, - хотя мне кажется, можно было бы возразить, что, с точки зрения разведки, тот год относится к другой, теперь уже минувшей эпохе. Дениса Гонта такой вывод не устраивал. Он знал, что, убеждая комиссию рекомендовать директору пересмотреть решение, он имеет право рассказывать о любом эпизоде деятельности своего шефа. Кроме того, он понимал, что сам Тимоти Эдуардз едва ли согласится на такую рекомендацию, но слушание закончится голосованием - значит, ему нужно было убедить двух инспекторов. Он встал, подошел к молодому человеку из канцелярии и попросил у него другую папку. Сэму Маккриди было жарко и вообще ему надоело это слушание, В отличие от Гонта он понимал, что его шансы ничтожны. Он настоял на слушании только из чувства противоречия. Он откинулся на спинку стула и мыслями унесся в прошлое. Что бы ни сказал Денис Гонт, ему все это было уже известно. Долгих тридцать лет он жил в крохотном мире Сенчери-хауса и секретной разведывательной службы. В сущности, нигде больше он и не работал. Что он будет делать, если сейчас его уволят? Маккриди стал вспоминать, уже не в первый раз, как он попал в этот странный, закрытый мир. Он был из семьи рабочих, никто не мог предугадать, что со временем он станет одним из ведущих сотрудников Интеллидженс Сервис. Сэм Маккриди родился весной 1939 года, того года, когда началась вторая мировая война. Он смутно помнил отца - молочника в южном Лондоне. В его памяти сохранились лишь два-три очень коротких эпизода. Жарким летом 1940 года, после капитуляции Франции, когда немецкая авиация начала свои бесконечные налеты на столицу Великобритании, его с матерью эвакуировали. Он этого не помнил. Кажется, осенью 1940 года, а может быть, позже - об этом ему рассказывала мать - они вернулись в свой небольшой домик с террасой на бедной, но чистой Норбери-стрит. Но отца с ними уже не было, он ушел на фронт. Там была фотография родителей, сделанная в день их свадьбы. -Сэм помнил ее очень хорошо. Невеста была вся в белом, с букетом цветов, а стоявший рядом крупный мужчина в красивом темном костюме и с гвоздикой в петлице будто окаменел. Фотография в серебряной рамке стояла на каминной полке, и мать каждый день полировала рамку. Потом на той же полке с другого края появилась еще одна фотография - большого улыбающегося мужчины в военной форме с нашивками сержанта на рукаве. Мать уходила каждый день и садилась на автобус до Кройдона. Там жили люди из преуспевающего среднего класса - мать мыла и скребла у них лестницы и прихожие. Приносила она и стирку. Сэм помнил, что их крохотная кухня всегда была в пару: мать работала вечерами, чтобы белье было готово к утру. Однажды, должно быть, в 1944 году, большой улыбающийся мужчина приехал домой, взял его на руки и поднял высоко-высоко. От страха Сэм пронзительно визжал. Потом отец ушел опять. Он был в тех войсках, что высадились в Нормандии, и погиб при штурме Кана. Сэм помнил, как тем летом мать часто плакала, как он пытался сказать ей что-нибудь и не знал, что нужно говорить, поэтому тоже плакал вместе с ней, хотя толком не мог понять почему. В январе Сэм пошел в детский сад. Теперь его мать могла ездить в Кройдон каждый день, не оставляя его на попечение тетушки Вай. Сэму было жаль расставаться с тетушкой Вай, потому что она держала неподалеку кондитерскую лавку и часто позволяла ему, облизав палец, сунуть его в банку с шербетом. Весной того же года на Лондон дождем посыпались ракеты Фау-1, самолеты-снаряды, которые немцы запускали с территории Нидерландов. Сэм хорошо помнил тот день, когда в детский сад пришел мужчина в форме уполномоченного по гражданской обороне, в жестяном шлеме, с противогазом на боку. Через несколько дней Сэму должно было исполниться шесть лет. Была объявлена воздушная тревога, и все утро дети провели в бомбоубежище. Это было куда веселей, чем сидеть на уроках. Когда был дан сигнал отбоя, все вернулись в класс. Мужчина о чем-то пошептался с директрисой, та вывела Сэма из класса, за руку отвела его в свой кабинет и угостила печеньем с тмином. Маленький, ничего не понимающий Сэм ждал, что придет очень добрый мужчина и отведет его в сиротский приют доктора Барнардо. Потом ему сказали, что больше нет ни фотографии в серебряной рамочке, ни портрета большого улыбающегося мужчины с сержантскими нашивками. В приюте доктора Барнардо Сэм учился хорошо, сдал все экзамены и был призван в учебные войска. Когда ему исполнилось восемнадцать, его отправили в Малайю, где в то время шла необъявленная война в джунглях между британцами и коммунистическими террористами. Его зачислили писарем в разведывательный отдел. Однажды Сэм подошел к полковнику и высказал одну очень здравую мысль. Полковник, профессиональный военный, тотчас сказал: "Изложите предложение в письменной форме". Так Сэм и сделал. С помощью одного из местных малайских китайцев контрразведчики схватили руководителя террористов. Маккриди предложил распустить через китайскую общину слух, что террорист выкладывает на допросах все что знает, и теперь его в такой-то день должны перевезти из Ипоха в Сингапур. Когда террористы напали на машину, оказалось, что изнутри она бронирована, а из щелей выставлены стволы пулеметов на треногах. С засадой расправились быстро, а в джунглях нашли шестнадцать убитых китайских коммунистов, еще двенадцать тяжелораненых. Малайские скауты завершили дело. Сэм Маккриди еще год прослужил в Куала-Лумпуре, потом демобилизовался и вернулся в Англию. Очевидно, поданное им предложение было подшито в его личное дело, ибо кто-то позже обратил на него внимание. Маккриди стоял в очереди на бирже труда - тогда эту организацию еще не называли "бюро по трудоустройству", - когда кто-то потянул его за рукав. Мужчина средних лет в твидовом пиджаке и коричневой фетровой шляпе пригласил его в соседний паб. Две недели спустя, после нескольких собеседований, его приняли в "фирму". С тех пор, в течение тридцати лет, фирма была его единственной семьей... Сэм услышал свое имя и будто проснулся. Надо быть внимательнее, напомнил он себе, речь идет о твоей судьбе. Говорил Денис Гонт, держа в руках толстую папку. - Думаю, джентльмены, нам стоит вспомнить некоторые события 1986 года. Лишь этих событий может оказаться достаточно, чтобы настоять на пересмотре решения о досрочном увольнении Сэма Маккриди. Я имею в виду события, которые, насколько нам известно, начались весенним утром на равнине Солсбери. ВЫКУП ЗА НЕВЕСТУ Глава 1 Справа, над лесным массивом Фокс-коверт, еще висел редкий туман, предвещая теплый солнечный день. Над открытой местностью, которую не одно поколение солдат называло Фрог-хиллом, доминировала высота. На ней столпились офицеры всех родов войск. Они собрались, чтобы наблюдать за ходом военных учений - "сражения" между двумя равными по силе батальонами. С обеих сторон будут только британские солдаты. Из дипломатических соображений стороны именовали не "британцами" и "противником", а "голубыми" и "зелеными". Отдавая должное составу группы наблюдателей на высоте, на этот раз отказались даже от привычки называть одну из сторон "красными". Британская армия давно облюбовала для маневров открытую местность севера равнины Солсбери, потому что она очень напоминает Среднеевропейскую равнину, на которой, возможно, начнется третья мировая война. На всей местности были рассеяны посредники; они будут начислять той или иной стороне очки, которые в конце концов и решат исход сражения. В этот день жертв не будет, солдатам предстояло только учиться умирать. За группой офицеров стояли автомобили, которые и доставили их сюда. Здесь было несколько штабных лимузинов и большое число менее комфортабельных "лендроверов" в камуфляжных серо-зеленых пятнах. Повара уже разбили полевые кухни, чтобы весь день по первому требованию подавать горячий чай или кофе, и стали распаковывать коробки с холодными закусками. Офицеры бесцельно кружили по высоте или стояли в позах, которые принимают наблюдающие за маневрами офицеры в любой стране мира. Одни изучали карты под тонким пластиком, на котором позднее можно будет нанести жирным карандашом и стереть условные обозначения, другие в мощные полевые бинокли обследовали местность, некоторые с серьезными лицами совещались друг с другом. В центре группы наблюдателей стояли важный британский генерал, командующий южным округом, и его личный гость, генерал другой стороны. Между ними и на полшага сзади стоял бодрый младший офицер, только что из школы переводчиков, и ловко бормотал на ухо то одному, то другому генералу. Группа британских офицеров была самой многочисленной: в нее входило чуть больше тридцати человек. Все они были настроены очень серьезно, как бы отдавая должное неординарности этого важного события. Британские офицеры к тому же казались настороженными, словно они были не в силах освободиться от старых привычек. Шел первый год перестройки, и хотя советских офицеров уже приглашали в качестве наблюдателей на маневры британских войск в Германии, в самом сердце Англии такие гости британской армии появились впервые. Старые обычаи отмирают долго. Русские - семнадцать тщательно отобранных и проверенных офицеров - были едва ли не серьезнее британцев. Одни из них более или менее сносно говорили по-английски и не скрывали этого, а пять офицеров владели английским в совершенстве, но делали вид, что не понимают ни слова. При отборе наблюдателей владение английским языком было однако не самым важным критерием. В первую очередь учитывался опыт офицера. Каждый советский офицер был специалистом в своей области и хорошо знал британское вооружение, тактику и структуру британской армии. На инструктаже им было приказано не только слушать, что им говорят, и уж тем более не принимать все на веру, а внимательно наблюдать, ничего не упускать из виду и по возвращении предельно точно доложить, насколько хороши британцы, какое оружие и приборы они используют, как они ими пользуются, и где у них слабые места - если таковые окажутся. Почти весь предыдущий день они провели в Лондоне, главным образом в своем посольстве, и прибыли на полигон накануне вечером. Первый обед в офицерской столовой тидуортской военной базы прошел очень официально, даже немного скованно, но обошлось без инцидентов. Время для шуток и песен наступит позже, быть может, на второй или третий вечер. Русские знали, что по меньшей мере пятеро из них наблюдают за остальными,.а возможно, и друг за другом. Британским офицерам никто об этом не рассказывал. Правда, они тоже не сочли нужным сообщать, что среди тридцати британских офицеров четверо были не из армии, а из контрразведки. Но во всяком случае британские контрразведчики смотрели за русскими, а не за своими соотечественниками. В состав группы русских наблюдателей входили два генерала: один со знаками различия моторизованной пехоты, другой - бронетанковых войск; полковник Генерального штаба; один полковник, майор и капитан из армейской разведки - все трое объявленные, то есть не скрывавшие того, что они работают в ГРУ; полковник авиации в полевой куртке с открытым воротом, из которой выглядывала бело-голубая тельняшка, что свидетельствовало о принадлежности полковника к частям спецназа; полковник и капитан из пехоты; полковник и капитан из бронетанковых войск. Кроме того, в группе были подполковник, майор и два капитана из армейских штабов, Советской армейской разведкой руководит Главное разведывательное управление армии (ГРУ), и три объявленных сотрудника ГРУ имели соответствующие знаки различия. Только им было известно, что майор войск связи и один из капитанов армейского штаба на самом деле тоже были из ГРУ. Ни другие русские, ни тем более британцы этого не знали. В свою очередь британцы не считали нужным информировать русских о том, что в офицерских казармах в Тидуорте и возле них находятся двадцать оперативников Службы безопасности. Они останутся там до тех пор, пока на третий день утром вся советская делегация не уедет в Лондон, а оттуда отбудет в Москву. Оперативники ухаживали за лужайками и клумбами, обслуживали обедающих офицеров или полировали бронзовые украшения. Ночами они, сменяя друг друга, издали наблюдали за зданием казармы, сидя в подготовленных заранее удобных наблюдательных пунктах. Несколькими днями раньше, на брифинге в министерстве начальник Генерального штаба заметил командующему южным военным округом: "...лучше всего вообще не спускать глаз с этих озорников". Военная игра началась точно по графику в девять часов и продолжалась весь день. Сразу после ленча второй батальон парашютного полка сбросил десант. Майор из второго батальона оказался рядом с полковником советских ВВС, который наблюдал за выброской десанта с неподдельным интересом. - Насколько я вижу, - с сильным акцентом сказал русский, - вы все еще предпочитаете ротные двухдюймовые минометы. - Полезное оружие, - согласился британец. - Эффективное и очень надежное. - Да, ирают долго. Тот вечер прошел в тидуортских казармах более непринужденно. Вино лилось рекой, появилась и водка, которую в британской армии пьют редко. Преодолевая языковой барьер, офицеры все смелее питались шутить. Русские последовали примеру старшего своей группы, генерала из мотопехоты. Разговаривая через переводчика с британским генералом, русский прямо-таки излучал веселье, поэтому другие офицеры тоже перестали хмуриться. Майор из армейского штаба слушал анекдот, который рассказывал британский танкист, и чуть было не расхохотался, лишь в последний момент вспомнив, что он якобы не знает английского и должен ждать перевода. Майор из второго батальона парашютного полка оказался рядом с объявленным майором ГРУ. Парашютист решил попрактиковаться в русском. - Говорить ви па англиски? - спросил он. Русский был в восторге. - Совсем немного, - ответил он по-русски и тут же перешел на спотыкающийся английский. - -Боюсь, очень плохо. Дома я пытался заниматься по учебникам, но от этого мало проку. - Все равно ваш английский лучше моего русского, - сказал парашютист. - Прошу прощения, я не представился. Пол Синклэр. - Это я должен извиниться, - сказал русский и протянул руку. - Павел Кученко. Обед удался на славу и завершился песнями в баре. В одиннадцать часов офицеры разошлись по комнатам, многие из них будут рады возможности подольше поспать утром. Ординарцам было дано указание появиться с чашками чая в семь часов. На самом деле майор Кученко встал уже в пять утра и провел два часа, сидя за кружевными занавесками, которые висели на окнах его спальни. Не включая свет, он внимательно изучал дорогу, которая проходила рядом с офицерской казармой и вела к главным воротам военной базы и дальше к шоссе на Тидуорт. Ему показалось, что в предрассветной темноте он заметил трех мужчин, возможно, это были наблюдатели из Службы безопасности. Он также видел, как ровно в шесть часов из парадного подъезда казармы, расположенного почти под его спальней, появился полковник Арбатнот и отправился на регулярную утреннюю пробежку. У майода Кученко были все основания полагать, что полковник и в самом деле регулярно бегал по утрам. Во всяком случае, стареющий полковник придерживался того же распорядка и вчера утром. Полковника Арбатнота было нетрудно отличить от других: у него не было левой руки. Он потерял ее много лет назад, когда стоял в дозоре вместе с новобранцами во время той странной полузабытой войны на холмах Дофара, в которой британские войска специального назначения и оманские солдаты противостояли коммунистическим революционерам, пытавшимся свергнуть султана Омана и установить контроль над Ормузским проливом. Расчувствовавшаяся медицинская комиссия разрешила Арбатноту остаться в армии. С тех пор он стал офицером продовольственного снабжения в столовой тидуортских казарм. Каждое утро в белом с голубой окантовкой тренировочном костюме с капюшоном и с аккуратно приколотым сбоку пустым левым рукавом полковник пробегал пять миль по дордге и назад. Вот уже второе утро майор Кученко внимательно наблюдал за ним. Второй день военных игр прошел без особых происшествий. Русские и британские наблюдатели единодушно согласились с решением посредников, присудивших техническую победу "зеленым", которые в конце концов вытеснили "голубых" с их позиций на Фрог-хилле и успешно отбили атаку на Фокс-коверт. Третий обед прошел очень весело, с многочисленными тостами, а потом и с "Малинкой", которую исполнил молодой русский капитан из армейского штаба, не шпион, а другой - обладатель красивого баритона. Он был награжден долгими аплодисментами. На следующее утро после завтрака русские офицеры должны были собраться в холле в девять часов утра и ехать на автобусе до Хитроу. Автобус прибудет из Лондона и привезет двух сотрудников посольства, которым было поручено посадить офицеров в самолет. Никто не видел, как во время исполнения "Малинки" в незапертые комнаты полковника Арбатнота кто-то тихо вошел, через минуту так же незаметно вышел, а позже, пройдя со стороны мужского туалета, присоединился к собравшимся в баре. На следующее утро без десяти шесть по лестнице казармы спустился человек в белом с голубой окантовкой тренировочном костюме с капюшоном и с приколотым пустым левым рукавом. Он повернул в сторону дороги на Тидуорт. Его заметил наблюдатель, который сидел у окна другого здания, в двухстах ярдах от казармы. Наблюдатель сделал отметку в журнале, но не предпринял никаких действий. У ворот стоявший на часах капрал вышел из караульного помещения и отдал честь человеку в спортивном костюме. Тот был без головного убора и потому не мог ответить тем же. Он лишь нырнул под шлагбаум, приветственно поднял руку, потом повернулся и, как всегда, потрусил в сторону Тидуорта. Когда было десять минут седьмого, капрал удивленно осмотрелся, потом обратился к сержанту: - Я только что видел, как пробежал полковник Арбатнот, - сказал он. - Ну и что? - не понял сержант. - Второй раз, - пояснил капрал. Сержант устал. Смена должна была прийти через двадцать минут. Их ждал завтрак. Он пожал плечами. - Должно быть, что-то забыл, - отмахнулся он. Позднее, на дисциплинарной комиссии, сержант пожалеет о своих словах. Пробежав примерно полмили, майор Кученко свернул с дороги в лес, снял украденный белый тренировочный костюм и спрятал его в плотном подлеске. На дорогу он вышел в рубашке с галстуком, твидовом пиджаке и в серых фланелевых брюках. С такой одеждой контрастировали лишь кроссовки "адидас". Кученко подозревал, но не мог быть уверен, что, отставая на милю от него, где-то бежит раздраженный полковник Арбатнот, который потратил лишних десять минут на поиски своего привычного тренировочного костюма и наконец решил, что, должно быть, ординарец забрал его в стирку и не принес назад. В конце концов он надел другой костюм, но к тому времени заметил, что у него пропали еще рубашка, галстук, пиджак, брюки и кроссовки. Кученко легко мог оторваться от полковника Арбатнота, пока тот не повернет назад, но даже это оказалось излишним. Он махнул рукой догонявшему его автомобилю. Машина остановилась, и Кученко наклонился к окошку. - Прошу прощения, - сказал он, - но, кажется, моя машина сломалась. Вон там. Я подумал, не помогут ли мне механики гаража в Норт-Тидуорте? - Сейчас еще рановато, - ответил водитель, - но я могу вас подбросить. Садитесь. Майор из парашютного батальона удивился бы, насколько быстро Кученко овладел английским. Но акцент иностранца все же чувствовался, - Вы не из этих мест, я угадал? - спросил водитель, завязывая разговор. Кученко рассмеялся. - Нет. Я из Норвегии. Осматриваю британские соборы. Без десяти семь любезный водитель высадил Кученко в центре еще спящего Норт-Тидуорта и поехал дальше в Марлборо. Он никому не расскажет о попутчике, да никто и не станет его расспрашивать. В центре города Кученко отыскал телефонную будку и, когда часы показывали без одной минуты семь, набрал лондонский номер, бросив пятидесятипенсовую монету. Телефон отозвался после пятого звонка. - Я хотел бы поговорить с мистером Роутом, мистером Джо Роутом, - сказал Кученко. - Да, Джо Роут слушает, - ответили на другом конце. - Жаль, - сказал Кученко. - Понимаете, на самом деле я надеялся, что смогу поговорить с Крисом Хейзом. Джо Роут остолбенел, в нем моментально проснулся профессионал. В своей небольшой, но комфортабельной квартире в Мейфэре от встал лишь двадцать минут назад, был еще в пижаме, не успел побриться, лишь принял ванну и собирался выпить первую чашку кофе. Когда зазвонил телефон, он шел из кухни в гостиную со стаканом сока в одной руке и с чашкой кофе в другой. Было слишком рано даже для Роута, который не привык залеживаться в постели, хотя на своем рабочем месте - помощника секретаря посольства США, которое находилось всего лишь в четверти мили от его дома, на Гроувнор-сквер, - должен был появляться к десяти часам. Джо Роут был агентом ЦРУ, но не он возглавлял лондонское бюро управления. Эта честь принадлежала Уильяму Карверу, а Карвер, как и все руководители зарубежных бюро, подчинялся шефу отдела западного полушария. Карвер был объявленным агентом, то есть практически все, кого это интересовало, знали, кто он такой и чем занимается. По своей должности Карвер был также членом Британского объединенного разведывательного комитета, официального представительства ЦРУ в Лондоне. В Лондон Роута направил отдел специальных проектов ЦРУ, созданный лишь шесть лет назад для разработки и выполнения таких операций, которые в Лэнгли считались слишком секретными и щекотливыми, чтобы официальный руководитель бюро мог бы позже с чистой совестью заявить - даже союзникам США, - что он ничего не знал. У каждого сотрудника ЦРУ, в каком бы отделе он ни числился, было настоящее и оперативное (или профессиональное) имя. В посольствах в дружественных странах настоящее имя было самым что ни на есть настоящим в прямом смысле слова: Джо Роут был на самом деле Джо Роутом и под этой фамилией числился в штате посольства. В отличие от Карвера, однако, Роут был необъявленным агентом, и о его истинных функциях знали лишь трое-четверо коллег из Интеллидженс Сервис. Точно так же и его оперативное имя было известно лишь этим британским коллегам плюс нескольким его товарищам в Америке. Это имя, прозвучавшее в телефонной трубке в семь утра, да еще произнесенное незнакомцем с иностранным акцентом, было сродни сигналу тревоги. - Прошу прощения, - сказал он осторожно, - но я - Джо Роут. С кем я говорю? - Слушайте внимательно, мистер Роут или мистер Хейз. Меня зовут Петр Александрович Орлов. Я - полковник КГБ... - Подождите, если это шутка... - Мистер Роут, поскольку я назвал ваше оперативное имя, то для вас это уже не шутка. Мое намерение перейти на сторону США - не шутка для меня, а именно это я и предлагаю. Мне нужно попасть в Америку - и быстро. Очень скоро мое возвращение станет невозможным. Никакие объяснения не будут приняты во внимание. Я располагаю колоссальным объемом очень ценной для вашего управления информации. Вы должны принять решение в течение нескольких минут, в противном случае я возвращаюсь, пока еще не поздно... Роут быстро записывал на листке блокнота, который он схватил с кофейного столика. В блокноте сохранились цифры: накануне вечером они с Сэмом Маккриди допоздна играли в покер. Если бы Сэм слышал этот разговор, он бы с ума сошел, подумал Роут. - Где вы сейчас находитесь, полковник? - В телефонной будке в маленьком городке возле равнины Солсбери, - ответил голос. Говоривший практически не допускал грамматических ошибок, но акцент определенно ощущался. Роута учили различать акценты, классифицировать их по группам языков. Этот говорил со славянским, возможно, русским акцентом. А если это всего лишь очередной сумасшедший розыгрыш Сэма Маккриди, думал Роут, если из телефонной трубки на него сейчас обрушится взрыв хохота Сэма? Черт возьми, сегодня не первое апреля, уже третье число. - В течение трех дней, - продолжал голос, - я был в группе советских офицеров, наблюдавших за учениями британской армии на равнине Солсбери. Жил в тидуортских казармах. Там я был майором ГРУ Павлом Кученко. Я ушел час назад. Если я не вернусь через час, то вообще не смогу вернуться. Обратный путь займет тридцать минут. Через полчаса вы должны сообщить мне о своем решении, мистер Роут. - Хорошо, полковник. Пока я склонен согласиться - пока. Позвоните мне через пятнадцать минут. Линия будет свободна. Вы получите ответ. - Хорошо. Пятнадцать минут. Затем я возвращаюсь, - ответил собеседник Роута и повесил трубку, В голове у Роута одновременно проносились тысячи мыслей. Ему было тридцать девять лет, из них двенадцать он работал в ЦРУ. Ничего подобного раньше с ним не случалось. Впрочем, многие проработали в ЦРУ всю жизнь и ни разу не видели живого советского перебежчика. Но и Роут, и все его коллеги знали о них; всех оперативных работников предупреждали, что в любой момент может появиться советский перебежчик, всех их инструктировали, что следует делать в таких случаях. Роут знал, что в большинстве случаев перебежчики сначала пробуют почву. Обычно они приходят после долгих размышлений и для начала посылают местному агенту ЦРУ весточку. Я хотел бы встретиться и обсудить условия, говорят они. Как правило, потенциального перебежчика просят оставаться на месте и снабжать американцев информацией и лишь потом обещают устроить ему побег. Если он отказывается, то от него требуют, чтобы он приходил не с голыми руками, а с мешком документов. От объема и качества информации, которую он смог передать до побега или принести с собой, будет зависеть его положение, его вознаграждение, вся его будущая жизнь. На языке разведчиков мешок информации называется "выкупом за невесту". Иногда, правда, очень редко, перебежчик появляется, как говорят разведчики, "без объявления". В таком случае он сжигает за собой все мосты. Возвратиться он уже не может, поэтому у принимающей стороны выбор решений не богат: его можно или - принять или отправить в лагерь беженцев. Второй вариант используется крайне редко даже в случае почти бесполезных перебежчиков очень низкого уровня, вроде моряка торгового флота или рядового армии, которым совершенно нечего предложить. Обычно перебежчика отправляют в лагерь для беженцев только тогда, когда детектор лжи показал, что он, скорее всего, является агентом спецслужбы противника. Тогда Америка отказывается его принимать, а русским ничего не остается, как забрать своего неудавшегося агента из лагеря беженцев и отправить его домой. Насколько Роуту было известно, однажды КГБ нашел одного такого отвергнутого перебежчика в лагере беженцев и ликвидировал его. Он не прошел проверку на детекторе лжи, хотя говорил правду: детектор интерпретировал его возбужденное состояние как попытку соврать. Дьявольское невезение. Конечно, это было очень давно, теперь детекторы стали надежнее. И вот без всякого объявления звонит некто и говорит, что он. - полковник КГБ и хочет уехать в США. Без предупреждения, без торговли, без портфеля, набитого свежайшими документами. Больше того, он появляется не на Среднем Востоке и не в Латинской Америке, а в самом сердце Англии. И собирается перебежать к американцам, а не к британцам. Или он уже пытался говорить с англичанами, и те дали ему от ворот поворот? Роут перебирал сотни возможных вариантов, а минута уходила за минутой. Пять минут восьмого в Лондоне - пять минут третьего в Вашингтоне. Там все спят. Надо бы позвонить боссу, руководителю отдела специальных проектов Кэлвину Бейли. Но теперь он, конечно, крепко спит в Джорджтауне. А время... времени совсем не оставалось. Роут распахнул дверцы стенного шкафа, в котором стоял его персональный компьютер. Он быстро подключил его к памяти большого ко