ковника.  В  Эль-Харце у нее  была
нелегкая  жизнь,  потому что из всего гарнизона только три офицера оказались
всерьез женатыми.
     -  Не  забывайтесь,  <i>капитан,   -</i>   обрезала  она  Уолкера  и  занялась
подготовкой рапорта.
     Уолкер вздохнул, пошел в свою палатку и упал на  койку. Бет Крогер была
права. Если окажется, что он только что разбомбил самый большой в мире приют
для сирот,  то  генерал  Хорнер  собственноручно  сорвет с  него капитанские
нашивки. Никто так и не сказал Дону Уолкеру, что за цель он выбрал утром. Но
это был отнюдь не приют для сирот.

        16

     Вечером того же  дня Карим пришел к  Эдит  Харденберг в ее  квартиру  в
Гринцинге.  Он  добрался до  пригорода общественным транспортом  и  принес с
собой подарки: две бутылки отличного вина и две ароматические свечи, которые
он поставил на столике в отгороженной части комнаты, игравшей роль столовой.
     Дверь Кариму открыла Эдит, раскрасневшаяся и смущенная больше обычного.
Потом  она  вернулась на крохотную кухню, где колдовала над  тем, что должно
было стать  шницелем по-венски.  Последний  раз  она  готовила  для  мужчины
двадцать лет назад; теперь это занятие казалось ей тяжким и в то же время на
удивление приятным испытанием.
     В дверях Карим сдержанно поцеловал Эдит в щеку, отчего та раскраснелась
еще  больше. Потом  он  прошел в комнату,  порылся в  фонотеке  Эдит,  нашел
долгоиграющую  пластинку   с  записью  "Набукко"  Верди  и  поставил  ее  на
проигрыватель.
     Скоро квартирку Эдит  наполнили ароматы свечей, мускуса  и  пачулей,  а
также нежные кадансы хора рабов из "Набукко".
     Квартирка была  точно  такой,  как  ее  описали  специалисты из  отдела
Невиот,  побывавшие  здесь  несколько недель назад:  очень чистой, тщательно
прибранной,   удивительно   аккуратной.  Типичное   жилище  старой  девы   с
претензиями.
     Готовый шницель Эдит подала с тысячами извинений. Карим попробовал мясо
и заявил, что в жизни не ел ничего вкуснее, отчего Эдит совсем зарделась, но
была ужасно довольна.
     Во  время  ужина  они  говорили  главным  образом  о  своей  культурной
программе:  о  дворце  Шонбрун,  который  они собирались вскоре посетить,  о
знаменитых  лошадях  в  Хофрайтшуле,  об  испанской  школе  верховой  езды в
Хофбурге на Иозефплатц.
     Эдит  ела  так  же аккуратно, как делала и  все  остальное. Кариму  она
напоминала птицу, клюющую зерно. Как всегда, ее волосы были зачесаны назад и
собраны в тугой пучок.
     Карим погасил слишком ярко освещавшую стол  лампу,  и ужин проходил при
свечах.  В  полумраке  смуглый   Карим  казался   Эдит   еще   смуглее,  еще
привлекательнее. Как всегда, он был безукоризненно  корректен и обходителен.
Он постоянно  подливал  Эдит  вино, так  что она  выпила намного больше того
бокала, который время от времени себе позволяла.
     Хороший ужин,  вино, свечи, музыка  и близость молодого друга  в  конце
концов  сделали  свое  дело, и  Эдит  понемногу  стала  терять  свою обычную
сдержанность.
     Когда тарелки опустели. Карим наклонился и заглянул ей в глаза.
     - Эдит...
     - Что?
     - Могу я задать вам один вопрос?
     - Конечно.
     - Почему вы зачесываете волосы назад?
     Вопрос оказался слишком  дерзким, он  затрагивал  ее личную жизнь. Эдит
залилась краской.
     - Я... я всегда так причесывалась.
     Нет, не всегда, поправила она себя. В семидесятом году, когда у нее был
Хорст, густые каштановые волосы  падали ей  на плечи.  Было время,  когда на
озере Шлосспарка в Лаксенбурге ее волосы трепал ветер.
     Не говоря ни слова, Карим встал и подошел к ней сзади. Эдит была близка
к панике. Нет, это немыслимо! Ловкие пальцы быстро вытащили из волос большой
черепаховый гребень. Нет, этому нужно положить конец. Эдит  чувствовала, как
из  прически одна за  другой исчезают металлические шпильки, как  ее  волосы
прядь за прядью свободно падают на спину. Потом те же руки подняли ее волосы
и подали их немного вперед; теперь они обрамляли ее лицо.
     Карим встал рядом с Эдит, всплеснул руками и улыбнулся. Эдит осмелилась
поднять глаза.
     -  Так вам больше  идет. Вы выглядите  на десять лет моложе и в сто раз
лучше. Давайте пересядем на диван. Вы поставите вашу любимую пластинку, а  я
приготовлю кофе. Идет?
     Не дожидаясь  ответа. Карим взял ее за  руки и поднял  со стула,  потом
опустил одну руку на свой локоть и повел хозяйку в гостиную. Наконец, усадив
на диван, он оставил ее и ушел на кухню.
     Слава  Богу, подумала Эдит. Ее буквально  трясло. Нет, у них могут быть
только  платонические отношения.  Правда,  он ни разу и не прикоснулся к ней
по-настоящему. Такого она, конечно, никогда не допустит.
     Эдит  украдкой  бросила взгляд в настенное зеркало. Щеки  горят, волосы
лежат  на плечах, обрамляя лицо. Ей показалось, что теперь она первый раз за
много лет стала похожа на ту, какой была два десятилетия назад.
     Эдит взяла  себя в руки и выбрала пластинку. Ее любимый Штраус, вальсы,
в  которых она помнила каждую ноту: "Розы с  юга",  "Сказки венского  леса",
"Конькобежцы", "Голубой Дунай"... Слава Богу, Карим был на кухне и не видел,
как  она  едва   не  выронила  пластинку,  пытаясь  поставить  ее   на  диск
проигрывателя.  А Карим,  похоже, отлично ориентировался  на кухне:  он  без
труда нашел кофе, воду, фильтры, сахар.
     Когда Карим принес кофе, Эдит отодвинулась в  самый угол  дивана, сжала
колени и поставила на них кофейную чашечку. Она хотела было завести разговор
о  предстоящем на следующей неделе в "Мюзикферайне" концерте, на который они
собирались пойти, но нужные слова никак не приходили в  голову, поэтому  она
молча отпила глоток.
     - Эдит, пожалуйста, не  бойтесь меня, - пробормотал Карим. - Я ведь ваш
друг, не так ли?
     - Не говорите глупости. Разумеется, я ничего не боюсь.
     - Вот и хорошо. Вы же знаете, я никогда не причиню вам зла.
     Друг.  Да,  они  были друзьями, потому  что оба  любили  музыку, оперу,
вообще искусство. И, уж конечно,  не больше чем друзьями. Друг и любовник  -
какая малость разделяет эти два понятия. Эдит знала,  что у других сотрудниц
банка  были  и мужья  и любовники,  она  видела, как волновались  они  перед
свиданием,  как   пересмеивались  на  следующее  утро  в  холле  банка;  они
сочувствовали Эдит, которая была совсем одна.
     - Это "Розы с юга", не так ли?
     - Да, конечно.
     - Это мой любимый вальс.
     - Мой тоже.
     Наконец-то вернулись к музыке. Это уже лучше.
     Карим взял из рук Эдит кофейную  чашечку и поставил ее на столик  рядом
со своей. Потом он встал и поднял Эдит за руки.
     - Что вы...
     Пока Эдит размышляла, что все это значит, ее  правая ладонь оказалась в
левой руке Карима, другой рукой он крепко обнял ее  за талию, и вот уже Эдит
медленно  кружилась  в вальсе  на  крохотном  пятачке  паркета,  не  занятом
мебелью.
     Пади  Барзилаи  сказал  бы:  "Не  трать  зря время,  давай,  красавчик,
принимайся за  дело". Что  он понимает в таких  вещах? Ничего. Сначала нужно
завоевать  доверие,  и  только  потом  последует  падение.  Рука  Карима  не
опускалась ниже талии Эдит.
     В  вальсе Карим чуть  приблизил  их сплетенные руки  к  своему плечу, а
правой рукой почти  неощутимо прижал Эдит  к  себе. Ей пришлось отвернуться,
иначе она уперлась бы  лицом ему в грудь. Ее маленькие  груди  касались  его
тела, она снова ощутила запах мужчины.
     Эдит подалась назад.  Карим  не  препятствовал,  он  отпустил ее  руку,
потом,  нежно  прикоснувшись  пальцами  к  ее подбородку,  чуть приподнял ее
голову и, не переставая кружиться в вальсе, поцеловал ее в губы.
     Поцелуй   никак  нельзя  было  назвать  сладострастным.   Карим  просто
прикоснулся губами к плотно сжатым  губам Эдит. Но и этого  было больше  чем
достаточно, в голове у Эдит все  смешалось, она не знала, что  ей делать, то
ли  протестовать,  то  ли принимать  все, как есть. Банк, герр Гемютлих,  ее
репутация,  его молодость, его происхождение,  разница  в  возрасте,  тепло,
вино, запах, сила, губы... Пластинка кончилась.
     Если  бы Карим сделал  что-то  еще, Эдит тут  же  вышвырнула  бы его за
дверь. Но он только оторвал свои  губы и легонько прижал голову Эдит к своей
груди. Так они стояли в полной тишине несколько секунд.
     Потом  Эдит высвободилась из его объятий и, сев на диван, уставилась на
стенку перед собой. Карим опустился на колени и взял ее за руки.
     - Вы сердитесь на меня, Эдит?
     - Вам не следовало этого делать, - ответила она.
     - Я не хотел, клянусь. Я просто ничего не мог поделать с собой.
     - Думаю, вам пора идти.
     - Эдит, если  вы рассердились и хотите наказать меня, то можете сделать
это только одним способом: не позволять мне впредь видеть вас.
     - Не знаю...
     - Пожалуйста, скажите, что мы еще встретимся.
     - Предположим, что так.
     -  Если вы скажете нет, я брошу учебу и уеду домой. Я  не  смогу жить в
Вене, если не буду видеть вас.
     - Не говорите глупостей. Вам нужно учиться.
     - Значит, мы будем встречаться?
     - Хорошо.
     Через  пять  минут Карим  ушел.  Эдит  выключила  свет,  переоделась  в
аккуратную хлопчатобумажную ночную рубашку, умылась, почистила  зубы и легла
в постель.
     Она  не  могла заснуть и очень долго лежала с открытыми глазами, прижав
колени к груди. Часа через два она сделала то, чего не делала  уже много лет
- улыбнулась в темноте. В ее голове  снова и  снова мелькала  одна и  та  же
сумасшедшая мысль: а  мне наплевать, у меня есть любовник. Он  на десять лет
моложе меня, студент, иностранец, араб и мусульманин. А мне наплевать.
     В ту  ночь в "Черной  дыре" дежурил полковник ВВС США  Дик Битти. Здесь
работа  не  прекращалась ни на минуту ни  днем, ни  ночью,  а  в  первые дни
воздушной  войны  штабным  офицерам  приходилось  обрабатывать  вдвое больше
материалов и поворачиваться еще быстрей.
     План  генерала  Чака Хорнера трещал  по швам, потому  что  сотни боевых
самолетов пришлось отвлечь от выполнения намеченных задач и срочно направить
на подавление "скадов".
     Каждый  боевой  генерал  подтвердит,  что  план  можно  разработать  до
мельчайших деталей,  но  в реальной ситуации всегда что-то  мешает и  боевые
действия всегда развиваются не совсем по плану. Серьезные последствия вызвал
иракский  ракетный удар по Израилю. Тель-Авив ставил ультиматумы Вашингтону,
а  Вашингтон  посылал  приказ за приказом в  Эр-Рияд.  За то, чтобы удержать
Израиль от ответного удара по Ираку,  Вашингтону  пришлось заплатить дорогой
ценой:  отвлечь сотни бомбардировщиков  и направить их  на поиски неуловимых
иракских  мобильных  пусковых  установок.  Приказы  Вашингтона не  подлежали
обсуждению. Всем было ясно,  что  терпение Израиля вот-вот  лопнет, а  после
ответного  израильского удара по Ираку и без того весьма шаткая антииракская
коалиция  обязательно  развалилась  бы.  Все  это   понимали,   но  проблема
оставалась очень серьезной.
     На  третий  день  войны  из-за  нехватки  самолетов  пришлось  отложить
запланированную  бомбардировку многих иракских военных  объектов.  С  каждым
днем,  даже  с  каждым  часом  отставание  от  плана Чака Хорнера нарастало.
Отставание лишь усугубляло то обстоятельство,  что командование ВВС коалиции
не могло и не хотело сокращать программу оценки эффективности бомбардировок.
Эту программу нужно было  выполнять, в  противном  случае  последствия могли
быть непредсказуемыми.
     Оценка  эффективности  бомбардировок  была нужна,  потому что в "Черной
дыре" должны были точно знать, чего добились или не добились союзники  после
очередного бомбового удара. Если иракский военный объект, например командный
пункт, радиолокационная установка или ракетная пусковая установка, входили в
состав подлежащих уничтожению целей, то по этому объекту будет нанесен удар.
Но будет ли  объект разрушен  и, если  будет,  то в какой степени? На десять
процентов, на пятьдесят или превращен в кучу дымящихся развалин?
     Если просто считать, что  любой иракский военный объект после бомбового
удара стерт с лица земли, то ничего хорошего не получится. На следующий день
ничего  не  подозревающие  пилоты союзников, выполняя другое задание,  могут
пролетать над  этим объектом и, если тот еще функционирует, то пилоты  почти
наверняка погибнут.
     Поэтому каждый  день, вернувшись с задания, уставшие летчики подробно и
во всех деталях рассказывали,  что они сделали и что именно разбомбили - или
думали,  что  разбомбили.  На  следующий день  другие  пилоты пролетали  над
подвергшимися бомбовому удару объектами и фотографировали их.
     В  задания  на  каждый  из трех  дней,  отведенных  планом  Хорнера  на
подготовку, должны  были включаться  так  называемые "вторые  визиты" - если
после первого удара задача уничтожения объекта была выполнена лишь частично.
     На четвертый день войны, 20 января, военно-воздушные силы союзников так
и  не смогли  приступить к  уничтожению  промышленных предприятий  Ирака, на
которых, как они  считали, производится  оружие массового поражения.  Пилоты
еще не решили задачу подавления противовоздушной обороны противника.
     Ночью полковник Битти составлял  список  целей  для  аэрофотосъемки  на
следующий  день.  Основой  для  этого  списка  являлись  рапорты  пилотов  и
результаты их опроса, представленные офицерами разведки эскадрилий.
     К  полуночи  перечень  был  почти  готов,  а  первые  приказы  уже были
направлены в авиаподразделения, которые на рассвете должны  были вылететь на
аэрофотосъемку.
     - И  вот еще кое-что, сэр, - сказал старшина ВВС США, стоявший  рядом с
полковником.
     - Что вы имеете в виду? Тармию?
     - Написано так, сэр.
     - Так где эта чертова Тармия?
     - Вот здесь, сэр.
     Полковник бросил взгляд на аэронавигационную карту. Название ничего ему
не говорило.
     - Радиолокаторы? Ракеты, аэродром, командный пункт?
     - Никак нет, сэр, промышленный объект.
     Полковник устал.  Он уже  переделал  кучу  дел,  а  его смена кончалась
только на рассвете.
     - Бога ради, мы еще  не приступали к  промышленным объектам.  Дайте мне
список.
     Полковник  пробежал  глазами  список,  который  включал  все  известные
союзникам  объекты, так или иначе  связанные с производством  или  хранением
оружия  массового  поражения,  а  также  предприятия, производящие  снаряды,
взрывчатые вещества, машины,  детали артиллерийских орудий и запасные  части
для танков.
     К  первой  категории   были  отнесены  Эль-Каим,  Ас-Шаркат,  Ту-вайта,
Фаллуджах, Эль-Хиллах, Эль-Атеер и  Эль-Фурат. Полковник не мог знать, что в
списке отсутствует  Раша-Диа, где иракцы установили второй каскад  центрифуг
для  разделения  изотопов  урана; в то время  этого  не знали и эксперты  из
комитета  "Медуза".  Второй   каскад,  обнаруженный  комиссией  ООН  намного
позднее,  был  не  зарыт  в  землю,  а  замаскирован  под завод  по  розливу
минеральной воды.
     Полковник Битти не мог знать и того, что  в Эль-Фурате находится первый
каскад центрифуг. Именно  его имел в  виду немецкий инженер доктор Штеммлер,
когда  говорил  о предприятии, расположенном "где-то недалеко  от  Тувайты".
Точные координаты этого каскада сообщил Иерихон.
     - Не вижу никакой Тармии, - проворчал полковник.
     - Так точно, сэр, в списке ее нет, - подтвердил старшина.
     - Дайте точные координаты.
     Никто  не  требовал  от штабных  офицеров,  чтобы  те запоминали  сотни
непривычных  арабских  названий.  К  тому  же  иногда  под  одним  названием
числилось несколько различных объектов, поэтому с помощью глобальной системы
определения  положения  все  цели   были  обозначены  точными  координатами;
двенадцать цифр указывали их положение с точностью до пятидесяти ярдов.
     Во  время  бомбардировки  Дон   Уолкер  отметил  координаты   огромного
предприятия в Тармии и сообщил их в своем рапорте.
     - Нет здесь никакой Тармии,  - возмутился полковник. - Там  вообще  нет
наших целей. Кто ее бомбил?
     -  Один  пилот из 336-й эскадрильи.  Он  не  смог  поразить  главный  и
резервный объекты. Впрочем, его вины в том нет. Думаю, не хотел возвращаться
с полным боезапасом.
     - Тупица, - пробормотал  полковник. - Ладно, на всякий случай  включите
объект  в  перечень для оценки эффективности бомбардировки.  Но не в  первую
очередь. Не стоит зря тратить пленку.
     Капитан-лейтенант  Даррен   Клири  садился  в   свой  "томкэт"  F-14  в
отвратительнейшем настроении.
     Серая   громада  авианосца  ВМС  США  "Рейнджер",  на  палубе  которого
готовился к взлету  "томкэт", шла против легкого ветра со скоростью двадцать
семь узлов.
     Перед рассветом  северная часть  Персидского залива была  на  удивление
спокойна. Вот-вот небо должно  было окраситься  ярко-голубым.  Для  молодого
пилота ВМС США летать в  такой день на одном  из лучших  в мире истребителей
должно быть сущим удовольствием.
     Двухместный "томкэт"  с  двумя  стабилизаторами, прозванный "защитником
флота", стал известен  широкой публике  после демонстрации фильма "Идеальное
оружие".  В  американской  морской  авиации,  а  может   быть,   и  во  всей
американской боевой  авиации место  в его  кабине  считалось  одним из самых
престижных,  поэтому   Даррен   Клири  должен  был  быть  просто   счастлив.
Действительно, всего  через неделю после прибытия в Персидский залив он  уже
получил  свое  первое  задание.  Настроение  пилоту  испортило  то,  что  он
отправился  не на боевое задание,  а на оценку эффективности  бомбардировок.
Все, что ему предстояло сделать, так  это всего лишь несколько  раз щелкнуть
камерой. Накануне вечером он жаловался друзьям,  умолял офицера оперативного
отдела эскадрильи послать его охотиться на МиГов, но все впустую.
     - Кому-то это нужно делать, - слышал он в ответ.
     Как  и  все летчики-истребители ВВС коалиции, Клири боялся,  что  через
несколько дней ни один иракский самолет уже не поднимется в  воздух, а тогда
уплывет последний шанс схватиться с противником один на один.
     Как бы то ни было,  к большому неудовольствию  Клири,  его "бросили" на
оценку эффективности бомбардировок, то есть на обычную тактическую воздушную
разведку.
     За  спинами Клири  и  его  напарника  гудели  два  реактивных двигателя
"Дженерал электрик", а палубная команда суетилась возле катапульты. "Томкэт"
стоял  на  расположенной немного  наискось полетной палубе, направив нос под
небольшим углом к оси "Рейнджера".
     Положив левую руку  на сектор газа, а правую  - на штурвальную колонку,
Клири ждал, когда  закончатся все  приготовления. Потом последовали короткий
запрос и  утвердительный кивок. Сектор газа пошел вперед; форсажный  режим и
катапульта бросили машину, весившую шестьдесят восемь тысяч фунтов,  с такой
силой, что уже через три секунды она набрала скорость в сто пятьдесят узлов.
     Серая сталь палубы "Рейнджера" исчезла, теперь внизу было только темное
море. "Томкэт"  ощутил потоки воздуха  под плоскостями,  почувствовал  в них
надежную опору и легко взмыл в светлеющее небо.
     Клири   и  его  "томкэту"   предстоял   четырехчасовой  полет  с  двумя
дозаправками в  воздухе. Пилоту надлежало сфотографировать двенадцать целей.
В небе "томкэт" будет не один. Впереди уже летел "эвенджер" А-6, который  на
случай встречи  с иракской  противовоздушной  обороной нес бомбы  с лазерным
наведением. При необходимости "эвенджер" быстро заставит иракских зенитчиков
замолчать.  С ними  летел  и  "проулер"  ЕА-6В,  вооруженный  ракетами HARM,
которые   очень  пригодятся,  если  они  наткнутся  на   ракетную  установку
противовоздушной  обороны,  управляемую   радиолокатором.   Тогда  "проулер"
ракетами  уничтожит  радиолокатор,  а  "эвенджер"  завершит  дело, превратив
своими бомбами иракские ракеты в пыль.
     Наконец, на тот  случай, если вдруг покажутся иракские истребители, над
"фотографом"  и  сбоку  от него  будут лететь еще два  "томкэта".  Их мощные
радиолокационные установки  AWG-9  способны  почувствовать иракского  пилота
прежде, чем тот поднимется в воздух.
     В  конечном счете  все эти сложнейшие  машины должны  были  решить одну
задачу: защитить то устройство, которое висело под брюхом "томкэта" Клири, а
именно систему тактической воздушной разведки, СТВР.
     СТВР была укреплена немного правее оси самолета и напоминала обтекаемый
гроб длиной  семнадцать  футов.  Система  была явно  сложнее  "пентакса" или
любого другого фотоаппарата туристов.
     В носу СТВР располагалась мощная фотокамера,  объектив которой мог быть
направлен  прямо  вниз или  вниз и вперед.  За  ней  размещалась  панорамная
камера,  смотревшая  в  стороны   и  вниз.  Еще  дальше  находился   прибор,
регистрирующий  инфракрасное излучение;  он  определит источник  тепла и его
контуры. Все, что пилот фотографировал, он видел на экране в своей кабине.
     Даррен Клири поднялся до пятнадцати тысяч футов,  соединился с  другими
самолетами группы и вместе с ними направился к воздушному заправщику КС-135,
поджидавшему их чуть южнее иракской границы.
     Нигде  не встретив  отпора  иракской  противовоздушной  обороны,  Клири
сфотографировал одиннадцать  главных целей и лишь после  этого  взял курс на
Тармию - двенадцатый и наименее важный объект, как было сказано в приказе.
     Над Тармией Клири бросил взгляд на экран и пробормотал;
     - Что за чертовщина?
     Оказалось, что именно в этот момент во  всех  его основных  фотокамерах
кончилась пленка, рассчитанная на семьсот пятьдесят кадров.
     После второй дозаправки в  воздухе вся группа благополучно вернулась на
"Рейнджер". Палубная команда извлекла фотопленки и отнесла их в лабораторию.
     Клири  прошел  обычную  процедуру  опроса  и  затем  вместе с  офицером
разведки сел за подсвечиваемый снизу стол.  На крышке стола,  представлявшей
собой  небольшой экран, один за другим появлялись кадры, снятые Клири. Пилот
объяснял, где был сделан каждый снимок и что на нем изображено. Офицер делал
заметки для будущего рапорта, который вместе с фотографиями и рапортом Клири
будет отослан в Эр-Рияд.
     Когда  подошла  очередь  последних  двадцати  снимков, офицер  разведки
удивленно спросил:
     - А это что такое?
     - Не спрашивайте меня,  - ответил Клири. - Это я  снял над  той целью в
Тармии, помните? Той самой, которую нам подсунули в последний момент.
     - Да, но что это за штуки?
     - Похоже на соты для пчел-великанов, - неуверенно сказал Клири.
     Выражение  оказалось  удачным  и  надолго  закрепилось  за  непонятными
устройствами,  которыми был  напичкан  огромный  цех. Офицер  разведки  тоже
назвал в своем рапорте цех "сотами"  и признался, что не  имеет ни малейшего
представления, что это за устройства. Когда рапорты и пленки были упакованы,
с палубы "Рейнджера" взлетел "викинг" S-3, который доставил  все материалы в
Эр-Рияд. Потом Даррен Клири принимал участие и в боевых операциях, но так ни
разу и не столкнулся с неуловимыми МиГами, а в конце апреля 1991 года вместе
со всей командой авианосца "Рейнджер" покинул Персидский залив.
     Утром того  же  дня  Вольфганг  Гемютлих  убедился,  что с  его  личным
секретарем происходят странные перемены.
     Фрейлейн  Харденберг  была по-прежнему  вежлива,  корректна,  держалась
вполне официально  и  быстро выполняла  всю требовавшуюся  работу -  а  герр
Гемютлих  требовал  немало. Не  отличаясь  чрезмерной чувствительностью,  он
сначала ничего не замечал, но после третьего появления фрейлейн Харденберг в
его кабинете - она зашла,  чтобы записать  под его  диктовку письмо, -  герр
Гемютлих убедился,  что  в его  секретаре появилось что-то новое, совершенно
необычное.
     Нет, в ее внешнем облике и в поведении не было ничего легкомысленного и
уж тем более фривольного,  такого герр  Гемютлих никогда  бы не потерпел, но
что-то было  не  так. Когда  фрейлейн, склонившись над блокнотом, записывала
содержание письма, герр Гемютлих присмотрелся к ней более внимательно.
     Правда,  на  ней был  все тот  же старомодный деловой костюм с длинной,
ниже колен,  юбкой, волосы по-прежнему были гладко  зачесаны назад и собраны
на  затылке в тугой  пучок... Лишь во время  четвертого появления в кабинете
герр  Гемютлнх с ужасом  осознал,  что  его  секретарь  слегка напудрилась -
совсем  немного,  но  все же заметно.  Герр  Гемютлих всмотрелся и про  себя
облегченно  вздохнул:  слава Богу,  на губах фрейлейн Харленберг не  было  и
следа губной помады.
     Может  быть,  я заблуждаюсь, мысленно  рассуждал  герр Гемютлих. Сейчас
январь,  возможно, от мороза  щеки у фрейлейн  обветрили;  да,  конечно, она
напудрилась, но исключительно в профилактических  целях. Однако во  фрейлейн
изменилось и что-то еще.
     Глаза. Боже  милосердный, только бы  не тушь!  Герр Гемютлих всмотрелся
еще  внимательней, но на глазах фрейлейн Харденберг  не  заметил ни туши, ни
краски.  Конечно, я ошибся,  снова  принялся  убеждать  себя герр  Гемютлих.
Загадка решилась неожиданно во время обеденного перерыва, когда он аккуратно
расстелил  на  столе льняную  салфетку и взялся за  бутерброды, которые, как
обычно, приготовила ему фрау Гемютлих.
     Они блестели. Глаза у фрейлейн Харденберг блестели. Зимние холода здесь
ни при чем, к тому времени фрейлейн находилась  в помещении  по меньшей мере
четыре часа. Банкир отложил недоеденный бутерброд  и только теперь вспомнил,
что точно такой же синдром он замечал у более молодых секретарш по пятницам,
в самом конце рабочего дня.
     Это был синдром счастья. Эдит Харденберг была  счастлива. Герр Гемютлих
понял,  что  ее  походка, ее манера  говорить и  ее глаза  - это  всего лишь
симптомы счастья. Такой она была все утро.  Это обстоятельство, да еще следы
пудры  на ее  щеках глубоко взволновали Вольфганга Гемютлиха. Ему оставалось
только надеяться, что она не зря транжирит свои деньги.
     Удивительные фотоснимки, сделанные капитан-лейтенантом  Дарреном Клири,
прибыли в Эр-Рияд во второй половине дня. Здесь они влились в  мощный  поток
свежей фотоинформации,  который каждый  день  обрушивался  на  штаб-квартиру
командования ВВС коалиции.
     Часть  аэрофотоснимков  обеспечивали  висевшие  высоко  в небе спутники
КН-11 и КН-12. Они давали крупноплановую информацию  о больших регионах всей
территории  Ирака. Если  на них не  было заметно  изменений  по сравнению со
снимками, сделанными днем раньше, то их сдавали в архив.
     Другие  изображения  поступали  от  пилотов  TR-1, которые и теперь  не
прекращали  своих  полетов  на меньших  высотах.  Они приносили  сведения об
изменениях  в  военной машине  Ирака: о передислокациях  войск,  о появлении
военных самолетов  или ракетных пусковых  установок там, где  их  раньше  не
было. Эти данные поступали в центр анализа.
     Аэрофотоснимки, сделанные Дарреном Клири, относились к категории оценки
эффективности бомбардировок. Такие снимки  сначала сортировали и маркировали
в  "Летнем театре"  - скопище  зеленых палаток  на краю  военной авиабазы, а
потом  отправляли в "Черную  дыру",  точнее,  в  отдел оценки  эффективности
бомбардировок.
     В тот вечер в отделе с семи часов дежурил  полковник Битти. Два часа он
рассматривал  снимки   комплекса  пусковых  ракетных   установок   (частично
разрушен;  две  установки, очевидно,  еще даже не повреждены), центра  связи
(стерт  с  лица  земли)  и  группы укрепленных ангаров, в  которых прятались
иракские МиГи, "миражи" и Су.
     Потом  настала  очередь  десятка снимков  промышленного  цеха в Тармии.
Полковник нахмурился,  встал и подошел к столу, за которым  работал  сержант
британских королевских ВВС.
     - Чарли, что это такое?
     -  Тармия, сэр. Помните, вчера "игл" разбомбил какой-то завод, хотя  он
не был в перечне целей?
     - Ах да, какое-то предприятие, которое мы не считали военным объектом?
     -  Оно  самое.  Сегодня  утром,  в  начале  одиннадцатого,  "томкэт"  с
"Рейнджера" сделал эти снимки.
     Полковник Битти постучал пальцем по фотографии.
     - Так что за чертовщина там творится?
     - Не знаю, сэр. Поэтому я  и положил снимки вам на стол. Никто не может
сообразить, что это такое.
     - Похоже, этот  лихач  на  своем  "игле"  разворошил  настоящее  осиное
гнездо. Иракцы просто взбесились.
     Британский  сержант  и американский полковник  недоуменно  разглядывали
снимки,  сделанные  пилотом "томкэта"  над  Тармией. Снимки были удивительно
четкими, их разрешение поражало. Одни были сделаны  камерой, расположенной в
носу системы  тактической воздушной  разведки,  когда "томкэт"  снизился  до
пятнадцати  тысяч  футов,  другие  -  панорамной камерой. В  "Летнем театре"
отобрали  десяток   наилучших,  наиболее  резких  снимков,  на  которых  был
отчетливо виден разрушенный цех.
     - Насколько велико это здание? - спросил полковник.
     - Приблизительно сто метров на шестьдесят, сэр.
     Взрывы  и ветер сорвали почти всю гигантскую крышу,  уцелевшая ее часть
закрывала от силы четверть площади иракского цеха. Теперь с  высоты птичьего
полета можно было рассмотреть всю планировку цеха на трех четвертях площади.
Гигантский  цех был разделен  брандмауэрами  на  множество  отсеков, большую
часть пола в каждом отсеке занимал большой черный диск.
     - Эти диски металлические?
     -  Так  точно, сэр. По данным инфракрасного  сканирования, это какая-то
сталь.
     Еще большее  внимание сотрудников отдела  привлекла реакция  иракцев на
бомбовый удар Дона Уолкера.  Вокруг оголенного цеха  стояли  пять гигантских
подъемных  кранов; как  нацелившиеся  на лягушку цапли,  они  устремили свои
стрелы  внутрь огромного здания.  Если учесть, сколько иракских  предприятий
было  разрушено  за  последние  дни,  то  краны  такой мощности  должны были
направляться только на самые важные объекты.
     Вокруг  цеха  и  внутри  его кишели  толпы рабочих,  цеплявших диски  к
стропам кранов.
     - Вы пересчитали этих парней, Чарли?
     - Их больше двухсот, сэр.
     -  А эти диски, -  полковник Битти заглянул  в  рапорт офицера разведки
"Рейнджера", - эти соты для пчел-великанов, что это такое?
     - Понятия не имею, сэр. В жизни не видел ничего подобного.
     - Что ж, что бы это ни было, но мистеру Саддаму Хуссейну они, очевидно,
очень нужны. Тармия действительно не числится в перечне целей?
     - Не числится, сэр. Но обратите внимание вот на это.
     Сержант вытащил из папки еще один аэрофотоснимок и показал пальцем.
     - Ограждение из колючей проволоки, - догадался полковник.
     - Двойное ограждение. А здесь?
     Полковник взял лупу и внимательно рассмотрел фотоснимок.
     -Заминированная полоса... зенитные батареи... сторожевые  вышки. Чарли,
где вы все это раскопали?
     - Вот здесь. Взгляните на крупноплановый снимок.
     Полковник  Битти долго смотрел на аэрофотоснимок Тармии и окрестностей,
сделанный с очень большой высоты, потом выдохнул и воскликнул:
     - Боже мой, придется  срочно пересмотреть нашу оценку всей Тармии.  Как
мы могли ее упустить?
     Причины,  по   которым   гигантский  промышленный  комплекс  в  Тармии,
включавший  триста восемьдесят одно здание, был  отнесен к  мирным объектам,
позднее  стали частью  фольклора среди тех, кто всю  войну почти не  покидал
подземелье "Черной дыры".
     Все они были британцами или американцами, и все прошли школу НАТО.  Они
учились обнаруживать советские  объекты и  невольно переносили  свой  опыт и
знания на Ирак.
     На аэрофотоснимках они  всегда  отыскивали одни и  те же признаки. Если
здание (или комплекс зданий) являлось важным военным объектом, то оно должно
было располагаться в запретной зоне, охраняться от тех, кому доступ  закрыт,
и быть защищено от возможного нападения.
     Были ли в Тармии сторожевые вышки, заминированные полосы, казармы? Были
ли   там   колеи,   пробитые   снующими   туда-сюда   тяжелыми  грузовиками,
высоковольтные линии электропередачи или достаточно мощная электростанция на
самом объекте? Все эти признаки свидетельствуют о военном характере объекта,
а в Тармии, казалось, ничего подобного не было.
     Сержант  британских ВВС,  руководствуясь одной  лишь  интуицией,  решил
перепроверить снимки всего района Тармии, сделанные под очень большим углом.
На  них  он  нашел  все:  колючую  проволоку,  зенитные  батареи,   казармы,
укрепленные  охраняемые ворота,  ракетные установки, минные  поля. Но только
все очень далеко.
     Иракцы попросту обнесли колючей проволокой огромную территорию размером
сто  на сто километров;  в Западной  и  даже  в  Восточной  Европе  что-либо
подобное просто немыслимо.
     В центре этого гигантского квадрата был построен промышленный комплекс.
В  него входили  381 здание  (из  которых, как выяснилось позднее, семьдесят
работали   на  военную  промышленность  Ирака).  Здания  и  сооружения  были
разбросаны  на площади  пятьсот акров,  чтобы уменьшить потери при возможных
бомбардировках.
     - А линии электропередачи? Откуда здесь взять электроэнергию хотя бы на
то, чтобы включить электробритву?
     -  Посмотрите вот тут, наверху, сэр. В сорока пяти километрах к западу.
Линия  идет  в  обратном направлении. Ставлю  пятьдесят фунтов  против пинты
теплого  пива, что эта  линия сооружена  для  отвода глаз. Настоящий  кабель
проложен  под  землей  и идет в  центр  Тармии  вот  от  этой электростанции
мощностью сто пятьдесят мегаватт,
     -  Сукины дети,  -  выдохнул  полковник.  Потом он выпрямился и схватил
стопку  фотографий.  -  Отличная  работа, Чарли. С этими  картинками я пойду
прямо к Бастеру Глоссону. Но ждать нельзя. Если этот оголенный цех так нужен
иракцам, то мы должны превратить его в пыль.
     - Слушаюсь, сэр. Я включу объект в перечень для бомбардировок.
     - Но не на три-четыре дня. На завтра. Кто у нас свободен?
     Сержант подошел к компьютеру и набрал запрос.
     - Никто, сэр. Все подразделения уже получили задания.
     - Нельзя ли отвлечь хотя бы эскадрилью?
     - Боюсь, что нет. Из-за охоты за "скадами" мы и так отстали от графика.
Впрочем, подождите, на "Диего" базируется 4300-е авиакрыло. Оно свободно.
     - Отлично. Поручите это "баффам".
     - Прошу  прощения, сэр, - заметил сержант, стараясь выражать несогласие
по  возможности  более   мягко,   -  но  "баффы"  не  отличаются   точностью
бомбометания.
     -  Послушайте,  Чарли, через  двадцать четыре часа  иракцы  вывезут  из
Тармии все до последнего гвоздя. У нас нет выбора. Дайте задание "баффам".
     - Слушаюсь, сэр.
     Беспокойная натура  не  позволила  Майку  Мартину хорониться  на  вилле
советского дипломата более нескольких дней. Русская кухарка и ее  муж были в
смятении; по ночам им не давала заснуть неумолчная какофония разрывов бомб и
ракет   и  бесконечный   грохот  иракской  зенитной   артиллерии,   имевшей,
по-видимому, неисчерпаемые боеприпасы, но практически беспомощной в борьбе с
авиацией союзников.
     С  опаской  выглядывая из  окон,  русские призывали проклятья на головы
всех  американских  и  британских  пилотов,  но  на вилле уже стал ощущаться
недостаток продуктов, а в сложных ситуациях русский желудок всегда был самым
весомым аргументом. В конце  концов  было решено все  же  послать  садовника
Махмуда на базары.
     На третий день после возобновления своих велосипедных поездок по городу
Мартин заметил меловую отметку. Она была начерчена на задней стене одного из
старых домов  в  Карадит-Мариаме  и  означала, что в соответствующем тайнике
Иерихон оставил письмо.
     Несмотря    на   непрекращавшиеся   бомбардировки,   постепенно   стала
сказываться способность простого человека приспосабливаться к жизни  в любой
обстановке.  Хотя багдадцы осмеливались обмениваться впечатлениями -да  и то
лишь шепотом - только  с ближайшими родственниками, которые уж наверняка  не
побегут доносить в полицию, мало-помалу они стали понимать, что бени кальб и
бени  Наджи умеют сбрасывать  бомбы  только  на то, что им нужно уничтожить,
оставляя в покое дома горожан.
     К пятому дню воздушной  войны президентский  дворец превратился  в кучу
развалин  (такая  участь  постигла  его  уже  на  второй  день),   перестали
существовать   министерство   обороны,   телефонная   станция   и    главная
электростанция,  снабжавшая  весь  город  энергией. Еще  большие  неудобства
причинял тот факт,  что все девять мостов теперь украшали дно Тигра. Правда,
толпы мелких предпринимателей быстро  организовали  многочисленные переправы
через реку; большие  паромы перевозили легковые автомобили и даже грузовики,
плоскодонки брали до десяти пассажиров  с велосипедами, а простые лодчонки -
и того меньше.
     Большие  здания  в  основном  были   целы.  Отель  "Рашид"  по-прежнему
переполняли иностранные журналисты и операторы,  хотя  все  знали,  что раис
прячется  в  бункере под этим отелем.  Хуже того, уцелела  и находившаяся на
перекрытой   улице   недалеко  от  Каср-эль-Абиада  в  Рисафе  штаб-квартира
секретной   полиции  -   несколько   связанных   друг   с   другом   зданий,
реконструированных изнутри,  но сохранивших старые фасады. Под двумя из этих
зданий располагался  "гимнастический зал",  где Омар Хатиб пытками добивался
признаний.
     На другой  стороне реки, в Мансуре, невредимым  остался  большой дом, в
котором  размещался  Мухабарат,   включавший  отделы  внешней   разведки   и
контрразведки.
     На обратном пути  к советской вилле Мартин, неторопливо крутя педалями,
обдумывал, что  ему делать с меловой отметкой. Он не  забыл недвусмысленного
приказа: ни  в  коем  случае не приближаться к  тайникам. Будь  он чилийским
дипломатом, подчинился бы приказу -  и был бы прав. Но Монкада не умел долго
-  если нужно, сутками, пока птицы не начнут вить  гнездо на твоей  шляпе, -
лежать на наблюдательном посту и следить за тем, что происходит вокруг.
     Вечером Мартин пешком  отправился  на набережную Тигра, переправился на
другой берег в  Рисафу,  а когда начались налеты авиации союзников, пошел на
овощной базар в Касре. На  тротуарах время от времени  попадались  случайные
прохожие,  спешившие укрыться в домах, как будто стены убогой  хижины смогут
защитить их от  крылатой ракеты "томагавк". Мартин был просто одним из таких
испуганных  прохожих, к тому  же во время налетов патрули  секретной полиции
предпочитали не бродить по улицам.
     Наблюдательный  пост  Мартин  устроил  на  углу  крыши фруктовой лавки,
откуда  ему были  видны  улица,  двор и тот  камень  во  дворе, под  которым
располагался тайник.  Мартин неподвижно лежал на крыше и наблюдал в  течение
восьми часов - с восьми вечера до четырех утра.
     Если  тайник  находился  под  наблюдением,  то Амн-аль-Амм  должен  был
направить сюда не меньше двадцати полицейских. За восемь  часов эти двадцать
человек так или иначе непременно выдали бы себя: шарканьем ботинок по камню,
кашлем,   потягиванием   одеревеневших   мышц,  чирканьем  спичек,  огоньком
сигареты,  приглушенным  приказом  перестать  курить.  Что-то  в  этом  роде
обязательно должно было бы произойти. Мартин никак не мог поверить в то, что
люди Хатиба или Рахмани смогли бы за восемь часов и пальцем не шевельнуть.
     Когда  до  четырех   утра  оставалось  несколько  минут,  бомбардировки
прекратились. На базаре не  было  видно ни единого  огонька.  Мартин еще раз
проверил, не установлена ли в каком-нибудь из окон  камера, но поблизости не
было  видно  даже  подходящего окна.  В  десять  минут  пятого  он  бесшумно
соскользнул с крыши, пересек узкую улочку - в своей темно-серой одежде ночью
он был почти невидимкой, - нашел нужный камень, извлек письмо и тут же ушел.
     Как раз перед рассветом Мартин оказался у стены виллы первого секретаря
посольства  СССР Куликова,  а  через  несколько  минут  -  в  своей  лачуге.
Обитатели виллы спали и не заметили его отсутствия.
     Письмо Иерихона  оказалось  предельно простым. В течение девяти  дней с
ним  не было никакой связи. Он не видел ни одного условного  мелового знака.
Со  времени  его последнего  сообщения никто  не  пытался установить  с  ним
контакт.  На  его  банковский  счет  деньги не  поступили. Тем не менее  его
сообщение было получено - он сам проверил. В чем дело?
     Мартин не стал передавать сообщение Иерихона в Эр-Рияд. Он понимал, что
не  должен  нарушать  приказы,  но считал, что на месте  он  лучше  Паксмана
понимает  ситуацию и  имеет  право  сам  принимать  решения.  Той  ночью  он
рисковал,  но  риск  был  оправдан,  потому  что  он  противопоставлял  свое
искусство ведения  тайных операций  искусству тех,  кто, по  его  убеждению,
многим уступал ему. Если бы он  заметил хотя бы ничтожный намек на  то,  что
переулок находится под наблюдением, он тут же ушел бы, и никто его не увидел
бы.
     Возможно, Паксман был прав, Иерихона  разоблачили и арестовали. Но ведь
могло  быть  и  так,  что  Иерихон  лишь сообщил то, что слышал  от  Саддама
Хуссейна своими ушами. Все упиралось  в тот  миллион  долларов,  который ЦРУ
отказалось платить. Мартин решил сам написать ответ.
     Он сообщил,  что  в связи с началом воздушной войны возник ряд проблем,
но  в  общем события развиваются  более  или менее по плану  и  надо  просто
набраться терпения. Он сообщил, что его последнее письмо  было действительно
взято  и  передано, но что он,  Иерихон, будучи  разумным  человеком, должен
понимать: миллион  долларов -  это  очень  большая сумма,  и, прежде  чем ее
выплатить,  нужно  проверить  информацию, а  на это  требуется время. В  эти
тревожные  дни  Иерихону  следует  сохранять  спокойствие и терпеливо ждать,
когда  в  условленном  месте  появится  новая  меловая   отметка.  Тогда  их
сотрудничество будет возобновлено.
     Днем  Мартин  спрятал  ответ  за  шатающимся кирпичом  в стене  рядом с
вонючим рвом, который окружал мавзолей  в Аадхамийе, а когда стемнело, мелом
начертил условный знак на ржавых воротах гаража в Майсуре.
     Через двадцать четыре часа меловая отметка исчезла.  Каждую ночь Мартин
настраивал свой  приемник  на  условленную волну, но  Эр-Рияд молчал. Мартин
.понимал, что,  отдав приказ  о возвращении,  руководители  операции  теперь
скорее всего просто  ждут,  когда он перейдет границу.  Но Майк Мартин решил
еще немного задержаться в Багдаде.
     Диего-Гарсию никак не отнесешь к числу мест, притягивающих к себе толпы
туристов. Этот крохотный островок, чуть больше кораллового  атолла, входит в
состав архипелага Чагос, расположенного  на юге Индийского океана. Формально
Диего-Гарсия принадлежит Великобритании, но британцы давным-давно отдали его
в аренду США.
     Во время войны в Персидском заливе этот затерянный островок стал  базой
для 4300-го авиахрыла бомбардировочной  авиации  ВВС  США, укомплектованного
"летающими крепостями" Б-52.
     Летающие  крепости были старейшими  ветеранами войны.  Они состояли  на
вооружении ВВС  США больше тридцати  лет, из которых не один  год составляли
костяк американской стратегической авиации (штаб-квартира которой находилась
в  Омахе,  штат  Небраска).  В  те  годы  летающие  мастодонты,  напичканные
термоядерными бомбами, день и ночь кружили возле границ  советской  империи.
Старые бомбардировщики оставались грозной силой. Во время войны в Персидском
заливе  эти устаревшие  самолеты  посеяли  настоящую  панику  в  частях  так
называемой  элитной Республиканской гвардии,  окопавшейся  в пустынях южного
Кувейта.  Если  эта элита  иракской  армии  при  наступлении  наземных войск
коалиции вылезала из нор с поднятыми руками,  то в этом была немалая заслуга
Б-52, круглосуточно бомбивших позиции гвардейцев.
     В войне участвовали только восемьдесят  таких  бомбардировщиков,  но их
грузоподъемность  и  бомбовая нагрузка  настолько  велики,  что  они  успели
сбросить 26 000 тонн  бомб, то есть сорок процентов всего тоннажа  авиабомб,
сброшенных на Ирак в течение всей войны.
     Летающая  крепость настолько огромна,  что у  стоящей  на  земле машины
гигантские  крылья,  каждое из  которых  несет по  две пары двигателей J-57,
прогибаются  и свисают к земле.  Если Б-52  взлетает с полной нагрузкой,  то
сначала поднимаются  в воздух крылья. Какое-то время они  располагаются даже
выше  тяжелого фюзеляжа самолета; со стороны  может показаться, что летающая
крепость, как чайка, машет крыльями. Лишь в полете крылья занимают привычное
горизонтальное положение.
     Б-52 летит так высоко, что с  земли его  не видно и не  слышно, а бомбы
сыплются на землю как бы сами по себе прямо с небес. Именно поэтому летающие
крепости  наводили  такой ужас  на Республиканскую гвардию.  Для  "ковровой"
бомбежки  Б-52  очень  хороши, но  высокой  точностью  бомбометания  они  не
отличаются. 06 этом и хотел напомнить полковнику сержант.
     На   рассвете   22  января  три  "баффа"  Б-52  поднялись  с  аэродрома
Диего-Гарсии  и  направились   к  Саудовской  Аравии.  Каждый   самолет  нес
максимальную  бомбовую  нагрузку: пятьдесят  одну  семьсотпятидесятифунтовую
бомбу без  специальной  системы наведения (в  авиации  такие бомбы  называли
"утюгами"). Их сбрасывали с высоты  тридцать пять  тысяч футов, а дальше они
падали  как им  заблагорассудится. Двадцать  семь бомб размещались в корпусе
самолета, остальные крепились на кронштейнах под крыльями.
     "Баффы" чаще  всего  отправлялись на  задание звеньями по три самолета.
Экипажи  бомбардировщиков надеялись  на  то, что им удастся приятно провести
еще один день на своем затерявшемся в океане тропическом островке, занимаясь
рыбной  ловлей,  плаванием и  ныряя с  аквалангами  к  рифам,  и с  неохотой
прокладывали курс к далекому иракскому заводу, который они никогда не видели
и никогда не увидят.
     Летающие крепости Б-52 называют "баффами" (что значит "буйволова кожа")
не из-за их серовато-коричневой окраски и не потому, что они  имеют какое-то
отношение  к авиаполку,  базировавшемуся  когда-то  в  английском Ист-Кенте.
Можно  было  бы подумать,  что  слово  "бафф" как-то  связано  с сокращенным
обозначением самолета, но на самом деле  оно представляет собой аббревиатуру
самого  популярного  прозвища  Б-52:  "Big  Ugly  Fat  Pucker",  что  значит
"огромный безобразный жирный прохвост".
     Как  бы  то  ни  было,  "баффы"  потянулись  на  север,  нашли  Тармию,
обнаружили нужный им  иракский цех, сбросили все сто пятьдесят  три бомбы, а
потом развернулись и полетели назад, к архипелагу Чагос.
     Утром 23 января, примерно в то время, когда Лондон  и  Вашингтон в один
голос  стали  требовать  дополнительных  фотографий  таинственных  сот   для
гигантских  пчел,  оценить эффективность  бомбардировки  был послан еще один
самолет. На этот раз на аэрофотосъемку отправился разведывательный "фантом",
пилотируемый  летчиком  воздушной  национальной гвардии из Алабамы. "Фантом"
поднялся  с  бахрейнской базы  Шейх  Иза, которую  пилоты  называли  "Шейкис
пицца".
     Нарушив все  традиции, на этот раз бомбы "баффов" попали точно в  цель.
На  месте  цеха  осталась лишь  гигантская  воронка.  Лондону  и  Вашингтону
пришлось довольствоваться десятком фотографий, сделанных капитан-лейтенантом
Дарреном Клири.
     В  "Черной  дыре" умнейшие  головы долго  изучали эти фотографии, потом
пожали плечами, признались в своей некомпетентности и  отослали снимки своим
шефам в столицы - Лондон и Вашингтон.
     Копии  аэрофотоснимков  тотчас  были  направлены  в   британский  центр
фотографической  интерпретации  в  Джарике  и  в  аналогичное  вашингтонское
учреждение.
     Случайный   прохожий,   даже   если   он   обратит   внимание   на  эту
грязно-коричневую огромную кирпичную коробку на одном из перекрестков самого
грязного  квартала  делового  центра  Вашингтона, вряд  ли  догадается,  чем
занимаются ее обитатели.  Единственным  ключом к разгадке могли бы послужить
многочисленные  выходы   воздушных   кондиционеров,   которые   обеспечивали
комфортабельные  условия   для  работы  завидного  собрания   самых   мощных
американских компьютеров.
     Что же касается всего остального, то, судя по пыльным и грязным окнам и
мусору,  который  гонял  ветер  по  ближайшим  улицам,  Национальный   центр
фотографической  интерпретации  США  можно было  бы  принять  за  не слишком
преуспевающий товарный склад.
     Однако именно сюда поступают  тысячи снимков, сделанных многочисленными
спутниками, именно здесь работают специалисты, которые объясняют сотрудникам
Пентагона,  ЦРУ  и  Национального управления  реконгцировки,  что  же именно
увидели эти  дорогие космические игрушки. Все эти специалисты молоды, умны и
сообразительны, если речь идет о чем-либо касающемся новейших технологий, но
они никогда  не  видели  ничего похожего  на соты  возле Тармии. Поэтому они
зарегистрировали снимки и сказали, что понятия не имеют, что это такое.
     Эксперты из  британского министерства  обороны и  из Пентагона, которые
знали все  о  любом обычном  оружии от  арбалета до термоядерной бомбы, тоже
посмотрели на снимки, недоуменно покачали головами и передали их дальше.
     Не исключалось, что иракский  объект в Тармии имел какое-то отношение к
производству  оружия  массового  поражения,  поэтому  снимки показали  также
британским ученым  в Портон-Дауне, Олдермастоне и Харуэлле и их американским
коллегам в Сандии, Лос-Аламосе и Ливерморе. Результат оказался тем же самым.
     Наиболее  вероятной   представлялась  следующая  гипотеза:  диски  были
деталями огромных трансформаторов электрического тока, предназначавшихся для
новой иракской  тепловой электростанции.  Когда из  Эр-Рияда  сообщили,  что
новые  снимки  сделать  невозможно,  так  как  загадочный  цех  в  Тармии  в
буквальном  смысле слова  перестал существовать,  пришлось  довольствоваться
этой гипотезой.
     Гипотеза была неплоха, но она  не объясняла одного существенного факта:
почему иракцы так отчаянно пытались скрыть или спасти таинственные диски?
     Лишь  вечером 24  января  Саймон  Паксман  из телефонной будки позвонил
домой доктору Терри Мартину.
     - Не  хотите  ли  еще  раз  пообедать в индийском ресторане?  - спросил
Паксман.
     - Сегодня не могу, - ответил Мартин. - Я уезжаю.
     О том,  что  вернулся Хилари  и он  хотел бы  провести  вечер  со своим
другом, Мартин умолчал.
     - Куда? - спросил Паксман.
     - В Америку, - ответил Мартин. - Я получил приглашение прочитать лекции
о халифате  Абассидов.  Признаться,  довольно лестное приглашение.  Судя  по
всему, им очень понравилась моя работа  о юриспруденции в  третьем халифате.
Сожалею, но не могу.
     - Я хотел только сказать, что с юга пришло нечто новое. Другая загадка,
которую никто не может разгадать. Правда, тут дело не в тонкостях  арабского
языка, а в технике. И все же...
     - Что это такое?
     - Фотография. Я снял копию.
     Мартин заколебался.
     - Еще один случайный факт? - с сомнением спросил он. - Хорошо, в том же
ресторане в восемь.
     -  Возможно,  так оно и  есть, -  согласился Паксман. - Просто еще один
случайный факт.
     Стоя в холодной телефонной будке, он не догадывался, что держит  в руке
ту нить, которая свяжет все разрозненные факты воедино.

        17

     Самолет, на  котором летел  Терри Мартин,  приземлился в  международном
аэропорту Сан-Франциско на следующий день, почти  ровно  в три часа дня. Его
радушно  встретил  профессор Пол Масловски, одетый  в униформу  американских
ученых  - твидовый пиджак  с  кожаными  налокотниками. Мартин  тотчас ощутил
теплые объятия типично американского гостеприимства.
     -  Бетти  и  я  подумали, что  в отеле  вам  будет скучновато, и решили
предложить остановиться в нашем доме, -  сказал Масловски,  не успев вывести
свою малолитражку из комплекса зданий аэропорта на шоссе.
     - Благодарю вас, это было бы просто чудесно, - искренне ответил Мартин.
     - Студенты  с  нетерпением ждут ваших лекций,  Терри. Конечно, народу у
нас немного; наш арабский факультет, должно быть, намного меньше вашей Школы
востоковедения и  африканистики,  но они действительно  в восторге  от ваших
работ.
     - Отлично. Хотелось бы поскорее встретиться с ними.
     Мартин   и   Масловски   оживленно  обсуждали  свою   общую  страсть  -
средневековую   Месопотамию   и  не  заметили,   как  приехали   в  пригород
Сан-Франциско  Менло-парк,  где  в  каркасном  доме жил  профессор.  Мартина
представили жене  Масловски Бетти и  провели в теплую и удобную  комнату для
гостей. Терри бросил взгляд на часы: было пятнадцать минут пятого.
     - Не могу ли я воспользоваться телефоном?  -  спустившись вниз, спросил
Мартин.
     - Разумеется, - ответил Масловски. - Хотите позвонить домой?
     - Нет, кое-кому в США. У вас есть телефонный справочник?
     Профессор  вручил ему  толстую книгу и вышел. Нужный ему  номер  Мартин
нашел  в  разделе  "Ливермор";   Национальная  лаборатория  Лоуренса,  округ
Аламеда. Самое время позвонить.
     - Соедините меня, пожалуйста, с отделом Z, - сказал он телефонистке. Он
произнес "зед".
     - Кто именно вам нужен? - спросила телефонистка.
     - Отдел Z, - повторил Мартин. - Офис директора.
     - Минутку.
     Через несколько секунд в трубке прозвучал другой женский голос:
     - Офис директора. Чем я могу вам помочь?
     Должно быть,  Мартина  выручил  британский  акцент. Он  представился  и
сказал, что приехал на несколько  дней из Англии  и хотел  бы  поговорить  с
директором. Теперь в трубке зазвучал мужской голос:
     - Доктор Мартин?
     -Да.
     -  Говорит  Джим  Джекобс,  заместитель  директора.  Чем могу быть  вам
полезен?
     -  Видите  ли, я понимаю, что  мне  следовало  бы  договориться с  вами
заранее, но я приехал буквально на  несколько дней, чтобы прочесть лекцию на
факультете изучения  Ближнего Востока в Беркли.  Затем я должен вернуться. Я
подумал, возможно,  вы сможете уделить мне несколько минут, тогда я подъехал
бы к вам в Ливермор.
     Мартин почти видел, как у Джекобса от удивления поползли кверху брови.
     -  Доктор  Мартин, не  могли бы вы хотя  бы намекнуть,  что  именно вас
интересует?
     - Это не так просто. Видите ли, я - член британского комитета "Медуза".
Это вам о чем-нибудь говорит?
     - Конечно.  Мы как  раз собирались сворачивать  работу нашего комитета.
Завтра вы сможете?
     -  Вполне. Моя  лекция назначена  на  вторую  половину  дня.  Утром  вы
свободны?
     - Скажем, в десять часов? - уточнил Джекобс.
     Договариваясь  о встрече, Мартин намеренно умолчал о том, что он совсем
не физик-ядерщик, а арабист. Зачем заранее создавать лишние проблемы?
     Вечером того же  дня в  другом  уголке  планеты,  в Вене, Карим наконец
уложил Эдит Харденберг  в  постель. Все  произошло как  бы само  собой,  как
вполне естественное продолжение концерта  и  ужина. Даже в машине, когда они
ехали из центра города к ней в Гринцинг, Эдит пыталась убедить себя, что они
только  выпьют  кофе и  распрощаются,  хотя  в  глубине души  понимала,  что
обманывает самое себя.
     Когда  Карим  обнял ее и  нежно, но настойчиво  поцеловал, она не стала
протестовать. Ее  прежняя уверенность,  что она  никогда не допустит  ничего
подобного, испарилась; она ничего не могла поделать с собой. Признаться,  ей
уже и не хотелось протестовать.
     Когда Карим взял  ее на  руки и  отнес в  крохотную  спальню, она  лишь
спрятала лицо у него  на груди и сказала себе: будь  что будет. Она почти не
почувствовала, как упало на пол ее  строгое  платье.  Ловкие  - не то  что у
Хорста - пальцы Карима не рвали пуговицы и одежду, не ломали застежки.
     Эдит  была  еще в белье, когда под большим  венским пуховым одеялом она
почувствовала  тепло,  исходившее   от  его   сильного,  молодого  тела.  Ей
показалось, что она вдруг нашла долгожданный приют в холодную зимнюю ночь.
     Она не знала, что ей нужно делать, поэтому просто лежала, закрыв глаза.
Губы Карима  и его  нежные, ищущие руки  вызывали  странное ощущение чего-то
необычного, ужасного, греховного. Хорст таким никогда не был.
     Эдит  была близка  к панике, когда губы  Карима  оторвались от ее  губ,
потом  от ее грудей, когда он стал  целовать  ее в другие,  запретные места,
которые ее мать всегда называла не иначе как "там, внизу".
     Она  пыталась  его оттолкнуть,  неуверенно  протестовала,  понимая, что
пробегающие  по  всему   ее   телу  волны  дрожи  -  это  что-то  нехорошее,
неприличное,  но  Карим  был   ловок  и  неудержим,  как  молодой  спаниель,
нацелившийся на куропатку.
     Он не обращал  внимания  на ее бесконечные "nein, Karim, das  sollst du
nicht"<sup>[16]</sup>, и волны превратились  в неудержимый шторм, а  она - в
потерпевшую крушение в утлой  лодчонке,  которую  бросал взбесившийся океан.
Потом на Эдит обрушилась последняя гигантская волна, и она утонула  в ней  с
такой радостью, с таким чувством, в котором за все тридцать девять лет жизни
ей ни разу не приходилось признаваться своему духовному отцу в Вотивкирхе.
     А потом Эдит прижала лицо Карима к своей тощей груди и молча убаюкивала
любовника.
     Той ночью  Карим  дважды овладел ею:  сначала сразу  после  полуночи, а
потом незадолго до рассвета, и каждый раз он был так нежен и так ласков, что
она уже была не в силах сдерживать свои чувства. Эдит  и представить себе не
могла, что такое  возможно. Лишь когда рассвело и Карим  снова  заснул,  она
осмелилась пробежать пальцами по его телу,  поразилась, какая гладкая у него
кожа и как она любит каждый дюйм его тела.
     Узнав,  что  его  гость  интересуется еще  чем-то  кроме средневекового
Ближнего  Востока,  профессор Масловски был немало удивлен, но тем не  менее
настоял  на том, что он сам отвезет Терри Мартина в  Ливермор,  чтобы тот не
тратился на такси.
     - Кажется, мой гость - куда более важная персона, чем  я предполагал, -
заметил он, садясь за руль.
     Хотя Мартин возражал,  говорил, что это  совсем  не так, калифорнийский
арабист  остался  при  своем  мнении.  Он  имел представление о ливерморской
лаборатории Лоуренса и  знал,  что по одному телефонному звонку туда пускают
далеко не каждого. Впрочем,  профессор Масловски благоразумно воздержался от
лишних вопросов.
     Стоявший у ворот охранник в форме долго изучал паспорт Мартина, куда-то
позвонил по  телефону  и лишь  после  этого  направил  их  на  автомобильную
стоянку.
     - Я подожду здесь, - сказал Масловски.
     На того, кто видит лабораторию впервые -  даже если он знает, чем здесь
занимаются, - она  производит  странное  впечатление. Лаборатория выходит на
Васко-роуд  и размещается частично во вполне современных зданиях, а частично
- в  старых казармах, сохранившихся  с  тех  времен, когда здесь размещалась
военная база. Смешение стилей лишь  усиливают  разбросанные  между казармами
"временные"   сооружения,   которые   почему-то   неизменно  превращались  в
постоянные.   Мартина   провели  в  административный  корпус,  в  той  части
комплекса, что была ближе к Ист-авеню.
     Каким  бы  нелепым  ни  казалось это  скопление разномастных  зданий  и
сооружений, именно отсюда группа специалистов  наблюдала за распространением
ядерных технологий в странах третьего мира.
     Оказалось, что  Джим  Джекобс не намного  старше Терри Мартина, ему  не
было  и  сорока. Молодой  американский  ученый, доктор философии  по ядерной
физике, встретил Мартина в своем кабинете, оклеенном бумажными обоями.
     - Доброе утро.  Готов  биться об заклад, вы  полагали, что в Калифорнии
будет жарко. Все так думают. Возможно,  кое-где действительно жарко, но не у
нас. Кофе?
     - С удовольствием.
     - Сахар, сливки?
     - Нет, мне, пожалуйста, черный.
     Доктор Джекобс нажал кнопку интеркома.
     - Сэнди, не могли бы вы принести нам два кофе? Мне - как всегда. И один
черный.
     Джекобс улыбнулся гостю. Он не стал  говорить, что  накануне позвонил в
Вашингтон, где ему подтвердили: в английском комитете "Медуза" действительно
работал ученый с таким именем. Один из членов комитета, которого хорошо знал
Джекобс,  сам  проверил  списки.  Джекобс  был  приятно  удивлен.  Очевидно,
несмотря на  молодость, его гость был в Англии важной персоной.  Джекобс был
хорошо осведомлен  о  работе  комитета,  ведь  это  именно он и его  коллеги
неделями  изучали  ситуацию в Ираке и затем  передали  все  имевшиеся у  них
материалы  в  комитет.  Это  была   долгая  история  глупости  и  невежества
руководителей  западных  держав,  которые  чуть  было  не  подарили  Саддаму
Хуссейну атомную бомбу.
     - Итак, чем я могу быть полезен? - спросил Джекобс.
     - Я понимаю, что у меня  очень мало шансов на  успех, - сказал  Мартин,
открывая свой  "дипломат", - но все же я спрошу. Полагаю,  вы уже видели эту
фотографию?
     Он положил на стол копию одного из снимков  цеха в Тармии;  эту копию с
большой  неохотой уступил  ему на время  Паксман.  Джекобс бросил взгляд  на
снимок и кивнул.
     -  Конечно.  Три-четыре  дня  назад из Вашингтона  нам прислали десяток
таких снимков. Что я могу сказать?  Нам  эти  фотографии ничего не  говорят.
Могу  лишь повторить  то, что я сообщил в Вашингтон. В жизни не видел ничего
подобного.
     Вошла  Сэнди с двумя чашками кофе на  подносе.  Она оказалась  типичной
калифорнийкой: яркой и очень самоуверенной блондинкой.
     - Привет, - сказала она Мартину.
     - Ах да, здравствуйте. А ваш директор видел эти снимки?
     Джекобс нахмурился. Очевидно, гость сомневался в его компетентности.
     - Директор катается на лыжах в Колорадо. Но я показывал их нашим лучшим
экспертам. Поверьте, они очень, очень хорошие специалисты.
     - О, я не сомневаюсь, - сказал Мартин.
     Итак, опять глухая стена. Что ж, он не особенно и рассчитывал на успех.
     Сэнди поставила чашки на стол и тоже мельком взглянула на фотографию.
     - Ах, опять эти... - бросила она.
     - Да, опять эти, - подтвердил  Джекобс и неожиданно озорно улыбнулся. -
Доктор Мартин считает, что их следовало бы показать кому-нибудь... постарше.
     - Что ж, покажите папаше Ломаксу, - предложила Сэнди и вышла.
     - Кто такой папаша Ломакс?
     - О, не обращайте внимания. Он  когда-то здесь работал. Теперь давно на
пенсии, живет  где-то в  горах в  полном  одиночестве. Изредка заглядывает к
нам, чтобы вспомнить  молодость. Девушки его обожают, он приносит  им горные
цветы. Смешной старик.
     Мартин и Джекобс  допили  кофе, но  тема была в  основном исчерпана.  У
Джекобса накопились свои дела, он еще раз извинился за то, что ничем не смог
помочь, потом проводил гостя до двери и вернулся к своему столу.
     Мартин несколько секунд в нерешительности потоптался  в коридоре, потом
снова заглянул в приемную.
     - Где я могу найти папашу Ломакса? - спросил он Сэнди.
     - Не знаю. Он живет где-то в горах. Из нас там никто не был ни разу.
     - У него есть телефон?
     -  Нет,  туда  не  проведена  линия.  Кажется,  у  него есть переносной
радиотелефон. Страховая компания настояла. Понимаете, он очень стар.
     На лице  Сэнди  отразилось  такое  искреннее  сочувствие,  какое  могут
демонстрировать только калифорнийские девушки по отношению ко всем,  кому за
шестьдесят. Сэнди  порылась в справочнике  и ОТыскала номер. Мартин записал,
поблагодарил и ушел.
     Багдад и  Калифорнию разделяют  десять  часовых  поясов, и когда  Терри
Мартин  разговаривал  с  Джекобсом,  в Багдаде был  уже вечер.  Майк  Мартин
неторопливо  катил  на  велосипеде   по  тянувшейся  на  северо-запад  улице
Порт-Саид. Он  только что миновал старый Британский клуб и  его южный  вход,
который помнил с детства. Не останавливаясь, Мартин обернулся, чтобы еще раз
взглянуть на почти забытое здание.
     Невнимательность  могла  дорого  обойтись  Мартину. Выехав  на  площадь
Нафура,  он не  оглянулся  и поехал  вперед.  В этот момент  слева показался
большой лимузин.  Хотя лимузин явно  нарушал все правила дорожного движения,
сопровождавшие    его   два   мотоциклиста,    очевидно,    не    собирались
останавливаться.
     Один из мотоциклистов,  пытаясь увернуться от неуклюжего феллаха, резко
свернул,  но все же  в последний момент зацепил  передним колесом старенький
велосипед с корзиной на багажнике.
     Мартин  вместе  с  велосипедом упал  на  дорогу, овощи  рассыпались  по
асфальту.  Лимузин затормозил,  на мгновение остановился  и  тут же, объехав
Мартина, снова рванулся вперед.
     Мартин  успел  подняться  на  колени  и  бросить  взгляд на  набиравший
скорость автомобиль. Сидевший на  заднем сиденье пассажир недовольно смотрел
на деревенского олуха, осмелившегося задержать его на долю секунды.
     На  пассажире  была  форма  иракского  генерала,  но  внимание  Мартина
привлекла  не форма, а лицо:  страшно худое,  бесстрастное,  тонкое,  крайне
неприятное, изрезанное глубокими морщинами,  которые обрамляли нос и жесткую
складку  губ.  Еще больше Мартина поразил  взгляд генерала. Его нельзя  было
назвать  холодным, злым, проницательным или даже жестоким; его глаза не были
налиты кровью. Взгляд генерала был совершенно, абсолютно пустым,  как взгляд
самой смерти. Через долю секунды автомобиль скрылся.
     Двое рабочих помогли Мартину подняться и собрать  овощи. Они прошептали
ему  что-то  неразборчивое, но он  и сам уже  вспомнил. Много недель назад в
Эр-Рияде  он  видел  это  лицо  на нечеткой фотографии, снятой  на  каком-то
параде. Мартин  только что видел  человека, которого  в  Ираке боялись, быть
может,  больше самого раиса. Это был Мучитель, мастер  выбивания  признаний,
шеф секретной полиции Омар Хатиб.
     Во время ленча Терри Мартин попытался позвонить по номеру, который дала
ему Сэнди.  Никто не брал трубку, лишь магнитофон приятным голосом  сообщил,
что  тот  человек,  которому  он  звонил, уехал или  находится  вне  радиуса
действия радиотелефона. Пожалуйста, позвоните позднее.
     Пол Масловски пригласил Мартина и своих коллег по факультету на ленч на
территории университета. За оживленной беседой время пролетело незаметно. На
пути в Барроуз-холл Мартин, которого сопровождала директор отдела факультета
Кетил Келлер, попытался позвонить еще раз - и снова безуспешно.
     Лекцию  приняли  очень  хорошо.  Двадцать  семь  аспирантов  факультета
внимательно слушали Мартина. Особенно  большое  впечатление на него произвел
необычайно   высокий  уровень  понимания  его  работ,  посвященных  халифату
центральной   Месопотамии    в   столетия,   которые   европейцы    называли
средневековьем.
     Потом встал один из аспирантов и от имени всех  слушателей поблагодарил
его  за  блестящее  сообщение, за то, что  ради одной  лекции Мартин облетел
половину земного шара. Все зааплодировали, Мартин покраснел  и пробормотал в
ответ слова  признательности. В холле аудитории он заметил  телефон. На этот
раз трубка отозвалась грубым мужским голосом:
     - Да-а.
     - Прошу прощения, это доктор Ломакс?
     - На свете только один Ломакс, дружище. Это я.
     -  Я понимаю, это звучит нелепо, но я  на  несколько дней  прилетел  из
Англии и хотел бы встретиться с вами. Меня зовут Терри Мартин.
     -  Из Англии?  Далековато вас  занесло. Что  вам нужно от  такой старой
развалины, как я, мистер Мартин?
     - Мне хотелось бы, чтобы вы кое-что вспомнили. В Ливерморе мне сказали,
что вы работали здесь больше, чем  кто-либо другой, и  что вы  видели  почти
все. Я  хочу  показать  вам одну  фотографию.  По телефону трудно объяснить.
Можно к вам приехать?
     - Вы не насчет налогов?
     -Нет.
     - И не насчет разворота в "Плэйбое"?
     - Боюсь, что нет.
     - Вы меня заинтриговали. Вы знаете, как ко мне проехать?
     - Нет. Если вы объясните, я запишу.
     Папаша Ломакс подробно рассказал, как добраться до его дома. Мартин все
старательно записал. На это ушло немало времени.
     -  Давайте завтра утром,  -  сказал Ломакс.  -  Сегодня уже  поздно,  в
темноте вы  заблудитесь.  И  еще  одно: вам  потребуется  машина  повышенной
проходимости.
     Утром 27 января только  один из двух Джей-СТАРов, участвовавших в войне
в  Персидском заливе, уловил тот сигнал. Дело в том, что Джей-СТАРы были еще
в очень большой степени экспериментальными самолетами, и когда пришел приказ
срочно перебазироваться с  завода "Грумман Мелбурн" во Флориде через полмира
в Саудовскую  Аравию,  их еще эксплуатировали  главным  образом  гражданские
инженеры.
     В  то  утро один  из двух самолетов,  вылетев  с эр-риядского  военного
аэродрома,  находился  над  иракской  границей  (но  все  еще   в  воздушном
пространстве Саудовской Аравии) и  своим радиолокатором  нижнего и  бокового
обзора прощупывал западные пустыни Ирака на сотню миль вперед.
     "Всплеск" был очень слабым, но он свидетельствовал о том, что в глубине
Ирака медленно движется колонна  из двух-трех грузовиков.  Возможно, колонна
не заслуживала большого внимания, но Джей-СТАР искал именно малые объекты, и
командир экипажа решил  все же передать  на  один из  АВАКСов, круживших над
северным  регионом  Красного  моря,  точные  координаты  небольшой  иракской
автоколонны.
     Командир АВАКСа зарегистрировал положение обнаруженной цели и проверил,
нет  ли  поблизости авиационного подразделения,  которое  могло  бы  нанести
автоколонне далеко  не  дружественный  визит.  В то  время  все  операции  в
западном  Ираке ограничивались  - если не  считать налетов на  две  огромные
иракские авиабазы Н-2  и Н-3 - охотой за  "скадами".  Возможно, и  Джей-СТАР
увидел  мобильную  пусковую  ракетную  установку,  хотя   днем   они  обычно
предпочитали прятаться.
     АВАКС  нашел  двойку "иглов" F-15E,  возвращавшихся  на юг  с  северной
дороги "скадов".
     Дон Уолкер летел на высоте двадцать тысяч футов. Он и его ведомый Рэнди
Робертс  только  что уничтожили стационарную ракетную установку  на  окраине
Эль-Каима, которая  защищала  один из  заводов  по  производству отравляющих
веществ. Сам завод союзники предполагали разбомбить позднее.
     Уолкер  принял  сообщение  АВАКСа и  проверил, сколько  у него осталось
горючего.  Оказалось,  в  обрез. Хуже  того, израсходовав бомбы  с  лазерным
наведением,   Уолкер   остался   только    с    четырьмя   ракетами:   двумя
"сайд-уиндерами" и двумя "спарроу", висевшими на пилонах  под крыльями. Но и
те и другие  были ракетами типа "воздух-воздух", их всегда  брали на  случай
встречи с иракскими истребителями.
     Где-то к югу  от границы  его  ждал  воздушный бензозаправщик, а  чтобы
добраться до Эль-Харца, потребуется все горючее до последней капли. С другой
стороны,  рассуждал  Уолкер, до колонны  всего пятьдесят миль, а  если  он и
дальше будет следовать тем  же курсом, то пролетит всего в пятнадцати  милях
от иракских грузовиков. Пусть у него не осталось бомб, но будет полезно хотя
бы бросить взгляд на автоколонну.
     Ведомый  Уолкера все  слышал,  поэтому Дон  не стал  ничего  объяснять,
просто  махнул  Рэнди  рукой. Тот  летел всего в полумиле от  ведущего;  два
"игла" резко пошли вниз.
     С высоты восемь тысяч футов Уолкер увидел автоколонну,  которая и  дала
всплеск на экране Джей-СТАРа. Оказалось, это совсем не пусковая установка со
"скадами", а два  грузовика и две БРДМ-2 - бронированные разведочно-дозорные
машины советского производства.
     Сверху  Дон  Уолкер  видел  намного  больше,  чем  Джей-СТАР.  Внизу, в
глубоком ущелье, одиноко приютился "лендровер", а возле  него стояли  четыре
солдата  британских  войск  специального  назначения.  Сверху  они  казались
муравьями  на  коричневой скатерти пустыни. Британцы  не  могли  видеть, что
четыре иракские  машины  уже расположились подковой вокруг "лендровера", что
из грузовиков уже спрыгивали солдаты Саддама и, рассредоточиваясь,  окружали
ущелье.
     В  Омане  Дон  Уолкер  встречался  с  ребятами  из  полка  специального
назначения. Он знал, что  они тоже охотятся на "скадов" в западном Ираке,  а
кое-кто из  его эскадрильи уже  успел  поболтать по радио  с этими странными
британцами,  когда  те обнаруживали  на  земле  цель,  с  которой  не  могли
справиться своими силами.
     С  трехтысячефутовой  высоты  Уолкеру  было хорошо  видно,  как  четыре
британца  с любопытством посматривают вверх,  на его самолет.  В полумиле от
них задирали головы иракские солдаты. Уолкер нажал кнопку радиосвязи:
     - Ведомый, твои грузовики.
     - Понял.
     Хотя у Уолкера не осталось бомб, в правом крыле его "игла", чуть дальше
жерла воздухозаборника, размещалась  автоматическая  пушка  "вулкан",  шесть
вращающихся стволов которой умели с поразительной быстротой выплевывать весь
магазин,  вмещавший  450  снарядов.  Снаряды двадцатимиллиметрового  калибра
длиной с небольшой  банан взрываются при попадании в цель. Тому, кто сидит в
кузове  грузовика  или бежит  по открытой  местности, укрыться  от  снарядов
"вулкана" невозможно.
     Уолкер   щелкнул  переключателями  "цель"   и  "оружие";   на   экране,
расположенном   на    уровне   его   глаз,   появилось    изображение   двух
бронетранспортеров  и две линии перекрестились в точке прицеливания. Приборы
уже учли снос.
     В первый бронетранспортер попало около сотни снарядов; машину буквально
разнесло  в  клочья.  Уолкер  чуть  задрал  нос  самолета,   направив  точку
прицеливания на задний мост  второй машины. Он успел заметить, как  вспыхнул
бензобак  бронетранспортера, а мгновением позже его "игл" уже взмыл вверх  и
одновременно  начал  перекатываться  на бок,  пока  над  головой  пилота  не
оказалась коричневая пустыня.
     Уолкер  снизился еще раз и перевел самолет в обычное  положение; теперь
коричневая пустыня снова была под ним, а голубое небо - над его головой. Оба
бронетранспортера были объяты  пламенем,  один грузовик перевернулся на бок,
другой был искромсан до неузнаваемости. Он видел и крохотные фигурки бегущих
иракских солдат, которые искали спасения в скалах.
     Стоявшие в  ущелье  британцы поняли, что хотели им сказать американские
летчики.  Они  уже  сидели в "лендровере" и мчались по дну ущелья,  уходя от
засады.  Британцы  никогда  не  узнают, кто их заметил и кто  сообщил о  них
иракским солдатам - скорее всего это был какой-нибудь пастух. Зато они точно
знали, кто их спас.
     Два "игла" набрали высоту, покачали крыльями и  взяли курс  к  границе,
где их ждал воздушный заправщик.
     Британской диверсионной группой командовал сержант  Питер Стивенсон. Он
помахал рукой вслед быстро удалявшимся истребителям и проговорил:
     - Не знаю, как вас зовут, ребята, но я ваш должник.
     Оказалось, что  у  миссис Масловски есть небольшой  джип "сузуки".  Она
настояла, чтобы Терри Мартин ехал в  горы  именно  на ее джипе, хотя сама ни
разу не пользовалась приводом на  передние  колеса. Мартин отправился ранним
утром, ведь он не знал, сколько времени займет эта поездка, а в  пять вечера
улетал его самолет в Лондон. Он сказал миссис  Масловски, что в любом случае
вернется не позже двух часов.
     У профессора Масловски в тот день были занятия на  факультете, но утром
он успел передать Мартину карту, чтобы тот не заблудился в горах.
     Дорога тянулась по  долине реки Мочо и привела Мартина  сначала опять в
Ливермор, в котором он отыскал Майнз-роуд.
     Потом  позади  остались  последние  дома  пригородов  Ливермора.  Шоссе
поднималось все выше и выше. Мартину  повезло с погодой. Зима здесь  никогда
не  бывает такой суровой,  как  в некоторых  других американских  штатах, но
близкий океан  часто нагоняет  тяжелые тучи и  плотный туман. К счастью,  27
января день выдался безветренный, и, хотя было прохладно, на голубом небе не
появилось ни облачка.
     Прямо перед  собой  Мартин видел покрытую снегом далекую вершину Сидар.
Проехав десять миль по Майнз-роуд, он свернул на дорогу, примыкавшую к почти
отвесным  высоким обрывам.  Далеко внизу  блестела  на солнце  узкая полоска
Мочо, причудливо извивавшейся среди скал.
     Трава по обе стороны дороги  уступила место полыни и казуаринам. Высоко
в небе парили два коршуна, а дорога тянулась и тянулась  вдоль хребта Сидар,
все дальше уводя Мартина от цивилизации.
     Мартин миновал одинокий зеленый фермерский дом.  Ломаке сказал ему, что
этой дорогой нужно ехать  до  конца. Еще мили  через три  показалась хижина,
сложенная   из  грубо  обтесанных  бревен;  из  кирпичной  трубы  поднимался
голубоватый  дымок.  Мартин  остановился во  дворе  и  вышел  из  джипа.  Из
коровника  на него печально смотрела единственная корова джерсейской породы.
Из-за дома доносились ритмичные удары.  Мартин обошел хижину. На краю обрыва
стоял папаша Ломакс и смотрел вниз, на долину и реку.
     Ломаксу было семьдесят пять лет, но вопреки сочувственным вздохам Сэнди
по  его виду  можно  было  бы предположить,  что  он  забавы  ради борется с
медведями.   Старый  ученый  одним  ударом  легко  расправлялся  с  толстыми
поленьями.
     Высокий - ростом  шесть  футов с дюймом  - Ломакс  был одет  в потертые
джинсы и клетчатую рубашку. На его  плечи ниспадали совершенно белые волосы,
а подбородок обрамляла щетина цвета слоновой кости.  Из расстегнутого ворота
рубашки выбивалась такая же  седина.  Казалось, он совсем не ощущает холода,
хотя Терри Мартин был рад, что не забыл захватить теплую куртку с капюшоном.
     - Значит, нашли  дорогу? Я слышал,  как вы подъехали, -  сказал Ломакс,
одним ударом разрубил последнее полено, бросил топор  и подошел к гостю. Они
пожали  друг другу  руки,  после  чего Ломакс  жестом пригласил  англичанина
присесть на бревно, а сам сел на другое.
     - Значит, вы - доктор Мартин?
     - Э-э, да.
     - Из Англии?
     -Да.
     Ломакс сунул руку  в  карманчик рубашки,  извлек оттуда кисет и  листок
курительной бумаги, потом неторопливо принялся скручивать сигарету.
     - Курить вредно, не правда ли?
     - Думаю, что вредно.
     Ломакс довольно хмыкнул.
     - Мой доктор тоже так считал. Всегда орал, чтобы я бросил курить.
     Мартин  обратил  внимание,  что  старик говорит  о  докторе в прошедшем
времени.
     - Надо полагать, вы нашли другого?
     - Пришлось. Тот умер на прошлой неделе. В пятьдесят шесть  лет. Стресс.
Так какая нужда занесла вас сюда?
     Мартин порылся в своем "дипломате".
     -  Прежде всего  я  должен извиниться. Скорее всего  я зря трачу свое и
ваше время, но мне все же хотелось бы, чтобы вы взглянули на эту фотографию.
     Ломакс взял снимок и удивленно уставился на него, потом на Мартина.
     - Вы действительно прилетели из Англии?
     - Да.
     - Вы выбрали чертовски длинную дорогу, чтобы показывать мне это старье.
     - Вы узнали?
     - Как не узнать. Я провел там пять лет.
     Мартин чуть не лишился дара речи.
     - Вы действительно там были?
     - И жил и работал целых пять лет.
     - В Тармии?
     - В какой к черту Тармии? Это Оук-Ридж.
     Мартин несколько раз глубоко вздохнул.
     - Доктор  Ломакс, эта фотография была  снята  шесть  дней назад пилотом
американских  ВВС, пролетавшим над  одним  из  разбомбленных  предприятий  в
Ираке.
     Ломакс  поднял  голову,  из-под густых  белых  бровей  ясными  голубыми
глазами долго смотрел на Мартина, потом снова перевел взгляд на фотографию.
     - Сукины дети, - сказал он наконец.  - Я предупреждал этих  олухов. Три
года назад я написал письмо, в котором  говорил, что третий мир скорее всего
воспользуется именно этой технологией.
     - Что случилось с вашим письмом?
     - А, наверно, выбросили в корзину.
     - Кто?
     - Да эти молодые умники.
     - И вы знаете, что это за диски, эти соты внутри цеха?
     - Конечно. Калютроны. Это точная копия старого предприятия в Оук-Ридже.
     - Калю... что?
     Ломакс снова поднял голову.
     - Вы не физик?
     - Нет. Я доктор арабистики.
     Ломакс  недовольно пробормотал  что-то нечленораздельное, как будто  не
быть физиком означало совершить тяжкий грех.
     - Калютроны. Калифорнийские циклотроны. Сокращенно - калютроны.
     - И что они делают?
     - Разделяют изотопы электромагнитным способом. Говоря вашим языком, они
очищают уран-235,  тот, из которого делают бомбы, от урана-238. Вы говорите,
этот снимок сделан в Ираке?
     - Да. Неделю назад цех случайно разбомбили. А этот снимок был сделан на
следующий день. Похоже, никто не знает, что это такое.
     Ломакс устремил взгляд  на долину, глубоко затянулся и выпустил облачко
голубоватого дыма.
     - Сукины дети, - повторил он. - Понимаете, мистер, я живу здесь, потому
что  здесь  мне  нравится. Подальше  от  всего этого смога  и автомобильного
угара;  этой дрянью я надышался много лет назад. У меня нет телевизора, но я
слушаю радио. Это как-то связано с этим мерзавцем Саддамом Хуссейном, да?
     - Да. Доктор Ломакс, расскажите мне о калютронах подробнее.
     Старик  затоптал окурок. Его  взгляд снова  устремился вдаль, только на
этот раз он видел не далекую долину, а давно прошедшие годы.
     -  Тысяча  девятьсот  сорок  третий  год. Много  лет  прошло,  а? Почти
пятьдесят. Это  было до того,  как родились  вы,  как  родилось  большинство
живущих  сейчас людей. Тогда нас было всего  ничего, крохотная горстка, и мы
пытались  сделать   невозможное.  Мы  были  молоды,  полны  сил  и  энергии,
изобретательны и не знали, что это невозможно. Потому и сделали.
     Там были Ферми и Понтекорво из Италии, Фукс  из  Германии, Нильс Бор из
Дании, Нанн Мэй из Англии. Были и другие. Ну и, конечно, мы, янки. Ури, Оппи
и Эрнест. Я тогда был очень молод, двадцать семь лет.
     Большую часть времени мы  просто нащупывали  пути, делали то, что никто
никогда  не  пытался  делать,  испытывали  всякие  штуки,  про  которые  все
говорили,  что  таких не может быть.  У нас был настолько  тощий бюджет, что
сегодня на него не купишь и корову, поэтому мы работали дни и ночи напролет,
спали  урывками  по  нескольку  часов. Нам приходилось работать, потому  что
времени нам было отпущено еще меньше, чем денег. И каким-то чудом мы сделали
бомбу за три года. Мы разгадали все тайны и сделали ее. Даже две: "Малыша" и
"Толстяка".
     Потом  летчики  сбросили их на Хиросиму и Нагасаки, и весь мир  сказал,
что  нам этого не следовало делать.  Да... Только  беда в  том, что если  бы
бомбу не сделали мы, то первым был  бы кто-нибудь  другой. Немецкие нацисты,
сталинская Россия...
     - А калютроны? - напомнил Мартин.
     - Да-а. Вы слышали о проекте "Манхэттен"?
     - Конечно.
     -  Так вот,  над  этим  проектом работало  много  гениев,  но  особенно
отличались двое. Роберт Дж. Оппенгеймер и Эрнест О. Лоуренс. Слышали о них?
     -Да.
     - Думали, они коллеги, партнеры, да?
     - Наверно, так.
     - Ерунда. Они были  соперниками. Видите ли, все мы знали,  что ключом к
бомбе  был уран,  самый тяжелый элемент  в  мире. И еще в 1941 году нам было
известно, что ту цепную реакцию, которая нам была нужна, вызовет  только его
легкий изотоп, уран-235. Вся загвоздка была в  том, как умудриться  отделить
семь десятых процента урана-235, затерявшегося в массе урана-238.
     Когда  Америка ввязалась в войну,  про нас сразу  вспомнили.  Годы  нас
никто  не  хотел  замечать,  а  теперь  генералам потребовался  результат, и
потребовался вчера. Обычная история. В  общем, мы пробовали все  мыслимые  и
немыслимые способы разделения этих изотопов.
     Оппенгеймер  выбрал  газовую  диффузию.  Он  превращал  уран  в  жидкое
производное, а потом  в  газообразное, гексафторид урана,  ядовитое и  очень
едкое вещество,  с ним страшно трудно  работать. Центрифуги появились позже,
до  них первым додумался один австрияк, которого русские сцапали и заставили
работать  на них  где-то возле  Сухуми.  А  пока центрифуг  не было, дело  с
газовой диффузией продвигалось медленно и трудно.
     Лоуренс  пошел   другим   путем,   он   решил   разделять   изотопы   в
электромагнитном поле ускорителей частиц. Понимаете, о чем я говорю?
     - Боюсь, что нет.
     -  Идея  очень  проста.   Ты  разгоняешь  атомы  черт  знает  до  какой
сумасшедшей скорости, потом с помощью магнита искривляешь их траектории. Два
спортивных  автомобиля,  один  тяжелый,  другой  легкий, на большой скорости
входят в вираж. Какой быстрее вылетит на обочину?
     - Тяжелый, - догадался Мартин.
     - Правильно; вот и калютроны работают примерно так же. Основной рабочий
элемент  калютронов - это гигантские  магниты диаметром футов двадцать.  Вот
эти  диски, - Ломакс показал на фотографию, - и есть эти магниты.  Здесь вся
компоновка оборудования точно такая же, как и у нашего детища в Оук-Ридже, в
Теннесси.
     - Если калютроны работали, то почему же их забросили? - спросил Мартин.
     -  Все дело в  скорости разделения,  -  объяснил  Ломакс. - Оппенгеймер
выиграл. Его метод оказался эффективнее. Калютроны работали очень медленно и
были  страшно дороги. После 1945 года, а тем более после  того,  как русские
отпустили  того  австрийца,  он  приехал сюда  и  показал, как  работают его
центрифуги, калютроны вообще забросили. И рассекретили. С тех пор все планы.
все  детали нашего производства  можно  найти в  библиотеке конгресса. Может
быть, иракцы так и поступили.
     Ломакс и Мартин несколько минут сидели молча.
     -  Вы хотите  сказать, -  подвел  итог  Мартин,  -  что  иракцы  решили
построить  "форд"  модели Т,  а поскольку все считали,  что  они  собираются
участвовать в чемпионате мира  среди  машин формулы один, то никто ничего не
заметил.
     - Ты все правильно понял, сынок. Люди  забыли, что фордовская модель  Т
хотя и устарела, но в свое время исправно работала. Она  катилась туда, куда
было нужно водителю. Она перевозила тебя из  пункта А в  пункт В. И при этом
почти никогда не ломалась.
     -   Доктор  Ломакс,   ученые,  которые  консультировали  наше  и   ваше
правительства,  знают,  что в Ираке  есть  один работающий каскад центрифуг,
который  функционирует  уже  примерно  год.  Другой  каскад  должен  вот-вот
вступить в строй, но скорее всего еще не работает. На основе этих данных они
рассчитали, что иракцы  никак  не могли  успеть  изготовить такое количество
урана-235 - насколько я помню, тридцать пять килограммов, - которого хватило
бы на одну бомбу.
     -  Совершенно  справедливо,  -  кивнул  Ломакс.  -   С  одним  каскадом
потребуется лет пять, может, и больше. С двумя каскадами - минимум три года.
     - Но предположим, что  у них параллельно работают не только центрифуги,
но и калютроны. Если бы вы возглавляли  иракский проект по созданию  атомной
бомбы, как бы вы ими распорядились?
     - Не  так,  -  ответил  старый  физик и  принялся скручивать  очередную
сигарету. - У  меня они работали бы не параллельно, а последовательно. Вам в
Лондоне  не  объяснили, что  вся работа начинается  с  желтого  кека?  Можно
считать,  что в нем ноль процентов урана-235, а для бомбы нужна такая дрянь,
в которой не меньше девяноста трех процентов этого изотопа.
     Мартин вспомнил, как в подвальном помещении под Уайтхоллом  то же самое
говорил, пыхтя трубкой, доктор Хипуэлл.
     - Да, объяснили.
     -  Но,  видно,  не  потрудились добавить,  что  большую  часть  времени
занимает процесс обогащения от нуля до двадцати процентов? Не  сказали, что,
чем чище уран-235, тем быстрее идет процесс дальнейшего обогащения?
     - Нет, не сказали.
     - А на  самом  деле так  оно и есть.  Если  бы у  меня были калютроны и
центрифуги, я бы заставил их работать не параллельно,  а последовательно.  Я
бы прогнал сырой  уран через калютроны, чтобы повысить содержание  урана-235
до  двадцати, может, двадцати  пяти процентов, а  потом то,  что получилось,
использовал бы как исходное вещество для каскада центрифуг.
     - Почему?
     - Потому что тогда  я бы  сократил время  очистки в центрифугах  раз  в
десять.
     Мартин  задумался, а папаша Ломакс тем временем с  удовольствием  дымил
самокруткой.
     -  Вы  не можете  прикинуть, к какому сроку иракцы смогли бы наработать
эти тридцать пять килограммов чистого урана?
     -  Это зависит  от того,  когда они запустили  калютроны.  Мартин снова
задумался. После того как израильская авиация  разбомбила иракский реактор в
Осираке,  Багдад  избрал  новую тактику.  Теперь иракцы  не строили  крупных
центров,   они   разбрасывали   лаборатории  по   всей   стране,   сооружали
предприятия-дублеры,  чтобы один бомбовый удар, как бы силен  он ни  был, не
причинил большого ущерба. К тому же в закупке сырья  и оборудования, да и  в
проведении  самих экспериментов  они  стали  куда  более  скрытными.  Осирак
разбомбили в 1981 году.
     -  Скажем,  они  приобрели  оборудование  в 1982 году, а  собрали его в
1983-м.
     Ломакс подобрал с земли палочку и стал чертить что-то на песке.
     - У этих ребят есть проблема с желтым кеком, основным сырьем? - уточнил
он.
     - Никаких проблем, сырья предостаточно, - ответил Мартин.
     - Наверно, так оно  и есть, - проворчал  Ломаке. -  Сейчас эту  гадость
можно купить чуть ли не в любом супермаркете.
     Он подумал, потом той же палочкой постучал по фотографии.
     - Здесь примерно двадцать калютронов. Это все, что у них есть?
     - Может, есть  и  еще.  Мы не  знаем. Давайте предположим,  что это все
работающие калютроны.
     - Говорите, с 1983 года?
     - Примерно.
     Ломакс продолжал что-то чертить на песке.
     - У мистера Хуссейна есть проблемы с электроэнергией?
     Мартин  вспомнил электростанцию  мощностью 150 мегаватт и  родившееся в
"Черной дыре" предположение  о том, что  от нее в Тармию  проложен подземный
кабель.
     - Нет, электроэнергии у него хватает.
     - А у нас вечно не хватало, - заметил Ломаке. - Калютронам нужна прорва
энергии.   В  Оук-Ридже  мы   построили  самую  большую   в   мире  тепловую
электростанцию;  она  работала на  угле.  И даже  после  этого  нам  изредка
приходилось подключаться к городской сети. Стоило нам включить  наши машины,
как  на другой  стороне  Теннесси  садилось напряжение:  лампы  светились  в
полнакала, наверно,  и яичницу поджарить было  непросто, столько мы забирали
энергии.
     Болтая, Ломакс не переставал чертить на песке  цифры,  стирал их, потом
на том же месте чертил новые.
     - У них не было недостатка в медной проволоке?
     - Нет, ее они тоже могли купить.
     -  На  эти  гигантские  магниты  нужно  накрутить  тысячи  миль  медной
проволоки, - объяснил Ломакс. - Во время войны мы не могли достать ни метра.
Все шло на военные нужды, все  до последней унции. Знаете, до чего додумался
старина Лоуренс?
     - Понятия не имею.
     - Взял взаймы в  Форт-Ноксе все серебряные  слитки и переплавил  их  на
проволоку. Серебро работает не хуже меди. Конечно,  после войны пришлось все
возвратить в Форт-Нокс. - Ломакс усмехнулся. - Сильный был человек.
     Наконец Ломаке закончил расчеты и выпрямился.
     -  Если они собрали двадцать калютронов в 1983  году и пропускали через
них желтый кек до 1989-го... а потом взяли  получившийся  тридцатипроцентный
уран-235  и год гоняли его  в центрифугах, то  должны были  наработать  свои
тридцать пять килограммов девяностотрехпроцентного урана... к ноябрю.
     - К ноябрю этого года? - уточнил Мартин.
     Ломакс встал, потянулся, потом протянул руку и помог подняться гостю.
     - Нет, сынок, к ноябрю прошлого года.
     На  обратном пути Мартин бросил взгляд  на  часы.  Полдень. В Лондоне -
восемь  вечера.  Паксман уже  ушел  домой,  а номера  его домашнего телефона
Мартин не знал.
     Можно задержаться  часов на двенадцать в Сан-Франциско  и позвонить,  а
можно улететь ближайшим рейсом. Мартин решил лететь. Его самолет приземлился
в Хитроу 28 января  в одиннадцать часов, а в половине первого Мартин уже был
у Паксмана. К двум часам Стив Лэнг успел побывать в  американском посольстве
на  Гроувнор-сквер  и  переговорить  с Гарри Синклэром,  а  часом позже  шеф
лондонского бюро  ЦРУ  уже  разговаривал  по линии спецсвязи  с заместителем
директора по оперативной работе Биллом Стюартом.
     Лишь утром 30 января Билл Стюарт представил полный доклад директору ЦРУ
Уилльяму Уэбстеру.
     - Все подтверждается, - сказал он бывшему канзасскому судье. - Мои люди
тоже  съездили в  горы  к  старине  Ломаксу  и  переговорили  с ним. Тот все
подтвердил. Мы нашли и его  письмо - оно оказалось в  архивах. Сохранившиеся
оук-риджские документы подтверждают, что эти диски - калютроны...
     - Но как это могло  произойти? - спросил директор ЦРУ. -  Как  мы могли
проглядеть?
     - Мы полагаем, что автором этой идеи был Джаафар Джаа-фар, руководитель
иракской программы.  Он стажировался не  только в  нашем Харуэлле,  но  и  в
ЦЕРНе, недалеко от Женевы. Там установлен гигантский ускоритель элементарных
частиц.
     - Ну и что?
     -  Калютроны  - это тоже ускорители  частиц. Как  бы то  ни  было,  вся
калютронная технология была рассекречена  еще  в 1949 году. С той поры любую
информацию можно получить по первому требованию.
     - А сами калютроны - где они их купили?
     -  В  разных  странах,  главным  образом в Австрии  и  Франции. Никаких
подозрений  не возникало, уж больно стара  технология. Югославы по контракту
построили цех.  Они сказали, что  им  нужны детальные  чертежи,  так  иракцы
просто   передали  им  всю  техдокументацию  Оук-Риджа.  Поэтому  Тармия   и
получилась копией Оук-Риджа.
     - Когда все это произошло? - спросил Уэбстер.
     - В 1982 году.
     - Значит, этот агент, как его...
     - Иерихон.
     - Значит, Иерихон сказал правду?
     -  Он всего  лишь  передал то, что  сам  слышал от Саддама Хуссейна  на
закрытом совещании. Боюсь, мы уже  не можем  категорически утверждать, что и
на этот раз Саддам солгал.
     - А мы вывели Иерихона из игры?
     - Он требовал  за свою информацию миллион долларов.  Столько мы никогда
никому не платили, к тому же в то время...
     - Билл, побойтесь Бога, за такую информацию - это же почти даром.
     Директор ЦРУ встал  и подошел  к венецианскому окну. Листья с  деревьев
облетели - не то что в августе, - и из  окна  было видно, как Потомак  несет
свои воды к океану.
     -  Билл,  немедленно  направьте  Чипа  Барбера  в   Эр-Рияд.  Пусть  он
посмотрит, нет ли каких-то способов реанимации связи с Иерихоном...
     - Сэр, у  нас есть связной, британский агент. Он живет в самом Багдаде,
живет как араб. Но мы предложили Сенчери-хаусу эвакуировать его из Ирака.
     - Молите Бога,  Билл, чтобы они не успели.  Нам  нужен  Иерихон.  И  не
думайте о  деньгах,  это моя  забота. Где бы  ни  было  спрятано это чертово
устройство, мы обязаны его найти и уничтожить - пока не поздно.
     - Слушаюсь. Э-э... кто сообщит военным?
     Директор вздохнул.
     - Через два часа я встречаюсь с Колином Пауэллом и Брентом Скоукрофтом.
     Слава Богу, подумал Стюарт, выходя из кабинета, меня на этой встрече не
будет.

        18

     Чипа Барбера опередили два сотрудника Сенчери-хауса. Стив Лэнг и Саймон
Паксман  успели  на  ночной  рейс  из  Хитроу  и приземлились в  эр-риядском
аэропорту еще до рассвета.
     Их встретил шеф эр-риядского бюро Джулиан Грей. На своем не бросающемся
в глаза  автомобиле  он  доставил британцев  на виллу. В сущности, уже  пять
месяцев  Грей жил на  этой  вилле;  лишь  изредка  ему  удавалось  ненадолго
вырваться домой, к жене.
     Неожиданное возвращение Паксмана, да еще вместе  со своим шефом  Стивом
Лэнгом, озадачило Грея. Наблюдать за  ходом операции, которая фактически уже
завершилась, было вроде бы совсем ни к чему.
     Оказавшись на вилле, Лэнг за закрытыми дверями объяснил Грею, почему им
нужно немедленно восстановить связь с Иерихоном.
     - Боже мой, так этот сукин сын действительно умудрился сделать бомбу?
     - Мы вынуждены так  считать, хотя  у нас  нет доказательств, -  ответил
Лэнг. - Когда Мартин должен нас слушать?
     -  Сегодня от 23.15 до 23.45. Из соображений безопасности мы ничего  не
передавали  ему в течение пяти  последних дней. Честно говоря, мы ждали, что
он вот-вот объявится по эту сторону границы.
     - Будем надеяться, что он еще в Багдаде. В противном случае мы окажемся
по уши  в  дерьме.  Нам придется снова  переправлять  его в Багдад, а на это
уйдет целая вечность. К тому же иракские пустыни теперь кишат патрулями.
     - Сколько человек знают об этом? - спросил Грей.
     - Знают только  те, кому  необходимо. Расширять круг  посвященных мы не
собираемся, - ответил Лэнг.
     Действительно, в Лондоне и Вашингтоне об атомной бомбе Саддама Хуссейна
знали  считанные лица,  но  для профессионалов  и их было  слишком  много. В
Вашингтоне  в  общих  чертах  были  посвящены президент,  четыре  члена  его
кабинета, плюс председатель Совета  национальной безопасности и председатель
Объединенного комитета начальников штабов. К ним нужно было добавить четырех
человек из  Лэнгли,  один  из  которых, Чип  Барбер, уже  летел  в  Эр-Рияд.
Несчастный доктор  Ломакс  был  вынужден  надолго  приютить  в своей  хижине
незваного  гостя, который  следил  за тем, чтобы  никто из внешнего  мира не
пытался установить контакт со стариком.
     В Лондоне  неприятная новость стала  известна  новому  премьер-министру
Джону Мейджору, секретарю кабинета министров, двум членам кабинета плюс трем
сотрудникам Интеллидженс сервис.
     Из посвященных  трое находились  в Эр-Рияде;  вскоре к  ним  должен был
присоединиться Барбер. Из военных новость сообщили только четырем  генералам
- трем американским и одному британскому.
     Доктор Терри  Мартин внезапно  "заболел  гриппом"  и  лечился где-то за
городом,  на весьма комфортабельной конспиративной вилле  Сенчери-хауса, где
за ним присматривали очень заботливая домохозяйка и три не  очень заботливые
няни мужского пола.
     Было решено, что отныне  все операции, направленные на поиск, а затем и
на уничтожение того устройства,  которое, как  полагали союзники, называлось
"Кубт ут Аллах" ("Кулак Аллаха"),  будут якобы нацелены на ликвидацию самого
Саддама Хуссейна или на какую-нибудь иную более или менее разумную цель.
     Две  такие  попытки  были  предприняты  и на  самом  деле. Сначала были
выявлены два объекта, на которых,  как  надеялись союзники, хотя бы какое-то
время будет  находиться иракский  президент.  Впрочем, никто  не  мог  точно
сказать,  где и когда  окажется  раис  и  вылезает  ли  он вообще из  своего
бункера.
     Непрерывное наблюдение  с  воздуха позволило  обнаружить  две вероятные
резиденции.  Одной из них была вилла  милях  в  сорока от Багдада, другой  -
большой автофургон, превращенный в штаб на колесах.
     Однажды воздушная разведка сообщила,  что вокруг виллы занимают позиции
мобильные ракетные пусковые установки и легкие танки. Подразделение  "иглов"
разбомбило виллу, но тревога оказалась ложной: птичка и не думала садиться в
гнездо.
     Когда до конца января оставалось два дня, воздушная разведка обнаружила
большую автоколонну  на  марше. На автоколонну был совершен воздушный налет,
но и на этот раз Саддама там не оказалось.
     Во  время  этих налетов пилоты  союзников подвергались огромному риску,
потому  что иракские солдаты отчаянно  отстреливались. Неудача  всех попыток
разделаться с  иракским  диктатором  поставила  союзников  в затруднительное
положение:  оказалось, что они не  имели никаких сведений  о местонахождении
Саддама Хуссейна.
     Все дело  было  в том,  что  этого  не  знал никто  на  свете, никто,за
исключением крохотной группы личных телохранителей Саддама из Амн-аль-Хасса,
которым командовал сын президента Кусай.
     В  действительности  Саддам  Хуссейн никогда долго  не задерживался  на
одном  месте. Вопреки общему мнению он не отсиживался всю воздушную войну  в
своем глубоком  бункере,  а,  напротив, большую  часть  времени  проводил  в
совершенно иных местах.
     И тем не менее  безопасность  Саддама Хуссейна была  обеспечена за счет
многочисленных  ловких   трюков   и  обманных  ходов.   Иногда  "президента"
восторженно  приветствовали  иракские  войска;  циники   говорили,  что  они
радуются тому,  что находятся далеко  от передовой  и  дождь бомб с "баффов"
сыплется  не  на  их головы. В  действительности же в таких  случаях солдаты
приветствовали  одного  из  двойников президента, которых могли отличить  от
Саддама лишь самые близкие к нему люди.
     Изредка  по   Багдаду   стрелой   проносилась   вереница   лимузинов  с
затемненными стеклами. Иногда в такой кавалькаде было до десяти автомобилей.
Багдадцы верили, что в одном из лимузинов сидит сам раис. В действительности
его там никогда не было:  подобные  выезды  были декорацией,  а  раис  часто
перемещался в одном скромном автомобиле.
     Диктатор не доверял  даже своим  ближайшим соратникам. Когда он собирал
свой кабинет,  министрам  давали пять  минут на сборы, после чего они должны
были сесть в свой  автомобиль и следовать за мотоциклистом. Но и мотоциклист
приводил их совсем не туда, где раис намечал провести очередное совещание.
     Министров  подвозили к автобусу с черными стеклами. Дальше они  ехали в
этом темном  автобусе  в неизвестном направлении; место водителя в нем  было
наглухо отделено  от  пассажирского  салона. Впрочем, даже водитель не  знал
места назначения и тоже лишь следовал за мотоциклистом из Амн-аль-Хасса.
     Министры, генералы и советники сидели  в автобусе в полном  неведении -
как школьники на мистическом аттракционе. Они никогда не знали, куда едут, а
после совещания для них навсегда оставалось тайной, где они были.
     В большинстве  случаев такие совещания проводились на большой удаленной
вилле,  которую  снимали  на  день и  освобождали  от  хозяев лишь  накануне
вечером. Специальный отдел Амн-аль-Хасса занимался только тем, что отыскивал
такие  виллы, когда у раиса  возникало желание  собрать приближенных,  сутки
держал хозяев без всякой связи с  внешним миром, а потом отвозил  их домой -
но только после того, как раис давно уехал.
     К счастью, союзникам  так  и не  удалось найти  Саддама  Хуссейна.  Они
предпринимали  такие попытки,  но  лишь до  начала  февраля, когда был отдан
приказ о  прекращении  любых действий, направленных на физическое устранение
иракского диктатора. Причин этого приказа военные так и не поняли.
     В  последний  день  января,   вскоре  после  полудня,  на  арендованную
британцами эр-риядскую виллу прибыл и Чип Барбер. Обменявшись приветствиями,
все четверо стали просто ждать, когда наступит условленное время для связи с
Мартином - если он еще слушал Эр-Рияд.
     -  Вероятно,  нам  установили  какой-то  срок? ~ спросил  Лэнг.  Барбер
кивнул.
     - Двадцатое февраля, -  сказал  он. - Норман  хочет  начать наступление
двадцатого февраля.
     Паксман негромко присвистнул.
     - Двадцать дней, черт побери. Дядя Сэм готов раскошелиться?
     -  Да. Директор  уже  распорядился,  чтобы  на  счет  Иерихона  сегодня
перевели миллион долларов. За точные сведения о том, где расположено ядерное
устройство - если оно у Саддама  только одно,  - мы заплатим сукину сыну еще
пять миллионов.
     - Пять  миллионов  долларов? -  воскликнул Лэнг.  -  Боже  мой, никто и
никогда не платил такие бешеные деньги за информацию.
     Барбер пожал плечами.
     - Иерихон,  кем бы он ни был, считается наемным агентом. Он хочет денег
и ничего  больше.  Давайте  дадим ему  возможность заработать. Мы бросим ему
приманку. Арабы привыкли торговаться, мы - нет. Через  пять дней после того,
как  он  получит наше предложение, мы станем  выплачивать ему  что-то  вроде
аванса: по  полмиллиона  в день, пока он не даст  нам точные  сведения о том
месте, где Саддам спрятал свою бомбу.  Иерихон  должен быть  убежден, что мы
заплатим столько, сколько он запросит.
     Три  британца  попытались представить  себе заработок Иерихона. Он явно
превышал ту сумму, которую всем им удастся получить за