о раз в номер 841 и убедившись, что там никого нет, туда вошли два человека с ключом. Третий остался у кожаных кресел в конце холла на случай, если вернется постоялец. Произвели тщательный обыск. Ничего интересного не обнаружили. Ни паспорта, ни папок, ни атташе-кейса, ни каких-либо личных бумаг. Где бы он ни находился, у Монка должны были быть удостоверения личности на другого человека. Комнату оставили в точности такой, какой она была до появления взломщиков. На другой стороне коридора чеченец приоткрыл дверь своего номера и в узкую шелку наблюдал, как взломщики вошли и вышли, а затем доложил по сотовому телефону. Ровно в десять вечера Джейсон Монк вошел в вестибюль отеля с видом человека, только что поужинавшего и желающего лечь спать. Он не подошел к стойке портье, имея пластиковый ключ при себе. Оба входа находились под наблюдением, у каждого стояли по два наблюдателя, и когда он вошел в один из лифтов, двое из них неторопливо направились к другому. Другая пара пошла к лестнице. Монк прошел по коридору до своего номера, постучал в дверь напротив, из которой ему передали чемодан, и вошел в номер 841. Первая пара бандитов, поднявшись на другом лифте, появилась в конце коридора как раз в тот момент, когда закрылась дверь. Вскоре прибыла и вторая пара, поднявшаяся по лестнице. Они коротко поговорили. Двое устроились в креслах, откуда они могли видеть коридор, в то время как их компаньоны отправились вниз докладывать. В половине одиннадцатого они увидели, как из комнаты напротив номера 841 вышел человек, прошел мимо них и направился к лифту. Они не обратили на него внимания. Не из той комнаты. В 22.45 телефон в номере Монка зазвонил. Звонили из бюро обслуживания, спрашивая, не нужно ли ему еще полотенец. Он ответил "нет", поблагодарил и положил трубку. Воспользовавшись тем, что находилось у него в чемодане, Монк сделал последние приготовления. В одиннадцать он вышел на узкий балкон и плотно закрыл за собой стеклянные двери. Он не мог запереть их снаружи, поэтому скрепил плотной клейкой лентой. Обвязав талию куском крепкой веревки, он спустился на один этаж на балкон номера 741, находившегося как раз под его комнатой. Оттуда, перелезая через четыре разделявших балконы ограждения, он добрался до окна номера 733. В 23.10 неожиданный стук в окно напугал шведского бизнесмена, который лежал голый на постели и, сжимая рукой пенис, смотрел порнографический фильм. Охваченный паникой, швед некоторое время не мог решить, надеть ему махровый халат или сначала нажать на кнопку "стоп": наконец он выбрал халат. Прикрывшись, он встал и подошел к окну. Человек снаружи показывал жестами, что просит разрешения войти. Окончательно заинтригованный швед отпер балконную дверь. Незнакомец обратился к нему с вязко-неторопливым акцентом южноамериканской глубинки: - Очень по-соседски, друг, да, сэр. Полагаю, вы удивляетесь, что я делал на вашем балконе... Здесь он был прав. Швед не имел об этом ни малейшего представления. - Ладно, я скажу вам. Черт знает, что случилось. Я тут рядом, в соседнем номере, и вышел выкурить сигару, не желая дымить в комнате и все такое, и вы не поверите, эту чертову дверь захлопнул ветер! Тут я сообразил, что у меня нет выбора, кроме как перелезть через перегородки и попросить у вас позволения пройти через вашу комнату. На улице было холодно, курильщик сигар был полностью одет и в руке держал атташе-кейс; ветра не было заметно, а балконные двери не защелкивались автоматически, но бизнесмена это совершенно не интересовало. Его незваный гость, все еще бормоча слова благодарности и извинения, открыл входную дверь и, пожелав шведу прекрасного вечера, удалился. Бизнесмен, занимающийся торговлей туалетными принадлежностями, запер балконную дверь, задернул шторы, снял халат, снова включил видео и вернулся к не наносящему урона его бюджету времяпрепровождению перед экраном. Не замеченный никем, Монк прошел по коридору седьмого этажа, спустился по лестнице и сел в ожидавший у тротуара "БМВ" Магомеда. В полночь в номер 741, воспользовавшись запасным ключом, вошли три человека с небольшим чемоданчиком. Поработав там двадцать минут, они удалились. В четыре утра устройство, как выяснилось позднее, содержавшее три фунта пластиковой взрывчатки в твердой оболочке, взорвалось под потолком комнаты 741. Судебные эксперты могли бы установить, что устройство поместили наверху сложенной на кровати пирамидой мебели и оно взорвалось точно под серединой кровати в аналогичной комнате этажом выше. Комната 841 выгорела полностью. Матрас и пуховое одеяло на кровати превратились в слои ткани и пуха, большей частью обуглившихся, и все вокруг покрывал слой сажи. Внизу лежали обломки дерева от кровати, шкафа и другой мебели, осколки стекла от зеркал и ламп и многочисленные раздробленные человеческие кости. Прибыли четыре машины "скорой помощи". Медики вскоре уехали, потому что оказывать помощь было некому, кроме впавших в истерику жильцов из трех соседних номеров. Однако возбужденные постояльцы не говорили по-русски, а медики не знали никакого другого языка. Видя, что люди физически не пострадали, они предоставили ночному дежурному успокаивать своих гостей и уехали. Приехали пожарные, но, несмотря на то что все в комнатах, где бушевал пожар - обуглилось от высокой температуры, ничего в данный момент не горело. Бригаде судебных экспертов пришлось много поработать, собирая в пакеты все до последней крошки останки, в том числе и человеческие, для последующего анализа. Отдел убийств представлял по приказу генерал-майора следователь Бородин. С первого взгляда он увидел, что в комнате не осталось ничего крупнее кисти человеческой руки, а также страшную дыру диаметром более метра в полу, но кое-что нашлось в ванной. Дверь, по всей видимости, была закрыта, потому что она развалилась на куски и щепки долетели до раковины. Стена, в которой находилась дверь, тоже рухнула внутрь ванной под давлением взрывной волны. Но под кучей штукатурки лежал атташе-кейс. покореженный, покрытый сажей и глубокими царапинами. Его содержимое, однако, сохранилось. Очевидно, в момент взрыва кейс стоял в самом укромном уголке ванной, у стены между унитазом и биде. Вода из разбитой сантехники намочила кейс, но не испортила того, что лежало внутри. Бородин, проверив, что за ним никто не наблюдает, сунул оба документа под пиджак. Полковник Гришин собирался пить кофе, когда ему принесли документы. Он с удовлетворением посмотрел на оба. Один был в папке, на русском языке, и Гришин узнал "Черный манифест". Другим документом был американский паспорт на имя Джейсона Монка. "Два раза ты приходил, - подумал полковник, - и уходил. Но теперь, друг мой, ты не уйдешь". В тот же день произошло еще два события, ни одно из которых не привлекло к себе ни малейшего внимания. Англичанин, чье имя в паспорте было указано как Брайан Маркс, прибыл в аэропорт Шереметьево дневным рейсом из Лондона, а "вольво"-седан с двумя англичанами пересек финско-российскую границу. С точки зрения чиновников в аэропорту, новоприбывший ничем не отличался от сотен других и, по-видимому, не говорил по-русски. Но как и все остальные, он прошел через различные контрольные пункты и наконец, выйдя на улицу, подозвал такси и попросил отвезти его в центр города. Отпустив такси на углу, он удостоверился, что за ним не следят, и пешком направился в маленькую второклассную гостиницу, где снял одноместный номер. Его декларация о наличии валюты показывала, что он имеет при себе скромную сумму английских фунтов стерлингов, которые он должен предъявить при выезде или представить вместо них официальные обменные чеки и несколько так называемых дорожных чеков, к которым тоже относилось это правило. Но в декларации не упоминались пачки стодолларовых купюр, приклеенных к тыльной стороне его бедер. Его настоящая фамилия была другой, не Маркс, но сходство "Маркс" с Карлом Марксом (хотя при разном написании) забавляло гравера, готовившего его паспорт. Выбирая имя, он предпочел оставить свое настоящее - Брайан. Это был тот самый говорящий по-русски бывший солдат войск особого назначения, которого сэр Найджел Ирвин посылал на разведку в сентябре. Заняв номер, он приступил к выполнению различных заданий и приобретениям. Он взял в агентстве в аренду небольшую машину и объездил Воронцове на юго-западе столицы. В течение двух дней, в разное время, чтобы не привлекать внимания, он кружил, наблюдая, вокруг одного большого здания складского типа - строения без окон, к которому в дневное время непрерывно подъезжали тяжелые грузовые машины. Ночью он вел наблюдения, гуляя пешком, проходя мимо него много раз, всегда с зажатой в руке бутылкой водки. В тех редких случаях, когда ему встречался прохожий, он просто начинал пошатываться из стороны в сторону, словно обыкновенный пьяный. и на него не обращали внимания. То, что он видел, ему нравилось. Ограждение из сетки не будет препятствием. Отсек, где происходила погрузка и разгрузка машин, запирался на ночь, но с противоположной стороны здания имелась небольшая дверь с висячим замком, и единственный сторож время от времени обходил территорию после наступления темноты. Иными словами, здание представляло уязвимую цель. На старом рынке подержанных автомобилей в Южном порту, где можно купить за наличные все, от немыслимой развалюхи до почти нового лимузина, только что украденного на Западе, он приобрел комплект московских номеров и набор инструментов, включая пару мощных кусачек. В центре города он купил дюжину дешевых, но надежных наручных часов и много батареек, мотки электрического провода и клейкой ленты. Когда он убедился, что может найти склад с абсолютной точностью в любое время дня или ночи и добраться до центра города несколькими различными маршрутами, он вернулся в гостиницу и стал ждать "вольво", направлявшуюся из Санкт-Петербурга. Встреча с Кайрэном и Митчем была назначена в "Макдоналдсе" на Тверской улице. Эти два бойца из войск особого назначения медленно, но без осложнений доехали до Москвы. В гараже в южной части Лондона в "вольво" заложили необычный груз. Оба передних колеса сняли и заменили на старомодные шины с камерами внутри. Перед этим каждую камеру разрезали и заполнили сотнями шариков величиной с палец из пластиковой взрывчатки "Семтекс". Затем камеры заклеили, вставили в шины и накачали. При вращении колес порошкообразная взрывчатка чрезвычайно устойчива, если только не соприкасается с ртутно-фульминантным детонатором. Вот с этим грузом после отправления на пароме Стокгольм - Хельсинки "вольво" спокойно прошла тысячу километров до Москвы. Детонаторы доехали на дне коробки гаванских сигар, якобы купленных на пароме, но в действительности изготовленных в Лондоне. Кайрэн и Митч остановились в другой гостинице. Брайан сопровождал их, когда они на "вольво" приехали на заброшенный пустырь около Южного порта и, подняв домкратом автомобиль, заменили два передних колеса на новые, которые эти "туристы" предусмотрительно привезли с собой. Никто не обратил на них внимания: московские автомобильные воры всегда потрошили машины вокруг Южного порта. Еще несколько минут ушло на то, чтобы выпустить воздух из камер и вынуть их, затем, затолкав их в сумку, вернуться в гостиницу и отодрать прилипший к изнанке "Семтекс". Пока Кайрэн и Митч разбирались со своим добром в гостинице, Брайан забрал разрезанные на полоски резиновые камеры и прошел по улице, бросая их в мусорные урны и баки. Три фунта пластиковой взрывчатки разделили на двенадцать небольших частей, величиной приблизительно с картонную пачку сигарет. К каждой добавили по детонатору, батарейке и часы, а еще провода для соединения компонентов в нужных местах. И наконец, бомбы обвязали прочной клейкой лентой. - Слава Богу, - заметил во время работы Митч, - нам не надо возиться с этой вонючей селедкой. "Семтекс-Х", самая популярная пластиковая взрывчатка из всех РУЗ (радиоуправляемых зарядов), издавна производилась в Чехословакии, и при коммунистическом режиме ее готовили совершенно лишенной запаха, что делало ее очень популярной среди террористов. Однако после падения коммунизма новый чешский президент Вацлав Гавел быстро пошел навстречу просьбе Запада изменить формулу и добавить особо неприятный запах, чтобы легче было обнаружить взрывчатку при перевозке. Запах весьма напоминал запах гнилой рыбы, вот почему Митч упомянул селедку. К середине девяностых годов детекторные приборы настолько усовершенствовались, что могли определять взрывчатку при полном отсутствии запаха. Но нагретая резина обладает собственным, очень похожим запахом, почему и использовались шины как средство транспортировки. "Вольво" не подлежала такому виду проверки. но сэр Найджел предпочитал чрезвычайную осторожность - качество, полностью одобряемое Кайрэном и Митчем. Налет на завод был произведен через шесть дней после того, как полковник Гришин получил "Черный манифест" и паспорт Джейсона Монка. Верной автомашиной "вольво" с новыми передними колесами и такими же новыми и фальшивыми московскими номерами управлял Брайан. Если бы их остановили, то он мог объясниться по-русски. Они оставили машину в трех кварталах от объекта и остальную часть пути прошли пешком. Сетка ограждения позади здания не устояла перед мощными кусачками. Все трое, пригнувшись, пробежали пятьдесят футов по бетонной площадке, отделявшей их от здания, и скрылись в тени, отбрасываемой грудой бочек с краской. Пятнадцать минут спустя единственный ночной сторож начал свой обход. Он услышал, как кто-то громко рыгнул в тени, обернулся и посветил фонарем в направлении звука. Он увидел пьяного, свалившегося у стены склада, с зажатой в руке бутылкой водки. У него не хватило времени сообразить, как этот человек проник на закрытую территорию, потому что, повернувшись спиной к бочкам, он не увидел, как из-за них выскочил кто-то в черном комбинезоне и ударил его по затылку обрезком стальной трубы. У сторожа перед глазами вспыхнул яркий свет, а затем наступила темнота. Брайан склеил лодыжки, запястья и рот сторожа плотной клейкой лентой, а в это время Кайрэн и Митч сбили с двери замок. Они втащили бесчувственного сторожа внутрь и, положив его у стены, закрыли дверь. Внутри производственное помещение освещалось рядами тусклых лампочек, висевших на балках потолочных перекрытий. Большую часть помещения занимали гигантские рулоны газетной бумаги и бочки с типографской краской. Но в центре стояло то, ради чего эти три человека пришли туда: три огромные офсетные печатные машины. Пришедшие знали, что где-то у главного входа находится второй сторож, уютно устроившийся в своей стеклянной будке перед телевизором или с газетой в руках. Брайан тихо проскользнул между машинами, чтобы позаботиться и о нем. После этого, вернувшись, он прошел к задней стене и встал на страже у выхода. Кайрэн и Митч не были невеждами в отношении трех агрегатов, стоящих перед ними. Изготовленные в Соединенных Штатах фирмой "Бейкер-Перкинс", они не имели аналогов в России. и заменить их было невозможно. Новые поставки потребуют длительной морской транспортировки из Балтимора в Санкт-Петербург. Если нарушить технологическую схему, то даже "Боинг-747" не сможет доставить по воздуху недостающие компоненты. Выдавая себя за финских газетных издателей, намеревающихся переоборудовать свою типографию машинами "Бейкер-Перкинс", Кайрэн и Митч воспользовались экскурсией по типографии в Норвиче в Англии, любезно организованной для них фирмой, использующей такие машины. После чего ушедший на пенсию инженер за очень хорошее вознаграждение завершил их образование. Они выбрали объекты четырех типов. В каждую машину вводились гигантские рулоны бумаги, и их подача отличалась сложной технологией, обеспечивающей замену закончившегося рулона новым без образования шва. Эти подающие установки были первым объектом. Кайрэн начал размещать свои небольшие бомбы точно в тех местах, где взрыв гарантировал, что установка по подаче бумаги никогда больше не заработает. Митч занялся механизмами, подающими краску. Эти машины были предназначены для четырехцветной печати, и подача точного количества каждой из четырех красок в нужный момент зависела от смесителя, с которым сообщались четыре большие цистерны. Покончив с этими образцами техники, два диверсанта перешли к самим прессам. Местами, выбранными для размещения остальных бомб, были печатные рамы и опоры печатных валов. Они провели в типографии двадцать минут. Затем Митч постучал по ручным часам и кивнул Кайрэну. Был час ночи, а часовые механизмы поставлены на половину второго. Спустя пять минут они покинули помещение, волоча за собой сторожа, пришедшего в себя, но все еще беспомощного. Ему будет холодно на улице, зато он не пострадает от обломков. Сторож у главного входа, лежащий на полу в своей будке, находился слишком далеко и был в безопасности. В час десять они сидели в "вольво", удалявшейся от типографии. В половине второго они находились уже слишком далеко, чтобы слышать почти одновременные взрывы и треск, с которым печатные рамы, подающие установки и смесители рушились на бетонный пол. Взрывы раздавались совсем негромко и вряд ли могли разбудить спящих обитателей Воронцова. Только когда сторож, лежавший снаружи, с трудом проковылял вокруг здания к главному входу и локтем нажал на сигнал тревоги, прибыла милиция. Освобожденные сторожа обнаружили, что телефоны работают, и позвонили старшему мастеру. Тот приехал в половине четвертого и с ужасом осмотрел разрушения. Затем мастер позвонил Борису Кузнецову. Шеф пропагандистской службы Союза патриотических сил прибыл около пяти и выслушал рассказ управляющего о случившемся. В семь он позвонил Гришину. Несколько ранее взятая напрокат машина и "вольво" были брошены неподалеку от Манежной площади, где машину из проката могли бы скоро обнаружить и вернуть агентству. "Вольво", незапертая и с вставленными ключами зажигания, могла быть украдена еще раньше, что и имело место в действительности. Три бывших солдата позавтракали в неприглядном кафе аэропорта и час спустя улетели первым утренним рейсом в Хельсинки. В то время, когда они покидали Россию, полковник Гришин, черный от гнева, осматривал руины типографии. Будет проведено дознание; он сам проведет его, и горе тому, кто сотрудничал с врагом. Но своим профессиональным взглядом он определил, что преступники были специалистами высокого класса, и он сомневался, что найдет их. Кузнецов растерялся. В течение последних двух лет каждую неделю субботняя газета небольшого формата "Пробудись!" несла политические призывы Игоря Комарова в пять миллионов домов по всей стране. Идея создания всероссийской газеты СПС и ежемесячного журнала "Родина" принадлежала ему. Эти два проводника его идей представляли собой издания, где кроссворды и обещания больших призов перемежались с сексуальными откровениями и расовой пропагандой. Они доносили слова вождя до каждого уголка России и вносили огромный вклад в его предвыборную борьбу. - Когда вы сможете возобновить работу? - спросил Кузнецов старшего мастера. Тот пожал плечами. - Когда у нас будут две новые машины, - ответил он. - Эти нельзя отремонтировать. Возможно, через пару месяцев. Потрясенный Кузнецов побледнел. Он еще не докладывал самому вождю. Это вина Гришина, убеждал он себя, типографию следовало лучше охранять. Но одно оставалось очевидным: в эту субботу не выйдет "Пробудись!" и через две недели не появится специальный выпуск "Родины". И даже через восемь недель. А президентские выборы - через шесть недель. Это утро оказалось недобрым и для инспектора Бородина, хотя он пришел в отдел убийств МУРа в хорошем настроении. На предыдущей неделе коллеги заметили его довольный вид, но не знали, что послужило тому причиной. В действительности все объяснялось просто: он доставил два ценных документа полковнику Гришину после загадочного взрыва бомбы в "Метрополе", а это принесло ему значительную прибавку к месячной зарплате. В душе Бородин сознавал, что продолжать расследование преступления в отеле не имело смысла. Восстановительные работы уже начались, страховые компании, без сомнения, иностранные, возьмут на себя расходы, американец мертв, и тайна оставалась тайной. Если он и подозревал, что его собственные расследования в отношении американца, проводимые по приказу самого Гришина, имели какую-то связь с мгновенной смертью гостя "Метрополя", то не собирался затрагивать этот вопрос. Игорь Комаров наверняка станет новым Президентом Российской Федерации меньше чем через два месяца, тогда полковник Гришин вознесется на небывалую высоту. Те же, кто хорошо служил ему, получат награды и тоже приобретут влияние. Управление гудело, взбудораженное известием о ночных взрывах в типографии СПС. Бородин приписывал это коммунистам Зюганова или хулиганам, нанятым кем-то в одной из мафиозных банд; мотивы преступления неясны. Он как раз излагал свои теории, когда зазвонил телефон. - Инспектор Бородин слушает. - Это Кузьмин. Бородин покопался в памяти, но не вспомнил. - Кто? - Профессор Кузьмин, лаборатория судебной патологоанатомии, Второй медицинский институт. Вы посылали мне образцы, найденные в "Метрополе" после взрыва? На документах ваша фамилия. - Да, я веду это дело. - Тогда вы полнейший идиот. - Не понимаю. - Я только что закончил исследование останков человека, найденных в номере отеля. Как и масса осколков дерева и стекла, они не имеют отношения к моей работе, - сказал раздраженный патологоанатом. - В чем дело, профессор? Он же мертв, не так ли? В голосе в телефонной трубке зазвучали визгливые нотки гнева. - Конечно, он мертв, глупец вы эдакий. Его останки не оказались бы в моей лаборатории, если б он бегал по улицам. - В таком случае не вижу, в чем проблема. Я давно работаю в отделе убийств и никогда не видел ничего более мертвого. Голос из Второго медицинского "взял себя в руки" и понизился до вкрадчивого тона, словно разговаривал с маленьким и довольно тупым ребенком. - Вопрос, дорогой мой Бородин, в том, кто мертв. - Ну, американский турист, конечно. У вас там его кости. - Да, у меня кости, инспектор Бородин. - Голос выделил слово "инспектор", намекая, что этот мильтон не сумеет найти дорогу в туалет без собаки-поводыря. - Я должен бы получить фрагменты ткани, мышцы, хряща, сухожилия, кожи, волос, ногтей, внутренностей, даже пару граммов костного мозга. А что я имею? Кости, только кости, ничего, кроме костей. - Не понимаю вас. Что не в порядке с этими костями? Профессор в конце концов не выдержал. Бородину пришлось держать трубку на расстоянии. - Все в порядке с этими проклятыми костями! Это очень славные кости! И они были славными костями уже около двадцати лет назад - такой срок, по моей оценке, прошел со времени смерти владельца костей. И я пытаюсь вбить в ваш микроскопический мозг то, что кто-то не поленился разнести вдребезги анатомический скелет. Знаете, такие стоят в углу комнаты у каждого студента-медика. Бородин, как рыба без воды, беззвучно открыл и закрыл рот. - Выходит, американца не было в той комнате? - спросил он. - Не было, когда взорвалась бомба, - ответил Кузьмин. - Между прочим, кто это был? Или, если он жив до сих пор, кто он? - Не знаю. Какой-то ученый-янки. - А, понятно, еще один интеллектуал. Вроде меня. Ладно, можете сказать ему, что мне нравится его чувство юмора. Куда мне отослать мое заключение? Меньше всего Бородин хотел видеть эту бумагу на своем столе. Он назвал имя некоего генерал-майора из милицейского начальства. Генерал-майор получил заключение в тот же день. Он позвонил полковнику Гришину и сообщил ему новость. Награды он не получил. К ночи Анатолий Гришин мобилизовал свою личную армию информаторов, и это была устрашающая сила. Тысячи копий фотографии Джейсона Монка, переснятые с его паспорта, раздали черногвардейцам и молодым боевикам, которые сотнями выплескивались на улицы столицы, чтобы найти этого человека. Часть фотографий передало долгоруковской мафии с приказанием найти и задержать. Информаторы, служившие в милиции и иммиграционной службе, были предупреждены. Награда за скрывающегося составляла сто миллиардов рублей - сумма, от которой дух захватывало. Эта несметная стая саранчи с глазами и ушами непременно обнаружит место, где мог бы спрятаться американец, заверил Гришин Игоря Комарова. Сеть шпионов сможет проникнуть в каждую щель, каждый уголок Москвы, каждое укромное местечко и лазейку, каждый закоулок и каждую ямку. Если он не запрется в своем посольстве, где он больше не сможет причинять вред, то его найдут. Гришин оказался почти прав. Оставалось единственное место, куда не могли проникнуть русские шпионы: плотно закрытая для посторонних чеченская община. Монк укрылся внутри этого мира, в безопасной квартире над лавкой пряностей, под защитой Магомеда, Делана и Шарифа, а кроме того, под защитой внешне неприметных людей на улице, которые за милю видели приближающегося русского и переговаривались между собой на языке, непонятном для других. В любом случае Монк уже имел свой второй контакт. Глава 14 Среди всех солдат России, служивших или вышедших в отставку, по степени заслуженного уважения выделялся генерал армии Николай Николаев, стоивший десятка других военачальников. В свои семьдесят три года (ему оставалось несколько дней до семидесятичетырехлетия) он отличался внушительной внешностью. Имея рост метр восемьдесят, он держался совершенно прямо, а грива седых волос, красное лицо) загрубевшее на холодных ветрах, и усы, вызывающе торчащие в стороны и являющиеся его характерной чертой, делали его заметным повсюду. Он был танкистом, командовал механизированной пехотой, участвовал в многочисленных войнах, и для тех, кто служил под его командованием, а их число к 1999 году достигало нескольких миллионов, он стал легендой. По общему мнению, он бы должен был выйти в отставку в звании маршала, если бы не его привычка говорить то, что он думает, политикам и приспособленцам. Как и Леонид Зайцев - Заяц, которого он, конечно, не помнил, но однажды в лагере под Потсдамом похлопал по плечу, - генерал родился недалеко от Смоленска, к западу от Москвы. Но на двадцать лет раньше, в семье инженера. Он до сих пор помнил день, когда они с отцом проходили мимо церкви и отец, забывшись, перекрестился. Сын спросил, что он делает. Очнувшись, испуганный отец велел ему никому не рассказывать об этом. Это произошло в те дни, когда другого советского юношу официально объявили героем за то, что он выдал НКВД своих родителей, обронивших несколько слов против партии. Обоих родителей отправили в лагеря, где они умерли, а сына сделали образцом для советской молодежи. Но маленький Коля любил отца и не проговорился. Позднее он узнал значение отцовского жеста, но верил своим учителям, говорившим, что все это ерунда. Ему исполнилось пятнадцать, когда 22 июня 1941 года с запада пришла война. Спустя месяц Смоленск пал под натиском немецких танков, и вместе с тысячами других жителей мальчик бежал. Родителям уйти не удалось, и он больше никогда их не видел. Будучи сильным юношей, он помогал своей десятилетней сестре пройти сотню километров, пока как-то ночью они не забрались в поезд, идущий на восток. Как и другие, этот поезд вывозил демонтированный танковый завод из опасной зоны на далекий от войны Урал. Замерзшие и голодные, дети прижимались к крыше вагона, пока поезд не остановился в Челябинске, у подножия Уральских гор. Там восстановили завод и назвали его Танкоградом. Учиться не было времени. Галину определили в детский дом, Колю - на работу на завод. Он проработал там почти два года. Зимой 1942 года Советы несли ужасающие потери людей и техники в районах Харькова и Сталинграда. Тактика ведения войны оставалась устаревшей. Для военного искусства не находилось ни времени, ни талантов; людей и танки бросали под огонь немецких орудий, не думая и не беспокоясь о потерях. Согласно российской военной истории, происходило то, что происходило всегда. От Танкограда требовали все больше и больше продукции, люди работали по шестнадцать часов в смену и спали около станков. Они делали танки "КВ-1", которые получили название по имени маршала Климента Ворошилова, бесполезного в военном отношении деятеля, одного из сталинских любимцев. "КВ-1" - это тяжелый танк, основной боевой советский танк в то время. Весной 1943 года советское командование укрепило оборонительный вал вокруг города Курска, окружавший территорию в 240 километров с севера на юг, вдававшуюся на сто шестьдесят километров в глубь немецких линий обороны. В июне семнадцатилетнего юношу назначили сопровождать эшелон "KB-1" на запад, на передний край фронта. Там, на конечной станции, он должен был проследить за разгрузкой эшелона, передать технику по назначению и вернуться в Челябинск. Он выполнил все, кроме последнего. Новые танки стояли у дороги, когда подошел командир полка, которому эти танки предназначались. Он казался удивительно юным, моложе двадцати пяти, но уже был полковником, с бородой. Вид у него был изможденный и усталый. - Нет у меня этих... водителей! - закричал он на заводского представителя, отвечавшего за доставку. Затем повернулся к рослому парню с льняными волосами. - Умеешь водить эту чертову штуковину? - Да, товарищ полковник, но я должен вернуться в Танкоград. - Не выйдет. Умеешь водить - призван в армию. Поезд ушел на восток. Рядовой Николай Николаев, в грубой хлопчатобумажной гимнастерке, оказался в самом низу танка "КБ-1", держащего путь на городок Прохоровка. Через три недели началась Курская битва. Хотя она и называется битвой, на самом деле это были многочисленные яростные и кровавые схватки, длившиеся два месяца. К тому времени как все закончилось, битва на Курской дуге стала величайшим танковым сражением в мире, какого не видели ни до, ни после. В ней принимали участие 6000 танков с обеих сторон, 2 миллиона солдат и 4000 самолетов. Именно эта битва окончательно опровергла миф о непобедимости немецких танков. Но счет был почти равный. Германская армия начала осваивать свое новое чудо-оружие, "тигр", с орудийной башней, оснащенной страшной 88-миллиметровой пушкой, которая бронебойными снарядами сметала все со своего пути. "KB-1" имел 76-миллиметровое орудие, намного меньше немецкого. Правда, доставленная Николаем новая модель была укомплектована усовершенствованной пушкой "ЗИС-5" с более широким диапазоном возможностей. 12 июля 1943 года русские начали контратаку, и ее ключевой позицией был сектор Прохоровки. В полку, в который вступил Николай, оставалось шесть "КВ-1", когда командир увидел то, что принял за пять "пантер", и решил атаковать их. Русские шли все в ряд; перейдя через гребень холма, они съехали вниз в неглубокую долину; немцы находились на ее противоположном возвышенном крае. Молодой полковник ошибся: это были не "пантеры", а "тигры". Один за другим они подбили шесть "КВ-1" бронебойными снарядами. Танк Николая обстреляли дважды. Первый снаряд сорвал с одного бока гусеницы и обнажил корпус. Внутри, на своем месте водителя, Николай почувствовал, как танк вздрогнул и остановился. Второй снаряд нанес скользящий удар по башне и боком врезался в склон. Но силы удара хватило, чтобы убить экипаж. В "КВ-1" их было пятеро, четверо были убиты. Николай, оглушенный, весь в синяках, трясущийся, выполз из железной могилы, двигаясь на запах дизельного топлива, стекавшего по горячему металлу. Тела убитых загораживали ему дорогу; он отодвинул их в сторону. Командир орудия и стрелок лежали у орудия, кровь сочилась изо рта, носа и ушей. Через отверстие в корпусе Николай видел сквозь дым горящих "КВ-1", как уходят "тигры". К своему удивлению, он обнаружил, что орудийная башня еще действует. Он вытащил из ящика снаряд и, вставив его в казенник, закрыл механизм. Он никогда раньше не стрелял, но видел, как это делали другие. Обычно для этого требовались два человека. Преодолевая тошноту от удара по голове, полученного там, внизу, и от тяжелого запаха горючего, он повернул башню, приложил глаз к перископическому прицелу и, обнаружив всего в трехстах метрах от себя "тигра", выстрелил. Так случилось, что выбранный им один из пяти танков шел последним. И четыре, идущие впереди, ничего не заметили. Он перезарядил орудие и снова выстрелил. Второй танк получил пробоину в участок брони между башней и корпусом и взорвался. Где-то под ногами Николая раздался негромкий взрыв, и по траве побежали огоньки, растекаясь все шире, находя новые лужицы горючего. После второго выстрела оставшиеся три "тигра" заметили, что их атакуют сзади, и развернулись. Он подбил третий "тигр" выстрелом в бок, когда тот делал разворот. Два остальных развернулись и пошли на него. В этот момент Николай понял, что он - покойник. Он бросился на пол и вывалился наружу через проем в корпусе за несколько секунд до того, как ответный выстрел "тигров" снес башню, в которой он только что стоял. Начали взрываться снаряды, он почувствовал, как на нем тлеет гимнастерка. Он перекатился в высокую траву и перекатывался так все дальше и дальше от разбитого танка. Затем произошло что-то, чего он не ожидал и не видел. Над склоном холма показались десять "СУ-152", и "тигры" решили, что с них довольно. Из пяти осталось два. Они на скорости поднялись до гребня холма на противоположной стороне. Один перевалил через него и исчез. Николай почувствовал, что кто-то поднимает его и ставит на ноги. Человек в форме полковника. Долина была полна разбитых танков - шесть русских и четыре немецких. Его танк стоял в окружении трех подбитых "тигров". - Это сделал ты? - спросил полковник. Николай почти не слышал его. В ушах звенело; подступала тошнота. Он кивнул. - Пойдем со мной, - приказал полковник. За холмом стоял маленький "газик". Полковник вез Николая восемь километров. Они приехали в ставку. Перед большой главной палаткой стоял длинный стол, на нем лежали карты, которые изучали несколько офицеров высокого ранга. Полковник остановил машину, прошел вперед и отдал честь. Старший генерал взглянул на него. Николай сидел на переднем пассажирском сиденье "газика". Ему было видно, что полковник что-то рассказывает, а офицеры с интересом смотрят на него. Потом старший из них поднял руку и поманил Николая пальцем. Со страхом думая о том, что он дал уйти двум "тиграм", Николай вылез из машины и подошел. Его хлопчатобумажная гимнастерка обгорела, лицо почернело, и от него пахло горючим и порохом. - Три "тигра"? - переспросил генерал Павел Ротмистров, командующий Первой гвардейской танковой армией. - С тыла? Из подбитого "КВ-1"? Николай стоял и молчал как идиот. Генерал улыбнулся и обратился к низенькому толстому человеку с поросячьими глазками и знаками отличия политработника. - Думаю, Звезду заслужил? Толстый комиссар кивнул. Товарищ Сталин одобрит. Из палатки принесли коробочку. Ротмистров приколол Звезду Героя Советского Союза к гимнастерке семнадцатилетнего солдата. Комиссар - а это был Никита Хрущев - снова кивал. Николаю Николаеву приказали обратиться в полевой госпиталь, где его обожженные руки и лицо обмазали вонючей мазью, а затем вернуться обратно в штаб. Там ему присвоили звание лейтенанта и дали взвод из трех "КБ-1". После чего он вернулся на фронт. В ту же зиму, когда Курский плацдарм остался позади и немецкие танки отступали, он получил звание капитана и группу новеньких, с иголочки, тяжелых танков, только что с завода. Это были"ИС-2", названные так в честь Иосифа Сталина. Оснащенные 122-миллиметровой пушкой и более толстой броней, они прославились как убийцы "тигров". За операцию "Багратион" он получил вторую Звезду Героя Советского Союза, за выдающуюся личную храбрость, и третью Звезду - за сражения на подступах к Берлину, где он воевал под командованием маршала Чуйкова. Почти через пятьдесят пять лет к этому человеку приехал Джейсон Монк. Если бы старый генерал вел себя более тактично с Политбюро, он получил бы звание маршала и по выходе в отставку - большую дачу в Переделкине, на берегу реки, рядом с остальными жирными котами, которым все предоставлялось бесплатно, как дар государства. Но он всегда говорил то) что он действительно думал, а им это не нравилось. Поэтому он построил собственный, более скромный дом. чтобы провести в нем свой век, по Минскому шоссе, в сторону Тучкова - местности с большим количеством воинских частей, где он по крайней мере находился рядом с тем, что осталось от его любимой армии. Он никогда не был женат - "это не жизнь для молодой женщины", говорил он, отправляясь в очередной раз на окраину советской империи, - и в свои семьдесят с лишним лет жил с верным ординарцем, старшим сержантом в отставке, лишившимся ноги, и ирландским волкодавом. Монк разыскал его довольно скромное жилище, спрашивая жителей окрестных деревень, где живет "дядя Коля". Много лет назад, когда он вступил в средний возраст, его так прозвали молодые офицеры, и прозвище сохранилось. Благодаря преждевременной седине он выглядел достаточно старым, чтобы быть для них дядей. "Генерал армии Николаев" - это годилось для газет, но все бывшие танкисты знали его как "дядю Колю". Поскольку в этот вечер Монк ехал на служебной машине Министерства обороны в форме полковника Генерального штаба, жители не видели оснований скрывать, что "дядя Коля" живет там-то и там-то. В полной темноте, поеживаясь от холода, около девяти вечера Монк постучал в дверь. Открыл одноногий ординарец и, увидев военную форму, впустил его в дом. Генерал Николаев не ожидал посетителей, но форма полковника Генерального штаба и атташе-кейс не вызвали у него заметного удивления. Он сидел в своем любимом кресле у камина с пылающими поленьями, читая военные мемуары более молодого генерала и время от времени насмешливо пофыркивая. Он знал их всех, знал, что они сделали, и, к их стыду, знал, чего они никогда не делали, что бы они теперь ни заявляли, когда появилась возможность получать деньги за свои придуманные воспоминания. Он поднял голову, когда Володя объявил, что приехал человек из Москвы. - Кто вы? - ворчливо спросил генерал. - Тот, кому необходимо поговорить с вами, генерал. - Из Москвы? - Сейчас - да. - Ладно, раз уж вы приехали, переходите к делу. - Генерал кивнул в сторону кейса. - Бумаги из министерства? - Не совсем так. Бумаги. Но из другого места. - Похолодало. Вы лучше сядьте. Ну, выкладывайте. Что у вас за дело? - Позвольте мне быть совершенно откровенным. Эта форма потребовалась для того, чтобы убедить вас принять меня. Я не служу в российской армии, я не полковник и, конечно уж, не из штаба какого-нибудь генерала. По правде говоря, я американец. Сидящий напротив русский, словно не веря своим ушам, несколько секунд не отрывал от Монка глаз. Затем кончики ощетинившихся усов задергались от гнева. - Вы самозванец! - сердито сказал он. - Вы грязный шпион! Я не потерплю в своем доме самозванцев и шпионов! Убирайтесь! Монк не двинулся с места. - Хорошо, я уйду. Но шесть тысяч миль - долгий путь ради тридцати секунд; не ответите ли вы на мой один-единственный вопрос? Генерал Николаев, нахмурившись, смотрел на него. - Один вопрос... Какой? - Пять лет назад Борис Ельцин попросил вас вернуться в армию и принять командование при нападении на Чечню и разрушении Грозного. Ходят слухи, что, поглядев на планы, вы сказали тогдашнему министру обороны Павлу Грачеву: "Я командую солдатами, а не мясниками. Эта работа для палачей". Это правда? - Ну и что из этого? - Это правда? Вы обещали мне ответить на вопрос. - Хорошо, да. И я был прав. - Почему вы так сказали? - Это уже второй вопрос. - Мне нужно проехать еще шесть тысяч миль, чтобы добраться до дома. - Хорошо. Потому что я не считаю геноцид работой для солдата. А теперь уходите. - Вы знаете, какую грязную книгу вы читаете? - А откуда вы знаете? - Я прочитал ее. Вздор. - Верно. Так что же? Монк запустил руку в кейс и извлек "Черный манифест". Открыл его на заранее отмеченной странице и протянул генералу. - Если у вас есть время читать всякую дрянь, почему бы не взглянуть на кое-что действительно неприятное? Генеральский гнев боролся с любопытством. - Американская пропаганда? - Нет, российское будущее. Взгляните. На эту страницу и следующую. Генерал Николаев, что-то проворчав, взял протянутую папку. Он быстро прочитал отмеченные две страницы. Его лицо покрылось красными пятнами. - Черт знает какая чепуха! - воскликнул он. - Кто написал эту чушь? - Вы слышали об Игоре Комарове? - Конечно. Станет президентом в январе. - Хорошим или плохим? - Откуда я могу знать? Все они, что называется, "куда ветер дует". - Значит, он не лучше и не хуже других? - Примерно так. Монк описал события, происшедшие 15 июля, стараясь изложить все как можно быстрее, опасаясь не удержать внимание старого человека или, еще хуже, истощить его терпение. - Не верю! - отрезал генерал. - Вы явились сюда с какой-то фантастической историей... - Если это фантастическая история, то три человека не умерли бы из-за того, что владелец пытался ее вернуть себе. Но они погибли. Вы идете куда-нибудь сегодня вечером? - Нет. А что? - Тогда почему бы не отложить мемуары Павла Грачева и не почитать планы Игоря Комарова? Некоторые главы вам понравятся. Восстановление мощи армии. Но не для того, чтобы защищать Родину. Для Родины не существует внешней угрозы. А чтобы осуществить геноцид. Вы, может быть, не любите евреев, чеченцев, грузин, украинцев, армян, но они тоже были в тех танках, помните? Были под Курском и участвовали в операции "Багратион", в Берлине и Кабуле. Они сражались рядом с вами. Почему бы не уделить несколько минут и не посмотреть, что приготовил им господин Комаров? Генерал Николаев пристально смотрел на американца, который был на четверть века моложе его, потом ворчливо спросил: - Американцы пьют водку? - Пьют, морозными ночами в глубине России. - Бутылка вон там. Налейте себе. Пока старик читал, Монк угощался крепкой "Московской" и думал о подготовке, которую прошел в замке Форбс. Николаев, вероятно, последний из русских генералов со старомодным чувством юмора. Он неглуп и бесстрашен. Существуют десятки миллионов ветеранов, все еще готовых слушать "дядю Колю", говорил ему русский инструктор Олег. После падения Берлина и года, проведенного в оккупационных войсках, молодого майора Николаева послали в Москву в Бронетанковую академию. Летом 1950 года его назначили командиром одного из танковых полков на Дальнем Востоке. Война в Корее была в самом разгаре, и северокорейцы откатывались назад под напором американцев. Сталин серьезно подумывал, не помочь ли корейцам спасти свою шкуру, бросив туда собственные новые танки против американцев. Но его остановили мудрые советники и собственная паранойя. Танки "ИС-4" засекретили настолько, что о каких-либо деталях никогда даже не упоминали, и Сталин боялся, что один неповрежденный танк может достаться врагу. В 1951 году Николаев получил звание подполковника и назначение в Потсдам. Ему было всего двадцать пять лет. В тридцать лет он командовал танковым полком специального назначения, принимавшим участие в подавлении венгерского восстания. И там он впервые огорчил советского посла Юрия Андропова, который потом стал председателем КГБ на пятнадцать лет и позднее - Генеральным секретарем ЦК КПСС. Полковник Николаев отказался применить пулеметы со своих танков для расстрела толпы протестующих венгров на улицах Будапешта. - Там семьдесят процентов женщин и детей, - сказал он послу и инициатору подавления восстания. - Они бросают камни. Камни не могут повредить танки. - Их надо проучить! - кричал Андропов. - Стреляйте! Николаев уже видел, во что превращают тяжелые пулеметы массы гражданских людей в замкнутых пространствах. В Смоленске, в 1941-м. Там, среди других, были и его родители. - Вам это нужно - вы и делайте, - ответил он Андропову. Кто-то из генералов замял скандал, но карьера Николаева висела на волоске: Андропов не относился к тем, кто умеет прощать. В шестидесятые годы он несколько лет прослужил на берегах Амура и Уссури, пограничных с Китаем рек, в то время как Хрущев обдумывал, не следует ли преподать Мао Цзэдуну урок в танковой войне. Хрущева сместили, его заменил Брежнев, кризис миновал. Николаев с радостью покинул холодные, бесплодные пустыни на маньчжурской границе и вернулся в Москву. В 1968 году, во время Пражского восстания, он, сорокадвухлетний генерал-майор, командовал прекрасно обученной дивизией. Он заслужил глубокую благодарность десантников, когда спас один из их отрядов, попавших в безвыходное положение. Слишком малочисленную группу, сброшенную в центре Праги, окружили чехи, и тогда Николаев лично ввел в город танки, чтобы спасти десантников. Четыре года он читал лекции по применению в военных действиях танков в Академии имени Фрунзе, подготовив совершенно новое поколение офицеров танковых войск, обожавших его, а в 1973 году его назначили советником при бронетанковых войсках Сирии. Этот год вошел в историю как год войны - Иом Кипур - Искупления. Хотя и предполагалось, что Николаев должен оставаться в тени, он настолько хорошо знал присланные советские танки, что разработал и возглавил наступление на израильскую Седьмую бронетанковую бригаду с Голанских высот. Сирийцы не могли сравниться с ней, но план и тактика генерала были блестящи. Израильская Седьмая бронетанковая бригада уцелела, но некоторое время сирийцы держали ее в большом напряжении; это был один из немногих случаев, когда арабские танки доставляли израильтянам беспокойство. Учитывая сирийский опыт Николаева, его пригласили в Генеральный штаб, разрабатывавший наступательные операции против НАТО. Затем был Афганистан. Николаеву тогда исполнилось пятьдесят три года, и ему предложили командование Сороковой армией, на которую возлагалось выполнение этого задания. Назначение приносило с собой повышение с генерал-лейтенанта до генерал-полковника. Генерал Николаев изучил планы, природные условия, этнический состав населения и написал рапорт, в котором заявил, что операция и оккупация приведут к напрасным потерям, бессмысленны и превратят Афганистан в советский Вьетнам. И во второй раз выступил против Андропова. Его снова послали в глушь - обучать новобранцев. Генералы, отправившиеся в Афганистан, получали свои награды - до поры до времени. Они, кроме этого, получали черные мешки, десятки тысяч черных мешков с телами убитых солдат... - Это вранье! Не верю в эту чепуху! - Старый генерал отшвырнул черную папку, и она упала Монку на колени. - Вы нахал, янки. Вы пробрались в мою страну, в мой дом... пытаетесь заморочить мне голову этим зловредным враньем... - Скажите мне, генерал, что вы думаете о нас? - О вас? - Да, о нас. Об американцах, людях с Запада. Меня послали сюда. Я действую не по своей воле. Зачем меня послали? Если Комаров - прекрасный человек и великий будущий вождь, то какого... надо нам беспокоиться? Старик смотрел на него не столько шокированный грубым выражением, которое он слышал на каждом шагу, сколько пораженный настойчивостью этого человека. - Я знаю, что всю жизнь я сражался с вами. - Нет, генерал, вы всю жизнь были настроены против нас. Этого требовало служение режиму, который, как вы знаете, творил чудовищные вещи... - Это моя страна. Оскорбляйте ее, если посмеете. Монк подался вперед и постучал пальцем по "Черному манифесту". - Но не творилось ничего подобного. Ни Хрущев, ни Брежнев, ни Андропов не делали ничего, подобного этому... - Если это правда, если правда! - воскликнул старый солдат. - Любой мог это написать. - Тогда почитайте. Это история о том, как к нам попала эта бумага. Старый солдат отдал свою жизнь, чтобы вынести ее и отдать людям. Он протянул заверенный доклад генералу и щедро налил ему водки. Генерал по-русски, одним глотком, осушил стакан. ...И только летом 1987 года кто-то добрался до верхней полки, снял с нее рапорт Николаева, написанный в 1979 году, стряхнул с него пыль и отнес в Министерство иностранных дел. В январе 1988 года министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе заявил всему миру: "Мы уходим". Николаеву наконец присвоили звание генерал-полковника и назначили руководить выводом войск. Последним командующим Сороковой армией был генерал Громов, но ему сообщили, что вывод будет проводиться по плану Николаева. Удивительно, но вся Сороковая армия вышла, почти не понеся потерь, несмотря на то что моджахеды буквально хватали ее за пятки. Последняя советская колонна перешла мост через Амударью 15 февраля 1989 года. Николай Николаев замыкал колонну. Он мог бы улететь на штабном самолете, но он уходил вместе с солдатами. Он в одиночестве сидел на заднем сиденье "газика" с шофером впереди. Больше никого не было. Он никогда раньше не отступал. Он сидел выпрямившись, в полевой командирской форме без погон, указывающих на его звание. Но солдаты узнавали седую гриву волос и кончики колючих усов. Они устали от ненавистного Афганистана и, несмотря на поражение, радовались, что возвращаются домой. Сразу же за мостом на северной стороне раздались приветственные крики. Солдаты остановились на обочине, увидев седого генерала, высыпали из машин и приветствовали его. Среди них были и солдаты ВДВ, слышавшие о пражском инциденте, - и тоже приветствовали его. За рулем бронетранспортеров в основном сидели бывшие танкисты - они махали ему и кричали. Тогда ему было шестьдесят три, он ехал на север, в отставку, начинать жизнь, заполненную лекциями, мемуарами и старыми друзьями. Но все равно он оставался для них "дядей Колей", и он вел их домой. За сорок пять лет службы в танковых войсках он совершил три поступка, сделавших из него легенду. Он запретил "дедовщину" - систематическое издевательство солдат, прослуживших больше года, над новобранцами, что приводило к сотням самоубийств, - в каждом подразделении, находящемся под его командованием, заставляя других генералов следовать его примеру. Генерал зубами и когтями вырывал у политической верхушки лучшие условия и лучшее питание для своих солдат. И еще Николаев настойчиво воспитывал в каждом подопечном чувство гордости за то, чем он занимался, и требовал интенсивной подготовки, до тех пор пока каждое подразделение, находившееся под его командованием, от взвода до дивизии, не становилось самым лучшим. Горбачев присвоил ему звание генерала армии, ко вскоре лишился власти. Если бы Николаев согласился устроить избиение Чечни для Ельцина, то получил бы маршальскую звезду и бесплатную дачу. - Чего вы ждете от меня, американец? - Генерал уронил заверенный доклад на пол и не отрываясь смотрел на огонь. - Если все это правда, тогда этот человек все-таки дерьмо. А что я могу сделать? Я стар, одиннадцать лет в отставке, время мое прошло. жизнь катится под горку... - Они еще живы, - сказал Монк, вставая и убирая папки в кейс. - Их миллионы. Ветеранов. Некоторые служили под вашим командованием, другие помнят вас, большинство слышали о вас. Они будут слушать вас, если вы заговорите. - Послушайте, мистер американец, моя страна страдала больше, чем вы можете себе вообразить. Моя родная земля пропитана кровью своих сыновей и дочерей. А теперь вы говорите мне, что грядут новые страдания. Я скорблю, если это правда, но я ничего не могу сделать. - А армия, которую заставят совершать все это? Как же с армией, вашей армией? - Это больше не моя армия. - Это настолько же ваша армия, как и всякого другого. - Это побежденная армия. - Нет. не побежденная. Побежден коммунистический режим. А не солдаты, не ваши солдаты. Их распустили по домам. Теперь появился человек, который снова хочет поставить их в строй. Но для другой цели. Агрессия, оккупация, порабощение, убийства. - Почему вы обратились именно ко мне? - У вас есть машина, генерал? Старик, удивленный, отвернулся от огня. - Конечно. Небольшая. Возит меня по окрестностям. - Поезжайте в Москву. В Александровский сад. К большому полированному камню из красного гранита. К Вечному огню. Спросите их, чего они хотят от вас. Не меня. Их. Монк уехал. К рассвету он уже находился в безопасном месте под охраной чеченских телохранителей. В эту ночь взорвали типографию. В Великобритании среди многих исторических учреждений мало найдется таких старинных и таинственных, как Геральдическая палата, возникновение которой относится к правлению Ричарда III. Главными лицами в палате являются герольдмейстеры и герольды. В средние века, как указывает их название, герольды передавали послания воюющих полководцев друг другу, пересекая поле брани под белым флагом. В промежутках между войнами они занимались другим делом. В мирное время у королей и знати существовал обычай устраивать шуточные сражения на турнирах и поединках. Тело рыцаря было закрыто панцирем, а забрало часто опущено, и поэтому герольды, чьей обязанностью было объявление следующего участника турнира, испытывали затруднения при определении личности, скрытой под забралом. Чтобы решить эту проблему, рыцари стали носить щиты с эмблемой или рисунком. Таким образом, видя щит, например, с изображением медведя и скрытую под железом фигуру, герольд знал, что где-то внутри находится герцог Уорвик. Эта работа превратила герольдов в экспертов и арбитров при определении "кто есть кто" и, что более важно, кто кем имеет право себя называть. Они прослеживали и записывали все родственные связи аристократии в течение многих поколений. Дело заключалось не просто в снобизме. К титулам прилагались огромные имения, замки, фермы и особняки. Говоря современным языком, это соответствовало доказательству права на законное владение большинством акций "Дженерал моторс". Речь шла о больших состояниях и власти. Аристократы имели привычку оставлять целую кучу потомков, некоторых законных, а многих незаконных, поэтому споры о законном наследнике возникали очень часто. Между соперниками разгорались настоящие войны. Герольды, как хранители архивов, выступали в качестве высших судей, определяющих родословную, а также право "носить оружие", что означало не вооружение, а герб, в картинках показывающий происхождение владельца. Даже в наше время палата разрешит спор соперников, придумает герб для вновь получившего титул банкира или промышленника или за плату составит любому его генеалогическое древо, начиная со времен первых записей. И нет ничего удивительного в том, что герольды занимались своей странной наукой, погружаясь в изучение загадочного норманно-французского языка и гербов; овладение этими знаниями требует многих лет. Некоторые из них специализируются на происхождении знатных семей Европы, связанных с английской аристократией путем постоянно заключаемых браков между ними. Путем тихих, но упорных расспросов сэр Найджел Ирвин узнал, что нужный ему человек - один из ведущих мировых экспертов по династии Романовых. О докторе Ланселоте Проубине говорили, что он знал больше фактов о Романовых, чем сами Романовы о себе. Позвонив по телефону и представившись дипломатом в отставке, подготавливающим для министерства иностранных дел документ о возможных монархических тенденциях в России, сэр Найджел пригласил его на чай в "Ритц". Доктор Проубин оказался невысоким приятным человеком, склонным обсуждать свою науку с добродушным юмором и без напыщенности. Он напоминал старому разведчику иллюстрации к роману Диккенса, изображающие мистера Пиквика. - Интересно, - произнес сэр Найджел, когда на столе появились сандвичи с огурцами и чай "Эрл Грей", - не могли бы мы рассмотреть вопрос о престолонаследии Романовых? Пост одного из пяти герольдмейстеров, кларенского, давал доктору Проубину пышный титул, но не очень щедро оплачивался, и маленький толстенький ученый не привык пить чай в "Ритце". Он с удовольствием уплетал сандвичи. - Знаете ли, линия Романовых - это только мое хобби. А не основная работа. - Тем не менее я считаю вас автором выдающейся работы в этой области. - Очень любезно с вашей стороны. Чем могу быть полезен? - Как обстоят дела с престолонаследием Романовых? Там все ясно? Доктор Проубин прикончил последний сандвич и с вожделением посмотрел на пирожные. - Напротив. Путаница, сплошная путаница. Среди выживших немногочисленных потомков старой семьи царит полная неразбериха. Претендентов множество. А почему вы спрашиваете? - Предположим, - осторожно начал сэр Найджел, - что по каким-то причинам русские пожелают восстановить конституционную монархию, то есть царя. - Ну, они не смогут этого сделать, потому что у них никогда не было конституционной монархии. Последний император - между прочим, таков правильный титул, и он существовал с 1721 года, но все до сих пор говорят "царь" - Николай Второй являлся абсолютным монархом. У них никогда не было конституционной монархии. - Просветите меня. Доктор Проубин положил в рот последний кусочек эклера и запил чаем. - Вкусные пирожные, - заметил он. - Рад слышать. - Так вот, если это совершенно невероятное событие произойдет когда-нибудь, они столкнутся с проблемой. Как вы знаете, Николай вместе с императрицей Александрой и их пятеро детей были убиты в Екатеринбурге вскоре после революции. Прямая линия оборвалась. Все сегодняшние претенденты происходят от побочной линии, предком которых был еще дед Николая. - Значит, не существует прямого неоспоримого наследника? - Нет. Я мог бы предоставить вам более убедительные факты в своем кабинете. Есть все документы. Я не мог бы разложить их все здесь. Они очень большого формата, множество имен, родственные связи повсюду. - Но теоретически могли бы русские восстановить монархию? - Вы это серьезно, сэр Найджел? - Мы только рассуждаем теоретически. - Ну, теоретически все возможно. Любая монархия может захотеть стать республикой, изгнав своего короля. Или королеву. Так сделала Греция. И любая республика может захотеть восстановить конституционную монархию. Так сделала Испания. И обе в течение последних тридцати лет. Так что - да, это можно сделать. - Тогда проблемой станет кандидат? - Абсолютно верно. Генерал Франке издал закон, восстанавливающий монархию после его смерти. Он выбрал внука Алонсо XIII, принца Хуана Карлоса, который правит и сейчас. Но там не было других претендентов. Родословная была четкой. Претенденты создают неприятности. - А есть претенденты по линии Романовых? - Повсюду. Их достаточно много. - Кто-нибудь выделяется среди них? - Никто не приходит на ум. Нужно как следует поискать. Уж очень давно никто серьезно этим не интересовался. - Может быть, вы поищете? - попросил сэр Найджел. - Я должен уехать. Скажем, когда я вернусь? Я зайду к вам в Геральдическую палату. В те времена, когда КГБ представлял собой единую огромную организацию, занимающуюся шпионажем, подавлением и контролем, с одним председателем во главе, его задачи были настолько разнообразны, что комитет пришлось разделить на главные управления, просто управления и отделения. Среди них образовали Восьмое главное управление и Шестнадцатое управление; оба занимались надзором за электронными средствами связи, радиоперехватами, прослушиванием телефонов и спутниками-шпионами. Таким образом, они являлись эквивалентом американскому управлению по национальной безопасности и национальной разведывательной службе или британской штаб-квартире правительственной связи. Для такого ветерана КГБ, как председатель Андропов, получение информации через электронные средства связи было высокой технологией, едва ли ему понятной, но по крайней мере важность электроники он признавал. В обществе, где технология на годы отставала от Запада, за исключением случаев, когда дело касалось вооружений или шпионажа, новейшие и наилучшие высокие технологии приобретались для Восьмого главного управления. После того как Горбачев в 1991 году расколол монолит КГБ, Восьмое и Шестнадцатое управления были объединены и переименованы в Федеральное агентство правительственной связи и информации, ФАПСИ. ФАПСИ уже имело в своем распоряжении самые современные компьютеры, лучших в стране математиков и шифровальщиков и любую технику для шпионажа, какую только можно было купить за деньги. Но после падения коммунистического режима это дорогостоящее отделение столкнулось с общей проблемой - финансированием. С введением приватизации ФАПСИ в поисках денег буквально пошло на рынок. Оно предложило возникшему русскому бизнесу возможность перехватывать, то есть воровать, коммерческие сведения у своих конкурентов внутри страны и за границей. В течение последних четырех лет, до 1999 года, предоставлялась полная возможность при коммерческой деятельности в России нанимать это правительственное управление для слежки за иностранцем, находящимся в России, каждый раз, когда этот коммерсант звонил по телефону, посылал факс, телеграмму, телекс или использовал радио. Полковник Гришин считал, что. где бы Джейсон Монк ни находился, есть шанс, что он каким-то способом связывается с теми, кто его послал. Это не может быть посольство, за которым ведется наблюдение. Если бы Монк звонил по телефону, его можно было бы прослушать и выявить местонахождение. Следовательно, рассуждал Гришин, он привез с собой или достал в Москве какой-то передатчик. - Я бы на его месте, - сказал высокопоставленный ученый из ФАПСИ, у которого за значительную плату консультировался Гришин, - воспользовался компьютером. Им всегда пользуются бизнесмены. - Передающий и принимающий компьютер? - спросил Гришин. - Конечно. Компьютер связывается со спутником, и через спутник компьютеры разговаривают друг с другом. Это информационная сверхвысокая связь - то, что называется Интернетом. - Должно быть, через нее проходит огромное количество информации. - Именно так. Но мы имеем соответствующие компьютеры. Вопрос в фильтрации. Девяносто процентов выдаваемой компьютерами информации состоит из болтовни и идиотской переписки друг с другом. Девять процентов - это коммерческая информация, компании обсуждают продукцию, цены, состояние дел, контракты, даты поставок. Один процент - правительственный. И этот один процент раньше составлял половину всей информации, летающей там, в высоте. - Сколько закодированной? - Вся правительственная и приблизительно половина коммерческой. Но мы можем расшифровать большинство коммерческих кодов. - И где можно найти сообщения моего американского друга? Сотрудник ФАПСИ, всю жизнь проработавший в засекреченном мире, знал, что не стоит задавать дополнительных вопросов. - Вероятно, среди коммерческих сообщений, - сказал он. - Если это правительственные сообщения, всегда можно определить их источник. Конечно, не всегда удается расшифровать их, но мы знаем: они передаются из того или иного посольства, представительства, консульства. Ваш человек один из них? - Нет. - Тогда, вероятно, он пользуется коммерческими спутниками. Американское правительственное оборудование используется главным образом для того, чтобы следить за нами и прослушивать нас. Через него идут и дипломатические сообщения. Но сейчас там, наверху, крутятся десятки коммерческих спутников; компании арендуют время и связываются со своими филиалами во всех частях света. - Я думаю, что мой человек передает из Москвы. Вероятно, и принимает тоже. - Прием нам не поможет. Сообщение со спутника над нашей головой может быть принято в любом месте от Архангельска до Крыма. Мы можем засечь его только во время передачи. - Итак, если бы русская коммерческая фирма захотела нанять вас для того, чтобы обнаружить источник, вы могли бы взяться за это? - Может быть. Стоимость услуг будет высокой. Она зависит от количества людей, компьютерного времени, которые потребуются, и от того, сколько часов в день будет вестись наблюдение. - Двадцать четыре часа в сутки, - сказал Гришин, - и должны быть задействованы все люди, какие у вас есть. Сотрудник ФАПСИ посмотрел на него. Этот человек говорил о миллионах американских долларов. - Вот это заказ! - Я говорю серьезно. - Вам нужны сообщения? - Нет, местонахождение источника. - Это труднее. Сообщение, если его удалось перехватить, мы можем изучать не спеша, имея время на расшифровку. Источник подключается на какую-то долю секунды. На следующий день после беседы Монка с Николаевым ФАПСИ поймало сигнал. Сотрудник позвонил Гришину в особняк рядом с Кисельным бульваром. - Он выходил на связь, - сообщил он. - Вы перехватили сообщение? - Да, и оно не коммерческое. Он пользуется одноразовым шифроблокнотом. Это не расшифровывается. - Откуда он передавал? - Большая Москва. - Прекрасно! Такое маленькое местечко! Мне нужно знать, из какого здания. - Наберитесь терпения. Кажется, мы знаем, каким спутником он пользуется. Это, вероятно, один из двух спутников "Интелкор", пролетающих над нами ежедневно. Над горизонтом они появляются по одному. Мы сосредоточим на них внимание. - Так действуйте, - сказал Гришин. В течение шести дней армия сыщиков Гришина, наводнившая улицы, не могла обнаружить Монка. Начальник службы безопасности СПС был озадачен. Человек должен быть в Москве. Или он зарылся в норку и боится пошевелиться, и в этом случае он почти не опасен; или он ходит по улицам, выдавая себя за русского, изменив свою внешность, но это скоро раскроется; или он ускользнул после безрезультатного контакта с патриархом. Или его укрывают: кормят, дают ночлег, переодетым перевозят с места на место, защищают, охраняют. Но кто? У Гришина на эту загадку не находилось ответа. Через два дня после разговора с доктором Проубином в "Ритце" сэр Найджел Ирвин прилетел в Москву. Его сопровождал переводчик, потому что, хотя Ирвин и владел немного русским, теперь он настолько забыл его, что не решался вести на нем сложные переговоры. Человеком, которого сэр Найджел привез с собой, оказался бывший солдат Брайан Маркс, только на этот раз он имел свой собственный паспорт на имя Брайана Винсента. В иммиграционном зале офицер паспортного контроля ввел их имена в компьютер, но ни один из них не оказался недавним или частым визитером. - Вы вместе? - спросил он. Один из прибывших был явно старшим, худой, седоволосый и, как указывалось в паспорте, старше семидесяти; другой - в темном костюме, в возрасте около сорока, но крепкий на вид. - Я переводчик этого джентльмена, - сказал Винсент. - Мой русский нехорош, - любезно пояснил сэр Найджел на плохом русском языке. Офицер потерял к ним всякий интерес. Иностранным бизнесменам часто требовались переводчики. Некоторые нанимали их в бюро переводов в Москве; другие магнаты привозили их с собой. Нормальное явление. Он махнул рукой, показав, что можно пройти. Они остановились в "Национале", где до них останавливался несчастный Джефферсон. Сэра Найджела ожидал у портье конверт, оставленный для него двадцать четыре часа назад смуглым человеком, чеченцем, которого никто не запомнил. Письмо передали вместе с ключом от номера. В конверте лежал листочек чистой бумаги. Если бы его перехватили или потеряли, то особого вреда это не нанесло бы. Сообщение было написано не на бумаге, а лимонным соком на внутренней стороне конверта. Открыв и положив конверт на стол, Брайан Винсент взял из фирменного коробка, лежавшего на тумбочке, спичку, зажег и осторожно нагрел бумагу. На ней выступили бледно-коричневые цифры - номер частного телефона. Запомнив его, сэр Найджел велел Винсенту сжечь бумагу дотла, а пепел спустить в туалет. После чего они спокойно пообедали в отеле и подождали до десяти часов. Когда телефон зазвонил, трубку снял сам патриарх Алексий Второй, потому что номер этого личного телефона, стоявшего на столе в его кабинете, знали немногие, и все они были ему известны. - Да? - осторожно произнес он. Голос ответившего был ему не знаком; человек хорошо говорил по-русски, но не был русским. - Патриарх Алексий? - Кто говорит? - Ваше святейшество, мы не знакомы. Я всего лишь переводчик джентльмена, приехавшего со мной. Несколько дней назад вы были так добры, что приняли священника из Лондона. - Помню. - Он предупредил вас, что приедет другой человек, более значительный, для частной беседы с вами, чтобы обсудить дело чрезвычайной важности. Этот человек рядом со мной. Он спрашивает, не примете ли вы его. - Сейчас, сегодня вечером? - Быстрота - самое главное, ваше святейшество. - Почему? - В Москве есть силы, которые скоро узнают этого джентльмена. За ним установят слежку. Важна осторожность во всем. Этот аргумент определенно напомнил о чем-то нервничавшему патриарху. - Понятно. Где вы сейчас? - В нескольких минутах езды. Мы готовы. - Тогда через полчаса. На этот раз заранее предупрежденный казак, не задавая вопросов, открыл дверь, а снедаемый любопытством отец Максим провел посетителей в личный кабинет патриарха. Сэр Найджел воспользовался лимузином, предоставленным "Националем", и попросил шофера подождать его у тротуара. Как и в прошлый раз, патриарх Алексий был в светло-серой рясе с простым наперсным крестом. Он поздоровался с пришедшими и пригласил их сесть. - Позвольте мне сначала извиниться за то, что мое знание русского настолько слабо, что мне приходится разговаривать через переводчика, - сказал сэр Найджел. Винсент быстро перевел. Патриарх кивнул и улыбнулся. - А я, увы, не говорю по-английски, - ответил он. - А, отец Максим, пожалуйста, поставьте кофе на стол. Мы справимся сами. Можете идти. Сэр Найджел начал с того, что представился, однако стараясь не упоминать того факта, что он когда-то был очень важным офицером разведки. Он сказал лишь, что является ветераном британской дипломатической службы (это было почти правдой), теперь в отставке, но вызван для выполнения задания - провести переговоры. Не упоминая о совете Линкольна, он рассказал, что "Черный манифест" показали ряду лиц, пользующихся безграничным влиянием, и все они были глубоко потрясены его содержанием. - Как, без сомнения, были потрясены вы сами, ваше святейшество. Когда русский перевод закончился, Алексий мрачно кивнул. - Вот почему я приехал сказать вам, что ситуация в России в данный момент касается нас всех, людей доброй воли в России и за ее пределами. У нас в Англии был поэт, который сказал: ни один человек не может быть островом. Мы все - части одного целого. Потому что, если Россия, величайшая в мире страна, падет под рукой жестокого диктатора еще раз, это станет трагедией для нас на Западе, для народа России и больше всего для святой Церкви. - Я не сомневаюсь в ваших словах, - сказал патриарх, - но Церковь не может вмешиваться в политику. - Открыто - нет. И все же Церковь должна бороться со злом. Церковь всегда занималась моралью, не так ли? - Конечно. - И Церковь имеет право стараться защитить себя от разрушения и от тех, кто пытается разрушить ее и ее миссию на земле? - Без сомнения. - Тогда Церковь может призвать верующих выступить против действий, поддерживающих зло и вредящих ей? - Если Церковь выступит против Игоря Комарова, а он все равно станет президентом, Церковь завершит свое разрушение, - сказал Алексий Второй. - Так думают десятки епископов, и они в подавляющем большинстве проголосуют за молчание. Я буду побежден. - Но есть другой возможный путь, - сказал сэр Найджел. В течение нескольких минут он излагал конституционную реформу. Слушая его, патриарх от изумления открыл рот. - Вы не можете говорить это серьезно, сэр Найджел, - наконец произнес он. - Восстановить монархию, вернуть царя? Люди никогда не пойдут на это. - Давайте посмотрим, перед чем вы стоите, - предложил Ирвин. - Мы знаем, что Россия оказалась перед выбором, мрачнее которого трудно себе представить. С одной стороны, непрекращающийся хаос, возможный распад, даже гражданская война в югославском духе. С другой - стабильность и процветание. Россия раскачивается, как корабль во время бури, не имея ни якоря, ни руля. Скоро она должна пойти ко дну, ее обшивка развалится и люди погибнут. Или диктатура, страшная тирания, какой ваша многострадальная страна еще не видела. Что бы вы выбрали для вашего народа? - Я не могу, - сказал патриарх. - И то и другое ужасно. - Тогда вспомните, что конституционная монархия всегда являлась оплотом против деспотизма одного тирана. Они не могут сосуществовать, что-то одно должно исчезнуть. Все нации нуждаются в символе, человеческом или ином, в который они могли бы верить в тяжелые времена, который мог бы объединить их, преодолев языковые и клановые барьеры. Комаров превращает себя в такой национальный символ, в такую икону. Никто не проголосует против него за пустое место. Должна появиться альтернативная икона. - Но проповедовать восстановление... - возразил патриарх. - Не означает проповедовать против Комарова, чего вы боитесь, - доказывал англичанин. - Это будет проповедь стабильности - икона выше политики. Комаров не сможет обвинить вас во вмешательстве в политику, в выступлениях против него, хотя он может про себя подозревать, что происходит. И существуют другие факторы... Найджел Ирвин с большим искусством развернул перед патриархом соблазнительные перспективы. Единение Церкви и трона, полное восстановление православной Церкви во всем ее блеске, возвращение Патриарха Московского и Всея Руси в его дворец за кремлевскими стенами, возобновление кредитов с Запада, наступление стабильности. - То, что вы говорите, весьма логично и находит отклик в моем сердце, - сказал Алексий Второй, подумав. - Но я видел "Черный манифест". Мне известно все зло. Мои братья во Христе - собор духовенства, епископы - его не видели и не поверят, что он существует. Опубликуйте его - и даже, может быть, половина России согласится с ним... Нет, сэр Найджел, я не переоцениваю мою паству. - Но если заговорит другой голос? Не ваш, ваше святейшество, не официальный, но сильный, убедительный голос, с вашей молчаливой поддержкой? Он имел в виду отца Григория Русакова, которому патриарх дал личное разрешение, потребовавшее немалой смелости, читать проповеди. В молодости отца Русакоа исключали из одной семинарии за другой. Он был слишком, по мнению КГБ, интеллектуален и слишком страстен. Поэтому он ушел в маленький сибирский монастырь и, приняв духовный сан, стал странствующим священником без прихода, проповедуя где придется, двигаясь впереди идущей по его следам тайной полиции. Конечно, его поймали, и он получил пять лет лагерей за антигосударственные высказывания. На суде он отказался от назначенного ему адвоката и защищал себя настолько блестяще, что вынудил судей признать, что они нарушают Советскую Конституцию. Освобожденный, как и другие священники, по амнистии Горбачева, он доказал, что не утратил своего огня. Он снова стал проповедовать, но при этом бичевал епископов за их робость и продажность, нанося таким образом многим из них оскорбления, и они ездили к Алексию просить, чтобы молодого священника снова посадили за решетку. Надев рясу приходского священника, Алексий Второй пошел послушать одну из его проповедей. Если бы только, думал он, стоя неузнанный в толпе, он мог направить этот огонь, эту страстность, это красноречие на службу Церкви. Дело в том, что отец Григорий сплачивал людей. Он говорил на языке народа, пользуясь простонародными выражениями. Он мог сдобрить свою проповедь словами, которые услышал в лагерных бараках; он умел говорить и на языке молодежи, знал их поп-идолов, знал, как трудно домохозяйке свести концы с концами, знал, как водка притупляет страдания. В тридцать пять лет он оставался аскетом и хранил обет безбрачия, но знал о грехах плотских больше, чем может научить любая семинария. Два популярных журнала для подростков даже представили его читателям как секс-символ. Поэтому Алексий Второй не побежал в милицию, требуя его ареста. Он пригласил непокорного на ужин. В Данилевском монастыре они скромно поужинали за простым деревянным столом. Алексий угощал. Они проговорили всю ночь. Алексий объяснил задачу, стоящую перед ним: медленная реформа Церкви, которая слишком долго служила диктатуре, попытки вновь обрести пастырскую роль среди ста сорока миллионов христиан в России. К восходу солнца отец Григорий согласился призывать своих слушателей искать Бога у себя дома и на работе, но еще и возвратиться в Церковь, какой бы греховной она ни была. Тихая рука патриарха сделала многое возможным. Каждую неделю главная телестанция вела репортажи с проповедей отца Григория, собиравших огромное количество слушателей, и проповеди, таким образом, видели миллионы, к которым он никогда не имел бы возможности обратиться. Зимой 1999 года этот единственный в своем роде священник стал широко известен как самый выдающийся оратор. Патриарх немного помолчал. Наконец он сказал: - Я поговорю с отцом Григорием о возвращении царя. Глава 15 В конце ноября, как всегда, выпал первый снег. Холодный ветер, предвестник наступающих морозов, разносил его по Славянской площади. Пузатенький священник, наклонив голову, преодолевая ветер, торопливо вошел в ворота и, перейдя небольшой двор, юркнул в церковь Всех Святых на Кулишках, внутри которой было тепло и пахло влажной одеждой и ладаном. За ним снова следили из припаркованной неподалеку машины, и, когда наблюдатели убедились, что он не привел за собой "хвост", полковник Гришин вошел в церковь. - Вы звонили, - сказал он, когда они остановились в стороне от немногочисленных молящихся, делая вид, что рассматривают иконы на стене. - Вчера вечером. Посетитель. Из Англии. - А не из Америки? Уверены, что не из Америки? - Да, полковник. Часов в десять его святейшество велел мне впустить джентльмена из Англии и проводить к нему. Он приехал с переводчиком, намного моложе. Я впустил их и провел в кабинет. Затем я принес кофе. - Что они говорили? - Когда я был в комнате, старый англичанин извинялся, что плохо говорит по-русски. Молодой все переводил. Тут патриарх велел мне поставить кофе и отпустил меня. - Подслушивали у двери? - Пытался. Но молодой англичанин повесил на дверную ручку свой шарф, кажется. Это помешало мне видеть, и я не все расслышал. Тут пришел казак с обходом, и мне пришлось уйти. - Он назвал свое имя, этот старый англичанин? - Пока я был в комнате - нет. Может быть, когда я варил кофе. Из-за этого шарфа я ничего не видел и услышал очень мало. То, что я слышал, - бессмыслица. - Расскажите мне, отец Максим. - Патриарх только однажды возвысил голос. Я услышал, как он сказал: "Вернуть царя?" Казалось, он очень удивился. Затем они заговорили тихо. Полковник Гришин стоял, уставившись на икону Богоматери с младенцем, с таким видом, словно ему только что дали пощечину. То, что он узнал, могло показаться бессмысленным глупому священнику, но для него это имело смысл. При конституционном монархе как главе государства не будет поста президента. Главой правительства будет премьер-министр, лидер правительственной партии, но все равно зависимый от парламента. Думы. От этого до сценария Игоря Комарова по установлению однопартийной диктатуры было страшно далеко. - Как он выглядит? - спокойно спросил он. - Среднего роста, худой, седые волосы, немного старше семидесяти. - Не знаете, откуда он приехал? - А, не так, как молодой американец. Этот приехал на машине, и она ждала его. Я его провожал. Машина все еще стояла там. Не такси, а лимузин. Я записал номер, когда она уезжала. Он передал листок бумаги полковнику. - Вы хорошо поработали, отец Максим. Мы этого не забудем. Сыщики Анатолия Гришина действовали быстро. Звонок в автоинспекцию - и не прошло и часа, как по номеру определили, что лимузин принадлежит "Националю". Кузнецов, начальник отдела пропаганды, по сути, был мальчиком на посылках. Его почти совершенный английский язык мог убедить любого русского служащего, что он настоящий американец. Он появился в "Национале" сразу же после ленча и обратился к консьержу: - Привет, простите за вопрос, вы говорите по-английски? - Да, сэр, говорю. - Прекрасно. Послушайте, вчера вечером я обедал в ресторане недалеко отсюда, и там за соседним столом сидел английский джентльмен. Мы разговорились. Когда он ушел, он забыл на столе вот это. Он показал зажигалку. Это была дорогая золотая зажигалка от Картье. Консьерж озадаченно посмотрел на него. - Да, сэр? - Конечно, я побежал за ним, но опоздал. Он отъезжал... в длинном черном "мерседесе". Швейцар предположил, что это может быть кто-то из ваших. Мне удалось заметить номер. Он протянул консьержу листок. - А, да, сэр. Один из наших. Извините... - Портье проверил записи за предыдущий вечер. - Это, должно быть, был мистер Трабшо. Я должен передать зажигалку? - Не беспокойтесь. Я оставлю ее у портье, а он положит ее вместе с его ключами. Дружески помахав рукой, Кузнецов направился к портье. Зажигалку он положил в карман. - Привет, вы не могли бы сказать мне, в каком номере остановился мистер Трабшо? Русская девушка, смуглая и хорошенькая, приветливо улыбнулась ему: - Одну минутку, сэр. - Она ввела имя в свой настольный компьютер и покачала головой. - Сожалею. Мистер Трабшо и его компаньон выехали сегодня утром. - О черт. Я надеялся застать его. Вы не знаете, он уехал из Москвы? Она набрала еще несколько цифр. - Да, сэр, нам подтвердили его вылет утром. Он вернулся в Лондон дневным рейсом. Кузнецов не знал действительной причины, почему полковник Гришин хотел выследить таинственного мистера Трабшо, но он доложил обо всем, что узнал. Когда Кузнецов ушел, Гришин воспользовался своими связями в иммиграционном отделе Министерства внутренних дел. Данные передали ему по факсу, а фотография, прилагаемая к заявлению, была получена из российского посольства на Кенсингтон-гарденс в Лондоне, через курьера. - Увеличьте это фото, - приказал он сотрудникам. Лицо старого англичанина ни о чем ему не говорило, но он подумал, что, кажется, знает человека, которому оно знакомо. В конце Тверской улицы в двух больших многоквартирных домах живут только ушедшие в отставку важные сотрудники старого КГБ, персональные пенсионеры, доживающие свой век в относительном комфорте. Зимой 1999 года там обитал один из самых опытных российских организаторов шпионажа, генерал Юрий Дроздов. На самом пике "холодной войны" он контролировал все операции КГБ на Восточном побережье США, потом его отозвали в Москву, где он возглавил сверхсекретное руководство "нелегалами". "Нелегалами" называют тех, кто проникает на вражескую территорию, не имея дипломатического прикрытия, скрывается в чужом обществе под видом местных бизнесменов, ученых, кого угодно, чтобы поддерживать связь с местными завербованными агентами. Если они попадаются, им грозит не высылка, а арест и суд. В течение многих лет Дроздов готовил и рассылал "нелегалов" КГБ. Гришин столкнулся с ним, когда Дроздов в последние месяцы перед пенсией возглавлял небольшую засекреченную группу в Ясенево, занимавшуюся анализом обильно поступавшей продукции, выдаваемой Олдричем Эймсом из-за океана. Гришин руководил допросами выданных Эймсом шпионов. Они не понравились друг другу. Дроздов предпочитал грубой силе умение и ловкость, в то время как Гришин, никогда не выезжавший за пределы СССР, если не считать его короткой и бесславной поездки в Восточный Берлин, презирал тех сотрудников Первого главного управления, которые годами жили на Западе и заразились иностранным духом. Тем не менее Дроздов согласился встретиться с ним у себя дома, в квартире на Маросейке. Гришин положил перед ним увеличенную фотографию. - Вы встречали раньше этого человека? - спросил он. К его ужасу, старый шпион, откинув назад голову, разразился хохотом. - Встречал его? Нет, лично не встречал. Но это лицо отпечаталось в мозгу всех, кто сейчас в моем возрасте, работавших когда-либо в Ясенево. Неужели вы не знаете, кто это? - Нет. Иначе я не пришел бы сюда. - Ладно, мы называли его Лис. Найджел Ирвин. Многие годы, в шестидесятых и семидесятых, руководил операциями против нас, затем был шефом британской Сикрет интеллидженс сервис в течение шести лет. - Шпион? - Начальник шпионов, учитель шпионов, - поправил его Дроздов. - Это не одно и то же. И он всегда оставался одним из самых лучших. Почему он вас интересует? - Вчера он приезжал в Москву. - Боже мой! А знаете зачем? - Нет, - солгал Гришин. Дроздов пристально посмотрел на него. Он не поверил. - Между прочим, какое это имеет отношение к вам? Вы теперь далеки от этого. Вы готовите этих черногвардейцев для Комарова, ведь так? - Я начальник службы безопасности Союза патриотических сил, - холодно заметил Гришин. - Без разницы, - проворчал старый генерал. Он проводил Гришина до дверей. - Если он приедет опять, передайте ему - пусть зайдет выпить! - крикнул он вслед уходящему Гришину и, пробормотав: "Дерьмо", закрыл дверь. Гришин предупредил своих информаторов в иммиграционном отделе, чтобы ему сообщили, если сэр Найджел Ирвин, или мистер Трабшо, захочет еще раз посетить Москву. На следующий день генерал армии Николай Николаев дал интервью "Известиям", самой крупной общероссийской газете. Газета рассматривала это событие как своего рода сенсацию, потому что старый солдат никогда не соглашался на встречу с журналистами. Предлогом для интервью послужило приближающееся семидесятичетырехлетие генерала, и журналист начал с обычных вопросов о здоровье. Он сидел выпрямившись в кожаном кресле в особой комнате офицерского клуба Академии имени Фрунзе и отвечал журналисту, что состояние его здоровья прекрасное. - У меня собственные зубы, - громко говорил он. - Я не нуждаюсь в очках и до сих пор ни в чем не уступлю любому молокососу вашего возраста. Журналист, которому было за сорок, поверил ему. Фотограф, молодая женщина двадцати с лишним лет, смотрела на него с благоговейным страхом. Она слышала рассказы своего деда о том, как он входил с молодым командующим танковыми войсками в Берлин пятьдесят четыре года назад. Разговор перешел на положение в стране. - Плачевное, - отрезал "дядя Коля". - Бардак. - Полагаю, - предположил журналист, - вы будете голосовать за СПС и Игоря Комарова на январских выборах? - За него - никогда! - резко заявил генерал. - Банда фашистов, вот кто они такие. Да мне и дотронуться до них противно. - Не понимаю, - дрожащим голосом произнес журналист, - я бы предположил... - Молодой человек, даже и не воображайте, что меня одурачила эта брехня Комарова о липовом патриотизме, которую он непрерывно вбивает всем в голову. Я видел патриотизм, мальчик. Видел, как люди отдавали за него свою кровь, видел, как прекрасные люди отдавали за него жизнь. Научился отличать правду, понятно тебе? Этот Комаров никакой не патриот, и все это дерьмо и вранье. - Понимаю, - сказал журналист, ничего не понимая и совершенно растерявшись. - Но ведь есть много людей, которые чувствуют, что его планы для России... - Его планы для России - кровавая бойня! - гневно прорычал "дядя Коля". - Неужели мы еще недостаточно пролили крови на этой земле? Мне пришлось пройти через это, и я не хочу этого больше видеть. Этот человек - фашист. Послушай, парень, я сражался с фашистами всю свою жизнь. Сражался с ними под Курском, в операции "Багратион", за Вислой, в самом чертовом бункере. Немец или русский - фашист есть фашист. и все они... Он мог бы употребить любое из сорока слов, имеющихся в русском языке для обозначения интимных частей тела, но в присутствии женщины он ограничил себя "мерзавцами". - Но действительно, - возразил журналист, окончательно переставший что-либо понимать, - Россию необходимо очистить от грязи? - О, грязи хватает. Но большая ее часть не грязь этнических меньшинств, а доморощенная российская грязь. Как насчет нечестных политиков, коррумпированных чиновников, которые заодно с бандитами? - Но господин Комаров собирается очистить страну от бандитов. - Неужели вы не видите, что господин, черт его побери, Комаров получает деньги от бандитов? Откуда, как вы думаете, поступают его огромные средства? По мановению волшебной палочки? Если он встанет во главе страны, то ее раскупят и переделят между собой бандиты. Я скажу тебе, парень: ни один человек, носивший военную форму своей страны, и носивший ее с гордостью, никогда не должен допускать, чтобы черногвардейцы распоряжались нашей Родиной. - Тогда что же нам делать? Старый генерал взял газету и указал на последнюю страницу. - Ты видел вчера выступление этого священника? - Отца Григория, проповедника? Нет, а что? - Я думаю, может быть, он все понимает правильно. А мы все эти годы заблуждались. Вернуть Бога и царя. Интервью произвело сенсацию, но не из-за своего содержания. Фурор вызвала личность. Самый прославленный в России военачальник выступил с разоблачением, которое прочитает каждый офицер и солдат в стране и огромное число ветеранов, которых насчитывалось двадцать миллионов. Интервью полностью перепечатали в еженедельнике "Наша армия", преемнике "Красной звезды", который разошелся по всем воинским частям. Отрывки из него были включены в программы новостей национального телевидения и радио. После этого генерал отказался от каких-либо встреч с прессой. В особняке неподалеку от Кисельного бульвара, очутившись перед окаменевшим лицом Игоря Комарова, Кузнецов чуть не плакал: - Я не понимаю, господин президент. Просто не понимаю. Если бы во всей стране нашелся один человек, о котором я мог бы с уверенностью сказать, что он непоколебимый сторонник СПС и ваш лично, то это был бы генерал Николаев. Игорь Комаров и Анатолий Гришин, стоявший у окна и смотревший на заснеженный двор, слушали его в холодном молчании. Затем молодой начальник отдела пропаганды вернулся в свой кабинет, чтобы и дальше звонить в средства массовой информации, пытаясь исправить положение. Это было непросто. Он едва ли мог объявить "дядю Колю" выжившим из ума стариком, потому что сразу было видно, что это неправда. Единственное, что он мог сказать, - это то, что генерал все неправильно понял. Но вопросы о средствах становились все настойчивее и настойчивее. Полное восстановление положения СПС оказалось бы намного проще, если бы можно было посвятить этому весь следующий выпуск "Пробудись!" и еще ежемесячное издание "Родина". К несчастью, их заставили замолчать, а новые печатные машины только еще отплывали из Балтимора. Молчание в президентском кабинете наконец нарушил Комаров. - Он видел мой манифест, правда? - Я так думаю, - ответил Гришин. - Сначала печатные машины, затем тайные встречи с патриархом, теперь вот это. Что происходит, черт возьми? - Нас саботируют, господин президент. Голос Комарова оставался обманчиво спокойным, слишком спокойным. Но лицо покрыла мертвенная бледность, а на скулах загорелись ярко-красные пятна. Как и покойный секретарь Акопов, Анатолий Гришин тоже видел приступы гнева своего вождя, и даже он их боялся. Когда Комаров заговорил, голос его понизился до шепота: - Ты, Анатолий, состоишь при мне, самый близкий мне человек, тебе суждено иметь столько власти в России, сколько не имеет ни один человек, за исключением меня, для того чтобы оградить меня от саботажа. Чьих рук это дело? - Англичанина Ирвина и американца Монка. - Этих двоих? И все? - Они, очевидно, имеют поддержку, господин президент, и манифест у них. Они его везде показывают. Комаров встал из-за стола и, взяв тяжелую линейку из черного дерева, начал постукивать ею по ладони левой руки. Когда он заговорил, его голос стал повышаться: - Так найди и задави их, Анатолий. Узнай, что они собираются предпринять, и предотврати. Теперь слушай меня внимательно. Шестнадцатого января, всего через несколько коротких недель, сто десять миллионов российских избирателей получат право отдать свой голос будущему Президенту России. Я предполагаю, что они проголосуют за меня. При необходимых семидесяти процентах, принимающих участие, это составляет семьдесят семь миллионов голосов. Из них я хочу получить сорок миллионов. Мне нужна победа в первом, а не во втором туре. Неделю назад я мог рассчитывать на шестьдесят миллионов. Этот дурак генерал обошелся мне по крайней мере в десять. Слово "десять" он почти прокричал. Линейка поднималась и опускалась, но Комаров теперь стучал уже по столу. Неожиданно свою злость на преследователей он стал вымещать, перейдя на визг и колотя линейкой, на собственном телефоне, пока тот с треском не развалился. Гришин стоял не шевелясь; в коридоре царила полная тишина, сотрудники буквально примерзли к своим местам. - Теперь какой-то сумасшедший священник затеял новую глупую кампанию, призывая вернуть царя. Не будет на этой земле никакого царя, кроме меня, и во время моего правления они узнают значение слова "дисциплина", да так, что Иван Грозный покажется ребенком. Крича, он снова и снова обрушивал линейку на разбитый телефон, глядя на его осколки так, словно перед ним были непослушные русские люди, которых надо научить понимать, что такое дисциплина, с помощью кнута. Последний выкрик замолк, и Комаров бросил линейку на стол. Он несколько раз глубоко вдохнул и взял себя в руки. Голос его пришел в норму, но руки продолжали дрожать, и он должен был упереться кончиками пальцев в крышку стола. - Сегодня я выступлю на митинге во Владимире, самом большом за всю предвыборную кампанию. Завтра его передадут по всем станциям. Потом я буду обращаться к народу каждый вечер до самых выборов. Средства найдутся. Это мое дело. Пропагандистские вопросы - в ведении Кузнецова. Он протянул руку и ткнул указательным пальцем прямо в лицо Гришина. - Твое дело, Анатолий, - одно, и только одно. <i>Останови саботаж!</p> </i> Комаров тяжело опустился в кресло и жестом отпустил Гришина. Не говоря ни слова, Гришин проследовал по ковру к двери и вышел. В коммунистические времена был только один банк - сберегательный. После падения коммунизма и с появлением капитализма банки стали появляться как грибы после дождя, пока их количество не перевалило за восемь тысяч. Многие действовали по принципу "кто не успел, тот опоздал"; аферисты быстро сворачивали свою "деятельность", и деньги вкладчиков бесследно исчезали. Устоявшие учились банковскому делу на ходу, потому что в коммунистическом государстве такого опыта почти не имелось. И банковское дело не было безопасным занятием. За десять лет убили более четырехсот банкиров, обычно из-за того, что они не приходили к соглашению с бандитами в вопросах необеспеченных займов или других форм незаконного сотрудничества. К концу девяностых годов ситуация стабилизировалась, остановившись на четырех сотнях относительно надежных банков. С пятьюдесятью главными из них Запад выражал готовность иметь дело. Банки концентрировались в Санкт-Петербурге и Москве, главным образом в последней. Словно копируя систему организованной преступности, банки тоже объединились в так называемую первую десятку, которая держала в своих руках восемьдесят процентов бизнеса. В некоторых случаях размер инвестиций был так велик, что это было под силу только консорциуму двух или трех банков, работающих вместе. Зимой 1999 года главными среди крупных банков считались "Мост-банк", "Смоленский" и самый крупный из всех - Московский федеральный. В главный офис Московского банка в начале декабря и обратился Джейсон Монк. Охрана выглядела не хуже, чем в Форт-Ноксе. Из-за угрозы их жизни и здоровью председатели крупных банков имели собственные службы охраны, по сравнению с которыми личная охрана президента США выглядела жалкой. К этому времени многие перевезли свои семьи кто в Лондон, кто в Париж, а кто в Вену и летали на работу в Москву на личных самолетах. Когда они находились в России, их личная охрана насчитывала сотни человек. И еще тысячи требовались для охраны филиалов их банков, Получить интервью лично у самого председателя Московского федерального банка, не договорившись об этом заранее за несколько дней, было неслыханным делом. Но Монк добился этого. Он принес с собой нечто, тоже совершенно неслыханное. После того как его обыскали и содержимое его кожаного портфеля проверили на первом этаже высотного здания, Монка сопроводили в приемную управляющего, находившуюся тремя этажами ниже личных апартаментов председателя. Там принесенное им письмо внимательно изучил приятный молодой человек, безупречно говоривший по-английски. Он попросил Монка подождать и исчез за тяжелой деревянной дверью с кодовым замком. Потянулись минуты ожидания, два вооруженных охранника не спускали с Монка глаз. К. удивлению секретаря, сидевшего за столом, личный помощник вернулся и попросил Монка следовать за ним. За дверью его снова обыскали и с ног до головы проверили электронным сканером; приятный русский извинился. - Понимаю, - сказал Монк. - Трудные времена. Двумя этажами выше его ввели еще в одну приемную, а затем в личный кабинет Леонида Григорьевича Бернштейна. Письмо, принесенное Монком, лежало на столе. Банкир, невысокий, широкоплечий, с вьющимися седыми волосами, острым проницательным взглядом, в темно-сером, прекрасного покроя костюме, сшитом на Сэйвил-Роу, поднялся и протянул руку. Затем он указал Монку на стул. Монк заметил, что у приятного молодого человека, сидевшего у задней стены, что-то выпирает под левой подмышкой. Он, возможно, и учился в Оксфордском университете, но Бернштейн позаботился и о том, чтобы тот закончил свое обучение на стрельбище в Квонтико. Банкир указал на письмо. - Итак, как же обстоят дела в Лондоне? Вы только что приехали, мистер Монк? - Несколько дней назад, - ответил Монк. Письмо, написанное на очень дорогой