чтобы  продолжать  шпионить  на КГБ  в Лэнгли.  Он стал  богаче  еще  на два
миллиона долларов.
     Перед отъездом из Рима  он выучил и сжег длинное, на  девяти страницах,
письмо  из  Москвы. Главным в  нем  был  лист  с  заданием  по  разоблачению
каких-либо еще  агентов, засланных ЦРУ в СССР, а упор делался на сотрудников
КГБ, ГРУ, старших гражданских чиновников или ученых. В конце была  приписка:
"Сконцентрируйте внимание на  человеке,  который нам  известен  как  Джейсон
Монк".

        Глава 9

     Август  не самый удачный  месяц  для  мужских клубов,  расположенных  в
районе  Сент-Джеймс-стрит,  Пиккадилли и  Пэлл-Мэлл.  Это месяц  отпусков, и
большая часть  персонала желает провести  его  вместе  с  семьей  где-нибудь
подальше  от  города,  а  половина  членов  клуба  находится  либо  в  своих
поместьях, либо за границей.
     Многие клубы закрываются,  и те  члены,  которые по  различным причинам
остаются в  столице, вынуждены  мириться с незнакомой  обстановкой;  разного
рода    двусторонние   договоренности   между   клубами   позволяют   членам
закрывающихся клубов есть и пить в тех, которые остались открытыми.
     Но в  последний день  августа "Уайтс" снова  открылся, и сэр Генри Куме
пригласил  туда на  ленч человека на пятнадцать лет  старше себя, одного  из
своих предшественников на посту шефа Интеллидженс сервис.
     Семидесятичетырехлетний  сэр  Найджел  Ирвин  уже  пятнадцать  лет  как
освободился  от  служебного ярма. Первые десять  лет  он провел,  "занимаясь
кое-чем в Сити".  Это означало, что, как и другие до и после него, он, умело
используя   свой  богатый   опыт,  знание  коридоров   власти  и  врожденную
проницательность,  входил во  многие советы  директоров,  что  позволило ему
отложить кое-что на старость.
     Четыре  года  назад  он окончательно  отошел отдел  и  поселился  около
Суониджа на острове Пурбек в графстве Дорсет, где занимался  чтением, писал,
гулял по пустынному  берегу Ла-Манша и  временами  ездил на поезде в  Лондон
повидать  старых  друзей.  Эти самые  друзья  считали,  что  он  все  еще  в
прекрасной форме, поскольку за мягким выражением его голубых  глаз скрывался
острый как бритва ум.
     Те, кто хорошо его знал, понимали, что старомодная любезность,  которую
он проявлял  по отношению ко всем, таит под собой железную волю, готовую при
необходимости  превратиться в  крайнюю жестокость.  Генри Кумсу, невзирая на
разницу в возрасте, это было прекрасно известно.
     Они оба были  специалистами по России. После  отставки Ирвина шефом СИС
поочередно  побывали два востоковеда и арабист,  пока приход Генри  Кумса не
ознаменовал  возврат  к  тем, кто отточил  зубы в  борьбе  против Советского
Союза.  Когда  шефом  был  Найджел Ирвин, Куме проявил  себя  как  блестящий
оператор, используя всю свою хитрость против шпионской сети КГБ  в Восточном
Берлине и восточногерманского главного агента Маркуса Вольфа.
     Ирвин  мог  удовлетвориться  разговором на  уровне  светской  беседы  в
заполненном посетителями баре на нижнем этаже клуба, но  он не лишился своих
человеческих слабостей, и  ему  было  любопытно, зачем  его  бывший  протеже
попросил  его предпринять поездку из  Дорсета  в  жаркий Лондон  ради одного
ленча.  И  только  когда они возобновили  разговор  наверху, устроившись  за
столиком  у окна, выходящего на Сент-Джеймс-стрит, Кумс коснулся цели своего
приглашения.
     - В России что-то происходит, - начал он.
     - Много чего. и ничего хорошего, как я вижу из газет, - заметил Ирвин.
     Кумс  улыбнулся.  Он знал,  что  у  старика есть  источники  информации
получше утренних газет.
     - Я не буду углубляться в эту тему, - сказал он. - Не здесь, не сейчас.
Только в общих чертах.
     - Безусловно, - согласился Ирвин.
     Кумс  вкратце изложил развитие  событий за  последние  шесть  недель  в
Москве и в Лондоне. Особенно в Лондоне.
     - Они не собираются ничего  предпринимать, и решение  окончательное,  -
сказал он. -  События должны развиваться своим путем, как  бы прискорбны они
ни  были.  Так  по  крайней  мере  наш  уважаемый  министр  иностранных  дел
высказался по этому вопросу пару дней назад в моем присутствии.
     - Боюсь,  вы слишком  переоцениваете меня,  если полагаете, что  я могу
что-то сделать, чтобы оживить мандаринов с  Кинг-Чарльз-стрит, - ответил сэр
Найджел. - Я стар и нахожусь в  отставке. Как  говорят поэты, жизнь прожита,
страсти утихли.
     - Я хотел бы, чтобы вы  взглянули на  два документа, -  сказал Куме.  -
Один  представляет  собой  полный отчет  событий, происшедших,  насколько мы
можем установить, с того момента, когда смелый, хотя и неумный, старик украл
папку  со  стола  личного  секретаря  Комарова. Думайте  сами, можете ли  вы
согласиться с нашим решением считать "Черный манифест" подлинным.
     - А второй?
     - Сам манифест.
     - Благодарю вас за доверие. И что я должен с ними делать?
     - Возьмите их домой, прочитайте оба, составьте о них мнение.
     Когда унесли  пустые глубокие блюда из-под рисового пудинга с вареньем,
сэр Генри Куме заказал  кофе  и  два  бокала марочного портвейна  "Фонеска",
особо тонкого вкуса, из коллекции клуба.
     -  И даже  если я соглашусь со всем,  что вы говорите,  с чудовищностью
манифеста, поверю в его подлинность, что потом?
     - Я подумал, Найджел... те люди, которых, как я полагаю, вы собираетесь
повидать в Америке на будущей неделе...
     - Бог мой. Генри, предполагалось, что даже вы не должны знать об этом.
     Кумс слегка  пожал плечами,  но  в душе  обрадовался, что  его  догадка
подтвердилась. Совет соберется, и Ирвин примет в нем участие.
     - По старинной поговорке - "везде мои шпионы".
     -  Тогда я рад,  что  мало  что изменилось после моего  ухода, - сказал
Ирвин. - Ну ладно, предположим, я встречаюсь с некоторыми  людьми в Америке.
И что из того?
     - Предоставляю  решить вам. Если вы посчитаете,  что документы  следует
выбросить,  -  сожгите  их,  пожалуйста,  дотла.  Если   вы  сочтете  нужным
переправить их через Атлантику - действуйте.
     - Боже мой, как интригующе!
     Кумс вынул из портфеля запечатанный конверт и  протянул его Ирвину. Тот
положил  его в  свой,  рядом  с  покупками,  сделанными  у "Джона  Люиса", -
несколькими  кусками канвы  для  леди Ирвин, которая любила вышивать зимними
вечерами.
     В холле они  попрощались, и сэр  Найджел взял  такси до  вокзала, чтобы
успеть на поезд в Дороет.

        Лэнгли, сентябрь 1989 года

     Когда  Олдрич Эймс вернулся в  Вашингтон, из девяти лет его шпионажа на
КГБ  оставалось, как это  ни было удивительно, еще четыре с  половиной года.
Купаясь  в  деньгах, он  начал новую  жизнь  с покупки  дома за  полмиллиона
долларов наличными и с появления на парковке в новеньком "ягуаре". И все это
при зарплате пятьдесят тысяч долларов в год. Однако никто не усмотрел в этом
ничего странного.
     Эймс  благодаря  тому,  что  работал  в  Римской  миссии  по  советской
тематике,  и  вопреки тому,  что Рим входил в  компетенцию  отдела  Западной
Европы, оставался сотрудником ключевого  отдела СВ. С точки зрения  КГБ было
очень важно,  чтобы он оставался там, где имел доступ к файлам 301 и смог бы
заглянуть в них  еще  раз. Но здесь  он  столкнулся  с большими трудностями.
Милтон  Беарден  тоже  только  что  вернулся в  Лэнгли из  Афганистана,  где
руководил  тайной деятельностью  против  Советов.  Первое, что он  попытался
сделать  как  вновь  назначенный начальник отдела СВ, -  это  избавиться  от
Эймса. Однако в этом, как и другие раньше его, он потерпел поражение.
     Кен Малгрю,  бюрократ  до  мозга костей, высидел должность, позволявшую
ему  решать  кадровые  вопросы. На  этом посту он  имел  огромное влияние на
перемещения  и назначения. Они с Эймсом возобновили  свои дружеские попойки,
причем  Эймс мог себе  позволить самые дорогие  вина. И именно Малгрю явился
причиной недовольства Беардена, когда оставил Эймса в отделе СВ.
     Тем  временем  ЦРУ  компьютеризировало  огромное  количество  секретных
документов,  доверив свои сокровенные  тайны самому ненадежному инструменту,
когда-либо изобретенному человеком. В Риме Эймс  поставил перед собой задачу
освоить  компьютер.  Все,  что ему теперь требовалось,  - это  коды доступа,
чтобы войти в  файлы 301, не вставая  из-за  своего стола. Больше  не  нужны
будут пластиковые мешки, набитые  документами. Больше от него не потребуется
брать самые секретные файлы и расписываться за них.
     Первой  щелью, в которую Малгрю удалось засунуть  своего приятеля, была
должность европейского шефа  группы  советского отдела по внешним операциям.
Но  отдел  внешних операций  ведал только  теми советскими агентами, которые
находились за пределами СССР  или советского блока.  В число этих агентов не
входили  "Лайсандер",  спартанский  воин,  руководящий  в  Восточном Берлине
управлением "К" в составе  КГБ;  "Орион", охотник, из Министерства обороны в
Москве;  "Делфи",  оракул,  в  самых верхах Министерства  иностранных дел, и
четвертый,  тот,  кто хотел  улететь  за  океан и под кодовым именем "Пегас"
сидел  в  закрытом  научном  центре  между  Москвой  и  Уралом. Когда  Эймс,
пользуясь  своим  положением,  торопливо  проверял  Джейсона Монка,  который
теперь был выше рангом - Джи-эс-15, в то время как Эймс застрял наДжи-эс-14,
он  ничего  не обнаружил. Но отсутствие информации по Монку в отделе внешних
операций  говорило только  об  одном: агенты Монка  находились внутри  СССР.
Скаттлбат и Малгрю рассказали ему остальное.
     В  управлении говорили, что  Джейсон  Монк  -  самый лучший,  последняя
надежда отдела,  разгромленного предыдущим  предательством  Эймса.  Говорили
также, что  он  одиночка,  индивидуалист,  работающий  по-своему,  рискующий
по-своему,  и  его  давно  бы  выжили, если  бы  не  одно обстоятельство: он
добивался  результатов в  организации,  которая  неуклонно  становилась  все
меньше и меньше.
     Как любого бумажного карьериста, Малгрю  возмущал Монк. Возмущал  своей
независимостью, отказом заполнять формы в трех экземплярах,  а  больше всего
своим   явным   иммунитетом   на  жалобы   людей,   подобных  Малгрю.   Эймс
воспользовался  его  возмущением.  Из них двоих  у  Эймса  голова  оказалась
крепче.  Под винными  парами он сохранял способность соображать, в то  время
как Малгрю становился хвастливым и распускал язык.
     Как-то поздно  вечером  в  сентябре  1989 года,  когда  разговор  снова
коснулся Монка, Малгрю  выболтал, что слышал  об агенте Монка,  который  был
важной  "шишкой".  Говорили,  что  Монк  завербовал  его  пару лет  назад  в
Аргентине.
     Он  не узнал ни имени,  ни  кодовой клички. Но КГБ сможет выяснить  все
остальное. "Шишка" указывала на человека в ранге второго секретаря или выше.
"Пару лет" определили в период  от полутора лет до трех. Проверка назначений
Министерства  иностранных дел СССР в посольство  в Буэнос-Айресе дала список
из восемнадцати человек. Подсказка Эймса, что этот человек больше за границу
не назначался, сократила список до двенадцати.
     В  отличие от ЦРУ  контрразведка КГБ  не отличалась щепетильностью. Она
начала  приглядываться  к  неожиданному  появлению  денег,  повышению уровня
жизни, даже покупке маленькой квартирки...

     День был прекрасный,  этот первый день  сентября, с Ла-Манша дул легкий
ветерок,  и  ничто  не разделяло  утесы  и  далекий  берег  Нормандии, кроме
подгоняемых ветром барашков волн.
     Сэр  Найджел  шагал  по  тропе,  проложенной  между утесов  от  вершины
Дэрлстон-Хед  до  Сент-Элбан-Хед, и упивался пахнувшим солью  воздухом.  Это
была  его любимая прогулка в течение многих лет. и  она  действовала на него
после прокуренных залов заседаний или ночной работы с секретными документами
как  тонизирующее  средство. Он считал, что  она  проясняет голову, помогает
сосредоточиться, отогнать все  ненужное  и умышленно ложное,  выявить  самую
сущность проблемы.
     Он провел ночь над двумя документами, которые ему дал Генри Кумс, и был
потрясен тем, что  прочитал. Детективная работа, проделанная после того, как
бродяга бросил что-то в машину Селии Стоун, заслужила его одобрение.  Именно
так он бы проделал ее сам.
     Он  плохо  помнил  Джока  Макдоналда,  молодого  стажера,  бегавшего  с
поручениями  по   Сенчури-Хаус.  Очевидно,  он   много  поработал.  И   Куме
поддерживал заключение: "Черный манифест" - не фальшивка, не шутка.
     Его  мысли обратились  к самому манифесту. Если  этот  русский  демагог
действительно собирается выполнять свою  программу,  случится нечто ужасное,
подобное тому, о чем он помнил с юности.
     В 1943 году, когда  ему исполнилось восемнадцать лет, его наконец взяли
в британскую армию и отправили в Италию. Раненного в большом наступлении при
Монте-Касино,  его поместили в  госпиталь в Англии,  а после  выздоровления,
несмотря на просьбы  вернуться  в  действующую  армию,  направили в  военную
разведку.
     Лейтенантом,  которому  только  что  исполнилосьдвадцать,  он вместе  с
Восьмой  армией перешел  Рейн и  увидел  то, чего  никому лучше бы не видеть
никогда. Потрясенный пехотный майор попросил Ирвина прийти и посмотреть, что
на своем  пути обнаружили  его солдаты. То, что он увидел в концентрационном
лагере Берген-Белзен, было кошмаром, который преследовал не только его, но и
людей постарше всю жизнь.
     Ирвин повернул  обратно  в  глубь  острова у Сент-Элбан-Хед,  следуя по
тропе,  ведущей  к  деревне  Эктон,  где,  еще  раз  повернув, направился  в
Лэнггон-Мэтреверс. Что  делать? И есть ли надежда на  успех? Сжечь документы
сейчас же и забыть о  них? Соблазн, большой соблазн.  Или взять их в Америку
и, вероятно, стать предметом насмешек  патриархов, с которыми он  собирается
провести неделю? Немыслимо!
     Он  открыл калитку сада и прошел через небольшой участок, который Пенни
отвела  под фруктовый  сад,  а летом еще  и выращивала там  овощи. В  костре
дымились срезанные ветки, но  внутри еще ярко  краснели  угольки. Так  легко
положить сюда документы, и они сразу же вспыхнут.
     Генри Кумс,  он знал, никогда не заведет разговора об этом,  никогда не
спросит, что он сделал, не будет добиваться отчета, что из этого получилось.
Никто никогда не узнает, откуда появились эти документы,  потому что ни один
из  них не проговорится. Это  входит  в кодекс. Из  окна кухни его окликнула
жена.
     - Вот ты где! Чай  в  гостиной.  Я ходила  в деревню и принесла сдобные
булочки с джемом.
     - Прекрасно, люблю булочки.
     - Да, пора мне это запомнить.
     Пенелопа  Ирвин, которая была  на пять лет моложе своего мужа, когда-то
славилась необычайной красотой, и за ней ухаживали несколько богатых мужчин.
По причинам, известным только ей, Пенелопа выбрала молодого офицера разведки
без средств,  который читал ей стихи и  скрывал под  своим застенчивым видом
ум, сравнимый только с компьютером.
     У них был сын  -  единственный  ребенок, который  погиб на Фолклендах в
1982  году. Они старались  не думать об утрате слишком часто, разве только в
его день рождения и в день смерти.
     Все  тридцать лет его  службы в Сикрет сервис  она терпеливо ждала его,
когда  он работал с  агентами, находящимися в СССР, или на  холодном ветру в
тени  Берлинской  стены  с  каким-нибудь  смелым,  но напуганным  человеком,
который  пробирался  через  контрольно-пропускной  пункт  к огням  Западного
Берлина.  Когда он возвращался  домой, его  всегда ожидал  горящий  камин  и
булочки. Ирвин все еще считал,  что и в семьдесят лет жена красива, и  очень
любил ее.
     Он сидел, жуя булочку, и смотрел на огонь.
     - Ты опять уезжаешь, - тихо сказала она.
     - Думаю, я должен.
     - Надолго?
     - О, несколько  дней  в Лондоне, чтобы  подготовиться,  затем неделя  в
Америке. А потом я не знаю. Вероятно, больше не поеду.
     - Хорошо, со мной все будет  в  порядке. В саду много работы. Ты будешь
звонить, когда сможешь?
     - Конечно. - Затем он произнес:  -  Этого не должно случиться снова, ты
знаешь.
     - Конечно, не должно. А теперь допивай свой чай.

        Лэнгли, март 1990 года

     Первый тревожный сигнал пришел из отделения ЦРУ в Москве. Агент "Делфи"
отключился. Тишина -  с  прошлого декабря.  Джейсон  Монк  сидел за  столом,
углубившись в изучение  сообщения  с телетайпа, поступавшего к нему  по мере
расшифровки ленты. Сначала он встревожился, позднее впал в отчаяние.
     Если с Кругловым по-прежнему все в порядке, то он  нарушал все правила.
Почему? Дважды сотрудники ЦРУ в Москве оставляли соответствующие знаки мелом
в обусловленных местах, указывая, что в тайник положено что-то для оракула и
он должен  посетить это место. Дважды  сигналы остались без ответа.  Его  не
было в городе. Неожиданно послали за границу?
     Если  так,  то он должен был передать стандартный "признак жизни": "Я в
порядке".  Они тщательно просматривали журналы, в которых обычно печатали по
предварительной  договоренности объявления,  в  поисках нескольких  строчек,
означающих "Я в порядке" или,  наоборот, "Я  в беде, помогите". Но ничего не
находили.
     К марту создалось впечатление, что оракул стал совершенно недееспособен
из-за  инфаркта,  или  другой  какой-то  болезни,  или  тяжелого несчастного
случая. Или умер. Или его "взяли".
     Перед  Монком  с  его подозрительностью стоял вопрос,  на который он не
находил ответа. Если Круглова  взяли и допрашивали, он должен был рассказать
все. Сопротивление оказалось бы бесполезным, оно только бы продлило муки.
     Следовательно,   он   должен   выдать   местонахождение   тайников    и
зашифрованные  знаки мелом,  извещавшие  ЦРУ,  что  пора  забирать  пакет  с
информацией.  Почему  в этом  случае КГБ  не  воспользовался  этими меловыми
значками,  чтобы  поймать американского  дипломата  с  поличным?  Совершенно
очевидно, что  так  и следовало  поступить. Это был бы триумф  для Москвы, в
котором она  так нуждалась, потому что в остальном все  шло  так, как хотели
американцы.
     Империя Советов  в  Восточной  Европе  разваливалась на части.  Румыния
казнила диктатора  Чаушеску;  ушла  Польша; Чехословакию и Венгрию  охватили
открытые  восстания;  в  ноябре  предыдущего года рухнула  Берлинская стена.
Поймать американца во время шпионской акции в Москве означало бы в  какой-то
степени уравновесить  тот поток  унижений, которым  подвергался КГБ.  Однако
ничего не происходило.
     Монк  мог  сделать  только  два  вывода.  Или  бесследное  исчезновение
Круглова - несчастный  случай  и это  прояснится позднее, или КГБ прикрывает
своего информатора.

     Соединенные Штаты - страна изобилия, в ней не  последнее место занимают
неправительственные  организации, или НПО.  Их тысячи. Сюда входит множество
организаций, начиная от трестов и кончая фондами для исследовательских работ
по  самой  различной  тематике,  иногда   труднодоступной   для   понимания.
Существуют  центры  политических  исследований,  "мозговые  центры",  группы
содействия тому и этому, советы для распространения чего-то и фонды, которые
почти невозможно перечислить.
     Деятельность некоторых связана с  исследовательскими работами, других -
с   благотворительностью;   третьи  занимаются  индивидуальной  пропагандой,
лоббированием, рекламой, расширением знаний  общества  в одной  области  или
контролем за их ограничением в другой.
     В  одном  только  Вашингтоне  находится  до  тысячи  двухсот  НПО, а  в
Нью-Йорке  -  на  тысячу  больше.  И  у  всех у них  есть  фонды.  Некоторые
финансируются, по крайней мере частично, деньгами налогоплательщиков, другие
- за счет  завещанного  им имущества давно умерших людей,  третьи  - частной
промышленностью     и     торговлей,    четвертые    -    донкихотствующими,
покровительствующими или просто ненормальными миллионерами.
     Эти   организации   дают  приют  ученым,  политикам,   бывшим   послам,
филантропам,  бездельникам, а иногда и маньякам.  Но у  всех есть две  общие
черты:  они  признают свое  существование  и  где-нибудь  имеют  собственное
помещение. Все, кроме одной.
     Вероятно,  благодаря своей  малочисленности  и закрытости, достоинствам
его членов и  абсолютной невидимости летом 1999 года совет Линкольна обладал
исключительным влиянием.
     При демократии власть - это влияние. Только при диктатуре грубая власть
может  существовать в рамках  закона. Неизбранная  власть в  демократическом
обществе,  следовательно,  заключается  в  способности  влиять  на  механизм
выборов.  Этого можно  достичь,  мобилизуя  общественное мнение  проведением
кампаний  в  средствах  массовой  информации, настойчивым лоббированием  или
прямыми  финансовыми вложениями.  Но в  чистейшей  форме такое влияние может
заключаться просто  в  тихом  совете, полученном в избирательном  органе  от
неоспоримых опыта, честности и мудрости. Это называется "тихое слово".
     Совет  Линкольна,  отрицая свое  существование и  оставаясь  незаметным
благодаря   своей    малочисленности,   являлся   самостоятельной   группой,
занимавшейся  размышлениями над  текущими проблемами, оценками,  обсуждением
этих проблем и  вынесением  окончательного - с  общего согласия  -  решения.
Основанный на  достоинствах  своих членов и  их возможности  иметь  доступ к
самой верхушке избирательного органа, совет, вероятно, имел  более  реальное
влияние, чем любые другие НПО или все они, вместе взятые.
     По  характеру он был англо-американским  и  возник  на основе глубокого
чувства партнерства в трудные времена еще в первую  мировую  войну, хотя как
совет  он  организовался  в начале  восьмидесятых,  за  обедом  в  клубе для
избранных в Вашингтоне, сразу же после Фолклендской войны.
     В  совет принимали  по  приглашению, и  число его членов ограничивалось
только  теми,  кто,  по  мнению  других  участников,  обладал  определенными
качествами. К последним относились большой  опыт, безукоризненная честность,
проницательность, полная  ответственность за  свои поступки  и доказанный на
деле патриотизм.
     Кроме того, те, кто занимал государственные должности, должны были уйти
в отставку, чтобы исключить всякую  предвзятость, в то  время как  в частном
секторе  они  могли оставаться  во  главе  своих  корпораций. Не  все  члены
обладали личным  богатством,  но по  крайней мере  двое из частного  сектора
оценивались в миллиард долларов.
     Частный  сектор   включал  в  себя  опыт  в  торговле,  промышленности,
банковском  деле,  финансах  и  науке,  а  в  общественный   сектор  входили
управление государственными делами, дипломатия и государственная служба.
     Летом 1999  года  на совет  собрались шестеро  англичан,  включая  одну
женщину, и тридцать четыре американца, включая пять женщин.
     По характеру мировых проблем, которые они, как предполагалось,  вынесут
на общее  обсуждение, это  были  люди среднего возраста  и несколько старше.
Мало кто имел за  плечами опыт менее  чем шестидесятилетней жизни, а  самому
старшему, очень крепкому старику, исполнился восемьдесят один год.
     Цель  образования  совета  следовало  искать в  словах  Линкольна,  что
"народное  правительство, состоящее  из  народа,  правящее  ради народа,  не
должно  исчезнуть с лица  земли". Он собирался в тщательно скрываемых местах
один раз  в  год,  о чем  договаривались по телефону,  ведя невинно звучащие
разговоры. В каждом случае хозяином  оказывался один  из богатых  членов,  и
никто никогда не уклонялся от этой чести.  Члены совета оплачивали проезд до
места встречи, после чего становились гостями хозяина.
     На северо-западе штата Вайоминг  протянулась долина, известная как Нора
Джексона,  названная  так  в  честь  первого  траппера,  имевшего   мужество
перезимовать в ней.  Ограниченная с  запада  высокими Тетонами,  а с востока
грядой Грос-Вентре, долина на севере граничит с Йеллоустонским парком. К югу
горы сходятся, и река Снейк прорывается белой струей между ними в каньон.
     К северу от  маленького  горнолыжного городка  Джексон  проходит  шоссе
номер 191 - мимо аэропорта к Моран-Джанкшн, а затем далее, к Иеллоустонскому
национальному  парку.  Сразу  за  аэропортом,  у   деревушки  Мус,  от  него
ответвляется дорога, по которой туристы попадают к озеру Дженни.
     К  западу  от  этого шоссе, у  самого  подножия Тетонских гор, есть два
озера: озеро Брэдди,  в которое  вода  поступает  из каньона Гарнет, и озеро
Таггарт,  питаемое  каньоном  Аваланш. К  этим озерам можно добраться только
пешком. На участке между  озерами, на узкой  полосе, примыкающей к  отвесной
стене  Южного Тетона, финансист из Вашингтона  по  имени Сол Натансон разбил
ранчо для отдыха площадью в сотню акров.
     Его расположение гарантировало полное уединение владельцу и его гостям.
Ранчо  протянулось  между  двумя озерами, позади -  сплошная каменная стена.
Спереди  тропа,  по  которой  ходили  люди,  пролегала  ниже  уровня  ранчо,
расположенного на возвышенном плато.
     Седьмого  сентября, согласно  договоренности,  первые  гости прибыли  в
Денвер,  где  их  встретили  на  личном   самолете  "Грамман"   Натансона  и
переправили  через  горы  в  аэропорт  Джексона.  Вдалеке от аэровокзала они
пересели  на  вертолет  хозяина  и  через  пять  минут оказались  на  ранчо.
Британский  контингент  прошел  через  иммиграционную  службу  на  Восточном
побережье, и поэтому они могли миновать авиатерминал и пересесть на вертолет
вдалеке от посторонних глаз.
     На ранчо имелось двадцать домиков с  двумя спальнями и общей гостиной в
каждом. Поскольку погода  стояла теплая и  солнечная и прохладно становилось
лишь  после  захода  солнца, многие гости  охотно  сидели  на верандах перед
домиками.
     Еда,  весьма изысканная,  подавалась в  единственном большом коттедже в
центре комплекса.  После  еды со  столов  все  убиралось, и  их  расставляли
по-другому для проведения конференций.
     Обслуживающий персонал работал только на Натансона, был не болтлив, его
привозили  специально  на время конференции. Для полной безопасности частные
охранники,  выдавая себя  за туристов в  палатках, охраняли нижние склоны от
заблудившихся следопытов.
     Конференция совета Линкольна  1999 года длилась пять дней, и, когда она
окончилась, никто не узнал, что сюда приезжали гости, пробыли какое-то время
и уехали.
     В  первый  день  сэр Найджел  Ирвин  распаковал свои  вещи, принял душ,
переоделся в легкие брюки и твидовую рубашку и вышел посидеть  на деревянную
веранду перед домиком, который отделил с бывшим госсекретарем США.
     С этого места он мог видеть других гостей, вышедших размять ноги. Среди
елей, берез и сосен вились тропинки для приятных прогулок, а к каждому озеру
спускалась дорожка.
     Он  заметил  бывшего  британского министра  иностранных дел  и  бывшего
генерального  секретаря НАТО лорда Каррингтона, прогуливающегося  с банкиром
Чарльзом  Прайсом -  одним из  самых  популярных  и  удачливых  американских
послов,  когда-либо аккредитованных  при  Сент-Джеймсском дворе.  Ирвин  был
шефом СИС, когда  Питер Каррингтон трудился в министерстве иностранных  дел,
и.  следовательно, являлся  его  боссом.  Прайс, ростом шесть  футов  четыре
дюйма, возвышался  над британским пэром. Чуть дальше  их хозяин Сол Натансон
сидел  на  солнышке  на  скамье с  американским  банкиром,  специалистом  по
капиталовложениям, и бывшим генеральным прокурором Эллиотом Ричардсоном.
     В стороне лорд Армстронг,  секретарь  кабинета  министров  и глава Хоум
сивил  сервис, стучал  в  дверь  домика,  в  котором  все  еще распаковывала
чемоданы леди Тэтчер.
     Еще один  вертолет прострекотал к  посадочной площадке,  чтобы высадить
бывшего президента Джорджа Буша, которого встречал бывший госсекретарь Генри
Киссинджер.  На  один из  столиков  около центрального  коттеджа официанты в
униформе поставили  чайник  перед  другим бывшим  послом, англичанином сэром
Николасом Гендерсоном, который сидел и пил чай  с  лондонским финансистом  и
банкиром сэром Эвелином Ротшильдом.
     Найджел  Ирвин взглянул  на программу  пятидневной конференции. Сегодня
вечером -  отдых. На следующий день члены совета разобьются, как обычно,  на
три комитета -  геополитический, стратегический и экономический.  Они  будут
работать раздельно  два  дня. Третий будет посвящен  слушанию результатов их
размышлений и дискуссий.  День четвертый отводится для пленарного заседания.
Ирвину  предоставили  по его  просьбе час  в конце этого дня. Последний день
предназначался для дальнейших действий и рекомендаций.
     В густых лесах на склоне  Тетона  одинокий  олень, чувствуя приближение
брачной поры, звучно призывал подругу. Над рекой Снейк  на крыльях  с белыми
перьями  парила  скопа, мяукающими  криками  выражая  возмущение  вторжением
лысого орла на ее рыболовную территорию.  Идиллическое место, подумал старый
шпион,  омраченное  только  черным  злом,  которое он  привез  в документах,
пришедших к нему из России.

        Вена, июнь 1990 года

     В  декабре  предыдущего  года работа  Эймса в группе  внешних  операций
советского отдела подошла к концу. Он снова оказался незанятым  и еще дальше
от файлов  301. Затем он получил свою третью со времени возвращения из  Рима
должность начальника сектора по чешским операциям. Но она не давала права на
доступ к кодам, открывающим самую засекреченную часть файлов 301 с описанием
агентов ЦРУ, работающих внутри советского блока.
     Эймс  пожаловался  Малгрю.  Это  неразумно, убеждал он. Он уже  однажды
возглавлял всю контрразведку в этой самой секции. Более того, ему необходимо
перепроверить агентов ЦРУ, русских по национальности, направленных на работу
в  Чехословакию.  Малгрю обещал помочь, если это ему удастся. Наконец  в мае
Малгрю предоставил своему другу код доступа. С этого момента, сидя за столом
в своем  чешском секторе, Эймс мог просматривать файлы,  пока не натолкнулся
на директорию "Монк - агенты".
     В  июне 1990 года Эймс полетел  в Вену для  очередной встречи  со споим
давним  куратором  Владом  - полковником Владимиром  Мечулаевым.  Со времени
возвращения  Эймса  в Вашингтон  считалось, что из-за  слежки  ФБР для  него
небезопасно  встречаться с советскими дипломатами на родине. Поэтому выбрали
Вену.
     Он  оставался  трезвым  некоторое  время,  достаточное для  того, чтобы
получить  огромную сумму наличными и вызвать восхищение Мечулаева. Он принес
сведения о трех агентах.
     Один  служил  в  армии, полковник, вероятно,  из  ГРУ, в  данное  время
работает в Москве в Министерстве обороны, но завербован на Ближнем Востоке в
конце  1985 года.  Другой был ученым, который  жил  в засекреченном закрытом
городе,  но  завербован  в  Калифорнии.   Третьим  оказался  полковник  КГБ,
завербованный внутри советского блока, но не в СССР, говоривший по-испански.
     Через  три  дня в здании  Первого  главного  управления  в Ясенево была
объявлена охота.

     "Разве  вы не слышите ее голос в ночном ветерке, мои братья  и  сестры?
Разве вы не слышите, как она зовет вас? Как  вы,  ее дети, можете не слышать
голоса нашей любимой матери России?
     Я  слышу ее,  друзья мои. Я слышу в лесах, как она  вздыхает, я слышу в
снегах ее  рыдания. Почему вы так поступаете со  мной, спрашивает она. Разве
мало предавали  меня? Разве я недостаточно истекала кровью ради вас? Разве я
недостаточно страдала, чтобы вы сотворили со мной такое?
     Почему  вы  продаете меня,  как  уличную  девку, в  руки  иностранцев и
чужаков, которые терзают мое страдающее тело, словно черные вороны?.."
     Экран, установленный в зале  большого  коттеджа,  был  самым большим из
всех найденных. У задней стены зала стоял проектор.
     Сорок   пар  глаз  не   отрываясь  смотрели  на  изображение  человека,
обращавшегося   к  массовому  митингу  в   Тучкове  в  начале   этого  лета.
Выразительно, то поднимаясь, то понижаясь, звучал по-русски голос оратора, а
записанный  на   звуковой  дорожке  перевод  в  противоположность   ему  был
приглушен.
     "Да, братья, да, сестры, мы можем услышать  ее. Люди в  Москве, в своих
шубах и со своей верой, не могут слышать  ее. Иностранцы и преступный сброд,
пирующие на ее теле, не  слышат ее. Но мы слышим, как наша мать зовет нас  в
своих страданиях. потому что мы - люди великой страны".
     Молодой режиссер Литвинов выполнил свою работу  блестяще.  В фильм были
вставлены  трогательные   кадры:  молодая  светловолосая  мать,  прижимающая
ребенка к груди, с обожанием поднявшая глаза к  подиуму; невероятно красивый
солдат  с бегущими по щекам  слезами; морщинистый крестьянин с серпом - годы
тяжелого труда отпечатались на его лице.
     Никто не мог знать, что вставленные кадры снимались отдельно с участием
актеров. Но толпа  не была поддельной: съемка с высоты запечатлела на пленке
тысяч десять сторонников, ряд  за  рядом; по  бокам  стояли одетые  в  форму
молодые  боевики-черногвардейцы,  дирижирующие   приветственными  и  прочими
криками толпы.
     Игорь Комаров перешел от громкого  рыка  почти  к  шепоту, но микрофоны
уловили его и голос разнесли по стадиону.
     "Неужели никто не отзовется? Неужели никто не сделает шаг вперед, чтобы
сказать:  довольно,  больше этого не  будет? Терпение, мои  русские  братья,
подождите  совсем  немного, дочери Родины...  -  Его голос  снова взлетел от
шепота до крика. - Потому что я  иду, дорогая мать,  да, я, Игорь, твой сын,
иду..."
     Последние  слова  почти  утонули  в разученном  дружном  скандировании:
"КО-МА-РОВ! КО-МА-РОВ!"
     Проектор выключили,  и изображение исчезло. Наступило молчание, а затем
все разом выдохнули.
     Когда вспыхнул свет, Найджел Ирвин подошел  к торцу длинного обеденного
прямоугольного стола из вайомингской сосны.
     - Думаю,  вы поняли, кого только что видели, - тихо произнес  он. - Да,
это был Игорь  Алексеевич Комаров, лидер Союза  патриотических сил - партии,
которая,  весьма вероятно, победит на выборах в январе и выдвинет Комарова в
президенты. Как  вы  могли  видеть,  он оратор  редкой  силы  и страстности,
обладающий громадной  харизмой.  Вам  известно,  что  в  России  восемьдесят
процентов  реальной власти находится в руках президента. Со  времен  Ельцина
контроль и ограничения этой власти, существующие в нашем обществе, отменены.
Сегодня  русский президент  может  управлять более или  менее так,  как  ему
хочется, и вводить  посредством указов  любой  закон, который ему  нравится.
Сюда может входить и восстановление однопартийного государства.
     - Но при том состоянии,  в котором они находятся в данный момент, разве
это так  уж плохо?  -  спросила бывший  посол  при Организации  Объединенных
Наций.
     - Может быть, и нет, мэм, - сказал Ирвин. - Однако я  не просил ставить
на обсуждение возможное  развитие  событий  после избрания Игоря Комарова, а
предпочел  ознакомить  совет   с  теми   материалами,  которые   убедительно
показывают,  каким  будет это  развитие. Из  Англии я привез два  доклада  и
здесь, в Вайоминге, сделал тридцать девять копий каждого.
     -  А я удивлялся, зачем мне  надо было привозить  так  много  бумаги, -
заметил с улыбкой их хозяин, Сол Натансон.
     -  Простите,  что злоупотребил  вашей машиной,  Сол. Я просто  не хотел
везти  сорок копий  каждого документа через Атлантику. Я не прошу вас читать
сейчас, но возьмите по одному экземпляру и ознакомьтесь с документами каждый
у  себя  в  комнате.  Пожалуйста,  сначала  прочитайте   доклад  с  пометкой
"подлинность подтверждена", а затем "Черный манифест". И последнее: я должен
сообщить вам,  что три  человека уже погибли из-за  того, что  вы прочитаете
сегодня вечером. Оба  документа  являются настолько  глубоко засекреченными,
что я вынужден  просить вас вернуть их, чтобы они были сожжены, прежде чем я
уеду отсюда.
     Хорошее  настроение покинуло  членов совета  Линкольна, когда они, взяв
доклады, удалились в свои  комнаты. К удивлению поваров, на  ужин  никто  не
явился. Все попросили, чтобы еду им принесли в домики.

        Лэнгли, август 1990 года

     Информация, поступавшая  из отделений ЦРУ внутри советского блока, была
плохой  и  становилась  все  хуже.  В  июле  стало  ясно, что  с  "Орионом",
охотником,  что-то  случилось.  На предыдущей  неделе  полковник Соломин  не
явился на обычную "короткую встречу", чего никогда не допускал ранее.
     Короткая  встреча - это  простая  уловка, которая  в  обычных  условиях
никого не компрометирует. В определенный, заранее обусловленный момент  один
из участников  идет по улице. За  ним могут  следить, но могут и не следить.
Неожиданно он  сворачивает  в  сторону и входит в  кафе  или ресторан. Любое
место,  где много народа, годится. Как раз перед его приходом другой человек
платит  по счету, встает  и направляется к двери.  Даже  не взглянув друг на
друга, они  проходят,  почти не коснувшись. Рука  опускает пакетик не  более
спичечной коробки в боковой карман партнера. Каждый идет в своем направлении
-  один в ресторан, а  другой из него.  Если был хвост, то  к тому  времени,
когда следящие входят в дверь, смотреть уже не на что.
     Кроме  того, "Орион" не заглянул  в  тайники, невзирая на  четкие метки
мелом, предупреждающие, что  для него там что-то  есть. Единственным выводом
отсюда  было, что он вышел из  игры или его  кто-то вывел. Но  опять  сигнал
тревоги по  системе  "признаки  жизни"  не использовался.  Что-то  произошло
неожиданно, без предупреждения. Сердечный приступ, автокатастрофа или арест.
     Более  того, из  Западного Берлина  пришло известие,  что  обязательное
ежемесячное  письмо  в  надежный  дом  в Восточном Берлине  от  "Пегаса"  не
поступило.  Ничего  не появилось и в русском  журнале по  собаководству, как
было условлено.
     В связи с возросшей возможностью ездить по России, особенно не удаляясь
от Арзамаса-16. Монк предложил Блинову посылать раз в месяц письмо абсолютно
невинного содержания по адресу в  Восточном Берлине. В нем  не было никакого
тайного  текста,  смысловую  нагрузку несла  лишь  подпись  "Юрий".  Блинову
достаточно было опустить письмо в любой почтовый ящик за пределами закрытого
города,  и никто уже  не  мог проследить, откуда  оно. Поскольку  Берлинская
стена лежала в руинах, в старом способе пересылки  писем  на Запад теперь не
было необходимости.
     Плюс  к  этому  Блинову  посоветовали приобрести  пару  спаниелей.  Это
получило  полное  одобрение  в  Арзамасе-16,   потому  как  что  могло  быть
безобиднее для вдовствующего  профессора, чем  разведение  спаниелей? Каждый
месяц,  имея  на то  основание, он  мог  посылать коротенькое  объявление  в
московский еженедельник по  собаководству с извещением, что продаются щенки.
отъемыши,  новорожденные или ожидаемые.  Обычное  ежемесячное  объявление не
появилось.
     К  этому  времени  Монк пребывал  в  полной растерянности.  Он  сообщил
руководству  о  своих  подозрениях, но  ему  сказали,  что он слишком быстро
поддался  панике.  Ему следует набраться терпения  - контакт, без  сомнения,
будет  восстановлен.  Но  Монк  не мог  оставаться  невозмутимым.  Он  начал
посылать докладные записки, утверждая, что,  по его мнению, глубоко, в самом
центре Лэнгли, происходит утечка информации.
     Два  человека,  которые  приняли  бы его всерьез,  Кэри  Джордан и  Гас
Хатауэй, ушли в отставку. Новое руководство, пришедшее со стороны после зимы
1985 года, Монк просто раздражал. В другой части здания официальная охота на
"кротов", начатая еще весной 1986 года, потихоньку продолжилась.

     - Мне трудно в это поверить, -  заявил бывший генеральный прокурор США,
когда после завтрака на пленарном заседании началась дискуссия.
     -  А  у  меня  проблема в том,  что мне  трудно не  поверить, - ответил
экс-госсекретарь  Джеймс  Бейкер. -  Это  направлено  обоим  правительствам,
Найджел?
     - Да.
     - И они ничего не собираются предпринять?
     Остальные  тридцать  девять членов  совета,  столпившиеся  вокруг стола
заседаний, не сводили глаз с бывшего шефа британской разведки, словно ожидая
от него  заверения,  что  нее  .по ночной кошмар,  мрачный плод воображения,
который исчезнет сам собой.
     -  Здравый смысл, - сказал Ирвин, -  считают они, в том, что официально
сделать ничего нельзя. Половина того,  что содержится в "Черном  манифесте",
может получить поддержку едва ли не большинства русских. Предполагается, что
Запад вообще не может о нем знать. Комаров объявит его фальшивкой. Результат
может даже усилить его позиции.
     Последовало мрачное молчание.
     - Можно мне сказать? - спросил Сол Натансон. - Не как вашему хозяину, а
как  рядовому члену совета. Когда-то  у меня  был  сын. Он погиб  на войне в
Персидском заливе. - Несколько  человек с мрачным видом  кивнули. Двенадцать
из присутствующих играли ведущую роль в создании многонациональной коалиции,
которая сражалась в Персидском заливе. С противоположного края стола генерал
Колин Пауэлл пристально смотрел на финансиста. Благодаря известности отца он
лично получил  извещение о том, что лейтенант Тим Натансон,  ВВС США, сбит в
последние часы  сражения. -  И если  я  могу хоть как-то  смириться  с  этой
потерей, - сказал  Натансон,  - то лишь потому, что знаю:  он умер, сражаясь
против истинного зла. - Сол замолчал, подыскивая слова. - Я достаточно стар,
чтобы поверить в концепцию зла. И  в то, что зло  иногда может воплощаться в
человеке. Я  не участвовал во второй  мировой войне. Мне было  восемь, когда
она закончилась. Мне известно, что некоторые из присутствующих здесь были на
той войне. Но конечно, позднее  я много узнал о  ней.  Я уверен,  что Адольф
Гитлер -  это зло, и то, что он  делал, - тоже  зло. - Стояла полная тишина.
Государственные  деятели,  политики,  промышленники,  банкиры,   финансисты,
дипломаты,  администраторы, привыкшие  иметь  дело  с практической  стороной
жизни,  понимали,  что  слушают  глубоко  личное  признание.  Сол  Натансон,
наклонившись, постучал  пальцем по "Черному манифесту". -  Этот  документ  -
тоже  зло.  Человек,  написавший  его,  -  зло.  Неужели  мы  позволим этому
случиться снова?
     Ничто  не нарушало тишину, царящую в комнате.  Все  понимали,  что  под
"этим" он подразумевал  второй Холокост, и не только против евреев в России,
но и против многих других этнических меньшинств.
     Молчание нарушила бывший премьер Великобритании.
     - Я согласна. Не время колебаться.
     Ральф Брук, глава  гигантской  межконтинентальной  телекоммуникационной
корпорации, известной на каждой фондовой бирже мира как "Интелкор", выступил
вперед.
     - О'кей, так что мы <i>могли бы</i> сделать? - спросил он.
     -  Дипломатическим путем...  уведомить  каждое  правительство в  НАТО и
заставить их заявить протест, - предложил бывший дипломат.
     - Тогда Комаров объявит  манифест  грубой  подделкой,  и  большинство в
России поверят ему. Ксенофобия русских не новость, - сказал другой.
     Джеймс Бейкер повернулся в сторону Найджела Ирвина.
     - Вы привезли этот ужасный документ, - сказал он. - Что вы посоветуете?
     -  Я  ничего не  предлагаю,  -  сказал  Ирвин.  -  Но  я  хочу  сделать
предупреждение. Если совет  решит санкционировать - не предпринять, а только
санкционировать   -  какую-либо  инициативу,   она  должна  быть   предельно
засекреченной, чтобы не повредить репутации любого в этой комнате.
     Тридцать девять  членов совета прекрасно  понимали, о  чем он  говорит.
Каждый   из   них   принимал   участие  или   являлся   свидетелем   провала
правительственной операции,  как  предполагалось, хранившейся  в  секрете  и
полностью разоблаченной сверху донизу.
     Суровый, с немецким акцентом голос раздался за столом, где сидел бывший
госсекретарь США:
     - Может Найджел провести операцию такой секретности?
     Два голоса прозвучали в унисон: "Да". Когда Ирвин был  шефом британской
разведки,  он служил  и Маргарет Тэтчер, и ее министру иностранных дел лорду
Каррингтону.
     Совет Линкольна  никогда не принимал формальных резолюций в  письменной
форме. Он приходил к  соглашению,  и на его основе  каждый член  использовал
свое влияние для  достижения  целей  этого соглашения в коридорах  власти  в
своих странах.
     В  деле с "Черным манифестом" соглашение  состояло  только  в  передаче
членам небольшого  рабочего комитета пожелания совета, чтобы комитет  выбрал
наилучшее   решение.  Весь   же   совет   пришел  к   согласию   ничего   не
санкционировать,  не  запрещать   и   даже  не   интересоваться   возможными
последствиями.

        Москва, сентябрь 1990 года

     Полковник  Анатолий  Гришин   сидел  за  столом  в   своем  кабинете  в
Лефортовской тюрьме, просматривая три только что доставленных ему документа.
Его охватывал целый вихрь эмоций.
     Самым сильным чувством было торжество. В течение лета контрразведка как
Первого,  так и  Второго  главных управлений доставила  ему одного за другим
троих предателей.
     Первым доставили  дипломата  Круглова, разоблаченного при сопоставлении
его  поста первого секретаря посольства  в Буэнос-Айресе  и  покупки  вскоре
после возвращения квартиры за двадцать тысяч долларов.
     Он без колебаний  признался во  всем сидящим за  столом офицерам. Через
шесть  недель ему больше  нечего было  сказать, и его  отправили  в  одну из
подземных камер, где  температура даже  летом редко  поднималась выше одного
градуса тепла.  Там он  и  сидел, дрожа и ожидая решения своей  судьбы.  Эта
судьба заключалась в одном листке бумаги на столе полковника.
     В июле в камере оказался профессор ядерной физики. В  России было очень
немного ученых его ранга, когда-либо делавших доклады в Калифорнии, и список
быстро сократился  до четырех. Обыск в  квартире Блинова  в Арзамасе-16  дал
результат  в виде  маленькой ампулы чернил для тайнописи, неумело спрятанной
среди носков в шкафу.
     Он тоже признался быстро и во всем; одного  только  вида Гришина и  его
команды с орудиями их работы оказалось достаточно, чтобы развязать ему язык.
Блинов даже указал адрес в  Восточном Берлине, по которому он отправлял свои
тайные письма.
     Рейд по этому  адресу поручили полковнику  управления  "К"  в Восточном
Берлине, но  необъяснимым образом  жилец сбежал за час до рейда,  уйдя через
вновь открытый город на Запад.
     Последним  в  конце июля появился солдат-сибиряк, выявленный наконец по
своему положению в ГРУ, назначению в Министерство обороны, работе в Адене, а
также в результате  интенсивной  слежки, во  время которой, вторгшись  в его
квартиру, агенты  узнали, что  однажды один из  детей в  поисках  новогодних
подарков обнаружил в вещах отца миниатюрный фотоаппарат.
     Петр Соломин отличался от остальных тем, что он переносил страшную боль
и в муках пытался показать свое презрение. Гришин в конце концов сломал его;
ему всегда это  удавалось. Он пригрозил отправить жену  и детей  Соломина  в
самый страшный лагерь строгого режима.
     Каждый из  арестованных описывал,  как  с  ним  знакомился  улыбающийся
американец, так охотно слушавший об их проблемах, так рассудительно делавший
свои предложения. Это  вызвало у Гришина другое чувство - слепой гнев против
этого  неуловимого  человека,  которого,  как он теперь знал, звали  Джейсон
Монк.
     Трижды этот нахальный ублюдок  запросто приезжал в  СССР,  беседовал со
своими шпионами и  снова исчезал. Прямо  под носом у КГБ. Чем  больше Гришин
узнавал об этом человеке, тем больше ненавидел его.
     Конечно, произвели проверки. Изучили список пассажиров "Армении", но ни
одно имя не  напоминало  псевдоним.  Команда смутно  помнила  американца  из
Техаса,  одетого  в техасскую  одежду того  же типа, что  описал Соломин  по
встрече в Ботаническом саду. Вероятно, Монк был Норманом Келсоном, но это не
доказано.
     В  Москве   сыщикам   повезло   больше.   Каждый  американский  турист,
находившийся  в тот день в столице, был проверен по регистрации обращений за
визой  и по интуристовским групповым  турне.  В конце концов  они  вышли  на
"Метрополь"  и на  человека,  у  которого по  счастливой случайности заболел
живот,  что заставило его отказаться от поездки в Загорский монастырь в  тот
самый день,  когда  Монк встретился с  профессором  Блиновым во Владимирском
соборе. Доктор Филип Питерс. Гришин запомнит это имя.
     Когда трое предателей  выложили перед комиссией следователей весь объем
того. что  этот один-единственный американец убедил их передать ему, офицеры
КГБ побледнели от шока.
     Гришин сложил три листка  вместе  и позвонил  по  служебному номеру. Он
всегда высоко ценил наказание в финале.
     Генерала Владимира Крючкова  повысили в должности до председателя всего
КГБ. Именно он принес в то утро три смертных приговора в  кабинет президента
на верхнем этаже шипя Центрального Комитета на Новой площади и положил их на
стол Михаила Горбачева на подпись,  и именно он  отослал  их. соответственно
подписанные, с пометкой "срочно", в Лефортовскую тюрьму.
     Полковник продержал приговоренных на заднем дворе тридцать минут, чтобы
они успели осознать то, что  с ними произойдет. Слишком неожиданно - и тогда
нет времени  для осознания, как  он часто повторял своим  ученикам. Когда он
вышел, трое стояли на коленях в посыпанном гравием дворе с высокими стенами,
куда никогда не заглядывало солнце.
     Первым был  дипломат. Он казался потрясенным, бормоча "нет, нет", когда
почувствовал, как старший сержант приложил 9-миллиметровый пистолет Макарова
к его затылку. Гришин кивнул, и солдат нажал на курок. Вспышка, струя крови,
осколки кости - и Валерий Юрьевич Круглов упал лицом вниз на гравий.
     Ученый, воспитанный как идейный атеист, молился, прося всемогущего Бога
спасти его душу. Он, казалось, почти не замечал, что произошло в двух метрах
от него, и упал лицом вниз, как и дипломат.
     Полковник Петр Соломин был последним. Он смотрел в небо, возможно, видя
в последний раз леса и  воды, богатые дичью и рыбой, его родной земли. Когда
он  почувствовал прикосновение холодной стали к  затылку, он  выставил назад
левую  руку  в сторону  Гришина,  стоявшего  у  стены.  Средний палец твердо
указывал вверх.
     "Огонь!"  -  крикнул  Гришин,  и  все  было  кончено.  Он  распорядился
похоронить их этой же  ночью  в  безымянных могилах  в подмосковном  лесу. У
семей никогда не будет места, куда они могли бы положить цветы.
     Полковник  Гришин  подошел к  телу  сибиряка,  наклонился  над  ним  на
несколько секунд и, выпрямившись, ушел прочь.
     Когда  он вернулся  в свой кабинет, чтобы составить отчет,  на телефоне
мигал  красный  огонек. Звонил  его коллега, с  которым  он  был знаком,  из
следовательской группы Второго главного управления.
     -  Думаю,  мы заканчиваем с  четвертым,  -  сказал  знакомый. -  Список
ограничивается двоими. Оба полковники, оба в контрразведке, оба  в Восточном
Берлине. Мы следим за ними. Рано или поздно  нам повезет.  Когда мы  поймаем
его, хотите, чтобы вам сообщили? Хотите присутствовать при аресте?
     -  Дайте мне двенадцать  часов, ~  сказал  Гришин, -  всего  двенадцать
часов, и я буду там. Этот мне нужен; с этим личные счеты.
     И следователь, и специалист по допросам знали,  что закаленного офицера
контрразведки труднее всего расколоть. После нескольких лет в управлении "К"
он знает, как  распознать контрразведку, когда она  работает против него. Уж
он не оставит  невидимые  чернила в  свернутых носках, не купит квартиру  на
шальные деньги.
     Раньше  все  было просто. Если человека подозревали, его арестовывали и
"поджаривали"  до тех  пор, пока  не получали  признание  или доказательство
ошибки. К  1990 году власти  настояли  на  доказательстве виновности  или по
крайней мере на серьезных уликах, прежде  чем  прибегнуть к допросу  третьей
степени.  "Лайсандер"   улик  не  оставит;  его   надо  схватить  на   месте
преступления. Для этого требуются осторожность и время.
     Более  того,  Берлин  -  открытый  город.  Восточная  зона  практически
оставалась советским  сектором.  Но Стена  рухнула. Если  спугнуть, виновный
может легко сбежать -  быстро промчаться по улицам к яркому свету  Западного
Берлина и спасению. Тогда будет слишком поздно.

        Глава 10

     Состав  рабочего комитета ограничивался пятью  членами.  В него входили
председатель геополитической группы, председатель стратегического комитета и
председатель экономической группы. Плюс Сол Натансон - по его личной просьбе
-  и  Найджел  Ирвин.  В  основном  председательствовал Ирвин,  а  остальные
задавали вопросы.
     - Давайте  с  самого начала  выясним  одну вещь, - начал  Ральф Брук из
экономического  комитета.  -  Вы  рассматриваете  вопрос об  убийстве  этого
Комарова?
     - Нет.
     - Почему нет?
     - Потому что такие убийства редко удаются, а в данном случае, даже если
оно совершится, это проблему не решит.
     - Почему этого нельзя сделать, Найджел?
     -  Я  не  сказал "нельзя".  Просто чрезвычайно  трудно. Этого  человека
исключительно хорошо охраняют. Его личный телохранитель и командир охраны не
дурак.
     - Но даже если это получится, это не поможет?
     - Нет. Из него  сделают мученика.  Другой займет его место и  уничтожит
страну.  Вероятно, будет  осуществлять ту же программу -  наследие погибшего
лидера.
     - Тогда что же?
     -  Все  действующие  политики  подвержены дестабилизации.  Американская
идея, по-моему.
     На  нескольких  лицах  промелькнули  грустные  улыбки.   В  свое  время
государственный  департамент  и  ЦРУ пытались  дестабилизировать  нескольких
левых лидеров других стран.
     - Что для этого потребуется?
     - Финансы.
     - Нет проблемы, - сказал Соя Натансон. - Назовите сколько.
     - Благодарю вас. Потом.
     - И?..
     -  Некоторая техническая  поддержка.  В основном это  можно  купить.  И
человек.
     - Что за человек?
     - Человек, который поедет  в Россию, чтобы сделать определенную работу.
Очень хороший человек.
     - Это ваша область.  Если  -  и я говорю "если" в  порядке обсуждения -
Комарова  можно дискредитировать,  он  потеряет  народную поддержку.  И  что
тогда, Найджел?
     - Честно  говоря,  -  ответил Ирвин, - в этом вся проблема.  Комаров не
просто шарлатан. Он обладает ловкостью, страстностью и харизмой. Он понимает
и импонирует инстинктам русского народа. Он - икона.
     - Он... что?
     - Икона. Не религиозная картина,  а символ. Он занимает нишу. Все нации
нуждаются в чем-то, в какой-то личности или символе, в который они могли  бы
верить,  который  дал  бы отчаявшимся массам  людей чувство  самосознания  и
отсюда   -  единства.   Без  объединяющего   символа  люди   вовлекаются   в
межнациональные войны.  Россия  огромна,  в  ней  много различных этнических
групп. Коммунизм при всей своей жестокости обеспечивал единство. Единство по
принуждению. Точно так же, как в Югославии. Мы видели, что  произошло, когда
отменили единство  по  принуждению. Для  достижения  единства по доброй воле
необходим символ. У вас есть ваш государственный  флаг, ваша  слава, у нас -
наша  монархия.  В настоящее время  Игорь Комаров -  их икона, и только  нам
известно, насколько она порочна и фальшива.
     - И какова его стратегия?
     -  Как все демагоги, он будет  играть  на  надеждах людей,  их чаяниях,
любви и  ненависти, но  главным образом  на  их страхе.  Так  он завоюет  их
сердца. Затем  он  сможет  использовать  свою  власть  для создания  машины,
которая осуществит цели "Черного манифеста".
     - Но если его уничтожить? Возврат к хаосу? Даже к гражданской войне?
     -  Вероятно. Если  только не  ввести в  это  уравнение еще  одну, более
привлекательную, икону. Достойную преданности русских людей.
     - Такого человека нет, И никогда не было.
     -  О,  такой  был,  -  возразил  Найджел  Ирвин. - Когда-то  давно.  Он
назывался царем Всея Руси.

        Лэнгли, сентябрь 1990 года

     Полковник  Туркин, агент "Лайсандер",  прислал  срочное сообщение лично
Джейсону   Монку.   Картинка  на  открытке   изображала   открытую   террасу
"Опера-кафе"  в  Восточном  Берлине. Сообщение  было  коротким  и  невинным:
"Надеюсь на новую  встречу, с наилучшими  пожеланиями, Хосе Мария". Открытка
пришла в особый почтовый ящик ЦРУ в Бонне, а штамп указывал. что ее опустили
в Западном Берлине.
     В Бонне сотрудники ЦРУ знали только то, что она предназначена  Джейсону
Монку,  который  находится  в  Лэнгли.  Туда  ее и переслали.  То,  что  она
отправлена из Западного Берлина,  ни о чем не говорило. Туркин просто бросил
открытку  со  штампами   в   окно  машины   с   западноберлинским   номером,
возвращавшейся на Запад. Он пробормотал "битте" удивленному водителю и пошел
дальше. Когда  его "хвост" завернул за угол, они ничего не увидели. Любезный
берлинец отослал открытку из своей части города.
     Небрежно  написанная  над  текстом  открытки  дата  казалась  странной.
Какая-то ошибка. Открытка отправлена восьмого сентября.  и немец или испанец
написали  бы  так:  8/9/90  - сначала  день, затем месяц  и гол.  Но дата на
открытке  была написана  по-американски: 9/23/90. Для Джейсона это  значило:
мне  нужна встреча  в  9.00 в сентябре 23-го числа.  Цифры следовало  читать
наоборот. А подпись с испанским именем говорила: это важно и срочно.
     Местом   встречи,  совершенно  очевидно,   назначалось  "Опера-кафе"  в
Восточном Берлине.
     На третье октября было назначено  воссоединение секторов Берлина и всей
Германии. Власти СССР придет конец:  на территорию бывшего социалистического
города  войдет  полиция  Западного  Берлина  и  возьмет  все  в  свои  руки.
Деятельность  КГБ  должна  ограничиться   намного  меньшим   отделом  внутри
советского посольства  на  Унтер-ден-Линден.  Некоторым крупным  оперативным
отделам  придется  вернуться в Москву. Туркин может  уехать с ними.  Если он
хотел сбежать,  то это время настало, но его жена и сын находились в Москве.
В школах только что начался учебный год.
     Ему  надо  было что-то передать, и  он  хотел сказать это  лично своему
другу. Срочно. В  отличие  от  Туркина Монк  знал об  исчезновении  "Делфи",
"Ориона" и "Пегаса". И пока  тянулись эти дни, Монк чувствовал себя  больным
от беспокойства.

     Когда  уехали  все  гости,  кроме  одного,  копии  всех  документов, за
исключением  экземпляров,  принадлежащих  лично  сэру  Найджелу, сожгли  под
строгим наблюдением, пока не остался только пепел, разносимый ветром.
     Ирвин улетел  вместе с Натансоном, признательный последнему за полет на
его "Граммане" до Вашингтона. По  непрослушиваемой системе  телефонной связи
он с  самолета позвонил в  O.K.  - округ  Колумбия и договорился  со  старым
другом  позавтракать вместе, после чего удобно устроился в  глубоком кожаном
кресле напротив хозяина ранчо.
     - Знаю, мы не должны задавать больше вопросов, - произнес Сол Натансон,
разливая  по  бокалам  превосходное "Шардоннэ". -  Но  можно  задать  личный
вопрос?
     - Дорогой мой, конечно. Хотя не могу гарантировать, что отвечу на него.
     -  Я все равно  спрошу.  Вы  приехали в  Вайоминг с надеждой, что совет
санкционирует какое-то действие, не так ли?
     - Да, полагаю, что да. Но я думал, что вы все сказали лучше, чем я  сам
мог бы это сказать.
     - Мы все были в шоке. Искренне. Но за столом сидели семь евреев. Почему
<i>вы</i>?
     Найджел Ирвин смотрел  на  проплывавшие  внизу  облака. Где-то под ними
раскинулись огромные поля пшеницы, и там еще шла уборка. Столько пищи! Перед
его мысленным взором возникла другая картина из далекого времени: британские
томми не в силах  сдержать  рвоту; водители бульдозеров в масках, защищающих
от  зловония,   сталкивают  горы   трупов  в  зияющие  рвы;  живые  скелеты,
протягивающие руки с вонючих нар, молча просящие пищи.
     - Право,  не знаю.  Прошел  через это  однажды.  Не хочу увидеть  такое
снова. Старомоден, полагаю.
     Натансон рассмеялся.
     - Старомоден?  О'кей,  я  выпью за это. Вы собираетесь сами  поехать  в
Россию?
     - О, не вижу, как можно этого избежать.
     - Только берегите себя, друг мой.
     - Сол, в нашей службе часто можно  было услышать поговорку: есть старые
агенты и есть смелые агенты, но нет старых смелых агентов. Я буду осторожен.

     Ирвин   остановился   в  Джорджтауне,  и  поэтому  его  друг  предложил
встретиться в небольшом ресторанчике во французском стиле, который назывался
"Ля Шомье", всего в сотне ярдов от отеля "Четыре времени года".
     Ирвин пришел первым, нашел  неподалеку скамью  и сел в ожидании друга -
старый человек с серебряной сединой,  вокруг которого носились лихие молодые
роллеры.
     Шеф СИС долгое время чаще  занимался практической работой, чем директор
ЦРУ, и когда ему приходилось бывать  в Лэнгли,  он находил больше  общего со
своими  коллегами - профессионалами  разведки  и  заместителем  директора по
оперативной  работе.  Их  связывали простые  человеческие отношения,  что не
всегда оказывалось возможным с политическим ставленником Белого дома.
     Подъехало такси, из которого  вылез белоголовый  американец  такого же,
как и он, возраста и заплатил шоферу. Ирвин перешел  улицу и похлопал его по
плечу.
     - Давно не виделись. Как живешь, Кэри?
     По лицу Кэри Джордана расплылась улыбка.
     - Найджел, какого черта ты тут делаешь? И зачем этот ленч?
     - Ты недоволен?
     - Ну что ты! Приятно тебя видеть.
     - Тогда я все расскажу тебе в ресторане.
     Они  пришли  довольно  рано, и  ресторан  еще не  был заполнен  людьми,
приходящими   в   обеденный   перерыв.   Официант  осведомился,  какой   они
предпочитают  столик  -  для курящих  или  некурящих.  Для  курящих,  сказал
Джордан. Ирвин удивленно поднял бровь: ни один из них не курил.
     Но Джордан знал,  что  делал.  Их провели в отдельный кабинет в глубине
зала, где их разговор никто не мог услышать.
     Официант принес меню и  прейскурант  вин. Оба выбрали  закуски и мясное
блюдо.  Ирвин,  взглянув  на  вина Бордо, выбрал  превосходное  "Бейшевель".
Официант  просиял:  вино было  не  из дешевых  и  довольно  долго  считалось
фирменным в  этом  ресторане.  Через  несколько  минутой  вернулся,  показал
этикетку, получил знак одобрения, откупорил и разлил.
     - Итак, - сказал Кэри Джордан, когда  они остались одни, -  что привело
тебя в эти места? Ностальгия?
     - Не совсем. Полагаю, что проблема.
     -  Что-нибудь  связанное  с  теми  сильными  мира  сего,  с которыми ты
беседовал в Вайоминге?
     -  Ах, Кэри, дорогой  Кэри,  им вообще никогда  не  следовало увольнять
тебя.
     - Знаю. Что за проблема?
     - В России происходит что-то серьезное и Очень скверное.
     - А что еще нового?
     -  <I>Это</I> новое.  И  хуже. чем  обычно.  Официальные  органы  наших  стран
получили предупреждение - держаться подальше.
     - Почему?
     - Официальная застенчивость, полагаю.
     Джордан фыркнул:
     - Ну так что еще нового?
     - В любом случае... на  прошлой неделе создалось мнение, что, возможно,
кто-то должен поехать и посмотреть.
     - Кто-то? Вопреки предупреждению?
     - Таково общее мнение.
     - Так почему ты обращаешься ко мне? Я в этом не участвую. Все последние
двенадцать лет.
     - Ты все еще разговариваешь с Лэнгли?
     - Никто больше не разговаривает с Лэнгли.
     - Именно  поэтому  я обращаюсь  к тебе, Кэри. Дело в том, что мне нужен
человек, который может поехать в Россию, не привлекая внимания.
     - Нелегально?
     - Боюсь, что так.
     - Против ФСБ?
     Когда  Горбачев, накануне  своего смещения,  расформировал КГБ,  Первое
главное  управление  переименовали в Службу внешней разведки  (СВР),  но оно
по-прежнему  работало  в  Ясенево. Второе главное управление, обеспечивающее
внутреннюю  безопасность, получило название Федеральная служба  безопасности
(ФСБ).
     - Возможно, против еще более опасного врага...
     Кэри Джордан, пережевывая рыбу, задумался, затем покачал головой:
     - Нет, он не поедет. Больше никогда.
     - Кто, скажи, пожалуйста? Кто не поедет?
     - Парень,  о котором я думал.  Тоже за бортом, как и я. Но не так стар.
Он был хорош! Железные нервы, ловкость, не похож на других, создан  для этой
работы. Уволен пять лет назад.
     - Он еще жив?
     - Насколько я знаю, да. Послушай, а вино хорошее. Не часто я пью такое.
     Ирвин отпил из своего бокала.
     - А как его звали, этого парня, который не поедет?
     - Монк. Джейсон  Монк.  Говорит по-русски, словно это его родной  язык.
Лучший вербовщик агентов, какого я когда-либо встречал.
     - Ладно, хотя он и не поедет, все равно расскажи мне о Джейсоне Монке.
     И  старый  бывший  заместитель  директора  ЦРУ  по  оперативной  работе
рассказал.

        Восточный Берлин, сентябрь 1990 года

     В этот теплый осенний вечер на террасе  кафе было многолюдно. Полковник
Туркин  в  легком костюме немецкого покроя  и из немецкой ткани не привлек к
себе  внимания,  когда сел за маленький  столик  у  прохода, как  только его
освободила пара влюбленных подростков.
     После  того как  официант  убрал  со  стола,  полковник  заказал  кофе,
развернул газету и углубился в чтение.
     Именно  потому,  что  он  работал  в  контрразведке  с  ее  неизбежными
слежками, его  считали экспертом  по уходу от "хвоста".  Наблюдатели из  КГБ
держались на  расстоянии. Но они там  были: мужчина  и женщина, сидевшие  на
скамье напротив, на площади Оперы, молодые, беззаботные, оба в наушниках как
от портативного плейера.
     Они могли  в любой  момент  связаться  с  двумя машинами, стоявшими  за
углом,  передавать свои  наблюдения  и получать инструкции. В машинах сидела
группа захвата, ибо ордер на арест наконец был подписан.
     Два  факта склонили весы  не в пользу Туркина.  В своем  описании  Эймс
указал, что "Лайсандер" завербован  за пределами СССР и говорит по-испански.
Этот  факт указывал группе  расследования  на  всю  Латинскую  Америку  плюс
Испанию. Альтернативный  подозреваемый, как недавно выяснилось, получил свое
первое назначение  в  Южную  Америку,  в Эквадор,  пять  лет  назад. А  Эймс
говорил, что вербовка "Лайсандера" состоялась шесть лет назад.
     Второе и  заключительное  доказательство  возникло  из  блестящей  идеи
проверить все телефонные записи, сделанные в штабе КГБ в Восточном Берлине в
ночь неудачного  налета на квартиру,  служившую  почтовым  ящиком  ЦРУ, в ту
ночь, когда жилец этой квартиры покинул ее за час до рейда.
     Записи показали,  что  звонили из автомата в холле по  номеру  телефона
указанной квартиры. Другой подозреваемый  в ту ночь находился  в Потсдаме, а
группой  неудавшегося налета руководил  полковник Туркин. Арест  мог бы быть
произведен раньше, но ожидали  прибытия из Москвы очень  важного начальника.
Он настаивал  на  своем  присутствии  при аресте и хотел  лично препроводить
подозреваемого в СССР.
     Совершенно  неожиданно  подозреваемый вышел из столовой, и наблюдателям
ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.
     Чистильщик  обуви  из  испанского  Марокко шаркающей  походкой  шел  по
тротуару вдоль кафе, жестом спрашивая у сидящих в крайнем ряду, не желают ли
они  почистить свою обувь. Ему отвечали, отрицательно качая  головой. Жители
Восточного Берлина не привыкли видеть бродячих чистильщиков в своих  кафе, а
большинство сидящих  среди них  жителей Западного  Берлина считали, что в их
богатом городе развелось слишком много иммигрантов из стран третьего мира.
     Наконец  кто-то  кивнул  чистильщику,   тот   быстро  достал  маленький
стульчик,  присел  перед клиентом, ловкими движениями накладывая на  ботинки
черный крем. Официант направился к ним. чтобы отогнать чистильщика.
     - Раз уж  он начал, пусть и  закончит, - сказал посетитель по-немецки с
легким акцентом. Официант пожал плечами и отошел.
     - Много времени прошло, Коля, -  пробормотал чистильщик  по-испански. -
Как живешь?
     Русский наклонился, чтобы показать, где надо еще почистить.
     - Не очень хорошо. Думаю, возникли проблемы.
     - Расскажи.
     -  Два  месяца  назад  мне  пришлось руководить  налетом  на  квартиру,
раскрытую как почтовый ящик ЦРУ. Мне удалось сделать один звонок; у человека
было время скрыться. Но как они узнали? Кого-то арестовали и он заговорил?
     - Возможно. Почему ты так думаешь?
     - Есть  еще кое-что,  и гораздо хуже. Две недели  назад, как  раз перед
тем, как  я отправил открытку,  из  Москвы  приехал  офицер.  Я знаю, что он
работает в  аналитическом отделе. Его  жена родом из Восточной Германии, они
приезжали  в гости. Собрались  на вечеринку, он  напился.  Хвастался,  что в
Москве  произведены  аресты.  Кого-то  в  Министерстве  обороны,  кого-то  в
Министерстве иностранных дел. - На Монка эта новость  подействовала как удар
в лицо тем самым ботинком,  на который  он  наводил  окончательный глянец. -
Один  из гостей  за  столом сказал  что-то вроде: "У вас, должно  быть, есть
хороший информатор  во  вражеском лагере". Тот постучал  по  кончику  носа и
подмигнул.
     - Тебе надо уходить, Коля. Сейчас, сегодня вечером. Уходи.
     - Я не могу оставить Людмилу и Юрия. Они в Москве.
     -  Вызови  их  сюда,  дружище.  Под  любым  предлогом.  Эта  территория
останется   советской  еще   в   течение   десяти  дней.   Потом  она  будет
западногерманской. Тогда они не смогут сюда приехать.
     - Ты  прав. Через десять дней мы уйдем, всей семьей. Ты  позаботишься о
нас?
     - Я лично займусь этим. Не откладывай.
     Туркин протянул чистильщику пачку восточных марок, которые через десять
дней  можно  будет  обменять на дорогие немецкие марки. Чистильщик, кивнув в
знак благодарности. поднялся и, забрав свои инструменты, поплелся дальше.
     Двое  наблюдателей  напротив  кафе  услышали  в  наушниках голос: "Все,
закончили. Арестовываем. Пошли, пошли, пошли".
     Две  серые  чешские "татры"  выехали  из-за  угла на  площадь  Оперы  и
остановились у края тротуара рядом с  кафе. Из первой выскочили три человека
и,  оттолкнув двух  прохожих, бросились  в проход между столиками и схватили
одного из посетителей, сидевшего с краю. Выпрыгнувшие  из второй  машины еще
двое распахнули заднюю дверцу и стояли наготове.
     Несколько  посетителей   испуганно  закричали,   увидев,  как  человека
схватили и швырнули  на  заднее  сиденье  автомобиля.  Дверь захлопнулась, и
"татра", заскрежетав шинами, с ревом умчалась. Группа захвата  быстро села в
свою машину и последовала за ней. Вся операция заняла семь секунд.
     В  конце квартала  с расстояния в сотню ярдов за  происходящим наблюдал
Монк, бессильный что-либо сделать.

     - Что произошло после Берлина? - спросил сэр Найджел Ирвин.
     Некоторые посетители, забрав  свои кредитные  карточки, уходили,  чтобы
вернуться  на работу или к отдыху.  Англичанин взял  бутылку "Бейшевеля"  и,
увидев, что она пуста, жестом попросил официанта принести еще.
     - Пытаешься напоить меня, Найджел? - с хитрой улыбкой спросил Джордан.
     - Вот еще. Боюсь, мы оба достаточно стары и некрасивы,  чтобы  пить как
джентльмены.
     - Полагаю, что так. В любом случае сейчас мне не часто предлагают "Шато
Бейшевель".
     Официант  принес  новую   бутылку,  получил  одобрение  сэра  Найджела,
откупорил ее и разлил вино по бокалам.
     - Итак, за что  будем  пить? - спросил Джордан. -  За  Большую игру?  А
может быть, за Большую ошибку? - с горечью добавил он.
     - Нет,  за  старые времена. И  за  чистоту. Вот о чем, думаю, я  больше
всего сожалею, чего нет у нашей молодежи. Абсолютной моральной чистоты.
     -  За это я выпью. Итак,  Берлин... Ну, Монк вернулся  разъяренный, как
горный лев, которому задницу прижгли.  Меня там,  конечно, не было, но я все
еще поддерживал связь с такими ребятами, как  Милт Беарден. Я хочу  сказать,
это было давно. Итак, я имел представление о том, что произошло. Монк  ходил
по всему зданию и всем, кто хотел его слушать, рассказывал,  что в советском
отделе, в самом его  центре, завелся высокопоставленный "крот". Естественно,
этого никто не желал слушать. "В письменном виде", - сказали они.  Он  так и
сделал.  От  его бумаги прямо волосы вставали дыбом. Он почти всех обвинял в
полнейшей некомпетентности. Милту Беардену в  конце концов удалось выпихнуть
Эймса из своего советского отдела. Но этот  тип присосался как пиявка. В это
время  директор   сформировал  новый   Центр  контрразведки.  В  него  вошла
аналитическая группа из отделения СССР. Центру требовался сотрудник, имеющий
опыт работы  в оперативном  управлении.  Малгрю предложил Эймса, и с  Божьей
помощью тот получил назначение. Можешь  догадаться, к кому обратился Монк со
своими жалобами? К Олдричу Эймсу.
     - Это, должно быть, слегка потрясло систему, - заметил Ирвин.
     - Говорят, дьявол бережет себе подобных, Найджел. С точки зрения Эймса,
ему очень повезло, что  он имел дело с Монком. Он мог выбросить его доклад и
сделал  это.  И даже  пошел  дальше.  Он  обвинил  Монка  в  распространении
безосновательной паники. Этим все и объясняется, сказал он. Результатом было
внутреннее  расследование.  Но  не  в  отношении существования "крота",  а в
отношении Монка.
     - Вроде трибунала?
     Кэри Джордан с горечью кивнул:
     - Да, думаю, что так. Я бы заступился за Джейсона, но в то время я  сам
был в немилости. Во всяком случае, председательствовал Кен Малгрю. Кончилось
тем, что они  решили, будто  Монк  придумал эту  встречу  в  Берлине,  желая
поддержать свою пошатнувшуюся репутацию.
     - Мило с их стороны.
     - Очень мило. К. тому  времени в оперативном управлении сидели от стены
до стены  бюрократы, за  исключением  нескольких старых  вояк, дослуживающих
последние дни.  После  сорока лет мы  наконец  победили  в "холодной войне";
советская  империя разваливалась  на куски.  Пришло  время  расплаты, а  все
кончилось перебранкой и перекладыванием бумаг.
     - А Монк, что произошло с ним?
     - Они чуть не выгнали его. Вместо этого затолкали его  вниз. Засунули в
какую-то  щель в  архивах или где-то еще. Выезд  нежелателен.  Ему следовало
уволиться, получить  пенсию и исчезнуть. Но он  всегда отличался упрямством.
Он  выстоял,  убежденный,  что наступит день, когда  будет доказано, что  он
прав. Он сидел и гнил на этой работе три долгих года. В конце концов так оно
и произошло.
     - Он оказался прав?
     - Конечно. Но слишком поздно.

        Москва, январь 1991 года

     Полковник Анатолий Гришин в ярости  вышел из комнаты  допросов и ушел в
свой кабинет.
     Комиссия, проводившая  допрос, считала,  что они получили все. "Комитет
Монаха"  больше  не  соберется на  совещания.  Все  записано на  пленке, вся
история, начиная с маленького мальчика, заболевшего в Найроби в 1983 году, и
кончая арестом в "Опера-кафе" в сентябре прошлого года.
     Каким-то  образом люди из Первого  главного управления знали, что  Монк
впал  в  немилость  у своих коллег, разжалован,  сломлен. Это могло означать
только одно: у  него больше  нет  агентов. Их  всего было четверо,  но какая
четверка!  Сейчас в живых оставался один,  но и то ненадолго, в  этом Гришин
был уверен.
     Таким  образом, "Комитет  Монаха"  прекратил  свое  существование,  был
распущен.  Он  сделал  свое  дело. Можно было бы торжествовать.  Но то,  что
выяснилось на последнем заседании, привело Гришина в ярость. Сто метров. Сто
несчастных метров...
     Доклад группы наблюдателей не вызывал сомнений. В  свой последний  день
на свободе Николай  Туркин не входил в  контакт с  вражескими  агентами.  Он
провел  день в здании  штаб-квартиры, поужинал в столовой,  затем неожиданно
вышел, за ним  пошли наблюдатели до большого кафе, где он заказал кофе и где
ему почистили ботинки.
     Проговорился  Туркин.  Двое  наблюдателей  напротив  кафе  видели,  как
чистильщик  закончил  свою работу  и  побрел прочь.  Через несколько  секунд
машины КГБ  с  Гришиным, сидящим рядом с водителем в одной  из них,  выехали
из-за  угла. В этот момент  он  находился всего  в  сотне  метров  от самого
Джейсона Монка на советской территории.
     Каждая пара  глаз  в  комнате  допросов  была  устремлена на  него.  Он
руководил захватом, казалось, говорили эти глаза, и он упустил самую крупную
добычу.
     Конечно, будут муки боли. Не как средство убеждения, а как наказание. В
этом  он поклялся.  Но  ему помешали.  Генерал Бояров лично сказал ему,  что
председатель   КГБ  требует   немедленной  казни,   опасаясь,   что  в   это
непредсказуемое время ее могут не разрешить. Он отвезет распоряжение сегодня
на подпись президенту, и казнь должна свершиться на следующее утро.
     А времена действительно менялись с непонятной быстротой. Со всех сторон
его служба подвергалась нападкам подонков  новой свободной прессы, подонков,
с которыми он знал как обращаться.
     Тогда  он  еще  не  знал, что в  августе его собственный  председатель,
генерал   Крючков,  возглавит  переворот  против  Горбачева,   закончившийся
неудачей,  и  Горбачев отомстит, разбив КГБ на несколько  кусков;  и что сам
Советский Союз окончательно развалится в декабре.
     В то  время, когда Гришин  в  этот январский день  сидел, погруженный в
мрачные раздумья, в своем кабинете,  генерал Крючков  положил распоряжение о
казни  бывшего  полковника  КГБ  Туркина на  стол  президента. Горбачев взял
ручку, застыл на минуту и положил ее на стол.
     В  августе  предыдущего года  Саддам  Хусейн оккупировал Кувейт. Теперь
американские реактивные самолеты бомбили Ирак, уничтожая все живое. Наземное
вторжение   было   неминуемо.  Многие   известные  государственные   деятели
стремились предотвратить  войну и предлагали себя  в качестве  международных
миротворцев. Это была привлекательная роль. И Горбачеву она тоже нравилась.
     - Я понимаю, что  сделал этот человек, и знаю, он заслуживает смерти, -
сказал президент.
     - Таков закон, - подтвердил Крючков.
     -  Да, но в данный  момент... я  думаю, это будет нецелесообразно. - Он
принял решение  и  протянул  распоряжение Крючкову  неподписанным.  - Я имею
право смягчить наказание. Так я и поступлю. Семь лет в лагере.
     Генерал Крючков в гневе ушел. Такое разложение  не  может продолжаться,
поклялся он. Рано  или поздно он  и другие, думающие так же, вынуждены будут
выступить и навести порядок.
     Для Гришина эта новость явилась последним ударом в тот несчастный день.
Все, что он мог сделать,  - это выбрать лагерь,  в который пошлют Туркина. В
конце концов можно было направить его туда, где невозможно выжить.
     В  начале  восьмидесятых  годов  лагеря  для  политических  заключенных
перевели из  слишком  доступной Мордовии дальше  на север,  в  район  Перми,
родину  Гришина. Около дюжины таких  лагерей  было разбросано  вокруг города
Всесвятское.  Самые  известные  из них -  Пермь-35,  Пермь-36 и Пермь-37. Но
существовал один специальный лагерь для предателей. Он располагался в Нижнем
Тагиле, и, слыша это название, вздрагивали даже сотрудники КГБ.
     Однако,  как бы  грубы ни  были  охранники,  они  жили вне  лагеря.  Их
жестокость проявлялась время от  времени и  была лагерной:  уменьшение нормы
питания,  увеличение работы. И чтобы  обеспечить "образованным"  заключенным
знакомство  с  реальностью  бытия,  в Нижнем Тагиле  они  жили вперемежку  с
отбросами самых порочных и злобных зеков, собранных со всех лагерей.
     Гришин позаботился, чтобы Николая Туркина отправили в Нижний Тагил, и в
графе "режим" на приговоре написал: "Особый - сверхстрогий".

     - Как бы  то ни было, -  вздохнул Кэри  Джордан, - полагаю,  ты помнишь
конец этой неприглядной истории.
     -  Большую часть.  Но напомни  мне.  -  Ирвин поднял  руку  и, подозвав
официанта, сказал: - Два эспрессо, будьте добры.
     -  Так  вот, в  1993  году  сотрудники  ФБР поймали  наконец  "крота" с
восьмилетним  стажем.  Потом  они  заявляли,  что  "раскололи"  все сами  за
восемнадцать  месяцев,  но огромная  работа по  методу  исключения уже  была
проделана, хотя и  слишком  медленно. Надо  отдать  федералам  должное:  они
сделали  то, что должны были сделать  мы. Они наплевали  на частную жизнь  и
получили секретные  судебные ордера  на просмотр банковских счетов  немногих
оставшихся  подозреваемых.  Они  заставили  банки  все  выложить.  И  у  них
получилось. 21  февраля 1994  года - Господи,  Найджел, неужели я всю  жизнь
буду помнить этот день? - они взяли его  всего в нескольких кварталах от его
дома в Арлингтоне. А потом все раскрылось.
     - Ты знал заранее?
     - Нет. Думаю, бюро сделало очень умно, что не рассказало мне. Если бы я
тогда знал то, что знаю сейчас, то я опередил бы их и сам убил его. И сел бы
на  электрический стул счастливым  человеком. - Старый заместитель директора
по оперативной работе смотрел в глубь ресторана, но видел перед собой список
имен и лица, все уже давно  ушедшие. - Сорок пять операций сорвано, двадцать
два человека  преданы - восемнадцать русских и  четверо из стран-сателлитов.
Четырнадцать из них казнено. И все из-за того, что этому мелкому ублюдочному
серийному убийце захотелось иметь большой дом и "ягуар".
     Найджел  Ирвин  не хотел  вторгаться  в  личную печаль собеседника,  но
пробормотал:
     - Тебе следовало сделать это самому, внутри фирмы.
     - Знаю, знаю. Теперь мы все знаем.
     - А Монк? - спросил Ирвин.
     Кэри Джордан коротко рассмеялся. Официант, желавший убрать с последнего
столика  в  пустом  ресторане, проскользнул мимо,  размахивая счетом.  Ирвин
жестом указал, чтобы официант положил счет  перед ним. Официант замешкался у
стола,  пока на нем  не  появилась  кредитная карточка, после чего умчался в
кассу.
     - Да, Монк... Ну, он тоже не знал. В тот день был федеральный праздник.
Поэтому он  оставался дома, полагаю. И в  новостях не  передавали  ничего до
следующего утра. И тут как раз пришло это проклятое письмо.

        Вашингтон, февраль 1994 года

     Письмо пришло  22-го,  на следующий после  праздника день,  когда снова
стали доставлять почту.
     По штампу на белом хрустящем конверте Монк понял, что оно отправлено из
Лэнгли и адресовано ему домой, а не в офис.
     Внутри находился другой конверт с гербом  американского  посольства. На
лицевой стороне было напечатано: "Мистеру Джейсону Монку, через  центральную
экспедицию  ЦРУ,  главное  здание,  Лэнгли, Виргиния".  И  кто-то  приписал:
"Смотри  на   обороте".  Монк  перевернул  письмо  и  прочитал:  "Доставлено
посыльным в наше посольство,  Вильнюс, Литва.  Думаем,  вы знаете от  кого".
Поскольку  на втором  конверте отсутствовала марка, можно было предположить,
что он прибыл в Соединенные Штаты с дипломатической почтой.
     Внутри него  был  третий конверт из  бумаги очень  низкого  качества  с
видимыми кусочками древесной пульпы. Адрес  написан на  странном английском:
"Пожалуйста (подчеркнуто три раза), передайте мистеру Джейсону Монку  в ЦРУ.
От друга".
     Само письмо лежало внутри этого конверта. Написанное на такой непрочной
бумаге, что листочки почти разваливались от прикосновения. Туалетная бумага?
Форзацные листы старой дешевой книжки без переплета? Может быть.
     Письмо  было на русском  языке, написанное дрожащей рукой  разболтанной
шариковой ручкой с черной пастой.

        Нижний Тагил, сентябрь, 1994 год
     <I>Дорогой друг Джейсон!</I>
     <I>Если вы когда-нибудь получите это письмо,  то  к этому времени меня уже
не будет  в живых. Понимаете, у  меня  тиф. Его разносят блохи и вши. Сейчас
этот лагерь  закрывают, сносят, чтобы стереть с лица земли, словно его и  не
было, но так делать нельзя.</I>
     <I>Человек  десять  среди политзаключенных  амнистировали; в Москве сейчас
кто-то  по имени  Ельцин. Среди освобождаемых  мой друг, литовец, писатель и
интеллигент. Думаю, что могу доверять ему.  Он обещает, что спрячет письмо и
отошлет, когда доберется до дома.</I>
     <I>А  я  поеду в другом эшелоне, в вагоне для скота, на новое  место, но я
никогда его не увижу. Поэтому шлю вам последнее прости и расскажу о том, что
было.</I>

     В  письме описывалось, что произошло после ареста  в  Восточном Берлине
три с  половиной  года назад. Туркин  писал о  том, как  его  били в подвале
Лефортова,  и о том, что  он не видел смысла  что-либо скрывать. Он описывал
вонючую,  покрытую  экскрементами камеру, по стенам  которой стекала вода, и
вечный  холод, яркий  свет в глаза, грубо  выкрикиваемые вопросы,  синяки  и
выбитые зубы, если ответ следовал недостаточно быстро.
     Он рассказал  о полковнике Анатолии Гришине. Полковник был убежден, что
Туркин  умрет,  и  ему доставляло  удовольствие  хвалиться своими  успехами.
Туркину он подробно  рассказал о людях, о  которых тот  никогда не слышал, -
Круглове,   Блинове    и   Соломине.   О   том,   что   Гришин   сделал    с
сибиряком-охотником, чтобы заставить его говорить.

     <I>Когда  это кончилось, я просил у Бога смерти и впоследствии молил о ней
не раз. В этом лагере самоубийства случались часто, но я сохранял веру в то,
что если я продержусь, то,  может быть, придет день, когда  я буду свободен.
Вы  бы не узнали меня, как не узнала бы Людмила или мой мальчик Юрий. У меня
не  осталось волос на голове, нет зубов, и мало что  осталось от моего тела,
да и  оно истерзано ранами и  лихорадкой. Я  не сожалею  о том, что  сделал,
потому  что  это был гнусный  режим.  Может быть, теперь  мой народ  получит
свободу. Где-то  живет  моя  жена, надеюсь, она счастлива.  И мой сын  Юрий,
который обязан своей жизнью вам. Спасибо вам за это. Прощайте, мой друг.</I>
     <I>Николай Ильич.</I>

     Джейсон Монк  сложил письмо,  положил  его  рядом на  стол  и, обхватив
голову руками, разрыдался как ребенок. В этот день он не пошел на работу. Он
не позвонил и не  объяснил свое отсутствие. Не отвечал на телефонные звонки.
В  шесть  вечера.  когда  уже  стемнело, он нашел нужный адрес  в телефонной
книге, сел в машину и направился в Арлингтон.
     Он очень вежливо постучал в  дверь дома, который разыскал, и, когда она
открылась,  бросив на  ходу впустившей его  женщине  "Добрый  вечер,  миссис
Малгрю", прошел мимо нее, от изумления лишившейся речи.
     Кен Малгрю  сидел в гостиной  без  пиджака,  с большим стаканом виски в
руке.  Повернувшись и увидев вошедшего, он сказал:  "Эй,  какого  черта?  Вы
врываетесь..."
     Это были  последние  слова, которые  он  произнес не  шепелявя, чем так
неприятно отличалась его  речь в последующие несколько недель.  Монк  ударил
его в челюсть - ударил со всей силой.
     Малгрю  был крупнее, но он находился не в  форме и все еще под влиянием
ленча  с  обилием напитков. В тот день он ходил в офис, но там все  только и
обсуждали взволнованным  шепотом новость, распространившуюся по всему зданию
подобно лесному пожару.
     Монк нанес ему  всего четыре  удара,  по  одному  за каждого  погибшего
агента. Не ограничившись  сломанной челюстью, он  поставил Малгрю синяки под
оба глаза и сломал ему нос. После чего ушел.

     -  Выглядит как  довольно  активная мера  наказания, - заметил  Найджел
Ирвин.
     - Активнее некуда, - согласился Джордан.
     - И что дальше?
     -  Ну, к счастью, миссис Малгрю не позвонила в полицию, она позвонила в
управление. Они прислали нескольких парней, которые прибыли как раз вовремя,
чтобы увидеть, как  Малгрю  укладывают в  "скорую помощь",  отправлявшуюся в
ближайшее  травматологическое  отделение. Они  успокоили жену  Малгрю, и она
описала Монка. Так что  ребята отправились  к нему домой. Он уже вернулся, и
они спросили его,  соображает ли он, что наделал. Тогда он указал на письмо,
лежащее на столе. Они, конечно, не смогли прочитать его, но забрали с собой.
     - Его выгнали? Монка? - спросил англичанин.
     - Точно.  На  этот  раз  его  выгнали  навсегда. Конечно,  ему  страшно
сочувствовали,  когда на слушании зачитали то письмо  в  переводе. Они  даже
разрешили мне заступиться за него, как будто  от этого была польза. Но исход
дела был предрешен.  Даже после ареста Эймса они не могли  позволить бродить
по зданию призракам,  выражающим недовольство и  превращающим  начальство  в
котлету. Они уволили его сразу же.
     С  грустным  видом  опять  появился   официант.  Собеседники  встали  и
направились к двери. Обрадованный официант кивнул им и улыбнулся.
     - А что с Малгрю?
     - По иронии судьбы его  с позором уволили через год,  когда полная мера
того, что сделал Эймс, стала более широко известна.
     - А Монк?
     - Он уехал. Он жил с девушкой в  то время, но она уезжала на семинар, а
когда вернулась,  они  расстались.  Я слышал, что  Монк забрал  свою  пенсию
единовременно, но в любом случае из Вашингтона он уехал.
     - Имеете представление куда?
     - Я слышал, будто он находится в ваших краях.
     - В Лондоне? В Британии?
     - Не совсем. В одной из колоний ее величества.
     - Зависимые территории - они больше не называются колониями. В которой?
     -  Острова  Теркс  и  Кайкос.  Помните,  я   упоминал,  что   он  любит
глубоководную рыбалку? Говорят, у него там есть яхта, он работает шкипером и
сдает судно по чартеру.
     Они  стояли  на  тротуаре  перед  "Ля  Шомье",  ожидая  такси для  Кэри
Джордана.  Джорджтаун  в  этот   солнечный  осенний  день   выглядел  весьма
привлекательно.
     - Ты действительно хочешь, чтобы он опять поехал в Россию, Найджел?
     - Таково было общее мнение.
     - Он не поедет. Он дал клятву, что  никогда туда не вернется. Мне очень
понравились  ленч  и вино, но  это пустая  трата  времени.  Тебе  все  равно
спасибо, но он не поедет. Ни за деньги, ни под угрозами, ни за что на свете.
     Подъехало такси. Они пожали  друг другу руки, Джордан  сел в  машину, и
такси  тронулось. Сэр  Найджел  Ирвин  перешел улицу  и  направился  в отель
"Четыре времени года". Ему надо было сделать несколько телефонных звонков.

        Глава 11

     "Фокси  леди"  стояла  у  причала,   запертая  на  ночь.  Джейсон  Монк
попрощался со своими  тремя клиентами-итальянцами, которые,  несмотря на  то
что  поймали  совсем немного,  казалось, получили  большое  удовольствие  от
прогулки, не меньше чем от вина, которое взяли с собой.
     Джулиус  стоял у  разделочного стола  рядом с доком,  отрезая головы  и
вынимая потроха у двух скромных по размеру дорадо. В заднем кармане его брюк
лежал дневной заработок плюс доля из чаевых, оставленных итальянцами.
     Монк  миновал "Тики-хат"  и вошел в  "Банановую лодку". На  открытой, с
деревянным полом площадке с баром и столиками уже  собрались первые любители
выпить. Он подошел к бару и кивком поздоровался с Роки.
     - Как обычно? - улыбнулся бармен.
     - Почему нет? Я из тех, кто не меняет привычек.
     Он   уже  несколько   лет  был   постоянным  клиентом,  и  существовала
договоренность, что "Банановая  лодка" принимает телефонные звонки для него,
когда  он уходит в море. Ее номер телефона был указан на  карточках, которые
он оставил во всех отелях на острове Провиденсия, чтобы привлечь клиентов на
морские прогулки с рыбной ловлей.
     Мейбл, жена Роки, окликнула его:
     - Звонили из клуба "Грейс-Бей".
     - Угу. Что-нибудь передали?
     - Нет, только просили позвонить им.
     Она  вытащила  из-под стойки телефон и  подвинула к  Монку.  Он  набрал
номер. Ответившая оператор узнала его по голосу:
     - Привет, Джейсон, удачный был лень?
     - Неплохой, Люси. Бывают и хуже. Ты звонила?
     - Да. Что ты делаешь завтра?
     - Скверная девчонка, что у тебя на уме?
     Крупная веселая женщина  в отеле  в трех милях от него залилась звонким
смехом.
     Постоянные  жители  острова  Провиденсия  составляли  не  очень большую
группу,   и  внутри   этой   общины,  обслуживающей   туристов,   являвшихся
единственным  источником долларовых поступлений  на  остров, почти все знали
друг друга, островитяне  или поселенцы, и добродушное подшучивание друг  над
другом  скрашивало жизнь.  Теркс  и Кайкос оставались карибскими  островами,
какими были и раньше: дружелюбными, беззаботными и не слишком торопливыми.
     - Перестань, Джейсон Монк. Ты завтра свободен для клиента?
     Он подумал.  Он собирался  потратить  день на ремонт  яхты  -  дело, не
имеющее конца для владельцев, но чартер есть чартер, а финансовая компания в
Майами,  все еще  владевшая  половиной "Фокси  леди", не уставала  требовать
выплаты долга.
     - Думаю, свободен. Целый день или полдня?
     - Полдня. Утро. Скажем, часов в девять...
     - О'кей. Объясни группе, где меня найти. Я буду готов.
     -  Это  не группа, Джейсон. Всего один человек, некий  мистер  Ирвин. Я
передам ему. Пока.
     Джейсон положил трубку. Обычно никто  не отправлялся на рыбную ловлю  в
одиночку; как правило, туристов бывало двое или больше. Возможно, на сей раз
на отдых  прибыл человек,  чья  жена  не  захотела поехать; что тоже  вполне
нормально. Монк допил дайкири и  вернулся  к яхте  сказать Джулиусу, что они
встретятся в семь, чтобы заправиться и взять наживку.
     Клиент,  явившийся  на  следующее  утро  без четверти  девять,  казался
старше,  чем обычные рыболовы.  По  правде  говоря, он  был совсем старым, в
бежевых брюках, хлопчатобумажной рубашке и белой панаме. Он окликнул:
     - Капитан Монк?
     Джейсон спустился с  мостика и подошел  к нему поздороваться.  Судя  по
акценту, клиент, очевидно, англичанин. Джулиус помог ему подняться на борт.
     - Вы раньше так ловили рыбу, мистер Ирвин? - спросил Джейсон.
     - Честно говоря, нет. Первый раз. Новичок в некотором роде.
     -  Не  беспокойтесь  об  этом,  сэр.  Мы  поможем  вам.  Море  довольно
спокойное, но если вам будет трудно, скажите.
     Он не переставал удивляться, как много туристов отправляются в плавание
с убеждением,  что  океан  будет  спокоен, как  вода  в  лагуне.  Туристские
проспекты никогда  не изображали белые барашки на волнах Карибского моря, но
и на нем бывает сильное волнение.
     Он вывел "Фокси леди" из Черепашьей бухты и сделал полповорота вправо в
направлении  пролива  Селларс.  За северо-западным  мысом  море  неспокойно,
наверное, слишком  неспокойно для  старого  человека, но  он знал  место  от
Пайн-Ки в  другом направлении,  где море  спокойнее, и, согласно сообщениям,
там видели дорадо.
     Он  прошел весь  путь  за сорок минут и увидел  большое пятно плавающих
водорослей;  в  таких  местах  дорадо,  называемые здесь  дельфинами,  имели
обыкновение лежать в тени, чуть ниже поверхности.
     Когда яхта замедлила  ход,  Джулиус  установил четыре  удилища,  и  они
начали кружить вокруг плавающих водорослей. На третьем круге рыба клюнула.
     Одно  из удилищ  ушло под воду, и из катушки "Пенн сенатор" со  скрипом
стала разматываться леска. Англичанин вышел  из-под  тента и  с невозмутимым
видом сел в закрепленное на корме  специальное  кресло. Джулиус  передал ему
удилище, конец которого клиент зажал между коленями,  а сам начал вытягивать
три остальные лески.
     Монк  развернул  "Фокси леди"  кормой к водорослям,  включил  мотор  на
минимальную  мощность и спустился на корму.  Рыба перестала тянуть леску, но
удилище оставалось согнутым.
     - Слегка  отпустите,  -  мягко  посоветовал  Монк.  -  Отпускайте, пока
удилище не выпрямится, потом потяните и сматывайте понемногу.
     Англичанин  попытался последовать совету Монка, но  минут через  десять
сказал:
     - Думаю, это трудновато для меня, знаете ли. Сильные существа - рыбы.
     - Хорошо, я возьму его, если хотите.
     - Буду очень вам благодарен.
     Монк сел  на  его место, а клиент возвратился  в тень под  тентом. Было
половина одиннадцатого, и жара становилась невыносимой. Солнце стояло против
кормы, и лучи, отраженные от воды, резали глаза как бритва.
     Пришлось  минут десять попотеть, чтобы подвести рыбу к  корме. Тут  она
увидела  киль  и  сделала  новую  попытку  вырваться на свободу,  утащив еще
тридцать ярдов лески.
     - Что это? - спросил клиент.
     - Большой самец дельфина, - ответил Монк.
     - О Боже. Мне очень симпатичны дельфины.
     - Это не млекопитающее, а  рыба, бутылконос. Ее называют  здесь  иногда
дельфином или дорадо. Это промысловая рыба, очень вкусная.
     Джулиус  приготовил  багор,  и  когда  дорадо  оказалась  у  борта,  он
мастерски размахнулся и перебросил сорокафунтовую рыбу на палубу.
     - Хорошая рыба, мистер, - сказал он.
     - Я думаю, это рыба мистера Монка, а не моя.
     Монк слез с кресла, вытащил крючок изо рта дорадо и отсоединил стальную
удочку  от лески. Джулиус,  собиравшийся положить улов в холодильный ящик на
корме, с удивлением  посмотрел  на  него.  Имея  одну  дорадо на  борту,  по
заведенному порядку следовало снова опустить все четыре удочки, а не убирать
их.
     - Иди наверх и встань у штурвала, - тихо сказал ему Монк. - Курс домой,
скорость - как при блеснении.
     Джулиус, ничего не понимая, кивнул, и его худое черное тело взлетело по
лестнице в верхнюю рубку. Монк наклонился  к холодильному ящику,  достал две
банки пивай, открыв обе, протянул одну своему клиенту. Затем он сел на  ящик
и взглянул на сидевшего в тени англичанина.
     - Вы  ведь не хотели заниматься  рыбной ловлей, правда, мистер Ирвин. -
Это звучало не вопросом, а утверждением.
     - Это не моя страсть... действительно.
     - Нет. И  не сэра Найджела Ирвина, верно? Что-то  все  время беспокоило
меня.   Посещение  Лэнгли  очень  важной   персоной,  давным-давно,  большим
человеком из Сикрет интеллидженс сервис.
     - Какая память, мистер Монк.
     -  Имя  сэра  Найджела,  кажется, попадает в точку.  О'кей, сэр Найджел
Ирвин, мы можем перестать валять дурака. К чему все это?
     -  Извините  за  обман. Просто  хотел взглянуть. И поговорить. Наедине.
Мало существует мест, таких уединенных, как открытое море.
     - Так... мы разговариваем. О чем?
     - Боюсь, о России.
     - Угу. Большая страна. Мне не нравится. Кто послал вас сюда?
     - О, никто не посылал меня. О вас мне рассказал Кэри Джордан.  Мы с ним
завтракали в Джорджтауне пару дней назад. Он желает вам всего наилучшего.
     - Мило с его  стороны. Поблагодарите его,  если еще раз увидите. Но вы,
должно быть, заметили, что он не у дел в наше время. Знаете, что я хочу этим
сказать? Вне игры.  Вот и я тоже. За чем бы вы ни приехали, сэр, вы приехали
напрасно.
     - А,  да, Кэри  говорил то же самое. Не  пытайся, сказал  он. Но  я все
равно приехал. Длинный путь. Не возражаете, если я устрою мою "яму"? Вы ведь
так выражаетесь? Сделаю "яму", сделаю предложение?
     - Есть такое выражение. Ладно, сегодня райский день, жаркий, солнечный.
У вас осталось два  часа  из четырех чартерных. Говорите,  если желаете,  но
ответ будет прежний - нет.
     - Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Игорь Комаров?
     -  Мы  здесь  получаем  газеты двухдневной давности, но получаем. И  мы
слушаем  радио. Лично  у меня нет  спутниковой тарелки, поэтому я  не смотрю
телевидение. Да, я слышал о нем. Человек с будущим, не так ли?
     - Так говорят. А что вы слышали о нем?
     -   Он  возглавляет   правых.   Националист,  постоянно   призывает   к
патриотизму. И тому подобное. Привлекает массы.
     - Как вы думаете, насколько он правый?
     Монк пожал плечами:
     - Не знаю.  Думаю,  что  очень правый. Почти  настолько  же, как и  эти
ультраконсервативные сенаторы с далекого Юга в нашей стране.
     - Боюсь,  несколько больше. Он настолько правый, что  вынужден скрывать
это.
     -  Что же,  сэр Найджел, это  ужасно  грустно. Но в  данный момент  моя
главная  забота  состоит  в том, чтобы завтра у меня  был чартер  и чтобы  в
пятнадцати  милях от  северо-западного мыса было достаточно  ваху.  Политика
неприятного мистера Комарова меня не волнует.
     - Боюсь, что взволнует.  Придет такой день.  Я...  мы... несколько моих
друзей и  коллег считаем,  что  его  обязательно надо  остановить. Нам нужен
человек, который поехал бы в Россию. Кэри сказал, вы работали хорошо... одно
время. Сказал, что вы были самым лучшим... одно время.
     - Да, ну это только одно время. - Монк некоторое время молча пристально
смотрел на сэра  Найджела. - Вы говорите, что это даже неофициально. Что это
не политика правительства, моего или вашего.
     - Хорошо  сказано. Оба наши правительства  придерживаются точки зрения,
что они ничего сделать не могут. Официально.
     - И вы полагаете, что я снимусь с якоря, поеду на  другой конец света и
проберусь в Россию,  чтобы сражаться  с  этим пугалом  по  просьбе  какой-то
группы донкихотов, которых правительство даже не поддерживает?
     Он встал,  смял  в кулаке пустую пивную  банку и швырнул ее в  мусорное
ведро.
     - Сожалею, сэр  Найджел.  Вы действительно напрасно потратили деньги на
билет. Давайте вернемся в гавань. Эта поездка - за счет фирмы.
     Он  вернулся на мостик, встал у  штурвала и направился к проливу. Через
десять минут они вошли в бухту, и "Фокси леди" заняла свое место у причала.
     - Вы не правы в отношении поездки, - сказал англичанин. - Я нанял вас с
нечестными  намерениями,  но  вы  отнеслись к  этому  честно. Сколько  стоит
полдня?
     - Три пятьдесят.
     - С  чаевыми  для  вашего  молодого  друга.  -  Ирвин  отсчитал  четыре
стодолларовые купюры. -  Между  прочим,  у вас есть заказ  на послеобеденное
время?
     - Нет.
     - И вы отправитесь домой?
     - Да.
     - Я  тоже.  Боюсь,  в  моем  возрасте в  такую  жару требуется немножко
поспать после ленча. Но пока вы будете сидеть  в тени, ожидая, когда  спадет
жара, не сделаете ли вы кое-что?
     - Больше никакой рыбной ловли, - предупредил Монк.
     -  О Боже  мой,  нет. - Ирвин открыл сумку, которую принес  с собой,  и
вынул коричневый конверт. - Вот здесь папка. Это не шутка. Просто прочитайте
ее. Никто  не должен увидеть ее, не  спускайте  с  нее  глаз. Это  в  высшей
степени засекреченный материал,  такого вам не приносили ни  "Лайсандер", ни
"Орион", ни "Делфи", ни "Пегас".
     С таким  же результатом он  мог бы ударить Джейсона Монка  в  солнечное
сплетение.  Пока бывший шеф неторопливо поднимался на причал, чтобы отыскать
свою  взятую  напрокат машину, Монк  стоял  с  открытым  от изумления  ртом.
Наконец, тряхнув головой,  он  засунул конверт  под рубашку  и  направился в
"Тики-хат" перекусить.

     Когда Монк  приехал на острова, у  него  было  мало денег,  а  цены  на
северном  берегу,  где  стояли  фешенебельные  отели,  были  высокими.  Монк
рассчитал  свой бюджет, и с портовыми сборами, топливом, ремонтом, лицензией
на чартер и лицензией  на рыбную ловлю средств оставалось совсем немного. За
невысокую плату  он  смог  снять обшитое  деревом бунгало  на  менее  модном
побережье Саподилла-Бей, к  югу от аэропорта и с окнами на блестящее полотно
отмели, куда  отваживались  заплывать  только  мелкосидящие  в  воде  лодки.
Бунгало и побитый пикап "шевроле" составляли все его земное имущество.
     Он сидел на террасе, наблюдая, как  солнце  передвигается вправо, когда
позади его  домика послышался  звук мотора и на песчаной дороге остановилась
машина. Худощавая фигура старого англичанина показалась из-за угла.  На этот
раз в тон панаме на нем был мятый тропический пиджак из альпаки.
     - Мне сказали, что я найду вас здесь, - радостно произнес он.
     - Кто сказал?
     - Та приятная молодая девушка в "Банановой лодке".
     Мейбл было далеко за сорок.  Ирвин тяжело поднялся по ступеням и кивнул
в сторону пустого кресла-качалки.
     - Не возражаете, если я сяду?
     Монк улыбнулся.
     - Будьте моим гостем. Пива?
     - Не сейчас, спасибо.
     - Тогда слабый дайкири. Никаких фру