, с которым он всегда ходит. Это подтвердили три человека. - Так что же, он сделал это умышленно? - Возможно. Но здесь есть проблема. У него было двенадцать часов, чтобы сбежать, а он пришел утром сюда. Почему? Я бы хотел... э-э... подопрашивать его подольше. - Разрешение дано. - А что потом? Игорь Комаров повернулся во вращающемся кресле лицом к окну. Некоторое время он раздумывал. - Акопов был очень хорошим личным секретарем, - наконец произнес он. - Но теперь его необходимо заменить. Меня беспокоит, что он видел документ, содержание которого чрезвычайно секретно. Если его понизить в должности или уволить совсем, он будет чувствовать себя обиженным, а это может ввести его в искушение разгласить то, что ему стало известно. Это было бы огорчительно, очень огорчительно. - Я все понял, - сказал полковник Гришин. В этот момент привезли ничего не понимающих ночных охранников, и Гришин ушел вниз, чтобы допросить их. К девяти вечера помещение охранников в казармах "черной гвардии" за городом обыскали, но не нашли ничего, кроме туалетных принадлежностей, как и ожидалось, и порнографических журналов. В особняке охранников разделили и допрашивали в разных комнатах. Допрос вел лично Гришин. Они явно боялись его, и не без оснований. Репутация его была известна. Гришин орал прямо в ухо допрашиваемому матерщину. Но не это было самым страшным для двух покрывшихся потом людей. Ужас охватил каждого из них, когда он сел рядом и шепотом стал описывать, что ожидает того, кого он уличит во лжи. К восьми у Гришина сложилась полная картина их дежурства накануне ночью. Он узнал, что охранники делали обходы небрежно и нерегулярно; они не отрывались от телевизора - им хотелось узнать подробности смерти президента. И он впервые услышал о присутствии уборщика служебных помещений. Этого человека впустили в десять часов. Как обычно. Через подземный ход. Никто не сопровождал его. Чтобы открыть три двери, требовались оба охранника, потому что один знал комбинацию замка к двери на улицу, второй - к внутренней, и только код замка в двери посередине был известен им обоим. Он узнал, что старик начал уборку с верхнего этажа. Как обычно. Охранники оторвались от телевизора, чтобы открыть кабинеты начальства на втором этаже. Один охранник стоял в дверях личного кабинета господина Комарова, пока уборщик не закончил там свою работу, и снова запер дверь, но когда Зайцев убирал остальные кабинеты второго этажа, оба охранника находились внизу. Как обычно. Итак... уборщик оставался один в кабинете Акопова. И он ушел раньше обычного, перед рассветом. В девять господина Акопова, страшно бледного, увезли из здания. Его увезли на собственной машине, только за рулем сидел малый из "черной гвардии". Другой расположился на заднем сиденье рядом с теперь уже опальным секретарем. Они не поехали к Акопову домой. Машина направилась за город в один из расположенных там лагерей молодых боевиков. К девяти полковник Гришин закончил изучать взятое из отдела кадров личное дело некоего Зайцева Леонида, шестидесяти лет, уборщика служебных помещений. Имелся домашний адрес, но человека ведь могло и не быть дома. Он должен прийти на работу в особняк в десять часов вечера. Он не пришел. В полночь Гришин с тремя черногвардейцами поехал к старику домой. В это время Селия Стоун со счастливой улыбкой скатилась со своего любовника и потянулась за сигаретой. Вообще-то она курила мало, но это был тот самый особый случай. Хьюго Грей, лежа на спине в ее постели, все еще тяжело дышал. Он был крепким молодым человеком, державшим себя в форме при помощи тенниса и плавания, но в предыдущие два часа ему пришлось выложиться как следует. Он не в первый раз задумался, почему Бог устроил так, что аппетит жаждущей любви женщины всегда превосходит возможности мужчины. Это крайне несправедливо. В темноте Селия Стоун с удовольствием затянулась: никотин - это то что надо. Склонившись над любовником, она растрепала его темно-каштановые кудри. - Как, черт побери, ты можешь быть атташе по культуре? - насмешливо спросила она. - Ты не отличишь Тургенева от Лермонтова. - А мне и не надо, - проворчал Грей. - Предполагается, что я должен рассказывать русским о нашей культуре - Шекспире, Бронте и все такое. - И поэтому ты должен ходить на совещания к начальнику отдела? Грей рывком приподнялся и, схватив ее за плечо, прошипел в ухо: - Замолчи, Селия. Здесь могут прослушивать. Обиженная Селия встала с постели и пошла на кухню сварить кофе. Она не понимала, почему Хьюго так задевают ее шутки. Ведь то, чем он занимался в посольстве на самом деле, не было для большинства коллег секретом. И они не ошибались в своих догадках, конечно. В прошлом месяце Хьюго Грей стал третьим и младшим членом московского отделения Интеллидженс сервис. Когда-то, в старое доброе время, в разгар "холодной войны", оно было значительно больше. Но времена меняются, а бюджет сокращается. Находящаяся в состоянии разрухи Россия не представляла теперь значительной угрозы для Запада. Более важным было то, что девяносто процентов секретов стали доступны, и подчас за минимальную плату. Даже в бывшем КГБ появился офицер по связям с прессой. А на другой стороне центра города, в посольстве США, работников ЦРУ едва хватило бы на футбольную команду. Но Хьюго Грей был молод, полон энтузиазма и убежден, что квартиры дипломатов до сих пор прослушиваются. Коммунизм, может быть, и ушел, но рожденная им паранойя процветала. Конечно, он был прав, но агенты ФСБ уже вычислили его и были вполне счастливы. Неизвестно почему названный так, бульвар Энтузиастов - самая ветхая, неприглядная и нищая часть Москвы. Эта улица расположена таким образом, что на нее стекают потоки загрязненного воздуха из цехов химического комбината, на трубах которого установлены фильтры, больше похожие на сетку теннисной ракетки. Поэтому энтузиазм был заметен только среди тех жителей, которым предстояло уехать отсюда. Согласно личному делу, Леонид Зайцев жил со своей дочерью, ее мужем, водителем грузовика, и их ребенком. В половине первого по-летнему теплой ночи, когда к дому подъехала блестящая черная "чайка", ее водитель высунул голову наружу, пытаясь разглядеть грязные таблички с названиями улиц. У зятя, конечно, была другая фамилия, и им пришлось потратить время, чтобы узнать у разбуженного соседа на первом этаже, что нужная семья живет на пятом. Лифт отсутствовал. Четыре человека тяжелым шагом поднялись по лестнице и забарабанили в облупившуюся дверь. Открывшая им женщина, заспанная, с тупым взглядом опухших глаз, выглядела лет на десять старше своих тридцати пяти. Гришин действовал вежливо, но настойчиво. Его люди, оттолкнув женщину, вошли в квартиру и начали обыск. Обыскивать было почти нечего - квартирка была крошечной: две комнаты, вонючая уборная и кухонная ниша за занавеской. Женщина спала на двуспальной кровати со своим шестилетним сыном в одной из комнат. Ребенок проснулся и начал хныкать, а затем, когда кровать перевернули, чтобы убедиться, что под ней никто не прячется, громко заплакал. Открыли и обыскали два жалких фанерных шкафа. В соседней комнате дочь Зайцева беспомощно показала на стоящую у стены раскладушку, на которой обычно спал ее отец, и объяснила, что ее муж уже два дня как уехал в Минск. Разрыдавшись (ребенок последовал ее примеру), она сообщила, что отец накануне не вернулся утром с работы. Она беспокоилась, но не заявила о его исчезновении. Подумала - может быть, заснул где-нибудь на скамейке в парке. Оказалось достаточно десяти минут, чтобы убедиться, что в квартире никто не прячется. Гришину было ясно, что женщина слишком напугана и к тому же глупа, чтобы лгать. Через полчаса они уехали. Гришин приказал не возвращаться в центр Москвы, а ехать за город, где в лагере, в сорока километрах от Москвы, держали Акопова. И до утра он сам допрашивал несчастного секретаря. Перед рассветом тот, рыдая, признался, что мог оставить этот важный документ на столе. Такого с ним никогда не случалось. Он никак не мог понять, как он забыл запереть его в сейфе. Акопов молил о прощении. Гришин кивал и похлопывал его по спине. Выйдя из казармы, он подозвал одного из своих самых верных помощников. - День будет душным и жарким. Наш друг сильно расстроен. Думаю, купание на восходе солнца ему не повредит. - И поехал обратно в город. Если роковая папка осталась на столе Акопова, рассуждал Гришин, то ее мог по ошибке выбросить уборщик. Или взять с собой. Первое не подходит. Мусор из штаб-квартиры партии всегда сохраняется несколько дней, до тех пор пока его не сожгут при свидетелях. Бумаги из мусора за прошлый вечер тщательно перебрали, лист за листом. Ничего. Итак, унес с собой уборщик. Почему полуграмотный старик сделал это, зачем ему могла понадобиться эта папка, Гришин не мог себе представить. Только старик может это объяснить. И он объяснит. Прежде чем нормальные люди сели завтракать, он отправил своих людей, всех в штатской одежде, на улицы Москвы на поиски старика в потертой солдатской шинели. У него не нашлось фотографии, но словесный портрет был подробным и точным. Однако задача оказалась непростой даже для сыщиков полковника Гришина. Если, как подозревал Гришин, Зайцев теперь живет на улице, придется проверять каждого бродягу, которых великое множество. Но лишь у одного из них три стальных зуба и папка в черном переплете. И он, и папка нужны немедленно. Озадаченные, но послушные гвардейцы, несмотря на жаркий день, тщательно прочесывали Москву. Лэнглн, декабрь 1983 года Джейсон Монк встал из-за стола, потянулся и решил спуститься в буфет. Месяц назад, когда он вернулся из Найроби, ему сообщили, что его служебные донесения оценены как хорошие. а в некоторых случаях - как в высшей степени хорошие. Повышение по службе рассматривается, а начальник африканского отдела доволен, но сожалеет, что потеряет его. По прибытии Монк узнал, что записан на курс испанского языка, который начнется сразу после рождественских каникул. Испанский будет его третьим языком, но он откроет перед Монком двери латиноамериканского отдела. Южная Америка представляла собой обширную территорию, имеющую большое значение не только потому, что находилась по соседству и под влиянием США, как предписывала "доктрина Монро", но и потому, что являлась наипервейшей целью советского блока, который нацелился на нее как на плацдарм для восстаний, подрывной деятельности и коммунистической революции. КГБ проводил большую операцию к югу от Рио-Гранде. которую ЦРУ решительно намеревалось пресечь. В тридцать три года для Монка Южная Америка была хорошей ступенькой в его карьере. Он помешивал кофе, когда почувствовал, что кто-то остановился у его столика. - Великолепный загар, - произнес голос. Монк поднял глаза. Он узнал человека, который, улыбаясь, смотрел на него. Он поднялся, но человек жестом удержал его - милость аристократа к простолюдину. Монк удивился. Он знал, что заговоривший с ним был одним из главных людей в оперативном управлении, потому что кто-то показал на него Монку в коридоре как на вновь назначенного начальника советского отдела группы контрразведки в советско-восточноевропейском отделении. Что поразило Монка, так это его невзрачная внешность. Они были почти одного роста, на два дюйма ниже шести футов, но человек, подошедший к Монку, будучи старше всего на девять лет, выглядел очень плохо. Монк заметил сальные, зализанные назад волосы, густые усы, закрывающие верхнюю губу слабого, тщеславного рта, совиные близорукие глаза. - Три года в Кении, - сказал Монк, чтобы объяснить свой загар. - Снова в продуваемый ветрами Вашингтон, а? - произнес человек. Внутренняя антенна Монка улавливала недобрые флюиды. В глазах собеседника таилась насмешка. Казалось, они говорили: "А я намного умнее тебя. Я и в самом деле очень умный". - Да, сэр, - ответил Монк. К нему протянулась рука с потемневшими от никотина пальцами. Монк заметил это. а также красные прожилки на кончике носа, что часто выдает большого пьяницу. Он встал и одарил собеседника улыбкой, которую девушки из машбюро называли между собой "сумасшедшей". - А вы, должно быть... - начал человек. - Монк. Джейсон Монк. - Приятно познакомиться, Джейсон. Я - Олдрич Эймс. Обычно сотрудники посольства не работали в субботу, тем более в жаркий летний день, когда могли бы провести уик-энд за городом, но смерть Президента России создала кучу лишней работы, и пришлось потрудиться в выходной. Если бы машина Хьюго Грея завелась в то утро, многие люди, умершие вскоре, остались бы живы, а мир пошел бы другой дорогой. Но свечи зажигания подчиняются своим законам. После отчаянных попыток завести мотор Грей побежал за подъезжавшим к барьеру красным "ровером" и постучал по стеклу. Селия Стоун распахнула дверцу. Он сел рядом, машина выехала на Кутузовский проспект и направилась мимо гостиницы "Украина" в сторону Арбата и Кремля. На полу под ногами у него что-то зашуршало. Он нагнулся и опустил руку. - Твой договор на акции "Известий"? - спросил он. Она скосила глаза и узнала папку, которую он держал в руках. - О Господи, я собиралась выбросить ее вчера. Какой-то сумасшедший старик бросил ее в машину. Напугал меня до смерти. - Еще одно прошение, - заметил Грей. - Конца им нет. Обычно просят визу, конечно. - Он раскрыл черную обложку и посмотрел на титульный лист. - Нет. это больше о политике. - Прекрасно. Я - мистер Псих, а вот мой план спасения мира. Просто передайте его послу. - Он так сказал? "Передайте его послу"? - Ага, так, и еще - "спасибо за пиво". - Какое пиво? - Откуда я знаю? Это был псих. Грей прочитал первую страницу и перелистал еще несколько. Он становился все серьезнее. - Это политика, - сказал он. - Своего рода манифест. - Ты его хочешь - ты его имеешь, - сказала Селия. Позади остался Александровский сад, и они повернули на Большой Каменный мост. Хьюго Грей собирался бегло просмотреть неожиданный подарок и затем спокойно выбросить его в мусорную корзину. Но, прочитав десяток страниц, Грей решил попросить о встрече с начальником отделения - проницательным шотландцем с острым умом. Кабинет начальника ежедневно проверялся на наличие "жучков", но действительно секретные совещания проводились всегда в "пузыре". Это странное сооружение представляло собой помещение для совещаний, подвешенное на прочных балках таким образом, что его со всех сторон окружало пустое пространство. Регулярно проверяемый внутри и снаружи, "пузырь" считался недосягаемым для вражеской разведки. Грей не чувствовал достаточной уверенности, чтобы просить о встрече в "пузыре". - Ну что, парень? - сказал начальник. - Послушайте, Джок. Не знаю, не отнимаю ли я у вас напрасно время... Скорее всего именно так. Прошу прощения. Но вчера произошло нечто странное. Какой-то старик бросил это в машину Селии Стоун. Вы ее знаете? Эта девушка - помощник пресс-атташе. Может быть, тут ничего нет... Он замялся. Начальник разглядывал его поверх полусфер своих очков. - Бросил ей в машину? - тихо повторил он. - Она так говорит. Просто распахнул дверцу, бросил это внутрь, попросил передать послу и ушел. Начальник отделения протянул руку за черной папкой, на которой отпечатались подошвы Грея. - Что за человек? - спросил он. - Старый, оборванный, заросший щетиной. Похож на бродягу. Напугал ее до смерти. - Возможно, прошение?.. - Она так и подумала. Собиралась выбросить. Но сегодня утром она подвозила меня. И я прочитал кое-что по дороге. Это больше похоже на политику. Внутри на титульном листе стоит печать с логотипом СПС. Воспринимается так, словно написано Игорем Комаровым. - Будущим президентом? Странно. Ладно, оставь ее мне. - Спасибо, Джок, - сказал, поднимаясь, Грей. В британской Интеллидженс сервис поощрялось дружеское обращение по именам между младшими и старшими чиновниками. Считалось, что это создает чувство товарищества, принадлежности к одной семье, укрепляя понятие "мы и они", психологию, свойственную всем профессионалам этого странного ремесла. И только к одному шефу обращались "шеф" или "сэр". Грей уже подошел к выходу и взялся за ручку двери, когда начальник остановил его. - Маленькое дельце, парень. В советские времена дома строили халтурно, и стены делали тонкие. Они и теперь тонкие. Сегодня наш третий секретарь торгового представителя явился с красными от бессонницы глазами. К счастью, его благородная жена сейчас в Англии. В следующий раз не могли бы вы с восхитительной мисс Стоун вести себя капельку потише? Хьюго Грей, красный, как кремлевские стены, вышел из комнаты. Начальник отделения отложил черную папку в сторону. Ему предстоял тяжелый день, и к одиннадцати его ожидал посол. Его превосходительство был занятым человеком и не желал, чтобы у него отнимали время на какие-то бумажки, подброшенные бродягами в служебную машину. И только ночью, задержавшись допоздна в своем кабинете, старший разведчик прочитал документ, который впоследствии станет известен под названием "Черный манифест". Мадрид, август 1984 года До ноября 1986 года индийское посольство в Мадриде располагалось в красивом здании начала века, на Калье-Веласкес, 93. В День независимости в 1984 году индийский посол по традиции давал большой прием для ведущих членов испанского правительства и дипломатического корпуса. Как всегда, 15 августа. Из-за страшной жары, царившей в Мадриде в этом месяце, а также потому, что август обычно является временем правительственных, парламентских и дипломатических каникул, многие важные персоны находились далеко от столицы и их представляли чиновники рангом пониже. С точки зрения посла, это было достойно сожаления, но индусы едва ли могли изменить дату своего Дня независимости. Американцев представлял поверенный в делах и сопровождавший его второй торговый секретарь, некий Джейсон Монк. Начальник отделения ЦРУ посольства отсутствовал, и Монк, заменивший его в отделении, замещал его и здесь. Это был удачный для Монка год. Он с отличием окончил курсы испанского языка и получил повышение с Джи-эс-12 до Джи-эс-13. Государственный правительственный реестр должностей (Джи-эс) мало что значил для частного сектора, потому что это были тарифы для государственных служащих, но внутри ЦРУ это указывало не только на зарплату, но и на ранг, престижность и успехи в продвижении по службе. Более того, при перетасовке высших чинов директор ЦРУ Уильям Кейси назначил нового заместителя директора по оперативной работе вместо Джона Стайна. Заместитель директора по оперативной работе является руководителем всей разведывательной деятельности управления, и ему подчиняется каждый действующий агент. Этим новым заместителем оказался человек, открывший и завербовавший Монка, - Кэри Джордан. И наконец, по окончании испанского курса Монк получил назначение не в отдел Латинской Америки, а в отдел Западной Европы, где имелась всего одна испаноговорящая страна - Испания. Не то чтобы Испания была враждебной территорией - совсем наоборот. Но для холостого тридцатичетырехлетнего офицера ЦРУ великолепие испанской столицы затмевало Тегусигальпу. Благодаря добрым отношениям между Соединенными Штатами и их испанским союзником большая часть работы агентов ЦРУ состояла не из шпионажа в Испании, а из сотрудничества с местной контрразведкой и слежки за большими советскими и восточноевропейскими колониями дипломатов, в которых засело множество агентов противника. Всего за два месяца Монк сумел завязать дружеские отношения с испанским управлением внутренних дел, большинство старших офицеров которого служили еще во времена Франке и были ярыми антикоммунистами. Испытывая трудности с произношением имени "Джейсон", которое звучало по-испански как "Хасон", они прозвали молодого американца Эль Рубио, "рыжий", и полюбили его. Монк умел нравиться людям. Было жарко, прием проходил по заведенному порядку; группы людей медленно перемещались по саду, пили шампанское, купленное на деньги индийского правительства, уже через десять секунд нагревавшееся в руке, и вели вежливые, но бессодержательные беседы, говоря совсем не то, что думали. Монк, сочтя, что он выполнил свой долг перед дядей Сэмом, уже собирался уходить, когда заметил знакомое лицо. Пробравшись через толпу, он оказался позади этого человека и подождал, пока темно-серый костюм не закончит беседу с дамой в сари и не останется на секунду один. Стоя у него за спиной, Монк произнес по-русски: - Итак, друг мой, что произошло с вашим сыном? Человек замер, затем повернулся. И на его лице появилась улыбка. - Спасибо, - сказал Николай Туркин, - он поправился. Он здоров и чувствует себя хорошо. - Я рад, - ответил Монк. - И судя по всему, ваша карьера не пострадала. Туркин кивнул. Принять от врага подарок считалось серьезным проступком, и если бы он доложил об этом, он никогда бы больше не выехал за пределы СССР. Но он был вынужден отдать себя на милость профессору Глазунову. У старого доктора тоже был сын, и в душе он считал, что его страна должна сотрудничать в вопросах медицины с лучшими научно-исследовательскими центрами всего мира. Он решил не доносить на молодого офицера и со скромным видом принимал восторженные поздравления коллег по случаю чудесного излечения мальчика. - Слава Богу, нет, но висела на волоске, - ответил Туркин. - Давайте поужинаем вместе, - предложил Монк. Русский насторожился. Монк шутливо поднял руки, как бы сдаваясь. - Никакой "ямы", обещаю. Туркин расслабился. Они оба прекрасно понимали друг друга. То, что Монк говорит на безупречном русском языке, доказывало, что он, по всей видимости, только числится в торговом отделе американского посольства. А Монк знал, что Туркин работает в КГБ, вероятно, в зарубежной контрразведке, на что указывало его свободное общение с американцами. Слово, произнесенное Монком, раскрывало карты, но то, что он произнес его как шутку, указывало на предложение перемирия в "холодной войне". "Яма", или "холодная яма", - термин, обычно применяемый, когда агент одной разведки предлагает агенту другой стороны сменить команду. Через три дня вечером они пришли, каждый отдельно, на узкую улочку в старом квартале Мадрида - Калле-де-лос-Чучилльерос, улицу Точильщиков ножей. Посередине этой улочки, скорее переулка, находится темная деревянная дверь, за которой ступени ведут вниз, в подвал с кирпичными арками, где когда-то, еще в средние века, был винный склад. Уже много лет здесь подавали традиционные испанские блюда. Старинные арки образовывали ниши, в каждой из которых стоял стол, и в одной из них и расположился со своим гостем Монк. Еда была превосходной. Монк заказал бутылку "Маркес де Рискаль". Соблюдая вежливость, они не говорили о деле, а обсуждали жен и детей. Монк признался, что у него нет семьи. Маленький Юрий уже ходил в школу, а сейчас остался с бабушкой и дедушкой на каникулы. Вино выпили. Принесли вторую бутылку. Монк сначала не понимал, что за учтивыми манерами Тур-кина кипит гнев: не против американцев, а против системы, которая чуть не убила его сына. Вторая бутылка "Маркеса" была выпита почти до дна, когда он неожиданно спросил: - Вы довольны, что работаете на ЦРУ? ""Яма"? - подумал Монк. - Неужели этот идиот пытается завербовать меня?" - Вполне доволен, - небрежно сказал он. Разливая вино, он смотрел на бутылку, а не на русского. - Если у вас возникают проблемы, вам помогают ваши люди? Монк продолжал смотреть на льющееся вино, его рука не дрогнула. - Конечно. Наши люди сделают все возможное ради вас, если вам требуется помощь. Это входит в наш кодекс. - Должно быть, хорошо работать на людей, которые так свободны, - заметил Туркин. Монк наконец поставил бутылку и посмотрел на Туркина. Он обещал ему, что "ямы" не будет, но русский устроил ее для себя сам. - Почему бы и нет? Послушайте, друг мой, система, на которую работаете вы, изменится. И теперь уже скоро. Мы поможем ей измениться быстрее. Юрий вырастет и будет жить как свободный человек. Андропов умер, несмотря на медикаменты из Лондона. Его сменил другой старец - Константин Черненко, которого приходилось поддерживать под мышки. Но шли слухи, что в Кремле пахнуло свежим ветром, появился более молодой Горбачев. Когда принесли кофе, Туркин был завербован: он остается "на месте", в самом сердце КГБ, но работать будет на ЦРУ. Монку повезло, что его начальник, шеф отделения, уехал в отпуск. Будь он на месте, Монку пришлось бы передать Туркина в другие руки. Вместо этого ему самому выпало зашифровывать сверхсекретное сообщение в Лэнгли о состоявшейся вербовке. Безусловно, вначале оно было встречено со скептицизмом. Майор контрразведки, из самого центра КГБ, представлял собой ценную добычу. До конца лета, тайно встречаясь в разных концах Мадрида, Монк многое узнал о своем русском сверстнике. Родился в Омске, Западная Сибирь, в 1951 году, сын инженера, работавшего в военной промышленности. В восемнадцать лет Туркин не сумел поступить в университет, как ему хотелось, и пошел в армию. Его зачислили в пограничные войска, номинально находившиеся в ведении КГБ. Там его заметили и направили в училище имени Дзержинского на факультет контрразведки, где он выучил английский. Учился он блестяще. В составе небольшой группы его перевели в подготовительный центр внешней разведки КГБ, престижный институт. Как и Монк по другую сторону земного шара, он был отмечен как в высшей степени перспективный курсант. По окончании с отличием Туркину разрешили работать в управлении "К" Первого главного управления - контрразведке - в рамках службы сбора информации. Когда Туркину исполнилось двадцать семь лет, в 1978 году, он женился, и в том же году у него родился сын Юрий. В 1982 году он получил свое первое назначение за границу, в Найроби; его основным заданием было попытаться проникнуть в отделение ЦРУ в Кении и вербовать агентов. Его работа там завершилась раньше срока из-за болезни сына. В октябре 1984 года Туркин передал свой первый пакет для ЦРУ. Зная, что введена совершенно новая система связи, Монк доставил пакет в Лэнгли сам. Это оказался настоящий динамит. Туркин взорвал почти всю оперативную сеть КГБ в Испании. Чтобы не "засветить" свой источник информации, американцы передавали материал испанцам по частям, стараясь, чтобы каждый арест агентов, шпионивших для Москвы, казался случайной удачей или результатом хорошей работы испанских сыщиков. И каждый раз КГБ получал возможность узнать через Туркина, что агент сам допустил глупую ошибку, приведшую к провалу. Москва ничего не подозревала, хотя потеряла всю иберийскую оперативную сеть. За три года пребывания в Мадриде Туркин вырос до помощника резидента и, таким образом, получил доступ почти ко всем материалам. В 1987 году его перевели в Москву, через год он возглавил отделение управления "К" - части огромного аппарата КГБ в Восточной Германии и оставался там до окончательного ухода советских войск в 1990 году после паления Берлинской стены. И все это время, несмотря на то что он передавал сотни записок и пакетов через тайники и условные места, он всегда настаивал, что будет иметь дело только с одним человеком, его другом за Берлинской стеной, - Джейсоном Монком. Такая договоренность была необычной. За шесть лет работы большинство шпионов меняют по нескольку руководителей, или "кураторов", но Туркин настаивал, и Лэнгли пришлось примириться. Когда осенью 1986 года Монк вернулся в Лэнгли, его вызвал к себе в кабинет Кэри Джордан. - Я видел материалы, - сказал новый заместитель директора по оперативной работе. - Хорошо. Мы думали, он может оказаться двойным агентом, но все испанские агенты, выданные им, - класса А. Твой человек на уровне. Хорошая работа. - Монк кивнул в знак признательности. - Есть еще один вопрос, - продолжал Джордан. - Я начал играть в эти игры не пять минут назад. Твой доклад о вербовке вполне удовлетворителен, но тут есть что-то еще, не так ли? Каковы истинные причины его добровольного перехода? Монк рассказал заместителю директора то, чего не было в его докладной, - о болезни сына Туркина в Найроби и лекарствах из госпиталя Уолтера Рида. - Мне следует выгнать тебя, - произнес наконец Джордан. Он встал и подошел кокну. В лесу по берегам Потомака сияли красные и золотые, готовые упасть на землю листья буковых деревьев и берез. - Господи, - сказал он через несколько минут, - я не знаю ни одного человека в управлении, который бы дал ему уйти, не требуя услуги за эти медикаменты. Ты мог бы и не увидеть его никогда больше. Мадрид - счастливая случайность. Знаешь, что говорил Наполеон о генералах? - Нет, сэр. - Он сказал: "Меня не интересует, хорошие ли они генералы, мне нужны генералы удачливые". Ты ведешь себя не по правилам, но тебе везет. Знаешь, нам придется перевести твоего человека в отдел СВ. На самом верху ЦРУ стоял директор. Ему подчинялись два основных управления - разведывательное и оперативное. Первое, возглавляемое заместителем директора, занималось сбором и анализом огромного количества необработанной информации, поступающей к ним, и переработкой ее в информационные обзоры, которые рассылались в Белый дом, Совет национальной безопасности, Государственный департамент и Пентагон. Сбор информации осуществлялся оперативным управлением во главе с другим заместителем директора. Оперативное управление подразделялось на отделы по географическому признаку - Латинской Америки, Ближнего Востока, Юго-Восточной Азии и так далее. Но в течение сорока лет "холодной войны" и до падения коммунизма ключевым отделом считался Советско-Восточноевропейский, известный как СВ. Сотрудники других отделов часто возмущались, поскольку, несмотря на то что они вели и завербовывали ценного советского информатора, к примеру, в Боготе или Джакарте, после вербовки его забирали под контроль отдела СВ, который занимался им и далее. Логика начальства заключалась в предположении, что завербованного все равно рано или поздно переведут из Боготы или Джакарты обратно в СССР. Поскольку Советский Союз являлся главным противником, отдел СВ занимал в оперативном управлении положение звезды экрана. В него старались попасть. И даже Монк, специализировавшийся по России в колледже и в течение нескольких лет изучавший советские публикации в секретных помещениях, работал все равно не в СВ, а в африканском отделе и даже после этого был направлен в Западную Европу. - Да, сэр. - Хочешь перейти вместе с ним? Монк воспрянул духом. - Да, сэр. Пожалуйста. - О'кей, ты его нашел, ты его завербовал - ты его ведешь. В течение недели Монка перевели в отдел СВ. Ему поручили вести майора Николая Ильича Туркина из КГБ. Он больше не жил в Мадриде, но приезжал, тайно встречаясь с Туркиным на пикниках высоко в горах Сьерра-де-Гвадаррамы, где они могли говорить обо всем: о пришедшем к власти Горбачеве и двойной программе перестройки, о том, что гласность начала ослаблять ограничения. Монк был этому рад, так как видел в Туркине не только агента, но и друга. Еще до 1984 года ЦРУ начало превращаться - а некоторые говорили, что уже превратилось, - в огромную скрипучую бюрократическую машину, занимавшуюся больше бумажной работой, чем чистым сбором информации. Монк ненавидел бюрократию и с презрением относился к бумажной работе, он был убежден: то, что записано, всегда можно украсть или скопировать. В сверхсекретном центре отдела СВ хранились файлы 301, в которых содержались данные о каждом советском агенте, работающем на дядю Сэма. В ту осень Монк "забыл" внести данные на майора Туркина, имеющего кодовое имя "Лайсандер", в файлы 301. Джок Макдоналд, шеф отделения британской разведки в Москве, 17 июля присутствовал на обеде, от которого нельзя было отказаться. Он на минуту вернулся в свой кабинет, чтобы оставить заметки, сделанные за обедом, - Макдоналд никогда не верил, что в его квартиру не смогут забраться воры, - и ему на глаза попалась папка в черном переплете. Он рассеянно открыл ее и начал читать. Текст был напечатан на машинке и, конечно, по-русски, но Макдоналд владел русским, как родным. Он так и не вернулся домой в ту ночь. В полночь он позвонил жене и предупредил ее, а потом снова занялся чтением. Там было страниц сорок, текст разделен на двадцать глав. Он прочитал главы, посвященные восстановлению однопартийного государства и реконсервации сети трудовых лагерей для диссидентов и прочих нежелательных элементов. Он внимательно прочитал те части, в которых говорилось об окончательном решении проблемы, в частности, еврейского сообщества, чеченцев и прочих расовых меньшинств. Он изучал страницы, посвященные пакту о ненападении с Польшей как с буферным государством на западной границе и новому покорению Белоруссии, прибалтийских государств, а также южных республик бывшего Советского Союза - Украины, Грузии, Армении и Молдовы. Он торопливо проглатывал параграфы о восстановлении ядерного арсенала и нацеливании его на окружающих врагов. Он сосредоточенно изучал страницы, описывающие участь Русской Православной Церкви и всех остальных религиозных конфессий. Согласно этому манифесту, опозоренная и униженная армия, сейчас предающаяся мрачным раздумьям в своих палатках, будет перевооружена и оснащена, но не для обороны, а для новых завоеваний. Население возвращенных республик будет работать как при крепостном праве, производя продукты для русских хозяев. Контроль над ними будет осуществляться этническими русскими. проживающими на этих территориях, под эгидой главного правителя из Москвы. Государственная дисциплина будет обеспечиваться "черной гвардией", численность которой возрастет до двухсот тысяч человек. Они также будут подвергать специальной обработке антиобщественные элементы - либералов, журналистов, священников, геев и евреев. Документ также обещал дать ответ на загадку, мучившую Макдоналда и других людей: где кроется источник неограниченных финансовых средств Союза патриотических сил? После событий 1990 года криминальный мир России представлял собой огромную сеть различных банд, которые поначалу вели жестокие войны за сферы влияния, оставляя на улицах десятки убитых бандитов. С 1995 года началась тенденция к объединению. К. 1999 году территория от западной границы России до Урала принадлежала четырем крупным криминальным консорциумам; самый мощный из них назывался "Долгорукий" и обосновался в Москве. Если можно было верить документу, лежащему перед Макдоналдом, то именно эти криминальные группировки финансировали СПС, рассчитывая в будущем на вознаграждение, уничтожение всех остальных банд и поддержание собственного главенствующего положения. В пять часов утра, перечитав документ в пятый раз, Джок Макдоналд закрыл "Черный манифест". Он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Он давно отказался от курения, но сейчас ему хотелось затянуться. Наконец он поднялся, запер документ в сейф и вышел из посольства. В полутьме, стоя на набережной, он смотрел через реку на кремлевские стены, в тени которых сорок восемь часов назад, глядя на посольство, сидел старик в потертой шинели. Считается, что шпионы не религиозные люди, но внешность и профессия могут быть обманчивы. В горной Шотландии у аристократии существует древняя традиция глубокой приверженности к католической вере. В 1745 году эрлы и бароны вместе с членами своих кланов встали под знамена Красавчика, принца Чарли, католика, чтобы через год быть разбитыми на поле брани под Каллоденом. Шеф отделения происходил из мест. где придерживались этой традиции. Его отец был Макдоналдом из Фассфернов, а мать, отпрыск дома Фрейзера Ловатского, воспитала его в этой вере. Он двинулся вперед. Вниз по набережной к Большому Каменному мосту, через него к собору Василия Блаженного. Он обогнул здание с луковками-куполами и направился через просыпающийся центр города к Новой площади. Проходя Новую площадь, он заметил, как начали образовываться первые ранние очереди у кухонь с бесплатным супом. Одна стояла как раз за площадью, где когда-то царствовал Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза. Несколько иностранных благотворительных организаций участвовали в оказании помощи России, как и Организация Объединенных Наций, но на менее официальной основе; Запад жертвовал России так же щедро, как ранее румынским приютам и боснийским беженцам. Но задача оказалась трудновыполнимой, потому что обездоленные шли в столицу со всей страны, их хватала, изгоняла милиция, но они появлялись снова, к ним присоединялись все новые и новые несчастные. Они стояли в предрассветной полутьме, старые и оборванные, женщины с младенцами на руках, крестьяне, не изменившиеся с времен Потемкина - столь же покорные и терпеливые. В конце июля погода достаточно теплая, чтобы выжить. Но когда наступала зима, эти русские жгучие морозы... В предыдущем январе было плохо, а что касается будущего... Подумав об этом, Джок Макдоналд покачал головой и пошел дальше. Его путь привел к Лубянской площади, которая раньше называлась площадью Дзержинского. Здесь многие десятилетия простояла статуя Железного Феликса, ленинского сподвижника, впервые раскрутившего маховик террора ЧК. В дальнем конце площади располагалась громадная серо-коричневая глыба здания, известного просто как КГБ. Позади здания КГБ находится пресловутая Лубянская тюрьма, где выбивалось бессчетное множество признаний и совершались казни. Позади тюрьмы есть две улицы. Большая Лубянка и Малая. Макдоналд направился на последнюю. На Малой Лубянке находится церковь Святого Людовика, куда ходят молиться многие дипломаты и немногочисленные русские католики. В двухстах метрах отсюда, невидимые за зданием КГБ, на широких ступенях гигантского магазина "Детский мир", спали несколько бродяг. Двое крепких мужчин, одетых в джинсы и кожаные куртки, подошли к входу в магазин и начали переворачивать спящих. На одном бездомном была старая военная шинель с несколькими медалями, прикрепленными к отвороту. Мужчины насторожились и снова наклонились над ним, чтобы, тряхнув, разбудить. - Тебя зовут Зайцев? - резко спросил один из них. Старик кивнул. Другой, выхватив из кармана радиотелефон, нажал несколько цифр и что-то сказал. Через пять минут к тротуару подкатил "москвич". Два человека подтащили старика к автомобилю и бросили его на заднее сиденье, затем забрались в машину сами. Прежде чем его затолкали на сиденье, старик попытался что-то сказать, и во рту у него блеснули стальные зубы. Машина помчалась вокруг площади, обогнула прекрасное здание, которое, прежде чем стать домом ужасов, было Всероссийской страховой компанией, и с ревом пронеслась по Малой Лубянке мимо стоявшего на тротуаре британского дипломата. Макдоналд, которого впустил в церковь заспанный ризничий, прошел вдоль прохода и опустился на колени перед алтарем. Он взглянул вверх, а фигура распятого Христа смотрела вниз на него. Молитва человека - очень личная вещь, но вот о чем молился Джок Макдоналд: "Дорогой Бог, я прошу тебя, пусть это будет фальшивкой. Ибо, если это не фальшивка, огромное черное зло снизойдет на нас". Глава 4 Джок Макдоналд уже сидел за своим столом, когда начали появляться сотрудники посольства. Он не спал ночь, но по нему это трудно было заметить. Будучи щепетильным в отношении внешнего вида, он умылся и побрился в ванной для сотрудников на первом этаже и надел чистую рубашку, лежавшую в его столе. Помощника Макдоналда Брюса "Грейси" Филдса разбудил телефонный звонок: ему велели явиться на работу к девяти часам. Хьюго Грей, спавший уже в своей постели, получил такой же приказ. В восемь Макдоналд попросил сотрудников службы безопасности, бывших старших армейских сержантов, подготовить "пузырь" для совещания в девять пятнадцать. - Дело заключается в том, - объяснил Макдоналд своим коллегам, после того как они собрались в назначенное время, - что вчера ко мне поступил документ. Нет необходимости знакомить вас с его содержанием. Достаточно сказать, что, если это фальшивка или розыгрыш, мы просто теряем время. Если он подлинный, а я этого пока не знаю, то может оказаться важной информацией. Хьюго, расскажи "Грейси", с чего все началось. Грей выложил все, что знал из рассказа Селии Стоун. - Если б я жил в совершенном мире, - сказал Макдоналд, употребив свое любимое выражение, вызвавшее у молодых людей улыбку, которую они постарались скрыть, - я бы захотел выяснить: кто этот старик, каким образом к нему попал документ, который, возможно, является в высшей степени засекреченным, и почему он выбрал эту машину, чтобы положить его туда? Знал ли он Селию Стоун? Знал ли он, что это машина из посольства? А если знал, то почему нам? Между прочим, есть в посольстве кто-нибудь, умеющий рисовать? - Рисовать? - переспросил Филдс. - Чтобы создать картинку, портрет. - Кажется, чья-то жена дает уроки рисования, - сказал Филдс. - Раньше работала в Лондоне иллюстратором детских книг. Замужем за кем-то из канцелярии. - Проверить. Если это так, сведи эту женщину с Селией Стоун. А пока я поговорю с Селией сам. Еще два вопроса. Наш приятель может появиться снова, попытаться заговорить с кем-то из нас, болтаться около посольства. Я попрошу капрала Мидоуза и сержанта Рейнолдса следить за главными воротами. Если они заметят его, то обратятся к вам. Постарайтесь завести его в дом на чашку чая. И второе: он может попытаться повторить свои фокусы еще где-нибудь, и его арестуют. "Грейси", нет ли у тебя кого-нибудь в милиции? Филдс кивнул. Из них троих он дольше всех работал в Москве и по приезде получил в наследство ряд незначительных информаторов в разных концах города, а нескольких нашел сам. - Инспектор Новиков. Он работает в отделе убийств в главном здании МУРа на Петровке. Иногда бывает полезен. - Поговори с ним, - сказал Макдоналд. - Ни слова о документах, брошенных в машину. Просто скажи, какой-то старый чудак пристает к нашим сотрудникам на улице, требуя, чтобы его принял посол. Нас это не очень беспокоит, но нам бы хотелось попросить его оставить нас в покое. Покажи ему портрет, если он у нас будет, но не отдавай насовсем. Когда ваша следующая встреча? - У нас нет расписания, - ответил Филдс. - Я звоню ему из уличного автомата. - О'кей, посмотри, не сможет ли он помочь. А я тем временем слетаю в Лондон на пару дней. "Грейси", ты остаешься на посту. Приехавшую Селию Стоун встретили в холле, и она несколько удивилась, когда ее попросили пройти к Макдоналду, но не в его кабинет, а в конференц-зал "А". Она не знала, что эта комната защищена от прослушивания. Макдоналд был очень любезен и проговорил с ней около часа. Он замечал каждую деталь, а она поверила его рассказу о том, что старик преследовал и других сотрудников своими требованиями встречи с послом. Не согласится ли она помочь составить портрет этого старого бродяги? Конечно, она попробует. В сопровождении Хьюго Грея она провела весь обеденный перерыв с женой помощника начальника канцелярии, которая сделала портрет бродяги углем и карандашом, подчеркнув серебряным маркировочным фломастером три стальных зуба. Когда набросок был закончен, Селия кивнула и сказала: - Это он. После ленча Джок Макдоналд велел капралу Мидоузу взять оружие и ехать с ним в аэропорт Шереметьево. Он не думал, что его остановят по дороге, но все же существовала вероятность, что законные владельцы документа, лежащего в его кейсе, пожелают вернуть свою собственность. И из предосторожности он прикрепил кейс цепочкой к своему запястью и прикрыл блестящий металл легким летним плащом. В любом случае внутри посольского "ягуара", выехавшего за ворота, ничего нельзя было рассмотреть. Он заметил неподалеку на Софийской набережной черную "чайку", но она явно не намеревалась следовать за "ягуаром", и он больше о ней не думал. А "чайка" ждала, когда появится маленький красный "ровер". В аэропорту капрал Мидоуз проводил его до стойки, где дипломатический паспорт освобождал от всех проверок. Немного подождав в зале ожидания, Макдоналд сел в самолет британских авиалиний, вылетавший в Хитроу, и после того как аэробус оторвался от земли, он, с облегчением вздохнув, заказал джин с тоником. Вашингтон, апрель 1985 года Если бы архангел Гавриил спустился на Вашингтон, чтобы спросить резидента КГБ в советском посольстве, кого из сотрудников ЦРУ он хотел бы превратить в предателя и шпиона, полковник Станислав Андросов не медлил бы с ответом. Он бы сказал: "Я хочу, чтобы это был шеф группы контрразведки, находящейся в ведении советского отдела оперативного управления". Все разведывательные службы имеют группу контрразведчиков, работающих внутри их системы. Работа контрразведчиков, не прибавляющая им популярности среди коллег, заключается в слежке за всеми остальными. В нее входят три функции. Контрразведка играет ведущую роль в работе с перебежчиками с вражеской стороны, стараясь определить, настоящий это перебежчик или внедряемый агент. Ложный перебежчик может принести какую-то правдивую информацию, но его основное задание - распространять дезинформацию или убеждать своих новых хозяев в том, что в их среде предателя нет, в то время как он есть, или любым способом вводить их в запутанные ситуации и загонять в тупик. Результатом работы умелой подсадной утки могут быть годы напрасной траты времени и труда. Контрразведка проверяет также и тех из лагеря противника, кто соглашается на вербовку, но в действительности может оказаться двойным агентом. Двойной агент - это тот, кто делает вид, что завербован, но на самом деле сохраняет верность своей команде и действует по ее приказам. Он будет доставлять крупицы правдивой информации, чтобы укрепить доверие к себе, а затем подкинет настоящий яд, фальшивку от начала и до конца, и может вызвать панику среди людей, на которых, как предполагается, он работает. И последнее: контрразведка должна следить, чтобы шпион не проник в ее собственные ряды. Для выполнения этих задач контрразведчики должны иметь неограниченный доступ во все подразделения спецслужбы. Они могут потребовать досье на всех перебежчиков и их донесения за многие годы. Они могут изучать работу и то, как проходила вербовка любого агента, действующего в глубине территории противника. Контрразведка также вправе затребовать личное дело каждого сотрудника своего ведомства. И все это во имя проверки преданности и честности. Благодаря строгому разделению и принципу "знать только то, что нужно" офицер разведки, ведущий одну или две "связи", может их выдать, но, как правило, он и понятия не имеет, чем заняты его коллеги. Только контрразведка имеет доступ ко всему. Вот почему полковник Андросов, если бы его спросили, выбрал бы шефа контрразведки в советском отделе. Контрразведчики должны быть самыми преданными из преданных. В июле 1983 года шефом группы контрразведки в отделе СВ был назначен Олдрич Хейзен Эймс. В качестве такового он имел неограниченный доступ к двум вспомогательным службам: сектору СССР, ведавшему всеми агентами, работающими на США, но находящимися на территории СССР, и сектору внешних операций, ведавшему всеми агентами за пределами СССР. 16 апреля 1985 года, нуждаясь в деньгах, он вошел в советское посольство на Шестнадцатой улице в Вашингтоне, попросил, чтобы его принял полковник Андросов, и предложил свои услуги в качестве шпиона в пользу России. За пятьдесят тысяч долларов. Он принес с собой некоторые вещественные доказательства своей искренности. Во-первых, он сообщил имена трех русских, обратившихся в ЦРУ с предложением работать на США. Впоследствии он скажет, что они, вероятно, были двойными агентами, то есть ненастоящими. Как бы там ни было, об этих джентльменах никто больше не слышал. Он также принес список персонала ЦРУ для внутреннего пользования, где подчеркнул собственное имя в доказательство того, что он именно тот, за кого себя выдает. Затем он вышел и второй раз прошел перед камерами ФБР, снимающими въезд во двор. Пленку так никто и не просмотрел. Через два дня он получил свои пятьдесят тысяч долларов. Это было только начало. Самый опасный предатель за всю историю Америки со времен Бенедикта Арнольда начал свою деятельность. Впоследствии аналитики будут ломать голову над двумя загадками. Первая: каким образом такой явно несоответствующий, не справляющийся с работой, злоупотребляющий алкоголем неудачник сумел подняться по служебной лестнице до положения, подразумевающего полное доверие? Вторая: каким образом, когда уже в декабре этого года старшие чины подозревали, что где-то среди них скрывается предатель, он сумел избежать разоблачения в течение следующих - драматических для ЦРУ - восьми лет? Ответ на второй вопрос имеет десяток аспектов. Некомпетентность, апатия и самодовольство внутри ЦРУ, удачливость предателя, искусная дезинформационная кампания, проводимая КГБ для прикрытия своего "крота", еще большая апатия, щепетильность и леность в Лэнгли, прикрытие, дальнейшее везение предателя и, наконец, память о Джеймсе Энглтоне. Одно время Энглтон возглавлял разведку в управлении; продвигаясь по службе, он стал легендой, а закончил свои дни душевнобольным, параноиком. Этим странным человеком, не имевшим ни личной жизни, ни чувства юмора, овладело убеждение, что в Лэнгли пробрался "крот" из КГБ под кодовым именем Саша. В фанатичных поисках этого несуществующего предателя он калечил карьеру офицерам, одному за другим, пока наконец не поставил на колени оперативное управление. Те, кто его пережил и занял к 1985 году высокие посты, приходили в ужас от мысли, что надо делать то, что необходимо делать, - тщательно искать настоящего "крота". Что касается первой загадки, то ответ может быть найден в двух словах: Кен Малгрю. За двадцать лет работы в ЦРУ, до того как он стал предателем, Эймс трижды получал назначения за пределы Лэнгли. В Турции шеф отделения считал его пустым местом, ветеран Дьюи Кларидж не выносил и презирал его с самого начала. В Нью-Йорке же подвернулся счастливый случай, принесший ему славу. Хотя заместитель Генерального секретаря Организации Объединенных Наций Аркадий Шевченко работал на ЦРУ еще до приезда Эймса и его окончательный переход на сторону США в апреле 1978 года был организован другим офицером, Эймс курировал Шевченко перед этим. Уже к тому времени Эймс становился запойным пьяницей. Его третье назначение, в Мексику, потерпело фиаско. Он постоянно был пьян, оскорблял коллег и иностранцев, падал на улице и его доставляла домой мексиканская полиция, всячески нарушал существующий порядок работы и никого не завербовал. Доклады о работе Эймса на этих заграничных постах были ужасны. В одном из анализов большого спектра деятельности ЦРУ он занимал 198-е место в списке из 200 человек. В нормальных условиях такая карьера никогда бы не привела к высокому посту. В начале восьмидесятых все старшие чины иерархии - Кэри Джордан, Дьюи Кларидж, Милтон Беарден, Гас Хатауэй и Пол Редмонд - считали его бесполезным. Но только не Кен Малгрю, ставший его другом и покровителем. Именно он подчистил рабочие и аналитические доклады, подровнял дорожку и обеспечил своему протеже продвижение. В качестве начальника Эймса он не посчитался с возражениями и, возглавляя отдел служебных назначений, всунул Эймса в группу контрразведки. Они были собутыльниками, запойными пьяницами. Подчас, приканчивая очередную бутылку, они начинали испытывать жалость к себе, а причину своих неудач оба видели в том, что управление всегда поступало с ними страшно несправедливо. Этот вывод, сделанный в пьяном угаре, стоил ЦРУ множества потерь. Леонид Зайцев, Заяц, умирал, но не чувствовал этого. Он испытывал страшную боль. Ее он чувствовал. Полковник Гришин верил в боль. Он верил в боль как в средство убеждения, в боль как пример для свидетеля и в боль как наказание. Зайцев согрешил, и полковник приказал, чтобы он полностью осознал значение боли, перед тем как умрет. Допрос длился целый день, и необходимость применить силу не возникала, потому что он рассказал все, о чем его спрашивали. Большую часть времени Гришин оставался с ним наедине, не желая, чтобы охранники узнали, что именно было украдено. Полковник попросил его - очень мягко - начать сначала, что он и сделал. Его заставляли повторять свой рассказ снова и снова, пока Гришин не убедился, что не пропущено ни одной детали. Да и рассказывать было почти нечего. Только когда Зайцев объяснил, почему он это сделал, лицо полковника выразило недоверие. - Пиво? Англичане дали тебе пиво? К полудню Гришин убедился, что узнал все. Есть шанс, размышлял он, что, столкнувшись с этим пугалом, молодая англичанка выбросит папку, но он не мог быть в этом уверен. Он отправил машину с четырьмя верными людьми к посольству ждать маленький красный автомобиль, затем следовать за ним до места, где живет хозяйка, а затем доложить. В три часа он отдал последние приказания своим гвардейцам и уехал. В тот момент, когда он выезжал, аэробус "А-300" с эмблемой британских авиалиний на хвостовой части развернулся над северным районом Москвы и взял курс на запад. Гришин не обратил на это внимания. Он приказал водителю отвезти его в особняк около Кисельного бульвара. Их оставалось четверо. У Зайца подгибались ноги, поэтому двое держали старика, впиваясь пальцами несчастному в плечи. Третий стоял перед ним, а четвертый сзади. Они работали медленно, с усердием нанося удары. На пальцах блестели тяжелые медные кастеты. Их удары отбили ему почки, разорвали печень и селезенку. Удар ногой превратил в месиво его старческие яички. Стоявший спереди бил по животу, затем перешел к груди. Старик дважды терял сознание, но ведро холодной воды снова приводило его в чувство, и боль возвращалась. Ноги отказали, и они поддерживали его легкое тело на цыпочках. Дело шло к концу, ребра в костлявой груди треснули и разошлись, два из них глубоко впились в легкие. Что-то теплое, сладкое и липкое поднималось вверх по горлу, не давая ему дышать. Поле зрения сузилось до узкого туннеля, и он видел не серые бетонные стены комнаты позади лагерного арсенала, а яркий солнечный день, песчаную дорогу и сосны. Он не видел говорящего, но голос звучал у него в ушах: "Давай, приятель, выпей пива... пей пиво". Свет потускнел, но он все еще слышал голос, повторявший: "Выпей пива, пей пиво..." И свет погас навсегда. Вашингтон, июнь 1985 года Через два месяца, сразу после того как получил оплату в пятьдесят тысяч долларов наличными, Олдрич Эймс за один-единственный день почти разрушил весь Советско-Восточноевропейский отдел оперативного управления ЦРУ. Прежде чем уйти на обеденный перерыв, заполучив совершенно секретные файлы 301, он смахнул со своего стола семь фунтов секретных документов и телеграфных сообщений в два магазинных пластиковых пакета. Прихватив их с собой, он прошел по извилистым коридорам к лифту, спустился на первый этаж и, опустив в турникет свою пластиковую карточку с отметкой "отдел разведки", вышел из здания. Ни один из охранников не остановил его, чтобы спросить, что у него в пакетах. Сев в машину на огромной парковочной площадке, он за двадцать минут добрался до Джорджтауна - фешенебельного района Вашингтона, знаменитого своими ресторанами европейской кухни. Войдя в бар-ресторан "Чадвик", расположенный у набережной, он встретился со связным, выбранным для него полковником Андросовым, который как резидент КГБ знал, что за ним самим будут следить сыщики ФБР. Связным был рядовой советский дипломат по фамилии Чувакин. И все, что принес, Эймс передал русскому. Он даже не назвал цену. Когда наступит время говорить о ней, сумма будет огромной. Это всего лишь начало. Последующие выплаты сделают его миллионером, рассчитывал Эймс. И не ошибся. Русские, обычно прижимистые, когда дело касалось ценной твердой валюты - долларов, никогда не торговались с ним. Они знали, что напали на золотую жилу. Из "Чадвика" пакеты отправились в посольство, а оттуда в Ясенево, в штаб-квартиру Первого главного управления. Там аналитики не поверили своим глазам. Удача вознесла Андросова к небесам, а Эймса сделала звездой на этом небосводе. Глава ПГУ генерал Владимир Крючков, которого не доверявший никому Андропов использовал в качестве своего осведомителя и который постепенно добрался до верхов, тотчас же приказал сформировать сверхсекретную группу. Это подразделение освобождалось от всех прочих заданий и должно было заниматься исключительно информацией, поступавшей от Эймса. Эймсу присвоили кодовое имя "Колокол", и так же стала именоваться эта оперативная группа. В пакетах, переданных Чувакину, находились описания четырнадцати агентов - почти всех агентов отдела СВ, работающих на территории СССР. Их настоящие имена не указывались. но в этом и не было нужды. Любой контрразведчик, знающий, что внутри его собственной сети завелся "крот", быстро вычислит, кто этот человек, если ему скажут, что этого человека завербовали в Боготе, затем он работал в Москве, а теперь служит в Лаосе. Для этого достаточно проверить послужные списки коллег. Позднее один из старших офицеров ЦРУ подсчитал, что сорок пять операций против КГБ провалились после лета 1985 года. Ни один агент высокого класса, работавший на ЦРУ, чье имя содержалось в файлах 301, после весны 1986 года не действовал. Прибыв в аэропорт Хитроу к вечеру, Джок Макдоналд отправился прежде всего в главное здание Интеллидженс сервис на Воксхолл-кросс. Он устал, хотя и рискнул немного подремать в самолете, и мысль поехать в свой клуб, чтобы принять там ванну и как следует выспаться, соблазняла его. Он не мог поехать домой, потому что свою квартиру в Челси они с женой сдали на время командировки в Москву. Но он хотел, чтобы папка, лежавшая в его прикованном к запястью кейсе, оказалась в здании штаб-квартиры. Только после этого он сможет расслабиться. Служебная машина, встретившая его в Хитроу, доставила его к громадине из песчаника и зеленого стекла на южном берегу Темзы, где теперь находилась Интеллидженс сервис, с тех пор как восемь лет назад переехала из ветхого старого Сенчури-Хауса. Пройдя с помощью молодого и энергичного стажера, сопровождавшего его от аэропорта, через системы безопасности при входе, он наконец положил папку в сейф шефа русского отдела. Коллега тепло принял Макдоналда, хотя и не скрывал любопытства. - Выпьете? - спросил Джеффри Марчбэнкс, кивая в сторону отделанного деревянными панелями канцелярского шкафа, в котором, как обоим было известно, находился бар. - Хорошая идея. День выдался длинным и тяжелым. Скотч. Марчбэнкс открыл дверцу шкафа и окинул взглядом его содержимое. Мавдоналд, будучи шотландцем, употреблял напиток своих предков в чистом виде. Начальник отдела налил двойную порцию "Макаллана" и, не добавляя льда, протянул Макдоналду. - Знал, конечно, что вы приезжаете, но не знал зачем. Расскажите. Макдоналд изложил всю историю с самого начала. - Это, должно быть, шутка, - наконец сказал Марчбэнкс. - На первый взгляд - да, - согласился Макдоналд. - Но тогда это самая чертовски грубая шутка из всех, с которыми я сталкивался. И кто шутник? - Политические противники Комарова, надо полагать. - Их у него достаточно, - сказал Макдоналд. - Но способ передачи... Словно нарочно напрашивались на то, чтобы документ выбросили не читая. Просто повезло, что молодой Грей нашел его. - Ладно, теперь надо прочитать его. Полагаю, вы уже прочитали? - Занимался этим всю вчерашнюю ночь. Как политический манифест он... неприятен. - Конечно, на русском? - Да. - М-м-м... Боюсь, мой русский недостаточно хорош для этого. Нам потребуется перевод. - Я предпочел бы перевести сам, - сказал Макдоналд. - На тот случай, если это не шутка. Вы поймете почему, когда прочитаете. - Хорошо, Джок. Ваше право. Что вам нужно? - Сначала в клуб. Ванна, бритье, ужин и сон. Затем, около полуночи, возвращаюсь сюда и работаю до утра, пока не начнется рабочий день. И тогда мы встречаемся снова. Марчбэнкс кивнул: - Ладно. Вам лучше занять этот кабинет. Я предупрежу службу безопасности. Когда на следующее утро около десяти часов Джеффри Марчбэнкс вошел в свой кабинет, он застал Джока Макдоналда лежащим, вытянувшись во весь рост, на диване, в ботинках, но без пиджака и с развязанным галстуком. На столе рядом с черной папкой лежала стопка белых листов. - Вот, - сказал он. - На языке Шекспира. Между прочим, дискета все еще в компьютере, ее надо вынуть и надежно закодировать. Марчбэнкс кивнул, приказал принести кофе, надел очки и погрузился в чтение. Через некоторое время он взглянул на Макдоналда. - Этот человек, бесспорно, сумасшедший. - Если это написано Комаровым, то да. Или очень плохой. Или то и другое. В любом случае он потенциально опасен. Читайте дальше. Марчбэнкс продолжил чтение. Закончив, он раздул щеки и с силой выпустил воздух. - Это наверняка шутка. Никто, кто серьезно так думает, никогда бы не записал это. - Если только он не собирался ограничиться самым узким кругом своих фанатических соратников, - предположил Макдоналд. - Значит, украли? - Возможно. Возможно, подделка. Фальшивка. Но кто этот бродяга, к которому попал документ? Мы не знаем. Марчбэнкс задумался. Он понимал, что манифест может оказаться фальшивкой. Если они примут его всерьез, это принесет СИС большие неприятности. А вдруг он все-таки подлинный? Тогда неприятности будут еще больше, если они не примут его всерьез. - Я думаю, - произнес он наконец, - что нужно показать его куратору и, может быть, даже шефу. Куратор Восточного полушария Дейвид Браунлоу принял их в двенадцать часов, а шеф пригласил всех троих на ленч в его отделанной деревом столовой на последнем этаже с широким видом на Темзу и Воксхолл-Бридж в тринадцать пятнадцать. Сэру Генри Кумсу было около шестидесяти, и шел последний год его пребывания на посту шефа Интеллидженс сервис. Как и его предшественники, он прошел все ступени служебной лестницы и получил награды за заслуги в период "холодной войны", закончившейся десять лет назад. В отличие от ЦРУ, чьи директора назначались по политическим мотивам и не всегда оказывались способными людьми, Интеллидженс сервис за тридцать лет сумела убедить премьер-министров назначать им шефа, прошедшего огонь, воду и медные трубы. И это оправдало себя. После 1985 года три сменявших друг друга директора ЦРУ признавались, что им почти ничего не было известно об истинном масштабе дела Эймса, пока они не прочитали о нем в газетах. Генри Куме пользовался доверием своих подчиненных и знал о них все, что ему было нужно. А им было известно, что он знает все. Он читал документ, медленно отпивая из стакана минеральную воду. Но читал он быстро и сразу схватывал суть. - Тебе, наверное, ужасно надоело, Джок, но расскажи еще раз. Он внимательно выслушал, задал два коротких вопроса и кивнул. - Твоя точка зрения, Джеффри? После начальника русского отдела он спросил Браунлоу, куратора. Все высказались примерно одинаково. Правда ли это? Необходимо это узнать. - Меня удивляет вот что, - сказал Браунлоу. - Если это действительно политическая программа Комарова, почему он ее записал? Всем известно, что даже самые совершенно секретные документы могут быть украдены. Обманчиво кроткие глаза сэра Генри Кумса устремились на московского резидента. - Какие-нибудь соображения, Джок? Макдоналд пожал плечами: - Почему люди записывают свои самые потаенные мысли и планы? Почему люди признаются в том, о чем нельзя сказать и на исповеди, в своих личных дневниках? Почему люди ведут записи невероятно интимного характера? Почему такие серьезные службы, как наша, хранят сверхсекретный материал? Возможно, он предназначается для инструктажа своего очень узкого круга. Или, возможно, это фальшивка, имеющая целью навредить данному человеку. Не знаю. - А, вот вы и сказали, - произнес сэр Генри. - Не знаем. Но, прочитав, я подумал, что мы все согласимся, что должны узнать. Вопросов так много. Как, черт побери, получилось, что это записано? Действительно ли это работа Игоря Комарова? Является ли этот ужасающий поток безумия тем, что он намерен осуществить, когда придет к власти? Если все так, то как документ украли, кто украл и почему подбросили нам? Или это фальшивка? - Он помешал свой кофе и с глубоким отвращением посмотрел на документы - манифест и перевод Макдоналда. - Сожалею, Джок, но мы должны получить ответы на эти вопросы. Я не могу отвезти его вверх по реке, пока мы все не узнаем. Возможно, даже и тогда не смогу. Ответы в Москве, Джок. Не знаю, как ты собираешься сделать это, но у нас должна быть полная ясность. Перед шефом CMC, как и перед его предшественниками, стояли две задачи. Первая - профессиональная: руководить секретной разведывательной службой на благо своей нации, что он делал весьма умело. Вторая - политическая: согласовывать свои действия с объединенным разведывательным комитетом, высшей кастой главных клиентов СИС, с министерством иностранных дел, что не всегда было легко, сражаться за бюджет с кабинетом министров и находить друзей в среде политиков, составлявших правительство. Задача была многосторонней и не для слабых или глупых. И Генри Кумсу меньше всего на свете хотелось выступать с несколько сомнительным рассказом о бродяге, бросившем в машину дипломата самого низкого ранга какую-то папку, да еще с отпечатками чьих-то подошв на ней, в которой содержалась сомнительной подлинности программа психопатически-жестоких действий. Он сгорит в ярком пламени - он знал это. - Я отправлюсь сегодня, шеф. - Глупости, Джок, у тебя было две ужасных ночи подряд. Сходи куда-нибудь развлекись, поспи часов восемь. Завтра улетишь первым же рейсом обратно в страну казаков. - Он взглянул на часы. - А сейчас, с вашего позволения... Трое гуськом вышли из столовой. Макдоналд так и не попал ни в театр, ни на восемь часов в постель. В кабинете Марчбэнкса его ожидало сообщение, только что принесенное от шифровальщиков. Квартиру Селии Стоун взломали и все перевернули вверх дном. Она вернулась домой после ужина и застала двоих мужчин в масках, они ударили ее ножкой стула. Она сейчас в госпитале, но жизнь ее вне опасности. Марчбэнкс молча протянул полоску бумаги Макдоналду. - О черт, - произнес он, прочитав. Вашингтон, июль 1985 года Поступившая информация, как часто происходит в мире шпионажа, на первый взгляд была косвенной, получена из третьих рук, и казалось, что на нее не стоит тратить время. Американец, добровольно работавший по программе ЮНИСЕФ в марксистско-ленинской Республике Южный Йемен, приехал в Нью-Йорк в отпуск и ужинал вместе со своим школьным товарищем, который работал в ФБР. Обсуждая обширную программу военной помощи, предложенную Южному Йемену Москвой, сотрудник ООН рассказал о том, как однажды вечером в баре "Рок-отеля" в Адене он разговорился с майором русской армии. Как и большинство русских в Йемене, тот совершенно не говорил по-арабски, а с гражданами бывшей британской колонии общался на английском. Американец, сознавая непопулярность Соединенных Штатов в Южном Йемене, обычно выдавал себя за швейцарца. Так он и сказал русскому. Русский все больше и больше пьянел и внезапно разразился обличительной речью против руководства своей страны. Майор обвинял его во всеобщей коррупции, преступной бесхозяйственности и в полном пренебрежении к интересам своего народа при оказании материальной помощи странам третьего мира. Рассказав эту историю как застольный анекдот, добровольный помощник мог бы забыть о ней, если бы сотрудник ФБР не упомянул об их встрече в беседе с другом из нью-йоркского отделения ЦРУ. Человек из ЦРУ, проконсультировавшись со своим шефом, устроил еще один ужин, на котором щедро лилось вино. Провоцируя, человек из ЦРУ выразил сожаление, что русские делают большие успехи в укреплении дружбы с народами стран третьего мира, особенно на Ближнем Востоке. Стремясь показать, что он знает ситуацию лучше, сотрудник ЮНИСЕФ заявил, что это совсем не так; он лично убедился, что у русских появляется ненависть к арабам и что у них опускаются руки от неспособности арабов овладеть самой простой техникой. Русских раздражает, что арабы ломают и крушат все. что им дают. - Примером может быть страна, откуда я только что вернулся... - добавил сотрудник ЮНИСЕФ. Когда ужин закончился, человек из ЦРУ имел полное представление о большой группе советских военных советников, с ума сходивших от неудовлетворенности и не видевших смысла в своем присутствии в Южном Йемене. Он также получил подробное описание майора, которому до смерти все надоело: высокий, мускулистый, с несколько восточным типом лица. И его фамилию: Соломин. Донесение ушло в Лэнгли и легло на стол начальника отдела СВ, который обсудил его с Кэри Джорданом. - Может быть бесполезно и может быть опасно, - три дня спустя говорил заместитель директора по оперативной работе Джейсону Монку. - Но как ты думаешь, не стоит ли тебе слетать в Южный Йемен и поговорить с майором Соломиным? Монк провел долгие консультации с секретными экспертами по Ближнему Востоку и скоро понял, что Йемен - твердый орешек. Соединенные Штаты находились в глубокой немилости у коммунистического правительства, которое ревностно обхаживала Москва. Несмотря на это, там, кроме русских, существовала удивительно большая иностранная колония. В нее входили сотрудники трех организаций: ФАО, помогавшей сельскому хозяйству, ЮНИСЕФ - бездомным детям и ВОЗ, занимавшейся охраной здоровья. Как бы хорошо человек ни владел иностранным языком, опасно выдавать себя за представителя другой нации - всегда можно столкнуться с тем, для кого этот язык родной. Монк тоже решил не прикидываться англичанином, потому что любой британец через пару минут почувствует разницу. То же и с французским языком. Но Соединенные Штаты являлись главным казначеем ООН и имели влияние, как скрытое, так и явное, в ряде ее организаций. Поиски показали, что в Адене в миссии ООН по продовольствию и сельскому хозяйству не было ни одного испанца. Создали новую должность и решили, что Монк поедет в Аден в октябре с визой сроком на один месяц в качестве проверяющего инспектора из штаб-квартиры ФАО в Риме. Согласно документам, его имя будет Эстебан Мартинес Лорка. В Мадриде признательное испанское правительство выдало ему подлинные бумаги. Джок Макдоналд прибыл в Москву слишком поздно, чтобы сразу навестить Селию Стоун в больнице, но он появился там на следующее утро. Помощник пресс-атташе была в бинтах, слаба, но могла говорить. Она вернулась домой в обычное время, слежки за собой не заметила. Но ведь ее к этому не готовили. Проведя дома три часа, она отправилась поужинать с подружкой из канадского посольства. Возвратилась приблизительно в 23.30. Воры, должно быть, услышали, как она отпирает замок, потому что, когда она вошла, было тихо. Она включила свет в передней и заметила, что дверь в гостиную открыта, а в комнате темно. Ей показалось это странным, потому что она оставила горевшую лампу. Окна гостиной выходят в центральный двор, и свет за занавесками означал, что кто-то дома. Она подумала, что перегорела лампочка. Она подошла к двери в гостиную, и из темноты на нее набросились две фигуры. Одна взмахнула чем-то и ударила ее по голове. Падая на пол, она полууслышала, полупочувствовала, как двое мужчин перескочили через нее и побежали к входной двери. Она потеряла сознание. Когда пришла в себя - Селия не знала, сколько прошло времени, - она подползла к телефону и позвонила соседу. Затем снова потеряла сознание и очнулась уже в больнице. Больше ничего она рассказать не могла. Посол выразил свой протест Министерству иностранных дел, там подняли шум и нажаловались в Министерство внутренних дел. Те приказали Московской прокуратуре прислать лучшего следователя. Полный отчет будет подготовлен очень скоро, насколько это возможно. В Москве это означало: не переводя дыхания. В сообщении в Лондон была одна ошибка. Селию ударили не ножкой стула, а небольшой фарфоровой статуэткой. Она разбилась. Будь она металлической, Селии не было бы в живых. Макдоналд отправился на квартиру к Селии. Там находились русские детективы, и они охотно отвечали на вопросы британского дипломата. Два милиционера, дежуривших у въезда во двор, не пропускали ни одной русской машины, так что злоумышленники, должно быть, пришли пешком. Милиционеры не видели никого, кто бы прошел мимо них. Они бы так сказали в любом случае, подумал Макдоналд. Дверь не была взломана, так что, вероятно, действовали отмычкой, если только у воров не было ключей, что маловероятно. Похоже, в эти трудные времена они искали валюту. Все это очень прискорбно. Макдоналд кивнул. Про себя он думал, что незваными гостями могли оказаться черногвардейцы, но скорее всего это были уголовники, выполнявшие заказную работу. Или наемники из бывших кагэбешников. Московские домушники едва ли тронут дипломатические резиденции: слишком много осложнений. Автомобили, оставленные на улицах, - стоящая добыча, но отнюдь не охраняемые квартиры. Обыск произвели тщательно и профессионально, но ничего не пропало, даже бижутерия, лежавшая в спальне. Профессиональная работа - и ради только одной вещи, так и не обнаруженной. Макдоналд опасался худшего. Когда он вернулся в посольство, ему пришла в голову одна мысль. Он позвонил в прокуратуру и спросил, не будет ли детектив, которому поручено это дело, так любезен зайти к нему. Инспектор Чернов пришел в три часа. - Я, может быть, смогу вам помочь, - сказал Макдоналд. Инспектор вопросительно поднял брови. - Был бы весьма благодарен. - Наша молодая леди, мисс Стоун, сегодня утром чувствует себя лучше. Намного лучше. - Очень рад. - Настолько лучше, что сможет дать более или менее верное описание одного из напавших на нее. Она увидела его в свете, падающем из холла, чуточку раньше, чем он ударил ее. - В ее первом показании говорится, что она не видела ни одного из них, - сказал Чернов. - Память иногда возвращается в случаях, подобных этому. Вы видели ее вчера днем, инспектор? - Да, в четыре часа. Она была в сознании. - Но все еще в затуманенном сознании, полагаю. Сегодня утром ее сознание значительно прояснилось. Так вот, жена одного из наших сотрудников неплохо рисует. С помощью мисс Стоун она сумела сделать портрет. Он через стол протянул нарисованный углем и карандашом портрет. Лицо инспектора просияло. - Это исключительно важно, - сказал он. - Я распространю его в отделе по квартирным кражам. У человека такого возраста должно быть криминальное прошлое. Он поднялся, чтобы идти. Макдоналд тоже встал. - Очень приятно, что мог быть полезен, - сказал он. Они пожали руки, и детектив ушел. Во время ленча Селия и художница получили новые инструкции: они должны были рассказать другую историю. Не понимая причины, обе все же согласились подтвердить ее в случае, если инспектор Чернов обратится к ним с вопросами. Но он так и не обратился. И ни в одном из отделов по квартирным кражам, разбросанных по всей Москве, никто не узнал лица на портрете. Но на всякий случай многие сотрудники милиции повесили его на стенах своих служебных помещений. Москва, июнь 1985 года Сразу же после получения щедрого дара Олдрича Эймса КГБ сотворил что-то совершенно невероятное. Существует нерушимое правило в Большой игре: если служба неожиданно получает бесценного предателя в самом центре организации противника, то этого предателя должно оберегать. Так, если он раскрывает целую армию перебежчиков, то получившая информацию служба будет отлавливать этих перевертышей осторожно и не спеша, в каждом отдельном случае придумывая новый повод для ареста. И только когда этот источник информации оказывается в безопасности и надежно защищен границей, выданных им агентов можно забрать всех сразу. Поступить иначе было бы равносильно помещению в "Нью-Йорк таймс" объявления во всю страницу: "Мы только что приобрели очень важного "крота" прямо в центре вашей организации, и посмотрите, что он нам подарил". Поскольку Эймс работал по-прежнему в самом центре ЦРУ, с перспективой прослужить еще добрый десяток лет, Первое главное управление предпочло бы не нарушать этих правил и арестовывать четырнадцать раскрытых перевертышей постепенно и осторожно. Но несмотря на слезные протесты, сотрудникам КГБ пришлось полностью подчиниться Михаилу Горбачеву. Разбираясь в подарке из Вашингтона, группа "Колокол" сделала вывод, что в нескольких случаях по полученным данным легко можно опознать человека, в то время как в других для этого необходима долгая и тщательная проверка. Из тех, кого разоблачили сразу, многие все еще работали за границей, и их следовало осторожно заманить обратно домой, действуя так искусно, чтобы они ничего не заподозрили. На это могли уйти месяцы. Один из четырнадцати долгое время был британским шпионом. Американцы не знали его имени, но Лондон передал Лэнгли его информацию, по которой ЦРУ могло кое-что вычислить. В действительности это был полковник КГБ, в начале семидесятых завербованный в Дании и двенадцать лет проработавший на британскую разведку. Хотя он находился под некоторым подозрением, тем не менее с поста резидента в советском посольстве в Лондоне он сам в последний раз приехал в Москву. Предательство Эймса только подтвердило подозрения русских. Но полковнику Олегу Гордиевскому повезло. В июле, убедившись, что находится под тотальной слежкой, кольцо вокруг него сужается и арест неизбежен, он послал, как заранее было договорено, сигнал о помощи. Британская СИС организовала молниеносную операцию похищения - спортивного полковника подхватили прямо на улице, во время пробежки трусцой, и переправили в Финляндию. Позднее он отчитается на явочной квартире ЦРУ перед Олдричем Эймсом. Джеффри Марчбэнкс раздумывал, нет ли способа помочь его коллеге в Москве в попытках определить подлинность "Черного манифеста". Одной из трудностей задачи, стоящей перед Макдоналдом, было отсутствие подходов к Игорю Комарову лично. Марчбэнкс пришел к выводу, что тщательно подготовленное интервью с лидером Союза патриотических сил могло бы дать какой-то намек, не прячет ли человек, изображающий себя умеренным правым консерватором и националистом, под этой маской амбиции распоясавшегося нациста. Он перебирал в памяти всех, кто сумел бы взять такое интервью. Прошлой зимой его пригласили на фазанью охоту, и среди гостей он видел вновь назначенного редактора ведущей британской ежедневной консервативной газеты. 21 июля Марчбэнкс позвонил редактору, напомнил об охоте на фазанов и договорился о ленче на следующий день в его клубе на Сент-ДжеЙмс-стрит. Москва, июнь 1985 года Бегство Гордиевского вызвало шумный скандал в Москве. Он произошел в последний день месяца в личном кабинете самого председателя КГБ на четвертом этаже главного здания на плошали Дзержинского. В свое время этот мрачный кабинет был берлогой самых кровавых монстров из всех, что существовали когда-нибудь на планете. Здесь за Т-образным столом подписывались приказы, заставлявшие людей кричать под пытками, умирать от жары в пустынях или становиться на колени в холодном дворе и ожидать пистолетную пулю в голову. Генерал Виктор Чебриков не обладал больше такой властью. Ситуация изменилась, и смертные приговоры теперь утверждались самим президентом. Но для предателей они будут подписаны, а сегодняшнее совещание подтвердит, что их будет еще немало. Перед столом председателя КГБ в роли обвиняемого сидел начальник Первого главного управления Владимир Крючков. Это его люди покрыли себя позором. Обвинителем выступал начальник Второго главного управления, низенький, коренастый, с широкими плечами генерал Виталий Бояров, кипящий от ярости. - Все это полный бардак! - гремел он. Даже среди генералов площадная брань служила доказательством солдатской неотесанности и рабоче-крестьянского происхождения. - Такого больше не случится, - проворчал Крючков в свою защиту. - Тогда давайте установим порядок, - сказал председатель. - которого будем придерживаться. На суверенной территории СССР предателей будет арестовывать и допрашивать Второе главное управление. Если еще выявят каких-то предателей, то так и сделаем. Понятно? - Будут еще, - тихо сказал Крючков. - Еще тринадцать. В комнате на некоторое время воцарилось молчание. - Вы хотите нам что-то сообщить, Владимир Александрович? - тихо спросил председатель. И тогда Крючков рассказал, что произошло шесть недель назад в ресторане "Чадвик" в Вашингтоне. Бояров присвистнул. На той же неделе генерал Чебриков, возбужденный успехами своего ведомства, рассказал все Михаилу Горбачеву. Тем временем генерал Бояров готовил свою комиссию "крысоловов" - группу, которая займется допросами предателей, как только они будут установлены при помощи полученных данных и арестованы. Возглавить группу, по его мнению, должен был особый человек. Его личное дело уже лежало на столе: полковник, всего сорок лет, но с опытом, специалист по допросам, никогда не терпевший неудачи. Родился в 1945 году в Молотове, бывшей Перми, а теперь снова Перми - после 1957 года, когда соратник Сталина Молотов впал в немилость. Сын солдата, выжившего и с наградами вернувшегося с войны. Маленький Толя вырос в северном невзрачном городе под строгим контролем официальной идеологии. В записях указывалось, что его фанатик-отец ненавидел Хрущева за разоблачение Сталина, своего героя, и что сын унаследовал и сохранил все отцовские убеждения. В 1963 году, восемнадцати лет, его призвали в армию и направили в войска Министерства внутренних дел. Эти войска предназначались для охраны тюрем, лагерей и исправительных учреждений и использовались для подавления волнений, восстаний. Молодой солдат чувствовал себя на этой службе как рыба в воде. Во внутренних войсках господствовал дух репрессий и тотальной слежки. И юноша так хорошо проявил себя, что получил редкую награду - направление в Ленинградский военный институт иностранных языков. Это была "крыша" для училища КГБ, известного в управлении как "Кормушка", потому что из нее постоянно подпитывались кадры. Выпускники "Кормушки" прославились своей жестокостью, профессионализмом и преданностью. Молодой человек снова прекрасно себя проявил и опять получил вознаграждение. На сей раз это было назначение в Московское областное отделение Второго главного управления, где он провел четыре года, приобретя прекрасную репутацию как толковый референт, добросовестный следователь и жесткий специалист по ведению допросов. И действительно, он настолько преуспел в этом деле, что написал работу, получившую высокую оценку и обеспечившую ему перевод в штаб-квартиру Второго главного управления. С тех пор он не выезжал из Москвы, покидая штаб-квартиру только при работе против ненавистных американцев, держа под наблюдением их посольство и устраивая слежку за дипломатическим персоналом. Одно время он целый год проработал в следственном отделе, прежде чем перейти обратно во Второе главное управление. Старшие офицеры и инструкторы не поленились отметить в его личном деле его страстную ненависть к англоамериканцам, евреям, шпионам и предателям, а также необъяснимую, но в рамках допустимого, жестокость при допросах. Генерал закрыл досье и улыбнулся. Он нашел своего человека. Если требуются быстрые результаты, то полковник Анатолий Гришин - именно тот, кто ему нужен. Из оставшихся тринадцати повезло одному - или он оказался достаточно ловок. Сергей Бохан был офицером советской военной разведки, работавшим в Афинах. Ему срочно приказали вернуться в Москву на основании того, что у сына сложности с экзаменами в военной академии, где тот учился. Однако через друзей он узнал, что сын учится прекрасно. Нарочно опоздав на заказанный рейс домой, он обратился в отделение ЦРУ в Афинах, и его поспешно вывезли оттуда. Остальные двенадцать были схвачены. Некоторые на территории СССР, другие за границей. Последним приказали вернуться под различными предлогами, которые все были ложными. Всех арестовали сразу же по прибытии. Бояров сделал правильный выбор: все двенадцать были добросовестно допрошены, и все двенадцать сознались. Альтернативой для них был только еще более добросовестный допрос. Двое через несколько лет бежали из лагеря и теперь живут в Америке. Остальные десять прошли через пытки и были расстреляны. Глава 5 Примерно посередине Сент-Джеймс, небольшой, с односторонним движением улицы, ведущей к северу, находится ничем не отличающийся от других серый каменный дом с синей дверью. На доме нет вывески. Для тех, кто знает, что это за дом, найти его не составляет труда; те же, кто не знает, не испытывают побуждения войти в него и проходят мимо. "Брукс клаб" не афиширует себя. Однако это любимое местечко, куда заходят промочить горло чиновники из Уайтхолла, находящегося неподалеку. И здесь 22 июля Джеффри Марчбэнкс встретился за ленчем с редактором "Дейли телеграф". Брайану Уортингу было сорок восемь, и два года назад, проработав журналистом более двадцати лет, он получил предложение канадского владельца Конрада Блэка уйти из "Таймс" и занять освободившееся редакторское кресло. Его биография была биографией иностранного и военного корреспондента. В молодости он участвовал в освещении кампании на Фолклендах, его первой настоящей войны, а позднее в Персидском заливе, в 1990-1991 годах. Марчбэнкс заказал столик в углу, достаточно далеко от других, чтобы его не подслушали. Не то чтобы кто-то мог даже и помыслить об этом - в "Бруксе" никому и в голову не придет подслушивать чей-то разговор, - но от старых привычек трудно отказаться. - Кажется, я говорил у Спурнула, что работаю в министерстве иностранных дел, - сказал Марчбэнкс, когда они приступили к креветкам в горшочках. - Да, что-то вспоминаю, - подтвердил Уортинг. Он испытывал большие сомнения в том, стоило ли вообще принимать это приглашение. Его день, как всегда, начался в десять и закончится после захода солнца, и трата двух часов на ленч - а всего трех, если считать дорогу от Кэнари-Варф до Вест-Энда и обратно, - должна была окупиться. - Так вот, по правде говоря, я работаю в другом здании, чуть дальше по набережной, если идти от Кинг-Чарльз-стрит, и на другой стороне, - объяснил Марчбэнкс. - А-а, - произнес редактор. Он знал все о Воксхолл-кросс, хотя никогда там не был. Возможно, ленч кое-что все-таки даст. - Объект моего особого интереса - Россия. - Не завидую вам, - сказал Уортинг, уничтожая последнюю креветку на тонком ломтике черного хлеба. Крупный мужчина, отличающийся большим аппетитом. - Катится к черту от нищеты, я полагаю. - Что-то в этом роде. После смерти Черкасова следующим событием, кажется, станут приближающиеся президентские выборы. Оба помолчали, пока молодая официантка ставила на стол бараньи котлеты с овощным гарниром и графин кларета - клиентам от ресторана. Марчбэнкс разлил вино. - Это ясно само собой, - заметил Уортинг. - Именно такова наша точка зрения. Коммунисты выдохлись за эти годы, чтобы вернуться к власти, а реформаторы дезорганизованы. И кажется, ничто не помешает Комарову стать президентом. - А что, это так плохо? - спросил редактор. - Последний раз, когда я видел его, он, казалось, говорил разумные вещи. Исправить положение с валютой, остановить сползание к хаосу, прижать мафию. Все в таком роде. Уортинг гордился прямотой своих высказываний, и порой его речь звучала резко. - Вы абсолютно правы, звучит прекрасно. Но в нем все еще много загадочного. Что в действительности он намеревается делать? Каким именно образом он намерен это делать? Он заявляет, что презирает иностранные кредиты, но как он собирается обойтись без них? Точнее, не попытается ли он ликвидировать долги России, расплатившись ничего не стоящими рублями? - Не посмеет, - сказал Уортинг. Он знал, что "Телеграф" имеет своего постоянного корреспондента в Москве; правда, в течение некоторого времени он не получал ни строчки о Комарове. Вполне возможно, что этот ленч не будет пустой тратой времени. - Думаете, не посмеет? - возразил Марчбэнкс. - Мы не уверены. Некоторые его выступления звучат довольно экстремистски, в то время как в частных беседах он убеждает своих собеседников, что он вовсе не такой страшный. Какой же он на самом деле? - Я мог бы попросить нашего человека в Москве взять у него интервью. - Боюсь, едва ли ему предоставят такую возможность, - предположил разведчик. - Думаю, почти каждый аккредитованный в Москве корреспондент регулярно обращается к нему с такой просьбой. Он дает интервью исключительно редко, и подразумевается, что он ненавидит иностранную прессу. - Послушайте, я вижу, у них есть паточный пирог, - сказал Уортинг. - Я закажу себе. - Британцы среднего возраста испытывают большое удовольствие, когда им удается поесть что-нибудь из того, чем их кормили в детском саду. Официантка принесла паточный пирог для них обоих. - Итак. как же подобраться к этому человеку? - спросил Уортинг. - У него есть молодой советник по связям с общественностью, к чьим советам он, кажется, прислушивается. Борис Кузнецов. Очень умен, получил образование в одном из американских колледжей Айви Лиг. И если существует ключ к Комарову, то это он. Нам известно, что он читает западную прессу каждый день и особенно любит статьи вашего Джефферсона. Марк Джефферсон был сотрудником и постоянным автором статей на развороте "Телеграфа". Он писал о политике, внутренней и внешней, выступал как прекрасный полемист и ярый консерватор. Уортинг медленно жевал кусок своего паточного пирога. - Это мысль, - наконец произнес он. - Видите ли, - сказал, оживляясь от удачи, Марчбэнкс, - постоянных корреспондентов в Москве на пенс пара. Но известный очеркист, приезжающий для создания настоящего портрета будущего вождя, человека будущего и прочая чушь, - это может их заинтересовать. Уортинг задумался. - Может быть, нам следует подумать о статьях-портретах всех троих кандидатов? Так сказать, для баланса. - Прекрасная идея, - подхватил Марчбэнкс, который вовсе так не думал. - Но Комаров - это тот, кто привлекает людей тем или иным образом. Другие два - ничтожества. Послушайте, а не подняться ли нам выпить кофе? - Да, неплохая идея, - согласился Уортинг, когда они уселись в верхней гостиной под старинным портретом. - Очень тронут вашей заботой о тираже нашей газеты. Так какие вопросы, по вашему мнению, ему следует задать? Марчбэнкс улыбнулся, взглянув на редактора. - Ладно. Да, мы действительно хотели бы получить ответы на некоторые вопросы, чтобы доложить нашему начальству. Но мы бы предпочли, чтобы этого в статье не было. В России тоже, вероятно, читают "Телеграф". Каковы истинные намерения этого человека? Что будет с национальными этническими меньшинствами? В России их десять миллионов, а Комаров - русский националист. Как он на деле собирается возродить былую славу России? Одним словом, этот человек - маска. А что прячется под этой маской? Нет ли секретной программы? - А если и есть, - задумчиво произнес Уортинг, - зачем ему говорить об этом Джефферсону? - Никогда не знаешь наверняка. Люди увлекаются. - А как добраться до этого Кузнецова? - Ваш человек в Москве должен его знать. Личное письмо от Джефферсона будет, вероятно, воспринято благосклонно. - Хорошо, - сказал Уортинг, спускаясь с Марчбэнксом по широкой лестнице в нижний зал. - Я уже мысленно вижу этот разворот. Неплохо. Если этому человеку есть что сказать. Я свяжусь с нашим корпунктом в Москве. - Если получится, я бы потом хотел поговорить с Джефферсоном. - Выслушать отчет? Ха! Он, знаете ли, весьма колючий. - Я постараюсь его умаслить. На улице они расстались. Водитель Уортинга, заметив его, выехал с запрещенной парковки напротив Сантори и повез его назад к Кэнари-Варф. Разведчик после паточного пирога решил пройтись пешком. Вашингтон, сентябрь 1985 года Еще до того, как Эймс стал работать на КГБ, он просил назначить его шефом советской линии резидентуры ЦРУ в Риме. В сентябре 1985 года он узнал, что получил этот пост. Это ставило его в затруднительное положение. Тогда он не знал, что КГБ собирается невольно подвергнуть его смертельной опасности, арестовав всех, кого он выдавал с такой поспешностью. Назначение в Рим удалит его от Лэнгли, лишит доступа к файлам 301 и советскому отделу группы контрразведки, приданной к отделу СВ. С другой стороны, Рим считался приятным местом для проживания, а работа там - важной. Он посоветовался с русскими. Они одобрили. Во-первых, их ожидали месяцы расследований, арестов и допросов. Объем сведений, предоставленных Эймсом, был настолько велик, что малочисленная группа "Колокол", работавшая над этими материалами в Москве, не могла обработать их быстро. Тем временем Эймс подбросил еще кое-что. В пакетах, переданных связному Чувакину во второй и третий раз, содержались сведения буквально о каждом сотруднике в Лэнгли. Там были не только полные данные о должностях и успехах, но и их фотографии. Теперь КГБ мог найти этих сотрудников ЦРУ в любое время и в любом месте. Русские также рассчитывали, что в Риме, в одной из ключевых групп отдела СВ, Эймс получит доступ ко всем операциям ЦРУ, включая совместные операции с союзниками по всему Средиземноморскому побережью от Испании до Греции. К тому же в Риме сотрудникам КГБ будет намного проще связаться с Эймсом, чем в Вашингтоне, где всегда существовала опасность, что ФБР раскроет их связь. И они настаивали, чтобы он занял этот пост. Итак, в сентябре Эймса отправили на курсы учить итальянский язык. В Лэнгли полного значения катастрофы, надвигавшейся на управление, еще никто не сознавал. Да, потеряли контакт с двумя или тремя самыми лучшими агентами в России. Это беспокоило, но еще не пугало. Среди личных дел, переданных КГБ Эймсом, находилось досье на молодого человека, только что переведенного в отдел СВ, которого Эймс характеризовал, поскольку новости распространялись подобно лесному пожару, как восходящую звезду. Его звали Джейсон Монк. В этих лесах старик Геннадий собирал грибы уже много лет. Выйдя на пенсию, он пользовался бесплатными дарами природы как подспорьем к своей пенсии: свежие грибы он продавал лучшим ресторанам Москвы, а высушенные, в связках, - в немногие продолжавшие работать магазины деликатесов. Главное в сборе грибов - встать рано утром, до восхода солнца, если можно. Они растут ночью, а после рассвета на них нападают мыши-полевки, белки и, что еще хуже, другие грибники. Русские любят грибы. Утром 24 июля Геннадий взял велосипед, собаку и поехал из своей маленькой деревушки в лес, где, как ему было известно, грибы растут в изобилии. Он надеялся, пока не высохла роса, набрать полную корзину. Лес, в который он отправился, находился рядом с Минским шоссе, по которому с ревом неслись грузовики на запад, к столице Белоруссии. Он въехал на опушку, оставил велосипед под деревом, взял плетеную корзину и углубился в лес. Прошло полчаса, корзина была уже наполовину наполнена, когда показалось солнце. И тут его собака, заскулив, бросилась к зарослям кустарника. Геннадий обучил дворнягу находить грибы по запаху - вероятно, пес почуял что-то стоящее. Приблизившись к месту, Геннадий почувствовал сладкий тошнотворный запах. Он сразу узнал этот запах. Разве не нанюхался он его за те годы, когда молодым солдатом, почти мальчишкой, прошел долгий путь от Вислы до Берлина? Это был труп тощего старика, сплошь покрытый кровоподтеками. Глаза выклевали птицы. В каплях росы блестели три стальных зуба. Тело было обнажено до пояса, старая шинель валялась рядом. Геннадий снова принюхался. Должно быть, его бросили сюда несколько дней назад, подумал он. Некоторое время Геннадий раздумывал. Он принадлежал к поколению, которое чтило гражданский долг, но грибы оставались грибами, а несчастному он уже ничем не мог помочь. В ста метрах за лесом по дороге с ревом проносились грузовики. Он наполнил корзину и на велосипеде вернулся в деревню. Там он разложил свою добычу сушиться на солнце и отправился в сельсовет. Это была жалкая контора, но в ней имелся телефон. Он набрал 02, и ему ответили с дежурного пульта управления милиции. - Я нашел труп, - сказал он. - Имя? - ответил голос. - Откуда я знаю? Он мертвый. - Не его, идиот, а твое. - Вы хотите, чтобы я повесил трубку? - спросил Геннадий. В ответ послышался вздох: - Нет, не вешай. Просто скажи свое имя и где ты находишься. Геннадий сказал. Дежурный быстро нашел место на карте. Оно находилось в Московской области, на самом западном ее краю, но все же под юрисдикцией Москвы. - Подожди в сельсовете. К тебе выезжает офицер. Прошло полчаса. Приехавший оказался молодым инспектором из военизированной группы. С ним в желто-синем джипе приехали еще двое милиционеров. - Это ты нашел тело? - спросил лейтенант. - Я, - ответил Геннадий. - Ладно, пошли. Где это? - В лесу. Геннадий чувствовал свою значимость, сидя в милицейском джипе. Они вылезли из машины там, где, как сказал Геннадий, надо идти через лес гуськом. Грибник узнал березу, под которой оставлял велосипед. Вскоре они почувствовали запах. - Он там, - сказал Геннадий, указывая на заросли. - Давно лежит. Три милиционера подошли к телу и оглядели его. - Посмотри, нет ли чего в карманах брюк, - приказал офицер одному из своих людей. И другому: - Проверь шинель. Тот, кому досталась короткая соломинка, зажав одной рукой нос, пошарил другой в карманах брюк. Ничего. Носком сапога он перевернул тело. Под ним были черви. Милиционер проверил задние карманы и отступил в сторону. Отрицательно покачал головой. Второй, отшвырнув шинель, сделал то же самое. - Ничего? Никакого удостоверения личности? - спросил лейтенант. - Ничего. Ни денег, ни носового платка, ни ключей, ни документов. - Сбил и скр