Дафна Дю Морье. Голодная Гора D. du Maurier, The Hunger Mountain КНИГА ПЕРВАЯ МЕДНЫЙ ДЖОН 1820-1828 1 Третьего марта одна тысяча восемьсот двадцатого года Джон Бродрик выехал из Эндрифа в Дунхейвен, намереваясь проделать все пятнадцать миль, составляющие его путешествие, еще до наступления ночи. Стояла типичная для юго-запада погода: порывистый ветер нагонял внезапный дождь, который лил в течение пятнадцати минут, а потом прекращался, оставив на небе голубое пятнышко размером с кулак, сквозь которое проглядывало ничего не обещающее солнце. Дорога в те времена была неровная, вся в ухабах и рытвинах, и Джон Бродрик, которого бросало из стороны в сторону в почтовой карете, крикнул кучеру, чтобы тот ехал поосторожнее, а не то им обоим придется провести ночь в канаве и, к тому же, остаться без ужина. Все вокруг постоянно говорили о том, что нужно построить новую дорогу, однако дело ограничивалось одними разговорами, и правительство пока еще не прислало на строительство дороги ни единого пенни. Все бремя расходов ляжет в конце концов на него и других землевладельцев. Беда только в том, что никто из них не спешил опускать руку в карман, а если их вынуждали, они делали это с такой неохотой, столько бывало жалоб на тяжелые времена, не уплаченную вовремя ренту и нерадивых арендаторов, что проще было поберечь собственное время и нервы и прекратить всякие разговоры, а дорога тем временем окончательно разрушалась, так что ездить было не лучше, чем просто по Килинскому болоту. Тем временем в Слейне скоро должны были состояться выборы, и если Хейр хочет сохранить свое место в парламенте - а он несомненно этого хочет, - то Бродрик будет вынужден ему объяснить, что голоса отдаются не просто так, не за то, чтобы министры сидели себе в Лондоне, сложа руки, нисколько не заботясь о том, что делается у них в округе. Как мало у нас энергичных людей, если как следует подумать. Дело тут не в самомнении, но он не может назвать ни одного человека, который был бы способен сделать то, чего он, не далее как сегодня, добился в Эндрифе, да и вообще, кому бы могло прийти в голову, что такое возможно? Слишком рискованно, говорил поначалу старик Роберт Лэмли, качая головой и выдвигая одно возражение за другим - они ведь не смогут оправдать расходы и вернуть назад свои деньги, они разорятся, и им придется продавать землю. - Рискованно? - возражал ему Бродрик. - Ну конечно, риск в этом есть. А с другой стороны, разве каждый человек не рискует сломать себе шею, стоит только ему выйти из дома? Я допускаю, что заложить шахту непросто, это связано с немалыми расходами: потребуются механизмы, рабочая сила, да и грунт здесь совсем не тот, что в Корнуоле, это надо признать, - ведь там руду можно просто грести лопатой и грузить на тачки, тогда как у нас ни одной унции не получишь без применения пороха. Но медь у нас есть, она наша, только бери. Вчера мы осматривали участок вместе с неким мистером Тейлором, это один из самых знающих директоров на Корнуольских шахтах, и он вполне разделяет мое мнение о наших местах. В моей земле, так же как и в вашей, зарыто целое состояние, мистер Лэмли. Если вы согласны образовать компанию, которую я собираюсь возглавить, - причем вы сами могли убедиться на основании условий, разработанных моим агентом, которые я вам только что показал, что я рискую гораздо больше, чем вы, - я вам гарантирую, что через несколько лет ваши доходы от разработки меди превысят тысячу фунтов в год. Если же вы не хотите принять участие в нашем соглашении, то больше не о чем говорить. Он встал со своего кресла, собрал бумаги и сделал знак своему агенту, что обсуждение на этом заканчивается. Не успел он дойти до середины комнаты, как Роберт Лэмли вернул его назад. - Мой дорогой Бродрик, зачем так торопиться? Ведь мне, для того чтобы принять окончательное решение, необходимо уточнить кое-какие детали. Они снова сели к столу и еще раз обсудили то, что двадцать раз обсуждали до этого, причем Лэмли никак не мог успокоиться и пытался добиться более высокого процента. Наконец контракт был подписан, документы скреплены печатями, а сделка - крепким рукопожатием, и в честь этого события в старинной библиотеке замка Эндриф было подано угощение. Джону Бродрику, которому удалось, наконец, добиться своего, не терпелось поскорее уйти, однако ему пришлось остаться и побеседовать с хозяином. - Я надеюсь, - сказал он, - что вы заглянете к нам в Клонмиэр, когда дела приведут вас в Дунхейвен. Мои дочери будут рады вас приветствовать, а сыновья предоставят вам возможность поохотиться. Старик Лэмли, очень довольный, что ему удалось выторговать свои двадцать процентов доходов от будущей шахты, и оттого особенно любезный, в свою очередь пригласил молодых Бродриков в Дункрум пострелять фазанов и зайцев в любое время, когда им угодно будет приехать. Джон Бродрик окликнул кучера и уже забирался в почтовую карету, когда его окликнул Саймон Флауэр, зять Лэмли, который только что вернулся с охоты, забрызганный грязью с головы до ног, и стоял, обнимая за талию свою двенадцатилетнюю дочь. - Ну и как? - спросил он с широкой улыбкой на красивом цветущем лице. - Удалось ли вам заставить старика написать свое имя на ваших бумажках? - Мы образовали компанию по разработке меднорудного месторождения на Голодной Горе, если вы имеете в виду именно это, - холодно отозвался Джон Бродрик. - Вот как? И всего за несколько часов? - удивился Флауэр. - А я вот уже пятнадцать лет пытаюсь его уговорить заменить несколько черепиц на крыше замка. Ведь во время дождя, даю вам честное слово, вода хлещет прямо мне на голову, когда я лежу в постели, а того, что он мне дает, не хватит даже на то, чтобы замесить раствор. - Через год-другой у вас будет достаточно денег на то, чтобы обновить всю крышу и вдобавок пристроить новый флигель, если вам захочется, - сказал Бродрик. Саймон Флауэр поднял глаза к небу, изображая притворное смирение. - Этого мне не позволит совесть, - заявил он, - и должен вам сказать со всей прямотой, мой дорогой мистер Бродрик: если я буду знать, что медь добывается потом и кровью молодых рабочих и детей, я не трону ни одного пенса из денег моего тестя; пусть лучше сама крыша упадет мне на голову. Джон Бродрик смотрел на эту пару из окна кареты: беззаботный улыбающийся Саймон, его ровесник, который в жизни не ударил пальцем о палец и спокойненько жил на деньги своей жены, и хорошенькая цветущая девочка с чуть раскосыми глазами, которая смеялась, стоя рядом с отцом. - Я бы вам посоветовал стать одним из директоров компании, Флауэр, - сказал он. - Это серьезное занятие, отнимающее несколько часов каждый день: нужно наблюдать за работой в шахтах, следить за порядком среди рабочих, ездить два раза в год в Бронси на медеплавильный завод и делать еще многое другое. Саймон Флауэр покачал головой и вздохнул. - Мне очень жаль, что вообще собираются закладывать эту шахту. Нам она не нужна, мы и без нее хорошо живем. Зачем вам понадобилось лишать нас покоя, зачем нужно, чтобы рабочие надрывались, добывая руду, а бедная старушка-гора сотрясалась от взрывов? Джон Бродрик пошевелился, удобнее устраиваясь в карете. - Я верю в прогресс, хочу дать работу всем этим беднягам, которые здесь влачат самое жалкое существование, хочу заработать деньги, чтобы обеспечить своих детей и детей моих детей, когда я умру. - Ну, знаете, - сказал Флауэр, - они не скажут вам за это спасибо. Ладно, Бродрик, давайте, стройте свою шахту, зарабатывайте деньги, а я буду сидеть себе спокойно и пользоваться проистекающими из этого благами. - Он улыбнулся и поцеловал дочь, прижав к груди ее головку. - Подумайте о том, сколько измученных рабочих будут копаться в недрах горы ради того, чтобы обеспечить нам покойную жизнь. - Он засмеялся и, сняв шляпу, весело помахал Бродрику на прощанье. Как это типично, думал Джон Бродрик, глядя на противоположный берег залива Мэнди-Бэй, все они похожи друг на друга, все или почти все в этих краях: безответственные, безразличные ко всему, думают только о своих собаках и лошадях, полгода проводят на континенте, жарятся там на солнышке, а остальное время зевают, сидя в четырех стенах. Собственные арендаторы их презирают, земля Бог знает в каком состоянии, да к тому же еще закладывают за галстук - к двум часам дня уже навеселе. Он без труда выкинул Саймона Флауэра из головы, поскольку испытывал презрение к людям, которых не понимал, и, глядя на длинные волны Атлантики, врывающиеся в Мэнди-Бэй, он пытался представить себе корабли, которые вскоре повезут руду от пристани в Дунхейвене, вдоль побережья, а потом через пролив в Бронси. Транспортировка - это самая трудная часть всего предприятия, поскольку гавань сильно мелеет во время отлива, и суда почти что садятся на дно, а в плохую погоду они вообще не могут никуда двинуться по целым неделям. Он вспомнил, как они - бедная Сара была тогда еще жива- застряли в Мэнди больше, чем на три недели из-за погоды, потому что капитан не хотел подвергать риску свое судно - дул юго-западный штормовой ветер, и он отказывался пускаться в путь даже на небольшое расстояние, а дороги были такие скверные, что Саре в ее положении, когда вот-вот должна была появиться на свет Джейн, ехать по ним было совершенно невозможно. Нет, летом судам придется работать, не теряя времени, поскольку зимой в делах неизбежно будет наблюдаться некоторый застой, и он с удовлетворением подумал, что пару недель тому назад он заприметил на верфи в Слейне два-три отличных судна - одно из них только-только закончено, даже краска на нем не высохла, - которые можно было бы купить по сравнительно недорогой цене, если отправиться туда, не теряя времени, пока не распространились слухи о новой компании. Оуэн Вильямс, что живет по ту сторону воды, тоже будет присматривать подходящее судно у себя. Как удачно, что он, Бродрик, заключил такое выгодное соглашение с фирмой по транспортировке руды и доставке ее медеплавильным компаниям. Он предполагал, что в последующие годы ему придется достаточно часто бывать в Бронси, и решил, что необходимо купить небольшой домик где-нибудь поблизости от порта, поскольку жить в самом Бронси неудобно. К тому же это внесет некоторое разнообразие в жизнь дочерей. Клонмиэр достаточно уединенное место, он отрезан от всех возможных удовольствий, и теперь, когда девочки подросли, они начинают об этом поговаривать, особенно Элиза. Мальчики - совсем другое дело. Для них Клонмиэр - это каникулы, они приезжают туда из Итона и Оксфорда, но девочки... не могут же они гоняться за зайцами на острове Дун или бродить по колено в воде, охотясь на бекасов. Карета проезжала мимо маленькой церквушки в Ардморе - она была как бы совеобразным маяком на берегу моря, самый дальний форпост обширного дунхейвенского прихода, и теперь дорога стала круто подниматься вверх к подножью Голодной Горы. Джон Бродрик крикнул кучеру, чтобы тот остановился. - Подожди меня минутку, я долго не задержусь. Он стал взбираться на холм в сторону от дороги, и через пять минут, когда молодой кучер и карета скрылись из глаз, подошел к месту расположения будущей шахты. Он постоял там, оглядываясь вокруг, заложив руки за спину. Трудно себе представить, что пройдет всего несколько месяцев, и будет заложена шахта, появятся трубы и прочие мрачные свидетельства промышленности; там, где сейчас нет даже тропки, будет проложена дорога, один за другим появятся сараи, лачуги шахтеров, застучат и загудят машины. А сейчас здесь гнулась от ветра жесткая трава, солнце, выглянув на секунду из-за облаков, осветило покрытые лишайником скалы, которым вскоре суждено было взлететь на воздух; перед ним вдруг вылетел из травы бекас и взмыл в небо. Джон Бродрик поднял глаза - над ним простиралась дикая нетронутая громада Голодной Горы, вершина которой утопала в тумане. Он знал эту гору во всякое время года, в любом ее настроении. Зимой, когда Дунхейвен стоял еще нетронутый морозом, вершину Голодной Горы покрывала снежная шапка, а озеро, расположенное недалеко от вершины, было затянуто тонким ледком. А потом наступал февраль со своими бурями и ливнями, скрывая Гору завесой густого тумана до самой весны, когда в один прекрасный день ты просыпался навстречу утру несказанного блеска, сулящего надежду и обещание; воздух исполнен влажности, столь нежной и заманчивой, что другой такой не найдется ни в каком ином месте на земле, только здесь, в родных краях, и вот перед ним снова Голодная Гора, она сверкает и улыбается под голубыми небесами - туман рассеялся, бури забыты, и появляется неодолимое желание забросить все дела и заботы добросовестного хозяина; она напоминает о том, что на свете существуют бекасы и зайцы, за которыми следует охотиться; что в водах озера водится рыба и что есть на свете теплая густая трава, на которую можно улечься и заснуть, греясь в лучах солнца. Да, и жаркие летние дни, тишина и покой, в небе парит ястреб, над гладью озера порхают бабочки, едва не касаясь поверхности воды, купанье в озере - он помнил со времени своего детства, какая там чистая прохладная вода. А теперь скрытые богатства Голодной Горы будут, наконец, извлечены на поверхность, ее сила будет взнуздана, сокровища перейдут в руки людей, а тишину нарушат во имя прогресса. Нужно, чтобы силы природы служили человеку, думал Бродрик, и в один прекрасный день этот край, нищий и заброшенный, займет свое законное место среди богатых стран мира. Это произойдет не при нем и даже не при его сыне или сыне его сына. Но когда-нибудь, лет через сто, это может осуществиться. Снова набежавшее облако закрыло солнце, Джону Бродрику на руку упала капля дождя, он повернулся спиной к Голодной Горе и стал спускаться вниз на дорогу. Подходя к карете, он увидел человека, который стоял на дороге, поджидая его. Это был высокий сгорбленный старик лет шестидесяти, он тяжело опирался на палку; его светлые голубые глаза составляли странный контраст с загорелым, почти коричневым лицом. Увидев Джона Бродрика, он улыбнулся, однако в его улыбке не было ни радости, ни сердечного расположения, казалось, что она родилась из какого-то скрытого недоброго веселья. Джон Бродрик приветствовал его коротким кивком головы. - Добрый день, Донован, - сказал он. - Далеко ты зашел от дома при больной-то ноге. - Добрый день, мистер Бродрик, - ответил старик. - Что до моей ноги, то она привыкла бродить по горам и дорогам и служит мне исправно. Как вам нравится участок, который вы выбрали для новой шахты? - Откуда ты знаешь о новой шахте, Донован? - Может быть, мне рассказали о ней феи, - сказал Донован, продолжая улыбаться и почесывая голову набалдашником трости. - Ну что же, сейчас уже не важно, пусть себе знают, кто хочет, - сказал Бродрик. - Да, здесь, на Голодной Горе, будет рудник. Только сегодня я подписал соглашение с мистером Лэмли из Данкрума, и мы собираемся начать работы незамедлительно. Человек по имени Донован ничего не ответил. Он смотрел с минуту на Бродрика, а потом перевел взгляд вверх, на гору. - Мало хорошего принесет вам это дело, - заметил он наконец. - Это мы как раз собираемся выяснить, - коротко отозвался Бродрик. - Я говорю совсем не о деньгах, их-то вы получите, целое состояние, наверное, - сказал его собеседник, презрительно махнув рукой. - Об этом позаботится медь, она обогатит вас, вашего сына и ваших внуков тоже, в то время как я и мои родственники будем все беднеть и беднеть на жалком клочке земли, который у нас остался. Я думаю о тех неприятностях, которые вам придется претерпеть. - Надеюсь, мы сумеем с ними справиться. - Надо было сначала спросить разрешения у Горы, мистер Бродрик. - Старик указал тростью на каменную громаду, которая возвышалась над ними. - Можете смеяться, сколько вам угодно, - сказал он, - можете кичиться своим оксфордским образованием, своими книгами и прогрессивными замашками, своими сыновьями и дочерьми, которые ходят по Дунхейвену так, словно он создан исключительно для их удовольствия, но только я вам говорю, что шахта ваша превратится в руины, дом будет разрушен, дети забыты, а, может, наоборот, покрыты позором, а вот Гора будет стоять, как стояла, - вечным проклятием вашему роду. Джон Бродрик стал садиться в карету, не обращая внимания на этот поток красноречия. - Возможно, - сказал он, - мистер Морги Донован не откажется получить свою долю в этом руднике, приобретя несколько акций, и тогда не будет так явно демонстрировать свое неудовольствие. Я буду платить хорошие деньги тем, кто станет работать на руднике. Если твои сыновья захотят потрудиться, хотя бы для разнообразия, я с удовольствием возьму их на работу. Старик презрительно сплюнул на землю. - Мои сыновья никогда не работали на хозяина, - сказал он, - и никогда не будут, пока я жив. Разве вся эта земля не принадлежит по праву нам, да и медь тоже, и разве не могли бы мы забрать ее обратно, если бы захотели? - Дорогой мой Донован, - нетерпеливо проговорил Бродрик, - ты живешь в прошлом, во времени, по крайней мере, двухсотлетней давности, и говоришь, как слабоумный. Если вы хотите получить медь, почему бы вам не организовать компанию, не нанять рабочих, не привезти сюда машины? - Вам отлично известно, что я бедный человек, мистер Бродрик. А кто в этом виноват, как не ваш дед? - Боюсь, что у меня нет времени обсуждать старые распри, Донован. Их лучше позабыть. Всего тебе хорошего. - И джон Бродрик сделал знак кучеру ехать дальше, оставив старика на дороге, где тот продолжал стоять, опираясь на трость и больше уже не улыбаясь. Когда карета перевалила через гору, Джон Бродрик посмотрел вниз, окинув взором открывшуюся перед ним картину. Там, по другую сторону залива, виднелась гавань Дунхейвена, остров Дун в ее горловине, а за Дунхейвеном, у самого конца залива, стоял его замок Клонмиэр, подобно часовому, охраняющему окрестные воды. Карета с грохотом спустилась с холма, въехала в город, пронеслась мимо гавани, распугивая скотину и гусей и на рыночной площади, чуть не задавила собаку, которая с лаем бросилась на ее колеса, и только чудом не сбила босоногого мальчугана, пытавшегося загнать в дом курицу; мимо почты, мимо лавки Мэрфи выехала из деревни и, миновав редкие домишки Оук-Маунта, направилась к въездным воротам, возле которых стоял дом для сторожа. Ворота были открыты, и он нахмурился, потому что именно из-за подобной небрежности его скотина в прошлый раз оказалась на болоте; коров захватили работники Морти Донована и поставили на них клеймо своего хозяина, что еще более усугбило неприязненные отношения между двумя семьями, и он решил при первой же возможности серьезно поговорить с вдовой Грини, которая жила в лоджии, напомнив, что ей поручен ответственный пост и что если она не оправдает оказанного ей доверия, то среди арендаторов найдется достаточно желающих его занять, и они будут выполнять свои обязанности гораздо лучше. Проехав через парк и вторые ворота, они миновали аллею, вдоль которой росли деревья, посаженные его отцом, и кусты рододендронов, которыми так гордилась бедная Сара и за которыми теперь любовно ухаживали ее дочери, выехали на усыпанную гравием дорожку, проехали мимо ручья и сада, через каменную арку и назад, к тому месту, где дорожка делала петлю, заканчиваясь перед серыми стенами замка Клонмиэр. 2 Бродрики обедали в пять часов, и к тому времени, как Джон Бродрик умылся и переоделся, сняв дорожное платье, обед был уже на столе, и вся семья собралась в столовой, чтобы поздороваться с отцом после его недельного отсутствия - он ездил в Слейн и Мэнди. Его жена Сара умерла несколько лет тому назад, и ее место за столом напротив отца теперь занимала ее старшая дочь Барбара. Она подошла к отцу, чтобы его поцеловать, и ее примеру последовали обе ее сестры - Элиза и Джейн. Генри, старший сын Джона Бродрика, уже поздоровался с отцом, когда тот приехал; и теперь он стоял около буфета и точил нож, для того, чтобы отец мог нарезать жаркое. Томас, их слуга, стоял рядом с ним, готовый выполнить любое приказание. Прежде чем начать резать мясо, Джон Бродрик прочитал молитву и, после того, как этот привычный обряд был завершен, приступил к делу, раскладывая ломтики жаркого на тарелки, которые ему подавал Томас. - Правду ли говорят, отец, - спросила Барбара, - что раскрыли какой-то ужасный заговор с целью убить кабинет-министра во время его поездки по стране? - Боюсь, что это весьма вероятно, - ответил Бродрик. - Заговор, кажется, действительно существовал, но его, к счастью, вовремя обнаружили, и ничего худого не произошло. Этот заговор был инспирирован какими-то подонками общества, и когда все выяснится, виновники понесут заслуженное наказание. В Слейне, разумеется, только об этом и говорят. Думаю, это окажет влияние даже на ход выборов. - А что, мистер Хейр снова будет выдвигать свою кандидатуру? - спросил Генри. - Насколько мне известно, да. Кстати. Генри, ты можешь кое-что сделать в этой связи. Сообщи всем моим арендаторам, чтобы они были готовы отдать свои голоса за того, кого я им укажу, а если кто-нибудь из них не явится в назначенный день без уважительной причины - а это может быть только болезнь, - они тут же обнаружат, что у них больше нет крыши над головой. - Могу ручаться, что кое-кто непременно найдется, - со смехом сказал Генри. - Двое-трое, по крайней мере. Когда придет время, окажется, что у них сильнейшая лихорадка, так что даже пришлось позвать священника. - Преподобный отец постарается на это время куда-нибудь удалиться, если у него хватит ума, чтобы быть подальше от неприятностей, - сказал Джон Бродрик, садясь на свое место во главе стола. Увидев, что стул рядом с ним пуст, он нахмурился. - Джон опять опаздывает, - сказал он. - Разве он не знает, что я сегодня должен был вернуться? - Мне кажется, он собирался поехать на остров, - быстро сказала Барбара. - Он условился с одним из офицеров гарнизона поохотиться, пострелять зайцев. У них, наверное, что-нибудь случилось с лодкой. - Я не потерплю неаккуратности ни от кого в этом доме, и менее всего от двенадцатилетнего мальчишки, - отозвался ее отец. - Клонмиэр это ему не Энрдиф-Касл, и у меня не такой покладистый характер, как у Саймона Флауэра. Имейте это в виду. Объясни своему брату, Генри, как следует себя вести. Мне казалось, что чему-чему, а вежливости вас должны были научить в Итоне и Оксфорде. - Простите, сэр, - сказал Генри, обменявшись взглядом с сестрой. - Джон никогда не имел представления о времени, - сказала вторая дочь Бродрика Элиза, которая надеялась снискать расположение отца, встав на его сторону. - Сегодня он проспал завтрак, Тому дважды пришлось его будить. Незадачливый Джон, который вошел в столовую как раз в этот момент, увидел, что все смотрят на него с сочувствием, за исключением отца и Элизы; быстро пробормотав извинения и багрово при этом покраснев, он занял своем место за столом и еще усугубил неловкость, пролив на скатерть соус. - Просто удивительно, - сухо заметил отец, - как это случается, что долгое пребывание в нашей глуши превращает джентльмена в неотесанного мужлана, который даже не умеет аккуратно есть. Твои друзья из Бресноз-Колледжа тебя просто не узнают. Впрочем, давайте поговорим о другом. Томас, вы можете нас оставить. Дамам будут прислуживать молодые господа. Дело в том, - сказал он медленно, словно обдумывая каждое слово, и глядя на своих детей, когда слуга вышел из комнаты, - что я должен вам кое-что сообщить относительно нашего будущего. Он положил нож и вилку на тарелку и улыбнулся Генри, словно напоминая ему, что они уже раньше обсуждали этот вопрос, в то время как остальные ждали, что будет дальше. Для Джона Бродрика это был момент торжества. Вот уже много месяцев, с того самого времени, как предположение о возможности добывать медь из недр Голодной Горы превратилось в уверенность, он ни о чем другом не думал. Он поставил себе целью сделать все возможное, чтобы преодолеть апатию и недоверие своих соседей, понимая, что сам не располагает капиталом, необходимым для покрытия начальных расходов. Кроме того, даже выбранный для рудника участок не принадлежал ему единолично. Земля на Голодной Горе входила своей частью в Данкрум, имение, принадлежащее Роберту Лэмли, и, не заручившись его согласием на образование компании, начинать работы было нельзя. Но вот, наконец, Роберт Лэмли подписал контракт, и можно было закладывать шахту. Дело ведь не в том, думал Джон Бродрик, с гордостью глядя на своих детей, что я стремлюсь к богатству для себя или для них. Деньги, конечно, будут, это само собой разумеется. Генри будет жить в Клонмиэре в полном достатке, а после него - его дети. Он увеличит свои владения, купив соседние земли, будет сажать еще деревья, пристроит новый флигель к замку, а если ему захочется, может даже распространить свои владения за пределы края, купив землю по другую сторону воды. Нет, его больше занимает принципиальная сторона дела. Страна его богата, там лежат сокровища, которые можно взять, и только лень его соотечественников мешает им воспользоваться этим богатством. Он считает свои долгом, своей обязанностью перед страной и перед Всевышним извлечь спрятанные сокровища из недр Голодной Горы и отдать их - за известную плату - людям. Он посмотрел на портрет своего деда, что висел над камином в столовой, - Джон Бродрик, который построил Клонмиэр и был убит в одна тысяча семьсот пятьдесят четвертом году, когда шел в церковь, потому что пытался бороться с контрабандистами, орудовавшими на побережье. Джон знал, что дед одобрил бы его намерение построить шахту. Он тоже рассматривал бы это начинание как дело принципа, совершенно так же, как и его внук. Ну что же, может быть, и его убьют выстрелом в спину, как это сделали с первым Джоном Бродриком, или будут калечить его скотину, или подожгут сараи с зерном, но им не удастся его запугать, они не помашают ему выполнить то, что он считает своим долгом. Улыбаясь, он посмотрел на каждого из своих детей по очереди. - Сегодня днем в замке Эндриф я подписал соглашение с Робертом Лэмли, согласно которому образована компания по строительству медного рудника на Голодной Горе, - сказал он. Молодые Бродрики молча смотрели на отца, и он подумал со смешанным чувством гордости и веселого удивления, как они похожи друг на друга, - все они, начиная с высокого Генри и кончая малышкой Джейн, несмотря на то, что у каждого были свои индивидуальные черты, обладали неотъемлемым качеством Бродриков - уверенностью в том, что они умнее и лучше воспитаны, чем все прочие их сограждане. Он вспомнил своего отца Генри, который сломал спину во время охоты в Дункруме, и когда его хотели отнести в ближайший коттедж на носилках из жердей и уложить там на кровать, он ругался и говорил: "Пошли вы все к дьяволу, дайте мне умереть на воле, под открытым небом, когда придет мой час". И они ждали - пять часов под дождем, а он смотрел на небо. А теперь перед ним сидит его собственный сын Генри, ему двадцать один год, и он улыбается отцу со своего места за столом с таким же спокойно-уверенным выражением лица; Джон только с ним обсуждал свои новые проекты, и сын проявил свойственную ему веселую готовность сделать все, что от него требуется. Вот Барбара, ей двадцать три года, она самая старшая из детей, ее мягкие каштановые волосы падают на лоб; она обдумывает услышанную новость, слегка наморщив лоб от умственного напряжения - ей всегда требуется время, чтобы освоиться, когда ее вниманию предлагается какая-нибудь новая мысль. Она консервативна по природе, и неодобрительно относится к переменам. Ее сестра Элиза - годом младше, она несколько полнее и светлее, и больше, чем сестра, похожа на свою покойную мать. Элиза уже прикидывает, как эти новшества отразятся лично на ней. Отец, конечно, заработает кучу денег, и им больше не придется все время торчать в Кломниэре, они смогут на время сезона переселяться в Бат и даже поехать на континент, как это сделали дочери лорда Мэнди год тому назад. Мысль о континенте промелькнула в голове и у Генри, когда он смотрел на отца. Он любил Клонмиэр, любил свою семью и считал, что рудник - это разумное предприятие, вполне осуществимое и полезное людям и вообще всей стране. Если это, к тому же, означало, что он сможет поехать во Францию, в Италию, Германию, Россию, сможет увидеть картины, услышать музыку, словом, познакомиться со всем тем, что они, бывало, обсуждали в Оксфорде, - ну тогда, чем скорее Голодная Гора обнажит свои недра для лопаты, кирки и машины, тем лучше. Его брат смотрел в окно, на залив, который лежал там, внизу. У него и его сестры Джейн были самые темные волосы из всей семьи. Темный оливковый цвет лица и карие глаза придавали их внешности что-то южное, испанское, может быть, даже цыганское, то, чего совсем не было у других. Шахты на нашей горе, думал он, грохот машин, который распугает птиц, кроликов и зайцев, толпы несчастных рабочих, которые будут день за днем трудиться под землей, счастливые тем, что получили работу, спасающую их от голода, и проклинать в то же время хозяина, который им эту работу предоставил. Он знает, как все это будет. Видел уже раньше, в Дунхейвене, когда отец вел там бесконечные разговоры о прогрессе. В глаза это были сплошные любезности и улыбки, но стоило отцу отвернуться, как люди начинали ворчать и шушукаться между собой, а потом вдруг обнаруживался сломанный забор, исчезала корова или начинала хромать лошадь - странная бессильная злоба. Ладно, что там говорить, выстроит отец свою шахту, все они станут миллионерами, и дело с концом. До тех пор, пока его, Джона, не заставят надзирать за работами в шахте или вообще не навяжут какой-нибудь ответственный пост, ему все это безразлично, и если они не тронут вершину Голодной Горы, и он по-прежнему сможет натаскивать там своих собак и лежать на траве, греясь под солнышком, тогда пусть новая компания устраивает там хоть десять шахт, его это не волнует. Что касается Джейн, которая в свои восемь лет считалась в семье красавицей, которую все любили и ласкали, хотя ее никак нельзя было назвать балованным ребенком, то у нее в голове возникли самые странные образы и фантазии: она воображала себе, что по склону Голодной Горы течет поток меди, красный, как кровь, в нем барахтаются рабочие, похожие на маленьких чертенят, а среди них, словно сам Господь Бог, сидит на троне ее отец. - Когда вы предполагаете приступить к работам, сэр? - спросил Генри. - В течение следующего месяца, - ответил отец. - Однако предварительную разведку можно будет начать и раньше. На днях ко мне должен приехать из Бронси один человек, он привезет с собой инженера. Мы должны начать проходку к середине лета, и, если повезет, у нас будет три месяца на то, чтобы опробовать шахту, прежде чем наступит осень... Было бы нежелательно отказываться от самых высоких цен, если у нас будет, что продавать. Однако в первые два года доход будет невелик, поскольку сначала нужно будет возместить затраченные средства. - А как насчет рабочих, отец? - спросила Барбара. - Я нашел одного корнуольца по имени Николсон на должность штейгера, - ответил Бродрик, - и он, разумеется, привезет с собой своих людей. А дальше будет видно. Джон Бродрик встал из-за стола и, подойдя к буфету, отрезал себе еще кусок жаркого. - Недовольства нам, конечно, не избежать, - коротко заметил он. - Недовольные были, когда в Дунхейвене появилась почта, были они и тогда, когда открылась аптека-амбулатория для бедняков. Я ничего другого не ожидаю. Но когда люди узнают о размерах заработной платы, которую корнуольцы кладут себе в карман каждую неделю, мы услышим другие песни. Зима-то была тяжелая, верно? Возможно, они задумаются и о следующей. Я вполне допускаю, что эти мысли у них появятся. И сделаю все возможное, чтобы они прибыли на Голодную Гору и попросили о найме на работу. Его сын Джон нахмурился, рассеянно тыкая вилкой в скатерть. - А что ты думаешь обо всем этом, Джон? Юноша вспыхнул. Он всегда терялся в присутствии отца. - Вы правы, сэр, - медленно проговорил он, - они придут к вам наниматься, но никакой радости это им не доставит. Они будут думать: "С чего это мы должны благодарить его за то, что он не дает нам умереть с голода?". Это какой-то вывих в сознании, однако он обязательно у них появится. Вы, наверное, и сами это понимаете, и догадываетесь, что они обязательно будут совать вам палки в колеса и стараться что-нибудь напортить, несмотря на то, что вы даете им возможность заработать на хлеб. - Мне кажется, ты им сочувствуешь? - Нет, сэр, - запинаясь, сказал Джон. - Просто, вы понимаете, на нас до сих пор смотрят, как на чужаков, нежелательных пришельцев. Этого никто не может отрицать. - Мне просто смешно тебя слушать, - раздраженно сказал отец. - Мы принадлежим этой стране так же, как и все прочие. Ведь здесь жил твой прадед, а еще до этого - его брат. Бродрики живут в этих местах с шестнадцатого века. - А почему же тогда застрелили моего прадеда? - спросил Джон. - Ты прекрасно знаешь, что его убили, поскольку он считал, что исполняет свой долг перед Богом и королем, настаивая на соблюдении закона. Контрабанда есть нарушение закона, и он хотел положить этому конец. - Нет, сэр, - возразил Джон. - Это был только предлог. Донованы убили моего прадеда, потому что эта земля, прежде чем он ею завладел, принадлежала им, потому что вожди клана Донован владели Клонмиэром, Дунхейвеном и островом Дун еще в те времена, когда Бродрики служили переписчиками в конторе в Слейне, где снимали копии с документов, и Донованы не могли этого забыть. Они и сейчас помнят. Вот почему Морти Донован разрешает свои арендаторам красть вашу скотину, и вот почему корнуольские рабочие не останутся здесь дольше, чем на один сезон. Наступило молчание. Джон Бродрик ничего не отвечал. Он задумчиво смотрел на своего второго сына, в то время как остальные его дети, удивленные поведением брата, сидели молча, краснея и испытывая крайнюю неловкость. - Отлично, Джон, - сказал, наконец, Бродрик. - Я вижу, что Итон и Брейсноз оказали на тебя большее влияние, чем я предполагал. Еще несколько лет в Лондоне, в Линкольнз Инн, и ты станешь настоящим оратором. А теперь, Барбара, если ты закончила, я предлагаю всем подняться наверх, в гостиную, чтобы Томас мог убрать со стола. Чаем ты нас напоишь в гостиной. - Хорошо, отец, - сказала Барбара, и, бросив укоризненный взгляд на Джона, виновника неприятной сцены, она первой стала подниматься по лестнице в гостиную, где слуга уже приготовил поднос со всем необходимым для чая. - Какая глупость, - сказал Генри, похлопав брата по плечу, в то время как их отец задержался и все еще находился внизу. - Что это тебе пришло в голову говорить такие вещи, да еще в такое время? Ты же знаешь, как отец раздражается всякий раз, когда речь заходит о Донованах. Зачем тебе понадобилось приводить все эти доводы против шахты, которой он так увлечен? - Джон, дорогой мой, ты ведешь себя неразумно, - сказала Барбара, - тем более сегодня, когда ты опоздал к обеду. Теперь он будет на тебя сердиться, по крайней мере, неделю. - Ах, будь оно все неладно, - с досадой проговорил Джон, бросаясь в кресло. - Почему я все делаю не так, как надо? И почему никто не любит - включая меня самого, - когда говорят правду? Вы же не думаете, что я так уж люблю Донованов? Старик Морти Донован настоящий негодяй, мне это известно. Он протянул руки к Джейн, и девочка подошла к нему, села на колени и обняла его за шею. - Что нам с тобой делать, сестричка? Давай убежим вместе на остров Дун, построим там хижину и станем в ней жить? - Зимой там будет просто ужасно, - ответила Джейн, смеясь и теребя его воротник. - У тебя сразу же испортится настроение, и ты будешь вымещать свою злость на бедненькой Джейн. Генри гораздо лучше тебя мирится со всякими неудобствами. - Генри все делает лучше меня, - вздохнул Джон, - разве не так, старина? Ты не пропускаешь ни одной лекции в Оксфорде, завтракаешь с преподавателями. Вы знаете, у него целый длиннющий список знакомых, с которыми нужно обмениваться визитами. А у меня бывают только торговцы, предлагая мне что-нибудь купить, да охотники, желающие продать мне своих собак. - Как вы думаете, - спросила Элиза, - мы очень разбогатеем, когда эта шахта начнет приносить доход? - Мы будем так богаты, - ответил ей Генри, подмигнув Джону, - что все обедневшие графы в наших краях прибегут к тебе свататься. Пора тебе заняться своими туалетами. Бедная миссис Мерфи срочно должна запастись шелками, бархатами и прочими иголками и нитками. - Миссис Мерфи, - презрительно отозвалась Элиза. - Благодарю покорно. Я буду покупать наряды в Бате и Четельхеме, а к миссис Мерфи больше не пойду. - Это будет не очень-то великодушно с твоей стороны, - заметила Барбара. - Ей всегда можно поручить какую-нибудь работу. Она так старается сделать все получше. Тебе придется держать свои роскошные туалеты из Бата в секрете от нее. - Барбара-миротворица, - сказал Джон. - Всем старается угодить и ни с кем не ссорится. Что бы мы без тебя делали? Джейн, перестань трепать мой воротник. Не пора ли тебе спать? Отнести тебя в кроватку, или будешь дожидаться, пока за тобой не придет Марта? - Я еще не пожелала спокойной ночи папе, - сказала Джейн. - Тогда иди и попрощайся с ним, а потом я уложу тебя в постельку, - сказал ей брат. Девочка побежала вниз и, подойдя к двери в библиотеку, услышала доносившиеся оттуда голоса. На ларе, стоящем в холле, она увидела широкополую шляпу и, посмотрев на Джона, который стоял на лестнице, состроила рожицу. - Там у папы Нед Бродрик, - шепотом сказала она. - Ну и что, пойди и поцелуй его, скажи спокойной ночи, - велел Джон. Худенькие плечики Джейн затряслись от смеха, но потом, взяв себя в руки и придав лицу подобающее выражение, она постучала в дверь библиотеки. Ее отец стоял у камина, повернувшись к гостю, лицо которого, хотя и более худое и бледное, являло разительное сходство с его собственным. Нед Бродрик и в самом деле был его единокровным братом, и Джон Бродрик, повинуясь чувству родственного долга, несколько лет назад сделал его своим приказчиком. Мать Неда, в высшей степени почтенная женщина, ходила за коровами в Клонмиэре и приглянулась в свое время отцу Джона. Она жила вместе с сыном в маленьком коттедже в Оукмаунте, получая небольшой пенсион. Нед получал десять фунтов в год, которые отец, умерший в тысяча восьмисотом году, оставил ему в благочестивой надежде, что эти деньги "уберегут его от шалостей, в результате которых появился на свет он сам". Надежды эти, однако, не сбылись, поскольку Нед Бродрик, вопреки пожеланиям своего родителя, был отцом по меньшей мере четырех незаконных детишек, прижитых от разных матерей, Поэтому он был очень рад увеличить свой ежегодный доход за счет жалования, которое получал в качестве приказчика своего брата. Вел он себя весьма осмотрительно и никогда не претендовал на какие-либо родственные отношения, так что Джон был для него всегда "мистером Бродриком", а племянниц он называл "барышнями". Надо сказать, что он был совсем неплохим приказчиком, лучшего нельзя было и желать, и если он иногда и клал кое-что в собственный карман с помощью манипуляций, которые проводил с деньгами, получаемыми от арендаторов, то какой приказчик не стал бы этого делать на его месте? - Добрый вечер, мисс Джейн, - сказал он с обычным своим важным и серьезным видом, столь несовместимым с какими бы то ни было шалостями, что просто невозможно было вообразить, как это могло случиться, чтобы он ослушался Генри Бродрика и поступил вопреки его пожеланиям. - Добрый вечер, Нед, - ответила девочка и, сразу же отвернувшись от него, подставила личико своему отцу. Джон Бродрик приподнял дочь за локти и расцеловал в обе щечки; его строгое, даже несколько суровое лицо при этом несколько смягчилось. Младшая дочь была ему очень дорога, даже дороже Генри, если только это было возможно, и он с нетерпением дожидался того времени, когда она станет ему настоящим товарищем, а не просто прелестной игрушкой. - Спокойной ночи, - ласково сказал он, - спи сладко, - и, проводив глазами Джейн до самой двери, сразу перестал о ней думать и снова обернулся к своему брату. Джейн поднялась по лестнице в поисках Джона, но он, конечно, что было вполне в его духе, забыл о своем обещании, и ей пришлось пройти по коридору в его комнату, которая находилась в башне в самом конце дома. Она увидела, что окно в комнате широко распахнуто, а Джон смотрит вдаль на залив, сверкающий серебром под лучами луны, на темный горб острова Дун в дальнем его конце. Она встала коленями на диванчик под окном рядом с братом, и они немного помолчали. - Джон, - спросила она наконец, - что они собираются сделать с нашей горой? Они ее, наверное, испортят так, что мы уже никогда не сможем ездить туда на пикники. - Они испортят ту часть, где будет рудник, - ответил Джон. - Там будут трубы, сама шахта, машины... Ты ведь видела картинку с изображением шахты? Но самую верхушку, дикую часть горы, они не тронут, и озеро тоже оставят в покое. Мы по-прежнему сможем туда ездить, устраивать пикники и веселиться. - Если бы я была этой горой, я бы очень рассердилась, - сказала девочка. - Мне бы даже захотелось убить этих людей, которые нарушают мое спокойствие. Я знаю, как наша гора выглядит зимой, когда она вся покрыта облаками и по ней текут потоки дождя. Она похожа на великана, который нахмурил брови. Я бы на месте папы не стала копать там шахту, я бы выбрала другое место. - Но в другом месте нет меди, малышка. - Ну и не надо, я бы обошлась без меди. - Разве ты не хочешь быть богатой и выйти замуж за графа, как наша Элиза? - Нисколько. Я такая же, как Барбара, хочу только одного: чтобы все были счастливы. - Я был бы счастлив, если бы не задолжал половине торговцев в Оксфорде, - вздохнул Джон. - А ты много задолжал? Это очень плохо. Я слышала, как папа об этом говорил. Особенно плохо, когда ты должен человеку, который ниже тебя по общественному положению. - Почему плохо? Просто это раздражает. Не будем больше об этом говорить. Я отнесу тебя в кроватку, - сказал Джон, который всегда старался перевести разговор на другую тему, когда речь заходила о вещах, тревоживших его совесть, и, взяв сестренку на руки, он понес ее в комнату, где вместе с ней до сих пор жила ее старая няня. Марты не было, она ужинала, и Джейн спокойно разделась при брате, с важным видом складывая одежду, как ее учили, и, встав на колени, прочла молитву - с такой серьезной искренней набожностью, что у Джона защемило сердце. Поцеловав Джейн и подоткнув одеяло у нее на кровати, он пошел по коридору к гостиной, но, подойдя к двери, остановился. Ему не хотелось слушать болтовню Элизы и отвечать на шутливые поддразнивания Генри, это стало бы его раздражать. Повернувшись, он направился к лестнице в задней части дома, вышел через боковые двери и, пройдя через двор, оказался в конюшне, где находилась его собака Нелли со своим выводком щенков. Тим, мальчик на конюшне, уже ожидал его с фонарем в руке, и оба паренька опустились на колени на солому, так близко, что их плечи соприкасались, и Джон взял самого слабенького щенка в свои сильные, но очень ласковые руки. - Бедняжечка, - сказал он, - из него ничего нельзя будет сделать, у него расплющенная лапка. - Лучше уж его утопить, мастер Джон, - сказал Тим. - Нет, Тим, мы не будем этого делать. Он достаточно здоров, только вот не сможет выиграть для меня ни одного приза, но ведь это недостаточная причина для того, чтобы лишить его жизни. Не бойся, Нелли, мы не обидим твоих детей. Джон всегда забывал все свои тревоги, когда находился среди собак. Их любовь, их зависимость от него способствовали тому, что на поверхность выходили его лучшие черты, и он бы пробыл на конюшне до полуночи, если бы Тиму не нужно было идти ужинать и спать. - Это правда, мастер Джон, то, что говорят в Дунхейвене? - спросил Тим, запирая дверь конюшни и ставя пустое ведро около насоса. - А что они говорят, Тим? - Ну, будто мистер Бродрик собирается взорвать Голодную Гору динамитом, который привезут из Бронси, а нас выгонят из наших домов, чтобы освободить место для шахтеров, которых он собирается привезти из Корнуола. - Нет, Тим, это все сказки, и с твоей стороны нехорошо их повторять. Мой отец собирается построить на Голодной Горе шахту вместе с мистером Лэмли, это верно, но вам совсем не надо никуда уезжать из-за этих шахтеров. Благодаря этой шахте в Дунхейвене появится работа, и те, у которых работы нет и нет земли, смогут зарабатывать деньги. Парень с сомнением посмотрел на Джона и покачал головой. - Там, в Дунхейвене, говорят, что не годится вмешиваться в дела природы, - сказал он. - Ведь если бы святые хотели, чтобы люди использовали эту медь, она бы и текла себе потоком по склону, и все могли бы ее видеть. - Кто тебе это сказал? Верно, Морти Донован? - Все в Дунхейвене так говорят, - уклончиво сказал Тим, после чего пожелал хозяину спокойной ночи и удалился на кухню. Джон пожал плечами и, засунув руки в карманы, обошел вокруг дома и стал спускаться по заросшему травой склону к дороге и дальше к заливу. Месяц серебрил поверхность воды в бухточке у самого замка, и широкая серебряная полоса тянулась вдаль, огибая с двух сторон остров Дун, темный силуэт которого заслонял залив Мэнди-Бэй и широкие просторы моря. А там, за Дунхейвеном, милях в семи от Клонмиэра, высится темная масса Голодной Горы, далекая и неприступная в призрачном свете луны. Между тем в библиотеке Джон Бродрик раздраженно говорил своему приказчику: - Я сам дал разрешение офицерам гарнизона охотиться на сотрове на бекасов и вальдшнепов сколько им угодно, с условием, что они не будут трогать зайцев и куропаток, и они взялись следить по возможности за сохранностью этой дичи. Не могу поверить, чтобы офицеры - ведь в большинстве своем это джентльмены, - нарушили свое обещание. А ты говоришь, что зайцы наполовину истреблены. - Мне об этом докладывал Бэрд, мистер Бродрик, - сказал приказчик, - он говорит, что видел молодых офицеров, которые охотились на острове, а с ними был Морти Донован. - Морти Донован? Каждый раз, когда случается какая-нибудь неприятность, оказывается, что причина этому - Морти Донован. Ты можешь пойти к нему, Нед, и сказать от моего имени, что если я еще раз услышу о том, что кто-то охотится на острове Дун без моего специального разрешения, этот человек будет наказан со всей суровостью, и ему придется предстать перед судом в Мэнди. - Непременно схожу, мистер Бродрик. Этому Доновану должно быть стыдно. Я постоянно об этом говорю в Дунхейвене. - Морти Донован слов не понимает, так же, как и все его семейство. Так ты думаешь, что они будут нам пакостить, когда мы начнем работы на шахте? - Я не говорю этого, но лично мне не хотелось бы оказаться на месте этих корнуольских рудокопов, которых вы собираетесь сюда привезти. Возможно, было бы лучше, если бы они оставались дома. - Ну, ты такой же, как и все остальные, Нед. Стоит мне только отвернуться, как ты, наверное, тут же побежишь к соседям, чтобы посплетничать, словно старая бабка. И не забудешь прихватить с собой четки. - Как перед Богом, мистер Бродрик, я никогда не вступаю в разговоры с людьми, только когда собираю арендную плату, а это тяжелое дело, даже в самые лучшие времена; что же до четок, то разве я не обхожу с тарелкой прихожан, собирая пожертвования каждое воскресенье в нашей собственной законной церкви, с тех самых пор, как вы сами заняли там свое место? - Верно, Нед, я не жалуюсь. Ты всегда исполнял свой долг по отношению ко мне, и я этого не забываю. Но меня безумно раздражает, что этот невежда, этот недоучка Морти Донован, играя на суевериях здешнего народа, сумел всех убедить, что мои пректы - это деяния дьявола, колдовские штучки, тогда как, если бы у них хватило ума это понять, я собираюсь положить им в рот кусок хлеба с маслом просто так, ни за что. - От этих людей нечего ждать благодарности, мистер Бродрик, это уж точно. - Благодарности, вот как? Я не требую от них никакой благодарности, просто хочу, чтобы они подумали. Ну ладно, хватит об этом. Иди-ка ты домой, Нед, пока еще светит луна. На сегодня мы уже обо всем поговорили. Да не забудь сказать этой женщине, чтобы держала ворота на запоре, мне надоело видеть, как моя собственная скотина пасется на болоте с клеймом Морти Донована. Итак, он, наконец, один. Все книги и бумаги аккуратно сложены и убраны, все дела на сегодня переделаны. Теперь он поднимется наверх в гостиную и поговорит с дочерьми, расскажет им о своих намерениях приобрести небольшой домик по ту сторону воды - пусть будет еще одно место, кроме Клонмиэра, откуда они смогут ездить с визитами в Бат, а когда девочки отправятся спать, он помешает огонь в камине носком башмака и расскажет Генри о тех методах горных работ, что приняты в Корнуоле, о предложениях этого человека из Бронси и о том, как старик Лэмли выторговал у него свои двадцать процентов, и о том, какой никчемный человек этот Саймон Флауэр. Но прежде он прогуляется - нужно подышать свежим морским воздухом. Он стал спускаться вниз по склону, совершенно так же, как это сделал несколько минут назад Джон, и вдруг, глядя на залив в сторону острова Дун, заметил одинокую фигуру - это был его младший сын, который неподвижно стоял на берегу, погруженный в какие-то, очевидно, бессмысленные размышления. - Захотелось побыть в одиночестве, Джон? Юноша вздрогнул. Он не заметил, как подошел отец. - Да, сэр. Наступило молчание. Ни тот, ни другой не знали, что сказать, и оба вспомнили эпизод за обедом. Наконец Джон, желая загладить свою вину, порывисто пробормотал: - Простите меня, сэр, мне не следовало так себя вести за обедом и говорить такие вещи. - Ничего, Джон, я уже забыл об этом. Отец колебался, не зная, стоит ли сказать, что он хорошо понимает все то, что хотел выразить его сын. Ему сорок восемь лет, а сыну - всего девятнадцать. Он знает, что первый Джон Бродрик был убит именно по той причине, о которой сегодня говорил сын, и что нынешние Донованы этого не забыли. Ему самому удобнее все это предать забвению. В этих краях не стоит иметь хорошую память. А здешний народ слишком хорошо все помнит, в этом его главная беда. Он - сторонник справедливости, скурпулезной честности по отношению к тем, кому меньше повезло, чем тебе, однако дальше этого идти опасно. Стоит только начать проявлять сочувствие, как тут же утратишь твердость, сделаешься инертным, начнешь думать о всевозможных обидах, стародавних междоусобицах, о прошлом, которое давно миновало. Если он, Джон, не поведет дело, как надо, если не заставит людей понимать, что такое дисциплина, служба, уважение к тем, кто стоит выше тебя, то он превратится в такого же ни на что не годного бездельника, как Саймон Флауэр. И Джон Бродрик ничего не сказал. Он стоял на берегу залива, глядя вдаль, в направлении своей будущей шахты, а сын стоял рядом, нервный и нерешительный, следя за тем, как блики лунного света скользят по темному лику Голодной Горы. 3 Когда Джон Бродрик сказал Роберту Лэмли, что его доля в доходах от разработок будет составлять около тысячи фунтов, он это сделал не из безрассудного оптимизма, а в твердой уверенности, что это утверждение соответствует истине. На самом же деле сумма, поступившая на счет старого джентльмена в Слейнском банке, в конце четвертого года превысила полторы тысячи фунтов, при том, что все предварительные расходы были покрыты в течение первого же года. Цены на медь никогда не стояли так высоко, и, купив три парохода, которые были заняты исключительно на перевозке руды из Дунхейвена в Бронси, он добился максимального снижения стоимости фрахта. Роберт Лэмли, увидев, как идут дела, забыл свою былую осторожность и уговаривал партнера удвоить количество рабочих, занятых теперь в шахте, чтобы выбрать из недр Голодной Горы всю руду до последней унции, однако Джон Бродрик отказался это сделать. - Конечно, можно было бы нанять еще рудокопов и выработать самые перспективные участки, получив наибольшее количество меди, однако я поставил себе целью вести все работы без потерь, чтобы сохранить все, что возможно, для наших детей и чтобы не создалось такое положение, при котором какие-то участки месторождения будут потеряны навсегда. Если Николсон, наш штейгер, станет проходить шахту еще дальше вглубь, это будет означать, что мы действуем вопреки собственным интересам. Сила воды слишком велика, с ней невозможно будет справиться, и через короткое время находящаяся там руда будет потеряна безвозвратно. Старик Лэмли наведывался в Дунхейвен примерно раз в полгода, и каждый раз находил какие-нибудь недостатки то в одной части, то в другой, хотя не имел об этих делах ни малейшего понятия, пока наконец Бродрик, который бывал на руднике каждый день и знал шахту не хуже самих рудокопов, не потерял терпения. - Вы жалуетесь на то, что управление шахтой ведется не на должном уровне? - сказал он. - Не угодно ли вам прочесть письмо, написанное самым выдающимся экспертом в стране, который посетил нас в прошлом месяце? Старик некоторое время разглядывал это хвалебное письмо сквозь очки, потом отложил его в сторону и упрямо заявил, что как бы хорошо ни велось управление шахтой, все равно шахтеры получают слишком высокую плату и, в особенности, - штейгер Николсон. - В Корнуоле существует дванишнее правило, - возразил ему Бродрик, - согласно которому штейгер в добавление к основному жалованью получает от владельцев шахты премию в зависимости от количества добытой за год руды. Я собираюсь ввести это правило у нас в отношении Николсона. - Но ведь от этого уменьшаются наши доходы, Бродрик! - Да, конечно, но я считаю, что это необходимо. Штейгер Николсон работает на шахте с самого ее возникновения, да еще при весьма неблагоприятных условиях для него самого и его людей из-за противоборства местного населения, а он еще ни разу не пожаловался и не заявил, что возвращается в Корнуол. Роберт Лэмли продолжал спорить и доказывать, но в конце концов уступал доводам директора и удалялся, усевшись в свою карету, в то время как последний, в самом дурном настроении мечтал о том, чтобы выкупить у Лэмли его долю в руднике и таким образом избавиться от него навсегда. Дела на шахте шли успешно, она приносила хороший доход, однако оставалось еще множество трудностей, которые нужно было преодолеть. Прежде всего оказалось, что жители Дунхейвена настроены еще более враждебно, чем ожидалось. Он так и предполагал, что местное население не будет приветствовать корнуольцев, был готов к тому, что ихъ встретят в штыки, и принял соответствующие меры. Так, например, он велел выстроить неподалеку от Голодной Горы жилища для приезжих, оплатив строительство из собственных средств и проследив, чтобы в каждом доме были необходимая мебель, постели и кухонная утварь. Среди рабочих были семейные, они привезли с собой жен и детей. Неприятности начались, когда они стали приходить в Дунхейвен, чтобы купить себе необходимые вещи. Лавка Мерфи, непонятно, каким образом, оказалась совершенно пустой, на прилавках нельзя было увидеть ни одного куска мыла, ни единой свечки, а сам Мерфи с улыбками и извинениями объяснял разочарованным корнуольским хозяйкам, что он уже три месяца не видел ни единой свечи, в что касается мыла, то его собственная жена только сегодня утром ходила на берег и наскребла там ведерка песка, чтобы вымыть пол в лавке. То же самое происходило, когда они хотели купить на фермах яиц или масла, или даже молока. Куры-де не несутся с самой Пасхи, а молоко все прокисло - жара-то стоит какая, - и его пришлось выкинуть, даже свиньи не желают такое есть. Несчастным рудокопам вместе с семьями пришлось бы голодать, если бы Джон Бродрик не послал один из своих пароходов в Слейн за провизией, с тех пор это вошло в обиход, и единственным способом накормить рабочих стало привозить провизию из Мэнди каждую неделю, потому что в Дунхейвене они ничего купить не могли. Надо отдать справедливость Николсону: он сумел уговорить рабочих, чтобы они не собрали свои пожитки и не уехали домой. Благодаря продуктам, доставляемым пароходами, шахтеры стали независимыми; кроме того, они начали сажать овощи, и таким образом их существование стало вполне сносным. Но все равно то и дело оказывалось, что картофель на поле выкопан неизвестно по какой причине, кочаны капусты вдруг исчезли, куры, заблудившись, не нашли дороги домой. В ответ же на задаваемые вопросы дунхейвенцы и обитатели коттеджей, расположенных по соседству, только качали головами и возводили глаза к небу. Джону Бродрику приходилось посылать мешки картофеля и капусты, а также цыплят и кур, чтобы восполнить понесенные ими потери. Зимой, случалось, исчезали дрова, и шахтерам, чтобы не замерзнуть самим и обогреть семью, приходилось рубить деревья или собирать плавник, выброшенный на берег залива у самого подножия Клонмиэра. Нед Бродрик, ловко маневрируя между угрозами посулами, сумел уговорить нескольких молодых парней из местных попробовать свои силы на шахте, и в начале второго года они потянулись, один за другим, на Голодную Гору с просьбой принять их на работу. Однако, несмотря на это, вражда по отношению к шахте не ослабевала. Нет, все это совсем не легко, думал Джон Бродрик, и каким облегчением было бы иногда отдохнуть, уехать прочь из Клонмиэра, перебраться на ту сторону воды и оказаться в Бронси или в уютном домике на ферме Летарог, который он купил для дочерей; они там проводили два-три месяца каждую зиму. Мечта Генри осуществилась, он побывал в Париже, Брюсселе и Вене, в то время как Джон все еще изучал юриспруденцию в Линкольнс Инн. Осенью тысяча восемьсот двадцать пятого года, когда вся семья находилась в Летароге, переехав туда уже в августе, Джон Бродрик получил анонимное письмо из Дунхейвена. Буквы в этом послании были почти сплошь смазаны, и прочесть его было почти невозможно, однако Бродрик все-таки разобрал, что там было написано: "Если не хочешь, чтобы было еще хуже, возвращайся домой". Письмо было адресовано на транспортную контору в Бронси, он сунул его в карман и тут же о нем забыл. Неделю спустя, когда у пристани в Бронси ошвартовалась "Генриээта" - один из его пароходов с грузом медной руды, он вспомнил об этом письме и просто из любопытства показал его капитану. Тот внимательно прочитал письмо и довольно долго не говорил ни слова. - Значит, штейгер Николсон ничего вам не сообщал, - проговорил он наконец. - Нет, я ничего от него не получал после очередного письма, которое он посылает мне в начале каждого месяца. А что, разве что-нибудь неблагополучно? - Может быть, он не хотел вас беспокоить. Сейчас пока еще трудно что-нибудь сказать. Я вот думаю, может быть, это письмо, которое вы получили, касается потерь, понесенных шахтой за последнее время. - Потерь? Что это еще за потери? - Не могу вам сказать ничего определенного, я ведь был в Дунхейвене всего четыре дня - пришли, загрузились и назад. Но дело в том, что в Слейне, Мэнди и других местах появляется руда, которая минует ваши пароходы и о которой ничего не знаем ни мы, ни штейгер Никольсон. - Откуда у вас эти сведения? - Об этом говорили люди штейгера Николсона, сэр. Руда поступает на поверхность, как обычно, и воры начинают действовать уже тогда, когда она наверху. Насколько я понимаю, Николсон собирается установить систему охраны в ночное время, поскольку руда исчезает именно тогда, однако я не знаю, сделал он это или еще нет. - А что говорят об этом в Дунхейвене, и говорят ли вообще? - Прямо - ничего, сэр. Но у меня такое чувство, что люди все равно об этом знают. Джон Бродрик поблагодарил капитана "Генриэтты" и, приказав подать экипаж, поехал домой в Летарог, решив, что в тот же вечер напишет письмо Николсону, требуя объяснений. Однако писать ему не пришлось, ибо в тот самый день прибыло письмо от самого штейгера, написанное в явной спешке и, очевидно, в состоянии крайнего волнения. "Здесь у нас действует целая система хищений, которая, в конце концов, сведет на нет всю нашу работу. Я уже давно начал замечать, что в партиях породы, выданной на-гора и приготовленной к отправке, наблюдается недостача, но вот два дня назад одна такая партия, достаточно крупная, исчезла вовсе; ее охранял ночной сторож, поскольку мне было ясно, что кража совершается после наступления темноты. Этот сторож, один из моих людей, корнуолец по имени Коллинз, был обнаружен ранним утром - у него проломлена голова, и он вряд ли выживет. Его, по-видимому, ударили сзади, потому что он не видел, кто на него напал. Этот случай так напугал его товарищей, что мне очень трудно найти человека, который согласился бы сторожить ночью, а кое-кто из них поговаривает о том, чтобы забрать семью и вернуться домой в Корнуол". Джон Бродрик прочел письмо вслух дочерям и объявил о своем намерении немедленно отправиться к Клонмиэр. - Я напишу в Лондон Генри и Джону, попрошу их тоже туда приехать, - сказал он, - если их дела позволят им отлучиться. У меня нет никаких сомнений по поводу того, кто стоит за всеми этими делами. - Вы имеете в виду Морти Донована? - спросила Барбара после минутного колебания. - Возможно, он не имеет непосредственного отношения к краже, он для этого слишком умен, - отвечал ее отец. - Но я бы очень удивился, если бы оказалось, что все это придумал не он, а кто-то другой. - Как вы считаете, кто написал это анонимное письмо? - спросила Элиза. - Не знаю и не интересуюсь, - сказал Джон Бродрик. - Возможно, один из наших арендаторов, который не решился себя назвать из страха перед Морти Донованом. Во всяком случае, неважно, кто написал письмо, важно найти виновников и примерно их наказать. Именно этим я и намерен заняться, даже если рискую при этом оказаться с проломленной головой. Сестры с тревогой посмотрели друг на друга. - Умоляю вас, - сказала Барбара, - будьте осторожны, не делайте ничего сгоряча. Может быть, стоит заручиться помощью солдат из гарнизона, что стоит на острове? - Дитя мое, - сказал в ответ ее отец, - если я не в состоянии, не прибегая к военной помощи, усмирить двух-трех негодяев, моих собственных соседей, я никогда больше не смогу высоко держать голову в Дунхейвене. Твой прадед ни у кого не просил помощи, когда боролся к контрабандистами. - Вы правы, не просил, - сказала Джейн, - только они его за это убили выстрелом в спину. Джон Бродрик строго посмотрел на свою младшую дочь. - Тебе, наверное, рассказал об этом твой братец Джон, - сказал он. Джейн отрицательно покачала головой, глаза ее наполнились слезами, она выскочила из-за стола, подбежала к отцу и обняла его за шею руками. - Если вы поедете домой, - сказала она, - пожалуйста, позвольте мне поехать с вами. Я не боюсь никаких Донованов, а ведь нужно, чтобы кто-нибудь смотрел за домом и заботился о вас. А я уже не ребенок, мне скоро исполнится четырнадцать лет. Джон Бродрик улыбнулся дочери и потрепал ее по щеке. - Неужели ты думаешь, что Медный Джон не может сам о себе позаботиться? - сказал он. - Не надо смущаться, Элиза, я прекрасно знаю, как меня называют в Дунхейвене. Значит, дитя мое, ты будешь обо мне заботиться, следить за тем, чтобы ленивые слуги вовремя подавали горячую воду, чтобы тарелки за обедом были чистыми, а простыни - хорошо высушены и проглажены? Ну что же, посоветуйся с Барбарой, я в эти дела не вхожу. Но что бы вы ни решили, завтра я отправляюсь в Бронси, чтобы сесть на пароход, который вечером отходит в Слейн. В Лондон было отправлено письмо, уведомляющее Генри и Джона о намерении их отца вернуться в Дунхейвен, в котором он просил их тоже приехать в Клонмиэр, если им позволят дела, и на следующий день Джон Бродрик вместе с Джейн в сопровождении Марты заняли свои места в пакетботе, совершающем регулярные рейсы между Бронси и Слейном. Пока они находились в Слейне, где им пришлось переночевать, Джон Бродрик постарался разузнать все, что возможно, о том, где и как осуществляется тайная торговля рудой, и кто за этим стоит. Управляющий транспортной конторой проявил живую заинтересованность и сочувствие, однако мало чем мог помочь. Он признал, что слышал о подпольной торговле медью, которая ведется в графстве, и о том, что существуют бессовестные агенты, готовые организовать погрузку краденой руды и отправку ее на медеплавильные заводы на той стороне, однако, кто были эти агенты и какие транспортные фирмы занимаются перевозкой - этого он сказать не может. Джон Бродрик вышел из транспортной конторы в мрачном и решительном настроении. Дело обстояло еще хуже, чем он ожидал. Он отсутствовал ровно три месяца, и за это время сложилась целая система грабежа, которая грозила положить конец всему делу вообще. Он винил штейгера Николсона за то, что тот сразу же не сообщил ему о происходящем, винил и Неда Бродрика. Последний ожидал его в Мэнди, и, увидев выражение лица своего хозяина, тут же начал оправдываться за то, что вовремя ему не написал. - Я хотел сразу же сесть на пароход и ехать к вам в Бронси, - уверял он, - только этот Николсон все время твердил, что справится сам. И, сказать по пправде, сэр, у меня хватает и своих дел, связанных с имением, так что я решил предоставить все ему. Джон Бродрик ничего не ответил. Он подозревал, что на самом деле его брат провел все три месяца отсутствия хозяина в коттедже своей матери, греясь у камина, а в хорошую погоду охотился на острове, стреляя вальдшнепов, или же увивался за каой-нибудь вдовушкой - все они считали, что его худощавая фигура и бледная физиономия отнюдь не лишены привлекательности. Его карета покрыла расстояние от Мэнди до Дунхейвена вдвое скорее, чем несколько лет тому назад, поскольку новая дорога была, наконец, закончена, главным образом благодаря тому давлению, которое Джон Бродрик оказывал на их депутата в парламенте. - Теперь единственное, что с ней может случиться, - говорил он Джейн по дороге в Клонмиэр, - это если осядет насыпь, которая ее укрепляет, а я не могу себе представить, что это когда-нибудь может произойти. Интересно, выиграл ли Флауэр свое пари, он ведь бился об заклад, что проделает весь путь за два часа. Вы с Мартой поезжайте в Клонмиэр, а карету пришлите на рудник за мной и Недом. Шел мелкий дождик, и вершина Голодной Горы едва виднелась в густом тумане. От главного шоссе к шахте шла широкая грунтовая дорога местного значения, изрытая широкими колеями, которые оставили на ней колеса тяжелых телег, на которых руда доставлялась от шахты к пристани в Дунхейвене; вдоль дороги располагались в ряд деревянные домишки, жилища шахтеров, а в конце ее - сараи и, наконец, - высокий конус самой шахты. Рабочие, занятые работой на поверхности, а не под землей, здоровались с директором, прикоснувшись пальцами к полям шляп, бросая на него любопытные вопросительные взгляды, поскольку никто не знал, что он собирается посетить шахту. Весть о том, что Медный Джон вернулся домой, распространилась достаточно быстро, и все испытали некоторое облегчение и в то же время беспокойство - было ясно, что будут приняты строгие меры в связи со случившимся на шахте воровством, причем все понимали, что вместе с виновными могут пострадать и невинные. Штейгер Николсон принял директора в конторе, где они могли поговорить, не опасаясь того, что их подслушают. Его честное лицо, обычно такое спокойное и уверенное, было встревожено, по нему было видно, что он уже много ночей не мог спокойно спать. Он подтвердил, что на шахте систематически крадут медь, которая затем переправляется в Мэнди и Слейн, и там уже сбывается с рук, однако люди, которые этим занимаются, слишком хитры, и поймать их невозможно. - Я уверен, - заявил он, - что рабочие, которые приехали вместе со мной, не имеют к этому делу никакого отношения, и виноватых следует искать среди местных жителей, мистер Бродрик. А те местные, что не замешаны в воровстве, покрывают воров из ложного чувства товарищества или же просто боятся мести. - Вы обыскиваете людей, прежде чем они выходят из шахты? - Непременно, мистер Бродрик. Поднявшись наверх, каждый шахтер направляется в умывальную, и там их обыскивают, всех до единого, моих людей так же, как и местных. Иначе на поверхность выйти нельзя. - Я бы хотел спуститься в шахту, Николсон. - Пожалуйста, сэр. Я сам буду вас сопровождать. Оба они, хозяин и штейгер, надели шахтерскую робу и каски с прикрепленной спереди горящей свечкой и спустились по длинной лестнице, которая вела на штольни, расположенные на разных горизонтах; некоторые из них были настолько узки, что там можно было проходить только по одному. Медный Джон заглянул в каждый штрек и поговорил с каждым из рабочих, которые встречались ему на пути. За то время, что он находился под землей, он не оставил без внимания ни один уголок на шахте и даже помогал заложить заряд пороха под выступ скалы, которую нужно было взорвать, а потом дождался взрыва и наблюдал, как отгребали обломки породы; так что, когда они с Николсоном поднялись на поверхность, время близилось к вечеру. Медный Джон, однако, не выказывал ни малейших признаков утомления, и сразу же направился осматривать сортировочное и обогатительное отделения, не сотавив без внимания даже вагонетки с рудой, стоявшие на рельсах, пока наступившая темнота не сделала дальнейший осмотр невозможным. - Ну что же, Николсон, пока мы с вами ничего такого не обнаружили, - сказал он, - однако я не теряю надежды, и можете быть уверены, что в самом скором времени я дознаюсь до всего и выясню, что здесь творится. Продолжайте делать то, что вы делали до сих пор, обыскивайте каждого, кто выходит из шахты, и поставьте ночных сторожей - платите им двойную плату. Завтра утром я снова буду здесь. На следующий день Медный Джон вместе с братом-приказчиком отправился в западном направлении, в сторону килинских пустошей. Погода была мягкая и теплая для этого времени года, и над килинским болотом то и дело взлетали бекасы, вспугнутые спаниелем Неда Бродрика, бежавшим впереди хозяина с опущенным к земле чутким носом; сделав круг, птицы снова ныряли в вереск. Дунхейвен остался внизу и позади них, скрытый лесами Клонмиэра, и только Голодная Гора виднелась вдалеке, устремив свой пик в небо. Братья шли не по дороге, она увела бы их на запад дальше, чем им было нужно, в сторону реки Денмар, а, повернув направо, пошли по тропе, которая тянулась вдоль самого болота примерно на милю, огибая его, а затем внезапно обрывалась, упираясь в ограду, внутри которой были расположены сараи, хлев и прочие хозяйственные постройки, а по холму круто поднималась вверх грубо замощенная подъездная аллея, ведущая к дому на вершине. Все это место производило самое мрачное впечатление: дом был сложен из грязно-бурого камня, на широких зияющих окнах не было ни штор, ни занавесок, а в запущенном саду, окружающем дом, было голо и неуютно. Когда они шли через сад к дому, из сарая выскочила собака, помесь борзой и терьера, и злобно зарычала, поджав, однако, хвост. На пороге дома появилась женщина, которая, должно быть, услышала шум; увидев незнакомых людей, она хотела было захлопнуть дверь, но потом, передумав, наоборот, гостеприимно ее отворила и сделала книксен. В молодости она была, должно быть, хороша собой, да и сейчас в ее тонком лице и темных глазах сохранилось что-то от былой красоты, и держалась она с большим достоинством. - Нечасто вы удостаиваете нас своим посещением, мистер Бродрик, - сказала она. - Боюсь, вам нелегко было добираться до нашего скромного жилища по такой ужасной дороге. Вы, наверное, хотите повидать моего мужа? - Вы правы, миссис Донован, - ответил Джон Бродрик. - А он дома? - Дома, он уже недели три как никуда не выходит, все нога его мучает, покоя не дает ни днем, ни ночью. Вы найдете его в гостиной, там у него нынче и постель, он, как заболел, так и переселился туда из спальни. Не трудитесь вытирать ноги, мистер Бродрик, не бойтесь испачкать мои ковры, они такие старые, что им ничего уже не сделается. Джон Бродрик отметил про себя жалобные нотки, прозвучавшие в тоне женщины. Извинившись за темноту в передней, хозяйка открыла дверь в гостиную. - К тебе мистер Бродрик со своим приказчиком, - объявила она, - джентльмены пришли пешком из самого Клонмиэра. В комнате было холодно и дымно - в камине горел торф, дававший мало тепла, зато массу дыма; под окном на постели, положенной на козлы, лежал Морти Донован, обложенный не слишком чистыми подушками. Его загорелое обветренное лицо было бледно, и он, казалось, заметно постарел с тех пор, как Джон Бродрик видел его в последний раз. Он поднял голову и устремил на вошедших безразличный взгляд своих голубых глаз. - Присаживайтесь, джентльмены, - пригласил он, - если найдете стул, который под вами не сломается. Сам я встать не могу, как видите, моя несчастная нога меня совсем доконала. Принеси вина для мистера Бродрика, женщина, вместо того, чтобя пялить глаза на наших гостей. Мы, может, и бедны, однако вполне способны оказать гостеприимство, когда к нам заходят господа, а в погребе у меня найдется бутылка-другая кларета, который может поспорить с тем, что имеется у вас в Клонмиэре, мистер Бродрик. Приказчик с надеждой посмотрел на женщину. Ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем стаканчик кларета, но его хозяин махнул рукой, отказываясь от угощения. - Я пришел сюда не для того, чтобы пить за твое здоровье, Донован, или даже за мое собственное, - сказал он, - и не для того, чтобы поболтать с тобой по-соседски. Я пришел тебе сказать: мне прекрасно известно, что ты мне пакостишь, причиняя убытки руднику на Голодной Горе, и я намерен положить этому конец. Это единственная причина, которая заставила меня приехать сейчас сюда с той стороны. Если ты не прикажешь своим подручным, чтобы они прекратили свои воровские дела, я велю арестовать и посадить в тюрьму всех до одного рудокопов, что работают в шахте. Губы Морти Донована медленно раздвинулись в улыбке. - Которых незамедлительно оправдает выездная сессия суда в Мэнди, - сказал он. - Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите, мистер Бродрик. Вот уже несколько месяцев я близко не подходил к Голодной Горе. А что до воровства, то спросите лучше ваших корнуольских наемников, куда они девают руду, да вашего штейгера Николсона, откуда у него появилось столько денег, что он купил своей жене дорогую вышитую шаль, и она теперь разгуливает по Дунхейвену, разрядившись, словно пава. - Корнуольцы тут совершенно не при чем, и тебе это отлично известно, - ответил Бродрик, - а люди из Дунхейвена тоже работали бы спокойно и добросовестно, если бы ты не развратил из за моей спиной, отравляя их сознание своим ядовитым влиянием. - Ядовитым? - воскликнул старик, делая вид, что страшно рассердился. - Разве это отрава - взывать к милосердию всех святых, чтобы они простили тебя за то, что ты сотворил с Дунхейвеном из-за этой своей шахты, где ты заставляешь мужей и юношей, почти что детей, надрываться, истекая потом, ради того, чтобы добыть тебе богатство? Я призываю в свидетели стены этого дома, что не вымолвил ни единого слова, которое могло бы вызвать твое неудовольствие; наоборот, все мои речи исполнены жалости к тебе. Медный Джон спокойно выслушал до конца, не прерывая этого потока красноречия. - Можешь говорить, пока не охрипнешь, Донован, - сказал он наконец. - Ты прекрасно знаешь, что это не производит на меня никакого впечатления. Какие бы способы ты ни изобрел для того, чтобы тайно переправлять руду в Мэнди, а потом за пределы графства, можешь быть уверен, что я все равно до всего докопаюсь, и ты вместе со своими подручными понесешь суровое наказание. Тебе, я думаю, не особенно захочется провести остаток жизни в тюрьме, но так именно и будет, если ты не прекратишь грабить меня и других участников моей компании. Морти Донован ничего не ответил. Его голубые глаза утратили свой блеск, и он откинулся на подушки, делая вид, что его утомили эти разговоры. - А если жители Дунхейвена и продают вашу медь потихоньку от вас, мистер Бродрик, - сказал он, - то виноваты в этом только вы сами, ибо, устроив в Дунхейвене шахту, вы с самого начала открыли перед ними путь соблазна. Это последнее заявление переполнило чашу терпения Медного Джона. Он поднялся с места и коротко попрощался с Морти Донованом. - Запомни, - сказал он, - я пришел сюда, чтобы предупредить тебя и твоих сыновей, если они работают вместе с тобой. И я буду тебе благодарен, если ты сотавишь в покое моих арендаторов и не будешь красть их скотину. С этими словами он прошел мимо жены Донована, которая стояла возле открытой двери, и в сопровождении своего приказчика вышел из дома во двор. - Глупо было с моей стороны сюда приходить, - сказал он. - Но я его по крайней мере предупредил, и теперь он знает, чего можно ожидать. В этот момент хозяйская шавка набросилась на спаниеля Неда Бродрика, и оба пса со злобным рычанием покатились по земле, вцепившись друг в друга, несмотря на все попытки Неда Бродрика их растащить. Миссис Донован громко звала собаку из дома, но тут из сарая вышел человек и оттащил ее, награждая пинками так, что бедное животное, жалобно скуля, поспешило скрыться подальше от его башмаков. Сэму Доновану было около тридцати лет, и в нем самым неудачным образом сочетались черты обоих родителей - он не унаследовал от них ничего хорошего. Его голубые глаза были водянисты и невыразительны, редкая бородка прикрывала вялый распущенный рот. У него была манера улыбаться как-то вбок, а смотрел он постоянно вниз, на собственные башмаки, почесывая при этом за ухом. - Добрый вечер, Сэм, - коротко поздоровался с ним Джон Бродрик. - Если ты хочешь узнать, зачем я приходил к твоему отцу, зайди в дом и спроси у него, пока он еще не забыл, о чем мы с ним говорили. - Если вы пришли, чтобы объясниться по поводу забора Тома Мура, то меня не было дома, когда туда забрели коровы, я был в Дунхейвене, - сказал Сэм Донован, переводя взгляд с Медного Джона на его приказчика. - Вообще-то говоря, его забор уж слишком далеко выдается на север, он захватывает нашу землю, это вам всякий скажет. Том Мур не имел никакого права ставить там забор. - Вопрос об этом заборе разбирался в третейском суде еще полгода тому назад, и тебе это прекрасно известно6 Сэм Донован, - вмешался в разговор приказчик, который почувствовал себя в своей стихии и непрочь был продемонстрировать свою власть. - Разве я не приходил сюда для того, чтобы измерить участок вместе с двумя беспристрастными свидетелями, которые подтвердили правильность нашего решения? Помнишь, ты же сам тогда сказал... - Довольно, Нед, - нетерпеливо сказал Джон Бродрик. - Все это неважно, и Сэм прекрасно знает, что забор сломали коровы его отца и что он должен возместить ущерб, так что больше не о чем говорить. Пойдем домой, а то мы оба прмокнем до нитки. Он круто повернулся и пошел, не простившись с Сэмом Донованом, и приказчик вынужден был последовать за ним, сожалея о том, что спор был прерван на середине, хотя он мог бы длиться еще достаточно долго, и потребовалось бы вернуться в дом и продолжить его за стаканом виски, что непременно состоялось бы, если бы он был один, а не в сопровождении своего брата и хозяина. Погода переменилась, что часто случается в этих краях, в воздухе стоял липкий туман, а потом полил дождь, так что казалось, будто солнца здесь никогда и не бывает. Теперь ясно одно, думал Медный Джон, шагая вдоль болота, неизменно на пять-шесть ярдов впереди своего приказчика, пришло время показать этим Донованам раз и навсегда, что они должны прекратить мутить народ. Эта глупая вражда между двумя семьями - стародавняя история; прошлое давно пора похоронить и забыть о нем. Если Донованы не преуспели в жизни, не добились ничего хорошего, а наоборот, потеряли то положение, которое занимали прежде, то это произошло исключительно из-за их лени и безалаберного образа жизни. Преуспевание Бродриков не имеет к ним никакого отношения. Богатство, которое он, Джон Бродрик, приобретает, основано на его энергии и на счастливой способности идти в ногу со временем. Если Донованы этого не понимают и будут продолжать чинить ему препятствия, то они будут сломлены. И чем скорее это произойдет, тем лучше для Дунхейвена. Слишком много в стране таких семей: гордых, ленивых и никчемных, всегда готовых пойти против закона; они являют собой постоянную угрозу спокойствию государства и законопослушных землевладельцев, таких, как он сам. Покуда этих людей не заставят повиноваться, примириться с прогрессом и подчиниться общему ходу вещей, страна никогда не станет процветающей и богатой. Вот к какому решению пришел Медный Джон, выходя на дорогу и оставив за спиной сырое болото и вересковую пустошь, в то время как дождь ручьями стекал по его пальто. Когда он подошел к воротам, ведущим в его владения, когда отпустил приказчика и зашагал по аллее, ведущей к замку, небо прояснилось, так же внезапно, как давеча покрылось облаками, зеленая трава на лужайках засверкала под солнцем, а там, вдали, у края леса взмыли в воздух цапли; покинув свои гнезда в гуще высоких деревьев, они медленно полетели, тяжело взмахивая крыльями, в сторону залива. Он свернул с дороги и постоял на мягкой траве на пригорке перед замком, глядя с любовью на мощные серые стены своего дома, на башни по краям, на холм позади дома, поросший высокими деревьями, и думая о том, как он пристроит новое крыло к этому своему дому, сделав его еще более крепким и прочным, с большими окнами и новыми башнями - не для себя, а для Генри и его детей, и когда-нибудь в будущем замок Клонмиэр станет главной приметой в округе, так что люди, проезжая по дороге из Мэнди в Дунхейвен, будут останавливаться у подножья Голодной Горы и говорить, указывая на запад: "Вон там, видите, Клонмиэр, замок Бродриков". А возле него будут возвышаться трубы и копер рудника. 4 В конце недели из Лондона приехали Генри и Джон. За это время на руднике не было никаких новых происшествий, и штейгер Николсон высказал мнение, что возвращение директора компании испугало воров, а может быть, они просто одумались и вспомнили о честности. Впрочем, это его соображение оказалось недолговечным, потому что на следующий день после приезда молодых Бродриков было обнаружено, что в одной из вагонеток, до верху нагруженной в конце рабочего дня рудой, уже промытой и отсортированной и оставленной на обычном месте возле сортировочного отделения с тем, чтобы ее можно было утром сразу же отправить в обогатительное отделение, вместо медной руды оказалась пустая порода, оставшаяся после сортировки. Штейгер Николсон сразу же призвал к себе тех двоих рабочих, которые накануне были заняты на погрузке и нагружали именно эту вагонетку, и подверг их строгому допросу, однако оба они были в полном недоумении, и никак не могли понять, как это случилось. Штейгер Николсон спустился в шахту и, ползком пробравшись по узкой штольне, добрался до забоя, где велись работы накануне. На предыдущей неделе почти непрерывно производились взрывы, и в забое, еще не очищенном от обломков породы, до сих пор держался едкий запах пороха. Рабочие, занятые в забое, так же, как и те, что обслуживали вагонетку на поверхности, были местные, из Дунхейвена, а не те, что приехали вместе с Николсоном из Корнуола; они ничего не знали, и не могли понять, каким образом в вагонетке очутилась пустая порода. В доказательство своей невиновности они напомнили штейгеру, что он сам накануне вечером присутствовал при том, как их смена поднялась на поверхность, сам наблюдал, как их обыскивали, и убедился в том, что ни у кого из них не было обнаружено ни крупицы руды. - Что мы, съели твою руду, что ли? - спросил один из них, пылая справедливым негодованием. - Будешь вспарывать нам животы, чтобы ее найти? - А я так думаю, - серьезно заметил его товарищ, - что ее украли духи, те, что живут в старой горе, а нас на это время заколдовали, так что мы не видели, как они прокрались мимо нас со своим тачками. - Единственные духи, которые пробрались сюда в шахту, находились в той бутылке, что ты купил в лавке в Дунхейвене, - сказал на это штейгер. - Продолжайте работать и помните, что вам еще придется ответить на вопросы мистера Бродрика, когда он сюда приедет. Я так полагаю, что он вызовет полицию и всех вас велит арестовать и отправить в Мэнди. Эта новая неприятность была крупным ударом по самолюбию штейгера, который еще накануне поздравлял себя с тем, что всем бедам наступил конец, и он с крайней неохотой послал мальчика в Клонмиэр с запиской к директору, в которой сообщалось о том, что произошло. Медный Джон прибыл в течение ближайшего часа в сопровождении обоих сыновей и молча выслушал рассказ Николсона, сохраняя при этом строгое, непроницаемое выражение лица. - Ну как, Генри, - сказал он, когда Николсон закончил, - у тебя свежий молодой ум, и ты здесь совсем новый человек. Что ты обо всем этом думаешь? Генри задумчиво молчал. Ему было уже двадцать пять лет, брату - двадцать четыре, но оба они привыкли только почтительно прислушиваться к тому, что говорил отец, и не спешили высказывать свои собственные соображения, и когда им вдруг предложили высказать свое мнение, это было для братьев полной неожиданностью. Путешествие, которое Генри совершил по Европе - во Францию, а потом в Германию, - сообщило ему уверенность в себе, которой по-прежнему был лишен его брат; к тому же у него была хорошая голова, природа наградила его известным обаянием и любезными манерами, и вот, посмотрев с улыбкой на Николсона, он попросил разрешения спуститься в шахту. - Конечно, конечно, сэр, - сказал штейгер. - Я сам буду вас сопровождать. - О нет, не утруждайте себя, - сказал Генри. - Мне кажется, будет лучше, если я пойду один или вместе с братом. Возможно, мы обнаружим там что-нибудь такое, что даст нам ключ к загадкам и поможет разрешить ваши затруднения. - Желаю вам удачи, - сказал их отец, коротко рассмеявшись, - только будьте осторожны и не заблудитесь. Джон вполне способен провалиться в какой-нибудь штрек и сломать себе шею. Братья вышли из тесного помещения конторы и направились к лестнице, которая вела в шахту, миновав обогатительное отделение и вагонетки, стоящие на рельсах. - Ну, скажи, - обратился к брату Джон, - что ты там придумал? - Кое-что есть, - ответил Генри. - Только я пока лучше промолчу. Но, тем не менее, я хочу, чтобы ты мне помог. Когда мы доберемся до штрека, где, как говорил Николсон, вчера велись работы, ты должен отвлечь шахтеров, завести с ними какой-нибудь разговор, чтобы я мог осмотреть забой без помех. Я подам тебе сигнал: высморкаюсь. - А о чем мне с ними говорить? - пытался протестовать Джон. - Да о чем хочешь. Расскажи им про свою новую борзую. Самое главное, их надо отвлечь. - Все это сплошная глупость, - сказал Джон. - Я бы на месте отца оставил их в покое - пусть себе таскают медь, сколько им угодно. Там, внутри, ее, наверное, предостаточно. Черт возьми, Генри, ты только посмотри, во что они превращают Голодную Гору. Он указал на высокий узкий копер, на длинный ряд сараев и сбившиеся в кучку домишки, в которых жили рудокопы. - И все это для того, - рассмеялся его брат, - чтобы я мог развлекаться в Париже и Брюсселе, а ты - устраивать собачьи бега. Они надели шахтерские каски и робу и стали спускаться по длинной крутой лестнице в шахту. Там царила атмосфера, в которой странным образом сочетались холод и духота, а свечки, укрепленные в кронштейнах через определенные промежутки, давали тусклый неверный свет. Они дошли до первого горизонта, где увидели двух рабочих возле ствола шахты, которые подцепляли к цепям бадьи, чтобы их можно было поднять на поверхность с помощью ворота. Генри спросил, в какой стороне ведутся взрывные работы, и братьев направили вниз, на следующий горизонт. - Это самая узкая штольня в шахте, - сказал один из рабочих. - Вам придется идти друг за другом, а иногда даже ползти. Генри все это, по-видимому, нравилось, и он оглядывался вокруг с живым интересом, постукивая время от времени по стенке штольни и тихонько посвистывая, - верный признак того, что он что-то серьезно обдумывает, в то время как Джон, которому из-за его высокого роста было очень трудно идти - низкая кровля штольни заставляла его все время нагибать голову, - молча шел следом за братом, чувствуя, что с каждым шагом, который приближал его к самому чреву горы, его и без того подавленное настроение все время ухудшается. Ему хотелось как можно скорее выбраться отсюда вон, подняться на поверхность, глотнуть свежего воздуха на вершине Голодной Горы. Он считал, что копаться в ее недрах, забираться в самую глубь, разрушать древние скалы, взрывая их динамитом, для того, чтобы добыть скрытый там металл, - в этом во всем есть что-то низкое, даже греховное. Глухой рокот взрыва дал им знать, что они находятся совсем близко к месту работ, и наконец, с трудом пробираясь по темной, наполненной дымом штольне, они оказались среди шахтеров. В тусклом свете свечей их лица казались серыми и измученными, и Джона с новой силой охватила тоска. Если с этими людьми что-нибудь случится, если они пострадают в результате такой ужасной работы, вина за это ляжет на отца и на него самого. Генри сразу же вступил в разговор с рабочими, стал их расспрашивать о том и о сем, в то время как Джон стоял в стороне, разглядывая мокрые стены, по которым капельками стекала вода, и груду породы - результат последнего взрыва, - которую шахтеры отгребали кирками и лопатами. Он слышал, как его брат спрашивает, далеко ли тянется эта штольня, в каких местах были взрывы на прошлой неделе, и один из шахтеров, корнуолец, который как раз занимался тем, что поджигал запал, указал на дальний конец штольни, где скопилась груда неубранной породы и где высота кровли не превышала четырех футов. - Мы зря теряем время, - сказал он. - Здесь сплошной мел и никакой руды. Можно палить целую неделю, и все равно ничего, кроме мела, не получишь. Я так прикидываю, что в этом месте наверху холм дает большую крутизну, и образуется широкая впадина, так что мы скоро можем выйти на поверхность. - Да-да, - подтвердил Генри, - гуляя по горе, я часто встречал такие впадины, они похожи на естественные карьеры. Мне кажется, что в далеком прошлом здесь, возможно, велись какие-нибудь работы. - Да, сэр, - согласился корнуолец, не вполне, впрочем, понимая, что тот имеет в виду под земляными работами, и тут Джон вдруг услышал, что брат усиленно сморкается. Он сразу же обернулся к шахтерам. - У вас бывают несчастные случаи во время взрывов? - спросил он. Один из рабочих повернулся к нему. - Нет, сэр, - ответил он. - В таких делах главное - осторожность. Конечно, нужно знать свое дело. Корнуолец показал Джону, в каких местах в скале пробиваются шпуры для того, чтобы заложить туда заряд. Джон задавал множество вопросов, выказывая живой интерес, в общем-то, ему не свойственный, в то время как остальные трое рабочих, довольные тем, что удалось немного отдохнуть, опершись на свои лопаты и кирки, вступили в беседу, которая вертелась вокруг того, когда и где стали применять порох на шахтах. Никто не обращал внимания на Генри, который не участвовал в беседе и вообще куда-то исчез, растворившись в темноте дальнего конца штольни. Когда минут через десять-пятнадцать он, наконец, вернулся - Джон к тому времени успел рассказать с большим красноречием о пороховом заговоре, отдавая все свои симпатии Гаю Фоксу и вызвав тем самым уважение двух рабочих из Дунхейвена, - Джон, взглянув на брата, заметил, что платье его перепачкано мелом и что он чрезвычайно возбужден. - Ну что же, Джон, - сказал он, - если ты наговорился, предоставим этим ребятам вернуться к своей работе и пойдем с тобой наверх. Коротко поблагодарив шахтеров, он направился назад к лестнице, с трудом пробираясь по узкой штольне. Братья поднимались наверх молча, Джон не задавал никаких вопросов, но, когда они оказались на поверхности, и Генри отряхнул пыль, покрывавшую его с ног до головы, он с торжеством повернулся к брату. - Чутье меня не обмануло, - сказал он. - Мне теперь понятно, каким образом эти дьяволы таскают у нас руду. Подожди немного, вот придем в контору, и я все расскажу. Их отец, который уже начал выказывать признаки нетерпения, ходил взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. - Ну как? - спросил он, увидев входящих сыновей. - Ничего не случилось, все кости целы? - Покуда целы, - ответил Генри, - но пока вся эта история не кончится, ни в чем нельзя быть уверенным. Штейгер Николсон, нас никто не может подслушать? - Нет, сэр. Клерк ушел обедать, и здесь нет никого, кроме нас. - Очень хорошо, - сказал Генри. - В таком случае, могу вам сообщить, что вашу руду крадут снизу, не вынося ее на поверхность. - Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать, Генри? - раздраженно спросил его отец. - Именно то, что сказал, сэр. Я всегда полагал, что в доисторические времена на Голодной Горе обитали пещерные жители, которые рыли себе пещеры и прокладывали подземные ходы; следы от них сохранились до сих пор. Я сам натыкался на эти пещеры и пустоты, когда мне случалось подниматься на гору, но не давал себе труда посмотреть, насколько глубоко они идут. И вспомнил о них только тогда, когда зашла речь о краже руды. - Ну и что? - спросил отец. - Так вот, теперь, когда мы спустились на второй горизонт, я оставил Джона разговаривать с шахтерами, которые работали в забое, и дошел до конца штольни, до того места, где они прекратили работу, потому что штольня уперлась в меловой пласт. Я раскидал груду породы, сдвинул один довольно большой камень - мне показалось, что его положили там нарочно. Подобравшись под этот камень, я и обнаружил то, о чем подозревал с самого начала: штрек, настолько узкий, что продвигаться по нему может только один человек, да и то на четвереньках, который отходит круто вверх. Стенки у него гладкие, это указывает на то, что им недавно пользовались. Я далеко туда не забирался, мне не хотелось, чтобы меня обнаружили, но я вполне уверен, что он ведет в одну из пещер на склоне горы. Ничего нет легче, чем проползти по этому штреку до пещеры, доставив туда добычу, а потом кто-нибудь другой явится за ней утром, погрузит ее на тележку, и все в порядке. Очень просто догадаться, как они это делают. Двое рабочих из Дунхейвена, которые участвуют в этом жульническом деле, сговариваются работать в одной смене в этой штольне, и пока один из них сторожит, другой доставляет краденую руду в пещеру. Ваши корнуольцы в этом не замешаны, капитан Николсон, я в этом совершенно уверен. Тот человек, который производил сегодня взрывы, знает о штреке за меловым пластом не больше, чем мой брат Джон. А между тем, если бы у него была хоть капля любопытства, он бы очень скоро его обнаружил. Вот вам и разгадка, отец, а теперь делайте с этим то, что считаете нужным. Он улыбнулся отцу и штейгеру и подмигнул брату. В конце концов то, что он сегодня проделал, можно было рассматривать как серьезное достижение. - Ну что же, Николсон, - сказал Медный Джон, - похоже на то, что мой сын за полчаса добился того, над чем вы бьетесь уже несколько недель. Себя я, впрочем, тоже не оправдываю. Итак, мы сделаем вот что. Когда сегодня закончится смена, вы с моим сыном Генри спуститесь в штольню и осмотрите штрек до конца, до его выхода на поверхность. Там мы установим пост и будем сторожить каждую ночь, пока не поймаем воров на месте преступления. А если будет драка, то тем лучше. Что ты думаешь об этом деле, Джон? Ты ведь наш семейный адвокат. Джон терпеть не мог свои занятия юриспруденцией, однако у него не хватало смелости в этом признаться. Он жалобно посмотрел на брата, который не обратил на это никакого внимания. - Не знаю, сэр, - промямлил он. - А вы не думали о том, чтобы просто сказать этим людям, что вы разгадали их хитрости, а потом забить этот штрек и таким образом положить конец всему этому делу? Тогда ни одна из сторон не пострадает. - Если тебя ничему другому не научили в Линкольнс Инн, то неудивительно, что никто тебе не предлагает места адвоката, - презрительно заметил его отец. - Боюсь, что мой младший сын лучше разбирается в собаках, чем в профессиональных делах, капитан Николсон. Прекрасно, Джон, можешь сидеть дома, по крайней мере, Джейн будет не одна. Нам здесь слабонервные не нужны. Полагаю, на наших корнуольцев можно положиться, Николсон? А я тем временем поищу помощников среди соседей. Не хочу обращаться за помощью в этом деле к военным. Может, удастся уговорить Саймона Флауэра из Эндрифа, чтобы он нам помог. Что там ни говори, а силы ему не занимать. Джон Бродрик возвратился в Клонмиэр в отличном расположении духа. Скоро можно будет поставить этих мерзавцев на место, их так проучат, что они забудут, как соваться в его шахту. Джейн рассказали о том, что произошло на шахте; она с удовольствием выслушала рассказ о том, какую находчивость проявил Генри, однако эта радость померкла при виде мрачного выражения лица Джона, вызванного, как она полагала, сознанием его собственной неполноценности. - Пусть Генри ползает по этому проклятому штреку, - говорил он сестре, растянувшись в отцовском кресле в гостиной. - Меня нисколько не интересует, что он там обнаружит. Мне вся эта история надоела до чертиков. - Зачем же ты сюда приехал, если не хочешь помочь отцу? - Ты когда-нибудь слышала, чтобы я отказался от возможности удрать домой? Да еще когда вальдшнепы на острове только и ждут, чтобы их подстрелили? Пойдем со мной в кладовку, поможешь мне почистить ружье. А что до меди, то пусть эти ребята растащат ее всю до крошки, мне на это наплевать. Было решено, что на следующую ночь на склоне горы будет установлен пост, а Медный Джон тем временем разузнает у соседей, смогут ли они помочь ему в этом деле. Джону и Генри было поручено съездить в замок Эндриф, чтобы поговорить с Саймоном Флауэром. Старик Роберт Лэмли был в Четтенхэме, где он обычно п