еями. -- На этот раз я не промахнусь, -- пообещал Рубин и направился в подвал, чтобы привести в действие систему, которую он настроил заранее. Поскольку все это заняло на двадцать секунд больше, чем обещанные три, то, вернувшись, он обнаружил, что остался один в доме, и ему пришлось бежать, чтобы не упустить машину, стоявшую за домом. Телохранитель как раз заканчивал запихивать в машину чемоданы. -- Подождите, не уезжайте. Не надо, чтобы он видел, как мы спасаемся бегством. Если он погонится за нами, мой капкан не сработает. -- А я бы не стала возражать, если бы он поймал меня, -- захихикала Беатрис и пощекотала бедро телохранителя, сидевшего за рулем. -- Еще как стала бы, -- возразил Рубин. -- Он работает на президента: -- Ублюдок, -- заявила Беатрис. -- Давайте подождем. Пусть он войдет в дом. Выключите мотор, и пусть капкан захлопнется. Римо немного замедлил шаг, чтобы Дафна могла за ним поспевать. От ворот до дома было добрых полмили. Не пройдя и ста пятидесяти ярдов, они дошли до привратника по имени Бруно, лежавшего очень тихо на лужайке на склоне холма. -- Ты уверена, что сможешь узнать его? Ты уверена, что он не похож ни на один из своих портретов? -- спросил Римо. -- Да. Неизменным остается свет, который у него внутри. Он мог бы остаться совсем юным, моложе меня, но он предпочел на собственном опыте испытать страдания, которые приносит людям старость. И тем не менее, он помолодеет, когда этого захочет. -- И ты в это веришь? -- А вы верите в Синанджу? -- Синанджу работает, -- ответил Римо. -- До вступления в "Братство Сильных" я была просто разочарованной женщиной, отчаянно искавшей разрешение всех своих проблем. А теперь я нашла то решение, которое искала, и оно работает. Вам тоже надо попробовать. Вы бы тогда не были таким отрицательным. -- А ты когда-нибудь слышала о том, как люди все забывают? -- Нет, -- сказала Дафна. -- Надо помнить свою боль и раны, полученные в прошлой жизни, чтобы можно было с ними справиться, раскрыться и дать мучающим вас проблемам слиться со Вселенной, вместо того, чтобы накапливать их внутри себя. -- А я люблю накапливать, -- заметил Римо. -- И чувствую себя прекрасно. -- А зачем вы спорите со своим милым папой? -- Потому что он неисправимый спорщик, -- ответил Римо. Он повнимательнее посмотрел на дом. Дом производил впечатление крепости, готовой к вражескому натиску. Это было то спокойствие, которое хранит в себе опасность и может взорваться в любой момент. Зеленые лужайки, солнце, отражающееся в стеклах окон, воздух, напоенный жизненным теплом, -- все это напоминало Римо изумительно прекрасных и смертельно опасных насекомых. Те, кто несет смерть, сказал однажды Чиун, оповещают мир о своей силе тем, что облекают ее в привлекательные цвета. Мысли о Чиуне заставили Римо погрустнеть. Он не знал, почему может получиться так, что президенту придется умереть, но он доверял Смиту. За долгие годы, он уяснил себе, что единственное, в чем нельзя было усомниться, -- так это в верности Смита своей стране. Он никогда не мог объяснить этого Чиуну. И по мере того, как он сам все больше и больше проникался духом Синанджу, он начинал понимать, почему. И хотя он понимал чувства Чиуна, сам он так не чувствовал. Он разрывался между двумя мирами, и оба мира были внутри него. Он знал, что очень скоро ему, может быть, предстоит покинуть страну, которую он любил и которой так долго служил. Он не знал, сможет ли он когда-либо смириться с тем, что ему придется служить какому-нибудь диктатору или тирану. Ему было важно служить такому делу, в правоте которого он был уверен. Чиун был уверен, что правота полностью принадлежит Синанджу, и в том, что касалось принципов деятельности человеческого тела, он был прав. Но не в том, что касалось правительства. Или народа. -- Готова заплатить пенни, чтобы узнать, что вы думаете, -- сказала Дафна. Римо столкнул ее с дороги на обочину. Под дорогой были спрятаны какие-то металлические предметы. Мягкая зеленая поверхность лужайки была безопаснее. -- Я думал о Синанджу, -- ответил Римо. -- А Синанджу дает вам то же чувство абсолютной свободы и силы, какое дает "Братство Сильных"? -- Нет. Если говорить откровенно, милая дама, то Синанджу сбивает меня с толку, -- ответил Римо. -- Если Синанджу сбивает вас с толку, то как же вы говорите, что Синанджу работает? -- удивилась Дафна. И тут вдруг она обнаружила, что летает по воздуху, переворачиваясь вокруг своей оси, а Римо стоит где-то далеко внизу -- очень далеко, футах в двадцати под нею. А потом она вновь стала опускаться. Похоже, это Римо подбросил ее -- точно так же, как он подбросил человека, встретившего их у ворот, но она этого практически не почувствовала и совершенно не видела, как двигались его руки. Она поняла, что он прикоснулся к ней, только после того, как оказалась в воздухе. И вот она падает. Девушка завизжала. Но руки Римо подхватили ее. Очень нежно. Она приземлилась так мягко, как если бы просто неспешно шла по траве. -- Вот так работает Синанджу, -- сказал Римо. -- Это прекрасно! -- восхитилась Дафна. -- Это то, что я искала всю свою жизнь. Это динамично. Это мощно. Это живо! -- Это страшная боль на мою... шею, -- заметил Римо. -- Осторожней, не ступай туда! -- Куда? -- Просто сдвинься немного вправо. -- Почему? -- Там, под землей, что-то спрятано, и оно может взорваться в любой момент. -- Как вы узнали? -- Это что-то небольшое. -- Это впечатляет! Научите меня. -- Тебе пришлось бы изменить всю свою жизнь. -- Я бы сделала это с превеликим удовольствием, -- заявила Дафна Блум. -- Я это делала всю сбою жизнь. Я переходила из Аум в сциентологию, из Седоны в общество "Вселенского Воссоединения". Мой отец исповедовал иудаизм реформистского толка. -- Сколько времени ты потратила на иудаизм? -- Полчаса, -- ответила Дафна. -- Он не дал ответа на мои вопросы. Я хочу Синанджу. Мне кажется, что это именно то, что мне надо. То, чего мне не хватало всю жизнь. Сколько стоит вступить? -- В Синанджу не вступают. Синанджу само вступает в тебя. -- Это великолепно! Римо понял, что Дафна, похоже, вступала во все эти организации затем, чтобы нашлись люди, которые выслушали бы историю ее жизни. Уже через несколько минут он понял, что это ужасно утомительно. Он также уяснил, что если будет через каждые несколько секунд говорить "угу", то она будет все так же беззаботно щебетать. К тому времени, как они достигли входа в дом, Римо произнес "угу" семьдесят три раза, а Дафна была уверена, что он самый мудрый человек на земле. -- Вы понимаете меня лучше, чем даже мои первые пять врачей психотерапевтов, -- сказала Дафна, нажимая кнопку звонка возле двери. -- У вас есть... Римо вдруг почувствовал, какое наслаждение приносит ему молчание Дафны. Она улыбалась. Потом она упала на пороге, но она не была ранена. Она свернулась клубочком на ступенях крыльца. Некоторое время она агукала, потом замолчала совершенно. Глаза у нее были закрыты, и вид у нее был такой, будто она погрузилась в воду. Дафна Блум вернулась в утробу матери. Римо нашел вещество. Он посмотрел на кнопку звонка. Она была измазана какой-то маслянистой жидкостью. Звонок -- не проблема, но вполне вероятно, что в доме этого вещества припасено больше. Римо сконцентрировал свое внимание на двери. Он словно бы взглядом осязал дерево и медь. Тут ничего. Он распахнул дверь. И тут же какой-то туман наполнил комнату. Римо подался назад, чтобы туман осел, и направился за угол. Как говорил Чиун, никогда не входи в дом через парадную дверь. Ему не удалось увернуться от тумана, но ему это и не было нужно. Если это то же самое вещество, то он сможет удержать его на внешнем слое кожи до тех пор, пока его можно будет смыть. Кожа дышит так же, как любая другая часть тела, а поскольку Римо может контролировать свое дыхание через легкие, то он точно так же может контролировать и дыхание через кожу. Это не какое-то особое умение. Это просто приходит вместе с искусством правильно дышать. Но именно такое дыхание, отточенность и совершенство его, доведение до соответствия стандартам Синанджу, как раз и было тем маленьким недостатком, который Римо еще не успел исправить. Второй этаж должен был быть безопаснее. Римо поставил ногу на подоконник и без труда закинул себя на второй этаж, где окно было заперто и закрыто решеткой. Римо нажал на раму так, что она раскрошилась, и проник в комнату. Комната выглядела так, словно в ней недавно буянил расшалившийся ребенок: пол усеян битым стеклом, а прекрасная мебель вся поломана. На кровать в беспорядке была навалена одежда, словно кто-то в спешке упаковывал вещи. Снизу донеслись голоса -- очень странные голоса. Это были голоса взрослых людей, но лопочущих что-то совеем по-детски. Кто-то звал своих родителей. В голосах звучало отчаяние. Римо быстро спустился вниз и обнаружил, что от основного коридора отходил еще один. В этот коридор выходило несколько дверей. В одной из комнат мужчина в подгузниках тонул в огромной белой ванне. Ванну наполняла не вода, а какое-то маслянистое вещество. Наконец-то Римо нашел его. Мужчина в ванне извивался, как сперматозоид, и вовсе не заботился о том, чтобы дышать. Римо пришлось нагнуться, чтобы спасти его. Он сделал так, чтобы его собственное дыхание слилось воедино с атмосферой, позволил своему дыханию найти самое себя и свой собственный центр, потом быстро сунул руки в жидкость, вытащил из ванны мужчину и надавил ему на легкие, чтобы жидкость вышла наружу. Он жал мужчине на грудь, пытаясь восстановить его дыхание. Но, как ни странно, дыхание не восстановилось. Глаза мужчины не фокусировали взгляд. Тело не реагировало на прикосновения -- оно было мертво. И не потому, что мужчина утонул. Римо почувствовал, как вещество пытается проникнуть в его организм через поры кожи, и использовал все гармоничное единство своего дыхания для того, чтобы кожа отторгла это вещество. Он ощущал комнату вокруг себя и мягкость воздуха, видел неподвижность мертвого человека в подгузниках. В воздухе ощущался странный запах лука -- будто явившийся из далеких воспоминаний о том времени, когда.он в последний раз ел лук. Капельки с нежным -- как поцелуй -- звуком падали на пол и расплывались лужицами. Запах странного вещества стоял в воздухе. Им нельзя дышать. Надо остановиться. Каждая клеточка его тела стала бороться против этого вещества, но каким-то образом ему все-таки удалось проникнуть сквозь кожу. Но у Римо еще оставались защитные ресурсы, потому что, согласно учению Синанджу, самые грандиозные вещи тело творит само по себе, без участия воли его хозяина. Он увидел перед собой Чиуна, читавшего ему эти самые первые лекции. Он слышал голос, объясняющий ему, какими возможностями он будет обладать, если только добьется сколько-нибудь сносных успехов в учении. Он знал, что самого Чиуна тут нет. Он знал, что дух Чиуна находится внутри него, Римо. Он видел себя, приносящим присягу при поступлении на службу в полицию, сразу после демобилизации из морской пехоты. Ему тогда было немногим более двадцати лет. Он думал, что он парень крутой, поскольку мускулы у него были крепкие. Ему нередко приходилось пользоваться этими мускулами, чтобы дать кому-нибудь в челюсть. Когда-то он думал, что он сильный, потому что ему удалось сбить кого-то там с ног ударом кулака. Комната словно сжималась вокруг него, но он не позволил своему телу смириться с этим. Он заставил себя продолжать действовать, невзирая на то, что вещество проникло сквозь кожу. Он сопротивлялся дальнейшему проникновению вещества в кровеносную систему, сопротивлялся его проникновению в мозг и в органы дыхания, и в последний бастион человека -- в его собственное "я". Сидящий в машине Рубин Доломо посмотрел на часы. -- Похоже, звонок не сработал. Но в доме есть еще семь ловушек, -- сказал он. -- Как ты думаешь, может, он там ворует? -- предположила Беатрис. Ей было неуютно в машине. Она сидела на переднем сиденье вместе с телохранителем. Рубин сидел сзади. При нем находились все бумаги, касающиеся технологии производства вещества. -- Знаешь, он не сумеет даже выйти из дома, -- ответил Рубин. -- Когда я работал со свидетелями, я пользовался только свежеприготовленными растворами, потому что только на них можно полностью полагаться. А ловушки я начинил веществом, которое у нас хранилось в резервуарах. Оно невероятно летучее. Может услать человека аж в его прошлое рождение. -- Это если верить в перерождения, -- заметила Беатрис. -- Сходи в дом и посмотри, чем он занимается. -- Я там не выживу. Там ничто не может выжить. Растения забудут, как расти. Ничто. Я выпустил на свобода высшую силу. -- Вынь сигарету изо рта. -- Не могу. Я еще не докурил. Она мне нужна, -- сказал Рубин. -- Вторая по силе высшая сила, -- скривилась Беатрис. -- Э-гей! Смотрите-ка, кто там идет, -- воскликнул телохранитель. Худощавый человек с толстыми запястьями и темными глазами вышел из дома и направился к машине. Он шел легким шагом. На губах его играла улыбка. -- Он должен был вернуться в утробу матери, -- сказал Рубин. -- Заводи машину, -- приказала Беатрис. -- Какими возможностями обладают силы зла! -- воскликнул Рубин. -- Как он может ходить? Как он может дышать? Как он может делать вообще хоть что-нибудь? -- Он нас сейчас убьет, -- заявила Беатрис. Телохранитель от страха сначала дал задний ход, потом рванул машину вперед, потом снова назад -- и при всех этих действиях выжимал педаль акселератора до упора. Коробка передач скрипела, стонала и наконец затрещала. Незнакомец подошел к машине. -- Мы платим больше, чем тот, на кого вы работаете, -- сказала Беатрис. -- Я покину силы вселенского "Да" и поступлю на службу силам вселенского "Нет", -- поспешил вставить Рубин. -- Чертова машина! -- выругался телохранитель. -- Привет! -- сказал Римо. -- Привет, милашка! -- отозвалась Беатрис. -- Пусть славится ваша отрицательная мощь! -- пропел Рубин. -- Послушайте, -- сказал Римо. -- У меня возникли кое-какие проблемы. -- Мы решим их вместе с вами, -- пообещал Рубин. -- Ничего особенного, -- сказал Римо. Дышать ему приходилось с трудом. -- У меня перед глазами постоянно что-то стоит. Какие-то лица. -- Вы видите их перед собой целых три, -- сказал Рубин. -- Нет. Не настоящие лица. Одно лицо. Китайское или еще какое. С косматой бородой и торчащими во все стороны волосами. Оно говорит со мной. Даже и сейчас оно продолжает говорить со мной. И я не понимаю, что оно мне говорит. -- Оно не говорит вам, чтобы вы кому-нибудь причинили вред? -- поинтересовался Рубин. -- Таким голосам нельзя доверять. -- Нет. Оно просто говорит мне, что со мной все будет в порядке. Так вот, я не понимаю, что все это значит. Слушайте, мне кажется, я должен выписать вам штрафную квитанцию. Где мой блокнот? Где мой пистолет? Где моя форма? Я что,в отпуске? -- Вы в отпуске. Идите обратно и наслаждайтесь жизнью. -- Нет. Старик говорит мне, чтобы я туда не ходил. Он похож на мираж. Вы когда-нибудь видели мираж? Телохранитель вышел из машины и взял незнакомца за руку. И измазал ладонь маслянистым веществом. Нежным, маслянистым. Он любил масло. Ему нравилось, когда мама смазывала ему попу маслом после купания. Но мамы тут нет. И тогда он заплакал. Рубин посмотрел на плачущего телохранителя. -- Вот тебе и доказательство, какой мощью обладает этот парень. Вы агент вселенского "Нет"? -- Разве меня так зовут? -- удивился Римо. -- Насколько я помню, меня зовут Римо. -- Приветствую тебя, Нет! Прощай, Нет! -- пропел Рубин Доломо и перенес чемоданы в другую машину, у которой, к несчастью, номера были зарегистрированы на их имя. Свое отступление он запланировал еще до того, как начались первые судебные разбирательства. У него были заготовлены вполне подходящие фальшивые паспорта и машина, которая должна была отвезти супругов в аэропорт и которую никто бы не выследил и не определил, что она принадлежит им. Ладно, делать нечего, теперь придется воспользоваться огромным белым седаном с надписью по борту: "Сила есть то, что сила творит". Обычно этой машиной пользовались для того, чтобы встречать в аэропорту руководителей местных отделений. Может быть, ее никто не заметит, поскольку теперь отрицательные силы временно выведены из игры. Может, им удастся запарковаться возле аэропорта и никто их не заметит. Римо видел, как мужчина и женщина переносят багаж в большую белую машину. Он вызвался помочь, но они не хотели, чтобы он к чему-либо прикасался. Когда же он все-таки взялся за один чемодан, они просто бросили его и уехали. И это было очень странно, потому что, когда он его открыл, то обнаружил там пачки стодолларовых банкнот. Придется вернуть эти деньги в полицейский участок. Интересно, а как туда попасть? Он огляделся по сторонам и увидел яркое солнце, холмистый пейзаж и пальмы. Пальмы? Пальмы в Ньаюрке, штат Нью-Джерси? Он не помнил, чтобы когда-нибудь видел там хоть одну пальму. Азиатское лицо снова возникло у него перед глазами. Теперь оно объясняло ему, как надо дышать. Дышать? Он знает, как дышать. Он знал это всю жизнь, с самого детства. Если бы он не знал, как дышать, то умер бы. Может быть, он умирает? Он обошел вокруг дома. Он почувствовал, что рука его вымазана чем-то маслянистым, и попытался стереть это вещество. Оно не так-то легко оттиралось. Он знал, что тело его борется с этим веществом, но не знал, откуда он это знает. Перед домом на земле лежала привлекательная молодая женщина. Она почти не двигалась, разве что время от времени дергала ногой. Руки у нее были согнуты, и ладони находились под подбородком. Похоже, что с ней ничего особо плохого не приключилось -- разве что напилась до потери сознания. Изо рта у нее пахло то ли луком, то ли чесноком -- этот же запах наполнял все вокруг. Это, очевидно, какой-то новый спиртной напиток. Две собаки увидели его, когда он шел от дома к воротам с чемоданом, полным денег, и почему-то страшно перепугались. Ему это понравилось, еще и потому, что это были доберман-пинчеры. Коротко стриженный мужчина лежал без сознания на лужайке. Это какой-то сумасшедший дом, подумал Римо. Надо бы тут все хорошенько обследовать. Пожалуй, надо бы вызвать детективов. Он бы сделал это, но он забыл телефон участка. Один телефонный номер сам собой возник в его мозгу и сам себя повторял. Его произносил человек с лицом, похожим на лимон. Он был чем-то явно расстроен и недоволен Римо, потому что Римо что-то сделал не так. Римо повторил номер. Каждый раз, когда Римо думал о телефоне, у него в сознании возникал этот номер. Он вспомнил, каким способом он запомнил этот номер. Объяснение, как это сделать, было дано ему на каком-то странном языке. Китайском или еще каком. Это был способ запомнить что-то так, что это что-то навеки остается выгравированным в памяти. Как он мог понять, что ему надо делать, если он не знал языка? Старик-азиат называл его неблагодарным глупцом. Но странно было то, что старик вовсе не относился к нему плохо. Наоборот, старик-азиат очень любил его. Он любил его так, как никто и никогда его не любил. И он тоже любил старика-азиата. И что было особенно странно, так это то, что у него не было никаких причин его любить. Никаких любовных взаимоотношении между ними. Когда он думал о любви, то думал о женщинах. Хоть это хорошо. Он хоть в этом нормален. Выйдя за ворота, Римо остановил проезжающую мимо машину и попросил подбросить его до центра города, до полицейского участка. Ему сообщили, что тут нет центра города. Это курортный Городок в Калифорнии, населенный представителями высшего класса. Калифорния? Что он делает в Калифорнии? -- Высадите меня у телефона-автомата, хорошо? Телефонный номер все так же звучал у него в памяти. -- Захлопните дверь посильнее, -- попросил водитель, когда Римо вышел из машины на тихой чистой улочке небольшого городка, где стояли изящные маленькие магазинчики. -- Конечно, -- сказал Римо и захлопнул дверь так, что у машины отвалились два колеса. -- Эй, ты зачем это сделал? -- Я ничего не сделал, -- ответил Римо. Он предложил возместить убытки. В обычном случае он никогда не стал бы использовать в личных целях те деньги, которые могли бы стать вещественным доказательством, но на этот раз случай явно не был обычным. Он даже не знал, где находится. Он вынул из чемодана две тысячи долларов бумажками по сто и заплатил водителю. -- Вы жулик, или мошенник, или что? -- спросил тот. -- Не думаю, -- ответил Римо. И добавил: -- Надеюсь, что нет. В кармане у него нашлась кое-какая мелочь. Он набрал тот единственный номер, который знал. -- Как идут дела, Римо? -- раздался голос в трубке. Итак, его собеседник знал его. Наверное, это участок. -- Где вы? -- спросил Римо. Может быть, ему удалось дозвониться до Ньюарка? -- Почему вы спрашиваете? -- Я просто хотел убедиться, что дозвонился туда, куда надо. -- То, что надо, находится там, где нахожусь я. Вы это знаете. -- Конечно, -- сказал Римо. -- Где это на этот раз? -- С вами все в порядке? -- Со мной все прекрасно. Где вы сейчас находитесь? -- Вы это знали сегодня утром. Почему вы теперь спрашиваете? -- Потому что я хочу это знать. -- Римо, вы сегодня к чему-нибудь прикасались? -- Глупый вопрос. Конечно, я прикасался к разным вещам. Нельзя жить в этом мире и ни к чему не прикасаться. -- Хорошо. Судя по голосу, с вами все в порядке. -- Со мной все великолепно. Я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Я сегодня так сильно хлопнул дверцей машины, что она чуть не влетела внутрь салона. Я чувствую себя великолепно. -- Для вас это обычное дело. Зачем вы это сделали? Впрочем, не важно. Вы нашли то, за чем вас посылали? -- У меня этого целый чемодан. -- Хорошо. А как Доломо? -- Я их не арестовал: Я должен был их арестовать? -- Вы никого не арестовываете, Римо. По-моему, вы немного не в себе. -- Я не пил целую неделю. -- Римо, вы не пили целых десять лет. -- Вздор. Я выпил виски и стакан пива вчера в баре в центре города. -- Римо, алкоголь может полностью поломать ваш организм. -- Я не верю тому, что вы несете. -- Римо, я Смит. Вы меня знаете? -- Конечно. Я знаю огромное количество Смитов. Но по голосу, вы не похожи на негра. -- Римо, я белый, а словом "негр" никто не пользуется вот уже пятнадцать лет. Теперь надо говорить "чернокожий". -- С какой стати я должен негров так именовать? -- Чернокожие теперь не хотят, чтобы их звали неграми. Римо, ответьте мне. Как идут дела на вьетнамской войне? -- Прекрасно. Мы держим их в руках. -- Римо, -- сказал голос в трубке. -- Мы проиграли войну десять лет назад. -- Вы лжете, черт вас побери! -- возмутился Римо. -- Америка никогда не проигрывала войн и никогда не проиграет. Кто вы такой, черт возьми? -- Римо, вы явно помните номер контактного телефона. Я не знаю, почему, и я не знаю, как. Но попытайтесь выяснить, где вы находитесь, и я попытаюсь помочь вам. -- Мне не нужна ваша помощь. Вы лжец, черт вас побери. Америка не может потерпеть поражение в войне. Вьетконговцы -- парни крутые, но мы не можем проиграть войну. Я сам воевал там в прошлом году. И мы были близки к победе. -- Мы выигрывали отдельные бои, но проиграли войну в целом, Римо. -- Вы лжете, -- заявил Римо и повесил трубку. Как могла Америка проиграть войну банде партизан в соломенных шляпах? Америка одержала победу над Японией во Второй мировой войне, так с какой же стати она должна терпеть поражение в этой войне, если на ее стороне было даже правительство той страны, в которой эта война шла? Неужели все изменилось? И сколько времени прошло? Может быть, кто-то что-то сделал с его памятью? И кто этот старик-азиат, который постоянно твердит, что надо дышать? Он нашел, где продаются газеты. Он не стал рассматривать заголовки. Он первым делом взглянул на дату. И не поверил своим глазам. Он стал почти на двадцать лет старше. Но он не чувствовал себя старше на двадцать лет. Он чувствовал себя прекрасно. Просто великолепно. Он чувствовал себя лучше, чем когда-либо раньше, а когда он взглянул в зеркало, то увидел в нем нечто еще более странное. Лицо, посмотревшее на него из зеркала, не изменилось ни на йоту с конца шестидесятых. Послушайте, как могло так получиться, что прошло столько времени, а он не постарел? Старик-азиат опять говорил с ним. Каждый раз, когда он думал о возрасте, он слышал слова старика-азиата о возрасте. Странно. Старика рядом не было, и вместе с тем он был тут, прямо перед глазами. Вокруг Римо были резные листья пальм, запах выхлопных газов от проезжающих мимо автомобилей, твердый тротуар под ногами, и тем не менее, помимо всего этого, тут же было и видение. И это видение говорило: -- Ты будешь старым настолько, насколько ты этого пожелаешь? Тело стареет, потому что его подгоняет сознание. -- А ты, сколько лет тебе? -- Я нахожусь в идеальном возрасте, потому что я сам избрал его для себя, -- ответило видение. Женщина с сумками посмотрела на Римо странным взглядом. -- Я что, разговаривал сам с собой? -- спросил Римо. -- Нет-нет. Все в порядке. Все прекрасно. Спасибо. До свидания, -- ответила женщина. Звучавшего в ее голосе страха оказалось достаточно, чтобы Римо понял, что он и в самом деле разговаривал сам с собой. Он взглянул на свои руки. Потом на телефонную будку. Он попытался поплотнее затворить за собой дверь. Все стекла в будке разлетелись вдребезги, и он отпрыгнул в сторону, чтобы стекла не поранили его. Взлетев высоко в воздух, он испугался, что приземлившись с такой высоты, непременно сломает ногу. Но тело его чудесным образом само справилось с проблемой. Оно не пыталось замедлить падение или смягчить его. Оно просто стало частью той поверхности, на которую ему предстояло приземлиться. Ему это понравилось. Ему это так понравилось, что он повторил прыжок несколько раз. -- Эй, посмотрите-ка на меня! Я супермен. Но тут к нему вернулось видение, которое отругало его за то, что он выпендривается. -- Ты -- Синанджу, -- сказал старик. -- Синанджу не для того, чтобы выпендриваться, не для того, чтобы играть, не для того, чтобы понравиться зевакам. Если бы это было так, то мы бы выступали в римских амфитеатрах многие столетия назад. Синанджу есть Синанджу. -- Что это еще за штука, черт возьми? -- О неблагодарный бледный кусок свиного уха! Это -- то, что ты есть, и то, чем ты будешь всегда. Еще не родившись, ты уже был обречен стать частью Синанджу. Ты -- Синанджу, и ты останешься Синанджу даже тогда, когда истлеют твои кости, а это, если ты будешь по-прежнему столь же неблагодарным, произойдет гораздо раньше, чем должно было бы. Так говорило видение, а Римо так и не понял, что же такое Синанджу. Единственное, что он понял, так это то, что Синанджу -- это часть его самого, или даже не часть, а весь он, и что Синанджу существовало на свете раньше, чем он родился. И это тоже он теперь, кажется, помнил, но тело его восставало против этого. Интересно, подумал он, а я могу это прекратить? Могу ли я заставить видение исчезнуть? Получится ли у меня это? Но все, что он слышал, был голос старика-азиата, упорно твердившего, что надо дышать. И что он находится в смертельной опасности, по сравнению с которой все, что было раньше, -- просто пустяки. И что старик придет ему на выручку, пусть только он, Римо, продержится. Глава одиннадцатая Римо потерян. Смиту пришлось осознать это в полной мере. Оставался еще Чиун, а следовательно, были прекрасные шансы защитить президента. Служители, производившие уборку в кабинете президента, все до одного подверглись тестам на память. Никто из них не выказал особой забывчивости. Но главная проблема заключалась не в веществе. Каким-то образом супругам Доломо удалось добраться до президента. И если им это удалось однажды, это могло повториться. А если он станет похож на полковника Дейла Армбрустера, пилота президентского самолета, он может, впав в детство, одним дурацким поступком уничтожить все человечество. Смит надеялся, что пока Чиун охраняет президента, Римо сумеет добраться до Доломо. Но теперь он практически потерял Римо. Смит принял решение оставить Чиуна в Белом Доме, и пусть президент пошлет сотрудников своих более обычных служб для поимки Доломо. Насколько эффективен препарат и как долго он действует -- вот были основные вопросы в начавшейся схватке. До сих пор ни у одного из тех, кто подвергся воздействию препарата, память не восстановилась. Казалось, что поражение памяти -- это навечно. Но даже если это и не так, президенту придется умереть, решил Смит, потому что нет никакой возможности нейтрализовать его, пока он находится под воздействием препарата. Что же касается самого препарата, то вопрос, на который еще предстояло ответить, заключался в том, как долго препарат сохраняет свою силу. Необходимо было знать, с чем конкретно пришлось столкнуться. Достаточно ли малой дозы препарата, чтобы отравить целый город? Может ли доза побольше превратиться в оружие массового поражения сознания? И каковы средства доставки? То, с чем пришлось ныне столкнуться человечеству, могло изменить саму природу человека. Это новое вещество могло превратить человека в беспомощное животное, потому что лишившись сознания, человек становился легкой добычей для хищников. Это что-то вроде того, как создать кота и отнять у него когти или чувство равновесия. Смит откинул эти мысли и взял на себя руководство расследованием в поместье Доломо. Он поручил Министерству сельского хозяйства обследовать весь прилегающий район, а в само поместье направил ученых, предупредив их, что именно им предстоит искать. Служба безопасности оцепила район, получив особые указания. Никто не имел права покидать район, и никому не разрешалось прикасаться к людям, которые там побывали. Все, что могло понадобиться, будет выслано туда без промедления. Но оттуда не должно выйти ни песчинки. Смит даже приказал перекрыть канализационную систему и водопровод, дабы ничто не попало в подпочвенные воды и в систему водоснабжения. Первые поступившие сообщения были ошеломляющи. Первая партия и часть второй партии ученых из Министерства сельского хозяйства вырубились еще прежде, чем им удалось уяснить себе, как обращаться с этим веществом. Когда Доломо покинули поместье, Смит некоторое время подумывал о том, не объявить ли общенациональный розыск по каналам полиции. Но потом решил, что подождет до их неявки в суд. Адвокат Доломо Барри Глидден тоже пропал, но потом было высказано предположение, что он был среди тех лишившихся памяти людей, которых нашли на территории поместья. Смит неотлучно находился на своем рабочем месте рядом с кабинетом президента и каждые полчаса он под тем или иными предлогом заходил в кабинет, чтобы проверить, как идут дела у президента. Сотрудникам аппарата его представили как нового личного секретаря президента. Он не стал заходить в кабинет, когда там находился один из его бывших сослуживцев по ЦРУ. Бывший сослуживец Смита нынче возглавлял крупную частную компанию. Чиун прибыл около полуночи, не возвещая фанфарами о своем прибытии. -- Наш час близок, -- заявил он Смиту. -- Я приветствую вас и выражаю вам свое восхищение. -- Э-э... Видимо, я должен сказать "благодарю вас", -- ответил Смит. -- Я надеюсь, вы понимаете, что нам предстоит сделать. Позвольте мне быть с вами откровенным. -- Ваша скромность, продемонстрированная вами на протяжении долгих лет, просто бесценна. Ваш гений ныне стал очевиден, -- сказал Чиун, который было совсем уж отчаялся, что Смит когда-нибудь решится провозгласить себя императором этой страны. А следовательно, Чиун уже не надеялся, что Америка может принести хоть какую-нибудь пользу Синанджу, и собирался покинуть страну, как только ему удастся уговорить Римо сделать то же. Но вот теперь судьба -- это непостижимое чудо Вселенной -- распорядилась так, что Харолд В. Смит, странный человек, выглядящий довольно глуповато и постоянно совершающий какие-то непонятные поступки, оказался гораздо более хитрым, чем Чиун себе представлял. Он продемонстрировал невероятное терпение -- черту, редко свойственную белым. Теперь, когда Смит становится императором самой богатой страны в мире, а Синанджу -- его верные и преданные ассасины -- находятся рядом с ним, забвению, выпавшему на долю Синанджу после того, как на Западе начали происходить первые войны, приходит конец. Теперь, когда Америка признает Синанджу, а Синанджу покажет все свое мастерство, на которое не способны никакие дилетанты, в мире снова появится спрос на профессиональных убийц-ассасинов. И, разумеется, огромный спрос на услуги Синанджу. Настанет век, который сможет сравниться с веком Борджиа или Ивана Благодарного, платившего в тот же день, как ему доставлялась отрубленная голова. Странно, почему другие белые знают этого человека под именем Ивана Грозного. Слово, даваемое им своим ассасинам, всегда было нерушимо. Обо всем этом думал Чиун, восторженно приветствуя Харолда В. Смита на пороге их общей славы. Но Смит казался чем-то обеспокоенным. Чиун заверил его, что беспокойство -- совершенно нормальное свойство человека. -- Для вас это впервые, для нас это было предназначением в течение многих веков, -- пояснил Чиун. -- Первое, что я хочу, чтобы вы сделали, это обследовать Овальный кабинет. -- Мы уберем его там? -- спросил Чиун. -- Не обязательно, -- ответил Смит. -- Мы изберем более уединенное место. Пока он спит. -- Возможно, -- сказал Смит. -- Сначала я хочу его кое от чего защитить. -- Разумеется, -- согласился Чиун. -- Но позвольте мне предложить что-то, что выдержало испытание временем. Он обратил внимание на то, что кабинет Смита очень маленький и тесный. Но так было всегда. Он надеялся, что Смит не превратится в одного из тех императоров-безумцев, которые отказывали себе в удовольствии сполна насладиться величием и славой и вели жизнь умеренную и скромную. Работать на Чингисхана, который управлял страной, не слезая с седла, было просто невозможно, а день, когда изумительная цивилизация Багдада пала под ударами его меча, стал самым печальным днем в истории Синанджу. Но когда имеешь дело со Смитом, ничего нельзя сказать заранее. Он совершенно непостижимый человек. -- Нет. Послушайте, чего я хочу. Мы попытаемся защитить президента от воздействия некоего вещества. Если нам это не удастся, тогда, и только тогда я, может быть, прикажу вам сделать то, что вам придется сделать. Но я не хочу, чтобы в этой стране произошло еще одно покушение на президента. Я хочу, чтобы это выглядело как сердечный приступ. Можете вы это исполнить? -- Сердечный приступ -- это одно, апоплексический удар -- это нечто совсем иное. Мы можем уронить президента просто идеально, так что у него будут сломаны именно те кости, какие надо, а лицо останется нетронутым, чтобы можно было похоронить, его на виду у всей страны. Я бы посоветовал вам поступить именно так, -- сказал Чиун. -- У нас есть заранее заготовленная речь, которую можно перевести на английский язык. Вы заверите всех, что будете продолжать его мудрую политику, разве что будете более терпимы, но в то же время и более жестким в обеспечении безопасности страны и ее народа. Людям нравится слышать такое. Это всегда вызывает одобрение в народе. Очень хорошая речь, чтобы с нее начать свое правление. -- Вы не вполне понимаете. Давайте лучше пока обследуем Овальный кабинет. Я ищу вещество, которое способно лишить человека памяти. Как мне кажется, небольшую дозу президент уже получил. Это случилось здесь, в этом кабинете. Я опасаюсь того, что может произойти, если вы к нему прикоснетесь, так что не прикасайтесь ни к чему. -- Вы имеете в виду яды, которые проникают сквозь кожу? О нас не беспокойтесь. -- Вы хотите сказать, что Римо тоже имеет защиту от этого. -- Когда организм находится в наивысшей точке, то человек способен контролировать кожу так же, как и легкие, -- объяснил Чиун. -- Понятно, -- отозвался Смит. -- Но Римо не был в наивысшей точке. -- С ним все в порядке? -- спросил Чиун. -- Да, -- ответил Смит. Никогда раньше ему не приходилось лгать ни Римо, ни Чиуну. -- С ним все прекрасно. Смит не хотел, чтобы Чиун отвлекался. -- Простите, а не могли бы вы, пока находитесь в Белом Доме, носить что-нибудь менее яркое, чем красное с золотом кимоно. Я знаю, что это кимоно, в котором подобает являться ко двору, но я бы предпочел, чтобы вас тут поменьше замечали. -- До тех пор, пока не настанет наше время? -- спросил Чиун. -- Если нам придется устранить президента, я бы хотел, чтобы вы удалились и забрали с собой Римо. -- Но как вы будете править? -- Вы все поймете в свое время, -- пообещал Смит. -- Великий император -- таинственный император, ибо кому дано знать те чудеса, которые он творит, -- произнес Чиун. По правде говоря, императоры, окружавшие свои действия тайной, обычно добивались успехов на короткое время, а потом их империи просто разваливались на части, потому что никто не знал, что делать. Чиун обследовал Овальный кабинет на предмет наличия в нем странных веществ. Таковых он обнаружил сорок, начиная с синтетической материи, из которой были пошиты флаги, и кончая пластиковым покрытием стола. -- Мы ищем такое вещество, которое лишает людей памяти. -- Джин с запахом оливок, -- сказал Чиун. -- Нет, не спиртной напиток. Нечто, что полностью стирает память. -- Живая смерть, -- понял Чиун. -- Вы хотите избавить императора от страданий. -- Нет. Люди бывают счастливы, когда все забывают. По-моему, боль -- это то, что приходит с опытом. -- И боль, и радость -- и то, и другое лишь иллюзия, о великий император Смит, -- пропел Чиун. Белые нынче любят подобные высказывания. Они почему-то думают, что в них содержится что-то мудрое. Даже Рубин был вынужден признать, что план Беатрис просто великолепен, и по сути -- единственный выход. -- Он хотел воины, теперь он получит войну. Все наши проблемы проистекают из того, что мы не хотели воевать. -- Ты права. Ты права. Когда ты права, ты права, -- сказал Рубин. Он задыхался под тяжестью чемоданов в аэропорту Нассау. Им легко удалось покинуть Америку. Они просто-напросто воспользовались своими фальшивыми паспортами, а деньги пронесли с собой в самолет. Перед тем, как предъявить чемоданы для рентгеновского просвечивания, Рубин упаковал деньги в фибергласс, отчего на экране они смотрелись как запиханные комом свитера. Но в Нассау все прибывающие на Багамы должны были открыть чемоданы для таможенной инспекции. В здании аэропорта было жарко, на стенах висели плакаты, рекламирующие ром и разнообразные развлечения. Карибское солнце светило ярко, как тысячи флюоресцентных ламп, -- чересчур ярко, чтобы американцам такое освещение казалось естественным. Таможенник увидел нечто упакованное в фибергласс и вежливо поинтересовался, что это такое. Ему надо было быть бдительным, чтобы никто не провез в страну наркотики или оружие. Рубин объяснил, что это подарок его добрым друзьям на острове, новый материал, облегчающий строительство домов. -- Технология из открытого космоса, -- добавил Рубин. -- Перестань нести околесицу про свою планету Аларкин, а то нам крышка, -- оборвала его Беатрис. Она спросила таможенника, где можно купить лосьон для загара, а за то, что он все очень любезно объяснил, дала ему десять хрустящих стодолларовых бумажек. -- Добро пожаловать на Багамы -- вам и вашему изобретению из открытого космоса, -- сказал таможенник. Но Беатрис и Рубин не стали задерживаться в Нассау. Они наняли маленький самолет и вылетели на остров Эльютера, представляющий из себя длинную полосу коралловых рифов и песчаных пляжей, со множеством маленьких деревушек, в каждой из которых было не более двух магазинов. На острове было явно не более десяти тысяч жителей, а если присмотреться повнимательнее, то можно было сказать, что и не более трех. -- Это слишком много для наших планов, -- заявила Беатрис. -- Слишком большой остров. Люди могут создать для нас проблемы. Рубин посмотрел на карту. Он ткнул пальцем в еще более крохотный островок, до которого с Эльютеры было десять минут на катере. Остров назывался Харбор-Айленд, и был он знаменит благодаря пляжам из розового песка протяженностью в две мили и "приветливости населения, какую не сыщешь нигде в мире". -- Отлично, -- сказала Беатрис. -- Мы их заставим пошевеливаться. -- Или купим, -- предложил Рубин. -- Зачем покупать тех, кого можно припугнуть? -- возразила Беатрис. -- Так спокойнее, -- ответил Рубин. -- Прими еще таблетку перкодана. -- Он у меня кончается. На Харбор-Айленде первая часть плана была осуществлена немедленно. Доломо закупили все комнаты в гостиницах, какие только были. Потом по телефону, сквозь писк и треск помех, был кинут клич Воителям Зора: -- Мы здесь. Мы в безопасности. Присоединяйтесь к нам. И этот призыв был получен во всех местных отделениях "Братства". -- Пришлите к нам Братьев и Сестер. Момент истины настал. Скоро доходы подскочат так, что снесут крыши. До сих пор мы занимались не тем, чем надо. Скоро мы сделаем вас богаче, чем это представлялось вам в самых необузданных мечтах. Ответ был, разумеется, один и тот же: Братьев и Сестер с какого уровня Доломо призывают к себе? Никто не желал расстаться с крупными донорами. -- Мне не нужны деньги. Мне нужны преданные люди. Мы оплатим все расходы. Нам нужны истинно верующие. -- Истинно верующие как раз и приносят больше всех денег, -- был общий ответ. -- Бедные истинно верующие, -- сказал Рубин. -- Вы хотите сказать, дети -- те, которые работают на будущее и зазывают людей в Братство на перекрестках? -- Да. Они. Кто угодно. Мы готовы нанести ответный удар. Беатрис говорит, мы больше не будем с этим мириться. -- Именно поэтому вам пришлось покинуть страну, не так ли? -- заметил руководитель одного из отделений. -- Очень скоро мы найдем такое место, которое нам не придется покидать. Вам никогда не приходило в голову, почему президенты никогда не садятся в тюрьму, как обычные граждане? -- Нет, -- ответил руководитель отделения, которого куда более заинтересовала идея кампании "Освободитесь от очков", высказанная Рубином как бы между прочим. -- Тогда вам никогда не подняться над своими мелочными интересами, -- заявил Рубин. -- Или вы собираетесь всю жизнь возиться со средствами, чтобы поправить зрение? -- Рубин, если мы сумеем продать идею, как видеть без очков, мы подорвем рынок и навеки выведем из игры компании, торгующие очками и контактными линзами. Навеки. А это -- миллионы. Я говорю: миллионы. Вы знаете, сколько людей стесняются носить очки? Мы станем монополистами на рынке. -- Я не уверен, что это сработает, -- заметил Рубин. -- А это не важно. Важно то, чтобы люди поверили, что это сработает. Очень многие диеты не срабатывают, рубин, но люди до сих пор состоят членами клубов и покупают книжки. -- Это все мелочи, -- сказал Рубин. -- Вы даже не представляете, какие большие дела мы собираемся провернуть. Как говорит Беатрис, мы больше с этим мириться не будем. В течение двух дней Воители Зора собрались на Харбор-Айленде, и Рубин, имея полные чемоданы наличных денег, сумел разместить их всех в прекрасном курортном поселке в центре острова, сплошь состоящем из небольших коттеджей с рестораном на центральной площади. -- Это похоже на отпуск, -- заявил один из вновь прибывших, страховой агент. Ему Рубин поручил ответственную миссию и отправил в Комиссию по банкам при правительстве Багамских островов. -- Я хочу открыть свой банк, -- заявил Рубин и дал страховому агенту пачку стодолларовых банкнот толщиной в двенадцать дюймов, чтобы тот решил все проблемы. Рубин Доломо имел свой банк еще до захода солнца. Но у него были и другие дела. Воители Зора поведут за собой других Братьев и Сестер. Теперь, когда у него есть свой банк, он может давать и получать займы. Первое, что он сделал, это составил официальное письмо, и, пройдя через хитросплетения банковских операций, заручился кредитом по всему миру. Местное население было открытое, дружелюбное и честное. Рубин незамедлительно провозгласил себя правителем, а Беатрис назначил королевой. Те, кто поддержал его, получили большое дружеское денежное вспомоществование. Те, кто не поддержал, были успешно запуганы. Спустя три дня после высадки на острове. Супруги Доломо превратили остров в свой опорный пункт и провозгласили свою независимость от Багамских островов. Премьер-министр Багамских островов был вполне справедливо вне себя от ярости. Поскольку Багамы всегда были достаточно разумны, чтобы не заводить себе врагов, и достаточно везучи -- океан отделял их от всех соседей, -- то стране никогда не была нужна армия. Правительство послало на взбунтовавшийся остров полицию -- прекрасно тренированных, очень вежливых стражей порядка, среди которых до сих пор было немало британских офицеров, служивших там бок о бок со столь же квалифицированными местными жителями. Цель была -- подавить восстание. Первая партия высадилась на берегу, где их повстречали улыбающиеся, добродушные люди в резиновых перчатках и с ватными тампонами. Первая партия назад не вернулась и не подала о себе никаких известий. Вторая партия направилась на остров, имея приказ не подпускать к себе никого. Но к тому времени у Братьев и Сестер уже было оружие, отобранное у первой партии. На берегу произошла кровавая бойня. И здесь Рубин продемонстрировал все свое мастерство. Вместо того, чтобы затаиться, он заготовил текст воззвания и передал его своему недавно назначенному государственному секретарю, мужчине с приятными манерами, хозяину сувенирной лавки, где продавались высокие кружки с безумными глазами, укоризненно взирающими на того, кто из этой кружки пил: "Мы, революционный народ Харбор-Айленда и его Народно-революционная Армия, намерены ниспровергнуть вековой гнет Нассау, Эльютеры и Великобритании, превратившей все эти острова в свои колонии. Мы не сложим оружия, пока не добьемся полной свободы, полной независимости от любых угнетателей". Поскольку Рубин и Беатрис успешно оставались в тени и все происшедшее и в самом деле казалось народным восстанием, совершенным местным населением, четырнадцать стран Третьего мира незамедлительно признали новое государство, а СССР послал торговую делегацию с целью продать острову оружие. Чуть в стороне от Розового Берега Рубин переоборудовал старую фабрику под подземный бункер, приспособленный для производства вещества, воздействующего на память. Воители Зора обучили Братьев и Сестер его производству. Бывшим багамским стражам порядка позволили играть в песочек. Въезд туристов был запрещен. Когда Рубин почувствовал себя настолько хорошо, что снизил дозу перкодана до одной таблетки в час, он сообщил Беатрис: -- Ваше Величество, мы готовы. Беатрис возликовала и доверительно поделилась новостью со своим новым министром Оскаром, продавцом сувениров: -- Мы больше не будем с этим мириться. А затем по телефону, столь же мистическому, как окрестности планеты Нептун, и подчас столь же недоступному, она позвонила в Государственный департамент Соединенных Штатов Америки и заявила, что хочет поговорить с президентом по делу, не терпящему отлагательства. -- А кто говорит? -- Говорит Беатриса Аларкинская. Мы -- новое независимое государство, и мы можем двинуться в любом направлении. Нас уже посетила русская делегация, готовая продать нам любое оружие, какое нам только понадобится. Президент был на проводе меньше чем через полчаса. -- Мы безусловно желаем передать наилучшие пожелания американского народа вашему новому независимому государству. Однако мы поддерживаем добрые отношения с Багамскими островами и с Великобританией, и я полагаю, что для того, чтобы получить официальное признание, вам необходимо сначала представить доказательства собственной легитимности. Так говорил президент Соединенных Штатов из своего нового кабинета, глядя на сводку, полученную из Госдепартамента. Источники в разведке сообщали о перевороте, произошедшем на маленьком острове на Багамах. По новым правилам, президент ни к чему не прикасался. К нему не поступали никакие бумаги, и все материалы он читал с экрана компьютера. Президент был в хорошей физической форме для своих семидесяти с чем-то лет, ум его был остер. Он не хотел втягивать Америку в какие-то там революции, особенно если они были направлены против дружественных государств. С другой стороны, он хотел быть всегда готовым к диалогу. Название Аларкин о чем-то ему напомнило. Но двое его помощников, чьи передвижения теперь ограничивались лишь частью кабинета, покачали головами, когда он спросил их, о чем говорит им название Аларкин. -- Ни о чем, сэр, -- ответили оба помощника. В этот момент отворилась дверь, и в кабинет вошел человек в костюме-тройке, с лицом, напоминающим лимон. -- Со мной все прекрасно, -- сказал ему президент. Смит вышел и закрыл за собой дверь. Помощники президента уже неоднократно видели, как человек в сером входил в кабинет президента и почти сразу же покидал его. Один из помощников думал, что это новый лечащий врач президента, но другому сообщили, что это -- новый президентский секретарь. Ходили по Белому Дому и слухи о каком-то азиате, который исчезал сразу, стоило только, кому-то на него посмотреть. И что еще более странно -- президент больше ни под каким видом не желал входить в Овальный кабинет. Президент прикрыл телефонную трубку ладонью. -- Аларкин. Где-то я слышал это название. -- Может быть, это какое-то местное божество? -- По голосу, она белая. И говорит как чистокровная американка, -- возразил президент. Оба помощника пожали плечами. -- Они совершили революцию и теперь желают отделиться от Багамских островов, -- сказал один из помощников. -- Верно, -- подтвердил президент и, отняв ладонь от трубки, сказал в телефон: -- Можем ли мы помочь вам как-то решить ваши проблемы с правительством Багамских островов? -- Мы хотим одного: свободы вероисповедания, -- заявила королева Аларкина. -- Мы тоже этого хотим и готовы этому всемерно содействовать, -- ответил президент. Он включил селектор, чтобы и помощники могли слышать разговор. Президент пожал плечами. Помощники тоже пожали плечами. -- Багамы никогда не славились как страна, преследующая кого-либо за религиозные убеждения, -- сказал президент в трубку и дал сигнал помощникам, что он хочет, чтобы весь разговор был записан на пленку. -- Багамы -- нет, а вы -- да, -- заявила женщина, называющая себя королевой Аларкинской. -- Я прошу вас придерживаться фактов, мадам. Америка с самого дня своего основания обещала и гарантировала всем свободу вероисповедания. И мы гордимся этим. -- Свобода вероисповедания лишь для некоторых. Для крупных, сильных, богатых конфессий. А как насчет мелких, униженных и бедных? -- Вы говорите о маленьких церквях для чернокожих американцев? Они имеют полную свободу, ваше величество. -- Я говорю о тех церквях, которые осмеливаются сказать правду. О тех, которые идут на риск и проповедуют новые и непривычные идеи. -- Факты заключаются в том, ваше величество, что в Америке вы найдете большее разнообразие церквей, чем в любой стране мира. -- Да, а как насчет "Братства Сильных"? -- Мадам, люди, которые руководят "Братством Сильных", обвиняются не в том, что проповедуют новое религиозное учение. Возможно, вы этого не знаете, но они посадили аллигатора в бассейн журналисту, который пытался вскрыть их махинации. Почтовая служба имеет все доказательства того, что они использовали почту для своих мошенничеств, и кроме того, у нас есть все основания полагать, что они организовали убийство -- и я это называю убийством с полными на то основаниями -- полковника Военно-Воздушных Сил, сенатора и всего экипажа самолета. Эти ни в чем не повинные люди погибли, когда руководители "Братства Сильных" пытались убить меня. -- Не было никакой необходимости в их смерти, -- сказала королева Аларкинская. -- Мне бы хотелось верить в это, -- заметил президент. -- Если бы вы отозвали обвинение против руководителей Братства, никто бы не умер. -- Я не собираюсь вмешиваться в дела судебных органов, и уж конечно, не ради двух фигляров и убийц! Президент в негодовании возвысил голос. Он вспомнил полковника Дейла Армбрустера, вспомнил, как тот, каждый раз после приземления спрашивал президента, как он перенес полет, вспомнил, что у полковника осталась семья. -- Я бы хотел, чтобы вы знали, -- продолжал президент, -- мы ни при каких условиях не собираемся плясать под дудку террористов. -- Я веду речь о вашей жизни. Я не могу гарантировать вашу безопасность до тех пор, пока тысячи преданных членов "Братства Сильных" видят, как их руководители подвергаются преследованиям. -- Это угроза? -- спросил президент. -- Это дружеское предупреждение, чтобы вы были беспристрастны в деле Доломо. Почему вы выказываете дружеское расположение католикам, протестантам и иудеям, и не питаете добрых чувств к последователям "Братства Сильных", прекрасным людям. Они все -- прекрасные люди. -- Я скажу вам, как я собираюсь продемонстрировать свою беспристрастность. Я хочу предложить Конгрессу завтра же представить мне законопроект, касающийся мошеннических религиозных обществ. И мы оставим не у дел проходимцев вроде Доломо. Потому что именно так я их и называю, госпожа королева Аларкинская. Проходимцы. -- Что ж, я могу вам сказать только одно, господин президент американский. Вам некого винить, кроме самого себя. Потому что мы больше не собираемся с этим мириться. -- Не понимаю. -- Вам теперь придется иметь дело не с двумя беззащитными гражданами. Мы -- народ. И у нас есть полное право защищать свою свободу любыми доступными нам средствами. Я предупреждаю вас. Взгляните на море. Взгляните на небо. Взгляните на землю. Мы больше не будем с этим мириться. Мы до вас доберемся. -- Кто это говорит? -- Прекрасная жена Рубина Доломо собственной персоной. -- У `Рубина Доломо нет прекрасной жены. -- Это нарушение Женевской конвенции. Это низко. Вы заплатите за это. Я вас предупредила. Мы больше не будем с этим мириться. Помощники президента увидели, как президент сначала повесил трубку, а затем жестом велел им удалиться. -- Смит, зайдите ко мне, пожалуйста, -- сказал президент, нажав кнопку переговорного устройства, скрытую под ковриком под его рабочим столом. -- Как вы себя чувствуете? -- спросил, входя, Смит. Чиун, азиат, работавший на фирму Смита, стоял с ним рядом. -- Я чувствую себя прекрасно, -- ответил президент. Азиат поклонился и вышел из комнаты. -- Супруги Доломо захватили небольшой остров на Багамах. Они провозгласили сами себя независимым государством. Теперь они -- руководители иностранного государства, и Бог знает, что только они имеют в своем распоряжении. Они абсолютно безжалостны и беспринципны. Я хочу, чтобы второй ваш сотрудник немедленно был послан к ним. -- Он потерян, -- сообщил Смит. -- Нет! -- воскликнул президент и покачал головой. -- Если они сумели убрать его, то они сумеют убрать кого угодно. -- Возможно, но Чиун лучше, как я полагаю. Римо был не в самой своей лучшей форме. -- Тогда почему же вы послали его? -- У нас нет никого другого, сэр. -- Пошлите тогда этого. -- Я бы хотел, чтобы он остался здесь. -- Послушайте, если мы уберем их, то мне не будет угрожать никакая опасность, -- сказал президент. -- А если они уберут его? -- Тогда они доберутся и до меня. Они предложили мне свои условия. Только что. Если я позволю им выйти сухими из воды, то они оставят меня в покое. -- Вы собираетесь принять их условия? -- Нет. -- Я просто подумал, а не лучше бы было сейчас сделать шаг назад, а потом убрать их в более подходящее время. -- Я не собираюсь торговаться с двумя ретивыми проходимцами. -- Возможно, речь идет о вашей жизни, сэр. -- Значит, я умру при исполнении служебных обязанностей, черт побери. Я президент Соединенных Штатов, а не какой-то там политикан. И я не собираюсь компрометировать эту должность сделкой с парой записных мошенников, оказавшихся еще и убийцами. -- Значит, таково ваше решение? -- спросил Смит. -- Да, таково мое решение, -- ответил президент. -- Сегодня я собираюсь представить Конгрессу жесткий законопроект о мошенничестве в делах религии -- такой законопроект, который сразу поставит "Братство Сильных" вне закона. И даже если этой парочке сойдут с рук их преступления, им больше не удастся пудрить мозги людям. -- Как скажете, сэр. Я могу предложить выслать войска на помощь правительству Багамских островов. Будем надеяться, что мы сможем разделаться с ними с помощью военной силы. -- Я бы лучше послал вашего пожилого азиата. -- Сэр, он останется здесь. Это -- часть мер безопасности, неотделимых от моей организации в целом. Никто, даже президент, не имеет права приказывать мне: Президент может только внести предложение. Я имею право выбора: согласиться на предложение или отклонить его. -- И вы отклоняете мое предложение? -- Я не дам Чиуну приказа покинуть вас, сэр, -- сказал Смит. -- Вы собираетесь убить меня, если вещество меня коснется, не так ли? Смит не знал, как ему ответить. Президент ему нравился. Он уважал президента лично, но еще больше он уважал его пост. -- Да, сэр, -- сказал он наконец. -- Именно это я и собираюсь сделать. -- Потому что если я лишусь памяти и начну действовать как тот летчик, я могу привести к гибели все человечество, так? Смит кивнул и сглотнул комок в горле. -- Да. Думаю, так будет правильно. Когда я вступал в должность, мне сказали, что вы всегда поступаете правильно. Так сказал мой предшественник. Вот что. У меня есть предложение. Вы посылаете Чиуна, чтобы он разделался с этой парочкой, а при первых признаках беспамятства вы пристрелите меня. Прямо в голову. Не позволяйте мне сделать со страной то, что летчик сделал с самолетом. -- Не могу, сэр. -- Почему? -- Потому что я не смогу нажать на курок, сэр. И поскольку дело выплыло наружу, то позвольте мне сказать вам, что Чиун может убить вас так, что никто не заподозрит, что это был не несчастный случай или сердечный приступ. -- О'кей, -- уступил президент. -- Вы и Чиун останетесь здесь. Но как вы узнаете, когда войдете в кабинет, что я не лгу вам и не притворился, что чувствую себя прекрасно, только для того, чтобы вы не убили меня? -- Для этого вам надо будет кое-что помнить, -- заметил Смит. -- Вы и в самом деле всегда поступаете правильно, мистер Смит. -- Да, сэр, -- отозвался Смит и вышел, но через полчаса вернулся, когда президент разговаривал с несколькими сенаторами о законопроекте, предусматривающем жесткие меры против мошенников, маскирующих свою деятельность под вывеской религиозных культов. -- Все прекрасно, -- сказал президент, мужественно улыбнувшись -- Да, сэр, -- произнес Смит и закрыл дверь. -- Кто это? -- поинтересовался один из сенаторов. -- Просто мой новый секретарь, -- ответил президент. Глава двенадцатая Это был самый крупный нефтеналивной танкер, когда-либо построенный человечеством. Запаса нефти, перевозимого им, хватило бы на то, чтобы освещать и отапливать целый город в течение целой зимы. Внутреннее пространство его было столь огромно, что очищали его с помощью специально для этого сконструированных тракторов, которые начинали дело с кормы и заканчивали свою работу полмесяца спустя. Нефти, получаемой при очистке резервуаров, хватило бы для того, чтобы покрыть пятнадцать миль современной скоростной автострады. Пятно, образовавшееся при аварии, было бы столь опасно, что специальные международные законы определяли маршрут танкера, и как американские, так и русские подводные лодки пристально следили с помощью своих навигационных устройств, не окажутся ли на ""ти танкера айсберги. Танкер был построен неким арабским принцем в те времена, когда сила и мощь арабской нефти находилась в зените, несмотря на предупреждения советников о том, что собирать сразу столько нефти в одном месте крайне опасно для всего мира. В полном желудке танкера было богатства больше, чем у иных стран Третьего мира, а на строительство пошла сумма, превышающая стоимость валового национального продукта всех, кроме трех, африканских государств. После того, как танкер был построен, выяснилось, что только три порта во всем мире могут принять его, и несмотря на опасность нефтяных пятен и на угрозы, исходящие то от одной, то от другой страны, никто не мог себе больше позволить не пользоваться этим танкером. Слишком много денег пошло на его создание, чтобы позволить ему простаивать без дела. Стоянка в порту обходилась в два миллиона долларов в день. Страховка стоила столько, что ее предоставляли только под правительственные гарантии. Когда судно неспешным ходом шло через Атлантику, команда соревновалась в беге на длинные дистанции на палубе. Для того, чтобы достичь крейсерской скорости, танкеру требовалось пятнадцать минут, а для полной остановки -- тридцать миль. Только одному лоцману разрешалось вести танкер в порт, и его доставляли на борт вместе с помощниками за десять дней до того, как огромный остров приготовится к приему судна. -- Итак, ты вернулся. А я думал, ты отправился на Багамы, на какой-то идиотский религиозный съезд, -- сказал портовый лоцман своему младшему помощнику, когда тот взошел на борт самолета морской авиации в порту Байонн. -- Он совсем не идиотский, -- возразил младший помощник. -- Это образ жизни. Это религия. Как любая другая религия. Лоцману порта было слегка за шестьдесят, у него были седые волосы и проницательные голубые глаза. Он был в лучшей физической форме, чем его помощник, хотя тому было всего лишь двадцать с небольшим. Лоцман Кол Питерс защелкнул пряжку пристяжного ремня и взглядом показал своему помощнику, чтобы сделал то же самое. Питерс знал, что его помощник -- мальчик неплохой, работает серьезно и ответственно, но только слишком уж много беспокоится по всякому поводу. Он часто говорил помощнику: "Пусть то, что ты делаешь, будет для тебя не безразлично, но не надо так беспокоиться. Лишнее беспокойство тебе никогда и ничем не поможет". Он решил, что его советы подействовали на мальчугана, когда увидел, что тот стал беспокоиться меньше. Одновременно с этим оказалось, что у помощника не стало денег даже на обед, и Питерс спросил его, в чем дело. Если у кого-то из его подчиненных в порту возникали какие-либо проблемы, он хотел знать об этом, чтобы эти проблемы не возникли вдруг в процессе проведения в порт какого-нибудь танкера размером с целый город. Тогда-то он и узнал про "Братство Сильных". -- Сынок, -- сказал тогда Питерс. -- Я не встреваю ни в чьи религиозные убеждения. Как человек придет к Богу -- это его личное дело. Но эти люди -- мошенники. -- Иисуса в свое время тоже называли мошенником, -- ответил младший помощник. Его звали Артур, он в свое время окончил Академию Береговой охраны, отслужил, а после демобилизации пришел на работу в порт. -- Но Иисус не занимался коммерческими операциями. -- А что такое, по-вашему, Ватикан? Приют для бедных? -- Но католическая церковь содержит больницы и школы. А "Братство Сильных" становится все дороже и дороже с переходом в каждый следующий класс. -- Это не классы. Это уровни. Если бы вы вступили, вы бы сами увидели. Ваша жизнь сама собой поднялась бы на новый более высокий уровень. Вы были бы постоянно счастливы, -- сказал Артур. -- Сынок, -- ответил ему Питерс, -- в тот день, когда я почувствую, что постоянно счастлив, я сам себя отправлю в психушку. -- Счастье -- это то, что вам назначено в жизни. А то, что вы имеете, вы имеете лишь потому, что отрицательные силы убедили вас в том, что это ваш удел. И как бы Кол Питерс ни пытался переубедить юношу, Артур на все находил ответ. А потом, в один прекрасный день, он исчез, сказав, что собирается последовать за своим лучшим "я", а потом столь же мистическим образом появился вновь. Кол чуть было не отказал ему в восстановлении на работе в команде лоцманов порта. Но все-таки мальчуган ему нравился. И, против собственных убеждении, он снова принял Артура на работу. -- Но больше не убегай, не предупредив меня заранее. У нас тут серьезная работа -- мы проводим в порт корабли, а не торгуем карандашами на углу. К нам в порт заходят очень крупные корабли. И "Персия-Сауд Мару" -- самый крупный из них. -- Это было в последний раз, -- пообещал Артур. Самолет был маленький, но Кол Питерс любил маленькие самолеты. Он лучше чувствовал и ветер, и море, когда они находились в воздухе, направляясь на "Персию-Сауд". -- А что все-таки они там натворили на Багамах? Я слышал, там вышла какая-то заварушка. Вроде как восстание. -- Когда люди хотят быть свободными, другие это всегда называют заварушкой, -- заметил Артур. -- Когда людям надоедает со всем этим мириться. Когда люди готовы драться ради того, чтобы отстоять все святое и доброе. -- Итак, ты теперь заделался революционером, да? -- поинтересовался Питерс. -- Единственная революция, которая меня интересует, это та, что внутри меня самого. -- Так чем же ты там занимался? -- Я научился любить то, что хорошо, и ненавидеть то, что плохо. -- А кто принимает решения, что плохо и что хорошо? -- Это очевидно, -- заявил Артур. Он смотрел прямо перед собой, взгляд его упирался в облака. Самолет был маленький, и можно было смотреть вперед через плечо пилота. Вибрация от работающих двигателей передавалась креслам. -- Что ж, значит, ты меня в чем-то опередил, сынок. Потому что чем старше я становлюсь, тем менее очевидным это для меня становится. -- Если вы избавитесь от своих отрицательных импульсов, то все станет очевидным. -- И каким же скучным тогда станет этот мир, черт возьми, -- сказал Питерс. Пилот самолета рассмеялся. И вся команда тоже. И лишь когда далеко впереди показалась громада "Персии-Сауд Мару", команда перестала смеяться над бедным Артуром, стойко сносившим насмешки. Он чувствовал, что может вынести все что угодно. Он знал о том, что есть единственный верный путь, а они не знали. Кроме того, многие из них умрут в самом ближайшем будущем, а он -- нет. Это будет не убийство. Убийство -- это когда гибнут невинные люди. Но на Багамах, прослушав совершенно бесплатный курс, поднявший его на такие высоты, где он мог сам контролировать собственную судьбу, он узнал, что несовершение дурных поступков само по себе еще не делает людей невинными. Человек невинен только в том случае, если он содействует положительным силам Вселенной. А если вокруг вас зло и вы действуете в этой системе зла, то вы становитесь столь же виновными, как и президент Соединенных Штатов. Летчик, пилотировавший самолет, кружился над "Персией-Сауд Мару", выискивая местечко на поверхности моря подальше от ее кильватера, где под водой играли такие течения, что самолет тут же засосало бы в воронку. В некоторых морях приходилось часами кружиться над морем, пока исследовательские суда, которые сейчас как раз спускались на воду с палубы высотой в многоэтажный дом, не отыщут безопасное местечко, где самолет мог приводниться. Сегодня море было спокойно, и такое место нашлось довольно быстро. Самолет благополучно сел на воду. Буксиры чуть поменьше эсминцев, но побольше катеров береговой охраны, подтянули самолет к борту танкера, и лоцман вместе со своей командой поднялись на борт. Артур шел вместе с Колом Питерсом. Еще до того, как буксиры подошли к борту "Персии-Сауд Мару", лоцман, вся команда и их багаж подверглись досмотру. Это было сделано в соответствии с протоколом, согласно которому ни люди, ни суда, не прошедшие такой досмотр, не допускались до огромного танкера. В чемодане у Кола Питерса была смена белья на четыре дня, фотография жены и лоцманские карты. У Артура Дэниела в багаже были учебники двенадцатого уровня "Братства Сильных", смена белья на четыре дня и красный пластмассовый водяной пистолет. Заряженный. -- Это мой, -- пояснил Артур, не давая судовому инспектору прикоснуться к пистолету. -- Ладно, пусть остается, раз стреляет не пулями, -- снисходительно сказал инспектор. -- Что ж, я рад видеть, что у тебя в жизни наконец-то появились хоть какие-то маленькие радости, -- заметил Кол. Но одновременно с этим он обратил внимание и на то, что у Артура оказалась при себе и упаковка таблеток от головной боли. Никогда раньше за Артуром ничего подобного не водилось. Кол, к своему облегчению, увидел, что в упаковке всего одна таблетка. Это хорошо -- по крайней мере, Артур не пристрастился ни к какой химии. Люди, пристрастившиеся к. наркотикам или алкоголю, все равно, обычно старались иметь при себе достаточный запас зелья. И за этим Кол Питерс научился следить уже давно. Потому что, когда ведешь в порт такое массивное судно, как "Персия-Сауд Мару", то затормозить его ход, а тем более повернуть вспять возможности не больше, чем изменить направление полета пули. "Персия" уступала в скорости другим судам, но превосходила их размерами, а потому Кол не мог позволить себе рисковать. Бортовые краны подняли на борт буксиры. Но сегодня судно сидело достаточно низко и подъем занял немного времени. Танкер был нагружен аравийской нефтью. Судно отошло от берегов Аравийского полуострова месяц назад, имея такой запас нефти, что если бы ее выплеснули на рынок всю сразу, то это бы выбило последние подпорки из-под и так уже неустойчивых цен на нефть. Но эта нефть была продана уже годы назад по договору с крупными нефтяными компаниями, которые теперь в течение нескольких месяцев будут разгружать судно в порту Байонн, штат Нью-Джерси. Весь порт с нетерпением ждал прибытия груза. Колу Питерсу нравилась "Персия-Сауд". На большинстве судов ощущаешь качку. Палуба "Персии" вряд ли раскачивалась сильнее, чем тротуар в штате Миссури. Кол не стал приступать к своим прямым обязанностям сразу по восшествии на борт. Сначала он провел собрание своей команды. В команде были навигатор, инженер, младшие помощники и еще несколько человек -- все, кто разрабатывал процедуру входа судна в порт. Для того, чтобы остановить судно, надо было начать сбрасывать ход рано утром, а потом каждый час тщательно проверять скорость судна и расстояние до берега. Если, когда покажется береговая линия, скорость "Персии-Сауд" будет больше двух узлов, никакая сила на земле не предотвратит крушение в порту. Но если скорость упадет еще ниже, то судно может оказаться во власти прибрежных течений, и тогда пройдет целый день, прежде чем вновь удастся взять судно под контроль. Танкер был очень чувствительным созданием -- • прямо пропорционально массе. Артур Дэниел вызвался работать в первый день, и Кол очень обрадовался этому. Это доказывало, что, несмотря на все странности, мальчугану по-прежнему небезразлична его работа. А для Кола Питерса это всегда было главным в людях. Питерс очень порадовался тому, что принял решение снова взять мальчика на работу, несмотря на его самовольный отпуск, и радовался до тех самых пор, пока Артур Дэниел не положил на стол капитана водяной пистолетик. -- Послушай, Артур, если капитан увидит, что мы тут играем в игрушки, он развернет судно и отправит его назад к берегам Аравии, -- сказал Питерс. Он увидел, как дуло маленького красного пластмассового пистолета посмотрело ему прямо в лицо. Он увидел, как Артур нажал на курок. Он увидел, как в лицо ему направилась струйка жидкости. Ах, вот как. Придется Артура уволить, если бы, конечно, этот добрый дядя не был так добр и не дал ему поиграть блестящую серебряную монетку. Он даже разрешил ему сунуть монетку в рот. Как здорово! Мама никогда не позволяла Колу ничего брать в рот, а этот дядя разрешил. И все, что Колу надо было делать, это тихо сидеть в этой комнате и, если кто-нибудь войдет, то просто кивать головой. -- Просто кивай, -- повторил Артур. -- Хороший мальчик. Ты очень хороший мальчик. Вот прекрасно. В первый момент, увидев, что мистер Питерс ведет себя как ребенок, Артур Дэниел впервые усомнился в том, что поступает правильно. Но такова мудрость "Братства Сильных", что они предусмотрели и это. -- Чувство вины -- это пережиток ваших старых привычек, -- сказали ему. -- Вам постоянно внушали чувство вины, чтобы вы были таким, как все. Чувство вины -- это старинное средство, как заставить людей повиноваться. А мы открыли новый, положительный способ действия. Но сейчас, сколько бы он ни концентрировал свое внимание на положительной сущности, он не мог полностью избавиться от чувства вины. А впереди было еще пять дней. На третий день запасной лоцман спросил его, почему они не начали сбрасывать ход. На четвертый день он грозно потребовал ответа и заявил, что Артур сумасшедший, раз хочет застрелить его из водяного пистолета. Теперь на руках у Артура было двое взрослых мужчин, причем оба были настолько неразумны, что не умели не мочиться в штаны. В последний день сам капитан понял, что что-то не так и самолично взошел на мостик. Но было уже поздно. -- Что ты наделал? -- закричал он. -- Как тебе такое взбрело в голову? Но Артур Дэниел в ответ только улыбнулся. Он уже принял таблетку, которую ему вручил мистер Доломо, самый прекрасный человек на земле. Он вручил ему таблетку лично перед строем Воителей Зора, салютовавших той священной миссии, которую ему предстояло исполнить. Но в отличие от Артура Дэниела, капитана не волновали взрослые мужчины, у которых штаны плохо пахли, его даже не волновало то, что скоро ему придется волноваться еще и о штанишках Артура Дэниела. У него было судно, направляющееся в Байонн, штат Нью-Джерси, и не было никакой возможности ни остановить его, ни отвернуть в сторону раньше, чем весь город окажется покрытым толстым слоем нефти. В Вашингтоне президент призвал к себе Смита, чтобы тот присутствовал при телефонном разговоре, и добавил, что старик-азиат пока не нужен. -- У нас эта... эта Беатрис опять на проводе, -- сообщил президент. Ладонью он прикрывал трубку. -- Что она говорит? -- Говорит, что мы сами виноваты, -- ответил президент и кивком головы показал на другой аппарат. Смит снял трубку. -- Мне не нравится причинять боль невинным людям. Я ничего не имею против американского народа, господин президент. Я сама американка. Но то, что сегодня произойдет в Байонне, Нью-Джерси, целиком и полностью ляжет на вашу совесть. -- А что там произойдет, ваше величество? -- спросил президент. -- Это ваша вина -- то, что там произойдет. Отзовите законопроект, ограничивающий свободу вероисповедания, пока можно предотвратить новые последствия. -- Если я отзову законопроект, то что именно прекратите вы, ваше величество? -- То, чему суждено случиться, уже не может быть предотвращено. Ни я, ни вы этого не можем сделать. И вот что я вам хочу сказать. Когда вам снова захочется причинить боль прекрасной, очаровательной, добропорядочной женщине, подумайте о Байонне, Нью-Джерси. А сейчас я бы советовала вам эвакуировать всех жителей города. И трубка замолчала. -- Готовы ли наши советники к тому, чтобы начать вторжение на Харбор-Айленд? -- спросил Смит. -- Почти готовы, -- сообщил президент. -- Нам осталось только снабдить их всех защитными костюмами. Это нас немножко задержало. Что там обнаружили ученые? -- Пока ничего. Они пока не прикасаются к веществу даже в резиновых защитных костюмах. Экспериментируют на животных, но на них, похоже, вещество действует не так, как на людей. Чиун говорит -- а он по-своему, каким-то странным образом, знает о человеческом теле что-то такое, чего мы не знаем, -- так вот, он говорит, что вещество, возможно, лишает человека только памяти о том, чему он научился, воздействует на интеллект. -- А есть какая-то другая память? Инстинкт -- это не память. -- Есть и другая память. Но я думаю, что сейчас нам лучше заняться эвакуацией Байонна. -- Куда, черт побери, их всех эвакуировать? В Джерси-Сити? -- в отчаянии воскликнул президент. "Персия-Сауд Мару" медленно вошла в акваторию порта Байонн, штат Нью-Джерси, -- так медленно, что стороннему наблюдателю, если бы таковые оставались в порту, показалось бы, что ее можно остановить одним пальчиком. Но такое впечатление создавалось из-за того, что судно шло со скоростью пятнадцать узлов -- со скоростью хорошего бегуна. И далее с "Персией-Сауд" случилось вот что. Судно шло и шло вперед. Потом оно село на скалы неподалеку от берега, а озеро нефти по инерции продолжало двигаться вперед с той же скоростью, неся на себе верхнюю палубу судна, а корпус его остался на скалах. Потом озеро нефти выплеснулось на берег. Словно бы огромная волна накрыла город Байонн, что в штате Нью-Джерси. Огромное черное липкое озеро расплылось по узким улочками города и достигло Джерси-Сити. Здесь волна ослабла и угасла, и с высоты птичьего полета казалось, что огромное черной плато расплылось и превратилось в самую большую в мире автомобильную стоянку, загадив и прилегающие порты городов Элизабет и Нью-Йорка. Это была самая крупная катастрофа в истории -- как по понесенным убыткам, так и по ущербу, нанесенному окружающей среде. Президент Соединенных Штатов, оставшись наедине с самим собой в Белом Доме, отсчитывал секунды до того момента, как его советники, которым в помощь были приданы еще и ученые, начнут военную операцию против Харбор-Айленда. Мир сошел с ума. Римо услышал о катастрофе, случившейся в Байонне, и задал себе вопрос, позовут ли полицию Ньюарка на помощь. Когда он служил в ньюаркской полиции, шла война во Вьетнаме. С той поры прошло много лет. Он боялся брать в руки газеты. Все вокруг так сильно переменилось. С той поры сменилось так много президентов. А перед глазами у него по-прежнему маячило азиатское лицо. Оно говорило ему, что нет такого понятия -- "президент". Разве он, Римо, не знает, что есть лишь короли, выступающие под разными названиями? Римо пора бы было уяснить себе это. И Римо должен правильно дышать. Римо должен позволить своему телу бороться за него. Римо должен вернуться к нему, к азиату. Римо должен вернуться в это место со странным названием Синанджу. Но Римо никогда не бывал в Синанджу. И еще более странная вещь случилась, когда Римо покупал билет на самолет, который должен был отвезти его в Ньюарк. Он увидел двух, азиатов, супружескую пару, которые с большим трудом пытались объяснить билетной кассирше, что им надо. Они были из Сеула, столицы Южной Кореи, и они хотели попасть в город Феникс в Аризоне, где жила их дочь. Они с трудом выражали свои мысли по-английски. Римо вызвался перевести. Он спросил их по-корейски, куда им надо, а потом объяснил это по-английски билетной кассирше. -- Вы говорите на старом литературном корейском языке. На таком языке еще говорят кое-где на Севере, -- сказал кореец. И тогда Римо понял, что знает корейский язык и знает его так же хорошо, как и английский. Но проблема заключалась в том, что никто никогда не учил его корейскому. Он совсем не помнил, чтобы учил его когда-нибудь. И тогда он понял, что и видение говорит с ним именно на этом языке. И еще ему не понравился тот вариант корейского, на котором говорила эта пара. Он был куда менее четким, чем тот язык, на котором говорил он. И по какой-то совершенно непонятной причине он начал смотреть на них как на иностранцев, потому что они так плохо говорили по-корейски. Корейцы лучше других, но не все корейцы. Дома себя почувствуешь только в Синанджу, подумал Римо. Синанджу? Вот оно опять. -- А вы знаете, где находится Синанджу? -- спросил он корейцев. -- Синанджу? Да. Далеко на Севере. Никто туда не ездит. -- Почему? -- Мы не знаем. Никто туда не ездит. -- Но почему? -- Это такое место, куда никто не ездит, -- сказал мужчина. А женщина добавила, что, наверное, ее дедушка знает. -- Он говорил, что это такое место, которого все боятся. -- Боятся? -- удивился Римо. -- Там живут самые чудесные люди на земле. -- Интересно, откуда он это знает? -- Вы там бывали? -- Нет, -- ответил Римо. -- Никогда. -- Тогда откуда вы знаете? -- Не знаю, -- признался Римо. -- Я очень многого не знаю. Я родился в Ньюарке, как мне кажется. Я вырос в сиротском приюте. Я ходил в школу. Я играл в футбол -- я был защитником. Я отправился во Вьетнам морским пехотинцем. Потом я вернулся. А потом -- бум! Я -- в Калифорнии и я не могу понять, что вокруг происходит. -- Да, мы тоже тут оказались примерно так же. Жизнь летит так быстро! Мы родились в Сеуле, там же и выросли, потом переехали в Калифорнию, а потом -- бум! И вот теперь наша дочь живет в Фениксе, Аризона. В самолете, летевшем в Ньюарк, пассажиры только и говорили, что о несчастье, случившемся в Байонне. Люди говорили, что никто не знает, как поступить с городом -- восстанавливать его или срыть до основания и вместе с Джерси-Сити превратить в одну большую автостоянку для жителей Нью-Йорка. Кто-то сказал, что это был террористический акт. Еще кто-то сказал, что неизвестно, какая именно из террористических группировок это совершила, потому что уже полдюжины взяли ответственность на себя. -- Мы, разумеется, сотрем их с лица земли, -- заметил Римо. -- Что они, эти ублюдки, с ума посходили, что признаются в том, что позволили себе так поступить с Америкой? Им это с рук не сойдет. -- Им это всегда сходит с рук, -- сказал кто-то из пассажиров. -- Не верю. Вы лжете. Римо хотел ударить этого пассажира в лицо. Но тут кто-то у него за спиной сказал, что Америка такое заслужила. Первое, что Римо сделал, оказавшись в Ньюарке, это нашел бар, в котором был телевизор. Катастрофа в Байонне не сходила с экрана, и какая бы ни шла программа, она то и дело прерывалась сводками новостей с места события. Римо заказал виски и пиво. Поскольку у него с собой был чемодан, полный наличных денег, он заказал самую лучшую марку и того, и другого -- то, что он пил, как правило, только по самым серьезным поводам. Когда он поднес стакан ко рту, запах спиртного чуть было не вызвал у него рвоту. Он отставил стакан. Он любил эту марку виски. Так почему же его тело восстает против него? И тогда опять заговорило видение. Оно говорило о том, что когда тело находится на истинном пути, оно отвергает все, что не служит достижению совершенства. И Римо, к своему удивлению, заказал рис и воду. Бармен сказал, что не подает рис и воду, и что пусть лучше Римо заткнется и допьет свое виски или убирается отсюда. Бармен не слишком долго докучал Римо, потому что у него возникли проблемы: ему срочно понадобилось выковырять мерный стаканчик для виски из своей левой ноздри. Римо по-прежнему не понимал, как ему это удалось, но был рад, что удалось. Он завладел переключателем программ телевизора и нашел канал, который все свое внимание уделил произошедшей катастрофе. На экране сидела целая группа комментаторов, которые обсуждали случившееся. И Римо не поверил своим ушам, когда услышал то, что услышал. Четверо из пяти комментаторов обсуждали те неблаговидные поступки, которые Америка совершила для того, чтобы заслужить право лишиться одного из своих городов. Америка посылала военных советников в Южную Америку. Следовательно, раз американские солдаты воевали против партизан, было вполне логично, что американский город оказался стертым с лица земли, а целые семьи похороненными под толстым слоем нефти. Америка снабжала оружием Израиль. Америка поставляла оружие правительствам арабских государств. Следовательно, каждый, кому не нравился Израиль или одно из этих арабских правительств, имел право убить любого американца в любой точке земного шара. Были приглашены арабские эксперты. Они, с одной стороны, резко осудили насилие против арабов, творимое в США, а с другой, предупредили американскую телеаудиторию, что ей следует ожидать повторения подобных происшествий до тех пор, пока американское правительство не займет более беспристрастную позицию в делах Ближнего Востока. Потом началась дискуссия по вопросу о том, каким образом Америка должна изменить свою внешнюю политику, чтобы избежать подобных инцидентов в будущем. Потом комментаторы стали говорить о себе, о том, что они знают, что могут лишиться своей популярности, потому что стали вестниками, приносящими плохие известия. -- Вестники, приносящие плохие известия! -- возмутился Римо. -- Они сами и есть плохие известия. Интересно, а руководство телеканалов знает, о том, что они говорят? -- Знают ли? Да они же им деньги платят! Эти ребята получают семизначные оклады, -- сказал человек, попивающий пиво. -- Миллион долларов в год за то, что они поливают Америку грязью? -- Если они исправно служат своим хозяевам. -- Но ведь это же репортеры. Я и не думал, что журналисты получают так много. Я помню репортеров из ньюаркской "Ивнинг Ньюс". Они получали куда меньше. -- Эй, дружище, -- обратился к Римо кто-то из завсегдатаев бара. -- Ньюаркская "Ивнинг Ньюс" скончалась много лет назад. Где ты был все это время? Лишь два момента во всей кошмарной трансляции прозвучали хоть каким-то утешением для слуха Римо. Президент объявил, что жертвам катастрофы будет оказана экстренная помощь, а затем он добавил, что хотя многие террористические организации хотят приписать себе это преступное деяние, деяние все равно остается преступным. И далее президент обратился к нации со следующими словами: -- Им это может сойти с рук сегодня. Им это может сойти с рук завтра. Но день расплаты придет, и это столь же нерушимо, как то, что солнце восходит по утрам, и как то, что чувство справедливости никогда не покинет сердца американцев. Как только президент исчез с экрана, вернулись телекомментаторы и приняли обсуждать, насколько безответственным было заявление президента, и как мало у него шансов на успех, и кроме того, те, кто некоторым представляются террористами, для других могут быть борцами за свободу. И лишь один комментатор с этим не согласился. Это был человек в очках в тонкой металлической оправе и в галстуке-бабочке. Его рыжеватые волосы были аккуратно расчесаны на пробор. -- Нет, -- сказал он. -- Борец за свободу и террорист -- это совсем не одно и то же. И дело тут не в точке зрения. Это все равно что сказать, что хирург и Джек-Потрошитель -- это одно и то же, поскольку и тот, и другой пользуются ножом. Когда ваша цель -- причинить вред невинным гражданским лицам, вы -- террорист. Все очень просто. Римо зааплодировал. И весь бар тоже зааплодировал. Аплодировали и белые, и черные. Ведущий передачи тут же заявил, что это личная точка зрения комментатора, а не программы, и тут же для противовеса дал слово кому-то другому. Противовес заключался в том, что до тех пор, пока повсюду в мире не изжиты голод и несправедливость, американцам следует быть готовыми к тому, что в целях восстановления справедливости они могут быть похищены, подорваны на бомбах, сожжены, утоплены в масле и застрелены во сне. Говоривший был профессором международных отношений. Звали его Уолдо Ханникут. Когда-то он был послом в одном из арабских государств, где пользовался своим дипломатическим статусом для того, чтобы открыто критиковать американскую политику на Ближнем Востоке, а следовательно, по мнению ведущего, взгляды его заслуживали всяческого уважения. Римо швырнул стакан с пивом в лицо Ханникуту, и бар взорвался аплодисментами. Телевизионный экран тоже взорвался. -- Как этим ребятам такое сходит с рук? -- возмутился Римо. -- А что мы можем поделать? Они все такие на телевидении. У нас нет выбора, -- сказал сосед Римо. Видение добавило, что все в мире переменилось, но только не Синанджу. -- Нет, -- возразил Римо, обращаясь к видению. -- Я люблю свою страну. В ответ на это видение страшно рассердилось и заявило, что оно отдало лучшие годы своей жизни Римо, а Римо оказался неблагодарным, не ценящим добра и совершенно не заслуживающим всего того, что оно, видение, ему дало. -- Что ты мне дал? -- Больше, чем должен был бы, -- ответил голос, а потом видение перестало разговаривать с Римо. Видение очень обиделось. Римо не знал, как можно обидеть видение. Но с другой стороны, у него никогда раньше никаких видений не бывало. Он находился неподалеку от того места, где вырос, неподалеку от сиротского приюта в Ньюарке. Он взял такси и, к своему удивлению, увидел, что на улицах нет ни одного белого. Он помнил, что в Ньюарке жили люди разных рас, но теперь население стало однородным. -- С каких пор Ньюарк стал черным городом? -- спросил Римо. -- Где ты был, парень? -- поинтересовался чернокожий водитель. -- Далеко. -- Тогда позволь мне дать тебе дружеский совет. Действительно дружеский. Побереги свою задницу и не крутись тут слишком долго. -- Со мной все будет в порядке, -- заверил его Римо. Откуда он знал, что с ним все будет в порядке? Он был невооружен. И все же он знал, что он вне опасности, кто бы на него ни напал. Он ощущал запах лука и чеснока, чувствовал, как тошнотворное маслянистое вещество выходит из его организма через поры. Каким-то образом он понимал, что продержится, а может быть, даже поправится. Приюта на месте не оказалось, как не оказалось на месте и всего квартала. И всей округи. Создавалось такое впечатление, что кто-то разбомбил весь район. Окна были разбиты. Водопроводные трубы торчали наружу из стен зданий, словно кто-то пытался вырвать их, но не окончил своего дела. Стены были испещрены надписями. Улицы были покрыты мусором и крысами. Четверо крутых черных парней направлялись в сторону Римо. На них на всех были надеты куртки, указывающие на то, что они принадлежат к некоей группе, именующей себя "Праведные Черепа". Они потребовали с Римо дань за то, что он стоит на их тротуаре. Они хотели знать, что у Римо в чемоданчике. Римо не стал пытаться наладить с ними диалог и взаимопонимание. Он выбил все зубы изо рта ближайшего к нему парня. Белый фонтан брызнул из черного лица и с легким стуком рассыпался бисером по тротуару. Улыбка исчезла. -- Я не люблю, когда мне угрожают, -- извинился Римо. Трое парней стали клясться и божиться, что они никому не угрожали, а четвертый тем временем кивал головой и собирал свои бывшие зубы. Он где-то слышал, что современная медицина способна вживить их обратно. -- А что стало с сиротским приютом, который когда-то был здесь? -- Его нет, парень, ты что, не видишь? -- А сестра Мария-Елизавета? Кто-нибудь из вас о ней слышал? Или тренер Уолш в школе Уиквейк? Кто-нибудь из вас слышал о ком-нибудь из них? Парни не слышали. -- О'кей. Извини за зубы. Я не знал, что у меня такой тяжелый удар, -- сказал Римо, открыл чемоданчик и дал каждому из юных бандитов по сотне долларов. -- Там у тебя полно добра, парень. Ты бы лучше поостерегся. Тебе нужны мышцы, чтобы все это донести? -- Мне не нужны мышцы, -- ответил Римо. Но это же абсурд! Ему, конечно же, нужны его мышцы. Но тут опять явилось видение и стало говорить, что сила человека не в его мышцах. Силу человеку дает его сознание. -- Я подумал, что ты говоришь не со мной, -- сказал Римо видению. Парни, вытаращив глаза, уставились на психа, который вздумал разговаривать сам с собой. -- Я хочу, чтобы ты остался жив, а не твои друзья, -- сказало видение. И затем видение принялось говорить о дурных привычках, о том, что за свою долгую жизнь среди белых Римо приобрел массу дурных привычек, от которых никогда не избавится. Белые? -- подумал Римо. Странно -- он мог бы поклясться, что он и сам -- белый. Сам того не зная, он направлялся к тому единственному месту на земле, посещение им которого, знай об этом Харолд В. Смит, заставило бы этого последнего немедленно распустить организацию. Это было то место, которого Римо избегал, когда находился в полной памяти. Если бы Харолд В. Смит знал, куда направляется Римо, он, по всей вероятности, достал бы ампулу с цианистым калием, которую всегда носил с собой, а перед тем как проглотить ее, запрограммировал бы всю локальную компьютерную сеть на самоуничтожение. Потому что теперь Римо, не помнящий себя, был готов раскрыть тайну своего собственного убийства. Глава тринадцатая Харолд В. Смит, каждодневно общающийся с опасностью, знал формулу общения с нею. Он давно уже был бы мертв, если бы не знал, как поступать в критических ситуациях, чреватых провалами, а вся его организация не просуществовала бы и недели. Секрет Смита заключался в том, что он никогда не убегал от беды, но и не бежал безумно ей навстречу. Первое, что надо было сделать, когда сталкиваешься с чем-то из ряда вон выходящим, это оценить все явления в баллах и дать каждому порядковый номер. Числа дают ощущение меры. Если вам предстоит умереть на следующей неделе, это трагедия. А если весь мир может оказаться уничтоженным через день, то это тоже трагедия, но трагедия больших масштабов. Харолд В. Смит оценил жизнь президента как задачу номер один, потому что президент сосредоточил в своих руках огромную власть. Опасность, проистекающая от вещества, лишающего людей памяти, получила номер два, но она ненамного отставала от лидера. Целый город был стерт с лица земли благодаря Доломо, и несомненно, в деле сыграло свою роль это вещество. Доклады ученых с каждым днем становились все хуже и хуже. В некоторых случаях вещество по тем или иным необъяснимым причинам теряло свою силу. В других случаях оно с течением времени становилось еще более эффективным. И вот теперь настал черед Римо, и возможно, пришло время распустить организацию, если будет раскрыта тайна ее существования или тайна Римо. И перед Харолдом В. Смитом встал вопрос: сейчас, когда вся страна находится в опасности, какая разница, станет кому-то известно о существовании секретной организации или нет? Может быть, в любом случае Смиту надлежит остаться в живых и помочь спасти страну? Настало время найти ответы на эти вопросы. Желание жить свойственно человеку независимо от возраста. Если Смит и его организация исчезнут, то сама идея о том, что демократия может существовать в рамках конституционного закона, не исчезнет. Президент всегда может уступить супругам Доломо, чтобы выиграть время. Но он не может отказаться от идеи конституционной демократии. Если этот принцип будет нарушен, то ему уже не восстановиться никогда. Тогда начнутся призывы к созданию полицейского государства, если дела пойдут уж слишком беспорядочно; тогда страна вернется ко временам, когда господствовало право сильного. Римо с Чиуном тоже воплощали в себе этот принцип, но нельзя было допустить, чтобы он воцарился открыто. Харолду В. Смиту предстояло принять трудное решение, но он был приучен принимать трудные решения. Если существование организации будет раскрыто, решил он, то он, несмотря ни на что, покончит с жизнью и разрушит компьютерную систему, которая и. составляла его организацию. Сейчас, пронумеровывая свалившиеся на его голову несчастья, Смит задал себе вопрос: если Римо помнит телефонный номер, то что еще он может помнить? Помнит ли он, как его подставили, а потом публично казнили, уничтожили его отпечатки пальцев во всех архивах и уничтожили само воспоминание о его существовании? Помнит ли он, как ему сделали пластическую операцию? Помнит ли он, что когда-то работал полицейским в Ньюарке? А если он вернется в свой бывший участок, признает ли кто-нибудь там воскресшего мертвеца? Что если начнется расследование казни, которая не привела к гибели осужденного? А потом -- не признает ли кто-нибудь этого мертвеца с новым лицом как человека, творившего невообразимые вещи в сотнях мест? Это несчастье могло случиться, когда Римо вернется туда, где он когда-то работал. Если вернется. Только Чиун мог знать, на что способны тело и сознание Римо в такой ситуации. Смиту необходимо было это выяснить. Он направился в маленькую комнату, выделенную Чиуну в Белом Доме. Смит никогда не знал, когда Чиун спит, а когда нет. Он никогда не спал в какие-то определенные часы, и Смиту неоднократно доводилось видеть, как он и Римо проводят без сна больше времени, чем может вынести человеческий организм. Он постучал в дверь. -- Пора? -- спросил Чиун. -- Нет еще, Мастер Синанджу. Я бы хотел поговорить с вами. -- Входите. Чиун, облаченный в темно-серое кимоно, сидел в позе лотоса, спрятав свои длинные пальцы под складками одежды. -- Можно мне сесть? -- Императору не надо спрашивать, -- ответил Чиун. -- Я хочу знать, какая часть подготовки Римо находится в его сознании. -- О всемилостивейший! Вы никогда не задавали вопросов о подготовке Римо. Что-то случилось? -- Вы сказали, что он не достиг пика формы. -- Его формы более чем достаточно для исполнения тех мелких заданий, которые ему поручают. -- Простите мне мое любопытство, -- сказал, садясь, Смит. -- Если, как вы говорите, я император, то меня как императора очень интересует все, что касается моего лучшего слуги, о Мастер Синанджу. -- Президент умер случайно? -- в ужасе воскликнул Чиун. -- Нет, -- успокоил его Смит. -- Я хочу знать, какая часть подготовки находится в сознании. -- Она вся у него в сознании, -- ответил Чиун. -- Значит, если вещество достигнет мозга, то Римо все забудет? -- Я не сказал, что его подготовка у него в мозгу. -- Вы сказали, в сознании. -- Мозг -- это лишь часть сознания. Сознание -- это то, что тело знает и помнит, сознание -- это прихожая человеческой личности, а сама личность находится дальше и занимает больше пространства. Даже первый вздох новорожденного ребенка -- это уже сознание. -- Что вы такое говорите? -- не понял Смит. -- Я не мог бы выразиться яснее, -- заметил Чиун. -- Предположим, что Римо подвергся бы воздействию этого вещества, которое мы ищем и которое отнимает у человека память. Какая часть того, чему вы его обучили, сохранится у него? -- Та часть, которая содержится не в мозгу, а в сознании -- том, которое является прихожей для человеческой личности. Понимаете? -- спросил Чиун. Он говорил очень медленно, чтобы