Уоррен Мерфи. На линии огня "Дестроер" "Firing Line", перевод С. Шалыгина Глава первая Согласно идее Солли Мартина грандиозные идеи скорее походили на бриллианты, нежели на жемчужины. То бишь рождались мгновенно уже полностью созревшими в едином порыве вдохновения, а не вызревали постепенно, как жемчужины, формируясь последовательными наслоениями, все время таким образом меняясь и совершенствуясь, пока в один прекрасный день песчинка не превращалась в нечто завершенное. Вот почему Солли удивился, когда у него родилась идея сжечь Америку: она возникла не вдруг, а заботливо вынашивалась в его мозгу, вызревая из однажды засевшей там назойливой песчинки. Солли Мартин был бизнесменом, хотя, когда упоминал об этом в присутствии своего дяди Натана во время визитов того к своей сестре, матери Солли, которая жила на Кони-Айленде, дядя Натан говорил ей так, будто Солли вовсе не было рядом: "Если это называется "бизнесмен", то я -- Папа римский". Солли не любил дядю Натана; это был пожилой человек с желтыми зубами, который жевал с открытым ртом и имел граничащую с безумием страсть к креплакам, а потому первым, по-мужски жестким требованием Солли, по достижении им половой зрелости было требование изжить из употребления в доме эти самые креплаки. Дядя Натан опускал физиономию в миску со своим любимым кушаньем и продолжал, обращаясь к матери Солли: -- Именно поэтому он и не просит меня вложить в его дело деньги. Тоже мне бизнесмен! Уже лысеть начинает, а еще ни одного доллара не заработал. Просто смех! Солли на все это только пожимала плечами. Дядя Натан был богат, но в голове у него никогда не было никаких идей. Его путь к успеху -- это купить материал подешевле, скроить и нашить из него одежды, которую затем продать, -- тоже подешевле, но не настолько, чтобы не получить от этого никакой прибыли. Его успех основывался на принципах упорства и долготерпения: год за годом зарабатывать понемногу денег, постепенно накапливая таким образом состояние. Солли тоже хотелось заработать состояние, но отнюдь не соревнуясь с американским долларом: кто кого переживет. Он должен обрести его, исключительно благодаря однажды осенившей его блестящей идее, какая до сей поры еще никому не приходила в голову. Но пока что подобная идея появляться не торопилась. Выпущенный в память о победе Марка Спитца брелок в виде золотой медали желаемых результатов не принес. Предприятие по производству настольной игры "Звездные войны" лопнуло. Изготовленная пиратским способом восьмидорожечная запись музыки из кинофильма "Кинг-Конг 2" оказалась никому не нужной. Тогда он отштамповал 20000 тысяч маек с портретом Элвиса Пресли, но они не раскупались, и он сбыл их с наваром десять центов на доллар. Через две недели Элвис Пресли умер, майки стали цениться на вес золота, но теперь у них был другой хозяин. Охваченный отчаянием, он разработал систему выигрыша на тотализаторе на скачках, в основу которой положил биоритмы лошадей, но, когда увидел, что без конца проигрывает, бросил играть и занялся реализацией путем пересылки данных игрокам по почте. Желающих купить не нашлось. Когда же банковский счет в полмиллиона долларов, оставленный ему отцом, понизился до 20 тысяч, Солли Мартин решил, что настало время пересмотреть свое отношение к карьере бизнесмена. И он пришел к выводу, что утратил взаимосвязь с обществом. Он был настолько одаренным, настолько опережал свое время, так возвышался над окружавшей его толпой, что и думать забыл о людских заботах и чаяниях. И тотчас же предпринял попытку восстановить контакт с потребителем. -- Я хочу открыть магазин, -- сказал он. Дядя Натан оторвал взгляд от тарелки и, обращаясь к матери Солли, сказал: -- Он будет продавать арабам песок. Откроет филиал в Иране. Будет торговать звездами Давида. Ну и бизнесмен! Сказав это, дядя атаковал очередной креплак, никак не желавший попадаться ему на вилку. -- Ага, -- сказал Солли. -- Что ж, может быть, это не такая уж и плохая идея, если прикинуть, сколько этих самых звезд можно продать людям, которые захотят сжечь их во время демонстраций или сделать из них что-нибудь непотребное. Вы никогда над этим не думали? -- Слава Богу, нет, -- ответил дядя. -- Если бы я думал о таких вещах, я бы спал на улице и варил себе суп в жестянках из-под томатного сока, мистер Бизнесмен. Ха! -- И, взглянув на Солли, он показал свои желтые зубы. Солли Мартин ушел из дому. Ему было нехорошо. Его дядюшка был чересчур старомоден, чтобы понимать современную жизнь и пути развития мировой торговли. К тому же его частое присутствие в доме вносило дискомфорт. Солли только что купил помещение на Уайт-плейнз, недалеко от Мейн-стрит, в самом центре фешенебельного Уэстчестер-каунти. Он решил торговать товарами со Среднего Востока, которые можно было сейчас приобрести за бесценок, поскольку Средний Восток находился в сильной экономической зависимости. Покупать подешевле, продавать подороже. Что может быть проще? К несчастью, в странах Среднего Востока, очевидно, не считали соблюдение графика поставок дело строго обязательным, как это было принято у американских компаний, поэтому, к моменту открытия магазина Солли, было доставлено всего лишь два ящика значков с исламской символикой, одни были сделаны из дешевого металла, другие из перламутра, да семнадцать картонных коробок с флагами Организации Освобождения Палестины, которых Солли вовсе не заказывал. Связавшись по телефону с поставщиком, Солли выразил ему свое недовольство, но тот, несмотря на то что при получении заказа назвался Филом, теперь утверждал, что его зовут Фауд Банидех и что все было заказано согласно заявке Солли. Но американцы сами виноваты, потому как вынуждают иранских бизнесменов совершать неблаговидные поступки своими попытками восстановить в Иране империалистический режим, -- хотя чего еще можно ожидать от американских империалистов, которые спят с сионистами, -- а кроме того, задержать оплату по чеку уже поздно, поскольку деньги уже получены. Первый клиент Солли, войдя в магазин, только огляделся по сторонам и, не сказав ни слова, вышел вон. Вторым посетителем была женщина в сером брючном костюме, с выкрашенными в рыжий цвет седеющими волосами. Осмотревшись, она остановилась у прилавка и стала перебирать исламские полумесяцы. Перед ней появился Солли. -- Что вам угодно? -- спросил он. -- Только одно, -- ответила она. -- Не шевелись. После чего плюнула ему в лицо, швырнула на пол значок и, пристукнув его каблуком, ушла. Эти посетители "Маленького цветка", расположенного в Ист-шопе на Уайт-плейнз, оказались первыми и последними, если не считать сборщиков налогов, контролеров за расходом электроэнергии и рассыльного, которого присылал этот ненормальный Фауд Банидех, вознамерившийся, по-видимому, похоронить Солли Мартина под горами исламских значков из дешевого желтого металла и перламутра. Тогда Солли решил дать в местную газету объявление о продаже, но, когда услыхал, что нужно заплатить вперед наличными, просто вывесил его на витрине. Объявление "Большая распродажа" не привлекло никакого внимания. Последовавшее за ним "Распродажа в связи с закрытием" имело тот же результат. Не больший эффект возымело и "Заключительная распродажа в связи с закрытием дела", а "Последние дни", хотя и не прибавило клиентов, зато привлекло внимание каких-то трех прохожих, которые, прочитав, стали перед магазином и зааплодировали, а ночью под вывеской кто-то приписал: "давно пора". На "Бесплатную раздачу" клюнул какой-то подросток, предположивший, что "Маленький цветок" в Ист-шопе -- порносалон, но, когда увидел, что никакой "порнухи" там нет, только презрительно ухмыльнулся и вышел вон. Когда деньги кончились, а ящики с исламскими полумесяцами и знаменами ООП продолжали прибывать, Солли сделал то, что, как он полагал, делало большинство американских бизнесменов, обреченных на разорение. Он направился в пивную и там узнал, что в действительности делают обреченные на разорение американские бизнесмены, -- они вовсе не напивались по такому случаю. Там Солли и поведал свою печальную историю двум посетителям, оказавшимся рядом с ним у стойки. Слушая, они все время хрустели костяшками пальцев и, поглядывая друг на друга, кивали головами. -- И теперь я не просто разорен, но полностью завишу от этого араба, -- говорил Солли. -- Ты не принял в расчет американскую психику, -- сказал тот, что поменьше, по имени Моу Москалевич. Второй, тот, что повыше, с рожей шпика, которую словно окунули в воск, а потом вывесили на солнце, кивнул. -- Совершенно верно, -- подтвердил он. -- Ты не принял в расчет американских психов. -- Психики, -- поправил его Моу Москалевич. Эрни Фламио, с обреченным видом, проговорил, обращаясь к Солли: -- Есть только один выход. Солли вскинул голову. -- Я еще слишком молод, чтобы умирать, -- сказал он. -- А кто говорит, умирать? -- удивился Фламио. -- Это некорректно, -- заметил Москалевич, речь которого изобиловала такого рода выражениями. -- Никто и не упоминал о твоей преждевременной кончине. -- Верно, -- подтвердил Эрни Фламио. -- Никто не упоминал о твоей несвоевременной кончине. -- Преждевременной кончине, -- поправил Моу Москалевич. -- Да, верно. Преждевременной кончине, -- повторил Фламио. -- Тогда что же? -- спросил Солли Мартин. Ни тот, ни другой не торопились с ответом. Они подозвали бармена, и тот наполнил стаканы. Расплатившись за выпивку -- в первый раз с тех пор, как подсели к Солли Мартину, преисполненному жалости к самому себе, -- они отвели его в угол зала и, сев за столик, заговорили шепотом. -- Мы говорим о пожаре, -- сказал Москалевич. -- О пож... -- начал было Мартин, но рот ему тотчас же закрыла широкая костлявая ладонь Фламио. -- Совершенно верно, -- шепотом сказал Москалевич. -- О пожаре. Всего лишь одна спичка. Достал, чиркнул, бросил -- и все твои проблемы решены. Страховая компания вернет тебе все твои деньги. И ты сможешь начать новое дело и воплотить в жизнь еще какую-нибудь замечательную идею. Солли задумался. Пожар -- это неплохо. Он вспомнил, как постоянно шутили над ежегодными пожарами у дяди Натана, которые неизменно случались в тот самый момент, когда дела шли неважно. Но был в пожаре еще один положительный момент. Он избавлял Солли Мартина от необходимости покончить с собой, что, как он с некоторых пор считал, было для него единственным выходом. -- Ну, что ж, -- сказал Солли и, сделав большой глоток из своего стакана с водочным коктейлем, настороженно огляделся вокруг, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. Его собеседники дружно закивали. -- Пожар, так пожар, -- добавил он. -- Но как... -- А как -- это уже наше дело, -- сказал Эрни Фламио. -- Не зря же нас прозвали Огненными близнецами. Солли готов был расцеловать их. Как добры были эти люди, решив помочь ему выпутаться из беды! И только когда все пропустили еще по три порции, выяснилось, что помощь эта будет отнюдь не бескорыстной. Содействие оценивалось в 2000 долларов и должно было быть оплачено вперед. Эту сумму он может без труда раздобыть у своей матери. А потом он откроет новое дело. Такое, которое будет соответствовать уровню его клиентов. Ему надоело терпеть убытки из-за глупости. Глупость их устраивает? Будет им глупость. Каких только глупостей он для них не сделает! Захотят гамбургеров из опилок -- пожалуйста! Захотят кур в пакетах, содержащих 712 наименований вредных веществ, -- пожалуйста! Захотят рыбу, которую любой человек, знакомый с запахом моря, не смог бы есть, -- сколько угодно! А с попытками сделать жизнь в Америке лучше -- покончено. Он представит им то, чего они заслуживают. На следующее утро Солли Мартин проснулся со страшной головной болью. Вспомнив, что произошло с ним накануне вечером, он почувствовал себя еще хуже. Он думал, что Моу Москалевич и Эрни Фламио будут ожидать его в "Маленьком цветке", но их там не оказалось. Вместо этого в начале одиннадцатого они ему позвонили. -- Совершенно ни к чему, чтобы нас там видели, -- сказал Москалевич. -- Да. Верно, -- согласился Солли, ломая голову, как бы от всего этого отказаться. -- Это произойдет завтра ночью, малыш, -- сказал Москалевич. -- Запомни, когда будешь уходить, оставь заднюю дверь незапертой. Замок мы сломаем, чтобы все выглядело как ограбление. И постарайся куда-нибудь убраться из города, чтобы никто не мог тебя ни в чем заподозрить. -- Хорошо, -- сказал Солли и секунду помедлил, собираясь с духом, чтобы сказать, что он отказывается. Но тут взгляд его упал на пачку счетов, присланных ему иранцем Фаудом Банидехом, и он, сглотнув, добавил: -- Да. Хорошо. Завтра ночью. Пусть пеняют на себя! Пусть все пеняют на себя! Может быть, эти двое устроят такой пожар, что дойдет до самого Ирана! Может быть, получив страховку, ему удастся договориться с Моу и Эрни, чтобы они подожгли и контору этого Банидеха в Нью-Йорке... может... Вот тут в мозгу Солли и забрезжила идея. Он понимал, что ему не следует туда идти. Он понимал, что это было рискованно. Но Солли Мартин не мог отказаться от желания увидеть все своими глазами. Идея, наметившаяся в его мозгу, начинала приобретать форму, и ему захотелось увидеть, узнать, выяснить, может ли из этого на самом деле что-нибудь выйти. Для пущей безопасности он отправился обедать к матери. Улучив удобный момент, перевел стрелки кухонных часов на три часа вперед и положил таблетку снотворного в ее стакан с виноградным вином от Манишевича. Когда она через некоторое время начала клевать носом, он, обратив ее внимание на часы, показывавшие полночь, сказал: -- Уже полночь, мама. Я, пожалуй, останусь ночевать здесь. Уложив старушку спать, он прокрался вниз и, сев в свою машину, двинул в сторону Уайт-плейнз. И вот теперь он сидит в машине, припарковавшись в темной боковой улочке наискосок от парадного входа в свой магазин. Ночью "Маленький цветок" казался еще более унылым и заброшенным, чем днем. Днем он хоть и был так же пуст, но выглядел не так мрачно. Вот так, скорчившись, он просидел в машине около часа, прежде чем увидел, что кто-то идет по пустынной улице торгового центра. Он ожидал увидеть Моу Москалевича и Эрни Фламио, а вместо них увидал какого-то худосочного мальчишку с черными, как у трубочиста, руками, торчавшими из рукавов рваной тенниски, и в брюках, которые были коротки ему на два года и три дюйма. Мальчишка остановился под фонарем. В ярком желтоватом свете Мартин разглядел, что тому было лет тринадцать. На голове у него была копна огненно-рыжих волос, а лицо, какие бывают на плакатах, призывающих неимущих отправлять своих детей в летние лагеря. Мальчишка огляделся и нырнул в проулок между магазином Солли и соседним домом. Что это за пацан? Эти два поджигателя ничего не говорили о таком помощнике. Только через несколько минут на улице появились быстро идущие Москалевич и Фламио. Не оглядываясь, без всяких колебаний, они резко свернули в проулок рядом с магазином. Солли Мартин удовлетворенно кивнул головой. Он одобрил эту идею: использовать мальца в качестве разведчика. Задняя часть магазина Солли Мартина была не только незапертой, но оказалась распахнутой настежь, и Моу Москалевич недовольно заворчал. Этот молокосос Мартин оказался поц. То, что дверь не заперта, не заметил бы никто, а вот открытая дверь могла послужить для соседей поводом вызвать полицию. Он уже хотел было сказать что-то Эрни Фламио, как вдруг услыхал в магазине какой-то звук и замер на месте. Потом повернулся к своему напарнику и приложил палец к губам. Фламио кивнул. Они прислушались. Лестер Мак-Герл бросал газеты на пол через прилавок и при этом напевал что-то себе под нос. Это было его любимым занятием. Самым-самым любимым. Затем он стянул с полок знамена ООП, развернул их и бросил в угол. Поначалу, когда мальчик только вошел в магазин, он то и дело поглядывал на витрину, чтобы убедиться, что его никто не видит, но теперь он забыл об этой предосторожности. Он любил свое дело, и временами ему хотелось, чтобы кто-нибудь, проходя по улице, остановился посмотреть. Он бросил на пол еще несколько газет. Стоявший за дверью Эрни Фламио шепотом сказал Моу Москалевичу: -- Он напевает "Я не хочу, чтобы весь мир сгорел". -- Нет, -- сказал Москалевич, -- это не то. Эта песенка называется "Мой прежний огонь". -- Ну, что-то в этом духе, -- сказал Фламио. -- А что он сейчас делает? -- Не знаю. -- Москалевич присел возле двери на корточки. -- Он совсем мальчишка. -- Может этот Мартин и его нанял? -- Нет, -- ответил Москалевич. -- По-моему, он работает сам по себе. Поднявшись, Москалевич шагнул в дверь. Эрни Фламио, держа сумку, в которой была банка с бензином и кусок шпагата, пропитанного калийным нитратом, который выполнял роль запасного шнура, последовал за ним. -- Чем ты тут занимаешься? -- спросил Москалевич, оказавшись у мальчишки за спиной. Лестер Мак-Герл резко обернулся и увидел двух мужчин. Затем инстинктивно отступил назад. В слабых отблесках уличных фонарей, наполнявших магазин тусклым желтоватым светом, он увидел их лица. Это были взрослые, а взрослых он не любил. Вообще не любил. Этих двоих он никогда раньше не встречал, но физиономии такого типа видел. Он видел их в детских домах и приютах, и эти две рожи напомнили ему о сильных и грубых руках, которые столько лет награждали его тумаками. До недавнего времени. Пока он не нашел способ от всего этого избавиться. Несмотря на разделявшее их расстояние, он уловил запах бензина, который эти двое принесли с собой, и тотчас же понял, зачем они здесь появились. -- Это мой пожар, -- резко произнес он, продолжая пятиться. -- Лучше вам уйти отсюда и оставить меня в покое. Солли Мартин понимал, что делать этого не следует, но ему надоело ждать. А кроме того, ему хотелось знать, как устраиваются пожары. Выйдя из машины, он двинулся к проулку, отделявшему его магазин от соседнего дома. Задняя дверь магазина была открыта, Солли остановился и покачал головой. Ему ничего не было известно о заказных пожарах, однако он считал, что бросать дверь открытой по меньшей мере глупо, поскольку кто-нибудь мог это заметить и позвонить в полицию. Подойдя к двери, он услыхал внутри голоса. Ему не понравилось, что они так громко разговаривают. Ему показалось, что так дела не делаются, и он решил отменить все это к чертовой матери, пока его не арестовали заодно с этими придурками. "Хрен с ним -- решил он. -- Это его деньги. И он сейчас войдет и скажет, чтобы они прекратили всю эту возню". Ступив на порог, он увидел Москалевича и Фламио, стоявших всего в нескольких шагах спиной к нему. В углу помещения стоял мальчишка. Но не успел Солли открыть рот, как заговорил Москалевич: -- Как это понимать, твой пожар? Нас наняли и заплатили за эту работу. Они с Фламио двинулись вперед. -- Я вас предупреждаю, -- услышал Солли голос мальчика. Голос был совсем детский, нетвердый, неокрепший, что никак не вязалось с угрозой, которая прозвучала в его словах. Фламио засмеялся. -- Ну и нахал! -- сказал он. -- Это ты предупреждаешь нас? Что будем делать с этим паршивцем, Моу? -- По-моему, нужно оставить его здесь, -- ответил Москалевич. -- В последний раз предупреждаю! -- проговорил паренек. Фламио снова засмеялся. Мальчик широко развел руками в стороны, словно собираясь взлететь. Если бы Солли Мартин не видел этого своими собственными глазами, он никогда бы в такое не поверил. В тот самый момент, когда Фламио и Москалевич бросились к нему, паренек развел руки в стороны. Тело мальчика засветилось. Мартин видел, как сначала от него пошло какое-то слабое голубоватое сияние, как будто тело очутилось посреди газового пламени. Затем свечение усилилось, становясь ярче и окутывая мальчишку, точно какая-то спиритуальная аура. Москалевич и Фламио замерли посреди магазина, как вкопанные, а паренек тем временем вытянул руки вперед и растопырил пальцы. Свечение вокруг него стало меняться. Сперва оно приобрело фиолетовый оттенок, затем постепенно стало алеть, все сильнее и сильнее, все ярче и ярче. И вот вокруг мальчика запылало рыжее зарево, переливаясь и мерцая, точно раскаленная в камине кочерга. Солли стало больно смотреть. Но он продолжал смотреть и сквозь оранжевое облако увидел лицо мальчика: его сузившиеся глаза пылали, зубы сверкали в широкой улыбке, выражавшей истинное наслаждение. Затем, как если бы двое мужчин были отрицательными полюсами батареи, а мальчик мощнейшим генератором положительных импульсов, полумрак комнаты пронзили две огненные оранжевые молнии, и обоих пришельцев хватило пламя. Солли Мартин подавил в себе рвавшийся наружу крик. Одежда на людях сгорела мгновенно, оранжевое пламя стало пожирать их, и на глазах Мартина они словно таяли, медленно оседая на пол. Никто из них даже не вскрикнул, и Мартин понял, что они мертвы. А тут еще взорвалась банка с бензином, которую принес Фламио, и пламя, разметавшись по всему магазину, мгновенно охватило газеты и знамена ООП. А в дальнем конце магазина стоял, все еще сияя, Лестер Мак-Герл. Затем, резко развернувшись кругом, он протянул руки к противоположной стене магазина, из кончиков его пальцев снова брызнуло пламя, и там, где длинные огненные нити коснулись стены, сухое дерево мгновенно загорелось. Мальчик огляделся по сторонам. Удовлетворенно кивнул. Посреди помещения догорали трупы двух поджигателей, разбрызгивая вокруг горящие капли жира, и там, где они падали, загорался пол. Горел уже весь магазин, и тогда мальчик снова начал менять свой цвет, постепенно переходя из оранжевого в алый, из алого в пурпурный, из пурпурного в голубоватый и в конце концов вернулся к своему обычному цвету, как если бы был аккумуляторной батареей, израсходовавшей последний заряд. После этого Лестер Мак-Герл бросился к двери. И тут Солли Мартин принял одно из тех решений, вспоминая о котором позднее, задавал себе вопрос: и откуда только храбрость взялась? Когда мальчишка пробегал мимо него, Солли схватил его за худенькие плечи и, прежде чем перепуганный паренек успел сделать попытку вырваться, зашептал: -- Нам надо отсюда убираться. Идем. Я твой друг. Я не сделаю тебе ничего плохого. Солли поразила хрупкость мальчишеского тела. Он будто птицу в руках держал. Мальчик не оказал никакого сопротивления, словно из него ушла вся его энергия. И Солли Мартин повел его по переулку туда, где стояла машина. Он хотел поскорее убраться с этого места, покуда не нагрянула полиция. Он понял, что в руках своих держит тот самый ходовой товар, который так долго искал. Солли еще ни разу в жизни не удалось заработать ни одного доллара, продав что-либо обыкновенному покупателю, зато теперь у него будет совсем другая клиентура. Он будет продавать пожары тем, кому эти пожары нужны, имея в лице Лестера Мак-Герла такой товар, благодаря которому окажется вне конкуренции среди всех тех, кто в Соединенных Штатах зарабатывает себе на поджогах. Лестер Мак-Герл покорно сел на переднее сиденье. Когда Солли уселся за руль, он увидел, что Лестер пристально на него смотрит. -- Вы хотите меня побить? -- спросил Мак-Герл. -- Нет, -- ответил Солли. -- Я хочу тебя накормить. Мальчик покачал головой. -- Вы хотите меня поколотить, -- упрямо проговорил он. -- Нет, не хочу, -- сказал Солли. -- Я хочу сделать тебя богатым. И еще я хочу, чтобы ты устроил столько пожаров, сколько пожелаешь. Как тебе это нравится? -- Я в это не поверю, пока не увижу своими глазами, -- ответил Лестер Мак-Герл. -- А ты поверь, -- сказал Солли Мартин. Когда приехали пожарные, их уже не было. Глава вторая Его звали Римо, а песок, который упал ему на живот, был сырой и холодный. Открыв один глаз, он увидел белокурую трехлетнюю девчушку, сидевшую на корточках над длинной канавкой, которую она копала в песке. -- Ты зачем на меня песок бросаешь? -- спросил ее Римо. Он лежал в одних плавках, спиной на полотенце с изображением Мики-Мауса, на залитом солнцем пляже Пойнт-Плезант-Бич в Нью-Джерси. -- Я копаю лов, -- ответила девчушка, не поднимая головы. Ее маленькая жестяная лопатка -- Римо впервые видел такую и всегда думал, что они делаются из пластмассы, -- тотчас же снова вонзилась в песок и, зачерпнув его немногим более столовой ложки, перебросила через левое плечо девочки, высыпав при этом большую часть на живот Римо. Сосредоточившись на всепоглощающей работе по перемещению грунта, девочка плотно сжимала губки. -- А что такое лов? -- поинтересовался Римо. -- А это то, что копают воклуг самка, -- ответила девочка. -- Это мне моя сталсая сестла Алдафф ласска-сывала. -- Так это не лов, а ров, -- сказал Римо, стряхивая с живота песок. -- А где же, в таком случае, твой замок? Зачем же копать ров, если нет замка? По-моему, это просто повод для того, чтобы бросать на меня песок. Девчушка продолжала копать. На живот Римо снова упал песок. Некоторое количество, более сухого, попало ему в лицо. -- Я делаю сначала лов, потому что лов легче делать, -- пояснила она. -- Ров, -- поправил Римо. -- Лов, -- повторила девочка. -- А после я буду делать самок. На голове у нее торчали два беленьких хвостика, присыпанных влажным песком, который искрился, точно кристаллики алмаза. Тельце у нее было розовое, еще не тронутое загаром, и, казалось, состояло сплошь из одних округлостей -- такое оно было пухленькое, мягкое и гладкое, -- поскольку сквозь кожу не проступал ни один мускул. -- А почему ты решила строить его рядом со мной, когда в твоем распоряжении целый пляж? -- спросил Римо. При этом он развел в стороны руки, подчеркивая таким образом размеры пляжа, и тут же получил полную лопатку песка в незащищенную физиономию. Перевернувшись набок, он приподнялся на одной руке и посмотрел на девчонку. -- Потому что я подумала, что, если плилетит длакон, ты засситис мой самок, -- проговорила она. Тут она в первый раз посмотрела на него и улыбнулась. У нее были небесной голубизны глаза и маленькие, ровные, сияющие, словно жемчуг, зубки. -- А почему я? -- спросил Римо. -- Ты дракона когда-нибудь видела? -- Потому что ты холосый, -- ответила девочка. -- А моя сталсая сестла Алдафф ласскасывала мне пло длаконов, что все они больсе меня. -- Так ты считаешь, что я хороший? -- спросил Римо. Он посмотрел на свои руки. На их счету были сотни жизней, и если на них не было видно пятен крови, то все они оставались лежать на его душе. "Интересно, -- подумал Римо, -- хоть кто-нибудь когда-нибудь считал меня хорошим?" -- Конечно холосый, -- подтвердила девочка со свойственной детям откровенностью. -- Очень холосый. И снова принялась копать, продолжая бросать песок на Римо. -- Нет, я нехороший. -- Нет, холосый. -- А ты выйдешь за меня замуж? -- Сначала мне нужно постлоить самок, -- сказала она. -- Придется, видно, тебе помочь, -- сказал Римо. Девочка уже прорыла неровную квадратного профиля канавку длиной в четыре фута. Римо опустился возле нее на колени, и его руки, обученные убивать, принялись за работу, требующую точности и осторожности хирургами действовали при этом еще точнее и осторожнее. Набрав детским ведерком воды, он смочил песок и вылепил из него небольшое прямоугольной формы строение. Затем наделал в толстых стенах окон и на этом основании стал возводить витые башни и зубчатый переплет, в то время как девочка то и дело с шумом втягивала в себя воздух от страха, что башня может упасть. Но Римо, кончиками пальцев чувствуя давление песка, в самый последний момент, когда тот вот-вот готов был обвалиться под собственной тяжестью, останавливался и переходил к другой башне. И вот рядом с девочкой вырос устремившийся в небо своими башнями замок, высотой почти в шесть футов, с имитацией под кирпичную кладку, и теперь на это будто явившееся из сказки чудо смотрел весь пляж. Отступив от своего творения, окруженного неприглядным извилистым подобием рва, Римо сказал: -- Ну вот. А теперь ты выйдешь за меня замуж? -- Ты плавда холосый, но сначала я немножко поиглаю, -- сказала девочка и, взяв Римо за руку, потянула его к себе вниз и поцеловала в щеку. Поднявшись, он увидел, что на них смотрят, и, почувствовав неловкость, сконфузился. -- Вот так всегда, -- проговорил он. -- Стоит в кого-нибудь влюбиться, обязательно попадется такая, которой захочется сначала поиграть. За пляжем, на дощатом настиле, стоял человек, который тоже смотрел на Римо. Это был высокий, худощавый мужчина с седыми, начинающими редеть волосами, одетый, несмотря на стоявшую в Джерси жару, в серый костюм-тройку. Римо ждал этого человека, и, когда их взгляды встретились, тот ему кивнул. Римо кивнул в ответ. -- Я скоро вернусь, -- сказал он девочке. Пожав ее ручку, он двинулся по горячему песку туда, где его ожидал, уже сидевший на скамейке доктор Харолд В.Смит, начальник сверхсекретной организации КЮРЕ. Шел не торопясь, не обращая внимания на обжигающий песок. Подойдя и сев рядом со Смитом на скамейку, смахнул с груди и живота песок. Он был высок и поджар, обладал хорошо тренированной, но не бросающейся в глаза мускулатурой. Единственное, что могло привлечь к нему внимание, это его широкие запястья, которые он постоянно разминал, вращая кулаками, будто они у него болели. Волосы у него были темные, как и глубоко посаженные глаза, цвета воды в ночном озере, а скуластое лицо делало его слегка похожим на азиата. -- Очень рад видеть, что вы, как всегда, не на виду, -- проговорил Смит. -- Вы подозреваете, что этот ребенок -- вражеский агент? -- спросил Римо. -- Тогда подождите, я ее сейчас прикончу. Он встал. -- Сядьте, -- со вздохом сказал Смит. -- Ну, почему наши беседы всегда оканчиваются одним и тем же? -- Потому что вы всегда первым делом наскакиваете на меня за то, что я не сижу где-нибудь в кустах, -- ответил Римо. -- Это же пляж. Джерси. Половина из тех, кто тут торчит, -- местные политиканы. И все они смотрят на океан с единственной мыслью, как его себе заполучить. А вторая половина -- федеральные агенты, которые следят за этими политиканами. И я тут никому не нужен. Римо посмотрел на Смита, затем на белокурую девочку в красном купальнике. Она сидела на корточках возле своего песчаного замка. Губы ее шевелились: увлекшись игрой, она разговаривала сама с собой. Римо улыбнулся. Все-таки хорошо, когда делаешь для кого-нибудь что-то хорошее. Может, он и вправду хороший? -- О чем вы хотели поговорить? -- спросил он Смита. -- О Руби. Руби, Руби Джексон Гонзалес, светлокожая мулатка, была у Смита в помощницах. Не считая Смита, Римо и того, кто в данный момент был президентом Соединенных Штатов, она была единственным человеком, знавшим о существовании секретной организации КЮРЕ, созданной несколько лет тому назад с целью борьбы с преступностью в обход некоторых положений закона. И Римо был ее карающей десницей. Думая о Руби, он вспомнил ее визгливый, режущий уши голос и сказал Смиту: -- И слышать об этом не хочу. Это ваша забота. Вы ее нанимали. Она что, хочет свергнуть вас и завладеть акциями предприятия? -- Она хочет уволиться, -- ответил Смит. Руки его лежали на "дипломате", который он держал на коленях, и Римо подумал, что ему вряд ли удастся припомнить случай, когда Смит показывался где-либо без этого "дипломата", и ему очень захотелось узнать, что он там такое держит. Можно было подумать, что это часть его костюма: брюки, жилет, пиджак и "дипломат". -- Ну и что? -- сказал Римо. -- Пусть себе увольняется. Мне уже надоело без конца слушать ее визг. -- Не все так просто, -- ответил Смит. В действительности так оно и было. Римо это понимал. Кем бы ни был тот, кто знал о существовании КЮРЕ, но не работал в ней, создавал для организации слишком большие трудности и представлял собой слишком большую угрозу. -- А почему она хочет уволиться? -- поинтересовался Римо. -- Говорит, что ей скучно. Работа нудная. Она хочет снова заняться изготовлением париков и зарабатывать настоящие деньги. -- Ну, так предложите ей побольше, -- посоветовал Римо. -- Уже предлагал. -- И что? -- Говорит, что на всем свете не хватит денег, чтобы сделать эту работу менее скучной. -- Что-то непохоже на Руби, -- заметил Римо. -- Она любит деньги. Видимо, ей действительно скучно. -- Он посмотрел на девочку, которая то засовывала, то вытаскивала свою маленькую ручку из окон замка, играя в какие-то воображаемые приключения, порожденные ее детской фантазией. -- Хотите, чтобы я с ней поговорил? -- Нет, -- ответил Смит. -- А что же? -- Я хочу, чтобы вы... убрали ее. Римо резко повернулся и посмотрел на Смита. Лицо у того было как всегда непроницаемым, взгляд устремлен на серую воду. -- Руби?! -- переспросил Римо. -- Вы хотите, чтобы я ее убил?! Он продолжал испытующе вглядываться в лицо Смита, но его выражение оставалось неизменным -- бесстрастным и спокойным, как море в тихую погоду. Тот коротко кивнул. -- Замечательно, -- с горечью произнес Римо. -- Речь идет о том, чтобы убить человека, а он сидит тут и кивает. Да к тому же своего. Вы что, забыли? Ведь Руби когда-то спасла меня и Чиуна! А Вы сидите тут, как серая мумия, и киваете. Для Вас это всего лишь кивнуть, а для меня это значит кого-то убить, да еще своего друга. -- Я понимаю Ваши чувства, Римо. Но ведь она знала, чем рискует, когда давала подписку. Не знаю, почему Вы считаете, что это мне доставляет удовольствие. -- Потому что так оно и есть... Римо осекся. Взглянув в сторону берега, он увидел, как какой-то загорелый белобрысый малый с длинными, до плеч, волосами, с серфинговой доской под мышкой, пробегая по пляжу, нарочно налетел на построенный им замок. Даже на расстоянии в сотню футов Римо было слышно, как тот ликующе захохотал. Девочка в красном купальнике ошеломленно, ничего не понимая, посмотрела вслед бегущему, потом взглянула на руины своего сказочного замка и, медленно опустившись на корточки, заплакала. Даже с такого расстояния Римо видел, как вздрагивают от рыданий ее плечики. -- Извините, -- сказал Римо. -- Я сейчас. Легко перескочив через ограждение, идущее вдоль деревянного настила, он побежал по горячему песку туда, где возле развалин замка сидела маленькая девочка. Слезы струились по ее щекам. Она посмотрела на Римо с выражением горькой обиды. -- Ты должен был столожить длаконов, -- проговорила он. -- А тепель видис, что получилось? -- Не надо на меня давить, -- ответил Римо. -- Мы с тобой еще не поженились. Кроме того, мы построим новый. -- Плавда? -- Можешь не сомневаться, -- ответил Римо. Послав девочку набрать ведерко воды, он искусными руками быстро восстановил замок и сделал его еще выше и величественнее. Пока он работал, девочка переминалась с ноги на ногу, едва сдерживая свою радость. Когда Римо закончил, она посмотрела на него преисполненным любви взглядом, и он вытер ей слезы. Она сказала: -- А ты знаес, мне не лазлесают выходить замуж. Моя сталсая сестла Алдафф говолит, что я еще маленькая. -- Я знаю, -- сказал Римо. -- Но когда я выласту, мы с тобой поженимся. -- Буду надеяться. -- Потому что ты холосый, -- продолжала девочка. -- Спасибо, -- сказал Римо, поднимаясь. -- А теперь ты тут играй, развлекайся, а мне нужно идти. -- А ты хочешь идти? -- Нет, -- сказал Римо. -- Но мне надо еще кое-что сделать. -- А я тебя еще увижу? -- Нет, -- ответил Римо. -- О! -- произнесла она с характерным для детей смирением, для которых вся жизнь, по большей части, состоит из грустных сюрпризов. -- Я тебя люблю. -- Я тебя тоже, -- сказал Римо. И он двинулся прочь, направляясь к соседнему пляжу, где в бухте, образованной двумя длинными скалистыми мысами, волны, поднимаясь выше, чем по обыкновению в спокойном океане, создавали накат, достаточный для серфингистов невысокого класса. Белобрысый верзила стоял на песчаном бугорке, словно греческий бог, обозревающий свои владения. Его доска торчала перед ним, воткнутая в песок, точно персидский щит. Римо стал перед ним. Парень выглядел мощнее и сильнее Римо, а цветом был такой, будто ел крем для загара. -- Ты мне солнце загораживаешь, -- недовольно проговорил он. -- Зачем ты сломал замок? -- спросил Римо. -- Нечего строить там, где люди ходят, -- ответил белобрысый. -- Ты не потому его сломал, -- сказал Римо. -- Да? А почему же? -- Потому что ты нехороший человек, -- сказал Римо. -- А я хороший. И у меня есть все основания это утверждать. -- Хороший приходит к финишу последним. -- Теперь этого не будет, -- сказал Римо. Выдернув стеклопластиковую доску из песка, он поднял ее на фут от земли и вонзил обратно. Только теперь она воткнулась в песок там, где были пальцы правой ноги белобрысого. Парень посмотрел вниз на свою ногу. Затем приподнял стопу и увидел, что пальцев на ней нет. -- Нога! Моя нога! -- завопил он. -- Мои пальцы! -- Он перевел взгляд на Римо. -- Что же... Римо улыбнулся. -- Походишь с пятью, -- беспечным тоном бросил он, направляясь к дощатому настилу. Подойдя к Смиту, все так же сидевшему на скамейке, он сказал: -- Смитти, я должен вам кое-что сказать, но сначала я окажу вам одну услугу. Руби знает, что вы пошли на встречу со мной? -- Да, -- ответил Смит. -- Значит, ей известно, что вы задумали, -- сказал Римо. -- Я бы посоветовал вам проверить, нет ли в вашей машине бомбы. -- Не волнуйтесь, -- ответил Смит. -- Я приехал на автобусе. -- Правильно сделали. -- Вы говорили, что хотите мне что-то сказать, -- напомнил Смит. -- Да. Идите с этим вашим заданием и с этой вашей работой куда подальше. С меня хватит. -- Вот даже как? -- Именно так, -- сказал Римо. -- А можно спросить, почему? -- Конечно, я слишком хороший, чтобы работать на вашу контору. Вот почему. Римо повернулся и двинулся прочь. Уже на ступеньках, ведущих от настила, он остановился и, чуть помедлив, вернулся обратно. -- А теперь, поскольку все это уже не имеет никакого значения, -- проговорил он, -- я хочу удовлетворить свое любопытство. Отбросив в сторону руки Смита, он открыл серый кожаный дипломат. В нем лежал радиотелефон и пузырек, в котором была одна таблетка. -- Можно спросить, для чего это? -- Конечно, -- ответил Смит. -- Телефон выходит прямо на компьютеры КЮРЕ. Если понадобится, я могу набрать номер и уничтожить все записи, все следы нашей деятельности. -- А таблетка? -- спросил Римо. -- Если случится так, что мне придется уничтожить записи, -- сказал Смит, -- мне придется уничтожить и себя. Вот для чего. Он смотрел на Римо, и лицо его оставалось спокойным и непроницаемым, как всегда. Ответ Римо не очень понравился. Он захлопнул дипломат и сказал: -- Надеюсь, вам никогда не придется этим воспользоваться. -- Спасибо, -- сказал Смит. И Римо направился в город. Он шел по улицам, застроенным маленькими, размером с гараж, домишками, которые в основном и составляли архитектурный ансамбль прибрежной части Нью-Джерси. Впереди его ожидала еще одна неприятная встреча. Как объяснить Чиуну, учителю и тренеру, что он уходит из КЮРЕ? Римо и раньше уходил, и не один раз, но что-то всегда заставляло его возвращаться. Но на этот раз он не вернется. Он был совершенно уверен в этом, как и в том, что это оскорбит Чиуна, ныне царствующего Мастера Синанджу, главу древнего рода корейских ассасинов, которые состояли на службе у королей и шахов, императоров и фараонов и для которых самым святым делом было соблюдение ими контракта, если не считать обязанности своевременно получать плату. Желательно, золотом. Чиун его не поймет. Чиун взял Римо на обучение вскоре после того, как молодого полицейского Римо Уильямса несправедливо обвинили в убийстве, которого он не совершал, и отправили на электрический стул, после чего он остался жив, и прошел подготовку для работы в КЮРЕ. И за эти годы тренировок он подверг тело и дух Римо таким изменениям, что тот превзошел в своих возможностях всех остальных людей. Он сделал из него человека, способного в совершенстве владеть своим телом и чувствами, но ему так и не удалось сделать из Римо корейца. И ему никогда не понять, почему Римо хочет оставить службу у хозяина, который всегда вовремя платит. Для Чиуна Смит был самым лучшим из императоров. Римо казалось, что он просто бродит без всякой цели, но, когда он вдруг поднял глаза, то увидел, что стоит перед гостиницей "Норфилд", где они остановились с Чиуном, и, войдя через боковой вход, двинулся на второй этаж по застланной истертой дорожкой лестнице. Чиуна на месте не оказалось. Римо воздал хвалу Господу за этот маленький подарок и принялся собирать свои нехитрые пожитки: смену белья, зубную щетку, бритву. Сняв плавки, он принял душ и переоделся в черные хлопчатобумажные брюки армейского покроя и черную тенниску. Может, он и вправду хороший человек. Воспитывался он в сиротском приюте, но, кто знает, может быть, все его предки были хорошими людьми. -- Хороший парень Римо Уильямс, -- пробормотал он себе под нос. -- Гордый потомок династии хороших парней. Взяв сумку, Римо спустился на задний двор, где находился плавательный бассейн, и там, в уголке двора этой старой гостиницы обнаружил Чиуна, неподвижно сидящего под деревом со сложенными на коленях руками. Легкий ветерок шевелил пряди белых волос, свисавшие по бокам на морщинистое, высохшее лицо Чиуна. Старый кореец смотрел на воду в бассейне, слегка подернутую легкой рябью, вызванную работой фильтровальной системы. Римо молча стал перед ним. -- Чиун, я бросаю работу. -- Опять? -- На этот раз окончательно. -- Почему? -- Потому что считаю себя хорошим человеком. А ты считаешь меня хорошим человеком? -- Я считаю тебя идиотом. Садись и давай поговорим. Римо уселся на траву рядом с Чиуном. -- Смитти хочет, чтобы я убил Руби, -- сказал он. -- О, -- произнес Чиун. По тону его голоса Римо понял, что Чиуна это заинтересовало. -- Потому что она хочет уйти из КЮРЕ, -- добавил Римо. -- И ты решил, что, если предашь своего хозяина, она останется в живых? Ты решил, что император Смит возьмет и просто скажет: "О, Римо не захотел убивать Руби, и поэтому Руби должна жить?" Ты ведь знаешь, что он так не скажет, Римо. Он примет меры, чтобы избавиться от Руби другим путем. И чего ты добьешься? Вместо того, чтобы сделать то, чему ты обучен, и гарантировать ей быструю и легкую смерть, ты сделал так, что она, вероятно, попадет в руки какого-нибудь идиота. Но она все равно умрет. Ты ничего не добьешься. -- Чиун, я все это понимаю. Я просто не хочу работать в организации, которая уничтожает своих лучших людей, таких как Руби. Я просто не могу больше это делать. Вот скажи мне: ты убил бы Руби? -- Если бы мой император сказал мне, чтобы я применил к ней свое искусство наемного убийцы-ассасина, то да. Принять такое решение -- дело императора, а значит, не мое. Я не император. Я ассасин. -- Вот так просто взял бы и убил ее? -- Вот так просто я сделал бы то, что пожелал мой император. -- Смитти может послать тебя и за мной, -- сказал Римо. -- И ты выполнишь это задание? -- Я люблю тебя как сына, потому что ты и есть мой сын, -- проговорил Чиун, глядя на сверкающую воду бассейна. -- Я знаю, -- сказал Римо. -- Но ты любишь и тысячелетние традиции Синанджу. -- Да, это так. И тебе следовало бы. -- Я ухожу, -- сказал Римо. -- И куда же ты пойдешь? -- Не знаю. Мне нужно подумать о том, кто я такой есть. Я дам тебе знать, где я, если тебе понадобится меня найти. Чиун кивнул. -- Как ты тут без меня, обойдешься? -- спросил Римо. -- Да. Обойдусь. Римо встал. Смущенно посмотрел на Чиуна, думая, что бы такое сказать, чтобы нарушить молчание и разрядить напряженность момента. -- Ну, ладно, пока, -- сказал он. Чиун кивнул. Когда Римо вышел за ворота, Чиун еще долго смотрел ему вслед. Потом тихо проговорил: -- Глупое дитя. Никто не сможет убить Руби Гонзалес так просто. Глава третья Довезя доктора Харолда В.Смита до автобусной остановки, Руби Джексон Гонзалес не поехала обратно в санаторий Фолкрофт, что в местечке Рай под Нью-Йорком, который и служил прикрытием организации КЮРЕ, располагающей мощнейшей компьютерной сетью. В течение последних четырех дней она потихоньку освобождала свой рабочий стол, вынося по вечерам в ридикюле личные вещи, и теперь двинулась прямо в свои роскошные трехкомнатные апартаменты, которые снимала в том же пригороде Рай, чтобы забрать чемоданы, упакованные еще накануне. Во время их разговора со Смитом цель его поездки не упоминалась, но по данным расходных счетов она знала, что Римо и Чиун находятся на побережье, в Нью-Джерси. Знала она и то, что Смит сам назначил Римо эту встречу, что обычно являлось обязанностью Руби. А это означало, что Смит не хотел, чтобы Руби знала, о чем они с Римо будут говорить. Дохлый номер. Она прекрасно знала, что любой, пожелавший уйти из КЮРЕ, должен замолчать навеки, и Смит ехал к Римо, чтобы дать тому задание закрыть рот Руби. Что ж, пусть попробует: пока палач сюда доберется, жертва будет уже за тридевять земель. Через полчаса после того, как автобус Смита выехал из города, Руби на своем "Континентале" тоже двинулась на юг, в сторону Ньюарка, что в Нью-Джерси, где у нее были родственники и где ее смуглая физиономия могла затеряться среди сотен тысяч таких же физиономий. А там она подумает, что делать дальше. О том, чтобы ехать в Норфолк, в Вирджинию, в данный момент не могло быть и речи: там ее стали бы искать в первую очередь. Но при выезде из пригорода Рай на скоростную трассу Кросс-Вестчестер ее осенила идея, и она, вместо того, чтобы двинуть через мост Таппан-Зи в Нью-Джерси, свернула на юг и поехала по Нью-Йорк-трувей в Нью-Йорк. Для начала ей нужно было провернуть одно дельце. Глава четвертая Ньюарк, штат Нью-Джерси. Город, в котором переплелись судьбы трехсот тысяч жителей. Гигантская театральная площадка, на которой ежедневно разыгрываются тысячи личных драм. Но три из них в этот день имели особое значение. У Римо никогда не было желания возвращаться в этот город, поскольку покинул он его, будучи трупом. И все же один раз с тех пор он там побывал, и приют Святой Терезы предстал перед ним тогда старым, покрытым копотью кирпичным домом, с распахнутыми настежь окнами и дверьми, -- мертвый дом, стоящий в ожидании момента, когда соседние присоединятся к нему. Это случилось пару лет тому назад, и теперь соседние дома стали такими же, как и этот старый приют. Вся улица представляла собой длинный ряд пустырей да остовов сгоревших дотла домов. Даже среди бела дня по улице бегали крысы. Остановив машину, Римо взглянул на старый приют. Он выглядел таким же мертвым, как и почти весь Ньюарк, таким же, каким был и сам Римо Уильямс -- тот самый Римо Уильямс, который вырос в этом доме и которого здесь наказывали воспитатели, колотя за провинности по костяшкам пальцев. Римо вздохнул. А чего еще хотел он тут увидеть? Духовой оркестр и мемориальную доску, говорившую о том, что здесь воспитывался Римо Уильямс? В таких местах бронзовых пластин не вешают. Их воруют наркоманы. И его идея посетить родные места с целью выяснить, как, когда и почему он попал в приют Святой Терезы, вдруг показалась ему неосуществимой. Включив передачу, Римо тронулся дальше. Завтра он об этом подумает. А сейчас ему нужно устроиться в какую-нибудь гостиницу. К тому времени Лестер Мак-Герл, который решил, что ему вполне подойдет прозвище Спарки-искорка, уже поселился в гостинице. Он сидел в кресле перед телевизором, по которому показывали послеобеденную мыльную оперу, а в полутора метрах от него на полу стоял стакан. Мальчик пополнел. За те несколько недель, что он был знаком с Солли Мартином, он набрал почти двадцать фунтов, и теперь все эти фунты были облачены в дорогой, идеально сидящий на них костюм. Но Спарки любил бы этот костюм даже в том случае, если бы тот не сидел на нем столь идеально, только за то, что это был его собственный костюм, а не с чужого плеча, заношенный до дыр полудюжиной прежних владельцев, до того как достаться ему. Вынув из коробка спичку, он зажег ее и бросил в стоящий на полу стакан. Спичка ударилась о край стакана и упала на пол, где еще какую-то секунду продолжала гореть, прежде чем погасла, оставив на нейлоновом ковре выжженное черное пятно. Стакан был уже до середины наполнен спичками, а на ковре чернело несколько десятков черных пятен. Мальчик достал еще одну спичку и повторил то же самое. На этот раз спичка упала в стакан и, продолжая гореть, подожгла остальные, искореженные огнем, но еще не полностью сгоревшие. Спарки встал из кресла и плеснул в стакан немного воды, чтобы погасить пламя. Солли не нравилось, когда на коврах лопались стаканы и возникали пожары в гостиницах. Это было единственным неприятным качеством Солли -- он не разрешал Спарки устраивать где-либо пожар, пока за это не было заплачено вперед. Но он не бил мальчика, кормил его и одевал, и вовсе не считал Спарки каким-то ненормальным из-за того, что тот обладал способностью воспламеняться, и, наконец, Солли Мартин был первым добрым человеком из всех, кого Спарки доводилось когда-либо встречать. Думать о нем как о своем отце Спарки не хотелось: отца своего он не знал, была только длинная череда законченных пропойц с их доведенными до отчаяния женами, которые использовали мальчика для того, чтобы получать от государства пособие на содержание ребенка, и которые потом только издевались над ним и унижали. Нет, только не "отец". Спарки не хотел считать его отцом. Другое дело -- старшим братом. Вот кем был для него Солли Мартин, и мальчик не был еще достаточно взрослым и не стеснялся признаться самому себе, что любит Солли. Он зажег еще одну спичку и бросил ее в стакан. Только чтобы не огорчать Солли, он не станет поджигать этот отель, когда они уйдут отсюда. А тем временем у дома, находившегося в двух милях от этого отеля, остановила на обочине свой "Континенталь" Руби, и с парадного крыльца тотчас же спустились три бездельника, чтобы поближе рассмотреть машину. Руби открыла дверцу и, демонстративно установив над приборной доской противоугонное устройство, вышла из машины и заперла дверцу. -- Джексоны здесь проживают? -- спросила она, обращаясь к одному из юнцов, самому рослому, с огромной копной волос в стиле "афро". -- Да тут кругом Джексоны, -- угрюмо ответил тот. -- Хорошая машина. -- Ничего хорошего, -- возразил второй. -- Хорошая двести двадцать пять миль дает. Гоночная -- вот это хорошая. А это просто "Континенталь". -- Заткнись, -- сказал самый здоровый. -- Это хорошая машина. -- Правильно, -- подтвердила Руби. -- Это хорошая машина, а я хорошая хозяйка, и я еще раз спрашиваю тебя по-хорошему: Джексоны здесь проживают? Верзила встретил ее холодный уверенный взгляд, который заставил его вспомнить кое-что о вежливости. -- Четвертый этаж с тон стороны, -- проговорил он. -- А вы кто? -- Друг семьи, -- ответила Руби. -- Присмотрите за машиной, хорошо? И, если кто-то попытается ее угнать, скажите, что внутри есть баллон с отравляющим газом, который выходит наружу, если попытаться завести мотор без ключа. -- Да ну? -- Можешь не сомневаться, -- сказала Руби. -- Правда, это не так страшно, как кажется. Он не смертельный. Просто на всю жизнь останешься слепым. -- Не слабо, -- заметил парень. Руби кивнула. -- Это, чтобы в другой раз неповадно было. Быстро поднявшись по ступенькам крыльца каменного дома, входная дверь которого походила на бланк-заказ на участие в международном конкурсе нецензурных выражений. Руби нажала звонок Джексонов. В это время за ее спиной трое юнцов уже горячо обсуждали вопрос, где можно спереть противогаз, чтобы можно было спереть машину, не оставшись при этом слепыми. Руби улыбнулась. На звонок никто не отвечал, и она, толкнув дверь, вошла в дом и двинулась вверх по лестнице. Звонок на двери квартиры Джексонов, расположенной на четвертом этаже, тоже не работал. И Руби принялась барабанить в дверь, пока изнутри не раздался голос: -- Ради всего святого, перестаньте стучать! Кто это там?! Дверь не открывали. -- Тетя Летти, это Руби. -- Кто? -- Руби, ваша племянница. Дверь не открывалась. Вместо этого женский голос спросил: -- А как зовут твою маму? -- Корнелия. Она все так же курит свою трубку из кукурузного початка и носит серебряный медальон из доллара, который вы ей однажды подарили. Дверь резко распахнулась. Маленькая негритянка со сморщенной от старости физиономией, напоминавшей сушеный чернослив, окинула Руби взглядом с головы до ног, после чего, схватив за локоть, втащила в комнату. -- Руби, деточка, что случилось?! От кого ты прячешься?! -- Почему вы решили, что я от кого-то прячусь, тетя Летти? -- Потому что мало кто приезжает в Ньюарк просто в гости. У тебя все в порядке, девочка?! -- Все хорошо, тетя Летти. Правда все хорошо. И когда старушка наконец успокоилась, то заключила Руби в такие крепкие объятья, словно хотела наверстать упущенное за те десять лет, которые они не виделись. -- Заходи, девочка! Ой-ей-ей, какая же ты стала большая да красивая! Заходи и расскажи все своей тете Летти. Как там мама? И что же все-таки тебя к нам привело? -- Я подумала, что, может, вы могли бы приютить меня у себя на несколько дней, -- ответила Руби, следуя за женщиной на кухню через анфиладу комнаток, прибранных, но почти без мебели. -- Я так и знала, что ты от кого-то прячешься, -- проговорила Летти Джексон, -- раз хочешь здесь остаться. Руби рассмеялась. -- В самом деле, тетя Летти, вы самая подозрительная женщина, которых я только знала! Разве я не могу просто приехать в гости? В конце концов разные увещевания и неподдельно веселое настроение Руби успокоили старую женщину. Пока Руби сидела за кухонным столом и разговаривала с тетей, старушка суетилась, готовя то печенье, то чай, и при этом все требовала, чтобы Руби рассказала ей о том, чем она занимается, как идут ее дела, как поживают ее мать и брат, обормот Люсиус, так назвала его старушка, произнеся это сочетание как одно целое, точно это был какой-то титул, вроде "принц Чарльз" или "король Эдуард". Вышло "обормотлюсиус". Время шло, и в квартире постепенно собирались домочадцы: дети тетушки Летти, дети ее детей, племянники и племянницы. Всех их она представляла Руби в официальной манере, называя при этом Руби дочерью ее сестры Корнелии, и Руби тут же забывала все имена. В такой большой компании, казалось, никто не обращал на это внимания. Когда стемнело, миссис Джексон сказала Руби, что, поскольку та у них гостья, то спать будет только вдвоем со своей шестнадцатилетней кузиной, которая слышала, что Руби занимается изготовлением париков, и хотела, чтобы та прислала ей парочку -- один для ношения днем, другой надевать на ночь, дабы ей не приходилось постоянно возиться со своими волосами. В конце концов Руби уснула. -- Это тот самый дом? Солли Мартин посмотрел на серое здание, затем на Лестера Спарки Мак-Герла. -- Да, -- ответил он. -- А после этого мы уедем из города и заедем в одно место за деньгами. -- Взмахом руки он указал на улицу и продолжал звенящим от негодования голосом: -- Ты посмотри на улицу! Любой нормальный человек пожелал бы спалить весь этот город. Но этот тип заплатил нам только за один дом, и потому сгорит только он. -- Ну, тогда я пошел, -- сказал Спарки. -- С тобой все в порядке? -- спросил Солли. -- Готов? Чувствуешь себя нормально? -- Вроде бы да. Все нормально, -- ответил мальчик. -- Меня просто в жар бросает, -- проговорил Солли, -- как это ты можешь зайти в дом, вот так вот просто взмахнуть руками -- и все начинает гореть! Так все просто. -- Меня тоже, -- сказал Спарки. -- Я так и не понял, отчего это получается. Просто получается и все. Еще мне кажется, что с каждым разом получается лучше. Особенно в последний раз. Солли кивнул. Затем окинул взглядом улицу. Она была темна и безлюдна. Увидев стоявший возле дома дорогой белый "Континенталь", удивился. Машина такого класса никак не соответствовала этой улице. Правда, существует такая басня, что, мол, процветающие мошенники ездят на "Кадиллаках" и целыми днями пялятся в цветной телевизор, но в действительности "Кадиллакам" этим уже по пять лет, и сжигали они три литра бензина, проехав один квартал. Однако этот "Континенталь" был вовсе не таков. Спарки Мак-Герл выскользнул из машины и, перебежав дорогу, нырнул в подъезд дома. Солли ждал. Ньюарк был плохой поживой. Все более или менее ценное, что можно было в этом городе спалить, уже спалили. Остался только этот дом. Но их сегодняшней целью была вовсе не ликвидация чьей-то собственности. Тот, кто их нанял, хотел, чтобы погибли жильцы. Солли пожал плечами. Ему было все равно. Он еще раз взглянул на пятиэтажное здание. И Спарки это было тоже все равно. Мальчишка готов был поджечь что угодно, лишь бы посмотреть, как оно горит. Бесшумно миновав пять лестничных пролетов, Спарки сначала поджег пол на верхнем этаже и, спускаясь вниз, то же самое проделал с каждой лестничной площадкой. Прежде чем пожар обнаружат, лестничная клетка будет уже полыхать вовсю. Римо пересек узкую улочку, на которую выходил фасадом его отель, и вошел в парк, разбитый над подземным гаражом. Когда он был совсем маленьким, приютские воспитательницы раз в месяц проводили с ним занятия в ньаркском парке. Тогда он был в отличном состоянии, кругом царила безукоризненная чистота, туда приходили студенты, бизнесмены, люди отдыхали целыми семьями. А теперь здесь, как и во всем городе, царило запустение. Войдя в парк, Римо почувствовал, что его словно обокрали. В детстве у него было не слишком много радостей, мало что было в нем памятного, и он всегда с теплотой вспоминал этот парк, но то, что он видел перед собой, вызывало уныние. Резкий свет ночных фонарей падал на скамейки, облюбованные пьянчугами. Из кустов доносилось хихиканье молодых парочек. Зайдя подальше, Римо увидел еще одну сцену. Привалившись спиной к стене служебного здания, стоял негр, сверкая полным ртом золотых зубов и массивной золотой цепью на шее. Шагах в двадцати то него стояла группа подростков, не сводивших с него глаз, и Римо понял, что они ждут своей очереди, чтобы купить у него наркотики. Первый из них, подойдя к торговцу, протянул тому деньги и получил взамен маленький пакетик. Как только он отошел прочь, его место тотчас же занял следующий из группы ожидающих. Интересно, подумал Римо, не записываются ли они у него заранее, как в пекарне, чтобы потом ждать, когда их вызовут по номеру и купить свой пакетик? Поискав глазами несломанную скамейку, Римо увидел такую среди четырех ближайших и, сев, стал наблюдать процесс. Ему было видно, как в лучах фонаря отсвечивают белизной сложенные деньги, как поблескивают маленькие пакеты, которые достает торговец, предварительно пересчитав и положив деньги в карман. И куда только полиция смотрит? -- подумал Римо и порадовался тому, что сестра Мэри Маргарет не дожила до этих времен и не видит, что творится в их парке. Он почувствовал, как в глубине души у него что-то поднимается, и сперва подумал, что это гнев, но вскоре понял, что чувство это более глубокое. Это была скорбь. Он думал, что вырвется из того заболевшего мира, где ему приходилось зарабатывать себе на жизнь, вернувшись в этот город к невинным временам своего детства. Но болезнь эта проникла и сюда, и на какое-то мгновение у него мелькнула мысль: а осталось ли вообще где-нибудь в Америке хоть одно чистое место, хоть один парк, в котором, как и раньше, играли бы дети, не боясь ни пьяниц, ни наркоманов, ни торговцев этим зельем? Торговец увидал, что Римо на него смотрит, но не выказал при этом никакого страха, а всего лишь любопытство, и Римо подумал, какое чувство испытал бы этот тип, случись такое много лет назад, когда у этого типа были свои зубы, а Римо служил в ньюаркской полиции. И Римо вдруг самому стало интересно, насколько же у него еще хватит терпения выносить эту скорбь, прежде чем она перейдет в непреодолимое желание избавиться от причины, ее породившей. Затем он увидел, как торговец подозвал ребят к себе поближе. Они стали о чем-то совещаться; торговец указал на Римо, и скорбь вдруг улетучилась, уступив место холодной ярости. Римо встал со скамейки. -- Ну, все, -- громко сказал он. -- Пошли отсюда! Восемь пар глаз удивленно уставились на него. -- Вы что, не слышали? Пошли все вон из моего парка! Некоторое время компания смотрела на этого внешне ничем не примечательного белого, затем они стали переглядываться, ухмыляться и подмигивать друг другу. -- Из твоего парка? -- переспросил торговец. -- Ага. Из моего парка. Убирайтесь отсюда, -- сказал Римо. -- Это общественный парк, -- возразил торговец. Римо подошел уже совсем близко, и торговец шмыгнул за спины сгрудившихся кучкой ребят. Стояли они не слишком плотно, Римо протянул руку между ними и, схватив торговца за висевшую у того на шее золотую цепь, рванул к себе. Тот вылетел из-за укрытия, точно шарик из лотка китайского бильярда. -- Эй, полегче! Он у нас один. -- Да, -- глухо поддержал другой голос. Но не успели они ринуться на Римо, как он перевернул торговца вверх ногами и, держа за лодыжки, стал трясти. Из карманов посыпались пятидолларовые пакетики с "травкой". Римо тряхнул сильней. На землю посыпались деньги: купюры, монеты. Каждый раз, когда Римо его встряхивал, торговец стукался головой о булыжник и хрипел: -- Помогите! Даром отдам! Помогите! -- Заткнись, -- сказал Римо. -- Ты и так отдашь. -- И пинками стал отшвыривать пакетики и деньги созерцавшим все это мальчишкам. -- Вот. Забирайте все. Только уматывайте из моего парка. И Римо продолжал трясти торговца, отбрасывая ногой то, что сыпалось из его карманов. Семеро парней стояли молча, как будто раздумывая, потом все разом ринулись хватать пакеты и деньги, и через пятнадцать секунд на земле было уже чисто, а где-то во мраке раздавался удаляющийся топот. -- Они за это поплатятся, -- прохрипел торговец. -- Ужасно сознавать, что тебя все бросили, правда? -- спросил Римо. -- Кто ты такой? Что тебе надо? Кончай стукать меня головой! Римо поставил его на ноги. Парень был одного с ним роста, но еще худощавее. -- Я один из воспитанников сестры Мэри Маргарет, -- сказал Римо. -- Ей не понравилось бы то, что делается в ее парке. Торговец принялся оправлять на себе одежду. -- Я тебе уже сказал: это парк общественный. После этого он потер левой рукой макушку, в то время как правой полез за пояс брюк сзади и, выхватив оттуда складной нож, щелкнул фиксатором. Выскочившее лезвие блеснуло при свете фонаря, показавшись при этом хрупким, как стекло. Римо покачал головой. -- Зря ты это, -- сказал он. -- А я еще собирался тебя отпустить. -- Черта с два, -- сказал негр. -- Ты мне дорого обошелся, козел этакий, и теперь я возьму с тебя долг. По кусочкам. Он махнул ножом, метя Римо в горло. Римо отклонился назад. Нож мелькнул у него перед лицом. Тогда Римо, схватив негра за ноги, снова перевернул его вниз головой и поволок через аллею к скамейке, возле которой стояла урна. Приподняв парня, он сунул его головой в урну. Голова негра стукнулась о бутылки, которыми была заполнена урна, раздался звон стекла. Места в урне явно не хватало, но Римо продолжал давить. Единственный стон был заглушен хрустом стекла. В конце концов из урны остались торчать только уродливые желтые ботинки на двухдюймовой подошве. Тогда Римо согнул ноги торговца, спрятав внутрь и ботинки, и придавил еще разок, утрамбовав так, чтобы ничего не торчало. Теперь все было в порядке. Римо довольно потер руки и вернулся на скамейку. Через десять минут послышались приближающиеся шаги. Громкие, тяжелые -- кто-то, нарочито громко вышагивая, приближался к Римо. И вдруг перед ним возник полисмен. Совсем молодой. Когда полисмен заговорил, Римо опустил глаза в землю. -- Что вы тут делаете, мистер? Голос его слегка дрожал от испуга. -- Просто сижу в своем парке, -- ответил Римо. -- В своем парке? -- Ага. В нашем с сестрой Мэри Маргарет, -- сказал Римо. Полисмен немного успокоился, решив что перед ним безобидный тихопомешанный. -- Вы и дальше намерены тут сидеть? -- спросил он после некоторой паузы. -- Да. -- В этом парке белому находиться опасно, -- сказал полисмен. И тут Римо в первый раз поднял глаза и встретился взглядом с полисменом. -- Только не сегодня, -- сказал он. -- Только не сегодня. Прежде чем что-то увидеть или услышать. Руби почувствовала запах и рывком села на кровати. С силой втянула воздух. Ошибки быть не могло: этот запах она знала с детства. Пожар. Соскочив с кровати, она принялась расталкивать свою спящую кузину. -- Ленора, проснись! Дом горит! Шестнадцатилетняя девушка, хмельная от сна, приходила в себя медленно, и Руби ударила ее по щеке. Та очнулась, потрусила головой и невольно потянулась рукой к щеке, глядя на Руби, которая уже направлялась к двери. -- Дом горит! -- бросила Руби через плечо. -- Надо разбудить всех остальных! Вдвоем они подняли все семейство Джексонов. Все делалось как во время противопожарной тренировки: сначала выходили дети, старшие выводили младших. Руби подала восемнадцатилетней Молли свой чемодан. -- Отнеси вниз, -- сказала она. -- Запри в багажник и отведи машину за угол, подальше от дома. Не дожидаясь ответа. Руби выбежала в коридор и принялась барабанить во все двери. -- Пожар! -- кричала она. -- Проснитесь! Дом горит! Горели ступени лестницы, полыхали стены и пол, но совершенно не ощущалось запаха бензина или какого-либо другого горючего, нигде не было видно бумаги или чего-либо такого, чем можно было бы воспользоваться для поджога. Услыхав топот ног по лестнице. Руби посмотрела вверх и увидела парня с шевелюрой в стиле "афро", который вечером околачивался возле дома. В жокейских шортах и тенниске, он летел вниз, перепрыгивая через четыре ступеньки. Не сбавляя скорости, он хотел проскочить мимо Руби, но та протянула руку и обхватила его поперек туловища. -- Куда это ты несешься? -- спросила она. -- Пожар! Дом горит! -- Верно, -- сказала она. -- наверху кто-нибудь живет? -- Конечно! Пусти меня! Схватив ее за руку, он хотел было вырваться, но Руби, запустив правую руку в карман халата, выхватила оттуда короткоствольный револьвер 38-го калибра и приставила ко лбу парня точно между глаз. -- Давай наверх и всех разбуди. -- Ч-черт! Руби пожала плечами. -- Давай двигай или подохнешь прямо здесь. Что тебе больше нравиться? Она взвела курок. Парень сглотнул. -- Ч-черт! -- повторил он. Руби вдавила дуло ему в лоб, и он, развернувшись, бросился вверх по лестнице сквозь огонь, вопя изо всей мочи: -- Пожар! Пожар! Пожар! Руби посмотрела вверх и увидала над лестницей огонь. Это поджог, решила она. Подожжено было в нескольких местах. Кому же еще могло понадобиться поджигать этот дом, кроме чокнутой шпаны! Тут не над чем раздумывать. Она огляделась вокруг. Из квартир начали один за другим выскакивать жильцы, и у нее на какую-то секунду возникло ощущение, будто она сидит в цирке и смотрит, как из одного "Фольксвагена" выпрыгивают целых две дюжины пассажиров. Они выходили по несколько человек: по два, по четыре, протирая заспанные глаза и нетвердо шагая, поскольку еще не успели прийти в себя. Руби еще какое-то мгновение помедлила, прислушиваясь к доносившимся с пятого этажа крикам "Пожар!", затем, проталкиваясь сквозь поток идущей вниз детворы, сбежала на третий этаж и принялась колотить в двери, поднимая людей. То же самое она проделала на всех остальных этажах и, очутившись на тротуаре, с удовлетворением отметила, что машины возле дома уже нет. Откуда-то с другого конца улицы послышался вой пожарной сирены. Языки пламени уже начали выбиваться из окон всех пяти этажей дома. Подбежала тетя Летти. -- Ох, девочка, а я уж думала, что ты там осталась! -- Все в порядке, -- сказала Руби. Пожарные машины были уже в квартале от них. -- Все вышли? Тетя окинула взглядом столпившихся на тротуаре жильцов. -- Да вроде бы, -- сказала она. -- Дай-ка гляну. -- И еще раз оглядела толпу соседей, тыча по ходу дела пальцем, будто пересчитывая. -- Гариглов не видно. Руби стояла, теребя висевший у нее на шее золотой медальон. -- Где они живут? -- спросила она. -- На пятом справа, на эту сторону, -- ответила тетя. Пожарные были уже совсем рядом. Руби бросилась в дом. Тетя закричала вслед: -- Девочка, не ходи туда! Из дома вышли Гариглы. Руби не появлялась. Тете Летти они сказали, что ее не видели. Дом спасти не удалось. Через десять минут после прибытия пожарных крыша прогнулась и рухнула вниз, точно развалившееся суфле. Жильцов оттеснили на другую сторону улицы, где полицейские со скучающим видом стали задавать им вопросы. Увидев, что рухнула крыша, тетя Летти, закрыв лицо руками, запричитала: -- О Боже! Ах, моя бедная Руби! Ах, моя деточка! Священник Гораций К.Уизерспул, одетый в итальянский костюм из серого букле, обнял ее за плечи и утешающе проговорил: -- Все образуется, миссис Джексон. При этом его глаза скользили по толпе жильцов, будто он их пересчитывал. Часом позже обвалились внутрь стены дома. Пожарные, поливавшие дом с дороги и расположенных по обе стороны соседских зданий, выкачали на него тысячи тонн воды, но к развалинам нельзя было подойти еще часа два. Потом они обшарили руины, и, только когда наступило утро, один молодой пожарный, который копался в полуподвале, нашел тело. Его сопровождал фоторепортер из ньюаркской "Пост-обсервер", которую недавно обвинили в "бесчувственном" отношении к черной общине и которая вслед за этим выделила специального фоторепортера для съемок пожаров в местах компактного проживания черного населения. Для того, чтобы принять решение, какие пожары следует снимать, а какие нет, редакционному совету потребовалось две недели. Нужно было определиться, что считалось "бесчувственным" отношением: то ли отсутствие интереса к пожарам и жертвам -- выходило вроде бы так, что трупы негров считались недостойными того, чтобы попасть в обзор новостей; то ли наоборот, желание публиковать подобный материал -- тогда выходило будто бы негры удостаивались чести попасть в обзор только после смерти. И главный редактор принял решение: никаких фотосъемок на пожарах с жертвами, если жертв будет менее трех человек. Этот пожар, похоже, обошелся без жертв, а потому молодой фоторепортер оказался в полуподвале вместе с пожарным-новобранцем в поисках какого-нибудь интересного материала. Там он и зацепился ногой за нечто длинное и округлое, сплошь почерневшее и обугленное, напоминавшее своей формой бейсбольную биту. Фоторепортер нагнулся, чтобы рассмотреть получше. И тотчас же резко выпрямился. Это была рука. Молодой пожарник позвал подмогу, и они принялись откапывать из-под обломков останки. А репортер все твердил: -- Это я наткнулся на его руку. Это была его рука. -- Это не обязательно "его" рука, -- сказал один из пожарных. -- Его, его. Я же об нее споткнулся, -- настаивал репортер. -- Это не обязательно "его" рука. Это просто "чья-то" рука. Пока труп не будет опознан, не известно, "его" это рука или "ее". Когда они докопались до трупа, определить, мужчина это или женщина, было совершенно невозможно: настолько все обгорело. Фотограф был в растерянности. Обнаружен труп. Но одна жертва не позволяла делать снимок для ньюаркской "Пост-обсервер". Однако если он вернется в редакцию, не сделав снимка, а потом в руинах обнаружат еще две жертвы, то окажется, что это был пожар с тремя жертвами, на котором следовало сделать снимок, и тогда его съедят за то, что он его не сделал. Все сомнения разрешил пожарный, перевернувший труп. Под ним что-то заблестело. Оказалось, это был золотой медальон -- тонкая трапециевидная пластинка с диагональной прорезью. Фотограф сделал снимок этого медальона. Никаких других жертв в развалинах обнаружено не было, а загадочный медальон настолько заинтриговал редактора, что тот поместил снимок на первой странице газеты. Летти Джексон ни полиция, ни газетчики ни о чем не спросили. Труп остался неопознанным. Римо проснулся от ярких лучей солнца, светившего в его выходившее в парк окно на четвертом этаже. Из окна была видна скамейка, на которой он провел в размышлениях почти всю ночь. Урна, стоявшая возле скамейки, была по-прежнему полна, и из нее виднелись желтые подошвы втиснутых туда ботинок. От этого дополнения к пейзажу у Римо потеплело на душе. Что может быть лучше, чем начинать новый день с созерцания чудесного пейзажа! И хотя Римо не был голоден и вообще ел мало, тем не менее, заказал принести в номер изжаренную по-домашнему яичницу-болтунью из полдюжины яиц с двумя кусочками бекона, гренок и большую чашку кофе. Немного подумав, прибавил к этому еще кувшин бутылочной воды и порцию риса без специй. И газету. Так ли завтракают нормальные люди? А почему бы и нет? Он долго раздумывал над этим ночью и не нашел причин, по которым должен был считать себя ненормальным. Пусть в его детских воспоминаниях было мало приятного, пусть большую часть своей жизни он посвятил государственной службе, которая была ему совсем не по душе, однако он не ощущал необходимости убивать, как Чиун. Он мог бы заниматься совершенно иными делами. Правда, назвать что-либо конкретное Римо затруднялся. До того, как ему принесли еду, -- на огромном подносе, стоявшем на передвижном столике, где рядом с тарелкой лежала аккуратно свернутая газета, -- Римо успел принять душ. Дав официанту десять долларов на чаи, он с жадностью посмотрел на яичницу с беконом и кофе, после чего положил себе на тарелку риса и упрямо принялся жевать, запивая каждый глоток. Развернув газету, увидел на первой странице снимок и вздрогнул. На снимке был золотой медальон, изображавший символ Синанджу, -- трапеция с косой прорезью. Торопливо прочел статью о пожаре в жилом доме в районе Сентрал-уорд. Жертвой оказалась женщина, личность которой установить не удалось; медальон был обнаружен под трупом. Пожар, по заявлению пожарных, явился следствием поджога, поскольку возгорание произошло в четырех разных местах. Символ Синанджу. Но кто? Откуда? Он никогда не видел такого медальона, а о существовании этого символа знали только он и Чиун. Он и Чиун... и, возможно, Руби. Оттолкнув от себя тарелку с рисом, Римо сел на кровать, взял телефон и набрал номер гостиницы "Норфилд", находившейся в прибрежной зоне Нью-Джерси. Когда дежурный ответил, спросил: -- У вас еще проживает мистер Чиун, пожилой азиат? -- Да, -- ответил дежурный. -- Вас соединить? -- Нет, нет, нет. Мне нужно, чтобы вы ему кое-что передали. -- Но почему бы вам не поговорить с ним самому? Я как раз только что видел, как он поднялся к себе в номер. -- Потому что, если вы меня с ним соедините, он вдребезги расшибет телефон. Так что сделайте, как я прошу. Это будет стоить двадцать долларов. Ответ дежурного прозвучал недоверчиво. -- Вы намерены переслать их мне по телефону? -- Вам вручит их Чиун. Вы только сделайте, что я вас прошу. Потому что, если мне придется ехать к вам самому, в награду вы получите нечто совсем не похожее на двадцать долларов, приятель. -- Ну, хорошо, -- недовольно сказал портье. -- Что ему передать? -- Поднимитесь к нему и скажите, что звонит Римо. -- Римо? -- Да. Римо. Скажите ему, что я у телефона, и тогда, после того как вы ему позвоните, он уже ответит, не обрывая телефонный провод. -- Ладно, -- сказал портье. -- Подождите. Спустя три минуты портье вернулся. -- Я ему передал, -- сказал он. -- И что он ответил? -- Что у него нет секретарей. Что он не намерен целыми днями сидеть и отвечать на телефонные звонки. Спросил, какой еще Римо. Сказал, чтобы вы написали ему письмо. Говорить он с вами не желает. Приплел что-то насчет свиного уха. В общем, вот так. -- Ладно, -- сказал Римо. -- Тогда поднимитесь к нему еще раз... -- Минуточку. Сколько раз я должен ходить за двадцать долларов? -- Это уже пятьдесят, -- сказал Римо. -- Поднимитесь и скажите ему, что Римо говорит, что это очень важно. Речь идет о Руби. -- Ну, не знаю. Вид у него был явно недовольный. -- А у него никогда не бывает довольный вид. Пятьдесят долларов. -- Ну ладно. И портье снова положил трубку на стол. Вернувшись, сообщил: -- Он сказал, что сделает исключение из своих незыблемых правил и будет с вами говорить. -- Прекрасно. -- А как я получу свои пятьдесят долларов? -- Я скажу Чиуну, чтобы он вам их дал. -- Я так и знал, что будет нечто подобное. -- А в чем дело? -- спросил Римо. -- Я видел, как ведет себя этот Чиун. Вчера он спустился к ленчу. Заказал воды. Никому не позволил сесть за его столик. А когда уходил, обошел все столы и собрал всю сдачу, которую оставили на чай официантам. Так что я вряд ли дождусь от него пятьдесят долларов. -- Можете не сомневаться, -- сказал Римо. -- Я проверю, чтобы он это сделал. -- Ладно, только я сомневаюсь, -- проговорил портье. -- Подождите, я вас соединю. Римо услышал щелчок и потом зуммер вызова внутреннего абонента. Чиун поднял трубку, когда прозвучало по меньшей мере десять гудков. Как обычно, он не отозвался, не назвал себя. Просто поднял трубку и молча ждал. -- Чиун, это Римо. -- Какой Римо? -- Ладно, Чиун, кончай валять дурака. Это я. -- Я как-то знал одного Римо, -- сказал Чиун. -- Это был неблагодарный негодяй. Кстати сказать, твой голос чем-то напоминает его. Ты так же гундосишь, как и все белые. В особенности американцы. -- Послушай, Чиун, я готов выслушать твое нытье, потому что должен сообщить тебе кое-что важное. -- Тот Римо тоже всегда говорил, что хочет сообщить мне нечто важное, но потом оказывалось, что это была какая-то ерунда. -- Чиун, это касается Руби. Чиун молчал, ожидая, когда Римо что-нибудь добавит. -- Ты дарил ей медальон? -- Нет, -- ответил Чиун. -- О... -- Но он у нее был, -- продолжал Чиун. -- Она выиграла его у меня в карты. Смошенничала. Никогда не прощу этой женщине. -- Золотой медальон с эмблемой Синанджу? -- Да. Римо издал протяжный, исполненный муки стон. -- А что случилось с моим медальном? -- спросил Чиун. -- Да не с медальоном, а с Руби. По-моему, она погибла. -- Вместе с медальоном?! -- воскликнул Чиун. -- Да оставь же ты в покое свой чертов медальон! -- огрызнулся Римо. -- Я говорю, что Руби, наверно, погибла. На месте пожара нашли труп женщины, и у нее был такой медальон. -- Это ужасно, -- сказал Чиун. -- Дай дежурному пятьдесят долларов, -- сказал Римо. -- Ну да, конечно. Одной медальон, другому пятьдесят долларов. Ты, должно быть, считаешь, что мне деньги некуда девать. -- Сделай, что я прошу. Дай ему пятьдесят долларов и оставайся на месте еще некоторое время. Как только разузнаю что-нибудь еще, дам тебе знать. Чиун повесил трубку, даже не ответив. Секунду Римо смотрел на умолкнувший телефон, затем начал было набирать другой номер, но положил телефон на место и вернулся к столу, на котором стоял его завтрак, и еще раз прочитал статью в "Пост-обсервер". Они предполагали поджог, но поджог этот был какой-то странный. Очаги пожара были обнаружены в четырех разных местах, и при этом никаких признаков применения каких-либо зажигательных средств. Римо задумался. Судя по тому, как был осуществлен поджог, на хулиганство это не похоже. Хулиган поджигает и тут же уносит ноги. Поджог в четырех местах свидетельствует о том, что это дело рук профессионала, но кому могло понадобиться спалить старый жилой дом? Версия о том, что это мог сделать хозяин дома с целью получения страховки, предварительно тайком вывезя из дома ценное оборудование и продав его, отпадала. Сумма страховки за сгоревшую ньюаркскую многоэтажку не покрыла бы и стоимости дверной ручки. Так кто же? Зачем? Подойдя к телефону, Римо набрал номер 800 -- условный для данного города код. Это было прикрытие под видом коммерческого агентства знакомств для любителей острых ощущений. -- Привет, любовничек, -- раздался женский голос автоответчика с придыханием. -- Алло, -- ответил Римо. -- Я бы хотел купить плуг. -- Если ты трепещешь от желания так же, как и я, то тебе просто нужна пара. -- Вообще-то я хочу еще раз послушать "Семейство Патридж", -- сказал Римо. -- Вот, послушай, -- отозвался автоответчик, и после короткой паузы раздалось прерывистое дыхание женщины, бормотание мужчины и затем шепот женщины: "Не останавливайся. Еще, еще, еще!" -- и, когда эта порнография пошла дальше, Римо отчетливо проговорил в трубку: -- Пять, четыре, три, два, один. Запись закончилась. Послышался зуммер, и в трубке раздался голос доктора Харолда В.Смита. -- Да? -- Смитти, должен признаться, что ваше новшество мне понравилось больше, чем набившие оскомину телефонные молитвы. -- А, это вы Римо. В чем дело? -- проговорил Смит, и его всегда холодный тон показался еще прохладнее, чем обычно. -- Где Руби? -- спросил Римо. -- А разве вы не знаете? -- спросил в ответ Смит. -- Если бы знал, не спрашивал. -- Она уехала. Когда я вчера вернулся сюда, ее уже не было. Я подумал, что вы к этому тоже причастны. -- Не было никакой нужды советовать Руби убраться, поскольку уже и так запахло жареным. Она звонила? -- Нет. -- Не знаете, куда она могла уехать? -- К себе в Норфолк она не поехала, -- сказал Смит. -- Это я уже проверил. -- А куда еще она могла поехать? Он совершенно ясно представил себе, как Смит пожимает плечами. -- Да куда угодно. У нее есть родственники в Ньюарке. Не знаю. А что? Вы решили снова приступить к работе? -- Пока еще нет, -- ответил Римо. У него неприятно засосало под ложечкой. Он все больше и больше склонялся к мысли, что найденное на пожарище до неузнаваемости обгоревшее тело принадлежало Руби -- молодой, красивой, полной жизни Руби, которой все, что надо было от жизни, это просто жить. И во второй раз за последние двенадцать часов Римо ощутил, как им овладевает всепоглощающее чувство скорби, еще более тяжелой от того, что налагалось оно на воспоминания о пережитом. Минувшей ночью его печаль была о себе самом, от сознания того, что детство уже никогда не вернуть. Эта же печаль была более глубокой и исходила из понимания того, что нельзя вернуть жизнь Руби. И во второй раз за двенадцать часов его печаль дала толчок новому чувству -- гневу. -- Смитти, -- сказал он, -- это очень важно. У вас в компьютерах есть что-нибудь о поджогах? -- Я могу расценить это как ваше возвращение к работе? -- Смитти, не нужно со мной торговаться. Есть там что-нибудь о поджогах? И было в голосе Римо что-то такое, что заставило Смита сказать: -- О каких поджогах? О не совсем обычных? С особой спецификой? -- Да как сказать, -- проговорил Римо. -- Что-то вроде нескольких очагов возгорания в одном здании. Без всяких признаков применения горючих веществ и в таком духе. -- Подождите, -- сказал Смит, -- не вешайте трубку. Римо живо представил себе, как Смит нажимает кнопку, и перед ним поднимается консоль с дисплеем и клавиатурой управления компьютером. Он видел, как Смит вводит в машину информацию и, откинувшись на спинку стула, ждет, когда гигантский банк данных КЮРЕ, шаря в своей памяти, начнет выдавать ему то, что совпадало в его памяти с тем, что было нужно Смиту. Смит взял трубку через полторы минуты. -- За последние два месяца такого рода пожаров было пять, -- сказал он. -- Первые два в Вестчестер-каунти. Неподалеку отсюда. И три в Норт-Джерси. -- Считайте, уже четыре, -- сказал Римо. -- Есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто это делает? -- Нет. Никаких свидетелей. Никаких улик. Ничего. А что? Почему вас это так интересует? -- Потому что я должен за это кое с кем рассчитаться, -- ответил Римо. -- Спасибо, Смитти. Я дам о себе знать. -- Это все, что вы хотели мне сказать? -- спросил Смит. -- Да. Насчет Руби можете больше не беспокоиться и отозвать ваших ищеек. -- Не понимаю, -- сказал Смит. -- Что это значит? -- Не волнуйтесь, -- ответил Римо. -- Просто нужно отдать дань другу. -- Римо, -- сказал Смит. -- Да? -- У нас нет друзей, -- сказал руководитель КЮРЕ. -- А теперь стало еще на одного меньше, -- сказал Римо. Глава пятая -- Сколько же еще. Господи, сколько же еще?! -- Сколько же еще? -- подхватила паства. -- Сколько же еще. Господи, будешь ты насылать напасти на нас, бедных негров?! -- Сколько же еще? -- вторила паства. Святой отец, доктор Гораций К.Уизерспул, стоя за кафедрой, обозревал прихожан -- сто двадцать человек, из которых сто были женщины, и двадцать мужчины старше шестидесяти пяти. Он стоял, театрально воздев руки над головой, и его золотые с бриллиантами запонки в сверкающих белизной манжетах, выпроставшихся из рукавов черного мохерового пиджака, тоже сверкали в лучах воскресного солнца, как старомодные поддельные побрякушки. -- Еще одна ушла от нас! -- воскликнул он. -- Аминь! -- отозвалась паства. -- Новый пожар унес еще одну из нас! -- продолжал святой отец доктор Уизерспул. -- Унес одну из нас, -- нараспев вторили прихожане. -- Мы не знаем кого! -- пастор сделал паузу. -- Мы не знаем, как это произошло! И мы должны спросить себя, была ли она готова к встрече с ее Создателем! Была ли она готова?! -- Была ли она готова? -- эхом подхватили голоса. -- Когда мы узнаем, кто она такая, узнаем ли мы и то, что она не забывала о тех, кого покинула?! Оглядевшись вокруг, святой отец сложил руки на краю кафедры и окинул свою паству открытым взглядом, слегка склонив при этом голову вправо и скосив глаза. -- Или же эта несчастная покинула сей суетный мир и удалилась к Господу, Богу нашему, не оставив после себя тем, кто ее любил, ничего, кроме долгов, неоплаченных счетов да бесконечно напоминающих о себе кредиторов?! Что нам осталось?! Он еще раз окинул взглядом собрание. -- Мы всегда должны помнить, что, когда Бог призовет нас, мы должны быть готовы к встрече с Ним! Но, уходя, мы не должны забывать о тех, кто остается здесь! Мы желаем встречи с Господом, мы желаем, чтобы при этой встрече мы могли бы с улыбкой встретить взгляд великого Господа и сказать ему: "О Господи, я поступил достойно с теми, кто остался там. Я оставил им все, в чем могут испытывать нужду. Я оставил им страховку, и, когда они будут меня хоронить, им не придется продавать для этого мебель или еще что-нибудь, они просто получат деньги по страховому полису и таким образом будут иметь средства..." Он сделал паузу. -- Будут иметь средства, -- подхватила толпа. -- Вполне до-ста-точ-ны-е средства, -- добавил Уизерспул, произнеся по слогам слово "достаточные". -- Достаточные средства, -- повторила толпа. -- Для моего погребения. И в этом страховом полисе упомянута Первая Евангелическая Абиссинская Апостольская Церковь Добрых Дел с ее пастором, святым отцом доктором Горацием К.Уизерспулом, чтобы и они могли достойным образом совершить свое дело, Господи! -- Он снова окинул взглядом присутствующих. -- И тогда справедливый Господь скажет: "О, блаженна будь, дочь моя, и пребудь со мной, потому что ты совершила богоугодный поступок и выказала великодушие и добродетель, и мне остается только пожелать, чтобы каждый поступал по подобию твоему и все вы могли бы пребывать со мной в вечности..." -- В вечности, -- подхватила толпа. -- И в радости, -- добавил Уизерспул. -- И в радости, -- повторили эхом голоса. -- Получая страховые премии на поддержку ваших семей и нашей церкви, -- прибавил Уизерспул. -- На поддержку наших семей, Господи, -- подхватила паства. -- Аминь! -- закончил Уизерспул. Выпуская прихожан через заднюю дверь, он обеими руками -- кому правой, кому левой -- каждому пожимал руку и при этом совал -- кому в сумочку, кому в карман -- рекламный листок компании "Большой шлем", страховавшей от несчастных случаев, попутно объясняя, как всего за семьдесят центов в день, без медицинского освидетельствования, заключить бессрочный договор о страховании жизни на сумму 5000 долларов. К каждому рекламному листку прилагался уже частично заполненный бланк, согласно которому 2500 долларов от суммы страховки предназначалось в пользу святого отца доктора Горация К.Уизерспула, пастора Первой Евангелической Абиссинской Апостольской Церкви Добрых Дел. Когда вышел последний прихожанин, Уизерспул закрыл дверь церкви и направился обратно к алтарю, насвистывая "Мы все одна семья". В дверях расположенной за алтарем комнатушки он остановился. Там, на столе, сидел какой-то белый и просматривал спортивный раздел "Нью-Йорк-ньюс", где святой отец доктор Уизерспул кружочками отметил бейсбольные команды, на которые в этот день сделал ставки. -- Я бы не стал ставить на "Красные носки", -- проговорил человек. -- У них экзамены на носу, и ставить девять, чтобы выиграть пять, по-моему, не имеет смысла. -- Кто вы такой? -- спросил Уизерспул, подумав, уж не из городского ли отдела по борьбе с игорным бизнесом этот белый. -- Мне стало известно о вашем интересе к страхованию, -- сказал белый. -- Не понимаю, что вы имеете в виду, -- ответил Уизерспул, слегка подавшись назад. Белый встал и продолжал говорить, не обращая внимания на слова священника. -- Я представляю страховую компанию "Это твой последний шанс, болван", и у меня есть чудесный страховой полис, который совершенно бесплатно предоставит вам гарантию того, что вы будете жить. Уизерспул скосил глаза. О таких страховых полисах он еще не слыхал. -- Жить? -- переспросил он. -- И как долго? -- Достаточно для того, чтобы увидеть, как потеряют блеск ваши запонки, -- ответил Римо. -- А в качестве взноса от вас потребуется только одно: сказать мне, кому вы заплатили за то, чтобы сгорел этот дом. Римо улыбнулся. Уизерспул нет. -- Я не понимаю, о чем вы говорите, -- сказал он, не сомневаясь, что этот парень был следователем по делам, связанным со страховым бизнесом. Он упорно не желал понять, о чем говорит этот человек. Он продолжал упорствовать, даже когда его затолкали в багажник взятой напрокат машины, и, хотя понимал, что водитель не может его слышать, на протяжении двадцати минут продолжал кричать, что ничего об этом не знает, пока не услыхал, что машина свернула на посыпанный гравием проселок. Он не знал, что было на уме у этого ненормального, но, во имя Господа, неужели тот не соображает, что стает с его мохером? Ведь если только на его попадет какое-нибудь масло -- пропал костюм! Пятьсот долларов коту под хвост. Ну, дайте ему только выбраться отсюда, уж он врежет этому белому ослу! Когда багажник открыли, он заморгал от полуденного солнца и, выбравшись на волю, размахнулся, чтобы треснуть белого по голове. Но удар прошел мимо, и его, развернув кругом, схватили за ворот и куда-то поволокли. -- Вы очень неаккуратно обращаетесь с моей одеждой, -- посетовал Уизерспул. -- Там, где ты будешь, -- сказал Римо, -- она тебе не понадобится. Уизерспул не мог повернуть голову, но, глянув по сторонам вытаращенными глазами, увидал, что они находятся на территории большого нефтеочистительного завода, который стоял у северной заставы на выезде из Нью-Джерси, неподалеку от аэропорта. Белый сумасброд тащил его к одной из дымовых труб, выбрасывавших газ, сгорающий в процессе очистки. Выгнув шею, служитель церкви увидел верхушку шестидесятиметровой трубы и вылетающий оттуда высоченный огненный факел, горящий двадцать четыре часа в сутки. Когда они оказались у самого основания выложенной из кирпича трубы, Уизерспул подивился, зачем этот белый его сюда притащил. Но удивление его было недолгим, поскольку он вдруг оторвался от земли, а белый, левой рукой держа его, а правой хватаясь за трубу и упираясь на нее ногами, полез вверх по ее совершенно гладкой стенке. Уизерспул так испугался, что не успел даже удивиться тому, как этот белый мог взбираться по этой совершенно гладкой чуть наклонной поверхности; он чувствовал спиной шершавый кирпич, а когда посмотрел вниз, увидел, что находится уже метрах в тридцати от земли. И тут он начал молиться, впервые за долгие годы, и молитва его звучала так: "О Господи, я не знаю, чего хочет этот ненормальный, но сделай так, Господи, чтобы он не спешил и случайно не сорвался". Через несколько минут Уизерспул был уже у самого края трубы и ощутил жар, исходивший из потока горящего газа. Затем почувствовал, как белый подбросил его кверху и отпустил. Уизерспул, выбросив руки вверх, ухватился за край трубы и повис, дрыгая ногами в воздухе. -- Не дергайся, -- сказал Римо. -- Так труднее держаться. Уизерспул посмотрел вверх. Римо сидел на выступе, венчающем трубу, так спокойно, будто на скамейке в парке. -- Я не выношу пустоты! -- сказал служитель церкви. -- Спусти меня отсюда! -- Отпусти руки и моментально окажешься внизу, -- ответил Римо. Уизерспул еще крепче вцепился в кирпич. -- Что тебе нужно?! -- спросил он. -- Повторяю вопрос: кого ты нанял, чтобы подожгли этот дом? -- Я не... -- Я тебя предупреждаю, святой отец, -- перебил его Римо. -- Еще раз соврешь, и я скину тебя в середку. Я это запросто могу сделать. Ну, так кто? -- А ты меня спустишь, если я скажу?! Он умоляюще посмотрел на Римо. Тот, пожав плечами, ответил: -- Не знаю. -- Если я скажу, ты меня не убьешь?! -- Не знаю. -- Ты не сбросишь меня в эту трубу?! -- Не знаю. Уизерспул сглотнул. Пальцам было больно, он уже едва держался, ощущая животом тепло трубы. -- Ладно, -- сказал он, пытаясь улыбнуться. -- Договорились. Римо улыбнулся. -- Кто? -- Его зовут Солли. -- А как фамилия? -- спросил Римо. -- Он не сказал, -- ответил Уизерспул. -- Молодой белый парень. Солли. На вид лет двадцать восемь. Их двое. -- А кто второй? -- Я его не видел, только слышал о нем. -- И что слышал? -- Это мальчишка. Лет четырнадцати. Солли назвал его Спарки и сказал, что парень просто волшебник насчет устраивать пожары. -- Где ты познакомился с этим Солли? -- Он сам вышел на меня. Я дал знать, что мне нужен поджигатель. -- И он вышел на тебя? -- Да. -- Он местный? -- спросил Римо. -- По-моему, нет. У нас была встреча в гостиной отеля "Роберте". -- Он там останавливался? -- спросил Римо. -- Не знаю. Уизерспул снова взглянул на Римо, который не сводил с него глаз. -- Подожди, -- добавил Уизерспул. -- Он подписывал в баре счет и поставил номер комнаты. Значит он там останавливался. -- Спасибо, святой отец, -- сказал Римо и, соскользнув с выступа, спиной к трубе, стал спускаться вниз. -- Vaya con Dios. -- Эй, погоди! Римо остановился. Он был уже метрах в трех ниже Уизерспула, держась на трубе, как муха на стене. -- Чего? -- Не можешь же ты меня здесь оставить! -- Это почему же? -- Это не... это не... это не гуманно! -- Бизнес есть бизнес, -- ответил Римо и снова стал спускаться. Спустившись еще метров на пять, он остановился и окликнул Уизерспула. -- Подтянись и сядь на выступ! Кто-нибудь тебя увидит, -- сказал он. -- Спасибо, -- отозвался Уизерспул. -- А что толку? Как на это посмотрят? Духовное лицо верхом на дымовой трубе! -- Ты спокойно можешь сказать, что тебя толкнул на это дьявол, -- ответил Римо и продолжил путь вниз почти бегом, словно приклеиваясь каблуками к малейшим неровностям кирпичной кладки, служившим ему ничуть не хуже широких ступеней. Спустившись на землю, он поднял голову и помахал Уизерспулу, который уже сидел своей широкой задницей на выступе трубы, стараясь держаться подальше от внутреннего края, дабы не подвергать свой зад воздействию горящего газа. Римо на его глазах сел в машину и тронулся в обратный путь. По дороге ему еще предстояло сделать две остановки. Управляющий говорил Римо, что да, он понимает, насколько это важно, и тем не менее не может позволить Римо взглянуть на счета других постояльцев, поскольку это, так сказать, противоречит правилам гостиничного бизнеса и что этого, ну, просто нельзя делать. После чего упал в кресло, утратив способность двигаться, а Римо принялся за просмотр счетов. Один из них оказался на имя Солли Соломона. Это было единственное, что более или менее подходило. -- А этот Солли Соломон, -- обратился Римо к управляющему, -- как он выглядел? Управляющий попытался открыть рот, но у него ничего не получилось. -- А, -- сказал Римо и, оторвавшись от шкафа с папками, подался вперед и коснулся какой-то точки на шее управляющего. Теперь тот мог говорить, но по-прежнему не мог двигаться. -- Молодой парень, лет тридцати, среднего роста темноволосый. -- С ним был мальчик? -- Да. Худенький такой паренек. Лет тринадцати. Все время зажигал спички и бросал их в мусорные корзины Производит впечатление умственно отсталого. Римо кивнул. Затем положил все счета Солли Соломона в большой конверт и двинулся к двери. -- Эй, подождите! -- окликнул его управляющий. -- Что? -- Я не могу двигаться! Не можете же вы оставить меня в таком положении! Римо кивнул головой. -- Через пятнадцать минут все пройдет. Расслабьтесь и отдохните. Зато потом вы будете чувствовать себя великолепно. Выйдя на улицу, Римо подошел к ближайшему из выстроившихся в желтую линию такси и, нагнувшись к открытому окошку справа от водителя, спросил: -- За город поедете? -- Если цена подходящая. -- Рай, Нью-Йорк. -- Это далеко, -- сказал водитель. -- Сто долларов. -- Цена подходящая, -- сказал водитель. -- Римо подал ему конверт. -- Это надо отдать лично в руки доктору Харолду Смиту в санатории Фолкрофт, что в поселке Рай под Нью-Йорком. Понятно? -- Понятно. Должно быть, что-то важное. -- Не слишком. -- А где моя сотня? Римо вручил ему новенькую стодолларовую банкноту. Пока водитель ее разглядывал, Римо посмо