нимая, что за ее настойчивостью что-то кроется. Скорее всего они попытаются прикончить меня до отъезда. Все мое существо ощущало опасность. Я был ужасно напряжен. Как же они это сделают? Ведь моя смерть должна выглядеть совершенно естественной. Как разрешат они эту головоломку? Я чувствовал, что они уже что-то придумали... Пока я разговаривал по телефону, они о чем-то совещались. С тех пор оба выглядели успокоенными, как это бывает после принятия важного решения. Я взял себя в руки. Моя голова была совершенно ясной. "Смотри в оба, Поль. Будь начеку... До завтрашнего утра они постараются тебя убрать. Они хитры и дьявольски изобретательны. И ИХ ДВОЕ! Не забывай об этом..." Я обнял Мину за талию, и мы углубились в лес. Мы шли по направлению к пруду обычным маршрутом, но тут я подумал, что она могла это использовать и устроить какую-нибудь ловушку. -- Пойдем в другое место, Мина. Мне надоел этот стоячий пруд. -- Как хочешь, Поль. Нет, не то... Значит, не сейчас, не на этой прогулке, если только она не собирается застрелить меня из пистолета, но, честно говоря, эту гипотезу можно было отбросить. Мы шли, разговаривая, но оба были весьма рассеянны. Она думала о том, как меня убить, а я -- как спастись. Это была жестокая игра. Игра не хуже, чем в Самых страшных фильмах Голливуда. Мы шли по опавшим листьям. -- Как долго будет тянуться без тебя время, Поль... -- У тебя же есть сын, Мина. -- Конечно, но это другое... -- Чем вы будете заниматься в мое отсутствие? Мое отсутствие! Эта стерва думает, что оно будет длиться вечность, а уж она найдет, чем заняться. -- Вы останетесь здесь или... -- Я думаю, что мы поедем в Париж. Это будет хорошим предлогом dk того, чтобы Доминик там остался, не правда ли? -- Возможно... Мы прошли километра два-три по извилистой дорожке. Поднимался туман, предвещая наступление ночи, и мы вернулись в дом. Я размышлял... "Это должно было произойти не во время прогулки. Однако Мина на ней очень настаивала. Следовательно, им было нужно, чтобы Доминик остался в доме один. Значит, это ничтожество что-то тут состряпало... Что? Яд? Но для этого не нужны особые приготовления. И потом это рискованно. У них нет времени отравлять меня постепенно, а внезапная смерть привлечет внимание полиции. Нет, это не яд... Что-то более действенное! Что-то внезапное и что должно показаться естественным... Несчастный случай!" Размышляя таким образом, я вошел в свою комнату. Ничего не тронуто. Глупо, но я проверил даже кровать, будто можно прикончить человека, заставив упасть с такой высоты. Все было в порядке. И, однако, пока нас не было, Доминик что-то приготовил. Я сразу понял это по его бегающим глазам. Когда мы вернулись, он занимался своей мазней. Какая ирония! Он рисовал натюрморт. Что же он сделал? Как все это произойдет? Я рыскал по всему дому в поисках хоть какого-нибудь знака. Пытался поставить себя на их место. Если бы я хотел убить Поля Дютра, то как бы за это взялся? Напрасно я ломал себе голову, у меня не было ни одного подходящего решения. -- За стол! -- услышал я Мину. Я решил есть осторожно и только те блюда, которые будут есть и они. Следует остерегаться и хлеба, так как Мина сама раскладывает его по тарелкам. Нужно быть осторожным с вином, которое она не пьет. Если Доминик от него откажется, то и я не должен к нему прикасаться. Я пошел в ванную мыть руки, и только благодаря этой обычной гигиенической привычке обратил внимание на несколько черных пятен на облицовочной плитке. Это были следы грязи, оставленные во время мытья рук. Сначала я подумал, что это краска, но как раз в этот момент вошел Доминик. Его руки были испачканы красным. Я пошел взглянуть на его картину. Черного цвета на ней не было... После того как Доминик помылся, я снова проскользнул в ванную. Пятна грязи по-прежнему были на стене. Проведя по ним пальцем, я увидел, что это смазка. Для меня она стала лучом света: машина! Эта сволочь копалась в моей машине! Мина снова закричала: -- Мужчины! За стол! Я присоединился к ним в столовой. Какая прекрасная вещь -- брак! Вот уж действительно я себя чувствовал менее одиноким! Садясь за стол, я очень любезно предложил: -- Я подумал, что раз вы собираетесь вернуться в Париж, то завтра утром мы можем поехать все вместе. Доминик слегка вздрогнул. Он был слишком импульсивен и владел собой не так хорошо, как Мина. Казалось, он раздумывает над моим предложением. -- Нет, Поль, -- заявила она. -- Мы поедем автобусом послезавтра. Перед отъездом я хочу навести в доме порядок. -- Полно, никакого беспорядка нет, а вещи можно собрать быстро. -- Я еще не закончил картину, -- подал голос Доминик. -- И потом, -- отрезала Мина, -- мне будет слишком тяжело расставаться с вами в Париже, а здесь я буду думать, что вы уезжаете недалеко... Доминик рассмеялся. Она смерила его ледяным взглядом. -- Что это тебя так развеселило? Он оцепенел, потом провел рукой по взлохмаченной шевелюре. -- Твои слова, мама... Недалеко! Подумать только -- Убанги-Шари! Итак, я угадал! Опасность ждала меня в машине. Глава 11 Я завел будильник на шесть часов утра, но, не сомкнув всю ночь глаз, был на ногах уже в четыре. Наспех одевшись и стараясь не шуметь, спустился в гаражи. Я не очень силен в механике, но не сомневался, что легче всего спровоцировать аварию с помощью рулевого управления. Здесь я и стал искать и правильно сделал, так как быстро обнаружил, что руль развинчен. При первом же резком повороте он остался бы у меня в руках. Доминик на это и рассчитывал. Он прекрасно знал, что я всегда выжимаю газ до упора. Скверную штуку он мне подстроил! Я схватил гаечный ключ, собираясь исправить поломку, но тут мне в голову пришла великолепная идея... Главное -- не вызвать у них подозрений. Поэтому я оставил все как есть и пошел принимать ванну. Прощание было трогательным. Эти двое поистине великолепно владели собой. Они разыграли самую лучшую комедию, какую я когда- либо видел. А потаскуха Мина даже вручила мне на память свой платок, попросив носить его поближе к сердцу. Я поблагодарил и поцеловал ее. Доминик пожал мне руку и, грустно наклонив голову, заявил: -- Дайте-ка я вас поцелую, Поль. Право же, я огорчен, что вы уезжаете. Мина выдавила слезу и тоже меня поцеловала. Я недоумевал. Неужели у этих людей не было никакой совести? Они отправляли меня на смерть с ужасающим спокойствием и явно испытывали садистское удовольствие, разыгрывая свою комедию. Я завел мотор, бросил на заднее сиденье чемодан, сделал прощальный жест рукой и тронулся с места. Я бы солгал, сказав, что мне не было страшно. Крайне неприятно вести машину, зная, что руль держится на волоске. Обычно я срывался с места, как ураган. И сейчас, чтобы не вызвать подозрений, я проделал то же самое. К счастью, перед домом дорога была прямой. Я помчался, готовый в любую минуту нажать на тормоза, и , едва касаясь руля, избегал любого резкого движения. Достигнув конца прямого отрезка пути, я плавно притормозил и чрезвычайно осторожно вошел в поворот, который спасал меня от глаз преступников. Затем поехал очень медленно, держась ближе к краю дороги. Вот промелькнуло кафе Валентины. В последнее время я совсем забыл эту добрую толстуху. Она как раз стояла в дверях, и я помахал ей рукой. Проехав еще метров пятьсот, я остановился. Достав из кармана гвоздь, я воткнул его в шину переднего колеса и спустил его. Затем достал запаску и тоже спустил. После этого я изо всех сил потянул за ниппель, чтобы вырвать его и таким образом оправдать непригодность колеса. Я действовал методично и четко, как автомат. Взяв чемодан, я зашагал назад к харчевне. -- Что случилось? -- спросила хозяйка. -- Представьте себе, проколол колесо. Хотел заменить его, но и запаска оказалась абсолютно негодной. Кажется, через десять минут будет автобус? -- Да. -- Повесьте флажок. Будьте любезны, когда я уеду, позвоните ко мне и предупредите моих. Пусть Доминик заберет машину, она в пятистах метрах отсюда. -- Хорошо. Что будете пить? -- Рюмку мускаде. Она поставила две рюмки. Мы чокнулись, стараясь не смотреть друг на друга. До моей женитьбы между нами установились простые дружеские отношения, теперь же их не было. -- Как дома? Нормально? -- Да, все прекрасно. -- Счастливы? -- Это слишком громко сказано. -- Она кажется милой... Даже слишком... Женщины умеют оценить друг друга лучше, чем мы. Я не показал виду, что понял смысл ее замечания. В этот момент просигналил автобус, так как водитель издали заметил зеленый флажок. Я вышел. -- Надеюсь на вас, Валентина. До скорого... Заняв место в автобусе, я почувствовал облегчение. Мне удалось ускользнуть от смерти, и, поверьте, я испытывал огромное удовлетворение. Глава 12 Прибыв в Париж, я взял такси и поехал в Орли, в баре наспех написав Мине письмо, объясняя, что со мной случилось в дороге. Мое послание было переполнено любовью. В душе я смеялся, представляя, как вытянутся у них физиономии. Может быть, они поверят в судьбу? Отправив письмо из аэропорта, я вернулся в Париж и остановился в маленьком тихом отеле возле Лионского вокзала. Меня ждала серьезная работа. x x x По правде говоря, я не очень-то представлял, с какого конца начать. Я боялся сделать неверный шаг или же вызвать подозрение у полиции. Мне совсем не хотелось, чтобы это дело стало достоянием гласности и закончилось судом. Я был убежден, что перед тем, как что-то предпринять, необходимо объективно изучить ситуацию. Я вырвал лист из блокнота, взял ручку и, лежа на животе на гостиничной койке, стал делать записи, украшая их забавными рисунками в этой безликой, обычной комнате, почувствовав себя освобожденным от Мининого колдовства. Эти стены с обоями, вздувшимися от сырости, защищали меня надежней, чем стены крепости. У меня было достаточно времени, чтобы изучить и решить непростую задачу. Итак, что мне известно? Мужчина, достоверность личности которого я не мог ставить под сомнение, так как он собирался стать моим наследником, -- это Доминик Гризар. Официально я женился на его матери, но, поскольку Мина была его любовницей, то где же была его настоящая мать? Она была жива, иначе ее вычеркнули бы из списков актов гражданского состояния. Ну и проблема! У меня мелькнула мысль обратиться в частное сыскное агентство, но совсем не хотелось никого вводить в курс дела. Тут я вспомнил, что мадам Гризар (я предпочитал теперь называть Мину так) была не вдовой, а в разводе. Следовательно, ее первый муж был жив. Направив поиски в этом направлении, я мог не опасаться, что будет обнаружена странная пара, остановившая на мне свой выбор. У меня не было ни малейшего доверия к частным конторам, специализирующимся на адюльтерах, так как их главной заботой было вытянуть из вас максимум денег за минимум сведений, но я bqe-таки решил прибегнуть к услугам какого-нибудь солидного агентства. И тут я вспомнил, что один из моих школьных товарищей заведовал отделом префектуры в полиции. Немного поколебавшись, я отправился к нему. Он принял меня сразу же, как только служащий отнес ему мою визитную карточку. Это была наша первая встреча за пятнадцать лет.. У него появился живот и исчезли волосы. -- Ужасно рад тебя видеть, -- вяло произнес он, протягивая пухлую, ухоженную руку преуспевающего служащего. -- Я тоже виноват, Винсент. -- А знаешь, ты совсем не изменился! -- Ты мне льстишь! -- Да нет же! Вот только немного похудел. -- Не могу сказать того же о тебе. Мое замечание его не обидело. Напротив, он с удовлетворением погладил свой живот, которым гордился не меньше, чем своим продвижением по службе. Мы вкратце рассказали друг другу о прожитой жизни, после чего он незаметно посмотрел на часы. -- Послушай, Винсент, я к тебе по делу... Он ждал этого как человек, привыкший к просьбам. -- Я как Диоген, старик: ищу человека. И вот подумал, что ты бы мог подсказать мне, куда обратиться. -- Человека? -- слегка удивившись, переспросил он. -- Да. -- Зачем? -- Этот парень должен моей семье приличную сумму. Я не надеюсь, что он заплатит спустя столько лет, но мне хотелось бы все-таки поговорить с ним. Он вооружился ручкой, придвинул к себе стопку устаревших циркуляров, на обратной стороне которых делал записи. -- Говори, я слушаю. -- Речь идет о некоем Эваристе Гризаре. Я не знаю ни его даты рождения, ни, конечно же, адреса. Могу добавить, что он женился на мадмуазель Анне-Марии Мопюи, от которой имеет сына по имени Доминик. Вот и все. Записав, Винсент встал, давая понять, что разговор окончен. -- Дай мне свой адрес, сведения получишь к концу дня, если не будет осложнений. -- Так быстро? -- А чем, по-твоему, мы тут, в полиции, занимаемся? Я оставил адрес отеля, и мой приятель, казалось, был удивлен, что я остановился в таком третьеразрядном заведении. На этом я распрощался и отправился в кинотеатр, чтобы немного отвлечься. Но не так-то просто было прогнать мысли, роившиеся в моей голове. Они походили на жучков-точильщиков, которые, проделав в древесине ходы, остаются там навсегда. Я смотрел фильм, но кадры мельтешили перед глазами, как развевающийся разноцветный флаг. Действие ускользало от меня, и, выходя, я не смог бы сказать, была ли актриса, исполнявшая главную роль, блондинкой или брюнеткой и хромал ли молодой герой. Пообедав в рыбном ресторанчике, я вернулся в гостиницу. Она показалась мне менее уютной, чем днем. Никогда еще я не чувствовал себя таким разочарованным. Судьба сыграла со мной злую шутку, подстроив эту женитьбу. Только теперь я пожалел о своей жизни в Бакуме. Нужно было остаться там, наплевав даже на печень. Париж был мне невыносим. Я чувствовал себя совершенно опустошенным, сломанным. Но на свою судьбу я злился даже больше, чем на Мину и на ее fhcnkn. Конечно, я был зол на нее за то, что она надругалась над моей искренностью, верностью. Я был человеком простым и цельным. Эта стерва открыла мне настоящую любовь, и вот за несколько дней все рухнуло. Я стал еще более одинок, и, кроме того, у меня появилось чувство, будто я настолько всем мешаю, что все хотят меня убить. Я понимал, что мое существование невыносимо для Мины и Доминика. Моя жизнь встала между ними и моими деньгами, и они не остановятся, пока не получат своего, если, естественно, я не опережу их. Но для этого нужно хорошо подготовиться. Поскольку теперь я знал все и располагал временем, я не спеша мог продумать и осуществить свою месть. Внезапно мне захотелось выпить. С тех пор как у меня заболела печень, со мной это случалось крайне редко. Я зашел в ближайший магазинчик и обрадовался, увидев бутылку ирландского виски, которое, как мне казалось, было наиболее удобоваримым. В гостинице, наполнив до краев стакан для полоскания, я залпом выпил этот необычный напиток. Он подействовал на меня, как удар в челюсть. Я тут же свалился на кровать и, измученный бессонницами и волнением, уснул как убитый. x x x Звонок телефона прервал мой сон. Это был даже не звонок, а какое-то дребезжание, просверлившее мне все мозги. Я вскочил весь в поту, обезумев от чувства неизбежной опасности. На ощупь схватил трубку, так как в комнате было темно, и только мигающая вывеска на улице зеленоватыми сполохами освещала ее. Я услышал голос дежурной: -- С вами говорят из префектуры полиции. В моей голове был сплошной туман, я нервничал и никак не мог выбраться из густой пелены, мешавшей ясно мыслить. Мне хотелось окунуть голову в холодную воду, но было уже поздно: низкий грубый голос спросил: -- Месье Поль Дютра? -- Да. -- Я говорю по поручению месье Винсента. -- А, очень рад. Я делал неимоверные усилия, чтобы хоть что-то понять. Самое простое и обычное слово вдруг теряло для меня всякий смысл. -- Это по поводу человека, которого вы разыскиваете... -- Да-да... -- Эварист Гризар живет в Руане, в новых рабочих кварталах. Минутку, вот его точный адрес: улица Бартелеми-Жонке, 14. Записали? Я совершенно ничего не записал, но все же ответил: -- Да. -- Хорошо, до свидания. Сделав усилие, я пробормотал слова благодарности и повесил трубку. Затем без сил упал в кресло. Печень снова принялась за свое. У меня было сильное головокружение, вокруг вое плясало. Прошло минут пятнадцать, пока я, наконец, смог подняться. С трудом дотащившись до ванной, я позвонил в регистратуру и попросил принести эффективное лекарство, которое обычно принимал в таких случаях. Ожидая, я записал на полях газеты: улица Бартелеми, 14. Забыв конец адреса, пытался его вспомнить, но в моей памяти был провал, и каждое усилие вызывало прилив тошноты. На следующий день я отправился в Руан. Глава 13 Это был современный дом со всеми удобствами, как говорят в народе. Он выглядел неплохо, так как был еще новый, но по некоторым признакам было заметно, что вскоре он превратится в довольно убогое жилище. Позвонив, я услышал женский голос, что-то напевающий из репертуара Тино Росси. Женщина пела правильно, но настолько гнусаво, что я улыбнулся. Вдруг вокальные упражнения прекратились, и дверь открылась. Передо мной стояла маленькая толстушка с сигаретой в зубах, ни на минуту не прекращавшая орудовать картофелемолкой. Ей даже в голову не пришло отложить ее перед тем, как идти открывать, и на линолеуме уже появились желтые пятна картофельного пюре. -- Вам чего? -- Месье Гризара, пожалуйста. Она оглядывала меня с видимым беспокойством, мой приличный костюм явно смущал ее, принимая за страхового инспектора или за кого-то еще, от кого можно было ждать неприятностей. -- Зачем он вам? -- По личному делу. Это ей не понравилось. Она нахмурилась, и на ее небольшом круглом лице появилось упрямое выражение, делавшее ее похожей на болонку. -- Можете поговорить со мной, я его жена. Он неожиданности я вздрогнул, но быстро сообразил, что она не могла быть матерью Доминика. -- Ну что ж, дело не слишком важное.. Я налоговый инспектор. У меня есть вопросы по поводу.., его первой жены. -- Входите. Она провела меня в небольшую столовую, вероятно, использовавшуюся в исключительных случаях. И не успел я войти, как пышка спросила: -- Она вышла? Я едва сдержался, чтобы не показать своего удивления. -- Откуда? -- спросил я как бы в растерянности. -- Ну, из психушки, черт возьми. Врачи же говорили, что она неизлечима. Это открытие сразу же прояснило для меня многие вещи. Естественно, что при таких обстоятельствах Мине не трудно было присвоить себе имя настоящей Анны-Марии Гризар. -- Именно по этому поводу мне и нужно кое-что уточнить. Ее давно изолировали? -- Гм, через несколько лет после замужества с Эваристом. Не возражаете, если я закурю? Я улыбнулся. В этом мире все было перевернуто. Я поднес зажигалку. Толстушка сразу же почувствовала себя в своей тарелке. -- Представляете, какой это был подарочек для мужчины?! Сумасшедшая! У нее были ужасные припадки, она хотела убить его и мальчишку. Познакомившись с Эваристом после того, как его первую упекли, мы понравились друг другу и решили пожениться. Но оказалось, что это чертовски сложно, так как не очень-то легко развестись с полоумной. Нам потребовалось почти десять лет, чтобы все уладить. -- Где она сейчас? -- В Эксан-Провансе. Они в то время жили на Юге. Я встретила Эвариста в Марселе, в кино... Мне было глубоко наплевать на ее личную жизнь. -- Как называется эта лечебница? -- Не знаю. Окружная больница. Не думаю, чтобы их там было lmncn! Она была права. -- А ребенок? Тут она явно смутилась, ее маленькое круглое лицо покраснело. -- Эварист доверил его матери жены. А потом.., знаете, как это бывает? Потерял из виду. Такова жизнь! Когда заново строишь свое гнездо... Я прекрасно представлял, что произошло. Этой толстухе вовсе не хотелось воспитывать сына сумасшедшей. Она сделала все необходимое, чтобы поставить крест на прошлом своего мужа. В конце концов, я не мог ее осуждать. Теперь я знал то, что хотел. -- Ну что ж, спасибо. Мне остается только... Но она не собиралась просто так меня отпустить. -- А все же для чего вам эти сведения? Один ее маленький глаз блестел от любопытства, а другой был прищурен из-за дыма. Я быстро нашел подходящее объяснение. -- Видите ли, сын месье Гризара уже работает и подлежит налогообложению, понимаете? Нам необходимо знать его семейное положение. -- А вы не могли узнать об этом от него? Она меня раздражала. -- Я инспектор, мадам Гризар. А инспектор должен все проверять. Был очень рад познакомиться. Я вышел, точно зная, что моя законная жена царапает ногтями стены в приюте для умалишенных. Итак, я женился на сумасшедшей. Когда я говорил себе, что Мина и Доминик подстроили мне скверную шутку, то даже не подозревал, до какой степени это было правдой. Для очистки совести я позвонил в больницу в Эксан-Прованс, выдав себя за Гризара. Если бы это было не на Юге, я, возможно, и не получил бы никаких сведений по телефону, но там люди доверчивые, и я попал на женщину с резким акцентом. Она сказала, что у бедняжки мадам Гризар все по-прежнему. Этого мне было достаточно. Я поблагодарил ее. Мне просто хотелось убедиться, что моя жена Анна-Мария Гризар все еще в заточении. x x x Теперь у меня было что выложить моим милейшим друзьям. Я мог не только расстроить их планы, но и навести на них полицию. Правда, если не удастся доказать, что они покушались на убийство, то их обвинят лишь в присвоении чужого имени. Пустив в ход весь свой шарм. Мина выпутается из этого дела, отделавшись несколькими месяцами тюрьмы, не больше. А это слишком мало для женщины, которая так обманула мужчину и подготовила его убийство. Я все-таки предпочитал подождать. Это было рискованно, но будь что будет. Речь шла о моей жизни, но это было уже не важно. Если мне удастся обвинить их в покушении на убийство, то это сполна оплатит мои бессонные ночи и жестокие разочарования. Вот только хватит ли у меня терпения и силы воли, чтобы ждать? Я сел в поезд, идущий в Париж, и, несмотря на свои намерения, сразу же отправился к ним домой. Поднимаясь по лестнице, я придумал хороший предлог, сказав им, что остановился в Марселе из-за недомогания и что это позволило мне послать к черту всю администрацию. Таким образом, мы возвратимся к прежней жизни и они возобновят свои попытки меня убить. Но на мой звонок никто не ответил. Наверное, они еще не приехали из Роншье. Для очистки совести я решил поговорить с консьержкой и правильно сделал. Она сказала, что мадам Гризар со своим сыном вернулись накануне и уехали буквально за десять минут до моего прихода. Мина попросила консьержку немедленно пересылать им всю корреспонденцию до востребования в Канны. Наверное, моя лжесупруга и мой настоящий пасынок (ведь он им deiqrbhrek|mn был) не теряли ни минуты, чтобы получше провести время. Естественно, что то напряженное состояние, в котором они находились последние две недели, утомило их. Пользуясь случаем, я спросил у консьержки, давно ли они поселились в этом доме. Она сказала, что это произошло совсем недавно, а квартиру им сдал жилец, уехавший на время в Америку. Именно это я и предполагал, понимая, что Мине не так-то просто разыгрывать из себя сорокалетнюю женщину. Слишком тяжелой была эта роль для молоденькой девушки. x x x Я долго бродил по улицам Парижа, совсем сбитый с толку. Что делать дальше? Передо мной открывалось столько возможностей выйти из тупика! Можно было немедленно подать в суд и расторгнуть брак, а потом отправиться куда-нибудь в более счастливые места, чтобы забыть о своих злоключениях. Можно было послать телеграмму и попросить их вернуться, а затем ждать продолжения событий. Я также мог приостановить это дело, чтобы немного передохнуть. И все же я выбрал четвертый путь, тот, который вел на Юг. В тот же день я сел в мягкий вагон, который повез меня в Канны. Не знаю, что толкнуло меня поступить именно так. Может быть, дьявол? Глава 14 Я люблю путешествовать не ради красот, а ради преодоления больших расстояний. Для меня поездки -- настоящий отдых. Вас уносит вперед выбранное вами и управляемое кем-то другим средство передвижения, и вы не можете повлиять ни на его скорость, ни на направление. Все, что осложняет жизнь, остается позади. И вы, наконец, можете стать самим собой. Во время этого путешествия, пока поезд, покачиваясь, шел по рельсам, я еще раз проанализировал свой случай. Это слово не слишком сильное, так как то, что со мной произошло, представляло собой случай. Итак, однажды два коварных существа решили разработать план, чтобы завладеть состоянием третьего человека, которого они пока не знали. И судьба захотела, чтобы этим несчастным избранником оказался я. Да, мне было не по себе от того, что какая-то невидимая рука указала им на меня. Я содрогался от ужаса, думая о том, сколько всего необычного должно было произойти, покидая службу в Бакуме, покупая заброшенный дом, чтобы скука привела меня к мысли о женитьбе и я дал объявление, текст которого попался на глаза Мине. Между мною и ней судьба построила мост из тысячи фатально спаянных конструкций. Я подумал, что если бы Мина действовала одна, то достигла бы цели. Виноват был Доминик. Это из-за него я все начал проверять, анализировать. Но теперь хозяином положения стал я, ведя игру по своему усмотрению. Вот только... Вот только моя партия была слишком сложной. У меня на руках были козырные карты, но я не знал толком, как ими распорядиться. Наконец я уснул глубоким сном под мерное покачивание поезда. В Каннах ничто не напоминало об осени. Город искрился под солнцем. Выходя из здания вокзала, я чувствовал себя удивительно хорошо. Давно я не испытывал такого блаженства. С чемоданом в руке я на минуту остановился под пальмой, чтобы насладиться бесконечной синевой неба. Воздух опьянял. Вдруг я подумал, что они где-то здесь, рядом, и моя радость hqo`phk`q| под солнцем. Я остановился в первом же отеле, который попался на пути. Мне очень хотелось принять душ и основательно поесть. Получив и то и другое, я вновь пришел в замешательство. Что делать дальше? Искать их? Свалиться как снег на голову и обрушить на них все те ужасные слова, которые давно переполняли меня? Я вышел из гостиницы и побрел в сторону пляжа. Народу было немного. Несколько престарелых англичанок распластали под солнцем свои бесформенные телеса. Мальчишки бегали, перебрасываясь цветным мячом. Где-то в конце пляжа из гнусавого динамика неслась к горизонту неаполитанская песня. Я взял шезлонг и сел в стороне, заложив руки за голову. Именно в этот момент все и произошло. Помню все до мельчайших подробностей. Я смотрел на море, на плывущий белый пароход, и мне казалось, что он шагает по воде, как пелось в песне. Именно шагает, а не скользит, забавно переваливаясь с боку на бок. Честно говоря, я думал только об этом, как вдруг увидел Доминика. Он прошел так близко, что можно было к нему прикоснуться. Доминик был в голубых шортах и громко хохотал. Рядом с ним шла очаровательная девушка. Блондинка с лучезарной улыбкой. Прошло несколько секунд, пока я сообразил, что этим восхитительным созданием была Мина. Такая, какой я и представить себе не мог. Мина, вновь обретшая свои золотые волосы, зрение, блеск. Мина, снова ставшая молодой. С тех пор как я узнал, что она лжет, то часто пытался воссоздать ее естественный облик, отбрасывая все, что ее старило. Но у существа, которое получалось в моем воображении, не было и доли такого изящества, грациозности, блеска. От нее исходило сияние. Обнявшись, они прошли мимо меня. Поглощенные своей любовью, они ничего не замечали. Подавшись вперед, я смотрел им вслед. Дикое желание волновало мне кровь. Я вспомнил нашу близость. Так вот почему она сразу же покорила меня. В образе, созданном Миной, я угадал ее истинную натуру. Теперь я понимал ее стремление как можно быстрее избавиться от маски серьезной женщины, которую она носила в Роншье. Должно быть, она просто задыхалась под панцирем почтенной мамаши. Я смотрел вслед удалявшемуся силуэту. На Мине был цельный купальник желтого цвета, а копна волос отсвечивала золотом. Ей было не больше двадцати пяти лет. Как краска и очки смогли ее так преобразить?! Было что-то еще. Что-то более действенное и простое: она жила жизнью своего персонажа. Она действительно превратилась в скромную и серьезную сорокалетнюю женщину. Сила воли преобразила ее больше, чем вся актерская бутафория. А я, идиот, обладая ею, даже не догадывался о том, какое сокровище держал в руках! Я занимался любовью с самой красивой девушкой, какую только можно вообразить, принимая ее за зрелую женщину! Я был вне себя. Я хотел ее в прошлом, понимаете? Я хотел вычеркнуть из жизни те мгновения, которые провел с ней в блаженстве, чтобы пережить их по-другому. Мне было наплевать на то, что она хотела меня убить, да и сейчас этого хочет. Моя любовь стала неистовой, лишив меня рассудка. Я долго сидел в шезлонге, бесчувственный к коварно жалящим лучам солнца. Из динамика все еще неслась слащавая музыка, а от маленького белого корабля осталась только мачта на горизонте. В который раз от сознания своего одиночества мне захотелось завыть. Я поднес кулак к зубам и так в него впился, что заболела челюсть. x x x Пробыв в Каннах неделю, все это время, вооружившись огромными темными очками в роговой оправе и кепкой с большим козырьком, я почти не покидал пляжа. Они ни разу не обратили на меня внимания, так как я предусмотрительно держался поодаль. Купив бинокль, я увлеченно следил за всеми их действиями и жестами. Они любили друг друга. Что-то удивительно невинное было в забавах этих двух преступников. Я им завидовал. Мне так хотелось принять участие в их детских играх, закричать, схватить Мину за талию и повалить на теплый песок. Я представлял, как приятно коснуться своей щекой ее, несмотря на прилипшие к коже песчинки. И чем больше меня терзало это желание, тем больше я ненавидел Доминика. До сих пор я относился к нему, как жертва к обидчику, но теперь я ненавидел его, как обманутый муж ненавидит любовника своей жены. Его существование было для меня невыносимым. Наконец я понял: ничто в мире не доставит мне большей радости, чем исчезновение этого типа. Постепенно я разработал план действий. План еще более коварный, чем их. Если бы он удался а я был уверен, что он удастся, -- Мина стала бы моей. Я навсегда подчинил бы ее себе. И тогда уже я бегал бы за ней по берегу моря, разбрызгивая белую пену. x x x В тот же день (его нужно отметить как черный) я позвонил в контору нотариусу, который продал мне поместье в Роншье. Представившись, я сказал, что обнаружил в доме несколько ценных вещей, забытых прежним владельцем, и попросил дать его новый адрес, чтобы отослать их. Нотариус порылся в своих бумагах и сообщил, что Бланшен живет теперь в Марселе, в Рука-Блан. Всего два часа езды на автобусе отделяли меня от толстяка. Я увидел в этом знамение судьбы и на следующий день отправился к нему. Глава 15 Это был премиленький домик в тупике Исмаэль. Одноэтажный, оштукатуренный под охру дом, покрытый черепицей и окруженный цветущим садом. К деревянной калитке был прикреплен золотистый колокольчик. Я качнул его, и тоненькое позвякивание сообщило о моем приходе. Бланшен сидел в кресле и читал иллюстрированный журнал. Он принимал солнечную ванну, справа от него стоял стакан с аперитивом. Не успел я войти, как из дома вышла женщина с продовольственной сумкой в руке. Это была рыжая толстуха лет под пятьдесят с великолепной грудью. У нее был вид той, кем она была, -- шлюхи! Увидев меня, бывший владелец бензоколонки опустил журнал и нахмурил брови. Что касается женщины, то она набросилась на меня словно разъяренная консьержка, увидевшая, что ей пачкают лестницу. -- Что вам надо? -- закричала она, совершенно не заботясь о правилах приличия. Ничуть не смутившись, я указал на Бланшена, который просто прилип к своему плетеному креслу. Что-то вроде беспокойства промелькнуло на его лице. Он оказался еще толще, чем на фотографии, которую я видел, да и сального, желчного выражения лица она передать не могла. -- Я бы хотел поговорить с месье Бланшеном. Это я купил его дом в Роншье. Она смягчилась. -- Вот как, очень приятно. Извините, что оставляю вас: тороплюсь за покупками. Я не только ее извинил, но и чрезвычайно обрадовался, что она уходит. Тут подошел Бланшен. -- Рад познакомиться с вами, месье Дютра. Мы пожали друг другу руки. Ладонь у него была холодной. Видно было, что он все еще обеспокоен. Белки его глаз имели желтоватый оттенок и отвратительные прожилки, на которые неприятно было смотреть. Обведя глазами его владения, я сделал одобрительный жест. -- Теперь понятно, почему вы уехали из Солони. Для рантье нет лучшего места, чем Юг. Он вяло улыбнулся. -- Это так, -- признал он. А вам нравится.., там? -- Очень. -- Так что случилось? -- промямлил он, избегая смотреть мне в глаза. Его дородная матрона только что вышла, и золотистый колокольчик, покачиваясь на шнуре, позванивал ей вслед. Я улыбнулся, так как был уверен, что выбрал правильный путь, больше не сомневаясь, что Бланшен убил свою жену. И все же то, что я собирался ему сказать, было довольно щекотливо. Поскольку я не отвечал, он пригласил меня в дом. Комната была маленькая, но мило обставленная. Здесь стояла старая прованская мебель, а стены были обиты цветастой тканью. Я сел в кресло. Мое молчание тяготило меня, но еще больше беспокоило его. -- Вы... Вы хотели о чем-то спросить? -- Нет, месье Бланшен. Я сказал так, чтобы удовлетворить любопытство вашей второй жены. Я сделал акцент на слове "второй", и его лицо стало зеленым, как яблоко. -- Ну и...? Внезапно моя решительность улетучилась, как у актера после первой реплики. -- Месье Бланшен, поговорим как мужчина с мужчиной, ничего не скрывая и не обращая внимания на резкость слов. -- Хорошо... -- Прекрасно. Хочу сообщить вам следующее: мне известно, что вы убили свою первую жену. Сказав это, я достал из кармана сигарету и уверенным жестом поднес ко рту. Мне нужно было произвести впечатление. Бланшен стоял передо мной с весьма жалким видом. Кожа висела на нем, как мокрая тряпка. Рот, полный слюны, был приоткрыт, а язык беспомощно трепыхался. -- Это... Это ужасно, -- запротестовал он. -- Безусловно, месье Бланшен, но я оставляю за другими право судить вас. Казалось, что он постарел лет на сто, так потрясли его мои слова. -- Месье, вы... Это не так... Я... Я зажег сигарету и глубоко затянулся дымом. -- Зачем протестовать, месье Бланшен? Если бы у меня не было доказательств, я бы к вам не пришел. Крик вырвался из глубины его души: -- Каких доказательств?! -- Вы отрезали последние прощальные слова вашей жены от письма, которое она вам написала. Он был сражен. -- Но... -- Вы забыли уничтожить это письмо. Оно у меня. В полиции сохранилась записка, не трудно будет соединить две части в одну. Кроме того, обрабатывая землю в саду, я нашел флакон с ядом, которым вы убили ее. Если произвести эксгумацию... Он сел, глядя на меня так, словно я исчадие ада. В его противных слезящихся глазах был не гнев, а недоверчивое изумление. Он никак не мог понять, что происходит. В течение многих недель он, видимо, просыпался по ночам, боясь последствий своего преступления. И вдруг однажды утром ощутил необыкновенное чувство освобождения. Ему показалось, что он недосягаем. Людям свойственно думать, что время оберегает их от опасности, тогда как, наоборот, оно почти всегда работало против них. И вот я стоял тут, перед ним, спокойный и уверенный. Вооруженный одним клочком бумаги, я нарушил его вновь обретенный покой. Прошло около трех минут, а мы не произнесли ни слова. Моя сигарета догорела, я положил ее в пепельницу и, не доставая пачку из кармана, взял другую. Бланшен высунул свой мерзкий, отвратительный язык и провел им по толстым, бледным губам. Он решился заговорить. То, что он издал, было больше похоже на стон животного, чем на человеческий голос. -- Сколько? Наконец-то его мозги зашевелились. Он решил, что раз я пришел к нему, а не передал свои находки в полицию, то речь идет о шантаже. Я ответил не сразу. Приближался самый ответственный момент. Несчастный толстяк посмотрел в окно. Он боялся, что вернется жена. Я догадывался, что она была его карой. Стоило ли так дорого платить за свободу, чтобы отдать ее в руки тирана? Он повторил более отчетливо: -- Сколько? Я раздавил свою вторую сигарету рядом с первым окурком и пригладил волосы, чтобы унять дрожь в руках. -- Это будет дорого, Бланшен. -- Сколько? Он думал только об этом. Вся его жизнь свелась к семи буквам одного слова -- сколько. Хватит ли у него денег, чтобы купить мое молчание? Сколько? Видимо, это СКОЛЬКО грохотало в его голове, как набат. СКОЛЬКО! Я ошеломил его. -- Я намного богаче вас, Бланшен, но в жизни главное -- иметь не много денег, а иметь их достаточно. Он явно был сбит с толку. -- Что же тогда вам надо? -- Поговорим откровенно. В моем окружении есть человек, который мне очень мешает. Вы -- убийца, я -- нет. Если вы устраните этого человека, я отдам вам письмо и вы никогда больше не услышите обо мне. Он затряс головой. -- Нет, нет, нет! Я знал, что в данный момент все зависит от моей реакции. Один неверный шаг или лишнее слово и он откажется наотрез. Я встал. -- Ну что ж, -- негромко сказал я, -- в таком случае бесполезно продолжать нашу беседу. Я вышел из комнаты, пересек солнечный треугольник перед дверью, толкнул деревянную калитку. Видимо, звон колокольчика отозвался леденящим звуком в сердце Бланшена. И не только в его, но и в моем. Я пошел по дорожке, обсаженной цветами, в этот момент раздался его несчастный голос: -- Эй! Я продолжал идти вперед: не следовало сразу же уступать. -- Эй, месье Дютра! На этот раз я остановился, и Бланшен догнал меня. Пока он бежал, я подумал: какой же он маленький и как его фигура напоминает грушу. У меня возникло неприятное чувство, будто я p`g{cp{b`~ комедию со старым актером. -- Ну что? -- спросил я, когда он поравнялся со мной. -- Не уходите так... -- Но, дорогой, я ухожу, потому что нам не о чем больше говорить. После такого.., важного разговора невозможно обмениваться банальностями. Он пританцовывал на своих коротеньких ножках, и его обвислые щеки колыхались из стороны в сторону, придавая ему гротескный вид. -- Что вы собираетесь предпринять? -- пробормотал он. -- Это мое дело. -- Вы донесете на меня? -- Подумаю. В настоящий момент.., бумаги находятся у моего нотариуса. Признаюсь, это не в моем характере -- заниматься доносительством. Казалось, он вздохнул свободнее, но я быстро продолжил: -- Вот только в данном случае речь идет не о доносе. Оказывая на вас давление, месье Бланшен, я взял на себя моральное право наказать вас. Это стоило мне больших усилий, понимаете? Он понимал плохо, но боялся. -- То, что вы требуете, невозможно! Я посмотрел на него. -- Если бы это было невозможно, я бы к вам не пришел. Я человек достаточно рассудительный. -- Но это же безумие! Он меня раздражал. Время шло, а мы увязали в болтовне. Я схватил его за пуговицу на вязаном жилете. -- Послушайте меня хорошенько! Убийство вашей жены тоже было безумием. Он прошипел "тес" с таким испуганным видом, что я улыбнулся. -- И безумием намного более опасным, чем то, о котором прошу я, потому что оно могло привести вас на гильотину. Он жалобно охнул и буквально обмяк. -- Поймите же наконец, то, что я от вас хочу, требует всего лишь ловкости. Вас никогда не заподозрят, так как убийцу выдают связи с жертвой. Вы же жертву не знаете, между вами нет ни малейшей связи. Вы просто станете случайным исполнителем. Он покачал головой. Это было не отрицание, но еще и не согласие. -- Вы ничего не понимаете, дорогой Бланшен, продолжал я нападение. -- Вам кажется, что я воспользовался ситуацией, тогда как, наоборот, сложившееся положение вещей -- прямой результат того, что ему предшествовало. Вы решили, что совершили идеальное преступление, но это не так, раз кто-то (в данном случае я) его раскрыл. В таком виде спорта не бывает ничьей. Есть победитель и побежденный. Вы проиграли и за свой поступок должны понести наказание. Если вас приговорит суд, то вы останетесь без головы, если я-то будете приговорены к совершению еще одного убийства. Так наказывают детей, укравших варенье: их заставляют съесть еще. Он явно заколебался. Внезапно его щеки перестали трястись. -- Пойдемте. Мы вернулись в столовую. Через открытое окно я видел птиц, резвившихся в блестящих листьях лавра. -- Итак? -- спросил Бланшен. Это была полная капитуляция. -- Возьмите карандаш и сами запишите его имя и адрес. Он послушался. Пот капал с крыльев его носа. Я продиктовал сведения о Доминике, затем снова взял его за пуговицу жилета. -- А теперь послушайте меня, Бланшен. У вас полная свобода действий. Единственное, что от вас требуется, это то, чтобы все было кончено за неделю. Ясно? Он закивал головой. -- Да, но... Мне все же хотелось бы знать... Как... -- Если бы я был на вашем месте, то не ломал бы голову, а застраховал бы на все случаи жизни свою машину, развинтил бы немного трансмиссионный вал и в один прекрасный момент на виду у всех, на всей скорости налетел бы на интересующее вас лицо. Действуя открыто, вы избежите множества осложнений. Ну, составят протокол, в худшем случае временно лишат прав и.., все! Больше я не хотел настаивать. В конце концов, пусть выпутывается сам! -- Как только мне станет известен.., результат вашей деятельности, я отправлю письмо. До свидания. Я заметил, что пуговица от жилета осталась в моей руке, положил ее на стол и произнес: -- Извините! Глава 16 Признаюсь, что, вернувшись в Париж, я был в растерянности, потратив столько сил, чтобы убедить Бланшена, но теперь, когда он согласился, я прекрасно осознавал свою виновность. Я становился убийцей. Конечно же, у меня были уважительные, смягчающие обстоятельства, а сам Доминик заслуживал своей участи, но это ни в коей мере не оправдывало того, что я собирался через посредника убить человека. Все оказалось гораздо серьезнее, чем я думал вначале. Однако стоило мне представить Мину, настоящую Мину, сияющую и прекрасную, как все сомнения улетучивались. Мне хотелось насладиться своей местью и при этом извлечь из нее выгоду. Я это заслужил. Разве не было у меня в самом начале этой невероятной истории самых благих намерений? Самых возвышенных? Теперь же из жертвы я превратился в поборника справедливости, что было правильно и логично. x x x Я еще раз телеграфировал своему приятелю в Бакуму текст, который тот должен был послать от моего имени, чтобы сообщить о возвращении. Затем провел два дня в Париже, пытаясь немного забыться, избавляясь от чувства ущемленного самолюбия, терзавшего меня до визита к Бланшену. Безотрадная, неистовая любовь, которую вызывала во мне Мина, возбуждала меня. Я завоюю ее, как только устраню Доминика. Неизбежность триумфа опьяняла. Вернувшись домой на автобусе после полудня, я открыл калитку и чуть было не заколебался. Ничего не изменилось. Если бы я хоть немного сомневался в своем здравом уме, то подумал бы, что мне приснился страшный сон. Мина была здесь, на веранде, такая, какой я ее увидел в первый раз: с седыми волосами, в очках, с легкими морщинами на веках, ради которых она должна была щурить глаза. Она казалась воплощением покоя и семейного счастья. Ну, настоящая картинка для иллюстрированного журнала! Мина пришивала оборку к занавеске. Я остановился на дорожке. Она подняла голову, и бесконечная радость осветила ее утомленное лицо. Отложив работу, она быстро сбежала по ступенькам веранды. -- Поль! Наконец-то ты здесь, любимый! Я прижал ее к себе, теперь зная, какое сокровище скрывалось под фальшивым обликом солидной женщины. Я думал о ее совершенном гибком теле, о ее Юном лице. Да, это -- сокровище! Сокровище, которое пока принадлежит не мне, но скоро... Я поцеловал ее в губы. От нее пахло клубникой. -- Мина, девочка моя... Посмотришь, как мы будем счастливы. -- Ты хорошо съездил? -- Прекрасно. -- Очень устал? -- Да, немного... У вас все нормально? -- Да. Знаешь, время без Тебя тянулось так долго! -- Правда? Она лгала с чудовищной самоуверенностью. -- Ну конечно. Ты не веришь? -- Вы все время были здесь? -- Нет, Доминик захотел навестить приятеля в Каннах и настоял, чтобы я поехала с ним. Я оценил ее ложь. Она все учла и даже предусмотрела, что я могу заехать к ним в Париж перед тем, как вернуться домой. -- В Каннах! -- Да, это была идея Доминика. Ты же его знаешь. Начинал узнавать, по крайней мере. Доминик подошел, одетый в черные брюки и вызывающе красную рубашку. -- А вот и путешественник! Привет, Поль, все нормально? Мы пожали друг другу руки. -- Мама вам уже рассказала? Мы бездельничали, пока вы кочевали. Я смотрел, как он разговаривает, двигается, смеется, и думал о том, что его смерть уже близка. Нужно было только отправить его в Париж. -- Вижу, вижу. Хорошо развлекались? -- О, какие там развлечения! Так, просто провели время. -- Неплохо загорели. -- Вы находите? Октябрьское солнце слабовато даже на берегу моря. Мина приготовила по поводу моего приезда обильный стол. Я был так рад снова увидеть ее, что охотно сел за стол и, только расправляя на коленях салфетку, услышал где-то вдалеке звоночек, извещающий об опасности. Раз они решили убить меня до отъезда и это им не удалось, то они, конечно же, собираются покончить со мной сейчас. Я почувствовал свою смерть... Она была здесь, в этой комнате. Она дремала, как кошка у огня, и ждала меня. Смерть, тщательно продуманная, спланированная, подготовленная, прекрасно знающая, что ей делать... -- Да, кстати, вы забрали тогда мою машину? -- Конечно, а что с вами случилось? -- Разве вы не видели? Напоролся на гвоздь. Руль разболтался, я остановился и увидел, что спустило левое переднее колесо, а когда собрался его заменить, то обнаружил, что и запаска не лучше. Хорошо еще, что вот-вот должен был подойти автобус. -- Что же случилось с запаской? -- Ниппель оторвался. -- Ну и невезуха! Надо же было так влипнуть! Доминик понимающе посмотрел на Мину. -- Да уж, -- пробормотал он, -- еще немного, и вы бы влипли... Мне хотелось его задушить. Мина принесла спаржу. Она положила вначале себе, потом мне, затем Доминику. Значит, можно есть. Потом протянула мне соусник с острым соусом. -- Пожалуйста, Мина, после вас. Она встряхнула головой. -- Нет, я ем спаржу с лимоном. -- Я тоже, -- торопливо вставил Доминик. Я взял ложку соуса и уже собирался обмакнуть туда спаржу, как вспомнил, что накануне моего отъезда у нас на завтрак были `prhxnjh и оба ели их с острым соусом. Я заставил себя равнодушно спросить: -- Как, вы не любите острый соус, Мина? -- Нет, у меня от него изжога... Это была явная ложь. Я размышлял... Почему они решили отравить меня сейчас? Это было рискованно. Впрочем, нет. Они думали, что я действительно приехал из Африки. Там моя печень вполне могла разыграться. Конечно, доза, которую я проглочу, не будет смертельной, так как они надеются свести со мной счеты постепенно. Вначале появятся симптомы... Мина настоит, чтобы я обратился к врачу. Тот узнает, что у меня когда-то начинался цирроз печени, а так как я снова побывал в Убанги, болезнь обострилась... -- Вы ничего не едите, Поль, -- заметил Доминик... В остром соусе вкус той гадости, которую они подсыпали, должен меньше чувствоваться. Доминик посмотрел на свою "мать". По этому взгляду я понял, что угадал правильно. Мой долгожданный час настал... -- Я вот думаю... улыбаясь сказал я. Мина положила обратно спаржу, которую собиралась поднести ко рту. -- Думаете о чем, Поль? -- Что за яд вы туда положили? Она была великолепна: не вздрогнула, даже бровью не повела, только побледнела, но тотчас же милейшая улыбка расцвела на ее губах. -- Вам не нравится этот соус, Поль? -- Я бы предпочел его не пробовать. Говоря эти слова, я не спускал глаз с Доминика. Он тоже побледнел, а глаза у него налились кровью. Он боялся, но его ярость была сильнее страха. -- Что вы несете, Поль? -- наконец произнес он сквозь зубы металлическим голосом. И тут я нанес ему сокрушительный удар. -- Кстати, Доминик, раз вы были в Каннах, то, наверное, навестили свою мамочку в Эксан-Провансе? Последовавшее за этим молчание сполна оплатило все мои переживания, бальзамом пролилось на душу, истерзанную ненавистью. Мина застыла, словно пораженная током. Что же касается ее лжесына, то он сидел с открытым ртом, а его горящие ненавистью глаза потухли. Я же действовал с нарочитой беспечностью. Взял спаржу, обмакнул в лимонный сок, который приготовила себе Мина, и тщательно пережевал. -- Вы были правы, Мина, -- заявил я. -- С лимоном это прекрасно. Вы поделитесь со мной всеми этими кулинарными хитростями? Доминик, стушевавшись, промямлил: -- Что это за история, Поль? -- Криминальная, -- отпарировал я, -- или почти. Мина, хочу вам признаться, что вы мне больше нравитесь со светлыми волосами и в желтом купальнике. Каждая моя брошенная фраза добивала их все больше. -- Сказать вам честно, Мина? Я не ездил в Бакуму. Это был просто предлог, чтобы выиграть время и заняться своими делами. Я так восхищался вами на пляже в Каннах с вашим.., мм.., милым ребенком. Я рассмеялся. -- Кстати, Доминик, вырванный ниппель и гвоздь в шине -- это моя работа. Мне хотелось избежать поездки на автомобиле. Ненавижу ездить на машине, руль которой висит на волоске. Я поочередно смотрел на них, словно был на теннисном матче. У меня даже заболела шея. Какое наслаждение я испытывал, m`qleu`q| над ними, унижая и подчиняя! Я оставлял их в дураках. И они превращались в негодяев, застуканных на месте преступления. Им хотелось что-то сказать, но они не находили слов -- и поделом. Они настолько были поражены, что даже не думали о том, чем может закончиться их авантюра. -- Само собой разумеется, -- заявил я, -- что мое завещание аннулировано. Кроме того, я оставил у нотариуса письмо, в котором подробно изложил все факты, чтобы в случае моей смерти полиция узнала о нашей забавной истории. Говоря это, я не переставал помешивать соус, поднимая ложку так, чтобы он струйкой стекал обратно. В этом хлюпающем звуке, нарушавшем внезапно наступившую тишину, было что-то зловещее. -- Ну вот, -- заключил я, -- теперь вы знаете, что самая большая ценность для вас -- это мое здоровье! Я засмеялся. -- Забавно, не так ли? Наконец лицо Мины порозовело, и она произнесла: -- Вы давно обнаружили... -- Ваши махинации? Да, довольно давно. Милая девочка, старых дам, рядящихся под молодух, видно сразу же. То же самое касается красивой девушки, прибавляющей себе несколько лишних десятков лет. Несмотря ни на что, мой комплимент был ей приятен. Она бросила на меня взгляд, доставивший мне удовольствие. Взгляд, о котором я мечтал: в нем была заинтересованность. Она открывала меня для себя. До сих пор я был просто глупой жертвой, и вот все изменилось. Теперь я принимал решения. Я мог издеваться над ними. Она так хорошо это поняла, что спросила: -- Что вы собираетесь делать, Поль? -- Угадайте! Она улыбнулась. -- Для этого я должна хоть немного знать ваш характер, а я с опозданием обнаруживаю, что тот образ, который себе создала, не соответствует действительности. Я встал, чтобы размять ноги. Из кухни доносился запах подгоревшего мяса. -- По-моему, Мина, прежде всего вам нужно спасти жаркое. Мое спокойствие и мой юмор добивали их. Поскольку Мина не шелохнулась, я сам пошел на кухню и выключил электрическую плиту. Вернувшись, я отметил, что они даже не пошевелились и не посмотрели друг на друга. -- Ну, а что теперь? -- спросила она. Я подошел к Доминику. Передо мной сидел пассивный, безвольный человек. Я схватил его за красивую красную рубашку и влепил три пощечины. -- Вот что улучшит его цвет лица, он так в этом нуждается, -- сказал я, потирая заболевшую от удара руку о брюки. -- Что теперь, вы спрашиваете, Мина? Я захохотал. -- А теперь этот ублюдок возьмет в одну руку свои принадлежности для мазни, в другую -- чемодан и уберется отсюда. Поскольку Доминик не шелохнулся, я ударил ногой по ножке стула, и он растянулся на паркете. Он был нелеп, и именно этого я добивался. Я схватил его за волосы и пытался приподнять. Он взвыл. -- Чтобы через четыре минуты твоего духу тут не было, мразь! -- заявил я. -- И не пытайся меня обмануть. Не успеешь и ахнуть, как очутишься за решеткой. Я принял все меры предосторожности. Твой единственный шанс на спасение -- больше никогда здесь не показываться, умереть. Ясно? Он кивнул головой, и я, дав ему ногой под зад, выставил его hg комнаты. Казалось, что Мина все это время о чем-то думала. Я подошел к ней. Она решила, что я собираюсь ударить ее, и инстинктивно втянула голову в плечи. Но я лишь снял с нее очки. Затем бросил их на пол и раздавил каблуком. Она пробормотала: -- Что вы делаете, Поль? -- Я делаю тебя красивой, Мина. Хочу, чтобы ты была такой же ослепительной, как на пляже в Каннах. Я тоже хочу тебя видеть в желтом купальнике. Желтый цвет -- цвет победы, не так ли? Я силой приподнял ей подбородок. Она посмотрела на меня своим серьезным и печальным взглядом, который всегда пробуждал во мне желание. Я осторожно прижался своими губами к ее. Закрыв глаза, попытался представить ее такой, какой она была там, на побережье. Мой поцелуй длился до тех пор, пока не захлопнулась дверь за Домиником. Глава 17 Странное дело, отсутствие Доминика очень чувствовалось в доме. Мы быстро поняли, что значит остаться наедине в нашем положении. Мина замкнулась. Она подчинялась, как это умеют делать женщины, с таким достоинством, что в глубине души я спрашивал себя, у кого из нас более благородная роль. Я сел напротив, взяв ее руки в свои. Они были холодные. Указательным пальцем я попытался нащупать на запястье ее пульс, но не смог. -- Мина, -- заявил я, -- любой другой человек уже давно оповестил бы полицию. Если я этого не сделал, то только потому, что люблю тебя. Она удивленно приподняла брови. -- Да, несмотря на то, что ты сделала, я тебя люблю и мне не стыдно в этом признаться. И эту любовь, хочешь ты или нет, тебе придется разделить со мной. Ты примешь свой настоящий облик, и мы будем жить вместе. Ты забудешь ничтожество, которое любила. Она покачала головой. -- Поль, поскольку мы в твоих руках, я тебе подчинюсь, но не надейся, что ты заставишь меня забыть Доминика. Ярость, как приступ лихорадки, охватила меня. Я сжал ее руки так, что она вскрикнула от боли. -- Ты забудешь его, Мина. Это всего лишь жалкий трус. Такая женщина, как ты, должна испытывать к подобному ничтожеству лишь презрение. Она снисходительно улыбнулась. -- Ты плохо знаешь женщин, Поль. Ведь мне в нем нравится именно слабость. Это она покорила меня. Это из-за нее я решила завладеть твоими деньгами. Когда я познакомилась с Доми, он подыхал с голоду и не знал, как противостоять судьбе. Его детство... -- Оставь, Мина. Мне наплевать на его детство. Я знаю, что он сын сумасшедшей, и, приняв во внимание все смягчающие обстоятельства, дал ему уйти. Она вырвала свои холодные руки. -- Ты мне отвратителен. Поль! Я заколебался. -- Прекрати, Мина, не доводи меня. Ты... -- Что я? -- Ты пожалеешь! -- И все-таки я тебе скажу, раз мы расставляем все точки над "i". Ты мне противен, как никакой другой мужчина! От твоей кожи меня тошнит. Ты -- жалкий, неудачливый дурак! Да-да, именно дурак! Ты нас раскрыл, но все равно остался в дураках. И я хочу, чтобы ты об этом знал. Одинокий человек всегда безнравственен. R{ считаешь себя сильным, потому что можешь избить Доминика, но настоящая сила не в этом. Хочешь, я скажу тебе, Поль, в чем она? Сила в красоте, изяществе. Ты, ты.., неуклюж, неотесан, у тебя одни мускулы! А он... Ее голос затих, слезы заблестели в глазах. -- У него, Поль, есть самый редкий талант -- красота. Когда он двигается, то кажется, что он танцует; когда мы занимаемся любовью, то я умираю от счастья, потому что, кроме физического наслаждения, испытываю душевную радость. Это прекрасно, понимаешь? Грациозно... Я ударил ее по лицу. Она хотела увернуться, и удар пришелся по носу. Он начал кровоточить, но Мина не пошевелилась. Кровь струйкой стекала по лицу и, огибая рот, капала с подбородка. -- Вытри, ради Бога, кровь, Мина! Она не сделала ни малейшего движения. Схватив салфетку, я окунул ее в кувшин с водой и сам, запрокинув ей голову, приложил к носу. Вскоре кровотечение прекратилось. Нижняя часть ее лица была испачкана, выглядела она ужасно. -- Иди умойся. Она подчинилась. Я проводил ее до ванной и стал наблюдать за ней. -- Мина! -- Да? -- Что бы ты ни говорила, ничто не изменит моего решения. Выбирай: или тюрьма с ним, или жизнь со мной. Ты, конечно, можешь меня убить, но мне на это наплевать. Единственное, что для меня что-то значит, -- это ты. Только ты. Ты стала смыслом моей жизни, говоря словами Вейе де Шомьера. Ты говоришь, что ты презираешь меня? Что ж, я согласен. Я же смирился с мыслью, что ты -- преступница, что ты хотела меня убить! Ты правильно заметила, Мина: я одинок, совсем одинок... Не выдержав нервного напряжения, я заорал: -- Я один! Совсем один! Рыдая, я упал на колени на керамический пол в ванной. Она подошла ко мне... Сквозь слезы я увидел ее точеные ноги, плотно облегающую бедра юбку, под которой угадывалось голое тело. Она взяла мою голову и прижала к своему теплому животу. -- Бедный Поль, -- вздохнула она, -- мой бедный Поль! x x x Ночь мы провели, не раздеваясь, на моей кровати. Она рассказывала о своей настоящей жизни. Ее звали Женевьева Пардон. Она была дочерью коммерсанта из Лиля. Ее родители были людьми строгих правил, и стремление дочери к свободе шокировало их. Они избавились от нее, отправив в Париж. Вскоре до них дошли слухи, что она ведет так называемый беспорядочный образ жизни, и двери дома навсегда закрылись для нее. Мина (я продолжал звать ее так) выкручивалась в жизни сама. После многочисленных приключений она встретила Доминика Гризара, и между ними сразу вспыхнула большая любовь. Эта часть ее рассказа причиняла мне боль, но она говорила об этом спокойно, бесстрастно, и я дослушал до конца. -- Нам надоело нищенствовать, понимаешь? Доми не способен ни на что, а я не хотела покидать его ради какой-нибудь службы. И вот однажды мы решились на дело. Вначале подумали о шантаже. Я должна была соблазнить какого-нибудь богатого типа, добиться от него компрометирующих писем, а если понадобится, то попытаться сделать пикантные фотографии и потом... Я не выдержал и прервал ее. -- Мина, неужели ты до такой степени стерва? Она покачала головой. -- Ты ничего не понимаешь, Поль. -- Ладно, продолжай... -- Однажды в ресторане Доми прочитал твое объявление в газете, забытой на столике каким-то посетителем. Смеясь, он показал его мне: "Смотри, вот тип, играющий в оригинала. Этот бедняга надеется найти жемчужину в мусорке брачных объявлений и для этого разыгрывает из себя дешевого умника". Я прикусил губу. Мина, улыбаясь, смотрела на меня. -- Доми прав, Поль. Твои мозги большего не стоят. Мы разработали хитроумный план, о котором ты теперь знаешь. Признайся, что он нам почти удался. -- Все провалилось только из-за него, -- согласился я. -- И это еще раз подтверждает, что он ни на что не годен. Мина легла на спину, вытянув руки вдоль туловища. -- Да, он мальчишка. И за это я его люблю. Ненавижу сильных и грубых. А он всегда будет мальчишкой и поэтому, Поль, я всегда буду его любить. Теперь ее слова вызвали во мне не ярость, а скорее скрытую боль. -- Хорошо, Мина, ты всегда будешь его любить... Мы замолчали. Я погасил лампу, и мы лежали в темноте, прижавшись друг к другу, как две побитые собаки. Я рассматривал лунную дорожку на потолке. Она была такого же цвета, как лицо Бланшена. Да, это был такой же зеленовато-желтый нездоровый цвет. Бланшен... Я очень надеялся на него. Глава 18 Первой проснулась Мина. Она вскочила с постели, и я услышал, как она сбежала по лестнице. Это окончательно разбудило меня. Я тут же встал и пошел за ней, зная, что она хочет сделать, и собираясь ей помешать. Когда я распахнул дверь гостиной, она уже держала в руке трубку. Я вошел внезапно, но она даже не вздрогнула, увидев меня, и не стала сопротивляться, когда я отнял у нее трубку. Подняв аппарат, я стукнул им о мраморный столик так, что он разлетелся на куски. -- Мина, -- сказал я, -- кажется, я тебя предупредил, чтобы ты забыла о нем. С ним покончено! Ты поняла? Покончено. Единственное место, где у тебя есть шанс увидеть его, это зал суда. Она покачала головой. -- Хорошо, Поль. Только должна тебя предупредить, что буду очень тяжелой заключенной. Она была спокойна. Я погладил ее по щеке. -- Не сомневаюсь. Но и я тебя предупреждаю, что буду очень терпеливым тюремщиком. После этого мы вместе приготовили завтрак. Я больше не боялся, что она меня отравит, и понимал, что угрозы ее не испугали, но и меня смерть больше не страшила. Лучше принять ее из рук Мины, чем умереть в результате слепого случая. -- Итак, -- спросила она, -- какая программа? -- Мы едем в Орлеан. -- Ты хочешь еще раз изменить завещание? -- Нет, Мина, я хочу изменить твое лицо, а точнее -- вернуть тебе твой настоящий облик. Больше всего на свете мне не хватает твоих двадцати лет. Кстати, сколько тебе? -- Двадцать шесть. Я стал изучать се лицо. Даже без очков оно сохраняло какую-то qspnbnqr|. -- Приготовься. -- Как хочешь... x x x Я привел ее к лучшему парикмахеру Орлеана и, ко всеобщему изумлению, остался ждать прямо в салоне. Я хотел во что бы то ни стало помешать ей позвонить своему кретину. Что за притягательная сила была в нем? Он был молод и экстравагантен, вот и все. Она сама наделила его достоинствами, которых у него не было. Теперь я понимал, как был прав, обратясь к Бланшену. Только смерть избавит меня от Доминика. Я хотел, чтобы это случилось как можно быстрее. Я прочел все журналы, лежащие на столе. Молоденькие парикмахерши хихикали и толкали друг друга локтями, показывая на меня. Все это было мне глубоко безразлично. Я терпеливо ждал. Она появилась часа через два совершенно преображенная и казалась еще красивее, чем под солнцем Юга. Купив кое-какую косметику, она умело подкрасилась перед тем, как покинуть салон. У меня пересохло во рту. -- Ну вот, -- произнесла она, поворачиваясь ко мне. В ее облике было что-то вызывающе величественное. -- Это то, что ты хотел? -- Вот именно. Я оплатил счет. -- Это удачно вложенные деньги. Мина. Парикмахер был того же мнения. Стоя посреди своих обалдевших помощниц, он не переставал удивляться, наблюдая за перевоплощением своей клиентки. -- Невероятно, -- бормотал он. Мы с Миной расхохотались. Впервые за все время мы расслабились. Выйдя на улицу, я пожирал ее глазами. Как бы там ни было, но мое восхищение льстило ч ей. -- Ну а теперь, месье тюремщик? -- А теперь попытаемся найти одежду, более подходящую для твоего возраста. Ни одна женщина не может оставаться равнодушной к нарядам. Посещение салонов мод Орлеана, несмотря ни на что, развлекло Мину. Я купил ей модный костюм цвета опавших листьев, желтое платье и такого же цвета пальто с черной отделкой. Кроме того, я подарил ей белье и очаровательный пеньюар. -- Думаю, мне следует тебя поблагодарить? -- спросила она в машине. -- Нет, это я благодарен тебе. -- Вот как? За что? -- За то, что ты так красива. Просто обворожительна. Право же, я не жалею о своем знаменитом объявлении, претендующем на оригинальность. Она не ответила и, забившись в угол, молчала. В конце концов я не выдержал. -- Ты думаешь о нем? -- Да, помолчи... Я выжал газ, и машина рванула вперед. Только так я смог выразить свой протест. Нужно было набраться терпения. Я знал, на что надеялась Мина. Она решила не форсировать события, а, постепенно разочаровывая меня, довести до такого состояния, когда ее присутствие станет для меня невыносимым. Вот только исчезновение Доминика нарушит все ее планы. -- Ты твердо намерена его увидеть? -- Да. -- Думаешь, он будет тебя ждать? -- Уверена... -- Какая наивность! Ты же сама говорила, что он слабак. Появится другая женщина, прельстится его шармом... -- Не думаю. -- Брось, Мина, разве ты не знаешь, что для других жизнь продолжается независимо от того, рядом мы или нет. Она поджала губы. -- Возможно, ты попытаешься сбежать, да, Мина? -- Возможно... -- Ты совершишь ошибку. Подумай о нем, его блестящая карьера бездельника сразу же лопнет. Она вздохнула. -- Я думаю, Поль, поверь мне. x x x С этого момента наша жизнь стала походить на ту, какой она была до приезда Доминика. Все было почти так же тихо и хорошо. Мы вели праздный образ жизни: валялись в постели, ели, когда хотели. Я часто овладевал ею, и, будучи чрезвычайно сексуальной, она невольно разделяла мое физическое наслаждение. Но только теперь мы знали, что такое существование было медленным самоубийством. Иногда я бил ее. Она покорно переносила мои побои. Мне даже казалось, что это доставляло ей удовольствие, поскольку она относилась к тем людям, которым нужно либо приносить себя в жертву, либо страдать; Прошло несколько дней. Срок, назначенный мной Бланшену, истек. Что случилось? Или толстяк отказался от выполнения своих обязательств, или Доминик, напуганный происшедшим, убрался подальше от Парижа? Хотя вряд ли... Я прекрасно представлял его, замурованного в четырех стенах их маленькой квартирки в ожидании известий от Мины. По-видимому, он редко выходил, и это не позволяло Бланшену действовать. Для очистки совести я отправил своему предшественнику почтовую открытку. Простую открытку без текста, на которой написал лишь адрес, надеясь таким образом оживить его память. Если он собирался выпутаться, ничего не сделав, то ошибался. Прошло три дня. Полное спокойствие. И вдруг однажды утром во время завтрака пришла телеграмма на имя Мины. Ее принес владелец кафе в деревне. С сочувственным видом он протянул мне голубой листок и сразу же ушел. -- Что это? -- спросила Мина. Она догадалась, что это для нее, и не могла скрыть волнения. -- Это тебе, -- сказал я. -- Видимо, новости от твоего придурка. Она вырвала сложенный листок у меня из рук. Ногтем подковырнула его. Мое сердце бешено колотилось; Какое известие принес этот клочок бумаги небесного цвета? Мина прочла, оставаясь спокойной. Но мне показалось, что ее лицо совершенно обмякло, стало бесформенным. Она положила телеграмму на стол, и я прочел: ДОМИНИК ГРИЗАР СКОНЧАЛСЯ. ПРИМИТЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ. МАРИЯ БЕРТРАН. Я тоже оставался спокойным. -- Кто это -- Мария Бертран? -- Наверное, наша консьержка. Голос ее не изменился. -- Что могло с ним случиться? -- пробормотал я. Она снова взяла телеграмму, перечитала, затем стала скручивать ее вокруг пальца. -- Поль... -- Да, Мина? -- Я должна тебе сказать... -- Говори. -- Если он покончил с собой, я тебя убью. Я ногой пододвинул к себе столик на колесиках, на котором стояли напитки, и взял виски. Наполнив стакан до краев, протянул Мине. Она оттолкнула мою руку, но без злости. -- Я не люблю спиртное, разве ты не знаешь? В ее спокойствии было что-то устрашающее. Я выпил виски. -- Ты сильная женщина, Мина. -- Очень сильная, Поль. Ты не мог бы приготовить машину? -- Зачем? -- Чтобы поехать посмотреть на его труп. Я должна убедиться, что меня не разыгрывают. Я взял ее за руку. -- Ты действительно думаешь, что тебя кто-то разыгрывает, Мина? -- Нет. Но я хочу узнать, как все произошло! Переубеждать ее было бессмысленно. Это я хорошо понимал. -- Ладно, поедем, но предупреждаю тебя, что ты рискуешь. -- Почему? -- Очевидно, предупредят его отца. Если тот приедет и ему представят тебя как Анну-Марию Гризар, то он... Она заорала: -- Ты что, не понимаешь, что мне на это наплевать?! Что теперь мне все безразлично?! x x x Все же мне удалось уговорить ее не встречаться с консьержкой. Мина снова приобрела облик двадцатилетней девушки, и это сразу же вызвало бы скандал. Поэтому она ждала меня в машине, в двух кварталах от дома. При моем появлении консьержка посчитала необходимым разрыдаться. -- А, вот и вы! Это ужасно! Хорошо, что у меня был ваш адрес. -- Как это произошло? -- Он попал под машину. Вот утренняя газета... Это случилось вчера вечером, прямо на улице... Он собирался перейти на другую сторону... У какой-то машины сломался руль и... Ой, только не ходите на него смотреть, это ужасно... -- Где он? -- В морге. Я поблагодарил ее. -- Могу я чем-нибудь помочь бедной мадам Гризар? -- Увы, нет... Я вернулся к Мине. Она ногтями расцарапала обшивку сидения. Лицо ее было мертвенно-бледным, а прекрасные голубые глаза напоминали глаза загнанного зверя. -- Ты ошиблась, -- сообщил я. -- Его сбила машина, у которой отказало рулевое... На, вот заметка, где все написано... Она схватила газету, но прочесть не смогла, настолько сильно у нее дрожали руки. -- Прочти! Я прочитал. Да, у толстяка были способности. Все произошло по моему сценарию. Несчастный случай был настолько очевиден, что Бланшена даже не задержали. -- Ну вот. -- Ладно, а теперь в морг. -- Ты хочешь... -- Естественно! -- Консьержка сказала... -- Мне наплевать на то, что сказала тебе эта дура! Поль, отвези меня в морг. -- В качестве кого ты будешь требовать, чтобы тебе показали тело? В таком виде ты уж никак не сойдешь за его мать. Тем более что об этом родстве тебе сейчас лучше забыть. -- Ладно, скажу, что я его невеста. Только, ради Бога, Поль, отвези меня туда! Я пробормотал: -- Какие слова! Ради Бога... Глава 19 Консьержка ничуть не преувеличила, сказав, что это ужасно. У Доминика не было половины лица. Машина сбила его на полном ходу. Он упал, а бампер Бланшена раздавил ему часть головы о столб дорожного знака. Этот парень, лежавший в цинковой посудине, не вызывал у меня никакого сочувствия. Он погиб из-за меня, но я ни о чем не сожалел. Во всем этом проявлялось торжество справедливости. У Доминика была быстрая смерть. "Умер на месте", -- утверждала газета. Посмотрев на рану, можно было этому поверить. Впрочем, это была заслуженная участь. Если бы он не погиб, то так бы и жил в праздности, проматывая наследство. Это был милый неудачник, который к старости совсем опустился бы. Единственное, что он сделал полезного за всю свою жизнь, было то, что показал мое объявление Мине. Этот поступок полностью оправдывал в моих глазах его никчемную жизнь. Мина смотрела на труп. Я был готов поддержать ее в случае обморока, но я плохо ее знал. Она оставалась спокойной. Гримаса отвращения слегка искривила уголок ее рта: И это было все! Я взял ее за руку. -- Хватит, пойдем. Она послушно пошла за мной. Стук ее высоких каблуков о плитки пола в морге отдавался зловещим эхом. На улице мы с облегчением вздохнули. Жуткий запах смерти все еще преследовал меня. В помещении он был терпим, но теперь меня просто выворачивало. Я не знал, что делать дальше. В связи с похоронами Доминика возникала проблема: придут ли консьержка и отец. Они не знакомы, но если обменяются хоть несколькими словами во время церемонии, что вполне возможно, то Мина будет разоблачена. Я сказал ей об этом. Она пожала плечами. -- Хорошо, я не пойду на похороны! Я даже не надеялся на это. -- Правда? -- А что мне даст шествие за гробом, Поль? Я посчитал ее высказывание циничным, но она пояснила: -- Не в могиле он будет лежать, а здесь... Она дотронулась до груди. -- Вот его истинная могила, и клянусь тебе, что она еще не зарыта! x x x Все прошло наилучшим образом. Я наплел консьержке о том, что у бедной матери случился удар от такого известия, и для большей безопасности не спускал с нее глаз во время церемонии. Но мои опасения были напрасны: отца не известили. Когда же он узнает о несчастном случае, Доминик будет давным-давно похоронен как в могиле, так и в сердце Мины. Во время церемонии Мина ждала меня в гостинице. Когда я вернулся, то увидел, что она плакала. Обрадовавшись, так как такое проявление печали было, во-первых, естественной человеческой реакцией, а во-вторых, слезы удобряют бесплодную onwbs забвения, я почувствовал глубокое облегчение. Наконец-то все позади. С приключениями покончено. Я прошелся по комнате. Красный мебельный плюш был сильно изношен и местами протерт до дыр. Мебель, казалось, была опечалена, что по-настоящему никогда не служила людям, а стояла здесь лишь потому, что так было принято. -- Послушай меня, Мина... Я посмотрел на нее. Ее тихая печаль, нежная, как весенние сумерки, была мне приятна, и я был готов отдать за нее все на свете. -- Послушай меня. Мина. -- Я тебя слушаю. -- Так вот. Я люблю тебя, и это на всю жизнь! Однако я хочу вернуть тебе свободу. Раньше я ревновал. Но теперь... Теперь все не так, Мина. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Я дам тебе денег, и ты пойдешь, куда захочешь... Она посмотрела на меня. Я достал из кармана конверт. -- Держи, здесь двести тысяч франков. Впервые Мина выглядела слабой женщиной. Я посмотрел ей прямо в глаза, чтобы убедиться в этом. Да, я не ошибся. -- Прощай, Мина. Как и в случае с Бланшеном, я, не оборачиваясь, пошел к двери. Так же, как и в доме толстяка, открыл ее и вышел. Вот уж действительно, это стало моим приемом -- игра в сильного мужчину. Но только Мина не Бланшен... Я шел по вытертому ковру, глядя себе под ноги, и уже приближался к лифту, когда услышал, что дверь за моей спиной открылась. Комок застрял у меня в горле. -- Поль! Я обернулся. Мина стояла в дверях, прислонившись к косяку. Она молчала, но ее молчание звало меня. Я подошел к ней. Стоя лицом к свету, я различал лишь мягкие очертания ее лица и светлые блестящие глаза. Некоторое время мы стояли молча, не двигаясь. Со всех сторон до нас долетали какие-то гостиничные шумы, далекие, но явственные, как звуковое сопровождение фильма. -- Поль, -- прошептала она, -- не покидай меня... Я никогда не смогу описать вам необычность этого момента. Это был мой триумф. Но меня переполняла не радость победы, а более возвышенное чувство: любовь. Я нашел к Мине верный путь. Теперь она держалась за меня. Будущее ждало нас. И я хотел, чтобы оно было прекрасным, завоевывая ее, заставляя забыть сомнительный период ее жизни... Она отступила в глубину комнаты. Я последовал за ней, захлопнув дверь ногой, как это делают в кино, когда хотят передать всю глубину взгляда. -- Ты хорошо подумала, Мина? -- К счастью, нет. Размышления не приводят ни к чему хорошему. Это был порыв, и я предпочитаю, чтобы было так. -- Я тоже. Она села за стол, взяла конверт. -- Забери это, Поль. -- Но... -- Забери! Я поспешно сунул деньги в карман плаща. Казалось, ей стало легче. -- Я догадываюсь, о чем ты думаешь, -- сказала она. -- Ты уверен, что владеешь ситуацией, не так ли? -- Почему ты об этом говоришь? -- Потому что это правда. Ты знал, что я окликну тебя, поэтому qdek`k вид, что уходишь. Я очень расстроился, что она раскусила меня. -- Не отрицай, Поль. Женщины слишком хорошие актрисы, чтобы не распознать, когда перед ними разыгрывают комедию. -- Но послушай... -- Подожди. Я остаюсь с тобой, Поль, но знай, что это не ради твоих красивых глаз. -- А ради чего? -- разозлился я. Она как будто ушла в себя, а ее взгляд устремился в никуда. -- И не ради твоих денег, наплевать мне на деньги! Я закричал: -- Тогда почему, Мина? -- Из-за него, Поль... Я не понимал. Ее глаза, наконец, перестали смотреть в одну точку. -- Ни в каком другом месте я не буду так близко к нему, как у тебя и с тобой, понимаешь? Ты... Как бы тебе объяснить? Отныне ты его символизируешь. Наверное, это кажется тебе бессмысленным, но я так чувствую. Мне бы очень хотелось быть рядом с тем, кто его любил. Но никто никогда его не любил. И поэтому я предпочитаю поддерживать его культ рядом с тем, кто его ненавидел, так как больше всего на свете боюсь равнодушных! Что вам сказать? Я испугался. Испугался мертвого. Я понял, что вместо того, чтобы устранить Доминика, подарил ему вечную жизнь. Я не правильно рассчитал, заставив его умереть, так как у живого есть недостатки, живой может надоесть, да что говорить -- он надоедает, а мертвого со временем увенчивают бессмертием. Этот кретин Доминик превращался для нее в легендарную личность. Он стоял рядом со мной, упрямый и ликующий, собираясь отнять у меня счастье, которое было так близко. Ярость охватила меня, и я повел себя жестоко, неприлично, отвратительно. -- Подумать только! Культ Доминика! -- взорвался я. -- Ты что, не видела своего ангелочка в морге, в корыте, с раздавленной башкой?! А я-то думал, что самым ценным качеством, самым большим его талантом была красота! Как же он теперь красив, дорогой! Подумай о нем таком, каков он есть, Мина, а не о таком, каким его рисует твое воображение школьницы. Вспомни его там, в морге, и ты поймешь, что самая задрипанная собачонка лучше, потому что она живая! Мне было стыдно за свои слова, но я должен был выговориться, ведь чтобы рана зажила, из нее должен выйти гной. -- Представь себе его светлые волосы, прилипшие к его лопнувшему черепу, как у зарезанного кролика! Вспомни это прекрасное лицо фата, изувеченное и обезображенное смертью! Вспомни его ледяную кожу! Кожу, которой ты не могла налюбоваться! Да-да, подумай обо всем. Мина. Я помогу тебе поддерживать культ этого жалкого дилетанта-убийцы, обещаю тебе. Клянусь, мы будем говорить о нем. Ты найдешь во мне самого благодарного слушателя. Обессилев, я замолчал, с трудом переводя дыхание. Мина улыбалась, разглядывая меня. -- О, Поль, -- сказала она. -- Какой ты великолепный мерзавец! Уверена, что с тобой я его не забуду. Глава 20 Мы вернулись в Роншье. Светило солнце, когда мы открывали белую деревянную дверь, мягкое осеннее солнце, освещавшее красные листья дикого винограда. Я опасался, что у Мины будет нервный криз, когда она войдет в дом, но она сохраняла спокойствие. Только на минуту nqr`mnbhk`q| перед пятном охры на веранде. -- Он ставил здесь свой мольберт, -- сказал я, -- и рисовал картинки, которые должны были служить образчиками его великого таланта! Она пожала плечами. -- Если бы у него был талант, то он был бы сильным, Поль... Мина не решалась наступить на это место. -- Если хочешь, я прикажу накрыть столь дорогое твоему сердцу пятно стеклом, чтобы увековечить его. Она улыбнулась. -- Не стоит. Даже если оно исчезнет, я буду помнить о нем. После той сцены в гостинице у нас постоянно были подобные стычки. Мы изводили друг друга колкостями, словно два дикаря, не способных совладать со своими инстинктами. Я начинал привыкать к этому. В минуты ярости Мина была безобразной. Выражение ее лица становилось невероятно жестоким, и я начинал замечать первые признаки ненависти в своей любви. Мы провели два дня, терзая друг друга. Мина хотела спать в комнате Доминика и закрывала дверь на ключ. У нас больше не было близости, да я к этому и не стремился. Она была настолько поглощена мыслями о мертвом, что я не смог бы ею овладеть. Днем все давало нам повод для ссоры: место Доминика за столом, галстук, который он забыл, книга, которую он бросил... Наша ярость вспыхивала с такой же быстротой, с какой воспламеняется охапка хвороста, облитая бензином. За всем этим я совершенно забыл о Бланшене. Поэтому открытка из Марселя с видом на Нотр-Дам-де-ла-Гард застала меня врасплох. Это был молчаливый ответ на мою открытку, которую я послал ему, чтобы заставить действовать. На ней был только мой адрес. Открытку нашла в почтовом ящике Мина. Она принесла ее мне, когда я заканчивал завтракать. -- Ты знаешь, что это значит? Я посмотрел на статую, венчавшую собор. -- Да. -- Кто это прислал? -- Один приятель. -- Почему он ничего не написал? -- Потому что нет ничего красноречивей кусочка чистой бумаги. -- Тебя это забавляет? -- Что? -- Игра в загадки. -- Я не играю в загадки, Мина. Повторяю, речь идет об одном приятеле. Таким образом он сообщает, что помнит обо мне. -- Ты ему должен деньги? -- Нет, гораздо больше. Она не настаивала. Я спустился в подвал, чтобы взять письмо Жермены Бланшен. Немного отсыревшее, оно все еще лежало на полке возле флакона с ядом. Я перечитал его. Подумать только, что это письмо убило двух человек! Я вложил листок в конверт и надписал адрес Бланшена. Затем положил его в карман домашней куртки, решив отправить его как можно скорее. Теперь я ощущал себя должником Бланшена. Хоть его поступок и не принес никакой пользы, все же сделка была сделкой. Мина была в ванной. Когда она вышла, ее шикарные волосы были замотаны полотенцем. Я вошел после нее, разделся и встал под холодный душ, чтобы успокоить нервы. Через секунду Мина вернулась. -- Тебе что-то надо? -- крикнул я из-за занавески. -- Чулки... Она вышла. Я еще долго стоял под колючей струей. Я очень устал от жизни и чувствовал себя бесконечно одиноким, ненавидя сам себя, понимая, что наша совместная жизнь не принесет ничего хорошего. Я подумывал расстаться с Миной и возвратиться в Африку. В Бакуме был мотель, принадлежавший одному французу, такому же толстому и болезненному, как Бланшен. Он сидел все время в баре, вспоминая детство, проведенное в Бельвиле, и рассказывая о Телеграфной улице, о красивых местах, о сиреневой дымке, постоянно плавающей над Парижем. Благодаря ему я влюбился в этот город. Каждый вечер я приходил к нему в бар и медленно убивал печень. Откуда-то издалека до нас доносились звуки тамтама. Это действовало на нервы, но позволяло ощутить себя вне обычной жизни, сохранить душевное равновесие, а остальное доделывал алкоголь. Да, я отправлюсь добивать свою печень в Бакуму, снова увижу скучающих белых дам, покорных негритянок, всегда готовых к примитивному сексу, услышу музыку, навевающую тоску, попаду на чопорные приемы. Там Мина будет казаться мне как бы умершей, и я тоже буду идеализировать ее. Она снова займет место, на которое ее воздвигла моя любовь и откуда она начала опускаться. Я закрутил кран и хорошенько растерся. Затем натянул брюки и домашнюю куртку. Не знаю почему, но я сразу же инстинктивно полез в карман: письма не было. Я вспомнил о неожиданном появлении Мины, когда принимал душ, и выскочил из ванной. Мина сидела в гостиной за низеньким столиком. Она вскрыла мой конверт и достала письмо. Рядом лежала заметка из газеты с описанием гибели Доминика. Она изучала эти документы как школьница, которая учит трудный урок. Ее брови были сведены от напряжения. Я вошел и, закрыв дверь, прислонился к ней спиной. Наконец Мина подняла глаза. Но это была уже не прежняя Мина. Она совершенно преобразилась: лицо вытянулось, глаза запали, подернулись мертвенным блеском и напоминали потускневшие камни. Я ничего не говорил. Она и так все поняла. -- Никогда не думала, что ты коварен, Поль. -- Спасибо. -- Ты провернул дельце весьма умело... -- Неужели? -- Подумать только, что мы с Домиником пытались совершить идеальное преступление! -- Нужно было посоветоваться со мной. Она не сводила с меня глаз. -- Какими прекрасными преступниками становитесь вы, честные люди, когда беретесь за дело. -- Слишком громко сказано, Мина. Я бы назвал это более скромно: способом законной защиты. Мертвенный блеск в ее глазах усилился, и во взгляде я прочел свой приговор. Мина убьет меня, это неизбежно... Странное спокойствие овладело мной. Я смирился... Смерть казалась мне идеальным и разумным выходом. -- Думаю, что после всего, что случилось, ты убьешь меня, Мина. Она кивнула головой. -- Я тоже так думаю, Поль. Что я еще могу сделать для Доминика? -- Ладно, пусть будет так. Но только вначале я хочу заставить тебя понять... -- Понять что? -- Почему я это сделал. Она встряхнула головой. -- Тебе это никогда не удастся! -- Идем... После минутного колебания она пошла за мной. Мы поднялись на чердак. Я включил магнитофон, который все еще стоял здесь. -- Ты сейчас это услышишь, Мина... Представь, что чувствует влюбленный мужчина, слушая такое... Я поставил пленку с записью их любви... Эти вздохи и стоны того, кто был уже мертв, были невыносимы. Я заткнул уши, чтобы их не слышать. Мина зарыдала. Она плакала и дрожащими руками сжимала себе виски. -- Доминик! -- умоляла она. -- Мой Доминик! Почему ты не со мной? Любимый, я жду тебя! Я жду... Приходи... Доминик, дорогой, мне нужны твой голос, твое тепло, твоя улыбка... Я выключил магнитофон. Я тоже плакал, оплакивал ее горе. Теперь ее и моя любовь перемешались... И обе были глубоко выстраданы. Вдруг Мина вскочила и побежала по лестнице. Было слышно, как она спускается, прыгая через ступеньки. Я решил, что она пошла за оружием, чтобы меня убить. Я ждал... На чердаке было душно. Через маленькое запыленное окошко я видел небо Солони, покрытое мелкими облаками, сухие листья, гонимые ветром... Итак, она убьет меня. Я умру здесь, на этом душном чердаке... Так будет даже лучше. Прошло немного времени. Ее шаги вновь раздались на лестнице. Но теперь они были более спокойными. Я оставался совершенно равнодушным и думал только об одном: какое оружие она принесет. Наконец она появилась. Ее лицо на фоне рыжих волос было белым. В руке она держала маленький флакончик с ядом, который нашел Доминик, копая землю. Он задолго опередил меня, приготовив мне смерть. Мина опустилась на чемодан. -- Поставь еще раз пленку, Поль. -- Нет! -- Я хочу, чтобы ты ее поставил, слышишь? Хочу! Я нажал на перемотку, потом на воспроизведение. Я не перемотал пленку до конца, и запись началась со стона Доминика. Это был стон наслаждения, сладострастный и ненасытный. Мина слушала молча. Она больше не плакала. Я же не отрывал глаз от флакона. Не думает ли она, что заставит меня это выпить? Когда запись кончилась, Мина сняла резиновую пробку, поднесла флакон к губам и, прежде чем я успел что-либо сделать, проглотила содержимое. Я заорал: -- Ах ты, дрянь! В Шекспира поиграть захотела? Выхватив коричневый флакончик, я запустил им в другой конец чердака. Нужно было вызвать врача, но я же разбил телефон... Что делать? Силой тащить ее в деревню? -- Мина, -- повторял я, -- Мина, нужно что-то делать... Жестом она приказала мне замолчать. -- Тише, Поль... Дай хоть умереть спокойно. Я бегал вокруг нее, в отчаянии ломая себе руки. -- Это невозможно, Мина! Ты не сделаешь этого! Ты не оставишь меня одного! Снова одного... Она слегка улыбнулась. -- Ты не останешься один, Поль... Не забудь, что я оформила страховку в твою пользу. Теперь многие заинтересуются тобой. Никогда не думал, что можно оскорбить умирающего. И, однако же, я это сделал. Ее месть была дьявольской. -- Мина, ты -- стерва. Я проклинаю тебя! Она прошептала: -- Спасибо, Поль. Твое проклятие -- это благословение. Она побледнела еще сильней, и лицо ее исказилось. Она дотронулась рукой до груди. -- Не везет женщинам в этом доме, -- прошептала она. Я перестал бесноваться. Смотрел на нее. Магнитофон все еще был включен и слабо потрескивал. Ее лицо снова стало красивым. Как у изваяния. По мере того как жизнь покидала ее, оно приобретало холодное величие мрамора. Я встал на колени. -- Прости, Мина... Я слишком любил тебя... Я вас никогда не забуду, тебя и его. Мне показалось, что последние слова тронули ее. Она очнулась, немного приподняла ресницы. -- Поль... Я еще слышал ее. -- Говори, родная, говори... Я слышу... -- Все одиноки, -- прошептала она. -- А мертвые тоже? Я встал, взял ее на руки и, шатаясь, спустился по лестнице. Внизу я положил ее на диван и заметил, что она больше не дышит. И только тогда ответил на ее вопрос. -- Не знаю, одиноки ли мертвые, Мина, но вряд ли они более одиноки, чем живые!