Перевод В. Стенича
"Наука и жизнь", э 1, 1969
OCR Бычков М.Н.
"Клуб удивительных профессий" - так назвал цикл своих новелл, одну из
которых мы предлагаем в этом номере журнала вниманию читателей, известный
английский романист и рассказчик Г. К. Честертон (1874-1936). Мастер
приключенческого жанра, создатель образа неунывающего детектива-любителя
Брауна, коллеги Шерлока Холмса и комиссара Мегре, Честертон был тонким
юмористом, высмеивающим продажную мораль английского буржуазного общества.
Персонажи честертоновских новелл этого цикла - члены "клуба" - люди,
находящие себе средства к существованию занятиями, не значащимися ни в одном
профессиональном реестре. Всегда изобретательные, а зачастую и жуликоватые,
эксцентрично-беспринципные, они - логичное порождение того мира, где всегда
находят себе сбыт ловкая ложь, изворотливость и шантаж. Но подлинные герои
Честертона, конечно же, не эти ловкачи и пройдохи, а тот, кто выводит их на
чистую воду, разоблачитель жулья - Бэзиль Грант, персонаж, во многом
родственный Брауну. Это ему доверил автор выразить свою заветную мысль: не в
аристократических салонах, а в беднейших кварталах Лондона живут хорошие
люди, именно они, эти кварталы бедноты, "...дают так много свидетельств
высоты человеческой души".
В один прекрасный день мы с Бэзилем Грантом беседовали, сидя на
империале полупустого трамвая; во всем мире нет более удобного места для
бесед.
Мимо нас двигались неизмеримые серые пространства Северного Лондона;
медленный ход трамвая давал нам возможность постичь всю их необъятность и
нищету. Мы впервые поняли истинный ужас беднейшей части Лондона.
- Но одного вы не должны забывать: эти казенные, плебейские кварталы
дают так много свидетельств высоты человеческой души, - обычным своим
рассеянным и серьезным тоном сказал Бэзиль Грант, когда я поделился с ним
своими мыслями. - Я согласен с вами. Я согласен с тем, что эти люди обречены
на более чем варварскую жизнь. На их долю выпала цивилизация третьего сорта.
И все же я твердо уверен, что большинство здешних жителей - хорошие люди. А
стремиться быть хорошим - это гораздо более рискованная и смелая авантюра,
чем пуститься на парусной лодчонке в кругосветное плавание, к тому же...
- Продолжайте, - сказал я. Ответа не последовало. - Продолжайте, -
повторил я, взглянув на него.
Большие голубые глаза Бэзиля, казалось, выкатились из орбит, он не меня
слушал. Он пристально смотрел на улицу.
- В чем дело? - спросил я, глядя в том же направлении.
- Это просто удивительно, что как раз в момент величайшего моего
оптимизма я напоролся на этого человека. Я сказал, что все здешние жители -
хорошие люди, а между тем вот вам отъявленнейший негодяй Лондона.
- Где? - спросил я, перегнувшись вперед. - Где?
- О, я был вполне прав! - продолжал он своим странным, дремотным тоном,
который обычно появлялся у него в самые трудные минуты и пугал собеседника.
- Я был вполне прав, говоря, что здешние жители - хорошие люди. Они герои,
они святые. Быть может, они изредка и украдут ложку; случается им и избить
кочергой двух-трех женщин. И все-таки они святые, они ангелы; на них
белоснежные одеяния; у них крылья и сияние вокруг чела, во всяком случае, по
сравнению с этим человеком.
- С каким человеком? - снова воскликнул я. И тут я увидел фигуру, на
которую был устремлен взор Бэзиля.
То был гибкий, изящный человек, очень быстро пробиравшийся сквозь
суетливую уличную толпу; в его наружности не было ничего
достопримечательного, и все же, обратив на него внимание, вы уже не могли
оторваться и испытывали огромное желание узнать о нем как можно больше.
На нем был черный цилиндр, в линиях которого, несмотря на всю их
простоту было что-то странное, какой-то причудливый изгиб, тот самый, при
помощи которого художники-декаденты восьмидесятых годов пытались придать
цилиндру ритмичность этрусской вазы. Его почти совсем седые волосы были
завиты искусной рукой человека, сознающего и ценящего красоту сочетания
серого с серебром. В продолговатом овале его лица мне почудилось что-то
восточное; он носил черные, коротко подстриженные усы.
- В чем его преступление? - спросил я.
- Я не точно знаю все подробности, - сказал Грант, - но он одержим
жаждой мистифицировать своих ближних. Возможно, что для выполнения своих
планов он прибегает к тому или иному обману.
- Каких планов? - спросил я. - Если вы так хорошо его знаете, так
объясните мне, почему он самый подлый человек в Англии. Как его зовут?
Бэзиль Грант несколько мгновений смотрел на меня.
- Я не знаю его имени. Я первый раз в жизни его вижу.
- Первый раз видите его! - воскликнул я с некоторым испугом. - Что же
вы тогда хотели сказать, называя его самым подлым человеком в Англии?
- То, что я сказал, - спокойно ответил Бэзиль Грант. - Увидев этого
человека, я увидел также и многих других идущих по жизни в сиянии своей
невинности. Я увидел, что все эти жалкие, будничные люди, проходящие мимо
нас, были самими собой, тогда как он самим собой не был. Я понял, что
обитатели всех этих трущоб - разносчики, карманные воры, хулиганы, - все они
- в глубочайшем смысле этого слова - стараются быть хорошими. И я понял
также, что этот человек старается быть плохим.
- Но если вы никогда раньше не видели его... - начал я.
- Ради бога, взгляните на его лицо! - крикнул Бэзиль так громко, что
прохожий остановился. - Взгляните на его брови! В них кроется та адская
гордыня, которая некогда заставила сатану глумиться над самим небом.
Взгляните на его усы - они видом своим оскорбляют человечество! Заклинаю вас
небом, взгляните на его волосы! Именем вечных звезд, взгляните на его шляпу!
Я смотрел, но не замечал ничего особенного.
- Но в конце концов все это очень фантастично и совершенно абсурдно, -
сказал я. - Учтите голые факты. Вы никогда раньше не видели этого человека,
вы...
- О, голые факты! - воскликнул он с отчаянием. - Голые факты! Неужели
вы действительно допускаете? Неужели же вы так погрязли в предрассудках, так
цепляетесь за туманные, доисторические суеверия, что верите в факты? Неужели
вы не доверяете непосредственному впечатлению?
- Гм, - сказал я, - по-моему, непосредственное впечатление несколько
менее достоверно, чем факты.
- Чепуха, - сказал он. - На чем держится мир, как не на
непосредственном впечатлении? Что более точно, чем оно? Друг мой, философия
этого мира, быть может, и держится на фактах, но практически мы следуем
исключительно впечатлениям и восприятиям. Чем вы руководствуетесь, принимая
на службу клерка или отказывая ему? Вы что - измерили его череп? Вы
почерпнули сведения о его физиологическом состоянии в справочнике?
Считаетесь ли вы вообще с фактами? Ничуть! Вы принимаете на службу клерка,
который спасет ваше предприятие, вы отказываете клерку, который обчистил бы
вашу кассу, исключительно под этим непосредственным впечатлением, под
влиянием которого я, в полном сознании своей правоты и искренности, заявляю,
что человек этот, идущий по улице рядом с нашим трамваем, - шарлатан и
подлец.
- Вы всегда умеете подтасовать доказательства, - сказал я. - Тем более,
что проверить вас невозможно.
Бэзиль вскочил на ноги.
- Выйдем и проследим за ним, - сказал он. - Я плачу вам пять фунтов,
если окажусь неправым.
Прыжок - и мы оказались на улице.
Человек с волнистыми серебряными волосами и тонким восточным лицом
некоторое время шел своим путем; полы его длинного сюртука развевались по
ветру. Потом он быстро свернул с главной улицы в сторону и исчез в слабо
освещенной аллее. Мы молча последовали за ним.
- Довольно странная прогулка для такого человека, - сказал я.
- Какого? - спросил мой друг.
- Ну, - сказал я, - для человека с такой внешностью и такими ботинками.
Сказать по правде, мне вообще как-то странно видеть его в этой части города.
- О, это да! - согласился Бэзиль и снова замолк,
Мы пробирались дальше, все время глядя перед собой. Элегантный силуэт
временами возникал на фоне газового фонаря и снова растворялся в ночи.
Промежутки между фонарями были велики, и над городом висел туман. Поэтому мы
ускорили шаг и механически отмеривали пространство между фонарями. Вдруг
Бэзиль остановился, подобно коню, схваченному под уздцы. Мы чуть было не
налетели на нашего незнакомца. Темное пятно впереди нас оказалось его
спиной.
Сперва мне показалось, что он поджидает нас. Но, хотя мы были всего в
каком-нибудь ярде от него, он не заметил нашего присутствия. Он четыре раза
подряд стукнул в очень низкую и грязную дверь, выходившую на глухую,
заброшенную улицу. Дверь быстро распахнулась, и полоса газового света
пронизала тьму. Мы начали напряженно вслушиваться, но разговор был короток,
прост и непонятен, как всякий разговор подобного рода. Наш изысканный
приятель передал в дверь какой-то предмет, похожий не то на клочок бумаги,
не то на карточку, и сказал:
- Немедленно. Возьмите кеб.
Грубый, низкий голос ответил изнутри:
- Будет сделано.
Дверь захлопнулась; мы снова очутились во мраке и снова устремились
вслед за таинственным незнакомцем, плутая в лабиринте узких переулков и
ориентируясь по фонарям. Было всего только пять часов, но благодаря зиме и
туману казалось, что уже полночь.
- Удивительно странная прогулка для человека в лакированных ботинках, -
повторил я.
- Не знаю, - скромно сказал Бэзиль. - Мы, кажется, выходим на
Берклей-сквер.
Продолжая шагать, я напряженно всматривался в темноту, чтобы хоть
как-то установить направление. В течение десяти минут я не имел ни малейшего
понятия, где мы находимся; наконец я увидал, что мой друг прав. Мы
находились в самой фешенебельной части Лондона, еще более унылой, надо
сознаться, чем убогие плебейские кварталы.
- Удивительно! - сказал Бэзиль, когда мы завернули на Берклей-сквер.
- Что именно? - спросил я. - Вы, кажется, сказали, что все вполне
естественно.
- Я не удивлялся тому, что он расхаживает по запакощенным улицам, -
отвечал Бэзиль. - Я не удивился и тому, что он вышел на Берклей-сквер. Но
меня удивляет, что он направляется к дому очень хорошего человека.
- К кому же это? - спросил я, задетый его тоном.
- Просто удивительно - как действует время! - сказал он, по обыкновению
начиная издалека. - Сказать, что я забыл ту пору, когда я был судьей и
общественным деятелем, было бы не вполне правильно. Я помню все очень живо,
но так, как помнят прочитанную книжку. Пятнадцать лет тому назад я знал этот
сквер так же хорошо, как знает его лорд Роберри, и куда лучше, чем этот
человек, поднимающийся сейчас по лестнице дома, принадлежащего старику
Бомонту.
- Кто такой старик Бомонт? - спросил я.
- Замечательно славный парень! Лорд Бомонт-оф-Фоксвут - неужели вы не
слышали этого имени? Человек исключительной искренности, философ и
филантроп. Я допускаю, что он имеет несчастье быть не в своем уме, более
того, что он явно сумасшедший. Да, он подвержен той мании, которая пышным
цветком распустилась на почве нашего горячечного прогресса и страсти к
новшествам: он твердо верит, что все новое, все неведомое доселе должно
всячески поощряться. Ему важно, чтоб был прогресс, а куда вы прогрессируете,
к звездам или к дьяволу, ему абсолютно безразлично. В результате его дом
переполнен бесчисленным количеством литераторов, политиков и т. п.; людьми,
носящими длинные волосы, потому что это романтично; и людьми, носящими
короткие, потому что это гигиенично; людьми, ходящими на ногах только для
того, чтобы размять руки; людьми, ходящими на руках, чтобы не утомить ноги.
Но, несмотря на то, что большинство посетителей его салона такие же
сумасшедшие, как он сам, они, как и он, почти сплошь хорошие люди. Я весьма
удивлен, что в его дом собирается войти преступник.
- Милый друг, - твердо сказал я, шаркая ногой по тротуару, - вся эта
история объясняется очень просто. Пользуясь вашим же красноречивым
выражением, вы тоже имеете несчастье быть сумасшедшим. Вы встречаете на
улице совершенно незнакомого человека; вам приходят в голову всевозможные
теории относительно его бровей. Затем вы называете его грабителем на том
только основании, что он входит в дом честного человека. Все это слишком
чудовищно! Сознайтесь, что это так, Бэзиль, и пойдемте домой. Хотя тут
только еще пьют чай, мы забрели так далеко, что опоздаем к обеду.
Глаза Бэзиля вспыхнули в тусклом свете фонарей.
- А я-то думал, - сказал он, - что уже изжил в себе чувство тщеславия.
- Чего же вы хотите? - воскликнул я.
- Я хочу того, - крикнул он, в свою очередь, - чего хочет девушка,
когда она надевает новое платье! Я хочу того, чего хочет мальчик, когда он
ругается с классным наставником. Я хочу показать кому-нибудь, какой я ловкий
парень! То, что я говорил об этом человеке, так же верно, как то, что у вас
шляпа на голове. Вы утверждаете, что этого нельзя проверить. А я говорю, что
можно! Я поведу вас к моему старому другу Бомонту. Он чудесный человек, и с
ним стоит познакомиться.
- Неужели же вы думаете?.. - начал я.
- Я попрошу извинить нас за несоответствующие костюмы, - сказал он
спокойно и, пройдя через туманный сквер, поднялся по каменным ступеням и
позвонил.
Чопорный слуга в черном и белом отворил нам дверь; услышав фамилию
моего друга, он мгновенно переменил удивленный тон на почтительный.
Процедура доклада длилась очень недолго, и вскоре к нам вышел хозяин -
седовласый господин с лицом, выражающим, крайнее волнение.
- Дорогой мой друг! - воскликнул он, с жаром тряся руку Бэзиля. - Я
целую вечность не видал вас! Вы были... э... в провинции? - спросил он
несколько удивленно.
- Не все время, - ответил, улыбаясь, Бэзиль. - Я давно уже ушел в
отставку, дорогой Филипп, и живу в философском уединении. Надеюсь, я не
попал к вам в неурочное время?
- В неурочное время! - воскликнул пылкий джентльмен. - Вы пришли в
самый удачный момент, какой только можно себе представить! Знаете, кто у
меня?
- Нет, - серьезно ответил Бэзиль. В это время из смежной комнаты
донесся взрыв смеха.
- Бэзиль, - торжественно промолвил лорд Бомонт, - у меня Уимполь.
- А кто такой Уимполь?
- Бэзиль! - воскликнул лорд. - Вы, как видно, все это время торчали в
провинции! А вернее, на Северном полюсе! На Луне! Кто такой Уимполь? Кто
такой Шекспир?
- Что касается Шекспира, - кротко возразил мой друг, - то я, во всяком
случае, не на стороне Бэкона. Гораздо вероятнее, что Шекспир - это королева
Мария Шотландская. А что до Уимполя... - Новый взрыв смеха в соседней
комнате заглушил его слова.
- Уимполь! - воскликнул лорд Бомонт в каком-то экстазе. - Вы не слышали
об этом великом современном уме?! Друг мой, он претворяет беседу, не скажу,
в искусство - ибо она, быть может, всегда была им, - а в великое искусство,
подобное творчеству Микеланджело, в достижение великого мастерства. Его
ответы, мой дорогой друг, убивают людей наповал. Они совершенны, они...
Опять раздался взрыв веселого смеха, и почти одновременно с ним в холл
влетел полный, апоплексический пожилой господин и направился к нам.
- Ну, дружище! - с жаром начал лорд Бомонт.
- Я не могу этого вынести, Бомонт, прямо скажу вам! - вскричал полный
старик. - Я не хочу, чтобы меня высмеивал какой-то грошовый
писака-авантюрист! Я не хочу быть посмешищем! Я не хочу...
- Ну, бросьте, бросьте, - лихорадочно сказал Бомонт, - разрешите мне
познакомить вас. Господин судья Грант, прошу! Бэзиль, я уверен, что вам
приходилось слышать о сэре Уолтере Чолмондели.
- Как же, как же! - ответил Грант и поклонился почтенному старому
баронету, взглянув на него с некоторым любопытством.
Последний был в данную минуту сильно разгорячен гневом, но даже это
обстоятельство не могло скрыть благородных, хотя и расплывчатых очертаний
его лица и фигуры, пышных седых кудрей, римского носа, мощного, хотя и
несколько грузного тела, аристократического, хотя и двойного подбородка. Это
был типичный старый джентльмен, и он оставался им даже в приступах гнева,
даже совершал любые faux pas.
- Я безгранично огорчен, Бомонт, что проявляю недостаточно уважения к
этим господам, - ворчливо сказал он, - а тем паче к вашему дому. Но это не
касается ни вас, ни их, а только этого кривляющегося паяца-полукровки.
В это время из внутренних комнат вышел весьма мрачного вида молодой
человек с закрученными рыжими усами. Он тоже казался не слишком очарованным
тем, что творилось за стеной.
- Вы, вероятно, помните моего секретаря и друга, мистера Дреммонда, -
сказал лорд Бомонт, обращаясь к Гранту. - Вы должны его помнить еще
школьником.
- Помню прекрасно, - ответил тот. Мистер Дреммонд обменялся с ним
сердечным и почтительным рукопожатием, но морщина на его лбу не
разглаживалась. Затем он обратился к сэру Уолтеру Чолмондели:
- Леди Бомонт выражает надежду, что вы не уйдете так рано, сэр Уолтер.
Она говорит, что почти не видела вас.
В душе старого джентльмена, все еще не остывшего, происходила тяжелая
борьба; наконец его воспитанность восторжествовала; сделав жест послушания и
пробормотав что-то вроде: "Если леди Бомонт... конечно... дама", - он
последовал за молодым человеком обратно в салон. Прошло не более полуминуты,
как новый взрыв смеха дал нам понять, что он, по всей вероятности, снова
оказался мишенью насмешек.
- Я от всей души прощаю милого старого Чолмондели, - сказал Бомонт,
помогая нам снять пальто. - У него несовременный ум.
- Что такое современный ум? - спросил Грант.
- О, это такая штука, знаете ли... удивительно передовая - надо все в
жизни принимать невсерьез. - В это время изнутри донесся новый взрыв смеха.
- Я потому только спрашиваю, - сказал Бэзиль, - что из двух последних
ваших друзей, обладавших современным умом, один считал, что нельзя есть
рыбу, а другой - что следует есть людей. Прошу прощения - кажется, сюда,
если я не ошибаюсь.
- Знаете ли, я никак не могу уяснить себе, к какой группировке
принадлежите вы, - с какой-то лихорадочной суетливостью сказал лорд Бомонт,
семеня вслед за нами. - Порой вы кажетесь ярым либералом, а порой - заядлым
реакционером. Вы современный человек, Бэзиль?
- Нет, - громко и весело сказал Бэзиль, входя в переполненную гостиную.
Впервые за весь вечер наш приятель с восточным лицом на несколько минут
перестал быть центром всеобщего внимания. Тем не менее двое присутствовавших
продолжали смотреть на него, не отрываясь. Во-первых, дочь хозяина дома,
Мериель Бомонт, не сводившая с него своих огромных фиолетовых глаз и
охваченная бешеной жаждой к словесным поединкам, свойственной
представительницам высшего общества. Во-вторых, сэр Уолтер Чолмондели, на
лице которого было написано безмолвное и тщательно сдерживаемое, но тем не
менее явное желание вышвырнуть болтуна в окно.
Наш приятель сидел в кресле, немыслимо изогнувшись; все в нем, начиная
от извилистых линий его подвижных ног и кончая волнами серебряных волос,
напоминало скорей кольца змеи, чем негибкие человеческие члены; именно этого
блестящего, змеевидного джентльмена, глаза которого столь победоносно сейчас
сияли, видели мы сегодня на улице.
- Однако я не могу понять, мистер Уимполь, - пламенея, сказала Мериель
Бомонт, - как это вам все так легко дается! Вы изрекаете чисто философские
истины, а получается у вас что-то невероятно смешное. Приди мне в голову
такие мысли, я бы так смеялась, что никак не могла бы разобраться в них.
- Я вполне согласен с мисс Бомонт, - сказал сэр Уолтер, внезапно давая
выход своему негодованию. - Приди мне в голову подобная чепуха, я бы с
трудом мог сохранить самообладание.
- С трудом могли бы сохранить самообладание, - подхватил мистер
Уимполь, принимая тревожный вид. - О, храните ваше самообладание! Сдайте его
на хранение в Британский музей!
Раздался общий смех, тот самый смех, которым всякое общество награждает
удачную и быструю реплику.
Сэр Уолтер, внезапно побагровев, прохрипел:
- Да знаете ли вы, по чьему адресу вы отпускаете ваши проклятые
шуточки?
- Я никогда не отпускаю шуточек, не изучив предварительно свою
аудиторию, - ответил Уимполь.
Грант перешел на другой конец комнаты и тронул рыжеусого секретаря за
плечо. Сей последний сидел, прислонившись к стене, и с довольно пасмурным
видом наблюдал происходящее; но пасмурность его принимала, как я заметил,
особенно странный оттенок, когда он переводил глаза на юную хозяйку дома,
жадно внимавшую Уимполю.
- Могу я сказать вам несколько слов по секрету, Дреммонд? - спросил
Грант. - По делу. Леди Бомонт простит нас.
По просьбе моего друга я вместе с ним вышел из гостиной, чрезвычайно
удивляясь этой странной секретной беседе. Мы пришли в комнату, смежную с
холлом.
- Дреммонд, - резко сказал Бэзиль, - сегодня здесь собралось много
хороших и столько же нормальных людей. По какому-то несчастному совпадению
все хорошие люди, собравшиеся здесь, сумасшедшие, а все нормальные -
мерзавцы. Вы единственный знакомый мне здесь человек, обладающий честью и не
лишенный здравого смысла. Что вы скажете об Уимполе?
У мистера Дреммонда были рыжие усы и бледное лицо, но теперь его лицо
внезапно стало таким же красным, как усы.
- Я ему не судья! - сказал он.
- Почему? - спросил Грант.
- Потому что я его ненавижу, как самого сатану, - после долгой паузы
яростно сказал Дреммонд.
Ни Грант, ни я не нуждались в объяснении; взгляды, которые Дреммонд
бросал на мисс Бомонт и на незнакомца, были достаточно выразительны.
Грант спокойно произнес:
- Но до того, до того, как вы начали его ненавидеть, что вы думали о
нем?
- Я в ужасно затруднительном положении, - сказал юноша. И мы по голосу
его, чистому, как колокольчик, поняли, что он честный человек. - Скажи я о
нем то, что я чувствую в данную минуту, я бы потерял веру в себя. Я бы хотел
найти в себе силу сказать, что с первого взгляда он показался мне
очаровательным, но опять-таки дело в том, что это вовсе не так. Я ненавижу
его - это мое частное дело. Но он мне не нравится - право же, он мне не
нравится совершенно независимо от моих личных к нему чувств. Должен
признаться, вначале он держался гораздо спокойнее, но мне не понравилось его
нравственное фатовство, если можно так выразиться. А потом пришел славный
старик, сэр Уолтер Чолмондели, и этот малый с его шутовским остроумием начал
бессовестно высмеивать его, как вы сами имели случай убедиться. Тогда я
почувствовал, что он безусловно скверный человечек, ибо это нехорошо -
задевать кроткого старика. А он задевает бедного старикашку беспрерывно и
жестоко, словно старость и кротость - его личные враги. Вот вам показания
предвзятого свидетеля - примите их к сведению, если хотите. Признаюсь, я
ненавижу этого человека, потому что некая особа восхищается им. Но я верю в
то, что я бы ненавидел его и помимо этого, только потому, что его ненавидит
сэр Уолтер.
Эта речь пробудила во мне глубокое чувство уважения и жалости к юноше:
жалости - из-за его любви к мисс Бомонт, явно безнадежной; уважения - за
точную и беспристрастную характеристику Уимполя. Мне было досадно, что при
всем благородстве, с которым он от самого себя скрывал свою ненависть к
этому человеку, он в силу обстоятельств принужден был приписывать ее личной
своей заинтересованности.
Мои размышления были прерваны Грантом, шепнувшим мне на ухо слова,
которые повергли меня в величайшее недоумение.
- Ради бога, уйдем отсюда!
Я никак не мог понять, какими чарами околдовал меня этот странный
человек. Одно было ясно: по той или иной причине чары эти были так сильны,
что через несколько минут я уже был на улице.
- Гнусное, но забавное дело, - сказал он.
- Что именно? - недоуменно спросил я.
- Да вся эта история. Послушайте-ка, дружище! Лорд и леди Бомонт
пригласили нас с вами на большой званый обед, имеющий быть сегодня вечером,
обед, на котором мистер Уимполь покажет себя во всем своем блеске. Ну,
ладно, ничего удивительного в этом нет. Удивительно то, что мы не пойдем.
- Ну так что ж, - сказал я, - сейчас уже шесть часов, и я сомневаюсь,
чтоб мы успели попасть домой и переодеться. Я не вижу ничего удивительного в
том, что мы не пойдем к Бомонтам.
- Не видите? - сказал Грант. - Зато я держу пари, что вы найдете весьма
удивительным времяпрепровождение, которым мы заменим званый обед.
Я тупо посмотрел на него.
- Заменим званый обед? - спросил я. - А что мы будем делать?
- А вот что! - сказал он. - Морозным зимним вечером мы будем стоять под
окнами этого дома и ждать в течение часа или двух. Вы уж простите меня -
всему виной мое тщеславие. Я только хочу доказать вам, что я прав. Не можете
ли вы вместе с этой сигарой поскучать до тех пор, пока сэр Уолтер Чолмондели
и таинственный Уимполь не покинут дома?
- Конечно, могу, - сказал я. - Но я не знаю, кто из них выйдет первым.
У вас есть на этот счет какие-нибудь сведения?
- Никаких, - ответил он. - Может быть, в припадке злобы первым уйдет
сэр Уолтер. А может быть, и мистер Уимполь, который почувствует, что лучше
последней своей эпиграммы ему уже ничего не выдумать. А сэр Уолтер вдруг
захочет остаться еще на некоторое время и подвергнуть обсуждению характер
мистера Уимполя. Во всяком случае, обоим придется через определенное время
покинуть дом, ибо обоим нужно переодеться к сегодняшнему званому обеду.
Пока он говорил, с крыльца дома раздался пронзительный двойной свисток,
и к темному подъезду подкатил темный кеб. И вот произошло нечто такое, чего
мы никак не могли ожидать. Из дверей в одно и то же мгновение вышли и м-р
Уимполь и сэр Уолтер Чолмондели.
В течение двух-трех секунд они с вполне естественным смущением смотрели
друг на друга, потом какая-то странная резвость, свойственная, по-видимому,
им обоим, заставила сэра Уолтера улыбнуться и сказать: "Ужасный туман! Мой
кеб к вашим услугам".
Прежде чем я успел сосчитать до двадцати, кеб загрохотал по камням
мостовой, унося обоих. И прежде чем я успел сосчитать до двадцати трех,
Грант прошептал мне на ухо:
- Бегите за кебом, бегите за кебом, как вы бегаете от бешеной собаки, -
валяйте!
Мы помчались по темным, извилистым улицам, не выпуская из виду кеба.
Один бог знал, по-моему, причину нашего бега, но бежали мы быстро. К
счастью, это продолжалось не слишком долго. Кеб остановился на перекрестке
двух улиц, сэр Уолтер заплатил вознице, и тот погнал лошадей, радуясь
щедрости великодушного седока. Затем сэр Уолтер и Уимполь с минутку
поговорили с видом людей, наносящих друг другу тяжкие оскорбления, ведущие
либо к извинению, либо к дуэли, - так по крайней мере казалось нам с
расстояния десяти ярдов. Потом они обменялись сердечным рукопожатием и
разошлись в разные стороны.
Бэзиль одним из редких своих жестов простер руку.
- Бегите за этим негодяем! - крикнул он. - Теперь мы его поймали!
Мы выскочили из-под прикрытия и достигли перекрестка.
- Стоп! - прохрипел я диким голосом. - Вы не туда свернули! Он
продолжал бежать.
- Идиот! - взвыл я. - Сюда свернул сэр Уолтер. Уимполь улизнул от нас.
Он прошел уж с полмили по другой дороге! Вы ошиблись!.. Вы оглохли, что ли?
Вы ошиблись!
- Не думаю, - выдохнул Бэзиль и побежал дальше.
- Но ведь я вижу его! - крикнул я. - Посмотрите-ка! Разве это Уимполь?
Это же старик! Что вы делаете? Что нам делать?
- Бежать, - сказал Грант.
Вскоре мы нагнали помпезного старого баронета, белые бакенбарды
которого серебрились в капризном свете фонарей. Мои мозги туманились. Я
ничего не соображал.
- Чарли! - прохрипел Грант. - Можете вы на четыре минуты поверить в мой
здравый смысл?
- Разумеется, - ответил я, задыхаясь.
- Тогда помогите мне поймать и придержать этого человека. Как только я
скажу "ну", - бросайтесь на него. Ну!
Мы набросились на сэра Уолтера Чолмондели и опрокинули увесистого
джентльмена навзничь. Он сражался с примерной доблестью, и все же мы одолели
его. Почему мы дрались с ним - я не имел ни малейшего представления. Он был
силен и полнокровен; лишившись возможности боксировать, он стал лягаться, и
мы связали его; лишившись возможности лягаться, он стал кричать, и мы
заткнули ему рот. Потом мы перетащили его в узкий двор, выходивший на улицу,
и стали ждать. Повторяю, почему мы все это делали, я не имел понятия.
- Мне очень жаль, что я затрудняю вас, - раздался из темноты спокойный
голос Бэзиля, - но я назначил здесь свидание.
- Свидание? - переспросил я, опешив.
- Да, - ответил он, спокойно глядя на апоплексического старого
аристократа, лежавшего на земле и смотревшего на нас вылезшими из орбит
глазами. - Я здесь назначил свидание очаровательнейшему юноше. Старому моему
приятелю. Джеспер Дреммонд зовут его - вы, вероятно, видели его сегодня у
Бомонтов. Пока там не кончат обедать, он едва ли придет сюда.
Я не знаю, сколько часов мы простояли в темноте. За это время я
окончательно пришел к заключению, что с моим другом повторилось то, что
некогда имело место на заседании суда. Бэзиль Грант сошел с ума. Я не мог
подыскать иного объяснения. Старый почтенный джентльмен с багровым лицом,
полузадушевный, валялся на земле, подобно вязанке дров.
Приблизительно через четыре часа во двор проскользнула стройная фигура
во фраке. В мерцании газового света я распознал рыжие усы и бледное лицо
Джеспера Дреммонда.
- Мистер Грант, - сказал он недоуменно, - это прямо невероятно! Вы
оказались правы, но что это значит? За все время обеда, который почтили
своим присутствием герцоги, герцогини и издатели толстых журналов,
специально пришедшие послушать Уимполя, этот удивительный человек молчал,
как зарезанный. Он не отпустил ни одной шутки. Он вообще не произнес ни
слова. Что это значит?
Грант указал на грузного джентльмена, распростертого на земле.
- Вот что это значит! - сказал он.
Заметив толстяка, так спокойно лежавшего на земле, Дреммонд отскочил,
как ужаленный.
- Что?.. - пробормотал он. - Что?
Бэзиль внезапно накинулся на пленника и извлек из его грудного кармана
какую-то бумагу, несмотря на всю беспомощность, баронет, казалось, пытался
воспротивиться этому.
То был большой обрывок белой оберточной бумаги; Джеспер Дреммонд
пробежал его с нескрываемым изумлением. Насколько ему удалось разобраться в
нем, он заключал в себе ряд вопросов и ответов, расположенных в виде
катехизиса. Большая часть документа была оторвана и стерта во время схватки,
но кое-что уцелело. Гласила эта бумажка следующее:
"Ч. Сохранить самообладание.
У. Сохранить - Британский музей.
Ч. Да знаете ли вы - ваши шуточки.
У. Никогда не отпускаю шуточек".
- Что это такое? - воскликнул Дреммонд, окончательно рассвирепев и
швыряя бумагу на землю.
- Что это такое? - голосом, переходящим в какое-то торжественное пение,
повторил Грант. - Что это такое? Это великая новая профессия, великий новый
промысел. Капельку безнравственный, признаюсь, но все же великий, подобный
морскому разбою.
- Новая профессия, - тупо сказал молодой человек с рыжими усами. -
Новый промысел!
- Новый промысел! - подхватил Грант с каким-то странным воодушевлением.
- Новая профессия! Какая жалость, что она безнравственна!
- Но в чем, черт побери, она заключается?! - одновременно воскликнули
Дреммонд и я, разражаясь богохульствами.
- Это великий новый промысел Организатора Остроумных Ответов. Сей
жирный старый джентльмен, лежащий на земле, несомненно, кажется вам очень
тупым и очень богатым человеком. Позвольте мне открыть вам его подлинное
лицо. Подобно всем нам, он очень умен и очень беден. Он на самом деле вовсе
и не толст: все это набивка. Он вовсе не так стар, и зовут его отнюдь не
Чолмондели. Он шарлатан, шарлатан на совершенно новый, очаровательный манер.
Он нанимается ходить по званым обедам и подавать своим клиентам реплики.
Согласно заранее выработанной схеме, которую вы видите на этом клочке,
бумаги, он говорит сплошные глупости, заготовленные им для себя, в то время
как клиент изрекает всевозможные мудрые фразы, заготовленные для него.
Короче говоря, он дает себя разыгрывать за гинею в вечер.
- А этот ловкач Уимполь... - с негодованием начал Дреммонд.
- Этот ловкач Уимполь впредь едва ли будет вашим соперником по части
интеллигентности. У него имеется несколько достоинств: элегантность,
серебристые волосы и прочее. Но интеллект его - в нашем приятеле, лежащем
сейчас на полу.
- Ох, уж этот приятель! - яростно воскликнул Дреммонд. - Этому малому
следовало бы быть в тюрьме!
- Отнюдь нет, - снисходительно сказал Бэзиль, - ему следовало бы быть
членом Клуба удивительных профессий.