Алексей Викторович Рыбин. "Кино" с самого начала и до самого конца --------------------------------------------------------------- Текст приведен по изданию 2001 --------------------------------------------------------------- "Кино" с самого начала и до самого конца Глава 1 -- Я новую игру придумал, -- задумчиво сказал Цой. -- Какую? -- В девчонок камнями кидаться. -- Ты что, совсем озверел? -- Олег перевернулся на живот и закрыл глаза. Цой взял двумя пальцами крохотный камешек размером примерно с семечку и аккуратно пустил его в розовую спину одной из лежащих неподал?ку симпатичных девиц. Попадание в правую лопатку было проигнорировано, и Цой стал неторопливо готовиться к следующей атаке. Игра увлекла его, но не настолько, чтобы встать для розыска подходящих снарядов, и он ограничил зону поиска радиусом вытянутой правой руки, которая стал слепо загребать песок и гальку, придавая ему при этом поразительное сходство с пловцом брассом, если бы не левая рука, которая, впрочем, как и все остальные части тела, оставалась совершенно неподвижной. Олег открыл глаза, и лицо его стало медленно приобретать осмысленное выражение с явным оттенком если не злости, то совершенно отч?тливого недовольства, прич?м, как мне показалось, оно было вызвано не тем, что обидели даму, а скорее той суетой, что вносила шевелящаяся рука Цоя в гармонию скульптурной группы, которую являли собой три наших неподвижных тела. Цой, со свойственным ему упорством, продолжал сво? дело. Наш?л -- бросил, наш?л -- бросил. Промах. Попал. Попал. Попал. Промах. Попал. Попадал он не в одну и ту же спину, а попеременно -- то в не?, то в спину соседки. Может быть, в другое время и при других обстоятельствах барышни и поддержали бы эту вес?лую забаву и ответили бы Витьке чем нибудь из своего богатого женского арсенала, но сейчас что то не пришлось им по вкусу -- они резко, как по команде невидимого начальника встали и ушли за пределы досягаемости артиллерии. Олег, чертыхаясь, поднялся и попл?лся за ними. -- Прощения просить пош?л. -- Ну ну, -- это я поддержал беседу в меру своих сил. -- Они сказали, что от вас пахнет, -- сообщил Олег, вернувшись к нам. -- А от тебя? -- И от меня. -- Ну так выпей ещ?, чтобы пахло вкуснее, может, им это больше понравится. Трехлитровая банка из под томатного сока наполовину наполненная сухим вином производства местных умельцев была примерно одинаковой температуры с песком, на котором стояла, но вино в ней ещ? не успело (или не могло?) так нагреться, и поэтому Олег выпил не обжигаясь, а видимо почувствовал только приятное тепло. Поставив банку на место, он предложил немедленно окунуться. Олег, выпив, заметно повеселел и заметил, что вечером непременно помирится с прекрасными дамами. Цой посмотрел на меня, и я увидел в его глазах то, о ч?м только что подумал сам. Ничего нет глупей и бездарней, чем приехать летом в Крым с друзьями и заводить флирт с какими то незнакомыми девушками, даже если они тоже из Ленинграда, даже если они симпатичны и приятны, даже если отвечают взаимностью. Зачем, зачем мы сюда ехали? Отдыхать, или что? Олег уже сходил один раз на танцы, которые являлись в пос?лке "Морское" единственным развлечением, кроме кино, и вернулся оттуда с аккуратным синяком, традиционно находившимся под левым глазом. Что там произошло, Олег не рассказывал, а мы не расспрашивали, хотя предполагали. Да, чтобы заниматься любовью на юге, нужно быть или грузином, или абсолютным сексуальным маньяком. Что интересно, в Крыму я заметил, что скрытыми сексуальными маньяками являются в основном работники ИТР -- женатые или замужние, белые, жадные до удовольствий, которых им, видимо, не хватало по месту работы. Если вы увидите на каком нибудь южном пляже мужчину, который после трехминутного знакомства с дамой начинает поглаживать ей б?дра и многозначительно побл?скивать глазами -- будьте уверены -- это или инженер по технике безопасности, или бухгалтер, приехавший с севера отдохнуть. Прич?м бухгалтеры, как правило, более активны. Если же, в свою очередь, дама начинает, что называется, давить косяка на ваши плавки, то вы не ошиб?тесь, если решите, что она либо какой нибудь референт, либо, опять таки, бухгалтер. Работники сферы обслуживания ведут себя спокойней -- они знают цену и себе, и всему остальному, а рабочие -- так в этом отношении просто абсолютно нормальны. Ну а уж битники вроде нас и вовсе ангелы. Хотя ведь мы тоже были тогда именно рабочими, но об этом речь впереди. Олег, как и мы, не принадлежал ни к одной из групп секс активистов и зав?л л?гкое знакомство с двумя ленинградскими курортницами просто так, без, что называется, корыстных целей. Но не так вс? просто. Курортницы, в свою очередь, стали делать какие то расплывчатые авансы Цою, который был к ним абсолютно индифферентен, а Олег стал подозревать меня в нехороших намерениях по отношению к одной (он ещ? не решил, какой) из курортниц. Вот такой получился пятиугольник, да ещ? с биссектрисами и диагоналями, нарисованный вдобавок пунктиром. Будь вс? это в Ленинграде, он мог бы долго и нудно обрастать телефонными звонками, сплетнями, слезами (с женской стороны) и прочей тягомотиной, но здесь, в Крыму, на первое место, как и у всех нормальных людей, и у нас вылезла такая всепоглощающая лень, что проблема к нашему общему удовольствию самоликвидировалась. А как только она сошла на нет -- вс? стало замечательно -- с курортницами мы тут же помирились, и вс? оставшееся у нас крымское время гуляли и купались с ними, невинные, как дети (или не дети -- рыбы, птицы...), пили замечательное сухое вино, которое хлебосольные жители пос?лка "Морское" наливали нам в трехлитровые банки, уверяя, что это вино для своих, а не для приезжих, и только из симпатии именно к нам они дают нам вино из канистры, куда не добавляли ни табак, ни гнилые яблоки, ни карбид... Услышав в первый раз о карбиде, Цой предложил на следующий день купить лучше водки в магазине, хоть это и было много дороже, но радушные хозяева заверили нас в том, что вино с карбидом они продают только отдыхающим начальникам из окрестных ведомственных санаториев: "Чтоб им лучше по шарам дало..." И вот, пока пресловутые начальники мучались со своими загадочными шарами, мы сидели втро?м (а иногда впятером и больше) около нашей палатки на берегу ручья, впадающего в Ч?рное море -- какая идиллия -- и пели песни. Песен мы знали много -- и своих, и чужих, и петь нам приходилось даже чаще, чем хотелось бы. Такая напряж?нная концертная деятельность, если только это можно назвать концертами, была вызвана тем, что буквально в первые минуты нашего пребывания в пос?лке "Судак", до которого нас дов?з симферопольский автобус, мы подобрали себе довольно специальных поклонников, почитателей и меценатов. Дело в следующем, как сказано в одном фильме. В силу ряда причин, мы, по прибытии в Судак были довольно сильно голодны, измотаны и физически ослаблены. К тому же, поскольку все трое были, по собственному мнению, музыкантами, мы тащили с собой, кроме палатки, рюкзака со всяким добром и дорожных сумок, ещ? и две гитары -- а как же? Ни дня без строчки, как сказал незабвенный автор "Трех толстяков". И вот со всем этим барахлом мы обосновались в какой то судачьей столовой и начали подкрепляться. По соседству с нами подкреплялась, правда, более основательно, небольшая компания ребят, подбадривая себя чем то явно местного "розлива". Мы явственно слышали знакомое позвякиванье и бульканье, а также характерные слова и выражения, которые, к нашему неудовольствию, скоро стали перемежаться возгласами: "А вот ребята сидят... а вот мы у них возьм?м... а вот они..." Ничего особенно страшного мы не ждали -- вс? таки трое нас, да и народу полно вокруг, но и радости огромной от такого внимания к себе не испытывали. И вот ситуация подошла к кульминации и свершилось разрешение. Один из парней подош?л к нам и преувеличенно вежливо попросил одну, а если можно, две гитары, "попеть пару песен". Мы, не долго думая, с ходу разрешили воспользоваться одним из инструментов, прямо вот так -- напористо и даже с некоторой назойливостью пошли навстречу его просьбе. Ошалев от такой коммуникабельности, юноша изысканно пригласил нас за свой столик. Мы приняли приглашение и подсели к добрым молодцам. Прослушав пару каких то до боли знакомых песен, мы мягко прекратили выступление самодеятельных артистов, сказав, что нам, пожалуй, пора на пляж. Но до желанного пляжа в тот день мы так и не дошли. События повернулись, как всегда, неожиданным образом. За столом все печально замолчали. Нам стало совершенно очевидно, что за возможность продолжать приобщаться к миру прекрасного наши соседи по столу способны пойти на достаточно крутые и смелые поступки, что нам вовсе не улыбалось. И тут раздался чей то голос, который вывел всех из создавшегося неловкого положения и решил сразу все проблемы: -- А что вам тут сдалось, в этом вонючем Судаке? Тут в море говно плавает, а у нас, в Морском -- полный п...ц! Полчаса на автобусе -- поехали, мужики с нами, там и попо?м!... Мужики, то есть мы, немедленно согласились, хотя немного пугала перспектива "там и попо?м". Однако настроение всей компании резко изменилось в лучшую сторону -- кризис миновал, в воздухе царила атмосфера подлинного дружелюбия и великодушия, да тут и автобус подош?л и остановился прямо у столовой. В автобусе нам были оказаны высшие знаки внимания, а когда мы сообщили о том, что мы все рок музыканты "с Ленинграда", знаки внимания были повторены, после чего нас несколько развезло -- жара вс? таки. Тут же нам было обещано бесплатное питание в поселковой столовой, где один из наших новых друзей работал поваром, что, надо сказать, было свято исполнено и мы две недели бесплатно обедали в пляжном кафе, а с поваром, которого тоже звали Олегом, прямо таки подружились по настоящему -- впоследствии он приезжал ко мне в Ленинград со своей молодой женой. Прибыв в долгожданное Морское, наши проводники быстро куда то исчезли, так я думаю, за очередной выпивкой, а мы отправились на поиски места, где можно было бы разбить лагерь. Место мы нашли очень быстро -- на берегу ручья, который впадал... и так далее, я уже упоминал этот райский уголок. Нам очень понравилось то, что вокруг было много каких то деревьев и кустов -- это решало проблему дров, а в ста метрах от будущего нашего лагеря торчала из земли железяка, которая при подробном рассмотрении оказалась колонкой, выдававшей, при приложении значительных физических усилий, некоторое количество чистой пресной воды. Деревья впоследствии оказались, правда, представителями какого то невероятного вида (или подвида -- как там в ботанике), которые гнулись, да не ломались, да и не особенно то рубились, а если и рубились, то вовсе не горели, а только смрадно дымили, шипели и извивались, как гады. Из за этого нам с Цоем, я думаю, в первый и в последний раз в жизни, пришлось к стыду своему, заниматься воровством -- мы крали дрова у местных жителей. Прогуливаясь прекрасными жаркими ночами по перспективам пос?лка, мы прихватывали невинно по одному другому чурбачку из тех, что нерадивые хозяева иногда забывали затащить за забор. Но верн?мся к нашим ночным концертам. Поскольку круг развлечений в пос?лке Морское в то время был достаточно узок, население его выжимало из каждого вновь прибывшего максимум удовольствия. И вот, только мы успели не без труда поставить палатку и сунуть в ручей заветную бутылку водки, с помощью которой собирались отметить начало отдыха, за нами пришли. Пришли и предложили прогуляться. С гитарами. И привели нас на небольшой местный Бродвей. А там нас уже ждали. И сделали нам, как говаривал Марлон Брандо, предложение, от которого мы не могли отказаться. Таким образом жители пос?лка Морское оказались первыми слушателями группы, которая стала впоследствии называться "Кино". Мы играли часа по четыре без перерыва, используя в качестве допинга вс? то же сухое вино, кричали так, что из дверей дискотеки, что работала неподал?ку, выглядывали любопытные любители Валерия Леонтьева, а в т?мной дали лаяли собаки, мяукали кошки и коты и давала о себе знать всякая прочая живность. На первом таком импровизированном концерте нам была оказана высокая честь в виде присутствия среди слушателей самого Петровича -- лидера молод?жных группировок Морского, как стали говорить десять лет спустя. Петровичу мы понравились, и он подв?л резюме: -- То наши парни. Вообще это был очень интересный человек. Неопредел?нного возраста, весь покрытый татуировкой, он единственный во вс?м пос?лке был обладателем джинсов "Ливайс" и итальянских т?мных очков, которые он не снимал даже по ночам. Возможно, он и спал в них, как "Блюз брадерз". Несмотря на маленький рост и сухощавость, он обладал чрезвычайной физической силой и, что нам очень в н?м импонировало, практически не употреблял в разговоре матерных выражений, хотя от его вежливости порой становилось жутковато. Это был настоящий кр?стный отец маленькой местной мафии. Цой даже перенял у него на какое то время манеру знакомства с девушками, которая отличалась замечательной простотой, лаконичностью и достоинством. Обычно Петрович сидел на лавочке у входа в дискотеку и обращался к проходящим мимо дамам: -- Девушка, потанцуйте, пожалуйста, со мной, ежели вы не хотите завтра уехать с Морского... Из нашего тогдашнего репертуара Петровичу больше всего понравилась песня Бориса Гребенщикова "Электрический п?с". Он е? окрестил "Песней про Блядей" и вежливо попросил повторить. Мы повторили, а потом Цой запел мифовскую "Ч?рную субботу". Это произведение вызвало у слушателей такую бурю восторга, такие вопли и хохот, что среди их светящихся в темноте лиц неожиданно замаячила милицейская фуражка. "Господи, и здесь они покоя не дают", -- одновременно, хотя возможно и в разных выражениях, подумали три молодых артиста. Об отношениях молодых артистов с милицией сейчас уже можно писать не то что отдельную книгу, а прямо целую энциклопедию -- даже не писать, а взять любую из существующих и к каждому слову дать новую статью. Вот у меня, например, есть МСЭ (Малая Советская Энциклопедия) 1930 года издания. Хорошо. Открываю, скажем, на букву "С". Первое слово, которое вижу -- "Селез?нка". Пишу -- место, которое было наиболее сильно поражено у моего друга Пини при избиении его добровольной комсомольской дружиной в Ленинградском Дворце молод?жи в 1981 году. Сильным ударом комсомольской ноги приведена в полную негодность и удалена хирургически. Смотрю, к примеру, букву "И". Ага -- "Изнасилование". Пишу -- процесс, которому была подвергнута моя знакомая Н. (здесь -- без им?н) постовым ГАИ, когда пыталась пересечь "стопом" Среднерусскую возвышенность. "Г" -- "Горло". Удар в горло я получил в 1979 году в одном из московских "Опорных пунктов" от молодого человека в штатском за то, что он сч?л меня похожим на хиппи. Фамилия молодого человека -- Радугин -- после удара он мне представился, вероятно, для пущего устрашения. Как я впоследствии узнал, он был грозой худых бледных волосатых юнцов и их немощных подружек. Кто ты теперь, Радугин -- демократ, консерватор, за Горбач?ва ты или за Ельцина?... А может быть, ты уже депутат -- народный избранник, а может быть, ты уже где нибудь в Верховном Совете? Счастья тебе! Верн?мся к букве "С" -- "Статуя". Ну, казалось бы, что может быть общего у милиции, античной статуи и рокеров? Ан нет -- в середине семидесятых группе "Аквариум" инкриминировалось уничтожение статуй в Летнем саду. Да да, абсолютно серь?зно -- с допросами, очными ставками и так далее. Дело могло плохо кончиться, но, слава богу, в этом чудовищном бреду что то не сошлось, да, как потом выяснилось, и статуй то никто вовсе и не разбивал. Вот такая получается энциклопедия, "вот такая, брат, история" -- как по?т Гребенщиков, но я отвл?кся. Итак, появившаяся в темноте фуражка вызвала в нас некоторое смятение, хотя мы и предполагали, что не совершили ничего противозаконного, но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. И хотя этот ночной милиционер уж никак на бога не походил, мы слегка заволновались. Участковый, оглядев нас внимательно, поздоровался за руку с Петровичем и спросил у него: -- Кто такие? -- Та, этта нормальные ребята, -- ответил Петрович. Тут мы сообразили, что речь ид?т о нас. -- Где прописаны? -- это уже был вопрос к нам. -- В Ленинграде... -- Я спрашиваю, здесь где жив?те? -- Здесь?... Там вот... -- Цой неопредел?нно махнул рукой в сторону ручья. -- Хозяева кто, я спрашиваю? Поскольку мы не знали, кто наши хозяева, то промычали что то неопредел?нное. -- Мы в палатке жив?м, -- наконец наш?лся Олег. -- В палатке здесь нельзя. Вот тебе и на! -- А почему? -- спросили мы разноголосым хором. -- С палаткой -- в кемпинг! Что такое кемпинг, мы уже видели, и отправляться туда нам вовсе не импонировало. Ближайший кемпинг представлял собой кусок пляжа без единого деревца, огороженный металлической сеткой от посторонних. На раскал?нной гальке плотными рядами стояли палатки и автомобили, из которых торчали головы и ноги отдыхающих. Эта резервация находилась довольно далеко от насел?нных пунктов, на диком берегу моря, прич?м, в самом непривлекательном его месте. Проживание за железным забором стоило рубль в сутки с носа, а удовольствие было довольно сомнительным. -- Короче, так. Снимайте комнату или в двадцать четыре часа покиньте пос?лок. Без прописки жить не положено. Снимать комнату не входило в наши планы как финансовые, так и культурные, но мы обещали подумать над предложением участкового, тем более, что двадцать четыре часа у нас было законных. После ухода представителя власти вечеринка притихла и вскоре закончилась, но с этого дня местные фаны каждый вечер просили нас спеть им песню "ну ту, когда менты пришли". Так что эта вещь по праву может теперь называться так "Ч?рная суббота (когда менты пришли)". Глава 2 Если вас спросят: "Где родился панк рок?", что вы ответите? -- В Англии, конечно, -- скажете вы и ошиб?тесь. Как то раз в гости к известному в современной ленинградской рок тусовке Диме Левковскому приехала занимающаяся музыкальным бизнесом знакомая барышня из Лондона. После посещения рок клуба, ряда квартир, в которых проживали молодые музыканты, и погуляв по улицам колыбели тр?х революций, она сообщила Диме, что настоящие панки живут в Ленинграде, а в Англии ребята, называющие себя так, -- это просто переодетые и перекрашенные добропорядочные буржуа. В Англии я, правда, не был, но в прошлом году судьба занесла меня в Западный Берлин, и там, на Курфюрстендамм -- главной тусовочной улице -- пообщавшись с самыми живописными немецкими панками, я почувствовал, что госпожа из Англии, возможно, в чем то была права. На самом деле сейчас можно точно сказать, где родина панка, и не только родина, а даже где эта улица, где этот дом. Дом этот -- 525 я школа города Ленинграда. Видимо, в Англии произошло зачатие, а само дитя появилось на свет в мрачных коридорах советской средней школы. И когда до России каким то пут?м доехала первая пластинка английского панк рока "Нэвэ майнд де боллокс...", один из учеников вышеупомянутой школы позвонил своему товарищу и сказал: -- Знаешь, Конвоир (или Хряк, или Лэйк, или... да да, Свин), у них появились такие же идиоты, как и мы... Информатора звали Женей, информируемого -- Андрюшей. Женя учился в десятом классе обычной средней школы. Женя был из хорошей семьи и учился тоже очень хорошо, что и помогло ему после окончания школы без усилий поступить в институт ВТУЗ -- Высшее Техническое Учебное Заведение, или "Все Тупые Уже Здесь". Андрюша тоже был из хорошей семьи и после окончания вечерней школы рабочей молод?жи поступил в институт -- правда не в технический, а, наоборот, в театральный (ЛГИТМиК) и стал настойчиво овладевать профессией драматического артиста. Несмотря на столь разную профессиональную ориентацию, обоих юношей выделяла из круга их сверстников тяга к творчеству. Ещ? учась в десятом классе, Женя написал поэму по мотивам известного произведения "Федорино горе". В моей памяти почти ст?рлись уже строки этого великолепного опуса, помню только что то такое -- "Скачет Брежнев по полям по полям, а Подгорный -- по лесам по лесам, вот Косыгин бежит, покрякивает, через лужи лужи крови перескакивает..." -- даже по этому маленькому отрывку можно судить о высоком гражданском и художественном звучании поэмы. Кроме поэтического дара, Женя имел и другие -- он неплохо рисовал, его знаменитая, правда в довольно узких кругах, картина "Бегущие битники" -- просто шедевр современной живописи, ещ? Женя занимался фотографией. Андрюша тоже писал стихи, и хотя, в отличие от Жени, не рисовал и не фотографировал, зато сочинял музыку. Надо заметить, что в те времена Андрюша и Женя музыку слушали постоянно -- она стимулировала их творческий рост, давала идеи для новых произведений, да и просто доставляла удовольствие. Ребята обожали "Махавишну Окестра", Фрэнка Заппу, Билли Кобэма, Стэнли Кларка, "Чикаго", "Кровь, Пот и Сл?зы", да и много, много ещ? групп и отдельных исполнителей были им по душе. Каждое воскресенье Андрюша проводил в Доме культуры имени Ленина, где располагался клуб филофонистов, и не было случая, чтобы Андрюша вернулся оттуда трезвым. Тогда, в конце семидесятых, пиво в ларьках если и разбавляли, то очень умеренно -- уважение к личности потребляющего напиток ещ? не окончательно девальвировалось и поэтому три четыре кружки бархатного, которое продавалось в десяти шагах от входа в Дом культуры им. Ленина, могли скрасить жизнь любого желающего. Андрюша привозил домой новые пластинки и новых друзей -- любителей музыки, литературы, пива и ещ? многого, чем увлекалась тогда прогрессивная демократическая молод?жь Ленинграда и области. Однажды мой одноклассник Вольдемар прив?л меня в этот гостеприимный дом, и мне там так понравилось, что я стал бывать у Андрюши вс? чаще и чаще. Вольдемар же познакомил меня и с Женей. В частной жизни Женю тогда звали Юфой, и выглядел он довольно впечатляюще. Семнадцатилетний Юфа носился по району Купчино на жутком велосипеде "Украина", пугая собак, кошек, пешеходов, автомобилистов и вообще вс? относительно живое. Издали казалось, что не только молодой спортсмен, но и его машина заросла ж?сткой бурой шерстью. И хотя на кол?сах и раме велосипеда была просто рыжая грязь купчинских дорог, а шерсть начиналась лишь с распахнутого ворота рубахи, было впечатление, что по проезжей части проспекта Славы носилось какое то невиданное животное -- оскалив зубы, сверкая глазами и размахивая хвостом. Вид хвоста придавала монстру сетка авоська с пластинками Хендрикса и Джеймса Брауна, зацепленная ручками за багажник. Костюм Юфы был скромен и абсолютно закончен -- ни прибавить, ни отнять. Строгие, настоящие мужские сандалии на босу ногу, тренировочные синие штаны и белая крахмальная рубаха навыпуск размера на два больше, чем нужно было по общепринятым стандартам. А поскольку Юфа и сам был довольно здоров, то его гигантские рубахи смахивали на докторские халаты. Впоследствии Юфа вв?л в молод?жную моду ещ? и белые чепцы и стал выглядеть совершенным доктором. Что там бритые виски, что там кожаные куртки -- фигня вс? это, мода, безвкусица и деш?вый стандарт. А вот когда году эдак в восьмидесятом, а то и семьдесят девятом компания молодых людей в поношенной продукции фабрик "Рассвет", "Заря" и ещ? не помню, каких, по команде Юфы вытаскивала из карманов белые чепцы, иные даже с красными крестами, напяливала их на головы (а если лицо было при этом небритым и на глазах маленькие т?мные очечки, вот это был видок!...) и с дикими воплями неслась к пивному ларьку, картина впечатляла по настоящему. Компания Жени и Андрюши быстро росла -- молод?жь охотно шла на знакомство с этими симпатичными парнями. -- Чепцы, оч?чки, и впер?д! -- говорил Юфа. -- Радоваться надо! -- говорил Свин -- так тогда уже стали называть Андрюшу. Прежнее прозвище -- Конвоир -- происходило от джинсового костюма, название фирмы которого по русски звучало приблизительно так, как это слово. Костюм этот заслуживал внимания -- он был заштопан так и покрыт таким количеством заплат, которые и не снились ни одному хиппи. Однажды в кафе "Север", что на Невском, нынче ставшем прибежищем мажоров, к Конвоиру подошли два упитанных фарцовщика и обратились к нему со следующими словами: -- Парень, мы на тебя смотрим, смотрим, а ты тут сидишь, пь?шь и пь?шь. Ты что тут, самый крутой? А может быть, ты скажешь, что и костюм у тебя самый крутой? -- Ребята, -- Конвоир поморщился, -- у меня ведь действительно, самый крутой костюм. За правду Андрей был тогда сильно побит. Вообще не новость, конечно, что и нам[1], и другим, и постарше нас изредка доставалось, что называется, "на орехи". Прич?м, чем дальше, тем больше. [1] Здесь и далее я пишу "мы", имея в виду и себя, поскольку в то время год или два был полноценным членом компании Свина, а т?плые отношения с ним поддерживаю до сих пор, хотя видимся мы довольно редко. К концу семидесятых в общественном сознании ч?тко сложился стереотип отрицательного персонажа "хиппи", которого побить или как нибудь унизить, ну просто сам бог велел. Преимущество здесь было в том, что "хиппи" легко узнавались в толпе -- худые, волосатые и в западном рванье. Мы же были одеты не в рвань? (к этому времени Андрей сменил своего "Конвоира" на более современный наряд), да и вдобавок, не в западное, волосатыми нас можно было назвать с очень большой натяжкой -- странное какое то явление, и поэтому советский народ довольно долго не мог раскумекать, бить ли нас, как хиппи, или же мы -- обычные ребята, просто не очень богатые. Вся каверза заключалась в том, что мы были откровенной пародией на внешний вид среднестатистического советского гражданина (если не считать чепцов -- это уже элемент абсурда, но ведь и вся наша жизнь абсурдна, в общем, сложно это вс?...), а поскольку с чувством юмора у нашего народа, в основном, дело обстояло неважно, то он (народ, то есть) довольно долго ломал голову -- насмехаются над ним или нет? А когда сообразил, то: насмехаются -- да над кем? над тем, кто выше, дальше, сильнее, кто обгонит и кого то там перегонит, ну, тут началось... Но и здесь народ попал впросак -- опять обмишурился. Мы то ведь вовсе и не собирались над народом насмехаться[2], поскольку и сами были как бы народ, просто веселились для себя и смеялись над собой, и все дела. Но так хитро вс? закручено, что, смеясь над собой, мы смеялись над народом, который обиделся и исключил нас из числа народа, что вызвало уже смех по отношению к народу, который не считал нас за народ, хотя народом мы продолжали быть. Вот так. [2] Это -- исключительно мо? мнение, возможно, кто то из панков стоял на других житейских позициях -- мы просто никогда не говорили о такой ерунде. -- Радоваться надо! -- К станку бы вас всех! -- отвечали нам, не подозревая, с кем имеют дело. Как раз во времена своего самого отчаянного битничества я, проходя институтскую практику, стоял два года, правда, не у станка, но у слесарных тисков на заводе имени Ленина. Юфа работал кузнецом на заводе турбинных лопаток, Вольдемар -- в горячем цехе Невского завода, Свин держал экзамен в театральный, сменив перед этим ряд профессий, связанных с тяж?лым физическим трудом, так что пресловутым станком нас было трудно удивить, а зачастую мы могли разобраться в н?м лучше, чем те, кто рекомендовал нам работу такого характера. В отличие от советчиков, кадровые рабочие, которых мы называли "соловьями", охотно и быстро признавали нас за своих, правда, слегка "двинутых" ребят и охотно пили с нами пиво. -- Радоваться надо! Называли мы себя битниками, хотя не были битниками в традиционном значении этого слова. Это было что то среднее между классическим типом битника и ранним панком. Чистым панком являлся, пожалуй, только музыкальный коллектив Свина. Постепенно формировалась своя атрибутика, свои обряды и обычаи. Все действия, как бытовые, так и ритуальные, отличались замечательной простотой и динамикой. При встрече битники сжимали пальцы таким образом, что кисть руки превращалась в подобие крючка и зацеплялись этими крючками друг за друга. При этом они (мы) издавали горловой звук ыаррггххррр... -- вот и все приветствие -- коротко и ясно. Для особенно торжественных случаев была разработана "поза битника" -- ноги чуть согнуты в коленях, корпус наклон?н впер?д, чуть прогнувшись в спине, прямые руки отведены назад и вверх, пальцы рук (желательно и ног) сжаты в кулаки, глаза сверкают -- поза демонстрирует мощь и решительность. У нас были свои названия станций метро, улиц, хотя многие улицы носят и так прекрасные названия -- проспект Славы, например. Я до сих пор думаю, кем же он был, этот таинственный Слава, если в его честь назвали целый проспект и даже фамилии не указали -- значит и так все должны понимать, о ком ид?т речь... А наша любимая станция метро "Московская" (она же -- "Столичная", "Особая", "Посольская"...). "Панк победы", "Площадь ужасов", "Гостинный вор", "Лошадь Ира", "Поли артрическая"... Улица Костелло... Улица Солдата Грызуна... Это места нашего раннего битничества. А мост через Обводный канал, под которым несколько лет подряд шумная вес?лая компания справляла Новый год -- 30 мая. "И вот -- Новый год, тридцатое мая -- стоит окровавленный Кремль..." Почему -- 30 мая? На мой взгляд, исчерпывающий ответ на этот вопрос дал однажды наш друг Монозуб -- человек вообще то не бедный, но битник в душе, он как то раз разгуливал в жуткий ленинградский 30 градусный мороз без головного убора. -- Панкер (можно называть его и так!) -- сказал я ему. -- Ведь холодно же! -- Холодно. Зато здорово! -- ответил Монозуб (он же -- Панкер). Понятно теперь, почему Новый год -- 30 мая? Здорово! И вс?! При знакомстве мы не спрашивали кому сколько лет, кто где работает, интерес, в основном, заключался в том, какую музыку человек слушает. Музыка была самым большим критерием оценки знакомства, и ради не? мы поддерживали отношения с изрядным количеством идиотов, если у этих идиотов были интересные коллекции пластинок. Вместо вопроса "где работаешь?", мы спрашивали: -- Играешь? Играли или хотели играть все. Вольдемар мучил гитару дома, в полном одиночестве. Свин имел свой коллектив и оста?тся бессменным лидером его и по сю пору, хотя состав группы менялся много раз. Я играл с Дюшей Михайловым (Киловаттом) и Олегом Валинским (Острым) в хард роковой группе "Пилигрим", остальная компания тоже либо так, либо иначе, имела отношение к музыке. Кто собирал пластинки, кто паял усилители чудовищного вида и качества или сколачивал из ДСП замечательные, по характеру своего звучания, колонки. Круг знакомств быстро рос, и естественно, что мы со временем узнали многих из тех, кто уже тогда были "китами" ленинградского, как они сами говорили, "рока". А, может быть, и без кавычек -- рок? В любом случае то, что они вс? играли тогда, существенно отличалось от того, что называется рок музыкой на Западе -- и по качеству звучания, и по подходу, и по целям, и по задачам, и по внешнему виду, и по музыке и по характеру проведения концертов (о концертах тех врем?н см. В. Рекшан, "Кайф полный"). Главными китами тогда были "Россияне". Нам в принципе нравилось то, что они делали, хотя вс? это и казалось несколько занудным, но видео тогда ещ? не было и настоящей энергии на сцене мы ещ? не видели, так что вполне удовлетворялись "Россиянами" и иже с ними. Что ещ? нас всех объединяло, так это устойчивая неприязнь к группе "Машина времени". Спустя несколько лет эта неприязнь сменилась лично у меня крепкой, уже взрослой любовью к этой музыке и к этим людям, но тогда, я думаю, мы воспринимали их только как социальное явление, как людей, пошедших на компромисс с бюрократией и так далее. Что делать, максимализм -- а это, на самом деле, не так уж плохо, может быть, неумно, зато честно. Квартира Свина была нашим клубом, репетиционным помещением, студией звукозаписи, фонотекой -- в общем, базой. Здесь мы отдыхали, обменивались новостями, пили, играли, пели, даже танцевали (по настоящему, по битнически). У Свина была кое какая аппаратура как бытовая, так и полупрофессиональная, и было на чем послушать пластинки и во что воткнуть гитары. Словом, это был наш рок клуб. Выходные дни мы проводили или в упомянутом уже клубе филофонистов, или на толкучке у магазина "Юный техник" -- мы просто болели пластинками. Звучит парадоксально, но юные русские панки и битники обожали "Йес", "Генезис", знали наизусть все альбомы Маклафлина, "Крим", "Кинг Кримзон"... О, блаженная пора открытий в роке! Чем меня сейчас удивишь? Разве что каким нибудь бутлэгом "Фэмели" (а ну ка, молодые рокеры, что это за команда?). Само собой и "новая волна", которая тогда была действительно новой, не проходила мимо нас. Нот не знал почти никто, инструменты были просто, как говорил Ницше, за гранью добра и зла -- сейчас гитар с таким звуком просто не бывает. Ходят слухи, что когда Брайан Ино посетил Советский Союз, он приобр?л гитару "Урал" и ув?з е? к себе в Англию -- поражать друзей авангардистов. Но играли мы отчаянно и самозабвенно. Ради хард роковой группы "Пилигрим" Олег уш?л из ЛИИЖТа, ради не? же я уш?л из ВТУЗа, где учился вместе с Юфой. Свин покинул театральный тоже, в конечном сч?те, из за музыки. Планы были грандиозные и, как показывает время, не у всех они оказались утопией. Мы, например, откровенно смеялись над Дюшей, который пытался поднять мощность звучания "Пилигрима" до одного киловатта. -- Зачем нам это? Что нам, оглохнуть тут всем? -- А если мы на стадионе будем играть? -- абсолютно серь?зно спрашивал Дюша. -- Мы -- на стадионе? Такие уроды -- на советском стадионе? Да ты заболел, родной! Однако Дюша не заболел и через несколько лет вовсю играл на стадионах с группой "Объект насмешек". Кто мог знать, что так поверн?тся? Нас, натуральных зверей, да чтобы выпустили на большую сцену? Это бред собачий! Песни битников были для того времени слишком откровенны и прямолинейны -- взять хотя бы свиновские ранние хиты, "Утренничек", к примеру: Утренничек, утренничек -- Детская забава. Я до конца не досидел -- Началась облава... А знаменитая "Ч?рная икра": Пош?л я раз на помоечку, А там я наш?л баночку... -- Радоваться надо! Свин познакомился с ребятами из группы "Палата № 6", и они стали активно принимать участие в общем веселье. Песни "Палаты" были замечательно мелодичны, что сильно выделяло их из общего, довольно серого в музыкальном отношении, питерского рока. Лидер группы Макс (Максим Пашков) пел профессиональным тенором и здорово играл на гитаре, а ансамбль отличался просто замечательной сыгранностью и аранжировками. А что такое аранжировка, молодые битники тогда вообще понятия не имели, и вс? это было чрезвычайно интересно и ново. "Палата" играла довольно специальную музыку -- панк не панк, хард не хард, что то битловское, что то от "Блэк Саббат" -- в общем, интриговала. В один из обычных, прекрасных вечеров у Свина, когда все, выпив, принялись удивлять друг друга своими музыкальными произведениями, я и басист "Палаты" сидели на кухне и наблюдали за тем, чтобы три бутылки сухого, лежащие в духовке, не нагрелись до кипения и не лопнули раньше времени -- наиболее любимая нами температура напитка составляла градусов 40-- 60 по Цельсию. Поскольку лично мы ещ? не были знакомы, я решил восполнить этот пробел: -- А тебя как зовут? -- спросил я. -- Меня -- Рыба. -- Меня -- Цой. Глава 3 Очень уж много событий за один день. Слава богу, все разошлись, и мы наконец то могли отправиться к своей палатке. Как мы там поместились втро?м, точно объяснить не могу, но тяги к комфорту у нас тогда ещ? не было и мы заснули моментально -- свежий воздух и бешеная усталость дали себя знать. Солнце взошло над пос?лком Морское со страшным скрежетом, лязганьем и скрипением. Оно ярче и ярче просвечивало сквозь брезент палатки, и жуткий металлический грохот нарастал, наполняя собой вс? видимое пространство. Мы смотрели друг на друга и не двигались. Молчали. Вылезать из палатки и смотреть, что же такое происходит на рассвете в этом уютном местечке, как то не хотелось. Но вот шум стал удаляться в направлении моря, и Олег, как наиболее мужественный из нас, исчез за брезентовым пологом. Мы с Цоем ждали известий минут пять и дождались. Первые известия от Олега были абсолютно непечатные, но они вернули нам силу духа и тела, и мы вылезли на бережок ручья на помощь нашему товарищу. Олег стоял подбоченясь, молча и злобно глядя вслед удаляющемуся от нас кол?сному трактору, который ехал прямо по ручью -- утренний туалет, что ли совершал. Естественно, он проехал и по нашей заначенной бутылке водки, что спала в ручье и не успела проснуться, как дитя индустриализации размазало е? по дну. К трактору мы быстро привыкли -- он ездил на пляж каждое утро -- то ли по делам, то ли отдыхать, а вечером возвращался обратно -- уставший, загоревший. Он с хрипом проползал мимо палатки и исчезал в диких горах -- где то там у него было логово. -- Та а а ам, та а а ам, в сентябре е е... -- вдруг запел Цой, -- там я остался а а... -- Что, так сильно Леонтьева полюбил? -- хмуро буркнул Олег. Он вс? ещ? страдал по потере бутылки, как будто она была последней в нашей жизни. -- Та а ам я остался а а а... -- Ладно, давайте похаваем. Та а а а ам... -- Вот, новый поворо о от, -- подключился я к утренним вокальным упражнениям. Олег улыбнулся и вдруг заорал диким и ужасно громким голосом: -- Пропасть, или взл? ? ?т!!! -- И смягчившись, сказал снова. -- Ну ладно, давайте похаваем. -- Это заблуждение, -- многозначительно произн?с Цой. -- Что -- заблуждение? -- Что мы сейчас здесь должны хавать. -- ? -- Да, -- поддержал я Цоя, -- давайте на пляж чего нибудь возьм?м, там и похаваем... -- Сначала мы возьм?м баночку, -- Цой посмотрел на меня, -- трехлитровую. -- Это дело, -- согласился я. По лицу Олега было видно, что компромисс его удовлетворяет. -- Но похавать, вс? таки, надо. -- Он не сдавался. -- Конечно, надо. Вот возьм?м баночку, пойд?м на пляж и похаваем. Олег и я принялись зашнуровывать полог палатки, а Цой молча смотрел на нашу работу, не двигаясь с места. Мы старались закрыть вход в жилище поаккуратней, чтобы не видно было вещей, гитар, консервных банок, медиаторов и прочей мелочи, что выпала из нас во время сна. -- Думаете, ворам это будет не развязать? -- поинтересовался Цой. -- Ну, вс? таки... -- Ладно, кончайте ерундой заниматься. Жарко уже. Да, становилось жарко. А когда мы наконец добрались до пляжа, стало просто невыносимо. Чтобы немного улучшить самочувствие, мы отхлебнули из баночки и бросились в долгожданное Ч?рное море. Олег, хоть и обладал могучим телосложением и по весу тянул, примерно, на нас с Цоем вместе взятых, устал плавать минут через сорок. Он вылез из воды и сел на песок рядом со мной -- я сломался на тридцати минутах купания. Мы блаженно жмурились, молчали и смотрели, как Цой плещется и кувыркается в т?мной воде. -- На сколько ещ? его хватит? -- начали мы прикидывать и начали было даже спорить, но тут Цой вылез на берег. Как выяснилось, он прервал развлечение не от усталости, а от скуки. -- Ну, чего вы тут расселись? Пошли вместе поплаваем... -- Отдохни, -- сказал я. -- Да, позагорай. Это предложение Олега было довольно бессмысленным -- на наших глазах произошла чудесная метаморфоза. Как только Цой вышел на сушу, он мгновенно покрылся т?мным ровным загаром такой плотности, какая у обычных людей появляется после пары недель пребывания под палящим солнцем. Мы же с Олегом так легко не отделались и часа через три поняли, что нужно срочно бежать куда нибудь в тень. -- Пошли, может, похаваем, -- неуверенно предложил Олег. -- Да ну, знаешь, только пришли и сразу уходить, -- возразил Цой, -- рано ещ?! -- Брось ты, пойд?м, костерок развед?м, посмотрим, как там палаточка наша... -- А что ей сделается? Пошли купаться! -- Слушай, мне кажется, я сгорел, -- сказал я, -- пойд?м в тень. -- Иди. А мы с Олегом ещ? искупаемся. -- Я с Рыбой пойду. Полежим в тен?чке, похаваем чего нибудь... -- Пошли, поиграем заодно, -- мне не хотелось разрушать компанию. -- Ладно, вы ждите, а я подойду попозже. Начинайте там пока... -- Чего начинайте? -- Ну, там... что хотите, то и начинайте, -- Цой улыбнулся, -- я подойду. -- Ну, пошли, -- я встал и понял, что мы уже опоздали. Спину, плечи, б?дра и вс? остальное жгло при каждом движении, правда, ещ? терпимо, но я понимал, что к вечеру это "терпимо" может плохо кончиться. "Надо будет ещ? баночку взять, -- подумал я, -- чтобы не очень жгло". Вернувшись к нашему лагерю, мы обнаружили палатку в целости и сохранности -- воров здесь, видимо, не было, и стали зачем то разводить кост?р. Солнце палило по максимуму, и зачем нам нужен был этот кост?р -- варить, а тем более жарить нам было нечего -- я не понимаю, но сила традиции непобедима. Раз палатка есть, то и кост?р должен быть. Страшно матерясь, мы вступили в бой с чудовищными кустами, что окружали нас со всех сторон, в надежде использовать их в качестве дров. В конце концов нам удалось навыдергивать и навывинчивать из земли немного чего то среднего между осокой и железным деревом, но эти ботанические выродки так изранили наши сгоревшие тела, что даже ругаться не осталось сил. Мы сидели на колючей траве, которая умудрялась дать себя почувствовать через любые штаны, показывали друг другу свежие раны и ув?ртывались от вонючего дыма, которым агонизировали южные растения. По берегу ручья, сверкая счастливой улыбкой, к нам приближался красивый, загорелый, хорошо отдохнувший Цой. Он подош?л, постоял молча, посмотрел на нашу печаль, которая к этому времени стала просто осязаемой, улыбнулся ещ? шире. Потом он сказал: "Да а а...", залез в палатку и вернулся оттуда с гитарой. -- Песни будем петь! -- он был, как всегда, лаконичен. Но песен мы не услышали -- Цой стал просто брать аккорды, стараясь добиться наиболее причудливых сочетаний. У него уже было написано несколько своих песен -- одни -- получше, другие -- похуже, третьи -- совсем никуда. Песен было немного, но в последние месяцы сочинительство их стало для Цоя основным занятием -- это превратилось в его любимую игру, и он играл в не? каждую свободную минуту, как только она выдавалась в нашем активном безделье. Правила игры задал Борис Гребенщиков. В этом году мы услышали его только что вышедший "Синий альбом" и просто обалдели. Это было совершенно не похоже ни на что, имеющееся в русской музыке того времени, начиная от грязных подвалов и заканчивая Колонным залом Дома Союзов. В грязных подвалах волосатые ребята пели о любви в чрезвычайно высокопарных и заумных выражениях, а в больших залах аккуратно подстриженные мужчины и женщины пели о любви на таком языке, который пригоден лишь для душевнобольных, да и то не всех, а только очень тяж?лых. Гребенщиков пел о любви так, как мы говорили у пивного ларька, как мы говорили в гостях, как мы говорили дома, только получалось у него гораздо более сжато и ясно, да и словарный запас был побогаче. Мы и представить себе не могли, что о таких вещах, как Бог, Любовь, Свобода, Жизнь, можно говорить, а, тем более, петь, даже не используя этих самых слов. Это было удивительноПодсознательно мы чувствовали, что стихи большинства русских групп пошлы и банальны, но так пели все и всех вроде бы это устраивало. На сэйшенах собирались толпы подростков и не только, и хором подпевали солистам какие нибудь чудовищные строки -- "Там, за розовой горой не царит обман..." или ещ? хуже. Прич?м тотальная безграмотность сочеталась у рокеров с постоянной агрессивностью -- я имею в виду тексты песен, даже самые, на первый взгляд, безобидные. Это постоянно было в подтексте, и если кто то пел, что "мы откроем окно", то слушатели чувствовали, что для того, чтобы это окно открыть, надо сначала кого то с дороги убрать, что кто то это окно открыть мешает. Сама по себе эта мысль неплохая, особенно для людей Страны Советов, но вс? хорошо в меру. Очень уж часто проходило в песнях желание что то открыть, чего то впустить или выпустить, куда то пойти, и вс? это должно обязательно связываться с преодолением чьего то сопротивления, противостояния. Я повторяю, это, в общем, неплохо, но уж больно надоело. Гребенщиков же был абсолютно неагрессивен, он не бился в стену и не ломился в закрытую дверь, ни с кем не воевал, а спокойно отходил в сторонку, открывал другую, не видимую для сторожей дверь и выходил в не?. При этом в его неагрессивности и простоте чувствовалось гораздо больше силы, чем в диких криках и грохоте первобытных рокеров. Они хотели свободы, отчаянно сражались за не?, а Б.Г. уже был свободен, он не воевал, он просто решил и стал свободным. Естественно, что на ленинградской рок сцене "Аквариум" стоял несколько особняком. Хард рокеры терпеть его не могли, называли "соплями", "эстрадой" (!) и так далее, говорили, что Б.Г. -- педераст и мудак, ворует чужие стихи, чужую музыку и вообще, чуть ли не стукач. Никто, пожалуй, из их коллег музыкантов ни за какой проступок -- ни за кражу денег, ни за нечистоплотность в любовных делах, ни за какие мелкие гадости -- не вызывал у хард рокеров такой неприязни, как Гребенщиков, просто за факт своего существования, просто за то, что был здоровым человеком среди калек. Борис приглашал всех желающих отправиться на поиски мозгов, которые были довольно успешно вышиблены из молод?жных голов средней школой, но многим казалось, что оставшегося вполне достаточно и от добра добра не ищут. Калеками были и мы, но, вероятно, в меньшей степени, так как Гребенщиков нам сразу понравился. В принципе для нас это была первая встреча с поэзией. Не стоит здесь рассуждать о том, плохи ли, хороши ли стихи Бориса, бесспорно одно -- это стихи. И было откровением для нас то, что стихи могут быть такими современными, простыми и хорошими. Ведь школа дала нам очень своеобразное понятие поэзии, не зря я говорил, что панк рок родился в советской школе... А Гребенщиков ещ? и пел! В каждой его песне присутствовала мелодия, партию голоса можно было записать на ноты и повторить "один к одному" -- то есть он по настоящему пел, хотя и не обладал тем, что у певцов называется "голосом". И хотя первое впечатление от музыки "Аквариума" было таково, что текст проговаривается речитативом, послушав первые несколько тактов, становилось ясно, что это не скороговорка, а чистая и ясная мелодия. Да, это было ново. В "мат?рых" рок коллективах примитивные мелодии зачастую импровизировались певцами на ходу, и их практически невозможно было закрепить раз и навсегда. Это не относится к группе "Машина времени", и заметьте -- "мат?рые" е? до сих пор не жалуют, и к группам "первого поколения" вроде "Лесных братьев", "Кочевников" -- те пели настоящую, хоть и чужую музыку. В общем, мы находились под сильным влиянием песен Бориса Гребенщикова, а также главного рок н рольщика России -- Майка. С Майком меня сначала заочно, а потом и лично познакомил наш друг Монозуб (Панкер). Панкер был высокий, здоровенный парнище, который постоянно пребывал в состоянии восторга, и многие завидовали его перманентому оптимизму. Он активно радовался всему -- купленной пластинке, проданной пластинке, встрече с другом, ссоре с другом, устройству на работу, ну, а уж при увольнении с работы радости его просто не было предела и она выливалась на всех окружающих его в данный момент друзей в виде вина, пива и прочих приятных и полезных вещей. Монозуб мечтал стать барабанщиком, приобр?л даже ударную установку, которая стояла у него дома, но почему то никогда и никому не показывал своего искусства. Однако он начал делать себе неплохую репутацию в области звукозаписи -- второй альбом Майка и две первых больших записи "Секрета" -- дело его рук, головы и ушей. Он приехал ко мне без звонка -- тогда мы не утруждали себя подобными формальностями, ворвался в квартиру, размахивая руками и тыча мне в лицо коробкой с магнитофонной лентой. На коробку была наклеена какая то ч?рно белая фотография. -- Рыба! Врубай магнитофон! Это полный кайф! Ты такого ещ? не слышал! Это Майк! Ты слышал Майка? Майк -- это полный п...ц! Это ритм энд блюз! Ты слышал у нас ритм энд блюз? Сейчас услышишь! Частично замолчать его заставила только завертевшаяся на магнитофоне лента. Я проснулся дн?м, одетым, в кресле, В своей каморке, средь знакомых стен... Ты -- дрянь. Лишь это слово способно обидеть... Здесь нас никто не любит. И мы не любим их... Да, это был ритм энд блюзДа, это был рок! Всего лишь акустическая гитара и гнусавый "дилановский" голос, но сочетание это, возможно, могло рвать телеграфные провода и проламывать потолки и стены, во всяком случае, остановить песню на середине было абсолютно невозможно. Как он добивался и добивается до сих пор этого, одному ему в России присущего драйва -- решительно мне непонятно. Это, видимо, особый талант. Кто только у нас не пытался играть рок н ролл -- от Пугач?вой и Леонтьева до самых оголтелых восьмиклассников на школьных вечеринках, а про рокеров и говорить нечего -- через одного поют -- "рок н ролл, рок н ролл", а толку никакого нет. Получается или деш?вый попс, или тяжеловесные неуклюжие навороты, а той л?гкости, мощи, сексуальности, разнузданности, беспредела и трезвости одновременно, того кайфа, того рок н ролла, кроме Майка, у нас не выдавал никто. "Остерегайтесь контрактов с музыкантами, которые не знают, как играть музыку Чака Берри" -- сказал один американский продюсер. "Остерегайтесь играть с парнями, не уважающими группу „Зоопарк"", -- могу продолжить и я, если только это кому то интересно. К моменту наших крымских каникул с Майком мы были знакомы все трое и песни его были нами любимы и почитаемы. Он же привил нам любовь к замечательной группе "Ти Рекс" и Лу Риду, у него мы слушали классические роки шестидесятых, в общем, развивались. Конечно, вс? это оказывало на нас определ?нное влияние. Нельзя сказать, что песни Цоя и мои, хотя у меня их и было очень мало, являлись подражанием "Аквариуму" или "Зоопарку" -- вовсе нет. У нас хватило ума не заниматься копированием, и мы, в основном этим занимался Цой, использовали эти группы в качестве критерия оценки при написании песен. У них мы учились избегать штампов, свободнее пользоваться словом и вообще -- думать перед тем, как что то писать. У Цоя это получалось лучше, чем у нас с Олегом, -- он не разбрасывался, а, что называется, "забил на вс?" и сидел с гитарой в поисках новых идей. Вот так и сидел он у палатки, что то наигрывая и мыча. Олег предложил сыграть вместе "Песню для М.Б." -- посвящение Марку Болану. Мы хотели разложить е? на голоса, а Олег обладал небольшой хоровой практикой, и с его помощью это было легче сделать. Я взял вторую гитару, а Цой запел: Я иду, куда глаза мои глядят, И, если хочешь, пойд?м со мной. Я срубил под корень свой цветущий сад И то же будет с тобой. Не закрывай на грязь и на боль глаза И на цветы с усмешкой ты посмотри, Сломай свои, раз навсегда, тормоза, Глаза, пока не поздно, протри. Пойд?м со мной и выпьем пива В ларьке. Пойд?м, хоть на этот раз. Потом пойд?м купаться в грязной реке, Только не закрывай глаз... Втро?м выходило очень неплохо -- я хорошо вс? слышал, поскольку не пел, а только играл простенькое соло. Олег чисто, в терцию подпевал. Цой играл ритмично и без лишних украшений -- школа Пашкова и Майка. К этому времени все мы были несколько "не у дел" -- группа "Пилигрим" уже развалилась, не выдержав творческих споров участников коллектива, "Палата" тоже молчала -- Максим учился в театральном и был постоянно занят, в общем, все мы были как бы "в творческом отпуске". -- Витька, слушай, мне, кстати, нравятся твои песни, -- сказал я. -- А мне -- твои, -- сказал мне Витька. -- Давайте, может, сделаем группу. -- Я посмотрел на Олега. -- Это круто! -- Олег улыбнулся. -- Давайте, -- сказал Витька. Глава 4 Цой был одет в ч?рные узкие брюки, из которых высовывались ступни ног в ч?рных носках, ч?рную рубашку и ч?рную жилетку из кожезаменителя. Жилетка была украшена булавками, цепочками, значочками и прочими атрибутами панк битничества. Волосы у него были тоже ч?рные и довольно длинные, короче говоря, этот юноша имел несколько мрачный вид. Познакомившись, мы решили для пробы открыть одну из трех бутылок прямо на кухне, что и проделали с большим удовольствием. Вино в духовке нагрелось до оптимальной температуры, и можно было уже звать всех остальных, но мы не торопились и мирно беседовали, попивая горячий "Гет ап". Кстати, после того, как Цой мне представился, я довольно долго думал, что "Цой" -- это кличка, так же, как и "Рыба". Клички у нас были очень интересные, разнообразные и вес?лые. Начиная с традиционных -- Свин, Рыба, Шмель, они уходили в экзотику, а то и вовсе в абсурд: Хуа Гофэн, Пиночет (Пиня), Монозуб, он же Панкер, которого прозвали так за отсутствие одного переднего зуба, Кук и Постер, Птеродактиль, Алкон, Коньячник, Юфа, Юфинсын (пишется в одно слово) и даже Юфинсынсын. Понятно, что последний являлся учеником Юфинсына, который, в свою очередь, был учеником самого Юфы. А что стоит простая, на первый взгляд, кличка, вернее -- имя -- Севка. На самом деле этого парня, который одно время играл на гитаре в группе Свина, звали по другому, но когда он впервые появился у Свина дома, то мама Андрея прижала руки к груди и воскликнула: -- Боже, как он похож на Севку в молодости! И стали его звать "Севкой в молодости" или просто -- Севкой. Разговорились мы с Цоем, естественно, о музыке. Когда я спросил его о любимых группах, то он, помолчав, сказал: "Битлз". Это настолько не вязалось с его внешним видом, хотя все мы были тогда хороши, что я сильно удивился. В дальнейшем выяснилось, что вкусы у нас очень схожи: "Битлз", "Стоунз", Элвис Костелло, "Генезис", новая волна, в общем, традишенал. Это было приятно -- я любил традиционный рок и с удовольствием делился своими впечатлениями. Цой, хотя и был менее разговорчив, поддерживал беседу не без интереса, сказал, что в свою очередь удивл?н тем, что такому человеку, как я, нравится "Битлз" и "Генезис", мы посмеялись и отправились к друзьям крайне довольные друг другом, горячим вином и содержательной беседой. Через некоторое время произошло событие, которое заметно укрепило нашу дружбу и простимулировало Цоя, да и меня тоже, заняться сочинительством всерь?з. Музыкальная активность, которую развил Свин, естественно, не могла остаться незамеченной на сером фоне русской музыки начала восьмидесятых. Любой коллектив, занимающийся роком, моментально становился известным в тех или иных кругах, ну и в КГБ, естественно. Рок группы привлекали к себе жадное внимание со всех сторон -- и тинэйджеры, и критики, и работники исполкомов, и правоохранительные органы имели с них свой кайф. Кому удовольствие от музыки, кому -- повышение по службе за арест опасного идеологического диверсанта. Перестройку общественного сознания начал в 1980 году известный московский музыкальный критик Арт?м Троицкий. Он прозорливо решил идти другим пут?м во вс?м, что касалось развития рока в России. До сих пор это была, в основном, музыка деклассированных для деклассированных (были, правда, и исключения). Арт?м же пов?л мощную атаку на "высшие", так сказать, слои советского общества, на так называемую интеллигенцию, на Пресс центр ТАСС, на Союз журналистов, на радио, на телевидение (это в те то времена!) и тому подобное. Он устраивал маленькие полудомашние концертики разным андеграундным певцам и приводил туда представителей московской элиты, которые при желании "нажимать на кнопки" у себя в офисах. При этом Арт?м обладал хорошим вкусом и юмором, а также был хорошо осведомл?н о предмете, которым занимался, то есть о рок музыке во всех е? ипостасях. Вообще он был интересным человеком и отдавался работе с азартом. Я пишу -- был, имея в виду дела десятилетней давности, а Троицкий и по сию пору не менее интересен и деловит и знает о роке ещ? больше, чем в восьмидесятом (что естественно). Глаза мои, уставшие от журналистов и комментаторов дилетантов, ни хрена не знающих о рок музыке и с видом знатоков рассуждающих о ней по телевидению и на страницах толстых книг собственного производства, глаза мои бедные отдыхают, когда я вижу на экране знакомое спокойное лицо, и уши мои релаксируют от его печального ироничного голоса. Разумеется, Арт?м вовсю пропагандировал в Москве "Аквариум" и молодой "Зоопарк". Но поскольку, кроме рок н ролла, его очень интересовала новая музыка, а в частности -- панк, он, конечно, вышел на Свина. Я не помню подробностей их знакомства, по моему, это было сделано через Майка, который уже довольно часто катался в Москву с концертами. Знакомство началось с телефонных переговоров. Майк дал Свину телефон Арт?ма или Арт?му -- Свина, в общем, они созвонились и долго о чем то говорили, прич?м Свин вс? время громко смеялся. Переговоры закончились тем, что Свину и компании было сделано приглашение в Москву на предмет исполнения перед публикой своих произведений. Где состоится концерт, когда, какой будет выставлен аппарат и будет ли он вообще, мы не знали -- об этом речи не было. Не было также и речи об оплате концерта -- в этом плане Арт?м перед любым ОБХСС чист как слеза. А ведь это был самый опасный момент в устройстве любых рок концертов -- многие устроители в те годы садились в тюрьму за то, что собирали с публики и выплачивали музыкантам суммы, по нынешним меркам смехотворные, но сроки за них получали самые настоящие, вполне современные, так что порой прокуратура смеялась последней. Вообще было впечатление, что устройство рок сейшенов приравнивалось властями к бандитизму -- так отчаянно с ними боролись. Музыкантов и устроителей разгоняли, били, водили на очные ставки, как я уже говорил, сажали... Иногда зрителей запирали в зале в качестве заложников (как на одном из концертов "Россиян" в Ленинграде), по одному вызывали на беседу и, не стесняясь в средствах, "кололи" -- у кого куплены билеты, сколько заплачено и так далее... Конфисковали по крохам и с немыслимым трудом собранную аппаратуру, а иногда дружинники просто разбивали е? на сцене -- милиция так откровенно рук не марала, предпочитая действовать в кулуарах, а дружинника -- поди найди потом. Разобь?т такой молодой урод усилитель, проткн?т ногой динамик стоимостью рублей в двести -- а по тем временам для рокеров это были большие деньги -- и ищи его, свищи... Но деньги, однако, были нужны, поскольку игра в рок группе ни в коей мере не являлась тогда для музыкантов стать?й дохода, это была чистая декоммерция -- вложения во много раз превышали доходы. Такой вот своеобразный был "период накопления" потенциала. На суммы, полученные с концертов даже за год, даже если группа более или менее регулярно выступала, что было очень сложно, было нереально покрыть все затраты, связанные с приобретением аппаратуры, транспортировкой и прочей суетой. Выкручивались кто как умел -- одни спекулировали динамиками, другие играли на свадьбах, в ресторанах, работали на заводах, сами обучались профессии инженера электронщика и паяли усилители... А ведь надо было ещ? кушать... Кушать и ещ? и слушать, а пластинки тоже денег стоят, и немалых, если, конечно, это хорошие пластинки. Но в это трудное время находились люди, к которым я до сих пор не перестаю испытывать глубокое уважение, которые вс? таки делали концерты и платили музыкантам деньги. Наживались они при этом или нет -- это не мо? дело и, вообще, ничь?! Могу только с уверенностью сказать одно -- за такой риск они могли бы получать и побольше. Да и дело то было хорошее -- во всяком случае уж лучше обвешивания старушек мясом, за сч?т которого тысячи краснорожих продавцов живут припеваючи. Но Арт?м денег нам не сулил -- он предлагал чисто рекламную поездку, а нам она как раз была нужна, да и хотелось поиграть на публике -- не было ещ? тогда такого отчаянного менеджера, который бы рискнул устраивать концерт Свину и его друзьям. На подготовку этих грандиозных гастролей ушло недели примерно две. Было выпито умопомрачительное количество сухого вина, написана целая куча новых песен и записана магнитофонная лента под названием "На Москву!!!" -- хотел бы я знать, где она сейчас, -- вещь была очень достойная. Запись, которая одновременно являлась для всех и репетицией будущего концерта, была произведена дома у Свина в течение недели на два магнитофона "Маяк стерео", скорость 19,5, в общем, Хай Фай. Там пели все -- и "Палата № 6", и Юфинсын, и я, и, разумеется, "Автоматические удовлетворители" -- Свин, Кук и Постер. Когда запись была закончена и выбраны дни для поездки -- суббота и воскресенье, поскольку все работали, а прогуливать боялись или не хотели, стали думать и гадать, кто же поедет и кто на ч?м будет играть. Однозначно ехали "АУ" -- Свин, Кук и Постер, остальных вроде бы и не звали, но поехать хотелось многим, и Свин сказал, что все трудности с ночлегом и прочим он решит с Троицким сам, и кто хочет ехать, может смело составить ему компанию. -- Он звал "АУ" -- а, может, у меня в "АУ" сейчас десять человек играет -- принимай, дорогой! -- обосновал Свин сво? решение. Присоединиться к знаменитой рок группе решили я, Дюша Михайлов, Олег -- то есть вся группа "Пилигрим", Цой, Пиня и в последний момент -- Монозуб (он же Панкер). Рано утром в пятницу я позвонил Олегу, и мы, ни свет ни заря, поехали на Московский вокзал за билетами. Отстояв очередь, мы купили их на себя, на Цоя и Монозуба -- "АУ", Пиня и Дюша сказали нам за день до этого, чтобы мы за них не беспокоились, мол, с билетами они разберутся сами. Пятница у всех нас была свободным дн?м -- мы собирались устроить генеральную репетицию и заранее отпросились с работы и уч?бы. Репетиция началась в полдень. Для начала мы купили сухого вина и стали прикидывать, каков же будет окончательный репертуар. В общих чертах решив этот вопрос, на что ушло часа два с половиной, мы купили ещ? сухого[3] и принялись решать, кто на ч?м и с кем будет играть -- музыкантов было много, и каждому хотелось блеснуть своим мастерством перед столичными ценителями изящных искусств. Кое как и этот трудный вопрос был реш?н, но тут приш?л Монозуб (он же Панкер) с целой сеткой пива, которое вызвало у всех присутствующих такую бурю восторга, словно бы с утра ни у кого во рту маковой росинки не было. [3] Мы не были миллионерами, просто сухое тогда стоило 1 рубль 07 копеек, ну в крайнем случае -- 1 рубль 17 копеек, ну а уж если из дорогих захочется -- 1 рубль 37 копеек. Пиво не располагает к активным действиям, и мы решили немного отдохнуть от репетиции и послушать музыку. Некоторое время мы блаженствовали, отдыхали, набирались сил перед дальней дорогой, но вскоре, когда пиво стало подходить к концу, Свин сказал, что надо и совесть иметь, делу -- время, потехе -- час, надо продолжать репетицию, и отправил Пиню и Кука в магазин за сухим. Они вернулись очень быстро и принесли, кроме сухого, ещ? и "Стрелецкой", к которой, расталкивая друзей локтями, бросился Монозуб (он же Панкер), крича, что ему полагается штрафная. Выпив стаканчик, Монозуб попросил повторить. Повторив, он посмотрел на нас покрасневшими слезящимися глазами и категорично заявил, что в таком виде ни в какую Москву нам ехать нельзя. -- А в ч?м, собственно, дело? -- спросили мы. -- Мы прекрасно себя чувствуем. -- Да вы посмотрите на себяКуда вы поедете? Панки называется! Да вас всех, кроме Свина и Постера, нужно срочно подстричь! Что это за хиппанский вид? Свин! Где ножницы? Сейчас я вас быстренько всех... Он схватил поданные Свином ножницы и двинулся к Олегу. Тот слегка пов?л мускулистыми плечами и посмотрел на Панкера чистым ясным взглядом. Монозуб (он же Панкер) тут же изменил маршрут и направился к Пине. Пиня остановил его, вытянул впер?д правую руку, посмотрел на не? зачем то и после этого решил, что подстричься не мешает. -- Стриги давай! -- энергично скомандовал он Панкеру. Я вдруг тоже ощутил непреодолимое желание немного укоротить свою прич?ску и сказал: -- Панкер, я буду за Пиней. За мной очередь занял Цой, но до него ножницы Панкера не добрались, так как только он разобрался с моей головой, как Олег испуганно закричал: -- Мужики, до поезда час остался, надо бежать! -- Андрюха, а когда ваш поезд? -- спросил Цой у Свина. -- А тогда же, когда и ваш. -- А как вы... вы же не знали, какие мы купили билеты... -- А у нас и нет билетов. Главное -- сесть в поезд. На ходу не выкинут! Обсуждать это было уже некогда, и мы ринулись на вокзал -- через магазин, естественно. Свин успел только дать нам телефон и адрес конспиративной квартиры в Москве, где мы все должны были встретиться с Троицким: -- На всякий случай. Вдруг в разных поездах поедем. Так и случилось. Из поезда, в котором поехали мы с Олегом, Панкер и Цой, наших друзей вытолкали взашей злобные проводники, но мы не особенно волновались за Свина и Ко -- в крайнем случае купят билеты -- деньги на это у них были, их просто не хотелось так бездарно расходовать. Мы доехали до столицы без особых приключений, замечательно выспались в пути, хотя и провели ночь в сидячем вагоне. Сухое вино, пиво, "Стрелецкая", а потом, уже в поезде, опять сухое -- оказали благотворное снотворное действие, и нас во сне ничто не беспокоило. В Москве, прямо на вокзале, нас покинул Панкер -- у него были какие то свои дела в столице, и он обещал вечером позвонить на конспиративную квартиру и подъехать прямо туда. Чувствовали мы себя превосходно. Впереди были наверняка интересные новые приключения, огромный незнакомый город, новые знакомства, концерт и, наверняка, выпивка в хорошей компании. В том, что компания будет хорошей, мы не сомневались -- если не найд?тся таковой в Москве, то и наша нас вполне устраивала. Мы не были отягощены никакими вещами, что нужно битнику на два дня? Пара пачек деш?вых сигарет, а они продавались на каждом углу, и крепкие ботинки для болтания по улицам в любую погоду. По словам Троицкого, гитарами и барабанами нас должны были обеспечить на месте, и поэтому мы прибыли налегке. Итак, в руках у нас ничего не было, лишь у Цоя на плече болтался какой то предмет -- нечто среднее между армейским вещмешком и маленьким надувным матрасом. Мне нравится Москва, я люблю этот город. Мне нравятся широкие улицы, нравятся высокие дома, нравится сложный лабиринт метро, а ведь это камень преткновения любого приезжего, нравятся большие расстояния, нравится, что все дороги не параллельно перпендикулярны, а закручены каким то клубком, если не лентой М?биуса. Я люблю старый Арбат, по архитектуре не уступающий если не всем, то многим районам Петербурга. Мне нравятся зел?ные арбатские дворики, и я могу гулять в них часами. Меня приводит в восхищение Красная площадь -- я поднимаюсь к ней от Тверской, прохожу по брусчатке к храму Василия Блаженного и спускаюсь к Москве реке по огромному асфальтовому полю. И то, что вс? время приходится подниматься и опускаться, гуляя по холмам, пусть и залитым асфальтом и истыканным столбами и домами, мне тоже нравится. Выйдя из здания Ленинградского вокзала, я иду через площадь, ув?ртываясь от машин, несущихся в разные стороны без всяких правил, от украинцев с огромными сумками, от встречающих и провожающих, от проституток, от таксистов, от грузинов с огромными усами, от люберов с огромными плечами, от зазывал, хватающих меня за руки и тянущих в экскурсионный автобус, я прохожу через площадь и ныряю под мост, приближаясь к огромному высотному дому. Он такой здоровенный, что я к нему приближаюсь, а он ко мне нет. Кажется вот он, за мостом, рядышком, но оказывается, нужно перейти ещ? через одну улицу, миновать ещ? один перекр?сток... Поворачиваю налево, и улица, поднимающаяся куда то вверх, кажется мне после сумасшедшей плошади трех вокзалов замечательно милой и тихой. Я иду по ней мимо маленьких магазинчиков, мимо тихого сквера, поднимаюсь вверх и неожиданно вижу перед собой огромную серую, непрерывно движущуюся ленту, поворотный круг на гигантской сцене Москвы -- Садовое Кольцо. На троллейбусе с интересным номером "Б" -- до Министерства Иностранных Дел. Иностранных дел у меня в министерстве нет и быть не может, я иду в магазин "Смоленский", перехожу через Садовое за два при?ма -- стою на островке безопасности и жду сигнала светофора. Кто нибудь пробовал перейти Садовое Кольцо за один раз, не останавливаясь на середине? Можно, конечно, если бегом. Очень интересно бывает наблюдать за клерками, спешащими в министерство, как они степенно сначала ступают на ленту Кольца, потом, ближе к середине, ускоряют шаг, а светофор на противоположной стороне уже из зел?ного стал ж?лтым, и, растеряв всю свою солидность, тряся животиками и дипломатами с секретом, бегут неуклюже, словно ещ? физически не сформировавшиеся мальчишки. Добежав до тротуара, замирают на миг, косят быстренько по сторонам маленькими глазками, не видел ли кто такой их легкомысленности, и исчезают за дубовыми дверями конторы. Могли бы и не смотреть по сторонам -- кому до них есть дело в этом безумном, бегущем по течению и против течения городе, городе, спешащем заработать ещ? больше денег, спешащем на работу, на митинг, на модную выставку, с работы к жене, на концерт, на кладбище, в ресторан, в Ленком, в Дом кино, в ресторан, в ресторан, в ресторан... Никому нет до них дела, кроме меня, -- я не спешу. Я иду в "Смоленский" и покупаю большую, стыдливо вспотевшую бутылку водки. Потом, в булочной на Арбате покупаю десять пакетов картофельных чипсов, "прекрасный л?гкий завтрак", как написано на приятно блестящем целлофане упаковки. Я иду вниз по Арбату, потом -- направо, на улицу Танеевых. Дохожу до небольшого деревянного домика -- это резиденция Патриарха Всея Руси, но на этот раз я иду не к нему, а к моему хорошему доброму другу -- Сер?ге Рыженко, который жив?т как раз между резиденцией Патриарха и домом товарища Алиева. Сер?га ужасно рад моему визиту, он вообще всегда рад гостям, и мы ид?м с ним гулять по Москве, прихватив из дома маленький железный стаканчик. "Т?плым летним дн?м мы гулять ид?м", -- есть у Сер?ги такая песня. Но тогда была холодная зима, с Сер?жкой я ещ? не был знаком и Москву так основательно не знал. -- Куда пойд?м? -- спросил прагматичный Олег. -- Поехали в центр, -- сказал Цой. -- Поехали. И мы поехали, путаясь в схеме пауке московского метро, теряя в толпе друг друга и снова встречаясь, хихикая и удивляя собой невинных простоватых, как нам тогда казалось, москвичей, ещ? не знакомых с панками и битниками. Довольно долго проплутав в подземных переходах станции "Проспект Маркса", мы наконец то нашли выход на поверхность и вышли на не?. -- Пошли похаваем где нибудь, -- предложил Олег. Мы были не против и довольно быстро набрели на какую то столовую, где и получили скромный, но плотный завтрак: по два двойных гарнира -- 16 копеек на брата. В какой ещ? стране большую глубокую тарелку макарон с мясным соусом вы можете получить за 16 копеек? Ну ка, переведите в доллары -- даже по курсу (рыночному) 1981 года -- один к пяти. Сосчитали? Совершенно верно -- три целых и две десятых цента. Был я в Америке, был, и уверяю вас, что в 1990 году там за 3,2 цента невозможно было купить тарелку макарон и, думаю, что в 1981 -- тоже. События разворачивались самым замечательным образом. Проглотив последнюю макаронину, Олег сказал: -- Похавать с утра -- первое дело. -- Да да, -- сытыми довольными голосами ответили мы с Цоем. -- Давайте теперь найд?м ка где нибудь лавочку и посидим, покурим, -- предложил Цой. Что за чудесный город -- Москва! И лавочку мы тут же нашли, и стояла она не на тротуаре, а во дворике какого то не то музея, не то института, в общем, там было красиво и никто не мешал нам отдыхать -- нам просто явно везло в это утро. -- Сейчас начинается программа под названием "Волшебный мешок Цоя!" -- громко и торжественно сказал Цой. Мы с Олегом были заинтригованы этим заявлением и молча стали ждать начала представления. Цой снял с плеча свой мешок и достал оттуда продолговатый предмет, зав?рнутый в газету. Потом он достал плоскую квадратную коробку, зав?рнутую в газету. Потом он достал короткий цилиндр, зав?рнутый в газету. Потом он достал длинный узкий цилиндр, зав?рнутый в газету. Потом он быстро развернул все газеты, мы увидели перед собой на снегу небольшой кусок балыка, коробку шоколадных конфет, гран?ный стакан и бутылку коньяка. Моя шариковая ручка бессильна описать то чудесное состояние, в котором мы пребывали следующие два часа. Хочу только отметить, что блаженство было вызвано не тем, что мы пили Коньяк и ели Балык и Шоколадные Конфеты, а тем, что вс? это просто было вкусно так же, как и макароны. Мы не были снобами и смотрели на жизнь практически -- ведь на самом деле макароны с мясным соусом не менее вкусны, чем коньяк и шоколадные конфеты. Вот так незаметно подошло время ехать на конспиративную квартиру, где мы должны были встретиться со второй партией наших битников и с Арт?мом. Это было где то в районе Кузнецкого Моста. Мы быстро добрались до места и, не дойдя до нужного нам дома, увидели на улице всех наших друзей -- Свина, Кука, Постера, Пиню и Дюшу. -- А а а ы ы ы р р р!!! -- заорали все одновременно, приветствуя друг друга. Несколько прохожих, оказавшихся в этот момент поблизости -- пара старушек и трое четверо довольно крепких взрослых мужчин, шарахнулись в разные стороны с таким испугом, словно бы перед ними из под земли вылезла какая то страшная гадина. Я думаю, что если бы им на головы внезапно начал бы падать парашютный десант НАТО, это не вызвало бы такого испуга с их стороны, возможно, мужчины даже немедленно вступили бы в бой "за Родину, за Брежнева", но тут они столкнулись с чем то непонятным, загадочным, таинственным и незнакомым и испугались. -- Ы ы ы ы а а р р р р!!! -- продолжали мы, а улица вокруг вс? пустела и пустела. После исполнения ритуала приветствия мы стали делиться впечатлениями о поездке и первых часах в Москве. Выяснилось, что часть наших коллег доехала до Москвы, заплатив проводникам по десятке, но заплачено было не за всех, и ехавшим "зайцами" пришлось всю ночь бегать из одного туалета в другой, скрываясь от разгневанного невыгодным бизнесом проводника. Последний участок дороги -- три или четыре часа, когда проводник устал и уснул, Дюша, Кук и Постер провели в туалете сидячего вагона. Это место и для одного то малокомфортабельно, а для троих и на четыре часа... Ребята имели довольно помятый вид, но были веселы и готовы к новым подвигам. -- Что поделывали? -- осведомились мы у Свина. -- А вы? -- Ну как, культурная программа -- в центре погуляли, на Красной площади были, выпили слегка... -- А мы были в музее Революции, -- сказал Свин. Да, вот так проводят свободное время битники -- не по Гумам и Рижским рынкам болтаются, а пожалуйста вам, -- Красная площадь, музей Революции... Что только КГБ не устраивало, не понимаю. -- Это самый крутой музей в мире, -- говорил восторженно Свин. -- Мы там видели копию ботинок Карла Маркса -- это незабываемое зрелище. Мы глаз оторвать не могли. Кук, Постер, Пиня и Дюша согласно кивали головой -- они разделяли восторг товарища по поводу увиденного. -- Ну вот, -- сказали мы, -- уже не зря в Москву съездили. Даже если концерт обломится, уже будет, что вспомнить. -- Ничего не обломится, -- сказал Свин, -- Троицкий обещал, а это -- сила. Сила это или не сила, мы ещ? не знали, так как впервые имели дело с человеком, который публикуется в печати, которого все знают, и это нас бодрило. -- Троицкий -- солиден! -- закончил Свин. -- Но мы ему покажем! -- Покажем, покажем, -- согласились остальные "удовлетворители". Глава 4 (продолжение) В дверь конспиративной квартиры звонил сам Свин, секретный код -- последовательность длинных и коротких звонков -- был известен только ему. Дверь открыл странный молодой человек -- с интеллигентной бородкой, аккуратно подстриженный, в очках, косоворотке, простых каких то брюках и солдатских сапогах. Он молчал, внимательно смотрел на нас и не двигался. Насмотревшись, он открыл дверь и сказал вежливо: -- Проходите. Вс? это напоминало мне фильм "Операция „Трест"", и я чувствовал себя если не Кутеповым, то, по крайней мере, Савинковым -- уж никак не меньше собственной значимости. Мы прошли в комнату, заставленную книжными полками. -- Садитесь, -- второй молодой человек, точь в точь такой же, как и первый, встретивший нас, стоял у окна и показывал рукой на диван. Та же бородка, очки, те же сапоги, брюки, косоворотка, внимательные глаза того же оттенка, то же лицо. "Вот это конспирация", -- подумал я и толкнул локтем Цоя. Тот взглянул на меня и хихикнул. Загадочные бородачи взяли по стулу, сели напротив и спросили: -- Ну как? -- Да ничего себе, -- ответил Свин. "Это что, пароль, что ли?" -- подумал я. -- А где Троицкий? -- спросил Свин. -- Троицкий подойд?т попозже. "Шеф появится в последний момент", -- подумал я. -- Ну, познакомимся, -- сказали бородачи. -- Рыба, -- сказал я, протягивая руку "крючком". -- Цой. -- Свин. -- Пиня... Мы чувствовали, что перехватываем инициативу и становимся хозяевами положения. Наши крючки окружили бородачей со всех сторон, и они неуверенно протягивали руки, не зная, как ответить на приветствие. Свин встал и помог им, показав, как нужно сжимать руку. -- Володя. -- Сер?жа. Хозяева поздоровались со всеми по очереди. Они оказались братьями близнецами и самыми настоящими битниками, как потом выяснилось. Как то сразу все почувствовали себя свободнее, сели поудобней, бородачи тоже расслабились, и Володя сказал: -- Послушайте нашу работу. Он поставил на магнитофон ленту и включил аппарат. "Дамы и господа. Товарищи. Сейчас перед вами выступит всемирно известная группа „Мухомор" -- отцы новой волны в Советском Союзе. В своих песнях ребята поют о природе, о женщинах, о любви к своей великой стране. Искренность их песен снискала им мировую популярность". "Мухомор", -- сначала по английски, а затем -- по русски произн?с с ленты мужественный голос. А потом началось такое, что мы принялись дико хохотать, бить друг друга по плечам и головам, топать ногами и рыдать от восторга. На записи мужественные и немужественные голоса читали стихи под фонограммы музыкальных произведений, которые в то время наиболее часто звучали по радио и телевидению и являлись фирменной маркой советского вещания -- от "Танца с саблями" Хачатуряна до Джо Дассена и Поля Мориа. Стихи же были безумно смешные и абсурдные, приводить их я здесь не буду, хотя и помню наизусть достаточно много. Если хотите -- приходите ко мне, я вам почитаю, а ещ? лучше -- обратитесь к самим "Мухоморам". В общем, бородачи были нашего поля ягоды, а может быть, мы -- их поля, это неважно. Главное -- мы моментально нашли общий язык и стали рассказывать друг другу о бесчинствах, которые мы творили в Ленинграде, а они -- в Москве. Неожиданно раздался звонок в дверь -- звонили, но хозяева попросили нас всех замолчать, выключили магнитофон, Володя пош?л открывать дверь, а Сер?жа остался в комнате. Володя вернулся к нам в сопровождении молодого человека вс? в тех же солдатских сапогах, и мы поняли, что это ещ? один "Мухомор". Нам было приятно, что задолго до концерта публика уже потихоньку собиралась. -- Свэн, -- представился вновь прибывший. -- Свин, -- сказал Свин, протягивая руку. Вошедший вопросительно посмотрел на всех присутствующих, помолчал, потом с нажимом повторил: -- Свэн. -- Свин, -- улыбаясь, ответил Свин. Очевидно, юноша подумал, что его дразнят, и не знал, как поступить, -- обижаться на такую глупость не позволяло вроде бы реноме "Мухомора", но нужно было что то делать -- все смотрели на него и ждали продолжения, и он сказал уже без нажима и с интонацией "ну ладно вам": -- Свэн. -- Свэн, да это Свинья, его зовут так, -- выручил друга Сер?жа. -- Свэн, -- повторил совсем смешавшийся Свэн. Все окончательно развеселились, в том числе и Свэн, и продолжили прослушивание записи "Мухоморов", попивали чай с бубликами, отогревались в уютной т?плой квартире. Мы совсем было разомлели и стали даже подр?мывать, как приш?л Троицкий. После прозвона, естественно, "кодом", он влетел в комнату, не раздеваясь, окинул нас всех цепким взглядом, сказал "привет" и вызвал Свина на лестницу для конфиденциальной беседы. Через пять минут (вот это деловой разговор!) Свин вернулся и сказал: -- Одевайтесь, поехали. Вс? в порядке. Концерт будет. Троицкий выставляет бухалово, играть можно всю ночь. Аппарат есть. И мы двинулись по вечерней зимней Москве -- впереди, выдвинув рыжеватую бороду, известный музыковед, за ним -- восемь молодых людей совершенно неописуемого вида, и завершали шествие трое в солдатских сапогах, двое из которых были абсолютно на одно лицо. Дорога была неблизкой -- троллейбус, метро, трамвай, и наконец Арт?м сообщил: -- Приехали. Мы вошли в подъезд большого "сталинского" дома, и Арт?м позвонил в одну из квартир -- уже без всякого кода. Дверь открыл очередной бородач, но не стал сверлить нас глазами, а спокойно пригласил проходить. Он оказался известным в Москве художником концептуалистом, а когда мы увидели пару его работ -- объявления, какие висят на столбах и заборах всех городов, -- на тетрадных листочках в клеточку и с отрывными телефонами, -- мы поняли, что он тоже битник, и признали за своего. Текст объявлений Рошаля (так звали хозяина) абсолютно соответствовал нашей гражданской позиции -- "Меняю себя на вс?, что угодно" и "Мне ничего не нужно". В квартире оказались пара электрогитар -- бас и шестиструнная, один барабан "том", буб?н, бытовой усилитель и пара колонок. Вс? это было заблаговременно собрано московскими любителями панк рока. Арт?м предложил нам собраться с силами, настроиться и репетнуть -- до прихода публики, по его словам, оставалось ещ? около часа, а сам, взяв с собой Пиню, отправился в винный магазин. До их возвращения, конечно, ни о какой репетиции не могло быть и речи, а когда Арт?м и Пиня вернулись, то зрители уже начали собираться. К нашему удовольствию, публика была именно та, которую мы бы хотели видеть на нашем выступлении. Пришли какие то пожилые розовощ?кие мужчины в дорогих джинсах и кожаных пиджаках, с золотыми браслетами часов, женщины снимали меховые шубы и оказывались в бархатных или ш?лковых платьях, увешанные, опять же, золотом, а мы тихо радовались предстоящему веселью и думали, что бы такое учинить посмешнее. -- Они на панк рок всегда так наряжаются? -- спросил Свин у Арт?ма. Арт?м промолчал. Он дико волновался -- это было видно. Он только сейчас воочию увидел нас такими, какими мы были наяву, а не в его размышлениях о советском панк роке, а на фоне его золотых гостей мы выглядели ой ой ой как специально. -- Да да давайте, выпейте и начинайте, -- сказал Арт?м. -- То то только не волнуйтесь. Если сегодня вс? пройд?т нормально, завтра будет концерт в настоящем зале, -- подбодрил он нас. И мы начали. Первым играл Цой. Он спел одну из двух написанных к тому моменту песен -- "Вася любит диско, диско и сосиски". Песня была слабенькая, серая, никакая. Удивительно то, что, написав "Васю", Цой на этой же неделе сочинил замечательную вещь "Идиот", которую ни на одном концерте никогда не исполнял, а песня была классная -- ж?сткая, мелодичная, настоящий биг бит. На е? основе Цой потом написал "Бездельника № 2". Но вс? это было впереди, а пока Цой пел своего "Васю" и явно при этом скучал. Публика приняла его тепло, но без восторга и стала ждать следующих номеров. Следующим номером был я. Поскольку ножницы Панкера успели пройтись по моей голове, я выглядел более экстравагантно, и зрители насторожились. Я проорал им свой рокешник на стихи Панкера "Лауреат" -- десять лет спустя его станут играть братья Сологубы и их "Игры": Я -- никто и хочу им остаться, Видно, в этом и есть мой удел -- Никогда никем не называться, Не устраивать скандалов и сцен. И припев: Ля ля ля ля ля ля ля ля, Ля ля ля ля ля ля ля ля, Ля ля ля ля ля ля ля ля, Ля ля ля ля ля! Во втором куплете один раз звучало слово "насрать", и зрители несколько оживились -- начиналось то, ради чего они надевали золотые серьги и бриллиантовые колье, то, чего они так хотели, -- начинался загадочный, таинственный, незнакомый панк рок... Потом я спел слабенькую панк песенку "Я пош?л в гастроном" и мой главный хит -- "Звери", который очень понравился Арт?му. Таким образом, Цой и я немного разогрели публику, и на бой вышли "Удовлетворители" -- Свин, Кук и Постер. Постер бил в буб?н, поскольку был уже настолько пьян, что даже с одним барабаном справиться не мог. Свин был освобожд?нным вокалистом, но в некоторых песнях брал гитару и издавал пару звуков, Кук играл на гитаре, Цоя они попросили помочь им на басу. Начали "АУ" с песни Макаревича "Капитан корабля" ("Случилось так, что небо было синее, бездонное..."). Первый куплет игрался так же, как и у "Машины", а дальше начинался бешеный моторный панк рок с упрощ?нной гармонией, и заканчивалась песня троекратным повтором: Забыли капитана, Забыли капитана, Забыли капитана Корабля бля бля бля... Вина Арт?м купил вволю -- с расч?том на всю ночь, и поэтому та часть битников, которая не участвовала в музыцировании, не скучала и развлекалась вовсю. Мы наблюдали за зрителями -- те были в восторге. Никогда не угадаешь, что человеку нужно, -- такое это загадочное создание. Свин крыл матом с импровизированной сцены, снимал штаны, а дамы в жемчугах и их спутники млели от восторга и искренне благодарили Арт?ма за прекрасный вечер, который тот им организовал. Свин так разош?лся, что мы не на шутку заволновались. "Вот вот свинтят нас всех того и гляди", -- думали мы, а Дюша и Панкер просто встали и, от греха подальше, уехали в Ленинград. Тем не менее концерт продолжался. Жемчужные и меховые дамы принялись тоже попивать портвейн, и не без удовольствия, как мы заметили. Их кавалеры не отставали, и вскоре зрители были уже в одинаковом состоянии с музыкантами. Троицкий сиял -- он почти не пил и наблюдал за происходящим. "Вот он, эффект панк рока, -- думал Арт?м. -- Вот те ребята, на которых нужно ставить". Я не уверен, что он думал именно так, но по выражению его лица было видно, что мы полностью оправдали его надежды. Встал вдруг Пиня и под аккомпанемент "АУ" спел свою безумную песню "Водка -- вкусный напиток" на музыку Майка. Пел он шикарно: на протяжении всего произведения отставал от музыки ровно на четверть, и получалось что то невообразимое. Специально так сделать очень сложно: Делают сок из гнилья и отходов, Делают сок из поганого дерьма, А в водку входит корень женьшеня, И вот поэтому водку я пью И очень долго на свете живу. Я, один только я!... Зрители медленно сползали со стульев на пол. Добил их Свин, спев двадцатиминутную композицию "По Невскому шлялись наркомы" -- я до сих пор считаю, что это лучшая русская песня в панк роке, и никто меня не переубедит. Если вы помните ранний "Дорз", а если не помните, послушайте "Аквариум" -- "Мы пили эту чистую воду" -- это из той же оперы. Мощный, в среднем темпе, постоянно повторяющийся рифф, напряжение нарастает и нарастает, певец импровизирует -- вс? вместе это созда?т очень сильное давление на слушателя. Троицкий жал нам руки и говорил, что мы выступили просто замечательно. Довольные слушатели расходились по домам с сияющими от портвейна и высокого искусства лицами, и мы одевались: Арт?м собирался отвезти нас на очередную конспиративную квартиру, где нас ждал ужин и ночлег. Правда, часть музыкантов во время исполнения "наркомов" попадала прямо на сцене и моментально заснула, так что заканчивал песню один Свин. Оставив павших бойцов панк рока ночевать у Рошаля, мы поехали с Троицким. Переночевав у приятельницы Арт?ма, мы позавтракали вкусным московским мороженым и пошли в гости к нашему менеджеру -- он жил неподал?ку. Троицкий нас уже ждал. Он дал нам послушать массу незнакомых нам панк групп, порассказал кучу интересного о музыке и музыкантах, дал кое какие советы. Мы были в восторге от него и от при?ма, который Арт?м организовал в Москве неизвестным ленинградским панкам. Всем был понятен риск, на который ш?л известный уже журналист, и это вызывало уважение. Арт?м пов?з нас на место следующего концерта -- в какой то подростковый клуб, где репетировала какая то подростковая группа, и стояла настоящая, хоть и невысокого класса, аппаратура -- усилители, колонки, барабаны, микрофоны и прочая и прочая... Это выступление было менее интересно, хотя звук и был много лучше, -- Олег работал за ударной установкой, а он был очень сильным барабанщиком даже по нынешним меркам, Цой и я имели практику игры в группе и создавали гитарой и басом довольно плотное, "правильное" звучание, но чего то не хватало, не было состояния "пан или пропал", не было задора, не было всего того, что помогает музыкантам устраивать порой просто фантастические концерты. Публике мы, правда, опять понравились, хотя на этот раз нас слушали московские музыканты, от которых (не только московских, а вообще -- от рокеров) похвалы добиться очень трудно. Кто то, однако, плюясь, уш?л из подвала, где располагался подростковый клуб, через пять минут после начала концерта, ну что ж -- на всех не угодишь. Зато Троицкому вс? понравилось ещ? больше, чем за день до этого, и он познакомил нас с невысоким парнишкой, которого охарактеризовал как замечательного московского скрипача. Парнишка оказался вовсе не парнишкой, а молодым мужчиной, просто у него было очень подвижное выразительное лицо и необычайно живые задорные глаза. Это был Сер?жа Рыженко -- отличный музыкант, поэт и акт?р, который впоследствии сыграл довольно большую роль в судьбе как нашего с Цоем творчества, так и моего лично. Арт?м, что называется, передал нас с рук на руки Сер?жке и горячо всех поблагодарил. Он был искренне растроган и ужасно доволен удачно провед?нным экспериментом по внедрению в столицу панк рока. Итак, наш менеджер простился с нами, узнав предварительно, нет ли у нас проблем. Проблем не было, и мы отправились с Рыженко в гости к его друзьям, где нам пришлось дать ещ? один концерт, правда, на этот раз уже камерный -- тихий и пристойный. Все уже устали бесчинствовать и хотели спокойно поесть и отдохнуть. Рыженко спел нам несколько своих песен, несколько взбодрив уставших битников -- это был настоящий артист, он проигрывал каждую песню, как маленький спектакль с захватывающим сюжетом, это было эдакое "фэнтези" -- "Алиса в стране чудес" или что то вроде того, это было просто здорово. Мы были трезвы, довольны всем и всеми, ну и собой, разумеется. Вс? шло, как по маслу. Обменявшись телефонами с Рыженко и его друзьями, мы отправились на вокзал, где без проблем купили билеты, сели в поезд и преспокойно, в сладких снах доехали до Ленинграда -- воистину, судьба хранила нас от неприятностей, которыми могли бы закончиться наши музыкальные игры. Ленинград. Серое небо, как грязная вата, оно залепляет глаза и лицо. Грязь на улицах, которой с каждым годом становится вс? больше и больше. Закопч?нные фасады старых домов, серо зеленоватые от налипшей на них грязи и копоти. Ряды мрачных ч?рных дыр выбитых окон в рассел?нных домах. На Литейном просто нечем дышать летом, а зимой невозможно ходить, не забрызгиваясь до колен грязной бурой снежной кашей. Выходишь к Неве, но с отравленной реки дует ветер, в котором нет кислорода. Почерневшие, с серыми пыльными листьями деревья Лиговки и Московского проспекта, призванные хоть немного оживить эти мрачные м?ртвые ущелья. А Фонтанка, Фонтанка, в которой ещ? в сороковых годах нашего века купались и стирали бель?, -- она такая же как и Обводный канал, как Мойка, Канал Грибоедова -- бензиновые пятна, мутная, непрозрачная вода... Асфальт, время от времени проваливающийся над теплотрассами и глотающий троллейбусы и машины, асфальт разбит повсюду -- держатся только Невский, Московский и другие большие проспекты. Да, ещ? -- Кировский -- правительственная трасса. И пьяные, пьяные, пьяные повсюду -- весь город пропитан запахами бензиновой гари, прокисшего пива и портвейна, дымом различного состава и качества из бесчисленных труб заводов и фабрик. Пустые магазины, разваливающаяся в пальцах колбаса. У Московского вокзала первый памятник, встречающий приезжих -- огромный каменный шестигранник с металлической остроконечной звездой на вершине, воткнутый посреди выжженной асфальтовой площади Восстания. Если ехать из аэропорта, вас встретит почти такая же стамеска на площади Победы, но там на вас будут направлены ещ? и стволы винтовок и автоматов, которые сжимают в железных руках ч?рные железные люди под ч?рными железными знам?нами, что окружают монумент со всех сторон. Немудрено, что в таком городе люди часто сходят с ума. И сойдя с ума, начинают требовать переименования этого кладбища в Петербург -- в город Святого Петра, Апостола Петра... Не переименовать ли ленинградский крематорий в "Приют Марии Магдалины", а не назвать КПСС -- КПСС имени Иисуса Христа? Вообще то, учитывая современные игры сатанинского государства с ортодоксальной церковью, к тому ид?т... Нет, такой город может быть только Ленинградом -- этот человек здесь сейчас во вс?м -- в лопнувших зам?рзших трубах отопления, в рушащихся на головы жильцов потолках, в новостройках, тонущих в грязи, в Казанском соборе, превращ?нном в музей Религии и атеизма... Был этот город Санкт Петербургом, и надеюсь, станет им снова когда нибудь, но сейчас это -- Ленинград. Подобные мысли стали приходить мне в голову позже, а зимой 1981 вс? было по другому -- мы не думали на такие мрачные темы, мы были страшно довольны поездкой в Москву и с удовольствием возвращались домой. Мы родились в этом городе, выросли здесь и любили его таким, какой он есть. Да я и сейчас его люблю не меньше, поэтому и вижу вс? то дерьмо, которым он завален по самые крыши. После поездки мы как то сблизились с Цоем -- нам было легко общаться, так как Цой был молчалив и достаточно мягок и уступчив, я тоже особенно не любил суеты, хотя суетиться приходилось довольно часто, а главное, нас сближали похожие музыкальные пристрастия -- я собирал пластинки, менял их на "толчке", и у меня вс? время были новые поступления. У Свина они тоже были, но к этому моменту он с головой уш?л в изучение панк рока, и выбор в его коллекции был довольно специален. Я же собирал "красивую" музыку -- "Джетро Талл", "Йес", "Битлз", из новых людей -- Костелло, "Телевижн", "Претендерс"... Познакомился я и с музыкой Давида Боуви и записал почти все его пластинки -- так он мне понравился. Цой приходил ко мне записывать музыку на свой магнитофончик "Комета", мы говорили о роке, но играть вместе не пробовали -- стиль "Пилигрима", где я продолжал трудиться, был Цою не близок -- это больше походило на "Ху" середины семидесятых -- такой мощный громкий рок. Дюша был нашим музыкальным и идейным руководителем, он обожал "Ху" и "Л?д Зеппелин", и под его руководством мы грохотали вовсю. Цою же нравилось играть более тонкую музыку, что он и делал в "Палате № 6". Довольно сложно сейчас писать о том, как мы тогда существовали -- масса подробностей не запомнилась, поскольку мы принципиально не думали ни о завтрашнем дне, ни о вчерашнем. Среди нас не было летописцев и никто, даже мысленно, не в?л хроники событий. Музыка сделала нас такими -- не похожими на других, чужими, среди своих. Это ощущение чужеродности до сих пор во мне, а окружающие это чувствовали и чувствуют, и это вызывало и продолжает иногда вызывать у них недоумение. Гребенщиков как то сказал, что в те годы рок н ролл был единственной до конца честной вещью в этой стране, и я полностью с ним согласен. Только это могло вызвать радость в наших душах. Именно радость -- не смех и хихиканье. Разве те люди, что стоят в очередях, чтобы сдать пустые бутылки, чтобы купить полные бутылки, чтобы выйти на свободу, после опорожнения бутылки, разве есть радость в их душах? Они смеются постоянно -- над похабными анекдотами, над глупыми шутками, несущимися с киноэкранов, над рассказами писателей сатириков о том, как страшно жить в этой стране, они смеются над собственным убожеством, нищетой и порочностью, но нет радости на их лицах. А мы искали эту радость и находили е?. В рок н роллах Элвиса и балладах "Битлз" мы открывали больше смысла, чем во всех тех статьях Ленина, что я законспектировал в 9 м и 10 м классах школы и на 3 х курсах института. Критиковать то, что происходило вокруг, нам претило, и хотя мы иногда скатывались до обсуждения окружающего, в основном, старались этого избегать. Вступать в прямой диалог с государством значило принимать правила его игры, что было для нас глубоко омерзительно. Те ценности, которые нам предлагались, были просто смешны -- они выглядели такими бессмысленными и ничтожными, что для их достижения совершенно не хотелось тратить время и силы. Работая на заводе, я как то раз заш?л в один из корпусов, где трудились инженеры, проектировщики, черт?жники и прочие бойцы интеллектуального фронта, прошедшие институты и университеты. Трое таких бойцов стояли на т?мной, запл?ванной и загаженной окурками и горелыми спичками лестничной площадке и украдкой разливали водку в гран?ный стакан. Подивившись на такую работу людей в строгих костюмах и при галстуках, я вош?л непосредственно в помещение, где инженеры непосредственно должны работать. Двое или трое инженеров сидели за письменными столами и, покуривая (на лестницу, вероятно, выходили только пить), смотрели в потолок, очевидно, раздумывали, что бы ещ? такое как нибудь усовершенствовать. Остальные пятеро или шестеро были заняты более активными делами -- кто читал газету, кто говорил по телефону, кто листал бумаги на столе. Я заметил, что это в основном были приказы и инструкции. Я п